Где-то там, за облаками…

Глава 3

Тот же сон. Те же декорации. Только вот скамейки уже заняты. Место за местом, ряд за рядом.

Теперь я обрел право видеть их лица. Белые, сведенные судорогой в нелепый ухмыляющийся оскал лица. Ряд за рядом, круг за кругом. Лица и ухмылки. Я начинаю осматриваться и вздрагиваю, встретив знакомый до боли взгляд. Мама. Именно она смотрит на меня из-под небрежно накинутого платка. Смотрит мертвым, застывшим взглядом, с перекошенном судорогой лицом. Морщинистые, в тонких прожилках синих вен, руки ровно лежат на коленях, сжимая подаренную когда-то мною шаль.

– МАМА! – Я кричу и бегу к ней, слепо спотыкаясь о низкий бортик обитый красным бархатом.

Ползу, ломая ногти о проклятый бархат к ее ногам и обхватываю их руками. Плачу, роняя горячие капли на застывшие, ледяные ноги. Трясу за плечи и глажу щеки в тщетной попытке растормошить, оживить давно мертвое тело.

Чувствую направленный мне в спину взгляд и, обернувшись, вижу ее. Валя.

Валенька. Миленькая моя. Бегу к ней и натыкаюсь на тот же мертвый взгляд и ухмыляющийся оскал. Падаю на холодный бархат и, сжавшись, начинаю плакать. Навзрыд, как ребенок, прижав к лицу сжатые лодочкой ладони.

– Витенька, не плачь, прошу тебя. Ну подумаешь, разбил вазу. Ну ладно не надо. Не плачь. – Мать гладит меня по голове, едва касаясь горячими пальцами спутанных волос.

– Виктор успокойся. Перестань сейчас же. Иначе я уйду. – Хлопок входной двери, легкий сквозняк разносящий тонкий аромат Валиных духов.

Куклы. Лишь мертвые куклы в умело поставленном спектакле. Куклы, рассаженные по своим местам в карикатурной пародии на жизнь. Куклы с растянутыми в улыбке губами и мертвыми лицами. Куклы, ждущие возвращения кукловода.

Поднимаюсь, прижимая пальцы к влажным щекам. И снова вздрагиваю от мягкого тихого смеха.

Нельзя сказать, что Мэнди был плохим парнем. Нет. Как и большинство четырнадцатилетних подростков, он любил потрястись на хорошей дискотеке. Выпить хорошего пива в компании раскрепощенных сверстниц. А на это, как известно, нужны средства. Но вот с добыванием этих самых средств у Мэнди всегда возникали изрядные проблемы. Трясти метлой в шесть утра и получать несчастные шестьсот рэ в месяц – с его точки зрения было весьма унизительно. Предки необходимого количества финансов, естественно, обеспечить не могли. На зарплату матери – секретаря и пенсию отца особо не разбежишься. Торговать наркотой он побаивался.

В этом деле стоит только начать. Вход в этот немудреный бизнес стоит рубль, а вот выход два. Или свои же шлепнут за растрату или потерю товара, или конкуренты.

Вот поэтому-то он и согласился на предложение того забавного толстяка. Работка плевая – денежки хорошие. Проследи за одним человечком шесть дней и получи честно заработанную штуку. Всего-то и делов. И плевать, зачем это нужно. Может жене изменяет. Может, кому дорогу перешел.

Надо отметить, что работу свою он сделал хорошо. Пять дней шатался за неуклюжим мужиком интеллигентного вида (Смешно сказать, даже не бизнесмена. Так, работник, какого то занюханного НИИ). Записывал в линейчатую школьную тетрадь точное время всех перемещений клиента, потирал озябшие пальцы и снова бежал следом.

Мужик был довольно пунктуальным. Ровно в семь выходил из дома и неторопливым шагом топал к метро. Там садился до Кольцевой, а с кольцевой ехал до Сокольников. Там выходил и той же походкой двигал к своему НИИ. Ровно в двенадцать он отправлялся обедать в небольшую столовую, где тратил полчаса на тарелку супа и несколько сосисок. Небольшими глотками выцеживал стаканчик кофе и возвращался на работу. В пять появлялся из-за широких стеклянных дверей и шел к метро. Вот и все. Ничего интересного. Никаких поздних визитов к друзьям или в бар к ночным бабочкам. Никаких особых интересов, даже газеты – и те не покупал.

И вот надо же, именно сегодня клиенту зачем-то приспичило куда-то тащиться через пол города, да еще и ночью. Вот ведь урод. Нет, чтобы дома сидеть и тихо пялиться в какой-нибудь мордобой по телеку. Не сидится ему, блин, спокойно. А ведь ничего не попишешь. Завтра срок. Должен снова встретиться с заказчиком в баре и передать записи. Пересчитать бабки и махнуть ручкой на прощанье. Мэнди зябко повел плечами под легкой курткой. И холодно черт его задери. Клиент в это время резко свернул с освещенного еле горящими фонарями тротуара в черный зев переулка. Даже не переулка. Мэнди резко притормозил, едва не выскочив в плохо освещенный тупик. Осторожно выглянул из-за угла. Мужик зачем-то топтался у большого мусорного бака. Оглянулся, Мэнди резко втянул голову, и, открыв крышку, сунул туда руку.

Пошуршал бумагой, разгребая кучу мусора. И удовлетворенно хмыкнул, извлекши небольшой сверток.

Сорвал обертку, и склонился над каким-то продолговатым предметом, любовно поглаживая его рукой.

Так. Кажется, влип. Как только клиент выйдет из тупичка, то сразу увидит соглядатая.

Мэнди отчаянно закрутил головой в поисках убежища. Заметил дверь, ведущую в потрепанную хрущевку и, рванувшись туда, нос к носу столкнулся с объектом. Мужик молча стоял напротив, зажав в правой руке небольшой, тускло отблескивающий металлом жезл. Стоял и смотрел. Прямо в глаза. Мэнди попытался попятиться, по детски выставив руку вперед, и невнятно бормоча какие то извинения. Клиент расхохотался. Громко. Добродушно. Так смеются над хорошей шуткой в теплой компании. Все также хохоча, сорвал очки. Тихо захрустели стекла раздавленные тяжелым ботинком. Все также хохоча вытянул в сторону Мэнди руку с жезлом.

И также добродушно хохоча, ушел прочь, оставив лежать на грязном асфальте обмякшее тело с обугленной дырой в груди. Последнее, что почувствовал Мэнди, была теплая струйка мочи сбегавшая по ногам.

Просыпаюсь поздно. В комнате сумрачно из-за прикрытых занавесок и приятно пахнет духами жены. Тянусь к тренькающему будильнику, заставляя замолчать ненавистного мучителя.

Дернувшись напоследок всем корпусом и издав последнее "Треньк", он замолкает, укоризненно цикая на меня секундной стрелкой. Ну и ладно, ну и обижайся себе на свое механическое здоровье. Странно, но совершенно не ощущается последствий моего вчерашнего успокоения нервных окончаний. Даже не тошнит. Будто и не выкушивал четверти коньяка с половиной бутылки водки.

Вылезаю из-под уютного одеяла и трусливо семеню к махровому халату аккуратно сложенному на кресле, мгновенно покрываясь, противной "гусиной" кожей.

Поверх халата небрежно брошен клочок бумаги, исписанный мелким, стремительным почерком супруги.

"Будить не стала. Лучше проспись получше, а то от запаха своего же перегара помрешь. Завтрак на столе. Сходи за хлебом. Буду как обычно. Целую. Надя."

И короткий постскриптум на обратной стороне – "Сволочь ты Соловьев".

Аккуратно складываю записку и, убрав в карман, топаю на кухню, подцепляя по дороге небрежно брошенные тапочки. Яичница, конечно же, уже похожа на хорошо прожаренную подошву от добротного армейского сапога. Гренки, заботливо укрытые тарелкой, расползлись в мягкое, ноздреватое крошево. А на блестящем от выступившей "россы" кусочке сыра, сидит пучеглазый, пузатый таракан, нагло и вызывающе поводящий усами.

Скидываю щелчком наглеца, сую блюдо с гренками в микроволновку, пусть хоть подогреются что ли, и со вздохом лезу за вилкой. А что собственно я хотел-то? Чтобы меня дожидались бурные аплодисменты от восторженной моим вчерашним возлиянием Бахусу жены и столик на отдельную персону с жареной осетринкой по-осетински?

Угу. Кажется, мне начинает нравиться квелая яичница.

Битых полчаса сижу за включенным компом, тоскливо вглядываясь в мерцание скринсэвера.

Только что перечитал написанное за последнее три дня, и теперь просто не хочется работать.

Абсолютно. Настолько, что мысль о прикосновении к застывшей у меня на коленях клавиатуре вызывает ярость. Мысли путаются, вяло набегая одна на другую. Хочется просто взять и пристрелить главного героя. Засунуть его с головой в грязную потасовку, где-нибудь на задворках портового борделя, и кончить подлым выстрелом в спину. Или еще лучше кастетом по черепу. Добавить море крови, прощальных речей послезливей, горстку земли на скромную могилку, и все. На покой эту гадость, на покой. Дам еще Большую медаль на прощанье. Большую, пребольшую.

Уж больно смазливый герой у меня получился. Весь такой из себя нежный и прилизанный. Ровный пробор, голубые глаза и ангельское личико с улыбкой "Хвала стоматологам". Сладкие как патока речи и мягкий, как домашний кефир, характер. Этакий идеал для седых старушек и размалеванный идол для прыщавых тинэйджеров.

Что со мной случилось, когда я его придумывал? Нет, на покой его гада, на покой.