Гедонизм

Глава 1. Пятнадцать лет назад

– Вот скажи мне, Паша,– обращался к своему другу Апатов, идя вместе с ним по сельской развороченной дороге,– почему ты младше меня на год, а я говорю с тобой и чувствую, что ничего не понимаю в жизни?

– А я тебя тоже спрошу,– отвечал спутник Апатову.– Ты много думаешь? То есть вообще, обо всём.

– Да вроде нет.

– Вот поэтому ты ничего и не понимаешь,– отрезал он.

Звали его Павел Викторович Глевский. Это был невысокий худой подросток с низким голосом, русыми волосами и голубыми, кристальными глазами. Он уже пару лет дружил с Сёмой и в шутку называл их общение «неравноценным разменом». Паша вполне справедливо считал, что растлевает Апатова и в то же время вдохновляется его наивностью.

– То есть ты хочешь сказать, что если много думать, то можно додуматься до того, что жить не нужно? – спросил Сёма, по-доброму смеясь.

– Как же не нужно? Очень даже нужно. Я всего лишь сказал, что жизнь бессмысленна, а хорошая смерть куда дороже плохой жизни.

– То есть?..

– То есть! – миролюбиво передразнил Паша.– Тут в двух словах не объяснишь. Сначала ты мне ответь: в чём смысл жизни?

– М-м… У каждого по-разному. У меня, например, в семье: хоть сейчас бы женился и детей стал воспитывать.

– Эх, ты, жених! Открою секрет: у всех смысл жизни одинаковый. Это счастье. Как тебе такая развязка?

Апатов почесал подбородок, на котором уже начинала прорезаться юношеская борода.

– Развязка, может, и хорошая, но слишком банальная, размытая. Счастье-то точно у всех разное.

– А вот и нет. Счастье тоже у всех одинаковое. Это покой.

Не внешний, когда можно лежать на диване и ничего не делать – такого покоя и у меня хватает. Все ищут душевный покой. И ты, «семьянин», жениться хочешь, потому что мозжечком своим чувствуешь: вот оно, разрешение проблем. Как тебе уже такая развязка?

– В этот раз поинтереснее. Понять бы, к чему ты клонишь, философ.

– Клонит философ к тому, что нет этого самого покоя и быть не может. Помнишь, как у Блока? Хотя я стихи не люблю, а с этим согласен: «покоя нет». Сам подумай – даже на твоём примере: живешь ты, обзавёлся семьёй, детьми, и вдруг понимаешь, что денег не хватает. Надо работу новую искать. Тут весь твой покой и улетучился.

Но, предположим, работу ты нашёл. Средствами всех обеспечил, даже немного прикопил. И внезапно – бац! – ты видишь, как твою любимую жену провожает до дома непонятный обольстительный тип. Тебя берёт ревность, ты начинаешь беспокоиться о том, как бы сохранить семью и одновременно разобраться с ухажёром твоей единственной. А тут ещё какая-нибудь болезнь подоспеет. Рак, к примеру. Где же будет твой покой? Не будет его, Сёма, не будет.

– Хм. То есть ты хочешь сказать, что счастье для простого смертного невозможно, потому что покоя нет, так?

– Именно так! Именно потому, что покоя нет, и именно потому, что его нет для простого смертного. Для святош и уникумов – да, пожалуй, есть покой. Но не для нас.

– А что, если мы уникумы? – с ухмылкой спросил Апатов.

– Ты вон и сам смеёшься. За тебя я, конечно, не скажу, но за себя точно отвечу: я – натуральнейшая часть толпы. Серейшая, так сказать. Может, есть у меня парочка идей, которая меня и отличит, но в остальном – абсолютное совпадение. Думаю, ты туда же. Уникумы…,– тихо повторил Паша.

– Да, в этом ты прав: все мы часть толпы. Росли в ней, впитывали, как губки, всякую гадость, и вот что получилось на выходе. Семён Апатов и Павел Глевский, и ещё миллионы таких же Семёнов и Павлов… Но всё же к чему ты подводишь? Я же чувствую, что к чему-то подводишь, ты ведь драматург!

– Конечно, подвожу. Но по традиции: сначала вопрос. Как тебе жертва жизни?

– Какая жертва жизни? – оторопел Апатов и даже слегка нахмурился.

– А самая простая. Когда умирают за другого человека.

– Вон ты куда метнул… Ну… Это очень большая жертва, жертва всем, я бы сказал. Это подвиг. В христианстве за него грехи прощают,– зачем-то добавил Сёма и заметно покраснел.

– Прощают. И в рай пускают. Только я тебе много раз говорил: христианство – это чушь. И Бога нет, и рая нет! Но сейчас не об этом. Всё, что ты сказал, Сёма,– это ерунда. Жертва жизни – это очень маленькая жертва. Это, я бы даже сказал, не жертва, а корыстная милостыня.

Паша на секунду замолк и насладился гримасой удивления на лице своего друга. Очень он её любил.

– Почему? – только и проговорил Апатов.

– Потому, что хорошая смерть дороже плохой жизни. Смерть – это покой, это счастье, а хорошая смерть – это, может, путёвка в рай,– с серьёзным лицом съехидничал Паша.

Помолчали.

– Но ведь не вся жизнь плохая? – одумался через минуту Апатов, радуясь, что нашёл возражение.

– Так и знал, что скажешь. Это правда, не вся. Но иногда какая-нибудь мелочь, какая-нибудь животная черта может пустить под откос очень многое. Тогда-то впечатление от жизни и портится. Так-то… А мы ведь пришли.

Паша внезапно остановился и еле успел удержать Апатова, который чуть не шагнул в мутную зеленоватую воду. Впереди была трясина.

– Вот тут бы и пожертвовать жизнью,– диковато усмехнулся товарищ нашего героя и посмотрел на него так странно, что Апатов поёжился.

Но Паша хлопнул его по плечу, поправил свои аккуратно зачёсанные волосы и стал что-то напевать.

Был вечер. Солнце потихоньку закатывалось за геометрические силуэты недостроенных высоток. Потихоньку перекликались птицы. Листья на чахлых болотных берёзках дрожали тоже потихоньку. Да и вообще здесь было тихо – в этом месте – небольшом леске за одним из скромных пригородных садоводств.