Газета Завтра 857 (16 2010)

Александр Иванов НЕПОСРЕДСТВЕННЫЙ

Александр Иванов

НЕПОСРЕДСТВЕННЫЙ

В настоящий момент времени Ленин интересен мне как практик и одновременно как политический мыслитель, который пытался выстроить теорию политического действия. И на его философские взгляды интересно посмотреть именно под этим углом зрения. Например, меня чрезвычайно волнует знаменитая маргиналия из "Философских тетрадей" — Ленин, конспектируя гегелевскую "Науку логики", записывает на полях такую фразу: "Сущность является". В этой фразе заключена некая загадка Ленина и одновременно путь к пониманию того, что за тип политического мыслителя он из себя представлял.

Говоря коротко, Ленин крайне скептически относился к тому, что на философском языке называется "негативным" опытом, т. е. к пониманию действительности как чего-то такого, что может быть схвачено только через цепочку рациональных опосредований. Отсюда и скептическое отношение Ленина, начиная с его полемики с Плехановым и кончая последними статьями, к интеллигенции как социальной группе, которая это опосредование собою воплощает. Если мы исключаем рациональное опосредование из механизма явления сущности, то оказывается, что сущность нам является непосредственным образом, то есть она всегда выступает неожиданно, внезапно — в виде того, что можно назвать эпифанией. Никак иначе понять фразу "сущность является" нельзя. И вот эта эпифаническая позиция — "сразу и всё", "мгновенно и целиком" — очень важная интуиция Ленина, которая двигала им в его политических действиях.

В чём была суть полемики Ленина, начиная со второго съезда РСДРП, с партийной интеллигенцией, с Мартовым и Плехановым? Когда обсуждался первый пункт устава РСДРП, предложение Мартова заключалось в том, что членом партии может быть любой человек, который поддерживает РСДРП, — в контексте политики, понятой как борьба мнений, как парламентская демократия. То есть РСДРП для Мартова выступала в качестве легитимной партии, которую поддерживают своими голосами и партийными взносами представители рабочего класса и сочувствующей ему интеллигенции. Ленин говорит: нет, эта позиция нас не устраивает, мы делаем профессиональную партию революционеров, и, исходя из этой концепции революционной партии, ее членом может быть только тот, кто непосредственно участвует в революционной борьбе, без всяких интеллигентских "алиби" в виде ссылок на "мнение", "теоретические взгляды" и тому подобное.

В этот момент точки над "i" были расставлены сразу и окончательно. Степень эмоциональной, аффектированной включённости Ленина в эту дискуссию по первому параграфу устава очень важна. Несколько лет назад я перелистывал стенограммы съезда, и мне стало очевидно, что этот пункт являлся ключевым для Ленина. С кем имел дело Ленин в своей первой эмиграции? С плехановской группой, с людьми, которые даже внешне стали похожими на буржуа — костюмы-тройки, котелки, кафе, пивные, интеллектуальные дискуссии. Примерно так выглядела вся европейская социал-демократия в это время — мирная, лево-либеральная, лево-буржуазная интеллигенция, интеллектуалы. Ленин сразу же сказал: мы будем воспринимать фигуру "сочувствующего", эдакого рефлексирующего теоретика, не в качестве союзника, но как нейтральную прослойку, часть которой может перейти в партию, а часть, практикуя парламентскую риторику и работая лишь в рамках "негативного", интеллектуалистского представления о действительности, скорее всего выступит в качестве наших врагов.

Для Ленина партийный опыт — это позитивный опыт непосредственного участия в политической борьбе. Если мы подходим к чему-то сугубо понятийно, то неизбежно обретаем спекулятивную дистанцию в отношении политики и почти неминуемо теряем саму суть политического.

Ленин говорит: политика — это когда ты настолько приближен к самому акту власти и борьбы за власть, настолько находишься внутри него, что "негативная" рационалистская дистанция становится просто невозможной. Можно сказать, что политический опыт проходит прямо по поверхности твоей кожи. По тому, как ты одет, насколько аффектирована твоя речь, насколько ты готов пойти на любое нелегитимное действие для решения политических задач.

Ленин здесь выступает как носитель позитивного опыта в смысле Спинозы, что сейчас очень актуально в связи с таким направлением левого движения, как, например, итальянские операисты. Они тоже поднимают на щит тот аспект спинозистской модели политического, который связан с понятием позитивного, имманентного опыта, неопосредованного трансцендентальной спекуляцией. В этом исток и смысл актуальности Ленина, возможность его участия в современном политическом процессе и в современной политической дискуссии.

С этой позиции, упрёки в отношении наших парламентских коммунистов, что они-де ходят в костюмах от "Армани" и ездят на "Ауди", вполне справедливы. Потому что политическое проходит не только и не столько по линии риторики, политической дискурсии, сколько по линии, грубо говоря, выражения твоего лица, пластики твоего тела. И политическое ближе к твоему телесному состоянию и гораздо "материальнее", чем можно себе представить. Именно в этом суть упреков, которые в конце шестидесятых бросал итальянской коммунистической бюрократии Пьер Паоло Пазолини, когда писал о них как о людях "в двубортных пиджаках, любителях бочче, любителях литот". Слова важны, но важнее нечто гораздо более эпифаническое. То, что было важно для Алёши Карамазова, когда он был экзистенциально травмирован началом тления мёртвого старца Зосимы. Запах важен.

Для Ленина политика — это чувственно-материальная динамическая стихия, внутри которой ты обязательно находишься, если выбираешь политическое поведение, или если оно выбирает тебя.

С этим определением связаны все остальные теоретические и практические интуиции Ленина. Например, знаменитая теория отражения. Часто она понимается очень вульгарно — на манер того, что вне нас существует некая реальность, которая отпечатывается в нашем мозгу. Невульгарное ее понимание крайне парадоксально, оно начинается со следующей интуиции: Ленин вообще исключает феномен сознания как феномен внутреннего (что является классическим представлением). Для Ленина сознание и эффекты сознания есть то, что имеет только внешнюю проекцию, то есть сознание — это пространственная, а не временная форма. Теорию отражения в этом смысле надо понимать таким образом, что в поле материально понятого опыта возникают своего рода "карманы", складки, отслоения, одна сторона которых чисто ситуационно выполняет роль чувственного предмета, а другая — некоторой операциональной, но столь же чувственной инстанции знания, отношения, действия. Но ни действие, ни знание, ни отношение не нужно тут понимать в кантианском смысле, как процесс конституирования внешнего через внутренние синтезы. У Ленина нет метафизики внутреннего и внешнего. Все процессы, которые мы приписываем сознанию, происходят в поле внешнего, но это внешнее оказывается в данном случае невероятно сложно структурированным.

Это очень хорошо описано в знаменитой новелле Эдгара По "Украденное письмо". В этой новелле есть важный момент, который тоже связан с ленинской интуицией отражения. Когда полицейские получили информацию, что исчезнувшее письмо находится в доме человека, который его украл, они начали вскрывать полы, сдирать обои, ломать шкафы, то есть искать письмо по логике внутреннего и внешнего — "спрятать" в этой логике значит поместить "вовнутрь". Оказалось, однако, что вор действовал по совершенно иной логике — он положил письмо на самое видное место, вывернул конверт наизнанку и выбросил в корзину для бумаг рядом с письменным столом. Письмо было на виду, но именно поэтому его никто не увидел. Это хорошая иллюстрация того, что самое скрытое является одновременно и самым очевидным, самым явным, обретается "под рукой", в прямом луче нашего взгляда. Всё это тоже тесно переплетено с ленинской концепцией отражения и тем, что я выше пытался назвать позитивным опытом, который не опосредован никакой понятийной диалектикой.

Если мы спроецируем на самого Ленина его политическую философию, то становятся важны детали, доселе обычно упускаемые. Например, очень интересно его политическое поведение в промежутке между апрелем и октябрем семнадцатого года. Ленин понимал, что рационально оценить ситуацию и построить план последовательных действий невозможно. Ситуация не то чтобы вышла из-под контроля, она вообще имманентна некоторому осыпанию, распаду на молекулы самого организма власти. Власть в широком смысле слова — как способность к действию, к контролю и самоконтролю — в это время перестаёт в России существовать. И Ленин в данной ситуации предлагает действовать так, как если бы никакой власти в России и не было.

Отсюда его знаменитая фраза "Есть такая партия!" на первом съезде Советов, где большевики были в абсолютном меньшинстве, и тезис о восстании как о политическом акте, образующем свои собственные причины, — когда Ленин фактически выносит акт восстания из цепочки причинно-следственных связей, исходя из которой можно было бы сказать: вот сейчас, в силу таких-то причин, должно произойти то-то и то-то. Он говорит, что восстание — это такое искусство, которое предполагает интуицию "момента" восстания, не вытекающую из сложившегося status quo. Маркс в "18 брюмера Луи Бонапарта" описывал, как начинается революция — не в смысле сознательных политических действий каких-то партий и группировок, а как она начинается в смысле социальной бури, выражающей себя в переменах и мутациях городской среды. Маркс говорит про очень странное ощущение приближающейся революции, когда внезапно обнаруживается, что на улицах и площадях скапливается больше людей, чем обычно, более взвинченной становится толпа, чуть более аффектированной речь прохожих, чуть больше странных, экзальтированных людей собирается в кафе. В воздухе носится удивительное напряжение, концентрация энергии, которую надо почувствовать как приближение точки социального взрыва. Ленин примерно в этом ключе и представлял себе ситуацию с апреля по октябрь 1917 года.

Возьмём знаменитое выступление с броневика на Финляндском вокзале. Он десять лет не был в России, он почти ничего не знает об этой стране. Но его огромное преимущество — в интуитивной, открытой позиции, лишенной всякого снобизма предзнания. Легко представить, как Ленин, подъезжая к Петрограду, уже начинает приглядываться, принюхиваться к ситуации. Его речь абсолютно безумна в рационально-политическом смысле. Никому не известная, маргинальная партия, практически не представленная на официальной политической карте, заявляет голосом Ленина о грядущем вооружённом восстании. Нет ничего — ни связей, ни технических условий, ни организации сил, способных применить насилие. Всё это появится только через несколько месяцев, но на площади перед вокзалом Ленин просто передает толпе свою чистую эмоцию позитивного опыта.

Если бы он ориентировался на негативный опыт, на опыт знания, он бы сказал: надо подождать, сконцентрировать силы, создать одно-второе-третье. Но Ленин ведёт себя как безумный с точки зрения рациональной политической диалектики и при этом абсолютно верно как политик. Это урок политического поведения, который практически забыт современными политиками, особенно в России. Потому что политики на разных уровнях — это люди, у которых давно отбило нюх, вкус к позитивному, необработанному, нерафинированному опыту как таковому. Они живут только в мире условных, выдуманных понятий — или в мире денег, которые являются экономическим аналогом этих спекулятивных понятий. Использование имени Ленина в политических целях, непрерывные спекуляции вокруг Мавзолея — все это никак не связано с тем, о чем я попытался сказать. Это имеет отношение к чувствам людей, но к Ленину как к политику и мыслителю — нет. Вынесете или не вынесете вы его из Мавзолея, — всё равно этот ленинский опыт важен и очень современен. В нём и состоит тот смысл, который содержится для меня сегодня в слове "Ленин".