Газета Завтра 869 (28 2010)

Владимир Бушин САМЫЙ ЗАСТЕНЧИВЫЙ, ОБАЯТЕЛЬНЫЙ И ПРИВЛЕКАТЕЛЬНЫЙ

ПЛОДЫ ЕГО РАБОТЫ

Вернёмся к беседе с корреспондентом МК. Он удивлён отсутствием у поэта наград и премий ельцинско-путинского режима:

— Как же так? Вы же один из тех, кто подготовил фундамент для нынешней власти.

Поэт оскорблён:

— Ни для какой власти я ничего не готовил. Для общества — да.

И тут же называет один из плодов своей работы на общество:

— В прошлом году 5 миллионов наших граждан были за границей.

5 миллионов! Вот плоды именно его неусыпных трудов, что сейчас мистически подтверждается совпадением: премия — тоже 5 миллионов! Получил по рублю за каждого выезжающего. Но корреспондент парень не промах:

— А как же при этих пяти миллионах два миллиона беспризорных детей?

— Ужасно! — воскликнул поэт, услышав совершенно не интересующую его цифру. — Но ты хочешь, чтобы все вопросы решались сразу! Сразу нельзя. Какие-то вопросы решились сейчас, другие...

Вот, мол, доведём число выезжающих за границу до 50 миллионов, тогда и займётся вплотную детьми, ибо это наше будущее, так сказать, цветы жизни...

— Или ты считаешь возможность любого человека выехать за границу отрицательной?

— Нет, но, может быть, сначала надо сделать жизнь хорошей в своей стране?— ответил журналист, забыв добавить, что отнюдь не "любой человек" ездит сейчас за границу, отнюдь, и даже не о "хорошей" жизни хочется думать, а хотя бы о более или менее безопасной, и если говорить конкретно, уж наверняка никуда не поедут больше 156 посетителей ночного клуба "Хромая лошадь" в Перми, 75 сотрудников Саяно-Шушенской ГЭС, 100 шахтёров шахты "Распадская"... А вот в последние лет тридцать Советского времени действительно ездили все, кто хотел, кроме разных засекреченных. И первым среди них был сам Евтушенко, посетивший 96 стран.

КОНСТИТУЦИЯ — ПОСЛЕДНЕЕ ПРИБЕЖИЩЕ НЕГОДЯЕВ

— А как же тогда конституция, в которой записаны права человека? — урезонивает поэт собеседника.

Ну, это для них сахарная косточка — права человека и конституция. То есть для него на первом месте не живая жизнь, не люди, а законы, параграфы, "правовая база". И это поэт! Но ведь куда важнее, чем право путешествовать по Куршевелям, насущные права на жизнь, на труд, на жилье, на учёбу, на медицинское обслуживание — где они в новой конституции и в новой России? Такая мелочь поэта не интересуют, он мыслит глобально:

— Существует угроза столкновения США и России? Нет!

Прекрасно. А существовала угроза столкновения США и Кореи? Нет. А США и Вьетнама? Тоже нет. А США и Югославии, Афганистана, Ирака? Нигде не существовала угроза, но везде произошли все эти "столкновения". Что, перечисленные царства-государства из-за океана, с другого бока земного шара напали на малютку США? Увы, не совсем так... Не похоже это на попытку испанской Непобедимой армады проучить соседнюю Англию. Притом ведь вроде нечем особенно и поживиться-то в некоторых из этих стран. А в России?.. Я уж за давностью времени не спрашиваю поэта, чего ради его земляки-оклахомцы в 1918 году приперлись на наш Дальний Восток. А, маэстро?

Помните, как однажды в молодости встретились мы в мастерской Ильи Глазунова тогда ещё не в Калашном переулке и, разумеется, не на Волхонке, а где-то на окраине Москвы? И потом вы с Галей подвезли меня на своём "Москвиче" до Смоленской площади, где я тогда жил. В ту пору я много печатался. И помню, вы поинтересовались: "Должно быть, много зарабатываете?" Понятный интерес. Вот и земляки ваши, родимые оклахомцу, проявили подобный интерес к нашему Дальнему Востоку: сколько там можно заработать с помощью пушек и пулемётов?

Но поэту такие доводы — по барабану. Он говорит, что вот есть у него в Оклахоме один ученик, который в 18 лет прочитал "шесть основных книг Достоевского". Каких — неизвестно. Но уж наверняка тут были и "Братья Карамазовы", и "Преступление и наказание", и "Идиот", и "Записки из мертвого дома"... Но не рано ли, в восемнадцать-то? Впрочем, это его дело. Главное вот что: "Если в Америке будет больше таких мальчиков, то войны между нашими странами не будет". О, святая простота с примесью благоглупости! И это в 75 лет после того, как побывал в 96 странах и приобрел поместья по обе стороны океана! Во-первых, "больше таких мальчиков" — это сколько? Во-вторых, да неужто немцы в сорок первом году напали на нас только потому, что плохо знали русскую литературу? А вот если бы выучили наизусть "Дядю Степу" — да? 75 лет...

КОММУНИСТ И АНТИКОММУНИСТ В ОДНОМ ФЛАКОНЕ

Вот что ещё очень интересно. Евтушенко уверяет, как мы видели, что никогда он не был антикоммунистом. Есть 17 способов доказательства обратного. Приведу только три.

Первое. Поэт заявил: "Моя мать коммунистка, ОДНАКО, она честнейший человек" (МК,17.6.08). Кто другой мог это сказать, кроме лютого антикоммуниста? Но бедная мама...

Второе. 4 ноября 1970 года я записал в дневнике: "Позавчера встретил Солженицына. На станции "Маяковская" спускаюсь на эскалаторе, а он поднимается. Надо, думаю, вернуться, ведь ни разу в жизни не видел лауреата Нобелевской премии в натуральном виде. Поднялся наверх. Вижу, он стоит у турникета, вроде замок у портфеля поправляет. Портфель здоровый, новенький и туго набитый. Уж не долларами ли?.. Сразу подойти не решился. Думаю, на улице лучше будет.

Одет он хорошо, современно: добротные зимние ботинки, узенькие штанишки, короткое светлое пальтецо переливает разными оттенками, на голове меховая шапка... Идёт ходко, шагает через две ступеньки вверх, должно, торопится.

Вышли мы на улицу Горького. Пошли к Пушкинской. Тут где-то возле магазина "Малыш", т.е. в самом начале пути я поравнялся с ним и окликнул:

— Александр Исаевич?

Он встрепенулся, посмотрел на меня несколько мгновений и говорит:

— Извините, что-то не припомню.

Мне это показалось странным. Ведь когда на обсуждении в Союзе писателей его "Ракового корпуса" я в перерыве подошел к нему первый раз, то, не успел я представиться, как он сам воскликнул:

— Бушин!

Я удивился и спросил, как он меня узнал.

— Да ведь в журнале, где ваша статья обо мне, была фотография.

Это не уменьшило моего удивления: фотография в "Подъёме" была с марочку, и я там без бороды, а сейчас подошел с бородой. "Ну и хваткий глаз!", — подумал тогда. Узнал он меня и позже около "Пекина". А тут — не узнаёт! Видимо, сейчас все знакомые и всё человечество делятся для него на две противоположные половины: одни поздравляют его с только что полученной премией, другие не поздравляют. В те несколько мгновений, что внимательно смотрел на меня, он ещё и выжидал: вот брошусь я жать ему руку и поздравлять. Тогда бы он, конечно, признал меня. А я не бросился, и это с самого начала определило его отношение ко мне. Я назвался и напомнил, что вот здесь неподалёку мы уже встречались

— Да, да, вспомнил он,— но руку, как тогда, всё-таки не протянул. — Где печатаетесь? — вдруг спросил.

— В "Советской женщине".

— В "Советской женщине"? — недоуменно переспросил он.

— Да, — сокрушенно подтвердил я.

— Какая у вас линия? — с прокурорской прямотой спросил он.

"Ни фига себе вопросик!" — подумал я. А какие они, линии, есть и сколько их: советская? Антисоветская? Русофильская? Антисемитская?.. Я начал лепетать что-то в том духе, что время сложное, в одном слове свою позицию не выразишь...

— Выразите в десяти словах, — продолжал напирать лауреат.

Меня такой тон, конечно, уже злить начал, а он продолжает:

— Что делаете для будущего?"

На этом запись обрывается. Видимо, невмоготу стало мне фиксировать его допрос. Но прекрасно помню, что в разговоре был упомянут Евтушенко, и я высказался о нём весьма неласково. Ах, как взвился Александр Исаевич!

— Ну, знаете, если вам уж Евтушенко!..

И лауреат где-то около памятника Пушкину произнес пламенную речь в защиту своего любимца. Так за что же ещё в 1970 году, тем паче — когда к столетию Ленина только что появилась поэма Евтушенко "Казанский университет", антисоветчик №1 защищал и нахваливал одного из творцов Ленинианы. О, были у него иные заслуги перед антисоветчиками, и какие! Одни "Наследники Сталина" в "Правде" чего стоят. А взгляд-то у Солженицына был хваткий.

Ну, а Евтушенко что об антисоветчике №1? Ну, это мы могли видеть совсем недавно по случаю 90-летия вечно живого покойного классика: "Он в одиночестве поднялся против советского режима. Борец! Герой! Человечество его не забудет..." Что-то в этом духе:

За что же, не боясь греха,

Кукушка хвалит петуха?

За то, что хвалит он кукушку...

Да, и нобелевская кукушка, и петух с орденом Трудового Красного Знамени — оба антисоветчики, преданные друг другу.

ОЧЕРЕДИ ЗА КОЛБАСОЙ И ЗА СИКСТИНСКОЙ МАДОННОЙ

Наконец, третье доказательство. Евтушенко пишет: "Что, прежде всего, бросалось в глаза редким иностранцам, приезжавшим в Советский Союз в сталинские времена? Прежде всего, очереди. Стояли за хлебом, картошкой, колбасой, молоком, сахаром ...Стояли по ночам до утра. На очереди уходила треть жизни".

Во-первых, иностранцы тогда были вовсе не редки. Одних всемирно известных писателей сколько приезжало — Герберт Уэллс, Ромен Роллан, Лион Фейхтвангер, Андре Жид, приезжали и помельче: Эмиль Людвиг и др. А сколько разных специалистов — учёные, инженеры, строители...

Во-вторых, очереди да, были. Но "сталинские времена" это тридцать с лишним лет, в том числе несколько лет войны и голода. Вы, поэт, очередями и в эти годы стыдите Советское время? Но ведь было в ленинские и в сталинские времена кое-что и помимо очередей. Например, в октябре ещё только 1918 года известный учёный А.Ф.Иоффе создал Физико-технологический институт, знаменитый ФИЗТЕХ. В последующие годы его филиалы были созданы в Томске. Харькове, Свердловске, Днепропетровске... Вот какая очередь-то! Вот за какой колбасой-то. Вы понимаете, питомец муз, что такое октябрь 1918 года? Советской власти всего один годик. Это тебе не 20 лет нынешней власти. Идёт Гражданская война... Юденич, Деникин, Колчак, Врангель... А с ними англичане, французы, оклахомцы, поляки... Это тебе не Чечня. Это тебе не Дудаев да Басаев, с которыми вот уже пятнадцать лет воюет эта власть, и до сих пор льётся кровь.

Прошло меньше полугода. В марте 1919-го по решению американского президента Вильсона приезжает в Россию для важных дипломатических переговоров известная миссия Уильяма Буллита, впоследствии первого посла США в СССР (1933-1936).Так вот, дипломат докладывал президенту: "Во всех частях России открыты тысячи новых школ, и Советская власть, по-видимому, в полтора года сделала для просвещения народа больше, чем царизм за пятьдесят лет. Что касается театров оперы и балета, то они находятся под управлением Комиссариата просвещения, который предпочитает классиков и смотрит за тем, чтобы рабочие имели возможность посещать спектакли. Достижения здесь очень значительны. И все русские классики переизданы". А что уж говорить о демократизме, за двадцать лет не открывшем, а закрывшем тысячи школ во всех частях России. Вы представляете, сын Аполлона, что такое март 1919-го? Поэт, в верности которому вы клялись и на той встрече в Кремле, а потом предали его, писал о том времени:

Мы — голодные, мы — нищие.

С Лениным в башке, с наганом в руке...

Нищие, а школы открывали, ибо в башке были любовь к народу, к стране и забота о нём. А Путин закрыл 15 тысяч школ.

Но вот прошло почти двадцать лет, настал самый страшный сталинский 1937 год. Приехал в Москву очередной "редкий иностранец" — Лион Фейхтвангер, он написал об этом годе книгу. Были тогда в Москве очереди? Конечно, были! Но вот что ещё заметил писатель: "Учёные, писатели, художники, артисты живут хорошо. Государство их ценит, бережет, балует почётом и высокими окладами. Они имеют всё нужное им для работы, и никого из них не тревожит вопрос, принесёт ли доход то, что они делают. Помимо всего этого они имеют самую отзывчивую публику в мире..." Как это выглядит на фоне нынешнего мракобесия и процветающей попсы?

Дальше: "Жажда чтения у советских людей с трудом поддаётся представлению. Газеты, журналы, книги проглатываются, не утоляя жажды..." У меня в подъезде сорок почтовых ящиков, газеты получаю я один.

Ещё: "В Москве 38 крупных театров, бесчисленное число клубов, сцен, любительских кружков. Театры почти всегда полные, билеты достать не легко...".

Вот такие очереди и были самые характерные для Москвы сталинских времён — в театры, в музеи, на выставки, в концертные залы. А какая очередь была вокруг музея изящных искусств, когда выставили Сикстинскую мадонну!.. Но Путин однажды сообщил нам: "Москва была скучным городом..." Конечно, ни проституток, ни наёмных убийц, ни чахотки и сифилиса, ни пожара в Манеже, ни регулярных взрывов в театрах, метро и жилых домах, ни очередей за паспортами на постоянное убытие за границу — без всего этого ему, видите ли, скукотища!

ПИОНЕР ЖЕНЯ И СТАРИЧОК-КИБЕРНИЧОК

Об одной очереди, неизвестно за чем и куда, поведал нам и Евтушенко в статье "Данте, Петрарка, Бокаччо как жители Советского Союза", напечатанной в ЛГ. Дело, говорит, было в 1946 году в Москве. Правда, дальше эта московская очередь почему-то названа "сибирской". Такое затмение у Евгения Александровича порой случается на восьмом десятке...

Но вот что важно. Рядом с пионером Женей в этой загадочной ночной очереди стоял человек, читавший вслух "Божественную комедию" Данте. Да как же он мог читать ночью на улице? Да вот уж такой старичок попался. А Данте был "обёрнут в партийную газету "Правда", в которой Евтушенко потом по решению ЦК будет печататься. Газета была "с портретами передовиков сельского хозяйства и социндустрии". В своё время поэт будет к этим передовикам ластиться, как кошка, а потом наплюёт на них, как верблюд, о чем скажу позже.

Этот человек, читаем дальше, "был крохотный тщедушный старичок в очках с одной поломанной дужкой, подвязанной суровой ниткой". Минуло 65 лет, а поэт всё помнит. И уж непременно хочет уверить, что в Москве не было очков. "Глаза старичка мерцали цепкой мудростью". "В глазах у старика была живучая теплинка". Это Евгений Александрович, литературно-эстетическая пошлость.

"Старичок сказал:

— Я — кибернетик... И угодил за колючую проволоку потому, что перед великим кибернетиком Робертом Винером "пресмыкался", как записано в приговоре". Тут уж всё рушится: и очередь в 35-градусный мороз, и старичок-киберничок, и колючая проволока, и Данте. Ведь ничего подобного в приговоре быть не могло, это же ясно!

Но поэт неутомим. Он рассказывает, что в лагере его чудный старичок выучил несколько иностранных языков, в том числе — итальянский. Очень прекрасно! Вот, оказывается, чем там занимались. И "Комедию" старичок знает наизусть. Замечательно! Но не совсем понятно, зачем же он приволок здоровенную книгу (она у меня есть, это килограмма два) в морозную очередь и читает в переводе на русский при лунном свете, которого, может быть, и нет. Правда, прочитал он вслух только всем известные две первые строки:

Земную жизнь пройдя до половины,

Я оказался в сумрачном лесу...

И тут начинается главное. Строки эти привели в ужас тринадцатилетнего балбеса: "Я испуганно вздрогнул и осторожно огляделся — не слышит ли кто-нибудь эти идеологически вредные стихи, за которые, если бы они были написаны мной, меня могли бы исключить из советских(?) пионеров. Ведь мои оба дедушки давно были арестованы как враги народа!.."

Интересное признание. А ведь всю советскую жизнь молчал о любимых дедушках, как могила. И что же с дедушками? Неужели на допросах они не заявили, что их внук — будет певцом Ленина и Сталина, другом Брежнева и Андропова, и вообще — бесстрашным солдатом коммунизма?

НОВЫЙ ПРИСТУП МАЗОХИЗМА

Но читаем с редким наслаждением дальше: "Я был воспитан в супероптимистическом духе, и всё мое существо должно было восстать от возмущения, как может какой-то непозволительно сумрачный лес даже временно загораживать светлую дорогу к коммунизму!" Ему было бы по душе что-то вроде такого:

Земную жизнь пройдя до половины,

Я оказался в ресторане ЦДЛ...

Вы помните, как на встрече в Кремле Евтушенко готов был набить морду самому себе? Здесь — новый приступ мазохизма. Ну, в самом деле, это же поклёп на самого себя. Не мог быть таким балбесом ученик 6-7 класса. Не мог он, встретив, допустим, давно рассекреченные КГБ строки Пушкина:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана? — восстать от возмущения: "Как зачем? Для построения коммунизма!"

Не мог, прочитав у Лермонтова "Уж не жду от жизни ничего я", — возопить: "Идеологическая диверсия против марксизма!"

Но не это главное, а то, что старичок-киберничок уверенно сказал: — Ты бы понравился Данте!

Чем? Да, конечно, прежде всего, своей застенчивостью.

А написано всё это для того, чтобы показать, как "теплые тени итальянского Renessansa спасали жертв сталинского Аrrеstansa". То есть, перед нами попытка вовлечь в свои антисоветские игры и Данте, и Петрарку, и Боккаччо. Отменно. До этого даже Новодворская не додумалась. Однако нельзя не заметить, что оба приведенные здесь иностранных слова сам Данте писал иначе, чем его любимец. В самом деле, например, очень обрусевшее слов "арест" французского происхождения, но ни по-французски, ни по-русски оно не пишется через два "р". И "ренессанс" французское слово и пишется по-французски так: "Renaissance". Я извиняюсь, конечно, перед любимцем Данте.

Остаётся лишь добавить, что именно в 1946 году за этот самый перевод "Божественной комедии" с его "сумрачным лесом, загораживающим дорогу к коммунизму", Михаилу Лозинскому (1886-1955) , другу Анны Ахматовой и Николая Гумилёва, была присуждена Сталинская премия первой степени. Одновременно с повестью Виктора Некрасова "В окопах Сталинграда". Вот была забота о литературе, вот размах — от прославленного в веках Данте до никому не ведомого Некрасова, от мифического Ада до реального Сталинграда.

А Михаил Леонидович Лозинский, между прочим, когда после революции его уговаривали эмигрировать, сказал: "Каждый уходящий из России подрывает дело сохранения её культуры, а её надо беречь во что бы то ни стало. Если все разъедутся, наступит тьма, и культуру ей вновь придётся принимать из рук иноземцев. Нельзя уходить и смотреть через забор (тем более, через океан — В.Б.), как она дичает и пустеет. Надо оставаться на своём посту. Это наша историческая миссия" (Цит. по Л.Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. М.,1997, т.2, с.631).

ЦЕПКАЯ МУДРОСТЬ ПОЭТА

Затронутая выше тема переодеваний Евтушенко необъятна, но, может, быть, особенно впечатляюще выявляется из сопоставления двух его книг: "Точка опоры", вышедшая ещё в советское время, в 1981 году, и "Политика — привилегия всех", выскочившая в 1991 году как раз к разгару контрреволюции.

В первой собраны литературные портреты многих уже умерших поэтов и тогда живых: Блок, Маяковский, Есенин, Смеляков, Твардовский, Мартынов, Кедрин, "большой поэт Степан Щипачёв". Среди такого обилия не оказалось Пастернака. Это как же? Ведь автор объявил его "самым знаменитым русским поэтом ХХ века", а роман "Доктор Живаго" — "самым знаменитым романом" того же ХХ века, даже не русским, а всемирным. И вот те на! Ну, какая застенчивость. Казалось бы, а чего стесняться-то? Ведь тогда было уже больше двадцати лет, как Пастернак умер. И покрупнее же он, чем "большой поэт Щипачёв". Ан, нетушки! А что скажут в ЦК?

Но сопоставим книги. В первой — 27 портретов автора, во второй — 53. Среди фотографий и такая, где автор в джунглях Амазонки схватился с гигантской анакондой, голову которой держит змеелов-профессионал. Да, рост — 100%. Вот ещё когда поэт добился удвоения ВВП. В первой книге он фигурировал на фотографиях в обществе Щипачёва, Смелякова, Мартынова и других лучших друзей. Во второй книге их нет, а появились Антокольский, Окуджава, Высоцкий. А Щипачёв уже не "большой поэт", а "небольшой поэт, но большой человек".

Дальше. Там были любимые писатели Хикмет и Распутин, теперь их заменили любимые американские писатели — Миллер и Апдайк. Был наш композитор Эдуард Колмановский, с которым Евтушенко сочинял совсем неплохие песни, здесь — американский композитор Пол Винтер, с которым Евтушенко, кажется, ничего не писал. Наконец, там — коммунисты Фидель Кастро и Луис Корвалан, здесь — антикоммунисты Ричард Никсон и Генри Киссинджер.

Кроме того, в первой книге поэт являлся нам в обществе рабочих — и советских, и американских, теперь все представители советского рабочего класса, те самые "передовики сельского хозяйства и социндустрии", изгнаны, забыты, а американские приумножены. Да, были раньше строители Колымской ГЭС, магнитогорские металлурги, портовики Лены — теперь они поэту не нужны. Странно? Ничуть. Это и есть та "цепкая мудрость", которой восхищался поэт: он уже тогда готовил свою передислокацию в Оклахому. Ну, как при всём этом мог Медведев не дать ему премию! Скоро и орден даст, как Чубайсу.

Есть на телевидении такая передача — "100 вопросов взрослому". Евтушенко там, разумеется, непременный активист, ударник, стахановец. И вот ребятишки спрашивают его:

— Дядя Женя, что ж это вы так всю жизнь — то туда, то сюда, и крутитесь, и вертитесь, и сигаете вверх, и ныряете вглубь?

— А это, милые детки, цветы вы мои жизни, — отвечает поэт, — это называется эволюцией взглядов, это развитие, прогресс, нанотехнология.

Ну, как такому не отмусолить пять миллионов?! Да ещё мало! Он же Путину и Медведеву заменяет сразу и покойного Собчака, и отставного Буша, и чего-то замолчавшую вроде Новодворскую.

1