ГЧ (Генератор чудес)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ИЩУЩИЙ НАХОДИТ…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ВСТРЕЧА

В пятницу, как было условлено, Федор утром позвонил Николаю. Теперь Николай ждал его звонка — даже с некоторым нетерпением. Прошло уже два дня после того злополучного испытания, когда рухнули его надежды на «ГЧ». Николай был тогда потрясен неудачей. Огорчение его граничило с отчаянием. Слишком много энергии, напряжения, надежд вложил он в создание аппарата, в самую идею его.

Впрочем, отчаяние длилось недолго. Острота переживания, такая необычная для спокойной и уравновешенной натуры Тунгусова, испугала его. Он понял, что это результат переутомления, и быстро овладел собой. Уже на следующее утро, проснувшись после крепкого, освежающего сна, он решил прекратить работу с «ГЧ», бросить даже думать о нем. Он знал: где-то в глубине сознания все равно будет вынашиваться и созревать раз зародившаяся идея. Рано или поздно мысль найдет ошибку, и идея снова выйдет на поверхность окрепшая и оформившаяся. А теперь — немного отдохнуть, почитать, погулять — и за другую работу! Вот хотя бы за сушку дерева. Замысел недурной и может действительно произвести переворот не только в музыкальной, но и во всей деревообрабатывающей промышленности.

Правда, это была далеко не новая мысль. Она родилась давно, едва ли не в те же годы, когда появились первые ламповые генераторы высокочастотного поля в лабораториях разных исследователей, да и просто радиолюбителей. Это было поветрие, эпидемия увлеченных исканий. Чего только не совали тогда пытливые люди в этот удивительный промежуток между двумя медными или даже просто жестяными — от консервных коробок, дисками самодельных «воздушных» конденсаторов, — не произойдет ли чего потрясающего! Пробовали все — металлы, всякую химию, клали туда пищу, проросшие семена, культуры бактерий на стеклышках, насекомых — мух и клопов, мышей (большие объекты обычно не помещались между дисками), — все, что попадалось под руку.

Да и как было не искать, не пробовать, когда простой градусник, помещенный в этот промежуток, даже при самом высоком напряжении тока не обнаруживал ни малейшего повышения температуры, а сырая котлета зажаривалась там в несколько секунд!

Вот тогда-то и появились в числе разных других — и в немалом количестве — первые изобретатели сушки дерева этим способом.

Но до промышленности дело не дошло, хотя в теории все было правильно и технически вполне осуществимо. Способ оказался слишком дорогим. Получалось так, что при самом экономном расходе энергии только высушенный кусок древесины уже стоил дороже, чем любое изделие из него. Метод был официально забракован, а новые открыватели этой заманчивой «Америки» стали приравниваться к изобретателям перпетуум мобиле, — в промышленных и технических учреждениях их уже, так сказать, гнали с порога.

Увлекательная идея эта не миновала и Тунгусова. В свое время он проделал неизбежные опыты сушки, все расчеты и убедился, что диагноз поставлен правильно: способ не годился.

Однако тогда же он понял и другое немаловажное обстоятельство: диагноз этот, принятый в технических кругах, как некая вечная истина, на самом деле был временным, преходящим. Генераторы высокой частоты непрерывно совершенствуются, количество полезной работы, производимой ими, увеличивается, неизбежные в них потери дорогой электроэнергии сокращаются. Да и сама электроэнергия, все более широко добываемая с помощью даровой силы воды, падающей через плотины, дешевеет с каждым годом. Разве можно сомневаться, что через какое-то количество лет сушка дерева электричеством станет не только выгодным, но и единственно приемлемым способом для нашей нетерпеливой и растущей промышленности!

Вот об этом и вспомнил мгновенно Николай, когда Федор рассказал ему о своих заботах. А лампы! Его лампы, которые позволяют обуздать всю без остатка энергию высочайших частот, — как раз то, что нужно для сушки! Никто даже не пытался искать решение в столь высоких частотах, а теперь ясно, что именно в них и кроется это решение!

Значит — можно. Наступил этот момент!

Впрочем… надо сначала подсчитать все на новых основах…

День Николай считал. Другой день читал. В Ленинской библиотеке с помощью бюро обслуживания, он разыскал и просмотрел все, что появилось в мировой печати за последние годы на эту тему. Кое-что интересное ему перевели там с английского… На третий день Федор привез к нему гостей — директора Храпова и главного инженера Вольского.

Николай просто рассказал о существе и преимуществах высокочастотного метода, о его прогрессивности, показал несколько опытов сушки дерева.

Федор наблюдал. Он не сомневался в исходе этого свидания и с самого начала решил выяснить, в чем секрет того искусства убеждать, которым так хорошо владел его друг, и которого так не хватало ему самому. Он видел, как вежливое, настороженное внимание его шефов понемногу теплело, нагреваясь все более заметными струйками доверия, интереса, порой даже восторга…

Федор следил за каждым жестом, за каждой фразой Николая. Он мог бы поклясться, что Николай не проявляет ни малейшего стремления к тому, чтобы убедить или хотя бы заинтересовать собеседников. Просто объясняет, показывает. Он замечал «ошибки» Николая: то одно, то другое можно было бы подать гостям гораздо эффектнее. Сам он непременно воспользовался бы такой возможностью… Не в этом ли секрет? В отсутствии всяких признаков тенденции — убедить. В честности! И в знании предмета…

Между тем его шефы начали «плавиться». Мечтательные улыбки расплылись на лицах, — одна перспектива — не зависеть от «сырости» леса, поставляемого фабрике, — приводила их в восторг…

Им не понадобилось ни обдумывать, ни обсуждать то, что они узнали и увидели. Они только переглянулись и предложили Николаю заключить с ним, как с изобретателем, договор на проектирование и монтаж опытной установки на фабрике. Николай согласился, но при одном условии: если они сумеют всучить электропромышленности заказ на специальные электронные лампы его конструкции для высокочастотного генератора. Без этих ламп не было смысла вообще браться за дело.

Решили так: идея создания высокочастотной сушилки будет обсуждена на техническом совещании с представителями главка электропромышленности. Тут же решится и вопрос о лампах.

«Музыканты» немедленно ринулись в наркомат и начали там осаду главка по хорошо им известным стратегическим законам. Через пять дней главк сдался: на музыкальную фабрику отправился сам заместитель начальника Витковский — хозяин электроламповых заводов. Начальство из «своего» наркомата не заставило себя ждать.

Техническое совещание началось в атмосфере общего подъема. Все были в курсе событий и намеченную реформу принимали, как возможное начало новой эры в жизни предприятия. Совещание с представителями двух наркоматов должно было санкционировать этот знаменательный шаг.

Директор дал слово Вольскому. В небольшом выступлении, направленном главным образом к тому, чтобы ввести в курс дела Витковского, главный инженер рассказал о затруднениях, испытываемых фабрикой, об объективных причинах этих затруднений и их неизбежности в ближайшие годы. Затем, сославшись на общие выводы инженера Тунгусова о преимуществах высокочастотного метода сушки, он нарисовал картину райской жизни предприятия в случае реализации этого метода.

Представитель Наркомата местной промышленности заявил, что он рассматривает инициативу фабрики, как ценный опыт, который в случае удачи сыграет огромную роль в развитии всего народного хозяйства.

Федор слушал эти выступления, и в нем боролись два чувства — гордости и обиды. Все, что они говорили, принадлежало ему. Это был его план, его изобретение. Они не прибавили ничего к тем мыслям, которые он усиленно внушал им на протяжении последних дней. Но его выступление не значилось в повестке дня… Впрочем, он хорошо понимал, что сейчас, на этом совещании, нужны более авторитетные голоса.

Доклад инженера Тунгусова был выслушан с особенным вниманием. Николай почти повторил то, что он рассказывал тогда Храпову и Вольскому, но уже не вообще, а ориентируясь на конкретный проект сушилки, которую предстояло создать. Федор понял, что Николай успел основательно продумать этот проект — он привел факты, которых раньше у него наверняка не было. Оказалось, например, что сушка в электрическом поле ультравысокой частоты не только сообщает древесине высокие механические свойства — прочность, твердость, но и значительно улучшает ее резонансную характеристику. Даже простая, деловая древесина становится «музыкальной» (тут Николай пустил по рукам несколько березовых «кирпичиков» собственного производства, из которых простым постукиванием можно было извлечь чистые, необычайно звучные тона). Очень возможно, что лучшее отборное дерево после такой сушки приобретет свойства того, выдержанного в течение десятилетий материала, из которого делали свои шедевры великие мастера скрипок вроде Страдивариуса…

В конце доклада Николай, уже прямо обращаясь к Витковскому, поставил вопрос об электронных лампах для установки.

Витковский сидел рядом с директором. Все знали, что от него зависит судьба проекта, множество глаз испытующе сверлили его лицо с самого начала собрания. С каждым новым аргументом в пользу проекта взоры всех вновь устремлялись к Витковскому: Как он? Что думает? Убедился ли?

Глаза представителя главка были опущены вниз к столу, к пальцам, медленно вертевшим то серебряный портсигар, то спички, то пепельницу. Порой казалось, что глаза его закрыты. Может быть, он очень утомлен. Может быть, мысли его заняты какими-нибудь совсем иными, более значительными делами. Человек переживает личную трагедию? Или все, что говорится здесь, ему хорошо известно и он давно определил свое отношение… Нет. Всякая мысль, всякое состояние как-то отражаются на поведении человека. А тут… Это было поразительное совершенство в искусстве — ничего не выражать. Можно было бы решить, что весь он — только кажется, что его нет здесь…

Доводы выступавших были настолько убедительны, что, казалось, не разделять их не мог и Витковский, тем более, что ни малейшего намека на отрицательное отношение к проекту Тунгусова он не обнаружил.

Но вот директор попросил представителя главка высказать свое мнение.

— Мысль о сушке древесины в высокочастотном поле не нова, — заявил тот авторитетным тоном, по-прежнему ни на кого не глядя. — В Америке такие попытки делались лет пять назад и не имели успеха, так как высокочастотный способ оказался менее рентабельным, чем обычный термический. Делали эти опыты и у нас в Физическом институте, у академика Белышева, и в лаборатории профессора Флерова — и тоже пришли к отрицательным выводам…

Дальше он выразил сомнение в том, следует ли снова браться за эти дорогие эксперименты, тем более, что электропромышленность сейчас едва ли могла бы выполнить новые специальные заказы.

Директор растерялся. Федор побледнел и смотрел на Тунгусова, как бы ища у него защиты от этой холодной, сокрушающей все надежды, речи.

Николай с виду был спокоен, но кровь бросилась ему в голову и злое раздражение заклокотало внутри.

«Вот, начинается, — думал он. — Что за чертовщина! Это тупое чучело старается угробить явно хорошее дело. Ну ладно, воевать — так воевать!»

Он попросил слова.

— Я хотел бы задать несколько вопросов товарищу Витковскому, — начал он безукоризненно корректным тоном. — Скажите, товарищ Витковский, о каких именно попытках американцев вы говорили? Меня интересует, какие фирмы и когда пытались применять высокочастотную сушку дерева и насколько этот способ оказался дороже термического?

Витковский недовольно заерзал на стуле.

— В американских журналах об этом писали лет пять назад, как я и говорил. Подробностей я сейчас, конечно, не помню, но знаю, что в настоящее время в Америке нет ни одной такой действующей установки. Мне кажется, этого достаточно.

Тунгусов едва заметно улыбнулся.

— Для меня достаточно, — сказал он. — Теперь второй вопрос. Скажите, пожалуйста, почему ничего не вышло ни в Физическом институте, ни у профессора Флерова?

— Ну, уж этого я, извините не знаю! Это была научная работа. А я хозяйственник, и меня интересовали только практические результаты ее.

— Так, — отчеканил Тунгусов. — Значит, констатируем: данных американских опытов вы не помните, а наших отечественных не знаете. Тогда разрешите, товарищи, мне вам рассказать эти весьма существенные подробности.

Четыре года назад в контору американской мебельной фирмы Спайера в Чикаго явился некто Гемфри Давидсон, радиолюбитель, и предложил купить у него патент на высокочастотную сушку дерева. Спайер заинтересовался изобретением, затратил немало денег на его проверку и, убедившись в рентабельности нового способа, приобрел патент Давидсона за полтораста тысяч долларов. К этому-то времени и относится появление статей в технических журналах, в которых Спайер начал рекламировать «свой» способ сушки, предполагая монополизировать сушильное дело в Соединенных Штатах. Конечно, технические подробности метода сохранялись в тайне.

Через три месяца была пущена в ход небольшая опытная установка, которая давала в сутки двести двадцать кубофутов готовой древесины ценных пород, высушенной до одиннадцати процентов влажности. Это почти столько же, сколько давала вся сушильная фабрика Спайера. Действительно, эксплуатация новой установки оказалась устрашающе дорогой…

— Об этом я, кажется, и говорил, — вставил Витковский, победоносно взглянув на директора.

— Но, — спокойно продолжал Тунгусов, — в связи с огромным ускорением процесса и почти полным исчезновением брака стоимость сушки получилась на сорок два процента меньше, чем при термическом способе.

Храпов взглянул на Витковского, но тот был по-прежнему невозмутим.

— Спайер мог стать «сушильным королем» Штатов, — говорил Тунгусов. — Но ему предстояло нарушить контракт с мощной «Компанией сушильного оборудования», которая снабжала его термическими шкафами и прочей аппаратурой. Компания эта, предвидя полный крах своего дела в случае развития высокочастотного способа, пошла на большие финансовые жертвы, подкупила еще более мощную фирму «RCA», заставив ее отказаться принять от Спайера заказ на лампы для высокочастотной сушилки, и потребовала огромную неустойку в случае разрыва контракта. С другой стороны, компания предлагала Спайеру перекупить у него патент на изобретение Давидсона за восемьсот тысяч долларов. Как видите, американцы довольно высоко оценили эту игрушку… Спайер вначале отказался — это было бы гибелью для его новых планов.

Но вскоре он убедился, что борьба безнадежна и даже опасна. Тогда он согласился уничтожить патент Давидсона. В присутствии представителя «Компании сушильного оборудования» он сжег патент и разобрал опытную установку, получив за это полмиллиона долларов. На этом все и кончилось.

Надеюсь товарищ Витковский, вы теперь понимаете, почему и для кого высокочастотный способ сушки оказался «нерентабельным»и почему, как вы правильно указали, в Америке нет ни одной такой установки.

И снова, несмотря на паузу, не без умысла сделанную Тунгусовым, Витковский промолчал.

— Теперь об опытах у нас в СССР. Академик Белышев с чисто научной целью исследовал законы распределения электромагнитного поля высокой частоты в различной среде и, в частности, пользовался для этого древесиной. Он оперировал с короткими волнами, именно с частотой около пятнадцати мегациклов. Большая частота и не нужна была для его научных целей. А при пятнадцати мегациклах, конечно, хозяйственного эффекта нельзя было получить. Белышев это прекрасно понимал и никогда не предлагал сушить дерево в коротковолновом поле. Однако нашлись профаны, которые сделали такой вывод из его работы, почему он и вынужден был выступить в печати с опровержением этих нелепых предложений.

У профессора Флерова дело обстояло иначе. Он добивался именно практического, хозяйственного эффекта! Ему удалось сконструировать такой ультракоротковолновый генератор, который в лабораторном масштабе давал очень хорошие результаты: процесс сушки ускорялся в тысячу раз, а стоимость его падала на тридцать пять процентов. Это уже были результаты, близкие к давидсоновским. Оставалось построить промышленную установку. И тут получился конфуз. Заводы вашего главка, товарищ Витковский, два года канителились с выполнением заказа на электронные лампы для установки, сделали не то, что нужно, и в конце концов отказались от этого заказа.

Генератор, который предлагаю я, должен быть еще более эффективным и рентабельным. Но… для него тоже нужны специальные лампы. И, судя по тому, что говорил здесь товарищ Витковский, нам предстоят такие же затруднения, какие испытал профессор Флеров…

Осведомленность и уверенность Тунгусова окончательно покорили собрание. Было ясно, что возражения Витковского неосновательны и что дело нужно довести до конца во что бы то ни стало. Но как быть с лампами? Это — основа всей установки и единственная деталь, которую никак нельзя выполнить кустарным способом. А Витковский — «хозяин» ламповых заводов.

Директор выразил надежду, что товарищ Витковский поможет им все же продвинуть заказ, имея в виду заманчивые перспективы нового метода сушки для многих отраслей промышленности. Витковский обещал сделать все, что можно, но ответственность с себя снял, указав, что электротехническая промышленность до отказа загружена работами оборонного значения и что отвлекать ее от этой работы перед лицом военной угрозы — преступление перед государством. По существу это был отказ.

Вдруг из-за спины огорченного Федора поднялась стройная женская фигурка.

— Пожалуйста, Анна Константиновна, — сказал директор.

— Вопрос товарищу Витковскому, — начала она. — Скажите, заказ профессора Флерова на лампы проходил через главк?

— Да, через главк, как и все заказы на оригинальную продукцию.

— Персонально через вас?

— Персонально у нас заказы не проходят. Есть для этого специальный отдел.

— Его решения санкционируются вами?

— Смотря по какому вопросу…

— По данному вопросу. Мы говорим о заказе на генераторные лампы для профессора Флерова. Ведь заводы электронных ламп находятся в вашем ведении.

— Ну, санкционируются мною.

— Почему же вы решили аннулировать заказ Флерова и тем самым погубить всю его работу? Ведь это было очень ценное предложение для промышленности.

— Вот поэтому-то мы и приняли его заказ. Но когда я увидел, что люди бьются над этими лампами в течение двух лет и не могут их сделать, я решил, что это слишком дорогое удовольствие…

— Товарищ Витковский, двадцать минут назад, отвечая на вопрос товарища Тунгусова, вы сказали, что вам неизвестно, почему проект Флерова не был осуществлен, и что вы считали его работу «научной». Теперь оказывается, что вы прекрасно знали о хозяйственном значении проекта и сами же пресекли его осуществление.

«Молодец!» — восхитился Тунгусов и тихо спросил директора:

— Кто это?

— Представительница нашей шефской организации. Замечательная девушка. Дочь профессора…

— Все это я могу вам объяснить! — раздраженно крикнул Витковский, хлопая портсигаром. — Но я не понимаю, какое отношение это имеет к вопросу, который мы сегодня обсуждаем.

— Прямое! — твердо ответила Анна. — Это ведь совершенно аналогичный случай, и нам вовсе не хочется оказаться в положении профессора Флерова. Теперь ясно, что нам придется искать другой путь для осуществления проекта товарища Тунгусова…

Храпов уже знал Анну, ее мягкий характер, ее такт. Ее выступление сказало ему об опасном накале собрания и он объявил перерыв. Расчет был верен. Витковский попрощался и уехал.

И сразу большая директорская комната превратилась в трюм корабля, в котором открыли кингстоны… Возмущение вырвалось наружу, превратилось в движение, звуки, слова. Никто не слушал, почти все говорили. То и дело слышались острые и злые, как колючки, эпитеты.

— Бюрократ чистейшей воды…

— Ну, дурак же форменный… Так врать перед собранием…

— Как только держат таких на руководящих…

— Просто трус, боится ответственности…

— Вредитель явный…

Николай был одним из немногих, кто сохранял спокойствие. Он по-хозяйски открыл окно, закурил, пользуясь тем, что все в этом переполохе дымили не хуже Витковского, и с интересом наблюдал как по-разному проявляется у людей одно и то же чувство. Недалеко от него, в группе комсомольцев стояла Анна. Он слышал обрывки их разговора и то и дело встречал взгляд ее больших серых глаз.

Подошел Федор. Он был явно растерян.

— Ну что же это такое, Коля?

— Как что? Ничего особенного. Обыкновенная история. Мы ведь с тобой уже говорили…

— Да, но это ни в какие ворота не лезет!.. И что теперь делать?

— К сожалению, лезет, как видишь. И очень упорно. А что делать…

К ним подошла Анна.

— Познакомьте нас, Федор Иванович, — сказала она, смотря на Николая. — Я тоже хочу знать, что думает товарищ Тунгусов, — она протянула ему руку.

— Это наш ангел-покровитель из мира музыкального… — мрачно сострил Федор.

— Ваш доклад, — не принимая его шутки, продолжала Анна, — всех нас зажег. Смотрите, что делается. Это ведь все вы.

— Ну что вы… — смутился почему-то Николай. — Это — вы! Вы одержали победу, вы обратили его в бегство!

— Да ведь ему того и надо было, — рассмеялась Анна. — Он и пришел только за тем, чтобы напакостить и удрать… Странный, все-таки, тип… Ну, хорошо, что же дальше?

— А это нам сейчас скажет начальство, — так же мрачно сказал Федор.

Действительно, за директорским столом, по-видимому, закончилась какая-то дискуссия, Храпов встал, постучал толстым карандашом по стакану, потом по графину, потом опять по стакану… Все заняли свои места.

Поднялся Поликарпов, секретарь парткома.

— Мы выслушали доклады, — сказал он. — Теперь полагаются прения. А зачем собственно они нужны? Насчет этого… Витковского — все ясно, с ним дело иметь бесполезно. Есть предложения. Первое. Записать в резолюции: «техническое совещание рекомендует строить новую сушилку по проекту инженера Тунгусова». (Возгласы: «Правильно!» Единодушные аплодисменты)…

Поднялся Храпов:

— Товарищи, если кто сомневается в правильности нашей рекомендации, прошу высказаться.

Никто не взял слова.

— Так, — заключил секретарь, — значит будем добиваться. Второе: не обращая внимания на отказ Витковского, направить в главк официальное требование на лампы. Одновременно хорошо бы товарищам Храпову и Вольскому составить докладную записку и обратиться лично к начальнику главка, объяснить, рассказать о Витковском… Если это не поможет…

— Не поможет, — тихо сказал Николай, и Храпов сразу ткнул карандашом в его сторону. Он встал.

— Что бы мы ни предпринимали в главке — успеха не будет. Там Витковский. Начальник главка будет советоваться с ним, а он теперь не постесняется в средствах, чтобы нам насолить. Я знаю, как это делается. Могу сказать заранее: он организует научную консультацию, которая начисто отвергнет наш проект. Таким образом, с него будут взятки гладки, и черное дело это он сделает чужими руками. А начальник главка при таком положении, конечно, ответственности на себя не возьмет. И спокойно откажет нам. Надо действовать иначе, извне…

Николай говорил спокойно, в своей обычной оригинальной манере — произносить каждое слово до конца, не торопясь, ничего в нем не съедая, не повышая голоса, — как будто беседовал с друзьями за чаем.

И, как он сам, следя за мыслью Поликарпова, не удержался, и с места заявил: «не поможет», так теперь Анна, давно представившая себе самый простой по ее мнению путь, непроизвольно сказала:

— А почему бы нам…

Николай не закончил своей мысли, но услышав Анну, замолк, посмотрел на нее, кивнул ободряюще, как бы прося ее досказать за него то, что им обоим уже было ясно. Анна почувствовала это доверие и немного смутилась — вдруг ошибется!

— Никто как будто не сомневается, — сказала она, — что наш проект важен для многих отраслей промышленности. Значит надо обратиться к наркому, он-то уж сумеет оценить эту инициативу, Только нужно с ним встретиться и поговорить, рассказать о наших затруднениях с лампами, о Витковском…

— Ну вот и правильно, — одобрительно кивнув в ее сторону, сказал Николай и сел одновременно с нею.

— Верно! Конечно, к наркому! — загудели голоса. «Музыканты» за директорским столом переглянулись.

— Как, осилим, Тимофей Павлович? — спросил Вольский, подмаргивая директору. Он уже ощущал спортивный интерес к этому плану. Главным артистом высокого искусства брать, обходить различные административные бастионы и заставы был, конечно, Храпов. Он был психолог. Самых твердокаменных секретарш-церберов он приручал, превращал в единомышленников запросто. План кампании стал созревать у него уже через несколько секунд после предложения Анны. Он уже видел себя сидящим в большом кожаном кресле в кабинете наркома…

— А что ж… — улыбаясь, ответил он Вольскому.

На этом и порешили.

Делегацию к наркому составили из трех человек: директора, главного инженера и Тунгусова.

Неизвестно, какими хитроумными путями они добились своего, но уже на четвертый день после технического совещания был назначен прием. Успеху этому удивлялись сами секретари: встречи с деятелями своего-то ведомства едва втискивались в плотно упакованные на две недели вперед рабочие дни наркома, а тут — «музыканты», и — нате вам! Правда, обнаруживались все признаки того, что нарком заинтересовался проблемой, изложенной в письме, где мотивировалась просьба о приеме. Но ведь у каждого, кто идет к наркому — проблема. Надо уметь написать письмо. Надо уметь добиться, чтобы оно было прочтено немедленно…

В три часа они сидели в приемной.

Большая группа посетителей вышла из кабинета и удалилась в молчании. Секретарь исчез за дверью, тотчас вышел и сказал:

— Пожалуйста, товарищи.

Николай волновался. Это было своеобразное волнение, какого он еще не знал. Судьба дела не играла тут решающей роли. Было другое — как бы трепетное прикосновение к истории. Вот сейчас он, Николай Тунгусов, встретится с этим большим человеком, старым революционером, крупным организатором, создателем, а теперь руководителем советской промышленности, в руках которого были судьбы многих дел, событий, людей. Какой же волей должен обладать человек, взявший на себя такую ответственность! Ведь многое решает он сам, один. Вот к нему приходят люди со своими разнообразными «вопросами». Приходят за решением, потому что сами не могут его найти, спорят между собой, борются… Кто-то неправ. Кто этот неправый? Кто может решиться принести сюда свою неправду — личную или ведомственную, невежественную или корыстную?..

Теперь Николай осознал свой трепет, как ответственность за правду перед наркомом. Его нельзя обманывать, даже неумышленно. Он мгновенно окинул мыслью, будто с большой высоты, свой проект, свои лампы. Нет… все в порядке. Все — чисто.

Еще шаг, и… Николай уже видел мысленно монументальную фигуру наркома, сошедшую с праздничных плакатов — статичных, как бы созданных раз и навсегда — дорисованную воображением: высокий рост, суровые, холодные черты, строгий тон высокого начальника…

Он вошел последним.

Из-за огромного письменного стола поднялся небольшой пожилой человек, приветливо пожал руки гостям. Храпов представился сам, представил своих спутников.

— Присаживайтесь, друзья.

«Вот он какой!» — думал Николай, наблюдая, как внимательно нарком расспрашивает, слушает директора. Сразу ушло волнение, стало легко. Перед ним был простой и заботливый хозяин, которому дорого все, что может принести пользу его огромному, сложному делу.

Храпов и Вольский коротко ввели наркома в курс событий. Тунгусов изложил суть своего предложения. Нарком долго рассматривал, взвешивал на руках небольшие брусочки сырого и высушенного дерева, разложенные на столе Николаем, расспросил его о принципе высокочастотной сушки, о конструкции генератора…

Потом, взглянув на Тунгусова, он просто сказал:

— Ну, что ж, товарищи, я считаю, что идея замечательная. Действуйте! Что, собственно, вас затрудняет?

Когда ему рассказали историю с Витковским, с лампами для профессора Флерова, он недовольно шевельнул своими седеющими усами, потом улыбнулся.

— Да, у Витковского были недавно такие дела с изобретениями, которые заставляют его теперь быть очень осторожным. Ладно, я с ним поговорю, лампы будут. Сдавайте ваши заявки. Все?

Лица гостей сияли, когда они вышли в приемную. Директор с инженером спускались по лестнице вниз, сидели уже в машине, мчались к себе на фабрику, а блаженное сияние так и держалось на их физиономиях.

— Вот, брат, настоящий человек! — говорил Храпов, изо всей силы толкая инженера плечом. — Ну, теперь дело пойдет!

Тунгусова нарком просил задержаться «на несколько минут». Когда они остались вдвоем, он снова пристально посмотрел на изобретателя.

— Я вижу, что вы хорошо знакомы с вопросом, над которым работаете, — сказал он. — Я вам верю. Верю, что ваш лабораторный аппарат действительно дает такие результаты. Но скажите, вы сами вполне убеждены, что то же самое даст и большая промышленная установка? Ведь тут, насколько я понимаю, дело не только в том, чтобы просто увеличить масштаб, тут размеры связаны с новым качеством.

— Конечно, вы совершенно правы, — ответил Тунгусов. — Но я имею это в виду. Промышленная установка будет значительно отличаться по своей конструкции от моего маленького генератора. Как вам сказать?.. Некоторый элемент риска, конечно, есть. Высокая частота очень капризная вещь. Может быть, и возникнут какие-нибудь затруднения. Но я убежден, что преодолею их, потому что основные, принципиальные вопросы уже решены и проверены.

— Меня интересует сейчас вот что, — сказал нарком. — В последнее время в некоторых научно-исследовательских институтах были получены очень эффектные результаты применения ультракоротких волн, например, для уничтожения зерновых вредителей, для повышения урожайности сельскохозяйственных культур. Я сам видел несколько подобных опытов, они прямо поразительны. И у меня нет оснований подозревать авторов этих опытов в недобросовестности. Почему же, скажите, до сих пор ни один из этих приемов не получил окончательного признания и не вошел в практику нашего хозяйства?

Николай снова ощутил всю ответственность своего положения. Он должен познакомить наркома с этим сложным и важным делом, в которое он верит, которому посвятил жизнь!.. Да, нарком задал самый существенный вопрос, нужно быть предельно правым, объективным в оценке положения.

Ничего не получалось из объективности. Всей силой своего гнева Николай обрушился на косность некоторых ученых авторитетов, на их замкнутость в рамках собственной науки, на отсутствие необходимых научных сведений у многих хозяйственников, на боязнь ответственности и риска, недостаток размаха. С присущей ему осведомленностью Николай в виде иллюстрации рассказал в мельчайших подробностях, как позорно была погублена ценнейшая работа в Зерновом институте, где люди уже создали полупроизводственную установку для дезинсекции зерна. Оставалось только наладить и пустить ее в ход. Когда автор проекта, дважды встретив неожиданные затруднения в процессе наладки, не выдержал намеченных им же сроков, его совершенно неосновательно обвинили в жульничестве, прекратили работу и разобрали установку.

Николай сел на своего конька. Увлекшись, он бил и крошил своих врагов направо и налево, и чем непосредственнее бушевало его возмущение, тем больше нравился он наркому своей прямотой, искренностью и обоснованностью суждений.

«Такие не обманывают», думал нарком, внимательно слушая молодого инженера.

— Дело в том, — заключил Николай, — что, несмотря на все опыты, мы еще не объяснили до конца механизма действия лучистой электроэнергии. Почему повышается урожай от облученных семян? Почему гибнут бактерии в поле высокой частоты? Этого мы еще не знаем. Но разве это значит, что нужно отказаться от попыток практически использовать могучее действие лучистой энергии? Конечно, нет! Именно, решая практические задачи, мы и найдем недостающие звенья теории. И если лабораторные опыты дают такие удивительные результаты — пусть даже не всегда, — этого уже достаточно, чтобы приступить к практике.

Нам, физикам, приходится преодолевать большие трудности.

Чтобы создать, например, дезинсекционную установку, нужно быть одновременно и физиком и биологом. Чтобы применить лучистую энергию для повышения урожайности хлебных культур, нужно знать — и очень глубоко знать! — физиологию растений. Такие сочетания крайне редки, а коллективная работа людей, обладающих столь разнородными знаниями, в данном случае тоже не решает вопроса. Чтобы творить, изобретать, нужно иметь эти разнородные знания в одной голове.

Вот и ответ на ваш вопрос, товарищ нарком. Наша наука о лучистой энергии делает только первые шаги. Трудностей много, а доверия и помощи мало. Впрочем, я понимаю отчасти и хозяйственников. Среди нас есть, конечно, и увлекающиеся, и недостаточно компетентные люди. Бывает трудно разобраться в нашей «тонкой механике» — кому тут можно, а кому нельзя доверять…

Нарком встал, добродушно глядя на Тунгусова.

— Ничего, разберемся. — Он взял трубку. — Товарищ Витковский? Да, да, добрый день! Вот что, уважаемый, сейчас к вам придет инженер Тунгусов… Да, он самый… Займитесь им как следует, все его претензии нужно удовлетворить. И возможно быстрее. Составьте вместе с ним заявку, копию дайте мне.

— А вы, — сказал он, снова обращаясь к Тунгусову, — не стесняйтесь, требуйте все, что нужно для успеха. Заказы выполним, денег дадим, сколько потребуется. Сушилку эту надо сделать во что бы то ни стало. А потом пойдем и дальше. Очень прошу вас держать меня в курсе дела. Вот вам мои телефоны. Если встретятся какие-нибудь затруднения, если понадобится помощь, звоните непосредственно мне в любое время.

— Спасибо, — заикаясь от волнения, пробормотал Николай. Впервые в жизни он был так тронут вниманием. У него защекотало где-то глубоко в носу. — Спасибо за доверие, товарищ нарком! — он схватил бумажку с номерами телефонов наркома, крепко стиснул протянутую ему руку и быстро вышел.

— Профессор Ридан, — доложил секретарь, входя в кабинет.

— Ридан? Физиолог? — удивился нарком.

— Очевидно, он.

— Просите… просите…

Они встретились, как старые знакомые, хотя едва ли они когда-нибудь встречались. Нарком хорошо знал имя Ридана, одного из первых учёных, без колебаний примкнувших в свое время к социалистической революции, знал его славу крупного хирурга, слышал о недавнем выступлении профессора, прерванном внезапным приступом болезни.

— Вас, вероятно, удивляет появление человека, столь далекого по своей специальности от вопросов промышленности… — начал Ридан.

— Вот и ошибаетесь, — смеясь, ответил нарком. — Нисколько я не удивлен. К нам теперь все идут, и я думаю, что сейчас не найдется ни одного ведомства, ни одной отрасли знания, которые не были бы кровно заинтересованы в нашей промышленности. Знаете, кто у меня был сейчас? Музыканты! — оба весело рассмеялись. — Однако, как вы себя чувствуете, профессор? Я слышал, вы болели.

— Вы слышали о моем провале в Доме ученых?

— Почему «провале»? Говорят, доклад был очень интересен.

— Может быть… Но я выступал не для того только, чтобы сделать интересное сообщение. Мой доклад преследовал определенную, очень важную для моей дальнейшей работы цель, которой я так и не достиг. Какая-то минутная слабость, непонятный шок, не подходящий под определение «болезнь», заставил меня прервать доклад. И именно провал, а не болезнь, — основное значение этого инцидента. Он, собственно, и привел меня к вам.

Нарком пристально посмотрел на бледное лицо ученого. Ридан еще не вполне оправился от потрясения, вызванного неудачей с физиками и непонятностью самого «шока», для которого он не нашел никаких оснований в своем организме. Озабоченность тронула живые глубокие глаза наркома.

— Скажите, сколько часов в день вы работаете? — спросил он. — Или, лучше, сколько вы отдыхаете?

Легкая улыбка шевельнула усы Ридана.

— А вы, товарищ нарком? — спросил он вместо ответа. Нарком отвел глаза и тоже улыбнулся. Всем известна была его манера совершать после работы в наркомате внезапные прогулки «для отдыха», причем местом таких прогулок всегда оказывались заводы, требовавшие в данный момент особого внимания наркомата.

— Ведь нам с вами по полвека, приблизительно, — продолжал Ридан. — Отдыхать, вы говорите? Как это, отдыхать? Только голова может заставить нас отдыхать: она управляет человеком. Я могу дать отдых рукам, желудку, даже сердцу. Но мы с вами работаем головой. Как же быть с ней, когда она сама не хочет… не может отдыхать?!

Они сидели друг против друга, пожилые, крепкие еще, внимательные, и молчали несколько секунд.

— Вы правы, — сказал, наконец, нарком. — Нам этого сделать нельзя. Никакой отдых не заставит наши головы прекратить работу… Чем же я могу помочь вам?

Ридан рассказал вкратце о своем открытии, о «конфликте с физикой». Решение серьезнейшей физиологической проблемы кроется в области, недоступной ему. Нужна помощь. Промышленность объединяет все лучшие технические силы страны. Она, конечно, знает выдающихся радиотехников, конструкторов-изобретателей.

— Укажите мне человека, которому я мог бы поручить разработку генератора. Если такой человек найдет, что задача не безнадёжна и согласиться взяться за ее решение, дайте мне его. Вот всё, что я прошу.

Нарком нашел, что удовлетворить просьбу — дело совсем несложное. Он направит его к представителю одного из главков, который и укажет ему нужное лицо. Товарищ Витковский прекрасно знает людей радиопромышленности. Нарком тут же позвонил ему и предупредил о посещении профессора Ридана.

— Да, кстати, — спросил он Витковского, — инженер Тунгусов ушел? Нет? Прекрасно, пусть зайдет ко мне сейчас же.

В этот момент загудел другой телефон. Наркому напомнили, что через несколько минут начнется заседание Совета Народных Комиссаров. Опаздывать нельзя. Он очень жалеет, что приходится прервать беседу. Но, кажется, все, что нужно, сделано?

Они уже готовы были выйти из кабинета, когда появился Тунгусов.

— Вот, товарищи, — сказал нарком, — познакомьтесь и поговорите. Мне кажется, это будет полезно вам обоим.

И он ушел.

Оставшиеся в некотором недоумении протянули друг другу руки, назвали фамилии. Несколько мгновений длилось неловкое молчание. Оба не знали, как начать разговор.

— Вы… из главка? — догадался, наконец, Ридан. Тунгусов улыбнулся.

— Я только что хотел задать вам этот же вопрос. Очевидно, мы оба «посетители»?

— Очевидно. О чем же нам говорить?

— Непонятно.

— Я думаю, вот о чем, — сказал Ридан, глядя на часы. — Скоро уже кончится служебное время, а мне еще нужно успеть к представителю главка. Наш с вами разговор как будто не срочный, а тот, что мне предстоит, не терпит отлагательства. Но уж если нарком велит познакомиться и поговорить, надо слушаться. Вы не могли бы зайти ко мне домой сегодня или в один из ближайших вечеров?

Николай согласился, записал адрес профессора, и они распрощались. Сделав несколько шагов, Ридан вдруг остановился, обернулся и, окликнув инженера, снова подошел к нему.

— Только вы непременно придите, — сказал он. — И не откладывайте.

— Нет, нет, конечно, — ответил тот.

Узнав у секретаря, как пройти к Витковскому, Ридан вышел из приемной.

Наркомат гудел, как гигантский улей перед закатом солнца. Наступал «час пик» — последний час рабочего дня, когда люди, боясь оставить незавершенными свои дневные дела, теряют спокойствие, начинают торопиться и нервничать. В эти часы в широких коридорах снуют сотрудники и посетители, люди разыскивают и ловят друг друга, уезжающих из наркомата с последними поручениями останавливают на лестницах и сверху, сквозь пролеты этажей, бросают им забытые указания. Дребезжат телефонные звонки. Девушки на коммутаторе совсем перестают разговаривать между собой, а внизу у подъездов рокочут моторы просыпающихся машин.

Разговор с Витковским неожиданно оказался гораздо более сложным и долгим, чем разговор с наркомом.

— Профессору нужен высококвалифицированный конструктор? О, у нас есть любые специалисты! Главк позаботился о том, чтобы подобрать и учесть людей — сами понимаете, какие ответственные работы приходится выполнять электротехнике! Но нужно знать, какие именно задачи предстоит решать. Высокочастотный генератор? Ну, по генераторам у нас целая армия! Но какой именно генератор, для каких целей? Очевидно, нужна специальная конструкция. Вероятно, медицинский?

Ридан смотрел на говорливого собеседника, на его пухлое, бледное лицо. Представитель главка как будто живо заинтересовался разговором, но профессор, сам не зная почему, неохотно выжимал из себя подробности своих замыслов.

Долго и нудно, несмотря на то, что рабочий день уже окончился, несмотря на настойчивые предложения Ридана отложить решение вопроса, Витковский копался в каких-то списках, «уточнял профиль» нужного специалиста…

— Вот, кто вам подошел бы! — мечтательно воскликнул он, наконец. — Виклинг! Это один из лучших молодых конструкторов Сименса. Изобретатель. Антифашист. Эмигрировал к нам года три назад… Между нами говоря… не с пустыми руками. Человек надежный, несомненно талантливый. Но, к сожалению, он занят сейчас, выполняет правительственное задание. Без санкции свыше я не имею права…

— Ну что ж, подождем, когда он освободится, — сказал Ридан, решительно поднимаясь.

— Хорошо. Я тогда поговорю с наркомом и направлю Виклинга к вам.

— Пожалуйста, пожалуйста, — сказал Ридан и, попрощавшись, торопливо вышел.

Собственно говоря, все шло пока отлично. Похоже, что дело налажено. Конструктор знаменитой фирмы, изобретатель и как раз высокочастотник, — удача!

Но какой-то неприятный осадок остался у Ридана от этого свидания. Витковский вынудил, да, да, именно вынудил его рассказать больше, чем этого требовал деловой разговор с совершенно незнакомым, к тому же не очень-то приятным человеком. Правда, никаких тайн тут нет, но… не так уж это было необходимо. То, что можно сказать наркому, совсем необязательно знать этому дяде.

События последних дней нарушили то состояние прочного внутреннего равновесия, которое было свойственно профессору Ридану. Всё началось с этого проклятого «шока». Что же это, наконец могло быть? Сотни раз ученый припоминал мельчайшие детали необыкновенного случая, стараясь нащупать в них хоть какую-нибудь нить к объяснению. Он хорошо помнил чувство глубокого отчаяния, внезапно охватившее его в тот момент. Были ли какие-нибудь основания для этого в его мыслях, в логической цепи его теорий? Никаких! Никаких сомнений в правильности его концепции не было ни тогда, ни раньше, не было и теперь. Были ли основания физиологического характера для подобных «заскоков» в его психике? Он с негодованием отвергал и это предположение: он знал, чувствовал, что нет таких оснований.

Нет, тут было другое. Какая-то посторонняя сила внезапно ворвалась извне, овладела на момент его волей, подчинила мысль своему враждебному влиянию. Но такой силы не знала наука.

Ридан терялся в предположениях. А тут еще вынужденный разговор с неприятным Витковским, появление на сцене вовсе неизвестного человека, рекомендованного наркомом, предстоящее посещение конструктора-иностранца, который должен решить судьбу его открытия. Новые люди вовлекались в орбиту ридановской жизни. Все это беспокоило ученого.

Однако события шли своим чередом. Через день после наркоматских свиданий, когда небольшая семья профессора сидела в столовой за вечерним чаем, в передней раздался звонок.

Девушки вскочили одновременно. Но на этот раз Анна не дала более подвижной Наташе опередить ее. Она знала о предстоящих визитах новых, незнакомых людей, чувствовала неспокойное состояние отца и решила держаться в курсе этих свиданий, чтобы по возможности предупредить новые волнения, от которых она теперь тщательно оберегала Ридана.

Она вышла и открыла входную дверь.

— Товарищ Тунгусов?! — воскликнула она.

— Вот видите… — Николай смутился от неожиданности. — А я вашей фамилии так и не спросил тогда.

Ну, конечно, он сразу узнал эту «замечательную девушку», как сказал о ней директор завода на совещании.

— Входите же, входите! Я очень рада.

— А я, собственно, к профессору Ридану… Да позвольте, вы не дочь ли его? — он вспомнил, что директор сказал тогда: «дочь профессора».

— Ну, конечно! Меня зовут Анна. Сейчас будет вам и профессор… Так это вас с ним познакомил нарком? Вот случай-то! Идите сюда…

Она схватила его за руку и втащила за собой в столовую, как большого ребенка.

— Папа, это оказывается, Тунгусов: тот самый, который у нас на фабрике знаменитую сушилку свою будет строить!

— Вот и прекрасно! — поддержал ее Ридан. — Значит у нас теперь есть с чего начать разговор.

Непосредственность Анны вначале привела Николая в смущение, но затем быстро создала атмосферу непринужденности. Николай почувствовал себя среди друзей. Ридан, подготовленный рассказами дочери об изобретателе, увидев инженера, забыл о своих волнениях. Такое знакомство представляло для него особый интерес.

Говорили, конечно, о сушилке. Медленно, по обыкновению, подбирая нужные слова, Николай рассказал, как удачно пошло дело после того, как они, по совету Анны, обратились непосредственно к наркому. Да, это именно ей завод будет обязан, если дело закончится успешно. Заказ на лампы уже передан. Витковский, освободившись от ответственности, стал необычайно предупредительным и активным. Эти трусишки всегда таковы.

Чтобы сделать разговор более интересным для отца, Анна попросила Тунгусова пояснить суть его изобретения.

Николай охотно начал объяснять. Ридан, услышав знакомые термины, часто попадавшиеся ему в электротехнической литературе, насторожился. Вот когда он, наконец, узнает практический смысл многих понятий, оставшихся ему неясными! Несколько преувеличивая свою неосведомленность, Ридан поспешил предупредить собеседника, что он совершеннейший профан в вопросах электротехники. Тунгусов удивился:

— Вот как! А я, признаться, думал, что вы работаете в этой области.

— Нет. Моя стихия — живой организм, физиология. Точнее — нервная система. Мозг.

Николай грустно улыбнулся.

— А я в этих вопросах абсолютный профан… о чем мне и приходилось жалеть… Однако, что же тогда означает предложение наркома? Чем мы можем помочь друг другу?

Фраза, произнесенная вскользь, не ушла от внимания Анны.

— А почему, скажите, вам приходилось жалеть?

— Видите ли, я изучал действие ультракоротких волн на различные объекты, между прочим, и на биологические. Вот тут-то мне и понадобились кое-какие сведения из физиологии.

Ридан схватился за бородку.

— А… с более высокими частотами вам не приходилось иметь дело? — спросил он, ожидая ответа, как зритель ждет выстрела на сцене.

— Вы имеете в виду рентген? — решил угадать Николай, подбирая наиболее популярный в медицине вид лучистой энергии.

— Нет.

— Кварц?

— Да, около…

Ридан еще не решался выдать собеседнику точное местонахождение своей «заветной страны». Но этого «около» было достаточен, чтобы насторожился Николай. Именно тут где-то, в спектре лучистой энергии, находилось найденное им маленькое «белое пятнышко», которое он пытался снять, как бельмо, с карты электромагнитных волн при помощи своего детища — «ГЧ».

— Приходилось. Еще бы! Именно этому я отдаю все свои знания, весь опыт… В высоких частотах кроются тайны, еще не раскрытые человеком. Я сконструировал генератор для таких волн…

— Как?! Генератор?! — вскричал Ридан вне себя от волнения. — Вы получили эти лучи?

— Я получил… не то, что нужно. Пока дело кончилось неудачей. Но это, разумеется, не конец. Собственно говоря, работа только начата, но основное сделано: найден принцип… остается найти ошибку.

— Слушайте, Николай Арсентьевич, — Ридан уже стоял, изогнувшись над столом, как огромный вопросительный знак, — так ведь это же замечательно! Если вы решите эту задачу, тем самым будет решена и моя задача — величайшая проблема власти над организмом. Теперь понятно… Вы говорили наркому об этой своей работе?

— Так, слегка коснулся ее в разговоре.

— Поразительно! Необыкновенная прозорливость!.. Однако долг платежом красен. Теперь я должен вам рассказать о своей работе, о том, как я попал в тупик, из которого вы, Николай Арсентьевич, должны меня вывести.

Анна сияла, видя, как воспрянул духом отец, с каким интересом следил за его мыслью Тунгусов, и как с каждой минутой неудержимо сближались эти два человека.

Мужчины перешли в кабинет. Тут на просторном письменном столе Ридана появились его диаграммы, кривые, длинные ленты цереброграмм — результаты экспериментов и наблюдений, иллюстрирующие электрическую сферу жизни живого организма. Тысячи новых мыслей вихрем кружились в голове Николая. С некоторым смущением он вспоминал о своих примитивных «физиологических» опытах.

Но вот Ридан вооружился связкой ключей и повел гостя в лаборатории, чтобы показать ему аппаратуру.

Впервые в жизни Николай оказался в мастерской физиолога. Входя сюда, он ожидал увидеть сложные, незнакомые ему приборы, с помощью которых ученый регистрировал глубокие, едва уловимые процессы жизни. Однако почти все эти усилители, катодные осциллографы, гальванометры и другие электроаппараты и приборы оказались старыми знакомыми инженера. Он как бы видел их насквозь и безошибочно угадывал назначение этих изящных ящичков, сверкающих никелем и полированным эбонитом. Николай был удивлен.

— Признаться, я ожидал увидеть у вас более оригинальную аппаратуру. Разве физиология не располагает своими специфическими приборами? Ведь задачи ее очень своеобразны, я полагаю, и техника должна быть особая. А тут я вижу почти исключительно то же, что применяется всюду в промышленности.

Ридан развел руками.

— Очевидно, так. Я ведь не знаю иных применений этих приборов. Вот тут и сказывается разобщенность между нами и техникой. Талантливые конструкторы в наши институты не идут, им чужда физиология, они ее не знают. А среди нас нет физиков, техников. Биологические науки больше других оторваны от физики и техники, и в этом целая трагедия, Николай Арсентьевич! Мы двигались бы вперед гораздо быстрее, если бы нам удалось органически соединить эти две разнородные сферы знания, создать свою биотехнику, не ту, конечно, какой мы располагаем сейчас — приспособленческую и кустарную, — а свою собственную, самостоятельную и именно в биологическом плане развивающую современные достижения физики и химии. Пока что мы хватаем от «готовой» техники то, что более или менее случайно оказывается пригодным для нас. Вспомните, какую грандиозную роль сыграли в развитии биологических наук микроскоп, рентгеновы лучи… А ведь это, собственно, то, что «перепало» нам от физики. Мы сами ничего крупного в технике исследования не сделали и сделать не можем, потому что слабо знаем физику. Ну и приходится нам приспосабливать чужую технику и выкручиваться с помощью «остроумия» и «изящества» наших экспериментов. Это — сизифов труд, Николай Арсентьевич! Мало кто знает о нем. Но ничего, мы все же идем вперед, обходя физику. Вот вам пример: митогенетическое излучение. Вы, конечно, знаете, что это лучи, сопровождающие многие биологические процессы и химические реакции. Их открыли мы, физиологи. И как: пользуясь корешком лука в качестве генератора и другим корешком лука в качестве детектора этих лучей… Какова техника! — Ридан добродушно рассмеялся. — А в дальнейшем мы стали изучать их, подвергли спектральному анализу — это тоже целая эпопея изворотливости и хитроумия! — и нашли им место в гамме электромагнитных волн… Да, мы идем вперед, несмотря на нашу техническую несамостоятельность. Очевидно, иногда даже опережаем физику. И тогда мы вынуждены ждать, пока она догонит нас, чтобы использовать ее достижения для дальнейшего движения вперед…

Ридан подошел к волновавшей его теме.

Никому еще неведомыми путями люди познают друг друга, иногда сразу, с первой встречи, с первого разговора. Прозвучит слово, мелькнет жест, улыбка, взгляд — ничего этого не заметит сознание и ничего, может быть, не удержит в памяти его «официальная часть». Но уже проскользнули куда-то глубже сознания, в тёмные подвалы мозга, неуловимые знаки, сигналы, впечатления. И уже какой-то механизм тут же рассортировал их, взвесил и оценил. И даже подвел итог: «принять» или «отвергнуть».

Так рождаются отношения. Так возникает неприязнь или дружба.

Так возникает любовь.

А все последующее часто служит только для того, чтобы это возникшее уже отношение проявить, реализовать. Или — подавить. Ридан, собственно, впервые говорил с Тунгусовым. Свидание в наркомате — не в счет. Но и тогда, сам не зная почему, попрощавшись с инженером, он вернулся и сказал: «Придите непременно».

А сейчас он уже с трудом сдерживал желание рассказать и показать инженеру все, предложить его располагающему вниманию лучшие плоды своих исканий…

Тунгусов говорил мало. Но по тому, как пристально он рассматривал приборы, подопытных животных, все, что показывал профессор, как он схватывал самую суть того, что видел и слышал, Ридан угадывал в нем не просто заинтересовавшегося делом вежливого посетителя. Это было действенное внимание человека, жадно впитывающего в себя новые знания и понимающего смысл и значение этих знаний. Тунгусов вникал, оценивал и в случаях, когда чувствовал себя компетентным, давал советы, расширявшие возможности исследования.

Как долго Ридан ждал встречи с таким человеком! Все эти техники, которые появлялись в его институте, чтобы установить новый прибор и научить профессора и его сотрудников владеть им, снисходительно объяснявшие устройство прибора, оперируя непонятными терминами, — чтобы поскорее отбояриться от расспросов, — что стоили эти люди в сравнении с его новым знакомым!

И Ридан увлекся, рассказал Тунгусову, как возникли его давнишние догадки о существовании каких-то неведомых науке сил, действующих в живом организме, о том, как начал он искать и нашел новую — электрическую — основу жизни организма и как, наконец, открыл способ ею овладеть.

Новый мир, смутный, но уже влекущий и захватывающий, открывался перед Николаем. Как зачарованный, молча слушал он профессора, и уже зарождались в его пытливом мозгу своеобразные обобщения; физика мертвых тел, с которой он до сих пор имел дело, оживала, приобретала новый смысл.

— Мы еще очень мало знаем о том, какую роль играет электричество в жизни организма, — говорил Ридан. — Но я убежден, что именно электричество составляет главную основу всех биологических процессов. Это оно управляет развитием и всеми функциями каждого живого организма… вероятно, и каждого растения. Посмотрите хотя бы на процесс клеточного деления.

Собеседники в этот момент вошли в цитологическую лабораторию — большую комнату, великолепно оборудованную лучшими современными приборами микроскопии и микрофотографии, электрическими термостатами, аппаратами для окраски препаратов, микротомными приборами для изготовления тончайших срезов.

Здесь изучались клетки — молекулы тех тканей, из которых построен организм. Каждый день шесть цитологов приходили сюда и садились к своим рабочим столикам, похожим, скорее, на сложные приспособления точной механики. Усовершенствованные микроскопы позволяли наблюдать не только мертвую материю, но и живые процессы в тканях, на оперированных органах животных. Нажимом кнопки в любой момент приводился в действие механизм кино-фотоаппарата, заглядывавшего в другой окуляр того же микроскопа, и процесс запечатлевался на пленке. Срезы мертвых препаратов выдерживались в сложных химических красителях. И тогда замысловатые по форме, совершенно прозрачные и потому невидимые ни в какой микроскоп тельца получали цвет и контуры, становились видимыми.

Ридан вынул из ящика бюро пачку фотографий и рядами разложил их на столе.

— Вот, взгляните, — сказал он. — Это увеличенные микроснимки основных моментов клеточного деления. Вы, конечно, знаете о существовании клеток, которые обладают способностью размножаться путем так называемого «простого деления». Достаточно посмотреть на эти фотографии, чтобы убедиться, что это далеко не простое деление, а чрезвычайно сложный процесс, механизма которого мы еще совсем не знаем.

Впервые перед Николаем одна за другой развертывались картины этого замечательного таинственного акта. Вот клетка накануне деления. Неправильной формы, как будто измятый яйцеобразный мешочек, наполненный мутноватой жидкостью. В ней плавает другой маленький пузырек, как желток в яйце, — это ядро. Оно заключает в себе какие-то скомканные обрывки нитей, плавающие в прозрачной жидкости. Это — атомы тела. Все спокойно.

Но вот в клетке возникает движение. Странную эволюцию проделывают эти обрывки нитей в ядре: они вдруг соединяются кончиками, один за другим, в одну смятую в комок нить. Потом снова нить разрывается на кусочки уже большего размера. Потом каждый кусочек расщепляется продольно. Так они и плавают парами. А оболочка, заключавшая их, тает и исчезает.

Ридан заглядывает в глаза Тунгусова и видит, как жадно они следят за этими движениями, как бы стараясь увидеть где-то тут же, за нитями, в мути протоплазмы, спрятавшийся смысл процесса.

— Вот… начинается главное, — говорит профессор. Он ставит указательные пальцы на противоположные концы клеточного тела. — Смотрите… Видите эти места? Тут, собственно, ничего нет. Пожалуй, можно рассмотреть только небольшое сгущение мути вокруг них. Смотрите дальше. Муть начинает располагаться по радиусам от этих двух центров. Это полюсы. Клетка поляризуется. Радиусы встречаются, соединяются, будто притягиваются один к другому…

— Силовые линии электрического поля, — медленно произносит Николай.

— Ну, конечно! Смотрите дальше. Полюсы притягивают этот комок нитей каждый к себе. Каждая пара кусочков ядра под влиянием этого притяжения располагается в середине междуполюсного пространства, в плоскости экватора, и, как только это произошло, пары расстаются, две равные группы ниточек отходят к полюсам, превращаются в новые ядра, а вся клетка разрывается пополам по экватору. Полюсы, сделав свое дело, исчезают. Из одной клетки стало две. Ну, что скажете, Николай Арсентьевич? Разве не похоже на электрический процесс?

Тунгусов поднял удивленный взгляд на профессора.

— А разве можно сомневаться в этом? Есть для этого какие-нибудь данные? — спросил он.

Ридан взволновался.

— Никаких данных нет. Да я не сомневаюсь. Но что я знаю? Только то, что тут действуют электрические силы. А как они действуют, откуда берутся, этого я со своими скудными знаниями физики выяснить не могу. Даже не могу как следует понять, как происходит это притяжение, отталкивание частиц, поляризация.

— Скажите, Константин Александрович, а вот в промежутке между двумя делениями происходит что-нибудь в клетке?

— Принято думать, что ничего. Она сначала немного растет, увеличивается до нормального размера, потом «покоится». А почему вас интересует этот период?

— Видите ли, то, что вы мне сейчас показали, очевидно, уже результат какого-то процесса, приводящего к возникновению внутри клетки двух одноименных электрических зарядов. Остальное более или менее понятно: заряды одного знака отталкиваются один от другого и потому располагаются в противоположных концах клеточного пространства. В ядре, находящемся между ними, вследствие индукции возникает заряд противоположного знака. И как только это произошло, между полюсами и ядром возникают силы взаимного притяжения, ибо разноименные заряды всегда стремятся соединиться. Вот полюсы и разрывают ядро на две половины. Это, конечно, общая схема процесса, и в ней еще много неизвестных. Но прежде всего, мне кажется, следовало бы выяснить, как возникли заряды. Тут должно быть какое-то движение, вызывающее их.

— Вот видите, у вас уже намечается путь исследования, — с некоторой завистью сказал Ридан, собирая снимки. — Итак, уже в клетке начинается электрическая жизнь. Ее потенциалы здесь, очевидно, ничтожны. Но их количество бесконечно велико, они складываются, растут. Нет такого органа, где бы я, с помощью усилителя, не находил электрических биений, которые уже сравнительно легко поддаются измерению гальванометром. А в некоторых случаях организм обнаруживает исключительную способность мобилизовать мощные запасы электроэнергии. Электрический скат, например, может производить такие разряды, которые убивают даже крупных животных на расстоянии нескольких метров. В подобных случаях электрическая система животного проявляется и, очевидно, развивается, как специфическое орудие борьбы за существование. И животное управляет им какими-то органами, в зависимости от внешних воздействий — появления добычи, угрозы нападения.

Такой же способностью обладает электрический угорь.

Это лишь наиболее яркие примеры проявления электрической деятельности животного.

Изучая нервную систему, я убедился в том, что это и есть та система, по которой льется электроэнергия. Вместе с нервами она пронизывает весь организм, приводит в действие каждый мускул, каждый орган.

Потоки этой энергии бесконечно разнообразны по частоте: каждый мускул приводится в движение только одной определенной группой волн, посылаемых мозгом. Каждый нерв способен проводить только определенную гамму частот, каждая из которых определяет степень сокращения мускула, степень любой реакции.

Ридан изложил Николаю свою теорию, рассказал о знаменитом опыте с кроликами.

— Если импульсы, возникающие в мозгу, есть не что иное, как колебания высокой частоты, подобные радиоволнам, — добавил он, — то это значит, что, создав искусственный генератор таких волн, мы, наконец, впервые сможем полностью овладеть всеми функциями организма, управлять ими…

— На основе резонанса?

— Конечно. Камертон начинает вибрировать, когда до него доходит определенная звуковая волна. В мозгу — миллиарды электрических «камертонов». Направляя на мозг электромагнитный луч нашего генератора, мы сможем, меняя настройку, возбуждать любой из этих «камертонов», то есть приводить в действие любую функцию в организме.

— Вы правы, — медленно промолвил Николай, стараясь привести в соответствие с привычными представлениями из радиотехники новый для него круг явлений. — Выходит, что физика мозга заключается главным образом в приеме и возбуждении электромагнитных волн разной частоты. Я совершенно незнаком с микроструктурой мозга и вообще нервного аппарата, но, судя по тому, что вы говорите, явления электрического резонанса лежат, очевидно, в основе его работы. А в таком случае в нервном аппарате непременно должны быть какие-то очень подвижные органы настройки. Найти их было бы чрезвычайно важно и для физики: может быть, мы обнаружили бы здесь какой-нибудь новый принцип высокочастотного резонанса, кроме единственного известного нам «колебательного контура», на котором основана вся наша радиотехника. А для создания генератора «мозговых волн», о котором вы говорите, это, пожалуй, и необходимо. Надо же знать, каким образом мозг отправляет по нерву именно данную частоту, чтобы привести в действие определенный орган.

Оба собеседника волновались. Николай входил в страну, открытую Риданом, с трепетом ожидая увидеть в ней новые формы уже знакомых ему явлений. Ридан чувствовал, что Тунгусов может приблизить осуществление его идеи. Он готов был объяснять, показывать бесконечно.

— Органы настройки… — говорил он — Как же их найти? Вот вам фотографии микроструктур мозга. Вот еще… Их можно привести бесчисленное множество. Вот клетки мозга… Вот их волокна. Ну, что тут может быть органом настройки? Уж если мы не знаем принципа, по которому здесь осуществляется настройка, то ведь каждая клетка, каждое волоконце могут оказаться этим органом.

— Да… — задумался инженер, рассматривая фотографии тонких срезов мозга. — Очевидно, тут трудно что-нибудь сообразить. Тогда, значит, нужно иначе подойти к вопросу. Скажите, Константин Александрович, все ли органы животного связаны непосредственно с мозгом? Нет ли таких, которые хотя и приходят в действие от мозговых импульсов, но в то же время не связаны с мозгом непрерывным нервным путем?

— Видите ли… Когда мы говорим, что все без исключения органы связаны с мозгом нервами, то этим мы только констатируем, что определенная волна раздражения из мозга всегда попадает к определенному органу. Значит, связь бесспорна. Но это совсем не значит, что волна идет по непрерывному пути. Наоборот, путь ее всегда прерывается, и это в свое время вызвало целую эпопею исследований и споров среди физиологов на тему о том, как перескакивает возбуждение через эти перерывы нервного пути. Но когда я убедился в электромагнитной природе нервного тока и даже поймал его волну на некотором расстоянии от мозга, мне стало ясно, что ничего удивительного в этих «перескоках» нет…

— Позвольте, позвольте! — заинтересовался Тунгусов. — А что это за перерывы в нервах?

— А вот что. Всякий нерв представляет собою цепочку из ряда расположенных одна за другой нервных клеток, так называемых нейронов. Каждый нейрон состоит из ядра с маленьким ядрышком внутри. От ядра отходит разное количество отростков, имеющих форму волокон, извивающихся нитей, ветвей со многими отростками и т. д. Но один из отростков всегда длиннее других, он переходит в нервное волокно, которое по своей структуре чрезвычайно напоминает хорошо изолированный провод, скорее. Даже кабель, заключенный в несколько изолирующих оболочек. Вот из таких нейронов и состоит нерв; причем два соседних нейрона никогда не срастаются между собой, но тончайшие волоконца, отходящие от одного из них, располагаются вокруг ядра другого на некотором, весьма малом расстоянии, не прикасаясь к его поверхности. Это так называемый синапс. Тут-то «волна возбуждения» и перескакивает с нейрона на нейрон…

— А в мозгу тоже нейроны? — спросил Тунгусов.

— Тоже. Они везде, где есть нервная ткань.

— Ну, так тут, в месте сближения нейронов, и нужно искать органы настройки.

— Почему? — недоумевал Ридан.

— Ну, конечно. Вы же сами говорили, что каждый нерв может проводить определенную гамму частот. Значит, он должен быть настроен в резонанс с приходящей из мозга волной. А как бы иначе волна перескочила на другой нейрон, если бы не было какого-то приспособления для настройки следующего нейрона в резонанс? Это то же самое, что в радиоприемнике: волна из антенны идет, но она не приводит в действие репродуктор до тех пор, пока вы не настроите приемник в резонанс с приходящей волной. И в приемнике ведь тоже делается такой «синапс» — перерыв на пути волн, идущих из антенны в землю. Но там настраивает человек, вращая пластинки конденсатора, а нейрон, очевидно, обладает способностью сам настраиваться под действием приходящей к нему волны.

— Блестяще! — восхитился Ридан. — Вот что значит владеть предметом! Знаете что? Вы сейчас опровергли одно из основных возражений моих противников. Они рассуждают так: электромагнитные волны распространяются со скоростью триста миллионов метров в секунду, а нервное возбуждение — со скоростью всею нескольких десятков метров, значит, нервное возбуждение не может быть электрическим явлением. Но теперь понятно, почему происходит замедление: на настройку каждого звена нерва требуется время! О-о, это очень важное открытие, уверяю вас! Значит, в синапсах нужно искать органы настройки… Постойте, что же это я! Ведь у нас есть снимки нейронов! И как раз сегодня должны были заснять препараты, окрашенные новым способом. Дело в том, что эти тончайшие волоконца, окружающие тело нервной клетки, чрезвычайно плохо поддаются окраске и потому в большинстве случаев почти не видны. — Он бросился к бюро и стал рыться в его ящиках. — Что за черт! Нет этих снимков. Придется позвонить Муттеру.

Мамаша среди других многочисленных обязанностей ведал всем фотографическим делом в институте. В его распоряжении была фотолаборатория и фототеки всех исследовательских лабораторий. Изящные бюро с множеством ящичков, пронумерованных и снабженных надписями в алфавитном порядке, содержали в себе тысячи снимков, тщательно рассортированных по конвертам. Строгая система, удобный порядок появлялись во всем, к чему прикасался этот великий артист организационных дел. Муттер жил в том же переулке, напротив института.

— Нет сегодняшних снимков? — ответил он Ридану. — Понятно, они сохнут в фотолаборатории. Ключ у меня, сейчас приду и разыщу.

Осмотр института был прекращен. Собеседники, возбужденные интересным разговором, вернулись в квартиру профессора.

— Ну, девчата, — радостно воскликнул Ридан, входя в столовую, — кажется, мои дела поправляются! Николай Арсентьевич на ходу делает одно открытие за другим и скоро уже наверняка изобретет генератор биолучей! Я думаю, что для этого ему стоит только напиться чаю, закусить…

Девушки смеялись, убирая со стола книги и тетради.

— Что это вы изучаете? — спросил Николай.

— Немецкий язык, — сокрушенно вздохнула Наташа. — Ужасно трудный! Если бы не Аня, ничего бы не усвоила.

Новая мысль вдруг возникла в голове Николая.

— А вы знаете немецкий, Анна Константиновна?

— Она свободно говорит по-немецки, — с завистью ответила за нее Наташа, выходя с книгами из комнаты.

Ридан в кабинете говорил с кем-то по телефону.

— У меня есть серьезная просьба к вам, — тихо сказал Николай Анне.

Та молча вскинула на него несколько удивленные глаза, и Николай едва не смешался под этим взглядом. Он вынул блокнот.

— Сейчас я напишу вам семь букв латинским шрифтом. Это ключ к шифру, который необходимо разгадать… — Он вкратце рассказал историю таинственных букв. — Может быть, вам поможет знание немецкого языка, хотя это сомнительно. Мой корреспондент — вероятнее всего, друг, а не враг, — сказал, что это нечто «всем вам хорошо знакомое». Я понял так, что для расшифровки никаких специальных знаний не надо, нужно только догадаться.

— Понимаю, — серьезно ответила Анна. — Давайте, подумаю.

Николай написал на листке мучившие его буквы и передал Анне. В это время в кабинете послышались голоса.

— Это Мамаша, папин помощник. Мы его так прозвали: его фамилия Муттер. Я думаю, особенно прятать эту надпись не стоит?

— Конечно. Наоборот, пусть угадывает, кто хочет. Не нужно только говорить, в чем дело.

Анна положила бумажку на стол.

Ридан влетел в столовую, размахивая пачкой фотографий. За ним, как шарик, вкатился Мамаша.

— Вот, Николай Арсентьевич, познакомьтесь. — Он представил их друг другу. — Смотрите, какие прекрасные результаты. Вот это окраска! Вышли волокна, которых я раньше не видел. Теперь в их расположении как будто есть какая-то закономерность…

Николай внимательно рассматривал одну фотографию за другой. Тут были изображены в увеличенном виде нейроны разных форм, их сплетения между собой.

— Очевидно, вот это — ядро нейрона, а эти опутавшие его нити — волоконца другого нейрона?

— Да, соседнего. Это как раз место, где происходит перескок волны возбуждения, синапс…

— А что это за кружочки, вот тут, около самого основания главного отростка?

— Это диски, назначение которых неизвестно. Видите, они расположены попарно — один против другого. Ими оканчиваются тончайшие волоконца, выходящие из тела нейрона. Вначале их находили только в периферических нервных окончаниях, и потому считалось, что это осязательные аппараты нервов. Но тут как раз нейрон из среза мозга.

Некоторое время все молчали. Ридан напряженно ожидал, что скажет инженер. Наконец тот поднял голову.

— По-моему, все ясно, — просто сказал он.

— Что, органы настройки?!

— Да… Константин Александрович, вы помните схему колебательного контура? Это простая комбинация емкости и самоиндукции, то есть конденсатора и катушки.

Николай взял бумажку и нарисовал на ней схему.

— Вот видите, слева — две пластинки конденсатора, справа — катушка. Переменный ток, который может заключать в себе сколько угодно разных частот, идет из антенны сверху, но через этот контур пройдет только та частота, в резонанс с которой контур настроен. А настройка его зависит от расстояния между пластинками конденсатора и от количества витков в катушке. Такой контур — основа всякого приемника и всякого генератора электромагнитных волн.

Теперь смотрите, что тут, на ваших снимках. Видите, этот длинный отросток одного нейрона спиралью оборачивается вокруг ядра другого. Это и есть катушка самоиндукции. А диски, о которых вы только что говорили, — микроскопические конденсаторы.

Это же несомненно! А кроме того, в самом ядре я вижу тоже едва заметные волоконца, расположенные спиралеобразно, и это, очевидно то что в радиотехнике называется катушкой обратной связи. Путем индукции в этой катушке возбуждаются электрические колебания той самой частоты, какая возникает в колебательном контуре. Я не знаю, как именно совершается перестройка нейрона под влиянием приходящей волны — на то тут биология, а не физика, — ясно, что здесь мы имеем принципиально тот же прибор что и в любом генераторе высокой частоты.

— Это гениально! — воскликнул Ридан. — Выходит, что я прав: уж если вы нашли в мозгу конденсаторы и катушки, значит генератор мозговых волн будет построен! Браво, Николай Арсентьевич! Вы опять сделали блестящее открытие.

— Нет, — задумчиво произнес Николай, — я только убедился в том, что открытия для физики тут сделать нельзя: никакого иного принципа электрического резонанса, кроме этой схемы, очевидно, не существует, раз уж природа сама пользуется теми же катушками и конденсаторами. Гениально, что человек постиг силами своего ума то, что составляет основу деятельности этого самого ума…

Беседа продолжалась за чаем. Мамаша не принимал в ней участия и только изредка перебрасывался остротами с девушками. Когда схема, нарисованная Тунгусовым, перестала интересовать собеседников, Мамаша незаметно взял листок и начал внимательно всматриваться в буквы, написанные на другой стороне. Потом вынул свою объемистую записную книжку и, что-то найдя в ней, вдруг озабоченно задумался.

Анна решила восстановить обычный порядок за столом.

— По-моему, вы продолжаете работать, профессор, — сказала она, поймав подходящую паузу. — А между тем мы все сидим за столом и почти скучаем. Вот не угодно ли разгадать, что это значит? Кто отгадает, тому приз… — Она протянула отцу шифр Тунгусова.

Нет, Ридан никак не мог остановить бурного потока мыслей: Тунгусова надо привлечь к совместной работе во что бы то ни стало! Он бессмысленно посмотрел на листок, прочел буквы.

— Нет, Анка, ничего не понимаю, сдаюсь. — Он снова обратился к Тунгусову. — Так вот, Николай Арсентьевич, давайте соединим наши головы, давайте вместе решим эту великую задачу…

— А я знаю, — тихо сказал Мамаша Анне. Тунгусов, несмотря на всю торжественность обращения Ридана, ясно расслышал эти слова. Внимание его раздвоилось.

— Знаете? — обрадовалась Анна. — Ну, говорите.

— А какой приз?

— Вам… стаканчик коньяку!

— А если я отгадаю только наполовину?

— Как же это?

— Так. Я знаю, что это, но не знаю, что оно значит.

Тунгусов насторожился. Как, этот человек знает то же, что и он сам?! Он делал страшные усилия, чтобы не показать Ридану, что почти не слышит его.

— Ну, все равно, говорите наполовину, и получите половину.

— Сейчас не могу, — ответил Мамаша, показывая глазами, что ему мешает присутствие Ридана.

— Хорошо, тогда получите авансом. — Анна налила половину стаканчика коньяку, и Мамаша торжественно и с видимым удовольствием выпил. — Только смотрите, сегодня же!

Было уже поздно, гости собрались уходить. Ридан торжествовал: Тунгусов согласился работать с ним.

— Мы организуем электротехническую лабораторию, хорошо оборудуем ее, дадим вам людей. И никто не помешает вам продолжать в ней свою работу. Только, Николай Арсентьевич, голубчик, скорее как-нибудь устраивайте это.

Анна погрозила пальцем Ридану.

— Сначала сушилка. Смотрите, Николай Арсентьевич!

— Конечно, конечно! Сушилка скоро будет готова. Вот тогда и начнем новую жизнь.

Анна спустилась вниз проводить гостей. Они вышли в сад, окружавший особняк.

— Ну, теперь оправдайте аванс, товарищ Мамаша, — сказала она.

— Да ведь это очень просто, я только не хотел говорить при профессоре. Вы же сами просили не касаться этой темы в его присутствии.

— Я просила?!

— Ну да! Речь идет… о его выступлении в Доме ученых.

— Не понимаю, при чем тут это?

— Неужели вы не помните, что тогда было! Когда профессор внезапно замолчал, он подошел к доске и стал писать на ней мелом. Я потом посмотрел и переписал себе в книжку на всякий случай. Вот смотрите.

Он вынул записную книжку и при свете спички нашел нужную страницу. В самом низу ее было написано: LMRWWAT.

Тунгусов вздрогнул, увидев знакомые буквы.

— А что это было с профессором? — спросил он.

Анна подробно рассказала ему об инциденте в Доме ученых.

— Когда это произошло?

— Могу точно сказать, — отозвался Мамаша, — двадцать четвертого июня в десять часов пятнадцать минут вечера.

Страшное волнение вдруг охватило Николая. Эта дата была ему хорошо знакома.

— В Доме ученых?! На Кропоткинской?!

— Да, да.

— Позвольте, неужели это возможно! Но ведь тогда… значит, профессор был прав. Кажется, генератор лучей мозга действительно готов! Надо еще проверить… сейчас же… Прощайте! Не говорите пока ничего профессору…

Не обращая внимания на недоумение Анны, он почти выбежал на улицу.

— Лови его, Слава! — крикнула Анна шоферу, по неистребимой привычке всех водителей налаживавшему что-то в своей машине. Слава услышал и через минуту ридановский лимузин взревел и исчез за углом переулка.