Гегемония, или Борьба за выживание

Глава первая. Приоритеты и перспективы

Несколько лет назад выдающийся биолог Эрнст Мэйр опубликовал свои размышления о вероятности обнаружения внеземного разума^{1}. Он оценил такие шансы как крайне малые. Его аргументация развивалась вокруг понимания способностей к адаптации — того, что мы называем «высшим разумом». Сам автор обозначил «высший разум» как определенную форму организации интеллекта человека. Мэйр установил, что с момента зарождения жизни на Земле, около пятидесяти миллиардов лет назад, из всего многообразия биологических видов только один смог достигнуть достаточного для создания цивилизации уровня интеллекта. Это случилось довольно недавно, всего каких-то сто тысяч лет назад. По общему мнению, выжила только одна группа особей, потомками которой мы все являемся.

Мэйр предположил, что в условиях естественного отбора интеллектуальная организация человека вовсе не является наиболее конкурентоспособной. Весь ход развития жизни на Земле служит опровержению тезиса, что «лучше быть разумным, чем глупым». По крайней мере, судя по критерию биологической выживаемости, можно констатировать, что жуки и бактерии намного превзошли человека. Мэйр также пришел к довольно мрачному выводу о средней продолжительности жизни отдельного вида, заключив, что она «составляет около ста тысяч лет».

Грядет этап развития человечества, когда мы будем в состоянии ответить на вопрос: лучше быть разумным или глупым? Наиболее обнадеживающая перспектива видится в том, что ответ на данный вопрос не будет найден. В противном случае мы можем столкнуться с очевидным фактом: человеческий род был в некотором смысле «биологической ошибкой». Он тратит предназначенные ему сто тысяч лет на самоуничтожение и постепенно убивает все живое.

Несомненно, данный вид в совершенстве овладел только этими навыками. В такой ситуации воображаемый наблюдатель с другой планеты может справедливо заключить, что человеческий род на протяжении всей своей истории, в особенности в течение последних нескольких сотен лет, проявлял лишь данное свое умение. При этом он наносил значительный урон окружающей среде, истреблял популяции более сложных организмов, расчетливо и хладнокровно уничтожал себе подобных.

Начало 2003 года преподнесло множество очевидных подтверждений угрозы человеческому выживанию. Ранней осенью 2002 года было установлено, что наиболее вероятная ядерная катастрофа была чудом предотвращена сорок лет назад. Сразу же после этого ошеломляющего открытия администрация президента США Дж. Буша-младшего заблокировала инициативы ООН по введению запрета на использование и размещение ядерного оружия в космическом пространстве. Не знаю, как у вас, а у меня пошатнулась уверенность в собственной безопасности. Правительством США были свернуты международные переговоры, направленные на предотвращение военных действий с применением биологического оружия. Соединенные Штаты обосновывали неизбежность вторжения в Ирак, несмотря на беспрецедентные по своей силе протесты со стороны общественности.

Благотворительные и авторитетные медицинские организации, имеющие обширный опыт работы в Ираке, предупреждали, что намеренное вторжение может привести к гуманитарной катастрофе. Данные предостережения были проигнорированы Вашингтоном и не вызвали должного интереса СМИ. Специальная экспертная рабочая группа правительства США пришла к заключению о возможности террористических атак с применением оружия массового поражения на территории страны и пояснила, что вероятность проведения таких акций возрастает с приближением войны в Ираке. Ряд специалистов и представителей разведывательных служб выступили с подобными предупреждениями, подчеркнув, что воинственный настрой Вашингтона усиливает международную террористическую опасность и грозит распространением оружия массового поражения. Данные предупреждения также остались без внимания.

В сентябре 2002 года администрация Буша официально представила свою новую Стратегию национальной безопасности, в соответствии с которой США провозглашали свое право применять военную силу против любого вызова их незыблемой мировой гегемонии. Новая генеральная стратегия, предусматривающая нанесение по врагам превентивных ударов, вызвала волну негодования во всем мире и критику у некоторых представителей американской внешнеполитической элиты. В сентябре того же года была запущена пропагандистская кампания, направленная на формирование образа Саддама Хусейна как наиболее грозного врага США.

Ее целью было внедрение в общественное сознание мысли о том, что именно Хусейн несет ответственность за атаки 11 сентября 2001 года и планирует проведение в ближайшее время подобных акций. Старт этой кампании был приурочен к началу выборов в Конгресс США, и она явилась эффективной мерой идеологического воздействия на формирование предпочтений американцев. В целом кампания способствовала тому, что произошел позитивный сдвиг в общественном мнении американцев в сравнении с осуждающей позицией международного сообщества. Она также содействовала достижению предвыборных задач Правительства США и созданию необходимых условий для использования Ирака в качестве полигона для испытаний провозглашенной доктрины.

Президент Буш и его окружение непреклонны в своем стремлении дезавуировать попытки международного сообщества снизить риски для окружающей среды, представляющие все большую опасность. При этом используются предлоги, которые скрывают внутреннее желание правительства США ограничить влияние частного сектора. По словам редактора американского журнала «Наука» Дональда Кеннеди, правительственная Программа научного изучения климатических изменений является не более чем пародией на серьезную деятельность.

«Программа не предлагает никаких рекомендаций по сокращению вредных выбросов в атмосферу или уменьшению негативного воздействия на окружающую среду». Ее разработчики довольствуются «произвольным определением темпа снижения вредных выбросов, при котором, впрочем, суммарный объем выбросов США будет продолжать увеличиваться примерно на 14 процентов в течение десяти лет», — считает Дональд Кеннеди. «Отказываясь принимать во внимание ряд все более очевидных свидетельств надвигающейся угрозы», специалисты, работающие над программой, даже не потрудились проанализировать вероятность «внезапного стихийного процесса», который может возникнуть в результате краткосрочного потепления. Его следствием станет существенное колебание температуры, что чревато серьезной угрозой для США, Европы и других стран, находящихся в зоне умеренного климата. «Пренебрежение Администрации Буша возможностью многостороннего участия в решении проблем глобального потепления, — продолжает Кеннеди, — свидетельствует о позиции, ставшей отправной точкой в длительном процессе размывания дружеских отношений с Европой, который привел к „тлеющему взаимному разочарованию“»^{2}.

К октябрю 2002 года стало очевидно, что мир больше волнует неудержимое стремление США применить военную силу, нежели угроза, исходящая от Саддама Хусейна. В сложившейся обстановке международное сообщество оказалось заинтересовано и в «обуздании США как мирового гиганта», и «в лишении деспота Саддама его оружия»^{3}. Опасения мирового сообщества усиливались в течение месяцев, последовавших за решением «гиганта» осуществить вторжение в Ирак. Принятие такого решения не зависело от того, смогут международные инспекторы ООН обнаружить наличие в стране оружия массового поражения, столь необходимого для обоснования целесообразности американской затеи, или нет. К декабрю, согласно международным опросам общественного мнения, лишь 10 процентов опрошенных за пределами США поддерживали такие действия. По прошествии двух месяцев, в течение которых были проведены широкомасштабные акции протеста, в прессе было опубликовано следующее высказывание: «На планете осталось всего две сверхдержавы — США и международное общественное мнение» («США» в данном случае выражает государственную власть, а не мнение общества или элиты)^{4}.

К началу 2003 года в некоторых исследованиях отмечалось значительное усиление чувства страха перед этой страной и недоверия к ее политическому руководству. Политики США под видом служения и искренней приверженности правам человека, соблюдению демократических принципов на практике выказали полное, не имеющее исторических аналогий по степени своего цинизма, пренебрежение как к первому, так и ко второму. В связи с этим те, кто всерьез задумывается о судьбе последующих поколений, вероятно, ощутили сильнейшую озабоченность по поводу нового порядка вещей.

Несмотря на то что разработчики нового курса политики Джорджа Буша-младшего принадлежат к крайне традиционалистскому крылу американского политико-идеологического спектра, их программы и доктрины основаны на идеях, уходящих своими корнями в историю США и отсылающих к опыту претендентов на мировое господство. Наибольшие в этой связи опасения вызывает то обстоятельство, что действия экспертов из окружения американского президента согласуются с доминирующей в США идеологической линией и выражающими ее общественными институтами. История изобилует примерами стремления политических лидеров использовать силу или устрашение перед лицом серьезной опасности и катастрофы. Однако в современном мире ставки в политической игре стали несоизмеримо более высокими. Проблема выбора между мировым господством и выживанием стоит остро, как никогда прежде.

Попробуем понять некоторые закономерности столь мозаичной картины современного мира, рассматривая конкретное государство, стремящееся стать гегемоном. Действия и совокупность принципов, которыми данная держава руководствуется, должны стать предметом пристального изучения для каждого человека, в особенности для представителей американской нации. Многие обладают особыми преимуществами и свободами, что дает возможность определять ход нашей жизни, — не стоит забывать об обязанностях, непосредственно проистекающих из привилегии обладания правами.

Тем, кто стремится привести свои обязательства в соответствие с принципами демократии, следует осознать потенциальные препятствия на этом пути. В тоталитарных государствах такие препятствия очевидны, в демократических обществах они нивелированы. Несмотря на различия в подходах (методах), тоталитарный и демократический режимы преследуют одну цель, которая состоит в обуздании «великого чудовища», — именно так называл народ Александр Гамильтон.

Установление контроля над массой населения всегда представляло важнейшую задачу для власти и аристократии, в особенности после первой демократической революции в Англии в XVII веке. Аристократы, которые сами называли себя «благородными мужами», пришли в ужас, когда «кучка легкомысленных тварей в человеческом обличье» отвергла всю систему основополагающих принципов гражданского конфликта, развернувшегося между королем и парламентом в Англии. Она выступила за формирование правительства «из числа своих соотечественников, которые понимают их нужды», а не из круга «аристократов и джентльменов, устанавливающих им законы. Их власть дана под страхом, и страхом же они управляют народом, чьих горестей не ведают». Благородные мужи обнаружили, что если народ настолько «испорчен и коррумпирован», что дарует власть слабым недостойным людям, то они скорее откажутся от власти в пользу меньшинства порядочных людей. Почти три века спустя данная позиция нашла свое отражение в общественных идеалистических взглядах В. Вильсона. Выходит, за пределами США Вашингтон стремится внедрить принцип правления «достойного меньшинства». Во внутренней политике необходимо поддерживать систему принятия политических решений элитой при одобрении общества. Данную систему можно скорее назвать «полиархией» — в терминологии политической науки — чем демократией^{5}.

Будучи президентом, Вудро Вильсон зачастую прибегал к использованию репрессивных мер даже во внутренней политике США. Однако в обществах, достигших высокой степени свободы и прав в ходе длительного гражданского противоборства, такая тактика обычно не применима. К моменту избрания Вильсона президентом политические элиты США и Великобритании глубоко осознали, что принуждение в их обществах мало эффективно и что лучше разработать способ приручения «чудовища», воздействуя на общественное мнение и изменяя ценностные установки граждан. Воплощением в жизнь этих целей занимаются целые индустрии.

По мнению самого Вильсона, для поддержания «стабильности и правопорядка» власть должна быть отдана в руки представителей аристократической элиты, несущей в мир «возвышенные идеалы»^{6}. Эту мысль разделяли ведущие общественно-политические мыслители. Уолтер Липман в своих передовых работах о демократии однажды высказал тезис о том, что «народ нужно поставить на место». Частично этого можно добиться через «систему выработки общественного консенсуса», «осознанную практику и постоянную организационную форму управления массами». Такой революционный подход к применению демократических принципов дает возможность «классу специалистов» удовлетворять «общественные потребности», которые «зачастую совершенно не совпадают с общественным мнением». По сути, это ленинский идеал. Липман изучал динамику революционных изменений общественной демократической практики непосредственно в качестве члена Комитета Вильсона по общественной информации. Данный Комитет был создан для координации проведения военной пропаганды и в своей деятельности достиг значительных успехов, стимулируя милитаристские устремления.

Липман считал, что «ответственные лица», принимающие основные политические решения, должны «быть свободны от рева и негодования оголтелого стада». Это невежественные и назойливые аутсайдеры должны быть «наблюдателями», а не «участниками» политического процесса. Это «стадо» не выполняет никакой политической функции: оно время от времени голосит на выборах в поддержку того или иного представителя правящего класса. Ответственные лица приобретают свой статус не благодаря наличию особого таланта или знания, но по факту сознательного подчинения существующей системе властных отношений и верности ее организационным принципам. Необходимо, чтобы ключевые общественные и экономические решения принимались в рамках институтов с иерархичным авторитарным контролем, в то время как участие пресловутого «чудовища» сводилось к ограниченной сфере общественной жизни.

Нет однозначного мнения относительно того, насколько эта сфера должна быть ограничена. Представители неолиберальной мысли последних 30 лет считали, что общественная жизнь должна быть предельно ограничена, при этом процесс принятия политических решений отдается на откуп неподотчетным местным олигархическим кланам, тесно связанным между собой и с властями ряда влиятельных штатов. Демократия может продолжать существование только в крайне урезанном виде. Сторонники курса Рейгана-Буша занимают крайне радикальные позиции в этом отношении, но поле их деятельности достаточно ограничено. Некоторые полагали, что политический спектр вообще отсутствует, высмеивая политологов, которые зарабатывают на жизнь сравнением показателей телерейтингов комедийных шоу на телеканалах Эн-би-си и Си-би-эс во время избирательной кампании. «Посредством негласных договоренностей две главные партии превращают дебаты на выборах в президенты в политический театр кабуки, [в котором] исполнители знают свои роли и все следуют установленному сценарию». Даже если «они хорошо сыграют принципиальность», не стоит это воспринимать всерьез^{7}.

Если общество перестает быть аполитичным, происходит «кризис демократии, который необходимо преодолевать через реформирование институтов, ответственных за „воспитание молодежи“, — школ, университетов, церквей и пр. Также посредством установления государственного контроля СМИ, если недостаточно самоцензуры»^{8}.

Подобные взгляды восходят к авторитетным конституционным источникам. Дж. Мэдисон полагал, что власть необходимо отдавать в руки наиболее состоятельным (людям, которых можно назвать «солью нации»), наиболее успешным гражданам, которые понимают, что основной задачей правительства является «защита процветающего меньшинства от нападок большинства». Мировоззрение Мэдисона было докапиталистическим. Он верил, что просвещенный правитель и «благонамеренный мыслитель», призванные управлять, смогут «распознать ключевые интересы своей страны» и защитить их от вреда, наносимого им демократическим большинством. Мэдисон полагал, что можно избежать вреда посредством введения системы разделения властей, которую он сам и разработал. Позднее он с опасением заключал, что с увеличением числа тех, кто «готов работать при любых условиях, но в глубине души лелеет надежды о более справедливом распределении благ», могут возникнуть серьезные социальные потрясения. На протяжении современной истории важнейшую роль играли конфликты, «кто будет править и как».

Еще Дэвидом Юмом отмечалось, что контроль над общественным мнением лежит в основе правления, как самого деспотичного, так и наиболее либерального. Однако здесь необходимо внести дополнение. Очевидность данной закономерности гораздо более значима в либеральных обществах, где подчинения нельзя достичь с помощью жестких мер. Вполне естественно, что способы, контролирующие общественное сознание, — откровенно называемые пропагандой, до того как слово стало немодным из-за ассоциаций с тоталитарными методами правления, — появились в наиболее открытых сообществах. Первооткрывателем была Великобритания с ее Министерством информации, в обязанности которого вменялось направлять умы всего человечества.

Вслед за этим В. Вильсон создал Комитет по общественной информации. Успехи пропагандистской работы данного Комитета вдохновили к деятельности прогрессивных теоретиков демократии и заложили основу современной научной отрасли политического управления, занимающейся связями с общественностью. Ведущие сотрудники Комитета по общественной информации, такие как Уолтер Липман и Эдвард Бернэйз, основываясь на накопленном позитивном опыте манипуляций с общественным сознанием, дали четкую характеристику его деятельности. По словам Бернэйза, главной задачей Комитета была выработка технологии воспроизводства консенсуса, являющегося самой сутью демократического процесса. Термин «пропаганда» впервые появился в энциклопедии «Британника» в 1922 году, а десять лет спустя — в «Энциклопедии социальных наук», после научного подтверждения Гарольдом Лассуэллом новых методик овладения массовым сознанием. Исследователь истории пропаганды Рэндал Марлин писал, что методы первопроходцев имели особую важность в силу их широкого распространения во всем мире: в нацистской Германии, Южной Африке, СССР и в Пентагоне США. Однако достижения пропагандистской машины в конечном счете приводили к стагнации этих режимов^{9}.

Контролировать общественное мнение внутри страны становится особенно трудно, когда ее верхушка проводит откровенно непопулярные меры. В таком случае политическое руководство, вероятно, будет действовать по примеру администрации Р. Рейгана, которая образовала Министерство общественной дипломатии для достижения консенсуса в обществе на фоне проводимой США смертоносной политики в Центральной Америке. Один высокопоставленный чиновник американского правительства отзывался о деятельности «Операции правды»[1] как о «широкомасштабной системе мер, по своему характеру напоминающих военную тактику воздействия на гражданское население вражеской и нейтральной территорий». Это откровенное определение размытого представления о том, как воспринимается образ населения США^{10}.

В то время как массированная пропаганда позволяет контролировать внутренних врагов, за границей становятся доступными прямые средства воздействия. Ключевые фигуры администрации президента Дж. Буша-младшего — выходцы из наиболее реакционных кругов окружения президентов Р. Рейгана и Дж. Буша-первого. Красноречивым подтверждением этому служит политика, проводимая ими на ранних этапах президентства. Когда представители церкви, наравне с другими критиками внешнеполитического курса США в Латинской Америке, высказались против ставшего привычным режима насилия и подавления, администрация Рейгана отреагировала началом кампании «Война с террором», которая была объявлена сразу же после избрания Рейгана президентом США в 1981 году. Неудивительно, что инициатива США переросла в войну с применением террористических методов — череду убийств, пыток и варварства — которая распространилась во многие другие регионы мира.

В Никарагуа правительство США в определенный момент утратило контроль над вооруженными силами, которые использовались для усмирения местного населения. Данная политика является горьким наследием идеалистических взглядов В. Вильсона. В результате свержения поддерживаемой правительством США диктатуры Сомосы, сандинистские повстанцы разоружили кровавую Национальную гвардию. Никарагуа стала жертвой международной террористической кампании, что привело к разрушительным последствиям для этой страны. Даже сам психологический эффект американской войны с применением террористических методов оказывает очень сильное воздействие. Ощущение неисчерпаемости жизненных сил и оптимизма, появившееся у никарагуанцев после свержения диктатуры, не могло быть долгим в условиях, когда действующая сверхдержава продолжала свое вторжение, разрушая надежды на светлое будущее.

В других странах Центральной Америки контроль поддерживался вооруженными формированиями, оснащенными и обученными США. В отсутствие сил самообороны, регулярной армии, способной защищать гражданское население от террористов, читай — самих спецслужб, вспышки насилия стали более откровенными. Правозащитные организации, представители церкви, латиноамериканские деятели науки и многие другие все чаще сообщали об увеличении количества убийств и пыток. Однако эта информация не получила широкого распространения в США, чье правительство несло главную ответственность за сложившуюся ситуацию, и вскоре упоминания об этой теме свелись на нет^{11}.

К середине 1980-х годов в результате террористических кампаний, организованных США, многие страны «оказались подвержены панике, коллективному запугиванию, в них царил всепроникающий страх», — отмечала ведущая церковная правозащитная организация Сальвадора. Население смирилось с каждодневной демонстрацией насилия и постоянными сценами убийств и пыток. По возвращении из кратковременного визита на родину, в Гватемалу, журналист Хулио Годой написал: складывается впечатление (может сложиться впечатление), что некоторые чиновники Белого дома поклоняются ацтекским богам и приносят им в жертву кровь народов Центральной Америки. Он был вынужден бежать из Гватемалы годом раньше, когда редакция газеты «Ла эпока», в которой он работал, была взорвана спецслужбами страны. Это происшествие не вызвало интереса США, слишком сильно занятых изучением злодеяний официального врага. Участие сверхдержавы в поддержке государственного террора в регионе несомненно, хотя и трудно найти прямые подтверждения этому. Правительство США, писал Годой, в Центральной Америке привело к власти и поддерживало силы, которые с легкостью могли бы тягаться с румынской тайной полицией «Секуритате» Николае Чаушеску за присуждение первого места в мире по уровню жестокости^{12}.

После того как руководители террористических организаций достигли всех своих целей, в Сан-Сальвадоре прошла конференция членов ордена иезуитов. На ней обсуждались последствия террористической деятельности в регионе и была дана соответствующая оценка всем участникам этого процесса. Сами иезуиты располагали более чем достаточным опытом, помимо мрачных наблюдений на протяжении грозных 1980-х годов, для составления подобного рода заключений. Выводы конференции показали, что нельзя останавливаться исключительно на проблеме терроризма. Не менее важной является «попытка понять… насколько сильно укрепление в сознании людей образа террора способствует манипулированию ожиданиями большинства»^{13}, уменьшая его способность выдвигать «альтернативы запросам мирового гегемона». Это важно не только для Центральной Америки, но также для всего остального мира.

Крайне необходимо лишить людей надежды. Если этого удается достичь, утверждение формальной демократии становится возможно и даже предпочтительно, но только как средство пропаганды и пиара. Конечно же, данная закономерность осознается глубже всего «чудовищами в человеческом обличии», как некогда классик окрестил простой народ, страдающий, потому что бросил вызов власти, которая пытается навести порядок.

Эта совокупность причин приводит к тому, что вторая мировая сверхдержава — международное общественное мнение — должна очень постараться, чтобы понять, может ли она преодолеть меры сдерживания, направленные против нее. Она должна начать всерьез относиться к таким ценностям, как свобода и справедливость, о которых слишком легко стало говорить, но гораздо труднее их отстаивать и проводить в жизнь.

Глава вторая. Грандиозная имперская стратегия

Осенью 2002 года одной из наиболее острых тем мировой политики и международных отношений стало то, что наиболее могущественная держава за всю мировую историю заявила о своем решении использовать военные силы и меры устрашения. Этот ресурс, в обладании которым США имеет неоспоримое преимущество, необходим для поддержания господствующего положения. Суть официальной риторики в связи с этим решением можно охарактеризовать следующей выдержкой из текста Стратегии национальной безопасности: «У нас хватит сил и средств, чтобы убедить потенциального противника воздержаться от наращивания собственных вооружений в надежде превзойти или сравняться по паритету военной мощи с США»^{14}.

Один известный эксперт в области международных отношений, Джон Икенбери, расценил данное заявление как непосредственное свидетельство «грандиозной стратегии, ведущей от фундаментальной решимости к реализации мер по созданию однополярного мира. В нем у США не будет ни единого достойного соперника — и так должно быть всегда, чтобы ни одно государство или коалиция стран не могли бросить вызов Америке как единственному лидеру, защитнику и поборнику всего самого светлого». Провозглашенный подход делает бессмысленными нормы международного права о самообороне, закрепленные в Статье № 51 Устава ООН. В целом оборонная доктрина США уменьшает значимость международного права и международных организаций. Икенбери продолжает: «Согласно новой грандиозной имперской стратегии, США предстает как ревизионистское государство, стремящееся использовать любые возможности для установления нового миропорядка, в котором они будут играть главную роль». При этом США предполагают, что другие страны будут стремиться «искать возможности конкурировать, противодействовать, сдерживать и оспаривать американское влияние». В среде внешнеполитической элиты укоренилось опасение, что данная стратегия «ведет к разобщенности мира и возрастанию напряженности в международных отношениях, а также создает значительные риски для самих США»^{15}.

Грандиозная имперская стратегия США предполагает право осуществления превентивных военных мер по собственному усмотрению. Именно превентивных, а не упреждающих^{16}. Упреждающие военные меры вписываются в рамки международного права. Так, предположим следующую ситуацию: американские радары пеленгуют вылет российских бомбардировщиков, которые имеют четкое намерение нанести удар по США. Вылет осуществляется с военных баз, которые в воображении представителей администрации Р. Рейгана в 1983 году якобы существовали в Гренаде. В таком случае, согласно разумной интерпретации Устава ООН, упреждающий удар по самолетам и даже по военной базе в Гренаде будет оправдан. Куба и Никарагуа, на протяжении многих лет подвергавшиеся атакам США, могли бы воспользоваться этим правом, хотя, безусловно, для слабого государства подобный шаг явился бы самоубийством. Апология предупредительных военных мер, вне зависимости от формы их осуществления, не имеет смысла в случае с превентивными военными действиями. Собственно говоря, термин «превентивный» обладает достаточно точным значением, если учесть то, как он интерпретируется самими сторонниками применения таких мер: это использование военной силы для уничтожения мнимой или воображаемой угрозы.

Превентивные военные действия подпадают под категорию военных преступлений. Если мы живем под лозунгом — «прав сильнейший»^{17}, то миру угрожает серьезная опасность.

Сразу же после вторжения в Ирак известный историк и бывший советник Дж. Кеннеди Артур Шлезинджер написал:

Он добавил, что «волна солидарности с США, которая прокатилась по всему миру после 11 сентября 2001 года, сменилась всеобщим негодованием по поводу американского высокомерия и чрезмерного милитаризма». Причем даже дружественные государства в лице Дж. Буша видят «большую угрозу миру, чем опасность, якобы исходящую от Саддама Хусейна». Специалист по международным отношениям Ричард Фолк считает, что война в Ираке «обречена была стать преступлением против человечества, вроде того, за что были осуждены на Нюрнбергском трибунале выжившие руководители Германии»^{19}.

Некоторые апологеты новой внешнеполитической стратегии США признают, что она противоречит определенным принципам международного права, но вместе с тем считают, что это не представляет какой-либо опасности. По словам правоведа Майкла Гленнона, институт международного права является не более чем «громким словом». «Великое стремление заменить право силы диктатурой закона давно уже должно покоиться на свалке истории», — считает он. Это очень удобная позиция для того, кто способен обратить ситуацию бесправия в свою выгоду. А наличие этой способности у США подтверждается тем, что они тратят почти столько же, сколько весь остальной мир, вместе взятый, на создание средств разрушения, не взирая на единодушные протесты со стороны международного сообщества. Доказательством того, что система международного права является не более чем пустым звуком, служит следующая мысль: Вашингтон «четко дал понять, что намерен использовать все имеющиеся в его распоряжении возможности для поддержания своего преобладающего положения в мире». Затем «объявил о своем намерении игнорировать» резолюции Совета безопасности ООН по Ираку и открыто заявил, что «в дальнейшем он не намерен руководствоваться положениями Устава ООН, регламентирующими применение силы». Что и требовалось доказать. Таким образом, нормы международного права были попраны, а если попираются основополагающие принципы, то рушится все здание международного права. Майкл Гленнон считает, что это свидетельствует о позитивной тенденции: коль скоро США выступают лидером «просвещенных государств», американское руководство должно противодействовать любым попыткам ограничения своей свободы в использовании силы^{20}.

Просвещенный лидер также волен менять правила игры по собственному желанию. Когда после вторжения вооруженных сил США в Ирак, американцы не смогли обнаружить подтверждения главной причины необходимости военной операции — следов оружия массового поражения — в тональности риторики администрации США исчезла «абсолютная уверенность» в том, что иракская угроза требовала незамедлительного военного вмешательства. Однако тут же появилась уверенность в том, что справедливость американских притязаний «оправдывает найденное оборудование, которое потенциально могло быть использовано для создания оружия». Высокопоставленные лица в правительстве «предложили прояснить смысл противоречивого понятия „превентивные военные действия“», обосновывающего право Вашингтона на использование военной силы «против любой страны, обладающей какими-либо запасами смертоносного оружия». Пересмотр значения этого термина предполагает, что «правительство США предпримет меры против враждебно настроенных, имеющих явное намерение и возможности создания [оружия массового поражения]^{21}.»

В принципе любая страна обладает потенциалом и возможностью производства оружия массового поражения, и в действиях любого государства можно углядеть злой умысел. Наиболее значимым следствием пересмотра прежней аргументации необходимости вторжения в Ирак стала дальнейшая ликвидация каких-либо ограничений на использование военной силы. Главной задачей грандиозной имперской стратегии было устранение всяческих сдерживающих факторов «могущественного статуса и престижа США». Процитированные слова не принадлежат ни Дику Чейни, ни Дональду Рамсфельду или какому-либо другому политику-реакционеру, работавшему над созданием Стратегии национальной безопасности в сентябре 2002 года. Они прозвучали из уст авторитетного либерального функционера от власти Дина Ачесона в 1963 году. Он выступал в защиту санкций США против Кубы, отдавая себе отчет в том, что балансирование мира на грани ядерной катастрофы за несколько месяцев до этого в немалой степени было спровоцировано проводимой Вашингтоном кампанией международного террора, целью которой была «смена режима» на Кубе. Он также не мог не знать, что данная кампания продолжилась сразу после преодоления Кубинского кризиса. Тем не менее он заверил Американское сообщество международного права, что нет никакой «правовой коллизии» в том случае, когда США дают отпор попыткам подорвать их «авторитет, положение и престиж».

Доктрина Ачесона была впоследствии взята на вооружение администрацией президента Р. Рейгана, который между тем представлял противоположное политическое крыло. Эта доктрина пригодилась администрации Р. Рейгана в тот момент, когда она оспаривала юрисдикцию Международного суда по делу о нападении США на Никарагуа. Также, когда она проигнорировала решение суда о прекращении противоправных действий, когда дважды накладывала вето на резолюции Совета Безопасности ООН, подтверждающие правильность предыдущих судебных решений и призывающие все государства соблюдать нормы международного права. Советник по правовым вопросам Государственного департамента США Абрахам Соуфаэр объяснил, что «нельзя рассчитывать на то, что весь мир станет разделять нашу позицию», и именно «это большинство в лице мирового сообщества часто вступает в спор с США по наиболее важным вопросам». Поэтому мы, в свою очередь, должны «оставить за собой право решать», какие вопросы «относятся к сфере исключительной компетенции США». В данном конкретном случае к исключительной компетенции относились вопросы применения военной силы против Никарагуа, что было квалифицировано Международным судом как «незаконное применение силы» — проще говоря, международный терроризм^{22}.

Пренебрежительное отношение к нормам международного права и международным институтам достигло своего апогея в период президентства Р. Рейгана и Дж. Буша-старшего — представителей первой волны современной правящей элиты США. Их последователи продолжали заявлять, что США оставляют за собой право «предпринимать односторонние действия в случае необходимости», включая право «одностороннего применения военной силы» в целях защиты таких жизненных интересов, как «обеспечение неограниченного доступа на главные рынки мира, к источникам энергии и стратегическим ресурсам»^{23}. В то же время сложившаяся позиция американского руководства не представляла нечто кардинально новое.

Основные принципы великой имперской стратегии, родившейся в сентябре 2002 года, были заложены в самом начале Второй мировой войны. Еще до вступления США в войну аналитики американского правительства обосновали необходимость достижения «незыблемого главенствующего положения» в послевоенной системе международных отношений. В этой связи они предложили действовать таким образом, чтобы ограничить суверенную волю любых стран, способных помешать претворению в жизнь американских планов глобального переустройства. Впоследствии они пришли к выводу, что «важнейшим условием» достижения этих целей было «ускоренное выполнение программ перевооружения». Как тогда, так и сейчас это остается главным элементом единой системы мер для достижения военного и политического превосходства США. В то время амбиции американского руководства простирались на «весь мир за пределами германской сферы влияния, который должен был развиваться под эгидой США. Эта часть света должна была составить „великое пространство“», включающее страны Западного полушария, бывшие колонии Британской империи и регион Дальнего Востока. Вскоре поражение Германии стало очевидным, и имперские аппетиты США простерлись на весь Евроазиатский континент^{24}.

Эскизно обрисованные здесь прецеденты обнаруживают ограниченность выбора альтернатив у американского руководства при планировании действий. Основой политики является достаточно стабильная институциональная структура государственной власти США. Полномочия принятия политических решений в вопросах экономики сильно централизованы. Джон Дьюи едва ли преувеличивал, когда сформулировал свое понимание политики как «тени, отброшенной на общество». Вполне естественно, что государственная политика должна быть направлена на создание системы международных связей, открытой для американских компаний и подчиняющейся политическому воздействию США. Необходимо минимизировать риски и исключить любые возможности конфликтов^{25}. Нужно особенно бдительно относиться к стремлениям отдельных стран развиваться самостоятельно, ведь эти желания могут «стать заразительным примером для окружающих и способны распространяться, как вирус». В послевоенной политике США это было главным лейтмотивом, который в период холодной войны скрывался под различными предлогами и отговорками, используемыми, в свою очередь, для достижения конкретных целей двух соперничающих сверхдержав.

Основные задачи глобального доминирования, сформулированные в послевоенный период, сохранили свою актуальность и по сей день. Среди них — сдерживание других центров мирового влияния «в рамках существующей системы миропорядка», установленной США; поддержание контроля над основными источниками энергии в мире; предотвращение нежелательных крайних проявлений национализма; преодоление последствий «кризисов демократии», источником которых является маргинализованная часть американского общества. Эти задачи предполагают различные формы реализации, особенно в сложных условиях переходных периодов: перестройка мировой экономической системы, начавшаяся в 1970 году; упадок развития единственной противостоящей сверхдержавы и скатывание ее до квазиколониального уровня двадцатилетней давности; террористические угрозы для США с начала 1990-х годов, вылившиеся в шокирующий ужас 11 сентября 2001 года. Постепенно тактика своевременного реагирования на эти изменения совершенствовалась с учетом новых вызовов и сдвигов в международной ситуации, что сопровождалось усовершенствованием средств военного воздействия. Многие участники международных отношений, и без того находящиеся в тяжелом положении, оказались на грани полного краха.

Тем не менее, обнародование в 2002 году великой имперской стратегии стало для всех опасным сигналом. Ачесон и Соуфаэр описывали лишь общие направления политики и не выходили в своих наблюдениях за рамки американской элиты. Их мысли были известны только специалистам и тем, кто читал диссидентскую литературу. Остальные находились в неведении в соответствии с афоризмом Фукидида: «Большие государства поступают так, как вздумается, а малые государства — так, как им велит необходимость». В заявлениях Д. Чейни, Д. Рамсфельда, К. Пауэлла и их окружения, напротив, провозглашается курс на достижение несокрушимого глобального превосходства, которое предполагает более жесткие меры, чем прежде, и опирается на применение силы в случае необходимости. Эти политики, в отличие от своих предшественников, хотят быть услышанными и прилагают массу усилий, чтобы во всем мире ни у кого не осталось сомнений в серьезности их намерений. В этом заключается существенная разница.

Провозглашение великой имперской стратегии было воспринято как зловещий знак на пути развития международных отношений. Однако для сверхдержавы не достаточно просто провозгласить новую концепцию политического действия. Совершенно необходимо, чтобы такая концепция была закреплена в качестве нормы международного права посредством осуществления показательных действий. Известные специалисты и общественные деятели с полной ответственностью заявляют, что право является подвижным органичным инструментом и новая форма вполне может служить руководством к действию. Как только была обнародована новая имперская стратегия, военная пропаганда стала будировать милитаристские настроения в обществе для поддержания кампании против Ирака. Тогда начали свой отсчет промежуточные выборы в Конгресс США. Такое совпадение мы уже отмечали раньше, обратите внимание на этот факт — в дальнейшем мы к нему еще вернемся.

Объект превентивной атаки должен отвечать некоторым требованиям:

Ирак подходит по всем параметрам. Первые два требования очевидны, а третье легко достижимо. Всего лишь необходимо повторять пламенные высказывания Буша, Блэра и их соратников: диктатор Хусейн «создает одно из самых страшных средств уничтожения. Его цель — доминировать, запугивать и осуществлять нападения». Он уже применял это оружие для уничтожения целых деревень на территории Ирака, в результате чего остались тысячи убитых и тысячи ослепленных, обездоленных людей. Если это не проявление зла, тогда «что же мы называем злом?»^{26}.

В ежегодном послании президента США Конгрессу, в январе 2003 года, выразительные слова порицания, произнесенные им, прозвучали довольно искренне. Безусловно, те, кто увеличивает страдания людей, не должны оставаться безнаказанными. К их числу относится и сам глашатай благородных призывов, а также его сторонники, которые осознанно отдали свои предпочтения человеку, чьи злодеяния очевидны.

Поражает легкость, с которой при перечислении наиболее тяжких преступлений Саддама Хусейна оказались скрыты важнейшие слова: «Не обращая ни на что внимания, мы продолжали поддерживать репрессивный режим, так как нам было все равно». Похвалы и поддержка сменились осуждением после того, как иракский диктатор совершил по-настоящему серьезное преступление: не выполнил (или, возможно, не совсем понял) приказы, вторгшись в Кувейт в 1990 году. Наказание — кого оно постигло — оказалось суровым. Однако сам тиран уцелел и в дальнейшем еще более укрепил свои позиции в результате введения его бывшими друзьями режима санкций против Ирака. В сентябре 2002 года, с приближением момента, когда должна была состояться демонстрация новой нормы о нанесении превентивных ударов, советник президента по национальной безопасности Кондолиза Райс предупредила, что следующим подтверждением намерений Саддама Хусейна может стать нанесение ядерного удара, предположительно, по Нью-Йорку. Соседи Ирака, в том числе представители израильской разведки, отмели данные подозрения, которые позже были опровергнуты и в результате работы международной инспекции ООН. И все же официальный Вашингтон продолжал настаивать на своем.

С самого начала милитаристской пропаганды заявлениям американских властей явно недоставало правдоподобия. По словам одного из сотрудников правительства США, с двадцатилетним стажем службы в разведке, «руководство страны способно на любую ложь… для выполнения своих важных задач в Ираке». Вашингтон препятствует работе международной инспекции, поскольку опасается, что она ничего не обнаружит, считает он. Как отмечают два ведущих специалиста в области международных отношений, заявления президента по поводу угрозы, исходящей от Ирака, стоит рассматривать как откровенные попытки запугать американское общество, чтобы заручиться его поддержкой. Это стандартная процедура. Вашингтон до сих пор отказывается предоставить доказательства своих заявлений 1990 года о том, что на границе Саудовской Аравии была сконцентрирована большая группировка иракских войск. Эти заявления, ставшие предлогом для начала военных действий в Персидском заливе в 1991 году, получили моментальное опровержение в результате проведенного одним из журналов расследования, но никакого действия это не возымело^{27}.

Обоснованно или нет, но президент и его окружение, в их стремлении публично обвинить Саддама Хусейна в причастности к терактам 11 сентября 2001 года, распространили самые мрачные предупреждения о зловещей угрозе, которая исходит от Хусейна, как для безопасности самих США, так и для всего региона. Масштабная пропагандистская кампания в СМИ достигла ожидаемых результатов. В течение нескольких недель около 60 процентов американских граждан стали воспринимать Саддама Хусейна как «источник непосредственной опасности для США», которую необходимо устранить в кратчайшие сроки. К марту почти половина американского населения была убеждена, что Хусейн принимал участие в подготовке атак 11 сентября и что среди террористов на борту угнанных самолетов были граждане Ирака. Поддержка военных действий во многом была обусловлена именно этими убеждениями рядовых американцев^{28}.

За пределами США, по мнению зарубежной прессы, публичная дипломатия «потерпела провал». «Внутри США ее усилия позволили успешно соединить в сознании населения посттравматические переживания от событий 11 сентября с необходимостью проведения военной операции в Ираке… Около 90 процентов американцев считают, что С. Хусейн осуществлял поддержку и был пособником террористических групп, которые планировали проведение силовых акций против США». Политолог Анатоль Ливен отмечал, что американцы были «одурачены пропагандистской кампанией, не имевшей аналогов в истории демократических стран в мирное время»^{29}. В результате пропагандистской акции в сентябре 2002 года президент Буш получил подавляющее число голосов на выборах, так как избиратели, в ужасе перед зловещим врагом, отринув свои первоочередные нужды, отчаянно сплотились под эгидой действующей власти.

Публичная дипломатия позволила моментально заворожить Конгресс. В октябре конгрессмены предоставили президенту право начать военную операцию «в целях обеспечения национальной безопасности США от неминуемой угрозы, исходящей от Ирака». Это повтор уже известной истории. В 1985 году президент Р. Рейган объявил чрезвычайное положение, которое затем продливалось каждый год, в связи с тем что «политика и действия правительства Никарагуа представляли чрезвычайную угрозу национальной безопасности и внешнеполитическим интересам США». В 2002 году американская нация опять теряла сознание от страха, на сей раз по вине Ирака.

Еще одним триумфом публичной дипломатии во внутренней политике стало выступление президента США на палубе авианосца «Авраам Линкольн» 1 мая 2003 года, когда он «в неподражаемом рейгановском стиле подвел итоги шестинедельной войны». Он открыто заявил — без опасений скептических комментариев из США — о своей значимой победе в войне с терроризмом, которая стала возможной благодаря «устранению одного из союзников „Аль-Каиды“»^{30}. При этом абсолютно не важно, что предположение о связи Саддама Хусейна с Усамой бен Ладеном — на самом деле двух злейших врагов — основано на малоубедительных доказательствах и неоднократно опровергалось компетентными специалистами. Также не важна причинная связь между нападением на Ирак и угрозой террористических атак: нападение усилило угрозу, что неоднократно прогнозировалось. Это, вероятно, стало причиной еще большего затягивания войны с терроризмом, так как способствовало резкому пополнению рядов сторонников «Аль-Каиды»^{31}.

Активное использование мер пропаганды продолжилось и после окончания военной операции в Ираке. После того как все попытки обнаружить следы оружия массового поражения на территории этой страны с очевидностью провалились, треть граждан США все же считали, что американские вооруженные силы нашли оружие массового поражения, и более 20 процентов полагали, что иракская сторона использовала его в ходе конфликта^{32}. Возможно, это обычная реакция панически напуганных людей в результате многолетней интенсивной пропаганды, направленной на «приручение великого чудовища».

Тезис о «неподражаемом рейгановском стиле», скорее всего, относится к громкому высказыванию Р. Рейгана о том, что США мужественно выстояли «перед лицом колоссальной угрозы, вызванной Гренадой». Проницательные комментаторы отметили, что пафосное выступление президента Буша на американском военном корабле «Авраам Линкольн» было тщательно спланировано как «мера агитации в преддверии подготовки к выборам в 2004 году». В ее основу, по мнению экспертов Белого дома, «должна быть положена тематика национальной безопасности, а ключевым событием должно стать свержение Саддама Хусейна». Для усиления эффекта начало официальной кампании было отложено до середины сентября 2004 года, чтобы Республиканская партия на своем съезде в Нью-Йорке смогла чествовать великого полководца. Ведь он в одиночку спас американский народ от повторения теракта 11 сентября благодаря успешной военной операции в Ираке. Главный политтехнолог Республиканской партии Карл Роув пояснил, что при проведении предвыборной кампании будет всячески подчеркиваться, что в Ираке была одержана не окончательная победа, а выиграна лишь битва. Это одно из «многих важных достижений в длительной и крупномасштабной войне против терроризма, — убежден Роув или, может, только предполагает — которая не закончится в день выборов в 2004 году»^{33}, а будет иметь дальнейшее продолжение.

К сентябрю 2002 года наступил момент, когда все необходимые условия для применения новой нормы международного права были достигнуты: Ирак был беззащитен, представлял чрезвычайную важность и вместе с тем серьезную угрозу безопасности США. Конечно, с самого начала нельзя было ручаться, что все пойдет, как планировалось. Однако исход войны был практически предрешен, по крайней мере, неудачный исход операции казался маловероятным. Превосходство США в военной моще было настолько неоспоримо, что достижение молниеносной победы не вызывало сомнений, а вытекающие из этого гуманитарные проблемы можно было списать на Саддама Хусейна. Если же всплывут какие-то неприятные факты, никто не станет вникать в их суть, а причины, их породившие, останутся незамеченными, во всяком случае, пока тайное не станет явным. Победители не обнаруживают своих преступлений, о них известно мало, хотя здесь бывают свои исключения. Оценки количества погибших в военных действиях США в Индокитае до сих пор колеблются в пределах нескольких миллионов человек.

Этот же принцип лег в основу военных трибуналов после Второй мировой войны. Осуждению подлежали только военные преступления и преступления против человечества, которые были совершены противниками союзных сил. Так, к примеру, из числа преступлений исключалось уничтожение гражданских городских кварталов. В дальнейшем данный принцип использовался на военных трибуналах, но применялся исключительно к побежденным врагам для усиления степени их вины на фоне освободительных сил.

После того как было объявлено об успехе военной операции в Ираке, широкое распространение получило мнение о том, что одной из главных причин этой войны было желание, чтобы грандиозная имперская стратегия США получила широкое признание. Газета «Нью-Йорк таймс» писала: «Обнародование Стратегии национальной безопасности явно свидетельствовало о том, что Ирак станет экспериментальной площадкой для новых принципов американской внешней политики и далеко не единственной». «Ирак сделали „чашей Петри“[2], в которой развернулся эксперимент по внедрению превентивной политики». Один высокопоставленный американский чиновник заявил следующее: «При необходимости мы без колебаний предпримем односторонние действия и воспользуемся нашим правом наносить превентивные удары в целях самообороны», учитывая, что соответствующая норма уже применяется. «Наглядный характер действий [в Ираке] отмечался наблюдателями во всем мире», — считает исследователь истории Ближнего Востока Гарвардского университета Роджер Оуэн. Народам различных стран и их политическим элитам придется скорректировать свои представления о системе международных отношений, «которая отныне ориентирована не на решения ООН и нормы международного права, а на навязанную позицию» Вашингтона. Активная милитаристская политика США заставляет другие страны «пренебрегать собственными интересами» в угоду соблюдения «приоритетов американской национальной политики»^{34}.

Потребность в демонстрации силы для «поддержания собственной значимости» в глазах мировой общественности ставила под угрозу срыва проведение военной операции в Ираке. Газета «Файненшиал таймс» опубликовала хронологическое описание этапов принятия решения о начале военной операции в Ираке вплоть до середины декабря 2002 года, когда Ирак передал в ООН декларацию о состоянии собственного вооружения. «Складывалось впечатление, что чиновников из Белого дома ввели в заблуждение», — отмечал один специалист, тесно сотрудничавший с Советом по национальной безопасности США, после того как 8 декабря декларация иракских властей была опубликована. «Неумелый, никудышный диктатор одурачил самого президента США. Это вызвало настоящую ярость Белого дома. Это был рубеж, за которым не оставалось возможности для дипломатического решения вопроса»^{35}. Все, что последовало за этим, было не более чем дипломатическим театром теней, в то время как войска уже занимали свои позиции.

По мере того как США стали переходить от обсуждения своей грандиозной имперской стратегии к практическому ее применению, новый принцип нанесения превентивного удара прочно вошел в арсенал средств американской внешней политики. Теперь США могли обратиться к разрешению более трудных конфликтов. В действительности, существовало множество привлекательных вариантов: Иран, Сирия, регион Анд и ряд других. Перспективы участия США в этих конфликтах зависят в значительной мере от того, насколько возможно сдерживание и подавление «второй супердержавы»[3].

Необходимо более подробно описать различные формы утверждения норм международного права. В этой связи наибольшее внимание необходимо уделить тем способам, которые приводят к достижению желаемого результата силой оружия и веры. Ярким проявлением того, как утверждается принцип власти сильнейшего, стала широко провозглашенная на исходе тысячелетия «нормативная революция». После нескольких неудач вначале 1990-е годы прошли под лозунгом проведения гуманитарных интервенций. Новое право вторжения на территорию государства в интересах соблюдения гуманитарной безопасности утверждалось благодаря мужеству и альтруизму США и их союзников. Особенно это было заметно в Косово и Восточном Тиморе — двух самых вожделенных объектах притязаний США. Бомбардировки Косово в глазах лидеров различных стран были восприняты как окончательное утверждение нормы использования военной силы в обход решений Совета Безопасности ООН.

Возникает простой вопрос: почему 1990-е считаются «десятилетием гуманитарных интервенций», а не 1970-е? После Второй мировой войны в современной истории было два ярких примера использования сил, которые действительно способствовали прекращению чудовищных преступлений. В обоих случаях можно утверждать, что вторжение на территорию другого государства было обусловлено интересами самообороны. Это следующие примеры: вторжение Индии в Восточный Пакистан в 1971 году, положившее конец массовым убийствам и многим другим ужасам, творившимся там; в другом случае — приход вьетнамских сил в Камбоджу в декабре 1978 года позволил покончить с кровопролитным режимом Пол Пота, стремительно набиравшим силу в тот период. Ничего подобного не случалось в 1990-е годы под эгидой Запада. Соответственно, тех, кто не знает всей подоплеки, можно простить за то, что они не понимают, почему «новая норма» о применении силы в интересах гуманитарной безопасности не получила широкого распространения в 1970-х годах.

Это действительно трудно понять, хотя кажется, что причины довольно ясны. Дело в том, что по-настоящему успешные гуманитарные операции с применением вооруженных сил на территории других стран всегда осуществлялись «не теми» людьми, то есть не руками США. Более того, в обоих ранее приведенных эпизодах США категорически осуждали вторжение и немедленно предпринимали попытки наказать нарушителя спокойствия. В частности, Вьетнам подвергся нападению Китая, которое было инспирировано Вашингтоном, а впоследствии против Вьетнама был введен режим жесточайших санкций, а США и Великобритания тем временем напрямую предлагали поддержку изгнанному Вьетнамом из Камбоджи правительству «красных кхмеров». В связи с этим 1970-е годы не стали десятилетием гуманитарных интервенций, и никакие новые нормы международного права не могли появиться в то время. Очень многое позволяет понять единственная формулировка, содержащаяся в одном из первых судебных решений, которое единогласно было принято Международным судом в 1949 году:

В то время как западные державы предавались самолюбованию — они смогли в конце 1990-х годов ввести в обиход новую норму о государственной интервенции, весь остальной мир формулировал свои принципы в этом отношении. Любопытно проследить реакцию лидеров общества, к примеру, на то, как до официального оглашения причин бомбардировок Сербии в 1999 году Тони Блэр заявил, что, если бомбовые удары не будут нанесены, «репутация НАТО сильно пострадает». Это, в свою очередь, чревато значительной угрозой мировой безопасности. Казалось, что объекты беспокойства НАТО были не слишком воодушевлены необходимостью поддержания репутации тех, кто изничтожал их на протяжении сотен лет.

К примеру, Нельсон Мандела обвинял Тони Блэра в сознательном провоцировании нестабильности в мире. Он также критиковал Великобританию и США за игнорирование интересов других стран, за взятие на себя роль «мирового жандарма», что подтверждает их нападение на Ирак в 1998 году и на Сербию в 1999-м. В Индии — самой большой демократической стране в мире, которая, получив независимость, начала восстанавливаться после ужасных последствий периода британского правления, — усилия Б. Клинтона и Т. Блэра по поддержанию репутации НАТО, одновременно с укреплением международной безопасности, не встретили позитивной оценки. В то же время критические замечания индийских властей и общественности не были услышаны. Даже в Израиле — государстве-сателлите США по определению — претенциозность заявлений Клинтона-Блэра и целой толпы их израильских сторонников была просто-напросто высмеяна ведущими военными и политическими аналитиками. Они сочли такую политику проявлением устаревшего подхода «дипломатии канонерок», завуалированной «моральной добродетелью» и якобы существующими «угрозами миропорядку»^{37}.

С другой стороны, интересно проследить, как развивалось движение неприсоединения. Его представляли собравшиеся в апреле 2000 года на «Южном саммите» государства, на долю которых приходилось 80 процентов всего земного населения. Данная встреча стала ключевым событием в истории этих государств. На ней впервые одновременно собрались главы всех этих стран, которые помимо совместной подготовки детального критического доклада о неолиберальных социально-экономических программах, в совокупности называемых на Западе глобализацией, также категорически отвергли «так называемое „право“ на осуществление гуманитарной интервенции». Данная позиция была слово в слово озвучена на саммите неприсоединившихся стран, который прошел в феврале 2003 года в Малайзии^{38}. Вероятно, эти страны слишком хорошо научены горьким опытом прошедшей истории, чтобы довольствоваться пышными риторическими переливами, и за последние несколько веков порядком устали от «гуманитарных интервенций».

Было бы преувеличением сказать, что только наиболее сильным дано право устанавливать нормы подобающего, по их мнению, поведения. Этим правом обладают также их надежные государства-сателлиты. Преступления Израиля, такие как постоянные «точечные удары» по подозреваемым в террористической деятельности лицам, что, кстати, во всех прочих ситуациях сами израильтяне и их союзники называют «акциями террора», расцениваются как правомочные деяния. В мае 2003 года два ведущих правозащитника Израиля опубликовали «подробный список всех операций по ликвидации и описание самих ликвидированных израильскими спецслужбами объектов». Эти ликвидации проводились в ходе крупномасштабной контртеррористической операции «Интифада аль-Акса», проводимой с ноября 2000 года по апрель 2003 года. Используя официальные и неофициальные сведения, они обнаружили, что «Израиль осуществил не менее 175 подобных операций» — по одной каждые пять дней — уничтожив 235 человек, 156 из которых проходили как подозреваемые в совершении преступлений. «С болью в сердце мы признаем тот факт, что последовательные и широкомасштабные меры целенаправленной ликвидации граничили по своему охвату и характеру с преступлениями против человечества»^{39}.

Их оценка не совсем точна. Ликвидация признается преступлением в зависимости от того, кто ее осуществил. Эти действия могут быть оправданы как нежелательные события, если они совершены лояльным государством в целях самообороны. Они даже могут восприниматься как неизбежная данность для так называемого «международного партнера»^{40} мирового государства-гегемона, без ведома которого подобные действия не осуществляются. Международный гегемон (США) с большим энтузиазмом старался получить максимальные политические дивиденды от уничтожения израильскими спецслужбами подозреваемых в террористической деятельности, инцидента с ракетным ударом Израиля по целям на территории Йемена, в результате которого погибли пятеро гражданских лиц, оказавшихся вблизи от взрыва. Удар был «специально запланирован на октябрь… чтобы представить американского лидера во всеоружии накануне президентских выборов в США» и «наглядно продемонстрировать всем врагам, что произойдет с ними в скором будущем»^{41}.

Более ярким примером утверждения нового миропорядка является бомбардировка Израилем в июне 1981 года иракского реактора в г. Озирак. Изначально эта бомбардировка была осуждена как нарушение международного права. В дальнейшем, по мере того как Саддам Хусейн из перспективного союзника превращался в чудовищного изверга и злодея, оценки этих бомбардировок стали меняться (август 1990 года). Событие, казавшееся поначалу рядовым преступлением, впоследствии стало восприниматься как благородный поступок и серьезное препятствие на пути создания Хусейном ядерного оружия.

Однако утверждение нового порядка потребовало устранить некоторые нежелательные факты. Сразу после бомбардировок 1981 года территория, где размещались сооружения Озирака, была проинспектирована известным ученым-ядерщиком, руководителем кафедры физики Гарвардского университета Ричардом Вильсоном. Он пришел к выводу, что подвергшиеся бомбовому удару установки не были пригодны для выработки плутония, в чем Израиль обвинил Ирак, в отличие от израильского реактора Димона, который, по некоторым данным, произвел объем ядерного сырья, достаточного для создания нескольких сот атомных бомб.

Имад Хаддури, иракский физик-ядерщик, руководивший испытаниями реактора до бомбардировок, подтвердил результаты исследований своего американского коллеги Вильсона. Хаддури привел доказательства того, что реактор в Озираке был не пригоден для выработки плутония, однако после израильских бомбардировок в 1981 году руководство Ирака «приняло твердое решение наращивать свои программы вооружения». Он заключил, что Ираку потребовалось бы несколько десятилетий для того, чтобы получить сырье, пригодное для производства оружия, если бы в результате бомбардировок не произошло резкого ускорения реализации военных программ.

«Действия Израиля стимулировали решимость арабского мира наладить производство ядерного оружия, — считает Кеннет Уолц. — Атаки Израиля, отнюдь не способствовавшие ядерной демилитаризации Ирака, дали возможность последнему заручиться поддержкой некоторых арабских стран в продвижении своих ядерных программ в жизнь»^{42}.

Как бы там ни было, благодаря вторжению Ирака в Кувейт, десять лет спустя норма об осуществлении превентивного удара, утвержденная Израилем в 1981 году, прочно укоренилась. В случае если бы бомбардировки 1981 года действительно способствовали распространению оружия массового поражения, что не препятствовало авианалету и вряд ли послужило уроком того, какие бывают последствия применения силы в нарушение устаревших принципов международного права. Принципов, от которых нужно избавляться, поскольку «страна — мировой гегемон» продемонстрировала, что они не более чем пустые слова. В дальнейшем правительство США и его израильские подопечные и, вероятно, еще кто-либо, кто завоюет их благосклонность, могут использовать норму о превентивном действии по собственному усмотрению.

Грандиозная стратегия США охватывает все американское правовое поле. Здесь, как и во многих других странах, правительство не преминуло воспользоваться возможностью, поводом для которой послужил террористический акт 11 сентября, чтобы разобраться с проблемами в американском обществе. После терактов 11 сентября администрация Буша пользовалась правом объявлять различных лиц, включая граждан США, «пособниками врага», «подозреваемыми в терроризме». Их могли подвергать тюремному заключению без предъявления обвинений и предоставления им адвоката и возможности общаться с семьей до тех пор, пока в Белом доме не решат, что проводимая ими война с терроризмом успешна завершена — то есть на неопределенный срок.

Министерство юстиции Дж. Эшкрофта считает «вполне естественным, что того, кого задерживают с подозрением в пособничестве врагу, изолируют от общения с родственниками или с кем бы то ни было». Данные притязания исполнительной власти частично нашли поддержку некоторых судов, которые постановили, что «президент в военное время имеет полномочия содержать под стражей граждан США в течение неопределенного времени как пособников врага и отказывать им в праве на адвоката»^{43}.

Обращение с «пособниками терроризма», содержащимися американскими властями в военном лагере в Гуантанамо, на оккупированной до сих пор территории Кубы, вызвало большой протест со стороны правозащитных организаций и многих общественных деятелей, и даже одного из ревизоров Министерства юстиции США. Он подготовил резко критический доклад, которому не придали значения в его ведомстве. Вскоре после вторжения в Ирак всплыли материалы о том, в каких условиях содержались иракские заключенные. Им вставляли кляп в рот, связывали, надевали мешки на голову, избивали и «обращались, как с афганцами и другими заключенными в тюрьмы в заливе Гуантанамо на Кубе, где отношение к осужденным идет вразрез с нормами международного права», выражаясь мягко. Представители Красного Креста выразили решительный протест после того, как командование США отказало допустить их к военнопленным (нарушение Женевской конвенции), а также к гражданским заключенным^{44}. Более того, определение степени вины осужденных целиком и полностью зависело от желания США. Международным террористом могло быть признано любое лицо, которого США решат взять под стражу, без представления четких доказательств его вины^{45}.

Взгляд на проблему Министерства юстиции США стал более понятным после того, как в результате утечки информации общественности стали известны факты о тайных намерениях американских властей, которые нашли свое отражение в документе «Закон об усилении мер безопасности на территории США от 2003 года». «Эта „новая попытка ущемления наших гражданских прав“ значительно расширяет полномочия государственной власти, — писал профессор права Йельского университета Джек Бэлкин. — Эти инициативы подрывают конституционные права граждан, поскольку наделяют государство правом аннулировать гражданство на основании обвинения в обеспечении „материальной поддержки“ какой-либо из структур, внесенных Генеральным прокурором США в черный список террористических организаций». Даже если обвиняемый в подобного рода правонарушении не имел представления о том, что организация, которую он поддерживает, внесена в черный список. «Двухдолларовые пожертвования Исламской благотворительной организации, по мнению Генерального прокурора, являются пособничеством терроризму, — пишет Бэлкин, — и по этой причине вас могут выдворить из страны на следующем же самолете».

Согласно концепции, «намерение аннулировать гражданство не обязательно должно быть выражено словесно, а может быть мотивировано, исходя из поведения обвиняемого, обосновано Генеральным прокурором, чьи утверждения мы должны принимать на веру». В этой связи возникают параллели с мрачной картиной периода генерала Макартура, однако эти предложения гораздо более кардинальны по своей сути. Новая концепция мер по укреплению безопасности США расширяет возможности для осуществления наблюдения за гражданами без соответствующего судебного решения, разрешает тайные аресты и сдерживает возможности гражданского надзора за действиями властей. Этот момент представляет особенную важность для реакционно настроенных рядовых функционеров режима Буша-младшего. «Нет ни одной нормы гражданского права — включая драгоценное право на гражданство — которую данная администрация не нарушила бы для обеспечения беспрецедентной системы мер контроля над жизнью американского общества», — приходит к заключению Бэлкин^{46}.

Говорят, что у президента Дж. Буша-младшего стоит на столе подаренный его другом Тони Блэром бюст Уинстона Черчилля. Вот некоторые слова, принадлежащие Черчиллю, которые он бы, вероятно, мог высказать в отношении американской политики:

Полномочия, которые требует для себя администрация Дж. Буша, выходят далеко за рамки описанной Черчиллем одиозной политики. Его предупреждения о злоупотреблениях исполнительной властью с целью сбора информации и осуществления превентивных мер были сделаны в 1943 году. В то время перед Великобританией стояла угроза подчинения одной из самых смертоносных машин массового поражения за всю историю человечества. Быть может, у кого-нибудь из Министерства юстиции однажды появится желание поразмыслить над высказываниями человека, чей образ предстает перед глазами их лидера каждый день.

Американская академия гуманитарных и точных наук в своем критическом обзоре обращает внимание на то, что грандиозная имперская стратегия успешно обходится без «главенства международного права в качестве базового элемента любой политики». В обзоре отмечается, что в тексте Стратегии национальной безопасности нет ни единого упоминания о международном праве или об Уставе ООН. «Главенство закона над силовыми методами, будучи лейтмотивом внешней политики США с момента окончания Второй мировой войны», напрочь отсутствует в новой стратегии действий. Также практически перестали существовать международные организации, «которые занимались расширением правового поля. Их деятельность была направлена на ограничение наиболее сильных государств и в равной степени на предоставление возможности заявить о себе слабым странам». Отныне утверждено право силы, и США намерены использовать это право, как им заблагорассудится.

Аналитики полагают, что стратегия действий Вашингтона усилит «решимость его врагов действовать [в ответ на растущее у них] негодование от очевидного запугивания со стороны США». Они будут стремиться найти наиболее «дешевые и простые способы, чтобы использовать уязвимые места этой страны», коих имеется в достатке. Неглубокое осознание аналитиками Буша данных фактов подтверждается и тем, что в тексте Стратегии национальной безопасности содержится лишь одно предложение об усилении мер контроля вооружений, к которым у представителей администрации президента сформировано устойчивое чувство неприязни^{48}. Два специалиста в области международных отношений описывают в журнале Академии гуманитарных и точных наук планирование «затяжной конфронтации, а не поиска политических компромиссов» как «провокационную тактику по своей сути». Они предупреждают, что «явная ориентация США на открытую военную конфронтацию, откровенно преследующую национальные интересы, чревата огромной опасностью»^{49}. Несмотря на различные индивидуальные цели, в этом отношении мнения многих сторон совпадают.

Выводы, которые были сделаны в аналитическом обзоре Американской академии гуманитарных и точных наук относительно превосходства закона над силой в политике США, требуют серьезных оговорок. После окончания Второй мировой войны правительство Соединенных Штатов стало применять стандартную для сверхдержавы схему действий, используя силу, а не законные средства, когда это выгодно для «национального интереса». При этом термин «национальный интерес» понимался как совокупность частных интересов различных американских групп, способных влиять на формирование политического — курса. Для англо-американской культуры это банальная ситуация, которая своими корнями уходит во времена А. Смита. Он жестко осуждал «торговцев и держателей мануфактур» Англии, которые, по сути, были основными вдохновителями политики и делали все возможное, чтобы их интересы добросовестно соблюдались, вне зависимости от того, какие «плачевные» последствия такая политика могла иметь, включая жертвы их «дикой несправедливости» как в Англии, так и за ее пределами^{50}. Выясняется, что опыт прошлого мало чему научил современных политиков.

В 1992 году позицию американской элиты в отношении ООН ярко выразил Френсис Фукуяма, проработавший в Государственном департаменте США при президенте Р. Рейгане и Дж. Буше-старшем: ООН — «в высшей степени полезный инструмент политики односторонних действий, и, вероятно, в дальнейшем такая политика будет проводиться в жизнь преимущественно посредством ООН». Его прогноз подтвердился, возможно, из-за того, что он был основан на понимании определенной тенденции в деятельности этой организации. В тот период расстановка сил в мировой политике была такова, что ООН, сразу после ее создания, неизбежно стала инструментом внешней политики США. Появление организации было встречено с восхищением, однако в последующие годы неприязнь по отношению к ней со стороны политических элит неуклонно возрастала. Перемена в восприятии отразилась на процессе деколонизации. Он приоткрыл возможность установления «тирании большинства»: запросы и чаяния поступают только из главных центров политической власти, которые на деловых пресс-конференциях часто называют «фактическим мировым правительством властителей мира»^{51}.

Когда ООН не справляется с ролью «проводника односторонней политики США», ее перестают воспринимать всерьез. Подтверждением этому служат и официальные записи о решениях, в процессе принятия которых было использовано право вето. С 1960-х годов США несомненно лидировали в использовании права вето при голосовании резолюций Совета Безопасности по самому широкому кругу вопросов, даже в случаях обращений к государствам о соблюдении норм международного права. Великобритания занимала в этом отношении второе место, затем шла Франция и, наконец, с большим отрывом, СССР. Приведенные данные о США не совсем точны вследствие того, что колоссальное влияние этой страны часто вынуждало принимать более мягкие формулировки, против которых они выступали, или же вообще снимать с повестки рассмотрения важнейшие вопросы, как это было в случае военных действий США в Индокитае. Это лишь наиболее значимый пример в мировом масштабе из многих других.

Саддама Хусейна правомочно обвиняли в отказе подчиняться многочисленным резолюциям Совета Безопасности, хотя мало говорится о том, как сами США отклоняли данные резолюции. Среди наиболее важных отклоненных постановлений — Резолюция № 687, направленная на снятие санкций с Ирака после подтверждения его согласия принять условия Совета Безопасности ООН, а также предполагающая меры по уничтожению оружия массового поражения и пусковых установок на всем Ближнем Востоке (Статья 14 этой резолюции содержала приложение по Израилю). Для США Статья 14 являлась абсолютно неприемлемой и вследствие чего была снята с рассмотрения.

Сразу же после этого президент Буш I и его госсекретарь Джеймс Бэйкер объявили, что США намерены отклонить условия Резолюции № 687, препятствуя тем самым любому «смягчению санкций, пока у власти находится Саддам Хусейн». Президент Б. Клинтон занял аналогичную позицию. Его госсекретарь Уоррен Кристофер в 1994 году написал, что уступки, на которые намерен идти Ирак, не являются «достаточным основанием для снятия эмбарго». Тем самым, как заметил Дилип Хиро^{52}, «США в одностороннем порядке изменили правила игры». Использование США инспекции ООН для шпионажа на территории Ирака дискредитировало проведение международных инспекций. Их деятельность была свернута иракскими властями после нанесения Великобританией и США бомбового удара по Ираку в 1998 году, несмотря на протесты ООН. Вероятные результаты данных инспекций достоверно известны только главным идеологам всех участвовавших в данном процессе сторон. Общеизвестно, что разоружение посредством международных инспекций не входило в планы США и Великобритании, а также, что обе воюющие страны ни в коем случае не согласятся исполнять соответствующие резолюции ООН.

Некоторые наблюдатели отмечают, что именно Израиль занимает лидирующее положение в списке тех стран, которые нарушают международные резолюции. Турция и Марокко, поддерживающие США, каждая нарушили больше резолюций Совета Безопасности ООН, чем Ирак. Эти решения ООН касались особенно важных вопросов: акций агрессии, противозаконных действий и проявлений жестокости в период военных оккупаций, растянувшихся на десятилетия, случаев откровенного нарушения Женевских конвенций (военные преступления — в терминологии правовой системы США), а также ряда других вопросов гораздо более серьезного характера, чем неполное разоружение. В резолюциях ООН по Ираку содержатся обвинения в репрессиях иракского населения, и в этом отношении факты о политике Саддама Хусейна ужасают. Однако эта проблема является второстепенной, подтверждением чему служит поддержка тогдашним политическим руководством США Хусейна в войне с Ираном, в ходе которой он совершил самые свои страшные злодеяния. Резолюции, принятые в отношении Израиля, не подпадают под действие Главы VII Устава ООН, предполагающей применение военных санкций, хотя любое подобное решение США моментально бы заблокировали.

Использование права вето вносит в дискуссию о несоблюдении Ираком резолюций Совета Безопасности ООН еще один оставшийся без внимания аспект. Ясно, что, если бы Ирак располагал правом вето, его действия не шли бы вразрез ни с одной из резолюций этой организации. Очевидно, что в любой серьезной дискуссии о неподчинении решениям Совета Безопасности ООН право применения вето является крайней формой неуважения к решениям ООН. Однако такое вряд ли возможно из-за предсказуемой реакции, которая последует автоматически.

Вопросы использования права вето жарко обсуждались в ходе подготовки операции в Ираке. Франция подверглась самой жесткой критике за свои угрозы заблокировать принятие решения о введении военных санкций против Ирака. «Они говорят, что наложат вето на любое решение, направленное на то, чтобы призвать Саддама к ответу», — заявил Буш-младший с характерной для него прямотой, когда выдвигал ультимативные условия Совету Безопасности 16 марта 2003 года. В его словах было много злости по поводу позиции Франции, и он решительно высказывался за то, чтобы проучить страну, не исполняющую приказы из Кроуфорда, штат Техас. В целом опасность того, что кто-то другой может применить право вето, вызывает скандал, обнаруживая «крах дипломатических усилий» и никчемность действий ООН. Вот одно, случайно выбранное мной из множества других, высказывание: «Если государствам с незначительным политическим влиянием удастся использовать Совет Безопасности ООН в качестве противовеса американской политике посредством процедур голосования, выступлений и публичных обращений, то они в дальнейшем смогут подорвать легитимность и доверие к данному международному институту», — считает Эдвард Лак, директор Центра по изучению международных организаций Колумбийского университета^{53}. Вошедшее в повседневную практику использование непререкаемым мировым лидером права вето в целом остается без внимания и должной оценки, напротив, время от времени слышны приветственные возгласы, которые как будто свидетельствуют о принципиальности позиции готового ко всему Вашингтона. Однако это может подорвать легитимность и авторитет ООН.

В таком случае не стоит удивляться, когда высокопоставленные сотрудники администрации Дж. Буша заявляют, как это было в октябре 2002 года, что «нам не нужен Совет Безопасности» и, «если же он стремится сохранить свое положение, необходимо предоставить США объем полномочий». Он должен быть сопоставим с тем, что был недавно предоставлен американским властям Конгрессом США, то есть право свободно использовать военную силу. Данная позиция была сформулирована президентом совместно с госсекретарем США К. Пауэллом, который от себя добавил: «Очевидно, что Совет Безопасности всегда может выступать с обсуждениями любого рода», но мы в то же время «имеем полное право делать то, что считаем необходимым». Вашингтон одобрил внесение резолюции в Совет Безопасности (Резолюция ООН № 1441), при этом не оставив и тени сомнения, что ее осуществление полностью бессмысленно. Как отмечали международные наблюдатели, «невзирая на дипломатические реверансы, господин Буш четко дал понять, что он рассматривает данную резолюцию как достаточное основание для начала операции против Ирака, в случае если господин Хусейн станет медлить». «Несмотря на то что Вашингтон намерен провести консультации с членами Совета Безопасности, он не считает необходимым заручиться их поддержкой». Вслед за высказываниями К. Пауэлла управляющий делами Белого дома Эндрю Кард пояснил, что «ООН может созывать заседания и проводить различные дискуссии, но у нас нет необходимости дожидаться их одобрения»^{54}.

Стремление администрации президента Соединенных Штатов продемонстрировать подобающее уважение к мировому общественному мнению, выраженное в попытках объяснить побуждающие мотивы своих действий, стало отчетливо заметным через несколько месяцев после заявлений К. Пауэлла в Совете Безопасности о начале военной операции в Ираке. «Представители правительства США настаивали, чтобы выступление Пауэлла не расценивалось как элемент для привлечения сторонников силового решения иракского вопроса», — писала зарубежная пресса. Один официальный представитель США заявил, что «правительство не намерено втягивать себя в процедуру согласования по второй резолюции, так как ему это совсем не нужно… Если другие члены Совета Безопасности хотят к нам присоединиться, мы можем ненадолго задержаться, чтобы они смогли поставить свою подпись, где надо… но не более того»^{55}. Вашингтон дал всем понять, что принял решение использовать силу; озадаченное мировое сообщество может лишь попытаться «догнать» США и присоединиться к антииракской кампании или, в противном случае, испытать тяжелые последствия, которые постигнут всех, кто, согласно формулировке президента Буша, оказался на стороне террористов.

Вскоре после этих событий состоялась встреча Дж. Буша и Т. Блэра, а также присоединившегося к ним премьер-министра Испании Хосе Мария Аснара. На этой встрече они повторно выразили свое неуважение к нормам международного права и международным организациям. По сути, они выдвинули Совету Безопасности ООН ультиматум: подчинись нашему решению в двадцать четыре часа, или мы осуществим вторжение в Ирак и установим там режим, который считаем необходимым, без твоей бессмысленной печати одобрения, и мы непременно сделаем так — вне зависимости от того, решит семья Саддама Хусейна покинуть страну или нет. Буш заявил, что вторжение легитимно, так как США обладают суверенным правом использовать силу для обеспечения национальной безопасности, угрозу которой представляет Ирак, как во главе с Саддамом, так и без него. ООН утратила былую значимость, так как «не справилась со своими обязанностями», то есть не подчинилась приказам Вашингтона. США будет «восстанавливать попранную справедливость в мире», даже если весь мир выступит с единым решительным протестом против этого^{56}.

Вашингтону стоило немалых трудов показать мировой общественности всю несостоятельность официальных деклараций. На пресс-конференции 6 марта Дж. Буш-младший заявил, что «ответа требует всего один-единственный вопрос: действительно ли иракский режим полностью и безоговорочно разоружился в соответствии с требованиями Резолюции № 1441 или нет?». Правда, сразу же после этого он дал четко понять, что даже этот «единственный» вопрос не имеет значения, поскольку, «если речь заходит о нашей безопасности, нам не требуется ничье разрешение». В таком случае инспекции ООН и декларации о намерениях Совета Безопасности были всего лишь фарсом, и даже безропотное согласие с навязываемыми решениями не смогло бы изменить результата. Несколькими днями ранее Дж. Буш своим заявлением отмел любую возможность ответа на свой риторический вопрос. США установят собственный режим в Ираке, даже если Саддам полностью разоружится и если он вместе со своими приспешниками покинет территорию Ирака, подчеркивалось в выступлении президента США во время саммита на Азорских островах^{57}.

В действительности, безразличие президента США в этом ключевом вопросе уже стало достоянием широкой общественности. За несколько месяцев до указанных событий пресс-секретарь Белого дома Ари Флейшер сообщил, что «США взяли курс на смену режима в Ираке при участии международных инспекций или без них». «Смена режима» предусматривает создание не предпочтительной для иракцев формы правления, а той формы, которую единолично установит завоеватель, называя ее «демократической», — это стало уже привычной практикой, поскольку даже Россия устанавливает «народные демократические режимы». Позднее, когда военная операция стала подходить к концу, Флейшер снова вернул прежнюю актуальность «главному вопросу» международных отношений последних месяцев — «обладанию Ираком оружием массового поражения, что было и остается главной причиной вторжения». В то время как Буш представлял свою противоречивую позицию на пресс-конференции, министр иностранных дел Великобритании Джек Стро объявил, что если Саддам Хусейн будет окончательно разоружен, то «мы не станем возражать против того, чтобы во главе страны осталось прежнее правительство». Таким образом, по словам Дж. Стро, главным вопросом остается разоружение: дискуссии по поводу «освободительной миссии», «демократии» являются всего лишь пустым разговором, и Великобритания не станет поддерживать милитаристские устремления президента Буша, подкрепленные его слабой аргументацией. Участие Великобритании в военной операции продиктовано необходимостью поддержания международной безопасности^{58}.

Тем временем заявление президента Буша о том, что США намерены установить контроль над Ираком любой ценой, было опровергнуто Колином Пауэллом: «Главный вопрос заключается в следующем: является ли стратегическим решение Саддама Хусейна подчиниться требованиям Совета Безопасности [и] уничтожить имеющиеся у него запасы оружия массового поражения? Всего-то ничего… лишь в этом и состоит вопрос. И нет других вопросов».

Вернемся к тому «ключевому вопросу», актуальность которого была опровергнута президентом Бушем за пять дней до того и затем повторно на следующий день. С началом вторжения К. Пауэлл вернулся к обсуждению «ключевого вопроса». Ирак «был атакован в связи с тем, что нарушил „международные обязательства“, закрепленные в мирном соглашении в 1991 году, которые предполагали выдачу и уничтожение всего арсенала опасного вооружения»^{59}. Все другие претензии к Ираку в таком случае оказываются беспочвенными: США самостоятельно примут одностороннее решение, запрещающее международным инспекторам довести свою работу до конца, а соглашение 1991 года дает США основания использовать военную силу, что противоречит всей их прежней аргументации.

Соберите большую аудиторию в одно время и в одном месте, сделайте для себя целью «освобождение» и «демократию» не только для Ирака, но и для всего региона, — звучит благородно, не правда ли? Идея проста: мы будем делать, что сочтем нужным, используя любую доступную мотивировку наших действий. Вам лишь остается «успевать улавливать смысл».

Однако необъяснимым остается то, почему опасность оружия массового поражения стала такой значительной после сентября 2002 года, незадолго до того, как советник президента США по национальной безопасности К. Райс утвердилась в мысли, что, если «Ирак создаст оружие массового поражения, его использование будет невозможно, поскольку его применение вызовет национальную катастрофу»^{60}.

Наказание за критику действий США может быть очень суровым, равно как ощутима выгода от присоединения к числу их союзников. Правительство США направило своих высокопоставленных представителей на переговоры с членами Совета Безопасности, чтобы «призвать политическое руководство стран-членов поддержать решение США при голосовании по вопросу Ирака и объяснить им, какие тяжелые последствия может повлечь их отказ». При этом большое внимание уделялось странам, не играющим заметной роли в международных отношениях, «значение которых возросло лишь после того, как они заняли кресло в Совете Безопасности». Мексиканские дипломаты пытались объяснить эмиссарам Вашингтона, что народы мира «„в подавляющем большинстве выступают против войны“, однако данный аргумент был моментально отметен как смехотворный»^{61}.

В этой ситуации «у стран, которые под общественным давлением встали на демократический путь [и] чье политическое руководство теперь подотчетно народу», возникают достаточно специфические проблемы. Для них добросовестное следование демократическим принципам может вылиться в экономическую стагнацию. Со своей стороны господин Пауэлл дал четко понять, что политические и военные союзники США многое приобретут. В то же время Ари Флейшер «решительно отверг» мысль о том, что Буш предлагал какую-либо компенсацию в обмен на голоса, и, как писала «Уолл-стрит джорнал», это вызвало взрыв смеха в журналистской среде^{62}.

Наградой за следование указаниям могла стать не только финансовая помощь, но и разрешение на активную террористическую деятельность. Президент Российской Федерации Владимир Путин, у которого, как передают, особенно душевные отношения с Бушем-младшим, получил в награду «дипломатический знак согласия на подавление деятельности чеченских сепаратистов — шаг, который, как доказывают некоторые аналитики в США и на Ближнем Востоке, может помешать реализации долгосрочных интересов США». Вероятно, можно предположить и другие мотивы, по которым Вашингтон поддерживает государственный терроризм. Чтобы продемонстрировать, что «не стоит» строить догадки в этом направлении, лидер мусульманской благотворительной организации был осужден Федеральным судом за отправку средств фонда в помощь чеченцам, борющимся с жестокой военной оккупацией России. Произошло это именно в тот момент, когда господин Путин получил карт-бланш. Главе другой благотворительной организации были предъявлены обвинения в финансировании санитарного транспорта для Боснии. В этом случае преступление, очевидно, было совершено примерно в то же время, когда президент США Б. Клинтон направлял группы боевиков «Аль-Каиды» и «Хизболлы» в Боснию для усиления стороны, которую в этом конфликте поддерживали США^{63}.

Лояльность Турции была стимулирована подобным образом: огромный финансовый транш и санкционирование оккупации Северного Ирака, заселенного курдами. Примечательно, что Турция была не вполне покорна, преподав тем самым урок демократии западном миру, что вызвало волну гнева. Эта ошибка повлекла моментальное наказание, о необходимости которого со всей строгостью заявил госсекретарь США К. Пауэлл^{64}.

«Изящество дипломатических жестов» привлекает тех, кто предпочитает жить иллюзиями, о чем свидетельствует мнимая поддержка членами Совета Безопасности ООН внесенной США Резолюции № 1441. Данная поддержка на самом деле отражает позицию подчинения. Подписавшие эту резолюцию знали, к чему приведет их отказ. Политические системы, ориентированные на соблюдение норм права, не признают принятых под давлением решений. Однако в международных отношениях данная практика расценивается как искусство дипломатии.

После завершения военной операции в Ираке ООН вновь повела себя «неадекватно», когда контролируемая организацией «сложная система торговых отношений с Ираком» создала трудности для американских компаний, которые заключили торговые соглашения с временным военным правительством США в Ираке. На самом деле инициатива создания такой сложной системы торговых отношений активно лоббировалась США в рамках введенного ими режима санкций, не поддержанного никем, за исключением Великобритании. Но теперь процесс был необратим. Таким образом, говоря словами одного «дипломата американской коалиции», США «стремятся дать понять [членам Совета Безопасности], что американское руководство ведет диалог с Советом Безопасности, поскольку в этом заключается его свободная воля, а не обязательство». Дипломаты различных политических лагерей главным считают вопрос о том, «какой объем свободы должны получить США при решении нефтяного вопроса Ирака и при формировании нового правительства в стране». Вашингтон требует полную свободу действий для себя. Другие страны, большая часть населения США и иракцы (насколько мы располагаем информацией) предпочли бы «усиление надзора ООН», а также «нормализацию дипломатических и экономических отношений с Ираком», равно как и внутриполитических отношений в Ираке при участии ООН^{65}.

При всех трансформациях формулировок, оправданий и предлогов один принцип остается неизменным: США должны любой ценой установить эффективный контроль над Ираком, сохраняя при этом, по возможности, некоторые очертания демократичности процесса.

Вряд ли для кого-либо стало бы неожиданностью то, что «великие амбиции Америки» будут простираться на весь мир после сокрушительного поражения их главного и единственного врага, до которого было множество других. О неприятной участи последних нет желания упоминать. Однако текущая ситуация имеет существенные отличия. В истории еще никогда не было случая практически полной монополии средств широкомасштабного уничтожения в руках одной страны: Этот факт более всего доказывает необходимость тщательного анализа политики, проводимой США, и ее ключевых политических доктрин.

В кругах американского делового и политического истеблишмента бытуют серьезные опасения по поводу того, что возрастание «имперских амбиций» чревато угрожающими последствиями для американского общества. Опасения еще более усилились, когда администрация президента Буша объявила США «ревизионистским государством», которое намерено править миром вечно. Многим казалось, что при новом руководстве «радикальных националистов», которые стремятся к «безраздельному мировому доминированию посредством абсолютного военного превосходства», США представляют «угрозу не только для себя, но и для всего человечества»^{66}. Другие видные фигуры американских политических и деловых кругов были в ужасе от авантюризма и высокомерия радикальных националистов, вернувших себе былые властные позиции, которые они занимали на протяжении 1980-х годов, а теперь исчезли многие сдерживающие их свободу факторы.

Трудно сказать, что у подобных опасений не было оснований в прошлом. В период президентства Б. Клинтона известный политический аналитик Самюэль Хантингтон отмечал, что для большинства стран мира США становятся супердержавой-изгоем и расцениваются в качестве единственной главной внешней угрозы для их интересов. Тогда же президент Американской ассоциации политических наук Роберт Джервис высказал предостережение о том, что «на самом деле в настоящее время в глазах большей части мирового сообщества США видятся главным государством-изгоем». Как и многие другие аналитики, они оба предполагали появление коалиции государств для создания противовеса супердержаве-изгою в связи с усилением ее пугающей мощи^{67}.

Некоторые ключевые фигуры внешнеполитической элиты отметили, что страны, которые являются потенциальными мишенями США, не будут сидеть сложа руки и ждать нападения. Известный специалист в области международной политики Кеннет Уолц писал: «Эти страны знают, что сдерживать натиск США можно только серьезными мерами устранения» и что «оружие массового поражения является единственным средством сдерживания». Путем таких рассуждений Уолц приходит к выводу о том, что политика Вашингтона ведет к распространению оружия массового поражения — тенденция, сформированная стремлением США ослабить международные механизмы контроля над применением военной силы. Предупреждения такого же характера стали высказываться все чаще с приближением начала военной операции в Ираке.

В результате вторжения в Ирак, как считает известный специалист по международной безопасности Стивен Миллер, у многих людей «может сложиться мнение, что для удержания США от проведения военной операции необходимо оружие массового поражения». Другой не менее известный специалист предупредил, что «генеральная стратегия ведения превентивных военных действий» США для многих стран может служить «сильным стимулом приобретения средств массового уничтожения, использования террористической тактики» в противовес «неукротимой американской военной мощи». Многие отметили, что именно это дало импульс созданию иранской программы. «Не приходится сомневаться, что главным выводом, который Северная Корея вынесет для себя из всей этой ситуации, станет осознание необходимости приобретения ядерных средств отпора», — считает Зилиг Харисон^{68}.

К концу 2002 года Вашингтон преподал миру ужасный урок: если вы хотите защищаться от нас, следуйте примеру Северной Кореи — создайте ощутимую угрозу. В случае Северной Кореи все просто: ее ракеты направлены на Сеул и на американские войска, дислоцированные недалеко от демилитаризованной зоны. США с энтузиазмом приступят к вторжению в Ирак, поскольку известно, что он опустошен и беззащитен. Однако несмотря на то, что Северная Корея представляет еще более страшный образец тирании и гораздо более опасна, она не является подходящей мишенью, так как нападение на нее может повлечь колоссальные потери для США. Вряд ли можно найти более наглядный пример.

Другая часть опасений связана со «второй по значимости сверхдержавой» — мировым общественным мнением. Не только ревизионизм политического руководства США оказался беспрецедентным, таковым же было и общественное сопротивление ему. В этой связи часто проводятся параллели с ситуацией во Вьетнаме. Общая озабоченность по поводу того, «что стало с традициями публичного протеста и вольномыслия», позволяет понять, насколько эффективно были перетасованы исторические факты и как мало понимания степени изменений, постигших общественное сознание за последние четыре десятилетия. Один яркий пример служит подтверждением сказанного. В 1962 году публичный протест был редким явлением, несмотря на заявления администрации Дж. Кеннеди о своем решении нанести авиабомбовый удар по Южному Вьетнаму. Слова о начале реализации плана по перемещению миллионов вьетнамцев в своего рода концентрационные лагеря, о запуске программы использования химического оружия для уничтожения сельскохозяйственных культур и верхних слоев почвы во Вьетнаме не вызвали протеста. Уровень возмущения был незначительным до той поры, пока через несколько лет сотни тысяч американских солдат не были брошены в мясорубку войны, плотно заселенные районы Вьетнама не были опустошены массированными бомбардировками и пока военная лихорадка не захлестнула весь Индокитай. Когда волны общественного протеста достигли значительного уровня, Бернард Фол — ярый антикоммунист, военный историк и специалист по Индокитаю — заявил, что «Вьетнам как культурное и историческое целое… находится под угрозой исчезновения», так как «сельское население практически вымирает под ударами мощнейшей военной машины, когда-либо действовавшей на такой площади»^{69}.

Совсем иная ситуация была в 2002 году, сорок лет спустя, когда перед началом военных действий в США прошла широкомасштабная акция решительного и принципиального протеста. Именно наличие страхов и иллюзий, присущих исключительно Америке, привело к тому, что уровень протестных настроений здесь был выше, чем в других странах. Это показывает, насколько с момента общественных волнений по поводу Вьетнама в течение нескольких лет возросла нетерпимость к проявлениям агрессии и насилию — одно из многих изменений такого рода.

Американское политическое руководство прекрасно осознает степень происходящих трансформаций общественного восприятия. К 1968 году опасения роста волнений в обществе были настолько сильны, что Генеральный штаб США всерьез рассматривал возможность «использования значительных сил для поддержания общественного порядка» в случае необходимости отправки дополнительных войск во Вьетнам. Министерство обороны США выражало опасение, что дальнейшее развертывание дополнительного контингента войск потенциально может «спровоцировать внутренний кризис беспрецедентного масштаба»^{70}. Администрация Р. Рейгана на раннем этапе пыталась следовать в Центральной Америке модели действий президента Дж. Кеннеди в Южном Вьетнаме, но отступила в связи с неожиданной реакцией общества, которая ставила под сомнение достижение более значимых политических целей. Вместо этого администрация президента прибегла к проведению секретных террористических акций — секретных в том значении, что они более или менее оставались неизвестными широкой публике. Когда Буш I пришел к власти в 1989 году, эти проблемы вновь приобрели свою актуальность. Последующие администрации готовили обзор международной политической ситуации по материалам разведывательных служб. Данные обзоры засекречены, но в 1989 году был опубликован фрагмент, описывающий «события, когда США нападали на гораздо более слабых врагов». По мнению аналитиков, США должны «сокрушать их решительно и молниеносно. В противном случае результат может оказаться разочаровывающим и привести к „ослаблению политической поддержки“»^{71}.

Мы живем не в шестидесятых годах, когда население могло примиряться со смертоносными, разрушительными и многолетними войнами, не выражая открытого протеста. Вспышки гражданской активности последних сорока лет имели цивилизаторский эффект в различных сферах жизни. В наши дни нападение на гораздо более слабого врага возможно только при осуществлении пропагандистских мер, направленных на создание образа оппонента как источника потенциальной опасности или же виновника геноцида своего народа. При этом власти необходимо заверить общество, что военная кампания не перерастет в настоящую войну.

Опасения элиты также связаны с воздействием группы радикальных националистов администрации Буша на мировое общественное мнение, которое было резко отрицательно настроено в отношении военных планов США и их откровенно милитаристского пыла. Это определенно послужило фактором общего снижения уровня доверия политическому руководству, о чем свидетельствовал опрос общественного мнения, проведенный Всемирным экономическим форумом в январе 2003 года. Согласно опросу, абсолютное большинство респондентов доверяло только руководителям неправительственных организаций, а также, в порядке убывания, представителям ООН, религиозных организаций, и только затем в списке шли руководители стран Западной Европы, управляющие бизнес-структур и сотрудники корпораций. В конце списка, с огромным отрывом, значилось руководство США^{72}.

Через неделю после опубликования результатов данного опроса открылся ежегодный Всемирный экономический форум в швейцарском Давосе, но прошел он без привычного размаха. Пресса отметила, что «общее настроение было более мрачным»: для «международной политической влиятельной тусовки» событие перестало быть «моментом общего веселья». Основатель Всемирного экономического форума, Клаус Шваб, обозначил главную причину этого: «Ирак станет ключевой и всепоглощающей темой мероприятия». «Уолл-стрит джорнал» написала, что помощник К. Пауэлла предупредил его перед выступлением о напряженной атмосфере, царящей на форуме. «Волна международного недовольства милитаристскими устремлениями США в отношении Ирака достигла своего пика на этой встрече более чем двух тысяч представителей бизнеса, политиков и ученых». Они не были в восторге от «нового резкого заявления» К. Пауэлла: «Когда что-то вызывает наше беспокойство, мы приступаем к действиям», даже если нас никто не поддержит. «Мы осуществим намеченные задачи, даже если никто не выразит желания к нам присоединиться»^{73}.

Неслучайно, главной темой Давосского внешнеэкономического форума была тема «Укрепление доверия».

В своем выступлении К. Пауэлл особо подчеркнул, что США сохраняют за собой «суверенное право применять военную силу», когда и как сочтет нужным. Далее он отметил, что «Саддам и его режим дискредитировали себя» в глазах мировой общественности, что, безусловно, верно, хотя в своей речи он не упомянул некоторых других политических руководителей, также не пользующихся доверием. К. Пауэлл, убеждая собравшихся, что военная сила Саддама Хусейна направлена на ущемление прав соседствующих с Ираком государств, не смог объяснить, почему соседи Ирака, казалось, не чувствуют никакой угрозы^{74}. Насколько они презирали кровожадного тирана, настолько и разделяли «непонимание общественности за пределами США причин того, почему политики в Вашингтоне столь одержимы и так боятся, по сути, малозначимого государства, чье благосостояние и политический вес значительно снизились в результате наложенных на него международных ограничений». Соседи знали о тяжелых последствиях экономических санкций для всего его населения, осознавали, что Ирак является самым слабым государством в регионе. Объем его экономики и военных расходов составляет лишь небольшой процент от потенциала Кувейта, у которого в десять раз меньше численность населения и гораздо меньший процент от потенциала других своих соседей^{75}. По этой и ряду других причин государства, находящиеся в непосредственной близости с Ираком, стремились установить дружеские отношения с ним на протяжении нескольких лет, преодолевая сильное противодействие США. Они, равно как в Министерстве обороны США и в ЦРУ, «прекрасно знали, что Ирак в его состоянии не представляет никакой опасности ни для кого в регионе и тем более для США» и «просто непорядочно доказывать обратное»^{76}.

К моменту встречи в Давосе всей «международной политической влиятельной тусовке» стали известны еще более неприятные новости в связи с «укреплением доверия». Опрос общественного мнения, проводимый в Канаде, показал, что более «36 процентов опрошенных канадцев рассматривают США как источник наибольшей угрозы международному спокойствию, тогда как только 21 процент называют „Аль-Каиду“, 17 — Ирак, 14 — Северную Корею». И это несмотря на то, что общее восприятие США улучшилось в Канаде на 72 процента в сравнении с резким ухудшением в Западной Европе. Журнал «Тайм» провел свой неофициальный социологический опрос, его результаты говорят о том, что 80 процентов респондентов в Европе считают США главной угрозой миру и спокойствию. Даже если эти показатели в чем-то неточны, они отражают драматичную картину. Значение их возросло с опубликованием результатов ряда международных опросов общественного мнения в связи с решением США и Великобритании начать военную кампанию в Ираке^{77}.

На первой полосе «Вашингтон пост» отмечалось, что «сообщения из посольств США в самых разных странах стали приходить с пометкой „срочно“, они отличались тревожностью. „Все большее_/ число людей считают самого президента Буша большим источником угрозы миру, чем президент Ирака С. Хусейн“». По словам представителя Государственного департамента США, «в центре международной дискуссии находится вовсе не Ирак». «Настоящий переполох во всем мире вызывает наша мощь, а также то, что, по мнению многих, является жестокостью, высокомерием и стремлением к одностороннему принятию решений администрацией президента США». Статья имела такое название: «Ожидает ли нас опасность? Мировое сообщество считает, что опасность исходит, от президента Буша». Три недели спустя в заглавной статье журнала «Ньюсуик», подготовленной главным редактором отдела международных отношений, было высказано мнение, что в центре развернувшейся международной дискуссии был вовсе не Саддам: «Речь идет об Америке и ее роли в новой системе международных отношений… война в Ираке, даже если она начнется, способна разрешить его проблемы. Но она никак не может решить проблем США. Многие страны, прежде всего прочего, обеспокоены возможной перспективой развития системы международных отношений, при которой определять политику и доминировать во всех сферах жизни будет одна страна — США. Этим объясняется общее настроение недоверия и страха по отношению к нам»^{78}.

После 11 сентября, в период общей солидарности и сочувствия США, Джордж Буш поставил вопрос: «Почему к нам относятся с такой ненавистью?» Вопрос был задан неверно, и никто так и не решился найти точную формулировку. Однако в течение года администрация президента, по сути, ответила на него: «Всему виной ваше окружение, мистер Буш, и ваши собственные действия. Если вы и дальше будете упорствовать, то страх и ненависть, которые ваша политика вселяет в сердца людей, могут охватить уже страну, честь которой вы опозорили». Свидетельств этому трудно не заметить. Для Усамы бен Ладена это станет победой, о которой он не мыслил даже в самых смелых мечтах.

Основой великой имперской стратегии, суть которой кажется настолько очевидной, что о ней не считают нужным говорить, являются базовые принципы идеалистической доктрины В. Вильсона. Мы — по крайней мере круги, осуществляющие руководство, а также наши советники — являемся по своей природе людьми достойными, если не сказать благородными. Поэтому наше вмешательство в общественную жизнь, даже если оно не совсем аккуратно осуществляется нами, справедливо в своем намерении. По собственным словам В. Вильсона, мы «возвысили идеалы» и привержены целям поддержания «стабильности и справедливости». Таким образом, вполне естественно, — как писал В. Вильсон в оправдание завоевательного похода США на Филиппины, — что «наши интересы должны далеко простираться, поскольку мы по сути своей альтруисты; другие нации должны уважать это и ни в чем не препятствовать нам»^{79}.

Современное переложение этих идей предполагает наличие направляющего принципа, который «определяет параметры обсуждения политических решений», что рождает максимально широкий общественный консенсус. За его рамками остаются только лишь «самые заскорузлые пережитки левой и правой идеологии»; «этот консенсус настолько надежен, что практически не подвержен воздействию каких-либо вызовов». Суть принципа — «Америка находится в авангарде истории». «Направление и конечную точку истории можно распознать. Решительно, среди всех наций мира США — единственные — понимают и доводят до всех окружающих исторические цели и задачи». Соответственно, гегемония США служит достижению исторической цели, а любое их свершение — благо для всех остальных. Это настолько очевидно, что эмпирические доказательства здесь не нужны, если вовсе не бессмысленны. Основное правило международной политики, изложенное в идеалистической доктрине В. Вильсона, которому строго следуют Б. Клинтон и Дж. Буш И, заключается в следующем: вызывая трансформации миропорядка и увековечивая этим собственное доминирование, императив миссии США, стоящей в авангарде исторического процесса, обусловлен «императивом незыблемого и глобально распространенного военного превосходства»^{80}.

В силу своей уникальной способности понимать и доводить до сознания окружающих основополагающие цели истории Америка наделена правом, точнее, ей вменена обязанность поступать во имя общего блага так, как ее лидеры сочтут верным, невзирая на непонимание окружающих. И, как ее благородный предшественник и младший партнер в настоящем — Великобритания, США не должны быть ограничены в средствах достижения выдающихся исторических целей, как не был ограничен их предшественник (так считают наиболее авторитетные сторонники США), даже если их «выставили на поругание» глупые и озлобленные люди^{81}.

Необходимо вспомнить и сразу развеять все сомнения, которые могут возникнуть, что «силы Провидения мобилизуют американскую нацию» для реформирования мирового порядка. Такое видение ситуации отвечает «вильсоновским традициям… которым следовали все недавние хозяева Белого дома, вне зависимости от партийной принадлежности», равно как и их предшественники, все их противники и самые злейшие враги^{82}. Но для уверенности в их «возвышенных идеалах» и «альтруизме» в поиске «стабильности и справедливости» необходимо использовать подход «умышленного неведения», названный так критиками жестокого режима в Центральной Америке в 1980-х годах, за которым стояли те же силы, что теперь находятся у власти в Вашингтоне^{83}. Использование данного подхода не только позволяет улучшить восприятие картины прошлого через признание того, что даже лучшим из намерений сопутствуют неизбежные ошибки, но еще помогает в настоящем. С введением новой нормы о «гуманной интервенции» мы можем показать, насколько текущая внешняя политика стала благороднее и даже приобрела некоторое «святое сияние». «Вмешательство Вашингтона в чужие дела после окончания холодной войны в целом носило благородный характер, но вместе с тем осуществлялось крайне нерешительно. Как нас заверяет историк Майкл Манделбаум, нерешительность объясняется именно благородством порывов». «Возможно, мы даже слишком праведные: нам необходимо остерегаться того, что „идеализм станет оказывать слишком сильное воздействие на процесс принятия внешнеполитических решений“». Об этом предупреждают более рассудительные комментаторы, пренебрегая тем самым нашей легитимной потребностью самоотверженного служения другим^{84}.

Остается непонятным, по какой причине европейцы не смогли оценить идеалистического порыва политического руководства США. Разве такое возможно, коль скоро это совершенно очевидная вещь? Макс Бут, эксперт исследовательского центра «Совет по международным отношениям», предложил свой ответ. Европа часто была движима алчностью, и этим «циничным европейцам» трудно понять всю «глубину идеалистических убеждений», лежащих в основе внешней политики США: «За двести лет Европа так и не смогла понять, что больше всего на свете удручает Америку». Неискоренимый цинизм европейцев приводит к тому, что они приписывают низменные мотивы руководству США и не поддерживают с должным рвением благородные, хотя и рискованные начинания. Уважаемый историк, Роберт Кейген, предложил другое объяснение: проблема политического истеблишмента Европы состоит в том, что его сознание слишком поглощено «параноидальной, конспирологической формой антиамериканизма». Европу попросту «лихорадит от нелюбви к США», хотя, к счастью, есть некоторые исключения, такие как, скажем, Сильвио Берлускони и Хосе Мария Аснар, которые храбро бросают вызов мнению большинства^{85}.

Невольно, в этом не приходится сомневаться, Бут и Кейген повторили мысль Джона Ст. Милля, высказанную им в известном эссе о гуманном вмешательстве. В нем он призвал Великобританию активно действовать в соответствии с этой идеей — к примеру, для того, чтобы завоевать большую часть Индии. Милль полагал, что Великобритания должна выполнить благородную миссию даже в том случае, если весь Старый Свет подвергнет ее порицанию. Ничего при этом не было сказано о том, что такая политика наносила разрушительные удары Индии и вела к расширению практически монопольного производства опиума. Последний был необходим англичанам в равной степени для вторжения на рынки Китая и для дальнейшего укрепления своей имперской мощи посредством обширной сети производств наркотиков и их транспортировки — бизнеса, хорошо освоенного Великобританией к этому времени. Однако такие вопросы не могли стать причиной злословия европейцев. Они, скорее, «выражали свою антипатию к нам», писал Милль, в связи с неспособностью понять, что Великобритания выступает подлинным «мировым новатором» и что мы — выдающаяся держава, которая действует исключительно «в интересах окружающих». Великобритания посвятила себя защите мира и спокойствия, хотя «любая варварская агрессия вынуждает ее прибегать к войнам, и весьма удачно». Она бескорыстно несет эту ношу, в то время как «плоды своего успеха разделяет по-братски со всем человечеством», включая варваров, которых она завоевывает и истребляет для их же собственного блага. Великобритания не просто бесподобна, но и практически совершенна, по мнению Милля, ей не свойственны какие-либо «агрессивные умыслы», и она не стремится «преуспеть за чужой счет». Ее действия «безукоризненны и заслуживают всяческих похвал». В девятнадцатом веке эта страна олицетворяла ту силу, последователями которой являлись «представители идеалистических взглядов, движимые альтруистическими побуждениями и исключительно приверженные „самым высоким принципам и ценностям“, не жалевшие своих сил, чтобы положить конец проявлениям негуманности». Именно англичан, этих прекрасных парней, к великому разочарованию, не поняли циничные и, возможно, даже параноидальные европейцы^{86}.

В момент написания Миллем его эссе Великобритания совершала самые позорные преступления за всю историю существования этой империи. Трудно сопоставить степень таланта выдающегося, почитаемого мыслителя и его бесславную попытку оправдать ужасные факты. Перечисленные данные рождают неутешительные выводы, проиллюстрировать которые можно цитатой К. Маркса, приведенной в рассуждениях Бута и Кейгена — «трагедия превращается в фарс». Стоит упомянуть, что свидетельства империалистической политики европейских стран выглядят ужасно, а сопровождающая их риторика имеет хвалебную тональность. Так было в случае с Францией, когда она заслужила одобрение Милля за выполняемую ею, по мнению французского военного министра, цивилизаторскую миссию в Алжире, «истребляя при этом коренное население»^{87}.

Концепция «антиамериканизма», которую предложил Кейген, хотя и выглядит привычно, заслуживает осмысления. В таких формулировках термин «антиамериканизм» и его вариации («ненависть к Америке» и пр.) обычно используется для того, чтобы ославить критиков государственного политического курса, которые могут восхищаться и уважать саму страну, ее культуру, достижения и вообще считать ее лучшим местом на земле. Тем не менее, они «ненавидят Америку» и являются «антиамериканистами», ошибочно полагая, что общество, народ ничем не отличаются от государственной власти. Такая формулировка заимствована из тоталитарного лексикона. В бывшей советской империи диссидентов часто обвиняли в «антисоветчине». Возможно, тех, кто критиковал военную диктатуру в Бразилии, могли называть «антибразильскими элементами». Среди людей с определенной степенью приверженности идеалам свободы и демократии такая позиция официальной власти представляется немыслимой. Попытки назвать критиков политики С. Берлускони «антиитальянцами» вызвали бы не более чем насмешку где-нибудь в Риме или Милане, хотя такое, вероятно, было вполне возможно при Муссолини.

Никогда не следует забывать о том, что при любых обстоятельствах редко самые возвышенные идеалы не служат оправданием применения силы. Благородство риторики, которой окружены «вильсоновские идеалы», способно воодушевлять, но при этом требует подтверждения на практике, а не только на словах. Так было, когда В. Вильсон призывал к захвату Филиппин, о чем упоминалось ранее, или осуществлял, уже на посту президента, интервенции в Гаити и в Доминиканскую республику, после которых обе страны остались лежать в руинах. Или же «воздействие», как охарактеризовал историк Уолтер Лафибер, «политики В. Вильсона на идейные установки доктрины Монро», практическим результатом которого стало то, что «исключительно американские компании получили монопольное право на заключение концессионных соглашений»^{88} на территориях, подконтрольных властям США.

То же самое применимо к объяснению политических решений худших из тиранов. В 1990 году Саддам Хусейн предупреждал власти Кувейта о намерении взыскать компенсацию за защиту в войне с Ираном, что нанесло значительный урон и без того слабой экономике Ирака. При этом Хусейн уверял все мировое сообщество, что он желал «мира и достойной жизни, а не продолжения военных действий»^{89}. В 1938 году доверенное лицо президента Ф. Рузвельта, Самнер Уеллес, приветствовал подписание Мюнхенского соглашения с нацистами и полагал, что это приведет к «утверждению нового мирового порядка, основанного на справедливости и норме закона». Вскоре после этого участники подписания договора выдвинули план оккупации части Чехословакии, а Гитлер объяснил, что ими двигало «сильнейшее желание послужить на благо людей, населяющих этот регион, в целях обеспечения национальной целостности немецкого и чешского народов и укрепления мира и социального благополучия тех и других».

Не менее сильной была обеспокоенность Муссолини судьбой «жителей освобожденной Эфиопии». То же самое справедливо в отношении намерений Японии в Маньчжурии и в Северном Китае, ее жертв во имя создания «рая на земле» для угнетенных людей и во имя защиты легитимной власти от посягательств коммунистической «бандитской шайки». Что может быть более волнующим, чем наблюдать милитаристскую Японию в жгучем порыве ответственности за создание программы «Новый порядок» (аналог плана Ф. Рузвельта) к 1938 году для «обеспечения долговременной стабильности региона Восточной Азии». Она была бы основана на «взаимопомощи» Японии, Маньчжурии и Китая «в сфере политики, экономики и культуры», на основе «общих оборонных инициатив в противодействии коммунизму», а также на совместных усилиях по укреплению культурного, экономического и социального прогресса?^{90}

После Второй мировой войны все интервенции регулярно назывались «гуманными» или «проводимыми в целях самообороны». В таком случае они не нарушали принципов Устава ООН. К примеру, кровопролитный ввод советских войск в Венгрию в 1956 году был осуществлен, согласно официальной версии СССР, «в ответ на попытки венгерских вооруженных групп, чья подрывная деятельность финансировалась зарубежьем, свергнуть демократически избранное правительство». Приблизительно аналогичная ситуация была, когда несколько лет спустя США вторглись в Южный Вьетнам, мотивировав свое решение, по словам Дж. Ф. Кеннеди, соображениями «коллективной безопасности», необходимостью предотвращения «угрозы внутренней агрессии», исходящей от правительства Южного Вьетнама. А также, как выразился Адлай Стивенсон, тогдашний представитель США в ООН, для преодоления опасности «внутреннего взрыва ситуации во Вьетнаме»^{91}.

Нам не стоит притворяться, что протесты международного сообщества лицемерны, несмотря на их гротескное звучание. Часто в документах для внутреннего пользования, в которых нет оснований что-либо скрывать, можно встретить подобные замечания (именно такую риторику). К примеру, в одном документе, подготовленном сталинскими дипломатами, высказывалось мнение, «что для построения демократии необходимо активное воздействие извне… не стоит опасаться использовать такого рода средство вмешательства во внутреннюю политику других стран… поскольку создание демократического режима гарантирует обеспечение мира»^{92}.

Представители другого лагеря соглашались и, с не меньшей долей искренности, призывали к следующему:

В рамках этого подхода Джордж Кеннан инструктировал посольский корпус США в странах Латинской Америки о необходимости действовать в соответствии с прагматическими соображениями, «оберегая имеющиеся в распоряжении США запасы полезных ископаемых» («в нашем распоряжении» — имеется в виду, «где бы они не находились»). Для этого необходимо обеспечить себе эксклюзивное «право доступа» путем захвата, если это потребуется, согласно древнему правилу — «побеждает сильнейший»^{93}.

Чтобы позволить стереть из памяти социальные последствия создания и поддержания так называемых «сильных режимов», требуется значительная степень «умышленного неведения» и лояльности. То же самое необходимо для поддержания веры в то, что применение военной силы продиктовано интересами национальной безопасности, что вообще, исходя из исторического опыта и документальных свидетельств, вряд ли может служить предлогом для какого угодно государства.

Как показывает практика, вышеприведенные немногочисленные примеры, даже жестокие и наиболее бесславные деяния, как правило, представляются в самом благородном свете. Только правдивый (подробный) взгляд позволяет понять (проникнуть в суть) высказывания Джеферсона, оценивающего текущую мировую ситуацию:

Через сто лет госсекретарь президента В. Вильсона Роберт Лансинг (у которого, очевидно, также были некоторые заблуждения насчет идеалистической позиции Вильсона) с насмешкой отозвался о том, «насколько сильно Великобритания, Франция и Италия стремятся получить мандат Лиги Наций, поскольку это предоставит им доступ к „шахтам, нефтяным месторождениям, богатым сельскохозяйственным угодьям и железным дорогам“». «Бескорыстные правительства» этих стран заявляли, что мандаты необходимо принять «во благо всего человечества», так как «они внесут свой вклад в управление богатыми территориями Месопотамии, Сирии и т. д.». Правильность оценки этих притязаний «настолько очевидна, что оскорбительно ее констатировать»^{95}.

Она действительно очевидна, когда с декларацией благородных намерений выступают другие государства, когда же дело доходит до себя, срабатывает совершенно другой принцип.

Двойные стандарты можно применять и при осуществлении внутренней политики, полагаясь на суждения одного из создателей теории современных международных отношений Ханса Моргентау. Его обвиняют в том, что он «конформист и раболепствует перед сильными мира сего», хотя это на протяжении всей истории является присущей чертой многих интеллектуалов^{96}.

Однако важно признать, что заверения в чистоте намерений предсказуемы и поэтому не несут никакой полезной информации, даже в техническом смысле этого слова. Тем, кто всерьез стремится понять мир, придется принять для себя этот стандарт мышления вне зависимости от того, идет речь об анализе действий политической и интеллектуальной элиты своей или какой-либо враждебной державы. Может возникнуть справедливый вопрос, как долго просуществует такая элементарная зарядка для здравого рассудка и правдивости.

Необходимо заметить (добавить), что в среде образованных классов существуют случайные отклонения от общей позиции подчинения власти. Два наиболее ярких примера относятся к двум странам, чьи суровые и репрессивные режимы США обеспечивали военной поддержкой, — это Турция и Колумбия. В Турции известные писатели, журналисты, ученые, издатели и многие другие не просто протестуют против жестокости власти и суровых законов, но также регулярно организовывают акции гражданского неповиновения, за что подвергаются регулярным наказаниям и репрессиям. В Колумбии мужественные священники, ученые, защитники прав человека, профсоюзные деятели и представители других социальных групп находятся под постоянной угрозой физической расправы. Не будем забывать, что эта страна на сегодняшний день обладает одним из самых развитых аппаратов внутреннего подавления^{97}. Такие действия должны вызывать сдержанные чувства и ощущения стыда у западных оппонентов (граждан), и именно так и было бы, если бы правду не скрывала вуаль международного умышленного неведения, что служит немаловажным стимулом продолжающихся преступлений.

Глава третья. Новая эпоха Просвещения

На исходе второго тысячелетия человечество обнаружило значительное проявление самовлюбленности, по степени которого превзошло даже самых своих прославленных предшественников. Оно отличается благоговейным почитанием лидеров нового идеалистического мира, впервые в истории приверженных «высоким принципам и ценностям» и «не жалеющих своих сил для борьбы с несправедливостью». Настала эпоха просвещения и филантропии, когда цивилизованные нации во главе с США «в зените своей славы» действуют, исходя из «альтруистических побуждений», полагаясь на «свой нравственный пыл», ради достижения возвышенных идеалов^{98}.

Такие коренные перемены стали бы действительно большим утешением для всех нас. И все же, перед тем как присоединиться к многоголосой ликующей толпе, необходимо пересмотреть некоторые упрямые факты.

В первую очередь необходимо отметить колоссальное количество свидетельств о вспышках террора и преступной жестокости, которые в последние годы санкционируются господствующей сверхдержавой и ее союзниками и имеют такую же интенсивность, что и раньше. Критика этих проявлений агрессии подавляется так же, как и прежде, в соответствии с нормами превалирующей интеллектуальной культуры, соображениями особенной значимости, которые нельзя исключать из современного исторического процесса по чьему-то желанию.

При более внимательном рассмотрении придется признать, что за последнее тысячелетие «война оставалась прерогативой европейских государств». Придется отказаться от признания очевидных причин современных проблем, в основе которых лежит «главный и наиболее трагический факт: применение силы — эффективно, использование военного давления на своих оппонентов позволяет добиваться необходимых уступок, за которыми стоит приобретение финансовых средств, ресурсов, уважения и авторитета. Одним словом — доступ ко всему, чего лишены слабые государства»^{99}. В этом состоит не только данность, которую принимает значительное большинство людей в мире, но и принцип управления государственными делами, который был попран, как мы теперь знаем, не в первый раз.

Чтобы понять смысл новой мировой политической повестки, которая была принята всеми с большим энтузиазмом, стоит отследить основные маршруты поставок американской военной помощи. За отправную точку возьмем 1997 год, когда все с восхищением говорили, что американская внешняя политика вступает «на путь благородных дел» с практически «ангельской самоотверженностью», задавая тон всей последовавшей красочной риторике. Если рассматривать голые факты, то 1997-й был особенно знаменательным годом для правозащитных движений. За один этот период объем военных поставок США в Турцию превысил показатели американской военной помощи этой стране за все время холодной войны, до начала кампании по подавлению восстаний угнетаемого курдского населения. В 1997 году, в результате осуществления данной кампании, ставшей одной из самых страшных трагедий суровых 1990-х годов, миллионы людей вынуждены были покинуть свои разрушенные жилища. Десятки тысяч были убиты, а большинство подверглось всем самым немыслимым формам варварского насилия. По мере возрастания уровня внутренних репрессий Турция стала основным в мире получателем вооружений США, обогнав Израиль и Египет, в структуре импорта вооружений которых поставки из этой страны занимают 80 процентов.

В том же году началось резкое увеличение объемов военной помощи США Колумбии. Суммарная стоимость контрактов к 1999 году увеличилась с 50 млн долларов до 290 млн и продолжает быстро возрастать и по сей день. Именно в 1999 году Колумбия отобрала пальму первенства у Турции как у главного мирового потребителя американских средств вооружения. Наращивание темпов обеспечения оружием внутренних конфликтов, которые стали привычным атрибутом несчастливой повседневной жизни некогда успешного колумбийского общества, ставшего заложником нищеты и насилия, имело свои предсказуемые последствия для измученного народа. Оно послужило важной причиной формирования целой армии из разрозненных партизанских групп, которая установила режим террора сначала над крестьянским населением, а в дальнейшем и над городским. Наиболее известная колумбийская правозащитная организация оценила общее количество вынужденных переселенцев в 2,7 млн человек, и это число продолжает с каждым днем увеличиваться на юоо человек. Она указывает, что более чем 350 тысяч человек под угрозой силы были вынуждены покинуть свои дома в первые девять месяцев с начала 2002 года. Это больше, чем за весь предыдущий год. По сведениям данной организации, число убийств по политическим мотивам возросло до 20 в день, что вдвое больше аналогичных показателей в 1998 году.

Что касается получателей американского оружия — властей Колумбии — то они хранят молчание и продолжают закручивать гайки.

Для сравнения стоит взглянуть на наиболее опасного и демонизированного представителя «оси зла». «Нью-Йорк таймс» писала «о миллионе иракцев, ставших вынужденными переселенцами, а в конце статьи было сделано аккуратное заключение о том, что эта гуманитарная трагедия стала лишь одним из следствий правления Саддама Хусейна»^{100}. Статья была озаглавлена: «Иракские вынужденные переселенцы винят во всем войну». Никто не поинтересовался, как сильно винят войну курды и колумбийцы, потерявшие свои жилища в результате жутких репрессий, при том, что их число явно превышает количество их иракских братьев по несчастью. На самом деле, об этом абсурдно спрашивать. Руководство США могло облегчить страдания всех этих людей или создать возможности для разрешения глубинных проблем данных стран, если бы прекратило поддерживать отвратительную политику их властей. Однако это требует хоть некоторой доли решимости просвещенных слоев американского общества, чтобы взглянуть в зеркало, вместо того чтобы ограничиваться стенаниями по поводу ужаса преступлений официальных врагов, с которыми, как правило, вряд ли что-то можно сделать.

В то время, когда Колумбия сменила Турцию в качестве основного потребителя военной продукции США, началась другая холодящая сердце история, развитие которой также напрямую зависело от США — Восточный Тимор. В 1999 году на территории Индонезии, которая принадлежала ей с 1975 года, произошли столкновения, в результате которых погибли 200 тысяч человек. Власти Индонезии пользовались дипломатической и военной поддержкой США и Великобритании, они же руководствовались принципами «умышленного неведения». В первые месяцы 1999 года вооруженные силы Индонезии при поддержке их сторонников в национальном парламенте увеличили своими действиями количество жертв еще на несколько тысяч^{101}.

Военное командование пригрозило усилением мер в случае, если население на референдуме о независимости, который должен был состояться 30 августа, проголосует не так, как надо властям. Стоит отметить мужество граждан, которые проголосовали за независимость. Индонезийские военные, в свою очередь, выполнили обещание и заставили сотни тысяч людей покинуть их дома, подвергли разрушению большую часть страны. Впервые свидетельства репрессивных мер получили освещение в американской прессе. 8 сентября администрация президента Клинтона выпустила официальное обращение, в котором подтвердила ранее принятую позицию: Восточный Тимор «подотчетен правительству Индонезии, и мы не хотим нарушать сложившуюся систему отношений». Несколько дней спустя, при сильном давлении международного сообщества и граждан Америки, Клинтон в одночасье свернул двадцатипятилетнюю политику поддержки преступной деятельности Индонезии в Восточном Тиморе и сообщил индонезийскому военному руководству, что США не намерены далее оплачивать их преступления. Индонезийские военные моментально вышли с занимаемых территорий, позволив австралийскому миротворческому контингенту ООН занять нейтральные территории^{102}.

Вывод из всей этой истории прост: как неустанно твердила горстка оппозиционных активистов и критиков индонезийского режима на протяжении последних двадцати пяти лет, не было никакой необходимости применять угрозы и силовые меры. Достаточно прекратить быть соучастником одного из самых ужасных преступлений конца XX века, чтобы остановить насилие. Но никто не извлек урока из данных событий. Вместо этого, в связи с возникновением угрозы имиджу США, была запущена целая доктринерская система, позволившая подобрать нужные доводы и представить ситуацию в благоприятном свете. События в Восточном Тиморе продемонстрировали, что внешняя политика США приобрела более благородные черты по мере того, как лидеры цивилизованного Запада подтверждали свою приверженность «высоким принципам и ценностям».

Такая обработка смысла происходящего свидетельствует о значительных достижениях политтехнологов Белого дома. Возможно ли скомпоновать гипотетический событийный ряд таким образом, чтобы обоснование целесообразности того или иного политического решения не представлялось бы возможным.

Ситуация в Восточном Тиморе является важным примером, который раскрывает суть новой эпохи Просвещения и служит иллюстрацией нормы «гуманитарной интервенции» в действии. Хотя здесь не было никакой интервенции, не говоря уже о «гуманитарной»^{103}. Все страны, находящиеся на пике своей популярности, открыто заявляли о своем участии в преступлениях, совершаемых в Индонезии на протяжении десятилетий, вплоть до момента, когда раздались возгласы одобрения.

Однако главной иллюстрацией того, что новая эпоха Просвещения вступила в свои права, стал конфликт в Косово, где США и их союзники действовали непосредственно и проявили значительную степень «альтруизма» и «нравственного рвения». Они «внедряли кардинально новый подход использования силы и превосходства в международных отношениях», когда «в ответ на депортацию более миллиона косоваров из их родным мест» были нанесены бомбовые удары, которые якобы служили целям «защиты и избавления бесправных косоваров от страданий»^{104}.

Именно такая версия событий принята в академических курсах истории. Статьи в СМИ, аналитических журналах и мнения академической среды редко в чем-то от нее отличаются. К примеру, в некоторых статьях говорилось, что в ответ на «вспышку насилия» в Косово в 1998 году сербские вооруженные силы «провели серию этнических зачисток, что заставило более половины албанского населения оказаться в изгнании… Продолжающееся кровопролитие вынудило власти США и их союзников… провести массированную бомбардировку… в результате которой албанские беженцы смогли вернуться в места своего проживания»^{105}. «Весной 1999 года оказалось, что [сербами] была осуществлена еще одна зачистка». «Албанские косовары вынуждены были спасаться бегством и, уходя на территории соседних регионов, пересказывали многочисленные истории о массовых казнях и принуждении покинуть места их проживания». Эти факты «спровоцировали бомбовые удары сил НАТО» 24 марта^{106}. Таким образом, военная кампания в Косово была направлена «исключительно на обеспечение безопасности жителей региона… стала актом милосердия, по существу», равно как и участие вооруженных сил США в данном конфликте^{107}. Это было «абсолютно правильное решение», считает известный политолог Тимоти Гартон Эш. «Многочисленные убийства и этнические чистки, санкционированные властями Сербии, грозили перерасти в полномасштабный геноцид, и поэтому откладывать осуществление военного вмешательства более не представлялось возможным»^{108}.

Несомненно, этот прецедент убедительно обосновывает необходимость вступления альтруистично мыслящих мировых лидеров в новую эпоху Просвещения. Однако это возможно лишь в том случае, если чистота и благородство их намерений получат конкретное подтверждение.

Приведенные выше цитаты интересны, так как они в определенном смысле типичны. Во-первых, в них содержатся оценки без каких-либо подтверждений, в то время как западные страны располагают значительным количеством надежных источников. Во-вторых, стандартная картина меняет привычный ход вещей. Бесспорно, бомбардировки последовали за этническими чистками и проявлениями насилия, которые, но сути, стали неизбежным следствием вмешательства Запада (они были предсказуемы в связи с готовящимся нападением Запада).

Еще до бомбардировок НАТО в Косово сложилась тяжелая ситуация. За год до известных событий жертвы с обеих сторон достигли двух тысяч человек. Тем не менее многочисленные документальные свидетельства не подтверждают кардинальных перемен в ходе конфликта до 24 марта, когда начались бомбовые удары, за исключением незначительной активизации сербских сил за два дня до бомбардировок. Именно в этот момент, в преддверии начала военной операции НАТО, были отозваны международные наблюдатели. Неделю спустя ООН начала вести регистрацию беженцев. Все эти ключевые факты стали широко известны к маю 1999 года, когда было объявлено о свержении Милошевича. В официальных сообщениях подробно описывались все ужасы преступлений его режима, большая часть из которых была, тем не менее, совершена после начала бомбардировок.

24 марта, сразу же после авианалета, министр обороны Великобритании Джордж Робертсон (впоследствии он стал главой НАТО), выступая в Палате общин, заявил, что к середине января 1995 года «Армия освобождения Косово (АОК) совершила больше убийств, чем власти Сербии». Его утверждение относилось к группе албанских партизан (к тому времени их уже поддерживало ЦРУ), которые откровенно признавались в том, что убивали сербов с целью спровоцировать жесткую ответную реакции сербской стороны, чтобы заставить в конечном счете европейцев поверить в необходимость осуществления военного вмешательства НАТО. Парламентское расследование обнаружило, что еще 18 января министр иностранных дел Великобритании Робин Кук докладывал Палате общин, что АОК «чаще нарушает условия перемирия, и до сегодняшнего дня за ней числилось больше убийств, чем за [югославскими] спецслужбами»^{109}.

Под «сегодняшним днем» Робертсон и Кук подразумевали бойню, устроенную 15 января югославскими спецслужбами в Рачаке, в результате которой, по официальным данным, погибло сорок пять человек. Тем не менее, поскольку свидетельства, собранные властями европейских стран, показывают, что после событий в Рачаке обе стороны несли примерно одинаковую ответственность за проявление насильственных действий, позиция европейских лидеров, сформированная к январю, должна была, по сути, остаться неизменной в марте. В этот момент было явно заметно, что подобные кровопролитные столкновения не представляют особой значимости для руководства США и Великобритании. К тому же события в Косово оттенили произошедшее вскоре столкновение в Ликисе в Восточном Тиморе, которое носило гораздо более ужасающий характер. Данное столкновение было лишь одним из целого ряда конфликтов в Индонезии и объяснялось далеко не соображениями национальной безопасности. Это и многие другие трагические события не заставили США и Великобританию прекратить помощь индонезийским захватчикам. Не будем останавливаться на подробном рассмотрении избирательности данного подхода мировых держав, вернемся к обсуждению того факта, что многотомный архив документальных свидетельств, собранных правительственными структурами европейских государств, не выявил каких-либо драматических сдвигов в ситуации в Косово до начала массированных бомбардировок.

К такому же заключению пришли многие серьезные ученые. Николас Уиллер, который никак не заинтересован в нарушении хронологического порядка событий, оценил, что количество убитых сербской стороной албанцев до бомбардировок НАТО составляло 500 человек, при этом на совести АОК числится 1500 убитых. Вместе с тем он заключил, что бомбардировка Сербии является классическим примером «гуманитарной интервенции». «Хотя только несколько сот албанцев были убиты» до начала бомбардировок, «именно это, по мнению разведки, стало главной причиной начала кампании убийств и этнических чисток». Опять же, бесспорных подтверждений здесь нет^{110}. Это одна из немногих серьезных попыток найти объяснение целесообразности бомбардировок НАТО, помимо версии, опирающейся на нарушенную хронологию событий.

27 марта, спустя три дня после начала бомбардировок, Уэсли Кларк, главнокомандующий объединенной группировкой НАТО, сообщил журналистам, что постыдная реакция сербских властей была «полностью предсказуема». Он добавил, что эта реакция была «в полной мере ожидаема» и «никоим образом» не представляла причин для беспокойства западного политического руководства. В книге воспоминаний Кларк пишет: 6 марта он сообщал госсекретарю Мадлен Олбрайт, что в случае, если НАТО продолжит наносить удары по Сербии, сербские власти «с большой долей вероятности подвергнут террору гражданское население», а НАТО уже не будет в состоянии защитить мирных жителей. В рецензии к книге Кларка Майкл Игнатьефф отметил, что, по мнению главнокомандующего Организации Североатлантического договора, «настоящая ключевая причина» бомбардировок НАТО «заключается не в вопиющих нарушениях прав С. Милошевичем в Косово, произошедших до марта 1999 года, равно как они не были вызваны массовыми выселениями людей из их домов в период после первых авиаударов. Важнейшим импульсом проведения военной операции было стремление НАТО навязать свою волю руководителю страны, чье открытое неповиновение сначала в Боснии, а затем и в Косово подрывало авторитет американской и европейской дипломатии и умаляло влияние самой НАТО»^{111}.

Б. Клинтон и Т. Блэр неоднократно давали понять, что главной причиной для опасений является «угроза подрыва авторитета» мировых сверхдержав. Эта же идея была высказана в докладе министра обороны США Уильяма Коэна в Конгрессе. В целом фальсификация хронологического порядка событий стала нормой и не вызывает чьего-либо возмущения, что подтверждает книга Кларка.

Эндрю Бачевич, профессор кафедры международных отношений и истории Бостонского университета, представляет все в еще более циничном свете, отметая всяческие гуманитарные основания военной операции. Применение силы Клинтоном в Боснии в 1995 году и в Сербии в 1999 году, «несмотря на официальные версии, не было направлено на прекращение этнических чисток и не являлось неким зовом совести, а имело своей целью предупредить угрозы единству стран-участников НАТО и подрыва авторитета США». «Соблюдение обязательств перед жителями Косово», как он полагает, никого не волновало. Натовские бомбардировки «должны были стать уроком всякому европейскому государству, питающему иллюзии, что на него не распространяются нормы и правила новой системы международных отношений в эпоху после холодной войны», которые установил Вашингтон. Важно было «утвердить гегемонию США в объединенной, интегрированной и свободной Европе». С самого начала разработчики планов военной операции в Сербии пришли к пониманию, [что] ее целью является поддержание превосходства США в Европе и «предотвращение отхода Европы от прежних правил», среди которых особняком стоит норма о доминировании США^{112}.

Четыре года спустя европейские страны и США потеряли интерес к этому региону. Половина населения Косово живет в нищете. Радикальные исламистские группы зарабатывают себе очки «на негативных настроениях, которые рождает беспечность действий международного сообщества». Такие группы взяли под свой контроль распределение «еды, одежды, мест в лагерях для беженцев», а также техники для выращивания местным населением скудного урожая. Это позволяет проводить аналогии с действиями исламистских групп в Афганистане, политика которых известна как «феномен „Талибана“». Характер политики стран Запада после прекращения конфликта в Косово «дает основания полагать, что именно они несут прямую ответственность за создание в Европе своего „Талибана“»^{113}.

Ситуации в Косово и Восточном Тиморе не только условно выбраны в качестве наиболее ярких наглядных примеров для понимания новой эпохи гуманитарных интервенций, но также, чтобы продемонстрировать, «как изменяется формат политики и роль ООН» в новых условиях. Политика стран Запада, утверждающая новые международные стандарты поведения, в этих двух случаях свидетельствует об устаревании норм Устава ООН. В новой системе международных отношений вторжение в любую страну без санкций Совета Безопасности становится легитимным. Как справедливо заметил декан факультета общественных и международных отношений им. В. Вильсона Принстонского университета, «ООН и все мы должны сделать четкие выводы из сложившейся практики международных отношений» после вторжения в Ирак, в основе которой лежат кардинально новые принципы^{114}.

Как показывают документальные свидетельства, наше беспокойство должны вызывать более серьезные вопросы: каким образом сверхдержавы могут устанавливать международные нормы для обоснования заявляемых ими «суверенных прав на использование военной силы» по собственному усмотрению (слова Колина Пауэлла) и каким образом даже недавние события могут реконструироваться в интересах отлажено действующих доктринерских систем. Именно на этом стоит сконцентрировать свое внимание, особенно тем, кто всерьез думает о будущем.

По мере развития кризисной ситуации в Восточном Тиморе и в Косово на протяжении 1999 года Колумбия заняла место Турции в качестве основного потребителя вооружений США. Не трудно понять причины: к этому моменту основные цели государственного террора в Турции были достигнуты, а в Колумбии еще нет. На протяжении 1990 года и в новую эпоху Просвещения Колумбия демонстрировала, очевидно, самые низкие показатели соблюдения прав человека в Западном полушарии и вместе с тем стала главным потребителем военной помощи США на полушарии. Эта четкая взаимозависимость не вызывала бы ни у кого настороженности, если бы стала известной за пределами ученой среды и диссидентских кругов.

Репрессивные меры в отношении населения Колумбии включали такие способы, как выселение людей с территории их проживания посредством применения боевых химических отравляющих веществ (называемые «дезинфекцией») под видом кампании по борьбе с наркотиками, во что мало кто может поверить.

Один из ведущих исследовательских центров отметил, что «существуют скандальные, провокационные факты того, как политика США по контролю над производством наркотиков позволила укрепить систему, которая на локальном уровне внутри колумбийского общества обеспечивала интересы безопасности и экономические интересы США за рубежом»^{115}. Многие криминалисты и международные обозреватели считают такую оценку ситуации сильно заниженной. Более детальное рассмотрение проблемы помогает понять, почему действия, финансируемые США, осуществляются с большим энтузиазмом и рвением, даже когда они хронически не приводят к изначальной цели борьбы с наркотиками, и почему получают недостаточное финансирование меры, такие как запрет и лечение, которые общепризнанно считаются гораздо более эффективными.

Губернаторы регионов, пострадавших от такой политики, совместно с крестьянами и активистами правозащитных организаций выступили с предложениями уничтожить вручную плантации коки и мака и поддерживать выращивание альтернативных культур, но это не возымело действия. Тем временем почва была отравлена химикатами, используемыми при «дезинфекции», увеличился процент детской смертности, а обездоленные разрозненные группы жертв страдали от отравлений и испытывали неимоверную боль.

Крестьянская агрокультура основана на глубоких традициях знания и опыта, накопленных за многие столетия, как правило, передаваемых от матери к дочери. Несмотря на значительность этого достижения человека, его конструкция очень хрупка и может быть безвозвратно утеряна в течение жизни одного поколения. Традиционная крестьянская культура Колумбии уничтожается вместе с редчайшим богатством биоресурсов этой страны. Кампезинос — местные этнические группы — и афроколумбийцы пополняют миллионные трущобы и лагеря временного содержания. С уходом с земель коренных местных жителей транснациональные компании могут беспрепятственно опустошать все имеющиеся в горных массивах залежи угля, добывать нефть и другие ресурсы. Остаток земли, лишенный богатства своих недр и биологического многообразия природы, можно, вероятно, использовать под строительство ранчо для обеспеченного класса или для сельского хозяйства, работающего на экспорт. Хорошо информированные аналитики и различные наблюдатели описывают программу Вашингтона по «дезинфекции» как новый этап исторического процесса отделения бедного крестьянства от их земли в интересах иностранных инвесторов и верхушки колумбийского общества.

Как многие точки земного шара, где царят беспорядки и государственный террор, Колумбия вместе с тем занимает лидирующие позиции по производству нефти и является крупнейшим экспортером этого сырья. То же самое можно сказать о Чечне, Западном Китае, диктаторских режимах Центральной Азии. Этот список можно дополнить многими другими странами, где после событий 11 сентября 2001 года под предлогом «войны с террором» и в ожидании одобрения из Вашингтона резко возрос уровень насильственных действий государства. Правозащитные организации и Государственный департамент США пришли к единому мнению, что ответственность за подавляющее большинство вспышек насилия в Колумбии можно возложить на совесть военных и полувоенных структур, которые представляют собой «шестую дивизию» колумбийской армии, состоящей из пяти дивизий. Это, по мнению правозащитной организации «Хьюман райтс уоч», вызвано тесной связью регулярных формирований и различных военизированных структур. Количество преступлений, приписываемых нерегулярным военизированным формированиям, увеличивалось по мере того, как совершение преступлений становилось прерогативой частных, локальных групп (что диктовала неолиберальная политика). Эта тенденция была весьма распространена: сербские власти использовали добровольческие группы милиции на территории бывшей Югославии, Индонезия — в Восточном Тиморе, турецкие власти — на юго-востоке своей страны, а также многие другие прибегали к данному «эффективному» средству. Повышение значимости использования малых вооруженных групп характерно также для международных конфликтов. Контроль над проведением ранее упомянутых операций по «дезинфекции» почвы в Колумбии осуществляли «частные» компании, в состав которых входили военные, американские боевые офицеры, работающие по контракту на Пентагон. Это распространено по всему миру и позволяет США избегать прямой ответственности.

Даже если у кого-то осталась вера в правдивость аргументов США о борьбе с наркотиками, все подобные идеи носят скандальный характер. Представьте себе, если бы Колумбия или Китай выступили бы с предложениями осуществить программы «дезинфекции» где-нибудь в Новой Каролине, чтобы уничтожить субсидированные американским правительством агрокультуры, используемые для производства вредных и смертоносных продуктов, которые эти страны не только обязаны импортировать под страхом введения экономических санкций, но также должны рекламировать для привлечения зависимого от них населения.

В последнее время появился новый и вместе с тем уважаемый многими людьми литературный жанр, посвященный изучению пробелов в культуре, которые мешают нам адекватно реагировать на окружающие нас преступления. Несомненно, эта тема интересна, но нас вполне справедливо занимает другой вопрос: почему мы так упорно продолжаем не замечать собственных противоправных действий, когда поощряем различные смертоносные режимы? Полезно как-нибудь задать себе вопрос, как часто и с какой легкостью мы можем встретить в современной публицистике сопоставления изъянов в действиях руководителей собственных государств с порочными проявлениями политики в Турции, Колумбии, Восточном Тиморе и многих других странах. Мы слишком рано впадаем в восторг и делаем необдуманные выводы в связи с приходом новой «главенствующей идеологии», установленной, как нам кажется, плеядой глубоко нравственных и просвещенных государств, которые действуют в соответствии с принципом о том, что «всякое государство ответственно за защиту собственных граждан». «Если же лидеры какой-либо страны оказываются не в состоянии или не желают соблюдать этот принцип, они подвергают свою страну угрозе военного вторжения, санкционированного Советом Безопасности ООН, или, в случае бессилия Совбеза (как было в Косово), отдельными странами, что довольно часто „приводит к шокирующей своей антигуманностью политике“»^{116}. Примечательно, что вспышки насилия, сравнимые по своему характеру или еще более страшные, чем те, что были спровоцированы С. Милошевичем в Косово до начала бомбардировок НАТО, никого не «шокировали», особенно если учесть непосредственную причастность европейских стран к этим событиям. Такие ситуации были частым явлением даже в тех случаях, когда преступления творились не просто вблизи, но непосредственно на территории НАТО.

В случае с Турцией «обстоятельства, которые должны были вызвать негодование и шок», оставались без внимания США до того момента, когда в начале 2003 года правительство этой страны отклонило требования Вашингтона предоставить силам США возможность атаковать Ирак с турецких территорий. Об этом США было объявлено после того, как 95 процентов граждан Турции выразили свое нежелание следовать предложенному им решению. Именно тогда появились публикации «об ужасных фактах пыток, убийств, исчезновения турецких курдов, об уничтожении более чем 3000 курдских поселений». При этом приводились многочисленные сведения правозащитных организаций, которые фигурировали в более подробном изложении и ранее, до того, как репрессии набрали силу, но в тот момент при обнародовании чудовищных фактов насилия и геноцида резонанс был сведен на нет при активном участии США. По сей день решающее участие США в этих вопросах остается скрытым. Как и прежде, единственное, что можно сказать по этому поводу, это то, что США «смирились» с притеснением курдов (Ариэ Наер)^{117}.

Масштабную поддержку насильственных акций трудно назвать «примирительной позицией». Факты репрессий в отношении курдов должны быть у всех на слуху, пока Вашингтон ведет подготовку собственных преступлений, которые станут известны только после их осуществления, и США смогут безболезненно избежать ответственности за них. Эта привычная для американской политики практика вызывает глубокую обеспокоенность у всех официальных врагов и оппонентов США. Одного признания фактов неправомочности действий американских властей мало для обеспечения нормализации ситуации в будущем.

Другая популярная идея в отношении миссии просвещенных государств состоит в том, что «потребность… в создании колоний так же велика, как и в девятнадцатом веке». Это позволит принести принципы порядка и справедливости во все уголки мира, и в этом заключается призвание «постмодернистских» обществ. Таких взглядов придерживается главный советник Тони Блэра по внешней политике Роберт Купер^{118}. Его внимание не привлекло то, почему в девятнадцатом веке была столь сильная «потребность в колониях» и почему Великобритания, Франция и Бельгия как носители западных ценностей вместе с колониями приняли на себя огромную ответственность. Трезвый взгляд на положение дел в современном мире действительно подтверждает правоту его слов о злободневности колоний теперь, как и во времена, которые вызывают в его сердце ностальгию. Иными словами, мы можем узнать многое о «просвещенных государствах», если обратим свое внимание на их послужной список и то, как они пытались представить свои заслуги на различных этапах истории.

Не стоит недооценивать всей степени трансформаций, которые произошли с момента окончания Второй мировой войны. Одно из таких изменений Роберт Джервис называет «крупномасштабным изменением, пожалуй, одним из наиболее значительных сдвигов в международной политике за всю историю»: в Европе наконец установился мир и — хотя не все с этим согласны — демократические государства перестали враждовать друг с другом^{119}. Именно на этот серьезный сдвиг указывает Купер, разделяя мнение тех, кто приветствовал рождение «мировой постмодернистской системы» права, справедливости, цивилизованности. Вместе с тем он полагал, что странам Запада «придется вернуться использованию более жестких методов прошедшей эпохи — применению силы, нанесению превентивных ударов, к уловкам различного рода. Словом, необходимо будет прибегать ко всем доступным средствам, в том случае, когда приходится иметь дело с теми, кто по-прежнему живет ценностями девятнадцатого века, где каждое государство выступает само за себя». Западные страны просто обязаны действовать «по законам джунглей… если они живут в джунглях», — именно такой позиции они придерживались в прошлом, которого они так сильно стыдятся.

В конце девятнадцатого века действия просвещенных государств, которые пытались избавить варварские народы от тяжелого бремени невежества посредством насилия, разрушения и разорения, вряд ли были достойны похвалы. Они проводили такую политику, исходя из богатого опыта выдающихся лидеров прошлого, вынужденных давать отпор «колоссальной волне разрушительных, антигуманных доктрин и разорительных поползновений». Они задавались вопросом: «Что станет с нашими религиозными и практическими институтами, с моральными устоями наших правительств и с системой консервативных взглядов, которые предохраняют нас от полной разобщенности, когда [не удается сдержать и преодолеть] пагубное влияние и распространение порочных ценностей». Эти опасения были высказаны царем Александром I и министром иностранных дел Австрии К. Меттернихом в отношении «пагубной республиканской доктрины и идеи народного самоуправления, [которую проповедовали] сторонники антимонархического мятежа в Новом Свете». Говоря языком современных политических стратегов, эти опасные явления могли сработать по принципу домино. Зараза этих доктрин, предупреждали они, «пересекает моря и часто проявляется со всеми присущими ей разрушительными симптомами в самых неожиданных местах, где ни прямое отношение к ней, ни непосредственная близость не вызывают предчувствия опасности». Еще страшнее стало, когда эти бунтари против монархического порядка объявили о намерении расширять свое господство и владычество, провозгласив доктрину Монро. Как позднее об этом отзывался Бисмарк, «типичное американское проявление непростительной заносчивости»^{120}.

Бисмарку не надо было дожидаться прихода эры вильсоновского идеализма, чтобы понять смысл доктрины Монро. Его соображения президенту В. Вильсону изложил госсекретарь США Роберт Лансинг. В. Вильсон отметил неопровержимость взглядов Бисмарка, однако при этом решил, что будет «неразумно» обнародовать их.

Существовавший баланс сил на международной арене не позволял использовать доктрину в действии, хотя В. Вильсону удалось установить доминирование США в регионе Карибского бассейна посредством силы, оставив нелегкое наследие современной Америке. Он успешно продвигал эту политику далее, когда вытеснил своего соперника — Великобританию — из богатой нефтью Венесуэлы и когда поддержал коррумпированный и порочный режим Хуана Висенте Гомеса, который предоставил американским компаниям свободу действий в стране. Политика открытых дверей и свободной торговли была сформулирована в привычном формате: оказание давления на Венесуэлу с тем, чтобы не допускать партнерских отношений с Великобританией, при этом продолжая отстаивать и укреплять права США на нефтяные разработки на Ближнем Востоке, где Великобритания и Франция занимали лидирующие позиции. К 1928 году Венесуэла стала одним из главных экспортеров нефти, а нефтяными промыслами руководили американские компании. Такая политика привела к тому, что к 2003 году Венесуэла представляла собой страну с рекордными показателями бедности населения, при том, что ее потенциал и ресурсы были направлены на обслуживание интересов иностранных инвесторов, а не собственных граждан.

Зона американского влияния во времена В. Вильсона оставалась все еще ограниченной, но, по прозорливому замечанию президента Уильяма Говарда Тафта, «не за горами тот день, когда все полушарие будет нашим, на что мы уже теперь имеем полное моральное право благодаря превосходству нашей расы». Администрация В. Вильсона разъясняла непонятливым латиноамериканцам, что это происходит потому, что они «всего лишь дети, которые пользуются правами взрослых» и им необходима «жесткая рука, авторитарная рука». Не стоит, тем не менее, пренебрегать и более мягкими средствами. Иногда полезно «погладить их по голове и дать им понять, что мы им симпатизируем», — советовал президенту Эйзенхауэру госсекретарь Джон Фостер Даллес^{122}.

В других уголках мира есть свои непослушные дети. В. Вильсон рассматривал филиппинцев как «детей, которые подчиняются взрослым, поскольку находятся под их опекой», — или, по крайней мере, как если бы они перенесли освобождение, к которому он призывал, при этом превознося свой альтруизм. Его госсекретарь также считал итальянцев «детьми, которых необходимо направлять, и теми, кому необходима поддержка, как ни одной другой нации». Поэтому последователи В. Вильсона считали оправданным и правильным оказывать поддержку с самым горячим рвением «славной молодой революции» фашистов во главе с Б. Муссолини. Итальянские фашисты, по мнению Вильсона, устранили опасность демократии в итальянском обществе, которое «истосковалось по сильной власти и наслаждается… суровым стилем правления».

Эта идея не теряла своей актуальности в течение 1930-х годов и получила второе рождение сразу же после войны. В 1948 году власти США предприняли попытку подорвать демократический режим в Италии, изымая продовольствие у голодающих людей, возродив институт фашистской полиции и угрожая введением еще более жестких мер. В это время один сотрудник отдела Государственного департамента США, курирующего отношения с Италией, заявил, что политические трансформации не должны быть такими, «чтобы любой итальяшка понимал, в чем суть дела».

Ф. Рузвельт считал, что гаитяне были «немногим лучше примитивных дикарей». Существуют мнения, что именно он переписал Конституцию Гаити в период вильсоновской военной оккупации страны таким образом, чтобы предоставить возможность крупным компаниям США получить в распоряжение земли и природные ресурсы Гаити, после того как ее непокорный парламент был разогнан американскими морскими пехотинцами. Когда правительство Эйзенхауэра искало возможность свергнуть пришедшего к власти на Кубе в 1959 году Ф. Кастро и его соратников, из уст руководителя ЦРУ А. Даллеса звучали возгласы возмущения: «На Кубе нет дееспособной оппозиции Кастро». Одну из причин такого положения дел он видел в том, что «в этих примитивных солнечных республиках у граждан гораздо меньше запросов, чем в более продвинутых обществах», так что они не способны понять всю степень трагичности собственного существования^{123}.

О необходимости дисциплины настойчиво говорили в течение многих лет. Об этом с очевидностью свидетельствует один пример из современной жизни. В то время, когда консервативное правительство парламентского большинства Ирана попыталось монополизировать добычу естественных полезных ископаемых и природных ресурсов, США и Великобритания спровоцировали военный переворот, чтобы привести к власти послушный режим, который на протяжении двадцати пяти лет держал в страхе иранцев. Этот переворот имел и более глубокое значение, о чем заявил редактор «Нью-Йорк таймс»: «Развивающимся странам, обладающим богатыми природными ресурсами и подвергающимся серьезным испытаниям, на примере одной из них наглядно продемонстрировали, какими тяжелыми могут быть последствия, если они впадут в преступный фанатичный национализм… Опыт Ирана может послужить укреплению влияния более благоразумных и дальновидных политических лидеров, которые теперь имеют четкое представление о правилах подобающего поведения»^{124}.

Такая же демонстративная акция была проведена в непосредственной близости от границ США, на конференции в Чапультепеке (Мексика) в феврале 1945 года, где были сформулированы принципы послевоенного порядка, в условиях которого доктрина Монро могла получить дальнейшее развитие в вильсоновском духе. В этот период латиноамериканские страны, по мнению экспертов Госдепартамента США, находились под сильным воздействием так называемой «философии Нового национализма[4], [которая] предполагает проведение политики, направленной на обеспечение широкого доступа граждан к социальным благам и на повышение уровня жизни широких социальных слоев». Политики в Вашингтоне опасаются того, что «экономический национализм является квинтэссенцией стремлений наращивать темпы индустриализации». Так было в Великобритании, в США и практически в любой стране, прошедшей путь индустриализации. «Руководители латиноамериканских стран убеждены, что граждане должны больше всего выиграть от освоения природных ресурсов». Это не приемлемо: более всего должны выиграть США, а латиноамериканские страны имеют лишь обслуживающие функции. В связи с этим в США был разработан «Панамериканский экономический устав», одной из важнейших задач которого стало искоренение экономического национализма «в любых его проявлениях»^{125}. Но с одним исключением: экономический национализм остался ключевым элементом экономики США, которая в большей степени, чем раньше, опирается на динамично развивающийся государственный сектор, часто прибегая к использованию протекционистских мер.

Стоит вспомнить, что даже в самые острые моменты периода холодной войны наиболее проницательные наблюдатели понимали, что главная угроза коммунизму заключается в экономических трансформациях, осуществляемых в коммунистических странах «таким образом, что происходит снижение интереса и возможностей их взаимодействия с западными экономическими системами». Это еще одно проявление «философии Нового национализма», отправной точкой которого в данном случае является 1917 год^{126}.

Опасения подобного рода, по мнению историка Дэвида Шмитца^{127},объясняют то, с каким упорством «американские высокопоставленные политики разрабатывали и использовали целую аргументационную базу в период между двумя мировыми войнами для установления контактов с крайне правыми диктатурами» фашистского толка в Европе. По их замыслу это позволило бы обезопаситься от «коммунистической угрозы» не в военном понимании этого слова, а в социально-экономическом. Стоит особо отметить «систему аргументов», лежащих в основе контактов с фашистскими режимами, хотя бы потому, что этот прием столь часто встречается в американской политике вплоть до настоящего времени. Рассмотрение этой ситуации позволяет понять, что формат современных международных отношений во многом определяют мировые державы и частные организации. Они были одновременно «тиранами и угнетателями», выражаясь языком Джеймса Мэдисона, когда он с беспокойством размышлял о судьбе демократического эксперимента, к созданию которого имел прямое отношение.

Укрепление позиций фашистов в период между двумя войнами вызывало беспокойство, однако в целом оценивалось правительствами США и Великобритании, деловыми кругами и значительной частью элиты как предпочтительное явление. Причины этого кроются в том, что фашистская крайняя форма национализма способствовала экономическому проникновению Запада и пресекала всяческую возможность возникновения опасных рабочих движений и левых политических организаций, а также излишнего демократизма (избыточного), который является благодатной почвой для зарождения этих нежелательных явлений. Поддержка Муссолини была чрезмерна. У многих людей «этот восхитительный итальянский джентльмен» (как его называл президент США Ф. Рузвельт в 1933 году) вызывал глубокое уважение до начала Второй мировой войны. Эти симпатии в равной степени распространялись на гитлеровскую Германию. Кстати, не будем забывать, что самые чудовищные режимы в истории появлялись в странах, которые, в определенном смысле, служили образцом для европейской цивилизации в развитии науки и искусства, а также образцом демократического развития. Так было до тех пор, пока международный конфликт не достиг уровня, при котором невозможно долго соответствовать указанным понятиям демократичности и цивилизованности^{128}. Эти режимы — так же как полвека спустя режим Саддама Хусейна — пользовались значительной поддержкой англо-американской коалиции вплоть до того момента, когда агрессивные действия Гитлера нанесли ощутимый вред интересам США и Великобритании.

Фашистов стали поддерживать с самого начала. Посол США Хенри Флетчер положительно оценил приход их к власти, что немедленно привело к нарушению функционирования парламентской системы и к жесточайшему подавлению деятельности профессоров и политической оппозиции. Он привел доводы, которые легли в основу стратегии внешней политики США на последующие десятилетия, как в этом регионе, так и по всему миру. У Италии, писал он госсекретарю США, есть две альтернативы: либо «Муссолини и фашизм», либо «Джиолитти и социализм».

Джиолитти был ключевой фигурой итальянского либерализма. В 1937 году, десять лет спустя, Государственный департамент США продолжал рассматривать европейский фашизм в качестве сдерживающей силы, которая «должна развиваться, в противном случае народные массы обратятся к левой идеологии в условиях общей разочарованности средних слоев общества». В том же году посол США в Италии Уильям Филипс «выразил свое восхищение стремлением Б. Муссолини улучшить условия жизни широких слоев населения страны» и обнаружил «массу доказательств» в подтверждение идеи фашистов о том, что «они являлись настоящими демократами, поскольку главной целью их деятельности было увеличение общественного благосостояния». О достижениях Муссолини он отзывался не иначе как об «изумляющих и рождающих неизменное восхищение», а также с энтузиазмом нахваливал его «неординарные человеческие качества». Государственный департамент США выражал полное согласие с этими оценками и, помимо всего прочего, с одобрением отнесся к «внушительным» достижениям Муссолини в Эфиопии, а также приветствовал фашистов, которые «создали порядок в общем хаосе, дисциплину в условиях беззакония и обеспечили платежеспособность обанкротившейся страны». В 1939 году Ф. Рузвельт оценивал итальянский фашизм как «чрезвычайно важное явление в мировом масштабе, хотя по-прежнему находящееся на экспериментальной стадии своего развития».

В 1938 году президент Рузвельт и его доверенное лицо из ближайшего окружения Самнер Уэллес одобрили положения «Мюнхенского соглашения» о разделении территории Чехословакии. Как уже ранее отмечалось, Уэллес полагал, что «это соглашение создавало возможность построения новой системы международных отношений, которая была бы основана на принципах справедливости и нормах закона», а нацистским силам в этой системе отводилась бы важная роль международного арбитра. В апреле 1941 года Джордж Кеннан из Берлина по консульской почте направил письмо, в котором заверял руководство США, что германские лидеры меньше всего хотят «увидеть страдания народов под властью Германии» и всерьез озабочены тем, чтобы сделать жизнь своих новых подданных счастливой, они готовы идти на «серьезные уступки» для обеспечения благоприятного разрешения ситуации.

Деловые круги проявляли также горячий оптимизм в отношениях с европейскими фашистами. Италию захлестнул поток инвестиций. «Эти итальяшки не так просты, как кажутся» — под таким заголовком вышла статья в журнале «Форчун» в 1934 году. После того как к власти в Германии пришел Гитлер, инвестиции рекой потекли в страну. Причины были теми же самыми, что и в Италии: устанавливалась стабильность, благоприятствующая развитию деловых отношений, и была ликвидирована угроза массовых волнений. До начала войны в 1939 году, пишет Скот Ньютон, Великобритания оказывала большую поддержку Германии, так как между двумя странами существовала отлаженная система промышленных, коммерческих и финансовых связей. Это также было важно для «политического истеблишмента, который стремился обезопасить себя» от нарастающего давления демократических масс^{129}.

Даже после того, как США вступили в войну, их позиция сохранила противоречивость. К 1943 году, а еще больше после окончания войны, США и Великобритания активизировали свою деятельность, направленную на смягчение антифашистских настроений по всему миру и восстановление некоего подобия былого статуса-кво. При этом самым большим военным преступникам часто отводились значимые роли^{130}. На базе документальных свидетельств Шмитц приходит к выводу, что «идеологическая основа и основополагающие цели американской политики абсолютно последовательны на протяжении второй половины двадцатого века. В период холодной войны потребовались „новые подходы и тактика“» действий, однако общая направленность на предупреждение угроз левого толка, которой США придерживались в 1920–1930-е годы, осталась неизменной^{131}.

«Аргументационная база», о которой говорил Шмитц, сохранила свою актуальность и по сей день, несмотря ни на что, принося несчастья и разрушения. Алан Тонельсон отмечал, что политическое руководство повсеместно сталкивалось с «тягостной проблемой» совмещения общего стремления к демократии и свободе с вопиющими последствиями политики США, «которые допускают ужасные вещи для достижения желаемого результата». Наиболее сильным желанием США является предоставление их предприятиям беспрепятственного доступа к внешним рынкам и по возможности утверждение их монопольных позиций посредством проведения активной государственной экономической политики, что должно привести к созданию «мировой интегрированной капиталистической экономической системы, в которой США будут доминировать»^{132}.

В то же время большие опасения, чем сама «философия Нового национализма», вызывало вероятное распространение данных ценностей как «вируса», и притом не насильственно, а путем заимствования чужого опыта. Этому придавалось особое значение в прошлом. Госсекретарь Роберт Лансинг предупреждал В. Вильсона о возможном распространении большевистской заразы, «что сулит опасностью возрастания общественных волнений по всему свету». В частности, В. Вильсон выражал особое беспокойство в отношении «вернувшихся с войны чернокожих американских солдат». Приехав домой, они могли начать распространять усвоенный ими опыт деятельности солдатских и рабочих советов, появившихся в Германии с окончанием войны и пропагандировавших демократические ценности. Эти ценности одновременно неприемлемы, как для руководства стран Запада, так и для Ленина с Троцким. Подобные опасения выражало правительство Ллойда Джорджа в Великобритании. Оно отмечало распространение «враждебных по отношению к капитализму настроений» среди английских рабочих, проявлявших большой интерес к народным советам, которые существовали в России до их ликвидации большевиками. Такой контрреволюционный террор не мог рассматриваться руководством западных стран в качестве средства преодоления надвигающейся угрозы социального взрыва.

В США социальные волнения активно заглушались в рамках правительственной кампании «Красная опасность»[5] В. Вильсона, хотя к длительному эффекту это не приводило. Деловые круги выражали беспокойство в связи с неуклонным усилением «угрозы интересам производителей со стороны новых политических инициатив рабочего класса», а также по причине постоянной необходимости поиска компромисса «для предотвращения социального взрыва»^{133}. Экономическое развитие СССР и общественный резонанс рождали множество страхов по этому поводу вплоть до 1960 года, когда начался период стагнации советской экономики, обусловленный во многом ускорением гонки вооружений, темпы которой безнадежно пытался снизить Генеральный секретарь СССР Н. Хрущев.

В основе холодной войны, с момента зарождения в 1917 году предпосылок для ее начала, лежал ярко выраженный конфликт «Север-Юг». Россия выступала в качестве своего рода европейской «страны третьего мира», поскольку темпы ее развития отставали от западных до Первой мировой войны, в то время как она оставалась традиционным поставщиком ресурсов и привлекательным источником для зарубежных инвесторов. Ситуация в России во многом уникальна, так как масштаб территории и военная мощь обусловили укрепление ее международного положения, особенно если учесть ключевую роль, которую она сыграла в разгроме нацистской Германии во Второй мировой войне, и обеспечили ей статус сверхдержавы в военном отношении. В то же время здесь, как и повсеместно в странах не западного мира, главную опасность представляли национализм, стремление к независимости и широкое распространение нежелательных образцов поведения и ценностей.

Если учесть эти факторы, легко понять «логичную нелогичность» действий Министерства обороны США в 1945 году, когда оно разрабатывало планы по увеличению военного присутствия США в различных регионах мира, в том числе концентрации военного контингента вблизи границ СССР, отказывая вместе с тем в таком же праве советской стороне. Кажущаяся нелогичность американской политики исчезает, как только приходит осознание того, что СССР мог «лелеять мысли» отождествления себя с «теми, кто все более начинал верить в то, что обыкновенный человек способен расширять горизонты и преодолевать невероятные трудности»^{134}. Таким образом, стратегия американских властей была логичной и оправданной, хотя сперва могло показаться иначе.

Ведущие ученые разделяли эти взгляды. Джон Льюис Гэддис правдоподобно описывает развитие конфликта СССР и США, начиная с 1917 года, и приходит к заключению, что интервенция западных стран в Россию после революции была оправданной мерой самозащиты. Она была предпринята «в ответ на более масштабную и потенциально имевшую более серьезные последствия интервенцию нового советского правительства во внутренние дела не только Запада, но и практически каждой страны в мире», ведь «революция в России ставила под угрозу само существование капиталистического порядка»^{135}. Таким образом, изменение социального устройства России и вероятность распространения ее опыта оправдывали проведение интервенции в эту страну в послереволюционные годы.

Нападение в таком случае являлось мерой защиты — еще одна «логичная нелогичность», смысл которой вырисовывается по мере правильного понимания содержания политической доктрины. Аналогичным образом можно понять преобладающие компоненты политики США и других ведущих европейских держав до, в течение и после холодной войны. При этом они всегда руководствовались соображениями самозащиты. Отметьте, что «защитное» вторжение в Россию в 1918 году исторически ознаменовало создание доктрины превентивных военных действий, которую претворяли в жизнь радикальные националисты, реализующие свои имперские амбиции.

Вернемся к рассмотрению «колоссального сдвига в международных отношениях» в конце Второй мировой войны (то, о чем говорил Роберт Джервис). Одним из факторов этого сдвига является то, что США впервые стали участниками глобальной политики, тесня своих европейских соперников, планомерно и уверенно создавая систему международных отношений посредством превосходящего благосостояния и мощи. Джервис здесь имел в виду создание «демократического мира». На протяжении столетий европейцы только и делали, что убивали друг друга и стремились при этом завоевать весь остальной мир. К 1945 году они поняли, что дальше так не может продолжаться: дальнейшие попытки заигрывания с военной силой могут оказаться последними в их существовании. Западные державы теперь могли применять силу против слабых государств, но только не против друг друга. Противостояние двух сверхдержав в период холодной войны подтвердило правильность этого принципа, однако не без моментов балансирования на грани мировой катастрофы.

Традиционные трактовки этих событий исходят из несколько иных посылок: «демократический мир» сводится к «некой удачной комбинации либеральных норм и институтов, таких как представительная демократия и рыночная экономика»^{136}. Несмотря на очевидность этих факторов, их влияние на осуществление указанного сдвига не может быть правильно оценено без осознания того факта, что западная цивилизация находилась на грани самоуничтожения и выжила исключительно за счет благоразумного следования своим традиционным ценностям, процедурным схемам, поведенческим трендам. Теперь в Европе воцарился мир, как это произошло в Северной Америке после истребления коренного населения, после захвата половины территории Мексики и демаркации границы США и Канады, когда около 150 лет назад понятие «Соединенные Штаты» стало восприниматься как единое, а не множественное. В целом же направление и характер деятельности, институты и преобладающие культурные ценности преимущественно оставались неизменными.

Глава четвертая. Тревожные времена

Современные мировые угрозы повсеместно вызывают довольно сильное беспокойство. В феврале 2002 года в «Бюллетене научного общества ядерных исследований» появилась ошеломляющая статья, в которой говорилось о начале «обратного отсчета конца света», что повергло в ужас многих еще до опубликования администрацией Дж. Буша «Отчета о реализации положений Национальной стратегии безопасности и Ядерной стратегии США». Стратегический аналитик Майкл Крепон в результате анализа ряда факторов пришел к выводу, что конец 2002 года «был самым опасным моментом, после ракетного Кубинского кризиса 1962 года». Правительственная рабочая группа в результате своей деятельности заключила, что «американская нация в ближайшее время вступит на путь суровых испытаний [в связи с тем, что мы] готовимся к борьбе с беспощадным врагом [Ираком], у которого в наличии, вероятно, имеется [оружие массового поражения]». Существует распространенное мнение, что угрозы такого рода усугубляются в длительной перспективе, учитывая легкость, с которой участники международных отношений прибегают к использованию военной силы^{137}.

Причины этих опасений заслуживают самого пристального изучения, хотя узость взглядов может привести к неправильной оценке. Можно установить с большой долей вероятности предпосылки этих опасений, если рассмотреть, в чем заключалась «опасность» Кубинского кризиса. Опасность представляла неизвестность, непредсказуемость приближающейся катастрофы.

Кубинский ракетный кризис «был самым опасным моментом в истории человечества», — заявил Артур Шлезинджер в октябре 2002 года на конференции по случаю сороковой годовщины этого международного конфликта, прошедшей в Гаване и собравшей целый ряд очевидцев событий тех лет. Политическое руководство обеих стран в тот момент осознавало, что судьба целого мира находится в их руках. Тем не менее, участники данной конференции были ошеломлены, узнав на ней о некоторых недавно опубликованных новых сведениях. На конференции сообщалось, что в октябре 1962 года мир отделяло от ядерной катастрофы «всего лишь одно слово». Томас Блэнтон из Государственного архива национальной безопасности США в Вашингтоне, который помогал в организации конференции, сообщил следующее: «Парень по имени Архипов спас мир». Он имел в виду Василия Архипова, советского офицера-подводника, который 27 октября в самый напряженный момент кризиса, когда советским подводным лодкам угрожали американские эсминцы, отказался выполнять приказ о запуске торпед с ядерными боеголовками. Разрушительная атака, можно сказать с полной уверенностью, привела бы к полномасштабной войне^{138}.

Ответственным лицам того периода не было необходимости сорок лет спустя напоминать предупреждения президента Эйзенхауэра о «крупномасштабной войне, которая могла уничтожить все живое на Северном полушарии Земли»^{139}. Пресса отмечала: «Важным вопросом прошедшей конференции стало обсуждение исторических параллелей между тем, как Кеннеди подходил к урегулированию кризисной ситуации, и современным подходом президента Буша к решению иракского вопроса»; «большое количество собравшихся критиковало неспособность Буша извлекать уроки из истории». «Участники высказались за предотвращение повторения подобных ситуаций в будущем и подчеркнули необходимость основывать принятие ответственных решений с учетом опыта прошлого, особенно когда речь идет о рассмотрении президентом Бушем возможностей осуществления силовой операции в Ираке»^{140}. Шлезинджер был не единственным, кто вспомнил тот факт, что «Кеннеди предпочел меры экономического карантина проведению военной операции, [в то время как] Буш непреклонен в своем воинственном порыве». Он также бы не единственным, кто вспоминал, насколько мир был близок к катастрофе, даже после того как США был выбран менее агрессивный путь действия.

Общепризнанный исследователь истории Кубинского кризиса Реймонд Гартхоф отмечает, что «США встретили с единодушным одобрением решения президента Кеннеди по урегулированию кризисной ситуации». Справедливое замечание, однако другой вопрос, насколько можно гарантировать такое одобрение.

Ситуация противостояния двух держав в конечном счете сводится к двум главным вопросам: (а) мог ли Кеннеди гарантировать, что США не нападут на Кубу? (б) смог бы он выступить с публичным заявлением о выводе американских ракетных комплексов «Юпитер» с ядерными боеголовками, расположенных на приграничных с СССР территориях Турции? С уверенностью можно сказать, что нет. Кеннеди мог согласиться только на секретное соглашение о выводе ракетных комплексов, которые и так планировалось использовать на атомных подводных лодках типа «Поларис». Он отказался официально подтвердить решение не осуществлять операции по вторжению на Кубу. Напротив, он продолжил «проводить активные меры по подрыву и ликвидации режима Ф. Кастро, что включало осуществление тайных операций против кубинского правительства», — отмечает Гартхоф.

22 октября, в период самого сильного обострения кризиса, американское руководство предпринимает крайне провокационный шаг: ракетные комплексы «в торжественной обстановке» передаются под турецкое командование. Гартхоф прокомментировал это так: данное событие, «безусловно, отмечают в Москве, но не в Вашингтоне»^{141}. Вероятно, советское руководство восприняло этот шаг как еще одно из проявлений американской «логичной нелогичности».

История всегда находится в руках наиболее сильных и влиятельных людей. Во время Карибского кризиса, в самый напряженный момент ситуации, представитель США в ООН Адлай Стивенсон выступил на заседании Организации с обнародованием фактов, замалчиваемых советским руководством, и, в частности, он представил фотоснимки районов размещения советских ракет, сделанных самолетами-разведчиками США. В ознаменование победы над коварным врагом, который стремился погубить США, в обиход было введено понятие «момент Стивенсона».

В качестве интеллектуальной разминки предлагаю вам представить, как бы отнесся к «моменту Стивенсона» гипотетический внеземной наблюдатель. Назовем его Марсианином и предположим, что он свободен от любого рода земных доктринерских систем и идеологических воззрений. Марсианин бы отметил, что в истории нет ничего подобного, как «момент Хрущева». Не было ситуации, когда Генеральный секретарь Никита Хрущев или его посол в ООН с такой же долей претенциозности, как их американские оппоненты, выставили бы на показ фотографии ракетных установок «Юпитер», размещенных на территории Турции в 1961–1962 годах, или в «торжественной обстановке» осуществили бы провокационную акцию передачи ракет под командование турецких военных в момент, когда накал международных страстей вокруг кризиса достиг своей пиковой точки. Размышляя над этими различиями в действиях обеих сторон международного конфликта, наш Марсианин учел бы тот факт, что ракетные комплексы «Юпитер» были далеко не единственным элементом опасности для СССР, а также ему необходимо было бы знать, что на протяжении предыдущего полувека СССР неоднократно подвергался внешним агрессиям — дважды со стороны мощной военной машины Германии, западная и более богатая часть которой к моменту кризиса находилась под влиянием сил, враждебных советской системе. Однажды, в 1918 году, со стороны Великобритании, США и их союзников. Наш инопланетный наблюдатель также отметил бы, что в этот период Турция не испытывала никакой угрозы со стороны СССР, советское руководство не предпринимало никаких силовых мер или экономических санкций, направленных против Турции, а равно не совершало и малой доли тех преступлений, которые в это время творило правительство Кеннеди в отношении Кубы.

Несмотря на это, понятие «момент Стивенсона» прочно закрепилось в истории событий тех лет. Марсианин не мог бы не заметить и того, как различие в подходах обеих сторон конфликта отражало текущую расстановку международных сил. За всем этим стоял принцип, ставший некой универсальной максимой интеллектуальной культуры: Мы — это всегда представители «добрых сил» (кого бы не имели в виду под этим «мы»), а они — непременно являются «злой силой», если «они» стоят у «нас» на пути. Таким образом, асимметричность подходов вполне укладывается в привычные рамки существующей доктрины.

Такая асимметрия приобретает еще более резкие очертания, когда речь заходит об ухудшении в отношениях: преступный характер действий СССР на Кубе не столь очевиден, в то время как США открыто создали реальную смертельную угрозу на рубежах Советского Союза. Бесспорно, ситуация была именно такой. Оказывается, мировому гегемону нет необходимости скрывать свои намерения и даже, наоборот, стоит их всячески откровенно демонстрировать для «поддержания собственного авторитета». Подчинение идеологической системы интересам международного преобладания предполагает, что практически любые меры — международный государственный терроризм (что США творили на Кубе), открытая военная агрессия (случай с Вьетнамом в тот же период), участие в массовых убийствах и репрессиях с целью уничтожения главной народной партии в стране (как было в Южном Вьетнаме и Индонезии) и многие другие случаи — могут либо быть намеренно замалчиваемы, либо представлены как легитимные меры самозащиты или как акт доброй воли, а могут и вообще остаться без объяснений^{142}.

Потребность обладания собственной удобной «версией событий» в очередной раз была обнаружена, когда в феврале 2003 года Колин Пауэлл выступил с обращением к членам Совета Безопасности ООН, объявив о решении Соединенных Штатов начать военную операцию в Ираке, не дожидаясь соответствующих решений ООН. Многих экспертов и международных обозревателей интересовал вопрос, сможет ли его выступление произвести эффект «момента Стивенсона».

Некоторые полагают, что именно такой эффект оно и произвело. Обозреватель газеты «Нью-Йорк таймс» Уильям Сафайр победоносно сравнивал выступление К. Пауэлла с «моментом Адлая Стивенсона». На фотоснимках, сделанных со спутника, в одном случае было показано наличие транспорта и грузовиков у бункеров, в которых, как предполагалось, хранится химическое оружие, а на другом снимке грузовиков уже не было^{143} — неопровержимое доказательство того, что иракские власти ввели в заблуждение международные инспекции — до их приезда на место осмотра все оружие было вывезено. В докладе Пауэлла также говорилось, что отдельные иракцы проникли в состав команды, и тем самым подтверждался тезис американского руководства о том, что группа международных наблюдателей не надежна и поэтому не способна собрать доказательства, необходимые США. Позднее, с молчаливого согласия К. Пауэлла, было признано, что по ряду причин — промежуток времени между двумя съемками, назначение отображенного на фотографиях полигона — эти фотоснимки ничего не доказывали. Такая практика американского руководства отмечалась позднее во многих подобных ситуациях. Но, несмотря на это, многие наблюдатели сошлись во мнении, что по своему эффекту выступление К. Пауэлла было идентично «моменту Стивенсона», хотя, к примеру, Адам Клаймер отмечал, что между этими двумя ситуациями была «существенная разница»: выступление А. Стивенсона было продиктовано «опасениями реальной угрозы советских ракет и неизбежной ядерной конфронтации». Очевидно, никто не задумался, что подобного рода опасения могли возникнуть у советского руководства в связи с размещением ракетных установок вблизи границ СССР.

Сын А. Стивенсона еще больше подчеркивал отличие этих двух ситуаций. Его отец представил в Совет Безопасности ООН доказательства того, что «ядерная держава разместила ракетные установки на Кубе и способствует подрыву мирового политического равновесия, основанного на равном доступе к „средствам устрашения“». Иначе говоря, это способствует подрыву такого баланса, при котором США обладают небольшим преимуществом, мог бы отметить наш гипотетический Марсианин. Сын А. Стивенсона также добавил: «У того выступления в Совете Безопасности была очевидная цель: сдерживание СССР и поддержание мира»^{144}. По версии Марсианина, выступление Стивенсона способствовало частичному сдерживанию — но сдерживанию США, а не СССР. Возможное вторжение на Кубу было предотвращено, хотя международные террористические действия и меры экономических санкций незамедлительно возобновились после окончания Кубинского кризиса, а угрозы в адрес СССР продолжились с новой силой, что представляло гораздо большее значение для отношений двух держав, нежели данное отдельно взятое противостояние. Но к этому мы вернемся позже.

Дж. Кеннеди не испытывал ни малейших опасений в связи с размещением советских ракет на Кубе. На встрече со своими советниками (Исполнительный комитет Совета Безопасности США) он сказал следующее: «Это как если бы мы внезапно начали размещать большое количество [баллистических ракет средней дальности], скажем, в Турции… Вот это было бы действительно чертовски опасно». МакДжордж Банди, советник президента по национальной безопасности, в ответ на это сообщил: «Господин президент, именно это мы и сделали». Дж. Кеннеди удивился и сказал: «Но это же было пять лет тому назад» — хотя, на самом деле, за год до того, когда он уже занимал свой пост. Позднее он выражал беспокойство, что если это станет достоянием общественности, то его решение об эскалации конфликта вместо публичного заявления о совместном выводе ракет из Кубы и Турции вряд ли одобрит американский народ. Он опасался, что большинство американцев расценят это как «вполне справедливый размен»^{145}.

Как бы ни оценивались действия Хрущева и Кеннеди, необходимо выработать общее мнение, которое бы однозначно осуждало решение Хрущева о размещении ракетных установок на Кубе как преступление, совершенное в невменяемом состоянии, учитывая масштаб вероятных последствий. Невменяемостью стоило бы назвать стремление осудить тех, кто заранее предупреждал о потенциальных опасностях такой политики и решительно осуждал Хрущева за настойчивость в проведении своих планов в жизнь, несмотря на колоссальные риски. Примитивно оценивать различные варианты действий с точки зрения предполагаемого спектра.

Мы очень часто с легкостью судим о невменяемости своих оппонентов, не замечая того же за собой. Этому есть множество примеров, одним из которых являются последние военные кампании США. Призывы благотворительных организаций, ученых и многих других, кто предупреждал нас о возможных неблагоприятных последствиях вторжения в Афганистан и Ирак, не принимались во внимание, в то время как катастрофа не произошла лишь по счастливой случайности. Такая же моральная неполноценность людей заставляла их с ликованием выходить на октябрьские шествия, чтобы восхвалять советскую власть, не обращая внимания на тех, кто предупреждал об опасности размещения ракет на Кубе и выступал с неизменным осуждением руководства и его преступных действий.

Сотрудники администрации Кеннеди заявляют, что он не давал согласия на вторжение на Кубу. Между тем министр обороны США Роберт МакНамара 22 октября 1962 года проинформировал некоторых сотрудников своего ведомства о том, что «президент дал указание готовить план вторжения несколькими месяцами ранее… и к настоящему времени он уже был проработан до мельчайших деталей», настолько тщательно, что операцию можно было начать в течение недели^{146}. На конференции в канун сороковой годовщины Карибского кризиса МакНамара подтвердил свою позицию о том, что «акция Советов на Кубе была оправдана в свете угрожавшей им опасности». «Если бы я был на месте кубинского или советского руководства, я бы считал именно так», — заявил он.

То, что случилось в те дни, предпосылки тех событий определенно должны «послужить хорошим уроком для враждующих сторон в современной международной системе отношений». К такому однозначному выводу пришли участники конференции. В то время этот момент, пожалуй, был «самым опасным в истории человечества», он не является единственным случаем заигрывания со смертью (со стихией катастрофы). В самом общем смысле, это далеко не единственная иллюстрация неожиданных и непредсказуемых последствий применения военной силы или использования ее в качестве средства запугивания; благоразумные люди воспринимают это как самую крайнюю меру, сталкиваясь с необходимостью найти весомое основание, чтобы ее применить.

Другие важные уроки Карибского кризиса связаны с трудностями в отношениях США и европейских стран. Международный кризис 1962 года позволяет понять настороженность европейцев в отношении руководства США, причем не только националистических групп, но и либералов и сторонников многополярности (самых широких взглядов) в американской политической элите. Судьба Европы висела на волоске, в то время как президент США и его советники раздумывали, стоит ли отказаться от предложений. Американцы с тревогой полагали, если об этих предложениях станет известно, они будут расценены как «справедливый размен» в сложившейся кризисной ситуации. При этом руководство европейских стран оставалось в неведении, и к его мнению пренебрежительно относились. В своем уникальном исследовании этих событий Фрэнк Костиглиола пишет, что Исполнительный комитет Совета Безопасности при Кеннеди «решительно отмел предложение согласовать с союзниками решение, которое могло привести к развязыванию ядерной войны и к исчезновению не только США, но и Европы». В конфиденциальной беседе с госсекретарем США Дж. Кеннеди сказал, что союзники «должны последовать за ними или остаться позади… и что США не потерпят, чтобы кто-либо накладывал вето на их решения». Сорок лет спустя примерно такие же слова прозвучали из уст Дж. Буша и К. Пауэлла. В дни кризиса американский командующий НАТО без уведомления европейского руководства привел в боевую готовность военно-воздушные силы. Ближайший союзник Кеннеди, премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан, в разговоре со своим окружением выразил мысль, что действия Дж. Кеннеди направлены на «разжигание войны», но он ничего не делает, чтобы «предотвратить это». Макмиллан получал свежую информацию только из сводок британской разведки.

То, как Вашингтон воспринимает «особенности отношений» США и Великобритании в самый напряженный период кризиса, выразил в неофициальной беседе советник Дж. Кеннеди: Великобритания «будет выступать в роли помощника (более модное слово — партнера)». МакДжордж Банди предложил предпринять определенные меры, чтобы европейцы «ощутили свою сопричастность… чтобы не думали, что их держат в неведении», но только ради того, чтобы заткнуть им рот. Помощник Банди, Роберт Коумер, высказал соображение, что европейцы не способны «рационально и логически» подходить к принятию решений, как это делают американские политики. Банди добавил, что, если бы руководству стран Европы стало известно, что происходит, они могли бы поднять «шумиху… и заявить, что раз они смирились с присутствием советских [баллистических ракет средней дальности] у своих рубежей, почему для США надо делать исключение». Под выражением «шумиха» имелось в виду «разноголосое невежественное роптание», — поясняет Костиглиола^{147}.

Возможно, несмотря на то, что есть ряд уважаемых американских исследователей, которые уверены, что за нежеланием европейцев «последовать» за США стояли их «параноидальный антиамериканизм», «невежество и алчность» и прочие «недостатки культурности», они все-таки могли быть всерьез обеспокоены лишь угрозой собственной безопасности.

В канун открытия конференции, посвященной сорокалетию Карибского кризиса, заголовки пестрили тематикой международного терроризма; предположительно, таким образом Вашингтон стремился утвердить новую доктрину смены режимов. Впрочем, в этом нет никакой новизны: Кубинский кризис был прямым следствием международной террористической акции, направленной на смену режима силовыми методами. Историк Томас Паттерсон с большой долей вероятности предположил, что «именно целенаправленные действия США по подавлению революционных процессов на Кубе [с применением военной силы и экономических санкций] лежали в основе кризисной ситуации в октябре 1962 года»^{148}. Чтобы лучше понять всю совокупность причин и факторов, которые обусловили такое положение, необходимо проследить развитие кризиса, понять направляющие принципы и мотивы международной политики того периода.

Режим Батиста потерпел поражение, которое ему нанесли повстанческие формирования Кастро в январе 1959 года. В марте того же года Национальный Совет Безопасности США рассмотрел возможности проведения смены нового режима. В мае ЦРУ начало вооружать партизанские отряды на территории Кубы. «На протяжении периода похолодания в американо-кубинских отношениях 1959–1960 годов произошло резкое увеличение бомбардировок различных объектов на Кубе и воздушных налетов с использованием зажигательных бомб, которые осуществлялись под руководством ЦРУ, руками изгнанных кубинских пилотов», приехавших в США^{149}. Вашингтон или его союзники в подобных обстоятельствах не замедлили бы с ответными мерами. Однако кубинское руководство не прибегло к организации силовых акций на территории Америки в качестве ответного шага или средства сдерживания противника. Примечательно, что кубинские власти использовали предусмотренную в таких случаях в международном праве процедуру. В июле 1960 года кубинское правительство обратилось в ООН с призывом о помощи. Оно предоставило в Совет Безопасности ООН свидетельства более двадцати воздушных бомбардировок, включая имена пилотов, регистрационные номера самолетов, снимки взорвавшихся бомб и другие важные детали, характеризующие степень нанесенных разрушений и человеческих потерь и обосновывающие призывы кубинского правительства разрешить конфликтную ситуацию дипломатическими средствами. Реакцией посла США Генри Кэйбота Лоджа стали «заверения [в том, что] США не имеют никаких агрессивных намерений по отношению к Кубе». За четыре месяца до этого, в марте 1960 года, правительство США приняло секретное постановление о необходимости свержения режима Ф. Кастро, и началась подготовка к так называемому «вторжению в заливе Свиней»[6]^{150}.

Вашингтон испытывал серьезные опасения насчет того, удастся ли кубинцам отстоять себя. В этой связи глава ЦРУ Ален Даллес призвал правительство Великобритании прекратить поставки оружия на Кубу. Как сообщал в Лондон английский посол, «основная причина» таких действий заключалась в том, «что вследствие этого кубинцы, вероятно, обратятся к СССР или странам советского блока с просьбой о поставках вооружения», а подобный шаг «будет иметь огромное значение» для США. Даллес отметил, что это позволит США представить Кубу в Совете Безопасности ООН как источник серьезной угрозы для всего Западного полушария, и они смогут действовать по отработанному в Гватемале сценарию^{151}. Даллес имел в виду успешную кампанию американского правительства по устранению последствий первого демократического эксперимента в Гватемале. Это был десятилетний период бурного развития, давший жителям страны надежду на будущее, — чего так боялись в Вашингтоне из-за стремительного укрепления сплоченности населения, о чем докладывали спецслужбы, и из-за «эффекта наглядности» социальных и экономических преобразований в стране, которые позволили укрепить благосостояние жителей. Советский след во всей этой истории появился после того, как правительство Гватемалы обратилось к советскому блоку за вооружением в связи с угрозами США о вторжении на ее территорию и предупреждениями о прекращении поставок ресурсов и товаров. В результате в стране на следующие полвека воцарился кошмар еще больший, чем в предшествовавшие этому моменту период тирании, установленной США.

Разработанные сторонниками умеренных действий, подходы к решению вопроса с Кубой ничем не отличались от того, что предлагал руководитель ЦРУ А. Даллес. Предупреждая президента Кеннеди о «неизбежных политических и дипломатических последствиях» реализации плана вторжения на Кубу силами наемной армии, Артур Шлезинджер предлагал предпринять ряд мер, чтобы сам Ф. Кастро своими действиями развязал им руки. «Можно разработать секретную операцию, скажем, в Гаити, которая бы привела к тому, что Кастро направит туда несколько военных катеров, а это можно представить как попытку свержения режима в Гаити… в таком случае будет брошена тень на репутацию Ф. Кастро, и любые попытки выступить с осуждением действий США будут поддавлены в зародыше», — полагал Шлезинджер^{152}. В данном случае он подразумевал попытки подстегнуть кубинцев оказать помощь гаитянцам, дабы свергнуть кровавый режим диктатора «папы доктора» Дювалье, который контролировали США (с определенными оговорками), что было бы воспринято как противоправные действия.

В марте 1960 года Д. Эйзенхауэр предложил план отстранения Кастро от власти и установления режима, «более приверженного настоящим интересам кубинского народа и более благоприятного для США», который предполагал содействие «проведению военной операции на острове» и «подготовке необходимого количества военизированных групп за пределами Кубы». Разведка сообщала, что Кастро пользуется значительной общественной поддержкой, и, несмотря на это, США стремились соблюсти «настоящие интересы кубинского народа». Смену режима требовалось осуществить «таким образом, чтобы никто не заметил американского военного присутствия», так как это могло спровоцировать негативную реакцию во многих странах Латинской Америки и вызвать волну протеста в самом американском обществе.

«Вторжение в заливе Свиней» было проведено год спустя, в апреле 1961-го, после того как во главе США стал Дж. Кеннеди. Позднее, отвечая на вопросы специальной комиссии Сената, Роберт МакНамара скажет, что резолюция о начале военной операции была подписана в Белом доме в атмосфере общей «истерии» вокруг кубинского вопроса. На первом заседании правительства США после неудавшегося вторжения «атмосфера была просто дикой», как отмечал потом в частных беседах Ч. Баулз: «Там была почти яростная реакция на предложенную программу действий». На заседании Национального совета безопасности, которое было собрано через два дня, Баулз отметил «практически такую же по степени накала страстей» атмосферу и был поражен преобладавшей там «колоссальной внутренней разобщенностью». Общее настроение было отражено в публичном выступлении Дж. Кеннеди. «Добропорядочные, самодостаточные, незащищенные общества отправлены на свалку истории. Только сильные… имеют шансы выжить», — сказал он, обращаясь к стране. Его слова могли бы быть впоследствии успешно использованы политиками рейгановской эпохи в их борьбе с терроризмом^{153}. Кеннеди вполне осознавал мнение союзников, которые «считали, что американцы слегка потеряли рассудок» в попытках разрешить кубинский вопрос, и такое восприятие присутствует до сих пор^{154}.

Кеннеди установил режим жесточайших экономических санкций, которые вряд ли могла выдержать какая-либо небольшая страна, если она к тому же за предшествующий шестидесятилетний период с момента ее «освобождения» от испанского протектората стала «практически колонией» США^{155}. Он также отдал распоряжение об усилении подрывной деятельности на территории Кубы. «Он попросил своего брата, Генерального прокурора США Роберта Кеннеди, возглавить высокопоставленную межведомственную группу, занимавшуюся разработкой операции „Мангуста“[7]. Она включала организацию действий военизированных групп, экономических мер воздействия и саботажа. Операция была запущена в конце 1961 года для того, чтобы на голову Ф. Кастро „свалились все беды разом“, проще говоря, чтобы отобрать у него власть»^{156}.

В своем анализе недавно рассекреченных материалов об операциях под руководством Кеннеди Хорхе Домингез пишет, что это было «не шуточное дело». Пьеро Глэйезез добавил, что эти материалы представляют собой лишь «верхушку айсберга» и «большая их часть была вымарана»^{157}.

Операция «Мангуста» занимала «центральное место в американской политике в отношении Кубы с конца 1961 года до начала ракетного кризиса в 1962 году», считает Марк Уайт, программа, с которой братья Кеннеди «связывали большие надежды». Роберт Кеннеди сообщал руководству ЦРУ, что решение кубинского вопроса имеет «большую важность для правительства США — все остальное второстепенно — и каждая минута работы, все усилия и человеческие ресурсы должны быть брошены» на то, чтобы свергнуть режим Кастро. Организатор операции «Мангуста», Эдвард Лэнсдэйл, составил график, который позволял «начать открытое восстание и сместить коммунистический режим на Кубе» в октябре 1962 года. «Последняя версия» этого плана предусматривала, что «окончательный успех операции принесет полномасштабное военное вторжение США» после того, как подрывные антиправительственные акции создадут необходимую основу. Предполагалось, что военное вторжение вооруженных сил будет проведено в октябре 1962-го, но тут разразился кризис в связи с размещением советских ракет^{158}.

В феврале 1962 года Генеральный штаб США одобрил еще более дерзкий план действий, чем предполагал А. Шлезинджер: использовать «скрытые меры… для провоцирования Ф. Кастро либо кого-то из его подчиненных на совершение открытой враждебной акции против США. Реакция на это, которая в таком случае была бы оправдана, стала бы не просто ответной мерой, но позволила бы уничтожить Кастро без промедлений, молниеносно и решительно»^{159}. В марте, в ответ на запрос Министерства обороны США по разработке плана операции на Кубе, Генеральный штаб передал министру обороны Роберту МакНамаре служебную записку, в которой содержался «перечень оснований, достаточных, по мнению сотрудников Генерального штаба, для проведения военного вторжения США на Кубу». Данный план нужно было реализовать в случае, если «в течение от 9 до 10 месяцев на Кубе случится правдоподобное, организованное изнутри восстание», но до момента, когда кубинские власти установят отношения с советским руководством, так как «это могло означать конфронтацию с СССР».

Тщательно спланированная операция с использованием военной силы должна исключать опасность злого умысла.

Мартовский план предполагал выстраивание «кажущихся сперва бессвязными событий в единый ряд, чтобы скрыть основную цель операции и создать необходимое впечатление безрассудности кубинского руководства вместе с заботой США не только о собственных, но и об интересах других стран». Таким образом, США должны были выглядеть как «страна, испытывающая явные проблемы с обеспечением собственной безопасности, а Куба [такой имидж необходимо было создать] как источник угрозы для всего Западного полушария». Предлагаемые меры включали подрыв военного корабля США в бухте Гуантанамо, чтобы «данный инцидент создал волну настроений в духе кампании под лозунгом „Помни о „Мэне“!“»[8], и для «нагнетания протестной реакции американского общества» последующую публикацию в американских СМИ списков количества жертв.

Данная пропагандистская кампания должна была представить «неопровержимые доказательства того, что корабль был атакован кубинцами». Она также предполагала «запуск кампании [во Флориде] и даже в Вашингтоне против террористической угрозы, исходящей от коммунистической Кубы». Здесь использовались зажигательные бомбы советского производства для поджога тростниковых плантаций в соседних с Кубой странах, и даже предусматривалось сбить беспилотный самолет, представив, будто это был чартерный авиарейс со студентами на борту, которые летели на каникулы. В рамках этой кампании предполагался еще ряд подобных изобретательных акций, которые так и не были осуществлены, хотя сам факт наличия таких намерений служит подтверждением той общей атмосферы «дикости» и «неистовства», которые царили в руководящей среде США в этот период^{160}.

23 августа президент подписал директиву № 181 «О мерах по обеспечению национальной безопасности», в соответствии с которой «планировалось организовать внутреннее восстание на Кубе перед проведением операции по военному вторжению США». Подготовка этой операции включала «значительные меры по военному планированию, проведению маневров и передислокации сил и средств США», о чем, безусловно, должно было стать известно на Кубе и в СССР^{161}. Тогда же, в августе, было увеличено количество проводимых подрывных акций, включая налеты катеров на кубинские побережья в районах гостиничных зон, «где, по имеющейся информации, были размещены советские военные инженеры, что привело к гибели многих советских и кубинских граждан». Произошел ряд нападений на британские и кубинские грузовые суда; блокировались суда, транспортировавшие сахар; проводились различные другие силовые акции и диверсионные действия, которые в основном осуществлялись посредством находящихся в изгнании кубинских организаций и групп, легализованных во Флориде^{162}. Несколько недель спустя наступил «один из самых опасных моментов в истории человечества».

Силовые диверсионные акции продолжались на протяжении всего периода ракетного кризиса. Формально они были приостановлены 30 октября, через несколько дней после того, как Кеннеди и Хрущев пришли к договоренности, однако снова возобновились через некоторое время. 8 ноября, «в ходе секретной операции на территории Кубы, высадилась группа, приплывшая со стороны США, и было успешно взорвано здание завода», в результате чего, по данным кубинского правительства, погибли 400 рабочих. Реймонд Гартхоф написал, что «советская сторона могла рассматривать [данную акцию] как попытку переиграть ключевой вопрос заключенной договоренности: гарантии США о ненападении на Кубу». Он полагал, что эта и другие акции подтверждали то, «что для обеих сторон опасность была по-прежнему велика, и вряд ли можно было исключить вероятность повторения кризиса»^{163}.

После окончания этих событий Кеннеди возобновил кампанию борьбы с терроризмом. За десять дней до своей гибели он утвердил план ЦРУ по проведению «подрывных действий» отрядами наемников, «целью которых должны были стать крупный нефтеперегонный завод и нефтехранилища, крупная электростанция, рафинадные заводы, железнодорожные мосты, гидротехнические сооружения в бухтах, а также подводное минирование верфей и судов». План физического устранения Кастро родился на следующий день после убийства Кеннеди. Данная операция была прекращена в 1965 году, хотя «одним из первых постановлений Никсона, после того как он пришел к власти в 1969 году, было указание ЦРУ о возобновлении секретных операций против кубинского правительства»^{164}.

Особенно интересно посмотреть, как виделась вся эта ситуация лицам, принимавшим основные политические решения в тот период. В предисловии к недавно опубликованным архивным документам эпохи борьбы Кеннеди с террором Домингез отметил, что «среди тысяч страниц архивных томов лишь однажды встречается некоторое подобие осуждения (с точки зрения морали) поддержки правительством США террористических действий». Член штаба Совета национальной безопасности высказал мнение, что текущие действия правительства США могут спровоцировать ответные меры советского руководства, а силовые операции «носят бессистемный характер и приводят к гибели невинных людей… что способствует негативному восприятию ситуации в дружественных странах». Подобного рода взгляды разделяли участники закрытого обсуждения стратегии действий США. Так, Роберт Кеннеди предупреждал, что полномасштабное вторжение на Кубу «приведет к чудовищным человеческим потерям и на США градом посыплются обвинения во всех смертных грехах»^{165}.

Подрывные террористические операции получили новый импульс при президенте Никсоне, пиковым моментом в этом отношении стала середина семидесятых, когда произошло особенно много нападений на рыболовецкие судна, посольские учреждения и кубинские зарубежные представительства, когда взрыв кубинского авиалайнера унес жизни семидесяти трех человек. Эти и последующие террористические акции направлялись с территории США, хотя тогда было принято считать, что за этими преступлениями стояло ФБР.

Ситуация мало в чем изменилась, а Кастро продолжали осуждать многочисленные наблюдатели за то, что он, «несмотря на гарантии ненападения, полученные от США в 1962 году, держал свои военные базы в полной боевой готовности»^{166}. Вне зависимости от возрастания количества тревожных фактов американцы недоумевали: чего же, кроме официальных гарантий, этим кубинцам надо? К тому моменту стало хорошо понятно, насколько можно доверять любым заявлениям, даже оформленным документально: примером тому служит «инцидент с нападением на зоны размещения советских военных специалистов на Кубе», который произошел в июле 1960 года.

Во время тридцатилетней годовщины кубинские власти выступили с протестом после обстрела из пулемета туристической гостиницы, владельцами которой были испанские и кубинские компании. Ответственность за эту акцию возложили на группировку, чья штаб-квартира находилась в Майами. Следы организации, подготовившей взрывы на Кубе в 1997 году, в результате которых погиб итальянский турист, также ведут в Майами. Злоумышленниками оказались сальвадорские преступники, действовавшие под руководством Луиса Посада Карилеса и получавшие финансирование из Майами. Будучи одним из наиболее одиозных международных террористов, Посада сбежал из венесуэльской тюрьмы при поддержке Хорхе Мас Канозы (бизнесмен, который возглавлял Кубино-американский национальный фонд, чья деятельность не облагалась налогами), где он отбывал срок за взрыв кубинского авиалайнера. Посада переехал из Венесуэлы в Эль-Сальвадор, где на базе ВВС в Илопанго под руководством Оливера Норта оказывал содействие военным США при подготовке силовых операций против Никарагуа.

Посада в деталях описывал террористические операции, в которых он участвовал, и рассказывал о том, что они финансировались из-за рубежа из Кубино-американского национального фонда в Майами, но, несмотря на свои признания, он не беспокоился, что ФБР начнет расследование его деятельности. Он был ветераном «операции в заливе Свиней», и все последующие операции, в которых он участвовал, были организованы ЦРУ. Когда позднее, при поддержке ЦРУ, он стал работать на венесуэльскую разведку, то смог договориться с Орландо Бошем, его старым знакомым по работе в ЦРУ, чтобы тот присоединился к его деятельности в Венесуэле по подготовке дальнейших диверсий на Кубе (Бош получил срок в США за взорванный им на границе с Кубой сухогруз). Бывший сотрудник ЦРУ, который занимался делами о взрывах на территории Кубы, рассматривает Посада и Боша как единственных подозреваемых в организации взрывов, которые Бош называл «легитимными военными акциями». Бош, которого принято считать «главным организатором» взрывов самолетов, также, поданным ФБР, несет ответственность за более чем тридцать других террористических акций. Его дело подпало под президентскую амнистию в 1989 году после того, как в президентское кресло сел Дж. Буш-первый, в результате активной лоббистской кампании Джеба Буша и кубино-американских бизнесменов из Южной Флориды. Они смогли переубедить Министерство юстиции, позиция которого сводилась к тому, что «предоставление прибежища Бошу, несомненно, нанесет вред национальным интересам США, [потому что] безопасность американской нации во многом зависит от способности американского руководства убеждать другие государства не предоставлять помощь и убежище международным террористам»^{167}.

Предложения кубинской стороны о сотрудничестве спецслужб в обмене информацией для предупреждения террористических акций были отвергнуты Вашингтоном, так как это могло обнаружить причастность американских властей к террористической деятельности. «В 1998 году руководство ФБР посетило с рабочим визитом Кубу, где, в ходе общения, кубинские коллеги передали им материалы о предполагаемой террористической сети со штаб-квартирой в Майами: большая часть этой информации была собрана кубинскими агентами, внедренными в террористическую организацию». Через три месяца ФБР арестовало кубинцев, работавших под прикрытием в террористической организации в Майами, деятельность которой контролировала американская разведка. Пятеро из них были приговорены к длительным срокам заключения^{168}.

Мотивы о необходимости обеспечения национальной безопасности потеряли всяческую значимость с распадом в 1991 году СССР, однако лишь в 1998 году американская разведка заявила, что Куба более не представляет угрозы для национальной безопасности США. Несмотря на это, администрация президента Б. Клинтона, хотя и подчеркивала, что опасность, исходящая от Кубы, «незначительна», все же не исключала ее полностью. В конечном счете американские спецслужбы признали, что Куба не была источником опасности. Тем самым они подтвердили высказанную в 1961 году мексиканским послом идею, когда он возразил на призывы президента Кеннеди объединить усилия против кубинского правительства, заявив, что, «если мы публично объявим о том, что Куба представляет угрозу национальной безопасности Мексики, сорок миллионов мексиканцев умрут со смеху»^{169}.

Справедливости ради стоит все же признать, что размещение ракет на Кубе было действительно очень опасно. В приватных беседах братья Кеннеди выражали тревогу, что присутствие советских ракет на Кубе может помешать американскому вторжению в Венесуэлу. Таким образом, «операция в заливе Свиней была вполне оправдана», считал Дж. Кеннеди^{170}.

Администрация президента Дж. Буша-первого после отказа от концепции Кубы как источника угрозы усилила экономические санкции против этой страны в ответ на резкую правую риторику, которую успешно использовал Б. Клинтон против своего оппонента на президентских выборах в 1992 году. Экономические санкции в отношении Кубы к 1996 году все более напоминали драконовские меры, что произвело фурор даже среди близких союзников США. Экономическое эмбарго товарооборота с Кубой вызывало сильное возмущение и в американском обществе, ведь это наносило вред американским импортерам и экспортерам, которые, как обычно происходит в США, стали единственной жертвой такой политики правительства; кубинцы при этом не пострадали. Согласно данным правительства США, все было иначе. В специальном исследовании Американской ассоциации всемирного здравоохранения говорилось, что эмбарго могло иметь серьезные негативные последствия для здоровья граждан, и только отлаженная кубинская система здравоохранения позволила предотвратить «гуманитарную катастрофу». Официальные представители США никак не отреагировали на эти сообщения^{171}.

Эмбарго привело к снижению поставок продовольствия и медикаментов. В 1999 году администрация Б. Клинтона смягчила экономические санкции для всех стран, входящих в так называемый список «террористических», за исключением Кубы, которую одну избрали для изощренного наказания. Тем не менее, Куба — не единственное исключение в этом отношении. После урагана в августе 1980 года, опустошившего Вест-индийские острова, президент Дж. Картер отказался предоставить какую-либо материальную помощь, поскольку ее могла получить Гренада, а ее надлежало проучить за какие-то поступки реформистского правительства Мориса Бишопа. Когда страны, потерпевшие ущерб от стихийного бедствия, отказались согласиться с решением об исключении Гренады из списка получателей гуманитарной помощи и принять американские подачки, Дж. Картер принял окончательное решение не посылать в район бедствия никакой гуманитарной помощи.

Так же, когда ураган в 1988 году принес в Никарагуа голод и вызвал колоссальные экологические проблемы, руководители в Вашингтоне решили, что природная катастрофа может сыграть им на руку в их террористической войне. Они отказали в помощи даже жителям Атлантического побережья страны, которые сотрудничали с США и выражали глубокое недовольство режимом сандинистов. Эти жители обратились за помощью к правительству США после того, как в сентябре 1992 года приливной волной были смыты никарагуанские рыболовецкие поселки, в результате чего сотни людей погибли и пропали без вести. В этом случае им была оказана незначительная поддержка, но в тайне от широкой общественности остался факт, что «умопомрачительная» сумма помощи в 25 тысяч долларов была выделена из уже запланированной общей суммы. Все же представители администрации президента заверили Конгресс США, что даже то, что выделяемые объемы помощи кажутся столь мизерными, не повлияет на решение удержать всю запланированную сумму в сто миллионов долларов, поскольку подконтрольное США никарагуанское правительство не проявило должной степени лояльности^{172}.

Международное сообщество практически единогласно осудило политику экономических санкций США против Кубы, даже традиционно занимающая уступчивую позицию Организация американских государств, а именно ее Комиссия по судебным вопросам назвала данные действия США противоречащими закону. Европейский Союз призвал Всемирную торговую организацию осудить эмбарго Кубы. В ответ на это администрация Б. Клинтон заявила, что «Европа пытается перечеркнуть „всю тридцатилетнюю политику США в отношении Кубы, которая берег начало в период правления Дж. Кеннеди“, и целиком направлена на смену режима в Гаване»^{173}. Администрация президента также подчеркнула, что ВТО не обладает полномочиями определять приоритеты обеспечения национальной безопасности США или заставлять США менять свое законодательство. После этого Вашингтон прекратил свое участие в дальнейших дискуссиях, оставив главные вопросы без ответа.

Внутренние документы правительства США проливают свет на причины международных террористических операций против Кубы и введение незаконного эмбарго. Не стоит удивляться, что все они укладываются в рамки традиционного шаблона, который, к примеру, применялся в Гватемале несколькими годами ранее.

Учитывая хронологию событий, становится ясно, что опасения в связи с вовлечением СССР не могли служить главным фактором. Намерения осуществить силовую смену режима возникли и стали претворяться в жизнь до вхождения в конфликт СССР, а после его ухода санкции против Кубы возобновились с еще большей интенсивностью. Действительно, советская угроза имела место быть, но в значительной мере как следствие, нежели как причина террористических операций и агрессивной политики США.

В июле 1961 года ЦРУ предупреждало, что «чрезвычайное влияние „идеологии Кастро“ не обусловлено деятельностью кубинских властей… тень от фигуры Ф. Кастро стала настолько зловещей, так как текущие социальные и экономические процессы во всех странах Латинской Америки стимулировали интерес к будоражащим общество призывам оппозиционных сил сменить правительство и провести ряд радикальных политических трансформаций». Их моделью выступала Куба Ф. Кастро. Артур Шлезинджер передал избранному президенту Кеннеди свой доклад, подготовленный для Латиноамериканской миссии[9]. В нем он высказал опасения, что латиноамериканцы могут быть очень восприимчивы к «предложениям Ф. Кастро решить все проблемы». В докладе учитывался также советский фактор: Советский Союз «беспечно раздает налево и направо крупные займы под развитие и стремится предложить всему миру модель осуществления успешной модернизации за одно поколение». В дальнейшем Шлезинджер скрупулезно доказывал, что распространение «идей Ф. Кастро» будет иметь крайне нежелательные последствия в условиях, когда «распределение земли и других ресурсов национального благосостояния осуществляется в пользу обеспеченных классов», а «бедные и неимущие классы, имея перед глазами пример кубинской революции, все более настойчиво отстаивают свои права на достойную жизнь». Кеннеди опасался, что поддержка СССР поможет сделать кубинский вариант развития «показательным» для других стран региона, что даст советскому руководству преимущество в Латинской Америке.

В начале 1964 года Совет по политическому планированию Госдепартамента США дал свою оценку этим опасениям: «Наибольшая угроза, которую представляет режим Ф. Кастро, заключается… в том, какое воздействие оказывает сам факт его существования на представителей левого движения во многих латиноамериканских странах… Чего стоит одно то, как Ф. Кастро удается „эффективно противостоять“ США, сводя на нет все полуторавековые усилия американской внешней политики в Западном полушарии»^{174}. Иными словами, как написал Томас Паттерсон: «Куба как символ и политическая реальность бросает вызов господству США в Латинской Америке»^{175}.

Не деятельность кубинского руководства, а «само его нахождение у власти» на Кубе и «эффективное сопротивление» гегемону Западного полушария оправдывают использование США силовых террористических методов и экономического воздействия для свержения ненавистного режима. Сопротивление и непокорность порой могут служить оправданием еще более жестких акций, как это было в Сербии, о чел* стали замалчивать сразу же после их свершения; или как в Ираке, где настоящие причины обнажились сразу же после того, как обнаружила свою несостоятельность вся доказательная база американских действий.

Возмущение по поводу открытого неповиновения других стран уходит глубоко в историю США. Двести лет назад Томас Джефферсон резко осуждал Французскую республику за ее «вызывающую позицию» в вопросе передачи Нового Орлеана, чего он так сильно добивался. Джефферсон предупреждал, что «национальный характер французов неизбежно [приходит] в противоречие с американским характером, ему, несмотря на стремление к миру и благополучию, присуще также высокомерие». Французское «вызывающее поведение вынуждает американцев вступить в союз с британцами и их флотом», — считал он, противореча своим прежним высказываниям о том, какое значительное влияние оказала Франция для освобождения британских колоний от имперского гнета^{176}. Благодаря освободительной борьбе Гаити, которая не получила ничьей поддержки и была повсеместно раскритикована, французский вызов перестал существовать, хотя направляющие принципы, установившие отношения «свой-чужой», остались в силе.

Принципы, которые легли в основу Кубинского кризиса, позволяют понять, почему международное право потеряло свою актуальность. Правовая система США также утратила былой непререкаемый авторитет. Когда Генеральный прокурор Роберт Кеннеди в 1961 году приостановил судебное разбирательство по поводу того, что проведение операции в заливе Свиней нарушало законы США о нейтралитете, он назвал участников этой операции под американским командованием «патриотами». Таким образом, «нельзя назвать их действия нарушающими законы об американском нейтралитете», которые, «очевидно… не отвечают требованиям сегодняшнего дня»^{177}.

Нельзя сказать, что мир внезапно стал более небезопасным после событий 11 сентября, для чего потребовался поиск «новых парадигм», позволяющих проводить преобразования международного права и организаций, и что именно это дало основания Вашингтону пересматривать основы американского законодательства.

В новой «отфильтрованной» истории нет упоминания о достижениях международной террористической деятельности, но о них много и с гордостью говорят те, кто имел к ней непосредственное отношение. В Школе стран Америки, где проходят подготовку латиноамериканские офицеры, гордо заявляют в качестве «обсуждаемой темы» то, что армия США помогла «искоренить миссионерский дух освободительной борьбы»^{178}. Жертвой этой ереси пала латиноамериканская церковь, когда начала выступать «за предоставление льгот бедным слоям населения» и тем самым нарушила принятый порядок и навлекла на себя «все возможные беды земные». Символично, что в период мрачного десятилетия правления президента Р. Рейгана и вице-президента Дж. Буша-первого террор стал проявляться открыто. Незадолго до прихода к власти Р. Рейгана был убит сальвадорский архиепископ, который являлся «рупором безмолвного народа (потерявшего голос народа, безмолвных, не имеющих возможность выразить свое мнение)», причем в этом случае трудно было скрывать причастность спецслужб США. Конец этого ужасного десятилетия ознаменовался убийством шести представителей сальвадорской иезуитской интеллигенции, которых нашли с простреленными головами вместе с невинными жертвами этой трагедии: их домохозяйкой и ее дочерью. За этой акцией стоят бойцы элитного батальона, обученные и вооруженные США, на чьем счету уже была серия кровавых зверств.

Значение этих событий позволяет оценить тот факт, что на Западе работы неугодных священников никого не заинтересовали и их имена остались неизвестны, в отличие от их советских коллег-диссидентов, притеснение которых властями получило большой резонанс. Можно сказать, таким образом, что их убили дважды: застрелили и предали забвению. По сути, даже после смерти их образ был опорочен. В скором времени Вацлав Гавел посетил с визитом Вашингтон, чтобы выступить на объединенном заседании Конгресса США, где ему стоя аплодировали за восхваление «поборников свободы», которые — он и те, кто слушал его доклад, в этом не сомневались — вооружили и подготовили убийц шести латиноамериканских священников и других ни в чем неповинных людей. Его похвалы в адрес великолепных американцев и их достижений получили восторженное признание со стороны ведущих либеральных исследователей, которые расценили его выступление как «голос разума». Эти призывы заставляют трепетать всех тех, кто впал в «излишний романтизм» (Энтони Льюис), и «говорят нам о необходимости соблюдения обязательств, которыми связаны большие и малые государства» (редакция «Вашингтон пост»). Однако ответственность не распространяется на жителей Центральной Америки, по крайней мере, на тех, кто пережил ужасы 1980-х годов^{179}.

В случае с Кубой «эффективное сопротивление» спровоцировало реакцию, которая привела мир на грань уничтожения. Но в этом-то и заключается странность. Эффективное сопротивление, как правило, подавляется при помощи той или иной силовой акции без всякого риска для агрессора. Стратегия американской политики в начале 1960-х годов заключалась в построении режимов национальной безопасности в духе неонацизма, ее задачей было «всячески нивелировать угрозы существующей структуре социально-экономических привилегий путем устранения из политического процесса численного большинства», или иначе «народных масс»^{180}. Эта политика вызвала целую волну репрессий по всей Латинской Америке, основная тяжесть которых в период правления Р. Рейгана пала на Центральную Америку. Начало было положено, когда американские власти стали вести подготовку военного переворота в Бразилии еще до убийства президента Дж. Кеннеди и осуществили свои планы сразу же после его гибели. Вашингтон тесно сотрудничал с вооруженными силами, чьими действиями была ликвидирована парламентская демократия в стране в знак признания их «фундаментально демократических устремлений и ориентации на США», пояснял посол Кеннеди в Бразилии Линкольн Гордон. В то время как Гордон возвещал о «наиболее убедительной победе в борьбе за свободу середины XX века», палачи и убийцы продолжали делать свое дело. Он телеграфировал в Вашингтон о том, что «демократический мятеж» поможет «сдержать перевес левых групп» ранее умеренного популистского правительства и «демократические силы», которые пришли к власти, способны «обеспечить улучшение климата для частных инвесторов»^{181}.

Позиция Гордона была одобрена многими ведущими сотрудниками администрации президента Дж. Кеннеди и вице-президента Л. Джонсона, однако уже к 1980 году, одновременно с Чили, бразильские военные генералы были чрезвычайно рады передать страну, лежавшую в руинах, в руки гражданского руководства. Несмотря на огромный потенциал этого «южного колосса», генералы привели Бразилию к «положению, напоминавшему по показателям социального благосостояния менее развитые африканские и азиатские государства» (недостаток продуктов питания, детская смертность и т. д.). В стране образовался значительный разрыв между бедными и богатыми слоями, она находилась на грани бедствия, но зато демонстрировала отличные показатели инвестиционного климата и отсутствие внутренних барьеров для развития бизнеса^{182}.

Политика такого рода выходила за рамки доктрины Монро. Одним из множества примеров новой американской политики служит Индонезия, куда для выяснения причин произошедших там опасных социальных потрясений был направлен опытный сотрудник Элсворф Банкер, пока Вашингтон предпринимал попытки преодолеть последствия «демократического бунта» в Бразилии и ломал голову над тем, как не дать кубинскому правительству «перехватить инициативу в регионе». Он сообщал в Вашингтон, что «Индонезия открыто признала в качестве своей главной задачи необходимость „своими собственными руками“ осуществить модернизацию национальной экономики и освободиться от иностранного, в особенности западного, влияния». В отчете американских разведывательных служб в 1965 году выдвигалось опасение, что если попытки популярной Коммунистической партии Индонезии «выступить в роли вдохновителя объединения индонезийской нации… увенчаются успехом, пример Индонезии окажет сильное впечатление на многие развивающиеся страны, что укрепит позиции коммунистической доктрины и подорвет авторитет Запада». С 1950-х годов решающим фактором, который предопределил использование диверсий и силовых акций Вашингтоном, во многом напоминавших Латинскую Америку, была боязнь независимости Индонезии и чрезмерной степени демократизации, при которой народная партия, представляющая интересы бедных слоев населения, сможет выдвигать своих кандидатов на местных выборах^{183}.

Преступный характер действий кубинского правительства принял еще более неприятные очертания, когда в 1975 году оно распространило свою деятельность на Африканский континент, выступая средством осуществления СССР крестового похода для завоевания мира, как отзывался об этом Вашингтон. «Если советский неоколониализм докажет свою жизнеспособность в Анголе, — с раздражением заявлял посол США в ООН Патрик Майнихан, — мир уже никогда не будет таким, как прежде». СССР установит контроль над маршрутами транспортировки нефти в Европу, равно как распространит свое владычество в стратегическом регионе Южной Атлантики, а следующим объектом притязаний Кремля может стать Бразилия. Все это в очередной раз напоминает старую картину, но уже с другим распределением ролей.

Очередная акция эффективного сопротивления кубинцев вызвала гнев Вашингтона. Когда войска Южной Африки при поддержке США вторглись в только что ставшую независимой Анголу и почти завоевали ее, кубинское правительство по собственной инициативе, едва ли предупредив советское руководство, направило туда вооруженные отряды и выбило захватчиков с оккупированных территорий. Южноафриканская пресса с тревогой писала об этом «ударе по национальной гордости» и предупреждала, что результатом этого может стать «стремительный рост африканского национализма на фоне поражения южноафриканской армии» от рук чернокожих кубинских солдат. Главная газета Южной Африки для чернокожего населения заявила, что «черная Африка находится на гребне волны, вызванной успешными действиями кубинцев в Анголе», которые «подарили пьянящую надежду на воплощение главной мечты — „обретение полной свободы“»^{184}.

Защита Анголы стала самым важным вкладом Кубы в освобождение африканского континента. До опубликования работы П. Глейджизеза[10], которая произвела эффект разорвавшейся бомбы, мало что было известно о значимости кубинского участия в этих событиях. В работе описывалась «история противостояния агрессии крупной державы глазами смелого, но крохотного государства, которое благодаря индивидуальному героизму и самоотверженности его граждан изменило облик континента»^{185}.

Глейджизез отмечает, как «Г. Киссинджер прилагал все свое умение, чтобы нейтрализовать деятельность Рабочей партии „Движения народного освобождения Анголы“, с которым ангольцы связывали надежды на свое будущее». Несмотря на то что эта партия «несет ответственность за ухудшение положения дел в стране» в последующие годы, именно «непреклонная враждебность США привела к тому, что Ангола оказалась в пагубной зависимости от советского блока, а поддержка США подстегнула правительство Южной Африки к проведению серии разрушительных военных операций на территории Анголы на протяжении 1980-х годов»^{186}.

Здесь представлена лишь малая часть многочисленных акций международного терроризма и экономического воздействия, направленных на борьбу с проявлениями «эффективного сопротивления» и «коммунистической ереси», которые предполагали внедрение «идей нового национализма» и, вероятно, даже либеральных постулатов. Все эти акции, равно как и их горькие последствия, были расценены как незначительные, вследствие того, что они абсолютно легитимны. Таким образом, их описание вряд ли когда-нибудь войдет в объемные тома современной литературы о международном терроризме, станет темой для широкой дискуссии в свете новой американской доктрины «смены режима». В худшем случае, упоминание о них может быть сведено на нет, а взамен останется несколько удобных эвфемизмов.

Несколько случайных ссылок сообщают нам, что на Кубе не проводилось ни одной силовой акции, призванной дестабилизировать общую ситуацию, «кроме спецоперации „Мангуста“». По счастливой случайности «с распадом СССР террористические действия групп левого толка практически прекратились. Северная Корея и Куба не вносили беспорядок в международные отношения с прежним усердием»^{187}. Кубинский пример отдельным разделом вошел в учебные курсы по изучению международного терроризма, где кубинцы рассматриваются исключительно как подозреваемые, а не жертвы^{188}. Международных террористических операций в Никарагуа, инспирированных администрацией Рейгана-Буша, как будто и не было, а если, в худшем случае, какие-то факты будут установлены, то это можно будет списать на невнимательность или другие отступления от миссии, которая уготована свыше лидерам «нового идеалистического мира, призванным положить конец бесчеловечности на Земле». Незыблемость стандартных правовых и политических процедур с завершением холодной войны была окончательно нарушена или не принималась во внимание. Главный принцип остается прежним: все могут совершать правонарушения; нас можно винить только за случайные ошибки и упущения.

Для дальнейшего развития колоссальное значение представляет тот факт, что даже самые ужасные преступления, совершенные мировым гегемоном, могут очень просто замалчиваться (сходить с рук). Войны в Индокитае служат хорошим подтверждением этому. После нескольких лет безжалостных разрушительных действий в регионе американская общественность начала выражать решительный и принципиальный протест против такой политики. В то же время в элитах американского общества возмущение по поводу неоправданности военных действий объяснялось в терминах потерь и неудач. Не трудно понять, что изначальное похвальное стремление США претворялось в жизнь не безупречно, особенно в Май Лае. «Когда, оглядываясь назад, американцы с печалью и даже с чувством стыда вспоминают вьетнамскую войну, в голове всплывают ужасные образы, такие, как бойня при Май Лае», — писала Джин Бетке Элштайн. Это была единственная информация о вьетнамской войне, которую она включила в свои работы, где яростно и последовательно осуждаются международные преступления. Инцидент при Май Лае очень показателен, потому как причины этой бойни могли быть списаны на действия полуграмотных новобранцев, которые пытались выжить в непривычных и ужасных условиях. Совсем иная ситуация была при выполнении «операции Уиллер Уоллава», по сравнению с которой бойня при Май Лае была лишь жалким подобием, над разработкой которой трудились вполне приличные почтенные люди, как мы с вами. В данном случае не стоит испытывать чувство «стыда» или хотя бы «печали» в связи с этими чудовищными преступлениями^{189}.

В 1982 году Кубу включили в официальный список террористических государств вместо Ирака, который был исключен из их числа специально для того, чтобы предоставление Саддаму Хусейну помощи со стороны США было обосновано.

Очень поучительным представляется другой пример проведения международной террористической операции для подавления «эффективного сопротивления» — силовая операция против Никарагуа. Эти события, масштаб террористических акций, направленных на смену правящего режима в стране, роль поэтапного направляющего участия США в их осуществлении, а также отличие фактов от хронологии развития этих событий и образов, воссозданных в интеллектуальной культуре, которые прослеживаются при их ретроспективном рассмотрении, проливают свет на многие закономерности внешней политики США. Этот пример важен еще и потому, что в свете официальных мнений и оценок различных высокопоставленных международных инстанций он выглядит абсолютно бесспорным; бесспорным для всех тех, кто имеет хотя бы минимальное уважение к правам человека и нормам международного права. Существует простой способ оценить значение и масштаб этих категорий: необходимо определить, являются ли они предметом широкого обсуждения или, по крайней мере, частого упоминания у западных элит, особенно после объявления нового этапа «войны с террором» после событий 11 сентября. Посредством этой несложной процедуры можно сделать общие заключения относительно перспектив на будущее, которые не внушают оптимизма.

Силовые действия против Никарагуа относились к главным приоритетам международной войны с террором, направленной преимущественно против «государственного международного терроризма», которую объявила администрация Р. Рейгана вскоре после его избрания президентом в 1981 году. Никарагуа представляла чрезвычайную опасность, так как находилась в непосредственной близости от США. «Это раковая опухоль на нашем континенте», — так, заимствуя стилистику гитлеровского «Майн Кампфа», охарактеризовал угрозу госсекретарь США Джордж Шульц, выступая перед Конгрессом^{190}.

Никарагуа получала вооружение от СССР, который устроил там «безопасное укрытие для террористов и диверсантов всего лишь в двух днях езды от Харлинджена[11] в Техасе». «Кинжал направлен в сердце Техаса», — предупреждал президент, перефразируя слова другого печально знаменитого политического лидера. Эта вторая «Куба» могла быть использована как «плацдарм для раздувания пожара мировой революции, которая в первую очередь затронула бы Латинскую Америку, и, бог знает, кто мог стать следующим на очереди». «Никарагуанские коммунисты угрожают устроить революцию в США». «Скоро советские военные базы окажутся в непосредственной близости от границ США», что будет означать «стратегический провал». Несмотря на значительную критику, с которой Р. Рейгану пришлось столкнуться, он смело заявил репортерам: «Я не сдамся. Мне помнятся слова одного человека по имени Уинстон Черчилль, который говорил: „Никогда не сдавайтесь. Никогда, никогда, никогда!“ И мы не сдадимся»^{191}.

Рейган ввел чрезвычайное положение в связи с тем, что «политика и действия правительства Никарагуа представляют серьезную угрозу национальной безопасности и внешней политике США». Объясняя причины бомбардировок Ливии в 1986 году, Р. Рейган заявил, что сумасброд М. Каддафи направлял оружие и военных советников в Никарагуа с целью «разжигания войны под боком у США», что входило в его планы «стереть Америку с лица Земли» (планы полного уничтожения Америки). Особенно угрожающе звучали призывы к «революции без границ», которые часто можно было услышать в Никарагуа, хотя они сразу же были объявлены провокацией. Автором этого манифеста принято считать лидера сандинистов Томаса Борге, который в своей публичной речи заявил, что надеется на стремительное развитие государства и что это может послужить примером для других стран, которые предпочтут последовать по никарагуанскому пути. Данное выступление было представлено рейгановской администрацией как план глобального завоевания, о чем со всей достоверностью заявили американские СМИ^{192}.

Еще более интересным, чем нелепость заявлений политического руководства, которое стремилось создать новые факты, извращающие действительность, и ввести американского обывателя в заблуждение, представляется рассмотрение истинного содержания документов, ставших основой для манипуляций Госдепа США. Слова Борге, вероятно, действительно зародили страх в сердцах рейгановских стратегов. Они прекрасно осознавали, что настоящая угроза кроется в успешном развитии Никарагуа, модель которого может «быть заимствована другими странами». Такую же угрозу представлял демократический эксперимент и социальные реформы в Гватемале, которые США подавили в зародыше, «эффективное сопротивление» Кубы и еще многие другие ситуации, включая исторический период, когда сами США рассматривались как источник социальных потрясений русским царем Александром I и австрийским министром иностранных дел К. Меттернихом. Никарагуанскую угрозу необходимо было переформулировать в терминах агрессии и терроризма, в формате, подходящем для американской внутренней пропаганды.

Стремясь достигнуть этой цели, госсекретарь США Шульц предупреждал американцев, что «терроризм — это война против простых граждан». Пока он произносил эти пламенные речи, самолеты ВВС США бомбили Ливию, в результате чего погибло множество простых граждан. Впервые в истории террористическая акция освещалась в прямом эфире, как раз когда во всех телевещательных компаниях вышли вечерние новости. Такая завидная синхронность подготовки репортажей, наверно, требовала невероятной технической ловкости, учитывая удаленность места действия. Шульц особо подчеркивал опасность никарагуанской заразы, громогласно обещая «вытравить ее». При этом не предполагалось использовать деликатные средства. «Переговоры — это всего лишь более мягкое название для капитуляции, когда одна из сторон теряет контроль над ситуацией», — не унимался Шульц, осуждая тех, кто отстаивал «утопичные юридические средства, как международное посредничество, правовые механизмы ООН и Международного суда, в то время как они не замечали главного»^{193}.

США прилагали все свое влияние, чтобы заблокировать действие этих утопичных правовых механизмов. Это касалось попыток в начале 1980-х годов президентов стран Центральной Америки добиться мира и стабильности в регионе через переговорный процесс. В рамках дальнейшей политики Вашингтона по «вытравлению никарагуанской заразы» силовыми методами рассматривалась, что было вполне предсказуемо, возможность применения целого комплекса мер, и, в общем, это привело к значительным успехам. Ведущий исследователь истории Никарагуа Томас Уокер отмечал, что после нескольких лет войны Вашингтона с терроризмом в этой стране ее прежний экономический рост и социальный прогресс, которые Никарагуа начала демонстрировать после свержения проамериканской диктатуры Сомосы, сменились упадком. И к моменту достижения США своих целей это привело к краху слабую систему национальной экономики и уготовило стране «незавидную участь самого бедного государства в Западном полушарии». Одним из факторов такого катастрофического спада стали потери населения, соизмеримые, пропорционально численности жителей, с 2,25 миллионами человек в США Историк и официальный представитель Госдепартамента США при Р. Рейгане Томас Кэротерс отметил, что потери Никарагуа «на душу населения значительно превышали количество погибших в США в ходе Гражданской войны и всех войн в двадцатом веке, вместе взятых»^{194}.

Разрушение Никарагуа не имело никакой цели. Темпы экономического роста страны в начале 1980-х годов с удивлением отмечал Мировой банк и ряд других международных учреждений как «поразительные», и высказывалось мнение, что «эта тенденция может лечь в основу долгосрочного социально-экономического развития» (Банк развития стран Америки). В сфере здравоохранения страна «демонстрировала значительное снижение уровня детской смертности среди развивающихся стран» (по данным ЮНИСЕФ в 1986 году). Таким образом, администрации Р. Рейгана было чего опасаться: «поразительные» трансформации Никарагуа могли спровоцировать «революцию без границ» так же, как смысл слов Томаса Борге был переформулирован в пропагандистских целях. По этой причине Вашингтон считал, что вполне логично уничтожить «источник вирусной инфекции» до того, как «заразятся другие страны», которые, в свою очередь, для профилактики также необходимо подвергнуть террору и репрессиям^{195}.

Никарагуа, как и до этого Куба, в ответ на силовые акции против нее не предприняла попыток произвести диверсии на территории США, совершить убийство кого-либо из представителей американской политической власти, что, как нам доподлинно известно, абсолютно приемлемо для нашего руководства. Напротив, правительство Никарагуа обратилось за правдой в Международный суд. Коллегию судей в нем возглавлял известный выпускник Гарвардского университета, профессор права Абрам Чейз. Полагая, что США подчинятся и исполнят судебное решение, коллегия приступила к тщательному изучению материалов дела, его суть сводилась к террористическим акциям, доказательство совершения которых требовало проработки абсолютно каждой детали, при том, что все они были очевидны: к примеру, минирование портов Никарагуа^{196}.

В 1986 году суд вынес решение в пользу Никарагуа, отклонил претензии Вашингтона и осудил правительство США в «незаконном применении силы» — в международном терроризме, проще говоря. Судебное решение распространялось за пределы никарагуанского искового обращения. После более подробного рассмотрения ранее вынесенных решений, суд объявил «незаконной» любую форму международной интервенции в случае, если она нарушает суверенное право «выбирать любую политическую, экономическую, социальную и культурную форму развития и самостоятельно принимать внутренние политические решения»: интервенция «нарушает закон, если несет принуждение в отправлении какого-либо из этих прав». Это решение относится и ко многим другим случаям. Суд также дал исчерпывающее толкование понятия «гуманитарная помощь», определив тем самым, что американская поддержка отрядов контрас была исключительно военной, а следовательно, незаконной. Была признана неправомочность экономических санкций США, так как они нарушали действующие международные договоры^{197}.

Однако судебное решение не возымело действия. Редакция «Нью-Йорк таймс» писала о Международном суде не иначе как о «враждебном форуме», соответственно, подразумевая недействительность решений, выносимых им и ООН в целом. Судебная власть США заключила, что это решение не может приниматься во внимание в силу важности роли США в поддержании мирового порядка и что Америке «необходима свобода действий, чтобы защищать свободу» (Тома Френк). Значит, разрушение Никарагуа и кровавые операции по всей Центральной Америке служили целям защиты чьей-то свободы? Некоторые обвиняли Международный суд «в тесной связи с СССР» (Роберт Лейкен из «Вашингтон пост»), что даже не заслуживает опровержения. Дальнейшая поддержка отрядов контрас по-прежнему называлась «гуманитарной помощью», нарушая четкие судебные трактовки. Конгресс незамедлительно одобрил решение о дополнительном выделении ста миллионов долларов для финансирования продолжения деятельности, которую суд квалифицировал как «незаконное применение силы». Вашингтон продолжил подрывать деятельность «утопичных правовых институтов», используя все возможные средства, включая силовые методы.

Международный суд, помимо всего прочего, обязал США компенсировать потери, которые правительство Никарагуа должно было определить совместно с международными ревизорами. Сумма оцененного ущерба колебалась в пределах 17–18 миллиардов долларов. Требования об уплате репараций были, конечно же, отклонены как абсурдные, впрочем, когда США восстановили контроль в Никарагуа, чтобы застраховать себя на будущее, они оказывали мощное давление на правительство этой страны, чтобы оно отказалось от своих притязаний на получение репараций в соответствии с судебным решением.

Интересно, что сумма в 17 миллиардов долларов была выплачена гражданам и компаниям Кувейта правительством Ирака в качестве компенсации за нанесенный ущерб. Количество жертв конфликта между Ираком и Кувейтом сопоставимо с человеческими потерями от вторжения США в Панаму несколькими месяцами ранее (по разным оценкам, оно унесло сотни тысяч человеческих жизней). Это малая доля от числа убитых в Никарагуа и около 5 процентов человеческих потерь в результате военных действий Израиля при поддержке США в Ливане в 1982 году. Во всех этих случаях, безусловно, никто не думал о компенсациях.

Другой любопытный пример с точки зрения уместности выплаты компенсации за потери в связи с военными действиями — Вьетнам. По этому вопросу нет единого мнения, как обычно, есть свои «голуби» и «ястребы». Сторонники умеренных взглядов во главе с президентом Дж. Картером уверяли, что американцы не обязаны что-либо компенсировать или оказывать гуманитарную помощь жителям Вьетнама, поскольку «потери были обоюдными». Существовало мнение, что не стоит быть настолько мягкосердечными. Выражая некую сбалансированную позицию между взглядами сторонников миролюбивой политики и силовых мер, президент Дж. Буш-первый заявил: «Мы с горечью вспоминаем об этом конфликте, тем не менее, вьетнамские власти должны понимать, что сегодня мы стремимся найти общие ответы и не ищем воздаяния за прошлые обиды». Преступления, в которых Вьетнам повинен, никогда не могут быть забыты, но «мы можем, наконец, попытаться поставить точку во вьетнамской войне», если власти Вьетнама проявят должное уважение ко всем пропавшим без вести американским солдатам. Это, очевидно, единственный неразрешенный вопрос моральной ответственности в войне, которая унесла миллионы жизней и оставила три страны лежать в руинах, где до сих пор гибнут люди от неразорванных снарядов и от последствий массированных химических атак на юге (северные районы избежали этой страшной участи). В том же выпуске «Нью-Йорк таймс», где была размещена статья с речью президента, публиковался материал, в котором сообщалось о том, что Япония в очередной раз отказалась признать «со всей полнотой» степень своей вины «за совершенные военные преступления»^{198}.

Учитывая, что агрессоры оказались жертвами, на Вьетнам легло бремя уплаты репараций. Эту страну обязали выплатить громадную сумму долга правительства в Сайгоне, которое было поставлено США как их местный представитель в период войн в Индокитае, затронувших преимущественно Южный Вьетнам. Однако Б. Клинтон широким жестом одобрил решение о списании части долга в счет развития во Вьетнаме образовательных программ^{199}.

Прототипом решения президента Клинтона послужила программа 1908 года по списанию Китаю некоторой доли репараций, которые он был обязан выплатить в погашение ущерба, причиненного восстанием против иностранного присутствия («боксерское восстание»). Были и более ранние аналогичные случаи. Обретение независимости Гаити в 1804 году повергло в ужас все цивилизованное общество, которое опасалось, что эта «первая свободная нация свободных людей» может стать источником вирусного распространения освободительной борьбы^{200}. По понятным причинам наибольшую тревогу испытывали США. Это объясняет тот факт, что они больше всех способствовали изоляции опасного государства, смягчив режим изоляции только в 1862 году, когда возникла необходимость найти место для образования поселений освобожденных американских рабов (кстати, независимость Либерии была признана именно в это время). В наказание за обретение независимости Франция в 1825 году обязала Гаити выплатить огромную сумму компенсации; такое решение гарантировало, что Гаити, некогда самая богатая французская колония, останется в зависимости от французского правительства. Это имело сильные разрушительные последствия для гаитянского государства, понесшего значительные потери в ходе освободительной борьбы^{201}.

За полвека до этих событий, в 1779 году, Дж. Вашингтон начал завоевательную кампанию против развитой ирокезской цивилизации Америки. Его целью было, писал он Мари Жозефу Лафайету в День Независимости США, «истребить этот народ полностью на территории американской страны» и раздвинуть границы США на запад до Миссисипи. Завоевательные стремления Вашингтона в Канаде сдерживались британским военным присутствием. Дж. Вашингтон, которого простые американцы называли «разрушителем городов», успешно справился со своей задачей. Вождям ирокезских племен объявили, что они должны предоставить компенсации за их вероломное сопротивление освободителям. Тогдашний губернатор штата Нью-Йорк Дж. Клинтон довел до побежденных племен следующую мысль: «Учитывая наши потери, объем долговых обязательств и наши прежние дружеские отношения, будет разумно с вашей стороны, если вы уступите нам ваши земли, что покроет понесенные нами убытки и ваши долги». У ирокезов не было выхода, и они передали земли, принадлежавшие им, однако впоследствии власти штата Нью-Йорк в одночасье нарушили свои клятвенные обещания и «Статьи Конфедерации»[12] и через угрозы, обман и хитрость заполучили остальные территории, заселенные этими индейскими племенами. Сохранилось письмо одного молодого американского солдата, где он писал домой: «Я ощущал себя глубоко виноватым, поднося факел к индейским хижинам, которые воплощали единство и согласие их народа, пока мы своими разорительными действиями не принесли в их мир опустошение». Возможно, все это имело благую цель: «Наша миссия здесь, очевидно, заключается в разрушении всего до основания, но впоследствии может выясниться, что мы, мародеры, всего лишь неосторожны в своих попытках взрастить ростки будущей империи»^{202}.

После того как США отклонили требования Международного суда, Никарагуа, по-прежнему воздерживаясь от использования силовых ответных мер, передала все имевшиеся в ее распоряжении материалы в Совет Безопасности, который подтвердил правильность вынесенного судебного решения и призвал все государства к соблюдению норм международного права. США использовали свое право вето при голосовании подготовленной резолюции. После этого правительство Никарагуа обратилось в Генеральную Ассамблею ООН, где по итогам рассмотрения дела была подготовлена резолюция со схожим смыслом, при этом только США, Израиль и Эль-Сальвадор выступили против; в следующем году против резолюции выступили уже только США и Израиль. Эти события практически не получили освещения в информационных сообщениях, и перипетии этой истории вскоре вовсе исчезли из упоминания.

Реакцией США на постановления Международного суда и Совета Безопасности ООН стало усиление террористической деятельности, причем в специальных директивах для американских войск содержались указания наносить удар по «уязвимым целям» и избегать прямого столкновения с никарагуанскими армейскими частями^{203}. Официальный представитель Госдепа Чарльз Редман говорил о необходимости осуществления новой программы более жестких силовых мер. Правозащитная организация «Американский наблюдатель» отметила, что эти заявления «напомнили атмосферу оруэлловского Министерства Правды», а под предложенную Редманом категорию «легитимного объекта атаки» могут подойти израильские поселения или гражданские объекты США.

Главный редактор американского журнала «Нью репаблик» Майкл Кинсли выступил с критикой правозащитных организаций, которые, по его мнению, слишком эмоционально относятся к попыткам правительства доказать целесообразность террористических атак по «уязвимым целям». Необходимо выработать «взвешенную политику, [которая бы] была основана на анализе „затрат-выгод“, — советовал он, — анализ отношения количества пролитой крови и страданий людей к вероятности появления демократии в результате таких действий». Иллюстрацией зарождения «демократии», о которой говорят элиты, служит кричащая ситуация в Центральной Америке. Как само собой разумеющееся воспринимается их право осуществлять политику на основе проведенного ими анализа и в соответствии исключительно с установленными ими требованиями^{204}.

Вышеуказанные действия в Никарагуа действительно отвечают исключительно требованиям и задачам американского руководства. В 1990 году — «многие непредвзятые наблюдатели заявляли, что это решение было принято, что называется, „с пистолетом у виска“» (Уокер), — никарагуанцы, смирившись, проголосовали за проамериканского кандидата, и страна вернулась в лоно США.

Американские элиты ликовали, пребывая в восторге от прихода новой «поры романтизма» в политике. Многие авторитетные исследователи единодушно и энергично нахваливали успехи применения такой тактики, которая позволяла «дестабилизировать экономическую ситуацию и осуществлять чужими руками затяжные и разрушительные военные действия до той поры, пока измученное местное население само не свергло ненавистное ему правительство», причем эти действия были «минимально» затратными. В результате такого массированного силового воздействия пострадали многие жители, деятельность электростанций была прекращена в результате диверсий, разрушенными оказались сельскохозяйственные угодья. На фоне всего этого кандидат, поддержанный США, выступал с «беспроигрышными предвыборными лозунгами»: положить конец «обнищанию народа Никарагуа» (журнал «Тайм»). Газета «Нью-Йорк таймс» заявляла: «Нас объединяют радостные чувства» в связи с таким исходом, мы с гордостью встречаем «триумф американской политики честной игры».

Официальная стратегия нанесения ударов по «уязвимым целям» исходила из того, что США полностью контролировали воздушное пространство Никарагуа и снабжали террористические группы, проводившие свои операции с американских военных баз в Гондурасе, более совершенными средствами связи. Администрация президента Р. Рейгана применила тактику, успешно внедренную руководителем ЦРУ Алэном Даллесом в Гватемале и одобренную к использованию против Кубы: оказывать давление на союзников с тем, чтобы те отказались от поставок вооружения в ответ на просьбы никарагуанского правительства. Это вынудит Никарагуа обратиться за помощью к СССР, и в таком случае ее можно будет представить как боевое звено тайной сети, организованной Кремлем, готовое в любой момент нанести удар по США. Впрочем, правительство Никарагуа не поддалось на провокацию. С этой целью рейгановская пропаганда распускала зловещие истории об угрозе нападения на США советских МИГов, якобы расположенных на военных базах Никарагуа. В этом нет ничего удивительного: люди не привыкли ожидать от государств с неограниченной властью ничего, кроме обмана и лжи. Однако любопытно посмотреть, какими были реакции на данные заявления.

Сторонники силовых мер («ястребы») призывали нанести бомбовый удар по территории Никарагуа в наказание за очередной акт неповиновения. Сторонники мирного урегулирования («голуби») отнеслись к вопросу с большей осторожностью. Они сомневались в обоснованности обвинений, но при этом считали, что, если они будут доказаны, придется бомбить Никарагуа, так как самолеты противника «могут быть использованы против США» (сенатор Пол Тсонгас). Будь в распоряжении Никарагуа хотя бы несколько устаревших советских МИГов 1950 года выпуска для защиты своего воздушного пространства, это уже представляло бы угрозу безопасности США. Для сравнения: когда союзные США вооруженные отряды уничтожали по наводке американских ВВС, действовавших абсолютно безнаказанно, гражданские объекты на территории Никарагуа, никто не задумывался о ее национальной безопасности. Это еще один пример «нелогичной логики».

Мало кто допускал вероятность того, что Никарагуа может обладать правом на оборону своих воздушных пределов от непрерывных атак США. Эту мысль так никто и не озвучил, что также вполне понятно, если учесть расхожее представление о том, что любые действия США, по определению, носят оборонительный характер. В таком случае любая их критика может быть расценена как агрессия против США, подобно тому, как южновьетнамские жители, которые, по словам либералов в окружении Дж. Кеннеди, «резко выступали против поддержки США», а у себя дома становились объектом «внутренней агрессии».

После того как в стране восстановился демократический режим и экономические отношения в соответствии с видением и интересами США, они утратили былой интерес к ее внутренним перипетиям, и Никарагуа погрязла в целом ворохе политических и социально-экономических проблем. Через десять лет после того, как США восстановили свое влияние в Никарагуа, более половины ее работоспособного населения покинуло страну либо в качестве законных, либо в качестве незаконных мигрантов. «В большей своей массе это были самые энергичные, квалифицированные и целеустремленные работники». Общий объем денежных переводов, которые они отправляли домой своим родственникам, оценивался в 800 миллионов долларов в год, и это «служило сдерживающим фактором для роста неконтролируемых социальных волнений», — сообщалось в исследовательском журнале Иезуитского университета. В этой статье было подсчитано: необходим пятипроцентный средний годовой рост ВВП в течение 50 лет, «чтобы экономика Никарагуа вновь смогла достигнуть уровня развития 1978 года — года, после которого отставание в темпах модернизации экономики было увеличено военными действиями против никарагуанской революции при финансовой поддержке США», опустошением, которое принесла последующая «глобализация», а также «массовой коррупцией» проамериканских правительств, находившихся у власти с 1990 года. Статья в этом журнале вышла в свет как раз в тот момент, когда США переживали последствия первой международной террористической атаки на своей территории^{205}.

Другой поражающей воображение иллюстрацией преобладающего мнения о террористической угрозе стало официальное предостережение представителями администрации Дж. Буша. Оно было сделано через две недели после выхода статьи и заключалось в том, что власти Никарагуа могут быть подвергнуты санкциям, если на предстоящих в ноябре 2002 года выборах победу одержат политические силы, которые в свое время дерзнули выступить против вторжения США (к примеру, «Сандинистский фронт национального освобождения»[13]) и, таким образом, «не разделяющие ценностей мирового сообщества». Вашингтон не смог забыть того, что «Никарагуа стала прибежищем для крайне экстремистских политических деятелей» в 1980-х годах. Это, отчасти, правда: Манагуа действительно служила пристанищем для руководства социально-демократических партий, поэтов и писателей, известных религиозных деятелей, правозащитников и прочих лиц, бежавших от карательных отрядов и официальных спецслужб террористических режимов, которые сотрудничали и получали поддержку от США. Это напоминало Париж 1930-х годов, когда он стал прибежищем для тех, кто спасался от фашистского и сталинского режимов. «Продолжающееся присутствие в стране некоторых членов „Сандинистского фронта национального освобождения“ служит подтверждением наших слов [о политическом убежище]… для этих людей, на чьей совести чудовищные преступления», — предостерегал никарагуанских избирателей Госдепартамент США. «Учитывая их послужной список, разве можно верить их новым заявлениям? …мы убеждены, что никарагуанцы обратят пристальное внимание на род деятельности этих кандидатов, тщательно изучат их биографии и примут мудрое решение»^{206}.

Вряд ли никарагуанцам требовались предостережения на этот счет. История их страны наглядно демонстрировала им, какие последствия может повлечь избрание неподходящего правительства: в таком случае Никарагуа опять будет признано государством, потакающим террористам, со всем стандартным набором вытекающих из этого санкций. Такая ситуация сложилась на выборах в 1984 году, результаты которых США отказались признать, так как не могли гарантировать необходимый для себя исход (по этой причине их просто вычеркнули из истории)^{207}.

Редакция никарагуанского «Энвио» отмечала циничный тон предостережений Вашингтона и писала, что «удобно называть теперь террористами тех, кто взял в руки оружие, когда машина государственного террора [за которой стояли США], убивала, подвергала пыткам, гробила людей в тюрьмах и пресекала всякую возможность политического участия». «Невообразимая и исключительная трагедия 11 сентября обоснованно расценивалась в США как конец света», — продолжали редакторы «Энвио». Однако «Никарагуа переживает такой конец света практически каждый день [после того, как] правительство США начало систематически наносить ущерб и стране, и ее жителям». Ужасы террористических акций 11 сентября можно называть «Армагеддоном», но никарагуанцы при этом верят в то, что их страна «переживала Армагеддон медленно и мучительно [под ударами США] и теперь корчится в муках от его тяжких последствий». Они видят, что страна деградировала до второго места среди беднейших стран полушария (после Гаити), пытается выжить, как и Гватемала, будучи при этом одной из богатейших стран мира^{208}.

Тем не менее те, кто в этой ситуации оказался триумфатором, предпочитают, как, впрочем, всегда это происходит, не замечать этих фактов. Ситуации в Никарагуа и в Эль-Сальвадоре рассматривались «как относительно удачные примеры эффективности американской политики, их успеха руководству США не хватает на Ближнем Востоке», где исправить ситуацию поможет новый крестовый поход во имя «демократизации»^{209}. Трудно найти фразу из всего спектра преобладающих высказываний, которая бы указывала на то, что свидетельства причастности высокопоставленных чиновников администрации Дж. Буша-младшего к международной террористической деятельности имеют отношение к вновь объявленной после событий 11 сентября «войне с терроризмом». Среди наиболее заметных участников этой войны можно назвать Джона Негропонте, посла США в Гондурасе — стране, которая была главным плацдармом для осуществления террористических атак на Никарагуа. В подходящее время он был назначен курировать текущую фазу контртеррористической борьбы в ООН. Военное звено представлено Д. Рамсфельдом, который был при Рейгане послом по особым поручениям на Ближнем Востоке в период наибольшего обострения террористической деятельности в регионе и должен был укреплять отношения с Саддамом Хусейном. Мероприятиями по борьбе с террором в Центральной Америке руководил Элиот Абрамс. После того как его обвинили в совершении противозаконных действий в период антииранской кампании, Абрамс получил извинения в рождественской открытке от президента Дж. Буша-старшего в 1992 году и был назначен Бушем-младшим «на пост главы комиссии по вопросам взаимодействия со странами Ближнего Востока и Северной Африки Национального Совета Безопасности… на должность главного ответственного лица, курирующего блок арабо-израильских отношений с вопросами участия США в мирном урегулировании в регионе»^{210} — формулировка с оттенком оруэлловской стилистики. Заместителем Абрамса назначили Отто Райха, который до этого отвечал за проведение в США тайной незаконной пропагандистской кампании против Никарагуа, затем был назначен временным помощником министра по делам Латинской Америки при Дж. Буше-младшем, а впоследствии стал послом по особым поручениям, отвечающим за формирование политики в Западном полушарии. Для замены Райха на посту помощника министра администрация президента выбрала Роджера Норьега, «который работал в Госдепартаменте со времен Р. Рейгана и внес большой вклад в разработку и проведение жесткой антикоммунистической политики в Латинской Америке», другими словами, занимался организацией террористических операций^{211}.

Госсекретарь США К. Пауэлл считается сторонником умеренных взглядов в президентской администрации. Однако его деятельность на посту советника по национальной безопасности совпала с периодом недавней фазы террористической деятельности, с увеличением силовых операций, крахом дипломатических усилий 1980-х годов в Центральной Америке и политикой поддержки режима апартеида в Южной Африке. Его предшественник, Джон Пойнтдекстер, отвечал за мероприятия в рамках антииранской кампании и был обвинен в 1990 году в совершении пяти уголовных преступлений, связанных с организационной стороной дела. Дж. Буш-младший назначил его куратором Программы глобального информирования населения, которая, как отмечает «Американский союз защиты гражданских свобод», сделала «каждого американца — от фермера из Небраски до банкира с Уолл-стрит — объектом испытующего внимания вездесущего электронного ока всемогущего аппарата национальной безопасности»^{212}. Другие участники этой грандиозной войны с международным терроризмом мало чем примечательны.

Можно сказать, что никарагуанцам в период первой фазы «борьбы с террором» еще повезло. По крайней мере, у них была армия для защиты от международного государственного терроризма. В других латиноамериканских странах в качестве главных террористов выступали сами национальные спецслужбы. По мере того как учащались случаи силовых операций, к середине 1980-х годов Эль-Сальвадор стал основным получателем военной и технической помощи США (после Израиля, который вел боевые действия с Египтом). Конгресс США наложил эмбарго на поставки гуманитарной помощи в Гватемалу и призвал милитаристов рейгановского окружения использовать их разветвленные международные террористические сети для решения гватемальского вопроса. Для этого предполагалось привлечь аргентинских неонацистов (пока некоторые из них еще были живы у себя на родине), специалистов и наемников из Израиля, Тайваня и других стран, обладавших богатым опытом «контртеррористической деятельности». Таким образом, характер и масштабы силового воздействия на гражданское население приняли еще более ужасающие формы.

Никарагуанский журнал «Энвио» писал, что в декабре 1989 года «правительство Дж. Буша-старшего приказало осуществить военную операцию в Панаме, в результате которой были разрушены целые жилые кварталы и погибло более тысячи человек, и все это ради устранения всего одного человека — Мануэля Норьега. Разве это не государственный терроризм?»^{213}. Справедливый вопрос, хотя в отношении тех, кто предпринимает подобные действия, не будучи при этом способным контролировать ход событий, необходимо использовать более жесткие формулировки.

Несмотря на то что все, кому эта ситуация была выгодна, постарались сделать так, чтобы с течением времени «об этих преступлениях забыли», они навсегда останутся в памяти тех, кто от них пострадал. Так, жители Панамы, хотя и осуждали теракты 11 сентября, не смогут забыть смерти более тысячи невинных людей в результате проведения операции «Правое дело», направленной на поимку непокорного бандита-рецидивиста, который был приговорен к пожизненному заключению во Флориде за преступления, по большей части связанные с периодом его сотрудничества с ЦРУ. Один журналист написал: «У [жертв событий 11 сентября] много общего с мальчиками и девочками… с их матерями и дедушками и старыми немощными бабушками — все они невинны… [при этом] терроризм называют „Правым делом“, а террористов — освободителями»^{214}.

Вероятно, в этом кроются причины крайне низкого уровня международной поддержки американских бомбардировок Афганистана. В Латинской Америке, где дольше всего продолжалась американская карательная политика, наблюдался минимальный, едва заметный, уровень поддержки действий США. Вряд ли латиноамериканцам нужны были напоминания Карлоса Салинаса — бывшего директора направления по связям с государственными структурами организации «Международной амнистии» — о том, что «они лучше, чем кто-либо знают, что правительство США является главным спонсором международного терроризма»^{215}.

Довольно просто заявлять, что мировое сообщество «не адекватно мыслит» или что оно охвачено «параноидальным антиамериканизмом», но все же это не благоразумно.

Глава пятая. Иракский след

Через восемь лет наиболее реакционные силы администраций Рейгана-Буша I восстановили былые сильные позиции в результате выборов 2000 года. Они отдавали себе отчет, что события 11 сентября позволят им достигнуть далеко идущих целей еще более энергично, чем до этого, четко придерживаясь давно проверенного сценария действий.

Для Дж. Буша-младшего специалисты по связям с общественностью, спичрайтеры, выбрали имидж такого простого парня, праведника, который руководствуется «внутренней интуицией» и бесстрашно вступает в борьбу, чтобы «избавить мир от злодеев». Он полагается на собственное «видение» и «представления», напоминающие причудливую смесь ковбойской героики, карикатурных античных эпических образов и детских сказок. Впервые за последнее время образный ряд восприятия лидера страны был таким примитивным и ничем не примечательным. Риторика его высказываний при этом имела столь яркую тональность: все государства должны объединиться для того, чтобы победить «мировой бич терроризма» (Рейган), в частности международный государственный терроризм — «чуму, распространяемую злобными противниками цивилизации как таковой» в их порыве «установить варварские отношения в современном мире» (Джордж Шульц)^{216}.

Сразу же возникает ряд важных вопросов: что составляет суть терроризма? в чем его отличие от агрессивной политики или противодействия насилию? Даже самые общие ответы смогли бы многое прояснить, хотя эти вопросы никогда не будут вынесены на публику. Был найден подходящий вариант ответа: понятие терроризма определяется в соответствии с заявлениями руководства страны. После объявления новой фазы контртеррористической борьбы правительство США перешло от слов к действию^{217}.

В 1980-х годах двумя главными направлениями «войны с терроризмом» стали Латинская Америка и Ближневосточно-Средиземноморский регион. В странах Центральной Америки, сразу же после объявления борьбы с террором, она приняла самые варварские формы террористической войны, что выставлялось как грандиозный успех, а все сопутствующие ужасы быстро забывались. Как мы увидим далее, совершенные на Ближнем Востоке Вашингтоном и их местными союзниками действия по своей разрушительной силе гораздо превосходили степень тяжести преступлений, инкриминируемых их официальным врагам. Эти факты особенно примечательны, потому что единичные террористические акции, спровоцировавшие их, в середине 1980-х годов представлялись пропагандистской машиной как главное событие года — впечатляющее достижение.

Что касается других случаев, то, к примеру, правительство Южной Африки — союзник США в период президентства Р. Рейгана — полностью несет ответственность за 1,5 миллиона погибших и 60 миллионов долларов материального ущерба в недавно освободившихся к тому времени португальских колониях — Анголе и Мозамбике. По данным исследования ЮНИСЕФ, в результате применения в этих странах мер «массового террора» погибло 850 000 детей и младенцев (150 000 только в 1988 году) и подорваны все позитивные начинания раннего периода после обретения ими независимости. Это уже не говоря о действиях в самой Южной Африки, где правительство защищало интересы цивилизованного общества от грубых нападок Африканского Национального Конгресса Нельсона Манделы, который Пентагон в 1988 году назвал одной из «наиболее одиозных террористических групп». В то же время правительство Р. Рейгана боролось за снятие всяческих санкций с Южной Африки, наращивало с ней торговые отношения и обеспечивало значительную дипломатическую поддержку этой стране^{218}.

Одно из достижений тогдашнего правительства США стало широко известно: это была успешная реализация на протяжении 1980-х годов ЦРУ, совместно с другими структурами, программы по рекрутированию радикальных исламистов в военные террористические группы. Задачей этой группы, по мнению советника Дж. Картера по национальной безопасности Збигнева Бжезинского, было «втягивание СССР в афганскую ловушку» посредством проведения секретных операций для того, чтобы спровоцировать советское вторжение в Афганистан. После того как вторжение состоялось, реакция американских властей была основана на абсолютно переформулированной интерпретации реальных причин решения советского руководства, полагает сведущий в этой сфере исследователь Реймонд Гартхоф. Он пишет, что советская сторона приняла это решение с большими трениями, исходя из узких оборонных задач, о чем «теперь стало доподлинно известно из советских архивов». Он также полагает, что для окружения Р. Рейгана после того, как год спустя он стал президентом США, «единственной целью» в этой сфере было «пустить Советам кровь и подвергнуть их резкому осуждению мирового сообщества». Прямым следствием всего этого стала война, которая привела к полному опустошению Афганистана. Общая обстановка после вывода советских войск и установления при поддержке США протектората исламистов стала еще более мрачной. В длительной перспективе результатом стала двадцатилетняя гражданская война и непрекращающийся террор. В 1980-х годах возникла еще большая угроза — «силовые операции, проводимые на советской территории афганскими боевиками и диверсантами при поддержке ЦРУ, едва не привели к развязыванию полномасштабного советско-пакистанского конфликта, если не столкновения СССР и США», что могло иметь непредсказуемые последствия^{219}.

С уходом советских войск террористические группы, организованные, вооруженные и обученные США и их союзниками («Аль-Каида» и прочие исламистские организации), перенесли свои усилия на другие направления и, в частности, занялись разжиганием индо-пакистанского конфликта, «который достиг невероятной интенсивности к марту 1993 года». В дальнейшем ситуация, раздуваемая действиями этих групп, несколько раз грозила перерасти в конфликт с применением ядерного оружия. В феврале 1993 года исламисты были близки к осуществлению подрыва Центра мировой торговли в США в соответствие с «тактикой, изученной по пособиям ЦРУ». За этим, предположительно, стоял шейх Омар Абдель Рахман, для которого в США был организован зеленый коридор и который находился под защитой ЦРУ^{220}. Другие результаты деятельности исламистов по всему миру в меньшей степени требуют дополнительного упоминания.

Известны также, по крайней мере отчасти, факты американской поддержки на протяжении длительного времени Саддама Хусейна, что, как правило, связывается с политикой сдерживания Ирана. Капитуляция этой страны в войне с Ираком ничего не изменила. В начале 1990 года в Госдепартаменте объяснили: «Нам необходимо отстаивать интересы американских экспортеров», добавив при этом стандартный набор формулировок, что помощь Саддаму Хусейну позволит улучшить положение с правами человека, укрепит стабильность и мир в регионе. В октябре 1989 года, по прошествии многих лет с момента окончания войны с Ираном и более чем через год после газовой атаки в курдских поселениях, санкционированной Саддамом Хусейном, президент США Дж. Буш I подписал распоряжение о мерах по обеспечению национальной безопасности. В нем говорилось, что «нормализация отношений между США и Ираком послужит долгосрочным интересам наших двух стран и заложит основы стабильности в регионе Персидского залива и на Ближнем Востоке». Вскоре после этого, воспользовавшись началом военной операции в Панаме, он снял ограничения на предоставление займов Ираку.

США направили в Ирак продовольственные продукты, в которых страна испытывала острую нужду после развала курдского сельского хозяйства, а также высокотехнологичное оборудование и биологические вещества, которые могли быть использованы для производства оружия массового поражения. Период потепления в отношениях двух стран официально ознаменовался визитом в апреле 1990 года в Ирак делегации американских сенаторов во главе с руководителем большинства в Сенате. США и будущим кандидатом в президенты от Республиканской партии Бобом Доулом. Он передал Саддаму Хусейну добрые пожелания президента Буша и заверил его в том, что все текущие проблемы в отношениях не исходят от американского руководства, а напряженность нагнетается «строптивыми и избалованными журналистами». Сенатор Алан Симпсон посоветовал «пригласить всех их в Ирак и позволить им убедиться», насколько они заблуждаются в своих оценках. Доул сообщил Саддаму, что критически отзывавшийся о нем комментатор на радио «Голос Америки» был снят с должности^{221}.

Саддам Хусейн был не единственным тираном, заслужившим признание американского руководства. Среди прочих можно назвать Фердинанда Маркоса, Дювалье, известного как «Бэйби Док», а также Николае Чаушеску. Все они были свергнуты у себя на родине, несмотря на активную поддержку США до того, как их участь было предопределена. Другим фаворитом США был индонезийский президент Сухарто, который не уступал в своем варварстве Хусейну. Первой главой страны, удостоенным приема Дж. Буша-старшего в Белом доме, стал лидер Заира Мобуту Сесе Секо — известный душегуб, садист и коррупционер. Диктаторам Южной Кореи оказывали в Вашингтоне теплый прием до того, как их режим был свергнут в 1987 году в результате народных волнений. Даже менее значительные преступники, пока они были в чем-то полезны, могли рассчитывать на поддержку американского руководства. Госсекретарь США Шульц был очарован Мануэлем Норьегой и специально вылетел в Панаму, чтобы поздравить его с победой на выборах, которая была одержана посредством мошенничества и запугивания, при этом Шульц хвалил этого бандита за «инициирование демократического процесса». Позднее Норьега утратил былую значимость и был причислен к категории «злодеев», хотя, как и у Саддама, его самые страшные преступления остались в прошлом. Через некоторое время именно он стал причиной вторжения американских войск в Панаму (эти события уже упоминались) и был похищен из посольства Ватикана в ходе операции «Правое дело»^{222}.

Величина злодейств этих людей вполне сопоставима с преступлениями Саддама Хусейна. В этом отношении очень показателен пример Н. Чаушеску. В период его правления румыны жили в постоянном страхе репрессий со стороны ужасных спецслужб, печально известных своей жестокостью и варварством. Через неделю после его свержения (в декабре 1989 года в результате внезапно вспыхнувшего народного восстания) в газете «Вашингтон пост» вышла статья, где описывалось, как он «пустил прахом национальную экономику, подвергал репрессиям интеллигенцию и уничтожал произведения искусства в Румынии», там же приводились «холодящие сердце факты попрания человеческого достоинства».

Президент Дж. Буш II был правдив, когда выступал «в стиле Кеннеди» на площади Свободы в Бухаресте и воздавал почести «нации, которая всего двенадцать лет назад избавилась от своего железного диктатора Николае Чаушеску». Это была речь, преисполненная ярких эмоций. «Буш говорил, а холодный проливной дождь заливал его черный плащ и непокрытую голову: „Вы знаете, в чем состоит различие между добром и злом — вы видели лицо зла; румынский народ знает, что нельзя попустительствовать кровожадным диктаторам; им необходимо давать решительный отпор“»^{223}.

Президент и его свита забыли упомянуть, каким образом его отец со своими коллегами следовали советам, как «нужно давать решительный отпор» железным диктаторам типа Чаушеску. Ответ лежит на поверхности и не удивляет своей новизной: поддерживая. Мы сталкиваемся лицом к лицу со «злом» и протягиваем ему руку, по крайней мере, если это может быть для нас в какой-то мере выгодно. В статье «Вашингтон пост», которая уже упоминалась, была верно подмечена одна деталь, когда говорилось о том, что «президент Буш [I] правильно сделал, выступив с предложением установить дипломатические отношения с поспешно созданным тогда [румынским] Советом национального спасения. Но это никак не снимает со стран Запада ответственности за поддержку репрессивного режима на протяжении длительного периода времени». Эта мысль осталась без внимания, как и другие неугодные попытки проникнуть в суть происходящего в мире.

В 1983 году вице-президент Дж. Буш выражал свое восхищение успехами румынского руководства во главе с Чаушеску в политической и экономической сфере и в области «уважения прав человека». Через два года посол США в Румынии был снят с должности из-за неодобрения Вашингтоном высказанных им опасений по поводу румынской ситуации с соблюдением прав человека. Вскоре после этого госсекретарь США Шульц в ходе своего визита в Румынию лестно отозвался о ней, назвав ее одной из «стран коммунизма с человеческим лицом», и пообещал предоставить ей режим экономического благоприятствования. Так продолжалось до того момента, пока Чаушеску не был свергнут румынским народом. Очень похожие ситуации складывались с другими убийцами и мучителями своих стран из круга знакомых Рейгана и Буша.

После того как эта восхваляемая им «страна коммунизма с человеческим лицом» канула в лету, Вашингтон заявил о том, что Румыния наконец-то избавилась от «невыносимой ноши». В этот самый момент американское руководство сняло ограничения на предоставление международных займов Ираку в целях «увеличения экспортных показателей США и создания предпосылок для более тесных контактов двух стран, учитывая улучшение дел в Ираке в области прав человека», — объясняли с бесстрастными лицами сотрудники Госдепа США^{224}.

Американское руководство, как обычно, с полной уверенностью находит оправдания необходимости свержения государственных диктаторов, которых до недавнего времени само поддерживало. Д. Рамсфельд с гордостью заявил, что Саддам Хусейн присоединился к «пантеону свергнутых жестоких диктаторов», к коему уже относится Н. Чаушеску (к их низложению США имели непосредственное отношение). Вместе с заявлением Д. Рамсфельда появились цитаты слов Пола Вульфовица, в которых он объяснял, что его приверженность демократии особенно усилилась «в период становления его карьеры, когда он работал сотрудником управления Госдепа по делам стран Азии во времена президентства Р. Рейгана». Примечательно, что в это время американское руководство активно выступало в поддержку антигуманного режима Сухарто и жестокого и коррумпированного режима Маркоса, чье падение, как теперь отмечает Вульфовиц, доказывает, что защита демократии «не обходится без участия США»^{225}. США защищали Маркоса до той поры, пока это представлялось разумным с точки зрения открытого протеста общества, бизнес-кругов и армии. Другие примеры, характеризующие подобные тенденции во внешней политике США, выглядят не менее убедительно.

Со временем бывшие международные политические изгои были преданы забвению и новые фавориты заняли свое место. Среди них — диктаторы Средней Азии (Ислам Каримов в Узбекистане, Сапармурат Ниязов в Туркменистане и другие), которые становились еще более жесткими в своей деятельности по мере того, как были признаны участниками вновь объявленной «войны с террором». Это, в свою очередь, усиливало позиции США в стратегически важном регионе, где сосредоточены значительные природные ресурсы. В другом уголке мира, в богатейшей по своим запасам драгоценной нефти Экваториальной Гвинее, правил Теодоро Обианг, которого считают одним из самых кровавых тиранов в мире. Вскоре после переизбрания на следующий семилетний срок с 97 % перевесом на выборах он был принят со всеми почестями президентом Бушем в сентябре 2002 года.

Радушие американского руководства не знало пределов и с алжирскими лидерами, которые к тому времени уже заслужили похвалы Госдепа при Б. Клинтоне за их последовательную борьбу с терроризмом — имелись в виду ужасающие факты государственных террористических действий. Буш довел американскую политику поощрения террора и пыток до абсурда, когда направил военную помощь и другие грузы в качестве содействия алжирскому правительству. Помощник госсекретаря США по делам Ближнего Востока Уильям Бёрнз пояснил, что Вашингтону «стоит многому поучиться у Алжира в сфере борьбы с терроризмом». «Мистер Бёрнз абсолютно прав», — ответил Роберт Фиск. Действительно, «Америке пришлось многому научиться в сфере борьбы с терроризмом у Алжира», включая освоение варварских методик пыток, о которых Фиск и ряд других журналистов позднее писали на протяжении нескольких лет, а факты их совершения были вскоре подтверждены алжирскими военными перебежчиками в Лондоне и Париже. Лара Марлоуи написала, что «около 200 тысяч алжирцев были убиты в течение одиннадцати лет с момента, когда военные группы отказались признать результаты первых демократических выборов в стране из-за того, что победу одержала исламистская партия». «Если Алжир рассматривать как модель американской политики противодействия исламскому фундаментализму, то нас всех впереди ждут большие трудности»^{226}.

Вышеприведенные примеры позволяют увидеть преемственность во внешней политике американского руководства последних лет. Во внутренней политике отмечается та же преемственность.

В период нахождения Р. Рейгана на посту президента США страна переживала период очень скромных темпов экономического развития, тянувшийся с 1970-х годов. В результате развития экономики выигрывали исключительно самые обеспеченные слои населения, в отличие, скажем, от «золотого века» пятидесятых и шестидесятых, когда увеличивающиеся материальные блага распределялись в обществе равномерно. В период президентства Р. Рейгана и Дж. Буша-старшего уровень реальной заработной платы неуклонно снижался вместе с уменьшением размеров страховых пособий и пенсий, увеличилось количество рабочих часов, а работодатели получили возможности обходить ограничения, связанные с деятельностью профсоюзов. Эти преобразования, естественно, не были популярны. К моменту окончания президентского срока Дж. Буша I Р. Рейган, наравне с Р. Никсоном, считался самым непопулярным из живущих бывших президентов США^{227}.

В таких условиях совсем не просто сохранить политическое влияние. Существует единственное средство: вселить чувство страха в сердца людей. Эта тактика была принята на вооружение при Рейгане и Буше, когда политическое руководство США непрестанно вело ожесточенную борьбу с мировым злом в различных его проявлениях, чтобы посредством страха вызвать у американцев покорность.

На протяжении первой фазы войны с террором американцы подвергались колоссальной опасности. К ноябрю 1981 года ливийские наемные убийцы свободно гуляли по улицам Вашингтона в попытках застрелить президента, после того как тот отважно выдвинул ультиматумы негодяю М. Каддафи. Теперь американское правительство рассматривало Ливию как безопасную грушу для битья и, в связи с этим, проводило ряд силовых операций, приводивших к гибели большого числа ливийцев. Расчет был на ответную агрессивную реакцию Ливии, которую можно было бы обратить в средство запугивания американского общества.

В тот момент, когда американцы смогли с облегчением вздохнуть в связи с тем, что президент Картер чудом избежал встречи с ливийскими наемниками, М. Каддафи уже готовил следующий ужасный план. На сей раз ливийские войска должны были пересечь 960 километров пустыни и осуществить вторжение в Судан, при этом ВВС США и их союзники оказались совершенно беспомощны. По некоторым сведениям, Каддафи также разработал настолько искусный план свержения правительства Судана, что спецслужбы Судана и Египта смогли узнать о его намерениях только после их осуществления. Так сообщили несколько журналистов, которые с огромным трудом получили эту информацию. Последовавшая демонстрация силы США заставила госсекретаря Шульца поспешно объявить, что в результате «быстрой и решительной» реакции Р. Рейгана, который продемонстрировал поистине «ковбойскую сноровку» (это так сильно пленяло сознание многих уважаемых интеллектуалов, в данном случае Джона Пола), Каддафи «был поставлен на место». Этот эпизод вскоре был вычеркнут из упоминаний, поскольку в нем не было больше необходимости^{228}.

После того как затихло обсуждение ливийской истории, возникла другая, еще более серьезная ситуация: вспыхнула опасность использования СССР военных баз в Гренаде для бомбардировок США. К счастью, президент молниеносно отреагировал на этот вызов. После отклонения предложений о мирном урегулировании конфликта на условиях США в Гренаде высадилось 6000 американских солдат элитных подразделений, которые сломили сопротивление нескольких десятков слабо вооруженных кубинских строителей среднего возраста, а галантный ковбой из Белого дома назвал американские войска «оплотом национальной безопасности»^{229}.

Но угрозы США не были на этом исчерпаны. Вскоре на горизонте забрезжила никарагуанская опасность, где обнаружилось прибежище для террористов и диверсантов всего лишь в двух днях езды от Харлинджена в Техасе, в то время как никарагуанское руководство позволяло себе заявления в духе «Майн Кампфа». Слава богу, главнокомандующий США, как У. Черчилль в его борьбе с нацистами, отказался сдаться и смог отразить нашествие вражеских орд, несмотря на их мощную поддержку со стороны М. Каддафи, который намеревался «стереть Америку с лица Земли»^{230}.

В то время как Белый дом пытался консолидировать парламентскую поддержку для принятия решения о проведении военных действий в Никарагуа в 1986 году, США организовывали опасные провокации в заливе Сидры. Они сопровождались бомбардировками ливийских территорий с телевизионным освещением в прямом эфире и убийствами десятков людей без каких-либо видимых причин, и все это делалось для нагнетания ливийской опасности в американском общественном сознании. Пытаясь дать официальные объяснения причин атаки, американское руководство апеллировало к Статье 51 Устава ООН, которая предполагает право члена ООН «на самооборону перед угрозой нападения». Это, по сути, было первое открытое объявление доктрины «превентивной войны» и окончательное, если говорить всерьез, крушение надежд на спокойствие в мире и на главенство закона. Случилось именно так. Аналитик правовой и законодательной рубрики газеты «Нью-Йорк таймс» Энтони Льюис позитивно отмечал стремление администрации Р. Рейгана полагаться в своей деятельности «на норму закона о том, что применение силы против преступников, которые систематически нарушают закон, является оправданной мерой самозащиты». Представьте последствия того, что все будут обладать возможностью применять доктрину Рейгана — Льюиса против всех остальных^{231}.

На протяжении десятилетия ничего не менялось. Европейский туристический бизнес нес убытки, так как американцы опасались совершать путешествия в Европу из-за угрозы терактов со стороны арабских фанатиков или других сумасшедших. В самой Америке были пущены в ход другие общественные фобии. Уровень преступности в США не сильно отличается от других развитых стран. Однако боязнь стать жертвой преступления гораздо выше. То же самое можно сказать о наркотиках: то, что воспринимается как проблема в других странах, у нас считается реальной угрозой обществу. Американскому политическому руководству не составляет труда, используя СМИ, играть на страхах американцев. Время от времени проводятся соответствующие кампании, когда это необходимо для интересов внутренней политики. Побег расиста Уилли Нортона накануне президентских выборов 1988 года служит отличной тому иллюстрацией.

Другой иллюстрацией такой политики является объявление в 1989 году нового этапа «войны с наркотиками». Администрация президента выступила с громкими заявлениями о том, что латиноамериканские наркодельцы представляют огромную опасность для американского общества, несмотря на неопровержимые доказательства того, что степень их вины не столь велика. Как поясняет журналист и редактор Холдинг Картер, бывший помощник госсекретаря в администрации Дж. Картера, власти уверены в успехе данной тактики. «Не надо ходить к гадалке, чтобы понять, что американские СМИ готовы выполнить любую просьбу и будут поддакивать любому слову из Белого дома, вне зависимости от того, кто в данный момент является его хозяином, стоит лишь щелкнуть пальцами», — пишет он.

Кампания достигла грандиозного успеха, хотя к борьбе с наркотиками это не имело никакого отношения. Боязнь наркотиков поглотила американское общество. У власти появилась возможность очистить городские улицы от ненужных людей и поместить их в уже строящиеся для этих целей тюрьмы. Теперь можно было перейти к началу операции «Правое дело», доблестному завоеванию Панамы, за которым, помимо всего прочего, стояла причастность Норьеги к наркотрафику. В то же время Вашингтон оказывал сильное давление на власти Таиланда, угрожая им санкциями, если они воспрепятствуют ввозу в страну американской табачной продукции, гораздо более вредного продукта. Но все это делалось в тайне от постороннего внимания.

В случае Панамы также было найдено сногсшибательное правовое обоснование. Посол США в ООН, Томас Пикеринг, заявил в Совете Безопасности, что Статья 51 Устава ООН «предполагает применение вооруженной силы в целях самообороны, для защиты национальных интересов и граждан страны», а также для препятствования «контрабанде наркотиков в США». Это, на самом деле, подразумевало защиту интересов ограниченного круга белых бизнесменов и банкиров, многие из которых сами подозревались в наркотрафике и отмывании денег, чему вскоре было получено подтверждение и о чем неоднократно заявляли многие правительственные органы США^{232}.

Повсеместно правовые аргументы основаны на принципе, сформулированном въедающимся израильским государственным деятелем Аббой Эбаном: для «легитимации» каких-либо действий необходимо действовать «методом от противного»^{233}.

В дальнейшем политическое руководство четко придерживалось данного сценария действий, поскольку все указанные элементы внутренней политики прежнего образца присутствовали в период предвыборной кампании 2000 года. В 1981 году американское руководство сочетало крупное увеличение оборонных расходов со снижением уровня налогов и рассчитывало при этом, что «истерия по поводу растущего дефицита создаст благоприятные условия для сокращения федеральных расходов [на социальные нужды] и, таким образом, у американской администрации появится возможность приостановить реализацию социально-экономических реформ». Дж. Буш-младший также проводил снижение налогов преимущественно в интересах богатых слоев населения, а «объем федеральных расходов достиг при нем колоссальных темпов роста за последние двадцать лет»^{234}, впрочем, большая часть бюджетных расходов пошла на военные нужды и, опосредованно, в научно-технический комплекс.

Дефицит федерального бюджета требует придерживаться «фискальной дисциплины», которая в первую очередь ведет к ограничению финансирования услуг, оказываемых населению. По оценкам экономистов американской администрации, объем непогашенных правительством США платежных обязательств составил 44 триллиона долларов. Их аналитический обзор должен был быть включен в феврале 2003 года в ежегодный отчет о расходовании средств, но это не было сделано. Вероятной причиной стало то, что для покрытия указанного дефицита требовалось резкое увеличение налоговой ставки, а Дж. Буш с трудом пытался провести еще одно налоговое послабление, вновь в интересах обеспеченных слоев американского общества. «Президент Буш делает все, чтобы мы оказались в налоговой ловушке», — отмечали экономисты Лоуренс Котликоф и Джефри Саш, предсказывая грядущий кризис. Среди ожидаемых следствий, утверждали они, представляется «снижение в будущем размеров выплат по программам „Социальная защита“[14] и „Медикэр“[15]». Руководитель пресс-службы Белого дома Ари Флейшер подтвердил цифру в 44 триллиона долларов и полностью признал правильность составления анализа: «Без сомнения, программы „Социальная защита“ и „Медикэр“ станут непосильной ношей для будущих поколений, если ответственные лица всерьез не займутся реформированием этих программ», — что, впрочем, не означает финансирование их за счет введения прогрессивных ставок налогообложения. Проблема усугубляется серьезным финансовым кризисом во многих штатах и городах^{235}.

Редакция респектабельной «Файненшиал таймс» всего лишь «констатирует очевидное», полагает экономист Пол Кругман, когда она заявляет, что «наиболее ортодоксальные члены Республиканской партии» с их властными полномочиями, кажется, хотят угробить финансовую систему страны, «когда в завуалированной форме предлагают различные привлекательные варианты снижения [расходов на социальные программы]». Кругман утверждает, что программы «Медикэйд»[16], «Медикэр» и «Социальная защита» решено ликвидировать, при этом то же самое может произойти и с целым рядом программ, которые действовали ранее и также были направлены на обеспечение социальной защиты населения от губительного воздействия рынка^{236}.

Ликвидация социальных программ направлена на выполнение гораздо более широких задач, нежели концентрация финансовых ресурсов и влияния. Открыто звучат заявления о том, что обеспечение социальной защиты, строительство общеобразовательных школ и прочие отклонения от «правильного пути», необходимость придерживаться которого диктуют всему миру американские военные, имеют в своей основе пагубные доктрины. В числе этих доктрин — губительная убежденность американцев в том, что им, как сообществу, необходимо беспокоиться о состоянии здоровья какой-нибудь вдовы на другом конце города или о перспективах на будущее соседского ребенка. Эти пагубные доктрины основаны на принципе сострадания, который, согласно А. Смиту и Д. Юму, является первоосновой человеческой натуры и который присущ всем нам в силу обладания нами разумом. Приватизация имеет совсем другие преимущества. Если бы пенсии рабочих людей, их медицинское обслуживание и другие жизненно важные вопросы зависели от деятельности биржи и законов рынка, то они бы действовали в ущерб собственным интересам. Им пришлось бы выступать против увеличения зарплат, против безопасных условий труда, за ограничение доступа к медицинскому обслуживанию, а также за проведение мер по снижению издержек их покровителя, на которого они полагаются в манере, свойственной феодальным отношениям.

После всплеска популярности президента в связи с событиями 11 сентября опросы общественного мнения показали увеличение недовольства социальной и экономической политикой президентской администрации. Если и была какая-то возможность сохранить политическое влияние, то, безусловно, единственное решение для администрации Буша заключалось бы в рецепте, сформулированном Анатолием Ливиным. Последний полагал, что «классической современной стратегией правого олигархического блока, находящегося в опасности, является трансформация общественного недовольства в национализм»^{237}. Эта стратегия присуща нынешней администрации вне зависимости от изменяющихся обстоятельств, поскольку она получила успешную обкатку в период двенадцати предыдущих лет, пока у власти находились политические силы, которые в настоящий момент стоят за Дж. Бушем.

Основные принципы этой стратегии сформулировал Карл Роув, главный политический советник Дж. Буша-младшего: Республиканская партия на выборах в ноябре 2002 года должна выступать под лозунгом «обеспечение национальной безопасности», так как американцы «полагают, что Республиканская партия сможет защитить США». Сходным образом, объясняет он, на президентских выборах 2004 года необходимо формировать имидж Дж. Буша как президента-полководца. Что касается наиболее актуальных вопросов внутренней политики лета 2004 года, то Буш и его Республиканская партия вряд ли могли рассчитывать на популярность в этой связи, отметил главный аналитик по международным вопросам информационного агентства Юнайтед Пресс Интернэшнл. Однако в сентябре 2002 года очень кстати была раскручена «надвигающаяся внешняя угроза» в лице Ирака. Учитывая ее значение для внутренней политики, «администрация президента начала кампанию, которая была направлена на поддержание и укрепление своего влияния. Она была основана на проведении авантюрной международной политики, новой радикальной стратегии превентивных военных действий в сочетании с жаждой развязывания политически выгодной и своевременной конфронтации с Ираком»^{238}.

Данная тактика прекрасно сработала в период избирательной кампании на промежуточных выборах в Конгресс. Несмотря на то что электорат «полагал, что Республиканская партия более печется об интересах крупных корпораций, чем о простых американцах», люди полностью доверяли республиканцам в вопросах национальной безопасности^{239}.

В сентябре была опубликована Стратегия национальной безопасности. Рукотворные фобии позволили обеспечить общественную поддержку вторжения в Ирак и утвердить новый принцип развязывания военных действий, руководствуясь исключительно собственными интересами. Они также дали администрации США возможность укрепить свое влияние и продолжить осуществление грубой и непопулярной внутренней политики. Так, американское политическое руководство продолжало придерживаться сценария действий, успешно испытанного в период его первого срока у власти, при этом еще более рьяно проводя в жизнь задуманное, с меньшим количеством внешних ограничений и с потенциально огромными рисками для международной безопасности.

США пошли на развязывание войны в Ираке, отдавая себе отчет в том, что это чревато распространением оружия массового поражение и вспышками терроризма. Однако эти возможные тяжкие последствия воспринимались как оправданные риски в свете перспектив установления контроля над Ираком, укоренения принципа превентивных военных действий и повышения управляемости во внутренней политике.

Свидетельства того, насколько тематика обеспечения национальной безопасности приобрела актуальность, появились вскоре после провозглашения грандиозной имперской стратегии 17 сентября 2002 года. Администрация США внезапно публично «заявила об отказе от участия в международной программе подготовки Конвенции по биологическому оружию, направленной против применения бактериологических средств в военных действиях», и порекомендовала всем своим международным партнерам отложить рассмотрение этого вопроса на 4 года^{240}. Как уже отмечалось, в середине октября стало известно, что незадолго до этого политика заигрывания с огнем американских властей едва не стоила всему миру развязывания глобального ядерного конфликта. Десять дней спустя, 23 октября, Комитет ООН по разоружению принял две важнейшие резолюции. Первая призывала к ужесточению мер за нарушение конвенций о признании космического пространства безъядерной зоной и, таким образом, была направлена на «предотвращение серьезных угроз международному миру и спокойствию». Вторая резолюция подтверждала положения Женевского протокола 1925 года, «запрещающего применение отравляющих газов и бактериологического оружия». Обе конвенции были единодушно одобрены всеми членами ООН, за исключением двух стран: США и Израиля. Решение США эквивалентно использованию права вето: по сути, двойного вето — запрет освещения данных обстоятельств в СМИ и нежелание признавать исторически закрепленный прецедент. В лояльных администрации президента СМИ не было ни единого упоминания о провале попыток международного сообщества предотвратить опасность для всего человечества.

Скудные материалы о шокирующих откровениях прошлых лет, сделанных на конференции в Гаване в октябре 2002 года, едва ли могут прояснить что-либо по поводу международного терроризма и силовых сменах режимов или по иракскому вопросу, короче, по поводу всего, что вызывало такое сильное беспокойство участников конференции. Еще до отлета в Гавану они наверняка уже успели ознакомиться с содержанием письма, адресованного руководителем ЦРУ Дж. Тенетом председателю Сенатского комитета по разведывательной деятельности — сенатору Бобу Грэхаму. В этом письме сообщалось, что, несмотря на незначительную вероятность проведения Саддамом террористических акций с применением обычных видов вооружения или химического, биологического оружия, возможность именно такого развития событий «резко возрастает» в связи с началом американской операции по вторжению в Ирак. ФБР, вслед за главным лицом, ответственным за национальную безопасность, также высказывало свои опасения, «что военные действия в Ираке увеличивают вероятность осуществления террористических актов на территории США». Ведущий американский журнал, посвященный деятельности спецслужб и военной тематике, совместно с некоторыми разведывательными учреждениями пришел ровно к таким же выводам, добавляя при этом, что американское вторжение может «спровоцировать рост международных антиамериканских и антизападных настроений… не ослабит, а только усилит ожесточенность действий исламских террористов». «Война в Ираке грозит увеличением нестабильности и новыми террористическими угрозами, — предупреждает руководство европейских силовых ведомств правительства своих стран»; при этом будет происходить пополнение рядов «и так неуклонно расширяющегося антиамериканского лагеря» новой молодой порослью^{241}.

Одновременно с этим американский специалист по организации неожиданных силовых акций и ядерному шантажу Ричард Бэтс написал о развитии событий в Ираке: «Осознавая неотвратимость поражения, Саддам вполне может нанести свой последний удар — применить [оружие массового поражения] на территории США» — через агентурные сети в Америке. «Вероятность этого не велика, — полагал он, — возможно, она настолько же мала», как вероятность повторения событий 11 сентября^{242}. Впрочем, все, кто всерьез задумывается о безопасности и защищенности американцев на территории США и обо всех других людях, которые являются потенциальными объектами террористических атак, не должны попросту сбрасывать со счетов возможность терактов.

Приближенные к администрации президента эксперты разделяют мнение, что интервенция самой мощной военной силы в истории против беззащитного врага может служить поводом для реванша и ответных действий. Многие авторитетные исследователи международных отношений отмечали, что потенциальные жертвы американского политического авантюризма «хорошо знают, что только меры устрашения могут сдержать порыв США», главной из которых является оружие массового поражения (Кеннет Уолц). В этой связи «политика США приводит к повсеместному распространению ядерного оружия». Действия Вашингтона активизируют деятельность террористических групп: «Неудивительно, что… слабые государства и недовольные люди… с озлоблением рассматривают США как главную причину и символ их страданий». Если в таком случае не будут предприняты усилия для того, чтобы облегчить их горестное существование, они начнут предпринимать ответные шаги, используя все доступные им средства, включая террор. В дополнение к этому, по мнению американских разведывательных служб, «усиление экономической стагнации», в основе которой лежит американский подход к распространению принципов глобализации, чревато такими же последствиями^{243}.

В этих предупреждениях не было ничего нового. Уже давно стало очевидно, что развитые страны постепенно теряют свою монополию на использование военной силы, сохраняя при этом лишь количественное превосходство в вооружении. Задолго до 11 сентября в ходе специальных исследований было доказано, что «хорошо спланированная операция по ввозу на территорию США контрабанды оружия массового поражения с 90-процентной вероятностью будет успешной». Это является «ахиллесовой пятой Америки», утверждалось в исследовании, вышедшем под тем же названием, где просчитывалось множество возможных вариантов действий террористов. По итогам деятельности рабочей группы «Совета по международным отношениям»[17] количество рассматриваемых вариантов действий террористов было расширено и существенно дополнялось их содержание. Опасность террористических атак приобрела реальные очертания после попыток в 1993 году взорвать здание Всемирного торгового центра, что, как сообщали инженеры-строители здания, при более четком планировании операции могло унести жизни десятков тысяч людей^{244}.

Ожидалось, что нападение на Ирак могло стать непосредственной причиной стремительного распространения оружия массового поражения. Эксперт по борьбе с терроризмом (относится к «ястребам») Дэниэл Бенджамин отмечал, что вторжение в Ирак могло спровоцировать «самые страшные последствия распространения оружия массового поражения в истории человечества». Саддам Хусейн хоть и проявил себя как жестокий тиран, но он, однако же, был совсем не глуп. Если Ирак обладал химическим и биологическим оружием, то его хранение подлежало контролю и «обеспечивалось надежной системой командования». Оно ни при каких условиях не могло быть передано Усаме бен Ладену, который представлял угрозу не только для всего мира, но и для самого Саддама Хусейна. Тем не менее, под воздействием внешней агрессии Ирак постиг бы глубочайший социальный кризис, а вместе с ним, вероятно, была бы ликвидирована система централизованного контроля над оружием массового поражения. Оно, в таком случае, вполне могло попасть на огромный «рынок нетрадиционных видов оружия», что предвещало бы «катастрофический поворот событий» по целому ряду аспектов. Послевоенные исследования доказали справедливость опасений Бенджамина, реальные подтверждения которых мы все имели бы возможность лицезреть в случае разграбления иракских полигонов с ядерным оружием^{245}.

Критические оценки специалистов и правящей элиты содержали множество важных аспектов. Во-первых, они отражали опасения американского истеблишмента в отношении существования так называемой «сверхдержавы-изгоя», которую весь остальной мир рассматривает как основной источник угрозы международной безопасности и «главный источник внешней опасности для своих стран». Во-вторых, эти оценки отражали необычайно широкий круг мнений и взглядов: приведенные выше высказывания выражают позицию разведывательных служб многих стран, одного ведущего международного военного журнала, двух главных американских журналов по внешней политике, основными сюжетами которых в 2003 году были именно эти темы; а также Американской академии гуманитарных и точных наук, которая опубликовала специальный бюллетень, посвященный этому кругу вопросов; ряда наиболее авторитетных экспертов по вопросам международных отношений, терроризма, стратегического анализа и даже мнения «давосских специалистов», которые задают курс мировой экономики. Кто бы что ни думал об их оценках, трудно найти исторические аналогии столь единодушного критического демарша в отношении готовящейся военной операции. В равной степени абсолютно беспрецедентен всплеск общественных протестов против войны, которая еще не была официально объявлена.

В-третьих, несмотря на то что эта критика вызрела в недрах правящей элиты и экспертного сообщества, она осталась без внимания. Американская администрация не пыталась что-либо противопоставить этим критическим выступлениям и на самом деле, казалось, не замечает их, что, впрочем, было вполне объяснимо. С пропагандистской точки зрения самое сильное в истории государство не должно оправдываться или давать четкие объяснения своим решениям: достаточным основанием является декларирование своих добрых намерений. В таком же духе американские власти уведомили ООН, что она может «оказаться полезной», если подтвердит и скрепит надлежащим образом правильность решений США, в противном случае она неизбежно понесет санкции. Таким образом, США уведомляли весь мир, что власть гегемона освобождает их от необходимости давать кому-либо отчет о каких-либо своих решениях, например о применении ими силы. Признавать, не говоря уже о том, чтобы пытаться опровергнуть, «критические визги» (заимствуя насмешливое выражение МакДжорджа Банди) означает подрывать авторитет власти. Те, кто выступал с критикой США, правы в том, что державная политика ведет к саморазрушению, но политическое руководство обычно обращает на это мало внимания.

В данном случае американская администрация и без предупреждений авторитетных экспертов осознавала, что планируемые военные действия в Ираке, вероятно, увеличат опасность распространения оружия массового поражения и риски проведения терактов против США и их союзников. Но, очевидно, она придавала большее значение потенциальным выгодам от проведения силовой операции. Более того, несмотря на то что стратеги Буша, несомненно, считают неприемлемым распространение оружия массового поражения и увеличение террористической активности, они знают, что эти тенденции можно использовать для достижения собственных целей, как во внешней, так и во внутренней политике. Даже страх и ужас, которые США повсеместно наводят, вполне понятны: они не стремятся понравиться, а хотят, чтобы им подчинялись, и лучше, если это подчинение будет скреплено страхом, что только «укрепит их авторитет».

Несомненным упрощением фактов кажутся слова главного корреспондента и аналитика на Ближнем Востоке Юсефа Ибрагима, когда он сводит весь смысл потенциальных выгод от американского вторжения в Ирак к «укреплению президентской популярности» в краткосрочной перспективе и «превращению „миролюбивого“ Ирака в частную американскую нефтяную вышку»^{246}. Однако есть важные основания полагать, что он мыслил в правильном направлении. Поддержание политического влияния и увеличение контроля США над основными мировыми энергоносителями характеризуют две главные цели, о которых американцы достаточно открыто заявляли. Это институционализация радикальной перестройки американского общества с пересмотром основных результатов прогрессивных реформ XX века и утверждение грандиозной имперской стратегии бессменного мирового превосходства США. На фоне таких задач любые риски могут показаться малозначительными.

Правящую элиту США и экспертное сообщество, которые выступали с критикой политики Белого дома, больше всего занимали вопросы, ставшие предметом жаркой дискуссии в Совете Безопасности ООН. Международные наблюдатели в Ираке безуспешно пытались ответить на эти вопросы: обоснованность иракской угрозы, наличие оружия массового поражения в Ираке, а также соответствие политики США нормам международного права. Никто, к примеру, не вдавался в то, как будут претворяться в жизнь планы по «демократизации» и «либерализации» страны и как будут реализовываться другие важные задачи, которые выходят за рамки вопросов безопасности США и их союзников. Последствия военных действий для жителей Ирака мало кого интересовали, кроме разве что «экстремистов в окружении американского руководства», используя термин МакДжорджа Банди, который так называл тех, кто при оценке вьетнамской войны призывал выйти за рамки категорий военного успеха и цены побед. По мере того как Вашингтон твердо продвигался к началу военной операции в Ираке, «экстремисты» выступали с резкой критикой политического курса и, в отличие от многих других американских политиков того времени, не руководствовались сугубо эгоистическими мотивами.

Международные благотворительные общества и медицинские организации предупреждали, что война в Ираке может стать причиной серьезной гуманитарной катастрофы. По прошествии десяти лет с момента введения разрушительных санкций против Ирака его жители находились на грани выживания. В Швейцарии состоялась международная встреча, на которой прошло обсуждение альтернативных вариантов развития иракских событий. США единственные отказались на ней присутствовать. Участники встречи, среди которых были четыре постоянных члена Совета Безопасности ООН, «выступили с предупреждением о масштабе гуманитарных угроз в связи с началом военных действий в Ираке». В прошлом помощник министра обороны США, Кеннет Бэйкон, теперь ставший главой Международной организации помощи беженцам со штаб-квартирой в Вашингтоне, прогнозировал, что «война парализует иракскую систему здравоохранения и станет причиной появления огромной волны беженцев». В то же время со стороны международных благотворительных организаций все чаще раздавалась критика в адрес американских программ восстановления Ирака после окончания военных действий. Основными пунктами их обвинений были «отсутствие четкой координации предполагаемых мер, крайне недостаточное финансирование и неэффективность военного руководства». Сотрудники ООН с досадой констатировали, что «в [Вашингтоне] намеренно игнорируют наши предостережения о вероятных последствиях планируемой военной операции»^{247}.

Несмотря на все ужасы и жестокость режима Саддама Хусейна, он, тем не менее, направлял прибыль от продажи нефти на развитие страны. «Тиран превратил насилие в инструмент государственного управления», в стране установилась «жуткая ситуация с соблюдением прав человека», и все же при нем «половина населения страны стала относиться к среднему классу, и арабы со всего мира… стали поступать в университеты Ирака»^{248}. Война 1991 года, в ходе которой целенаправленно уничтожались гидротехнические, водоочистительные сооружения, объекты энергетики, погибло огромное количество иракцев; режим санкций, установленный США и Великобританией, — все это привело страну на грань полного коллапса^{249}. Иллюстрацией служат результаты доклада ЮНИСЕФ за 2003 год о положении ребенка в мире, где подчеркивается, что «спад в развитии Ирака за последние десять лет является одним из наиболее резких среди 193 стран, в которых проводилось исследование». Причем уровень детской смертности — «наиболее достоверный индикатор положения дел в области охраны ребенка» — неуклонно увеличивался с 50 до 133 смертей на 1000 новорожденных. По этим показателям Ирак находился на последнем месте в числе неафриканских стран, за исключением Камбоджи и Афганистана. Два агрессивно настроенных военных аналитика отметили, что «экономические санкции вполне могли стать непосредственной [NB] причиной гибели большего числа людей за всю историю человечества, чем так называемое оружие массового поражения», — а это сотни тысяч человек, по самым грубым подсчетам^{250}.

Пожалуй, никто на Западе не знает Ирак лучше, чем Дэнис Холидэй и Ханс фон Спонек, авторитетные сотрудники ООН, которые отвечали за координацию всех ооновских гуманитарных операций, имея в своем подчинении сотни международных наблюдателей, каждый день вдоль и поперек колесивших по стране. Оба они подали в отставку в знак протеста против, как описывал Холидэй, введения США и Великобританией экономических санкций, которые иначе как «геноцидом» нельзя было назвать. Они отвергли заявления о том, что иракское правительство якобы скрывало продовольственные продукты и медикаменты. Тан Мьят, сменивший их на должности в ООН, разделял их мнение и считал иракскую систему «лучшей системой распределения продуктов среди населения, с которой он когда-либо сталкивался в Международной продовольственной программе ООН». Руководство Международной продовольственной программы ООН осуществило более миллиона инспекций иракской системы распределения продуктов питания и «не обнаружило никаких значительных фактов мошенничества и предпочтений». Оно также заявило, что «вряд ли можно было придумать другую систему, хотя бы настолько же эффективную», как та, что функционировала в Ираке. Она являлась «самой эффективной в мире», и «опасность крупномасштабной гуманитарной катастрофы» была неминуема в случае нарушения этой системы^{251}.

Вслед за Холидэем фон Спонек и ряд других специалистов отмечали на протяжении многих лет, что режим санкций уничтожал иракский народ, в то время как влияние Саддама Хусейна и его окружения неуклонно росло, что делало иракцев более зависимыми от тирана, в руках которого теперь была их судьба. После своей отставки фон Спонек не раз заявлял, что представители США и Великобритании «оказывали на них [на него и Холидэя] систематическое давление с тем, чтобы они воздерживались от участия в консультациях в Совете Безопасности ООН… так как они не хотели придавать огласке те факты, которыми мы оперировали» в отношении жестокого обращения с иракцами и режима санкций^{252}.

Американские СМИ поддерживали позицию власти. Познакомиться с взглядами опальных ооновских специалистов рядовые американцы могли исключительно в зарубежной прессе, даже в период наибольшего накала общественной дискуссии вокруг Ирака. Все обсуждения последствий международных санкций против Ирака ограничивались общими рассуждениями и в большей массе были направлены на оправдание политики западных держав, что является вполне привычной практикой, когда речь заходит о преступлениях собственной страны.

Ученая Джой Гордон обнаружила, что даже информация, которой владеет Совет Безопасности ООН, «скрыта от общества», хотя сведения, известные ей и ряду других людей, позволяют констатировать постыдные факты намеренной жестокости и исполнения последовательности мер, которые «на протяжении десятилетий были направлены на ограничение доступа продовольственных товаров в страну… несмотря на бедственное положения ее населения, высокий уровень детской смертности и повсеместное распространение опасных заболеваний». США блокировали доступ в иракские порты танкеров с пресной водой, причем их мотивация была настолько невразумительной, что не вызвала доверия ни у одного военного эксперта ООН, а «происходило это на фоне увеличения детской смертности из-за недостатка питьевой воды и жуткой засухи, охватившей Ирак». Вашингтон также противодействовал осуществлению поставок медицинских вакцин для лечения детей, пока ему не пришлось отступить в связи с резкими протестами ЮНИСЕФ и Всемирной организации здравоохранения, которых также поддержали европейские специалисты по биологическому оружию, считавшие «абсолютно невыполнимыми» двойственные требования американской стороны^{253}.

Международная организация Красного Креста — на основе собственного хорошего знания Ирака — в 1999 году сделала заключение, что после десяти лет существования под режимом международных санкций «страна превратилась в руины». «Программа „нефть в обмен на продовольствие“, которая была запущена после принятия Резолюции ООН № 986 в 1995 году, не могла препятствовать общему ухудшению проблем здравоохранения и разрушению системы водоснабжения, что составляло две основные опасности для здоровья и благополучия гражданского населения». Как сообщал Международный комитет Красного Креста, гуманитарные организации своей деятельностью «способны облегчить лишь только самые тяжелые последствия введения режима санкций [и] не могут обеспечить огромные потребности двадцатидвухмиллионного народа»^{254}.

Сторонники режима санкций утверждали, что ответственность за сложившееся бедственное положение в Ираке лежит целиком на Саддаме Хусейне, так как он отказался соблюдать предписания резолюций ООН, занимался строительством дворцов и возведением себе памятников. Причем все это на средства, полученные от контрабанды и других незаконных операций, что подтвердили показания координаторов гуманитарных программ ООН и представителей Международной продовольственной программы. Таким образом, выход из сложившейся ситуации состоял в том, чтобы наказать Саддама за его преступления нанесением сокрушительных ударов по его жертвам и укреплением влияния тирана. Согласно такой логике можно сказать, что в случае угона школьного автобуса необходимо его взорвать и убить всех пассажиров, а самого угонщика спасти и свалить всю вину на него^{255}.

Уже привычным выглядит «намеренное игнорирование» возможных последствий военной операции для гражданского населения Ирака. Сходным образом — через пять дней после теракта 11 сентября — руководство США потребовало от пакистанских властей «остановить конвои с продовольствием и гуманитарной помощью, предназначенные для афганских жителей». Оно также способствовало выводу из Афганистана сотрудников благотворительных организаций и резкому сокращению ввоза продуктов питания в страну, тем самым заставив «миллионы афганцев голодать»^{256}. Эта политика была очень верно определена как «тайный геноцид». По оценкам, количество голодающих афганцев увеличилось с 5 миллионов перед событиями 11 сентября до 7,5 миллионов спустя месяц после теракта. Угрозы, а затем и сами бомбардировки вызвали резкий протест со стороны гуманитарных благотворительных организаций, которые предупредили о возможных последствиях агрессии, к чему американские власти отнеслись с небольшим энтузиазмом и что практически не получило никакой официальной реакции.

Вероятно, очевидные вещи все же необходимо повторять. Одни думают, что худший сценарий развития событий невозможен, и до конца пытаются предпринимать усилия и что-то изменять. Но, как в ситуации с размещением Н. Хрущевым ракет на Кубе, что могло привести к полномасштабной войне и лишь по воле случая этого не произошло, именно наличие альтернативных вариантов действия позволяет определить правильность принятого решения. Эта банальность, которую мы прекрасно понимаем, когда речь заходит о наших официальных врагах, но которую с трудом можем соотносить с собственными поступками.

Как уже отмечалось ранее, критики политических решений США ограничивались в своих оценках ключевыми аргументами американской администрации. Они полагали, что знают суть американских намерений в Ираке: разоружение, сдерживание преступности, борьба с терроризмом. Они практически не интересовались вопросами либерализации, демократизации стран Ближнего Востока и другими факторами, которые бы сделали бессмысленными любые инспекции, всю деятельность Совета Безопасности и прочих государственных учреждений. Скорее всего, причины этого лежат в том, что критики были склонны полагать, что пафосная риторика США неотъемлемо сопутствует практически каждой силовой акции и поэтому она не должна вводить наблюдателя в заблуждение. Эта риторика представляется вдвойне несущественной в связи с пренебрежительным отношением к демократическим принципам, как в данной ситуации, так и на протяжении всего последнего времени.

Критики американского внешнеполитического курса также прекрасно понимали, что руководство США, с его показной заботой об иракской демократии, ни разу не выразило сожаления за продолжительную поддержку Саддама Хусейна (или ему подобных, кого власти США поддерживают до сих пор). Оно не проявило признаков раскаянья за то, что помогало Саддаму создавать оружие массового поражения в тот момент, когда он еще представлял серьезную угрозу. Американское руководство не объяснило, когда и почему оно отказалось от идей 1991 года о том, что «лучше всего» было бы создать «в Ираке репрессивную правительственную хунту без участия Саддама Хусейна», которая правила бы так же, как Саддам, но не совершала при этом ошибок, испортивших его репутацию в августе 1990 года^{257}.

В то время нынешние союзники американского руководства находились в действующей оппозиции и по этой причине могли более открыто, нежели правительство М. Тэтчер, выступать против преступлений Саддама Хусейна, за которыми стояли власти Великобритании. Примечательно, что Тони Блэр, Джек Стро, Джеф Хун и другие ведущие представители новых лейбористов не вошли в парламентскую группу, выразившую протест против этих преступлений. В декабре 2002 года Джек Стро, тогда уже министр иностранных дел, опубликовал досье о преступных действиях Саддама Хусейна, которое было составлено полностью на основе материалов, собранных в период, когда иракский режим пользовался активной поддержкой США и Великобритании. Однако эти нюансы были опущены с традиционной непоколебимостью моральной правоты. Качество представленных материалов и периодизация фактов в досье главы британского МИДа вызывали множество вопросов, но более всего в данном случае интересовала резкая смена позиции Джека Стро в отношении Саддама Хусейна от благожелательного расположения в сторону скептицизма.

Когда в 2001 году Джек Стро находился на посту министра внутренних дел, к Великобритании с просьбой о предоставлении убежища обратился один иракский гражданин, который у себя на родине был подвергнут незаконному судебному преследованию и пыткам. Дж. Стро ответил отказом на его запрос. В Министерстве внутренних дел Великобритании пояснили, что Дж. Стро «располагает сведениями, что власти Ирака и, в частности, иракские спецслужбы выдвигают обвинения и выносят приговоры исключительно в интересах и в рамках законности» с тем, чтобы «у каждого иракца имелась возможность использовать свое право на независимое и квалифицированное судопроизводство». Внезапное изменение взглядов Дж. Стро очень напоминает высказывания Б. Клинтона, сделанные им где-то между 7 и 11 сентября 1999 года, о том, что Индонезия совершила множество преступных деяний в Восточном Тиморе за последние двадцать пять лет, в период, когда США и Великобритания оказывали индонезийским властям всестороннюю поддержку^{258}.

Отношение к демократическим принципам проявилось во всей полноте весной 2002 года в ходе мобилизации к предстоящей войне, когда США пришлось столкнуться с чередой массовых общественных протестов. Рост негативных настроений в американском обществе удавалось, по крайней мере, частично сдерживать посредством пропагандистской кампании «Коалиция доброй воли»[18], которая стала набирать обороты в сентябре 2002 года. В Великобритании вопрос о начале военных действий в Ираке разделил общество на две части, а британское правительство продолжало занимать позицию «младшего партнера», придерживаться которой британские власти неохотно начали после Второй мировой войны. Этой позиции они неотступно следовали, даже когда США с пренебрежением относились к их просьбам, в то время как страна находилась на грани выживания.

В других государствах, за пределами «Коалиции», с ее двумя непререкаемыми лидерами, складывалась более острая ситуация. В двух главных европейских странах — в Германии и Франции — позиции официальных властей отражали преобладающие резко антивоенные общественные настроения. Это вылилось в жесткую критику руководства США. Дональд Рамсфельд отозвался об этих европейских странах как о «Старой» Европе, считаться с мнением которых нецелесообразно, поскольку они не слышат призывов Вашингтона. Лицом «Новой» Европы была выбрана Италия, а ее премьер-министр Сильвио Берлускони стал частым гостем в Белом доме. Помехой этому, очевидно, никак не могло послужить то обстоятельство, что итальянское общество преимущественно выступало против войны в Ираке.

Водораздел между правительствами «Старой» и «Новой» Европы был проведен в соответствии с очень простым критерием: правительство относилось к «Старой» Европе с ее злонамеренными порывами тогда и только в том случае, когда оно разделяло позицию подавляющей части своего народа и отказывалось подчиняться приказам из Вашингтона. Не стоит забывать, что самопровозглашенные властители мира — Буш, Пауэлл и другие — откровенно заявляли о своих намерениях осуществить военную операцию, невзирая на мнения ООН или кого бы то ни было из числа «аутсайдеров» и «неприсоединившихся». Страны «Старой» Европы, которые якобы безнадежно застряли в аутсайдерах, тем не менее, не поддержали начинаний США. То же самое сделали страны «Новой» Европы, по крайней мере, если под словом «страна» подразумевать ее граждан. По результатам социологических опросов «Гэллап Интернэшнл» и ряда других источников во всей Европе, в среднем не более и процентов населения в каждой стране положительно относилось к «односторонним силовым действиям США и их союзников». Уровень общественной поддержки военной операции, в случае оформления соответствующего решения ООН, варьировался от 13 процентов (в Испании) до 51 процента (в Нидерландах).

В этой связи особый интерес вызвали восемь стран, чьи лидеры провозгласили себя частью «Новой» Европы, очень надеясь, что их смелость и моральная стойкость получат заслуженное признание. Они обратились к Совету Безопасности ООН с призывом обеспечить «четкое соблюдение принятых резолюций», правда, при этом они не пояснили, как это сделать.

Эти заявления грозят «изоляцией Германии и Франции» — пестрили заголовки восторженных статей в прессе, хотя на самом деле позиции стран «Старой» и «Новой» Европы были не столь очевидны. Для того чтобы подчеркнуть, что Германию и Францию ожидает «изоляция», их не пригласили на подписание дерзкого заявления государств «Новой» Европы — очевидно, из страха, как стало позднее понятно, что они все же могут подписать этот документ^{259}.

Стандартная в таких случаях официальная интерпретация событий состояла в том, что бурно развивающаяся и многообещающая «Новая» Европа поддержала решение Вашингтона и тем самым продемонстрировала, что «многие европейцы разделяют позицию США, даже если Франция и Германия выступают с критикой американцев»^{260}. Откуда взялись эти «многие европейцы»? Результаты социологических опросов показали, что в странах «Новой» Европы уровень общественного недовольства «решениями США» гораздо выше, чем во Франции и Германии. Особенно это было характерно для Италии и Испании, которых, за их чрезвычайное рвение, окрестили «лидерами „Новой“ Европы».

К счастью для Вашингтона, бывшие коммунистические страны также присоединились к коалиции «Новой» Европы. Среди их граждан общественная поддержка «позиции Вашингтона», суть которой сформулировал К. Пауэлл, а именно — начало военной операции «Коалицией доброй воли», не дожидаясь санкций ООН, варьировалась от 4 процентов (Македония) до и процентов (Румыния). Одобрение военных действий при соответствующих санкциях ООН также было достаточно слабым. Бывший министр иностранных дел Латвии так пояснил эту ситуацию: нам необходимо «приветствовать любые решения США, выкрикивая „Так точно, сэр“… необходимо ублажать американцев любой ценой»^{261}.

В самом общем смысле, прессе, которая ценит демократические принципы, стоило бы в своих статьях написать, что к «Старой» Европе принадлежало подавляющее число европейцев, тогда как «Новую» Европу представляла небольшая группа политиков, решивших проявить солидарность с решениями Вашингтона без оглядки на мнение подавляющего большинства граждан своих стран.

Ричард Холбрук выразил либеральную точку зрения на ситуацию, особо подчеркивая тот факт, что «совокупное количество людей [в восьми странах провозглашенной „Новой“ Европы] превышает население тех стран, которые не участвовали в подписании обращения к Совету Безопасности ООН». Это вполне верно, однако здесь есть одно упущение: все эти люди в подавляющей своей массе выражали протест против готовящейся в США военной операции, порой в гораздо большей степени, чем в странах, причисленных к «Старой» Европе^{262}. В то же время редакция газеты «Уолл-стрит джорнал» выступала в поддержку заявлений стран, подписавших обращение к Совету Безопасности ООН, подчеркивая, что «оно способствовало развенчанию мифа о том, что Франция и Германия выступают от лица всей Европы и что все европейцы теперь настроены против США». Благородные лидеры восьми стран «Новой» Европы показывали, наряду с «Уолл-стрит джорнал», что «голоса проамериканского большинства жителей Европы не были слышны». Редакция «Уолл-стрит джорнал» подвергла жесткой критике европейские СМИ за их «левацкие» взгляды — очень весомый аргумент — руководствуясь которым они «пытались повсеместно выставить за правду» абсурдную идею о том, что Франция и Германия выступали от лица всей Европы. Эти государства находились в жалком меньшинстве по отношению к европейским странам и пытались выдать желаемое за действительное по той причине, что они «выступали на стороне политических интересов групп по обе стороны Атлантики, которые препятствуют реализации решений президента Буша в Ираке». Такой вывод можно считать верным, если отбросить как радикальную левацкую блажь представления о том, что люди играют мало-мальски значительную роль в демократическом обществе^{263}.

Томас Фридман, также выступавший с либеральных позиций, выдвинул предложение об исключении Франции из Совета Безопасности и замены ее Индией, которая «в последнее время демонстрирует большую серьезность намерений… а Франция, как говорят в детском саду, не хочет играть с остальными». Таким образом, она не просто «выступает против решений США в отношении Ирака», а «обнаруживает свое внутреннее желание дистанцироваться от Америки» в стремлении казаться «уникальной». Иными словами, правительство Франции действовало в соответствии с чаяниями французского народа, которые были диаметрально противоположны военным устремлениям Вашингтона. Поэтому Францию сравнивали с «детским садом», хотя, судя по результатам опросов общественного мнения, население стран «Новой» Европы в таком случае вообще стоит называть ясельной группой. Индия, напротив, «серьезна в своих намерениях», о чем свидетельствует политика протонацистского правительства во главе страны. Оно отдало ресурсы государства на откуп транснациональным компаниям и ведет активную пропаганду ультранационалистических ценностей в собственных внутриполитических интересах, а совсем незадолго до прозвучавших заявлений устроило кровавую резню мусульман в штате Гуджарат. Господин Фридман повсеместно восхваляет достижения Индии, в частности бурное развитие ее промышленности по производству программного обеспечения и повышение капитализации ее предприятий. Однако он упорно не желает обращать внимание на одни из самых низких в мире показателей уровня жизни людей в этой стране и на то, что положение женщин в Индии зачастую немногим отличается от положения женщин в Афганистане при режиме талибов. Все это не имеет значения, поскольку Индия проявляет «серьезность своих намерений», так же как плачевные условия жизни афганцев при талибах мало кого всерьез занимали на Западе, пока «Талибан» был открыт для сотрудничества^{264}.

В экспертной среде были и другие позиции (Кэйган-Бут), которые предполагали, что, например, С. Берлускони, X. М. Аснар и прочие лица, кто, как Черчилль, поддерживали Вашингтон и демонстрировали «беспримерное политическое мужество», сумели отделить добро от зла. Этим они отличались от тех, кто безропотно поддался «параноидальному и заговорщическому антиамериканизму», охватившему большую часть европейских стран, которые «были одержимы собственной алчностью» и не могли разглядеть всей «мощи идеалистического порыва, движущего Америкой». Конечно, эти политические лидеры даже не пытались повлиять на общественное мнение в своих странах, они просто не обращали на него внимания, когда спешили заручиться поддержкой наиболее сильной в военном отношении страны за всю историю человечества. Впрочем, их сопоставление с фигурами У. Черчилля и Ф. Рузвельта в борьбе с гитлеровской угрозой также неуместно; скорее можно искать их сходство с президентом Дж. Бушем-младшим, чьи «моральные убеждения» в своей основе имеют некую «религиозную экзальтированность», как считают люди, ответственные за его политический имидж^{265}.

Существует множество других интересных примеров. Когда Герхард Шрёдер осмелился выступить от лица большей части немецких избирателей на выборах 2002 года, он подвергся жесткой критике за неспособность справиться с ситуацией, обнажившей серьезную проблему: «правительство живет в страхе перед теми, кто его избрал». От этой проблемы немецкому руководству необходимо избавляться, если оно рассчитывает на признание цивилизованного общества^{266}.

Особо показателен в нашем случае пример Турции. Как многие другие в регионе, турки презирали Саддама Хусейна, но не испытывали перед ним страха. Они также выступали с резким осуждением военных действий: в январе 2003 года, несмотря на усилия, направленные на убеждение, если не граждан, то по крайней мере руководства различных государств, поддержать затею Вашингтона, 90 процентов турецкого общества выступало против войны с Ираком. Правительство Турции следовало пожеланиям своего народа. Бывший американский посол в Турции Мортон Абрамович, который теперь стал высокопоставленным чиновником и аналитиком, на следующий день после опубликования результатов социологического опроса населения Турции (готовящаяся военная операция в Ираке) пояснил, что турецкое правительство теряет «легитимность (демократические полномочия)». Десять лет назад, объяснял он, «большая часть населения Турции, как сегодня, была против какого-либо вовлечения их страны в военные действия с Ираком». Однако история десятилетней давности имела «одно примечательное отличие»: у власти в Турции был президент Тургут Озал, настоящий демократ, который «сумел преодолеть царившее в турецком обществе нежелание принимать участие в войне в Персидском заливе». К сожалению, нынешнее турецкое руководство «идет на поводу у общества в вопросе участия в другой иракской кампании», вместо того чтобы уступить сильному натиску Вашингтона. «Печально, — восклицал Абрамович, — что в окружении США не осталось демократов в подлинном значении этого слова», как это было десять лет назад^{267}.

Неофициальный лидер правящей турецкой партии, Реджеп Тайип Эрдоган, явно демонстрируя полное непонимание демократических принципов, не только осудил жажду войны политиков из Вашингтона, но также затронул абсолютно неприкосновенные вопросы. Он подверг критике «различные страны, в том числе США, которые активно ведут разработки в области создания оружия массового поражения, призывая при этом другие государства к разоружению»^{268}.

Под давлением США положение с демократией в Турции стало улучшаться. В то время как население еще с большей силой, чем раньше, протестовало против начала военных действий в Ираке, правительство Турции, в конце концов, поддалось сильнейшему давлению со стороны США, главным образом в экономическом отношении, и согласилось поддержать Вашингтон, вне зависимости от «преобладающих в обществе протестных настроений». Один «западный дипломат», — вероятно, из посольства США — заявил в интервью, что он был «воодушевлен» этим решением и расценил его как очень «позитивный шаг» турецкого руководства. Турецкий корреспондент Амберин Заман заявил, что:

Практически единодушно турки выступили против резолюций Вашингтона, но очевидно было то, что турецкое руководство не может не последовать за США, и в связи с этим Турция присоединилась к другим странам «Новой» Европы^{269}.

Или же турецкое руководство только изображало покорность. Впоследствии Турция преподала Западу еще один урок демократии. В итоге парламент страны не разрешил США разместить свои войска на территории Турции. Данное решение было охарактеризовано уже в привычных терминах:

Предпосылки этого очевидны. Сильные правительства могут пренебречь мнением своих граждан и «принять роль», уготованную им мировым гегемоном; слабые правительства подчиняются воле 95 процентов граждан их страны.

Главный стратег Пентагона Пол Вульфовиц сформулировал ключевую мысль в этом отношении. Он так же, как и все, ругал турецкое правительство за неправильное поведение, но еще больше он поносил турецкое военное руководство, «которое не оправдало ожиданий США, не смогло взять ситуацию в свои руки» и проявило слабость, позволив правительству страны удовлетворить чаяния подавляющей части турецкого населения. Он полагал, что в сложившейся ситуации турецким властям надо было «открыто признать свою ошибку и приложить все усилия, чтобы оказаться хоть в чем-то полезными США». Позиция Вульфовица особенно показательна, поскольку его называют главным вдохновителем демократического крестового похода на Ближний Восток^{271}.

Заявления «Старой» и «Новой» Европы, вся эта истерия вокруг них в позволяют понять позицию политических и интеллектуальных элит в отношении демократических принципов. Нет ничего нового в неприязни к демократии. По ряду понятных причин в этом заключается привычная позиция тех, кто наделен властью либо какими-то привилегиями. Но такая позиция редко находит столь яркое выражение. Это помогает понять причины, по которым критики правящей элиты обращают внимание на ее пышную риторику вокруг вопросов демократизации при общем крайне пренебрежительном отношении руководства к принципам демократии, что, судя по официальным заявлениям, приобрело массовый характер.

Хорошо осведомленные аналитики отмечают, что внешней политике Дж. Буша присущ «удручающий дуализм», а также что его приверженность «неорейгановскому стилю политического поведения подстегивает начало новой бурной кампании по распространению демократии на Ближнем Востоке». Однако современная внешнеполитическая повестка дня предлагает Вашингтону привлекательные перспективы для того, чтобы «отбросить свои демократические колебания и укреплять контакты с различными местными авторитарными режимами», как это довольно последовательно делалось раньше. Томас Кэрозерс[19], отмечая этот «дуализм», а также дальнейшее стремление поддерживать жестокие и репрессивные режимы, выражал надежду на то, что Дж. Буш начнет «действовать в соответствии с подлинным духом внешней политики президента Рональда Рейгана» в «ее стремлении повсеместно насаждать демократические ценности»^{272}.

Интересно было услышать такое заявление именно от него. Кэрозерс проделал немалый объем работы, чтобы постичь так называемый «подлинный смысл» приверженности Р. Рейгана демократии. Он выступал как ученый и как очевидец событий, которым он давал оценку. Дело в том, что он принимал участие в проектах Госдепа при Р. Рейгане по распространению демократических ценностей в Латинской Америке. Он оценивал эти программы как «откровенно провальные». В южной части латиноамериканского континента, где влияние Вашингтона было минимальным, наблюдались наиболее бурные темпы развития демократии. Администрация Р. Рейгана сперва пыталась найти способы помешать этому, но впоследствии признала это как данность. Там, где влияние Вашингтона было наибольшим, США в итоге добивались самых незначительных успехов. Причины этого Кэрозерс видит в том, что стремление администрации Рейгана к демократии ограничивалось «узкими, директивными способами осуществления демократических изменений, и это не было чревато подрывом устоявшихся структур власти, с которыми у США сложился длительный опыт взаимодействия». Вашингтон прикладывал значительные усилия для того, чтобы поддержать целостность «государственного строя… в странах с явно недемократическими режимами» и пресечь любые попытки «популистской смены власти». Кэрозерс признает наличие множества критических оценок рейгановского подхода с позиций либерализма, но в то же время считает эти оценки несостоятельными из-за «извечной слабости» либеральной критики: она не предлагает ничего взамен. Возможность предоставления населению свободы выбора пути собственного развития нельзя рассматривать в качестве альтернативы — это его незыблемое право. Кэрозерс не придает большого значения тому факту, что на протяжении всего периода действия американских программ по демократизации Латинской Америки политическое руководство США усердно пыталось устранять угрозы собственным интересам в лице тех стран региона, где наиболее успешно развивалась демократия^{273}.

Простые люди, которым предлагают демократию в таком виде, прекрасно осознают, к чему это может привести. Распространено мнение о том, что повсеместное формальное закрепление демократических институтов в странах Латинской Америки сопровождается усилением разочарованности в отношении демократии как таковой. Как отметил несколько лет назад аргентинский политолог Атилио Борон, одной из причин этого стало то, что новая волна демократизации в латиноамериканских странах совпала с неолиберальными экономическими реформами, которые препятствуют развитию эффективных демократических систем^{274}.

В основе послевоенной Бреттон-Вудской системы[20] лежали четкие меры контроля капитала и достаточно фиксированная стоимость международной валюты. Это было направлено не только на получение прибыли, но также давало правительствам возможность проводить в высокой степени популярные в их странах демократические преобразования. Часто высказывалось мнение, что финансовая либерализация, предопределившая начало неолиберальной эры в 1970-х годах, вместе с тем ограничила свободу демократического выбора, так как право принимать важнейшие государственные решения получил так называемый «виртуальный Сенат» кредиторов и инвесторов^{275}. Правительствам теперь пришлось столкнуться с «„трудностями двухуровневой электоральной структуры“. В ее рамках оказались противопоставлены интересы рядовых избирателей и международных валютных маклеров, управляющих хедж-фондов, „ежесекундно отслеживающих малейшие колебания общественного мнения“ в отношении экономической и финансовой политики развивающихся и развитых стран». В этом противостоянии у сторон крайне неравные силы.

Семьдесят лет назад Джон Мейнард Кейнс предупреждал, что «деятельность различных сил глобального финансового рынка сводит на нет любые возможности проведения демократического эксперимента по предоставлению гражданам права на осуществление самоуправления». Генеральный секретарь Организации американских государств, ярый защитник неолиберальной глобализации, открывая ежегодную сессию, выступил с предупреждением в духе Кейнса. Он говорил, что свобода движения капитала — «наиболее критикуемый аспект процессов глобализации», а по сути, основа глобализации — является «серьезнейшим препятствием» на пути демократического правления^{276}. Эти опасения восходят еще к работам Адама Смита. Его знаменитая формулировка — «невидимая рука рынка» в работе «Исследование о природе и причинах богатства народов» — появляется в контексте рассуждений о разрушительных последствиях иностранных инвестиций. Как он полагал, Англии их не стоит опасаться, так как «невидимая рука рынка» создаст условия, при которых инвесторам будет выгодно не вывозить капитал за пределы своих стран.

Те же самые опасения верны для других компонентов неолиберальной политики: к примеру, приватизация сужает диапазон демократических возможностей, особенно в сфере либерализации «сектора услуг», что вызывало в свое время колоссальное общественное недовольство. Программы приватизации осуществлялись без какого-либо серьезного теоретического обоснования и предварительного эмпирического анализа^{277}.

Нарастающее разочарование формальной демократией стало очевидным также в США, в значительной мере в неолиберальный период развития. Большая дискуссия развернулась вокруг так называемых «украденных выборов» в ноябре 2000 года и недоумения в связи с тем, что американское общество, казалось, отнеслось к этому без особого внимания. Эти общественные настроения получили подтверждение в материалах социологических опросов. Накануне выборов три четверти населения относились к предвыборной кампании как к игре, которую организуют крупные группы интересов, партийное руководство, политтехнологи, чьими стараниями кандидаты стали говорить «практически все, что угодно, чтобы быть избранными». Избиратели не могли определить для себя позиции кандидатов практически по всему спектру актуальных вопросов текущей политической ситуации. Как раз на это эксперты предвыборных штабов и делали упор. Те актуальные общеполитические вопросы, которые вызывали наибольшее разногласие элиты и общества, были исключены из предвыборной дискуссии. Избиратели должны были ориентироваться на «личные качества» кандидатов, а не на «наиболее острые политические проблемы».

В общей массе электората, с недоверием относившейся к богатым слоям американского общества, была прослойка избирателей, которые осознавали, что интересы их социального класса или группы были в опасности, и по этой причине голосовали за представителей более консервативной части обеих сильно коммерцализированных партий. Однако традиционно формирование электоральных предпочтений американского общества происходило по-другому, что периодически приводило к равному делению голосов на выборах, как случилось в 2000 году. Среди трудящихся главным фактором формирования предпочтений выступали неэкономические вопросы, такие, как право на ношение оружия или «религиозность», и люди часто голосовали заведомо в ущерб их собственным важнейшим интересам, очевидно, полагая, что другого выбора у них нет. В 2000 году, когда более 50 процентов американцев проголосовало таким образом, ощущение «безвластия» достигло наивысшей степени^{278}.

Постепенно демократия сводится к праву выбирать между тем или иным предметом потребления. Бизнес-сообщество уже давно пытается заставить людей жить в соответствии с некой «философией упадка» и «с представлениями о тщетности жизни», с тем, чтобы «их внимание фокусировалось на поверхностных вещах, которые составляют основу современной потребительской моды»^{279}. Будучи подвержены с юных лет такой пропаганде, американцы смиряются с бессмысленностью жизни, с их подчиненным положением и отказываются от абсурдных идей о самостоятельности своих действий. Они вверяют свою судьбу в руки корпоративных менеджеров, рекламщиков и так называемого «просвещенного меньшинства», которые обслуживают интересы власти и сами исполняют властные полномочия.

С этой точки зрения, достаточно свойственной американским элитам, ноябрьские выборы 2000 года не обнаружили никакого нарушения демократических принципов в США, а, скорее, стали свидетельством триумфа демократии. В общем смысле, для американского руководства было бы предпочтительно, если бы демократия также триумфально прошествовала по всем странам Западного полушария, несмотря на сопротивление местного населения.

Вероятность того, что Вашингтон внезапно опомнится и займется улучшением состояния демократии и прав человека в Ираке или где-либо еще, кажется невообразимой. В этом отношении те, кого называют «экстремистами в окружении руководства США», не должны обнадеживать себя пустыми ожиданиями. Напротив, им следует неуклонно наращивать давление на американское правительство, чтобы во внешней политике США произошли ощутимые перемены.

В случае Ирака стоит задуматься над тем, о чем давно говорят наиболее компетентные в этих вопросах специалисты. «Эффективным способом решения» проблем смены правящего в этой стране режима «является снятие экономических санкций, в результате введения которых страна оказалась на пороге полного обнищания. Был уничтожен иракский средний класс и устранены всяческие возможности для появления альтернатив правящему руководству страны». Скорее, «санкции за двенадцать лет как ничто иное укрепили режим С. Хусейна» (Ханс фон Спонек). Более того, введение санкций поставило иракское население в жесткую зависимость от правящего репрессивного руководства и лишило страну надежды на выход из создавшегося положения. Дэнис Холидэй выразил следующую мысль: «Своими действиями мы лишь укрепили [правящий в стране режим] и устранили всяческие возможности изменения ситуации. Я убежден, что если бы в Ираке нормально развивалась экономика, в обществе воцарился бы мир и спокойствие, прежний уклад жизни был бы восстановлен, то иракцы беспрепятственно смогли бы выбрать приемлемую для них и их страны форму правления»^{280}.

Все это не более чем иллюзии, скажете вы. Исторический опыт говорит об обратном. Стоит вспомнить судьбы многих отъявленных кровавых тиранов, которые пользовались поддержкой руководства Вашингтона до самого последнего своего часа у власти, пока не свергались в результате какого-нибудь внутреннего переворота. Важным является пример Н. Чаушеску — один из множества, но достаточно показательный с точки зрения внутренних общественных предпосылок создания и поддержания репрессивного режима.

По мере смещения приоритетов к 2002 году во всеуслышание было объявлено, что те, кто разделяет ответственность за двадцатилетние мучения иракского народа, теперь получили право применить силу для установления в стране демократии._# Даже более чем достаточные доказательства потворства США чудовищным преступлениям и их пренебрежение к принципам демократии никого не заставили усомниться в подлинности намерений американского руководства. Если же отбросить недоверие, то все равно силовые меры должны применяться только в случае, когда все эффективные мирные способы решения проблемы исчерпаны. В случае Ирака такие эффективные способы даже не пытались найти, поэтому вряд ли можно утверждать, что ситуация здесь потребовала использования крайних мер. Это утверждение верно вне зависимости от чьих-либо субъективных ожиданий успешного разрешения трудностей посредством силовой операции, при том, что все они, по существу, беспочвенны. Перефразируя слова Лары Марлоуи, можно сказать, что если такая политика является моделью мировой американской гегемонии, то только один Господь Бог может нас спасти.

Со времен Дж. Буша I (на самом деле, начиная с еще более раннего периода) Вашингтон оказывал С. Хусейну поддержку самого разного рода. Когда в августе 1990 года он переступил порог дозволенного, что бы в дальнейшем не предпринимало и как бы не обосновывало свои действия руководство США, главный принцип оставался незыблемым: население Ирака не должно получить возможность контролировать процессы, происходящие в их стране. Будто подтверждая это, иракскому диктатору позволяют подавить народные волнения в стране в 1991 году. Как было официально сообщено, Вашингтону необходимо установить в Ираке режим военной хунты, которая смогла бы навести в стране «железный порядок». За неимением другой альтернативы был выбран С. Хусейн. Повстанцы были обречены на неудачу, так как «за пределами Ирака мало кто хотел, чтобы они победили». «За пределами Ирака» — это в США и в ближайших союзных странах, где укрепилось «однозначное мнение» о том, что «вне зависимости от тяжести преступлений, совершенных иракским лидером, именно он способен обеспечить настоящую стабильность в стране и во всем регионе, в отличие от тех, кто в настоящий момент страдает от его репрессий». Интересно, что все эти оценки, разделяемые союзниками США со столь глубоким единодушием, не упоминались в связи с обнародованием шокирующих сводок и репортажей об обнаружении массовых захоронений жертв репрессий С. Хусейна, которые были санкционированы Вашингтоном. Именно эти материалы использовались американским руководством для «морального обоснования» начала недавней военной операции против Ирака. Свидетельства «массовых захоронений и ужасающих масштабов геноцида иракского народа со стороны С. Хусейна» стали известны еще в 1991 году, но эти печальные факты замалчивались с целью поддержания «стабильности» в стране на протяжении всех этих лет^{281}.

В результате народных волнений власть в Ираке могла оказаться в руках неподконтрольных Вашингтону местных групп. Последовавшее за подавлением волнений введение санкций было направлено на то, чтобы в дальнейшем исключить любые возможности возобновления социальных потрясений. В их результате во многих странах мира оказались свергнуты абсолютно бесчеловечные режимы, впрочем, поддерживаемые руководством США. Американские власти сами всегда стремились проводить государственные перевороты посредством специально организованных ими групп, однако в данном случае народные волнения грозили Вашингтону потерей влияния в стране. Об этих опасениях американских властей свидетельствует хотя бы аргумент президента Дж. Буша, высказанный им на Международном саммите на Азорских островах в марте 2003 года, где он заявил, что США в любом случае осуществят вторжение в Ирак, вне зависимости от того, будет там С. Хусейн и его приспешники или они покинут страну.

В настоящее время ключевым моментом любой дискуссии по поводу Ирака продолжает являться вопрос о том, кто возглавит страну. Ведущие представители антиамериканской коалиции сразу же потребовали, чтобы ключевую роль в послевоенном устройстве Ирака играла ООН, и отвергли главенство США в процессе восстановления страны и формирования нового правительства. Они решительно отмели любые возможности установления «протектората США в Ираке». Даже члены назначенного Вашингтоном временного правительства выступили с резкой критикой попыток американского руководства ограничить их полномочия с целью сосредоточить контроль над ключевыми вопросами внутренней политики в собственных руках. По некоторым данным, шиитское большинство Ирака, если бы получило право голоса, могло выступить за создание Исламской республики, что никак не отвечало стратегическим интересам Вашингтона в данном регионе.

Кажется, нет оснований сомневаться в том, что американское руководство продолжит повсеместно следовать избранному им внешнеполитическому курсу. Формально провозглашенная демократия является благом только тогда, когда это согласуется с подчинением американской воле, как в случае стран «Новой» Европы или «ограниченных директивных» демократических систем стран Латинской Америки во главе с «традиционными силами и давними союзниками США» (Кэрозерс). Брент Скауфорд, советник Дж. Буша I по вопросам национальной безопасности, обращаясь к сторонникам умеренных взглядов, заметил, что, если в ходе выборов в Ираке «победят радикальные силы… мы, безусловно, не допустим, чтобы они пришли к власти»^{282}. Таким образом, если у шиитского большинства окажется значительное количество мест в будущем иракском правительстве и они попытаются объединиться с другими силами с целью упрочения связей с Ираном, то следует считать их «радикалами» и относиться к ним соответственно. Однако верить в то, что что-то изменится в случае победы светских демократов над теми, кто оказался «радикалами», наивно, по крайней мере, если мы не считаем историю пустым звуком.

Суть видения США ситуации в стране отражена в схеме организации «Гражданской администрации послевоенного Ирака». В шестнадцати ячейках этой схемы жирным текстом выведены имена, должности и список обязанностей каждого ее члена, начиная с президентского посла Пола Бремера во главе организации (он находится в подчинении Пентагона) и далее по всему списку должностей. Семь членов этой организации — генералы, большинство других — государственные служащие, и ни одного иракца. В конце списка располагается шестнадцатая ячейка, ее размер на две трети меньше остальных, здесь нет имен, не значатся должностные функции, а нежирная подпись гласит: «Советники иракского правительства»^{283}.

Смена политики США в отношении управления послевоенным устройством Ирака вызывает недоумение. Повсеместно Вашингтон чрезвычайно доволен, если удается переложить ответственность и издержки восстановления страны на чьи-либо другие плечи, но в Ираке американцы настояли на том, чтобы взять все в свои руки. В этом нет ничего нелогичного. «Ирак — не Восточный Тимор, Косово или Афганистан», — справедливо подчеркнула Кондолиза Райс^{284}. Она не пояснила, в чем состоит отличие. Вероятно, оно слишком очевидно: в Ираке целью всей затеи и главным трофеем был сам Ирак; в других случаях получение целых государств в свое распоряжение было лишь побочной целью. Именно поэтому США должны руководить всем процессом послевоенного переустройства страны, а не ООН или иракский народ.

Даже если абстрагироваться от главного вопроса, кто возглавит послевоенный Ирак, перед всеми, обеспокоенными будущим страны, стояли три главные задачи: (1) свергнуть режим тирании, (2) прекратить действие санкций, от которых страдает мирное население, а не правящая элита, (3) поддержать хоть относительную видимость международного порядка. Среди порядочных людей вряд ли могут возникнуть сомнения по поводу первых двух задач: их осуществление уже стало бы поводом для ликования, особенно для тех, кто выступил против американской поддержки Саддама Хусейна перед его вторжением в Кувейт и сразу же после этой агрессии, а также для тех, кто принял в штыки последовавшее введение режима санкций. Таким образом, они откровенно радостно восприняли развязку событий. Вторая задача, как, впрочем, вероятно, и первая, могла быть реализована без ущерба для осуществления третьей задачи. Администрация Дж. Буша открыто заявила о своих намерениях окончательно ликвидировать то, что осталось от системы миропорядка, и утвердить свое право использовать силу в качестве средства контроля международных отношений, а Ирак при этом служил, по словам газеты «Нью-Йорк таймс», некой «пробиркой» для обкатки новых «правовых норм» в действии. Эти намерения породили страх, а подчас и ненависть во всем мире и ввергли в отчаяние всех, кто не мог смириться с «позорным существованием»^{285} и опасался выбора такого пути развития. Тем не менее, этот выбор все еще предстоит сделать, и он во многом зависит от мнения граждан Америки.

Глава шестая. Дилеммы господства

Энтузиазм вокруг формирования коалиции стран «Новой» Европы за счет бывших сателлитов советской империи основан не только на том, что их лидеры готовы «отдать под козырек» перед новым хозяином мира. В основе решения о расширении Европейского Союза путем присоединения бывших республик советского блока лежат другие, более глубокие мотивы. Эта инициатива была горячо поддержана США. Политолог Давид Игнатиус пояснил, что страны бывшего социалистического лагеря «являются настоящим локомотивом модернизации Европы». «Они помогут искоренить бюрократизм и культуру государства всеобщего благоденствия, которые сковывают развитие Европы», и «восстановят нормальное функционирование институтов свободного рынка»^{286}. Так было в США, где экономика в значительной степени зависит от государственного сектора, и те, кто сейчас находится у власти в Вашингтоне, в ранний период своего руководства страной демонстрировали яркий образец политики государственного протекционизма, невиданного со времен Второй мировой войны.

Д. Игнатиус также отмечал, что, поскольку «свободолюбивые, квалифицированные в общей своей массе выходцы из стран Восточной Европы получают незначительную по сравнению с работниками Западной Европы зарплату», это приведет к формированию в Европе так называемой «модели современного капитализма»: американской модели, которая, очевидно, идеальна по определению. Модель эта предполагает примерно сопоставимый с европейским уровень экономического роста с такой же долей безработицы и вместе с тем с высокими показателями социального неравенства и бедности населения, а также с наибольшей долей трудоемкости производства и самой слаборазвитой системой социального обеспечения и защиты трудящихся в развитых индустриальных странах. Средний уровень заработной платы мужской части работающего населения США в 2000 году был ниже аналогичных показателей 1979 года, даже после бурного роста в конце девяностых годов. При этом производительность труда увеличилась на 45 процентов, что свидетельствует о перекосе в сторону льгот для представителей крупного капитала, который стал еще более явным при Дж. Буше II.

Потенциальные риски для обеспечения качества жизни в большинстве стран Запада со стороны Восточной Европы были обозначены сразу же после падения Берлинской стены. Бизнес-издания торжествующе писали о «притоке свежей рабочей силы из стран, образованных на развалинах коммунистической системы». «Увеличение безработицы и обнищание целого сектора трудящихся в отраслях промышленности» означало, что люди готовы «работать дольше, чем их избалованные коллеги» в странах Западной Европы, за 40 процентов от суммы оплаты труда западноевропейских рабочих и с минимальным уровнем страхового пособия. В дальнейшем для приведения стандартов трудоустройства «свежей рабочей силы» в соответствие с требованиями Запада были введены жесткие меры контроля и созданы привлекательные условия для западных инвесторов в странах Восточной Европы. Эти рыночные преобразования должны были создать в Европе возможность, чтобы «продолжить развиваться при высоком уровне заработной платы, корпоративных налогов, короткой продолжительности рабочего дня, слабой мобильности рабочей силы и дорогих социальных программах для служащих».

У Европы появилась возможность развиваться по американскому образцу, когда в период правления Р. Рейгана объем реальной заработной платы был снижен в развитых индустриальных странах до минимального уровня (за исключением Великобритании), что «воспринималось как исключительно важный позитивный сдвиг». Учитывая, что бывшие социалистические страны выступали в Европе неким подобием Мексики для США, в плане необходимости контроля перемещения трудовых ресурсов, преимущества указанной англо-американской модели могли быть успешно применены в Европе^{287}.

Европейские страны развалившейся коммунистической системы обладали рядом конкурентных преимуществ в регионе, где на протяжении столетий безраздельно главенствовали западные ценности. Между западным и восточным миром более 500 лет назад был проведен рубеж (по своему характеру это противопоставление в чем-то сравнимо с периодом холодной войны). На Востоке от этого рубежа уровень здравоохранения и образования стал гораздо выше, чем на Западе, особенно после того, как страны Восточной Европы освободились от статуса «третьего мира» для Западной Европы, к тому же у них был такой же цвет кожи.

В условиях все большей нормализации отношений восточноевропейские страны становятся для Запада источником различных ресурсов, в том числе дешевой и доступной рабочей силы. По последним данным, Украина постепенно вытесняет страны юга Европы с позиций главного экспортера дешевой рабочей силы в западноевропейские государства, что, кстати, приводит к тому, что ее собственная экономика лишается наиболее квалифицированных рабочих рук. Как эмигранты в США из Центральной Америки, украинские работники отсылают к себе на родину значительный объем средств, что является немалым финансовым вливанием в ослабленную украинскую экономику. Условия жизни и труда этих работников настолько ужасны, что уровень смертности превышает все мыслимые пределы, а около 100 000 украинских женщин находятся в сексуальном рабстве. Знакомая история^{288}.

Вполне понятно, почему «фактическое мировое правительство», как его называют различные бизнес-издания, приветствует «рыночные преобразования» восточноевропейских стран. Но для американских элит они имеют несколько другое значение. Как и самостоятельное социально-экономическое развитие стран третьего мира, модернизация системы социального обеспечения в западноевропейских государствах может получить «стихийное распространение, как вирус охватить другие страны». Тем самым она может стать формой «эффективного сопротивления» интересам США, в связи с чем модернизация должна быть подвергнута забвению. Достижения социальной политики стран Западной Европы способны оказать крайне негативное влияние на американское общественное мнение. Свидетельством этого служит всеобщая система здравоохранения, финансируемая из налоговых отчислений граждан. Она становится все более популярной в США, несмотря на клевету в американских СМИ и исключение ее из предвыборных программ в связи с тем, что она якобы «политически неосуществима», что бы там ни говорило о ней американское население.

«Модель современного капитализма», получающая реальное подтверждение в регионах, которые на протяжении длительного времени находились под влиянием Запада, укоренилась в странах Восточной Европы, чьи экономические системы, если так можно выразиться, «латиноамериканизировались». Нет единого мнения по поводу причин этого, но существенные факторы социального и экономического упадка очевидны. О демографических последствиях, хоть их масштабы до конца не известны, говорит один показатель. По оценкам Программы развития ООН, на протяжении 1990-х годов в Российской Федерации умерло более 10 миллионов мужского населения — это примерно столько, сколько погибло в ходе сталинских чисток в СССР шестьдесят лет назад, если эти цифры можно считать достаточно точными. «Россия, вероятно, первое государство, испытавшее такое резкое одномоментное сокращение числа населения по сравнению с количеством родившихся в стране, которое было обусловлено причинами, не имеющими отношения к войне, голоду или различного рода заболеваниям», — пишет Дэвид Пауэлл. Демографический кризис отчасти объясняется крушением российской системы здравоохранения в процессе перехода страны к рыночным отношениям. Общий спад был настолько значительным, что даже о сталинских временах вспоминали с ностальгией: опрос общественного мнения в 2003 году^{289} показал, что более половины граждан России «считают, что Сталин сыграл позитивную роль в истории их страны, в то время как всего лишь треть придерживается противоположного мнения». Задумки американских стратегов в Ираке были сходны с основными идеями российской политики в данном направлении и привели к абсолютно таким же удручающим результатам.

Взгляды Вашингтона по вопросу объединения Европы были всегда неоднозначны. Как и их предшественники, политики администрации президента Дж. Кеннеди активно выступали за объединение, но с некоторыми опасениями, что процессы в Европе начнут развиваться по непредсказуемому сценарию. Авторитетный высокопоставленный дипломат Дэвид Брюс был главным сторонником европейского объединения в американской администрации того времени, однако он, что характерно, видел определенные «опасности» в том, что европейские страны «могут замкнуться на себе в стремлении играть независимую от США роль»^{290}.

Основные принципы американской политики в этом отношении были сформулированы Г. Киссинджером в его речи «Год Европы» в 1973 году. Он считал, что в основе системы международных отношений должно лежать осознание того, что «США обладают глобальными интересами и в ответе за ситуацию в мире», в то время как у американских союзников имеются скорее только сугубо «региональные интересы». США «в большей степени стоит беспокоиться в целом о системе поддержания порядка, чем о координации каких-либо региональных проектов»^{291}. Европа не может преследовать только собственные интересы, сердцевиной которых являются франко-немецкие промышленные и финансовые отношения. Это еще один повод для беспокойства по поводу «Старой» Европы, помимо нежелания руководства ее стран следовать указаниям Вашингтона в вопросах военного вторжения в Ирак.

Невзирая на меняющиеся обстоятельства, главные принципы внешней политики США остаются незыблемыми. Помимо того, что страны Восточной Европы способны подорвать систему социальной политики в Западной Европе, предполагалось, что они выступят в качестве «троянского коня» для продвижения интересов США, разрушая любые надежды на самостоятельную роль в международной политике.

К 1973 году, впервые за послевоенный период, глобальное превосходство США стало ослабевать. Одним фактором американского превосходства был контроль над финансовыми потоками. Объем подконтрольных средств, по некоторым оценкам, снизился с 50 до 25 процентов, по мере смещения мировой экономической системы в сторону «трехполярных отношений». Тремя основными мировыми центрами стали Северная Америка, Европа и Азиатский регион во главе с Японией. Впоследствии эта система отношений претерпела изменения, причиной которых было бурное развитие стран Восточно-Азиатского региона, так называемых «восточных тигров», а также стремительное вхождение Китая в мировую политику в качестве ее ведущего участника. Основные опасения, которые раньше вызывало обретение независимости странами Европы, теперь распространились в равной степени на азиатские государства с учетом различных новых обстоятельств.

Задолго до Второй мировой войны США по многим параметрам можно было считать великой экономической сверхдержавой, но они были далеко не главным участником глобального управления. Война изменила положение дел. Соперники Вашингтона были либо уничтожены, либо крайне ослаблены, в то время как США сильно прибавили в росте. Промышленное производство при полукомандной экономике увеличилось почти в четыре раза. К 1945 году США обладали не только экономической мощью, превосходящей другие страны, но также абсолютно неуязвимым положением: они контролировали все Западное полушарие, все прилегающие океаны и всю их прибрежную зону. Стратеги американского руководства предприняли энергичные действия, чтобы взять в свои руки глобальную систему политики, следуя уже разработанным планам для выполнения всех необходимых «требований, позволяющих США стать неоспоримым мировым гегемоном», одновременно ограничивая права своих потенциальных конкурентов^{292}.

Новый мировой порядок должен отвечать потребностям американской экономики, и необходимо, чтобы США в этой структуре международных отношений выполняли функцию центра принятия политических решений. Прежние имперские механизмы контроля, особенно это касается Великобритании, подлежат ликвидации, в то время как США будут строить свои региональные системы отношений в соответствии с алгоритмом, предложенным Аби Фортесом, а именно: «Что хорошо для нас, будет полезно всему миру». Такой альтруистический порыв не был оценен в Министерстве иностранных дел Великобритании. Британские власти констатировали, что Вашингтон, руководствуясь «принципами экономического империализма в продвижении интересов американского бизнеса, стремится вытеснить нас», однако при этом сами британцы могли мало что сделать в данном случае. Заместитель министра иностранных дел Великобритании высказал коллегам мысль о том, что американское руководство считает, что «США в глобальном масштабе представляют нечто, в чем мир крайне нуждается, что люди во всем мире рано или поздно полюбят и в конечном счете примут идеи этой страны, нравится им это или нет»^{293}. Он обрисовал реальное воплощение модели вильсоновского идеализма — модель, которая оказалась востребованной на текущем историческом этапе.

Планирование политики США в этот период было предельно скрупулезным и тщательным. Наиболее приоритетной задачей была перестройка промышленного мира в соответствии с требованиями интересов американского бизнеса, которые напрямую определяют формат политических решений. В частности, необходимо было избавиться от перепроизводства в США, преодолеть «долларовый голод» и создать необходимые условия для инвестирования. Результат этой политики того периода по достоинству оценили внутри США. Министерство торговли при Р. Рейгане отмечало, что план Маршала «заложил основы для последующего увеличения объема прямых частных инвестиций в Европу», что, в свою очередь, обеспечило базу для создания транснациональных корпораций (ТНК). Журнал «Бизнес уик» в 1975 году окрестил ТНК «экономическим выражением политической институциональной системы», сформированной в послевоенный период. Это «придало американскому бизнесу большой импульс к росту и развитию за счет заморских заказов… для чего, первоначально в европейскую экономику, вкладывались доллары в рамках плана Маршала», а «направляющее участие США» позволило избежать многих «нежелательных следствий»^{294}.

Стратеги Государственного департамента США распределили «функциональные обязанности» также для прочих государств и регионов мира. Так, Юго-Восточной Азии отводилась роль поставщика сырья в свои бывшие метрополии — в основном в Великобританию, а также и в Японию. Последней, кстати, был предоставлен «неформальный статус южной империи», используя выражение Джорджа Кеннана, главы Центра стратегического планирования Государственного департамента США^{295}. Некоторые регионы не представляли большого интереса для стратегов Белого дома. Это, к примеру, Африка, которую, как полагал Дж. Кеннан, нужно отдать на откуп европейским странам, чтобы они ее «осваивали» в интересах собственного развития. С точки зрения целесообразности именно в тот момент необходим был другой формат послевоенных отношений между Европой и Африкой, однако никто не обратил на это внимания.

Тем временем Ближним Востоком должны были заняться США. В 1945 году Государственный департамент США охарактеризовал энергетические ресурсы как «неисчерпаемый стратегический источник энергии, который является одним из наиболее привлекательных трофеев в мировой истории». Регион Персидского залива считался в целом, «пожалуй, самым привлекательным объектом экономических притязаний сточки зрения иностранных инвестиций». Эйзенхауэр позднее назовет его «самым стратегически важным регионом в мире». Великобритания с этим всецело согласилась. В 1947 году ее экономические аналитики охарактеризовали ресурсы региона как «главный объект обладания для государства, претендующего на статус мировой сверхдержавы или гегемона»^{296}. Путем ряда правовых маневров Франция была отдалена от решения вопросов по Ближнему Востоку, а участие Великобритании со временем было сведено до роли младшего партнера США.

Дальновидный Дж. Кеннан отмечал, что посредством контроля поставок энергоресурсов в Японию — в тот момент в основном за счет поставок из Ближнего Востока — США приобретали возможность контролировать и даже налагать «право вето» при формировании японской военной и промышленной политики, хотя в японские перспективы роста мало кто тогда верил. Этот вопрос стал поводом для длительной напряженности в отношениях, пока европейские страны и Япония искали возможности стать в той или иной степени независимыми в энергетическом отношении.

Тем временем Азиатский регион бурно развивался. Рабочая группа, в которую вошли авторитетные специалисты и высокопоставленные чиновники, по результатам своей деятельности в 2003 году сообщила, что Северо-Восточная Азия является «эпицентром международной торговли и технологических инноваций… наиболее бурно экономически развивающимся регионом в мире за последние два десятилетия». К настоящему моменту экономика этого региона составляет «около 30 процентов валового мирового продукта, что гораздо больше, чем у США», а также здесь сконцентрировано более половины мировых запасов иностранной валюты. На экономику этого региона также «приходится почти половина от всего объема привлекаемых прямых инвестиций», и она все более становится источником экспортных прямых иностранных инвестиций в страны Восточной Азии, Европы и Северной Америки, товарооборот которой в последнее время неуклонно растет исключительно за счет стран Северо-Восточной Азии^{297}.

Помимо всего прочего, страны этого региона в значительной мере интегрированы. Восточная часть России богата природными ресурсами, для которых промышленные центры Северо-Восточной Азии служат рынком сбыта. Углублению интеграционных процессов могло бы способствовать объединение Северной и Южной Кореи, что позволит построить газопроводы и ответвления от Транссибирской железнодорожной магистрали через территорию Северной Кореи.

Северная Корея не является самым опасным и ужасным представителем так называемой «оси зла», а скорее, представляет наименьшую угрозу в списке этих стран. Как и Иран, но в отличие от Ирака, она не отвечала самому главному критерию определения легитимности объекта атаки: она не была беззащитна. Вероятно, в Пентагоне велась работа по ликвидации военных сдерживающих факторов для осуществления операции. На границе с Южной Кореей северокорейские власти сгруппировали большие артиллерийские силы, угрожающие Южной Корее и войскам США, дислоцированным в приграничном районе, которые были вскоре выведены из зоны поражения. Это вызвало множество вопросов со стороны южнокорейских властей относительно намерений Вашингтона. Учитывая, что Северная Корея фактически находится в изоляции, она не удовлетворяет второму критерию определения легитимности объекта атаки — это одна из беднейших и наименее благополучных стран в мире. Но в соответствии с факторами, обозначенными в заключении вышеуказанной рабочей группы, Северная Корея как часть комплекса Северо-Восточной Азии приобретает большую значимость. В связи с этим, если удастся ликвидировать сдерживающие факторы военного противовеса Северной Кореи, она вполне может оказаться объектом атаки.

Рабочая группа порекомендовала Вашингтону искать дипломатический выход из сложившейся напряженной ситуации. Необходимо продолжать процесс, сбивчиво и неровно начавшийся при Б. Клинтоне, преследовавший цели «нормализации экономических и политических связей США и Северной Кореи, с гарантией безопасности Северной Корее при условии, что она откажется от военных ядерных разработок. Процесс, направленный на поиск путей примирения Северной и Южной Кореи, а также включения Северной Кореи в процессы экономической интеграции с соседними государствами». Такое региональное взаимодействие могло бы ускорить экономические реформы в Северной Корее, необходимость которых давно назрела. Со временем это бы привело к «децентрализации экономических институтов в стране, а вместе с тем и к ослаблению тоталитарной системы контроля, и к улучшению положения прав граждан». Такая стратегия, как кажется, должна укрепить понимание и сотрудничество в регионе с включением в эту систему отношений северокорейского диктаторского режима. В любом другом случае, как вариант открытой конфронтации в духе Дж. Буша, Д. Рамсфельда, Д. Чейни, «неминуемо случится катастрофа», полагают эксперты из рабочей группы.

Однако предложенная стратегия вызывает некоторые трудности. Как пишет в своем анализе рабочая группа, Северо-Восточная Азия представляет бурно растущий и интегрированный регион, который может пойти по пути самостоятельного развития, как в свое время сделала Европа. Это рождает проблему, суть которой сформулировал еще Г. Киссинджер. В 1998 году Национальный центр исследований Азии предупредил, что «строительство трубопроводов, способствующее укреплению региональной интеграции в Северо-Восточной Азии, может привести к тому, что американское экономическое присутствие здесь будет сведено к нулю» и ускорит процесс создания «региональных альянсов сотрудничества»^{298}. Зилиг Харисон добавляет, что эти трубопроводы «станут фактором стабильности в регионе и обеспечат дешевую замену импортируемой нефти из Ближнего Востока». В то же время «США крайне настороженно относятся к идее возведения сети трубопроводов в Северо-Восточной Азии». Вашингтон отдает себе отчет в том, что государства этого региона «стремятся ограничить значительную зависимость в отношениях с США». Или, с другой стороны, устранить «право вето», которым обладают США в силу наличия в их распоряжении рычагов контроля над ближневосточным рынком нефти и над водными маршрутами ее транспортировки. Причиной затруднений в процессе дипломатического урегулирования напряженности в отношениях может служить опасность обретения чрезмерной независимости странами региона. Исходя из таких же соображений, Китай рассматривается сторонниками силовых решений в Вашингтоне в качестве главной потенциальной угрозы США, целая машина военного планирования работает для предупреждения нежелательных последствий и анализа возможных вариантов развития этой линии отношений. Усилия по укреплению стратегического сотрудничества США и Индии, предпринятые в последнее время, в определенной степени обусловлены примерно такого же рода опасениями со стороны американского руководства, наравне с крайней озабоченностью Вашингтона по поводу удержания ближневосточных энергетических ресурсов.

Позиция Вашингтона в отношении Северной Кореи напоминает подход к Ирану и Ираку до проведения военной операции. Во всех трех случаях соседние страны прикладывали массу усилий, чтобы предотвратить открытое столкновение, и стремились наращивать интеграционные процессы, стимулируя проведение социальных преобразований или, по крайней мере, пытаясь заложить основу для их осуществления. Необходимо отметить, что эти усилия, если рассматривать пример Ирана и Северной Кореи, не были напрасными. Администрация США при Б. Клинтоне с определенными оговорками и с переменным успехом пыталась следовать этой логике поведения в отношении Северной Кореи, но, несмотря на эти эпизодические порывы, все же избрала конфронтационную линию действия. Хотя причины такого решения в трех указанных случаях всегда были разными, в политике США прослеживается общая логика, которая становится более понятной в контексте грандиозной имперской стратегии американской власти.

В первые годы после Второй мировой войны политические и военные стратеги США стремились объединить страны Восточной и Юго-Восточной Азии под эгидой Японии в рамках «более общей системы отношений» во главе с США. Конфигурация этой системы была определена в мирном договоре, который был подписан в Сан-Франциско в 1951 году, — формально он положил конец войне в Азиатско-Тихоокеанском регионе^{299}. Кроме трех французских колоний в Индокитае, единственными азиатскими странами, согласившимися подписать этот мирный договор, были Пакистан и Цейлон. Они обе недавно освободились от британского колониального протектората и находились вдалеке от военных действий. Индия отказалась присутствовать на конференции в Сан-Франциско из-за несогласия с положениями мирного договора. Они, помимо всего прочего, предусматривали использование острова Окинава в качестве американской военной базы, которая до сих пор расположена там, невзирая на решительный протест со стороны жителей этого острова, чьи интересы США едва ли учитывали.

Открытое неповиновение индийских властей привело президента Трумэна в ярость. Он отреагировал в такой же элегантной манере, какой была недавняя реакция американского руководства на неповиновение стран «Старой» Европы и Турции. Он сказал: «Эти индийцы наверняка посоветовались с дядей Джо и с китайским Маузи Дангом[21]». Что касается китайского лидера, то у него, как у человека, есть имя и не совсем корректно упразднять его до вульгарного эпитета. Возможно, это банальная расистская выходка, а может быть, это объясняется симпатией Трумэна к «старине Джо». Он напоминал ему о политическом боссе из штата Миссури[22], при поддержке которого началась политическая карьера Трумэна.

В конце 1940-х Трумэн отзывался о «старине Джо» как о «нормальном парне», который просто стал «заложником Политбюро» и «не может делать, что считает нужным». Напротив, в представлении Трумэна Маузи Данг скорее был раскосым исчадием ада.

Эти различия вышли за рамки военной пропаганды. Хотя нацисты были олицетворением зла, они, тем не менее, вызывали определенное уважение. По крайней мере, на уровне стереотипов восприятия о них можно было сказать, что они были безукоризненно организованы, выглядели голубоглазыми блондинами и вообще смотрелись гораздо более привлекательно, нежели какие-нибудь «лягушатники», которых Трумэн особенно не любил, не говоря уже об «итальяшках». Нацисты были не чета этим «япошкам», которых хотелось раздавить, как паразитов, — таков их образ как врага. До вступления США в войну, до той поры, пока американские интересы не были затронуты, они не проявляли никакого интереса к преступлениям японцев в Азии.

Страны, которые первыми пострадали от рук Японии и их предшественников, — Китай, японские колонии на Корейском полуострове и Формоза (Тайвань) — не приняли участия в мирной конференции в Сан-Франциско, и с их мнением никто даже не думал считаться. Между тем, Корея и Китай не получили никаких репараций от Японии, как и Филиппины, которые также не участвовали в прошедшей под эгидой США мирной конференции. Госсекретарь США А. Даллес критиковал филиппинцев за то, что они ослеплены собственными «предрассудками и чрезмерной эмоциональностью» и поэтому не могут осознать причин, почему они не получат никакой компенсации за тяготы, которые они вынесли. Первоначально предполагалось, что Япония заплатит репарации, но только США и другим колониальным державам. Хотя война, которую Япония вела на протяжении 1930-х годов, имела разрушительные последствия прежде всего для Азии и только после нападения на Перл-Харбор стала частью Мировой войны, бушевавшей на Западе, а США присоединились к другим странам в борьбе с агрессорами. На Японию также возлагалась обязанность содержать оккупировавшие ее территорию американские войска. Азиатским странам, которые стали ее жертвами, она должна была «компенсировать» нанесенный им ущерб в форме экспорта японских промышленных товаров, произведенных с использованием сырья со всей Юго-Восточной Азии. Центральной идеей этого замысла было, по сути, воссоздание некого подобия «программы „Новый курс“ в Азии», которую Япония планировала осуществить путем завоеваний, так что теперь, когда она находилась под контролем США, сделать это было намного проще.

Некоторые жертвы японской агрессии — насильно перемещенные рабочие, военнопленные — обратились с иском к японским корпорациям, чьи дочерние компании в США несли прямую ответственность за преступления своей страны. Накануне пятнадцатой годовщины подписания мирного договора в Сан-Франциско федеральный судья Калифорнии отклонил их исковое заявление в связи с тем, что их требования, согласно положениям мирного договора, невыполнимы. На основе экспертного юридического заключения Государственного департамента США в поддержку обвиненных японских корпораций суд вынес решение о том, что сан-францисский мирный договор «служит поддержанию интересов США в сфере обеспечения национальной безопасности в Азии, а также укреплению мира и стабильности в регионе». Историк стран Азии Джон Прайс сказал, что это решение «свидетельствует об отрицании еще более ужасных вещей», подразумевая тот факт, что в якобы «мирной и стабильной» Азии в ходе различных конфликтов погибло около десяти миллионов людей.

В мае 2003 года Министерство юстиции США во главе с Джоном Эшкрофтом опубликовало экспертное заключение в поддержку энергетического гиганта США, корпорации «Юнокал», которое, как предупреждала правозащитная организация «Хьюман райтс уоч», «перечеркивает более чем двадцатилетнюю историю вынесения судебных решений о нарушении прав человека». Заключение Министерства юстиции охватывает более широкую область, чем просто защита энергетической корпорации от резких нападок бирманских рабочих, которые, по сути, использовались ею как рабы. Это заключение требует «радикального пересмотра» закона США «О деликатных исках иностранных граждан». В соответствии с ним «жертвы серьезных нарушений международного права, совершенных за пределами территории США, имеют право обращаться с исками в суды США, если подозреваемые в совершении правонарушений юридические лица зарегистрированы на территории США». Администрация президента Дж. Буша-младшего первой выступила с инициативой о пересмотре судебных решений, принятых в соответствии с законом «О деликтных исках иностранных граждан». Исполнительный директор организации «Хьюман райтс уоч» Кеннет Рот заметил: «Это малодушная попытка защитить нарушителей прав человека ценой благополучия пострадавших от их рук людей»^{300}. С большим цинизмом можно было бы добавить: особенно в том случае, когда речь идет об энергетических корпорациях.

Трехполярная система международных отношений, сформировавшаяся к началу 1970-х годов, впоследствии только укреплялась, а вместе с тем возрастали опасения американского руководства, что не только Европа, но и Азия будет стремиться к большей независимости. С исторической перспективы ничего удивительного в этом нет. В XVIII веке Китай и Индия были главными коммерческими и производственными центрами. Восточная Азия гораздо превосходила Европу в области здравоохранения и, пожалуй, в развитости механизмов рынка. Продолжительность жизни, скажем, в Японии была выше, чем в европейских странах. Великобритания пыталась овладеть индийскими технологиями производства текстильной и других видов продукции, занимаясь тем, что мы сейчас бы назвали пиратством и что сейчас запрещено международными торговыми соглашениями, которые были навязаны богатыми государствами под циничной вывеской «свободная торговля». США, наравне с другими странами, активно пользовались подобной тактикой.

Еще в середине XIX века британские специалисты отмечали, что индийское железо не хуже, а в чем-то даже превосходит английское, и при этом гораздо более дешево. Колонизация и освободительные войны поставили Индию в зависимость от Великобритании. Индия смогла продолжить развитие и положить конец массовому голоду в стране только после обретения независимости. Китай оставался непокоренным до начала Великобританией Второй Опиумной войны сто пятьдесят лет назад и также смог продолжить собственное развитие только с уходом колонизаторов. Япония — единственная страна в Азии, которая успешно противостояла колонизации и единственная развивалась, сумев при этом обзавестись собственными колониями. Неудивительно, что азиатские страны в последнее время, после обретения полноценного суверенитета, стремительно наращивают свое социально-экономическое могущество.

Однако эти длительные исторические процессы лишь способствуют увеличению трудностей поддержания «общей мировой системы порядка», в которой каждому должно быть отведено свое место. Эти трудности не обусловлены сугубо проблемой «эффективного сопротивления» развивающихся стран мировому гегемону — главная тема со времен холодной войны — но они скорее восходят к тому, что глубоко скрыто в сердцевине западного общества. Как показывает история, принуждение служит действенным инструментом управления. В то же время не стоит забывать о дилеммах господства.

Глава седьмая. Осиное гнездо

Вернемся к мысли, высказанной Майклом Крепоном, о том, что последние дни 2002 года, вероятно, были «самым опасным периодом со времени Кубинского кризиса в 1962 году». Главной причиной его обеспокоенности стало «образование зоны стихийного распространения ядерных технологий от Пхеньяна до Багдада», включая «Иран, Ирак, Северную Корею и Индийский субконтинент»^{301}. Опасения такого рода были широко распространены, а инициативы администрации Дж. Буша 2002–2003 годов способствовали усилению международной напряженности и только подстегивали общее беспокойство.

Существует более значительный источник ядерной опасности, о котором в США редко говорят на публике, поскольку это имеет отношение к стране, являющейся придатком американской военно-политической мощи — Израилю. Конечно, никто официально не признает этот факт, как в «зоне стихийного распространения ядерных технологий», так и в Штабе стратегического командования США (STRATCOM), отвечающего за арсенал ядерного оружия. Генерал Ли Батлер, начальник Штаба стратегического командования в 1992–1994 годах, отмечает, что «крайне опасно, когда в этом осином гнезде, как мы называем регион Ближнего Востока, одно государство открыто наращивает свой арсенал ядерного оружия, который измеряется в сотнях боеголовок и тем самым провоцирует ответные действия других стран региона». Израильские запасы оружия массового поражения вызывают не меньшее беспокойство у России — второй ведущей ядерной державы в мире^{302}.

Подобные опасения были выражены в более яркой форме в тексте Резолюции Совета Безопасности ООН № 687, действие которой было приостановлено в результате совместных усилий администраций Буша и Блэра в рамках системы мер, предпринятых ими для обеспечения квазилегальной основы для вторжения в Ирак. Ни одна резолюция не санкционировала действия США и Великобритании, а Резолюция № 687 была направлена на «создание на Ближнем Востоке зоны, свободной от оружия массового поражения и средств его доставки» (Статья 14). Разведка США и ряд других источников были едины во мнении, что Израиль, предположительно, располагает несколькими сотнями единиц ядерных боеголовок и ведет разработки по созданию химического и биологического оружия.

Статья 14 мало фигурирует в комментариях американских экспертов, но часто упоминается за пределами США. К примеру, Ирак обращался к Совету Безопасности ООН по вопросу применения положений Статьи 14. У этой страны есть собственные мотивы не помешать осознанию всей значимости данного вопроса. Опасения генерала Батлера также отнюдь не тривиальны. Несомненно, военная мощь Израиля будет всячески «провоцировать соседние государства» на разработку и создание собственного оружия массового поражения, включая Ирак, коль скоро у него появится хоть какая-то степень самостоятельности.

Вопросы, которым посвящена Статья 14 указанной резолюции, возникали и раньше, к примеру накануне первой войны США в Персидском заливе. После вторжения в Кувейт, в августе 1990 года, Ирак выдвигал ряд предложений по выводу своих войск в контексте общего регионального мирного урегулирования. Эти предложения попали на страницы газет после утечки информации, организованной американскими властями, которые сочли иракские предложения «серьезными» и «обсуждаемыми». О степени их серьезности мы не можем судить: руководство США «тут же отклонило их», как сообщил журналист Кнут Ройс из газеты «Ньюсдэй» — единственный, кто сумел подробно описать все перипетии этого дела. Довольно интересно, что тогда, по результатам социологических опросов, перед началом бомбардировок Ирака американцы высказались за проведение конференции по мирному регулированию арабо-израильского конфликта, если это поможет осуществить вывод иракских войск из Кувейта^{303}. Безусловно, эти показатели были бы выше, в случае если бы американцы знали, что Ирак только что выступил с аналогичным предложением, которое Вашингтон сразу же отклонил. Разрушительной войны и еще более тяжелых ее последствий можно было бы избежать, сотни тысяч жизней можно было бы спасти и, вероятно, заложить фундамент для последующего свержения тирании С. Хусейна. Вполне вероятно, что существовала возможность полного уничтожения во всем регионе оружия массового поражения и средств его доставки. Наконец, стало бы возможно распространить данную инициативу на сверхдержавы, которые на протяжении 30 лет отказывались соблюдать Договор о нераспространении ядерного оружия в части осуществления добровольных мер, направленных на уничтожение ядерного оружия, что имело бы огромное значение.

Помимо оружия массового поражения, в целом военный потенциал Израиля оценивался в регионе как фактор «исключительной опасности». Несмотря на то что Израиль является небольшой страной, он смог стать, по сути, американской военной и технической офшорной зоной, в связи с чем получил возможность создавать вооруженные силы, оснащенные по последнему слову техники. Основой его экономики являются высокотехнологичные разработки военно-промышленного комплекса и тесное сотрудничество с США в этой сфере. Неудивительно, что Израиль начинает напоминать своего старшего партнера в различных аспектах. Парламентское расследование (Кнессета) обнаружило, что «Израиль в настоящий момент занимает второе после США место в мире по степени социальных разрывов между различными группами населения по уровню доходов, наличию собственности, привлечения капитала, качеству и стоимости образования и многим другим показателям благосостояния граждан». Некогда эффективная система социального обеспечения пришла в упадок, а социально-культурные ценности общества претерпели значительные трансформации^{304}.

Как его старший партнер, Израиль обладает вооруженными силами, которые несравненно более оснащены, нежели армии других стран, уровень развития которых сопоставим с израильским. Руководитель направления научно-технических разработок Армии обороны Израиля охарактеризовал военно-воздушные и бронетанковые войска как гораздо более оснащенные и современные, чем имеющиеся на вооружении любой страны НАТО, за исключением США^{305}. Израильские традиционные вооруженные силы призваны осуществлять военные операции на территории соседних государств, усмирять народные волнения на оккупированных территориях, используя при этом средства, которые заставляют различных представителей правозащитных организаций приходить к самым мрачным выводам.

Израиль тесно сотрудничает в военном отношении с Турцией — другой крупнейшей военной державой в регионе. На Ближнем Востоке часто называют альянс США, Израиля и Турции «осью зла»^{306}. Причины этого не трудно понять. Всегда можно с легкостью найти объект неприязни, а эта «ближневосточная ось зла», по крайней мере, имеет четкие очертания, в отличие от воображаемой «оси зла», которую придумали пиарщики Джорджа Буша. Они имели в виду два государства, воюющие на протяжении двадцати лет, и еще одно государство, не относящееся к мусульманскому миру, но являющееся мировым изгоем.

Американский независимый эксперт Роберт Олсон сообщает, что 12 процентов атакующих типов израильских военных самолетов «размещены на постоянной основе на территории Турции» и «постоянно совершают разведывательные полеты вдоль иранской границы». Тем самым они как бы дают понять иранским властям, «что их государство вскоре будет подвергнуто атакам Турции при поддержке ее союзников в Израиле и США». Эксперт считает, что эти действия являются результатом длительных усилий по подрыву иранского влияния и, вероятно, направлены на разделение территории Ирана, с отсоединением северной азербайджанской части (чего добивалась Россия в 1946 году на заре эпохи холодной войны). Это — через ограничение доступа к Каспийскому морю и Центральной Азии — в целом сделает страну «слабым и беспомощным в геополитическом отношении образованием». Олсон в своем анализе также затрагивает важный аспект этой политики, который сразу не бросается в глаза: осуществление такого плана позволит ускоренными темпами создать сеть нефтяных трубопроводов с месторождений на Каспии, транзитом через Турцию к Средиземноморскому побережью, в обход Ирана^{307}.

Альянс США и Турции может оказаться под вопросом, если США сумеют перенести свои военные базы с восточных турецких территорий в Ирак — прямо в сердце региона, обладающего богатейшими в мире источниками энергии. Негодование США в связи с волной демократических протестов, прокатившихся в Турции в 2002–2003 годах, может стать причиной ослабления военных и межправительственных отношений двух стран, хотя это маловероятно.

После недавнего присоединения к трехстороннему альянсу Индии и ряда других стран в сферу его влияния вошел регион Центральной Азии. Это произошло в результате прихода к власти в Индии правой Индийской народной партии в 1998 году. Курс международной политики страны резко поменялся в сторону сближения с США и Израилем и налаживания сотрудничества в военной сфере. Индийский политолог Прафул Бидуай пишет о том, что «очарованность представителей правой индусской партии постулатами сионизма объясняется их укорененной исламофобией (вместе с неприятием арабского мира) и глубоким национализмом. Постулаты сионизма находят свое яркое выражение в воинственном харизматическом поведении Ариэля Шарона и в оголтелом шовинизме. Сионисты рассматривают индусов, евреев (вместе со всем христианским миром) как „стратегических союзников“ против мусульман и конфуцианцев». В своем обращении к членам Американского еврейского комитета в Вашингтоне советник индийского правительства по вопросам национальной безопасности Прадеш Мишра призвал к созданию «триады» — союза США, Израиля и Индии, который «будет обладать достаточной политической волей для принятия самых смелых решений» в целях борьбы с терроризмом. Как считает политолог Бидуай, «увеличение индо-израильских контактов в политической и военной сфере» дополнено координацией действий влиятельного израильского лобби и не менее влиятельных представителей Индусской национальной партии в США^{308}.

Индия и Израиль являются сильными военными державами, обладают ядерным оружием и средствами его доставки, так что укрепление их сотрудничества в рамках совместного альянса служит распространению оружия массового поражения, возникновению вспышек террора и нестабильности, как в этом регионе, так и за его пределами.

Не нужно быть специалистом в области международного права, чтобы понять, что ближневосточное «осиное гнездо» не исчезнет в одночасье. После того как с окончанием Первой мировой войны мировая экономика становилась все более зависима от поставок нефти, во многих странах стала обостряться внутренняя напряженность, и именно в этот момент промышленный мир обратил внимание на неисчерпаемые нефтяные месторождения Ближнего Востока. После Второй мировой войны главным приоритетом внешней политики США стало обеспечение контроля над Ближневосточным регионом, который представлял колоссальное материальное и стратегическое значение.

К тому моменту Великобритания управляла этими территориями посредством делегирования полномочий своим местным ставленникам и осуществления надзора за их деятельностью. По собственным выражениям представителей Министерства иностранных дел Великобритании, управление на локальном уровне должно было осуществляться «под арабским фасадом» руками слабых управляемых лидеров, в то время как «присоединение» этих фактически колоний к Британской империи предполагалось «скрыть не более чем формальными конституционными документами». В целом этот механизм управления рассматривался как менее затратный по сравнению с прямым управлением. С некоторыми изменениями он успешно применялся в других уголках мира.

Однако местное население отнюдь не безропотно подчинялось такому порядку. К счастью для имперских стратегов, военно-воздушные силы стали доступным средством контроля над гражданским населением, хотя некоторые лица, к примеру Уинстон Черчилль, с энтузиазмом рассматривали возможность применения отравляющего газа для усмирения «непокорных арабов» (в первую очередь курдов и афганцев). В период между двумя мировыми войнами предпринимались попытки запретить или ограничить военные действия, но Великобритания дала четко понять, что это не имеет никакого отношения к ее имперской политике, тем самым формируя шаблон поведения для США, которые сменили ее в качестве мирового гегемона. В частности, Великобритания препятствовала любым попыткам запретить использование военно-воздушных сил против гражданского населения. Основные причины этого были кратко сформулированы Ллойдом Джорджем, который выразил свои похвалы правительству Великобритании за то, что «оно оставило за собой право бомбить негров»^{309}.

Основополагающие моральные принципы долговечны. Приведенный эпизод не является исключением.

США продолжили действовать в рамках модели политики Великобритании, включив в нее еще один уровень управления: периферийные государства, желательно неарабские, которые должны были выполнять функцию «местных полицейских сил быстрого реагирования», говоря словами сотрудников администрации президента Р. Никсона. Главный штаб полицейских сил, несомненно, оставался в Вашингтоне, с филиалом в Лондоне. Турция в этом процессе с самого начала принимала самое непосредственное и живое участие, заметную роль в 1953 году также стал играть Иран. Во главе этой страны в результате военного переворота, спровоцированного США и Великобританией, встал шах, а консервативное парламентское правительство, стремящееся установить контроль над иранскими ресурсами, оказалось свергнуто.

США более всего волновали вопросы установления контроля, нежели получения прямого доступа к ресурсам. После Второй мировой войны Северная Америка стала главной страной по уровню добычи нефти, однако прогнозировалось, что такое положение не продлится долго. Позднее главным экспортером нефти в США стала Венесуэла. По оценкам разведки США, в качестве основных регионов поставки энергоресурсов необходимо рассматривать бассейн Атлантического океана в Западном полушарии и район Западной Африки, экспорт энергоресурсов оттуда был во многих отношениях более надежным и стабильным в сравнении с Ближним Востоком^{310}. Однако на протяжении всего послевоенного периода эти аргументы не повлияли на стремление США контролировать данный регион.

Руководство за перераспределением ценнейших материальных благ Персидского залива обеспечило энергетическим корпорациям США и Великобритании монопольное право получения колоссальной прибыли. Сверхприбыль стимулировала бурный экономический рост США и Великобритании в различных сферах, в том числе посредством финансирования производства военной техники (высокотехнологичного производства в целом), строительных проектов, увеличения инвестирования в акции государственных предприятий. Использование «громадного стратегического потенциала региона» стало средством достижения глобального доминирования. Все это прекрасно осознавали главные архитекторы послевоенного мира, и эти факторы по-прежнему сохраняют свою актуальность. Разведывательные службы США считают, что стратегическая значимость энергетических ресурсов Персидского залива в ближайшие годы будет неуклонно возрастать^{311}, этим объясняется столь сильное стремление контролировать регион, вне зависимости, будут США испытывать в дальнейшем потребность в его ресурсах или нет.

Глобальная сеть военных баз, от Тихого океана до Азорских островов, создавалась в немалой степени именно для проведения военных операций в районе Персидского залива. За деятельностью США по подавлению недовольств и свержению местной власти в Греции и Италии в 1940 году были скрыты далеко идущие цели обеспечения беспрепятственной транспортировки нефти с Ближнего Востока на Запад. К настоящему моменту система американских военных баз распространилась на страны бывшего советского блока — Румынию и Болгарию. Со времени президентства Дж. Картера деятельность наиболее боеспособных частей зарубежного контингента американских вооруженных сил была направлена на обеспечение различных операций в зоне Персидского залива.

До недавнего времени наиболее пригодным пунктом для размещения сил США в этом районе была военная база Великобритании на острове Диего Гарсия, с которого были выселены все его гражданские обитатели. США, в обход судебных решений Великобритании^{312}, до сих пор отказывают им в праве вернуться, по сути, в свои дома. Об этом мало известно в самих США, что очень напоминает ситуацию на острове Окинава. В результате афганской военной операции США приобрели военные базы в Афганистане и Центральной Азии, тем самым все дальше претворяя в жизнь свой «грандиозный план» по обеспечению доступа американским корпорациям к нефтеносным центрально-азиатским районам, а также замыкая кольцо вокруг стран Персидского залива, которые представляли первостепенную важность для американских интересов. Велось множество обсуждений, объединенных общей идеей о том, что главной задачей военной операции в Ираке является создание полноценной военной базы в самом сердце нефтеносного региона. В конечном счете по окончании операции эта идея получила официальное подтверждение^{313}.

Другие вероятные цели проведения вооруженного вторжения в Ирак также стали доступны для публики только после завершения военной фазы иракской операции. Боб Герберт так прокомментировал эту ситуацию: «Нефть и финансовые средства — вот две основные темы, которые никогда открыто и публично в США не обсуждались. Эти важные вопросы были отданы на откуп различным мастерам закулисной политической борьбы, и теперь многие из них уже подсчитывают свои барыши»^{314}.

Отношения США и Израиля развиваются примерно в таком же контексте^{315}. В 1948 году сотрудники Генерального штаба США выражали свое восхищение доблестью израильских вооруженных сил, оценивая военный потенциал этой страны как второй по значимости в регионе после Турции. Стратеги Генерального штаба полагали, что Израиль может оказать содействие США в деле «утверждения их преобладающей позиции на Ближнем Востоке» после ухода из региона Великобритании. Десять лет спустя эти соображения приобрели конкретное значение.

1958 год был ознаменован знаковыми событиями в развитии международных отношений. В администрации президента Эйзенхауэра были определены три ключевых конфликта, произошедших в данный период: в Индонезии, Северной Африке и на Ближнем Востоке. Все эти ситуации разворачивались вокруг добычи нефти при участии исламских политических сил, которые к тому моменту стали играть заметную роль в светской жизни.

Президент Эйзенхауэр и его госсекретарь Даллес подчеркивали, что ни в одном из конфликтов не было замечено участия СССР. В основе их лежала трудноразрешимая проблема — «радикальный национализм». В Северной Африке, где обеспокоенность вызывала борьба Алжира за независимость, США искали возможности наиболее скорого урегулирования. В Индонезии виной всему считался президент Сукарно, который представлял ненавистное США движение неприсоединения и позволил местным демократическим силам бурно развиваться: при нем в стране значительное влияние приобрела народная партия, отстаивающая интересы бедных крестьян. На Ближнем Востоке главным злодеем оказался Гамаль Абдель Насер, о котором не на шутку перепуганные представители США и Великобритании отзывались не иначе как о «новом Гитлере». Насер также был одним из лидеров движения неприсоединения, и его авторитет, что вызывало большие опасения, мог служить ярким примером для многих стран, выбравших для себя путь независимости. Эти опасения получили реальное подтверждение, после того как в 1958 году в Ираке произошел государственный переворот, вдохновителем которого, считалось, был не кто иной, как Насер, а в результате было свергнуто пробританское правительство. Отзвуки событий тех лет раздаются до сих пор.

Переворот в Ираке заставил США и Великобританию глубоко задуматься. Эксперты полагали, что Кувейт выразит желание обрести независимость и таким же настроениям может оказаться подвержена Саудовская Аравия. Британская экономика в значительной мере зависела от нефтяных промыслов в Кувейте и связанных с этим инвестиций. Власти Великобритании решили предоставить Кувейту номинально независимый статус, однако, как объяснял британский министр иностранных дел Селуин Ллойд: «При этом мы должны оставить за собой право незамедлительного вмешательства в случае кризисной ситуации, вне зависимости от того, какая сторона будет являться виновником сложившихся обстоятельств». США заняли такую же позицию в отношении Саудовской Аравии и других стран Персидского залива. Для предотвращения появившейся в Ливане угрозы подъема волны национализма и в целях обеспечения безопасности ближневосточных магистралей транспортировки нефти правительство Эйзенхауэра направило в страну свои вооруженные силы. Эйзенхауэр повторил свои опасения в связи с необходимостью поддержания контроля «в самом стратегически важном, с точки зрения положения и концентрации ресурсов, регионе мира». Он высказал мысль, что утрата США своего влияния на Ближнем Востоке «будет иметь худшие последствия, нежели потеря Китая» — это рассматривалось как наибольший провал в американской внешней политике после Второй мировой войны^{316}.

Другой страной, находящейся в зоне особого внимания США, была Иордания, которая, что вызывало большие опасения, могла попасть под пагубное влияние египетского руководства во главе с Насером, и где в тот момент находилась основная военная база британских вооруженных сил. Израиль тесно сотрудничал с Великобританией, чтобы поддержать необходимую степень управляемости района. Вашингтон признал, что Израиль был единственной страной в регионе, которая продемонстрировала готовность идти на риски для «нормализации ситуации на Ближнем Востоке». В меморандуме Совета по национальной безопасности США содержалась рекомендация о том, что «если мы принимаем решение бороться с проявлениями радикального арабского национализма, а также стремимся контролировать нефтяные промыслы Персидского залива, с применением силы, если потребуется, то логичным шагом будет оказание поддержки как единственной дееспособной прозападной державе, оставшейся на Ближнем Востоке», наравне с Турцией и Ираном, которые, впрочем, являются более периферийными^{317}. В это самое время в 1958 году были установлены отношения между Турцией и Израилем после визита в Турцию израильского премьер-министра Давида Бен-Гуриона. К 2000 году, пишет Эфраим Инбар, израильско-турецкие отношения «по своей теплоте уступали лишь отношениям Израиля и США»^{318}.

В 1967 году американо-израильский альянс был окончательно сформирован. Израиль ликвидировал угрозу в лице Насера, поддержав тем самым «видимость порядка» на Аравийском полуострове, а также нанеся сокрушительный удар силам неприсоединения. США расценили эти действия как главный вклад в укрепление собственного влияния. В этой связи наметился также интересный сдвиг на идеологическом поле — это важная тема, которую мне не придется затронуть в данной работе^{319}.

Вернемся к указанным трем основным кризисам 1958 года. С окончанием войны 1967 года была преодолена опасность подъема арабского национализма на Ближнем Востоке. Кризис в Северной Африке привел к обретению независимости Алжиром^{320}. Кризис в Индонезии вылился в кровавую бойню, от которой в основном страдало крестьянство, оставшееся без земельных наделов. ЦРУ описывало эти события как наиболее масштабные массовые репрессии XX века, по количеству жертв сопоставимые с режимами Гитлера, Сталина, Мао Цзэдуна. «Ужасающие массовые казни», как писала о них газета «Нью-Йорк таймс», были бурно встречены Западом, погрузившимся в эйфорию. Эти события положили конец деятельности массовой политической партии бедных слоев индонезийского населения и открыли доступ для притока иностранных инвестиций в страну. На Ближнем Востоке были уничтожены главные силы движения неприсоединения. В чем-то похожие процессы разворачивались в Латинской Америке и, в гораздо меньшей степени, в Индии — в этом последнем оплоте движения неприсоединения. Везде США играли если не ключевую роль, то, по крайней мере, принимали самое активное участие. Они стали глобальной державой, какой была до этого Великобритания. При рассмотрении политической ситуации в любом конкретном регионе не стоит забывать, что центром глобального политического планирования является Вашингтон.

Возвратимся, однако, к ближневосточной истории. В 1970 году Израиль оказал США еще одну неоценимую услугу: он предотвратил попытки Сирии осуществить военное вторжение на территорию Иордании с целью защитить местное палестинское население, которое там подвергалось жестоким репрессиям. После этого поставки материальной помощи Израилю из США увеличились в четыре раза. Представители американской разведки вместе с такими влиятельными политическими фигурами, занимающимися ближневосточной проблематикой, как сенатор Генри Джексон, рассматривали гипотетический альянс Израиля, Ирана и Саудовской Аравии с Турцией в качестве блока в прочный фундамент укрепления влияния США в регионе.

В 1979 году, после того как в Иране произошла смена власти и шах покинул страну, альянс Израиля и Турции стал выполнять функции главного центра проамериканских сил в регионе. На смену шаху был выбран режим Саддама Хусейна в Ираке, который в 1982 году администрация Р. Рейгана исключила из списков международных террористических государств с тем, чтобы США могли беспрепятственно оказывать поддержу тирану.

Внешнеполитические ориентиры Израиля на протяжении последних тридцати лет значительно ограничили его возможности для выбора. В настоящее время у него практически нет другой альтернативы, кроме как обслуживать интересы США и выполнять функцию американской военной базы в регионе. Выбор стоял перед израильским руководством в 1971 году, когда президент Египта Анвар Садат согласился подписать мирный договор в обмен на вывод израильских войск с территории Египта. Садат не смог ничего предложить палестинцам и не включил в текст мирного соглашения упоминание об оккупированных территориях. В своих мемуарах Ицхак Раббин, который тогда был израильским послом в США, охарактеризовал «знаменитую» совместную инициативу как «важный этап» на пути мирного урегулирования. Но при этом был и один «неприятный момент»: условие о выводе Израилем своих войск с территории Египта, закрепленное в ключевом американском внешнеполитическом и международном дипломатическом документе — в Резолюции № 242, принятой в ноябре 1967 года.

Израилю необходимо было принять судьбоносное решение: либо согласиться на мирное урегулирование и наращивание интеграции в регионе, либо настаивать на продолжении конфронтации. В этом случае Израиль неизбежно оказался бы в еще большей зависимости от США. Он выбрал вторую альтернативу, причем не из соображений безопасности, а с учетом потребности в осуществлении региональной экспансии. Об этом ясно свидетельствуют многие израильские источники. Генерал Хаим Бар-Лев, ключевая фигура правящей лейбористской партии, выражал общую позицию, когда написал в газете своей партии следующее: «Мы можем достичь мира, но, я полагаю, мы больше выиграем, если воздержимся от этого». Говоря так, он имел в виду приобретение северо-восточной части Синайского полуострова, которая представляла в тот момент первостепенную значимость для израильского руководства. Оттуда в период конфликта были грубейшим образом выселены все местные жители, и там планировалось создать город Йамит с полностью еврейским населением. В 1972 году генерал Эзэр Вэйсмэн, позднее ставший президентом Израиля, добавил: политическое урегулирование без расширения израильской территории означает, что Израиль не может «существовать сообразно своему масштабу, духу и новым качествам, которыми он теперь обладает».

На этот важный вопрос ответ предстояло найти Вашингтону. После некоторых внутренних дискуссий американское руководство отказалось от своего прежнего курса в пользу принципа «патового решения», сформулированного Г. Киссинджером, суть которого сводилась к прекращению всех дипломатических усилий и использованию исключительно силовых мер. Необходимо напомнить, что в этот период внешняя политика США воспринималась главным образом в триумфальном ключе, о чем позднее Израиль будет жалеть. После 1967 года США и Израиль принимали как должное отсутствие какой-либо угрозы со стороны арабского мира. Мирный договор, подписанный Египтом, отнюдь не так «знаменит» в США, скорее, о нем мало кто знает, точнее, о реальном положении вещей, которое не вписывается в рамки официальной идеологизированной версии.

Садат по-прежнему надеялся на уступки США, предпринимая для этого различные шаги, в том числе выпроводив из страны всех советников из СССР. Он всячески подчеркивал: «Стремление Израиля создать Йамит приведет в войне». Но его никто не воспринимал всерьез. В 1973 году он развязал войну, которая крайне тяжело далась Израилю и едва не привела к втягиванию США в конфликт с применением ядерного оружия. Г. Киссинджер пришел к пониманию того, что с Египтом необходимо считаться, и предпринял шаги, впоследствии названные «челночной демократией», которые в конечном счете привели к мирному урегулированию 1978–1979 годов в Кэмп-Дэвиде. Тогда США и Израиль приняли предложения Анвара Садата, выдвинутые им еще в 1971 году, однако уже на менее выгодных для них условиях. В тот момент палестинский вопрос стал настоящей международной проблемой, и Садат вместе с остальным миром принялся отстаивать права палестинского народа.

Все эти события провозглашаются как дипломатический триумф США. Президент Дж. Картер получил Нобелевскую премию за деятельность по укреплению мира на Ближнем Востоке. На самом деле вся эта ситуация была скорее провалом дипломатии. Решение США и Израиля применить силу в обход дипломатических механизмов привело к ужасной войне, гибели многих людей и конфронтации мировых сверхдержав, последствия которой могли быть непредсказуемыми. Однако мы знаем, что одной из прерогатив сильной власти является способность переписывать историю, не опасаясь, что у кого-то это вызовет возмущение. По этой причине катастрофические события тех лет вошли в историю как момент великого триумфа США, возглавивших «процесс мирного урегулирования».

Израильское руководство осознало, что после устранения препятствия в лице арабских националистов оно может начать экспансию на оккупированных территориях, а также начать борьбу со своим северным соседом, что оно и делало в 1978 и 1982 годах. В результате этих действий Израиль сумел установить более чем двадцатилетний оккупационный режим на территории Ливана. Конфликт 1982 года унес жизни 20 000 человек; по данным ливанской стороны, в последующие годы в зоне конфликта погибло около 25 000 человек. Данные факты не вызывали беспокойства у руководителей западных стран, поскольку они были уверены, что эти преступления, в которых они, несомненно, виноваты, не только никто не станет расследовать, но что они останутся полностью безнаказанными.

После того как за неоднократными бомбежками и другого рода провокациями не последовало ожидаемой реакции, которая должна была послужить поводом к началу военного вторжения в Ливан в 1982 году, Израиль для оправдания ввода войск на ливанскую территорию довольствовался покушением на своего посла в Лондоне, совершенным террористической группой во главе с Абу Нидалем. Примечательно, что к тому моменту Нидаль уже был приговорен к смерти Организацией освобождения Палестины и на протяжении нескольких лет находился с ней в состоянии конфронтации. Использование этого предлога отвечало интересам американских властей, поддерживавших проведение ответных мер: нападение на лагеря палестинских беженцев Сабра и Шатила в Бейруте, в ходе которого, по оценкам одного авторитетного американского эксперта, погибло 200 человек^{321}. Попытки ООН прекратить кровопролитие были заблокированы США, которые применили свое право вето при голосовании данных вопросов. В дальнейшем в течение восемнадцати лет продолжалась череда подобных убийств и насилия со стороны израильских сил в Ливане, причем во всех случаях едва ли это было продиктовано интересами самообороны^{322}.

Руководитель Генерального штаба Израиля Рафаэль («Рафул») Эитан выразил общую позицию, царившую в правительственных кругах Израиля. Он заявил, что военная операция 1982 года была успешной, так как она позволила ослабить «политический статус» Организации освобождения Палестины и подорвала ее деятельность по созданию независимого Палестинского государства. Ведущие представители американской интеллигенции и экспертного сообщества приветствовали «политическое фиаско» Организации освобождения Палестины, в чем, по их мнению, заключалась главная цель военной операции, которую они окрестили «справедливой войной» (Майкл Уолцер)^{323}. В своем большинстве общественные дискуссии, материалы в прессе основаны на различного рода вымыслах о внезапных ракетных ударах по беззащитным израильским жителям, хотя сегодня довольно часто можно услышать гораздо более правдоподобные версии событий тех лет. Корреспондент газеты «Нью-Йорк таймс» Джеймс Беннет пишет, что главная цель военного вторжения 1982 года «заключалась в установлении лояльного режима власти и уничтожении Организации освобождения Палестины во главе с г-ном Арафатом. По замыслу это должно было убедить палестинцев признать главенство Израиля на территориях западного берега реки Иордан и в секторе Газа»^{324}. Насколько я знаю, это первое открытое признание в том, что на протяжении двадцати лет прекрасно знали в Израиле и о чем в США говорили между собой только самые маргинализованные диссиденты. В то же время конфликт 1982 года служит ярким примером откровенного международного терроризма, если не более тяжкой формой преступления, следы которого ведут в Вашингтон, обеспечивший всю необходимую экономическую, военную и дипломатическую поддержку этого военного столкновения. Без одобрения и поддержки США Израиль вряд ли добился бы столь ощутимых результатов. В арабских странах и повсеместно существует масса заблуждений на этот счет. Согласитесь, неразумно жить иллюзиями, особенно если вы стали жертвой международной агрессии.

К середине 1970-х годов в дипломатических кругах усилилась изоляция США и Израиля, по мере того как события вокруг палестинского вопроса придавались огласке. В 1976 году, при рассмотрении в ООН решения о предоставлении палестинскому народу права на образование независимого государства в соответствии с положениями Резолюции № 242 от 1967 года, США заблокировали его принятие, применив свое право вето. С того момента и по сей день США препятствуют любой возможности дипломатического урегулирования палестинского вопроса в рамках, приемлемых практически всем международным сообществом — двустороннее урегулирование при международном посредничестве с «минимальными и взаимными уступками». К этим требованиям сводились лишь официальные заявления, но отнюдь не конкретная политика США, до того как администрация Клинтона окончательно не отказалась от формата дипломатического урегулирования, объявив резолюции ООН «устаревшими и анахроничными».

Не приходится говорить о том, что позиция американского руководства в этом отношении не находит отклика среди большей части американского населения. Большинство американцев поддерживают «план Саудовской Аравии», предложенный в начале 2002 года и одобренный Лигой арабских государств. Она, в свою очередь, согласилась на полное признание и интеграцию Израиля с остальными государствами региона в обмен на возвращение к границам 1967 года. Однако эта ситуация стала еще одним свидетельством нежелания США поддержать решение, которое на протяжении длительного времени представляется абсолютно приемлемым для всего международного сообщества. Жители многих стран разделяют мнение о том, что США в рамках условленных международных договоренностей должны осуществлять поддержку в равной степени израильтянам и палестинцам, а также отказывать в помощи любой стороне, которая не желает участвовать в переговорном процессе. В данном случае предполагается, что США следует отказать в поддержке Израилю. Но при этом мало кто понимает, что может скрываться за каждым из этих решений. В целом эти вопросы практически не фигурируют в публичных дискуссиях различных стран^{325}.

После окончания войны в Персидском заливе Вашингтон почувствовал, что теперь может навязывать любые необходимые ему условия. Несмотря на то что планы США 1991 года в отношении урегулирования палестинского вопроса не были воплощены в жизнь, они значительно продвинулись вперед по сравнению с позицией администрации США 1989 года. Тогда предполагалось безоговорочно придерживаться плана израильского коалиционного правительства (Шамира-Переса), согласно которому исключалась возможность «создания еще одного Палестинского государства» (израильское руководство считало, что Иордания это и есть то самое «Палестинское государство»). Дальнейшая судьба террористов должна определяться «в соответствии с существующими в правительстве [Израиля] принципами». Вашингтон созвал конференцию в Мадриде с участием России, чтобы создать хоть какую-то видимость многостороннего международного участия в решении этих важных вопросов.

Конференция не обошлась без скандалов. Во главе палестинской делегации приехал Гейдар Абд аль-Шафи, консервативный националист, известный своим последовательным отстаиванием необходимости региональной интеграции, и одна из наиболее авторитетных фигур в палестинском руководстве. После того как представители США и Израиля не приняли и даже не рассмотрели всерьез предложения делегации Палестины, она выразила несогласие с условиями плана заселения оккупированных территорий, на котором настаивали израильские представители, и тем самым заблокировала переговорный процесс. Осознавая, что теряет свое влияние среди палестинской диаспоры, Ясир Арафат, невзирая на решения палестинской делегации на международной конференции в Мадриде, начал секретные переговоры с Израилем, вылившиеся в «переговорный процесс в Осло». Его открытие официально состоялось в торжественной обстановке в Белом доме (сентябрь 1993 года). Формулировки в тексте соглашений, подписанных в Осло, говорят о том, что они развязали Израилю руки для реализации приемлемого для него плана урегулирования ситуации и объединения разрозненных поселений, о чем израильское руководство (Ицхак Раббин и Шимон Перес) впоследствии открыто заявляло. Именно в связи с этими причинами Гейдар Абд аль-Шафи отказался в дальнейшем иметь какое-либо отношение к процессу мирного урегулирования^{326}.

На протяжении 1990-х годов ситуация мало чем изменилась. Израиль планомерно продолжал объединение разрозненных поселений и своих территорий, пользуясь при этом полной поддержкой США. В 2000 году, в конце президентского срока Б. Клинтона (и израильского премьер-министра Эхуда Барака), заселение израильтянами оккупированных территорий велось наиболее бурными темпами за весь период с 1992 года, что сводило к минимуму все шансы на мирное урегулирование конфликтной ситуации.

Односторонний характер действий США и Израиля прослеживался на протяжении всего переговорного процесса в Кэмп-Дэвиде в 2000 году. Б. Клинтон и Э. Барак пытались произвести впечатление «великодушных» хозяев положения, которые пошли на беспрецедентную с их стороны «щедрость», в то время как вероломные палестинцы отвергли сделанные им предложения и избрали путь насилия. Ситуация становится более доступной пониманию, если взглянуть на один незначительный, казалось бы, пример — составление карт вероятного территориального распределения поселений. Варианты таких территориальных планов не фигурировали в американских СМИ, а отдельные предложения обсуждались разве что только в научных изданиях и диссидентских кругах. Исходя из имеющихся картосхем территориального размещения поселений становится ясным решение Клинтона и Барака фактически разделить территории западного берега реки Иордан на три округа, которые отделяют друг от друга две зоны с крупными еврейскими поселениями и их необходимой инфраструктурой. Эти три округа имеют ограниченный доступ к Восточному Иерусалиму — центру коммерческой, культурной и политической жизни Палестины. Все округа отделены от сектора Газа.

Конечно же, это было трудно назвать сдвигом в сложившейся ситуации, при том, что палестинское население было разбросано по отдельным 200 округам на территории в несколько квадратных километров, а ситуация в секторе Газа во многих отношениях значительно ухудшилась.

Вскоре после того, как Шломо Бен-Ами, которого считали сторонником примирения в среде израильской политической элиты, вошел в состав правительства Барака и возглавил переговорный процесс в Кэмп-Дэвиде, он опубликовал научное исследование, где в качестве основной цели «мирного процесса» в Осло обозначил установление «долговременной неоколониальной зависимости» для палестинского народа^{327}. В этом состояла суть нововведений, предложенных на втором «Кэмп-Дэвиде».

В государственных израильских газетах появлялись материалы с картосхемами размещения жилых поселений, которые были основаны на моделях, использованных сорок лет назад в Южной Африке при размещении поселений бантустанских племен. Многие авторитетные эксперты сообщали, что южноафриканская модель всерьез рассматривалась в верховных военных и политических эшелонах власти на протяжении 1970-х и 1980-х годов и сохранила прежнюю актуальность в настоящее время^{328}. Израиль вообще считал ЮАР ценным союзником, США также разделяли это мнение в период правления Р. Рейгана.

После провала кэмп-дэвидского переговорного процесса 2000 года поиски возможных способов договориться не прекратились. Эти попытки привели к проведению серии встреч на высшем уровне (но неофициальных) в Табе в Египте (январь 2001 года). Казалось, что в ходе этих встреч наметился какой-то прогресс, хотя прежние разногласия по поводу решения территориальных споров не были устранены, они приобрели менее резкие формы. Существует подробное описание хода мирных переговоров в Табе, изложенное в докладе наблюдателя от Европейского Союза Мигеля Моратиноса, с формой изложения которого согласись обе стороны данного процесса^{329}. Основные разногласия не полностью преодолены, но их степень значительно снизилась. По вопросу территорий на западном берегу было достигнуто согласие на основе давнего международного консенсуса об установлении границ поселений с «минимальными и обоюдными уступками». Впрочем, в современной версии уступки не были такими уж минимальными, поскольку в ходе реализации положений договоренностей в Осло Израиль при поддержке США значительно расширил территории своих поселений.

Участники переговоров в Табе от палестинской стороны согласились с объединением сильно разросшихся за последние годы израильских поселений с Иерусалимом, но взамен потребовали соответствующее согласие Израиля и двусторонний обмен территориями по схеме «один к одному». Это, кстати, было поддержано израильскими «ястребами», которые давно выступали за переселение израильских арабов за пределы своей страны, что позволило бы решить «демографическую проблему» — слишком много неевреев в еврейском государстве — вызывавшую сильное беспокойство. Тем не менее, израильская сторона настаивала на обмене территориями по схеме «два к одному» в свою пользу, в рамках которой предполагалось предоставление палестинцам малопривлекательных пустынных земель на Синайском полуострове. Объектом главного территориального спора оставался город Маалех Адумим на востоке от Иерусалима и зоны с развитой инфраструктурой, созданные Израилем преимущественно в течение 1990-х годов на оккупированных территориях с явным намерением разделения района западного берега реки Иордан на две части. Эти и многие другие вопросы остались нерешенными в ходе проведенных переговоров. Однако, пожалуй, можно согласиться с утверждением Акива Элдара о том, что в ходе этого раунда процесса мирного урегулирования были достигнуты многообещающие сдвиги в ситуации, пусть его решения и не оказались закреплены формально.

Перед началом предвыборной кампании в Израиле Э. Барак прекратил переговоры, которые из-за опасений подъема волны насилия в регионе больше не возобновлялись, так что не известно, к чему они могли бы привести.

Ключевые моменты этого этапа мирного урегулирования зафиксировали Хусейн Агха и Роберт Малли — авторитетные специалисты из журнала «Форейн аффэйрз»^{330}. При тщательном анализе ситуации они пришли к выводу, что «к настоящему моменту наметились главные направления урегулирования»: разделение территорий с демаркацией международных границ при равноценном обмене участками земли. Они также отметили, что «определение общего способа разрешения конфликтной ситуации не было сформулировано ни одной стороной переговоров с самого их начала». Впрочем, несмотря на свою точность, данный аргумент может привести к неправильному пониманию сути происходивших событий. Попытки формирования такого общего подхода к процессу урегулирования всячески блокировались США на протяжении двадцати пяти лет и отвергались израильским руководством, включая самую миролюбивую его часть, о чем свидетельствуют материалы, подготовленные М. Моратиносом.

Перспективы мирного урегулирования палестино-израильских отношений оказались под еще большим вопросом в период правления Дж. Буша-II и Ариэля Шарона. Пользуясь поддержкой США, Израиль продолжил реализацию своих программ расширения и обустройства поселений. Израильская правозащитная организации «Бтселем» наконец смогла получить доступ к правительственным картосхемам размещения израильских поселений^{331}. В настоящий момент еврейские поселения сосредоточены на 42 процентах территории западного берега реки Иордан. К примеру, границы города Маалех Адумим растянулись от района Большого Иерусалима практически до границ изолированного палестинского города Иерихон — крупного жилого массива, который ограничивает доступ в южные районы западного берега реки Иордан. Также по-прежнему существует другой массив в северной части этих территорий, отделяющий северный от центрального сектора западнобережного района. В результате получается предложенная израильтянами ранее схема разделения территорий западного берега на три сектора, каждый из которых изолирован от небольшого палестинского района Восточного Иерусалима и, конечно же, от сектора Газа, чья участь также предрешена.

Джефри Аронсон, главный редактор американского научного издания, посвященного вопросам поселений и населенных пунктов, после своего визита в южные районы западного берега реки Иордан так описывал ситуацию, сложившуюся там к 2003 год^{332}: «Практически в каждом израильском поселении увеличивается динамика освоения и колонизации близлежащих территорий», что приводит к «революционным изменениям в способах организации транспортной системы и обеспечения доступа к жилым кварталам». Эти изменения способствуют «консолидации усилий Израиля, направленных на установление контроля над этими территориями, интегрированными между собой в экспансивно развивающуюся систему территориального устройства Израиля». «Напротив, динамика развития палестинских поселений свидетельствует о ровно противоположной тенденции — повсеместно все чаще появляются баррикады, блокпосты. Усилено патрулирование дорог, введен режим ограничений для доступа в другие кварталы городов и поселений, в соседние поселения, что затрудняет доступ к местам работы людей. В целом все это препятствует нормализации мирной жизни и ведет к резкому снижению уровня благосостояния целого национального сообщества».

Чтобы понять позицию администрации Дж. Буша в отношении ситуации в 2003 году, необходимо проследить риторику официальных заявлений и конкретные действия. Что касается риторики заявлений, то здесь важно «видение ситуации» в отношении Палестинского государства самим Бушем, а также разработанная при участии США так называемая «Дорожная карта». На самом деле администрация Буша неоднократно блокировала принятие «Дорожной карты», разработанной международным «квартетом» (ЕС, ООН, Россия, США), что вызывало значительное негодование всего международного сообщества. У Буша не было четкого видения способов выхода из сложившейся ситуации даже после окончательного принятия «Дорожной карты», которое сопровождалось вялыми его заявлениями: «„Дорожная карта“ представляет план создания двух государств с учетом общего видения того, как это должно произойти… видения, суть которого я изложил 24 июля 2002 года». Это была блеклая и несвязная версия того способа урегулирования, воплощению которого США препятствовали на протяжении последней четверти века^{333}.

Первые шаги на пути реализации «Дорожной карты» очевидны: палестинцы должны немедленно прекратить сопротивление оккупации, что включает нападения на израильских солдат на оккупированных территориях, а Израиль должен подтвердить свое принципиальное согласие следовать плану «создания двух государств… описанному Дж. Бушем», суть которого, впрочем, не совсем ясна. «По мере реализации плана мирного урегулирования силы обороны Израиля должны покинуть территории, занятые ими с сентября 2000 года, и, таким образом, восстановится былой статус-кво», существовавший до 2000 года. Гарантии соблюдения плана реализации «Дорожной карты» обеспечат США и Израиль. «Статус-кво», который предполагается восстановить, заключается в том, что палестинским жителям отводится несколько сотен зон для проживания, окруженных созданными военными силами оккупации поселениями со всей необходимой инфраструктурой. Будущее этих поселений остается непонятным. Израиль «незамедлительно ликвидирует свои отдаленные поселения, созданные после марта 2001 года», с чем согласились практически все представители ультраправых сил. Некоторое время оставалось непонятным, собирается ли Израиль «свернуть всю свою деятельность по созданию новых поселений (включая корректировку градостроительных программ)». До этого поселения свободно развивались, а их территория расширялась. Если действительно когда-нибудь настанет момент «свернуть эти программы», то, вероятно, проведение мероприятий в рамках модели ЮАР, как это было на протяжении 1990-х годов в ходе американо-израильских «мирных инициатив», продолжится уже в контексте реализации «Дорожной карты».

Впоследствии все равно придется «для обеспечения максимально возможной территориальной целостности [Палестинского государства], включая преобразование существующих поселений, выполнить ранее достигнутые договоренности». Не ясно, как будет осуществляться это «преобразование». Также нет ни одной ранее принятой договоренности, закрепляющей «территориальную целостность». Единственные важные предложения, которые были сделаны за последнее время, сейчас никем не рассматриваются. Каким бы ни было «видение» Дж. Бушем возможных путей создания двух равноценных государств, оно кардинально расходится с аналогичными предложениями, которые поддерживает практически весь остальной мир и которые США так упорно блокируют с середины 1970-х годов.

Позиция руководства США не совпадает с основными положениями плана мирного урегулирования, предложенного Саудовской Аравией. Этот план был поддержан Лигой арабских государств и подавляющим большинством американского населения. Мнение США не согласуется с «главными направлениями урегулирования, сформулированными к настоящему моменту», описанными в исследовании X. Агха и Р. Малли. Вероятно, Дж. Буш решил разработать свой вариант ближневосточного мирного урегулирования, отличный от всех известных миру предложений в этом направлении^{334}.

Более того, несмотря на внезапное и резкое ужесточение условий реализации «Дорожной карты» для палестинской стороны, не предполагалось никакого ужесточения условий для поддержанных США израильских программ развития поселений. Тому есть масса свидетельств, и вряд ли стоит ожидать каких-либо изменений в этой связи.

Хотя политические мотивы, лежащие в основе разработки «Дорожной карты», остаются до конца не ясными, отдельные ее требования и положения более чем скрупулезно прописаны. Предоставление США значительного транша финансовой помощи Израилю впервые обусловлено выполнением израильской стороной конкретных требований. Они не связаны с выполнением условий «Дорожной карты», а зависят от соблюдения плана экономических преобразований, которые направлены на «сокращение количества рабочих мест в государственном секторе, уменьшение зарплаты госслужащих, снижение уровня налогового бремени». Эти меры реализовывались параллельно с выполнением «экономической „Дорожной карты“». Одна из главных израильских газет описывала эти меры как «новый подход… согласно которому США открыто навязывали Израилю неолиберальный порядок», что было с воодушевлением встречено израильским бизнесом, но моментально спровоцировало забастовку 700 000 служащих^{335}.

Также вполне реальны были попытки «создания конкретных примеров», как это обычно бывает, еще до окончательного согласования всех вопросов по реализации положений «Дорожной карты». Одной из таких инициатив стало возведение «разделительной стены», в результате чего некоторые районы западного берега реки Иордан оказались присоединенными к израильским территориям. В основе решения о создании этого искусственного барьера, как объяснялось, лежали мотивы обеспечения безопасности, впрочем, скорее для израильтян, нежели для палестинцев, которые испытывали значительные трудности в этом отношении. К тому же естественные, природные барьеры позволяли не менее эффективно ее поддерживать. Полную безопасность должна была обеспечить другая стена, отстоящая от первой на несколько километров в глубь израильской территории, с тем чтобы Армия обороны Израиля могла осуществлять патрулирование по обе стороны.

Эти предложения необдуманны, поскольку не содержат мер по поддержанию порядка на палестинских территориях внутри Израиля, что чревато большими рисками для израильтян, а не палестинцев. В докладе, подготовленном при поддержке Всемирного банка, содержались выводы о том, что в результате строительства разделительной стены более 100 000 палестинцев окажутся изолированы на внутренних территориях Израиля, а также на израильской части останутся «наиболее плодородные сельскохозяйственные земли западного берега реки Иордан». К тому же возведение стены позволит Израилю контролировать жизненно необходимые в данном районе водоносные источники. Один из городов на западном берегу реки Иордан, Калькилья, который вскоре, вероятно, войдет в состав «жизнеспособного» Палестинского государства с его «территориальной целостностью», к настоящему моменту уже окружен стеной. Тем самым он отрезан от близлежащих сельскохозяйственных угодий и получает лишь 30 процентов всего необходимого водоснабжения. Сообщается, что более половины всех земель Калькильи, пригодных для земледелия, отошли к Израилю за «необычайно щедрое» вознаграждение — разовую выплату суммы, равной рыночной стоимости урожая, собранного на этих землях за один год^{336}.

Сразу же после визита К. Пауэлла в Израиль, в ходе которого обсуждались текущие вопросы реализации «Дорожной карты», премьер-министр Ариэль Шарон объявил, что строительство разделительной стены продолжится к югу от Калькильи. Стена протянется на восток, с тем чтобы окружить израильские поселения Ариэль и Эммануэль, отделяя, таким образом, друг от друга палестинские анклавы, расположенные на севере и в центральной части, между которыми будет находиться зона израильских поселений со своей инфраструктурой. В точности, как предполагал план Клинтона-Барака, принятый в Кэмп-Дэвиде. Можно не сомневаться, что эта израильская зона, изолирующая друг от друга палестинские поселения, будет каким-нибудь способом включена в состав единой территории Израиля. Не вызывает сомнения и то, что израильские общины, которые в данный момент остались за пределами разделительной стены, впоследствии, несомненно, вернут себе свой статус и войдут в состав Израиля посредством развитой сети инфраструктуры, неприкосновенность которой обеспечит Армия обороны Израиля, и продолжат свое расширение, пока им не помешает какая-либо сила извне.

Специалист по ближневосточной тематике из Гарвардского университета Сара Рой, основывая свои выводы на собственных материалах, пишет, что на первом этапе строительства северной части стены, по подсчетам Всемирного банка, «232 000 человек из 72 общин окажутся в бедственном положении» и «140 000, живущих к востоку от разделительной стены, будут, по сути, ею окружены». Завершение строительства «может привести к изоляции около 250 000-300000 палестинских жителей» и к переходу «10 процентов территории западного берега реки Иордан к Израилю». С. Рой предположила, что «строительство стены спроектировано таким образом, чтобы окружить 42 процента (или менее того) территории западного берега реки Иордан, которые А. Шарон намерен уступить для создания Палестинского государства». В таком случае А. Шарон, должно быть, реализует план действий, предложенный им еще в 1992 году, признавая, что с изменением расстановки политических сил в сторону крайнего национализма поменялось и восприятие проблемы. То, что казалось смелым шагом тогда, теперь можно представить как существенную уступку^{337}.

«Конкретные примеры преобразований, — полагает израильская журналистка Амира Хасс, — позволяют определять сейчас и в дальнейшем районы, где будет реализовываться „Дорожная карта“ и где будет создано единое образование, которое мы называем „Палестинским государством“».

Что касается «приостановления реализации программы развития поселений», то здесь Шарон убедил сторонников радикальных мер в своем правительстве принять условия «Дорожной карты», выдвинув следующий аргумент: «Здесь нет никаких ограничений, и вы спокойно сможете развивать поселения во благо будущего своих детей, внуков и, я надеюсь, также и правнуков»^{339}.

Если судить по официальным заявлениям, то «Дорожная карта» дает палестинцам гораздо больше, чем соглашения, которые были достигнуты в ходе переговоров в Осло. Такие выражения, как «Палестинское государство», «конец оккупации», «приостановление реализации программ развития поселений» и многие другие, просто отсутствуют в тексте соглашений, подписанных в Осло. Однако не стоит верить тому, что написано. Помимо представителей крайних взглядов, Израиль и его главный зарубежный спонсор не проявляли интереса к территориям и задачам, которые выходили за рамки их собственных интересов. Израиль не стремился содействовать большой массе палестинского народа. Создание «видимости преобразований» продолжилось и позволяло более открыто следовать ранее принятому плану действий.

Помимо официальных заявлений, общей риторики и «видения» различных участников процесса мирного урегулирования в отношении его способов были еще и конкретные действия. Вот лишь несколько примеров. Действия администрации Дж. Буша привели в оцепенение все международное сообщество, когда в декабре 2000 года США наложило вето на принятие резолюции Совета Безопасности ООН, поддержанной Европейским Союзом, которая предполагала направление группы международных наблюдателей в зону конфликта. Против этого решительно выступало израильское руководство, ведь присутствие наблюдателей, возможно, не только позволило бы снизить уровень агрессии с палестинской стороны, но ограничило бы возможности Израиля проводить жестокие репрессивные меры сдерживания.

За десять дней до скандала с принятием резолюции Совбеза ООН США демонстративно отказались принять участие в международной конференции в Женеве, собравшей Высоких Договорившихся сторон Женевской конвенции, которая была посвящена обсуждению ситуации на оккупированных территориях. Решение США о бойкоте мероприятия произвело эффект «двойного вето»: ни одно решение не могло быть принято, а конференция носила сугубо формальный характер, и вскоре о ней уже никто не вспоминал. Участники конференции подтвердили актуальность и правомочность положений четвертой Женевской конвенции по вопросам оккупированных территорий, и, таким образом, многие действия США и Израиля в регионе могли быть расценены как военные преступления. Конференция повторно осуждала создание израильских поселений при поддержке США, а также действия израильских властей, которые «допускали преднамеренные убийства, пытки, незаконные депортации, сознательный отказ в предоставлении прав на справедливый и квалифицированный суд, массированное уничтожение и присвоение собственности… осуществляемые умышленно и в обход закона»^{340}.

Четвертая Женевская конвенция, изначально созданная для осуждения преступлений нацистского режима в оккупированной Европе, закрепляет основополагающие принципы международного гуманитарного права. Правомочность применения норм и принципов, зафиксированных в ней, в ситуации с оккупированными Израилем территориями, неоднократно подтверждалась и в резолюциях Совета Безопасности ООН, а также самим Дж. Бушем-старшим в сентябре 1971 года, когда он являлся послом США в ООН.

В этой связи Резолюция № 465 Совета Безопасности ООН (1980 года), принятая единогласно, осуждала политику США, направленную на поддержку действий Израиля, квалифицированных как «вопиющие правонарушения» международной конвенции. Резолюция № 1322 (принятая в октябре 2000 года; пункт 14–0 гласил, что США воздержались при голосовании) призывала Израиль «добросовестно следовать взятым на себя обязательствам в соответствии с четвертой Женевской конвенцией». Как Высокие Договорившиеся стороны, США и государства ЕС торжественно возложили на себя обязательства выявлять и преследовать виновных в совершении преступлений, предусмотренных конвенцией, включая случаи, когда преступниками являются руководители их собственных стран. Упорствуя в несоблюдении этого обязательства, они «способствуют распространению терроризма» — используя слова Дж. Буша II в отношении палестинцев. С годами позиция США менялась. Сперва они выражали согласие в связи с правомочностью применения норм международных конвенций к ситуации, сложившейся на оккупированных территориях. Позднее, в период президентства Б. Клинтона, они воздерживались от подобных оценок, а в конце, при Дж. Буше, и вовсе отвергали эти аргументы как несостоятельные.

Администрация Дж. Буша различными способами демонстрировала свое молчаливое согласие с проведением жестких репрессивных мер на оккупированных территориях. Так, когда Ариэль Шарон силовыми методами решал вопросы на территориях западного берега реки Иордан в апреле 2002 года, в Израиль для «установления мира» был направлен К. Пауэлл. Перед тем как достичь пункта назначения в Израиле, он долгое время находился с визитом в странах Средиземноморья и приехал в зону конфликта к тому моменту, когда у защитников Йенина совсем не осталось продовольствия и амуниции. Можно предположить, что специалисты из Госдепартамента и внешней разведки специально спланировали его поездку таким образом. Один чиновник из Пентагона констатировал очевидное: «Маршрут Пауэлла, — заявил он, — был рассчитан с тем, „чтобы предоставить Шарону запас времени“». Другой сотрудник Госдепартамента США заявил следующее: «Израильтяне не столько слушают, о чем мы говорим, сколько наблюдают за тем, что мы делаем… а наши действия направлены на то, чтобы предоставить им время для вывода войск из зоны конфликта»^{341}. Израильское руководство воспользовалось этой возможностью для завершения начатого. В итоге лагерь беженцев в Дженине сровняли с землей, старая часть Наблуса была практически полностью разрушена, муниципальные и гражданские сооружения палестинского города Рамалла были уничтожены с вероломством, которое Армия обороны Израиля неоднократно демонстрировала на протяжении последних лет.

В декабре 2002 года подавляющее большинство членов Генеральной Ассамблеи ООН в очередной раз выразили свой протест в отношении фактической аннексии Израилем территории Иерусалима в нарушение целого ряда постановлений Совета Безопасности ООН, начиная с Резолюции № 1968 (США голосовали за ее принятие). После этого США впервые проголосовали против резолюции, формально отказываясь от длительно занимаемой ими позиции по поводу статуса Иерусалима. США поддержали Израиль, некоторые зависимые островные государства Тихого океана и Коста-Рика. По существу, это решение сводило к минимуму все шансы политического урегулирования ситуации. Руководство США при Дж. Буше фактически продолжило оказывать поддержку силовых мер в решении ближневосточного вопроса. США проголосовали против резолюции, призывающей к консолидации международных усилий «для противодействия ухудшению отношений Израиля и Палестины, прекращения любых односторонних преобразований на спорной территории, которые велись с момента последнего столкновения в сентябре 2000 года, а также для объединения усилий для поиска возможных способов мирного урегулирования». Резолюция принята в результате голосования: 160 — «за», 4 — «против», среди которых — США, Израиль, Микронезия, Маршалловы острова. В соответствии с уже сложившейся традицией об этом решении официально не было сообщено в США^{342}.

Вдобавок Буш назвал, по сути, главного террориста Шарона «человеком года» и потребовал, чтобы Ясира Арафата сменил премьер-министр, которой бы отвечал требованиям США и Израиля, несмотря на «значительную общественную поддержку Я. Арафата»^{343}. Все это вполне укладывается в то, как президент США «представляет создание палестинской демократии».

В феврале 2003 года президент Дж. Буш выступил с речью в исследовательском центре «Американ энтерпрайз инститьют»[23], в которой, как писала газета «Нью-Йорк таймс», «он дал свою оценку развития израильско-палестинской конфликтной ситуации за последние восемь месяцев». В целом его речь была бессодержательной, однако в ней было одно важное замечание. Буш вскользь отметил, что Израиль мог бы продолжить реализацию своей программы развития поселений и освоения оккупированных территорий. Свое согласие в этом отношении он выразил в утверждении, что «по мере продвижения к окончательному мирному урегулированию должна прекратиться деятельность по созданию поселений на оккупированных территориях». Он имел в виду, что реализация израильских поселенческих программ может быть продолжена, если США решат (в одностороннем порядке, как обычно), что в ситуации происходят позитивные изменения^{344}. В очередной раз одно «важное замечание» президента Буша меняет весь официальный политический курс США. До этого программы развития поселений рассматривались как незаконные или, по крайней мере, как «не приносящие пользу». Теперь они в одночасье получают официальную поддержку. Наверно, в защиту действий президентской администрации можно сказать только, что она до последнего момента пыталась привести позицию американского руководства в соответствие с невыполнимыми международными требованиями, но реальная жизнь диктует свои правила.

Преобладающие ценности всегда не явно выражены. Так, в канун первой годовщины событий 11 сентября президент воспользовался случаем, чтобы выделить небедному Израилю дополнительную помощь в размере 200 миллионов долларов, при этом отказав в предоставлении помощи в 130 миллионов долларов нуждающемуся Афганистану^{345}. Данное утверждение верно не только для США. Бывший министр иностранных дел Великобритании лорд Дуглас Хёрд написал, что «Ближний Восток больше всего раздирают две основные проблемы: опасность в лице Саддама Хусейна и нерешенность проблем обеспечения безопасности Израиля»^{346}. Обеспечение безопасности палестинского населения в течение тридцатишестилетней военной оккупации не является «нерешенной проблемы». По сути, эта проблема вообще не обсуждается.

Дальнейшие действия, подрывающие попытки мирного дипломатического урегулирования палестино-израильского конфликта, оправдываются борьбой с палестинским терроризмом, который в последнее время действительно усилился. Об этом свидетельствуют ужасные преступления против израильского гражданского населения во время «Интифады аль-Аксы», вспыхнувшей в конце сентября 2000 года. Интифада стала ответом на происходившие в самом Израиле изменения. Влияние израильских военных достигло такого уровня, что Бен Каспит, военный корреспондент, описал ситуацию в стране следующим образом: «Страна стала не государством, имеющим армию в своем распоряжении, но сама армия стала распоряжаться в стране»^{347}.

Оценки Каспита совпадают с мнением другого известного военного корреспондента, Рёвена Педатзура, который отмечает преобладание в Израиле «культуры силы» и «превалирование силовых решений в арсенале политических средств израильского руководства» над мирными способами достижения своих целей, что характерно для Израиля с момента его основания. В своих размышлениях над книгой военного историка Мотти Голани Р. Педатзур отмечает, что Голани, «безусловно, прав», когда «открыто отрицает существование некого священного ореола Израиля, в соответствии с которым Израиль всегда стремится к мирному существованию, а его соседи якобы последовательно демонстрируют свое нежелание вступать на мирный путь развития». Факты свидетельствуют об обратном, сходятся во мнении Р. Педатзур и М. Голани. Главная причина этого заключается в «институционализации силы и монополизации права на ее применение политической и военной элитой страны».

Военное руководство открыто вмешивается в «процесс обсуждения политических и дипломатических вопросов», порой угрожая применением силы, оказывает давление на органы принятия политических решений, как ни в одной другой демократической стране мира. Руководствуясь этой преобладающей «культурой силы», «израильская военно-политическая верхушка при обеспечении безопасности в обществе применяет тактику запугивания… использует страх как мобилизующую израильское общество силу и как фактор отвлечения населения от внутренних проблем, среди которых ухудшение экономической ситуации и растущий уровень безработицы». Такая «формула» внутренней политики достаточно известна во всем мире, в том числе в США. В Израиле она была впервые внедрена на самых ранних порах его развития основателем государства Давидом Бен-Гурионом, а «тактика запугивания успешно применялась все эти годы» вплоть до настоящего времени. Р. Педатзур вместе с другими израильскими экспертами предупреждает о «серьезной опасности», что «общество свыкнется с мыслью… о том, что демократическая позиция — это непозволительная роскошь», если не «проявление фашизма»^{348}.

Утверждения Б. Каспита основаны на очевидных свидетельствах открыто пренебрежительного отношения военного руководства к приказам гражданского правительства в первые дни после объявления палестинцами интифады Израилю. Это особенно примечательно, учитывая, что премьер-министр А. Шарон некогда возглавлял Генеральный штаб Израиля, равно как и многие другие действующие члены правительства прежде входили в верховные эшелоны военного руководства страны. Чувствуя свое превосходство над беззащитными оппонентами, Армия обороны Израиля, как любая другая силовая структура, моментально использовала возможность прибегнуть к использованию грубой силы. Когда глава военной разведки направил запрос, чтобы узнать, «сколько выстрелов произвели военнослужащие Армии обороны Израиля в первые дни начавшихся беспорядков», он и другие генералы пришли в ужас, узнав, что в первые дни с момента объявления интифады всего был произведен миллион выстрелов из различных видов стрелкового оружия. «По выстрелу на каждого ребенка», — с отвращением прокомментировал один высокий офицерский чин. Военные источники подтвердили сообщения о том, что после одного единственного выстрела в воздух, сделанного, чтобы продемонстрировать некоему европейскому наблюдателю, находящемуся в зоне конфликта, серьезность происходящего, со стороны израильских войск (пехоты и танковых подразделений) начался двухчасовой массированный обстрел близлежащей территории.

По подсчетам Армии обороны Израиля, в первый месяц объявления интифады соотношение убитых со стороны палестинцев и израильтян в районах, занятых вооруженными силами, составило почти двадцать к одному (семьдесят пять палестинцев на четырех израильтян), причем сопротивление израильским солдатам редко принимало более серьезные формы, чем метание камней палестинцами. Вооруженные силы Израиля применили тяжелые военные бульдозеры, предоставленные США для уничтожения жилых построек, сельскохозяйственных полей, оливковых рощ, с неистовой силой. После этого Израиль стали сравнивать с «одним большим бульдозером, — писал один крайне обеспокоенный таким положением дел израильский журналист, — который своими действиями ставит крест на собственных основополагающих идеалах о том, чтобы „сделать пустыню цветущей“»^{349}.

С самого начала беспорядков Израиль использовал военные вертолеты, которые поставляли США для нанесения ударов по гражданским объектам, в результате чего погибли и были ранены десятки человек. Реакцией Б. Клинтона было немедленное подписание крупнейшего за десятилетие контракта на поставку военных вертолетов. Ограничений на их использование не было никаких, сообщили в Пентагоне журналистам. О фактах использования американской военной техники против гражданского населения было известно с самого начала, однако об этом не было ни единого упоминания в США.

В действиях Израиля не было ничего кардинально нового. В период военных действий в Персидском заливе в 1991 году США испытывали такое превосходство, что военное командование применило, по словам журналиста Патрика Слояна, «кардинально новую тактику»: пехота следовала за танками, к передней ’ части которых были приделаны землеройные устройства и отвалы. С их помощью проделывались бреши в позициях иракских войск, а траншеи с иракскими солдатами фактически ровнялись с землей. Противниками США были в основном шиитские и курдские призывники из крестьянского населения, которые, казалось, являлись всего лишь несчастными жертвами режима Саддама Хусейна и которые теперь либо прятались в песчаных дюнах, либо попросту бежали со своих позиций в надежде спастись от неминуемой гибели. Подобные репортажи П. Слояна и многих других вызывали незначительный интерес в США^{350}.

Такие силовые акции выходят за рамки обычных военных операций. Когда между противоборствующими сторонами столь сильно различие в военном потенциале, они направлены на прославление собственных преступлений. В качестве примера немусульманской страны, относящейся к «оси зла», можно привести Северную Корею. Эта страна, без сомнения, не сможет забыть «показательный пример воздушного военного превосходства, преподнесенный в назидание коммунистам всего мира и в первую очередь корейским коммунистам». В мае 1953 года, за месяц до объявления перемирия — об этом с энтузиазмом писалось в официальном обзоре ВВС США — в отсутствии других объектов атаки на опустошенной войной территории страны, американские бомбардировщики нанесли удар по жизненно важным гражданским объектам. В результате этих бомбардировок была уничтожена целая система ирригационных дамб, которые «обеспечивали водой 75 процентов всех северокорейских рисовых полей». «Западному человеку трудно понять весь ужас произошедшего, но для азиата уничтожение главного продукта продовольственного потребления означает одно — голод и медленную смерть» — это выдержка из официального доклада о преступлениях, за которые на Нюрнбергском трибунале международные преступники были приговорены к смертной казне^{351}. Довольно легко предположить, что руководство Северной Кореи, которое теперь пытается играть со всем миром в игру, «у кого слабее нервы», с использованием ядерного оружия, вряд ли сможет просто забыть об этих преступлениях.

Важно понимать, насколько общепринятыми являются подобные практики и могут ли они иметь повторение в будущем, если только какое-либо сильное государство не воспрепятствует этому. Можно вспомнить ужасную картину города Грозного, лежащего в руинах. Если историческая память позволяет, то можно припомнить также массированные опустошительные бомбардировки США территории Индокитая. Жажда возмездия не знает пределов, когда могущественные государства подвергаются террору, который они обычно сами применяют к своим жертвам. Приведу пример из далекого прошлого, когда 150 лет назад на территории оккупированной Индии в ходе восстания («Индийский мятеж», как окрестили эти события в империи) были убиты граждане Великобритании, реакция ее правительства была беспощадной. Это был пример «одного из наиболее жутких и ужасных проявлений зла, на которое только способен человек», — написал Дж. Неру, согласно британским и индийским источникам, в тюрьме во время Второй мировой войны (это письмо находилось под запретом в период английского господства над Индией). Сегодня в подробных курсах британской истории приводятся сведения о существовавшей «распространенной практике» «беспричинных нападений на сельское население и на невооруженных индийцев, которые могли при этом быть верными слугами нападавшего хозяина». А также сведения о практике жестоких расправ над арестованными «мятежниками», «сжигании целых деревень за то, что они находились в непосредственной близости от предполагаемых мест преступления, совершенных индийцами», — «чудовищные проявления слепого расизма британцев… вызванного желанием мести». В другом случае описывается, как десятки тысяч солдат и крестьянских партизан были повешены, расстреляны, что приводило к резкому снижению численности населения в отдельных регионах. Общее настроение выразил в мае 1857 году Джон Николсон, которого его поклонники и современники называли «героем Дели», «честнейшим человеком» и «настоящим христианином»: «Необходимо издать закон, по которому с убийц женщин и детей сдирали бы кожу живьем, сажали бы их на кол и сжигали прямо в Дели. Возмутительна сама идея казни этих преступников через повешенье». Немало из этих зверств лежит на совести других правоверных христиан, которые, дабы отомстить, совершали немыслимые зверства^{352}.

В качестве иллюстрации того, что Вторая мировая война не произвела в этом отношении никакого отрезвляющего воздействия, приведу пример Кении, где в 1950-х годах, в результате подавления последствий вспыхнувших там восстаний, погибло 150 000 человек. Эта кампания, сопровождавшаяся чудовищными репрессиями и террором, как всегда, руководствовалась самыми светлыми мотивами. Генерал-губернатор Великобритании объяснял кенийскому народу в 1946 году, что британцы распоряжаются землями и ресурсами Кении «по праву, которое завоевали их доблестные отцы и деды». Если «большая часть благ этой страны в настоящий момент находится в наших руках», то это связано с тем, что «они принадлежат нам по праву завоевателя», а африканским народам ничего не остается, кроме как научиться жить в мире, «который мы создавали на фоне социальных потрясений конца девятнадцатого и двадцатого веков»^{353}.

Сама история день за днем преподносит нам непростые уроки, учитывая, что угрозы современного мира становятся более серьезными по мере увеличения доступа к средствам массового уничтожения.

Израильское военное руководство полагается не только на распространенную военную доктрину, основанную на принципе военного превосходства, но также на собственный опыт. Когда израильское командование в октябре 2000 года отдало приказ о проведении силовой операции с целью «сломить» палестинцев, используя при этом такие меры, как «коллективные казни», оно, вероятно, не предусмотрело, что это может спровоцировать «кровавые акты отмщения»^{354}. Такой ответной реакции не последовало, когда израильский премьер-министр И. Раббин во время первой интифады, десять лет назад, направил войска для подавления волнений посредством избиения, пыток и унижения палестинского населения. Тогда, как и множество раз до этого, тактика применения израильтянами вооруженной силы сработала^{355}.

В декабре 1982 года, в момент когда вспышки ожесточенного насилия Армии обороны Израиля на оккупированных территориях повергли в ужас даже самых воинственно настроенных израильских политиков, один известный израильский ученый и специалист в военных вопросах предупреждал об одной опасности. Она была связана с тем, что три четверти из миллиона молодых людей, которые отслужили в армии, «живут с мыслью, что задача вооруженных сил состоит не в обороне государства на поле боя против иностранного агрессора, а в систематическом ущемлении прав ни в чем не повинных людей, только по той причине, что они являются „арабушим“ и живут на землях, обещанных Всевышним евреям». Важный в этом отношении принцип был сформулирован Моше Даяном в первые годы после оккупации. Он заявил, что Израиль должен объявить живущим вокруг палестинцам о том, что «между нами не может быть согласия, вам остается либо жить, как скоты, либо покинуть эти земли, а мы будем ждать, пока вы примете решение»^{356}. Однако палестинцы оказались «непреклонны» — они мирились с тяготами, но ничего не могли сделать.

Совсем иная ситуация началась после объявления второй интифады. На сей раз приказы израильского руководства жестоко подавлять недовольство палестинских жителей спровоцировали цепь акций террора, обрушившихся на Израиль, который утратил прежнее чувство неуязвимости и безнаказанности. В статье одной из ведущих израильских газет, опубликованной в этот период, был слышен отзвук опасений двадцатилетней давности:

По мере того как соотношение убитых палестинцев и израильтян менялось с двадцати к одному до трех к одному, позиция США в отношении проведения силовых акций переросла из невнимания и слабой поддержки в гневное осуждение: по отношению к силовым акциям против Израиля. Они действительно были ужасными. Однако избирательность подхода говорит сама за себя, в этой связи не стоит искать истоки насилия в культуре и истории завоевателей.

Глава восьмая. Терроризм и справедливость: повторение прописных истин

Для того чтобы понять смысл любого неоднозначного и малопонятного явления, к которым, несомненно, относится феномен терроризма, пожалуй, лучше всего начать с рассмотрения базовых и общеизвестных понятий, относящихся к объекту наблюдения.

Во-первых, всякое действие оценивается с точки зрения его возможных последствий. Во-вторых, нельзя забывать о принципе универсальности — мы используем по отношению к себе те же критерии оценки, что и к другим людям, если не более жесткие. Эти общедоступные принципы лежат в основе теории справедливой войны, по крайней мере, если к ней относиться серьезно. Когда мы говорим о прописных истинах, возникает справедливый вопрос: насколько широкий круг людей считает их таковыми? В ходе дальнейшего исследования будет наглядно показано, что большинство людей, как мне кажется, категорически их отвергает.

Первый из приведенных здесь фактов требует некоторого пояснения. Конкретные последствия какого-либо действия могут иметь большую значимость, но они сами по себе не являются основанием для оценки его с точки зрения морали. Никто не стал бы хвалить Н. Хрущева за одно то, что ракеты, которые он разместил на Кубе, не спровоцировали войну. И в равной степени вряд ли кому-либо пришло бы в голову осуждать тех, кто в тот момент умножал страх, предупреждая о приближающейся опасности. Одобрительные возгласы в адрес «горячо любимого вождя» Северной Кореи в связи с тем, что он создал ядерное оружие и передал технологии по производству ракет Пакистану, выглядят абсурдно. Также было бы странно осуждать тех, кто выступает с предупреждением о возможных последствиях такого «дружественного шага», лишь потому, что в итоге все обошлось. Поборника государственного насилия, который принимается отстаивать подобные действия, стоило бы воспринимать либо как морального урода, либо как сумасшедшего. Все это выглядит очевидным до тех пор, пока аналогичные критерии не начинают применяться к нам самим. В таком случае безумие может быть представлено как норма и даже приветствоваться, а здравый смысл сурово осуждаться.

Давайте, тем не менее, не станем искажать смысл прописных истин и очевидных фактов. Предлагаю в этой связи рассмотреть некоторые важнейшие примеры, которые показывают, как проявляются эти аксиомы современной жизни.

Рассмотрим события 11 сентября 2001 года. Многие полагают, что эти нападения коренным образом изменили ход мирового развития и открыли новый «век террора» — именно под этим названием вышел научный сборник работ специалистов Йельского университета^{358}. Все в один голос констатируют размытость значения термина «террор».

Нас интересует, почему это так. Официальные определения, которые дает государство, совпадают с целым рядом других, удобных для использования в различных целях, формулировок. В уставе армии США содержится следующее определение понятия «терроризм» — «намеренное использование силы для достижения политических, религиозных и идеологических целей посредством запугивания, принуждения и осуществления устрашающих акций». В американском праве имеется более подробное описание, которое, по сути, содержит ту же логику. Во многом сходно определение, которое использует британское правительство: «Терроризм — это применение или угроза применения силовых разрушительных, дестабилизирующих действий, призванных оказывать давление на правительство, запугивать общество с целью достижения политических, религиозных и идеологических целей»^{359}. Эти определения кажутся вполне понятными. Они достаточно близки по своему значению к распространенным в употреблении формам и считаются уместными в тех случаях, когда речь идет о террористических действиях официальных врагов.

В своих работах по данной тематике, начиная с 1981 года, когда к власти пришел Р. Рейган и заявил о начале войны с терроризмом как о ключевом направлении внешней политики США, я использовал именно официальные правительственные формулировки базовых терминов. Эти формулировки особенно применимы в нашем исследовании, поскольку они появились вместе с объявлением о начале первой войны с терроризмом. Однако после этого никто не использовал их, со временем они вышли из употребления и не получили никакой достойной замены. Причины этого вполне ясны: официальные определения «терроризма» ничем не отличаются от «контртеррористической деятельности» (иногда она еще называется «конфликтом слабой интенсивности» или «операцией противодействия экстремизму»). Однако, несмотря на то что контртеррористические операции являются ключевым элементом политики США, неверно утверждать, что американская политика сводится к террористической деятельности^{360}.

США, конечно же, не единственные, кто действует таким образом. Традиционно различные страны называют свои террористические операции «контртеррористическими мерами», даже если речь идет о массовых убийствах. Это, к примеру, было характерно для нацистов. В странах оккупированной Европы они совершали свои преступления под лозунгами защиты населения и легитимных правительств от фанатиков и террористов, пользующихся поддержкой из-за рубежа. В этом была некоторая правда — даже самые отъявленные пропагандистские лозунги несут в себе долю истины. Действительно, Лондон направлял в Европу фанатиков различного рода, которые участвовали в террористических операциях. Военные США с интересом относились к нацистской модели: американские доктрины противодействия экстремистской деятельности вобрали многое из нацистских справочников и практических руководств, которые, при поддержке офицеров Вермахта, штудировались с большим энтузиазмом^{361}.

Часто террор называют оружием слабых. Формально это верно, если террор относить исключительно к их террористической деятельности. Но, откровенно говоря, террор скорее является орудием сильных.

Другая трудность, связанная с использованием официальных формулировок термина «террор», заключается в том, что если следовать их логике, то США можно назвать главным террористическим государством в мире. Это утверждение не вызывает противоречий, по крайней мере среди тех, кто проявляет хоть немного уважения к таким институтам, как Международный суд или Совет Безопасности ООН, не безразличен к мнению научного сообщества, — несомненно, к таким странам относятся Никарагуа и Куба. Однако этого утверждения для нас будет не достаточно. В таком случае мы остаемся без какого-либо связного определения того, чем является феномен «терроризма». Или же нам придется в обход запретов использовать официальные формулировки, которые вышли из употребления из-за непредсказуемых последствий их применения.

Официальные формулировки не раскрывают всей сути явления. В частности, они не проводят различия между «международным терроризмом» и «агрессией» или между «террором» и «вооруженным сопротивлением». Эти вопросы о различиях в понимании и трактовке ключевых терминов стали возникать в интересной обстановке, когда была повторно объявлена война с международным террором, а в американском обществе развернулась широкая дискуссия вокруг этой тематики, которая, судя по заголовкам газет, ведется и по сей день.

Давайте рассмотрим различие между «террором» и «вооруженным сопротивлением». Сразу же возникает вопрос: в каких случаях легитимно использование «права на самоопределение, свободу и независимость, в соответствии с Уставом ООН, людьми, которых этих прав насильственно лишают… в особенности, это имеет отношение к народам, колонизированным, находящимся под властью расистских режимов или в условиях внешней оккупации». Такие действия должны рассматриваться как «террор» или «вооруженное сопротивление»? Процитированные слова относятся к наиболее сильным формам осуждения преступлений, связанных с терроризмом, которые использует Генеральная Ассамблея ООН. В приведенном здесь документе ООН также отмечалось, что «нет никаких обстоятельств, при которых указанным в данной резолюции правам мог бы быть нанесен ущерб». Эта резолюция ООН была принята в декабре 1987 года, именно в тот момент, когда, по официальному мнению, разгул международного терроризма достиг своей высшей точки. Этот момент стоит особенно отметить. При голосовании этой резолюции в ее поддержку было отдано 153 голоса, против — 2 (воздержавшиеся — только Гондурас)^{362}.

Не трудно догадаться, какие страны проголосовали против. Они объясняли причины своего решения тем, что их не устроили формулировки основных понятий, приведенных в процитированном отрывке из текста резолюции. Фраза «колонизированным, находящимся под властью расистских режимов», как полагали, имела отношение к режиму апартеида в Южной Африке, руководство которой было союзником США и Израиля. Именно поэтому они не могли смириться с сопротивлением, будь оно вооруженным или нет, режиму апартеида, в особенности когда сопротивление возглавлял Нельсон Мандела и его Африканский Национальный Конгресс, который Вашингтон называл в то время не иначе как наиболее одиозной террористической силой. Под другой фразой — «внешняя оккупация» — подразумевалась более чем двадцатилетняя израильская военная оккупация. В данном случае также никакое вооруженное сопротивление было недопустимо.

США и Израиль были единственными странами в мире, которые не желали признавать, что такие действия могут быть квалифицированы как легитимное сопротивление, и считали, что эти действия могут рассматриваться исключительно как террористические. Позиция США и Израиля распространялась не только на оккупированные территории в Палестине. Так, США и Израиль, к примеру, рассматривают «Хизболлу» как одну из главных террористических групп в мире. Но не в связи с самими террористическими актами, которые она организует, а поскольку эта организация была сформирована для сопротивления оккупации в Южном Ливане и значительно преуспела в сдерживании действий завоевателей, пока те на протяжении десятилетий отказывались покинуть оккупированные территории в нарушение резолюций Совета Безопасности ООН. США пошли еще дальше, когда назвали «террористами» непосредственно граждан, оказывающих прямое сопротивление действиям американских властей: к примеру, жителей Южного Вьетнама или, совсем недавно, иракцев^{363}.

Американское общество, благодаря применению правительством права двойного вето, мало осведомлено об осуждающей позиции ООН в отношении того, что президент Р. Рейган называл «чудовищными последствиями терроризма». Попытки вникнуть в суть этих проблем станут вторжением на «запретную территорию»: для этого необходимо ознакомиться с исторической хроникой, документальными свидетельствами, диссидентскими критическими источниками.

Несмотря на многие неясности и резкое размежевание взглядов США и Израиля от остального мира, для достижения конкретных целей вполне достаточно официальных американских определений «террора».

Давайте вернемся к распространенному убеждению о том, что события 11 сентября 2001 года ознаменовали резкую смену исторических этапов развития. Это утверждение кажется спорным. Тем не менее, в этот роковой день произошло нечто совершенно новое и до этой поры абсолютно невообразимое. Объектом атаки стала не Куба, Никарагуа, Ливан, Чечня или какая-либо другая ставшая привычной жертва международного терроризма, а государство с колоссальной мощью, определяющее, судьбу мира.

Впервые нападение на богатые и влиятельные страны было осуществлено, как ни прискорбно отмечать, в невиданной до этой поры форме. Наряду с ужасом от масштаба и степени антигуманности этого преступления, с сочувствием к жертвам терактов, за рамками официальной позиции представителей западных стран реакцией на события 11 сентября были высказывания, в которых, в той или иной степени, содержалась следующая мысль: «Испытайте то же, что чувствуем все мы». Особенно это было заметно в Латинской Америке, где многие люди с трудом могли забыть о целой череде насилия и репрессий, прокатившихся по всему региону с начала 1960-х годов, а также о том, кто стоял за всем этим.

Эти события связаны с решением, которое приняла администрация президента Дж. Кеннеди. Суть его сводилась к переформулированию миссии вооруженных сил латиноамериканских стран. Вместо того чтобы «поддерживать обороноспособность стран полушария», они должны были «обеспечивать внутреннюю безопасность в этих странах» в интересах США. В результате США перешли от молчаливого одобрения «жадности и жестокости латиноамериканских военных» к «непосредственному участию» в их преступлениях. В этот период при американской поддержке проводились «методы зондер-команд Генриха Гимлера», по словам Чарльза Мэклинга, который возглавлял все операции США по противодействию экстремистской деятельности и координировал меры по обеспечению национальной безопасности США с 1961-го по 1966 год^{364}. Жертвы этих действий примерно также характеризовали их. В качестве очень показательного примера приведу слова пользовавшегося большим уважением председателя колумбийского Постоянного комитета по правам человека Альфредо Васкеса Каризозы. Он сказал, что администрации Кеннеди «потребовалось приложить колоссальные усилия для того, чтобы сделать из частей наших регулярных армий бригады по борьбе с экстремистской деятельностью, внедряя новую стратегию использования батальонов смерти». Тем самым они предвещали создание того, «что впоследствии стало известно в Латинской Америке как Доктрина национальной безопасности… не инструмент защиты от внешнего врага, а средство утверждения безраздельной власти военных элит, наделяя их правом применения силы против любых внутренних врагов… Право воевать и уничтожать работников социальной сферы, членов профсоюзов, мужчин и женщин, которые не проявляли лояльности к правящей группе и которых намеренно называли коммунистическими экстремистами. Попасть в такую категорию мог каждый, включая активистов правозащитной деятельности, к примеру меня самого»^{365}.

«Колоссальные трудности», о которых он говорит, совпали по времени с принятием судьбоносных решений 1962 года. В этот год президент Кеннеди направил в Колумбию специальную военную миссию во главе с генералом Уильямом Ярборо. Ярборо порекомендовал здесь «использовать против известных сторонников коммунизма военизированные группы, саботаж и/или террористические методы, поскольку мы располагаем всеми необходимыми средствами для организации такой работы» в стране. «Мы» — поскольку при проведении секретной операции можно быть откровенным^{366}. Согласно доктрине противодействия экстремизму, формулировка «известные сторонники коммунизма» может трактоваться как «все, кого мы назовем коммунистическими экстремистами», включая категории гражданского населения, перечисленные Васкесом Карирозой. Этот факт хорошо известен в странах Латинской Америки, в равной степени как и то, что основными жертвами такой политики являются бедные и притесняемые слои населения, которые отваживаются поднимать свои готовы.

Применение положений Доктрины национальной безопасности распространилось на Латинскую Америку в 1980-х годах. Сальвадор стал главным получателем военной помощи США, в то время как государственный террор в этой стране принимал самые чудовищные формы. Когда Конгресс США заблокировал решение о предоставлении прямой военной помощи, апеллируя к правам человека местного населения, как было в случае с Гватемалой, после массированной кампании правительственных репрессий американские ставленники осуществили то, чего добивалась американская администрация.

Те, кто пострадал в результате этой политики, еще долго будут помнить о событиях прошедших лет, в то время как в богатых и влиятельных странах эти преступления, как правило, подвергались «ритуальному замалчиванию» как нежелательные факты. Этому есть множество подтверждений. Так, со страниц многих национальных газет американцев предупреждают об усиливающейся опасности со стороны «Аль-Каиды», поскольку любой американец становится из «надежно охраняемого… легко доступным объектом атаки»^{367}. Эта ситуация должна была бы моментально напомнить Вашингтону о том, как он давал указание подконтрольным силам в Никарагуа осуществить нападение «на уязвимые гражданские объекты» страны сразу же после того, как высокопоставленные международные органы власти приказали им прекратить террористическую деятельность.

Насколько нападение на «уязвимые гражданские объекты» является правильным шагом, имеет ли это отношение к терроризму или предстает как деятельность во имя благой цели, зависит от того, кто отдает приказ. Это уже привычная практика, и она не вызывает трудностей при осуществлении, на прописные истины морали никто не обращает внимания, а нежелательные факты скрываются от глаз общественности.

Один из авторов работ, вошедших в научный сборник Йельского университета, Чарльз Хил, отмечал, что теракт 11 сентября 2001 года ознаменовал начало второго этапа «войны с терроризмом». Первый ее этап был начат администрацией президента Р. Рейгана двадцать лет назад, — поистине редкая констатация реального положения вещей.

Хил триумфально заявляет, что на первом этапе «США одержали победу», однако монстр терроризма был всего лишь ранен, а не уничтожен полностью^{368}. Каким образом мы одержали победу, это уже не наше дело: пусть этим занимаются иезуитские священники-интеллектуалы в странах Центральной Америки, Институт изучения вопросов военного сотрудничества стран Западного полушария, комиссии по расследованию, серьезные исследователи, правозащитники и публицисты, а также все дожившие до наших дней жертвы этой войны.

Мы многое узнаем о текущей контртеррористической кампании, если сумеем подробно изучить перипетии первого этапа войны США с терроризмом и то, какое отображение они получали в официальной позиции американского руководства. Один из ведущих специалистов в данной области описывает 1980-е годы как десятилетие «государственного терроризма», «преобладающего государственного участия в террористической деятельности или в ее финансировании, в особенности через Ливию и Иран». По сути, США заняли «„активную“ позицию в отношении использования террористических методов».

Многие ученые занимались изучением способов, которые позволили США «одержать победу в войне с терроризмом». В основном они сводились к проведению специальных операций, неоднократно становившихся причиной осуждения США со стороны Международного суда и Совета Безопасности ООН (исключая те случаи, когда американское руководство пользовалось своим правом вето). Эти операции выступали в качестве модели при принятии американским руководством решения о «поддержке враждебного движения „Талибан“ в духе политики, проводимой ранее американцами в Никарагуа». Известный исследователь данной тематики Давид Рапопорт обнаружил исторические аналогии, которые позволяют судить о характере террористической деятельности Усамы бен Ладена. Так, в Южном Вьетнаме «эффективность террористической деятельности Вьетконга против американского Голиафа с его военной мощью и технической оснащенностью поколебала убежденность в том, что западная военная машина неуязвима»^{369}.

Действительно, трудно переоценить степень коварства террористов, которые осуществляют повсеместно свои злодеяния против США.

Следуя привычному стереотипу восприятия, в этих и подобных им исследованиях США предстают как случайная жертва, которой приходится держать круговую оборону от нападок извне. Со стороны вьетнамцев — в Южном Вьетнаме, никарагуанцев — в Никарагуа, ливийцев и иранцев — не важно, что они когда-то сами страдали от действий США, а также прочих антиамериканских сил всего мира. Если кого-либо не устраивает такая трактовка происходящих событий, то их можно запросто причислить к «антиамериканским силам» и впредь не считаться с их мнением.

Как ранее уже упоминалось, в течение 1960-х годов в Латинской Америке набирала силу волна государственного терроризма при активной поддержке США, а в 1980-х она захлестнула Центральную Америку, по мере того как «война с террором», объявленная Р. Рейганом, начала собирать свою первую кровавую жатву. Центральная Америка была выбрана полигоном для развернувшихся военных действий. Другим полигоном стал регион Ближнего Востока и Средиземноморья. Здесь также наблюдалось разительное отличие между реальными событиями и тем, как они официально представлялись. Самой страшной вспышкой насилия в этом регионе на протяжении 1980-х годов стало израильское вторжение в Ливан в 1982 году, которое, как и разрушительные военные операции на ливанской территории, проведенные по инициативе И. Рабина и Ш. Переса в 1993 и 1996 годах, едва ли выглядели как вынужденный шаг в целях самообороны. В этой связи поддержка данных израильских действий Р. Рейганом и Б. Клинтоном только упрочила имидж Вашингтона как главного центра государственного международного терроризма.

США принимали непосредственное участие во многих терактах в этом регионе, включая абсолютно беспрецедентные по степени своей жестокости акции 1985 года, когда терроризм, судя по публикациям, стал главной темой года. (А) Взрыв машины в непосредственной близости от мечети в Бейруте, в результате чего погибло 80 человек (в основном женщины и девочки) и 250 человек было ранено. Взрывное устройство было настроено, чтобы сработать в момент, когда люди будут выходить из мечети. Следы организации данного теракта вели к ЦРУ и британской разведке. (Б) Решение Шимона Переса о бомбардировке территории Туниса, в ходе которой погибло 75 человек, в основном палестинцы и тунисцы. США способствовали проведению бомбового удара, а Государственный секретарь США Джордж Шульц впоследствии будет подчеркивать правильность данного решения, в то время как Совет Безопасности ООН осудил его как «акт вооруженной агрессии» (при голосовании этого вопроса США воздержались). (В) Решение Шимона Переса о проведении операций «Железный кулак» для борьбы с так называемым «поселенческим терроризмом» на оккупированных территориях Ливана. Эти операции, по словам одного западного дипломата, хорошо осведомленного о положении дел в регионе, превзошли прежние по степени «четкости в организации репрессий и произвола израильских действий». Причем, как обычно бывает в таких ситуациях, точное количество жертв этих спецопераций осталось неизвестным.

Все эти силовые акции подпадают под категорию международного государственного терроризма, впрочем, их можно было бы квалифицировать как более тяжкие военные преступления. Эти оценки не учитывают многие другие силовые акции, к примеру, регулярные похищения и убийства людей в открытом море, которые осуществляли военно-морские силы на маршруте между Кипром и Ливаном. При этом многие люди были захвачены и содержались в израильских тюрьмах, и статус их не был определен в судебном порядке. Другие преступления не рассматривались как таковые, поскольку за ними стоял Вашингтон^{370}.

В журналистских и научных кругах, занимающихся изучением проблемы терроризма, 1985 год принято считать пиком подъема ближневосточного терроризма. Однако отнюдь не вышеприведенные события стали причиной для подобных выводов. Эти заключения были сформулированы в связи с осуществлением двух террористических актов, в каждом из которых погиб всего один человек, но в обоих случаях это был американский гражданин^{371}.

Данные теракты на сей раз были открыты для всеобщего обозрения официальной идеологической машиной. В результате самого страшного из них (октябрь 1985 года) в ходе захвата круизного лайнера «Акилле Лауро» палестинской террористической группой во главе с Абу Аббасом был жестоко убит один еврей американского происхождения по имени Леон Клингхофер. Корреспондент газеты «Нью-Йорк таймс» Джон Бернз писал, что это убийство, «казалось, продемонстрировало всем террористам некий образец того, с какой беспощадностью и жестокостью необходимо действовать». Бернз описывал Абу Аббаса как «утратившего человеческие качества монстра», для которого «вскоре настанет час расплаты, и он предстанет перед американским правосудием»^{372}.

Убийство Клингхофера остается наиболее ярким символом того, что зло арабского терроризма неискоренимо и является несомненным доказательством бесполезности любых переговоров с этим сбродом. Преступление очевидно, и вину террористов не могут смягчить их заявления о том, что захват лайнера является ответом на действия Израиля двумя неделями ранее в Тунисе при поддержке США, которые имели гораздо более тяжелые последствия. Однако бомбардировки Туниса не соответствуют критерию определения террористической деятельности, поскольку в данном случае срабатывает уловка о субъекте террористической акции. Никто об этом даже не вспомнил, когда Абу Аббас был пойман. Шимон Перес и Джордж Шульц еще больше подходили на роль «монстров», и их самих можно было бы с легкостью заставить «отвечать перед американским правосудием». Но это был бы абсолютно невообразимый сценарий.

Забвению были преданы некоторые другие недавние происшествия, которые очень во многом сходны с обстоятельствами убийства Клингхофера. Никакой реакции не последовало, когда после силовой операции, проведенной по инициативе А. Шарона в 2002 году, британские журналисты обнаружили «расплющенный каркас инвалидного кресла» на развалинах лагеря беженцев в Дженине. «Оно было полностью смято, превращено в лепешку, как в каком-нибудь мультфильме, — сообщалось в их репортажах, — среди груды обломков зданий виднелся сломанный белый флаг». Прикованный к инвалидному креслу палестинец Кемаль Загхейер «был застрелен в тот момент, когда пытался укрыться от начавшейся перестрелки на соседней улице. Вероятно, он был раздавлен танками, поскольку, когда он был найден [приятелем], у него не было ноги, обеих рук, а голова была разорвана на две части»^{373}. Это происшествие, если бы даже о нем было сообщено в американской прессе, оказалось бы списано со счетов как досадная оплошность, случившаяся в ходе справедливой операции возмездия. Очевидно, Кемаль Загхейер, как и Леон Клингхофер, не заслужили того, чтобы их имена вошли в современную историю терроризма. Убийство Загхейера осуществлялось не по приказу какого-то «монстра», а, наоборот, «поборника мира», который находился в теплых отношениях с «человеком большой интуиции» из Белого дома.

Основные характеристики динамики развития событий в регионе еще двадцать лег назад сформулировал Боаз Эврон, один из известнейших публицистов Израиля. После вспышки насилия со стороны Армии обороны Израиля, жертвами которой стали мирные жители палестинских поселений, что повергло в ужас все израильское общество, Эврон опубликовал статью, в которой с сарказмом описывал то, как следует вести себя с этой «кастой отверженных» израильского общества — «арабушим» на еврейском сленге. Израиль должен «держать их на коротком поводке», чтобы они не забывали, что «над их головой занесен кнут». Пока не слишком много людей подвергается жестким и открытым репрессиям, западные борцы за права человека «будут принимать происходящее как данность» и даже возмущаться, «а что, собственно, здесь такого ужасного?»^{374}.

Ревностные хранители журналистской этики в США давно пришли к такому выводу без помощи советов Б. Эврона. Наиболее известное аналитическое издание по вопросам СМИ, «Колумбийское журналистское обозрение», увенчало «лаврами» американские СМИ за освещение весной 2002 года (к этому моменту оккупация Израилем территорий западного берега реки Иордан и сектора Газа насчитывала тридцать пять лет) военных операций А. Шарона в Дженине, Наблусе, Рамалле, а также во многих других городах. По мнению «Колумбийского журналистского обозрения», эти лестные отзывы заслужили все те, кто в своих работах сделал попытку оценить действия инициаторов вооруженного конфликта с точки зрения самого главного вопроса: была ли бойня, учиненная против сотен невооруженных людей в лагере беженцев в Дженине, специально спланированной акцией^{375}? Если нет, то весь цивилизованный мир может «с чистой совестью принять эти события как данность».

Можно попытаться провести эксперимент. Предположим, что Сирия оккупировала бы территорию Израиля на протяжении тридцати пяти лет, используя средства и способы израильского оккупационного режима, и в дальнейшем только и делала бы, что наращивала интенсивность силового воздействия, как поступал А. Шарон в 2002 году. А именно: устраивая кровавые бани в еврейских городах, сравнивая с землей целые районы своими бульдозерами и танками, при этом население было бы лишено доступа к продовольствию, не обеспечено пресной водой, разрушались бы культурные центры, государственные учреждения, уничтожались бы археологические ценности. Вдобавок все это делалось бы таким образом, чтобы у этих «жидов» не оставалось бы и тени сомнения, что «над их головой занесен кнут», главное — не убивать их сотнями за один раз. Это не оставило бы вопросов относительно того, кто заслуживает «лавры и почет», а выступать с протестами против подобной политики осмелились бы только антиарабские националисты. В таком случае любые публикации свидетельств о растерзанных останках израильского калеки, которого переехал сирийский танк, остались бы незамеченными, не говоря уже о том, что сирийские власти не были бы подвергнуты суровому «американскому правосудию».

При описании «происшествия в Дженине» «Колумбийское журналистское обозрение» подвергло жесткой критике британскую прессу за «заявления о вине Израиля в этих трагических событиях как о доказанном факте», а также высмеяло инициативы ООН «о проведении специального расследования с привлечением команды международных наблюдателей, чья политическая пристрастность делала выводы их работы заведомо спорными». Несомненно, спорность их оценок должны были подтвердить независимые эксперты «Колумбийского обозрения». «Во всей этой неразберихе, — восклицали редакторы „Обозрения“, — как мы можем доверять кому-либо в мире?»

К счастью, не все было потеряно: «Стоит обратиться к независимым американским новостным изданиям с целью поиска достоверной информации», как вы обнаружите отсутствие любых слов, порочащих репутацию Израиля, и опровержение того, что в Дженине было осуществлено «намеренное, хладнокровное убийство сотен людей». Это на самом деле созвучно выводам, к которым пришла «скомпрометировавшая» себя британская пресса (как и издания других стран), которая, однако, не придерживалась линии на проведение положительной пропаганды действий США и Израиля в данной ситуации настолько четко, как того требовало «Колумбийское журналистское обозрение». Она стремилась взглянуть на события, связанные с израильской военной операцией, под разными углами зрения.

«Независимые американские новостные издания» не заслужили такой оскорбительной похвалы со стороны главного журналистского издания США. Внимательный читатель в общем потоке информации мог встретить описания произошедших на Ближнем Востоке преступлений, хотя, конечно же, не в таких шокирующих подробностях, как в израильской или европейской прессе. Безусловно, что уже давно стало привычным, все американские СМИ аккуратно обходили обсуждение темы причастности собственного правительства к совершенным преступлениям.

Часто можно заметить, что террористические действия оказываются неприкрытыми и даже поощряются, когда вовлеченными в международную государственную террористическую деятельность оказываются те, «кому это позволено». Показательным примером является Турция, которая, как уже отмечалось, сменила Сальвадор в качестве основного получателя военной и технической помощи США. В Турции «государственный террор» применялся крупномасштабно и находил полное понимание и поддержку США на протяжении всего периода правления президента Б. Клинтона^{376}. Я заимствую термин «государственный террор» у турецкого уполномоченного по правам человека, когда он использовал его при определении характера массированных репрессий Турции против курдского населения в 1994 году. Также данный термин использовал турецкий социолог Исмаил Бешикчи, который на протяжении пятнадцати лет занимался изучением турецких репрессий против курдов и которого уже повторно посадили в тюрьму после опубликования его книги «Государственный террор на Ближнем Востоке».

В Турции правительство достаточно успешно скрывало от посторонних глаз нежелательные для себя факты, но кое-что все же не прошло незамеченным. В ежегодном отчете Государственного департамента США за 2000 год, посвященном «оценке вклада США в борьбу с терроризмом», отдельно отмечались «успешные действия» Турции в борьбе с террором наряду с такими странами, как Алжир, Испания, — достойными соратниками на этом нелегком поприще. Эти хвалебные оценки никак не были прокомментированы специалистом по вопросам терроризма газеты «Нью-Йорк таймс». На страницах ведущего американского журнала, посвященного международным отношениям, посол США Роберт Пирсон заявил, что у Соединенных Штатов, «возможно, не было лучшего союзника и друга, чем Турция», в ее стремлении повсеместно «искоренять терроризм». Это наглядно продемонстрировали «слаженные действия [турецких] вооруженных сил», проявившие себя в «антитеррористической операции» на юго-востоке страны в местах проживания курдов^{377}. Как уже отмечалось, сознательное стремление США замалчивать различные факты проявления турецкого государственного террора ослабло лишь в тот момент, когда в начале 2003 года в Турции произошли демократические волнения. При всем этом мало кому известно, что участие США в преступлениях турецких властей было решающим^{378}.

Суть приведенных здесь рассуждений и наглядных примеров из всего огромного спектра проявлений террористической деятельности сводится к одному простому предложению о том, как снизить угрозу нападений: прекратить быть пособником террористов. Это станет главным вкладом в успешное завершение так называемой «войны с террором». Тем не менее, это не имеет отношения к категории террористической деятельности, существование которой допускается в рамках официальной доктринерской системы: в этой связи всегда крайне важно учитывать, когда «их» нападения совершаются против «нас» и наших союзников. Давайте на некоторое время переключим свое внимание от этого несомненно значимого вопроса и рассмотрим не менее важную предметную область, в которой очевидные истины предстают в интересном свете.

Развитие теории справедливой войны получило новый импульс в контексте «новой эпохи гуманитарных интервенций» и развития международного терроризма. Приведем один ключевой в этом отношении аргумент: бомбардировки Афганистана, по общему мнению западных экспертов и наблюдателей, являются применением концепции справедливой войны в действии. Уважаемый философ и исследователь вопросов морали Джин Бетке Элштайн довольно точно обобщает различные мнения, когда пишет, что «практически каждый, за исключением абсолютных пацифистов и тех, кто полагает, что нам следует позволить убить себя и остаться неотомщенными, поскольку в мире слишком многие люди „ненавидят“ нас, согласен» с тем, что бомбардировки Афганистана были оправданной мерой^{379}. Приведу всего лишь один пример: журналист газеты «Нью-Йорк таймс» Билл Келлер, теперь ставший главным редактором, отмечает, что в период, когда «США направили своих солдат в Афганистан в рамках операции по „смене режима“» в стране, «в качестве оппозиционеров рассматривались все, кто сознательно выступали против применения вооруженной силы». Также к числу оппозиционеров причислялись либо умеренные противники американского решения, либо «изоляционисты, ортодоксальные левые и придурки, о которых Кристофер Хиченс писал, что они, обнаружив гадюку в кровати своего ребенка, в первую очередь начнут звонить в организацию „Люди против жестокого обращения с животными“»^{380}.

Это эмпирические утверждения, и, несмотря на то что они почти единодушно провозглашаются, необходимо удостовериться в их истинности. Давайте предположим, что «смена режима» была «главной предпосылкой» начала войны в Афганистане, и будем отрицать, что данный тезис всплыл уже в ходе проведения военной операции. Был ли среди тех, кто выступал против начала бомбардировок, кто-то помимо пацифистов до мозга костей и просто сумасшедших?

Оказывается, что были, и эта категория представляет особый интерес для нашего исследования. Во-первых, к ней, с момента объявлений о начале бомбардировок, относилась подавляющая часть Населения большинства стран мира. Об этом свидетельствуют результаты социологического опроса, проведенного компанией «Гэллап» в конце сентября 2001 года. Главным задаваемым вопросом был следующий: «Сразу же после того, как установлена личность террористов, должны ли власти США начинать проведение военной операции в стране или странах, где расположены базы террористов, или США должны добиваться экстрадиции подозреваемых в террористической деятельности с тем, чтобы они предстали перед судом?» Насколько реалистично осуществление таких дипломатических мер, стоит спросить сторонников наиболее непримиримой позиции по обе стороны конфликта. Вашингтон категорически отказался предпринимать любые попытки для проведения переговоров по экстрадиции боевиков «Талибана» и в то же время отказался предоставить доказательства выдвинутых против них обвинений.

Все мировое сообщество отдавало полное предпочтение дипломатическим и правовым средствам перед открытыми военными действиями. В Европе поддержка военных действий составляла от восьми процентов в Греции до двадцати девяти процентов во Франции. Наименьшее количество сторонников силовых мер было в Латинской Америке, которая в наибольшей мере, по сравнению с другими регионами, испытала на себе всю тяжесть американских интервенций: здесь поддержка варьировалась от 2 процентов в Мексике до и процентов в Колумбии и Венесуэле. Единственным исключением стала Панама, где 80 процентов населения выступали за мирное урегулирование афганского вопроса, а 16 процентов высказались в пользу проведения силовой акции. Поддержка нанесения ударов по гражданским целям была и вовсе минимальной. Только две страны в мире высказались в поддержку применения военной силы — Индия и Израиль (у которых на это были свои мотивы), прочие страны в большинстве были против войны. Как сообщалось в прессе, в этот момент в отношении американской политики наблюдались резко отрицательные выступления, политики, которая предполагала бомбардировки гражданских объектов в Афганистане, а впоследствии привела к тому, что целые городские агломерации превратились в «города-призраки».

О результатах опроса «Гэллап» не было сообщено в США, в других странах, кроме стран Латинской Америки^{381}.

Отметьте, что это был достаточно ограниченный круг тех, кто поддерживал бомбардировки Афганистана и основывал свое мнение на том, что личность виновных в совершении терактов 11 сентября установлена. Но это было не так, о чем американские власти и сообщили через восемь месяцев после бомбардировок, сильно не афишируя эту информацию. В июне 2002 года директор ФБР Роберт Мюллер давал показания специальной комиссии Сената. Пресса назвала эти заявления «самым подробным его комментарием в отношении причин и обстоятельств совершения терактов» 11 сентября 2001 года^{382}. Мюллер заявил сенаторам о том, что «следователи по делу полагают, что за совершением терактов 11 сентября во Всемирном торговом центре и в Пентагоне стоит террористическая организация „Аль-Каида“, чьи лидеры располагаются в Афганистане», хотя следы организации и финансирования ее деятельности ведут в Германию и Объединенные Арабские Эмираты. «Мы считаем, что штаб-квартира „Аль-Каиды“ и ее руководство находятся в Афганистане», — заявил Мюллер. Если косвенная причастность Афганистана только предполагалась в июне 2002 года, об этом, очевидно, ничего не могло быть известно за восемь месяцев до того, когда президент Буш отдавал приказы о начале бомбардировок Афганистана.

В таком случае, согласно заявлениям представителей ФБР, получается, что бомбардировки были осуществлены незаконно, а решение об их начале было основано на одних только доводах и предположениях. Отсюда также вытекает, что действия США не были подкреплены никакой, хоть самой минимальной, международной поддержкой, поскольку даже незначительные одобрительные высказывания, отраженные в проведенных в тот период социологических опросах, были основаны на доводах, об ошибочности которых Вашингтон и Лондон доподлинно знали с самого начала.

Возможно, бывший директор отделения организации «Хьюман райтс уоч» в Африке, теперь ставший профессором права в Университете Эмори, выразил общее международное мнение, когда он выступил в Международном Совете по правам человека в Женеве в январе 2002 года. Он заявил следующее: «Я не в состоянии обнаружить какое-либо различие с точки зрения морали, политики и права между джихадом США против тех, кого они считают своими врагами и джихадом исламистских групп против тех, кого они считают своими врагами»^{383}.

А как же быть с мнением самих афганцев? В этом отношении мы располагаем достаточно скудной, но все же достоверной информацией. В конце октября 2001 года, после трех недель интенсивных бомбардировок, примерно тысяча афганских лидеров собралась в Пешаваре, некоторые вернулись из-за границы, где они находились в изгнании, другие все это время были непосредственно в Афганистане. Всех их объединяло одно — желание свергнуть режим «Талибана». Как сообщалось в прессе, это «было редким проявлением единства старейшин афганских племен, исламских теологов, политиков самых разных убеждений и бывших командиров боевиков». По многим вопросам их взгляды расходились, но они в один голос «призывали США прекратить воздушные налеты» и обращались к международному сообществу с требованием положить конец «бомбардировкам невинных людей». Они потребовали пересмотреть подходы США к свержению режима «Талибана» и выразили уверенность, что данная проблема может быть разрешена без дальнейшего кровопролития и разрушений.

Примерно подобное мнение выражал лидер афганской оппозиции Абдул Хак, с которым считались и политики в Вашингтоне, и афганский президент Хамид Карзай. Незадолго до того, как Хак появился в Афганистане без соответствующего одобрения США, где был схвачен и убит, он выступал с резкой критикой тогда еще только начинавшихся бомбардировок Афганистана и осуждал американское руководство за то, что оно отказалось поддержать предложенный им и рядом других деятелей план «по осуществлению раскола организации „Талибана“». Он заявил, что бомбардировки «окончательно подорвали предпринимаемые в том направлении усилия»: США «стремятся показать всю свою мощь, одержать победу и навести ужас на весь мир. Им безразличны страдания афганского народа и то, какой ценой будет добыта их победа». Известная афганская женская организация «Революционная ассоциация женщин Афганистана», которая получила запоздалое международное признание и фактически стала главным выразителем интересов и чаяний женской части афганского общества, также самым резким образом осудила американские бомбардировки^{384}.

Среди тех, кто крайне отрицательно отнесся к началу бомбардировок, были крупные гуманитарные и медицинские организации, всерьез обеспокоенные тем, как это может отразиться на жизни афганцев. Представители этих организаций разделяли мнение многих ученых и экспертов, которые полагали, что бомбардировки чреваты «серьезными угрозами» голода для миллионов людей^{385}.

Иными словами, безрассудные крайности были вполне реальны.

Давайте рассмотрим основополагающий принцип теории справедливой войны — универсальность. Тем, кто не может принять этот принцип, не стоит вообще начинать рассуждения о том, что правильно, а что нет, и говорить о справедливой войне в целом.

С точки зрения данного принципа у нас может возникнуть масса интересных вопросов, к примеру: имели ли Куба и Никарагуа право нанести бомбовый удар по Вашингтону, Нью-Йорку и Майами в качестве самозащиты от агрессии США? Особенно, если агрессор действует открыто и полностью безнаказанно, несмотря на активное противодействие международных правительственных органов, и такая ситуация выглядит куда более очевидной, чем то, что творилось в Афганистане? Если не имели, то почему? Безусловно, чтобы обосновать такое утверждение, нельзя ссылаться на масштаб творимых агрессором преступлений; история международных отношений показывает, что это невозможно.

Пока мы не найдем ответов на эти вопросы, нельзя всерьез воспринимать заявления о справедливой войне. Я не знаю ни одного примера, когда вопросы подобного рода хотя бы просто были подняты. Из этого вытекают определенные выводы, которые могут показаться нелицеприятными, но все же они заслуживают внимания и могут быть полезными с точки зрения самоанализа. Эти выводы также рождают серьезные опасения по поводу далеко идущих последствий непринятия принципа универсальности, что является причиной множества современных проблем.

Несмотря на то что все эти важнейшие вопросы остаются без ответа и вообще мало кого интересуют, периодически появляются высказывания, имеющие непосредственное отношение к указанной нами проблеме. Это способствует пониманию преобладающей нравственной и интеллектуальной культуры. Один корреспондент газеты «Нью-Йорк таймс» в Латинской Америке недавно написал, что латиноамериканские интеллектуалы «сознательно выступают с одобрением того, что к антиамерикански настроенным лидерам их стран не применимы те моральные стандарты, которые используются в отношении лидеров, мыслящих иначе». В качестве подтверждения своих слов он привел заявления латиноамериканских экспертов и интеллектуалов, в которых содержались предупреждения о готовящемся США вторжении на Кубу после окончания операции в Ираке. Он полагает, что «психологическое объяснение» этой позиции может быть связано с их неспособностью принять «универсальные принципы морали»^{386}. Однако, как представляется, никаких психологических объяснений не требуется, раз уж он сам и его американские коллеги «сознательно выступают с одобрением безразличия своих лидеров к тому, какие моральные стандарты и принципы» используют США в отношении других стран. В частности, мы говорим о тех принципах, когда для всякого, кто дерзнет совершить силовую акцию, сопоставимую с теми, которые они сами осуществляли против Кубы и Никарагуа, предусматривается самое жестокое наказание.

Рассмотрим теперь аргументы, приведенные Джин Бетке Элштайн в связи с событиями в Афганистане, — аргументы, которые укладываются в рамки ее философии. Она сформулировала четыре критерия определения справедливой войны. Во-первых, применение силы оправдано, когда это позволяет «защитить мирных, ни в чем не виновных людей от причинения им определенного вреда». Здесь она приводит пример страны, которая «располагает достоверной информацией о готовящейся агрессии и времени ее осуществления», а жертва этой агрессии не в состоянии защитить себя сама. Во-вторых, справедливые военные действия «должны быть санкционированы законно избранной властью или же о них должны открыто заявить легитимные органы власти». В-третьих, «в основе справедливой войны всегда лежит благая цель и благие намерения». В-четвертых, «справедливая война является крайней мерой, которую следует использовать только в тех случаях, когда все возможные способы и попытки отстоять объект или ценности, требующие защиты, исчерпаны».

Первое из приведенных условий не может быть применено к ситуации в Афганистане. Второе и третье условия абсурдны: открытые заявления агрессора о начале военных действий не являются сколько-нибудь веским основанием для начала пусть и справедливой, но войны. Худшие из преступников действовали, прикрываясь «благими намерениями», и всегда находились те, кто выступал в поддержку этих заявлений. Четвертое условие также, очевидно, неприменимо в Афганистане. Таким образом, вся предложенная Элштайн модель не выдерживает никакой критики согласно ее же собственным критериям.

Не будем сильно заострять наше внимание на этом моменте и обращать внимание на то, что кто-то может предположить правильность модели Элштайн и отстаивать ее применимость для анализа ситуации в Афганистане, скорее, ее модель более применима для объяснения характера государственного международного терроризма, поддержанного руководством США, тем, кто стал его жертвой. В соответствии с ее логикой жертвам терроризма США также можно предоставить право дать вооруженный отпор агрессору, коль скоро это продиктовано «благими намерениями». Однако сделать так, чтобы данная ситуация не оказалась доведенной до абсурда, потребует от нас следование принципу универсальности, о котором Джин Бетке Элштайн ничего не говорит в ее историческом и философском исследовании; впрочем, эта манера кажется для нас уже привычной.

Обратим внимание на другие немаловажные факты. Официальной причиной начала военной операции в Афганистане была необходимость заставить «Талибан» выдать США подозреваемых в совершении терактов 11 сентября 2001 года; однако США отказались предоставить какие-либо доказательства их вины. К моменту, когда отказ «Талибана» выполнить требования США (это вызвало крайнее негодование) стал главной темой для муссирования в СМИ, правительство Гаити выступило с довольно примечательной инициативой. Гаити повторно обратилась с официальным запросом к США об экстрадиции Эмманюэля Констана, руководителя вооруженных групп, на которые возлагалась основная ответственность за гибель тысяч гаитянцев на протяжении 1990-х годов, когда в стране правил режим военной хунты при непосредственной поддержке администрации сначала Дж. Буша, затем Б. Клинтона. В ответ на запрос было отправлено формальное письмо. Констана осудили в Гаити заочно; в тот период было расхожим мнением, что если он начнет давать показания, то могут всплыть нежелательные для Вашингтона факты причастности США к совершению преступлений в этой стране^{387}. Имела ли в таком случае гаитянская сторона право ответить США совершением теракта на их территории? Или же попытаться похитить и убить Констана в Нью-Йорке, где он проживает, а заодно и очевидцев этой операции, как это обычно делают израильские спецслужбы? Почему же в таком случае даже не возникает подобных вопросов ни в этом, ни во многих других случаях, когда различные террористы, у которых руки по локоть в крови, находят безопасное прибежище на территории США? Если эти вопросы кажутся слишком абсурдными, чтобы их обсуждать (с точки зрения морали), как возможно достигнуть единого мнения по поводу обоснованности использования вооруженной силы руководством собственной страны?

Что касается теракта 11 сентября, то здесь есть те, кто полагает, что действия террористов являются проявлением «абсолютного зла». По этой причине они заслуживают «отпора пропорциональной силы»: беспощадного военного натиска в соответствии с доктриной Дж. Буша о том, что, «если вы укрываете террористов, вы сами террорист; если вы помогаете террористам и поощряете их, вы сами являетесь террористом и заслуживаете соответствующего отношения»^{388}.

Вряд ли кто-либо согласится с мнением о том, что крупномасштабные бомбардировки являются легитимным ответом на теракты. Ни один здравомыслящий человек не согласится с тем, что нанесение бомбового удара по Вашингтону является оправданным и «соразмерным» ответным действием на совершенные США теракты в рамках принципа «отпора пропорциональной силы». Если найдутся доводы в пользу того, что эта «ответная мера» неприемлема, то эти доводы сначала необходимо озвучить и обосновать, а это, как я ранее показал, будет довольно трудно.

Давайте изучим официальные правовые доводы, которые были предложены США и Великобританией в связи с началом бомбардировок Афганистана. Кристофер Гринвуд, говоря о судебном решении Международного суда ООН по делу Никарагуа, полагает, что США обладают правом «самозащиты» против «тех, кто стал причиной человеческих жертв и разрушений, а также создал угрозу человеческой жизни». Положение законодательства, на которое он ссылается, имеет в большей степени отношение к вооруженным действиям США против Никарагуа, нежели к действиям «Талибана» или «Аль-Каиды». Если указанную норму закона применить для оправдания осуществляемых США бомбардировок и наземных военных действий в Афганистане, то Никарагуа обладает полным правом осуществить полномасштабную военную операцию возмездия против США. Другой известный профессор международного права, Томас Фрэнк, считает операцию США и Великобритании обоснованной, так как «любое государство несет ответственность за использование своей территории для нанесения вреда другому государству третьей стороной». Этот принцип вполне применим к США в случае с Никарагуа, Кубой и многими другими странами^{389}.

Нет необходимости говорить о том, что ни в одном из этих случаев апелляции к использованию своего права на «самозащиту» от продолжительных действий, ведущих к «человеческим жертвам и разрушениям», не будут признаны обоснованными: в данном случае мы говорим о конкретных действиях агрессора, а не об угрозе действий.

То же самое и в отношении к сложным вопросам о соразмерности и адекватности реакции на террористические действия. Военный историк Майкл Хоуард предлагает «проводить полицейские мероприятия под эгидой ООН… по выявлению и ликвидации преступных организаций, членов которых необходимо арестовывать и передавать в руки международных судов, которые в установленном порядке смогут доказать их вину, если таковая имеется, и подвергнуть их достойному наказанию за совершенные преступления». Кажется маловероятным, чтобы эта здравая идея была применена к действиям США и Великобритании^{390}.

Два ученых из Оксфордского университета предложили использовать принцип «пропорциональности»: «Степень ответной реакции должна определяться тем, насколько негативное воздействие агрессия произвела на ценности, существующие в подвергшемся атаке обществе». В случае с терактами 11 сентября был подорван принцип «свободы самосовершенствования в плюралистическом обществе посредством рыночной экономики». Эта основополагающая американская и западная ценность была подвергнута вероломной атаке 11 сентября 2001 года «агрессорами… с кардинально отличными от западной картины мира взглядами и убеждениями». Поскольку «Афганистан встал на сторону агрессора» и отказался выдать США подозреваемых в преступлении, «США и их союзники, в соответствии с принципом „степени негативного воздействия“, могут на вполне законных основаниях и с чистой совестью применять вооруженную силу против правительства „Талибана“»^{391}.

Если моральные устои западного общества вмещают в себя принцип универсальности, то, таким образом, Куба и Никарагуа (а на самом деле гораздо большее число стран) должны быть наделены правом «законно и обоснованно прибегать к использованию» значительно более агрессивных мер против США, чем они применяют в данный момент. Бесспорно, террористические атаки и другие незаконные действия США против Кубы и Никарагуа «произвели негативное воздействие на ценности» этих стран, и в гораздо более значительной степени, чем при совершении терактов 11 сентября против самих США, а также осуществлялись они целенаправленно. Более того, поскольку Великобритания «встала на сторону агрессора», Оксфордский университет также должен быть подвергнут серии терактов, по крайней мере со стороны Никарагуа.

Возникает уместный вопрос: почему никто не задумывается об этих вопросах (глубоко и должным образом) и какое все это имеет следствие для интеллектуальной культуры элит?

Рассмотрение вопросов, связанных с принципом универсальности, выходит далеко за рамки приведенных здесь конкретных примеров, включая даже такие малозначительные (по меркам США и Великобритании) выходки, как нанесение по приказу Б. Клинтона в 1998 году ракетного удара по фармацевтическому заводу в Судане в местечке Аль-Шифа, что привело к «нескольким сотням тысяч» погибших, согласно единственному достоверному источнику. Эти оценки включают результаты подсчетов правозащитной организации «Хьюман райтс уоч» и более поздних докладов известных специалистов^{392}. Преступление, которое хотя бы в самой малой степени походило на это, в случае если бы объекты атаки находились на территории США или Израиля или другой недопустимой цели атаки, вызвало бы гнев и ответные действия, разрушительную силу которых даже трудно представить. К тому же в дальнейшем эта акция возмездия стала бы образцом проведения справедливой войны. Принцип пропорциональности предполагает, что у Судана были все основания осуществить полномасштабную военную операцию в ответ, учитывая, что ракетный удар «имел колоссальные разрушительные последствия для экономики и общества» Судана^{393}. Так что данная агрессия была куда более значительной, чем теракты 11 сентября для США, которые имели меньшие негативные последствия в масштабах всей страны.

В центре внимания всех скудных материалов, опубликованных в связи с инцидентом в Судане, был вопрос о том, что, предположительно, взорванный там завод был предназначен для производства химического оружия. Так это или нет, не имеет никакого отношения к совершенному преступлению; особенно к тому, «в какой степени данные агрессивные действия имели негативное влияние на ключевые ценности страны, которая подверглась нападению». Многие отмечают, что последовавшая вслед за взрывом гибель местного населения была случайностью и, таким образом, те, кто совершил нападение и не учел последствий готовящихся атак, не несут никакой ответственности. Данный аргумент также свидетельствует о симптоматичном отрицании принципа универсальности. Мы редко используем данный принцип с оглядкой на другие страны: в основе многих силовых акций, которые мы (справедливо) осуждаем, лежат чистая случайность и отсутствие конкретного умысла, однако это мало кого волнует в ситуации, когда правонарушителем является кто-то другой, а не мы сами. Впрочем, отсюда непосредственно вытекает другой более суровый и в то же время абсолютно очевидный вывод. Утверждение о том, что действия не носят ничего противоправного, справедливо только в том случае, если допустить, что судьба жертвы совершенно безразлична агрессору. Мы не можем быть полностью уверены в том, что последствия бомбардировок в Судане были полностью и заранее известны разработчикам операции в Генштабе США. ЦРУ, как «Хьюман райтс уоч» и многие другие, знало, что это единственный источник фармацевтических и ветеринарных медикаментов в стране, и предполагало, какими могут быть потенциальные последствия в случае его разрушения. Эти выводы можно было сделать до начала атак, и, безусловно, они очевидны теперь для всех, кого хоть в незначительной мере может заинтересовать судьба несчастных африканцев, ставших жертвами большой политики США. Эти действия Соединенных Штатов можно простить только, если, следуя гегельянским рассуждениям, считать африканцев «вещью в себе» и, следовательно, их жизнь не имеет «никакого смысла». Изучая преобладающие взгляды и тенденции мировой политики, пусть каждый посторонний наблюдатель, не связанный никакими отношениями подчинения с западными странами, составляет свое впечатление о «моральных устоях западного общества».

Давайте теперь определимся с пониманием термина «террор» — пусть не исчерпывающего, но соответствующего официальной и общепринятой идеологии.

В ближайшем будущем в рамках вновь объявленной «войны с террором» произойдет еще ни один военный конфликт. Президент США заявил следующее: «Неизвестно, как долго потребуется воевать, чтобы обеспечить свободу и безопасность нашей страны»^{394}. Это довольно верное замечание. Америку окружает масса опасностей даже на собственной территории, что хорошо продемонстрировал инцидент с заражением сибирской язвой, обстоятельства которого до сих пор остаются не раскрытыми специальной следственной группой.

«Война с террором», как считается, будет продолжаться на протяжении неопределенного периода времени еще и в связи с событиями 11 сентября 2001 года. Эти теракты не стали полной неожиданностью, что ставит под сомнение распространенное убеждение о том, что они ознаменовали резкий переход на качественно иной этап исторического развития. Даже обыкновенные читатели газет, не говоря уже о высокопоставленных стратегах из правительства, за несколько лет до этих ужасных терактов могли предположить, что что-либо подобное может случиться в скором времени. Кроме того, в 1993 году практически могло произойти то же самое. Террористические группы, которые подозреваются в совершении терактов 11 сентября, были в шаге от осуществления взрыва в здании Всемирного торгового центра, что могло привести к гибели десятков тысяч людей. Тогда же стало известно, что они планировали проведение более дерзкой операции, но их коварный план был вовремя сорван. Несмотря на то что их чудовищные замыслы все же получили воплощение 11 сентября, система оценки потенциальных опасностей осталась прежней.

Возможности противодействия террористическим акциям на территории США обсуждались в обществе задолго до 11 сентября. Начиная с 1981 года, когда группа боевиков, которые впоследствии основали ядро «Аль-Каиды», совершила убийство президента Египта Анвара Садата, истинная природа радикальных исламистских террористических организаций не вызывала уже никаких сомнений. Или когда несколько лет спустя террористические группы, которые еще в Бейруте имели тайные подходы и взаимодействовали с американскими спецслужбами, в ходе различных операций совершили убийства большого числа военнослужащих и гражданских лиц. Более того, логика действий террористов, участвовавших в этих и ряде других террористических акций, была вполне понятна. По крайней мере, для американских разведывательных служб. Они оказывали помощь при рекрутировании, обучении и вооружении данных групп с 1980-х годов вплоть до совершения ими терактов в США. Расследование правительством Голландии обстоятельств массовых убийств в сербской Сребренице показало, что в то время, как радикальные исламисты пытались взорвать здание Всемирного торгового центра, другие террористические группы по каналам ЦРУ были переброшены США из Афганистана в Боснию вместе с боевиками проиранской «Хизболлы» и большим количеством вооружения. Они были направлены сюда для ведения военных действий на Балканах на стороне США, пока Израиль (вместе с Украиной и Грецией) осуществлял поставки оружия сербам (вероятно, американского оружия)^{395}.

Теракты 11 сентября 2001 года отныне будут служить суровым напоминанием о том, что было известно на протяжении длительного времени: богатые и влиятельные государства более не обладают монопольным правом на использование вооруженной силы. Этот принцип оставался незыблемым в ходе длительного исторического периода. Учитывая современный уровень технологического развития, впереди нас ожидают кошмарные перспективы. Несмотря на то что терроризм представляет большую угрозу и по праву считается символом «возврата к варварству», неудивительно, что мнения и взгляды на его природу крайне различны по обе стороны баррикад. Причем сильные державы, которые безнаказанно творят самые страшные преступления, невзирая на собственное малодушие и моральную неполноценность, в большинстве случаев демонстрируемые ими, не желают вникать в данные различия и в связи с этим подвергают себя значительным рискам.

Существуют серьезные факторы глобальной политики, способные значительно усугубить опасность терроризма. Некоторые из этих факторов рассмотрены в прогнозах американского Национального разведывательного совета (НРС)^{396}. Эксперты НРС полагают, что глобализация, в том виде, в каком мы наблюдаем ее сейчас, будет набирать обороты в обозримом будущем: «Мировое социально-экономическое развитие не будет развиваться плавно и равномерно, а будет характеризоваться финансовыми потрясениями и увеличивающимся экономическим неравенством». Грядущие финансовые потрясения вряд ли означают снижение темпов экономического роста, а рамки неолиберального подхода к трактовкам феномена глобализации, очевидно, будут значительно расширены в интересах тех, кто соблюдает правила и враждует исключительно с бедными членами международного сообщества. НРС также предположил, что если такая форма глобализации продолжится, то США столкнутся с рядом проблем: «увеличение стагнации экономики, политическая нестабильность, социальная и культурная разобщенность, — что [послужит] стимулом этнического, идеологического и религиозного экстремизма и будет сопровождаться интенсивными проявлениями агрессии». «Неудивительно», полагает Кеннет Уолц, что слабые и отверженные члены мирового сообщества «совершают нападки на США, ведь эта страна стала символом и главным виновником всех их бед»^{397}. Подобные утверждения выдвигают и представители военного командования — к этому мы еще вернемся.

Всем, кто намерен обуздать угрозу терроризма, необходимо уделить пристальное внимание вышеуказанным факторам, а также обратить внимание на отдельные действия политиков и особенности текущей мировой политической ситуации, которые обостряют воздействие данных факторов. Необходимо проводить четкий водораздел между террористическими организациями и теми культурными пластами общества, в которых террористы могут искать поддержку и опору. Эта социальная среда объединяет бедные и угнетенные слои населения, которые зачастую не имеют отношения к нападениям и также страдают от рук террористов, как и более обеспеченные слои и представители светской власти. Последние с горечью отзываются об американской политике и втайне симпатизируют Бен Ладену (тем не менее, боясь и ненавидя его) как «совести всего ислама». Он, по крайней мере, хоть как-то реагирует на политику иностранного агрессора, пусть и используя ужасающие всех методы^{398}.

Где проходит этот водораздел, совершенно ясно. Среди тех, кто осознает острую необходимость сдерживания террористических угроз, существует полное понимание того, что, «пока не устранены социальные, политические и экономические причины возникновения таких организаций, как „Аль-Каида“, США и их союзники будут оставаться мишенью исламистского терроризма». Следовательно, «США в целях самообороны следует наращивать усилия для борьбы с патологическими формами ненависти и злобы в мире, пока ситуация не приняла поистине угрожающие обороты», а также стремиться «исключить… причины увеличения насилия и терроризма». «Наиболее действенным средством ослабления „Аль-Каиды“ является лишение ее возможности пополнять свои ряды. То есть отлучить от нее тех, кто поддерживает ее или потенциально может начать поддерживать». Пол Вульфовиц добавил бы к этому, что чрезвычайно важно прекратить проводить политику, которая способствует «рекрутированию новобранцев в ряды „Аль-Каиды“»^{399}.

Особенно трудно урезонить тех, кто, как пишет редакция газеты «Файнэншиал таймс», «убежден, что „столкновение цивилизаций“ Востока и Запада приведет к утверждению ислама в качестве новой мировой силы». Для того чтобы «сломить натиск исламской силы… террористические группы необходимо лишить доступа к их все более увеличивающейся „пастве“». Журналисты «Файнэншиал таймс» добавили: «Давайте скажем иначе, „Аль-Каиду“ можно уничтожить только силой, а ее разветвленная сеть поддержки должна разрушаться только посредством политики, которую арабский и исламский мир считает правильной и справедливой». Даже ликвидация «Аль-Каиды» как таковой ничего не даст, если «останутся факторы, способствующие появлению и популяризации таких организаций, а именно — политическое насилие и экономическая маргинализация целых слоев общества». Соответственно, продолжающаяся поддержка Вашингтоном «грязных режимов» способна лишь «укреплять мнение, пропагандируемое „Аль-Каидой“, о том, что США потворствуют угнетению мусульман и оказывают активную поддержку репрессивным режимам»^{400}. Речь идет не только о Палестине и Ираке, но также о «целом поколении арабов, которые превратились из сторонников США, разделяющих основополагающие американские ценности, в одних из самых непримиримых критиков политики США, [включая] влиятельных бизнесменов, обладающих богатыми связями на Западе, интеллектуалов и либеральных деятелей, получивших американское образование»^{401}.

Сеть террористических организаций может быть достаточно сильно ослаблена. Так, деятельность «Аль-Каиды» в значительной мере оказалась скованной после событий 11 сентября, что было обеспечено благодаря слаженным операциям полиции, вроде тех, о которых говорил Майкл Хауард. Особенно это было заметно в Германии, Пакистане и Индонезии. Однако к потенциальным сторонникам террористических групп, «пастве», для которой они ведут свои проповеди, следует искать совершенно другие подходы. Необходимо аккумулировать недовольство, и если оно имеет под собой реальные причины, то направлять его в нужное русло, невзирая на сопутствующие риски. «Деликатные социальные и политические проблемы нельзя устранять с помощью бомб или ракетных ударов». По мнению некоторых политологов, «своими бомбардировками и ракетными ударами США только усугубляют и без того трудное положение. Насилие подобно вирусу: если пытаться действовать против него силовыми методами, оно только разрастается»^{402}.

Журналисты из газеты «Файнэншиал таймс» были правы в том, что вспышка агрессии в Джидде в Саудовской Аравии, которая послужила отправной точкой их рассуждений, не была «неожиданностью». И более того, «на протяжении длительного периода времени было очевидно», что «террористические группы, организованные Усамой бен Ладеном, воспользуются началом войны в Ираке. Они возобновят атаки на западные страны, вторгшиеся в священные для мусульман места, и начнут с новой силой вести пропаганду в поддержку джихада».

Разведслужбы многих стран и различные специалисты в один голос говорили о том, что вторжение в Ирак подстегнет волну террористических атак. Как следствие, «общеизвестно, что вскоре после того, как американские вооруженные силы вторглись в Ирак, официальные представители США заявили о резкой активизации деятельности [„Аль-Каиды“] по привлечению новых членов в свои ряды», а также «о стремительном увеличении волны радикального фундаментализма во всем мире». В докладе ООН в тот период отмечалось, что «Аль-Каида» все интенсивнее ведет подбор новобранцев в тридцати-сорока странах, по мере того как США «начали подготовку к вторжению в Ирак»^{403}. В сводках европейских разведслужб было высказано предупреждение о том, что вторжение в Ирак, «вполне возможно, приведет к тяжелейшим последствиям, с точки зрения опасности мобилизации сил „Аль-Каиды“»^{404}. «То, что конфликт в Ираке привел к подъему и мобилизации групп радикального толка, в настоящий момент признается уже самими властями США». Один эксперт по «Аль-Каиде» и проблемам терроризма пишет: «В „войне с террором“ был допущен один глубокий просчет». Война в Ираке, по сути, сделала из этой страны настоящее «пристанище для террористов»^{405}.

Что касается сети террористических групп, то их структура, по единому мнению специалистов и ученых, немногим отличается от той, какой она была при их создании с помощью ЦРУ и спецслужб других стран. Задачами террористических исламистских групп является изгнание всех неверных с земель, принадлежащих мусульманам, свержение в исламских странах жестоких и коррумпированных режимов, которые пришли к власти при помощи и поддержке неверных, а также утверждение крайних форм ислама в качестве идеологической основы новых режимов власти. Они питают глубокое чувство ненависти к России, но временно приостанавливали террористическую деятельность против нее, после того как она вывела свои войска из Афганистана. Теракты вновь возобновились с прежней силой после начала военной кампании в Чечне. Как заявил в 1998 году Усама бен Ладен, «призывы начать войну против Америки появились [после того, как США направили] десятки тысяч своих солдат осуществить вторжение на „святую для мусульман землю“[24]… А также в связи с тем, что США оказывают поддержку репрессивному, коррумпированному и тираническому режиму власти в стране. Именно по этим причинам США выбраны объектом наших атак»^{406}. Однако планы «Аль-Каиды» могут стать еще более дерзкими, а круг ее сторонников значительно расширится в случае, если энтузиасты, озаренные идеей «столкновения цивилизаций», захотят «ликвидировать все социальные и политические проблемы „с помощью ракетных ударов“», нежели искать мирные решения проблем и тем самым поступаться своими властными интересами и привилегиями.

Взрывы бомб в Джидде после завершения основной фазы военной операции в Ираке укладываются в прежнюю стратегию действия. Объектом атаки было гражданское строение, принадлежащее корпорации «Винэл», дочерней компании корпорации «Норфроп Груман»[25], где отставные американские офицеры «проводили обучение элитных частей, предназначенных для личной защиты шейхов», а не для обороны от вторжения извне. Учебные корпуса компании «Винэл» были взорваны в 1995 году. После того как прогремели взрывы, «все поняли, что эти объекты рассматриваются в качестве фактора военного присутствия в Саудовской Аравии». Один британский эксперт в области международных конфликтов отметил следующее: «Поставщики вооружения и технические Консультанты в значительной мере стимулируют развитие террористической деятельности»^{407}.

Майкл Игнатьефф, который выступает в поддержку имперского влияния США на Ближнем Востоке, выражает довольно распространенное мнение о том, что «мирное урегулирование палестино-израильского конфликта» является «наиболее серьезной задачей» для США в этом регионе и может «значительно осложнить проведение успешной операции в Ираке». В результате мирного урегулирования данного конфликта «палестинцам как минимум должно быть предоставлено право на создание самостоятельного и жизнеспособного государства» и «возможность восстановления разрушенной до основания инфраструктуры». «До той поры, пока палестинцы имеют дело с израильскими танками и военными вертолетами, а не с полномочными переговорщиками, США не могут быть застрахованы от опасности проявления ярости и агрессии исламистов»^{408}.

Игнатьефф пишет, что «США как сверхдержава выступали в качестве гаранта баланса ситуации в регионе еще с 1940-х годов», однако он в своих рассуждениях упускает одну существенную деталь: предоставление каких видов военной помощи США могут «гарантировать», если учесть их собственную непосредственную заинтересованность во всей этой ситуации. Израильские военные вертолеты — это американские вертолеты с израильскими пилотами, израильские танки обеспечивались военной амуницией из США. Также непонятно, что подвигнет Соединенные Штаты в одночасье кардинально изменить политику, которую они успешно проводили на протяжении тридцати лет. Если отбросить эти, казалось бы, малозначимые факты, то трактовка ситуации Игнатьеффым будет достаточно правдоподобной.

Тем, кто заинтересован в снижении интенсивности действий террористов, а не в «усилении напряженности» (используя слова президента США), следует обратиться к опыту тех, кто является профессионалом в противодействии терроризму. Пожалуй, нет более опытных в этих вопросах людей, чем сотрудники израильской государственной службы безопасности («Шабак»), которые ответственны за проведение «контртеррористических операций» на оккупированных территориях. Руководитель «Шабака» (с 1996 по 2000 год) Ами Аялон отмечал, что «стремление одержать победу» в войне с терроризмом без разрешения глубинных, основополагающих причин ее зарождения «приведет к непрекращающейся войне» — именно к этому призывает президент Дж. Буш. Бывший глава израильской военной разведки (с 1991 по 1995 год) Ури Саджи высказывал похожие замечания. Как показывает вторжение в Ливан и ряд других военных операций, писал он, Израиль, руководствуясь лозунгом «Мы научим вас жить правильно, [используя собственную превосходящую силу]», ничего не добьется. Он полагает, что «необходимо учиться смотреть на ситуацию под различными углами зрения… Если мы питаем хоть какие-то надежды на возможность совместного существования с арабами, мы должны научиться элементарно уважать их уклад жизни». В противном случае нас ожидает нескончаемая война^{409}.

А. Аялон и У. Саджи, говоря о палестино-израильском конфликте, полагают, что «для ликвидации угрозы терроризма необходимо признать право палестинцев на самоопределение». Именно об этом двадцать лет назад говорил Ехосафат Харкаби, бывший глава израильской военной разведки и известный ученый-арабист. В тот момент Израиль был еще в относительной безопасности от угрозы нападения со стороны террористов, находящихся на оккупированных территориях^{410}.

Приведем другой пример: в Северной Ирландии ситуация далека от идеальной, но она значительно улучшилась с момента, когда Великобритания пренебрегала насущными потребностями проживающих там людей в угоду интересам безопасности и порядка.

Основными факторами увеличения сторонников исламских террористов стали продолжающийся палестино-израильский конфликт и введение режима кабальных санкций США и Великобритании в отношении Ирака. Однако еще задолго до этого существовали и более серьезные предпосылки. Опять же, все может представлять существенный интерес для тех, кто стремится ограничить вероятность повторения террористических атак и хочет дать ответ на поставленный президентом Дж. Бушем довольно риторический вопрос: «Почему они нас так ненавидят?»

Этот вопрос неверно сформулирован: они нас не ненавидят, скорее, их не устраивают действия американского руководства, а это вносит несколько иной смысл. Если вопрос правильно сформулирован, то ответ на него будет найден с легкостью. В 1958 году президент США Д. Эйзенхауэр и его окружение уже пытались «предпринять действия по обнаружению и ликвидации причины неприязни к США» в арабском мире, причем «не на уровне правительств, а на уровне рядовых граждан». Главной причиной такой неприязни, по заключению Совета национальной безопасности, была названа поддержка США коррумпированных и авторитарных режимов и «препятствование политическому и экономическому прогрессу» в целях «соблюдения собственных интересов в нефтеносных районах Ближнего Востока»^{411}.

Журналисты газеты «Уолл-стрит джорнал» и многие другие исследователи составили похожее мнение, когда занимались изучением настроений и взглядов вестернизированных «исламских нуворишей» после терактов 11 сентября 2001 года. Среди них банкиры, промышленники, руководители транснациональных корпораций и многие другие. Они в целом поддерживали политический курс США, но выражали недовольство тем, что американцы оказывают поддержку коррумпированным и репрессивным режимам, что ведет к подрыву демократии и мешает модернизации, в особенности это касается палестино-израильских отношений и ситуации в Ираке^{412}.

Это позиция сторонников США и тех, кто в душе разделяет многие американские ценности, включая уважение к правам и свободам. Но они в корне не согласны с конкретными действиями американского правительства, которые приводят к попранию прав человека. В отличие от «богатых мусульман», подавляющее большинство жителей мусульманских стран никогда не разделяли мнения о том, что блага их региона должны быть отданы на откуп Западу и их местным союзникам, а не служить их собственным интересам.

Согласно другому мнению, неприязнь к Западу в мусульманском мире коренится в чувстве досады по поводу развитости свобод и демократии; в неудачах их собственных попыток модернизации; в том, что они заявляют о своей неспособности войти в глобализированный мир, в котором они на самом деле уже давно и успешно существуют. Эти аргументы звучат, быть может, успокаивающе и тешат самолюбие поборников западной системы, но они отнюдь не разумны.

С момента совершения терактов 11 сентября мало что изменилось. Вашингтон лишь наращивал свою поддержку диктаторских режимов в Центральной Азии, что вызывало всеобщее уныние и досаду у сторонников демократических принципов. Так, журналист Ахмед Рашид сообщал, что в Пакистане, как во многих других странах, «нарастает негодование по поводу действий США, которые позволяют военному режиму [президента Мушаррафа] тормозить демократические процессы, начавшиеся в этой стране». Один известный египетский ученый связывает враждебность по отношению к США с «поддержкой американским руководством практически каждого антидемократического правительства на арабо-мусульманском пространстве… Когда мы слышим заявления американских политиков о свободе, демократии и подобных ценностях, создается впечатление, что они произносят непристойности». Другой египетский исследователь добавил: «Жизнь в стране с отвратительным положением с правами человека, что оказывается стратегически необходимым требованием для обеспечения интересов США, дает очень четкое понимание того, что такое нравственное лицемерие и политика двойных стандартов». Терроризм, считает он, стал «ответной реакцией на несправедливость местной политики, причиной чего являются в значительной мере действия США». Руководитель программы исследования терроризма в Центре изучения международных отношений согласен с тем, что «поддержка репрессивных режимов, таких как в Египте или в Саудовской Аравии, безусловно, является основной причиной антиамериканских настроений в арабском мире». В то же время он предупредил, что «в обоих случаях альтернативные сценарии развития ситуации (без участия США) представляются еще более неприемлемыми»^{413}.

Есть обширное количество примеров (не только ближневосточных стран) того, с какими трудностями сталкиваются те, кто извне пытается осуществить демократические преобразования в стране и при этом избежать нежелательных перекосов на этом пути. Таким образом можно нажить себе множество недоброжелателей.

Социологические опросы, проведенные в 2003 году, показали, что от Марокко до стран Персидского залива «подавляющее большинство респондентов… высказались за то, чтобы исламскому духовенству была предоставлена возможность более активно участвовать в политической жизни и управлении государства». Почти 95 процентов опрошенных отвергли идею о стремлении США «принести демократию в арабский и мусульманский мир», полагая скорее, что война в Ираке была развязана с тем, чтобы «обеспечить контроль над потоками арабской нефти и подчинить палестинцев воле израильтян». Также большинство опрошенных предположило вероятность увеличения террористической активности как следствие вторжения США в Ирак. На всем арабском и мусульманском культурном пространстве, включая такие страны, как Индонезия, исламистский фундаментализм находится в настоящий момент на подъеме. Эта идеология захватывает умы не только самых бедных слоев населения, но в равной мере обеспеченных и высокообразованных социальных групп, в то время как «некогда надежные партнеры США, которые в своей деятельности развивали либерально-демократические начинания», стали все больше разделять «общее глубокое недоверие к намерениям и политике США»^{414}. По ряду существенных причин отношение к США осталось прежним, как и полвека тому назад.

«Джорджа Буша презирают даже те, кто раньше восхищался США, — пишет Джонатан Стил из Иордании, — ненависть по отношению к США и Великобритании возросла» и «никто не воспринимает всерьез намерения Т. Блэра положить конец палестино-израильскому конфликту». Даже Иордания, которая всегда считалась одной из наиболее прозападных арабских стран, полагает, что военные действия на Ближнем Востоке «отбрасывают демократизацию назад», оставляют в меньшинстве «всех местных защитников модернизации и светских ценностей». В связи с этим «не возникает сомнений, что в обозримом будущем регион ожидают новые вспышки насилия и терроризма»^{415}.

Авторитетный египетский интеллектуал, для которого США «были некой „мечтой“, воплощением идеала либерального общества (к этому идеалу необходимо стремиться в своем развитии арабским и мусульманским странам)» и который «посвятил десятилетия своей жизни модернизации исламской культуры и укреплению понимания между мусульманами и немусульманами», рассматривает Дж. Буша и его окружение как «ограниченных, самолюбивых людей, склонных к патологически ненормальным выходкам и политической близорукости». «США можно винить за одно то, что для большинства людей в этом регионе они являются олицетворением зла на Земле», — пишет он. «Высказывания подобного рода можно услышать в последнее время из уст обеспеченных арабских бизнесменов, профессоров, высокопоставленных государственных служащих и прозападных политических экспертов»^{416} — так же, как и раньше, но с гораздо большей интенсивностью и критическим подтекстом.

Вероятно, если позволить народам «нового Ближнего Востока» выразить свое мнение, то от их лица уже будут выступать представители радикальных исламистских групп, которые начнут призывать к «джихаду», или светские националисты, чье восприятие истории и современной политики разительно отличается от восприятия англо-американских элит.

Все, о чем говорилось в этой главе, — это самый общий набор иллюстраций того, с чем нам непременно придется столкнуться, если мы не безразличны к элементарным, очевидным фактам и готовы применить к себе те же принципы, к соблюдению которых мы призываем других. Тем более если мы предпримем серьезные попытки дать оценку происходящему в терминах морали, выйдя за рамки наших стереотипов и привычных представлений, и воспримем необходимость оказания любой помощи нуждающимся как ответственность, которая со временем станет привилегией. Неблагодарным делом является спекуляция вероятными последствиями в случае, если американское влияние будет по-прежнему оставаться незыблемым, и более того, если американское мировое владычество сохранит иммунитет от любой критики извне, что, наверно, объяснимо, коль скоро мы всерьез относимся к нашим традициям свободолюбия.

Глава девятая. Осталось ли самое страшное позади?

После терактов 11 сентября США «столкнулись лицом к лицу с грядущими ужасами»^{417}. Пугающая угроза террористических нападений, несмотря на то что о возможности их осуществления было известно еще с момента диверсии во Всемирном торговом центре в 1993 году, именно теперь стала настолько осязаемой, что ее уже нельзя было не замечать.

Говоря более точно, это общество столкнулось лицом к лицу с ужасами терактов. Правительство и органы власти занимались привычными делами, прекрасно осознавая, что они могут использовать общественные страхи и ощущение паники в своих интересах. Они, вероятно, даже могли в какой-то мере способствовать нагнетанию страха, чтобы упрочить значимость своей деятельности в глазах общества. Представители власти заявляли о том, что непатриотично ставить под сомнение эффективность работы государственных органов и служб, однако считали при этом патриотичным разрабатывать и осуществлять государственные программы, которые действуют исключительно в интересах состоятельных членов общества. Эти программы подрывали национальную систему социального обеспечения и ограничивали свободу своих запуганных граждан для повышения управляемости страны. Как писал Пол Крагман, «не успела еще осесть пыль (в буквальном значении)» над руинами Всемирного торгового центра, некоторые влиятельные члены Республиканской партии заявили о своем «решении использовать терроризм в качестве предлога для оправдания проводимого ими радикально правого политического курса»^{418}. Он, а также ряд других исследователей и экспертов отмечали крайнюю настойчивость в проведении в жизнь данной политики. Это довольно естественная реакция любого сильного и неповоротливого государства на события подобного рода.

Другие страны также воспользовались открывшейся возможностью. Россия присоединилась и стала активно участвовать в деятельности «коалиции против терроризма», ожидая получить международные санкции в решении чеченского вопроса, и не осталась разочарованной. Китай с радостью присоединился к коалиции по тем же причинам. Израиль решил, что сможет наконец беспрепятственно проводить жесткую политику в отношении палестинцев, пользуясь еще более активной поддержкой США, чем прежде. И таких примеров много по всему миру.

Безусловно, нельзя недооценивать всю серьезность угрозы международного терроризма. В ходе потрясших все человечество событий 11 сентября погибло больше людей, чем во всех известных случаях террористической агрессии в мирное время. Хотя не все так однозначно; в этой связи данное преступление не является чем-то абсолютно беспрецедентным, о чем хорошо известно жертвам других нападений.

Однако угроза терроризма несет опасность не только для нас самих. Не меньшие риски в условиях обладания оружием массового поражения, а также его использования связаны с наличием человеческого фактора или сбоя в технике. В одном важном документе от 1995 года сотрудники Стратегического командования США описывают ядерное оружие как наиболее важное средство из всего арсенала имеющихся в США видов вооружения. «В отличие от химического и биологического оружия, эффект от его использования наступает моментально и трудно защититься от воздействия такой разрушительной силы». Вместе с тем «ядерное оружие используется как важный устрашающий фактор в любом конфликте», поэтому оно всегда должно быть готово к использованию.

В этом докладе исследователи говорят о том, что не надо считать себя «абсолютно рациональными и хладнокровными… При формировании общественного и международного имиджа США должно учитываться, что Соединенные Штаты могут предпринимать действия, выходящие за рамки рационального понимания, и они могут быть движимы жаждой возмездия в случае, если их жизненные интересы подвергаются опасности». Это заведомо «полезно» для американского международного статуса «в случае, если какие-то элементы системы могут „выйти из-под контроля“». Военные стратеги под руководством Б. Клинтона в данном случае ссылались на вариант развития событий, который был назван Р. Никсоном «теория сумасшедшего», когда в октябре 1969 года он и Г. Киссинджер ликвидировали последствия нештатной ситуации с использованием ядерного оружия. Она не грозила масштабной катастрофой, но ситуация в тот момент могла выйти из-под контроля, поскольку не были учтены некоторые важнейшие факторы — это лишний раз доказывает, что применение силы в современном мире имеет непредсказуемые последствия.

США должны иметь возможность нанести ядерный удар первыми, полагают специалисты из Стратегического командования США, даже против государств, не обладающих ядерным потенциалом, которые в 1970 году подписали Договор о нераспространении ядерного оружия. США должны и впредь использовать систему автоматического запуска стратегических ядерных ракет по предупреждению и иметь, что называется, «палец на ядерной кнопке». Выходит, администрация Б. Клинтона успешно внедрила все эти положения в жизнь^{419}.

В США, наверно, сложилась уникальная ситуация, которой нет нигде в мире, — открыт доступ к важнейшей государственной информации, что можно назвать явной заслугой демократии. Документы вроде того, на который я только что ссылался, находятся в открытом доступе на протяжении длительного периода времени, но о них никто ничего не знает.

Колоссальные опасности, связанные с эксплуатацией ядерных вооружений, исходят не только от могущественных ядерных держав. Небольшую атомную бомбу, наряду с другими видами оружия массового поражения, можно контрабандно провезти практически в любую страну^{420}. Специальная рабочая группа Министерства энергетики США пришла к заключению о том, что «на территории бывшего СССР могут находиться около 40 000 единиц ядерного вооружения, причем без должного обеспечения безопасности их хранения». Одним из первых решений после того, как Дж. Буш-младший сел в президентское кресло, было прекращение сравнительно недорогой программы поддержки Российской Федерации в области обеспечения безопасности ядерных вооружений, их утилизации и предоставления заказов ученым-ядерщикам, которые могут остаться без работы. Это решение резко повысило риск случайного срабатывания ядерного оружия и его пусковых систем, создало опасность контрабанды компонентов ядерного оружия для последующего создания «грязной атомной бомбы»^{421}.

Американские программы противоракетной защиты также способствуют увеличению данных опасностей в глобальном масштабе. По данным американской разведки, действия США по наращиванию системы обороны могут привести к модернизации Китаем своего ядерного комплекса и десятикратному увеличению ядерного арсенала с возможным созданием ракет с разделяющимися головными частями (система МИРВ). Это, в свою очередь, «подстегнет проведение модернизации своих комплексов вооружений Индией и Пакистаном», что также может иметь негативные последствия для ситуации на Ближнем Востоке. Руководство американских разведслужб прогнозирует, что «Россия и Китай могут способствовать распространению ядерного оружия и технологий, включая средства защиты, в интересах таких стран, как Северная Корея, Иран, Ирак и Сирия». Аналитики полагают, «что в ответ на создание новой системы национальной противоракетной безопасности США России ничего не останется, кроме наращивания собственного ядерного военного производства»^{422}.

Администрация Дж. Буша объявила, что «не будет выступать против планов Китая по увеличению своего небольшого арсенала ядерных ракет», сменив свою прежнюю позицию в надежде на уступки с китайской стороны по аннулированию базовых двусторонних договоренностей по контролю вооружений. По этой же причине Б. Клинтон вел переговоры с Россией о разработке совместной автоматизированной системы раннего предупреждения о ракетном нападении. Это предложение военные эксперты сочли «крайне странным», поскольку в системе противоракетной обороны России существовало «множество дыр» и она давала частые сбои, а введение предлагаемой системы способствовало бы увеличению «опасности несанкционированных, случайных и ошибочных пусков российских ракет». Возобновление ядерных испытаний Китаем, как сообщалось в СМИ, также было воспринято крайне спокойно. Военные аналитики предположили, что такая сдержанная позиция американского руководства может привести к тому, что Китай перенацелит большее количество своих ядерных ракет на США и Японию, что будет иметь соответствующие последствия для китайско-японских отношений и усугубит ситуацию на Тайване. В то же время в прессе появились сообщения, что США могут применить санкции по отношению к Китаю за то, что тот осуществит передачу Пакистану «компонентов ракет, а также технологий, позволяющих производить ракетоносители для ядерных бомб»^{423}.

Все это кажется «довольно странным», если всерьез относиться к вопросам международной безопасности.

Система противоракетной обороны и другие военные программы администрации Дж. Буша носят «крайне провокационный характер» для России и Китая, отмечают Джон Штайнбрунер и Джеффри Льюис. Как многие другие военные специалисты и аналитики, они оценивают подписание президентами Дж. Бушем и В. Путиным в мае 2002 года Договора о сокращении стратегических наступательных видов вооружения как показательную меру: подписание этого договора «не приведет к значительному сокращению смертоносных запасов ядерного оружия обеих стран». Это не приведет и к утверждению стратегического баланса: «ухудшающееся состояние арсенала ядерного оружия России делает его крайне уязвимым для упреждающих ударов, в частности, если учесть, что США проводит модернизацию своего ядерного вооружения и системы его развертывания» — вероятно, это приведет к ответным действиям со стороны России. Китай рассматривает программы ядерного перевооружения США как прямую угрозу собственной стратегической безопасности, обладая слабо развитой системой ядерного сдерживания, и, вполне возможно, в ближайшее время начнет переориентировать свою экономику в сторону увеличения финансирования оборонной деятельности. Китай, как пишут Штайнбрунер и Льюис, считает свое положение уязвимым. Этому способствовало появление в 1998 году долгосрочной программы Объединенного космического командования Вооруженных сил США. В ней был введен принцип «глобального ведения вооруженных действий», предполагающий «наличие космических оборонных средств», которые позволяют США атаковать любое государство на Земле и «вместе с тем отражать любые возможные нападения на США». Это было еще одним вкладом, сделанным в период правления Б. Клинтона, в создание в сентябре 2002 года Стратегии национальной безопасности. Международная конференции по разоружению под эгидой ООН зашла в тупик, поскольку Китай с 1998 года настаивал на принципе использования космоса в мирных целях, а США отказывались согласиться с этим требованием, тем самым испортив отношения со многими своими прежними союзниками и создав условия для конфронтации^{424}.

Исследование, проведенное в мае 2003 года корпорацией «Рэнд», пришло к выводу: «Несмотря на потепление российско-американских отношений за последнее десятилетие, потенциальные угрозы случайного, несанкционированного запуска ядерных ракет в России и США значительно возросли». Отсутствие должного внимания к этим проблемам «чревато самыми катастрофическими последствиями в современной истории, впрочем, и вообще в истории человечества», — заявил Сэм Нанн, бывший сенатор, а в настоящее время сопредседатель организации «Инициативы по противодействию ядерной опасности», которая выступила заказчиков данного исследования. Главные причины опасности кроются в наличии у обеих сторон тысяч ядерных боеголовок, при том, что США увеличивают свой ядерный арсенал, а это может подтолкнуть Россию к повышению уровня ядерной опасности и вероятному внедрению «системы автоматического запуска ракет по предупреждению», функционирование которой вызывает опасения в связи с возможностью несанкционированного запуска ракет. Нанн также считает договор Буша-Путина не более чем формальностью. Как и США, Россия отреагировала на подписание этого договора резким наращиванием количества и увеличением технической оснащенности своих ядерных комплексов и систем защиты, будучи обеспокоена крайней активностью США по увеличению своих вооружений^{425}.

Степень опасности, связанной с «распространением ядерного оружия и средств массового поражения», по причине недостаточно эффективной системы безопасности на складах ядерного, химического и биологического оружия, была освещена в докладе, подготовленном консорциумом известных научно-исследовательских центров. В нем говорилось, что «практически ни один миллиграмм российского плутония» и «менее чем одна седьмая» высокообогащенного урана не было утилизировано, и «то же самое верно для США». Более того, по данным этого доклада, «„тысячи российских военных ученых-ядерщиков до сих пор являются безработными“, и, таким образом, они оказываются подвержены соблазнительным предложениям о работе на страны, которые, возможно, ведут тайные разработки в области создания ядерного оружия». В этой связи определенный позитивный опыт был достигнут в рамках реализации «Программы совместных действий по снижению рисков использования средств массового поражения» (программа Нанна-Лугара), но дальнейшего решения ожидают гораздо более серьезные проблемы^{426}.

Как уже отмечалось, Стратегия национальной безопасности, опубликованная в 2002 году, практически не предусматривала способов снижения вероятности возникновения международных военных конфликтов. Другим фактом, вызывающим беспокойство, является то, что Стратегия национальной безопасности, по сути, призывает потенциальных противников «продолжать поиск возможностей военного сдерживания посредством приобретения оружия массового поражения и средств его доставки», тем самым стимулируя процесс распространения опасных видов вооружения. Дж. Буш внес соответствующие изменения в структуру федерального бюджета США. На создание и поддержание системы противоракетной обороны было выделено больше средств, чем на содержание всего Государственного департамента, и в четыре раза больше, чем на «программы по защите от опасных видов вооружения и материалов на территории бывшего Советского Союза». Содержание ядерного арсенала и подготовка к испытаниям новых видов вооружения потребовали в пять раз больше средств, чем инициативы по контролю за созданием «грязных бомб» и за оборотом ядерных веществ^{427}.

Еще до обнародования Стратегии национальной безопасности президент Буш выступил с инициативой о создании программ для развития наступательных видов ядерного оружия. Специалисты из Пентагона отнесли ядерное и неядерное оружие к категории «наступательных ударных комплексов вооружений», которые могут стать «основой „новой триады“ наступательных, оборонительных и военно-промышленных средств», позволяющих достигать «молниеносного сокрушения противника». Иво Даальдер из Института Брукинса отмечает, что, по мере того как ядерное оружие становилось «скорее средством ведения военных действий, а не военного сдерживания», традиционные подходы «оказались полностью изменены», а грань между традиционными видами вооружений и оружием массового поражения стала постепенно размываться. Военный аналитик Уильям Аркин писал, что деятельность администрации Буша «способствовала тому, что в мире стало гораздо более опасно жить, чем два года назад, до момента принятия присяги президентом Бушем». Готовясь к вторжению в Ирак, администрация «значительно расширила категорию ядерного оружия, с тем чтобы окончательно размыть грань между ядерным и всеми остальными видами вооружений»^{428}.

В мае 2003 года Конгресс США принял программы, внесенные на рассмотрение администрацией президента, открыв тем самым новые возможности для «создания нового поколения ядерного оружия, для осуществления резкого отрыва в гонке ядерных вооружений от других стран, пытающихся достичь паритета вооружений с США»^{429}. Сенатский Комитет по делам вооруженных сил отменил существовавший до 1993 года запрет на осуществление научно-технических разработок в области создания ядерного оружия малой мощности. Несмотря на то что уровень технического прогресса США в области ядерных технологий намного превосходит другие страны, такие перемены в американской политике были с воодушевлением восприняты азиатскими ядерными державами. Это не без сожаления констатирует один индийский специалист в области разоружения, поскольку эти изменения позволяют «азиатским державам также открыто объявить об усовершенствовании и техническом переоснащении своих комплексов вооружения».

Другой военный эксперт полагает, что «политика США в отношении Ирака и Северной Кореи не может не стимулировать желания других стран обзавестись ядерным оружием… Если США проводят испытания ядерного оружия, то и Китай непременно приступит к испытаниям, и в Индии руководство страны будет чувствовать чрезвычайное давление со стороны общества, призывающего к необходимости проведения ядерных испытаний», затем по цепочке активизируется Пакистан — «вы просто открываете ящик Пандоры»^{430}. Специалист по вопросам обороны Харлан Ульман предупредил, что любая страна вроде Ирана, подвергающаяся угрозе ядерного удара, «может значительно ускорить программы разработки собственного ядерного вооружения, имея перед глазами живой пример Ирака». Существуют опасения, что Пакистан, «ощущая надвигающуюся угрозу со стороны Индии и ее превосходящих видов вооружения, вполне способен нанести упреждающий ядерный удар по территории этой страны»^{431}.

Распространение в рамках гонки вооружений средств осуществления ядерной войны в космосе на протяжении нескольких лет было объектом пристального внимания со стороны американских военных стратегов. Термин «гонка вооружений» в данном случае не совсем уместен, так как в этой области у США на настоящий момент нет конкурентов. Милитаризация военного пространства, в том числе в рамках программы противоракетной обороны, создает опасность не только для других стран, но и для самих США. Но, похоже, это мало кого смущает: в истории найдется множество примеров того, как политики сознательно принимали решения, представляющие потенциальную опасность для всего мира. Интересно отметить, что такие решения обычно укладываются в матрицу преобладающих в обществе ценностей. Эта тема заслуживает более подробного рассмотрения.

Давайте вспомним некоторые важнейшие этапы развития гонки вооружений в период холодной войны. В середине XX века главную угрозу для безопасности США — тогда еще только потенциальную угрозу — представляли межконтинентальные баллистические ракеты. СССР мог принять условия договора об ограничении этих видов вооружения, осознавая, что испытывает значительное отставание в данной сфере. В своем авторитетном исследовании истории гонки вооружений МакДжордж Банди пишет, что не смог найти ни одного доказательства, которое бы подтверждало данный тезис^{432}.

Недавно рассекреченные материалы из российских архивов проливают свет на эти вопросы, впрочем, остается множество до конца не проясненных моментов, отмечает ярый противник коммунизма и советской системы Эдам Юлам. Одним из таких непроясненных моментов является серьезность намерений И. Сталина, предложившего в марте 1952 года, по сути, объединить Германию, с условием, что новое немецкое государство не станет присоединяться к военному альянсу, деятельность которого была направлена против СССР. Впрочем, это вряд ли было возможно, так как Германия за несколько лет до этого уже присоединилась к такому альянсу, что могло серьезно навредить СССР. Вашингтон «без колебаний и без особого интереса отмел это предложение», пишет Юлам, в связи с тем, что оно «выглядит крайне не убедительным». Таким образом, остался открытым «ключевой вопрос»: «был ли Сталин полностью готов пожертвовать недавно созданной Германской Демократической Республикой ради утверждения демократии», учитывая, что это открывало бы поистине внушительные возможности для развития процесса разрядки и стабилизации? Мэлвин Лефлер пишет, что недавно опубликованные архивные документы удивили многих специалистов в данной сфере. В них содержалась информация о том, что после смерти И. Сталина «Лаврентий Берия — мрачная фигура, жестокий глава тайной полиции — обращался к странам Запада с предложением о том, чтобы объединить Германию и сделать ее нейтральной в военном отношении страной». Он открыто выразил желание «пожертвовать советским коммунистическим оплотом в Европе в целях ослабления западных и коммунистических противоречий и вражды» и для улучшения политических и экономических условий внутри самого СССР. По мнению Джеймса Уорбурга, то, что такие возможности в международной политике того периода существовали, но выбор был сделан в пользу участия Германии в НАТО, скорее всего правильно, однако не верно то, что эти предложения были вовсе проигнорированы как несущественные^{433}.

Рассекреченные архивы проливают свет на некоторые другие предложения СССР, которые были моментально отклонены в интересах продолжения наращивания вооружений. Обнародованные архивные документы показывают, что после смерти Сталина Н. Хрущев неоднократно призывал к совместному ограничению количества наступательных средств вооружения. После того как эти предложения остались без ответа со стороны администрации Эйзенхауэра, он начал осуществление данных программ в одностороннем порядке в интересах поддержания национальной экономики при резком неодобрении своего военного командования. Хрущев полагал, что США в надежде «добиться своих целей без применения военной силы», используя гонку вооружения, пытались подорвать слабую экономику СССР. Военные стратеги из окружения Дж. Кеннеди знали о том, что Хрущев предпринимает дальнейшие односторонние шаги по ограничению вооружений, и прекрасно осознавали, что США на тот момент значительно превосходили СССР в военно-техническом развитии. Тем не менее, они, пишет исследователь данных документов Мэтью Ивангелиста, советовали президенту отклонить призывы советской стороны продолжить процесс ограничения численности вооружений в двустороннем формате, они отстаивали идею о необходимости наращивания ядерного комплекса, что поставило крест на «попытках Н. Хрущева ограничить советскую военную мощь»^{434}.

Кеннет Уолц отмечает, что США «в начале 1960-х годов осуществили крупнейшее в истории за все мирное время наращивание и переоснащение комплекса стратегических и обычных видов вооружения… несмотря на то что Хрущев предпринимал активные попытки резкого сокращения обычных видов вооружения в соответствии со стратегией минимального сдерживания, американскому руководству удалось достичь того же самого, но с колоссальным перевесом в нашу пользу». К такого рода заключениям пришли также авторитетные исследователи, такие как Реймонд Гартхоф и Уильям Кауфман, которые могли наблюдать за развитием этих событий изнутри американских разведслужб и Пентагона^{435}.

Реакцией советского военного руководства на такие активные меры США (ее усугубляла также и очевидная военная слабость СССР, проявленная в ходе Кубинского кризиса) стало то, что они приложили максимум усилий, чтобы свернуть реформистскую деятельность Н. Хрущева. Если бы она продолжилась, то, возможно, Россию не постигла бы в дальнейшем социальная и экономическая стагнация, начавшаяся в 1960-х годах, которая вызвала необходимость проведения коренных преобразований, предпринятых М. Горбачевым, хотя это было уже запоздалой мерой. Вероятно, эти ранние преобразования позволили бы избежать социальных потрясений 1990-х годов, опустошительной войны в Афганистане и участия в других конфликтах, не говоря уже о снижении опасности ядерной катастрофы по мере того, как гонка вооружений стала приобретать новые пугающие измерения.

На протяжении истории агрессивные и провокационные действия часто оправдывались необходимостью защиты от безжалостного врага. В случае с Кеннеди защита от того, что он сам называл «монолитными и беспощадными тайными организациями», была направлена на распространение американского влияния во всем мире. Это один из множества аргументов, который практически бессодержателен в силу его предсказуемости, вне зависимости от возможных последствий и источников опасности. Чтобы понять скрытый смысл такого рода заявлений, необходимо напомнить себе один основополагающий доктринерский постулат: противоречивые и бессвязные инициативы в случае опасности могут быть объединены понятием «в интересах обороны». Реализуемые в данный момент военные программы не являются в этой связи исключением.

Система противоракетной обороны является только частью более амбициозных программ милитаризации космического пространства, предусматривающих обеспечение монополии использования космоса для проведения военных наступательных операций. Эти замыслы были изложены еще двадцать лет назад в опубликованных Объединенным космическим командованием Вооруженных сил США документах, а также в аналитических материалах ряда других структур^{436}. Об этих грандиозных планах американского руководства стало известно с момента обнародования администрацией Р. Рейгана программы «звездные войны» (программа СОИ — «Стратегическая оборонная инициатива»). Программа СОИ — вскоре на ее основе появилось целое международное общественное движение — как предполагалось, была в значительной мере направлена на «нейтрализацию стратегических межконтинентальных ракет противника», призывала к обеспечению «мира» и к «разоружению», в то время как в рамках ее реализации предполагалось создание более совершенного оружия наступательного типа^{437}. Программа СОИ, по мнению Рэймонда Гартхофа и ряда других исследователей, нарушала договоренности, принятые американской стороной ранее в ходе подписания договора по ПРО в 1972 году. Администрация Рейгана решительно отвергала все обвинения по этому поводу в свой адрес. Советник Государственного департамента США по правовым вопросам судья Абрахэм Соуфаэр даже пригрозил судебным преследованием Гартхофу, когда тот пытался опубликовать свою книгу на эту тему. Данная книга, по словам Гартхофа, разоблачает ужасающие намерения Пола Нитзи и других энтузиастов окружения Р. Рейгана в отношении программы СОИ, которые заключались в том, чтобы «создать исторический прецедент и подорвать приверженность США принципам и нормам права». Впоследствии они заявляли, что программа СОИ способствовала завершению холодной войны, поскольку заставляла СССР неуклонно наращивать свои расходы на вооружение, — данный аргумент, по мнению Гартхофа, который был хорошо информирован в этих вопросах, не выдерживал никакой критики^{438}. Однако существует масса свидетельств в пользу того, что отказ администрации США во главе с Дж. Кеннеди от предложений о совместном с советской стороной снижении количества стратегических видов оружия, воинственный настрой американцев и ускорение ими гонки вооружений действительно могли приблизить окончание холодной войны, а заодно и увеличить общий уровень опасности в мире и привести к непоправимым последствиям.

С приходом к власти Дж. Буша-младшего активно началось обсуждение вопросов, связанных с противоракетной безопасностью. К моменту совершения терактов 11 сентября 2001 года военные расходы США уже превышали совокупные затраты на вооружение пятнадцати наиболее развитых после Соединенных Штатов в военном отношении стран. К тому же соблазн использования в своих интересах общественных опасений и фобий, связанных с угрозой терроризма, был слишком очевиден, а различные военные программы развивались самым активным образом по всем направлениям, что было продиктовано необходимостью борьбы с терроризмом лишь в исключительных случаях.

Система противоракетной обороны часто рассматривается как некий «троянский конь, скрывающий от глаз обывателя наиболее амбициозные планы США: постепенную милитаризацию космического пространства» посредством размещения на околоземной орбите наступательных видов оружия, обладающих высокой разрушительной силой, либо создания здесь высокоточных комплексов наведения^{439}. Система противоракетной обороны предназначена для наступательных целей. Это хорошо понимают близкие союзники США, а также их потенциальные противники. Канадские военные аналитики доложили руководству своей страны о том, что главной задачей системы противоракетной обороны «является укрепление военно-политического влияния Соединенных Штатов и блока НАТО, нежели она отвечает интересам безопасности в условиях повышающейся угрозы со стороны Северной Кореи и Ирана»^{440}. Один из ведущих китайских специалистов в области контроля над вооружениями не сказал ничего нового, когда констатировал, что «коль скоро руководители США уверены в том, что теперь они обладают и крепким копьем, и щитом для отражения атак, у них может создаться впечатление, что их государство стало абсолютно неуязвимым и они способны нанести сокрушительный удар любому противнику на планете». Китайское руководство отдает себе отчет в том, что данный политический курс, за разработкой которого стоят радикальные националисты из окружения президента США, во многом направлен против самого Китая. Главной идеей американской Стратегии национальной безопасности, которую должен усвоить весь мир, в том числе Китай, является то, что США не станут мириться ни с какой потенциальной угрозой своему господствующему положению в мире. Китайские власти, безусловно, не сбрасывают со счетов тот факт, что США сохраняют за собой право нанесения первого ядерного удара. Китайские военные, как и американские эксперты, располагают достоверными свидетельствами «многочисленных фактов появления американских самолетов-шпионов ЕР-3 над территорией Китая». Когда один из них был сбит в начале 2001 года, что вызвало международный скандал, появились заявления, в которых сообщалось, что «этот тип самолетов применяется не только для ведения обычного слежения, но также используется как средство сбора данных для разработки стратегии ведения военных действий с применением ядерного оружия»^{441}.

В исследовании, проведенном корпорацией «Рэнд», отмечается, что позиция китайских военных в отношении американской системы противоракетной обороны сходна с тем, как ее воспринимают аналитики в США: китайские эксперты считают ее «не только защитным средством, но еще и своего рода опорой для осуществления наступательных действий». Многие с этим согласны. Эндрю Бачевич, выступая на страницах консервативного журнала «Нэйшнл интэрест», пишет: система противоракетной обороны «будет способствовать распространению США своего военного влияния за рубежом… ограждая территорию Соединенных Штатов от силового воздействия извне — хотя и не в полной мере — противоракетная оборона станет основой и залогом формирования собственного американского пространства повсеместно». Бачевич приводит выводы, сделанные Лоуренсом Капланом в журнале «Нью репаблик», о том, что «система противоракетной обороны направлена не только на обеспечение безопасности США, она является средством достижения глобального превосходства». По собственным замечаниям Каплана, противоракетная оборона «имеет отношение скорее к нападению, чем к обороне. Именно поэтому США в ней нуждаются»^{442}. Система ПРО обеспечит Америке «полную свободу в применении военной силы или использовании ее в качестве средства запугивания в международных отношениях» (в этом состоит аргумент Китая, на который справедливо указывает Каплан). Она «послужит укреплению гегемонии США и сделает американцев „хозяевами мира“».

Данная политика США вполне вписывается в вильсоновскую идеалистическую модель в ее современной версии. Эта доктрина имеет «настолько сильное влияние на американскую внешнюю политику, что, кажется, она совершенно не подвержена ревизии и критике». Применяя ее к тому, о чем мы сейчас говорили, можно сказать следующее: Америка «находится в авангарде исторического процесса» и по этой причине должна во благо других наций поддерживать свое мировое доминирующее положение и военное превосходство отныне и навсегда, отметая любые попытки оспорить это ее право^{443}. Главная заслуга США перед всем человечеством в таком случае заключается в том, что они действуют в соответствии с «полной свободой в применении военной силы или использовании ее в качестве средства запугивания», опираясь на систему противоракетной обороны. Разве кто-то станет спорить, что такая логика безукоризненна?

Система противоракетной обороны, даже если ее создание технически возможно, должна опираться на развитую спутниковую телекоммуникационную сеть, а уничтожение спутников является гораздо более легкой задачей, чем уничтожение стратегических ракет. Оружейные комплексы, предназначенные для борьбы со спутниками противника, запрещены международными договорами, которые Дж. Буш сейчас пытается обойти всеми способами. Этот вид вооружений доступен для очень большого числа стран. Данная парадоксальная ситуация, связанная с системой противоракетной обороны, бурно обсуждалась на самых различных уровнях. Впрочем, ситуация представляется не такой уж неразрешимой. Сторонники введения в действие системы ПРО сохраняют убежденность в том, что США способны поддерживать собственное «безраздельное глобальное доминирование» — положение, при котором американские военные контролировали бы все регионы мира, а также околоземное космическое пространство с тем, чтобы применение любого вида оружия против США их потенциальными противниками оказалось бы лишенным всяческого смысла. Это предполагает размещение на околоземной орбите наступательных средств вооружений, включая виды оружия с достаточно большой разрушительной силой, запуск которых бы осуществлялся через компьютеризированную систему управления. Такие комплексы еще называют «звездами смерти», вероятно, для этих целей подошло бы использование ядерного оружия. Если учесть возможность возникновения случайных сбоев в работе таких систем вооружения, то вполне можно представить себе всю степень и масштаб разрушительных последствий, которые могут повлечь подобные аварии^{444}.

Через несколько недель после обнародования Стратегии национальной безопасности США было объявлено о том, что использование военных оружейных комплексов космического базирования «ляжет в основу обеспечения американской национальной обороноспособности и военного потенциала страны». В соответствии со Стратегией национальной безопасности Соединенные Штаты сперва должны установить контроль над околоземным космическим пространством, а посредством этого обеспечить свое «безраздельное мировое господство», которое должно быть постоянным и незыблемым. Преобладание не только на земле, но и в космосе, позволит США «проводить военные операции в любое время и в любом самом отдаленном уголке мира», причем «осуществление ударов из космоса» станет частью новой военной стратегии. «Жизнеспособная система глобального военного реагирования, как с использованием ядерного оружия, так и обычных средств вооружения, позволит США осуществлять молниеносные высокоточные удары, поражать труднодоступные цели на больших дистанциях». Она «даст американскому военному командованию возможность своевременно оказывать сопротивление силам противника посредством противодействия, сдерживания, проведения обманных маневров, использования собственных тактических преимуществ, уничтожения вражеских сил и объектов. Причем все это не в течение недель/дней, а за несколько часов/минут, даже в условиях, когда США и их союзники имеют сравнительно ограниченное военное присутствие в зоне конфликта»^{445}.

Эти планы военного руководства США были изложены еще в мае 2002 года в секретном документе Пентагона. Часть этих материалов получила огласку, в них была сформулирована стратегия «превентивного военного сдерживания», которая предполагала осуществление запуска с платформ на околоземной орбите сверхзвуковых ракет для моментального проведения «неожиданных атак». Военный эксперт Уильям Аркин заявил, что «ни одна цель на планете не устоит перед такой атакой. США вправе наносить военные удары без предупреждения в любой момент и в любой ситуации, когда появляется угроза их безопасности, а теперь это право будет обеспечено новой системой противоракетной обороны» наряду с мерами внутренней безопасности США. Сверхзвуковые управляемые ракеты обладают достаточным запасом мощности заряда и снабжены передовыми системами наведения для успешного уничтожения любых объектов. Новый комплекс вооружений создает возможность нанесения бомбовых ударов по заданным целям непосредственно с американских военных баз, которые располагают передовыми системами наблюдения, позволяющими «отслеживать, фиксировать и анализировать перемещение каждого транспортного средства в городах любой точки мира». Таким образом, вся планета должна полагаться на милость со стороны США, которые способны осуществлять силовые акции по собственному усмотрению, без предупреждения или серьезных оснований, — в этом и состоит практическое значение термина «потенциальная опасность»^{446}. Трудно найти исторические аналогии этим инициативам американского руководства.

Еще более причудливые идеи были выдвинуты Управлением научно-технических исследований Пентагона ДАРПА[26], когда его сотрудники предложили связать компьютер и человеческий мозг, что в итоге, как они надеялись, могло бы привести к созданию системы для передачи мысли на расстоянии. Военные ученые считают, что «эта система станет основой ведения военных действий в будущем». Пока эти проекты вполне отвечают привычному для военных ученых из Управления Пентагона стремлению претворять в жизнь наиболее амбициозные и фантастические планы в целях обеспечения государственных заказов, обосновывая их необходимостью укрепления национальной обороны^{447}.

Милитаризация космоса и околоземного пространства преследует далеко идущие планы. Объединенное космическое командование Вооруженных сил США в своем бюллетене «Перспективы развития до 2020 года» сформулировало свои основные задачи на этот период: «установление доминирующего положения в области военного использования околоземного пространства Земли для обеспечения внешнеполитических и экономических интересов США». Об этом говорится как о главной исторической задаче, стоящей перед вооруженными силами. Сухопутные войска были необходимы «в период освоения западных территорий континентальной части США» для самообороны. Различные государства, говорится далее в бюллетене Объединенного космического командования, создавали военно-морские силы «для обеспечения своих торговых интересов и расширения собственного мирового влияния». Следующим логическим шагом является создание космических сил, которые должны быть поставлены на защиту «американских национальных интересов [военных и коммерческих] и зарубежных инвестиций США». Эти силы объединят систему противоракетной обороны, включая «оружейные комплексы орбитального базирования», и обеспечат «защиту от объектов и целей на земле, на орбите и в космосе».

Однако космические силы США будут создаваться в соответствии с иными принципами, чем, скажем, военно-морские силы. Уникальность ситуации состоит в том, что теперь в мире будет единственный гегемон. Немецкий флот противопоставлялся морскому владычеству Великобритании, и все мы знаем, каковы были последствия этого. Но США отныне неуязвимы в военном отношении, разве что только со стороны стран-изгоев, обладающих оружием массового поражения, и довольно ограниченной категории «международного терроризма», которая укладывается в рамки официальной идеологии: «их» терроризм против «нас» и наших союзников.

Необходимость утверждения безраздельного глобального доминирования будет возрастать по мере «углубления процесса глобализации экономических систем», полагают эксперты из Объединенного космического командования США. Причина этого состоит в том, что «глобализация» приведет к «увеличению разрыва между „потребностями“ и „возможностями“». Как и специалисты из Национального совета по разведывательной деятельности^{448}, многие военные эксперты признают, что «экономический разрыв», который имеет тенденцию к увеличению в ближайшем будущем, будет сопровождаться «повышением уровня экономической стагнации, политической нестабильностью, культурным отчуждением». Он приведет к различного рода международным потрясениям и вспышкам агрессии со стороны тех, кто не может в полной мере удовлетворить свои «потребности», а направлена эта агрессия будет преимущественно против США. Эти причины подтверждают необходимость создания космических наступательных военных программ. После достижения своего военного превосходства в данной сфере США придется взять на себя обеспечение порядка в мире «посредством использования оружейных комплексов орбитального базирования и применения тактики высокоточных ударов из космоса в качестве противовеса нарастающей глобальной тенденции распространения оружия массового поражения». Эти негативные явления современного мира являются косвенным последствием осуществления американских военных программ, так же как «экономический разрыв» стал следствием ускорения процесса «глобализации».

Предложенные специалистами Объединенного космического командования США исторические аналогии эволюции видов вооруженных сил параллельно с развитием международных отношений могли бы быть существенно дополнены рядом других примеров. Модернизация вооружений на протяжении современной истории оказывала самое непосредственное влияние на технологическое и промышленное развитие. В первую очередь это касалось достижений в области металлургии, электроники, станкостроения, обрабатывающей промышленности. Сюда же относится создание американской системы массового производства, которая произвела всеобщий фурор в XIX веке и заложила основы для последующего появления автомобилестроения, предопределила другие достижения промышленного прогресса, основанные на многолетней инвестиционной, научно-исследовательской деятельности, на опыте, накопленном в военно-промышленном комплексе США. После Второй мировой войны произошел качественный скачок, на сей раз преимущественно в США, поскольку здесь под эгидой военного руководства удалось создать основные научно-производственные кластеры, в основном специализирующиеся в области компьютерных технологий и электроники, телекоммуникаций и интернет-технологий, в сфере разработки систем автоматизированного управления, создания лазеров, коммерческого авиастроения и во многих других направлениях деятельности. В настоящий момент в этот список также вошли нанотехнологии, биотехнологии, нейроинженерия и пр. Историки экономики отмечают, что уровень сложности технических проблем, с которыми сталкивались сто лет назад при производстве военного оснащения флота, вряд ли сопоставим с уровнем сложности создания космических кораблей. А теперь с разработкой программ милитаризации космоса влияние военного сектора на гражданскую экономику может удвоиться.

Одним из возможных следствий встраивания системы льгот ВПК в рамки так называемых «рыночных отношений» является то, что ведущие индустриальные общества, в первую очередь США, могут поддерживать присутствие в экономике значительной доли государственного сектора, на который опирается вся национальная экономическая система, при этом равномерно распределяя издержки и риски промышленного производства между участниками экономической системы и увеличивая уровень прибыли.

Многие прекрасно это осознают. Канцлер Германии Герхард Шрёдер, отказавшись от своей прежней критической позиции в отношении системы противоракетной обороны, отметил, что Германия испытывает «крайнюю экономическую потребность» в разработке технологий противоракетной обороны, а также не должна «оставаться в стороне» от научно-исследовательской деятельности в данной сфере. Ожидается, что участие европейских стран в создании программ противоракетной обороны в значительной мере поможет укрепить их промышленный потенциал. Подобным образом Управление противоракетной обороны Министерства обороны США в 1995 году в своих рекомендациях, подготовленных для японского руководства, сообщало, что разработка и производство оборонных оружейных комплексов против ракет средней дальности являются «последней крупной деловой возможностью в уходящем столетии». В последнее время Япония не только все чаще привлекается для проведения экспертизы производственных возможностей различных стран и предприятий, но также способствует укреплению заинтересованности мирового индустриального сообщества в программах милитаризации космоса^{449}.

История показывает, что такая политика не приводит ни к чему хорошему. В настоящий момент опасность воинственных порывов некоторых стран порой граничит с угрозой выживанию человечества. Правда, как отмечалось ранее, некоторые действия весьма эффективно обосновываются в соответствии с превалирующей в обществе системой ценностей, находящей свое выражение в общественных институтах. Главный принцип заключается в том, что достижение мировой гегемонии представляет куда более важную задачу, чем просто выживание в современном мире. Вряд ли здесь кроется нечто кардинально новое, поскольку за последние полвека мы могли не раз наблюдать подтверждения этого принципа.

По этим причинам в 1967 году США отказались от подписания «Договора о принципах деятельности государств по исследованию и использованию космического пространства, включая Луну и другие небесные тела». Этот договор предусматривал использование космического пространства исключительно в мирных целях. Опасения в связи с этим решением получили свое выражение в ряде резолюций ООН, призывавших к «ограничению гонки вооружений в космосе», их разработка была продиктована общей обеспокоенностью в отношении намерений Вашингтона преодолеть это ограничение. Вслед за США в 1999 году Израиль, а в 2000 году Микронезия воздержались от участия в этом договоре. Ранее уже отмечалось, что сразу же после того, как все осознали, что мир преодолел крайне опасный период своего развития, когда потенциальные крупномасштабные военные конфликты могли привести к «уничтожению всего Северного полушария планеты», администрация Дж. Буша применила свое право вето для отклонения международных инициатив по ограничению милитаризации космоса. Ровно по этим же причинам Вашингтон сорвал переговоры в рамках очередной сессии Конференции ООН по разоружению, открывшейся в январе 2001 года^{450}. Тогда были отвергнуты призывы генерального секретаря ООН Кофи Аннана к международным державам о необходимости преодоления недостатка «политической военные объекты, предназначенные для обороны от биологического оружия», может нарушить государственную военную тайну, которая связана с преобразованиями, осуществленными в ходе переоснащения данного оборонного комплекса^{451}.

Эксперты в области биологического оружия выражают обеспокоенность в связи с тем, что «вероятной причиной отказа США от подписания протокола по биологическому оружию является их стремление активно наращивать свои секретные разработки в данной сфере» в обход международных договоренностей. Они также отмечают, что «руководство США проявило нежелание развивать инициативы, закрепленные в данном протоколе, которые способствуют развитию американской фармацевтической отрасли». В числе секретных разработок США указаны планы по генетическому моделированию устойчивого к различным вакцинам штамма сибирской язвы, уже ранее созданного в российских лабораториях. Различные профильные ведомства и службы правительства США, «как представляется, начали проведение сверхсекретного исследования, направленного на изучение возможностей использования биотехнологий для создания биологического оружия» в нарушение всех возможных международных конвенций и договоров. Таким образом, «другим странам не остается ничего иного, кроме как начать делать то же самое вслед за США», что, вполне возможно, подстегнет «глобальную гонку биологических вооружений». Распространение технологий создания биологического оружия также «значительно увеличивает риск того, что различные террористические группы окажутся в состоянии осуществить масштабную акцию с использованием химических или биологических средств поражения»; вероятность такой угрозы обсуждалась в докладе государственной комиссии Харта-Рудмана по вопросам национальной безопасности США от 2002 года^{452}.

Помимо всего прочего, администрация Дж. Буша объявила, что США «в дальнейшем не намерены поддерживать положения Статьи 6» Договора о нераспространении ядерного оружия 1970 года, который является главным международным соглашением о контроле над этим видом оружия. Его подписание имело определенные плодотворные следствия, впрочем, лишь наметившие направления для общего позитивного сдвига. Так, пять главных мировых ядерных держав не выполнили взятые на себя в соответствии с договором обязательства.

Статья 6 данного договора является его ключевым элементом, поскольку в ней заложен принцип, обязывающий мировые ядерные державы «в духе доброй воли вести переговоры об эффективных мерах по прекращению гонки ядерных вооружений в ближайшем будущем и ядерному разоружению». Вскоре администрация Дж. Буша выступила с заявлением о несогласии с положениями Договора по ПРО (после этого США вышли из данного договора) и Договора о запрещении испытаний ядерного оружия в трех средах[27]. Соединенные Штаты сорвали первую конференцию ООН по вопросам борьбы с международной контрабандой стрелкового оружия. В то же время представитель США в ООН Джон Болтон сообщил участникам конференции о том, что Вашингтон выступает против «усиления пропаганды со стороны международных или негосударственных организаций»^{453}. Не трудно догадаться, что скрыто за этим заявлением и каковы его возможные последствия.

После обнародования американской грандиозной имперской стратегии в сентябре 2002-го, администрация Дж. Буша с новой силой начала противодействовать продолжительным попыткам создания механизмов осуществления международной Конвенции о запрещении разработки биологического и бактериологического оружия. В результате в течение четырех лет данные вопросы вообще не обсуждались, а вскоре после этого руководство США отказалось продлевать действие женевского «Протокола о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых или других подобных газов и бактериологических средств» от 1925 года^{454}.

Стоит отметить еще один важный аспект американской внешней политики. Администрация Дж. Буша в последнее время находилась в эпицентре критики. США не хотели присоединиться к странам, подписавшим Киотский протокол, объясняя свое решение необходимостью защиты интересов своей экономики. Этот критицизм не совсем понятен, учитывая то, что данные действия американского руководства укладываются в привычную идеологическую схему. Каждый день нам вбивают в голову мысль о преимуществах неоклассической теории рыночной системы, в соответствии с которой отдельные индивидуумы обладают рациональным стремлением к максимизации своей прибыли. Если устранить все ограничения рыночного механизма, то он непременно будет отвечать «запросам», обеспеченным долларовым или другим эквивалентом. Значение индивидуальных интересов измеряется таким же способом. В частности, интересы группы, не имеющей никаких запросов, равны нулю: это, к примеру, будущие поколения. Получается, что пренебречь необходимостью обеспечения достойной жизни для наших с вами потомков будет вполне рационально, коль скоро таким образом мы сможем увеличить собственное «благосостояние», — это потребует осознания своих эгоистических интересов, которые насаждают и стимулируют целые общественные индустрии. Угрозы нашему выживанию усугубляются в результате политики наших властей, ведущей не только к ослаблению действия системы институтов, которые предназначены для снижения негативного воздействия рынка, но также к размыванию культуры сострадания и солидарности, являющейся, в свою очередь, основой данных институтов.

Все это отражает другой аспект той катастрофической ситуации, в которой мы с вами находимся и очертания которой в ближайшем будущем будут становиться все более явными. И снова здесь можно найти рациональные доводы, укладывающиеся в рамки преобладающей доктрины и социальных стереотипов.

Будет большой ошибкой заключить, что перспективы развития исключительно безрадостны. Все далеко не так плохо. Одной из позитивных тенденций является постепенное развитие правосознания большой массы населения. Этот процесс стал набирать силу в 1960-х годах, когда социальная гражданская активность производила значительный цивилизаторский эффект, усиливавшийся в последующие годы. Еще одной многообещающей тенденцией стало повышение внимания к проблематике прав человека и гражданина, в том числе к правам меньшинств, правам женщин, молодежи и будущих поколений, с чем было связано также усиление значимости тематики защиты окружающей среды. Впервые в американской истории был поднят вопрос о правах коренных групп, населяющих континент, сделана попытка переоценки значения завоевательной политики на протяжении столетий и ее влиянии на судьбу коренных американцев. В результате активного распространения движений гражданской солидарности, которые в 1980-х годах стали частью культуры мейнстрима в США, особенно в Центральной Америке, стали всплывать новые факты из истории империалистической политики США. Никогда до этого столь значительное число граждан метрополии не выступало в поддержку тех, кто стал жертвой имперской агрессии их страны. Именно в тот период сильный импульс к развитию получили многие международные организации солидарности, которые в настоящий момент эффективно функционируют в различных регионах мира, что вызывает страх и ненависть в странах с авторитарным репрессивным руководством, а члены этих организаций подчас подвергаются смертельной опасности^{455}. Глобальные международные правозащитные движения, представители которых теперь каждый год собираются на Всемирный социальный форум, также начали формироваться в этой атмосфере, став абсолютно новым и уникальным явлением по своему характеру и масштабу. Своим появлением «вторая сверхдержава» на планете — международное сообщество, с чьим мнением уже нельзя было не считаться после 2003 года, — во многом обязана указанному общественному подъему.

В течение современного исторического этапа произошли существенные позитивные изменения в области прав человека и повышения демократического участия. Вряд ли это стоит приписывать заслугам просвещенных мировых лидеров, чье мнение и позиции типичным образом были навязаны всем нам, после того как они пришли к власти в результате борьбы различных общественных групп. С оптимизмом можно отметить очевидный факт: всеми была признана важность прав человека и необходимость их расширения. Данный процесс протекает не без определенных перекосов, но в целом можно констатировать поступательность данных позитивных изменений. Все это имеет отношение к наиболее актуальным проблемам современности. Негативные последствия деятельности транснациональных корпораций спровоцировали массовые акции протеста и общественные волнения, особенно в так называемых бедных странах Юга, к которым впоследствии присоединились жители богатых индустриальных стран, и, таким образом, этот процесс не мог более оставаться незамеченным. Впервые международное взаимодействие обычных граждан в различных странах привело к формированию крепких объединений и союзов. К тому же эти объединения были действенны, как на уровне публичной дискуссии, так и в рамках принятия ключевых международных политических решений. По крайней мере, они смогли стать сдерживающим фактором репрессивной недемократической государственной политики. Различные западные интеллектуалы называли это не иначе как «революционным подъемом правосознания» в жизни общества.

Такие прогрессивные начинания могут сыграть чрезвычайно важную роль в нашей с вами жизни, если удастся сохранить позитивную динамику укрепления международного взаимопонимания и солидарности. Я полагаю, будет правильным сказать, что будущее человечества в значительной степени зависит от того, как подобные формы общественного взаимодействия будут эволюционировать.

На современном этапе истории можно выделить два основных направления развития: в одном случае оно характеризуется стремлением к гегемонии, рациональным подходом, ограниченным рамками существующих доктрин и идеологий, и появлением серьезных угроз выживанию человечества; в другом случае развитие основано на представлении о том, что «мир можно изменить к лучшему». Именно эта идея вдохновляла создателей Всемирного социального форума, для чего необходимо бросить вызов превалирующей идеологической системе, разработать альтернативные подходы к формулированию политики и пониманию роли международных институтов. Трудно предсказать, какое направление изберет человечество. В этом, безусловно, нам должны помочь наглядные примеры истории, однако не стоит забывать о том, что в настоящий момент цена наших ошибок и просчетов колоссально возросла.

Однажды Бертран Рассел высказал довольно мрачные мысли по поводу достижения мира на Земле:

Несомненно, этот прогноз в некотором смысле точен, если абстрагироваться от привычного восприятия. Важно то, успеем ли мы опомниться до того момента, когда разрушительные процессы окажутся необратимыми, и способны ли мы хоть в какой-то мере достичь мира и справедливости, а также понять, что наша судьба находится здесь и сейчас в наших руках.

Послесловие

Обнародование Стратегии национальной безопасности США в сентябре 2002 года и применение на практике в Ираке принципов, изложенных в данном документе, ознаменовали начало нового этапа в развитии международных отношений. «Новый подход характерен своей революционностью», — писал Генри Киссинджер. Он одобрил разработанную доктрину с определенными тактическими оговорками и главным допущением: данный подход не может быть использован как универсальный принцип для любой нации^{457}. Право применять насилие является прерогативой США и их ближайших партнеров. Нам необходимо избавиться от основополагающих норм морали, таких как принцип универсальности, — данная позиция, как правило, скрывается под видом добродетельных намерений и фанатичным следованием букве закона.

Артур Шлезинджер разделяет мнение о том, что сама доктрина и ее воплощение были «революционными» по своему характеру, но он рассматривает данную ситуацию под несколько иным ракурсом. Когда на Багдад были сброшены первые бомбы, он вспомнил слова Ф. Рузвельта, сказанные им сразу после бомбардировок Перл-Харбора: «День японского национального позора». Теперь настал час национального позора США, писал он, поскольку американское правительство берет на вооружение японские империалистические методы ведения внешней политики. Он также добавил, что действия Дж. Буша привели к тому, что «прокатившаяся по всему миру волна сочувствия и сострадания» по отношению к Америке переросла в «волну негодования в связи с высокомерием и милитаристской направленностью политики США». Через год «недовольство США и их внешнеполитическим курсом не только не снизилось, но, напротив, стремительно возрастало»^{458}. Даже в Великобритании число тех, кто поддерживал военные действия в Ираке, уменьшилось на треть.

Как прогнозировали различные специалисты, война в Ираке только способствовала усилению террористической опасности. Фауас Джергиз, эксперт по Ближнему Востоку, констатировал «невероятно стремительный рост призывов к осуществлению джихада по всей планете со стороны различных исламистских групп по сравнению с незначительным уровнем таких настроений до террористических акций 11 сентября 2001 года». Ряды «Аль-Каиды» стали пополняться, а Ирак впервые стали называть «прибежищем террористов». Атаки террористов-смертников на протяжении 2003 года достигли уровня, невиданного в современной истории; Ирак не испытывал ничего подобного с середины XIII века^{459}. Согласно общему мнению различных специалистов, война в Ираке дала толчок распространению оружия массового поражения^{460}.

В канун первой годовщины с момента начала вторжения в Ирак на Центральном вокзале Нью-Йорка появились полицейские патрули, вооруженные автоматами. Усиление мер произошло после того, как в Европе был совершен самый страшный в ее истории теракт, когда 11 марта от взрыва в мадридском поезде погибло свыше 200 человек. Через несколько дней после этого население Испании на выборах проголосовало против правительства, которое втянуло страну в военную кампанию в Ираке, несмотря на бурные протесты общества. Испанцев обвинили в том, что они потворствуют терроризму. Это произошло после того, как они проголосовали за вывод своих войск из Ирака без санкции ООН — то есть за то, что они проявили принципиальность, как и 70 процентов американского общества, которые выступали за проведение военной операции в Ираке под руководством ООН^{461}.

Президент Буш заверял американцев, что «мир стал гораздо спокойнее теперь, когда в Ираке коалиция союзных с США сил положила конец режиму власти, который оказывал поддержку террористам, так как здесь они могли беспрепятственно заниматься разработкой оружия массового поражения»^{462}. Политики из окружения президента знали, что каждое его слово не имеет достоверного подтверждения, но при этом они прекрасно понимали, что любая ложь при довольно частом повторении может стать правдой.

Многие специалисты едины во мнении о том, какие существуют способы снижения угрозы терроризма, — эти взгляды совпадают с идеологической установкой о четком делении на «их» и «наш» терроризм. Известны также и основные причины, порождающие террор в его самых ужасных проявлениях. Наиболее распространенные взгляды на эти вопросы отражены в работе Джэйсона Берка, где он проводит подробный и глубокий анализ феномена «Аль-Каиды»^{463} и исследует весь спектр радикальных исламистских террористических групп, которые воспринимают бен Ладена не более чем символом. Но его смерть может иметь крайне негативные последствия, поскольку это сделает его мучеником и воодушевит всех его многочисленных последователей. Доподлинно известна роль участия американского правительства, находящегося сейчас у власти, особенно сторонников рейгановских методов во внешней политике, в создании сети радикальных исламистских организаций. В меньшей степени известно то, что американское правительство спокойно отнеслось и не предприняло никаких контрмер, когда в Пакистане началась популяризация радикальных экстремистских форм ислама и активно велась разработка программ создания ядерного оружия^{464}.

Как показывает Берк, бомбардировки Судана и Афганистана по приказу президента Б. Клинтона в 1998 году сделали бен Ладена символом, предопределили его взаимодействие с «Талибаном», а также резко увеличили число его сторонников, приток новобранцев в ряды «Аль-Каиды» и финансовой помощи данной организации, которая до того момента была практически неизвестна. Другим важным стимулом развития «Аль-Каиды» и роста популярности бен Ладена стали массированные бомбовые удары США по территории Афганистана, предпринятые сразу же после событий 11 сентября 2001 года без видимых причин и достоверных доказательств их необходимости, что впоследствии неохотно было признано американским руководством. В результате, пишет Берк, призывы бен Ладена были с воодушевлением восприняты «десятками миллионов людей по всему миру, особенно ожесточенной и радикально настроенной молодежью». Берк связывает с этими действиями США глобальное увеличение террористической активности и появление «нового поколения террористов и руководства террористических организаций», которые, как они сами были уверены, участвуют во «вселенской решающей битве добра со злом». Об этом говорят как сторонники бен Ладена, так и президента Буша. Вторжение в Ирак, как было показано ранее, имело ровно такой же эффект.

Основываясь на множестве конкретных примеров, Берк в своем исследовании приходит к выводу, что «любое применение вооруженной силы является пусть и небольшой, но победой Бен Ладена и его сторонников» и он «одерживает победу» вне зависимости от того, останется ли сам в живых или нет. Многие специалисты, включая бывших глав израильских разведслужб, а также экспертов служб безопасности различных стран, разделяют выводы и заключения Берка^{465}.

Существует единое мнение о том, какой должна быть адекватная реакция на террористическую деятельность. Она должна быть обоюдоострой: направлена непосредственно на противодействие террористам и террористическим группам и на ликвидацию потенциальных источников помощи и поддержки, оказываемой им. Адекватным способом реагирования на вызовы терроризма является проведение полицейских мер, которые доказали свою эффективность по всему миру. Как представляется, наиболее важно отслеживать тех, кто спонсирует террористов — силы, находящейся в авангарде, — тех, кто стремится мобилизовать радикально настроенные группы, часто относясь к представителям этих групп с недоверием и страхом, но, полагая, что они, тем не менее, борются за благое дело. Своими силовыми акциями мы способствуем привлечению таких спонсоров, меценатов и сочувствующих на сторону террористов. Мы можем обратить внимание и предпринять меры в связи с «бесчисленными жалобами» страдающих мирных граждан, многие из которых действительно справедливы и служат «главной причиной современной воинственности исламского мира»^{466}. Это позволит значительно снизить угрозу терроризма, впрочем, это необходимо сделать вне зависимости от данной цели.

Применение вооруженной силы может привести к достижению поставленной цели, о чем американцы хорошо знают из истории покорения территории США. Но за это придется заплатить слишком высокую цену. Применение силы может, и именно так часто происходит, спровоцировать ответную агрессию. Провокация террористической деятельности не единственная иллюстрация. Есть другие, более устрашающие примеры.

В феврале 2004 года Россия провела самые масштабные военные учения за последние двадцать лет, где, в частности, отрабатывалось применение оружия массового поражения. Российский генералитет и министр обороны Сергей Иванов заявили, что данные учения были организованы после объявления США их планов «использования ядерного оружия в качестве основного инструмента выполнения военных задач», включая создание ядерного оружия малой мощности. «Это является крайне опасной тенденцией, ведущей к подрыву глобальной и региональной стабильности… поскольку снижает порог возможности применения ядерного оружия». Аналитик Брюс Блэр пишет, что Россия обладает информацией о том, что новые бомбы, предназначенные для взрыва бункеров, специально рассчитаны для «уничтожения ядерных бункеров высокой степени защиты», где размещены командные пункты стратегического ядерного арсенала России. С. Иванов и генералитет Министерства обороны заявили, что в ответ на наращивание военных программ американского правительства российское военное командование распорядилось поставить на вооружение армии «ракетную систему, не имеющую аналогов в мире», которую практически невозможно уничтожить. По словам бывшего помощника министра обороны США Фила Койла, это, безусловно, «стало очень тревожным известием для Пентагона». Военные эксперты правительства США подозревают, что Россия может разработать проекты, аналогичные американской программе создания сверхзвуковой крылатой ракеты, запуск которой может осуществляться из космоса для обеспечения эффекта неожиданности и стратегического превосходства. В рамках реализации этих программ США планировали уменьшить использование зарубежных военных баз и ограничить доступ к воздушным магистралям^{467}.

Американские военные аналитики оценили, что в период правления Буша-Путина российские военные расходы увеличились в три раза, что вполне объяснимо, если учесть воинственность и агрессивность американской внешней политики. Путин и Иванов включили в российскую военную доктрину принцип «предупредительных военных ударов», определивший «революционность» Стратегии национальной безопасности США. Они также «добавили новое положение, в соответствии с которым Россия вправе применять вооруженную силу в случае, если какая-либо сила или страна ограничивает доступ к регионам, представляющим для нее жизненный интерес». Тем самым Россия, по сути, взяла на вооружение принцип, закрепленный при Б. Клинтоне, о том, что США обладают правом «использовать вооруженную силу в одностороннем порядке» для обеспечения «свободного доступа к ключевым рынкам мира, источникам энергоснабжения и различным стратегическим энергоресурсам»^{468}. Фиона Хил из Института Брукинса считает, что мир «стал менее безопасным» после того, как Россия решила последовать за США, а также полагает, что другие страны, вероятно, также «последуют их примеру»^{469}.

В прошлом случалось, что российские автоматизированные системы ответного ракетного реагирования оказывались в нескольких минутах от запуска ядерных ракет, и их приходилось останавливать вручную. К настоящему моменту эти системы сняты с вооружения. Аналогичные американские системы, несмотря на свою большую надежность, также являются источником чрезвычайной угрозы. После срабатывания сигнала о ракетной опасности у военного оператора есть три минуты на принятие решения, и такие ситуации часто случались. Пентагон обнаруживал серьезные недостатки в системе компьютерной безопасности этих военных комплексов, чем могли воспользоваться террористы-хакеры для получения контроля над запуском ракет. «Такое может случиться в любой момент», — пишет Брюс Блэр^{470}. Эти потенциальные опасности многократно усиливаются в условиях вооруженных конфликтов.

Опасения возрастают также, если учесть недавно обнародованные факты того, что президентов США «систематически вводили в заблуждение» по поводу возможных последствий применения ядерного оружия. Степень предполагаемых разрушений оказывалась «крайне занижена» вследствие недостаточной системности контрольных мер, осуществляемых «замкнутой бюрократической машиной», которая занимается исключительно разработкой планов проведения «ограниченных и „результативных“ военных действий с применением ядерного оружия». Вытекающая из этого «управленческая близорукость могла иметь катастрофические последствия»^{471}, гораздо более значительные, чем те, к которым привели подтасовки разведслужб в Ираке.

Администрация Дж. Буша наметила введение в действие новой системы противоракетной обороны на лето 2004 года — данный шаг оспаривался критиками как «сугубо политическая мера», поскольку система требовала проведения дополнительных испытаний, в противном случае она попросту представляла опасность для самих США^{472}. Другим важным критическим замечанием стало предположение о том, что система может только казаться эффективной и жизнеспособной. С точки зрения логики военных действий с применением ядерного оружия, видимость военного и технического преобладания является ключевым фактором превосходства над противником. Как в США, так и во всем мире систему противоракетной обороны рассматривают в качестве средства, позволяющего нанести удар первым, и тем самым обеспечивается свобода маневра, в том числе и для ядерного удара. Все страны, которые сегодня с опаской смотрят на США, прекрасно помнят, каким образом американцы ответили на введение советской стороной первой системы противоракетной обороны в 1968 году: американские ядерные ракетные установки были наведены на объекты данной системы с тем, чтобы в случае конфликта у США появилось тактическое преимущество. Военные эксперты прогнозируют, что недавние решения Вашингтона по наращиванию военных программ спровоцируют Китай предпринять соответствующие меры. Логика и история ядерного сдерживания «позволяет нам сделать вывод, что системы противоракетной обороны являются большим стимулом для разработки наступательных ядерных военных стратегий», так что инициативы, предпринятые Дж. Бушем и его окружением, в очередной раз повышают уровень потенциальных угроз для американцев и для всего мира^{473}.

Ответные действия Китая могут спровоцировать цепную реакцию Индии, Пакистана и других стран. На Ближнем Востоке действия США расшатывают и без того хрупкое спокойствие. Одним из подтверждений этого служит то, что они поставляют вооружение Израилю и, в частности, более сотни реактивных бомбардировщиков последней модификации. США заявляют, что данные бомбардировщики способны без дозаправки осуществить налет на территорию Ирана и что это следующее поколение именно тех бомбардировщиков, которые в 1981 году уничтожили реакторную установку в Ираке. Израильское командование при этом сообщает, что США предоставили израильским ВВС «некоторые специальные виды вооружений». Нет сомнения в том, что разведслужбы Ирана и других стран пристально наблюдают за ситуацией и, вероятно, имеют заготовленный пессимистический сценарий развития событий: суть его сводится к тому, что этим «специальным видом оружия» могут оказаться ядерные бомбы. Умышленно организованные утечки информации о местоположении бомбардировщиков направлены на то, чтобы ввести иранское руководство в полное замешательство и, возможно, заставить предпринять какие-либо действия, которые, в свою очередь, можно было бы использовать как предлог для полномасштабной атаки^{474}.

Вскоре после опубликования Стратегии национальной безопасности США в сентябре 2002 года американское руководство сделало попытку свернуть навязанные ему переговоры по договору о запрете на использование биологического оружия. Оно хотело заблокировать международные усилия, направленные на запрет ведения военных действий с применением биологического оружия и милитаризации космического пространства. Через год после этого на заседании Генеральной Ассамблеи ООН США — единственные — проголосовали против введения в действие Договора о запрещении испытаний ядерного оружия вместе со своим новым партнером — Индией. Они выступили против уничтожения ядерного оружия. США — единственные — проголосовали против «соблюдения экологических норм» в рамках договоров по разоружению и контролю вооружений. Они, вместе с Израилем и Микронезией, проголосовали против ограничения распространения ядерного оружия на Ближнем Востоке — это было необходимо им для вторжения в Ирак. За резолюцию по предотвращению милитаризации космического пространства проголосовало 175 стран — ни одной против, а воздержалось всего четыре: США, Израиль, Микронезия и Маршалловы острова^{475}. Как уже обсуждалось ранее, в случае если США голосовали против или воздерживались при голосовании, это означало, что резолюция не была принята, в дальнейшем снималась с обсуждения и о ней вообще прекращали упоминать.

Стратеги из окружения Дж. Буша отдают себе отчет в том, что использование военной силы увеличивает опасность терактов и что милитаристская и агрессивная позиция и действия США провоцируют ответную реакцию, которая может быть чревата катастрофами глобального значения. Они не хотят, чтобы так случилось, но эти негативные последствия для них являются менее значимыми, чем интересы внешней и внутренней политики, которые никто и не думает скрывать.

На Всемирном экономическом форуме в обстановке непонимания и критики К. Пауэлл презентовал Стратегию национальной безопасности США и говорил о том, что Вашингтон обладает «суверенным правом применения военной силы в интересах самообороны» от стран, которые обладают оружием массового поражения и сотрудничают с террористами. Это стало официальным предлогом для вторжения в Ирак. Всем известно, как впоследствии вся американская доказательная база была признана несостоятельной, но в этой связи есть одно следствие, которое осталось без должного внимания: в текст Стратегии национальной безопасности были внесены дополнительные положения, в соответствии с которыми отменялись многие ограничения на применение военной силы. Больше не было необходимости оправдывать свои действия наличием угрозы терроризма. Гораздо более важным преобразованием является то, что Дж. Буш и его советники заявили о праве использовать вооруженную силу даже против тех стран, которые не обладают оружием массового поражения или даже программами по его разработке. Существенно то, что государство имеет «намерение и возможность» его реализации. В таком случае любая страна может вполне иметь намерение и возможность применения оружия массового поражения. Официальная доктрина предполагает, что практически кто угодно может быть подвергнут такому превентивному силовому воздействию. Колин Пауэлл пошел еще дальше. Он заявил, что президент США имел полное право атаковать Ирак, поскольку Саддам Хусейн не только имел «намерение и возможность», но «фактически использовал различные виды этого страшного оружия против своих врагов в Иране и против населения собственной страны», — при активной поддержке К. Пауэлла и его коллег из правительства, забыл, как обычно, добавить он. Кондолиза Райс предоставила примерно такую же трактовку событий^{476}. Если следовать предложенной логике, то кто же обладает иммунитетом против превентивных ударов США? Неудивительно, что если бы иракцы когда-нибудь смогли увидеть Саддама Хусейна на скамье подсудимых, то они, непременно, пожелали бы увидеть рядом с ним его бывших американских союзников^{477}.

За отчаянными попытками придумать убедительные оправдания военной операции в Ираке и по мере того, как постепенно всевозможные предлоги обнаруживали свою несостоятельность, было отчетливо заметно желание американского руководства и различных экспертов обойти очевидные причины вторжения. Они заключались в создании впервые по-настоящему безопасной военной базы в государстве, где будет установлен лояльный США режим, в самом центре одного из богатейших своими энергоресурсами регионов мира. Потребность в такой базе, как в «источнике стратегического влияния огромной важности» на будущее, осознавалась со Второй мировой войны. Не стоит удивляться, что США планировали осуществить вторжение в Ирак еще до событий 11 сентября 2001 года, отодвигая приоритет проведения «войны против террора» на второй план. Во внутренней среде американского политического руководства и правящей элиты не было сомнений по поводу целесообразности таких планов. Задолго до того, как олигархическая группа реакционеров взяла власть в стране в свои руки, они осознавали, что «необходимость создания эффективной военной базы в Персидском заливе гораздо шире решения конкретной проблемы режима Саддама Хусейна»^{478}. При любых колебаниях политического курса в период с 1981 года главный направляющий принцип государственной стратегии оставался неизменным: нельзя допустить, чтобы иракский народ правил в своей стране.

Стратегия национальной безопасности отражала лишь один из компонентов военно-политической доктрины Дж. Буша. Другой компонент заключался в следующем принципе: «Те, кто скрывает террористов, разделяют их вину и по этой причине должны быть подвергнуты нападению и уничтожены»^{479}. Известный политолог и аналитик Грэхам Элисон рассматривает данный принцип как ключевой компонент военно-политической доктрины Дж. Буша. Провозгласив его накануне вторжения в Афганистан (в связи с тем, что правительство страны отказывалось передавать США бен Ладена без доказательств его вины), Дж. Буш «в одностороннем порядке отменил норму о государственном суверенитете стран, укрывающих террористов». Данный принцип доктрины Буша «в качестве правила и нормы уже де-факто стал частью системы международных отношений»^{480}. Элисон, правда, как и некоторые другие специалисты, умалчивает о том, что те, кто провозглашает данные — принципы, по сути, призывают начать бомбежки самих США. Четко в соответствии с указанным принципом Америку, несомненно, можно назвать страной, которая «укрывает террористов»^{481}. Но это не имеет никакого значения. С точки зрения логики в данной ситуации срабатывает принцип универсальности, впрочем, как пояснял Г. Киссинджер, вполне естественно, когда в рамках превалирующей доктрины и политической культуры эти банальные нормы и принципы могут отметаться.

Любой президент разрабатывает собственные «доктрины», но только Дж. Буш, помимо этого, обладает еще и «видением идеального образа», вероятно, поскольку его помощники хорошо помнят критические замечания, высказываемые в отношении его отца в связи с тем, что ему «не доставало образного мышления». Наиболее ярким примером служит ситуация в Ираке, когда все аргументы в оправдание начала здесь военной операции были исчерпаны, американские власти заговорили об установлении демократии в Ираке и на всем Ближнем Востоке. К ноябрю 2003 года данная идеалистическая версия стала главным официальным объяснением необходимости проведения иракской военной операции. Корреспондент и редактор с большим стажем Давид Игнатиус писал, что «это, пожалуй, самая идеализированная война современности — ее более или менее связное логическое обоснование, помимо пускания всей этой пыли в глаза об оружии массового поражения, связях с „Аль-Каидой“, строится вокруг идеи о необходимости свержения репрессивного режима власти во имя демократического будущего страны». Через несколько дней после публикации этой статьи Дж. Буш в своем знаменитом официальном обращении подтвердил приверженность данному принципу в решении иракского вопроса^{482}.

Это обращение президента вызвало самые различные реакции — от благоговения до критики, причем те, кто критиковал, одобряли благородство порывов американского руководства, но полагали, что это вряд ли под силу США: иракское общество слишком отстало в развитии и проведение здесь глубинных трансформаций может очень дорого обойтись американцам. Однако данный принцип был положен в основу иракской кампании и в дальнейшем рассматривался как нечто само собой разумеющееся. В новостях сообщалось, что «американское руководство при осуществлении своих планов создания стабильной демократии в Ираке столкнулось с серьезными трудностями». Различные журналисты и обозреватели задавались вопросом, насколько успешной может оказаться «текущая кампания в псевдовильсоновском стиле, направленная на установление стабильной демократической системы на Ближнем Востоке». Наиболее непримиримые критики «неоконсерваторов» у власти полагали, что «решение о начале военных действий с целью смещения Саддама Хусейна и провоцирования волны демократических революций по всему арабскому миру в значительной мере способствовало расшатыванию системы международных отношений»^{483}. Приложив немалые усилия, я не смог найти опровержение данного тезиса.

Подтверждением веры в правильность выбранного мотива проведения военной кампании являются не только заявления о благородных намерениях, но очевидность того, что эти заявления мало кого интересуют, так как они абсолютно предсказуемы. То, что в данной конкретной ситуации с Ираком заявления американского руководства имеют самое последнее значение, вполне понятно, ведь для того, чтобы в них поверить, нужно признать, что американские политики являются последними лжецами. Ведь когда общество готовили к войне в Ираке, обоснование необходимости военных действий было совершенно другим: «главной задачей», как подчеркивали руководители США и Великобритании, было разоружение Ирака, а не преследование каких-то призрачных «идеалов». Простой здравый смысл рождает сомнение в правильности избранной задачи, взамен показавшей свою несостоятельность всей оправдательной базы.

Есть множество фактов, позволяющих судить о характере данных заявлений. История последних лет предоставляет достаточно убедительные доказательства пренебрежительного отношения к демократическим ценностям. Здесь речь не идет даже о той риторике американского руководства, когда, по мере развития военной кампании в Ираке, европейские страны были поделены на «Старую» и «Новую» Европу, невзирая на общественное мнение и превалирующие антивоенные настроения в этих государствах. Самую жесткую позицию занял Пол Вульфовиц, который ругал турецкое военное руководство за то, что оно допустило, что правительство Турции пошло на поводу у 95 процентов населения страны, и потребовал от турецкой стороны извинений и признания: долгом Турции как демократического государства является выполнение обязательств помощи США.

Выступление Вульфовица особенно примечательно, так как он является своего рода вдохновителем американского демократического крестового похода. Игнатиус, взывавший к нашему благоразумию, пишет о своих сильных впечатлениях от выступления П. Вульфовица в Хилле в Ираке. Там он «цитировал рассуждения Алексиса де Токвиля о демократии» и призывал иракцев начать «создание демократического общества», что, несомненно, произвело сильный эффект на собравшихся людей, которые находились в месте, где, как было доказано, впервые жертвами американских войск стали мирные иракцы^{484}. Игнатиус объясняет, что Вульфовиц — это «знаковая фигура во всей иракской военной кампании» и при этом «главный идеалист в администрации президента Дж. Буша». Игнатиус выражал беспокойство, что П. Вульфовиц, возможно, даже «слишком идеалистически мыслит и что его страсть к обоснованию благородства намерений США в Ираке может преобладать над трезвостью мышления и прагматизмом, которые обычно свойственны военным стратегам». Сам же Вульфовиц, как «тонкий знаток арабского мира», говорил о том, что «для него невыносимо видеть, как жители арабских стран подвергаются бесконечным притеснениям и репрессиям, и его главной мечтой является их освобождение от гнета». И все же, полагает Игнатиус, «было бы лучше, если бы его голый идеализм был подкреплен, пусть даже самыми примитивными, соображениями о защите интересов США».

Хорошим доказательством приверженности П. Вульфовица ценностям демократии и его обеспокоенность судьбами различных народов служит тот факт, что он оказывал активную поддержку наиболее ужасным и кровожадным убийцам, садистам и агрессорам XX века^{485}. Его верность демократии в полной мере получила выражение после начала военной операции, когда он опубликовал доклад «Слово и дело» (5 декабря 2003 года) о контрактах на строительство в послевоенном Ираке. Он заявил: «Необходимо обеспечить безопасность соблюдения ключевых интересов США», и, по его мнению, все страны, которые не выполняли приказы США, не могут претендовать на получение контрактов на строительство. Термин «безопасность» используется в своем привычном значении. Таким образом, корпорации «Хеллибертон», «Бектел», «Дж. П. Морган» и другие компании, работающие с правительством США, защищены от конкуренции со стороны фирм Франции, Германии и России, несмотря на негативные последствия для американских налогоплательщиков, которые может иметь такое частно-государственное сотрудничество.

Несомненным является только одно завоевание иракской военной кампании: свержение Саддама Хусейна. Этот факт должен быть с легкостью воспринят теми, кто критиковал США и Великобританию за их поддержку самых страшных преступлений иракского лидера, включая жестокое подавление шиитского восстания, которое могло привести к его свержению в 1991 году. Окончание правления Саддама было одним из двух позитивных следствий «смены режима» в Ираке. Другим следствием стала ликвидация экономических санкций, по причине которых сотни тысяч иракцев погибли, а иракское общество оказалось расколотым, но вынужденным поддерживать репрессивный режим в интересах собственного выживания. По этим причинам уважаемые международные дипломаты, которые руководили осуществлением программ развития Ирака — Дэнис Холидэй и Ханс фон Спонек — подали в отставку, что было вызвано, по словам Холидэя, протестом против режима американских санкций, являющегося не чем иным, как средством «геноцида» иракского народа.

Они были отлично осведомлены о ситуации в Ираке, так как через них постоянно проходили самая последняя информация и данные. Несмотря на то что ООН осуществляла контроль над обеспечением режима санкций, именно США настояли на введении наиболее жестких мер экономической блокады. Так что отмена санкций — это, несомненно, позитивное изменение для Ирака. Ликвидация тирании Саддама Хусейна также является долгожданным событием для иракского народа, однако для этого совсем не обязательно было осуществлять полномасштабное военное вторжение.

Как полагают Холидэй и фон Спонек, есть достаточные основания предполагать, что если бы санкции в отношении Ирака были направлены на противодействие программам создания новых видов оружия, то Саддама Хусейна скорее всего постигла бы участь других тиранов, которых США и Великобритания в разное время поддерживали: Чаушеску, Сукарно, Маркоса, Дювалье, Чон Ду Хвана, Мобуту… — впечатляющий список кровавых преступников, сопоставимых с Саддамом Хусейном, и число их, при активной поддержке западных стран, с каждым днем пополняется новыми именами. Если их истории что-нибудь да значат, то вполне справедливо предположить, что репрессивный режим в Ираке можно было свергнуть без прямого военного вмешательства. Послевоенные исследования, проводимые, в частности, вашингтонским Центром изучения Ирака, который возглавляет Дэвид Кэй, подтверждают данный тезис: существует масса свидетельств того, насколько зыбкой была стабильность режима Саддама в последние несколько лет. Субъективные оценки не позволяют говорить о верности данных предположений. Однако о справедливости и оправданности иностранного военного вторжения в страну можно говорить только в том случае, если бы иракскому народу была предоставлена возможность самостоятельно свергнуть ненавистного диктатора, как это случилось в других странах из списка «изгоев», которые пользовались поддержкой США и Великобритании, и он ее не смог реализовать^{486}. Только этих доводов достаточно, чтобы опровергнуть обоснованность проведения военной операции в Ираке, но есть еще и другие причины, о некоторых из которых говорилось ранее.

Как уже отмечалось, публичные заверения в благородстве намерений принимались повсеместно как нечто само собой разумеющееся. Почти повсеместно. Я обнаружил одно исключение через несколько дней после заявления президента о необходимости борьбы за демократию в Ираке и во всем регионе. Об этом исключении свидетельствуют результаты опроса общественного мнения жителей Багдада, проведенного американской социологической службой «Гэллап». Некоторые из опрошенных действительно оказались согласны с тем, что главной задачей США является установление в Ираке демократии — они составляли один процент от общего числа опрошенных. Пять процентов полагали, что целью является «помощь и поддержка иракского народа». Большинство же сошлось в едином мнении о том, что главной задачей США в Ираке является установление контроля над энергоресурсами и стратегического преобладания в регионе^{487}. Результаты этого опроса как будто остались никем не замеченными.

Впрочем, все было не столь однозначно, как могло показаться. Несмотря на то что всего лишь один процент жителей Багдада считали, что США осуществили вторжение для обеспечения демократии, пятьдесят процентов полагали — Америка хочет установить демократию в Ираке. Разве здесь есть какое-то противоречие? Не совсем. США хотят, чтобы в Ираке установился демократический режим, но «не позволят иракцам самим осуществить этот переход без американского давления и присутствия». Иными словами, демократия — это, конечно же, хорошо, но только в том случае, когда вы делаете, что мы вам скажем. Иракцы, пожалуй, понимают нас лучше, чем мы сами, — лучше, потому что мы не хотим замечать очевидных вещей.

Отношение американского руководства к демократическим ценностям проявилось также в других обстоятельствах, когда в канун очередной годовщины вторжения в Ирак, в марте 2004 года, в Гаити произошел государственный переворот. В американских СМИ ситуация была показана таким образом, что, казалось, во всем виноваты сами гаитянцы и их «недееспособное народное правительство». О том, что привело к данному перевороту и стало его главной предпосылкой, американские журналисты предпочли не говорить. Одним словом, в 1990 году в Гаити прошли первые свободные выборы. Жизнеспособное гражданское общество стало зарождаться в городских трущобах — это позволило большей части населения выбрать собственного кандидата, которым стал представитель широких масс — священник Жан-Бертран Аристид. Вашингтон тут же предпринял попытки свергнуть демократически избранное правительство. После того как через несколько месяцев оно было свергнуто, к власти пришла военная хунта, поддержанная Дж. Бушем I и Б. Клинтоном, для чего американские власти даже организовали незаконные поставки нефти и топлива. После трех лет непрекращающегося кровопролития в стране Клинтон позволил президенту Аристиду вернуться к власти — это было представлено как «восстановление демократии» — но с одним условием: он должен был одобрить экономическую программу кандидата, поддержанного США, потерпевшего неудачу на выборах 1990 года. Как ожидалось, эта программа с довольно жесткими условиями окончательно подорвала экономический суверенитет Гаити и ввергла страну в хаос и череду внутренних кровопролитных конфликтов. В дальнейшем этот процесс ускорило решение администрации Дж. Буша в довольно циничной форме отказать стране в международной помощи^{488}.

Условия, которые Клинтон выдвинул Аристиду и которые должно было выполнять гаитянское правительство в рамках данной экономической программы, сравнимы с тем, какие требования Пол Бремер навязал Ираку, чтобы иностранные компании и банки могли установить свои монопольные права в стране. В этой связи важно отметить, что подобные разрушительные последствия для национальной экономической системы, подрывающие ее самостоятельность, также приводят к тому, что любые демократические преобразования становятся не более чем пустым звуком. Фактически навязанные силой, экономические программы такого рода предопределили появление «стран третьего мира», а мировые экономические державы проводили политику государственных интервенций в экономику различных стран и обеспечивали своим предприятиям гарантии для преодоления конкуренции на местных рынках. Они и сейчас продолжают делать то же самое, а США среди них занимают особое место.

В марте в Сальвадоре возникла ситуация с выборами, похожая на ситуацию в Гаити. Для обеспечения «правильного» кандидата достаточным количеством голосов администрация Дж. Буша, помимо всего прочего, пригрозила прекратить предоставление финансовой помощи стране — главный залог сальвадорского «экономического чуда»^{489}.

Иракцам нет необходимости знать историю США, чтобы составить свое впечатление о том, насколько порывы и намерения Дж. Буша благородны и бескорыстны. Живым примером служит вся современная история их собственной страны. Ирак, как государство в современном его виде, был сформирован Великобританией, его границы были нанесены на карту таким образом, чтобы Великобритании, а не Турции достались нефтяные месторождения на севере страны, и еще с тем, чтобы Ирак был практически полностью отрезан от доступа к морю территорией другой британской колонии — Кувейта. Ирак обрел «независимость», собственную конституцию и парламентское правительство. Однако иракцам не нужно было читать засекреченные документы, чтобы понять, что Великобритания в Ираке стремится создать лишь «арабский фасад», при этом безраздельно властвуя и прикрываясь «конституционной фикцией».

Более того, они прекрасно видели, что происходит у них на глазах. Иракцы вполне понимают, что «даже после передачи руководством США власти национальному правительству американское военное и дипломатическое присутствие не исчезнет, а будет только набирать силу. Бремер заявил, что „коалиционное правительство в Ираке станет самым многочисленным посольством США“». В него войдут более трех тысяч человек — «это будет наиболее многочисленное по штату дипломатическое представительство», которое явно предназначено не для контроля над процессом передачи полномочий национальному правительству Ирака. Вскоре иракцы с удивлением узнали, что представители США намерены «отложить проведение реконструкции некоторых объектов до того, пока 30 июня не состоится официальная передача полномочий новому иракскому правительству, с тем чтобы сохранить дополнительные рычаги воздействия на новое руководство Ирака»^{490}.

Помимо ограничения самостоятельности иракского правительства Вашингтон столкнулся с еще одной «важной задачей»: «необходимостью решения вопроса американского военного присутствия в стране и определения статуса стотысячного контингента армии США, который, как планирует американское военное командование, останется в Ираке после окончания оккупации». США «не намерены передавать властные полномочия новому правительству с тем, чтобы их военное присутствие в стране оказалось ограничено», а также американские власти «категорически отрицают идею о том, что передача полномочий иракскому правительству означает вывод американских войск из страны, поскольку они обеспечивают ее безопасность»^{491}.

Последняя цитата предназначена для американской аудитории. Для того чтобы это утверждение казалось верным, некоторые факты были скрыты: в частности, то, что иракцы, как показывают последние западные опросы общественного мнения, проведенные в Ираке, выразили желание, чтобы безопасность в их стране обеспечивали иракцы^{492}. В США об этом сообщалось, но крайне мало — в основном речь шла о тривиальных вещах (вроде того, как иракское население счастливо зажило после избавления его от тирании Саддама). Опросы также показали, что «простые граждане всерьез обеспокоены вопросами личной безопасности и тяготятся предчувствием наступления хаоса в стране… Менее 1 процента опрошенных испытывают опасения в связи с уходом американский войск» и 60 процентов высказываются за то, чтобы именно иракцы сами поддерживали безопасность в стране (7 процентов предпочитают, чтобы этим занимались вооруженные силы США, 5 — силы коалиции, и, наконец, 5 — назначенный США Государственный совет). В целом «население Ирака не испытывает доверия к вооруженным силам США и Великобритании (79 %) и к Временному коалиционному правительству (73 %)». Ставленник Пентагона Ахмед Чалаби также не пользуется популярностью среди населения. По результатам другого исследования, 57 процентов высказались за то, чтобы безопасность в стране обеспечивали «арабские силы»^{493}. Когда иракцев спросили, что их стране необходимо более всего в данный момент, более 70 процентов опрошенных «полностью поддержали» необходимость развития демократической системы власти, в то время как 10 процентов высказались в пользу Временного коалиционного правительства и 15 — за Государственный совет^{494}. Под «демократической системой власти» они понимали настоящую демократию, а не размытые ее формы, которые предлагал П. Вульфовиц и другие «идеалисты».

Споры США и Ирака о формате и объеме будущей независимости государства очень четко были заметны через год после вторжения в Ирак. Вульфовиц и его коллеги из Пентагона заявили о том, что намерены поддержать «продление срока пребывания американских вооруженных сил в Ираке, а также хотят ограничивать увеличение иракской армии, что наилучшим образом будет способствовать укреплению демократии в стране». Фразу «способствовать укреплению демократии в стране» следует понимать в том же смысле, в каком Вульфовиц отзывался о турецком военном командовании. Однако общественное сопротивление этим планам было настолько сильным, что даже назначенные США «члены временного правительства страны», как правило, стремящиеся угодить американскому руководству наперекор народным чаяниям, заявили, что «они не одобрят соглашение с США о продлении сроков пребывания американского военного контингента в Ираке». Их отказ поставил крест на построении демократической системы в соответствии с предложениями П. Вульфовица: «Затягивание переговоров по этим и ряду других деликатных вопросов приведет к тому, что США окажутся в положении, когда им придется договариваться с иракскими лидерами, которых они не назначали»^{495}.

С самого начала США планировали «разработать систему отношений с будущим правительством освобожденного ими Ирака, при которой, как заявляют высокопоставленные сотрудники администрации президента США, американские военные смогут получать доступ к существующим на территории страны военным базам и использовать незаселенные регионы государства для сосредоточения своего военного присутствия». Эти планы были крайне негативно встречены иракской стороной, представители которой сохранили прежнюю решимость добиться полной независимости Ирака. Как неоднократно отмечалось, именно нежелание иракского руководства идти на уступки в этих ключевых вопросах создавало главную проблему для США в Ираке^{496}.

Вопрос о проведении военной операции не стоял бы так остро, если бы не забрезжила возможность получения доступа к стратегически важным военным базам в зависимом, лояльном государстве с традиционным укладом жизни. Вашингтон был особенно обеспокоен в связи с требованиями иракского руководства о том, что военные договоры с США о «продлении срока размещения стотысячного контингента американских вооруженных сил в Ираке после передачи полномочий иракскому правительству» в июле 2004 года должны заключать «избранные в ходе свободных выборов иракские представители». Стратеги в Вашингтоне надеялись, что каким-то образом удастся создать «систему совместного с иракскими представителями решения ключевых политических вопросов страны, при сохранении доминирующих позиций США, с тем чтобы в целом данная система выглядела довольно демократической, но, по сути, ничего бы не менялось». В этом отношении сперва планировалось привлечь ООН, однако ее участие в дальнейшем могло «нарушить далеко идущие планы руководства США создать систему ограниченной независимости национального иракского правительства»^{497}.

Американские политики «полагают, что они нашли вполне легальную основу для сохранения монополии американских вооруженных сил на поддержание порядка в Ираке». Иными словами, для обеспечения военного присутствия США вне зависимости от протестов со стороны иракского общества и тем самым для поддержания своего «стратегического влияния» в регионе, которое, в свою очередь, является залогом глобального превосходства. Получив формальные санкции от Совета Безопасности ООН, Пол Бремер отдал приказ о переводе иракских вооруженных сил под командование США^{498}.

Иракцы в дальнейшем также могли наблюдать различные меры ограничения экономической самостоятельности своей страны, включая ряд распоряжений, позволивших американскому крупному капиталу получить контроль над иракскими предприятиями и банками и установивших минимально низкую налоговую ставку в 15 процентов. «Эти грандиозные преобразования», по мнению экономиста Джефа Мэдрика, «сделали иракскую экономическую систему самой открытой для притока иностранного капитала и инвестиций в мире, а ее налоги минимальными» и практически разрушили надежды на возможность восстановления системы социального обеспечения и инфраструктуры Ирака. Данный план экономических реформ «не получил подтверждения ни с точки зрения теории, ни практики, но держался исключительно на энтузиазме и идеологической убежденности тех, кто его отстаивал», несмотря на его возможные негативные последствия для Ирака. Неудивительно, что «представители иракского бизнеса встретили в штыки данные инициативы» и полагали, что «данный план экономических преобразований окончательно подорвет промышленный потенциал Ирака»^{499}.

Гораздо меньше проблем было с иракскими рабочими и служащими. Оккупационные силы предприняли активные меры для ликвидации профсоюзов и профсоюзного движения, предотвращения забастовок, проведения в жизнь законов Саддама Хусейна, ограничивающих права трудящихся, и обеспечения гарантий для бизнеса от давления со стороны профсоюзов и общественности. Тем не менее, сильное сопротивление иракцев и неудачи военного оккупационного руководства заставили Вашингтон воздержаться от применения наиболее радикальных мер^{500}.

Увеличение доступа иностранных компаний на внутренние рынки Ирака не распространялось на сектор нефтяной промышленности. Это было бы совсем бессовестно. Однако простым иракцам нет надобности в чтении западных деловых изданий, чтобы обнаружить, что «обладание самой детальной информацией о степени и характере развала иракской нефтяной отрасли» (все это благодаря заключению выгодных контрактов с американскими фирмами) «позволило компании „Хэлибертон“ стать лидером в области сотрудничества с иракскими предприятиями топливно-энергетического комплекса», наряду с другими транснациональными корпорациями, пользующимися американской государственной поддержкой^{501}.

Остается непонятным, удастся ли навязать иракцам «модель формальной независимости», которую предлагают им оккупационные силы, и подкрепить ее различного рода «конституционными фикциями». Другой важный вопрос для западной правящей элиты состоит в следующем: позволим ли мы нашим правительствам, в рамках соблюдения интересов довольно узкой правящей группы, участвовать в «укреплении демократии» в Ираке, несмотря на общественное сопротивление иракцев? Эти вопросы имеют отношение далеко не только к политике США в Ираке, также к проблемам терроризма и военных интервенций, развития систем вооружения, проведения политики, угрожающей всему человечеству. Они относятся к проблемам внутренней политики США. Не секрет, что одной из наиболее острых американских внутриполитических проблем является резкое повышение цен на использование системы здравоохранения, которая в высокой степени приватизирована. Это выделяет США из ряда развитых стран, приводит к различного рода трудностям и ограничениям, а также создает условия для чрезмерного укрепления фармацевтической промышленности. Большое число американцев предпочитает пользоваться национальной системой страхования здоровья и придает «вопросам, связанным с ее развитием, большее значение, чем снижению налогов», и при этом выступает в поддержку импорта лекарственных средств, продаваемых без рецепта. Но все эти требования «с политической точки зрения невыполнимы»: лобби предприятий фармацевтической промышленности, страховых компаний и других влиятельных частных секторов экономической системы США не допустят их осуществления^{502}.

Все это свидетельствует о серьезном размывании демократической культуры, которая постоянно испытывает на себе воздействие самых различных негативных факторов. Американцы в настоящий момент вряд ли способны эффективно решать все эти проблемы, находясь, в таком случае, в равном положении с безземельными крестьянами в Бразилии, в Гаити и во многих других странах, к примеру в Ираке. Нетрудно понять, насколько трудные времена переживает мир, когда американцы, будучи гражданами наиболее преуспевающего и могущественного государства в мире, сталкиваются с дефицитом демократии.

Указатель

Аббас Абу (Муххамед) 316, 317.

Абд аль-Шафи Гейдар 275.

Абрамович Мортон 217–218.

Абрамс Элиот 170.

Агха Хусейн 279, 283.

Азия 239–252, 363.

Азорские острова 55, 230.

Албанские косовары 87–90.

Алжир 74, 184, 264, 266.

«Аль-Каида» 32, 58, 178, 312, 325, 341–342.

«Американ энтерпрайз инститьют», исследовательский центр 291–292.

Американская академия гуманитарных и точных наук 47, 48, 200.

Американская ассоциация всемирного здравоохранения 139.

Американские разведывательные службы 148.

Американский еврейский комитет 258.

«Американский наблюдатель», правозащитная организация 164.

Американский союз защиты гражданских свобод 171.

Американское сообщество международного права 24.

Ангола 149–150, 177.

Аннан Кофи 379.

Антиамериканизм 72–74.

Арафат Ясир 272, 275, 291.

Аргентина 108, 222.

Ариэ Наер 98.

Аркин Уильям 362, 373.

Армия обороны Израиля 256, 295, 300, 301.

Аронсон Джефри 280.

Архипов Василий 116.

Аснар Хосе Мария 54, 72, 216.

Афганистан 123, 231, 260, 262–263, 293, 338; и: военная операция США 44, 173, 208, 323–334; Россия 178, 212, 336.

Африка 147–148, 149–150, 241, 336.

Африканский Национальный Конгресс 177, 308.

Афроамериканцы 110–111.

Ахмед Рашид 349.

Ачесон Дин 24, 27.

Аялон Амии 346.

Банди МакДжордж 122–127, 201, 364.

Банкер Элсворф 148.

Барак Эхуд 275, 278, 285.

Бар-Лев Хаим 269.

Батиста (Батиста-и-Сальвидар) Фульхенсио 127.

Батлер Ли 254.

Баулз Честер 130.

Бачевич Эндрю 91–92, 370.

Бедность 234, 256, 340.

Бейрут 315, 338.

Бельгия 99.

Бен Ладен Усама 32, 69, 314, 340, 343, 344.

Бен-Ами Шломо 276.

Бен-Гурион Давид 266, 294.

Бенджамин Дэниэл 199.

Беннет Джеймс 272.

Берия Лаврентий 364.

Берлинская стена, падение 234.

Берлускони Сильвио 72, 75, 212, 216.

Бернз Джон 316.

Бёрнз Уильям 184.

Бернэйз Эдвард 13.

Бешикчи Исмаил 321.

Бжезинский Збигнев 177.

Бидуай Прафул 258.

«Бизнес уик» 241.

Биологическое и химическое оружие 5, 121, 195, 196, 360, 380, 381; см. также «оружие массового поражения».

Бирманские рабочие 250.

Бисмарк Отто фон 101.

Бишоп Морис 140.

Ближний Восток 102, 242, 263; и: агрессия США 341; альянс США и Израиля 256, 257, 259–275, 294; демократизация 220; владение Израилем ядерным оружием 253–254; терроризм 176, 314–317, 344–347.

Блэнтон Томас 116.

Блэр Тони 29, 39, 46, 54, 91, 99, 210, 254.

Бойня в Рачаке 89.

«Боксерское восстание» 161.

Болгария 262.

Болтон Джон 383.

Большевики 111.

Борге Томас 155.

Борон Атилио 222.

Борьба с наркотиками 94–97, 188–189.

Босния 58, 91, 338.

Бош Орландо 137–138.

Бразилия 74, 147, 148, 149.

Бремер Пол 231.

Бреттон-Вудская система 223.

Брюс Дэвид 238.

«Бтселем», организация 279.

Бут Макс 72, 74, 216.

Буш Джеб 138.

Буш Джордж В. (Буш II) и: Ближний Восток, позиция 351; вильсоновский идеализм 70; внутренняя политика 189–195, 201–202; война в Ираке 5, 29, 31, 34, 51–60, 67–68, 117–125, 195–202, 211, 217–218; война с террором 15, 346; выборы 193–195; закон «О деликтных исках иностранных граждан» 250; Израиль 253–254, 255, 279–284, 286–293; имидж 175; империализм 60, 61, 66, 232; Киотский протокол 384; Никарагуа 167–168, 169–172; оружие массового поражения 5, 195–202, 253–256, 381–384; «ось зла», речь 257; поддержка диктаторских режимов 182–185; презрение к демократии 220–221; противоракетная оборона 368–373; Румыния 181–182; Совет Безопасности ООН 51–60; Стратегия национальной безопасности 5–6, 115; угрозы Ираку 22–23, 253–254; Черчилль 46; ядерное оружие 356–364, 383, 384.

Буш Джордж Г. В. (Буш I) 30, 61, 151, 160, 170, 179–184, 230, 288, 331; и: Ирак 179; Куба 136, 137, 138–140; Панама 172.

Бэйкер Джеймс 50.

Бэйкон Кеннет 203.

Бэлкин Джек 44–45.

Бэтс Ричард 197.

«Бюллетень научного общества ядерных исследований» 115.

Васкес Каризоза, Альфредо 310.

Вашингтон Джордж 162 «Вашингтон пост», газета 68, 146, 181.

Великобритания и: Афганистан 334; Бейрут 315; Ближний Восток 242, 259, 260, 261, 320–321; Венесуэла 101; Джеферсон, о ней 78; досье по Саддаму Хусейну 210; империализм 70–75, 240, 246; Индия 72–73, 250, 251, 298; Ирак 55–57, 205, 210, 211, 263; Иран 261; Камбоджа 38; Кения 299; колонизация 99; контроль над общественным мнением 9–10; Косово 89; Куба 125, 127–128; Кувейт 264–265; новые лейбористы 210; ООН 48, 49; Россия 119; Смит, о ней 48; терроризм 304–305; фашизм 106–111; экономика 235.

Великобритания, Министерство иностранных дел 240, 259–260.

Великобритания, Министерство информации 13.

Великобритания, Палата общин 89.

Венгрия 76.

Венесуэла 101, 137, 324–325.

Взрыв кубинского авиалайнера 137.

Взрывы бомб в городе Джидда 344.

Вильсон Вудро 10, 13, 101–103, 110, 111.

Вильсон Ричард 42.

«Вильсоновские идеалы» 75, 104.

Вильсоновский идеализм 10, 15, 69, 70, 75, 78, 240, 371.

Военные действия с применением химического оружия 94, 161.

Военные преступления 20–21, 34.

Война в Персидском заливе (1991) 30, 56, 203–204, 274, 296.

Война во Вьетнаме, протесты против 63–65.

Война с террором 15; и: война с террором до 1980 года 16–17, 176–177, 185–189, 304–307, 313–322; выборы 31–32; законы США 44; объявление 19, 153, 170; продолжительность 337, 346–347; теория справедливой войны 323–337; см. также «терроризм».

«Вооруженное сопротивление» и «терроризм» 306–309.

Вооруженные формирования 96, 131.

Восточная Азия 239, 246, 251.

Восточная Европа 234–239.

Восточный Тимор 37, 84–86, 89, 92, 96–97, 211, 231.

Всемирная организация здравоохранения 207.

Всемирная торговая организация 141.

Всемирный банк 157, 286.

Всемирный социальный форум 386.

Всемирный экономический форум 65–66, 200.

Вторая мировая война 25, 34, 99–100, 113, 239, 377; и мир после Второй мировой войны 99–100, 104–106, 246, 259–261.

«Вторжение в заливе Свиней» 128, 130, 137, 139, 144.

Вульфовиц Пол 183, 220, 341.

Выборы 12; 2000 года 175, 190, 224; 2002 года 6, 193, 194; 2004 года 33.

Вьетнам 37, 160, 161; и: война в Южном Вьетнаме 63, 64, 152, 203; «Голос Америки» 180; перспективы развития до 2020 г. 375.

Вэйсмэн Эзэр 269.

Гавел Вацлав 146.

Гаити 75, 103, 129, 144, 161, 331.

Гамильтон Александр 9.

Гартхоф Рэймонд 117, 135, 178, 366, 368.

Гватемала 16, 128, 142, 155, 165, 169, 172, 312.

Гегемония или борьба за выживание 3–4, 5, 380, 386–388; см. также «империализм».

Генеральный штаб США 64, 132, 263.

Герберт Боб 263.

Германия 26, 119, 238, 325, 342; и: Ирак 212–216; нацизм 14, 75–76, 106–111, 248, 306; объединение 364.

Гитлер Адольф 76, 107, 109, 154, 217.

Глейджизез Пьеро 131, 150.

Гленнон Майкл 22, 23.

Глобализация 40, 223, 238–242, 376, 386–387; и терроризм 198, 339, 348–349; см. также «неолиберализм».

Глобальное потепление 7.

Глобальные международные правозащитные движения 386.

Годой Хулио 16–17.

Голани Моти 293.

Гомес Хуан Висенте 101–102.

Гондурас 165, 170.

Гордон Джой 206.

Гордон Линкольн 147.

Государственный архив национальной безопасности США 116.

Государственный департамент США 103–108, 143, 164, 168, 169, 171, 221, 241, 290, 368; и: ежегодный отчет за 2000 год 321; Ирак 68, 179; Никарагуа 24–25, 155.

Гренада 33, 140, 187.

Греция 262, 324.

Гринвуд Кристофер 332.

Грозный 297.

Грэхам Боб 196.

Гуантанамо, лагерь для военнопленных 44.

Гуджарат, резня 216.

Гуманитарная интервенция 37–42; и: Великобритания 72–73, 74; Восточный Тимор 37, 86; идеализм 69–70, 76–78; Ирак 203–208; Косово 87, 90–93; саммит стран Юга 2000 года 39; теория справедливой войны 323.

Гуманитарная помощь 158, 159.

Гэддис Джон Льюис 112.

«Гэллап» 212–213, 324.

Даальдер Иво 361.

Даллес Ален 103, 128, 129, 165, 264.

Даллес Джон Фостер 102.

ДАРПА 374.

Даян Моше 300.

Движение неприсоединения 267.

Движение неприсоединения 39–40, 264–268.

Демократия 8–14, 27; и: Алжир 184; Ближний Восток 169–170, 209, 220–221, 291–292; война в Ираке 55, 60, 209–220; выборы 2000 года 224; деколонизация 49; Индонезия 264; Ирак 228–232; контроль над общественным мнением 9–14; мирный процесс 99, 114; неолиберализм 11–12, 222–223, 224–225; Никарагуа 164–165; права человека 209–226; США 17, 110, 348; фашизм 106–107, 109, 110.

Департамент юстиции 43–46, 138, 250.

Джексон Генри 267.

Дженин, лагерь для беженцев 290, 317–319.

Джервис Роберт 61, 99, 113.

Джеферсон Томас 78, 144.

Джиолитти Джованни 107–108.

Джонсон Линдон 147.

Джонсон Пол 186.

Диего Гарсия 262.

Диктаторы, поддержка США 179–185.

Диктатура Сомосы 15, 156.

Димона, реактор в Израиле 42 директива № 181 «О мерах по обеспечению национальной безопасности» 134.

Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в трех средах 383.

Договор о нераспространении ядерного оружия 255, 256, 383.

Договор о принципах деятельности государств по исследованию и использованию космического пространства, включая Луну и другие небесные тела 379.

Договор о сокращении стратегических наступательных видов вооружения (2002) 358.

Договор об ограничении систем противоракетной обороны (ПРО) 368, 383.

Доклад ЮНИСЕФ за 2003 г. о положении ребенка в мире 204.

Доктрина Монро 75, 101, 104, 148.

Домингес Хорхе 131.

Доминиканская республика 75.

Доул Боб 180.

Дьюи Джон 26.

Дювалье «Бэйби Док» 180.

Дювалье «Папа Док» 129.

Европа, и: Ангола 149; Афганистан 324–326; Африка 241; Буш-младший 8, 68; военные действия 82; Кубинский кризис 124–127; мир в Европе 114; мировая экономика 238–241; «Новая», «Старая» 212–215, 220, 233–238; Сербия 92.

Европейский Союз 141, 233, 277, 288.

Египет 83, 172, 268–270, 351.

Женевские конвенции 44, 51, 288–289.

Женевский протокол от 1925 года 196, 384.

Загхейер Кемаль 317.

Заир 180.

Закон «О деликтных исках иностранных граждан» 250.

Закон об усилении мер безопасности на территории США от 2003 г. 44.

Заман Амберин 219.

Западный берег реки Иордан 272, 276–280, 284–286, 290.

Здравоохранение, система 139, 236.

Ибрагим Юсеф 202.

Ивангелиста Мэтью 365.

Игнатиус Давид 233–234.

Игнатьефф Майкл 91, 345.

Идеализм и внешняя политика 71, 72, 75–79.

Иерихон 279–280.

Иерусалим 276–279, 291.

Израиль 30; и: альянс с Индией и США 258; аннексии территории Палестины 284–286; Афганистан 325; бомбардировки реактора в Озираке 41; военный потенциал 256; война 1967 г. 266; война с терроризмом 354–355; вторжение в Ливан 160, 315–316; Гватемала 172; Государственная служба безопасности («Шабак») 346; границы до 1967 г. 273; «культура силы» 293–296; милитаризация космического пространства 379; мирные оглашения с Египтом 268–270; Никарагуа 163; оккупированные территории 270–271, 275, 279–292, 346; ООН 51, 288–291; оружие массового поражения 195–196, 263, 254; «разделительная стена» 284–286; Сербия 39; силовая операция осенью 2002 г. 319; стремление к территориальной экспансии 268–269; США 83, 261, 263–275, 291–292; Турция 257, 266, 267–268; убийства, осуществленные спецслужбами 40–41; экономика 283.

Икенбери Джон 19.

Империализм 23–46; и: американское законодательство 43–46; биологическое оружие 384; благородные намерения 69–80; опасения элиты 60–69; см. также «Стратегия национальной безопасности», «колониализм».

Инбар Эфраим 266.

Индия 39, 246, 247, 258, 259, 267, 325; и: Великобритания 72–73, 251, 298–299; война в Ираке 215–216; Пакистан 37, 178; ядерное оружие 263, 357, 362–363.

Индокитай 34, 49, 151, 246, 298.

Индонезия 120, 148, 264, 266, 342; и: Восточный Тимор 85–86, 89, 96, 211; Сухарто 180, 183.

«Инициатива по противодействию ядерной опасности» 359.

Инспекция ООН по оружию массового поражения 7, 30, 50, 121.

Интифада 40, 293, 295, 300.

Иордания 265, 274, 351.

Ирак и: американская оккупация 230–232; бомбардировки 1998 года 39, 50; военнопленные, обращение 43; военные базы США 258, 263; война как предпосылка террористических угроз 5, 195–202, 343–346, 361–362; вторжение в Кувейт 159–160, 255; вторжение США (2003) 4–8, 29–30, 33–38, 64–68, 117, 211–218; вычеркивание из списка террористических стран 152; государственный переворот 1958 года 264–265; демократия 209–211, 228–232; Дж. Буш-младший и антииракская пропаганда 5–6, 30–33; международные протесты против начала военных действий 5, 7; неподдержка США волнений в 1991 году 228; нефть 263–264; оружие массового поражения 56; поддержка США Саддама Хусейна 178–180, 182–183, 209, 268; последствия войны для населения 202–209; предвыборная кампания Дж. Буша-младшего 33; разграбление 200; режим санкций 51, 66, 204–208, 227, 229, 347; репрессии 51, 84; Северная Корея 62–63; смена режима 226–230; Совет Безопасности ООН 37, 49–60, 93, 120; угрозы со стороны США 66–69; ядерное оружие 41, 253; см. также «война в Персидском заливе».

Иран 36, 243, 246, 253, 257, 258, 266; и: война с террором 313–316; государственный переворот 1953 г. 261; падение режима шаха 104, 267–268; ядерное оружие 62, 357, 362, 363.

Иран, кампания против 171–172 ирано-иракская война 51, 179.

Ирокезы 162–163.

Исламистский фундаментализм 184.

Исламисты 92, 178, 184, 197, 230, 338, 351.

Испания 213, 214.

Италия 103, 107, 108, 212, 213, 262.

Йемен 41.

Каддафи Муамар 154, 186–187.

Камбоджа 37–38.

Канада 67, 68, 162.

Капитализм 110–113, 223–224, 233–237.

Каплан Лоуренс 370.

Кард Эндрю 53.

Карзай Хамид 327.

Каримов Ислам 83.

Картер Джимми 140, 160, 177–178, 262, 270.

Картер Ходдинг 189.

Каспит Бен 293, 294.

Кастро Фидель 103, 118, 127–132, 135, 136, 142, 143.

Кауфман Уильям 366.

Кейнс Джон Мэйнард 223.

Келлер Билл 323.

Кения 299.

Кеннан Джордж 77, 109, 241.

Кеннеди Джон 238, 365–368; и: война во Вьетнаме 62–63, 166; Куба 116–126, 127, 128–131, 133–136, 138–141; Латинская Америка 142–143, 146–148, 310–311.

Кеннеди Дональд 6.

Кеннеди Роберт 131, 136, 139, 144.

Кинсли Майкл 164.

Киотский протокол 384.

Киссинджер Генри 150, 238, 245, 269, 355.

Китай 38, 95, 245, 248, 354, 380; и: Великобритания 73, 162; экономика 239, 251; ядерное оружие 357–360, 362, 369–371; японское вторжение 76–77.

Клаймер Адам 121.

Кларк Уэсли 90.

Клингхофер Леон 316, 317, 318.

Клинтон Джордж 162.

Клинтон, Билл 39, 61, 184, 380; и: Босния 58, 91; вильсоновский идеализм 70; Восточный Тимор 85, 211; Вьетнам 161; Гаити 331; Ирак 50; Куба 138–139, 140, 141; палестино-израильский конфликт 272, 276–278, 284–286, 290–291, 295, 296, 314–315; Северная Корея 243–244, 246; Судан 335; Турция 321; ядерное оружие 355–359.

«Коалиция доброй воли» 211–214.

Колониализм 99–100.

Колумбийский Постоянный комитет по правам человека 310.

«Колумбийское журналистское обозрение» 319, 320.

Колумбия 80, 83, 84, 93–97, 311, 324.

Комитет ООН по разоружению 195.

Комитет по общественной информации 13, 14.

Коммунизм 106, 154; падение 233–240.

Конвенция о запрещении разработки, производства и накопления запасов бактериологического (биологического) оружия и токсинного оружия и об их уничтожении 195, 381, 384.

Конвенция по химическому оружию 381.

Констан Эмманюэль 331.

Контрас 158.

«Контртеррор», операции 171–172, 306.

Конференция в Мадриде 274.

Конфликт «Север-Юг» 112.

Корея 248; объединение 243; см. также «Северная Корея», «Южная Корея».

Корпорации 95, 102, 103, 241, 263; см. также транснациональные корпорации.

Косово 37, 85–93, 231.

Коста-Рика 291.

Костиглиола Фрэнк 126.

Котликоф Лоуренс 191.

Коумер Роберт 126.

Коэн Уильям 91.

«Красная опасность» 111.

«Красные кхмеры» 38.

Красный Крест, организация 44, 207.

Крепон Майкл 115, 253.

Кристофер Уоррен 50.

Кругман Пол 192, 354.

Куба 21, 155, 165, 307; и: Ангола 149; международный кризис 24, 115–127, 131, 134, 139, 144–145, 148, 151, 208, 253, 304, 366; кампания США, направленная против 24, 103, 123, 127–144, 329; справедливая война 328, 329, 334.

Кубино-американский национальный фонд 137.

Кувейт 67, 265; и иракское вторжение 29–30, 42, 75, 159–160, 232, 255.

Кук Робин 89.

Купер Роберт 99.

Курды 179, 260; и Турция 59, 82–83, 84, 98, 321.

Кэйган Роберт 72, 74, 216.

Кэмп-Дэвидский переговорный процесс 1978–1979 гг. 270; 2000 года 276–278, 285.

Кэрозерс Томас 157, 221–222.

«Ла эпока», газета 17.

Лак Эдвард 52.

Лансинг Роберт 78, 101, 110.

Лассуэл Гарольд 14.

Латвия 214.

Латинская Америка 15, 324; и: Вильсон 102; влияние Никарагуа 154–155; влияние США 239–240; военная операция в Афганистане 324–325; демократия, установленная «сверху» 230; Дж. Буш-младший 171; Куба 142–143, 328–329; Кэннон о Латинской Америке 77; мессионерский дух освободительной войны 145; новый национализм 105, 106; обеспечение безопасности 310–312; Р. Рейган 121–122; реакция на события 11 сентября 2001 года 310; террористические акции под патронажем США 145–146, 172–173, 314–316.

Лафибер Уолтер 75.

Лейбористская партия Израиля 269.

Лейкен Роберт 159.

Лефлер Мэлвин Либерия 161.

Ливан 154, 186, 187, 313, 316.

Ливан 160, 265, 271, 309, 314–316, 346.

Ливен Анатоль 31, 193.

Лига арабских государств 273, 283.

Лига Наций 78–79.

Ликис, кровавая бойня 89.

Липман Уолтер 10, 11, 13.

Ллойд Джордж 111, 260.

Ллойд Селуин 265.

Лодж Генри Кэйбот 128.

Льюис Джеффри 358.

Льюис Энтони 146, 188.

Лэнсдэйл Эдвард 132.

Майнехан Патрик 149.

Македония 214.

Макканда Херхе 137.

Маккартизм 45.

Макмиллан Гарольд 125.

МакНамара Роберт 124, 130, 132.

Малли Роберт 279, 283.

Мандела Нельсон 39, 177, 308.

Манделбаум Майкл 71.

Маркос Фердинанд 180, 183.

Маркс Карл 74.

Марлин Рэндал 14.

Марлоуи Лара 184, 228.

Марокко 50.

Маршалловы острова 291.

«Медикэйд» 192.

«Медикэр» 191, 192.

«Международная амнистия», организация 173.

Международная организация помощи беженцам 203.

Международная продовольственная программа ООН 205, 207, 208.

Международное общественное движение против ядерного оружия 367.

Международное право 19–26, 28–49, 144, 289.

Международный Красный Крест; см. также Красный Крест.

Международный Совет по правам человека в Женеве 326.

Международный суд 24, 25, 158, 159, 163, 313–314, 332.

Международный суд 38, 307.

Межконтинентальные баллистические ракеты 363.

Мексика 57, 114, 139, 235, 324.

Меттерних Клеменс 100, 155.

Микронезия 291, 379.

Милитаризация космоса 4–5, 363, 367–380.

Миллер Стивен 62.

Милль Джон Стюарт 72–74.

Милошевич Слободан 88, 91.

Министерство обороны 64, 67, 132.

Министерство торговли США 241.

Мишра Прадеш 258.

Мобуту Сесе Секо 180.

Мозамбик 177.

Моратинос Мигель 277.

Моргентау Ханс 79.

Муссолини Бенито 75, 103, 107.

Мушарраф Первез 349.

Мьят Тан 205.

Мэдисон Джеймс 12, 13, 106.

Мэйр Эрнст 3, 4.

Мэклинг Чарльз 310.

Мюллер Роберт 325.

Мюнхенское соглашение 1938 года 108.

Наблус 290.

Нанн Сэм 359.

Нанна-Лугара, программа («Программа совместных действий по снижению рисков использования средств массового поражения») 359, 360.

Насер Абдель Гамаль 264.

НАТО 39, 87–91, 365.

«Наука», журнал 6.

Национализм 27, 193.

Националисты, радикалы 61, 65, 264–266.

Национальная безопасность 193, 194.

«Национальный интерес» 47, 48.

Национальный совет по разведывательной деятельности 339, 376.

Национальный центр по исследованию Азии 245.

Негропонте Джон 170.

Неолиберализм 11, 12, 222–224, 283, 339; см. также «глобализация».

Неравенство 234, 376.

Неру Джавахарвал 298.

Нефть 7, 95, 101, 184, 202, 242, 245, 258–264.

«Нефть в обмен на продовольствие», программа 207.

Нидаль Абу 271.

Нидерланды 213, 338.

Никарагуа 15, 21, 140.

Николсон Джон 298.

Никсон Ричард 136, 185, 261, 355.

Нитзи Пол 368.

Ниязов Сапармурат 182, 189.

Новый национализм 105, 106, 110.

Норт Оливер 137.

«Норфроп Груман» 345.

Норьега Мануэль 172, 180.

Норьега Роджер 171.

«Нью репаблик», журнал 164, 370.

«Нью-Йорк таймс», газета 35, 84, 104, 121, 158, 161, 165, 188, 232, 267, 272, 292, 316, 322, 323, 329.

«Ньюсдэй», газета 255.

«Ньюсуик», журнал 68.

Ньютон Скот 109.

Нэшнл Интэрест 370.

Нюрнбергский трибунал 22.

«Обратный отсчет конца света» 115.

Общественное мнение в США: по поводу войны в Персидском заливе (1991) 255; накануне выборов 2000 года 224–226; по поводу Палестины 273–274, 275, 283; по поводу Ирака 5–6, 30–32.

Общественное мнение, мировое 173; и: «вторая сверхдержава» в мире 18, 63, 386; в арабских и мусульманских странах 349–351; в связи с ситуацией в Афганистане 325–326; Мексики 57; по поводу Ирака 6, 21–22, 29–30, 31, 211–220; роль Дж. Буша-младшего 66, 67, 68, 69; роль элит 10–14; в России 237.

Объединенные Арабские Эмираты 325–326.

Однополярность 19, 69.

Озал Тургут 218.

Озирак, бомбардировки реактора 41–42.

Окинава, остров 247.

Олбрайт Мадлен 90–91.

Олсон Роберт 257.

ООН 4, 88, 343; и: позиция элит 48–49.

ООН, Генеральная Ассамблея 163, 290–291, 308–309.

ООН, Конференция по разоружению 259, 279.

ООН, миротворческие силы 85–86.

ООН, Программа развития ООН 237.

ООН, Совет Безопасности 307, 314, 315; и: Куба 118–120, 122, 127–128; Косово 37, 92; Никарагуа 24, 163; Панама 189; резолюция № 242–268, 273; резолюция № 465–289; резолюция № 687 — 50, 254; резолюция № 986–207; резолюция № 1322 — 289; резолюция № 1441 — 53, 59; право вето 49–53, 125, 163, 196, 271–272, 288–289; Ирак 22, 49–55, 57, 93, 120–121, 203–208, 213–215, 230.

ООН, Устав 20, 21, 93, 187, 189, 307.

ООН, ЮНИСЕФ 177, 207.

Операция «Мангуста» 131, 151.

«Операция правда» 14.

Операция «Правое дело» 173, 181, 189.

Операция «Уиллер Уоллава» 152.

Операция при Май Лае 152.

Организация американских государств 141, 224.

Организация освобождения Палестины 271, 272.

Оружие массового поражения 5; и: Израиль 42, 253–254; Ирак 22, 23, 32, 42, 55–56, 57, 179, 209; использование в космосе 376–377; средства сдерживания США 61, 195–202; угрозы применения 198–199, 354, 355–362.

Осло, соглашения 275–278, 287.

Оуэн Роджер 35.

Пакистан 208, 247, 342, 349 и: ядерное оружие 304, 357, 363.

Палестино-израильский конфликт 255; и: агрессивные выпады в сторону палестинцев 299–301; военная операция в Ираке 344, 345–347; Дж. Буш-младший 281–289, 291–294; переговорный процесс 268–296.

Палестинское государство 272, 274, 281–287.

Палестинцы и: мирный договор Египта и Израиля 268; «неоколониальная зависимость» 277; США 345; терроризм 293, 354; убийства 295, 299–301.

Панама 325; вторжение 160, 172–173, 179–181, 189.

«Панамериканский экономический устав» 105.

Паттерсон Томас 136, 143.

Пауэлл Дэвид 237.

Пауэлл Колин 28, 53, 56–60, 66, 67, 93, 171, 212, 285, 290; и выступление в ООН 120–121, 125.

Педатзур Рёвен 293.

Первая мировая война 112.

Перес Шимон 274, 275, 315, 317.

Перл-Харбор 21.

Персидский залив 242, 261, 263.

Персидский залив, государства 265.

Пикеринг Томас 189.

Пирсон Роберт 322.

План Маршала 241.

План Саудовской Аравии 273, 283.

Плутоний 42, 360.

Поддержка терроризма США 24–25, 136–137, 151–173, 185–189, 311–316, 332–334.

Пойнтдекстер Джон 171.

Пол Пот 37.

Посада Карилес Луис 137.

Права человека 8; и: американская помощь 312, 350; Буш-старший 180; Гватемала 171–172; демократия 209–226; Колумбия 93; Рейган 182; «Юнокал», корпорация 250.

Правозащитные организации 16; и: Никарагуа 164; пособники терроризма 44.

Правосознание 385–388.

Прайс Джон 249.

«Превентивное военное сдерживание», стратегия 373–374.

Превентивные военные действия (упреждающие военные удары) 23–25, 29, 30, 33–34, 35, 62, ИЗ, 187–188.

Преступление против человечества 34.

Преступление, боязнь стать жертвой 188 приватизация 95, 193, 224.

Принцип универсальности 303, 335–337.

Программа глобального информирования населения 171.

Программа научного изучения климатических изменений 6.

Программы «дезинфекции» 94–98.

Программы противоракетной обороны 357–374.

Промышленное развитие 105, 239–241, 377.

Пропаганда 5–6, 9–15, 170–171, 185–195, 226: в отношении Саддама Хусейна 6, 29–31, 32–33, 211–212; задачи и необходимость 65; на Ближнем Востоке 176; принцип «пропорциональности» 334, 335.

Противодействие экстремистской деятельности 310.

Противоракетная оборона 363, 367–372, 378.

Путин Владимир 58, 358, 360.

Рабин Ицхак 268, 275, 300, 315.

Райс Кондолиза 30, 57, 231.

Райх Отто 170.

Рамалла 290, 319.

Рамсфельд Дональд 24, 28, 170, 183, 212.

Рапопорт Давид 314.

Расизм 247.

Рассел Бертран 388.

Расходы на социальные нужды 190–193, 256.

Рахман шейх Омар Абдель 178.

«Революционная ассоциация женщин Афганистана» 327.

Редман Чарльз 163–164.

Рейган Рональд 130; и: Афганистан 178; Гренада 33; демократия 12, 221; Дж. Буш-младший 15, 175–176; Израиль 315; Ирак 228, 268; Латинская Америка 171; Ливия 154, 187–188; права человека 182; программа «звездные войны» 367; риторика терроризма 176, 309; Центральная Америка 14, 16, 17, 32, 64, 153–159, 164–165, 171–172; экономика США 185, 234; Южная Африка 177, 277.

Репарации 159, 161, 248.

Республиканская партия 193, 354.

Робертсон Джордж 89.

Рой Сара 285.

Ройс Кнут 255.

Россия (СССР) 14; и: Ангола 149; Афганистан 177–178; борьба с террором 354; Венгрия 76; Гватемала 128; гонка вооружений 363–366, 368; демократия 55–56; диссиденты 74; интервенция США и Великобритании 1918 года 112–113, 119; Иран 257; крах коммунистической системы 138; Куба 117–118, 119–123, 126, 132–135, 141, 143; нападения на лагеря беженцев Сабра и Шатила 271; национальная экономика 109–113, 243; Никарагуа 154, 159, 165; объединение Германии 364; ООН 48–50; оружие массового поражения 356–364; теракты 344; уровень смертности 236; холодная война 111–113; Чечня 58.

Рот Кеннет 250.

Роув Карл 33, 193.

Рузвельт Франклин Делано 21, 75, 103, 107, 108, 217.

Румыния 181–183, 214, 262.

«Рэнд», корпорация 359, 370.

Садат Анвар 268–270, 338.

Салинас Карлос 173.

Сальвадор 16, 17, 137, 145, 163, 169, 172, 312.

Саммит неприсоединившихся стран (2003) 40.

Саммит стран Юга (2000) 39.

Сандинисты 15, 140, 155.

Сан-францисский мирный договор 246–249.

Саудовская Аравия 30, 265, 267.

Сафайр Уильям 121.

Саш Джефри 191.

Свободная торговля 102, 251.

Северная Ирландия 347.

Северная Корея 151, 304; и: бомбардировки 1953 года 297; объединение 243–246; ядерное оружие 62, 253, 356–357, 362.

Северный Вьетнам 161.

Сектор Газа 272, 276, 280, 319.

Сербия 39, 87–90, 91, 92, 96.

Сибирская язва 382.

Симпсон Алан 180.

Синайский полуостров 269, 278.

Сирия 36, 267, 319, 357.

Система противоракетной обороны США 357.

Скауфорд Брент 230.

Смена режима 54, 127–141, 149–151, 323.

Смит Адам 48, 192, 224.

Снижение налогов 190–191.

Совет национального спасения Румынии 182.

«Совет по международным отношениям» 198.

Совет по национальной безопасности 36, 127, 130, 135, 170, 266, 348.

Соуфаэр Абрахам 24–25, 27, 368.

Спонек Ханс фон 205–206, 227.

Справедливая война 318–331, 335.

Стратегия американской политики 146.

Сребреница, массовые убийства 338.

СССР; см. «Россия».

Сталин Иосиф 77, 237, 247, 364, 365.

«Статьи Конфедерации» 162.

Стивенсон Алдай 118–122.

Стил Джонатан 351.

Страны «третьего мира» 112, 235.

Стратегическая оборонная инициатива (СОИ) 367, 368.

Стратегическое командование США 253, 355–356.

Стратегия национальной безопасности 5, 6, 20–28, 35–36, 47–50, 115, 193–194, 359–361, 369–370, 372.

Стро Джек 56, 210.

Судан 186, 335–336.

Сукарно Ахмед 264.

Сухарто Раден 180, 183.

США и: военная поддержка 82, 83, 84, 93, 94, 158, 311–312; военные базы 262; глобальное доминирование 110, 238–246, 261–262, 267, 376; государственный терроризм 15–17, 314; дефицит бюджета 190; идеализм 70, 71, 72, 78; империализм 19–20, 60, 70, 369–371; использование права вето в ООН 49; мировые угрозы 4–7, 200; мнение международного сообщества 66–69; наращивание вооружений 363–369; нейтралитет 144; официальные определения термина «терроризм» 304–307; поддержка диктаторов и репрессивных режимов 180–185; раздражение на Ближнем Востоке 341–351; СМИ 317, 318, 319, 321; экономическая политика 26, 27, 105–106, 243; см. также «империализм».

США, Комитет по разведывательной деятельности 196.

США, Комитет Сената по вооружению 362.

США, Конгресс 32, 52, 91, 141, 146, 154, 159, 362.

США, Министерство обороны 112.

США, Министерство общественной дипломатии 14.

США, Министерство энергетики 356.

США, Объединенное космическое командование Вооруженных сил 359, 367, 375.

Тайвань 172, 248, 358.

Тайланд 189.

«Тайм» журнал 68, 165.

«Талибан» 92, 216, 324, 327, 331.

Тафт Уильям Говард 102.

Тенет Джордж 196.

Теодоро Обианг 184.

Теория справедливой войны 303, 323–337.

Теракты 11 сентября 2001 года и: атаки 6; военные расходы 368; вторжение в Панаму 172, 173; второй этап «войны с террором» 313, 323–324; выборы 2004 года 34; Ирак 6, 31, 32, 33; мировая волна понимания и солидарности с США 21–22, 69; Никарагуа 169; отношение к мусульманскому миру 348–349; переломный исторический момент 309, 337; последующая угроза террора 253–356; теория справедливой войны 332–335.

Терроризм 382; и: американская политика как причина терроризма 346–351; американский список стран-спонсоров терроризма 140; биологическое и химическое оружие 382; государственный терроризм США 304–312; Ирак 5, 30, 31, 195, 198–202; определения, понятия 176, 305–309; политика США, способствующая усилению угрозы 16–17, 26–27, 58, 81–85, 93–100, 127–273, 308, 313–322; прописные истины 338–344; угрозы 353–356; укрывательство, пособничество террористам 331–332; см. также «борьба с террором».

Тонельсон Алан 110 транснациональные корпорации 95, 241.

Трехполярные отношения 239, 250.

Труд 233–236.

Труман Гарри 247.

Тсонгас Пол 166.

Тунис, бомбардировки 315, 317.

Туркменистан 183.

Турция 50, 80; и: американская военная помощь 82–83, 94, 98, 321; война в Ираке 59, 217–220; вспышки насилия 97–98, 321–322; Кубинский ракетный кризис 117–119,122–123; полувоенная структура 96; преобладание США на Ближнем Востоке 256–259, 263–268.

Уайт Марк 131.

Уеллес, Самнер 75, 108.

Узбекистан 183.

Уиллер Николас 90.

Украина 236.

Ульман Харлан 363.

Уокер Томас 156, 164.

«Уолл-стрит джорнал», газета 59, 66, 214, 348.

Уолц Кеннет 61, 198, 340, 366.

Уолцер Майкл 272.

Уорбург Джеймс 365.

Ураган 140.

Ури Саджи 346.

«Файнэншиал таймс», газета 35–36, 191, 341, 342.

Фашизм 103–111, 248.

ФБР 136, 137, 138, 196; и: кампании по запугиванию населения 185–189, 194; теракты 11 сентября 2001 года 325–326.

Филиппины 70, 75, 102, 183, 248.

Филипс Уильям 108.

Фиск Роберт 184.

Флейшер Ари 55, 58, 191.

Флетчер Хенри 107.

Фол Бернард 63–64.

Фолк Ричард 22.

«Форейн аффэйрз» 279.

Фортес Аби 240.

«Форчун» 109.

Франция 74, 99, 144, 161–162, 238, 242, 324; и: Ирак 49, 212–216.

Фридман Томас 215–216.

Фрэнк Томас 159, 333.

Фукидид 28.

Фукуяма Фрэнсис 48.

Хаддури Имад 42.

Хак Абдул 327.

Хантингтон Самюэль 61.

Харисон Зилиг 62, 245.

Харкаби Ехосафат 347.

Харта и Радмэна, доклад 2002 года 382.

Хасс Амира 286.

Хёрд Дуглас 293.

«Хизболла» 58, 309, 338.

Хил Чарльз 313.

Хиро Дилип 50.

Хиченс Кристофер 323.

Холбрук Ричард 214.

Холидэй Дэнис 205, 227.

Холодная война 27, 105–106, 110–113, 363–369.

Хоуард Майкл 333, 342.

Хрущев Никита 111, 119, 123, 134, 208, 304, 365, 366.

Хун Джеф 210.

Хусейн Саддам 51, 75, 84, 107, 204; и: «Аль-Каида» 32; американская поддержка 152, 169–170, 179–183, 209, 228, 231–232; американская пропаганда против 5–6, 30–33; американское вторжение в Ирак (2003) 55, 54, 199; Буш-младший 8, 22, 68; война в Персидском заливе (1991) 228, 255; режим санкций 205, 206, 207; резолюции ООН 49, 50; ЦРУ 195 «Хьюман райтс уоч» 250, 335, 336 «Хьюман райтс уоч», африканское отделение организации 96,326.

Цейлон (Шри-Ланка) 247.

Центр мировой торговли: попытка теракта в 1993 году: 178, 199, 337–338; см. также «теракты 11 сентября 2001 года».

Центральная Азия 95, 257, 263, 349.

Центральная Америка: вспышки насилия 16–17, 146, 156–157, 170, 176, 311–316; движения солидарности 385.

Центральное разведывательное управление 67; и: Ближний Восток 176–177, 315, 336; Индонезия 266; Ирак 196–197; Косово 89; Куба 103, 127, 128, 131, 135, 136–137; Латинская Америка 142–143, 165, 173.

Чапультепекская конференция (1945) 104.

Чаушеску Николае 180–182, 227.

Чейз Абрам 158.

Чейни Дик 24, 28.

Черчилль Уинстон 46, 154, 187, 216, 260.

Чехословакия 76, 108.

Чечня 58, 95, 344, 354.

Чили 147.

Шамир Ицхак 275.

Шарон Ариэль 258, 279, 285, 286, 290, 291, 317, 319.

Шваб Клаус 66.

Швейцария 203.

Шииты 230.

Школа стран Америки 145.

Шлезинджер Артур 21, 117, 129, 132, 142–143.

Шмитц Дэвид 106, 110.

Шрёдер Герхард 217, 378.

Шри-Ланка, см. «Цейлон».

Штайнбрунер Джон 358.

Шульц Джордж 154, 156, 176, 180–182, 186, 315, 317.

Эбан Абба 190.

Эврон Боаз 318.

Эитан Рафаэль 272.

Эйзенхауэр Дуайт 102–103, 117, 129, 242, 264–265, 348, 365.

Экваториальная Гвинея 184.

Экономическая политика: Азия 238–252; внешняя политика США 25–28, 109–110, 233–252; неолиберальные рыночные реформы 11–12, 222–226, 233, 283–284, 339–340; Рейган-Буш 185, 190–194; терроризм 198, 340–342, 375–376; фашизм 106–107; см. также «неолиберализм».

Экономические санкции 131, 139, 140, 141.

Экономический национализм 105.

Элдар Акива 278 элиты 8, 10, 20, 48, 60–69, 152, 236.

Элштайн Джин Бетке 152, 323, 329, 330, 331.

«Энвио», журнал 169, 172.

Энергоресурсы 27, 242, 244–246, 250, 261.

Эпоха после холодной войны 92, 99, 151.

Эрдоган Реджеп Тайип 218.

Эфиопия 76.

Эш Тимоти Гартон 87.

Эшкрофт Джон 43, 250.

ЮАР 14, 171, 277; и: Ангола 149–150, 177; сопротивление 307.

Юго-Восточная Азия 241, 246.

Южная Африка 308; ядерное оружие 253–254.

Южная Корея 180, 243, 244.

Южный Вьетнам 120, 161, 166, 309, 314.

Юлам Эддам 364.

Юм Дэвид 13, 193.

Юнайтед Пресс Интернэшнл (информационное агентство) 194.

ЮНОКАЛ 250.

Ядерное оружие и: Ближний Восток 253–254; Израиль 42, 259; Индия 258–259; Куба 4, 24, 116, 117; Пакистан 304, 357, 363; сдерживание 199; Северная Корея 304; угроза распространения 354–371.

Япония 21, 76, 161, 241, 246–251, 358, 378.

Ярборо Уильям 311.