Газета Завтра 924 (31 2011)

Владимир Бушин -- Русский коммунист Шостакович

Уважаемый Владимир Теодорович,

позвольте от души выразить Вам признательность за то, что, благодаря Вам, я неожиданно открыл бесценный кладезь мудрости и красоты. Как, может быть, Вы уже догадались, я имею в виду книгу Соломона Волкова "Шостакович и Сталин". Мне довелось прочитать немало трудов на близкие темы, начиная ещё с отменного сочинения приснопамятной Анны Берзер "Сталин и литература" ("Звезда", 1995, №11) и не менее замечательного фолианта Евгения Громова "Сталин и искусство" (М., 1998). И я не стал бы читать ещё одну книгу этого ряда. Тем более, что автор вот уже 35 лет живёт в Америке, да и многим ли известен Solomon Volkov, как означен он на форзаце книги, у нас в стране? Но, оказывается, Вы собственноручно написали обстоятельную, в двадцать с лишним страниц, вступительную статью к его сочинению. И какую! Полную восхищения и любви. Это в корне меняет дело.

Правда, скажу сразу, кое-что меня в Вашем предисловии озадачило. Например, Вы пишете: "Пастернак сказал своему другу: "Книга есть кубический кусок дымящейся совести". Хорошо, кусок совести. Но почему кубический? Я никогда не видел книгу в форме куба.

Не совсем ясно, что Вы имели в виду, когда писали: "Соломон Волков блестяще описывает дуэль Шостаковича со Сталиным". Дуэль!.. Ну, допустим, Сталин палил в композитора статьёй "Сумбур вместо музыки", а также очередями орденов, премий, почётных званий. Но чем палил Шостакович в Сталина? Так не он ли сразил вождя 5 марта 1953 года?

Или вот Вы сочувственно цитируете из книги Волкова строки Ахматовой:

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был...

Сказано красиво, однако... Поэтесса имеет в виду лагеря и тюрьмы. Но, во-первых, она там никогда не была. Во-вторых, там и народ не был, а лишь незначительная его часть, никогда не превышавшая 2%. А народ как народ был на заводах и фабриках, на стройках и полях, в школах и на космодромах, в вузах и в сражениях за свободу и независимость родины. Там поэтесса тоже не была.

Могут возразить: "Но она поэт, она женщина и не могла с отбойным молотком или с винтовкой, её оружие — слово". Верно. Однако замечательная поэтесса не всегда была точна. Часто цитируют её строки:

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не страшно остаться без крова,

Но мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Прекрасно сказано. Конечно, не страшно. Тем более, что в Ташкенте, где это в 1942 году было написано, пули не свистели, бомбы на кровли не падали. Однако сражение шло не за слово, не за культуру вообще, а лишь в том числе. Немцы не преследовали русское слово, как это делают ныне в Эстонии, они даже издавали на русском языке газеты на оккупированной территории. Суть того, что тогда происходило, точно выразил Твардовский:

Бой идёт не ради славы —

Ради жизни на земле.

Да, именно ради жизни и в том числе ради языка, ради всей русской культуры.

Странно было прочитать и такое: "Шостакович чувствовал себя неудачником, страдальцем, так же как Иисус Христос, которого не понимали". Ну, о Шостаковиче речь впереди, но мог ли считать себя неудачником Тот, Кому, во-первых, повезло быть сыном Творца, притом, ещё и единственным? Во-вторых, перетерпев страдания, Христос вознесся на небеса и стал основателем великой религии, т.е., в конце концов, его поняли — и это неудачник?

Но есть вещи посерьёзней. Так, у Вас говорится о Советском времени: "Это была эпоха, когда каждому было, о ком плакать". Да, конечно, но так можно сказать о любой эпохе. Разве, допустим, в 1812 году не плакали о павших на Бородинском поле? И долгие века крепостного права люди плакали, когда их травили медведями, пороли, прогоняли сквозь строй и торговали ими, как собаками. Да что говорить! Помните Тютчева? —

Слёзы людские, о слёзы людские,

Льётесь вы ранней и поздней порой...

Льётесь безвестные, льетесь незримые,

Неистощимые, неисчислимые...

Это о всех веках и народах. В истории человечества, увы, не было эпохи, когда каждому хотелось только улыбаться, радоваться да играть в пинг-понг. Разве не так? Поэт сказал:

Для веселия планета наша плохо оборудована...

Вызывает недоумение то, что у Вас дальше: "Но плакать надо было тихо, под одеялом, чтобы никто не увидел — ведь все друг друга боялись". Извините, маэстро, но это чушь. И говорить-то об этом смешно. Вы и сами плакали, как Вам плакалось, да и Волков опровергает Вас, рассказывая, как Шостакович порой не просто плакал, а навзрыд прилюдно рыдал по тому или иному случаю, например, как уверяет Волков, по поводу вступления в партию. И никого Вы не боялись. Вспомните хотя бы собственный рассказ о том, как однажды, ещё в школьную пору, будучи любителем бокса, Вы ответили какому-то обидчику: "Я аккуратно положил свою скрипочку на землю и ответил ему так, как следовало". А разве боялись Вы знакомого концертмейстера Виктора Либермана или Владимира Мильмана, своего соавтора? Да неужели трепетали от страха перед Исааком Гликманом или перед самим Соломоном, своим однокашником по музыкальной школе имени Римского-Корсакова, которого знаете всю жизнь? А ведь Вы говорите: все — всех! Поверить в это невозможно. Я лично тоже прожил жизнь без страха перед теми, кого знал, например, перед критиком Сарновым, поэтом Ваншенкиным или художником Глазуновым. Страшно было только за некоторые их публикации.

Но вот сейчас люди действительно всего боятся: разного рода бесчисленных аварий, катастроф, пожаров, наводнений, заказных убийств, сексуальных маньяков, возродившихся страшных болезней и даже исчезнувшей было саранчи, непарного шелкопряда, уничтожающего леса... Правители, от которых Вы получили в 2006 году премию "Россиянин года", превратили нашу родину в страну повального страха и перманентного траура. Вот, действительно, все боятся всего, даже милиции.

Но были в Советское время люди, которые всю жизнь дрожали от страха? Да, были. Это антисоветчики, ненавидевшие и власть, и народ. Примеры? Да вот хотя бы тот же Бенедикт Сарнов. Это весьма плодовитый ёрник, но в данном случае может служить образцом. Он сам пишет о своем пожизненном личном страхе, но распространяет его на всю страну, на весь народ.

Странно было прочитать у Вас и о "кровавом "деле врачей". Да, было в 1953 году такое "дело", но почему "кровавое"? Евтушенко — во всём всегда первый! — тогда же написал гневный стишок об этих врачах:

Пусть Горький другими был убит, —

убили, кажется, эти же...

Однако все 28 врачей, находившиеся тогда под следствием, через два с половиной месяца были объявлены невиновными. Никого не расстреляли, не посадили, не сослали, даже не оштрафовали. Но это не помешало помянутому Сарнову в его полоумном страхе рисовать такую картину задуманного властью финала "дела врачей": "Осуждённых должны были повесить на Красной площади, после чего по всей стране прокатилась бы волна еврейских погромов. И тогда, спасая уцелевших евреев от справедливого гнева народа, их сослали бы в места отдалённые, где уже строились для них бараки". Эту картиночку он таскает из книги в книгу. Ей-богу, может дотаскаться до персонального барака.

И всё же, Владимир Теодорович, действительно, есть некоторые основания упомянуть тут пролитую кровь. Дело в том, что, как писал Вадим Кожинов, пять наиболее известных и высокопоставленных врачей из этих 28-ми, а именно В.Н.Виноградов, М.С.Вовси, Э.М.Гельштейн, В.Ф.Зеленин и Б.Б.Коган в 1937 году обвинили видного врача Д.Д.Плетнёва во вредительских методах лечения Горького, и тот был приговорён к 25 годам лишения свободы, а в сентябре 1941 года его расстреляли. Если Вы имели в виду кровь Плетнёва на совести этих пяти, то правы, и я с Вами согласен, но, кажется, Вы думали совсем о другом — о том, к чему толкали стихи Евтушенко.

По поводу книги Волкова "Диалоги с Иосифом Бродским" Вы пишете, что для Вас лично это — "современный аналог разговоров Гёте с Эккерманом". Извините, маэстро, но для меня лично Бродский не совсем "аналог" Гёте, что, разумеется, не может поколебать Вашей уверенности.

И еще кое-что о слезах: "Когда объявили о смерти Сталина, вся наши школа плакала, я тоже пришёл домой в слезах". Это понятно, вся страна скорбела. Но ваша мама вдруг сказала Вам: "Слава Богу!.." Да, были такие и мамы и папы. Лев Разгон, например, писал, что даже устроил пиршество по этому поводу. А вот что записал в дневнике знаменитый кинорежиссер Андрей Тарковский в день смерти Мао Цзедуна: "Пустячок, а приятно" ("РГ", 2008.02.21). Спрашивается, что он Гекубе, что ему Гекуба? В моём дневнике, который я вёл на фронте, нет подобной записи даже 30 апреля, когда мы узнали о самоубийстве Гитлера.

И последнее. Вы пишете: "За границей, после того, как продирижируешь какую-нибудь из симфоний Шостаковича, тебе иногда говорят: "Beautiful!" В такие моменты я готов с горя провалиться в канализационный люк. Шостакович оставил нам свою кровоточащую музыку, и музыканты, исполняя её, оставляют на сцене капли своей крови. Причём здесь "Вeautiful!"?" "Право, всё это уж слишком велеречиво — от обильной крови, заливающей всю сцену, до зловонного люка. Изображать Советское время непроглядно кровавой эпохой, а Шостаковича зеркалом кровавой эпохи — разве Вы этого хотели, Владимир Теодорович? И потом, что же, за границей, по-Вашему, совершенно не понимают Шостаковича?

Так вот, да, Volkov мало известен, но Вас-то знает вся страна, весь мир. Вы не только лауреат Государственной премии СССР, но и кавалер французского ордена Почётного легиона, на Вашей груди Золотая медаль Моцарта, Ваш авторитет в музыке непререкаем. И я перешагнул через все частные несогласия с Вами, которые упомянул. Действительно, как можно не прочитать книгу, которой восхищается такой человек?

Тем более, Вы пишете, что впервые увидели Шостаковича, когда Вам было десять лет. А я — летом 1942 года, когда был в Колонном зале на первом в Москве исполнении гениальной Седьмой симфонии. У меня до сих пор хранится программа того концерта. И помню тогда же появившуюся статью Алексея Толстого о симфонии, которому вышедший на сцену композитор показался похожим на "злого мальчика"...

Отложив всё, я, Владимир Тедорович, углубился в чтение прославленной Вами книги Соломона Волкова "Шостакович и Сталин". Правда, сразу бросилось в глаза обилие безымянных персонажей и источников: "Один из приятелей Эйзенштейна", "один профессор в США", "один певец Большого театра", "одна пожилая ленинградка", "один чиновник" и т.д. Это напомнило мне несправедливо забытый "Архипелаг". Там то же самое: "Один узбек", "две комсомолки", "одноглазый сторож", "хитрый плотник" и т.д. без конца. Разумеется, это несколько подрывает доверие к сочинению.

Но, тем не менее, перед моим изумленным взором засверкали перлы и диаманты ума, эрудиции, тонкого вкуса. Передо мной открылись новые горизонты там, где этого меньше всего ожидал, я увидел то, что должен был знать, но, к стыду своему, не знал, не ведал и не подозревал.

Даже не знаю, с чего начать перечисление радостных открытий... Ну, что ж, по своей советской замшелости начну с классиков марксизма, с самого Маркса. Что у Волкова о нём? Вот! Чуть не двести лет мы повторяли его слова: "Религия — опиум народа". Ничего подобного! — объявил Ваш друг Соломон. — Религия опиум ДЛЯ народа". То есть, не сам народ породил религию, а кто-то придумал её, изобрёл и сунул ему. Это же совсем другое дело. Новаторство! Вклад в сокровищницу!

А что о другом классике — о Ленине? "Это был человечек, неказистый и простецкий". Таким, говорит, впервые увидел его Сталин. "Есть все основания полагать, — уверяет Ваш проницательный друг, — что именно тогда Сталин понял, что он, тоже маленький, невзрачный человечек, может стать великим вождём". Тем более, что он был повыше Ленина — 174 сантиметра. Интересно, а с чего, допустим, Наполеон, который тоже был невысокого роста, решил, что может стать императором? Не исключено, что после того, как Людовику ХVI отрубили голову, и он стал ниже Бонапарта.

Итак, человечек №1 и человечек №2. Как Вы думаете, Владимир Теодорович, если бы Волков жил в России, назвал бы он невзрачным человечком ещё и президента Медведева, рост которого тоже весьма невелик? Впрочем, отвечать не обязательно. Лучше посмотрим, что ещё пишет Ваш подопечный о Сталине, сперва — о его внешности: "На меня из полумрака выдвинулся человек, похожий на краба. Человек-карлик, похожий на двенадцатилетнего мальчика, но с большим старообразным лицом". Ваш протеже уверяет, что именно так описывал Сталина поэт Пастернак. Вот оно что! Выходит, как лицемерил-то поэт, когда писал о нём же:

А в эти дни на расстоянье

за древней каменной стеной

живет не человек — деянье,

поступок ростом с шар земной.

Каков масштаб лицемерия! Карлик, краб, каракатица и — земной шар! Горько узнать это...

А какие льстивые письма он писал Сталину! Помните? "Я повинуюсь чему-то тайному, что помимо всем понятного и всеми разделяемого, привязывает меня к Вам... Я давно мечтал поднести Вам какой-нибудь скромный плод моих трудов, но всё это так бездарно, что мечте, видно, никогда не осуществиться..." Лучше не знать бы и это.

Ведь и о Ленине писал возвышенно:

Он управлял теченьем мыслей,

и только потому — страной.

Наверняка, Волков мог бы и это лицемерие разоблачить, но почему-то воздержался.

Тут уже начался литературный мир, в котором книга открыла мне особенно много нового, и здесь мне больше всего стыдно, как литератору, за своё невежество. Я знал, допустим, что Сталин встречался, беседовал или переписывался, или разговаривал по телефону со многими писателями: с Горьким, Демьяном Бедным, Михаилом Булгаковым, Александром Фадеевым, Симоновым, Эренбургом, Вандой Василевской, даже с забытым ныне Биль-Белоцерковским... Из иностранных — с Гербертом Уэллсом, Бернардом Шоу, Роменом Ролланом, Лионом Фейхтвангером, Андре Жидом и другими. (Unter vier Аugen: Вы можете представить себе беседу, допустим, товарища Путина с Шоу, а Медведева — с Ролланом?) И всё это опубликовано, и всё многократно описано. Но Ваш Соломон мудрый установил, что Сталин не по телефону разговаривал, а в облике краба встречался накоротке ещё и с Маяковским, и с Есениным, и с Пастернаком. Вот новость!

А с какой целью? Оказывается, уговаривал заняться переводом грузинских поэтов, видно, хорошие гонорары сулил. Но удалось уговорить только Пастернака, и не грузин переводить, а англичан в лице Шекспира. А Есенин, видимо, именно после этой встречи и воскликнул:

Отдам всю душу Октябрю и Маю,

И только лиры милой не отдам!

Не отдам крабу... А Маяковский? Великий знаток темы, всё тот же Сарнов, в книге "Сталин и писатели" уверяет: "У Маяковского никаких личных контактов, не говоря уж о личных отношениях, со Сталиным не было". Выходит, врёт Сарнов. Конечно. Как и дальше: "Можно предположить (очень они горазды с Соломоном на всякого рода предположения. — В.Б.) о надеждах, которые Сталин возлагал на Маяковского". Каких надеждах? Да известное дело, чтобы он воспел его. Мало ему было од и псалмов Пастернака, Ахматовой, Мандельштама и Джамбула.

Но, странное дело, Маяковский упомянул Сталина в своих стихах всего два раза, а ведь, оказывается, было время для од. Волков-то вон что пишет: "18 апреля 1950, года на следующий день после похорон застрелившегося Маяковского..." (с.188). 1950-го?! Значит, прожил он не 37 лет, как все считали до сих пор, а почти до шестидесяти лет. Но — больше ни строчки о Сталине. Вот упрямец! Это даёт все основания полагать, что поэт не застрелился, а убили его по приказу Сталина.