Генерал Деникин. Симон Петлюра

Введение

Среди известных политических вождей в истории немало таких деятелей, которые прославились как государственники, чуть ли не отцы нации, и, одновременно, как свирепые палачи. Имена «двуликих янусов» у всех на слуху: Иван Грозный, Ленин, Сталин, Мао Цзэдун, Гитлер, Чаушеску… В этот ряд можно поставить и Симона Петлюру — одного из идеологов украинской социал-демократии, организатора украинской независимой государственности, крупного военного деятеля и одного из самых кровавых террористов-антисемитов. В последнем пункте, это был своего рода предшественник Гитлера. В этой книге проанализирована загадка Симона Петлюры, прошедшего противоречивый, можно сказать парадоксальный, путь от студента-богослова до социал-демократа, от социалиста до украинского шовиниста, от борьбы с большевиками — к антисемитским погромам. Соответственно Петлюра рассматривается на Украине современными националистами из РУХа как основоположник украинской государственности, коммунистами — как националист и контрреволюционер, либералами — как антисемит фашистского толка. Итак рассмотрим основные вехи политической, партийной, социал-демократической биографии Симона Петлюры в контексте истории Украины.

Будущий украинский державник и главный атаман Симон Петлюра родился 10 мая 1879 г. в старинном небольшом восточноукраинском городке Полтаве в семье мелкого предпринимателя-извозчика. Помимо Симона у отца имелось еще восемь детей, что создавало соответствующую атмосферу в семье и, естественно, низкий материальный достаток. О родителях Петлюры ничего не известно, хотя можно предположить, что отец многодетной семьи был озабочен не воспитанием подростков, а их элементарным продовольственным обеспечением по принципу: «не до жиру — быть бы живу». Обыкновенная мелкобуржуазная семья, в какой-то мере люмпенизированная и маргинальная, проживающая на национальной окраине России, подвергающейся в известной степени принудительной русификации, — такова была среда, в которой рос будущий украинский националист.

В этом регионе, в отличие от Донбасса, было мало крупных предприятий. Характерной особенностью Украины было то, что промышленный центр не совпадал с политическим, каким был Киев. Во всей правобережной Украине и примыкавшей к ней по характеру производства Полтавской губернии преобладало крестьянское население, которое испытывало сильное воздействие со стороны национальных партий и движений, имевших, в отличие от большевиков, политическое все-украинское руководство. Несмотря на культурную близость к России, общность исторических судеб, конфессиональное единство, значительный процент русского населения в Харьковской и Екатеринославской промышленных губерниях и т. д., Украина оставалась полуколониальной окраиной Российской империи. Украинский народ, который насчитывал свыше 17 миллионов из 35 миллионов населения на территории, занимающей более 600 тыс. кв. километров, не имел своей государственности, его национальная культура и язык принижались, национальная гордость была ущемлена. Все это создавало сильный стимул для развития украинского национализма в среде мелких предпринимателей, зажиточных крестьян, ремесленников, кустарей-одиночек, к которой принадлежал по рождению и Симон Петлюра.

Родители сделали все возможное, чтобы дать детям образование и своевременно определили отличавшегося способностями Симона в полтавское духовное училище, что, бесспорно, делает им честь. Но вряд ли они мечтали увидеть своего сына просто священником…

Духовные учебные заведения были практически единственным выходом из положения для небогатых семей, которые в результате известного царского указа «о кухаркиных детях» были лишены возможности отдавать детей в гимназии даже при наличии средств. Так поступил, кстати, и сапожник Джугашвили, отдав маленького Иосифа — будущего Сталина — в духовное училище. Сын извозчика, украинец Симон Петлюра и его одногодок, сын сапожника, грузин Иосиф Джугашвили долгое время шли похожими путями, имели сходные просчеты и успехи, впоследствии оба стали даже военачальниками и взошли на вершины власти в ходе гражданской войны. Но если Петлюра пытался создать украинскую государственность, то Джугашвили забыл о грузинской государственной идее и возродил в новом качестве Российскую империю. Их роднило необъяснимое, нарастающее негативное отношение к еврейскому народу, заведшее обоих в болото антисемитизма. Если один устраивал еврейские погромы, по другой в конце своей жизни проводил зловещие кампании борьбы с «безродным космополитизмом». Вот уж воистину неисповедимы пути Господни — такие разные политические деятели, как Петлюра и Сталин, оказались в чем-то ближе друг другу, чем можно было бы предположить.

Духовная школа конца XIX века представляла из себя государственное учреждение, которое давало очень приличное образование. В семинарии изучались священное писание, литература, математика, история, греческий и латинский языки. Но изучение этих нужных и полезных предметов шло, во-первых, монотонно и догматически, во-вторых, — с русификаторских позиций. На занятиях вменялось в обязанность говорить только по-русски, всячески ограничивалось изучение национальной литературы. Однако ученики, выходцы из семей украинского духовенства и крестьянства, тяготели к своей родной «мови» и в знак протеста стремились между собой разговаривать исключительно на украинском, пробуждая в себе национальные чувства. Но запретный плод сладок, и «Кобзарь» и другие книги на украинском языке были любимым, хотя и запрещенным, чтением учащихся. Известно, что в бурсах и семинариях действовала система доносов и слежки за инакомыслящими. Такие порядки только распаляли недовольство учащихся, неслучайно, что в последствии, многие выходцы из российских семинарий стали революционерами. Свое обязательное знание русского языка они использовали для знакомства с русской революционной литературой — марксисткой, народнической или национально-просветительской. Способный подросток Симон Петлюра, как губка, впитывал социалистические и националистические настроения и взгляды, которые и легли в основу его личности, образовав сложный, но, как выяснилось, непродуктивный симбиоз. Он вступил в Революционную Украинскую партию (РУП), провозгласившую борьбу за украинскую «незалежность» — независимость. РУП была создана в 1900 г. такими известными деятелями Украины, как Д. Антонович, Леся Украинка, И. М. Стешенко, П. П. Каневец, Б. Ярошевский. Впоследствии она была преобразована в УСДРП — Украинскую социал-демократическую рабочую партию, во главе которой стали В. К. Винниченко, И. П. Мазепа, В. М. Чеховской, А. М. Левицкий, а позднее к ним присоединился и сам Симон Петлюра. Эта партия была странным сочетанием социалистической и националистической партий. Дело в том, что украинское движение на этом этапе было занятием в основном группы интеллектуалов — литераторов, священников, преподавателей всех уровней, и было направлено против русской бюрократии и самодержавия. Как выразился один губернатор, они носили в одном кармане стихи Шевченко, а в другом — труды Маркса.

Помимо социал-демократических и националистических симпатий, Симон был известен среди семинаристов своей образованностью, любовью к литературе, конечно, украинской, к искусству, особенно музыке, что придавало ему особое обаяние. Музыкальные способности у Петлюры были совершенно очевидными: он играл на скрипке, руководил музыкальным кружком. Кстати, способности к искусству были и у грузинского семинариста Иосифа Джугашвили, писавшего неплохие лирические стихи, которые обратили на себя внимание профессиональных литераторов.

С музыкальной деятельностью был связан крупный поли-тико-культурный конфликт Петлюры с начальством. В качестве руководителя и дирижера оркестра он разучил с семинаристами кантату известного украинского композитора М. Лысенко «Бьют пороты». Во время пребывания Лысенко в Полтаве Петлюра с гордостью пригласил его прослушать это сочинение. Подобный поступок вызвал резкое недовольство руководителей семинарии. Ректор, архиерей Илларион, вызвал к себе Петлюру и попытался наставить его на путь истинный. Однако разуверившийся к тому времени в религии и начитавшийся националистической литературы Петлюра не воспринял увещеваний, повел себя дерзко и отказался дать обещание отныне слушаться и вести себя пристойно. Естественно, что после этого упрямец был немедленно исключен из семинарии. Исключение из богословского класса было в данном полтавском учебном заведении большой редкостью, но в принципе это не было чем-то невиданным в России, вспомним хотя бы, что в это же самое время был исключен из тифлисской семинарии начавший революционную деятельность семинарист Иосиф Джугашвили.

Симон Петлюра стал зарабатывать на хлеб репетиторством, давая уроки детям богатых соотечественников и попутно распространяя среди них националистические взгляды. Одновременно он продолжал заниматься самообразованием и готовился к сдаче экзаменов экстерном за весь гимназический курс. В это время на Украине начинаются революционные волнения, однако молодой национал-патриот не счел нужным активно включиться в этот процесс и уехал на Кубань. Революционность Петлюры была весьма относительной и неустойчивой.

Он попытался заняться учительством, но эта работа его не увлекла. Симон попадает в кубанский архив и работает под началом крупного кубанского историка Ф. А. Щербины. В это время член-корреспондент Академии наук России Щербина писал историю кубанского казачьего войска, и Петлюра стал ему в этом активно помогать. На нем лежала обязанность просмотра архивных документов и их первичного анализа. Петлюра делал это с особым увлечением и рвением, что объяснялось не научно-исследовательскими задатками неудавшегося священника, в котором проснулся вдруг талант и призвание историка. Дело в том, что Кубанское казачье войско имело своим предшественником Запорожское казачье войско, переселенное в XVIII веке в Северо-Кавказский регион по указу Екатерины II. Петлюра с исключительным рвением искал и систематизировал доказательства того, что кубанцы есть в основе своей украинцы, что означало не просто духовную общность населения украинского и кубанского регионов России, а возможное в будущем политическое воссоединение территорий с украинским населением. Кроме того, Петлюра рассматривал казачью Запорожскую Сечь как прообраз независимой украинской государственности. Впоследствии он стремился самым активным образом использовать атрибутику украинского казачества в оформлении петлюровской государственности и армии Украины.

По мнению академика Ф. Щербины, Петлюра оказался лучшим его помощником, несмотря на свою молодость.

Одновременно Петлюра на новом месте пытается вести политическую деятельность. При этом он проявляет уже явные лидерские качества. Симон организует в Екатеринодаре кубанское отделение партии РУП под названием «Чорноморска вильна громада». Эта организация разворачивает на Кубани национально-культурную и революционную работу. Он опирается на ссыльных полтавчан и пытается совместить призывы революционного характера с националистическими. В результате Петлюра был арестован, но выпущен на поруки до суда. Воспользовавшись моментом, он срочно покидает Кубань и приезжает в Киев.

Пробыв два года в Екатеринодаре, Петлюра возвратился на Украину уже политически и профессионально сложившимся двадцатипятилетним человеком. Он проявил себя как честолюбивая личность, стремящаяся реализовать себя в общественно-политической сфере. Его физический облик так рисует бывший товарищ по семинарии В. Королев-Старый: «Среднего роста, сухощавый, иногда просто костлявый с бледным желтоватым лицом и синяками под глазами, в топких губах, на которых часто играла скептическая усмешка, всегда держал папиросу. Его светло-серые глаза отдавали голубизной, ажиотажем, в который он легко впадал, они ярко блестели. Движения были порывистыми, позы неспокойными». Темпераментный, импульсивный, нервный, предприимчивый, образованный, честолюбивый, зацикленный на украинской национальной идее с примесью социальных идеалов — таков был начинающий политик, деятель украинской социал-демократии.

В этот период он хочет серьезно заняться политикой. Понимая, что нужно учиться влиять на массы, чтобы вести их за собой, он начинает овладевать искусством воздействия на слушателей. По мнению современников, Петлюра не был силен в логических доказательствах, а брал за живое эмоциональностью, яркостью, образностью своих речей. Он изучил литературу по ораторскому искусству и в известной мере им овладел. Кроме того, он активно сотрудничает с редакциями журналов «Громадьска думка» и «Рада», оттачивая свое перо публициста.

На интересного публициста и фанатично преданного «украинской идее» начинающего политика-социалиста закономерно обращают внимание в центральном руководстве РУПа. До них давно дошли отзвуки екатеринодарских «подвигов» Петлюры. Лидер РУПа Н. В. Порш активно сотрудничает с Петлюрой и во избежание ареста последнего помогает ему временно перебраться за границу — во Львов. Выехав в Австрию, Петлюра взял себе псевдоним Святослав Тагена и под этим именем вошел в местный комитет РУПа. Вскоре он столкнулся с тем, что большая часть его членов не были столь уж ярыми националистами, а стремились к активному сотрудничеству с русскими революционерами и в целом с Россией. Хотя Петлюра в это время еще не сторонник отделения Украины от России, но он уже против идеи слияния двух государств, даже во имя победы социализма. Здесь же Петлюра знакомится и начинает активно сотрудничать с крупным апологетом националистического движения на Украине, известным писателем-демократом В. К. Винниченко, с которым в дальнейшем будет много работать. На состоявшейся конференции РУПа во Львове Петлюра и Винниченко в ходе громких дискуссий одержали верх над сторонниками слияния с Россией и вынудили их покинуть конференцию. Более того, Петлюра проявил и организационный талант — изъял финансовые средства у этой группы. Надо сказать, что формирующийся лидер националистов всегда проявлял интерес к денежным средствам и своего отнюдь не упускал.

В январе 1905 года был созван II съезд РУП, на котором эта организация была переименована в Украинскую социал-демократическую рабочую партию. Симон Петлюра вошел в состав ЦК этой партии вместе с Н. В. Поршем, В. Д. Ковалем, Я. Михурой и В. В. Садовским. В программе партии содержались принципы социалистического характера, по вместе с тем уже вводились требования широкой автономии Украины с отдельным сеймом. Для Петлюры это было главным. Социалистические идеи для него всегда были второстепенны и служили прикрытием его националистических устремлений. Кроме того, нельзя забывать, что в это время социалистическая идеология находилась на подъеме, за ней в начале XX века была историческая инициатива. Поэтому большинство националистических партий царской России использовали эти идеи для подкрепления своих национально-освободительных программ. Достаточно вспомнить БУНД — еврейский рабочий союз или социал-демократию Польши и Литвы.

После съезда УСДРП Петлюра выехал в Петербург, где немедля взялся за редактирование украинского ежемесячника «Вильпа Украина», стремясь превратить его в активного пропагандиста идеи украинского национализма. Однако начавшиеся провалы среди украинских революционеров-националистов привели к скорому отъезду Петлюры из столицы.

Вернувшись в Киев, он активно занимается журналистикой, редактирует газету «Рада», журнал «Слово». Однако средств получаемых от издания газеты и журнала не хватало на жизнь, и один из лидеров украинских националистов был вынужден работать скромным бухгалтером в «Восточном Транспортном товариществе».

Когда закончилась первая русская революция 1905–1907 гг. и наступил период столыпинской реакции, Петлюра вместе с Поршем и Антоновичем, помимо националистических, стал пропагандировать еще и ликвидаторские взгляды, то есть встал на позиции отрицания любой нелегальной революционной работы. Петлюра, как типичный меньшевик, боялся революции и предпочитал реформирование страны, хотя и понимал, что украинская история станет «драмой революционных конфликтов». Он исходил из того, что экономически Украина была полуколонией России, ее население не обладало развитым политическим сознанием. Слабость украинской буржуазии, размытость украинского пролетариата делает, по его мнению, затруднительной рабоче-крестьянскую революцию, а поэтому надо делать акцент на движении к украинской автономии. (См. подробно: История национальных политических партий России. Материалы международной конференции. М., 1997.) Лидер большевиков В. И. Ульянов (Ленин) в гневе даже охарактеризовал украинских социал-демократов как представителей «самого низкопробного, тупого и реакционного национализма», которые изменяют «интересам не только демократии вообще, но и своей родины Украины». Эта оценка приведена во всех советских энциклопедиях в справках о Петлюре и вызывает двойственное отношение. Налицо категоричность и ригоризм этого суждения, характерного для лидера большевизма. Применительно к конкретным позициям Петлюры этого периода это было явное и безусловное преувеличение, но если вспомнить, чем этот предприимчивый авантюрист закончил свою политическую деятельность, то нельзя не признать принципиальную правоту Ленина.

Петлюра вновь выехал в Петербург. Украинская колония столицы тепло встретила молодого и перспективного лидера националистов, но из-за дождливого климата Петлюра был вынужден перебраться в Москву. Здесь его ждало семейное счастье. Он женится на Ольге Афанасьевне Бельской и оседает надолго. Вскоре появляется дочь Леся, что способствует оседлому образу жизни Симона. Он сотрудничает с националистическими кружками «Кобзарь» и «Громада». Молодой революционер-публицист занимает видное место среди украинского землячества в Москве и входит в окружение академика Ф. Е. Корша.

Этот выдающийся ученый-филолог доказывал право украинского языка и литературы на самостоятельное существование, а украинского народа — на независимость. В качестве председателя комиссии по делам Украины при Российской Академии наук он принял активное участие в написании записки «Об отмене стеснения печатного малорусского слога». Корш печатал много статей по украинской литературе и языку, чем, бесспорно, способствовал развитию украинского национального движения.

Начиная с 1912 г., Петлюра самостоятельно редактирует газету «Украинская жизнь», которая активно публикует Корша и других украинофильских авторов. Но следует подчеркнуть, что Петлюра и в целом руководство УСДРП придерживались интернационалистских позиций. Партия вела активную борьбу с антисемитизмом и украинским шовинизмом.

Эта проблема была весьма острой, так как на территории Украины и Белоруссии в так называемой «черте оседлости», где было разрешено проживание евреев, жило несколько миллионов граждан, исповедовавших иудаизм и подвергавшихся гонениям. Религиозный признак был принципиальным, так как в империи отсутствовала графа «национальность», а существовала графа «вероисповедание». Евреи подвергались значительной дискриминации во многих сферах жизнедеятельности, но самое ужасное заключалось в кровавых погромах. Первая волна погромов прокатилась по России после убийства Александра II в 1881 г. В 1903 г. в Кишиневе был организован погром, потрясший всю Россию. Вслед за ним последовали погромы в Белостоке, Одессе, Ростове-на-Дону и еще в двухстах населенных пунктах. Началась массовая эмиграция евреев в Америку, крепло сионистское движение. В 1911 г. на Украине прогремело судебное «дело Бейлиса», по обвинению Менахема Бейлиса в ритуальном убийстве мальчика Андрея Ющинского. Хотя суд присяжных оправдал Бейлиса, юдофобская кампания не прекратилась. Более того, по слухам, император Николай II лично сочинял антисемитские листовки, поощрял «концепции» о причастности евреев к поражению в русско-японской войне и о стремлении евреев достигнуть «мирового господства».

В принципе так называемый еврейский вопрос не был теоретической проблемой для социал-демократии России и Украины. В социал-демократии в целом было принято считать понятие «интернационализм» — прогрессивным явлением, а «национализм» — понятием, не имеющим нравственного начала. Петлюра, как один из лидеров УСДРП, писал тогда, кстати, совершенно справедливо, что евреи и все народы Украины — это нации, «культурному развитию которых мы не имеем никакого права делать преград и запретов». Петлюра отмечал, что страдания евреев в России вызывают глубокое сочувствие у каждого, кто и не принадлежит к этой нации, которой «суждено нести тяжкий крест насилия, ибо всех страдальцев… капиталистического строя золотой струной солидарности объединяет одна судьба, одна надежда». Есть целый ряд и других высказываний Петлюры аналогичного плана. В этот период Петлюра был пока еще интернационалистом.

Московский период жизни Петлюры имел особое значение в становлении его как украинского националиста. Когда началась первая мировая война, украинские газеты и журналы были закрыты по указу государя, деятельность украинских общественных организаций была запрещена.

Петлюра пишет множество жалоб в адрес кадетской партии, упрекая ее в том, что она не защищает права украинцев. Тем не менее, он занимает оборонческие пророссийские позиции, игнорируя большевистскую оценку войны как империалистической и грабительской. Он выступил против львовской группы социал-демократов (Союз освобождения Украины), которая ратовала за победу более «прогрессивной» Австро-Венгрии и за поражение России. Петлюра подчеркивал: «Мы отдали и отдадим государству все, что требуют обстоятельства и потребности бури, которая поднялась и не стихает: своих сыновей, братьев, свою жизнь… украинцы сделают все, чтобы выйти из испытания, они защищают Россию, «сражаясь в рядах войска и действительно проливая кровь за единство государства». Но не следует считать Петлюру патриотом России. Просто он выбрал для себя, как украинского политика, меньшее зло в войне — защиту России.

Но на фронт Петлюра не попадает. Он начинает работать во вспомогательной фронтовой организации «Союз земств и городов». Вскоре он становится председателем главной контрольной комиссии этого союза по западному фронту.

Вероятно, здесь впервые пробудились военные наклонности Петлюры. После февральской революции он возглавил как «фронтовик» Украинский фронтовой комитет и в этом качестве вошел в руководство националистического движения на Украине.

Затяжная империалистическая война, и особенно февральская революция, активизировали все революционные, а на национальных окраинах — националистические тенденции. На Украине развивалось массовое национальное движение. Поскольку Украина занимала большую территорию и имела многочисленное население, то движение национально-освободительного характера стало проблемой для общероссийских правительств — сначала Временного, а затем ленинско-большевистского.

4 марта 1917 г. в Киеве была создана на базе всех социалистических партий и организаций Центральная Рада в составе 815 человек. Рада не была легитимно избранным парламентом, но по своим функциям приближалась к нему. Председателем Рады стал известный профессор истории, один из руководителей украинских эсеров М. С. Грушевский, заместителями и — крупный писатель-демократ В. К. Винниченко и С. А. Ефремов, иностранными делами заведовал известный шовинист В. Шульгин, секретарем генерального секретариата по военным делам назначили рвущегося к диктаторской власти Петлюра. Социалисты стали главной силой новых органов, в то время как буржуазные партии отходили на второй план. Винниченко так объяснял это явление: «Мы все, руководящие украинские партии, были не социалистами, а только демократами, республиканцами. Но массы верили больше всего социалистам, а вследствие этого люди, всю жизнь прожившие как добрые и спокойные буржуа, которые никогда не допускали никакой революции ни в какой области буржуазной жизни, вынуждены были назвать себя социалистами, поскольку они хотели принимать активное участие в политической и национальной революции, иначе массы и их слушать не стали бы».

Став военным министром Украины, Петлюра начинает пропагандистскую работу по формированию украинской армии и приступает к созданию отрядов гайдамаков и «вольных казаков». Призванное в российскую армию украинское крестьянство, естественно, стало благодатной почвой для пропаганды украинского национализма, чем и воспользовались петлюровцы. К осени было сформировано при поддержке командующего Юго-Западным фронтом Володченко около 10 дивизий, так называемых «украинизированных» частей.

Петлюра не был мастером глубоких теоретических дискуссий. Его коньком был митинг. Он полностью самовыражался именно в публичном эмоциональном выступлении. Это был украинский Керенский. Он умел зажигать массы своими демагогическими и популистскими заявлениями и призывами, наполненными, надо признать, искренним националистическим чувством. Он активно использует образы национально-освободительной борьбы времен Богдана Хмельницкого, опыт действий запорожского казачества. 2 мая 1917 года в Киеве был созван I Украинский воинский съезд. На этом съезде Петлюра своими речами «а-ля Керенский» произвел неизгладимое впечатление и стал душой съезда. По настоянию Петлюры, делегаты приняли резолюцию о немедленном введении автономии Украины, о создании украинской армии, но они оказалась нелегитимными и не были учтены российским Временным правительством, которое было слишком занято кризисом власти в Петрограде. Максимум на что шло Временное правительство — это культурно-национальная автономия.

В июне 1917 года состоялся II съезд, который выдвинул требования Временному правительству, названные «1 универсал» и «2 универсал». В них говорилось о самостоятельности Украины и содержались исторические ссылки на государственные акты XVII века — золотой век гетманской украинской государственности. Естественно, что Центральное правительство в Петрограде их отвергло. С целью урегулирования конфликта в июне в Киев прибыли министры Церетели, Терещенко, Некрасов, которые на месте все-таки признали Генеральный секретариат Центральной Рады руководящим органом в системе власти Временного правительства, без указания на автономию.

Идеи федерализма настойчиво пробивали себе дорогу, и Петлюра становится их сторонником. Выступая на съезде народов и областей России в Киеве в сентябре 1917 г., он требует от Временного правительства объявления России федеративной республикой. Взгляды Петлюры становятся все радикальнее, все националистичнее. В то же время Петлюра дает согласие на использование солдат чехословацкого и польского корпусов для подавления революционных выступлений крестьянства, что выглядит довольно странно на фоне лозунгов о самоопределении Украины.

Петлюра ведет активную политическую деятельность по подготовке к провозглашению независимости Украины. Надо сказать, что на Украине в это время УСДРП пользовалась преобладающим влиянием, ее представители входили во все советы и Центральную Раду. На выборах в учредительное собрание на Украине за представителей УСДРП проголосовало свыше 50 %, в то время как большевики получили только 10 %. Вождь большевиков Ленин вынужден был подчеркнуть, что «игнорировать значение национального вопроса на Украине, чем часто грешат великороссы… значит совершать глубокую и опасную ошибку».

24 сентября Генеральный секретарит Центральной Рады объявил о вступлении в прямое управление краем, что вызвало резкое недовольство правительства, которое даже решило привлечь Раду к уголовной ответственности. Но само Временное правительство на глазах слабело и 25 октября 1917 года было свергнуто в результате большевистского переворота, положившего начало социалистической революции в масштабе всей России. Этим немедленно воспользовался Петлюра. К описываемому времени он с разрешения Ставки Духонина сформировал так называемые украинизированные воинские части. Хотя Центральную Раду и ее секретаря по военным вопросам Петлюру поддержало не более 25 % личного состава Юго-Западного фронта, это позволило начать реализацию его идеи-фикс — создания независимого украинского государства. В обращении к армии он указал, что воззвания новых петроградских властей исполнению не подлежат. 7 (20) ноября был провозглашен «3 универсал». В этом документе Центральная Рада провозгласила Украинскую Народную республику, повторив дословно идеи декретов советской власти о мире, о земле, о контроле над производством и распределением, но смягчила формулировки и не указала источников, откуда эти идеи были заимствованы.

На Украине создается чисто украинская армия под желто-голубыми знаменами, с казачьими названиями и символами, в чем принимает участие и Петлюра. Он уже ощущает себя полководцем. Центральная Рада вступила в активную борьбу против советской власти под лозунгами «самостийности и незалежности». 29 октября 1917 г. по призыву большевиков началось вооруженное восстание против Временного правительства, которое закончилось победой, однако в этот момент Центральная Рада силами петлюровцев взяла под свой контроль ситуацию на Украине. При этом она сохранила аппарат, созданный при царизме и Временном правительстве.

Проведенное на Украине разоружение ряда красногвардейских и других революционных частей вызвало обострение отношений с Россией. Большевистский вождь В. И. Ленин в начале декабря 1917 г. от имени Совнаркома Советской России обратился с манифестом к украинскому народу и с ультимативными требованиями к Украинской Раде. Он заявил о безусловном признании Украинской республики и ее законного права отделиться от России. Однако, приведя факт разоружения красногвардейских частей, Ленин указал, что будет считать Раду в состоянии открытой войны против советской власти, если не получит удовлетворительного ответа на поставленные вопросы. Ленин, конечно, лукавил, так как красногвардейские части были ориентированы на свершение соответствующих политических преобразований и естественного присоединения Украины к советской России. Понимая это, Винниченко и Петлюра дали ответ 4 декабря, в котором заявили, что Советское правительство на самом деле покушается на право наций на самоопределение, навязывает Украине Советы, которые принесли России анархию и всеобщий развал. По этой причине они и отправили в Россию «анархически настроенных великорусских солдат». Далее петлюровцы заявили, что не будут пропускать советские войска для борьбы с Калединым и т. д. На Всеукраинском съезде Советов Петлюра и его сторонники развернули шовинистическую пропаганду в духе этого ответа Ленину. Стремясь лишить Раду возможности спекулировать национальной идеей, большевистское правительство воспользовалось посредничеством эсеров для завоевания симпатий украинского населения. На Украину выехала делегация II Всероссийского крестьянского съезда во главе с Прошьяиом, который провел с петлюровцами переговоры. Согласовав условия мирного договора, Прошьян настоял на принятии их СНК. Однако Рада отказалась продолжить переговоры на выработанных условиях.

И (24) января 1918 г., сразу после разгона большевиками Учредительного собрания в Петрограде, Центральная Рада провозгласила в своем «четвертом универсале» полную независимость Украины. Это решение было, может быть, самым главным в жизни Петлюры и определило всю его дальнейшую политическую деятельность. Надо заметить, что это решение не было выражением всеобщего мнения нации. Большей части украинского народа был чужд оголтелый сепаратизм. Как неоднократно говорил сам Винниченко, народ мстительно глумился над секретарями Центральной Рады, иной раз даже подсмеивался над кампанией «украинизации» и в целом всегда ощущал свою непосредственную близость и естественное родство с русским народом. Не случайно и Центральная Рада не спешила с требованием полного отделения в своих предшествующих обращениях и «универсалах» и на протяжении всего 1917 года провозглашала только автономию края. Несомненно, что создание в Москве политического большевистского режима, ведшего всеми правдами и неправдами борьбу за включение в революционный процесс населения Украины, подтолкнуло украинских лидеров на решительные действия по части национального самоопределения.

В противовес Центральной Раде в Харькове было создано пророссийское Советское правительство Украины, которое стало направлять борьбу пролетарских масс промышленного района против петлюровской Центральной Рады. В январе начались восстания в ряде городов Украины, в том числе и в Киеве. Петлюра отличился в разгроме восстания в Киеве. Он лично руководил расстрелом рабочих завода «Арсенал» и других предприятий. Однако уже 5 января началось наступление советских войск. 26 января после поражения сил Рады под Крутами на левом берегу Днепра и упорных боев на улицах города красные войска вошли в Киев. Казалось, все кончено. Однако ситуация радикально изменилась в связи с окончанием переговоров представителей Советской России и Германии в Брест-Литовске. Центральная Рада заключила с немцами собственный сепаратный договор, по которому Украина отторгалась от России и просила вооруженной помощи у немцев для борьбы с большевизмом. Э. Карр пишет, что «ни благодарственные молебны, организованные Петлюрой, ни красноречие Грушевского, который вернулся в Киев президентом Рады, не смогли скрыть, как признался Винниченко, «горькой правды», состоявшей в том, что Рада была обязана своим возвращением «германским тяжелым орудиям». (Карр Э. История советской России.).

Германия начала оккупацию Украины, однако вскоре убедилась, что Центральная Рада не в состоянии оказать ей нужную помощь при подавлении революционных выступлений. Немцы разогнали Раду и поставили у власти генерал-лейтенанта Павла Скоропадского. Еще в октябре 1917 г. он был назначен командующим военными формированиями Центральной Рады. На организованном 29 апреля немцами в здании киевского цирка «съезде хлеборобов» Украины Скоропадский был избран гетманом «Украинской державы». Единственное государство, которое признало это новообразование, было такое же марионеточное прогерманское «Всевеликое Войско Донское» во главе с атаманом — генералом Петром Красновым. Гетман в специальной «грамоте» восстановил все дореволюционные социальные порядки, ввел военно-полевые суды, возродил деятельность охранки и полиции и, конечно же, начал яростное преследование оппозиции. В период гетманщины Петлюра не сгинул. Он стал председателем киевского губернского земства и Всеукраинского союза земств.

Пронемецкий режим гетманщины столкнулся с сопротивлением широких масс украинского населения как коммунистического, так и националистического характера. В так называемой «нейтральной зоне», установленной между немецкими войсками и Красной Армией, началось формирование революционных частей, в том числе знаменитых Таращанского полка во главе с Василием Боженко и Богунского полка во главе с легендарным Николаем Щорсом.

Кратковременно проявил свое недовольство немецкой оккупацией и Петлюра, который даже был арестован, но вскоре освобожден по просьбе Винниченко. Однако Петлюра успел зарекомендовать себя в глазах народа как смелый, патриотический и, якобы, антигерманский деятель.

В мае 1918 г. по инициативе Петлюры и Винниченко был создан Украинский Национальный союз (Национальный державный союз), который объединил все националистические партии — эсеров, социал-демократов, социал-федералистов, трудовиков, демократов. Союз стал выпускать на деньги немцев газету «Возрождение».

Началось противостояние двух политических сил — гетманцев и петлюровцев с участием немногочисленных отрядов деникинцев. Однако петлюровцы успешно скрывали свою соглашательскую ориентацию и в официальных декларациях выступали с самыми радикальными программами, вызывавшими интерес крестьянских слоев населения.

Когда в ноябре в Германии свершилась демократическая революция и начался отвод немецких войск, эти части начали освобождение украинской территории от интервентов. Гетманское военное командование в этих условиях отказалось от поддержки лозунга «самостийности и незалежности» Украины и заявило о единой России и готовности вместе с Донской и Добровольческой армиями бороться против большевизма. К этому времени гетманцы потеряли остатки политического авторитета в народе. В этих условиях гетман Скоропадский пошел на переговоры с бывшими деятелями Центральной Рады — руководителями «Украинского Национального союза» Винниченко и Петлюрой. Вскоре все же украинские националисты осознали, что они и сами могут захватить власть. Они располагали почти 40 тысячами бойцов и заявили о восстановлении национальной автономии Украины. 13 ноября 1918 г. на заседании президиума «Украинского Национального союза» была создана Украинская директория в составе пяти деятелей: Винниченко — председателя, Макаренко — от партии социал-демократов, Швеца — от эсеров, Андриевского — от социалистов-самостийников и, конечно же, Петлюры, занимавшего пост главнокомандующего войсками, что делало его фактически первым лицом. Винниченко был умнее, честнее, порядочнее, талантливее Петлюры во всех отношениях, кроме организаторского. А в условиях гражданской войны именно это качество становилось главным.

Директория Винниченко — Петлюры призвала к восстанию против власти гетмана. 18 ноября 5 000 солдат Директории выступили в поход на Киев. Надо признать, что массы действительно поддержали национально-освободительные призывы Винниченко и Петлюры. Всеобщая поддержка, а также внешне социалистическая окраска Директории первоначально вызвали подозрение англо-французских интервентов, которые также ориентировались на гетмана, однако их основные сомнения развеялись. К тому же Директория, благодаря организационным талантам Петлюры, реально имела в своем распоряжении многочисленные вооруженные отряды. Петлюра не только получил звание «главного атамана» войск Украинской Народной республики, он был воинствующим идеологом и рупором националистов. Наконец, он явно тяготел к авторитаризму и полицейщине. Не случайно же режим Директории получил название «петлюровщины». Ядром его армии были сформированные в городке Белая Церковь полки сичевых стрельцов, состоявших из галицийских крестьян, до того служивших в австро-германской армии и предназначенных для охраны помещичьих имений. Командиром сичевиков был печально известный палач-юдофоб Е. Коновалец, ставший правой рукой Петлюры. Наряду с ним Петлюру поддержали атаманы Григорьев, Зеленый, Оскило и другие.

Петлюра обещал населению Украины уничтожить гетманский режим, разогнать помещичьи карательные отряды, передать крестьянам земли помещиков, возвратить взысканные с них контрибуции, подчинить рабочему контролю фабрики и заводы, установить демократические порядки. В начале крестьяне поверили Петлюре, активно снабжали его войско продовольствием, пополняли армию. Под давлением народа Петлюра начал поход на Киев, не дожидаясь окончания переговоров представителей Директории с интервентами в Яссах. Германское командование дало согласие на замену Скоропадского Петлюрой и занятие Киева, предоставило оружие и боеприпасы, отвело войска с пути следования петлюровцев. В меняющейся тактике немцев, которые сначала поддерживали Скоропадского, затем провозгласили нейтралитет в борьбе гетманцев и петлюровцев и, наконец, заключили союз с Директорией, прослеживалось желание не только обеспечить тыл для эвакуации, но и найти более сильного союзника в борьбе с Россией. Аналогичной политикой занялись и страны Антанты. После понятных колебаний представители Антанты дали согласие на самостоятельность Украины под началом новой власти — петлюровской Директории. Зависимость нового режима от интервентов хорошо просматривалась невооруженным взглядом и прослеживалась по документам.

Интересно привести точку зрения бывшего коллеги Петлюры по семинарскому «цеху» и социал-демократии Иосифа Джугашвили, получившего известность под псевдонимом Сталин. Он в годы гражданской войны оказался одним из руководителей большевизма и активно участвовал в организации военных действий. В статье «Дела идут» он писал: «Бегство Скоропадского, разыгранное как по нотам, и признание Директории Винниченко Антантой демонстрируют новую картину «работ» дипломатии Антанты. Очевидно, вчера еще бряцающий мечом «самостийности» г. Петлюра сегодня склоняется в пользу «идущих» к нему на помощь войск Антанты, т. е. Краснова и Деникина. Главным врагом Украины объявлены повстанческие войска и Советы. Главным другом — «желанный» гость Антанта и ее друзья, красновско-деникинские белогвардейцы, уже оккупировавшие Донецкий бассейн. Раз продавший немцам Украину г. Петлюра теперь ее заново продает английским империалистам».

Сталин, в общем, верно оценил ситуацию, хотя справедливости ради важно отметить, что Петлюра, конечно, не отказался от идеи «самостийности и незалежности», бесспорно ставшей смыслом его жизни. Он хотел временно пожертвовать сиюминутными интересами ради возрождения в будущем украинской государственности. Авантюрист Петлюра явно рассчитывал перехитрить представителей Антанты, подобно тому, как Ленин использовал немцев при переезде в апреле 1917 г. в Петроград или при заключении Брестского мира. Но, увы, практика показала, что до Ленина и даже до Сталина Петлюре было очень далеко. Все его «коварные» договоры с интервентами — немцами, французами и англичанами, а позднее с поляками, не только ничего не дали украинскому государству, но, наоборот, усугубили ситуацию, продлили гражданскую войну, многократно увеличили число жертв войны и погромов. В условиях социально-классовой гражданской войны националистической идеи оказалось недостаточно для противостояния коммунистической России, провозгласившей лозунг интернационализма. Но это стало окончательно ясно только через два года.

А пока, 14 декабря 1918 г., после переговоров с интервентами, петлюровцы вошли в Киев. Они обязались обеспечить продвижение немецких эшелонов по железным дорогам, поддерживать германские экономические интересы. Войскам Директории удалось не допустить вооруженного восстания киевских рабочих против немецких интервентов и Петлюры. Вскоре Директория сформировала правительство во главе с Чеховским и стало осуществлять петлюровскую политику «самостийности и незалежности». О роли Петлюры Винниченко говорил в показаниях на суде в 1920 г.: «Два лица, глава Директории и председатель Совета министров, я и Чеховский, которые по иронии судьбы представляли из себя высшую власть, фактически никакой власти не имели. Власть фактически принадлежала войсковой организации, предводителем которой был Симон Петлюра». Все демократы, входящие в Директорию, служили фактически в основном прикрытием или камуфляжем военного режима Петлюры.

Возглавив властные структуры в Киеве, петлюровская Директория продолжала на словах декларировать социальные преобразования, но на деле по-прежнему вела аграрную политику гетманщины. Крестьянам не только не были возвращены контрибуции, но было предложено уплатить недоимки по налогам прошлого года. Петлюровцы приняли меры по недопущению конфискации помещичьих земель и даже дали указания о принудительном привлечении рабочей силы для обмолота хлеба в помещичьих имениях. В законе о земле в Украинской Народной республике земля была закреплена в кулацко-помещичьей собственности, что вызвало нарастающее возмущение крестьянства. На селе началось сопротивление петлюровской политике, Петлюра в свою очередь издал приказ, по которому запрещалась агитация против Директории, вводилась строжайшая цензура, запрещались все съезды и собрания, вражеские агитаторы подвергались расстрелу без следствия и суда. Для борьбы с коммунистами был создан мощный карательный аппарат, в который вошла доставшаяся в наследство от гетманщины «державная варта», большинство петлюровских комендантов и комиссаров, она состояла, по признанию Винниченко, из черносотенцев и гетманцев. По приказу Петлюры сечевики Коновальца разгромили профсоюзы, начались массовые расстрелы коммунистов. Петлюровцы вынуждены были считаться со склонностью населения создавать Советы депутатов, но они стремились оставить за ним только экономические функции. Председатель Директории Винниченко даже предложил новую форму советов — так называемые «Трудовые советы». Петлюра вынужден был согласиться с нововведением. Директория созвала «трудовой конгресс», призванный обеспечить народную поддержку режиму. На первом же заседании этого органа было заявлено об объединении с Западно-Украинской Народной республикой, куда входили Галиция и Буковина. Этот акт дал возможность Петлюре активно использовать галицийские воинские части, в целом Западная Украина стала опорным пунктом Петлюры, а впоследствии — главным убежищем для остатков петлюровских войск. Петлюра объявил себя собирателем отечества, создателем «великой соборной Украины», которая простирается от моря и до моря, включая Дон, Кубань, Бессарабию и даже Воронеж и Курск.

В петлюровской печати была развернута оголтелая пропаганда превосходства украинской нации. Украинским парням официально рекомендовалось брать жен только из своей украинской среды в целях спасения казацкой нации от вырождения. Массовым потоком пошли публикации не только ан-тиеврейского характера, по и антирусского. Преподавание русского языка было запрещено; в ряде городов Украины началась насильственная украинизация. Систематическая травля русских и евреев естественным образом приводила к массовым расстрелам, грабежам и погромам. Шовинистическо-великоукраинская (или «нацистская») политика режима петлюровщины базировалась на антисемитизме и русофобии. В начале января 1919 г. разница в преследовании заключалась в том, что русских расстреливали под классовыми и идеологическими лозунгами, а евреев — под национальными, антисемитскими. Русских, в отличие от евреев, было слишком много на Украине, чтобы их преследовать как нацию и организовывать массовые репрессии. Еврейские погромы всегда были связаны в той или иной степени с подавлением антипетлюровских восстаний, движений сопротивления в той или иной форме. Петлюровцы прямо заявляли, что евреи суть скрытые большевики, поскольку московский режим — еврейский режим во главе с Троцким, Зиновьевым, Каменевым, Бела Куном, Карлом Радеком и др. Известно было и то, что среди командиров и комиссаров Красной армии было немало евреев. А среди петлюровцев их не было. В октябре 1919 г. во время еврейского погрома известный монархист-антисемит В. Шульгин написал и опубликовал в газете «Киевлянин» целое эссе в оправдание резни. В частности, в нем говорилось: «По ночам на улицах Киева наступает средневековая жизнь, среди мертвой тишины вдруг раздается душераздирающий вопль. Это кричат жиды. Кричат от страха… Это подлинный непритворный ужас — настоящая пытка, которой подвержено все еврейское население. Русское население, прислушиваясь к ужасным воплям, вырывающимся под влиянием этой «пытки страхом», думает вот о чем: научатся ли евреи чему-нибудь в эти ужасные ночи? Поймут ли они, что значит разрушать государства, которые они не создавали? Поймут ли они, что значит по рецепту «великого учителя Карла Маркса» натравливать один класс против другого? Поймут ли, что такое социализм, из лона которого вышли большевики?»

Если этот страшный текст написал один из самых известных и образованных политиков России, что же говорить о простых людях — рядовых националистах, поверивших Петлюре, вкусивших наркотика вседозволенности, реализовавших нее низменные, животные, примитивные, самые постыдные позывы человеческой души, точнее, тела? Политики сказали: можно убивать, насиловать и грабить евреев, ибо они виноваты в гибели государства, в гражданской войне, во всем российском и украинском хаосе… И полуграмотные крестьяне в условиях беспредела решили, — а почему бы и нет? Их позиция была проста, в конце концов, «евреи — иудеи, а не православные, продали Христа и до сих пор не признали его как Спасителя, и вообще чужаки, а значит, смерть им, нехристям, и вся недолга».

Кстати, раввин Москвы Яков Мазех сказал по поводу того, что Троцкий отказывается помогать своему народу: «Троцкие делают революцию, а бронштейны платят по счетам». В этом было некое преувеличение, так как известно, что среди большевиков-евреев нет и не было ни одного деятеля, который бы играл видную роль среди еврейства. Большевики еврейского происхождения отошли от еврейской культурной жизни, религии и даже стыдились своего происхождения. Они были коммунистическими интернационалистами, апологетами мировой революции и, в известном смысле, гражданами мира — то есть космополитами. Рядовые, провинциальные, малограмотные местечковые евреи, подвергавшиеся насилию в ходе погромов, вряд ли знали книги Маркса и его учение, и если шли в политику, то, как правило, через Бунд или эсеровскую партию. Однако именно они стали жертвами политической мести петлюровцев и других озверевших националистов.

Но, разумеется, политические мотивы не были единственными. Более того, они были зачастую лишь прикрытием самых низменных инстинктов, аполитичности и человеконенавистничества. Все погромы имели грабительскую и садистскую подоплеку и сопровождались грабежами, изнасилованиями, всевозможными надругательствами, избиениями. Ю. Гаврилов высказал интересную точку зрения о том, что погромы на Украине были не похожи на царские погромы ни по характеру, ни по размаху. Массовое уничтожение евреев было частью стратегической программы инициаторов резни, о чем свидетельствуют документы. И далее Гаврилов пишет: «Так как прежняя цель погромов — запугивание еврейского населения и разжигание национальной розни — полностью потеряла свой смысл: евреи были приведены в состояние столбняка и в большинстве случаев потеряли способность к самозащите и массовому исходу, а население либо осуждало погромы и пыталось спасти несчастные жертвы, либо примыкало к грабежу, то становится ясно — перед нами первая в истории попытка окончательного решения еврейского вопроса (терминология Гитлера) на ограниченной территории. Можно предположить, что евреев на Украине в 1918–1921 гг. спасло от полного истребления лишь отсутствие у расистов общего плана единого руководства, их междоусобная борьба, что, в частности, привело к отсутствию единой методики уничтожения беззащитных людей». Соглашаясь в принципе с данным положением, добавим, что все-таки этому помешало главным образом кратковременность петлюровского политического режима и разгром его Красной Армией.

Петлюровская армия на востоке Украины терпела поражение за поражением. В январе 1919 г. красные овладели Черниговом, Киевом и в начале февраля взяли под контроль все левобережье Украины. Петлюра лично руководил дивизией «синежупанников» в бою под селом Димерки в 25 км от Киева и был разбит, причем одна из рот его лучшей дивизии полностью сдалась в плен. Затем последовали поражения под Броварами и Дарницей. 16 января Петлюра объявил войну Советской России. Петлюровский режим вымещал свою злобу на мирном населении.

В начале января 1919 г. прошли чудовищные погромы в Житомире и Бердичеве, где рабочие и часть солдат пытались восстановить Советы, начальник оперативного штаба армии полковник Капустянский в своем секретном докладе сообщал, что большая часть украинского населения перестала воспринимать петлюровские лозунги «самостийности и незалежности» и желает сотрудничества с Великороссией на равных условиях. Кроме того, среди населения зреют симпатии к большевикам и Советам. В Проскурове и Фастове произошло восстание, подавление которого плавно переросло в дикую резню евреев и русских. Во время проскуровской акции были уничтожены все рабочие и профессиональные организации. Бюро украинской печати сообщало следующие подробности: «Погром, устроенный двумя полками запорожских пластунов, продолжался два дня. 17 февраля были вырезаны поголовно улицы Александровская и Аптекарская, причем не щадили женщин и детей, некоторые из запорожцев забавлялись резней, заставляя еврейских мальчиков бежать под угрозой смерти, а затем догоняли верхом на лошади и рубили шашкой. Погибло, по словам коменданта города, около 4 тысяч, среди них половина русских». После резни в Проскурове полк запорожцев во главе с атаманом Сесеико начал погром в местечке Фельштине, где также выступили против Директории. Петлюровцы сжигали жителей живьем в зданиях, применяли медленное сжигание на огне, четвертование, вырезание букв и знаков на теле. Согласно официальной сводке УНР, здесь было убито 480 человек, сожжено 120 и ранено 330.

Житомирский погром проходил непосредственно на глазах самого Петлюры, одобрившего действия атаманов Захарчука и Петрова. С одобрения Петлюры действовали атаманы-погромщики Ангел, Ковенко, Палий, Удовиченко. Геноцид осуществлялся официально и изображался как военная победа петлюровцев. Подобные «победы» были одержаны в Овруче, Василькове, Домбровце, Коростеле, Коростышеве, Полтаве, Кобеляках, Лубнах, Ромодане, Тараще, Богуславе, Балте и других селах и местечках Украины. По самым приблизительным подсчетам, в ходе погромов погибло, как минимум, 150 тысяч человек.

Ричард Пайпс приводит данные о том, что на протяжении гражданской войны было совершено 1 236 актов насилия против еврейского населения, из которых 887 являются погромами — т. е. массовыми эксцессами. Из общего числа погромов 40 % было совершено петлюровцами, 25 % — независимыми атаманами, 17 % — деникинцами и 8,5 % — частями Красной армии. (Р. Пайпс. Россия при большевиках. М., 1997). В известном издании «Еврейские погромы 1918–1921» (Издательство акц. об-ва «Школа и книга», М., 1926) сообщается, что всего на Украине было произведено 1 295 массовых погромов, в том числе: деникинцами — 226, петлюровцами — 206, поляками — 29, бандами — 834, большевиками — 0. Следует отметить, что большевики, среди которых были и евреи, действительно не организовывали массовых погромов, хотя ряд актов частного характера, конечно, был. В этой связи можно привести интересный документ — письмо члена ВЧК Г. Мороза (по национальности — еврея) в ЦК РКП(б), в котором он указывает, что в Белоруссии и на Украине общественное настроение проникнуто ядом антисемитизма, что является «следствием векового внедрения антисемитизма со стороны враждебных пролетариату классов и, с другой стороны, последняя ставка этих же классов в борьбе с советской властью… У многих, даже у дружеских элементов, понятие «еврей» связано с понятием «буржуя», «лавочника» или просто «спекулянта»… Не желая распространяться о влиянии революции на экономические устои еврейства, хочу отметить, что за последнее время еврейство представляет из себя деклассированную массу, вынужденную браться за мелкую спекуляцию, мешочничество и пр. и пр.» В связи со вспышками антисемитизма Оргбюро ЦК РКП(б) приняло ряд мер, в том числе создание еврейских воинских частей, привлечение евреев к земледелию, совершенствование интернационалистической агитации и пропаганды среди населения. («Большевистское руководство». Переписка 1912–1927 гг.).

Ничего подобного петлюровцы не делали даже на словах. Винниченко вину за погромы возлагал на Петлюру, что действительно было правдой, но, надо отметить, что Директория не осудила ни одного погрома, более того, сам Винниченко заявил еврейской делегации, что «погромы не могут быть остановлены, пока еврейская молодежь и еврейский рабочий класс поддерживают большевиков».

Позже на суде в 1920 г. Винниченко утверждал, что он регулярно выражал «резкое осуждение» погромов в постановлениях Директории, которые никто не выполнял. Более того, отряды, посланные на места с целью прекратить погромы, в действительности продолжали их устраивать. Когда Коновалец разгромил Центральное бюро профсоюзов в Киеве, Винниченко отдал приказ отпустить арестованных. Но этот приказ не только не был выполнен, а наоборот, — был произведен новый разгром очередного профсоюза. Единственное, что смог сделать этот писатель, попавший в правительство, — это прочитать лекцию сечевикам о пользе профсоюзного движения. Аналогичным образом дело обстояло и с другими преступными действиями петлюровцев.

В то же время следует с удивлением отметить непоследовательность столичной еврейской интеллигенции, которая продолжала заигрывать с националистическим режимом петлюровцев. Директорию поддерживали партии «Поалей Циоп» и Бунд (Объединенная еврейская социалистическая партия). Вождь сионистов Жаботинский предлагал Петлюре создать еврейские отряды для участия в борьбе против большевиков. Министры по еврейским делам в петлюровском правительстве занимались только регистрацией местечек, подвергшихся уничтожению. Лидер партии «Поалей Цион» Ревуцкий публично восторгался национальной политикой петлюровцев, за что получил пост министра по еврейским делам. Представитель правительства Петлюры на мирной конференции в Париже Марголин не только выгораживал своих хозяев, но обвинял большевиков в организации погромов с целью дискредитации Директории в глазах Запада. Русские меньшевики также требовали преследования только большевиков.

Некоторое время петлюровский режим активно поддерживался англо-французскими представителями. Петлюра завязал близкие отношения с Западом через массонские ложи. Он мечтал о признании Западом законного правительства Украины. Не дожидаясь официального признания, Директория направила посольства, используя дипломатов Скоропадского. В Берлине миссию возглавил бывший друг Петлюры Порш. Для того, чтобы быстрее получить военную помощь, Директория решила даже отказаться от призрачной «самостийности» и неожиданно стала соглашаться на федерацию с Деникиным, предполагавшимся правителем «единой и неделимой России». Директория попыталась создать Черноморско-Балтийский союз в составе всех окружающих Украину стран, включая Финляндию и Кавказ, Дон и Кубань. Но все эти планы оказались несбыточными. Страны Антанты стали сомневаться в способности Директории противостоять коммунизму и предложили Винниченко и Петлюре оставить свои посты. Возмущенный Петлюра в телеграмме послу в Галиции Голубовичу указывал, что принудительные изменения в составе украинской верховной власти имели бы последствием ужасающую разруху в государстве, «страшный беспорядок на фронте военных действий и вообще остановку нормальной деятельности в стране. Это имело бы трагические последствия как для государств Антанты, так и для всего украинского народа и заставило бы его броситься в объятия российских большевиков». Предупреждение Петлюры сработало, и представители Антанты согласились сотрудничать с режимом. Но Винниченко был вынужден передать свой пост Петлюре, который срочно вышел из социал-демократической партии. Из правительства УНР ушел Чеховский, из Директории — Андриевский. И Петлюра стал практически единоличным правителем Украины… С этого момента лицо этого бывшего социалиста, ставшего «нацистом местного разлива», стало символом политического режима независимой УНР.

Любопытная судьба ждала покинувшего Украину сподвижника Петлюры В. К. Винниченко. Он разочаровался в своем бывшем коллеге — Петлюре и стал именовать его «балериной», вертлявым, никчемным, смешным и шкодливым человечком. Время атаманщины стало для него потерянным этапом. В 1920 г. он организовал за границей Украинскую коммунистическую партию, издавал от ее имени газету «Новая пора». Летом 1920 г. приезжал в Москву и на Украину и вел переговоры на предмет вхождения в состав Советского правительства Украины и в Политбюро ЦК большевистской партии Украины. Он был даже назначен заместителем председателя Совнаркома УССР. Однако вскоре он разочаровался и в большевистском режиме, уехал за границу и не вернулся. В общем, это и понятно — интеллигент-писатель оказался неприспособлен к политической, весьма грязной деятельности, когда приходилось за слишком многое платить кровью. Винниченко стерпел еврейский геноцид Петлюры, но почему-то не вытерпел классового подхода большевиков, хотя, возможно, он просто устал. Умер Винниченко в 1951 году.

13 февраля 1919 г. в Виннице был созван новый кабинет министров во главе с Остапенко. Поскольку целый ряд крупных деятелей отказался сотрудничать с Директорией, положение петлюровского режима становилось катастрофическим. Украинские красные повстанческие войска заняли всю левобережную Украину. Петлюра в очередной раз запросил помощь у Франции, которая была согласна ее предоставить, но на условиях превращения Украины фактически в свой протекторат типа Алжира. И все же Петлюра ответил на требования Антанты специальной нотой, в которой согласился на все условия. Был подготовлен специальный договор, в котором были определены все конкретные условия и обязательства сторон. Директория должна была отдать под контроль Западу всю свою экономику, создать трехсот тысячную армию для борьбы с Россией и взамен получала военное имущество и кредит от США в размере И млн долларов. Однако договор не был введен в силу ввиду стремительного развития событий и внезапного падения режима.

В советском фундаментальном издании «Гражданская война в СССР» так оценивается позиция Франции в отношении Петлюры: «Определенная роль в сохранении французского влияния на Украину отводилась и марионеточным буржуазно-националистическим правительствам украинских «самостийников» — С. В. Петлюре и Е. Петрушевичу, окопавшимся в июле в Каменец-Подольском. Эта компания политических авантюристов, опиравшаяся на кулацкую прослойку украинского крестьянства и националистическую буржуазию, беззастенчиво торговала интересами украинского народа и шла в услужение к любому, кто материально мог поддержать их существование. Никто не принимал их всерьез в европейских правительственных салонах, но они были нужны, так как играли специфическую роль буфера, сдерживающего наступление Красной Армии в Подолии и на Волыни. Надо сказать, французские империалисты в это время весьма удачно подыгрывали честолюбивым мечтам украинских буржуазных националистов, поощряя их открытую «гордую национальную оппозицию» режиму деникинщины и блокирование с Румынией и Польшей». Если отбросить известный идеологический налет, типа «империалисты» и т. п., то это суждение выглядит вполне правдоподобным.

Петлюра с помощью сечевиков Коновальца зверски подавил восстания в Подолии и на Волыни и попытался организовать сопротивление красным войскам. Но все было тщетно. Фронт развалился. Началось повальное бегство с фронта и дезертирство. Петлюра начал массовые чистки командного и рядового состава таявшей армии от «неукраинцев». В его распоряжении остались в основном галицийские полки численностью около 30 тысяч человек.

В марте Директория обосновалась в Проскурове, но жители этого многострадального города, неоднократно подвергавшегося погромам, подняли восстание против «самостийников» Петлюры. Не имея времени и сил подавить это восстание, Петлюра двинулся дальше на запад. Очередной столицей «Петлюрии» стал Каменец-Подольский. Это квазигосударственное образование включало в себя часть местечек Волыни и Подолья и западные участки железных дорог. Эти пути сообщения были чрезвычайно важны, так как Петлюра ждал наступления белых на юге России, чтобы развернуть свои силы. В конце марта под ударами Красной Армии правобережный фронт петлюровцев в целом был смят. В. П. Затонский в своих воспоминаниях писал, что победа над Петлюрой далась большевикам «чрезвычайно легко», это было второе триумфальное шествие Советской власти. («Этапы большого пути». М., 1962). Вскоре западная армия УНР прекратила свое существование, однако Петлюра и его приближенные прорвались в Галицию. Новой резиденцией УНР стал город Ровно. Не имея больше территории и армии, петлюровское правительство занялось организацией кулацких мятежей в советском тылу и подавлением восстаний в Волыни. Самую большую опасность представляли отряды соратника Петлюры атамана Зеленого в районе Триполья, которые были уничтожены в мае. Второй очаг петлюровщины находился в радомысльском уезде, где действовали банды Соколовского и Струка. Третьим очагом был район Звенигорода, где оперировала банда Тютюника, но в мае 1919 г. Красная Армия разгромила петлюровцев. Петлюра скрылся в Галиции.

Известный военный специалист, полковник царской армии Н. Е. Какурин, принимавший участие в гражданской войне на Западной Украине в составе галицийской армии, в своем исследовании, выпущенном в свет в 1925 г., писал: «По мере продвижения советских войск Директория, принужденная скитаться с места на место и выжатая наконец в пределы Галиции, все более теряла признак территориальности, а вместе с ним и самостоятельное политическое значение, при этом продолжалось ее перерождение в подобие военной диктатуры. Но мелкомещанская стихия и здесь осталась верна себе: она выдвинула такую же мелкую военную диктатуру в лице Петлюры, которая представлялась для Антанты слишком малозаметной величиной, чтобы заняться ею серьезно, и слишком беспомощной сама по себе, чтобы держаться самостоятельно, — она вынуждена была скатиться в сферу польского влияния. Этот новый сателлит панской Польши некоторое время пытался выступать еще на горизонте гражданской войны, пока силы красного Севера были целиком заняты борьбой с белым Югом, но окончательная победа красных автоматически выкинула Петлюру как самостоятельный фактор с арены политической борьбы». (Какурин Н. Е. Как защищалась революция. Т. 1: 1917–1918. Изд.2, уточн. М., 1990).

Летом 1919 г. поляки разгромили галицийскую армию Западно-Украинской Народной республики, созданной на территории бывшей Австро-Венгрии. После оккупации поляками Восточной Галиции уцелевшие галицийские военные части численностью около 11 тысяч штыков и сабель перешли на Украину и стали активно сотрудничать с петлюровцами.

Окрыленный военной поддержкой галицийцев Петлюра начинает строить новые планы. Благодаря наступлению Деникина на Украину осенью 1919 г. Петлюра предпринял новую попытку овладеть ситуацией. Войска Петлюры совместно с галицийским корпусом вошли в Киев и предприимчивый авантюрист уже мечтал о власти. Однако лозунг единой и неделимой России Деникина противоречил петлюровской идее «самостийности», а сам Деникин открыто презирал вождя самостийников. Поскольку сила была за Деникиным, Петлюра был, по одним источникам, вытеснен, по другим — с позором изгнан из Киева. Более того, галицийский корпус покинул петлюровцев и перешел на сторону Деникина (а позднее — Красной Армии). Для последовательной борьбы с Петлюрой Деникин даже выделил 10 тысяч штыков и сабель в разгар борьбы с большевизмом, что было на руку Советской России, находившейся в сложном военном положении.

В современной литературе отдельные авторы упрекают Деникина за отказ от сотрудничества с Петлюрой, видя в этом причину поражения всего белого движения. Такая постановка вопроса в принципе некорректна. Надо отметить, что для Деникина было абсолютно неприемлемо разрушение России. Он был стопроцентный российский государственник и воевал во имя российской державы, а не только ради того, чтобы сокрушить большевизм. Именно поэтому и в годы эмиграции, несмотря на известное отношение к большевизму, он поддерживал СССР в Великой Отечественной войне, в отличие от украинских националистов, сформировавших дивизию СС «Галичина».

Убедившись в «антисамостийной» позиции Деникина, Петлюра в ярости созвал совещание с участием представителей галицийского правительства, своей Директории и военачальников, на котором было решено искать любых союзов, хоть с Лениным или Польшей, лишь бы сохранить «самостийность» Украины. В свою очередь, ЦК РКП (б), учитывая ситуацию, дал указание об установлении «военно-делового контакта с Петлюрой против Деникина». Большевики не забыли «социалистическое» прошлое Петлюры и пытались извлечь из этого какие-то дивиденды. В частности, им удалось через посредство Красного Креста заключить краткое перемирие с петлюровцами и поляками, что дало возможность перебросить червоноказачью бригаду и пластунскую группу для создания ударной группы войск, которая сыграла огромную роль в октябрьско-ноябрьских боях с деникинцами. («Этапы большого пути»). Однако долговременный тактический союз большевизма и петлюровцев не состоялся и, как говорится, слава Богу!

Во время разгрома Красной Армией деникинцев Петлюра попытался повторить фокус 1918 г., когда в момент разгрома гетманщины ему удалось перехватить власть. В глубь Украины были направлены отряды Омельяновича-Павленко, которые, ведя партизанскую войну с деникинцами, должны были в нужный момент захватить контроль над освобожденными территориями. Для этого неутомимым Петлюрой был создан специальный орган — Всеукраинский Центральный Повстанческий комитет («Цупком»). Однако вклад петлюровцев в разгром Деникина оказался настолько мизерным, что не могло быть и речи о захвате власти. Петлюра был вынужден признать поражение. По мнению Винниченко, причины поражения Петлюры заключались в недооценке им социального компонента борьбы и переоценке национального. Писатель говорил большевикам, что и дальше надо усилить социальный характер войны. «Должна вестись не борьба украинцев и поляков против русских за освобождение Украины, на чем настаивает петлюровщина, то есть не национальная борьба, а социальная.» Писатель советовал сменить руководителя правительства Украинской советской республики Раковского, бывшего по национальности болгарином и неважно говорившего даже на русском языке, на украинца, что усилит социальный характер войны: «Пусть Петлюра воюет не против иностранца Раковского, а против украинца».

В своих речах Петлюра стал заявлять, что главный итог его деятельности заключается в том, что в течение двухлетней борьбы он заставил Европу считаться с существованием Украины как самостоятельного государства, однако армия истощена и борьбу временно придется прекратить. Затем Петлюра уехал в Варшаву, где начал переговоры с диктатором Польши, кстати, бывшим социалистом, а ныне польским шовинистом, Юзефом Пилсудским. Польский предводитель не случайно главную ставку сделал на Петлюру. Будучи ярым польским националистом, Пилсудский осознал, что ни Деникин, ни Москва не желают выхода Украины из России, в то время как Петлюра соглашался стать в будущем главой украинского квазинезависимого режима, то есть ставленником «великой Польши» в ее составе.

21 апреля 1920 г. Петлюра цинично заключил с Пилсудским предательское соглашение, по которому Директория в обмен на его признание верховным правителем Украины соглашалась на присоединение к Польше Восточной Галиции, Западной Волыни и части Полесья — всего свыше 162 тыс. кв. км. Директория обязывалась оберегать собственность польских землевладельцев, войска ее подчинялись Варшаве. Директория также обязывалась снабжать оккупационные польские войска продовольствием и транспортом. В Польше Петлюра с помощью Ю. Пилсудского сформировал две дивизии — 3-ю «железную» и 6-ю «сичевую», которые должны были принять участие в походе польских войск на Киев.

Бежавшая с Украины Директория еще раз — третий по счету — получила возможность утвердиться у власти, когда белополяки 8 мая 1920 г. захватили Киев. Однако вскоре выяснилось, что польские генералы меньше всего жаждут реального возрождения Украины, которую они видели лишь своей провинцией. Поляки даже принялись ограничивать преподавание в школах на украинском языке, вводить всевозможные ограничения для украинской культурной жизни и т. п. Но зато они вместе с петлюровцами организовали серию массовых еврейских погромов. Уж тут-то они обнаружили родство душ. Только в местечке Тетиеве около Винницы было зарезано 4 тысячи евреев. В этих условиях Петлюра продолжал поддерживать поляков, он со своим штабом пребывал не в Киеве, а в Виннице, где находился под полным контролем «родных» оккупантов. В правительство Петлюры был даже введен польский представитель Стемпковский, выполнявший функцию надсмотрщика.

Армия Петлюры пытается действовать отдельно от польских войск, но в целом безуспешно. Петлюровцы провели массовую мобилизацию, но отсутствие реального материального обеспечения не позволило им создать сколько-нибудь боеспособную армию.

Петлюра пытается активизировать повстанческое движение на Украине под новыми лозунгами. Между ним и махновцами давно сложилось своеобразное разделение зон влияния и мятежей: петлюровцы традиционно занимались правобережной Украиной, а махновцы — левобережной. Как и махновцы, петлюровцы, войдя в прямую конфронтацию с советской властью, должны были отказаться от идеи Советов. Кроме того, смены камуфляжной советско-социалистической идеологии требовали известные атаманы петлюровских отрядов Зеленый и Тютюнник. 20 августа они направили Петлюре заявление, в котором объявили о своем отказе от первоначальных повстанческих лозунгов типа «Власть трудовому народу и селянству». Теперь они собирались бороться со всеми врагами украинской «незалежной» государственности без разбора. И действительно петлюровские отряды в период интервенции белополяков отличались деполитизированной разбойной активностью, превращаясь фактически в обыкновенные бандформирования. Наибольшее распространение деятельность петлюровских отрядов получила в Александрийском, Чигринском и Черкасском уездах, где действовала так называемая «Александрийская повстанческая дивизия», насчитывавшая 15 тысяч человек. Цитаделью петлюровского движения стал знаменитый Холодный Яр — труднодоступное лесное и болотистое место. Только осенью 1920 г. здесь удалось разгромить окопавшееся соединение петлюровцев.

Подписание Польшей мирного договора с Советской Россией сорвало последние надежды петлюровцев. Петлюра пытался заключить соглашение с Врангелем о взаимопомощи и взаимопризнании. Согласно документу, петлюровцы должны были ударить в тыл Красной Армии, когда Врангель начнет генеральное наступление. Разгром Врангеля сорвал все эти амбициозные планы. В ноябре 1920 г. Красная Армия разгромила «железную дивизию» — лучшее формирование Петлюры, и взяла город Каменец-Подольский. На железнодорожных путях станции Волочиск был захвачен стоящий под парами правительственный поезд Петлюры. После разгрома белополяков и сил Директории Петлюра бежал прямо в Варшаву, не задерживаясь, как обычно, в Галиции. Одновременно были уничтожены банды Булат-Балаховича, совершавшие налеты на города и местечки Белоруссии. Так на реке Збруч закончилась очередная, но не последняя, авантюра Петлюры.

В Польше собралось несколько десятков тысяч петлюровцев, белорусские националисты Булат-Булаховича, эсеры Савинкова, деятельность которых координировал Пилсудский. Вопреки условиям рижского мирного договора Пилсудский поддержал Петлюру и даже устроил ему пышный прием в Бельведерском дворце. Пилсудский также предоставил своему другу целый район с центром в Тарнове, который получил название «административная область Петлюры», где функционировало его правительство. Петлюра мог почувствовать себя правителем УНР в изгнании и хоть как-то возместить нанесенный ему «моральный» ущерб. Но за оказанные услуги требовалось расплачиваться активной антироссийской политикой и террористической деятельностью на Украине.

Сложная ситуация на Украине благоприятствовала националистическим выступлениям петлюровцев. В. К. Винниченко так описывает положение дел в крае: «Революция на Украине проводится военными силами. Пролетариата почти нет. Тот, что был, расползся по селам, бросился в спекуляцию, ушел на фронт. Вывоз машин с Украины немало способствовал этому. Крестьянство враждебно к Коммунии, видя в ней только реквизиции хлеба, карательные экспедиции «кацапов и жидов» и ничего больше. Из-за этого перманентные восстания… Национализм и скрытая русификаторская политика современного правительства вызывают недоверие села к самому коммунизму, а также отталкивают от коммунизма всю украинскую интеллигенцию».

В городах вблизи границы были созданы петлюровские штабы для сбора информации. Летом 1921 г. Петлюра и Тютюнник создали очередной Всеукраинский повстанком. Они использовали растущее недовольство полностью исчерпавшей себя политикой «военного коммунизма» в среде крестьянства. Вместе с представителями польского генштаба и Савинковым Петлюра разработал план вторжения на Советскую Украину. Они вошел в контакт с румынскими властями, обещавшими ему всемерную поддержку. Румыния обратилась со специальным посланием к Петлюре, в котором выражалось желание видеть его «хозяином Украины». Ликвидация формирований петлюровцев отняла много сил у новой власти. Бригада легендарного Котовского разбила в районе Киева формирование петлюровцев под командованием атамана Гулый-Гуленко. Были уничтожены петлюровские отряды Заболотного, Орлика, Мордалевича, а также соединения небезызвестного батьки Махно. В октябре 1921 г. началось наступление группировки сподвижника Петлюры — Тютюнника, насчитывавшей 1,5 тысячи человек. Дивизия Котовского в ноябре этого же года окружила петлюровцев и уничтожила их, взяв в плен 517 повстанцев, правда, сам Тютюнник сбежал.

21 ноября 1921 г. петлюровцы окончательно ушли в Галичину. Ярый ненавистник России, Петлюра пытается опять навязать Западу политику продолжения войны против «российского империализма», который якобы сохраняется и при новых советских правителях. Монархист-черносотенец A. Шульгин комментирует эти «мудрые» объяснения Петлюры как «одну из самых больших его заслуг». Но Запад не желает больше ни начинать новую войну, ни, тем более, субсидировать петлюровцев, которые своими погромами вызвали брезгливость даже в откровенно антисоветских кругах.

В эмиграции Петлюра живет под именем Степан Могила сначала в Польше, затем в Венгрии, в Австрии и других странах Европы. Он и «Центральный штаб» пытаются руководить антисоветским петлюровским подпольем на Украине. Там действуют различные организации — остатки «Цупкома», «Казачья рада правобережной Украины», «8-й повстанческий район», «2-я группа повстанческих войск УНР», «УНРовская подпольная контрразведка города Киева», «Повстанческий комитет крестьянской мести», «ПВА» и целый ряд других. Несмотря на все усилия, петлюровцам не удалось вновь поднять массы на выступления против власти. Этому в решающей степени помешала новая экономическая политика, которая внесла успокоение в крестьянские массы, а также объявленная всеобщая амнистия повстанцам. Даже лидеры петлюровского движения, такие, как И. С. Мартынюк, B. К. Винниченко, А. Гулый-Гуленко и сам Тютюнник, убедились в том, что на Советской Украине все-таки украинская власть, которая не стремится к русификации, и эмиграции здесь ничего не светит. Генерал-хорунжий Юрий Тютюнник, бывший председатель Центральной Рады, профессор М. С. Грушевской, председатель Директории, писатель В. К. Винниченко были амнистированы и привлечены к советской работе.

Следует, однако, отметить, что долговременного сотрудничества практически не получилось, так как подходы к решению актуальных политических проблем на Украине у бывших противников оказались слишком разными.

Большевики в начале 1920-х исходили из того, что эти деятели были когда-то социалистами и революционерами и могли стать полезными социалистической власти. По мере формирования режима личной власти Сталина эта точка зрения радикально изменилась. Хотя можно предположить, что и в начале 1920 г. большевики просто вели свою политическую игру, заранее зная ее возможный результат. Как бы то ни было, известный петлюровец Хмара публично обратился с Петлюре с призывом вернуться на родину и прекратить борьбу по примеру Ю. Тютюнника. Но Петлюра был реалистом и понимал, что его ждет в случае возвращения в страну, где он «благословил» массовый террор. Под впечатлением целого ряда неудач Петлюра переехал в «Мекку» российских эмигрантов — Францию, где начал работу по единению украинской эмиграции. Он редактирует еженедельник «Тризуб», вокруг которого пытается объединить украинские эмигрантские группы. За два дня до своего убийства этот украинский шовинист, пытаясь оправдать свое предательство по отношению к Западной Украине, писал: «Я верю и уверен, что Украина как государство будет, и думаю, что путь к украинской государственности лежит через Киев, а не через Львов. Только когда украинская государственность закрепится на горах Днепра и около Черного моря, только тогда можно реально думать о собирании украинских земель, захваченных соседями. Другая политика — мечты, нереальные комбинации, ведущие к тому, что никакой Украины не будет».

Кровавый авантюрист и антисемит Симон Петлюра был заслуженно убит 25 мая 1926 г. Шоломом Шварцбардом, отомстившим за своих родственников и за тысячи погубленных евреев в ходе петлюровских страшных погромов. В мае 1938 г. его соратник, такой же ярый националист, садист-антисемит Коновалец был убит чекистом П. Судоплатовым. Пусть незаконным путем, но Петлюра и его подельник понесли вполне заслуженное наказание…

Такова политическая биография Симона Петлюры. По большому счету эта книга — не биография Петлюры, а историко-философское эссе на тему «Петлюра и антисемитизм» (предложенное введение исторического характера, надеемся, восполнит некоторую нехватку биографического и историко-политического материала). Нет сомнения, что книга будет полезна демократическому и плюралистическому обществу, нужна русским, украинцам, евреям — всем честным людям, желающим что-то понять в этой жизни. Думается, что главный урок, который можно было бы извлечь из этой трагической истории, заключается в том, что, независимо от самых принципиальных партийных, геополитических, экономических, социальных и иных разногласий, люди не должны опускаться до примитивного, низменного, грязного начала в межнациональных отношениях.

Загадки Симона Петлюры, или Парадокс антисемитизма

Стоит заговорить о еврейских делах, как немедленно возникает слово «антисемитизм», чтобы не исчезнуть уже до конца разговора. Кто не знает, что отношение к евреям является важной частью самосознания многих людей и целых народов?

Почему не к англичанам, немцам, американцам, французам или даже русским?

Почему слово «семит» кажется академическим, малознакомым без приставки «анти-»?

Почему с приставкой оно ориентировано только на евреев, а не на арабов, которые ведь тоже семиты?

Почему каждое шовинистическое движение спешит проявить себя в ненависти к евреям, как будто пет иного способа засвидетельствовать свою преданность родному народу?

Почему?

Право на любовь и ненависть неотъемлемо и неоспоримо, как Первая поправка к Конституции США. Личное дело каждого — кого любить и кого ненавидеть. Однако право на нелюбовь отнюдь не предусматривает права на ограбление и убийство. Это кажется очевидным, пока речь идет об отношении к русским и итальянцам, украинцам и японцам, французам или папуасам. И это совершенно не очевидно, когда речь идет о евреях. Для них делается исключение: они — «избранный народ»!

В годы гражданской войны в России (1918–1921) погромы совершались везде, где находилось для этого достаточно евреев. Однако нигде они не имели такого размаха, не были столь кровопролитны и неотвратимы, как в Украине. Погромы унесли много десятков тысяч жизней, обескровили еврейские общины, подорвали экономику и, что тоже исключительно важно, растлили, изуродовали души тех, кто к ним приложил руку. Безнаказанность грабежа и убийства пьянила погромщиков, они чувствовали себя гигантами, «сверхчеловеками», которым дано право распоряжаться чужими жизнями. Именно в этом влекущая, сводящая с ума сила погрома, его наркотическое свойство.

Веками евреи не имели права сопротивляться насилию, как это делали другие: им запрещалось носить оружие, строить крепости, организовывать самооборону. Еврейская незащищенность была важным элементом государственной жизни, безотказным клапаном для регулирования социальных и политических страстей. Такова была участь евреев, «обыкновенных евреев для погромов, оклеветания и прочих государственных надобностей» (М. Горький).

Ранняя инфицироваиность антисемитизмом — явление вполне заурядное. Оно и понятно: детская душа восприимчива, и дух семьи да улицы, подкрепленный авторитетом не лучших носителей национально-религиозных традиций и предрассудков, беспрепятственно проникает в ее глубины. Последующие культурные влияния, адресованные скорее разуму, чем чувству, могут купировать инфекцию, как говорят врачи, но лишь в редких случаях подавить ее полностью. Она незримо тлеет и ждет своего часа. В отличие от многих дурных привычек, антисемитизм, увы, не осложняет, а облегчает жизнь его носителя, и нужна немалая нравственная сила, чтобы отказаться от предлагаемых им выгод.

История знает случаи, когда юдофобией «вдруг» заболевали люди талантливые, незаурядные. Сейчас речь пойдет о человеке, с именем которого связаны кровавые еврейские погромы в Украине в годы гражданской войны, ставшие репетицией Холокоста. Способный журналист и оратор, наделенный большим организаторским даром и немалым честолюбием, стойкий в часы испытаний, Симон Петлюра стал символом борьбы за «самостийную», т. е. независимую, Украину — в глазах одних, символом жестокого, варварского антисемитизма — в глазах других.

В революционную эпоху, как ни в какую иную, ощущается жаркое, хмельное, порою смрадное дыхание истории, призвавшей для исполнения своего очередного акта внуков и правнуков тех, кто лег костьми на этой же сцепе в предыдущие века. Теперь их тени с горьким недоумением наблюдают, как потомки, начав с отважной попытки выйти на светлый, нехоженый путь, скатываются в старую, разбитую колею, пропитанную кровью их пращуров.

Насколько мне известно, ни современники, ни последователи С. Петлюры не создали его жизнеописания. Конечно, это не случайно. Я не задаюсь целью восполнить досадный пробел. Цель данной работы и шире, и скромнее: на основании архивных материалов, воспоминаний и исторических исследований предпринята попытка выяснить истинное отношение С. Петлюры к евреям и меру его вины в их зверском истреблении. Но это лишь часть проблемы.

Почему без избиения евреев не обошлось ни одно освободительное движение в Украине? Каковы плоды этих «героических» акций? Все ли шли этой проторенной дорогой? Что мог сделать и что реально сделал С. Петлюра — вот основные вопросы, нас занимавшие. Параллельно исследовался вопрос, возможно, не менее важный, и удалось, как мне кажется, выявить существенную, но пока не исследованную причину антисемитизма как такового.

Интродукция

Симон Петлюра был застрелен Шоломом Шварцбардом (Шулимом Шварцбурдом — согласно документам Балтской городской управы от 3 декабря 1891 г.) в полдень 25 мая 1926 г. в центре Парижа, на улице Расин.

Осенью следующего года суд присяжных в Париже объявил Ш. Шварцбарда невиновным в убийстве, тем самым признав совершенное им не уголовным преступлением, а актом исторического возмездия.

Споры о законности и справедливости такого решения не затихают до сих пор. Защитники С. Петлюры упорно доказывают, что Верховный атаман совершенно не повинен или повинен лишь косвенно в погромах, так как сам он антисемитом не был. Этическая и юридическая несостоятельность подобной позиции так очевидна, что она едва ли достойна внимания. Тем не менее, нужно понять ее скрытый смысл: господам защитникам кажется, что невозможно уличить в антисемитизме С. Петлюру, человека довольно образованного и способного, немало говорившего и писавшего о своих симпатиях к евреям. А если так — по логике их рассуждений, — то виноват он в погромах лишь постольку-поскольку. Следовательно, убийство его Шварцбардом — страшное преступление, а оправдательный приговор — грубая судебная ошибка, если не хуже. Такова «логика» рассуждения, основанного на заведомо ложной посылке.

Хотя субъективное отношение С. Петлюры к евреям (любое!) не имеет ни малейшего отношения к объективной оценке его роли в погромной эпопее и ее последствиях, важно разобраться в этом частном случае ради выяснения некоторых общих закономерностей.

Теперь я считаю себя вправе утверждать, что С. Петлюра антисемитом не был. Думаю, это устроит его защитников. Однако вынужден тут же их огорчить: С. Петлюра антисемитом стал. Показать, как и почему это произошло, — одна из главных задач данной работы.

Еще одно предварительное замечание. Вскоре после убийства С. Петлюры, когда шло следствие, «украинская сторона» всячески старалась убедить «еврейскую сторону» в нежелательности для евреев же объяснять выстрелы Шварцбарда его стремлением отомстить за пролитую еврейскую кровь. «Отмежуйтесь от Шварцбарда! Согласитесь, что он агент ГПУ или умалишенный, — и дело с концом! В любом случае не нужно заострять еврейский вопрос: это может привести к новой вспышке антисемитизма!» — таковы были аргументы умеренного крыла украинской партии, к которому принадлежал Александр Шульгин — министр иностранных дел правительства УНР в эмиграции. Вот что он писал своему недавнему коллеге Арнольду Марголину: «Поймите, украинская интеллигенция делает все возможное, чтобы прекратить антисемитскую пропаганду в связи с убийством. Но сейчас не черносотенцы, не антисемиты, а сами евреи говорят: «Мы убили погромщика Петлюру». Это страшная ошибка части евреев и, если они не изменят решительно своей позиции, могут быть, я опасаюсь, самые печальные последствия. Хорошо еще если обойдется «антисемитскими чувствами». Возможно и гораздо худшее: могут начаться ужасные погромы! Опять прольется кровь невинных людей. Страшно даже подумать, что может произойти!» Если учесть, что оба корреспондента находились далеко за пределами советской Украины, то о каких погромах и где идет речь — во Франции, в США, Канаде, Украине? Вероятно, «иностранный министр» свято верил в магическую силу самой угрозы погромов и в безотказность такого «аргумента».

Итак, мысль ясна: во избежание новых погромов забудьте о погромах прежних. Обсуждать погромную тему в связи с убийством С. Петлюры, — а это неизбежно приведет к оглашению документов, заслушиванию свидетелей и жертв кровавых злодейств, демонстрации фотографий на глазах у всего мира и при несомненном внимании прессы, — защитникам «самостийности» Украины было крайне нежелательно, вне зависимости от степени вины С. Петлюры и исхода процесса. Куда спокойнее, если судить будут умалишенного или тайного агента ГПУ.

К чести еврейской стороны, «мирные предложения» украинцев были отвергнуты. Процесс должен был пролить свет на злодеяния недавнего прошлого и предупредить о грядущих опасностях, на которые закрывали глаза.

К сожалению, разбудить совесть и сознание цивилизованного мира не удалось, и Большой Холокост, эта часть мировой катастрофы, состоялся.

Без некоторого знакомства с историей Украины нам не понять кровавых событий эпохи гражданской войны и той роли, которую в них сыграл Симон Васильевич Петлюра (чтобы не походить на русских, «независимые» украинцы отчества, как правило, не используют). Итак, постараемся разглядеть черты и путь нашего героя, не забывая о той почве, которая его породила.

Рассказывая о С. Петлюре, его современники и биографы с грустью отмечают полное отсутствие чего-либо яркого, достойного публичного внимания в жизни будущего «национального героя» до момента Февральской революции. И тем не менее, кое-что найти удалось. Сын небогатого возчика, он учился в полтавской бурсе и семинарии, откуда был исключен за слишком бурное выражение симпатий в адрес украинского композитора Н. Лысенко (предположительно). После странствий по южным губерниям он добрался до Москвы и Петербурга, где служил конторщиком и бухгалтером, одновременно занимаясь журналистикой, С. Петлюра входил в национальные кружки: «Союз Автономистов», «Товарищество славянской культуры», «Кобзарь», объединявшие в Москве украинскую интеллигентно. Одно время он вместе с А. Соликовским издавал на русском языке журнал «Украинская жизнь». Его успехи достаточно скромны, да и вообще пока что Петлюра малозаметен и не рвется в лидеры.

Среди немногочисленных отзывов о нем, относящихся к той поре, особняком стоят слова видного языковеда, академика Корша, которому С. Петлюра одно время помогал в литературной работе. Сообщены они вдовою академика упомянутому выше А. Соликовскому, тем, в свою очередь, — Максиму Славинскому, коим и включены в статью «Симон Петлюра». Цепочка сложная, а потому нам остается точно воспроизвести этот отзыв, не опровергая и не утверждая его подлинность.

«Петлюра — из породы вождей, человек из того теста, что когда-то в старину основывали династии, а в наше демократическое время становятся национальными героями. Если условия изменятся, будет он вождем украинского народа. Такова его судьба».

А. Соликовский признался, что не очень-то поверил пророчеству старого ученого, к тому же дошедшему из вторых рук. Однако, кто знает, если это пророчество не было тайной для С. Петлюры, не сыграло ли оно в его жизни ту же роль, что и встреча шекспировского Макбета с тремя ведьмами в грозовую ночь? Пророчества не только предрекают события, но и провоцируют их, гонят людей навстречу судьбе.

А как же насчет антисемитизма в ту предреволюционную пору? Мне встретились три свидетельства отсутствия такового у С. Петлюры.

По словам Ивана Рудичева, одноклассника С. Петлюры, в семинарские годы его называли «еврейским батьком», так как он заступался за евреев.

Профессор Федор Щербина, который взял к себе на работу С. Петлюру после изгнания его из семинарии, говорил, что Симон всегда симпатизировал евреям.

В 1907 г. эти же чувства С. Петлюра выразил в предисловии к драме Е. Чирикова «Евреи». Вот, что он писал:

«Страдания Нахмана из «Евреев» Чирикова вызовут глубокое сочувствие у каждого, кто не принадлежит к этому народу, которому по воле исторической судьбы выпало нести тяжкий крест притеснений и насилий». И далее: «Большое значение имеет то, что эта пьеса… пробуждает в сердцах зрителей глубокую любовь к угнетенному народу, вызывает искреннее сочувствие к страдальцу; а к строю, при котором возможно такое зверское издевательство над невинными жертвами, зажигает гнев и ненависть».

Драма Чирикова с предисловием С. Петлюры была опубликована в Киеве в 1907 году, последнем году первой революции. Отсюда и тон, и мысли, причем пет никаких оснований сомневаться в искренности автора. Тогда он думал именно так. Не мне первому хотелось добраться до истоков будущих злодеяний: многих исследователей волновал этот вопрос, но ни один не обнаружил в словах и делах С. Петлюры предреволюционной поры ни тени антисемитизма. Вывод очевиден: в указанный период — до разворота кровавых событий в Украине — Симон Петлюра исповедовал не анти-, а филосемитизм, характерный для лучшей части русской и украинской интеллигенции. Не знаю, что он чувствовал в глубине души (это его дело!). Пишу о том, что он выражал.

Что же случилось потом? Едва ли мы найдем правильный ответ, не заглянув в прошлое, не вспомнив о кровавых событиях XVII–XVIII веков.

Сквозь багровый туман истории

Загадка этой народной песни тревожила меня много лет. Я знал ее начало, знал конец или, точнее, середину:

Я не мог найти ответа на вопрос: за что? За что лихие казаки решили изжарить на медленном огне несчастную Галю? Что она наделала? Но не знал я большую часть песни, не знал и ее конца — и ни у кого узнать не мог, а в толстенных сборниках украинских народных песен ее почему-то не было. Помнится, казаки обещали: «Краще тобі буде, ніж у рідній мами…» Подманили, увезли, привязали и сожгли… Зачем, за что?

Наконец, мои поиски увенчались успехом: специалист по украинскому фольклору композитор Д. нашел в старинном песеннике полный текст этого загадочного произведения. Что же я узнал? Ровным счетом ничего! Все было лишено смысла: и увоз, и жестокая расправа, да и сама песня не имеет конца, и мы так и не знаем, успел ли «пахарь-козаченько», услыхавший Галины призывы, подоспеть на помощь. Правда, есть в песне мораль:

Вот и все. И осталось в сердце тоскливое чувство, как после ночного кошмара. Уже много веков длится этот тяжкий сон, и пробуждение не приносит ни радости, ни облегчения.

Да что там Галя… Вспомните «Тараса Бульбу»! Не только выкрученного, неистребимого, предельно угнетенного, но так и не сломленного Янкеля, который приходит на память чаще других персонажей. От него, быть может, пошли гениальные шахматисты и математики: вывели-таки породу! Вспомните всю надрывно-прекрасную в своей кровавой нелепости повесть! Вспомните, как Тарас сковырнул неугодного ему кошевого атамана, не желавшего нарушить мирный договор с султаном, когда война была остро необходима: «Вот у меня два сына, оба молодые люди. Еще ни разу ни тот, ни другой не были на войне, а ты говоришь не имеем права… растолкуй ты мне, на что мы живем?»

Война, убийство, грабеж как образ благородной, достойной жизни! Готовность убить и быть убитым ни за понюшку табака. Гениальный Н. Гоголь, болезненно честный в описании жизни и души человеческой, не стал выдумывать высокие мотивы для описанного им рокового похода, в котором Тарас потерял обоих своих сыновей. Поход был «учебным», повод высосан из пальца, вот только кровь, своя и чужая, была настоящей. Разве что своя была перемешана с вином, а чужая — со слезами. «Казалось, больше пировали они, чем совершали поход свой. Дыбом воздвигнулись бы ныне волосы от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы. Избитые младенцы, отрезанные груди у женщин, содранные кожи с ног по колени у выпущенных на свободу…» (гл. V). Это уже в походе, а до похода, для разгона и разогрева, перебили, утопили в Днепре почти всех «своих жидов», разграбили их лавки, сожгли и уничтожили, чего взять не смогли. Это была не месть, а святая традиция: платить торговцу и кредитору не своей, а его же кровью. Никаких нравственных мучений или жалости, унижающей душу казацкую, не было и в помине. Но ощущения греха, преступности совершаемого ведь не могло не быть, обязано было быть! Его можно временно утопить в вине, но, куда вернее, совесть свою, грех свой топить в ненависти и презрении к избиваемым и убиваемым. Ложь, клевета всегда придут на подмогу: «Теперь у жидов они (церкви) на аренде… Жидовки шьют себе юбки из поповских риз… Перевешать всю жидову! — раздалось из толпы».

Вы помните, что было дальше? В школьных хрестоматиях все эти «неаппетитные» места пропущены, а после школы немногие, увы, берут Гоголя в руки, и «хрестоматийный глянец» мешает видеть нам естество и плоть его гениальных творений, горьких, беспощадных, неистово правдивых, а потому, при всех натуралистических и мнимо-издевательских деталях, будящих не злые, а добрые чувства к тем, кого топчут, топят, режут и жгут. Мне кажется совершенно несущественным, что именно говорили или писали своим знакомым о евреях такие писатели, как Н. Гоголь, А. Чехов, Л. Толстой, которые в силу своей искренней человечности, своей изумительной способности пробуждать добрые чувства были естественными борцами против любой формы дискриминации, в том числе и против антисемитизма. К сожалению, этого нельзя сказать о Ф. Достоевском, чья канонизированная человечность была частью его философии, но не души. Так называемый антисемитизм Гоголя (и Шевченко!), мне кажется, можно понимать как своеобразную стилизацию, имитацию народного антисемитизма, который они сами воспринимали как национальную болезнь, им далеко не чуждую. Хочу добавить, что лишь в конце XIX — начале XX века отношение к евреям стало одним из критериев в оценке морального уровня человеческой личности. В ту пору настоящие интеллигенты считали для себя зазорным подать руку антисемитам любого ранга.

После Октября еврейский вопрос из разряда этических перешел в разряд политических, иначе говоря, был отдан на откуп государству и в значительной мере утратил то глубокое гуманистическое содержание, которым наделила его предыдущая эпоха.

Пушкин, Гоголь, Шевченко жили до того, как бурное общественное движение послереформенной поры, а затем погромы в России и дело Дрейфуса во Франции сделали гуманное, справедливое отношение к евреям непреложным законом цивилизованной жизни. Нарушение его грозило нравственной обструкцией. Но ведь законы, в том числе и этические, обратной силы не имеют. Не станем же мы судить царя Соломона за многоженство!

Ссылка на «Тараса Бульбу» освобождает меня от необходимости экскурса в эпоху Богдана Хмельницкого. Достаточно сказать, что Великое восстание обошлось евреям (по минимальным подсчетам украинских историков) в 120–150 тысяч жизней, а движение Гайдамаков (Колийвщина) унесло 30–40 тысяч. Еврейское население Правобережья было дважды почти начисто выкошено. Много написано о социальных, религиозных, чисто экономических корнях ненависти украинцев к евреям, которая тлела постоянно, то и дело превращаясь в истребительный пожар, на время деморализуя, уродуя психологию, «расплющивая душу» оставшихся в живых. Евреев любить было трудно: может ли покупатель любить продавца, должник — кредитора, крестьянин — арендатора, у которого приходится работать? Однако «не любить» и «убивать» — понятия совершенно различные. Дело же в том, что евреев не столько не любили, сколько убивали.

Пригретые маврами, ограбленные и гонимые испанцами, преследуемые лютеранами и кальвинистами, евреи докатились до польско-литовских земель и осели там навсегда, как они навсегда оседали в любом месте, куда их выносила штормовая волна. В отличие от цыган, они стремились к оседлости (такова наша национальная черта — черта оседлости); они не ютились в шатрах, а строили дома, лавки, мельницы, маслобойки. Не имея своих светских университетов, они были (единственные в мире!) издревле почти поголовно грамотны. С ходу перенимая чужие языки, они сохраняли и свой, древний язык, что давало им возможность почти свободного общения — через границы, через моря и континенты, через века и эпохи. Он же помог создать ту финансовую структуру, без которой не смогла бы развиваться экономика европейских стран в эпоху Средневековья и в Новое время. Еврейская забота о себе, как правило, шла на пользу другим народам. Евреи были жизненно заинтересованы в стабильности и мире: они знали, что любая смута, любые освободительные и завоевательные войны идут под аккомпанемент погромов, истребляющих жизни и имущество. Нередко они сами зарабатывали на войне: давали деньги европейским монархам, когда те в очередной раз собирались в поход; снабжали всем необходимым воюющие армии, кормили их и поили. Вспомните нелепого, верткого, неистребимого Янкеля, готового и льстить «родным братьям запорожцам», и отречься от «тех жидов, что арендаторствуют на Украине», которые и вообще-то «не жиды, а черт знает что», уцелевшего благодаря своей жизненной цепкости, верткости и заступничеству Тараса. Того Янкеля, который, потеряв, казалось, все, пристроил-таки свой воз между казацкими возами, чтобы в походе продавать казакам все необходимое «по такой дешевой цене, по какой еще ни один жид не продавал». Да и не станут торговаться да мелочиться «широкодушные» казаки, коли повезет им вернуться из боя с богатым трофеем: кошелем золотых дукатов, драгоценным оружием и перстнями, снятыми с неостывших пальцев поверженных врагов. А коли нечем будет расплатиться с жидом, коли очередной королевский, или казачий, поход завершится не викторией, а позорной конфузией, тогда, вспомнив все обиды, начиная с «Христового распятия» до недавнего заклада, можно, не опасаясь возмездия, рубануть кривою саблей по гонкой жидовской шее, вспороть беременное брюхо его поганой Хайке, поднять на вострые пики верещащих по-поросячьи детей, да и забрать все, что поднакопил и припрятал проклятый жид. В те глухие времена еще не стояла задача «окончательного решения еврейского вопроса»: это придет на более высокой ступени цивилизации, когда появится достаточно «национальных кадров», чтобы заполнить бреши в науке, промышленности, финансах, да и в культуре, что менее существенно. А в те дикие времена, подивившись живучести «иудина племени», ему давали подняться из пепла, восстановить хоть отчасти свое «поголовье», опять наладить хозяйство и поднакопить деньжат — и так до новой резни.

Нет ничего удивительного в погромах: они естественны как град, как мор и как чума. Удивительно другое: что мы все-таки выжили и не стали ни глупее, ни слабее. Скорее наоборот: «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат…» (А. Пушкин). Это ставит в тупик антисемитов и распаляет их душу: многие «приличные народы» уже давно исчезли с лица Земли, а это вот, сатанинское племя, живет и процветает.

Низкий поклон Н. В. Гоголю за то, что он, как истинно великий художник, показал естество и плоть народного антисемитизма, при этом не пожалев красок ни для своих, ни для чужих. Его самого захлестывала неудержимая, как икота, истерия антисемитизма. Уверен, что в такие минуты отвращение к самому себе не было ему чуждо. Оно могло стать одной из причин безумия гениального художника.

Исповедь больной совести продолжил Тарас Шевченко, особенно в поэме «Гайдамаки». Автора душит ненависть, темная, хмельная ярость от сознания абсурдности и неразрешимости жизненного конфликта, в наше время окрещенного словом «беспредел».

«Чтобы не было раздора между вольными людьми», Стенька Разин утопил ни в чем, кроме красы своей, не повинную персидскую княжну. Гайдамак Гонта идет дальше: согласно поэтической легенде, он убивает своих сыновей — не за измену Отчизне, как Тарас Бульба, а за то, что их мать-католичка отдала маленьких сынов своих в учение иезуитам.

Все темно и невнятно в этой кровавой истории. Сам Гонта был сотником в охране Стефана Потоцкого, и благодаря его измене сюзерену Максим Железняк сумел взять Умань, где учинил бойню, в ходе которой Гонта будто бы и зарезал своих сыновей, чтобы продемонстрировать верность (в который уже раз!) украинскому народу и православию. Залил же он свое горе реками крови — польской и еврейской. Страшна история Колийвщины. Спровоцированная в определенной мере Россией, она охватила Киевщину, Брацлавщину, Подолию, Волынь и грозила перекинуться на Левобережье, т. е. в зону непосредственно российских интересов. Тогда Екатерина II приказала своему генералу Михаилу Кречетникову «протянуть руку братской помощи» Польше, где королем в это время был ее любовник Станислав Понятовский. Генерал Кречетников пригласил Железняка, Гонту и других атаманов на банкет, предательски захватил их и выдал полякам. После нечеловеческих пыток Гонта был изжарен и изрублен в куски.

Кровь, грязь, предательство, пьяный разгул и похмельная одурь — такова атмосфера той «романтической» эпохи. Я не говорю о простых крестьянах-хлеборобах, о духовенстве, в этом чаду пытавшемся насадить и вырастить что-то доброе и разумное, — не они творили историю, не они правили пир. Казацкая старшина, много лет сражавшаяся с польской короной за расширение «реестра», т. е. за право быть на платной службе (со всеми «бенефитами») у польского короля, теперь стремилась, подобно своим родичам и бывшим единоверцам, а ныне ополяченным украинцам и злейшим врагам вольного казачества — Вишневецким, Збарским, Корецким, — стать владетельными князьями у себя дома и драть шкуру с холопов без оглядки на Варшаву или Москву. У лих под рукой были тысячи вольных казаков, «хлопцив», не знавших иного труда, кроме труда ратного. Они искали войну, жили войной, а в момент особого обострения событий увлекали за собой и молодую часть вполне мирного крестьянства, которое тоже было не прочь «вдохнуть воздух свободы», погулять в условиях вседозволенности, а заодно прихватить трофеев. Казацкие возы, если уж возвращались из похода, то не пустыми. Часто не возвращались, как и их хозяева. Что ж, такова профессия.

Романтика казацкой жизни, кровавой и хмельной, лишенной стержня и перспективы, имела своеобразную, сдвинутую шкалу ценностей и требовала безостановочного, бездумного действия. Остановиться, задуматься — умереть.

А рядом, здесь же вот — рукой можно достать — совершенно другой мир, другие, непонятные люди. Они не разрушают дома, а до бесконечности, с нелепым упорством восстанавливают их после очередного погрома, будто он последний. Детей своих учат не воевать, а торговать да ремеслам всяким. А главное — читать да писать учат всех подряд, как тех бурсаков да монахов. Горилку, как надо, не пьют. Жен не колотят, не «учат». Деньги копят, а не раскидывают по сторонам широкою рукой. Куда там!

Прекрасно передал Т. Шевченко это чувство черной, лишенной логики и смысла, а потому непобедимой и непримиримой злобы, передал так ярко, что характер его личного отношения едва ли вызывает сомнение. Истинный сын своего народа, он был рупором его чувств — во всем их разнообразии. Тем не менее, будучи образованным, исключительно одаренным человеком, 011 сумел подняться над морем народных страстей и дать им достаточно объективную оценку: «Бандит (злодій), разбойник или гайдамак — такими остались гайдамаки после Колийвщины. Такими и помнят их до сих пор».

После разгрома восстания:

Не стоит полностью отождествлять народ и народного поэта: ему удалось, хотя и с трудом великим, вырваться из цепких объятий прошлого и призвать к единению вчерашних непримиримых врагов: «Сердце болит, а рассказывать нужно: пусть видят сыновья и внуки, что отцы их ошибались, пусть же братаются опять со своими врагами. Пусть рожью-пшеницей, как золотом, покрыта, не размежеванною останется навеки от моря и до моря славянская земля». (Т. Шевченко. «Предисловие к поэме «Гайдамаки», написанное postfactum», «Кобзарь»).

Итак, да будет мир между народами-братьями — русскими, украинцами, поляками. Веками они беспощадно резали друг друга, заключая и нарушая союзы, призывая на помощь то турок, то татар, то шведов, то немцев. Пора бы и помириться. Но как быть с евреями, с жидами то есть? Как быть с теми, кто во всей этой многовековой вакханалии всегда был жертвой и никогда — палачом? Если внутриславянские счеты худо-бедно свести как-то можно (кровь за кровь, смерть за смерть), то расчеты с евреями неизбежно заводят в позорный, преступный тупик, из которого за тысячелетия, кроме физического истребления, был найден только один спасительный, «идеологический» выход — АНТИСЕМИТИЗМ.

Поражает невероятная жестокость многих «освободительных» войн, в ходе которых зверски уничтожались сотни тысяч людей, никоим образом к этой борьбе не причастных. Гайдамаки резали, вешали, жгли и поляков, и своих единокровных братьев-украинцев, принявших католицизм (униатов), и, конечно же, евреев. Поляки сажали на кол, резали и жгли гайдамаков, мирных православных крестьян и, опять-таки, евреев. Для многих целью войны была сама война как форма существования вне жестких рамок обыденности.

Кровавая вакханалия не вела к победе и не завершалась ею, так как победой обычно называют достижение определенной цели, а такой существенной цели, соизмеримой с огромностью потерь, как правило, не было.

Ведомые беспредельным стремлением к беспределу, полки сходились в чистом поле, чтобы в кровавой сече добыть право пустить на поток и разграбление города, села, местечки и барские усадьбы. Пока были силы, победа над общим врагом перерастала в схватку между вчерашними союзниками и единомышленниками. Вероломство и бессмысленная жестокость — верные спутники «гайдамацких» движений во всех уголках Земли и во все времена.

Война живет войною и кормится войной. Она естественно затухает не после победы одной из сторон, а в результате полного истощения бойцов и превращения в пепелище арены раздоров. На это уходило сто лет, тридцать, семь, иногда и меньше. Кончался порох в пороховницах, не хватало кровавого вина, выпадали зазубренные мечи из онемевших рук победителей и побежденных, и они, смутно понимая, чем же завершилась сеча, покорно просовывали головы свои в спасительное ярмо повседневности. До поры…

Три «гайдамацких периода» знала украинская история: хмельничина, колийивщина и петлюровщина. Второй от третьего отделен полутора веками тревожной для еврейского населения жизни, которую прорезали погромы, хотя и тяжкие, но несопоставимые с гайдамацкими. Болотный огонь антисемитизма то тлел, то разгорался, выкуривая за кордон еврейские семьи и целые общины. Тем не менее, к началу гражданской войны оставалось в Украине, особенно правобережной, достаточно евреев для Большого Погрома.

По минному полю

Революционная весна 1917 года застает С. Петлюру в Киеве. Он вместе с Владимиром Винниченко возглавляет в Центральной Раде украинских социал-демократов. По воспоминаниям современников, Петлюра не был силен в ведении дискуссий, но охотно выступал на митингах, где нужно было не доказывать, а зажигать сердца яркими лозунгами. Он был подвижен, энергичен, умел расположить к себе. Безусловно, он хотел добра своему народу, мечтал о свободной, процветающей Украине и всячески способствовал культурной революции, которая успешно началась после февраля и прогрессировала при Центральной Раде и даже при Скоропадском.

В. Королев, сподвижник С. Петлюры, так характеризовал своего шефа: «Действительно, чем объясняется безграничное моральное воздействие С. Петлюры? Без сомнения, это его огромная энергия, его фанатическая любовь к стране, его искренний демократизм и его глубокая вера в силу нации, не говоря уже о его честности и бескорыстности, признанных даже его врагами» («Pogromchik» р.41).

Аналогичную характеристику мы встречаем у Арнольда Марголина и ряда других современников, сотрудников и соратников С. Петлюры. От них отличаются оценки Вл. Винниченко, но это отчасти можно объяснить их острым соперничеством в высших эшелонах власти. Об антисемитизме пока ни слова.

Трудно сказать, что Петлюра, перефразируя формулу К. Станиславского, любил больше: «себя в революции» или «революцию в себе». Вероятно, он и сам того не знал. Его гипнотизировали образы знаменитых народных лидеров, а в стремлении войти в историю этаким украинским Гарибальди или Боливаром нет ничего предосудительного. Может быть, его манили лавры Наполеона, и потому «к решающим и сложным политическим вопросам он всегда подходил с точки зрения интересов армии». 10 ноября 1917 г. он активно участвовал в захвате штаба округа, сохранившего верность Временному правительству, поддержав от имени Центральной Рады инициативу большевиков. Еще раньше, когда начался развал фронта и тысячи солдат кинулись по домам, С. Петлюра всю свою энергию отдал организации национальных воинских частей, которые стали опорой Директории и помогли сбросить власть немецкого ставленника гетмана Павла Скоропадского.

Характерны названия этих формирований, частично доставшихся от гетмана: это Сичевые стрельцы во главе с Е. Коноваль-цем и А. Мельником, Серожупанная дивизия, бригада Запорожских казаков. Воскрешается память о славных и кровавых годах Богдана Хмельницкого, гайдамаках Железняка и Гонты. Желто-голубые знамена, такие же длинные «языки» на папахах, широкие шаровары, старые казацкие песни — все бралось на вооружение и должно было вдохновить новых гайдамаков, как они себя нередко называли. Становится все заметнее, что С. Петлюра, человек совершенно штатский, всей душой тянется к делам военным, а в политических дебатах, которых в ту революционную пору хватало, чувствует себя крайне неуютно.

Все больше у него замечаются диктаторские замашки. Так, Вл. Винниченко возмущен, что С. Петлюра призвал войска гетмана перейти на его, Петлюры, сторону, а не сторону Директории, назначившей его своим Верховным атаманом. 1918 год, первый год украинской автономии, заканчивался в атмосфере все нарастающего хаоса. Две силы напирали на УНР (Украинскую Народную республику), чтобы вернуть ее в лоно «единой и неделимой»: с севера — большевики, с юга — деникинцы. Немалая угроза нарастала и с запада, где обретшие независимость старые «друзья» — поляки были готовы использовать смутное время для нового передела Украины. Недолго длился период, о котором Вл. Винниченко потом с грустью вспоминал: «Воистину, мы в это время были богами, которые брались из ничего сотворить новый мир». «Из ничего» собирались сотворить новый мир и большевики, но они хоть в общих чертах представляли себе программу действий и те силы, на которые можно опереться.

Стоило только захватить власть и отпраздновать победу, как тут же начался раскол в лагере победителей: Вл. Винниченко хотел создать разновидность советской системы, чтобы лишить Москву притягательной для пролетариев силы, ее «грома и молнии», как он выражался. С. Петлюра был сторонником парламентской демократии с ярко выраженным национальным уклоном.

Шесть армий практически одновременно сражались в Украине: петлюровская, большевистская, белая, Антанты, польская и махновская. Временные блоки создавались и распадались, солдаты перебегали из лагеря в лагерь, темные страсти все грознее и отчетливее вырывались на поверхность и совладать с ними многие из участников побоища не умели или не хотели. Нужны были чрезвычайные меры, чтобы в таких условиях обуздать разбушевавшуюся стихию, а не оказаться щепкой в мутном потоке.

В петлюровской армии, плохо организованной и недисциплинированной, часто не знавшей, кого и что она защищает, было лишь две силы, удерживавшие ее от полного развала и самоликвидации: авторитет Головного атамана и возможность пограбить. Идейных, национальных мотивов хватило ненадолго. В воздухе пахло Большим Погромом, а малые уже шли повсеместно. Под давлением Красной Армии Директория 2 февраля покинула Киев и перебралась в Винницу. Вскоре Вл. Винниченко подал в отставку, и С. Петлюра фактически сосредоточил в своих руках всю гражданскую и военную власть. Теперь он отвечал за все и управлял, насколько это было возможно, всем.

Чтобы внушать другим свои взгляды, надо их иметь в достаточно конкретном, ясно сформулированном виде. Убежденный националист, С. Петлюра мечтал о национальном единстве всех социальных групп, стараясь не замечать острейших противоречий между крестьянами и крупными землевладельцами, у которых землю то отбирали и делили (сразу после Февраля), то почти всю вернули, отобрав у только что получивших ее крестьян (при П. Скоропадском). Теперь начинался «третий передел» — многовато для двух лет свободы. В городах заметная часть населения ориентировалась на большевиков с их привлекательными в своей простоте лозунгами. С. Петлюра рассчитывал на помощь Антанты, однако Антанта решила поддержать белое движение, боровшееся за «единую и неделимую» и видевшее в национал-сепаратисте Петлюре своего злейшего врага.

Давно замечено, что нет ничего слаще борьбы за высокие идеалы (в том числе и национальные) и нет ничего горше, чем выйти победителем в этой борьбе. Оказавшись на вершине, ты должен решать проблемы, не решенные твоими предшественниками, почему они и рухнули; ты вынужден отвечать за все, подвергаясь нападкам и ударам со всех сторон.

Ты вдруг лишаешься многих соратников, так как они поспешили незаметно «слинять», убоявшись ответственности или чувствуя свою несостоятельность. Так исчез весной 1919 г. Вл. Винниченко.

Опытные политики знают, что сама борьба приносит куда больше дивидендов, чем решительная победа. Можно у той системы, против которой борешься, выторговать уступки, добиться льгот, частичного, а иногда и полного удовлетворения самых разнообразных требований. Но не нужно рушить эту систему, пока она не изжила себя полностью и, главное, пока ее нечем заменить.

С. Петлюра не был серьезным политиком, но отличался смелостью и склонностью к романтике. Ведь так все хорошо начиналось: и «рiдна мова» зазвучала повсеместно, откуда-то появились кобзари и бандуристы, войско одеждой своей, усами и прическами стало напоминать Богданово воинство. Не хотелось обижать и другие народы: создали специальный Секретариат по делам национальностей, в котором вице-секретарем по еврейским делам был Моисей Зильберфарб — это еще при Раде и гетмане. При Директории появилось целое Министерство по еврейским делам во главе с Абрахамом Ревуцким, которое занимало одну комнату в отеле (декабрь 18-го — февраль 19-го). Он пытался что-то сделать для прекращения погромов, но не добился ничего. Ему на смену пришел Пинхас Красный, исполнявший роль не министра, а лакея при Петлюре. Потом и он сбежал к большевикам.

Поначалу удалось добиться существенных успехов на культурном фронте, а также издания циркуляров и указов, ломавших национальные ограничения практически во всех областях. Более двухсот евреев приняли участие в работе высоких государственных органов, среди них — Арнольд Марголин, осуществлявший функции главного представителя Директории в странах Антанты. Нет оснований сомневаться в искреннем желании С. Петлюры установить в Украине, очищенной от большевиков и русских монархистов (те и другие — «за единую и неделимую», только разных цветов), социальный и национальный рай с приоритетом, само собой, и под покровительством украинской нации. Но как далеки мечты от реальности!

Не было в истории Европы, а может, и мира другого клочка земли, где одновременно действовало бы столько антагонистов, где бы власть так часто (иногда ежедневно) переходила из рук в руки, где невозможно было предвидеть события на день вперед, где жизнь человеческая стоила бы так дешево, а возможность мгновенного обогащения путем грабежа была столь безгранична. Хаос и погром шли рука об руку.

Еврейское население в городах и местечках, не очень разбираясь в политических программах, на опыте последнего десятилетия больше рассчитывало на защиту со стороны рабочих дружин (события 1905–1907 годов в промышленных городах), чем на покровительство хмельных и разудалых хлопцев, чей вид и повадки будили давние и не очень давние воспоминания: погромы Украину никогда надолго не покидали, а в конце XIX и начале XX века стали особенно регулярны. Уход заметной части еврейской молодежи в ряды большевиков был исторически закономерен, как до этого стремительный рост «еврейского присутствия» в Народной воле, у эсеров и социал-демократов.

Пока что Украина стала местом одного Большого Погрома, к которому руку приложили все участники грандиозного побоища. Все — это не значит в равной мере, с одинаковыми результатами.

По свидетельству многих историков и современников, самыми жестокими и беспощадными были белогвардейские, деникинские погромы. Организованные и руководимые «сверху», они совершались и при наступлении, и при отступлении. «Мы воюем не с большевиками, а с еврейством», — заявляли энтузиасты этого движения. Заступничество отдельных офицеров за евреев и попытки остановить резню встречали резкий отпор начальства и приводили к их удалению из армии. Все это не помешало А. Деникину в его фундаментальном труде «Белая армия» назвать погромы Директории «особенно свирепыми и кровопролитными» (А. Деникин. «Белая армия»). Мир потрясло опубликованное в 20-е годы письмо Степана, одного из штабных офицеров генерала Шкуро, своему другу Косте с предложением поразвлечься вечерком, наблюдая, как их общий друг Денис будет сжимать череп маленького жиденка, которого он прозвал «комиссаром», при помощи этакой короны и бамбуковой палочки, пока череп не треснет. Обещали присутствовать дамы — Ирина Петровна и Анна Николаевна. Я пересказал текст, а не процитировал его, чтобы избежать ряда деталей. По моим сведениям, проверка этого документа доказала его подлинность (полностью — в книге «Pogromchik»).

Безусловно, не все в армии Деникина были подобны автору этого письма и его другу Косте. Но и редким исключением они не являлись. Нравственный уровень многих участников белого движения оставлял желать лучшего; это в значительной мере облегчило победу большевикам. Как там поется: «Четвертые сутки пылает станица…»? Пожары в еврейских местечках, где понятия не имели ни о большевиках, ни о меньшевиках, не затухали месяцами. А потом затухали сами собой: выгорело все дотла. Хочу верить, что «поручик Голицын и корнет Оболенский» не были к этому причастны.

Осторожно, господа! Мы идем по минному полю нашей истории.

По этому полю своими ногами прошел не одну сотню верст убежденный монархист и антисемит, в недавнем прошлом депутат Государственной Думы и редактор реакционной газеты «Киевлянин» Василий Витальевич Шульгин. Один из зачинателей добровольческого движения, он отличался не только большой личной смелостью, но и ее редкой разновидностью — «талантом искренности», что заставляет с особым доверием воспринимать его автобиографические записки, в частности, о гражданской войне.

«Белое дело» погибло, — с горечью констатировал он. — Начатое «почти святыми», оно попало в руки «почти бандитов».

«Почти бандиты» потому не крали, что были богаты, а как обеднели, то сразу узнали дорогу к сундукам «благодарного населения».

Если бы только грабили… Исполняя карательные функции, батарея расстреливает весь боезапас: дальше везти не на чем, мулы падают. «Трехдюймовки работают точно, отчетливо… Чью хату зажгло? Чьих сирот сделало навеки непримиримыми, жаждущими мщения… «бандитами»?… для облегчения мулов. По всей деревне. По русскому народу, за который мы же умираем…»

Но и это еще не предел. Вы еще не забыли письмо Степана милому другу Косте? — Тогда продолжим. Цитата дается без купюр:

«В одной хате за руки подвесили… «комиссара»… Под ним разложили костер. И медленно жарили… человека…

А кругом пьяная банда «монархистов«…выла «Боже, царя храни».

Если это правда, если они есть еще на свете, если рука Немезиды не поразила их достойной смертью, пусть совершится над ними страшное проклятие, которое мы творим им, им и таким, как они, — растлителям белой армии… предателям белого дела…убийцам белой мечты…».

Напомню еще раз: мною не изменен ни один знак.

Еще совсем недавно со страниц «Киевлянина» В. Шульгин метал громы и молнии на головы большевиков, комиссаров, евреев. Обычно все три категории объединялись в одно понятие — жиды, хотя, в отличие от многих коллег, В. Шульгин употреблял и слово «евреи». Радуясь тому постоянному страху, в котором жили евреи при Деникине, он, тем не менее, погромов не одобрял: «Погромы опаснее для русских, чем для евреев… потому, что они нас развращают…»; «Тот, кто ограбит еврейскую квартиру… сделает вред русскому делу».

Проблема «чистых рук» постоянно волновала В. Шульгина, и главную причину крушения добровольческого движения он видел в его нравственном крахе. «Увы, орлы не удержались на «орлиной» высоте. И коршунами летят они на юг, вслед за неизмеримыми обозами с добром, взятым… у «благодарного населения».

«Надо отдать им должное», «приходится признать», «к чести тов. надо сказать»… — все чаще и чаще встречается на страницах повести по мере того, как автор, с болью в сердце, рисует неумолимый рост преимущества красных над погрязшей в грабежах и погромах, потерявшей цель и идею белой армией. «Мне иногда кажется, что нужно расстрелять половину армии, чтобы спасти остальную…» — это слова белого генерала А. М. Драгомирова, с которым солидаризируется В. Шульгин. «Белые» в краденых кожухах — это уже не белые. Юный белогвардеец с винтовкой в руках бегает среди развалин, чтобы пристрелить «жида», только в том и виноватого, что он жид, — это признает сам молодой человек, с «явно кокаиновым» лицом, на котором все пороки».

— Где же «белые»? — горестно вопрошает автор.

На таком фоне «красные» выглядели даже респектабельно.

«…Сравнение (а его делали местные жители) было бы не в пользу «белых»; судя по рассказам, наши части, которые стояли здесь раньше, производили обычный для этой эпохи дебош. А дивизия Котовского никогда не обижала — это нужно засвидетельствовать — ни еврейского, ни христианского населения… Может быть, в такой дивизии Котовского гораздо больше близкого и родного, чем мы это думаем. Да, они пока не обирали, не расстреливали, не грабили».

Личность командира? — В партизанских или полупартизанских войсках она играла роль куда большую, чем в частях регулярных. Об этом нужно хорошо помнить, говоря о Петлюре и его сподвижниках.

«Не только в Тирасполе, но и во всей округе рассказывали, что он (Котовский) собственноручно застрелил двух красноармейцев, которые ограбили наших больных офицеров и попались ему на глаза».

— Надо отдать справедливость и врагам, — заключает В. Шульгин.

Многого не договаривает рассказчик, и не потому, что он скрывает правду, а потому, что сама правда настолько противоречива и неоднозначна, что любое упрощение наносит ей непоправимый вред. Почему «красный командир большевистской формации» вызывает у В. Шульгина явное доверие? Даже об одесской Чрезвычайке, покончившей с бандитизмом, он говорит с уважением! А для родных грабителей и погромщиков не находит слов жалости и оправдания: они измарали и погубили «белое движение», сбили с курса «лебединую стаю», тогда как «красные, начав почти что разбойниками, с некоторого времени стремятся к святости».

Если писатель действительно честен, он неизбежно время от времени противоречит самому себе. Вот так и с В. Шульгиным. Взять хотя бы вопрос о допустимости или недопустимости самосуда, которого он не раз касался, выступая с думской трибуны. Тогда, поддерживая Столыпина, В. Шульгин осуждал террористов и оправдывал деятельность военно-полевых судов, выносивших им смертные приговоры. Как же теперь, в условиях гражданской войны?

В Одессе деникинскими офицерами был убит начальник деникинской же контрразведки полковник Кирпичников. Офицерский патруль расстрелял его ночью на улице — отнюдь не по ошибке. Шульгин намекает, что был этот полковник личностью мерзкой. Тем не менее, он безоговорочно осуждает самосуд: «… производить самосуд — значит отрицать суд. Отрицать суд — значит отрицать власть. Отрицать власть — значит отрицать самих себя… белые пошли против белых понятий». Но ведь пятью страницами раньше В. Шульгин призывал «деву Немезиду» обрушить свой меч на головы изуверов, жаривших «комиссара» и распевавших при этом «Боже, царя храни»! Вспоминается пушкинское: «Где Зевса гром молчит, где дремлет меч закона…» — и прославление карающего кинжала в руках той же богини мести — девы Немезиды. Что это, как не призыв к самосуду? Вообще-то нельзя, но иногда можно? После беспощадного осуждения «губителей белого движения», «грязных» — призыв не спешить с расстрелом комиссаров:

«Это я пишу для тех, кто обуян жаждой расстреливать комиссаров. Смотрите, не расстреляйте в припадке святой мести тех, кто, ежедневно рискуя головой, спасал жизнь вашим близким и друзьям».

А после такого гуманного призыва — рассказ о своей готовности прикончить кое-кого, причем отнюдь не комиссарского звания: «Если бы его как-нибудь выманить из вагона и пойти с ним в черную ночь, то я бы его не мучил, но застрелил бы как собаку: «Хай злое не живе на свити».

Вот и попробуйте тут свести концы с концами… Все это я припомнил не случайно. Меня интересует такой вопрос: как бы поступил антисемит В. В. Шульгин (напомню, дядя А. Шульгина — петлюровского министра), будь он членом жюри присяжных на процессе Шварцбарда? Осудил бы его как «черного мстителя», поправшего закон, или оправдал, как посланца «девы Немезиды», действовавшего по принципу: «Пусть злое не живет на свете»?

Антисемитизм был широко распространен в белой армии. Он поддерживался и пропагандировался «сверху», что подтверждают воспоминания бывших корниловцев, дроздовцев, марковцев. Заглянем в двухтомный фолиант, составленный полковником Марковского пехотного полка В. Е. Павловым из двух сотен устных и письменных свидетельств его однополчан, а также из мемуаров лидеров Добрармии и штабных документов.

Чувствуется демократизм, либеральная ориентация ряда офицеров, пытавшихся осмыслить пройденный путь, попять причину горького поражения. Особенно это заметно в главах II тома — «Белая идея и жизнь», «Кризис белой идеи». Вот отрывок, касающийся деятельности Освага (Осведомительного Агенства), совмещавшего функции Политпросвета и Смерша:

«Перед Армавиром он (солдат-ставрополец) был ранен, и потом из госпиталя его забрали в Осваг для подготовки из него низового пропагандиста… Он поделился со мною тем, чем его напичкали. Оказалось, что все сводилось к масонскому наговору и «Сионским протоколам», и это он должен был внушать мужикам и рабочим для того, чтобы объяснить задачи и цели Добрармии. Меня поразила бессмысленность этой пропаганды. Направлять крестьян и рабочих против масонов высоких степеней и сионских мудрецов, сидящих за границей, казалось форменным абсурдом. Те были вне нашей досягаемости, а вот этим (крестьянам и рабочим. — Ю. Ф.), которые стояли на распутье — кому помогать, — вся эта чепуха была безразлична в высшей степени».

Интересен этот фрагмент не только потому, что в нем четко определено главное направление белогвардейской пропаганды, но и потому, что сам офицер-рассказчик, столь критически оценивший деятельность Освага, искренне и наивно признался в своем антисемитизме. Он ничуть не сомневался в реальности «сионских мудрецов» и прочих исчадий ада. Его лишь смущала их отдаленность и недосягаемость, «заграничность». Стоит «недосягаемых» заменить вполне досягаемыми «жидами», которые совсем рядом, в городах и местечках, — и пропаганда станет конкретной и действенной, произойдет то, что произошло в местах проживания евреев и деятельности белогвардейцев. По количеству организованных погромов деникинцы превзошли всех, уступив по общему количеству лишь петлюровским атаманам.

Когда в конце 19-го и начале 20-го года казаки и солдаты белой армии стали тысячами разбегаться по домам или переходить на сторону красных, многие поняли, что большевики переиграли белых в значительной мере за счет несопоставимо лучшей организации пропагандистской работы: «…у большевиков они (пропаганда и агитация) сыграли роль огромную, и нечто подобное должно было быть и в Добрармии. Об этом говорил и генерал Деникин, но когда армия уже отходила».

Перестраиваться, в том числе отказываться от антисемитизма, в 20-м году было уже поздно. Оказалась несостоятельной попытка заменить решение кардинальных политических и экономических проблем кликушеским заклинанием: «Бей жидов — спасай Россию!». Антисемитизм сыграл с белым движением, как и с рядом других, злую шутку, отравив и развратив души участников.

«Грабежи, спекуляция, нахальство и бесстыдство разложили дух армии. Грабящая армия — не армия. Она — банда. Она не может не прийти к развалу и поражению». Эти беспощадные слова принадлежат не красному комиссару, а духовному наставнику деникинской армии, последнему протопресвитеру Русской армии и флота о. Георгию Шавельскому». А теперь говорит начальник штаба Добрармии генерал И. П. Романовский: «Грабежи — единственный стимул для движения казаков вперед: запретите грабежи, и их никто не заставит идти вперед».

По свидетельству о. Шавельского, пример «нижним чипам» подавали их прославленные вожди: «… грабежи, с молчаливого попустительства Главного командования, развивались все больше… Кубанский герой-генерал Шкуро и донской — генерал Мамонтов — сами показывали пример». Стоит ли удивляться, что казаки этих «вождей» в делах погромов не знали себе равных!

Поминая недобрым словом продразверстку и ревтрибуналы, не будем забывать и о другой стороне, где правили кровавый пир отнюдь не ангелы. «Вслед за вождями грабили офицеры, казаки, солдаты. За частями тянулись обозы с награбленным добром… Тыл в свою очередь не отставал от фронта». «Общее развращение дошло до бесстыдства. У большинства как будто мозги перевернулись».

В унисон с В. В. Шульгиным, монархистом и антисемитом, духовный пастырь Добрармии называет главной причиной краха всего белого движения его политический и духовный распад, а в результате — грабежи, погромы, зверства. Как бы еврейское население ни относилось к лозунгам большевиков, казацкие шашки и добровольческие штыки гнали его в лагерь коммунистов, где расформировывались погромные полки (например, 6-й и 9-й в Украине) и довольно исправно расстреливались виновники бесчинств.

Вторая погромная сила — махновцы. «Материал» в армии по сути тот же, что и у С. Петлюры, — украинское крестьянство, но политические установки, идущие от «батьки» и его ближайшего окружения, совершенно иные. Нестор Махно — убежденный анархист-интернационалист, ученик Прудона, Бакунина и Кропоткина — считал, что хорошей власти не бывает. Он видел свою задачу в том, чтобы дать возможность трудовому народу — рабочим и крестьянам — самим решать свою судьбу и организовывать трудовую жизнь. Цель армии — создать и защитить такую возможность. Махно круто обходился с буржуазией и помещиками любой национальности, включая евреев, но беспощадно карал тех, кто обижал бедный люд.

В его окружении было немало евреев, и это не марионетки, как у С. Петлюры, которые должны были создать привлекательный для Антанты антураж. Помощником председателя Гуляй-Польского ВРС (Военно-революционного совета) был Коган (зарублен деникинцами). Начальником контрразведки — Л. Задов (Зиньковский). В культпросвет отделе — Елена Келлер, Иосиф Эмигрант (Гетман), Я. Алый (Суховольский). Список может быть продолжен. Что привлекло этих людей в ряды махновцев и годами удерживало их там? — Подлинное, а не декларативное равенство.

Суровому испытанию интернационализм батьки Махно подвергся уже на заре повстанческого движения — весной 1918 года, когда после подписания Брестского мира на юг Украины двинулись немецкие (точнее, австро-венгерские) войска вместе с отрядами Центральной Рады. По инициативе Ревкома был создан вольный Гуляйпольский батальон с еврейской («центральной», как ее называли) ротой. Всеми уважаемый старый доктор Абрам Исакович Лось организовал санитарный отряд и лазарет. Оружие и боеприпасы получили от красных. Пока что анархо-коммунистов на периферии большевики привечали, хотя именно в это время их подвергли разгрому в Москве.

Тем временем местные украинцы-шовинисты готовили переворот, чтобы вместе с «братьями-немцами» и посланцами Рады «вызволить Украину от ига кацапив». Воспользовавшись отсутствием Н. Махно, они разгромили Ревком, арестовали соратников «батьки», причем, как сообщил Нестору его друг Б. Веретельник, «подлые негодяи обманным образом заставили еврейскую роту исполнить гнусное дело». К чести Н. Махно, он разгадал смысл провокации, целью которой был захват власти руками евреев, чтобы потом над ними же учинить расправу. Прием не новый и почти всегда безотказный.

Только в августе сумел Н. Махно пробраться в родные места. До этого он побывал в Москве, где встречался и дискутировал с В. Лениным и Я. Свердловым. Общение с еще не добитыми анархистами особой радости ему не принесло. И вот теперь он узнал о гибели старшего брата Емельяна, расстреле немцами многих его товарищей, сожжении родного дома. Заметил Н. Махно рост антисемитизма и той «злобы, которой Гуляй-Поле еще не переживало. Я собирался с силами, — писал он в своих воспоминаниях, — чтобы преодолеть эту заразу, привитую преступлением одних и глупостью других, самих же евреев».

Овладев Гуляй-Полем, он расправился со своими врагами. Вместе с украинцами-националистами были осуждены на смерть взводный командир еврейской роты Леймонский и «анархист-двурушник Лева Шнейдер, но он сбежал в Харьков. По-видимому, убили и командира еврейской роты Тарановского, хотя сам Н. Махно был против его казни, так как тот активного участия в перевороте не принимал. Н. Махно старался убедить товарищей, что «еврей здесь ни при чем; что неевреев, игравших гнусную роль в перевороте (Закарлюк, Соплии, Коростелев, Волох и пр.), было несравненно больше… Но убедить их не мог». Нужно обладать большим душевным здоровьем и мужеством, чтобы, находясь в подобном положении и окружении, не стать антисемитом. Не потому ли «щири», т. е. настоящие, подлинные украинцы из петлюровского лагеря, относились к «малороссу» Н. Махно с глубоким раздражением?

У нас существует совершенно превратное представление о махновском движении и его участниках. Во многом это вина А. Н. Толстого и его столь же талантливого, сколь порою и лживого романа «Хождение по мукам». В «пьяной» махновской, армии пьянство было объявлено вне закона, и преступлением считалось «показаться повстанцу революционной армии в нетрезвом виде на улице» (из воззвания, выпущенного весной 1919 г., когда в связи с деникинским наступлением участились случаи проявления антисемитизма). Конечно, нарушался этот приказ достаточно часто.

Когда в феврале 1919 г. повсеместно в Украине начались кровавые погромы, вызванные общей дестабилизацией поло-/копия, Н. Махно предложил всем еврейским колониям в зоне по деятельности (юг Украины, Приазовье) организовать самооборону и выдал им оружие. В мае того же года за убийство 20 евреев-колонистов в Александровском уезде были расстреляны семеро крестьян села Успеновка. Тогда же на станции Верхний Токмак был расстрелян парень, вывесивший плакат: «Бей жидов, спасай революцию, да здравствует батьки Махно!» Наконец, он собственноручно пристрелил ярого антисемита и садиста, в прошлом армейского офицера, затем петлюровца и, наконец, разбойного атамана Матвея Григорьева, который предложил махновцам перейти на сторону А. Деникина, чтобы вместе бить жидов и коммунистов. Часть отряда Григорьева (штаб его тоже был перебит) влилась в армию Н. Махно, но затем все они были изгнаны из рядов повстанцев как непригодные для революционного дела, а некоторых вскоре поймали и расстреляли за погромы.

Вот почему так доблестно сражались евреи-махновцы из особой еврейской батареи под командованием Абрама Шнейдера, обороняя в июне 1919 года Гуляй-Поле, столицу движения, от наступавших деникинцев. Они сражались до последнего снаряда, еврейская же полурота прикрытия — до последнего патрона, и все как один погибли.

А как же красный комиссар Иосиф Коган, герой любимой нами в юности поэмы Багрицкого «Дума про Опапаса»? Он что — тоже ложь, тоже фикция, как Лева Задов у А. Толстого? Нет, не ложь и не фикция. И не одного И. Когана, а многих комиссаров порешил Н. Махно, но не за то, что коганы, а за то, что комиссары Красной Армии. Эту армию он не раз выручал из беды — и летом 19-го года, круша тылы деникинской армии, рвавшейся к Москве, и тогда, когда посылал в голодную Москву эшелоны хлеба. В ноябре 1920 г. махновцы Семена Каретника (того самого, который стрелял первым в Матвея Григорьева) перешли вброд Сиваш и обеспечили успешный штурм Перекопа. Так вот, большевики, коганы и некоганы, использовав то, что сделал «мавр», тут же стремились его «привести к общему знаменателю». Имелись для этого веские причины. Дело в том, что Деникин представлял для большевиков лишь военную, но не морально-политическую опасность: попытки реставрировать помещичье землевладение, репрессии по отношению к крестьянам-экспроприаторам не могли привлечь народные сердца. Политика белого движения отличалась удивительным консерватизмом, упрямством, негибкостью, что было исключительно выгодно большевикам и чем они умело пользовались. Частью этой ущербной политики являлись варварски жестокие погромы.

Наивный в политическом отношении, но последовательный анархист и демократ Н. Махно искренне хотел дать свободную жизнь народным низам, освободив их от любого экономического и политического гнета. Это была честная, а не лицемерная утопия, что и пугало, и приводило в бешенство большевиков, куда менее романтичных. На фоне махновского движения «военный коммунизм» большевиков с его продразверсткой, продотрядами и трибуналами выглядел особенно неприглядно. В отличие от деникинцев, махновцы пользовались безусловной поддержкой простого народа. Однако в жестокой борьбе верх берут циники и прагматики. Но чем оборачивается их победа?

В советской историографии и художественной литературе многое подвергалось искажению и фальсификации. В огромной мере от этого пострадало наше представление о Несторе Ивановиче Махно — человеке, с которым, по некоторым сведениям, встречался и беседовал Шолом Шварцбард перед тем, как в упор, не таясь и не прячась, расстрелять Симона Петлюру.

Когда речь идет о погромах Красной Армии, то обычно упоминаются «богунцы» и «таращанцы», погром в Киеве, учиненный армией Муравьева и события 1920 г., когда герои-конники Семена Буденного шли крушить С. Петлюру и «польских панов». Здесь на помощь приходит «Конармия» И. Бабеля, особенно глава «Берестечко», где в тоне эпического повествования рассказывается о том, как несколько казаков «расстреливали за шпионаж старого еврея с серебряной бородой». Дело не шло, так как старик «взвизгивал и вырывался. Тогда Кудря из пулеметной команды взял его голову и спрятал у себя под мышкой. Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись». Красный казак сделал свою работу сноровисто и не торопясь, как и подобает крестьянскому сыну, немало переколовшему овец да баранов.

Эта сцена настолько поразительна, что кочует из статьи в статью, когда речь идет о большевистских погромах.

Кровавые погромы учинили именно буденновцы, а не, скажем, мироновцы из Второй конной армии, которой командовал бывший станичный атаман (казачий подполковник) Миронов, описанный Ю. Трифоновым в повести «Старик» под именем Сергея Мигулина. В конце концов он был расстрелян по приказу Троцкого за слишком буквальное понимание того, что есть «свобода, равенство и братство». Такая судьба наверняка бы постигла и Нестора Махно, не окажись он осторожнее и удачливей. Имя Миронова, бравшего Перекоп, было вымарано из советской истории и только недавно возвращено ей.

Но вернемся к нашей «погромной» теме. В Красной Армии погромы были категорически запрещены и карались беспощадно: интернациональная карта разыгрывалась последовательно и неукоснительно. Для очень многих это была не «карта», а подлинный символ веры, за который шли в бой и отдавали жизнь. Сейчас мы находимся на очередном витке искажения истории, и никакое раскрытие архивов и рассекречивание документов не помешает «заинтересованным лицам» нарисовать ту картину, которая им более нравится. Под эту картину обязательно будут найдены самые неопровержимые документы. Приходится рассчитывать на добросовестность исследователей, но ведь и она понятие относительное: «Каждый слышит, как он дышит. Как он дышит, так и пишет» (Б. Окуджава). Отрешиться от своего дыхания, от своего взгляда на вещи свыше человеческих сил.

Особенно трудно «не стараться угодить» тому мнению, которое доминирует в данный момент.

Зимой 1919–1920 гг. деникинские войска были прижаты к Черному морю в районе Новороссийска, частично бежали за границу, частично капитулировали. Трагедия великого исхода, начала первой русской эмиграции достаточно правдиво изображена М. Шолоховым в романе «Тихий Дои». Там же рассказано о вступлении тысяч донских и кубанских казаков в полонившую их Красную Армию, которая очень нуждалась в пополнениях после кровавой бойни 1919 года. Среди вступивших в Первую Конную армию был главный герой шолоховского романа Григорий Мелехов и многие его сотоварищи. Красная Конармия заметно «побелела». И до этого не чуждая антисемитских настроений, она после вливания «свежей крови» стала отчетливо антисемитской, о чем и рассказал И. Бабель в своей «Конармии» к великому неудовольствию Семена Буденного и Клима Ворошилова. Буденный не смог удержаться и откликнулся статьей «Бабизм Бабеля из «Красной нови», причем тогда, когда журнал опубликовал лишь несколько рассказов из «конармейского» цикла. Шел 1924 год. Свежи были раны, трудно было обмануть память, но, когда спустя десять лет стали поголовно вырубать носителей памяти, дело пошло веселее, и на смену И. Бабелю пришли «былин-ники речистые», многие тоже еврейского происхождения, и история стала приобретать облик стопроцентно героический.

Вести о бесчинствах красных казаков донесли до Москвы не только почта и телеграф; с юга потянулись еврейские депутации с мечтой пробиться к «самому» Троцкому, главе вооруженных сил, второму после Ленина лицу в государстве, к тому же еврею. История сохранила ответ Троцкого, потрясший членов одной из делегаций:

«Возвращайтесь домой к вашим евреям и передайте им, что я не еврей и мне нет дела до евреев и до того, что с ними происходит».

При всей дикости этого заявления в нем есть «рациональное зерно», которое нельзя упускать из виду: большевики, нацеленные на мировую революцию, не только объявили себя людьми вне национальности, но и достаточно успешно вросли в эту роль. Один из идеологов сионизма профессор Симон Дубнов писал: «Они (коммунисты-евреи) выступают под русскими псевдонимами, потому что стыдятся своего еврейского происхождения. Но правильнее сказать, что их еврейские имена являются псевдонимами; у них нет корней в нашем пароде» (пер. с англ.). По-моему, Симон Дубнов не совсем прав: эти люди сумели заставить себя забыть о национальных корнях, как это удалось многим русским, полякам, грузинам, украин-нам и другим ортодоксам, которые, подобно шолоховскому Макару Нагульнову, были «нацелены на мировую революцию». Они не считали себя вправе покровительствовать «своим». Потом, когда выяснилось, используя слова А. Блока, что их «обманула та мечта, как всякая мечта», когда жизнь (рукою руссифицированного грузина) их «хлестнула грубою веревкою кнута», они, вероятно, вспомнили и свои корни и многое другое. А тогда… Тогда Лев Троцкий отдал-таки приказ беспощадно карать погромщиков, но не как врагов еврейского народа, а как врагов мировой революции. Что ж, и на том спасибо. Факт остается фактом: в короткий срок было расстреляно более четырехсот человек, в армии зачитали громовой приказ, комиссары провели соответствующие беседы, и погромы сошли на нет.

Все познается в сравнении, и об этом пишет в своем капитальном труде Соломон Бекон: «По сравнению с этими двумя группами (деникинцы и петлюровцы) Красная Армия выглядела почти как спасительница. Правда… она была также повинна в пролитии еврейской крови. В Украине ею было совершено по меньшей мере 106 погромов, но большинство из них — дело рук прежних членов украинских и деникинских банд, которые перешли на сторону коммунистов».

Любопытным подтверждением этой мысли явился небольшой очерк из киевской газеты «Громадське слово» за 4 июня 1920 года (Архив Чериковера, YIVO, лист 54136). Называется он «Буденновцы» (подпись — Эмигрант) и посвящен проходу конармейцев через город Екатеринослав (Днепропетровск), когда их с Дона перебрасывали на Юго-Западный фронт воевать с Петлюрой и поляками. Свидетелем этого был автор очерка.

«В связи с последними известиями с фронта о развале конницы Буденного, очень интересно разобраться, кем же именно был этот «красный» казак и то «красное» казачество, на которое столько пустых надежд возлагали коммунисты». Начало очерка не выглядит пробольшевистским, не так ли? Дальше следует рассказ о подготовке города к приему «красных героев», о стройности их рядов, в которых преобладали донцы, но было немного кубанцев и чеченцев. С чем же пришло воинство?

«Таилось что-то чужое в этой «красной» кавалерии, чувствовалось, что пришла она с чем-то своим. И все это «свое» решительно и сразу вылезло на поверхность. Когда еще в первый день вступления в город волна за волною шли «красные» казаки, смотришь, кое-кто из толпы узнавал среди буденновцев недавних деникинцев, которые бесчинствовали в Екатеринославе. Мои знакомые своими ушами слышали, как некоторые казаки говорили с усмешкой: «Вот эту крамны-цю (лавку) мы растащили», «А тут я двух жидов положил». Сами евреи в Екатеринославе сидели тихо по домам, и я слышал не от одного из них: «Ох, как бы эта красная кавалерия не начала погрома!»

На следующий день для казаков устроили митинг- гуляние, который завершился скандалом: «Когда оркестр заиграл «Интернационал», казаки, как один, заревели: «Долой! Не хотим!» Оркестр замолк, а кубанцы стали выкрикивать: «Играй украинские песни!», а донцы в свой черед: «Шкварь вальс!»… Всем стало ясно, чем дышит эта «красная кавалерия». Это не секрет и для самого Буденного, откровенно заявившего, что его кавалерия, как редиска: красная сверху и белая внутри. Может, это и анекдот, — продолжает автор, — но его популярность ярко свидетельствует о том, какое мнение сложилось в народе о буденновцах. — Они не будут драться с Петлюрой. Они предадут коммунистов, — таково глубокое убеждение екатеринославцев».

Совершенно напрасно Эмигрант (автор очерка) назвал самого Семена Михайловича «недавним деникинцем»: чего не было, того не было. В отличие от Григорьева, Тютюнника, Зеленого и Махно, он не метался из стороны в сторону. Впрочем, Нестор Махно всегда оставался на своей стороне, даже когда вступил во временный союз с большевиками. Но возвратимся к нашим лихим героям.

«За Екатеринославом «красная» кавалерия уже начала еврейские погромы; так, в Верхнеднепровском и Новомосковском, везде, куда они приходят, слышен глас народный: «Это же те самые деникинцы, только чуть перекрашенные!» На станции Бобринская был такой инцидент. Кто-то спросил донца: «А под каким лозунгом вы идете? За коммуну или против?» — «Наш лозунг один, — ответил тот: — «Бей жидов — спасай Россию!» Это услышал комиссар и хотел арестовать донца. Но казаки схватились за шашки, и комиссара как ветром сдуло. Не раз мне приходилось слышать, как казаки хвастали: «Вот побьем хохлов, собьем спеси полякам, а потом возьмемся за жидов и покажем им коммуну». Но горячая казацкая душа не терпит, не ждет — и погромы уже идут. Когда я, направляясь пешком в Киев, пришел в Канев, тамошние евреи рассказали мне, что буденновцы учинили в г. Корсуне большой погром. Все разграблено, сожжено, убиты сотни стариков и детей. Вот такая эта «красная» кавалерия, что состоит из недобитых деникинцев и спасает единую, неделимую и могучую Россию».

Только ли буденновцы совершали погромы? — Нет и нет! Грешили этим и таращанцы, и богунцы, и муравьевцы — список можно продолжить. Но повторю еще раз: это противоречило большевистской установке на мировую революцию, на построение бесклассового и безнационального общества. Идея оказалась утопичной и нежизнеспособной, но соблазн ее на том историческом этапе был велик не только для люмпенов, как сейчас модно говорить, но и для миллионов самых обыкновенных рабочих и крестьян. Если же эти «рядовые люди» вдобавок оказывались евреями, то привлекательность коммунизма для них многократно возрастала — и в этом «заслуга» как петлюровцев, так и деникинцев, практика которых показала, что истребление евреев без различия пола и возраста, классов и сословий их вдохновляло гораздо больше, чем расплывчатые политические лозунги «самостийности» или неделимости.

Евреи во все времена поддерживали законную, легитимную власть куда энергичнее, чем разрушали ее. Да и вступала в борьбу с властью, как правило, самая молодая, не обремененная службой, имуществом и семейными обязанностями часть еврейства, причем вступала тогда, когда становилась очевидной гнилость власти, ее неумение и нежелание идти в ногу со временем. Сильная власть казалась евреям менее опасной, чем анархическая вольница, как бы ни были красивы ее лозунги. Вот по этой причине многие евреи ничего не имели против прихода в Украину немцев в 1918 г. Там, где стояли немцы, был относительный порядок и не было погромов. Не грабят, не жгут, не стреляют без толку, не напиваются до полусмерти. Сами приказы исполняют и того же требуют от других. Одним словом, культурные, приличные люди.

Немало евреев спустя двадцать с лишним лет не спешили уходить на восток, бросая дома и имущество, так как воспоминаниям эпохи гражданской войны доверяли больше, чем разговорам о фашистском перерождении «приличной нации». За что и поплатились. «Приличная нация», взявшая на вооружение лозунг «бей жидов!» и поднявшая его до уровня «окончательного решения еврейского вопроса», стала нацией «неприличной». Во многом это произошло потому, что уроки гражданской войны, реки еврейской крови, пролитые в Украине белыми и красными, махновцами и поляками, вольными атаманами и борцами за украинскую «самостийнисть» — петлюровцами, ничему не научили просвещенную публику и политиков Европы и Америки. Им казалось, что все эти безобразия происходят на краю света, в диких славянских степях и к цивилизованному миру отношения не имеют. Примерно такою же была позиция большинства западноевропейских и американских еврейских организаций и общественных деятелей. Почти три года из Украины доносились призывы вмешаться, прислать хотя бы авторитетную комиссию, сделать что-нибудь для прекращения погромов — никакого результата. Евреи Украины просили хотя бы о совете — и не получали его. Погромы прекратились лишь тогда, когда гражданская война завершилась изгнанием за пределы новообразованного государства всех тех, кто боролся против большевиков. На том этапе большевики в массе своей были (или стремились быть) чужды национализму и шовинизму, что, безусловно, отражалось и на отношении к евреям. Антисемитизм в течение двух десятилетий приравнивался к контрреволюции и достаточно строго преследовался.

Велик соблазн объяснять это явление не большевистскими принципами, а обилием евреев в коммунистической партии, ее руководящих и карательных органах. Он столь велик, этот соблазн, что даже авторы, стремящиеся к объективному изображению истории, не могут против него устоять. Примером может служить Андрей Дикий, автор «Неизвращенной истории Украины-Руси».

Он настойчиво проводит мысль, что между политическими лозунгами и программой Киевского правительства (петлюровское движение) и «Харьковским» большевизмом не было существенных различий (отрицание частной собственности на землю и т. д.), а националистические лозунги одних, интернациональные лозунги других служили знаменами, под которыми собирались близкие по классовому и национальному составу армии ради борьбы за власть, с чем трудно не согласиться: «Только тот, кто хочет искажать историческую правду и извращать историю, может утверждать о «завоевании большевиками-великороссами» Украины и об «антибольшевизме» украинцев, как это теперь делают сепаратисты. Коротко и ясно об этом «антибольшевизме» говорит тот же украинский премьер И. Мазепа: «Внутри, в народной массе говорилось: мы все большевики».

Когда вспоминаешь о волнах украинизации и деукраинизации, попеременно накатывавшихся на Украину в предвоенные и послевоенные годы, когда при этом ясно видишь, что эти явления сопровождались сначала малозаметным, а затем неуклонным и стремительным ростом антисемитизма, ставшего в 40-50-е годы частью государственной политики, — когда все это вспоминаешь, то и задумаешься невольно: чем же закончилась эта «заварушка» (как сказано в одном анекдоте о гражданской войне)? Кто же все-таки победил? Этот вопрос достоин специального рассмотрения. А пока о «слабостях», которых не избежал противник украинского сепаратизма, но отнюдь не друг большевиков А. Дикий.

Прежде всего, он пытается сиять обвинение в кровавом антисемитизме с белого движения: «Добровольческая армия… относилась к еврейскому населению вообще с известной настороженностью и недоверием, а в отдельных случаях на этой почве бывало и немало эксцессов со стороны отдельных лиц или групп добровольцев. Эксцессы эти вовсе не были кровавыми погромами, как это делали петлюровцы, по все же отдельные выходки, от которых страдало имущество (а не жизнь) евреев, были». Не правда ли, заметна некоторая проденикинская тенденция? Не повторяя сказанного раньше, хочу добавить, что белогвардейцы совершали еврейские погромы при каждом удобном случае. Даже на Урале, в Екатеринбурге, семипалатинские казаки атамана Анненкова, подчиненные Колчаку, вырезали три тысячи евреев, о чем весьма смущенно американский посол Моррис докладывал в Вашингтон своему руководству, поддерживавшему Колчака в его борьбе против Советов.

Огонь по своим

Подробнейше рассматривая все этапы борьбы за «самостийнисть», обличая авантюризм и беспринципность С. Петлюры и его соратников, доказывая, что не русскими, а украинскими большевиками были побиты сепаратисты, А. Дикий очень немногословен, когда речь заходит о еврейских погромах: он упоминает только о проскуровской резне — и ни о чем больше. Называет во много раз заниженное суммарное количество жертв — 25 тысяч.

А. Дикий, хотя и стремился быть трезвым и беспристрастным исследователем, не устоял перед соблазном традиционного объяснения антисемитского террора высоким процентом евреев в рядах большевиков, в руководящих органах и ЧК. С одной стороны, он признает такую «высокую концентрацию» вполне закономерной:

«Погромы, естественно, вызвали у евреев Украины вообще резкое отталкивание не только от Директории и ее сторонников, но и от всех «украииствующих», а отождествление их с антисемитами-погромщиками и толкнуло украинское еврейство, даже противников большевиков, на путь, если не активной поддержки, то, во всяком случае, на путь известных пробольшевистских симпатий. В Украине тогда действовали две силы: украинские шовинисты-социалисты с их склонностью к погромам и (украинские же) большевики, погромных тенденций не проявлявшие и с погромами боровшиеся. Неудивительно, что евреи выбрали последних, тем более, что в рядах большевистского возглавления было много их единоплеменников».

По-моему, все тут правильно: и констатация фактов, и их объяснение. Да, евреи шли к большевикам: их просто гнали в их объятия и белые «заединщики», и «жовтоблакытни» петлюровцы. Поголовно грамотные и весьма активные, они быстро поднимались на верхние этажи власти, причем, склонность многих из них к фанатическому служению идее сыграла здесь не последнюю роль. Немало евреев оказалось и в аппарате ЧК — это бесспорно! Целиком соглашаясь с А. Диким в этой части его рассуждений, я отнюдь не считаю справедливым и соответствующим истине следующее заявление: «Расстрелы эти (совершаемые ЧК — Ю. Ф.), за редкими исключениями, не коснулись евреев, не только «бундовцев» и сочувствующих большевикам, но и евреев вообще. Это, конечно, не осталось незамеченным нееврейским населением Украины, и среди украинцев, не отличавшихся любовью к евреям и прежде, начали расти и крепнуть антиеврейские настроения».

Прежде всего обратим внимание на слова «начали расти и крепнуть». Итак, до этой поры — второй половины 19-го года — антисемитизм не был достаточно «выросшим и окрепшим»? Многие сотни погромов и десятки тысяч убитых в 1918 и первой половине 1919 года — разве это не доказательство зверского антисемитизма, значительно опередившего в своем проявлении зверства ЧК?

А. Дикий ссылается на материалы, опубликованные «авторитетной комиссией» Добровольческой армии. Как мы уже отмечали, он «не заметил» кровавых деникинских погромов, сочтя их досадными недоразумениями. Читаем дальше: «Во всех других городах Украины (о Киеве уже сказано — Ю. Ф.) было то же самое: почти исключительно еврейский состав Чека и почти полное отсутствие евреев среди установленных жертв Чека».

Не сомневаюсь, что автор добросовестно использовал деникинские материалы, и эти «почти исключительно» и «почти полное отсутствие» соответствуют тому, что зафиксировано в этих материалах. Кроме того, и сами материалы не особенно грешили против истины. Объектом террора в названный период в Украине являлись бывшие царские офицеры и высокопоставленные чиновники, представители дворянства и духовенства, т. е. те, кого большевики не без основания считали своими активными или потенциальными врагами и в рядах которых, что совершенно очевидно, евреи редко попадались. Соответственно, они редко фигурировали в «расстрельных списках». Но проходит несколько месяцев, и картина совершенно меняется, хотя в ЧК евреев не стало меньше, скорее наоборот. Однако «расстрельные списки» приобретают характер, который при желании можно было бы назвать отчетливо антисемитским. Я этого не делаю, так как понимаю, что национальный признак как раньше, так и теперь не играл никакой роли. Просто бредень пошел шире и стал захватывать слои, где евреев было куда больше, чем среди сенаторов и предводителей дворянства.

Итак, год 1920-й. Газета «Известия» Киевского Губкома № 14 от 6 января 1920 г. (Архив Чериковера, лист 54116. Раздел «Погромы Красной Армии»):

«От Киевского ГубЧК

Постановлением ГубЧК расстреляны взятые во время облавы 5 января с.г. за спекуляцию денежной валютой, продовольствием и другими предметами первой необходимости следующие лица:

1) Еланзон Залман

2) Бухман Арон

3) Зингер Меер

4) Брыскин Нохим

5) Вербиян Милах

6) Щалей Израиль

7) Френкель Хиль

8) Бунимович Хаим

9) Персиц Лазарь

10) Глузман Авраам

И) Лившиц Исаак

12) Прохоров Александр

13) Данелианц Карапет

14) Рабинович Давид

15) Кацнельсон Арон»

Список окончен. Надеюсь, с фамилиями и их незадачливыми носителями все ясно? Далее следует предупреждение: «если эта мера не окажет должного воздействия… виновные будут беспощадно расстреливаться и имущество конфисковываться».

Подписи:

Председатель Губревкома В. Иванов

Председатель Губпарткома И. Клименко

Председатель Губчека В. Балицкий

Члены коллегии Губчека: Я. Лившиц,

С. Шварц, П. Вальтер.

Добавим, что облавой на спекулянтов и валютчиков руководили лично товарищи Балицкий, Шварц и Лившиц. Приговор приведен в исполнение.

Может быть, это исключительный, нетипичный случай? Продолжим наше знакомство с «расстрельными» списками, не выловленными из сверхсекретных архивов, а опубликованными для всеобщего сведения 75 лет назад. Те же «Известия» Киевского Губревкома от 15 января 1920 г. (Архив Чериковера, лист 54118). «… Коллегия Киевской Губчека, рассмотрев дело захваченных на месте преступления фальшивомонетчиков, постановила всех их расстрелять и приговор привести в исполнение в 24 часа. Расстреляны:…». Далее следует список из 13 фамилий, шесть из которых (Дубовик Мошко-Хаим, Шейфер Лазарь, Баран Гершон, Ицкович Эля-Бер, Будницкий Марк Шмулевич, Ашкииази Лев) сомнений не вызывают. Состав трибунала не указан. Просто — Киевская Губчека.

И еще одно сообщение, вернее, часть его: кусок газетной информации, оказавшийся в архиве. «Коммунист» № 170, Киев, 8 сентября 1920 г. (лист 54139). Опять-таки «валютное дело», если считать валютой керенки, романовские и советские деньги, а также кроны и марки. В списке 14 фамилий (вырезка из газеты начинается с шестой фамилии). Невыясненной можно считать национальность Бурганского Сергея Яковлевича, «у кого при обыске взяты печать и штампы Реввоенсовета 12-й армии». Вот остальные 13 фамилий, которые сомнений не вызывают:

Кушнир Мендель

Вакся Яков

Рабин Арон

Брисснер Иосиф

Бриксмап Шахно

Эйдерман Авраам

Альтер Иона

Паптурин Шлема

Пантурина Зина (жена?)

Брик Ревекка

Госко Илья

Брандендлер Наум

Гительман Лев

Не будем говорить о справедливости или несправедливости жестоких приговоров, их вынужденности или целенаправленном расчете — не об этом речь, не это является предметом данной работы. На основании конкретных и неопровержимых фактов можно утверждать, что обилие евреев в рядах большевиков, значительная роль, которую они играли в карательных органах, — все это не причина, а следствие антисемитизма, толкавшего евреев в большевистские ряды, а утверждение, что свои посты и полномочия евреи использовали на благо своему народу и во вред народам другим, — злостная, ни на чем не основанная ложь, которая является еще одним гнуснейшим проявлением антисемитизма. Понимая, что никакие мои аргументы настоящего антисемита не убедят, я адресую их нормальным людям любой национальности или же антисемитам по недоразумению — ведь есть же и такие! При этом я никого не уговариваю любить евреев, ничего не говорю о превосходстве евреев в чем бы то ни было перед кем бы то ни было, считая такой разговор — со стороны еврея — бессмысленным и недостойным. Мой предмет — антисемитизм, и меня интересует природа заразы, особенности ее носителей и возбудителей, а не достоинства или недостатки тех, кто является объектом антисемитизма: у каждого народа есть свои негодяи и свои праведники.

Утверждение, что ЧК (или ГПУ) было оружием в руках евреев, есть продолжение или одна из сторон той очевидной для немногих, но хитро замаскированной для большинства лжи, которая, как угорь, выскальзывает из рук, когда ее пытаются ухватить. Она нашла свое выражение в следующих привычных для уха словах:

Евреев убивали потому, что они сочувствовали большевикам. Евреев преследовали за то, что они были космополитами. Евреям не верят потому, что они сионисты. Все это — ложь. Подавляющему большинству тех, кто убивал, преследовал, травил, грабил евреев, в высшей степени было наплевать на большевиков, на космополитов (это слово до 1949 г. знал один из тысячи), а до сионизма вообще никому не было дела, пока официальные органы не расстарались в этом направлении, сами смутно представляя о чем же, собственно, идет речь. Евреев били и бьют не за сионизм и космополитизм (вещи, кстати, противоположные), не за большевизм и прочие «преступления». Евреев бьют только и исключительно за то, что они евреи. То, что евреев нужно бить, — это и дураку ясно, а потому стоит политического, экономического, идеологического противника или просто нежелательное лицо объявить евреем (жидом, абрашкой или хаимом), как немедленно включается истребительная психо-физическая программа, отработанная веками. И никаких проблем!

Старый-престарый анекдот:

«А: — Бей жидов и почтальонов! Б: — Простите, а почтальонов за что?» О евреях вопрос не возникает.

Избегая широких обобщений (евреи, как и все, бывают разные), стоит познакомиться со взглядами Льва Троцкого — «еврея № 1» — на роль еврейского присутствия в высших эшелонах власти революционной поры.

Уже 25 октября 1917 года он возражал против предложения Ленина назначить его наркомом внутренних дел. Троцкий считал, что «нельзя давать такого козыря в руки нашим врагам… будет гораздо лучше, если в первом революционном советском правительстве не будет ни одного еврея», поскольку контрреволюционные силы смогут играть на самых темных предрассудках масс, изображая Октябрьскую революцию «еврейской революцией».

По тем же мотивам Л. Троцкий возражал против назначения его на пост наркома иностранных дел и наркома по военным и морским делам. Впоследствии он напоминал, «как пользовались в своей агитации наши враги, что во главе Красной Армии стоит еврей… Я с полной уверенностью могу сказать, что я был прав». Из тех же соображений он отказывался стать первым заместителем Ленина как председателя Совнаркома и согласился только тогда, когда Сталин стал генсеком, — чтобы противостоять ему.

Оглядываясь назад, без всякой натяжки можно сказать, что «еврейское присутствие» в партийном, военном и государственном руководстве было прямо пропорционально опасностям и трудностям, с которыми нахождение в первых рядах атакующих было связано. Трудно перечислить все имена погибших евреев-командиров и комиссаров, ставших прототипами персонажей из произведений А. Фадеева, М. Шолохова, Э. Багрицкого, Н. Островского, И. Бабеля и многих других. Соответственно, уменьшение прямой опасности погибнуть в борьбе (о сталинском терроре мы не говорим) и рост преимуществ, выпавших на долю победителей, впрямую связаны с плавным вначале, а затем и стремительным сокращением пресловутого «присутствия». Это произошло отнюдь не потому, что евреи так уж любили опасности и чурались жизненных благ: их попросту оттеснили представители «коренных национальностей», сначала объявив иудами и предателями святого дела революции, а затем, в эпоху ревизии исторических ценностей, взвалив на них же ответственность за все революционные катаклизмы. Как и предсказывал Лев Давыдович Троцкий!

Впрочем, до «признания революционных заслуг» никто из евреев-первопроходцев, по разным причинам, не дожил.

Но вернемся в интересующую нас эпоху, которая была лишь одной из многих истребительных для племени иудейского эпох. В этот период ненависть к большевикам, политическим соперникам и военным противникам в борьбе за власть в Украине, возбуждалась и всячески подогревалась бесконечными и раздирающими слух воплями о том, что большевики — это жиды, которых всенепременно надо бить. Вспомним, что Петлюра не раз вступал в переговоры с большевиками (миссия Платтена, друга Ленина, летом 1919 г. — пример наиболее наглядный), что его социально-политическая программа во многом походила на программу большевиков, ведь был он, как и многие его соратники, социалистом, по с национальным уклоном. Возбудить страсти своего воинства политическими лозунгами он никак не мог: это большевики отобрали у помещиков землю и отдали крестьянам, они же заявили «Грабь награбленное!» Иначе говоря, основные лозунги были общими, а потому не могли «вдохновить бойцов на битву». Верхушка деникинской армии исповедовала другую политическую веру, по ведь и она кормила свои «низы» не столько идеей монархизма и неделимости, сколько тем же безотказным «Бей жидов!» При равенстве (или близости) политических программ, петлюровцы должны были в борьбе за власть особенно нажимать на самую чувствительную, самую действенную национальную педаль — на привычную, доставшуюся от предков ненависть к евреям.

17 июля 1919 г. представители еврейских рабочих в Каменец-Подольском говорили С. Петлюре, что, действительно, есть много евреев-коммунистов: «Но ведь по правде есть даже больше коммунистов-украинцев, которые воюют против независимости своего собственного народа. Тем не менее, пленных красноармейцев-евреев расстреливают, но не украинцев, им даже доверяют высокие посты». Когда петлюровцы заняли Сквиру (в конце июня 1919 г.), только коммунисты-евреи и вообще евреи были убиты; даже видные коммунисты не пострадали, если они не были евреями, — таковы свидетельства Гольдельмана и Чериковера. Хорошо известно, что для миллионов крестьян различия между эсдеками и эсерами, меньшевиками и большевиками были, как говорится, филькиной грамотой. Полная неразбериха в этом вопросе иногда приводила к трагикомическим эпизодам. Так, И. Чериковер сообщает, что за несколько дней до того, как С. Петлюра приказал оставить город Елизаветград, весь украинский гарнизон перешел на сторону большевиков. Совершив это, вчерашние петлюровцы потребовали, чтобы евреи были изгнаны из местных Советов. Когда большевики отвергли их требование, они стали грабить еврейские дома, заявляя, что «евреи помешали им стать коммунистами». Местные еврейские и нееврейские отряды самообороны, понеся немалые потери, вынудили «оборотней» покинуть город. Такая «диффузия» происходила в Украине достаточно часто.

Безусловно, противоречия между большевиками и петлюровцами выходили за рамки «еврейского вопроса». Огромную роль играла «великодержавность» большевиков и сепаратизм их противников; неодинаково относились они к частной собственности и ее владельцам. «Диктатура пролетариата» городского большевизма никак не устраивала деревенское в своей основе петлюровское движение. На эти различия мало внимания обращают как Андрей Дикий, так и Зоеа Шайковский. Но в чем сходятся буквально все добросовестные исследователи: зверское избиение и истребление евреев никак не укладывалось в рамки политического противоборства.

Трудно не разглядеть лицемерный, провокационный характер заявлений петлюровского руководства, что погромы прекратятся, как только украинские евреи станут воевать против большевиков. Иначе говоря, если в рядах пропитанной антисемитизмом армии евреи будут бороться против тех, кто немало сделал для их же освобождения, они заслужат «прощение» антисемитов. Понимал ли сам Петлюра провокационный смысл таких требований? — Понял бы, если бы хотел и осмелился понять: ума у него хватало.

К слову сказать, продолжением той же линии в еврейском вопросе являлись требования, которые совпартийное руководство десятилетиями предъявляло партийным и беспартийным евреям: они должны были публично клясть «космополитов» (т. е. тех же евреев), «агентов Джойнта» и «врачей-убийц» (опять-таки евреев), клеймить сионизм и «предателей», решивших покинуть «страну победившего социализма». Эта всесоюзная кампания, чуть меняя вывески, не затухала сорок лет, но с особым азартом и рвением она проводилась в Украине, хотя инспирировалась и направлялась Москвой. Во главе этих кампаний стояли доблестные коммунисты, чьи предшественники, условно говоря, одолели Симона Петлюру и вытеснили за кордон остатки его войска.

И вновь с горестным недоумением мы задаем себе «анекдотический» вопрос:

— Так кто же все-таки победил в этой «заварушке»?

В ложное положение ставят себя историки, которые, обличая антисемитизм, всячески открещиваются и от коммунистов, не желая видеть страшных перемен, постигших партию после и в результате ее «окончательной и бесповоротной победы».

А теперь вновь обратимся к Симону Петлюре, чтобы выяснить, какие метаморфозы произошли с ним в ту «лихую годину».

Звездный час

Уже в течение ряда месяцев С. Петлюра был единственным человеком в Директории, державшим связь с войсками и решавшим военные проблемы. По неспособности, неумению или нежеланию остальные интеллигенты, включая Вл. Винниченко, старались быть подальше от разгоряченной, плохо организованной, своевольной и непредсказуемой массы, часть которой за военные годы отвыкла от иного труда и иной жизни. Другая часть бросила свои хаты в надежде «прибарахлиться»; кое-кого, особенно из сельских интеллигентов, увлекала идея национального возрождения. И живописная одежда, и новые воинские звания (куренной и кошевой атаман и пр.), и лихо распеваемые казацкие песни — про Байду, Сагайдачного, Богдана и Гонту, — все волновало хмельную душу и звало к действию. Моментом высшего духовного подъема был конец 1918 года, когда собравшиеся в Белой Церкви повстанческие отряды объединились вокруг Директории и двинулись на Киев выгонять гетмана П. Скоропадского, лишившегося поддержки потерявших почву под ногами немцев: ведь в ноябре и в Германии произошла революция. Легкая победа опьянила, а невысокая ладная фигура быстрого в движениях, динамичного, открытого простому народу Верховного атамана, научившегося произносить зажигательные речи на красивом, мелодичном, хотя и несколько цветистом украинском языке, крепко запомнилась многим повстанцам. Симон Петлюра стал символом национального подъема и национальных надежд. Он оказался на пьедестале, откуда не хотелось, да и не было возможности спуститься — можно было только упасть.

Однако от речей пора было переходить к делу. По словам канадского историка украинского происхождения Ореста Субтельного, «Украина стала краем, которым легко было завладеть, но невозможно управлять». Все было сдвинуто с места, как перед капитальным ремонтом! Начаты, по не завершены земельные преобразования; не урегулированы отношения между предпринимателями и рабочими; временный, неустоявшийся характер имела вся административная система; партии «тянули одеяло на себя», то входя в Директорию, то ее покидая. Они желали власти и боялись ее. Как грибы после дождя, возникали банды и отряды со своими живописными «батьками» и атаманами. Бой шел повсюду, Киев за год пять раз переходил из рук в руки, и разобраться в этом хаосе Симону Петлюре было не под силу. «В новейшей истории ни одна страна не пережила такой всеобъемлющей анархии, такой ожесточенной гражданской борьбы, такого полного развала власти, как Украина в эту пору» (О. Субтельный).

Был еще один важнейший вопрос, который начали не без успеха решать в эпоху Центральной Рады и гетмана. Это вопрос национальный. Продолжать это дело в условиях наступившего хаоса — примерно то же, что разряжать противотанковую мину в несущемся по булыжной мостовой грузовике. Все эти сложности легли на С. Петлюру, и его действия часто напоминали судорожное барахтанье неважного пловца в поисках дна или берега. Порой он совершал поступки, которые в иной, более спокойной, обстановке, ни за что бы не совершил.

Без функционирующих железных дорог не может жить государство. Именно железные дороги стали тем слабым местом, где прежде всего дали себя знать две важнейшие болезни эпохи: бандитизм и антисемитизм. Зимой 1918–1919 гг. нападение на поезда с «проверкой документов», реквизицией и расстрелом большевиков и евреев, выявленных по документам (фамилиям, именам) или по внешним признакам, стало делом обычным. Началось все это, насколько можно сейчас судить, в районе Чернигов-Бахмач-Прилуки, где прославился атаман Ангел, служивший поначалу в армии гетмана, а затем объявивший войну белым, красным и евреям любого цвета. Эта «война на колесах», с остановками поездов, грабежом и скорой расправой здесь же, на насыпи, в определенной мере была спровоцирована декабрьским 1918 г. циркуляром С. Петлюры, велевшим национальным войскам проверять все бумаги на железнодорожных станциях, чтобы предотвратить саботаж. При этом, если люди (железнодорожные служащие или любые иные — неясно! — Ю. Ф.) «не обладали украинской внешностью, их надлежало отдать в руки военных властей». Надо ли объяснять, какой простор для «самодеятельности» открывал этот чудо-приказ!

По другим источникам, первые железнодорожные экзекуции произошли в районе Сарн и Олевска, но разве это меняет дело? Пожар вспыхнул сразу в десятках мест, но имел одну сходную черту: по национальному признаку били только евреев. Именно в это время из уст в уста передавались страшные имена таких атаманов, как Струк (бывший учитель и бесталанный писатель), который в Чернобыле собственными руками топил евреев; Соколовский, свирепствовавший в Браилове, Млине и Радомышле, полностью очистил этот город от евреев; Зеленый, Волынец, Козырь-Зирка, Григорьев, Лесник, Шепель, Лютый, Степовой, Трепет, Слива, Железняк, Дорошенко и т. д., и т. п.

Возникает совершенно резонный вопрос: в какой мере эти лихие атаманы были связаны с Петлюрой и зависели от него? Ведь мы исследуем роль Петлюры во всем происходившем. Связь эта не была абсолютной и постоянной, в значительной мере вожаки действовали на свой страх и риск, хотя имя Петлюры было у всех на устах и являлось «символом веры». Теми, кто сражался под «жовтоблакитными», а не красными, черными или трехцветными знаменами, решительное слово Верховного атамана было бы услышано. Однако слово, осуждающее погромы, впервые прозвучало через много месяцев после их начала. Это знаменитый приказ № 131, о котором будет сказано особо. Сторонники и последователи С. Петлюры, для которых он остался светочем и мессией, не нашли и не опубликовали ни одной официальной строки (появившейся до августа 1919 г.) осуждения резни, а погромов за это время произошло много сотен!

Почему же молчал Верховный атаман? Во-первых, как заявил известный юрист Генрих Слиозберг, свидетель событий и важный свидетель на парижском суде, «погромы давали петлюровскому движению подходящую возможность добывать пищу, одежду и амуницию совершенно даром. Убийство «большевистских евреев» происходило на глазах у С. Петлюры».

Г. Слиозберга, как и многих других, поражала пассивность всегда активного С. Петлюры именно в этом вопросе: «Социал-демократ, который не был антисемитом в обычном смысле слова, он не принимал никаких мер против главных погромщиков. Необходимо было действовать — он бездействовал. Он лишь говорил». Медлительность С. Петлюры, нежелание ссориться с атаманами отмечал и Вл. Винниченко. На первый взгляд такое объяснение кажется малоубедительным: использовать погромы как способ материального снабжения полупартизанской армии — это уже слишком! Но, с другой стороны, объявить войну погромам — это значит принять на себя всю тяжесть решения материальных проблем, а решить-то их Петлюра в обстановке полной разрухи не мог! Или, подобно большевикам, объявить военный коммунизм с продразверсткой и продотрядами?! Петлюра предпочел погромы. Почему? — Да потому, что больше всего на свете он боялся оттолкнуть от себя «хлопцив», без поддержки которых он превращался в ничто. Такая же дилемма стояла перед В л. Винниченко, — и он предпочел бежать за границу от греха подальше. С. Петлюра остался. Из тщеславия? Не хотел расстаться с мечтой стать украинским Гарибальди? Или, как горьковский Даико, боялся, что без него все и все погибнет? Думаю, что присутствовали одновременно все эти мотивы, и С. Петлюра сам не мог бы точно определить, какой из них доминировал. Во всяком случае известно, что когда к нему в очередной раз прорвалась делегация евреев на станции Мамиенка с мольбой остановить погром, он заявил:

«Послушайте, я не вмешиваюсь в то, что моя армия делает, и я не могу помешать им делать то, что они считают необходимым делать!» (из стенограммы процесса, том 7).

Горьковский Данко, как известно, принес в жертву себя ради спасения своего народа. С. Петлюра принес в жертву евреев, дабы сохранить приверженность и поддержку озверевших от крови и безнаказанности «куреней смерти», «запорожцев», «серожупанников», «сичевых стрельцов» или обыкновенных бандитов, находившихся в подчинении бесчисленных ангелов, зирок, струков и шепелей. Никакой четкой грани между «строевыми», «регулярными» частями и партизанской вольницей у петлюровцев не было. В отличие от Ленина и Троцкого, Петлюра всерьез и не пытался покончить с партизанщиной, так как для этого требовалось применить силу, а насилие опять-таки могло оттолкнуть «хлопцив» и их лихих атаманов.

Несколько лет назад, находясь в Израиле, я обсуждал этот непростой вопрос (разговор был телефонный) с председателем Общества еврейско-украинских (или наоборот?) связей Яковом Сусленским. «Он не хотел, он боялся поссориться с «хлопцями». «Хлопци гуляють» — и все тут! Но сам Петлюра антисемитом не был», — такое мнение высказал мой авторитетный собеседник. Я его принял без возражений; их у меня тогда не было. Теперь бы я с ним не согласился. Именно в период кровавых погромов февраля — августа 1919 года Симон Петлюра стал законченным антисемитом. В огромной степени этому способствовал страшнейший Проскуровский погром 15–16 февраля 1919 г.

Давно замечена польза от работы со словарями, особенно энциклопедическими и толковыми. Узнаешь много интересного, даже если искомое слово обнаружить не удалось: отсутствие его — тоже информация.

Загадочна судьба слова «погром». Оно присутствует в ряде англо-русских и русско-английских словарей, имеется в «толстяке» Вебстере, а вот в другом «толстяке» — в Советском Энциклопедическом Словаре под редакцией А. М. Прохорова (М.,1987) оно не значится. Удивительное совпадение: в «Енціклопедіі Українознавства» под редакцией Вл. Кубийовича (Париж, Нью-Йорк) статья «Погромы», обещанная в главе «Жиды», тоже отсутствует. Как пел незабвенный А. Галич, «Ну, просто нет как нет». Чудеса…

Мне придется опять вспомнить «Тараса Бульбу» Гоголя. Не судите меня строго: я убежден, что в этой повести куда больше человеческого тепла и горькой правды, чем в пахнущих риторикой рассуждениях гениального художника Ф. М. Достоевского о «слезах ребенка, которые дороже всех успехов цивилизации».

Вспомним еще раз длинного, худого как палка, вездесущего Янкеля, который всю жизнь ходил по проволоке, натянутой над пропастью. Как он вихлял, извивался, приседал и мелко семенил длинными своими ногами в полосатых чулках, чтобы не сорваться и не улететь в бездну! Гоголь не пишет о том, какая орава детишек, сколько другого народу улетело бы вместе с ним. Он выступает вперед, когда над казацкой толпой проносится боевой клич: «Перетопить их всех, поганцев, в Днепре!.. и толпа ринулась на предместье с желанием перерезать всех жидов».

Тогда-то и произносит Янкель свои «подлые еврейские речи» (которые неизменно ставятся в вину Гоголю), льстя казакам, отрекаясь от «не наших», плохих жидов-арендаторов с Украины, которые «совсем не жиды: то черт знает, что… только поплевать (на них), да и бросить!» Он клянет католиков и, перегнув палку, говорит о своем «братстве» с запорожцами, чем накликает беду на почти уже спасенных им единоверцев. Внезапное покровительство Тараса избавляет Янкеля от верной гибели, а потом он то и дело возникает рядом с Бульбой в самые роковые моменты и, рискуя жизнью, оказывает или старается оказать ему неоценимые услуги. Еврей Янкель, «как нянька, вздыхая, побрел вслед за ним» (Тарасом), этим могучим младенцем, который умел помнить добро и, в отличие от многих его и наших современников, «всегда любил выслушать обвиняемого». Но к чему опять эти воспоминания? — А к тому, что — говорит Александр Доценко, верный адъютант С. Петлюры в 1917–1923 гг.:

«Всякий раз, когда евреев освобождали, когда их переставали преследовать (красные, белые, махновцы, — но не петлюровцы — Ю. Ф.), — они демонстрировали свое рвение, предоставляли нам помощь и кров, так как они знали, что армия Петлюры стоит на страже их свободы. В день, когда Украина станет вольной, те же чувства, я верю, будут выражены с полной ясностью, и справедливость восторжествует».

Речи евреев, пришедших на поклон к С. Петлюре, звучали так же, как лепет долговязого Янкеля перед лицом почти неминуемой гибели. По таким бы «речам» писать историю казацко-еврейских взаимоотношений! Но послушаем дальше соратников и соответчиков С. Петлюры.

Генерал-хорунжий Виктор Кущ: «Три воспоминания». Август 1919 г. С. Петлюра принимает делегацию евреев в Белиливце под Казатином, «в том жидовском местечке, в котором останавливались еще два раза» (повезло же местечку! — Ю. Ф.). Старый раввин с седыми пейсами и Торой в руках говорил «долго-долго, и в такт его словам качались бороды его побратимов. От имени жидовского населения выражал он благодарность за тот покой, что воцарился в местечке после прихода украинского войска и властей».

Еще раз даем слово А. Доценко. Когда С. Петлюра узнал о погроме в Проскурове, «он побледнел, его глаза засверкали от гнева. Повернувшись к своим помощникам и офицерам, он воскликнул: «Что вы наделали? За эту пролитую кровь Украина дорого заплатит. Но я с вами рассчитаюсь!» Эта сцена явно противоречит иным показаниям А. Доценко. Но об этом чуть позже.

Итак, Проскуров. В начале февраля красные вынудили Петлюру покинуть Киев, и он перенес свой штаб в Винницу. Как повествуют украинские историки, попутно он постарался избавиться от пробольшевистских элементов, чтобы сделать свою армию более монолитной. Проще говоря, Ангел, Зеленый, Соколовский, Тютюнник и Григорьев временно перебежали к большевикам. Хаос крепчал. Погромы происходили повсеместно. Антанта, прежде всего, Франция, войска которой стояли в Одессе, несмотря на слезы еврейских делегатов, блюла свой нейтралитет и не откликнулась даже нотой протеста или воззванием, адресованным С. Петлюре и его воинству. По мнению А. Марголина, французы могли навести порядок хотя бы в зоне железных дорог, идущих от Одессы на Умань, Винницу и Казатин, но не пошевелили даже пальцем. Евреи, как и 20 лет спустя, были брошены на произвол судьбы и отданы в руки погромщиков.

Чувствуя полную безнаказанность, петлюровцы перешли к массовому ограблению и истреблению еврейского населения. Сценарий был прост: евреи обвинялись в сочувствии большевикам (что, вообще говоря, было бы неудивительно), подготовке восстания, саботаже и т. д.; с них требовали огромную контрибуцию (чтобы потом не рыться среди трупов) и, получив ее, начинали резню.

Проскуровский погром

Рассказ о петлюровских погромах неизбежно приводит нас в Подольскую губернию, в довольно крупный город Проскуров, переименованный в 1954 г. в г. Хмельницкий (с большим основанием его можно было бы назвать г. Петлюров. Впрочем, еще не поздно). 50 тысяч жителей. Половина — евреи. Интеллигенция — в основном поляки. Сейчас трудно представить себе атмосферу, царившую в тех местах в эпоху гражданской войны. Полная дезорганизация. Достаточно сказать, что большевики, готовившие восстание во всем крае, собрали свой съезд в Виннице, под носом у С. Петлюры, и съезд этот попросту не заметили. В Проскурове была подпольная большевистская организация из рабочих, имевшая очень слабую связь с еврейским населением.

Формально городом руководила Дума, в которой из 50 человек 24 были евреи. Возглавлял Думу поляк Ставинский, городским головой был Сикора. Имелась еврейская самооборона и гражданская полиция. Петлюровцы ее до поры до времени терпели.

Роковую роль сыграли двое: комендант города Киверчук и ставший «знаменитым» командир Запорожской казачьей бригады и фактически 3-го гайдамацкого полка Семесенко. Во время знаменитого погрома ему было всего 22–23 года. В конце мировой войны он служил офицером. Тщедушный полуинтеллигент, неврастеник, больной «дурной болезнью», от которой его вплоть до самого отъезда из Проскурова лечил доктор Абрахам Салитерник.

В городе были расквартированы два полка (15-й Белгородский и 8-й Подольский) — остатки регулярной армии, всего около 700 человек. С ними местное население поддерживало вполне мирные отношения. Приход с фронта бригады Семесенко и 3-го гайдамацкого полка полностью изменил картину. Сразу по прибытии (6-го февраля) Семесенко узурпировал власть и издал «наказ», которым запрещал сборища, демонстрации, митинги и… погромы (!) — под угрозой расстрела.

О подготовке большевиками переворота населению ничего не было известно. День выступления из-за его полной неподготовленности подпольный губернский штаб несколько раз отодвигал, а затем и вовсе отменил восстание, сочтя момент неподходящим. Горячие головы из проскуровского подполья (в основном молодые рабочие) с этим не согласились. Контактов с еврейским населением у них не было. Перед самым восстанием они все же предупредили начальника центрального бюро квартальной охраны Шенкмана, интересуясь его позицией. Как Шенкман, так и его подчиненные возражали против выступления, считая, что его единственным и очевидным результатом станет еврейский погром. Интересная деталь: телеграф обслуживал не только петлюровских атаманов, но и заговорщиков, что говорило о симпатиях к ним.

Как и следовало ожидать, восстание провалилось на первых же порах: солдаты двух регулярных полков, поднятые большевиками, двинулись на станцию, где в эшелонах квартировали петлюровцы, но тех оказалось куда больше, чем ожидалось. Солдаты, не вступая в бой, отошли в казармы или попросту разбежались, равно как и заговорщики. Теперь настала очередь евреев, которые восприняли суету в районе станции как нечто совершенно постороннее.

Атаман Семесенко собрал в ресторане «Сан-Ремо» своих «соратников», устроил им банкет и потребовал клятвы, что они вырежут еврейское население, но не ограбят его, так как грабеж — дело не казацкое. Протест некоторых казаков против расправы с евреями, совершенно неповинными, чуть было не завершился их расстрелом и привел к удалению из города одной сотни, которой командовал человек, близкий к Директории.

Объявив себя верховной властью в городе и окрестностях, Семесенко на какое-то время подчинил себе коменданта-антисемита Киверчука, хотя некоторые свидетели позже высказывали предположение, что, находясь в тени, Киверчук по сути руководил антисемитскими акциями, уступив атаману ответственность за них.

Резня проходила на редкость организованно. Прибыв в зону намеченной акции в конном и пешем строю, имея санитарный отряд для оказания помощи пострадавшим казакам (начальник санотряда доктор Скорник), петлюровцы разбились на группы по 3–5 человек и приступили к делу. Они входили в еврейские дома и вырезали всех поголовно. От предлагаемых им денег небрежно отказывались, иногда даже рвали их, гордо заявляя: «Мы денег не берем: мы за душой пришли». Фактов изнасилования и грабежа зафиксировано мало: это сбивало темп. Стреляли только по убегавшим. В основном резали, рубили, кололи штыками. Закончив в одном доме, переходили в следующий. Зона погрома была оцеплена казаками, что не давало возможности вырваться за ее пределы, но кое-кому все же удалось бежать. Так как погром проходил почти беззвучно, в городе не сразу узнали о происходившем.

Городской комиссар Таранович бросился к Семесенко — безрезультатно. Он дал телеграмму одному из главных помощников Петлюры — полковнику Шаповалу; тот приказал погром прекратить, на что Семесенко откликнулся: «На сегодня хватит». По сигналу кавалерийского рожка гайдамаки прекратили резню, собрались в условленном месте и строем, наскоро почистив обмундирование, отправились к своим стоянкам за городом. Позади шел санитарный обоз. Доктор Скорник, одна из медсестер и два санитара (фамилии не сохранились) принимали самое активное участие в резне, позабыв снять повязки с красным крестом. Когда другая сестра милосердия возмутилась этим, повязки были брошены на землю.

Итоги дня: зарезано, заколото, зарублено около 1400 человек (беру минимальную цифру).

Ночью на свет в окнах, который некому было потушить (его зажгли еще в пятницу, а резня проходила в субботу), двинулись мародеры. Это были и казаки, и крестьяне окрестных деревень, и городские подонки. Иногда они по ошибке заскакивали на свет в дома христиан, извинялись и шли дальше.

Как же реагировали на происходившее католики и православные, ведь население было смешанное? В ряде случаев соседи прятали у себя еврейских детей, а иногда и взрослых. То же самое можно сказать о крестьянах из окрестных сел. Однако случаев отказа было значительно больше: украинцы, русские, поляки сами боялись расправы. К сожалению, не только этим иногда объяснялось их поведение.

Особо нужно сказать о замечательном человеке Г. Ф. Верхоле, интеллигенте-самоучке, художнике и учителе, подвергавшемся гонениям в эпоху Скоропадского, а при Директории ставшем во главе Земской управы. Когда на следующий день — 16 февраля — без вызова собрались гласные Думы (из евреев осмелился и смог явиться лишь один из 24) и видные люди города — христиане, перед ними выступил атаман Семесенко и вновь заявил о расправе с большевиками, затеявшими восстание. Тут-то и прозвучал гневный голос настоящего украинского патриота, а не бандита, рядящегося в национальные одежды, Г. Ф. Верхолы:

«Вы боретесь против большевиков. Но разве те старики и дети, которых ваши гайдамаки резали, являются большевиками? Вы утверждаете, что только евреи дают большевиков. Разве вы не знаете, что есть большевики и среди других наций, а равно среди украинцев!»

Семесенко хотел тут же расстрелять Верхолу, но его отстояли представители украинских организаций. Сколько могли, старались сделать для спасения евреев поляки Ставинский и Сикора, и если бы не их усилия, крови пролилось бы еще больше.

Поразителен «наказ», изданный в эти дни атаманом. До начала погрома или в ходе его — об этом есть разные мнения. Вот он, этот «шедевр» воинствующего антисемитизма и лицемерия:

«Предупреждаю население, чтобы оно прекратило свои анархические выступления, т. к. у меня достаточно сил для борьбы с ними. На это я больше всего указываю жидам. Знайте, что вы народ, всеми нациями нелюбимый, а вы производите такой беспорядок между крещеными людьми. Неужели вам не хочется жить? Неужели вам не жалко своей нации? Если вас не трогают, то и сидите смирно, а то такая несчастная нация, да еще бунтует бедный народ».

В последующие три дня как в г. Проскурове, так и в окрестных деревнях отмечались «многочисленные случаи отдельных убийств»(!). Семесенко продолжал терроризировать евреев, хотя Г. Верхола, назначенный по просьбе населения городским комиссаром, пытался помешать ему. В эти дни было убито еще 300 человек.

Тем временем на еврейском кладбище силами согнанных туда крестьян была вырыта огромная яма, а потом еще четыре поменьше. Они-то и стали братской могилой полутора тысяч погибших. Параллельно с массовым захоронением шло мародерство, часто совершаемое теми же людьми: снимали одежду, обувь, срывали серьги и кольца, а иногда отрубали пальцы.

Показания лиц, переживших погром, расходятся в некоторых деталях, сути не меняющих. Так, неясно, когда Семесенко потребовал от евреев выкуп в 300 тысяч рублей — до или во время погрома; когда был опубликован «наказ»; в котором именно часу погром начался. Однако есть вопрос куда более существенный, где нет единства, и об этом будет сказано позже. А пока еще несколько слов о героях и преступниках этих кровавых дней.

В городе был расположен отряд Датского Красного Креста во главе с атташе доктором Хенриком Пржановским, единственным иностранным подданным — свидетелем Проскуровского погрома. Он и его помощница Хая Гринберг, а также, и в максимальной степени, доктор Ставинский (поляк, председатель городской Думы) попытались организовать помощь раненым, что было крайне затруднено, так как петлюровский палач доктор Скорник реквизировал в аптеках буквально все медикаменты, заявив, что они нужны фронту.

Пытался спрятать евреев в здании суда чиновник Леон Биенко, однако и он немногого добился, в чем нет его вины. Одним словом, среди граждан Проскурова нашлось немало порядочных людей самых различных национальностей.

Было несколько мерзавцев и среди евреев, которые действовали на руку и заодно с погромщиками. Из архивных материалов мне стала известна фамилия Рохманенко (Рохман). Еврей, маскировавшийся под украинца, он состоял при есауле Савельеве — председателе комиссии по выяснению «большевистской деятельности, приведшей к погрому». Рохманенко арестовывал сыновей богатых евреев и вымогал взятки. Ему в этом помогал еврей Прозер, выступавший в роли посредника. Кончилось тем, что городской комиссар Г. Верхола (не забудем это имя!) арестовал Рохманенко, обнаружил 13 тысяч рублей и драгоценности, однако покарать не смог, так как атаман Семесенко взял этого мерзавца под свое покровительство: «Ворон ворону глаз не выклюет». Немного погодя, во время отступления петлюровцев из Проскурова, Рохманепко-Рохман был кем-то застрелен.

Что же касается самого атамана Семесенко, то и он не уцелел: спустя полтора года (!) после Проскуровского погрома его расстреляли на станции Ермолинская близ Каменец-Подольского. Где же он был все это время? Служил в войсках Петлюры (есть вариант, что он скрывался под фамилией Дорошенко), совершил еще ряд преступлений, а в мае 1920 г. его арестовали за хищение 3 тысяч рублей казенных денег, а не за убийство И тысяч евреев: эту цифру Семесенко с гордостью называл сам. Вероятно, несколько преувеличивал. В тюрьме он кричал: «Вы не можете меня убить! Я — голос украинского народа!» Вполне возможно, что расстреляли Семесенко, чтобы избавиться от истерического и слишком крикливого свидетеля преступлений высшего начальства.

А теперь, о «высших» — о Головном атамане. Где он был во время погрома? Что знал о нем? Сведения достаточно противоречивы. Все сподвижники С. Петлюры настаивают на его алиби, часто противореча друг другу. Вот свидетельства иного рода.

«Перед погромом, за несколько дней, я видел в ложе театра Петлюру в присутствии Тютюнника и Шепеля».

«В это же время (во время погрома — Ю. Ф.) в Проскурове находился «Сам Петлюра Семен», который все время находился в квартире, в своем штабе… Вдруг 15 февраля 1919 г., в 3 часа дня ровно, атаман Семесенко вышел из штаба, где находился сам Петлюра…», — сообщает Анна Немичиницер. Далее идет рассказ о том, как по намеку из штаба Петлюры на третий день погрома начали собирать деньги, чтобы спасти «оставшихся в живых евреев». Рассказчице было поручено эти деньги передать атаману. «… Мне удалось пробраться с деньгами к Семену Петлюре. Был сам Петлюра Семен и его адъютант… золотую монету и вещи золотые с бриллиантами (я) положила на столе перед Семеном Петлюрой, который на меня исподлобья посмотрел и тут же, взглянув на своего адъютанта, строго сказал: «Примить ци гроши».

Как же быть с известным рассказом «верного Личарды» Александра Доцепко? Пока никак. Продолжим наше исследование.

Видел ли его в театре музыкант Лейдермап, принесла ли в штаб деньги и золото Анна Немичиницер? Кто знает? Может, им просто показалось, что видели они С. Петлюру, а на самом деле это был Шаповал, Бэн, Юнаков. Допустим такую возможность и обратимся к показаниям тех свидетелей, которые никак уж не могли ошибиться.

Доктор Абрахам Салитерник, лечивший Семесенко от «нервного расстройства» венерического происхождения, и атташе Датского Красного Креста Хенрик Пржаповский утверждают следующее. Первый говорит о том, что на второй день погрома его пациент был вызван на станцию для доклада к прибывшему туда Верховному, что его явно встревожило, но вернулся он в хорошем настроении. Второй (Пржаповский) в тот же день добился аудиенции у Петлюры, «во время которой Семесенко ворвался в комнату с возгласом: «Согласно приказу Верховного атамана, я начал погром в 12:00 дня. Четыре тысячи зарегистрированных евреев уничтожено». С. Петлюра был очень смущен, бросил на Семесенко злобный взгляд и попытался перевести разговор на тему о большевистском восстании в городе. Стоя у стола, он спросил: «Чего большевики хотели?» И опять Семесенко, не уловив хода С. Петлюры, ответил: «Евреи ничего не хотели». С. Петлюра выпроводил Семесенко и попросил Пржановского «забыть то, что он слышал».

Обвинение на процессе в Париже подвергало сомнению как эти показания, так и телеграмму, полученную Семесенко 13 февраля:

«Секретно и очень важно. Все указывает на большевистское восстание части еврейского населения. Подавить беспощадно силою оружия, чтобы ни одна еврейская рука не поднялась в Подолии против возрождающейся Украины». Приказ подписан: «Верховный атаман».

Трудно совместить эти показания свидетелей с рассказом А. Доценко о том, как «побледнел и засверкал глазами» С. Петлюра, узнав о Проскуровском погроме. Тогда я добавлю; согласно утверждению А. Доценко, Семесенко вообще не был подчинен С. Петлюре, был дезертиром, собрал банду из русских черносотенцев и уголовников, освобожденных большевиками, па-звал свою банду Первой бригадой без официального приказа и т. д., и т. п. Верный был адъютант у Головного атамана!

«Святая ложь» А. Доценко начисто опровергается воспоминаниями Бориса Мартоса, министра украинского правительства той самой поры: «Уже на второй день (т. е. 16 февраля — Ю. Ф.) приехал С. Петлюра и перед казаками объявил Семесенко («Самосенко» — у Мартоса. — Ю. Ф.) выговор и заявил о смещении его с поста атамана бригады и отдал его под суд».

Итак, премьер Б. Мартос совершенно определенно утверждает, что Семесенко не был «вольным атаманом», а находился в прямой зависимости от Верховного, который прибыл в Проскуров, когда там продолжался кровавый погром. Что же касается смещения с поста и отдачи под суд, то это произошло куда позже и по совершенно иной причине. Да и попав под арест, Семесенко не был обычным узником. Вот, что сообщила на допросе в 1927 г. его ни в чем не повинная жена Анна Тимофеевна Семесенко-Шидловская (Арх. И. Чериковера, лист 35273).

«Он сказал мне, что совершенно даром арестован и сидит в тюрьме. В тюрьме за ним не было почти никакого надзора, он ходил совершенно свободно, сам один, он даже ходил в город в парикмахерскую, — без всякого конвоя.

Когда я спрашивала в «Директории» о причинах его ареста, то мне отвечали, что он скоро будет выпущен. Действительно, через месяц времени, он был освобожден». (Мною сохранены орфография, пунктуация и стиль документа.) По словам еврея из Каменец-Подольского А. Хомского, который видел Семесенко в тюрьме, тот с возмущением восклицал:

«Почему я один должен отвечать за погромы? Петлюра был в своем поезде на станции, а сам погром проведен по приказу Бэна, его военного советника». Что ж, слова Семесенко полностью соответствуют сказанному доктором Салитерником, показаниям, данным под присягой Хенриком Пржановским, и воспоминаниям Б. Мартоса. Хотя не все ясно в этой кровавой истории, но доподлинно известно, что в феврале С. Петлюра побывал в Проскурове, виновников погрома не искал, с оставшимися в живых евреями не встречался, а бригада Семесенко вскоре с музыкой, песнями и развернутыми знаменами покинула город и ушла в сторону г. Станислава, гордая своими подвигами.

Как чувствовал себя С. Петлюра в эти дни? — Чужая душа — потемки, но можно догадаться, что «еврейские дела» не давали ему покоя, так как разрушали его представление о самом себе, как об украинском Гарибальди, гуманисте и демократе, защитнике всех униженных и оскорбленных. И все из-за этих проклятых евреев, которых он еще недавно так искренне любил! Многих даже сделал своими помощниками, а Арнольда Марголина прикомандировал к Антанте в роли постоянного ходатая. Воспоминания А. Марголина — интересный историко-психологический документ, говорящий о том, как нелегко порядочному человеку участвовать в далекой от порядочности игре.

Находясь в Женеве, А. Марголин при всем желании не мог вообразить истинные размеры украинской трагедии и ту позорную роль, которую в ней исполняли «социалисты» во главе с Петлюрой. Его письмо от И марта 1919 г. к Костю Мациевичу, министру иностранных дел, свидетельствует об этом. Выразив свой гнев и возмущение в связи с Проскуровским погромом, он добавляет: «Я хорошо знаю, что правительство делает все возможное для борьбы с погромами. Я также хорошо знаю, насколько беспомощны все его члены…» Марголин, как говорится, добросовестно заблуждался, говоря об усилиях правительства. Он даже пригрозил своей отставкой в знак протеста против погромов, но довел дело до конца лишь спустя два месяца. Однако чем объяснить тот факт, что профессор Т. Гунчак, отдавший многие десятилетия изучению этой темы, знакомый с архивными материалами и всем, что написано о еврейских погромах в Старом и Новом свете, упорно не замечает разницы между Вл. Винниченко и С. Петлюрой в их оценке происходившего: «…Петлюра, Винниченко и другие выдающиеся деятели украинской революции не изменяли своим принципам и продолжали оказывать отпор любым антиеврейским настроениям», — пишет профессор, не упоминая, что Вл. Винниченко, признав свое бессилие в борьбе не только с рядовыми погромщиками, по и с «выдающимися деятелями», сложил с себя полномочия и покинул Украину.

Вот характеристика вождей петлюровского круга, данная одним из них — дважды министром юстиции, украинцем С. Шелухиным. Назвав эту группу «господствующей демагогической частью украинской интеллигенции», он пишет:

«Работа этой части интеллигенции, хотя и незначительной, по благодаря… патологической жажде власти над народом и всем — была разрушительной… Проявив жажду власти, эти люди создавали негодные правительства, какие уничтожали свободу нации и не выявляли ни малейшей способности к конструктивной работе. Узость понимания, свойство думать по трафарету, недостаток критики, самохвальство, нетерпимость к инакомыслящим, упрямство, неспособность разобраться в фактах, неумение предвидеть и делать выводы из собственных поступков, неустойчивость и недостаток чувства настоящей ответственности за работу — их отличительные свойства…» («Украина», Прага, 1936).

О ком это сказано — о лидерах эпохи Директории или о современных «вождях»? Может быть, о большевиках, одолевших «самостийныкив»? Не иначе, борьба за власть рано или поздно всех «приводит к общему знаменателю». Так, за что же боролись?!

Однако вернемся к Проскуровскому погрому, так как реакция на него, подобно лакмусовой бумажке, может рассказать о многом.

И. Мазепа, последний из петлюровских премьеров, в своем фундаментальном труде «Украина в огне и буре революции» — в книге, богатой материалом, точными и глубокими наблюдениями, острыми характеристиками и яркими деталями — о Проскуровском погроме упоминает в следующей фразе: «В такой ситуации в отдельных местностях на Украине, как-то: в Проскурове (15 февраля), в Житомире (22 марта) и др., начались противожидовские выступления». Это — все. Отсутствие иных упоминаний о страшнейшем в Украине погроме красноречивее любых слов! Лицо, безусловно, заинтересованное, прекрасно информированное, И. Мазепа не нашел возможным обвинить проскуровских евреев в их собственной гибели, скрепив своей подписью легенду о «неудавшемся еврейском восстании». Профессор Т. Гунчак пишет об этом событии более подробно.

Он упоминает о «брутальном погроме, который произошел в Проскурове при участии войск Директории». Более развернутое описание погрома профессор вынес в примечание: «Проскуровский погром 15 февраля 1919 г. был спровоцирован большевиками, которые при помощи еврейского населения подняли восстание против войск, которые поддерживали Директорию. После подавления восстания атаман Семесенко, который назначил себя комендантом Проскурова, приказал начать общий погром против всех евреев — жителей местечка. За это преступление он был арестован и казнен в мае 1920 г.».

Никакие документы в подтверждение данной версии Тарасом Гунчаком, как и его предшественниками, не приводятся. Надеюсь, читатели этой книги уже достаточно подготовлены, чтобы дать самостоятельную оценку вышеизложенному. Хочу лишь добавить, что хотя участие еврейского населения в большевистской авантюре никем и ничем не доказано, предпочтительное отношение к большевикам, большее доверие к ним, чем к петлюровским лихим атаманам, со стороны местечковых евреев, а не только пролетариев и молодых интеллигентов, не должно никого удивлять: до борьбы с космополитизмом, до «убийц в белых халатах» образца 1953 года было еще далеко, а изрубленные тела родных и близких — прямо перед глазами и в памяти поколений.

В конце марта атаман Бэн, полковники Захарчук и Капкан учинили в Житомире погром — на глазах у Петлюры. Погибло 317 человек. Делегация уважаемых горожан во главе со Скоковским и городским головой Пивотским (оба не евреи) умоляла Петлюру прекратить бесчинства. Тот обещал — и вновь, как уже не раз случалось, с пулевым результатом. Погромы продолжались повсеместно.

Из всех приказов, отданных С. Петлюрой за период с февраля по сентябрь 1919 г., его соратники включили в юбилейное издание 1956 г. (30 лет со дня гибели) только два: № 1 от 1 февраля 1919 г. — О формировании «синей» дивизии нормального состава, и № 131. Включено также письмо С. Петлюры в ЦК Украинской социал-демократической партии от И февраля о выходе его из партии в связи с тем, что сама партия вышла из Директории. Из всех видных социал-демократов только С. Петлюра не пожелал «соскочить» с погромной колесницы: слишком много иллюзий и честолюбивых планов было с нею связано, слишком много крови пролито. Ох, если бы не эти проклятые евреи…

Приказ № 131, о котором неизменно упоминают сторонники и защитники С. Петлюры, — это шедевр лицемерия и трусости. С одной стороны, нужно было как-то умаслить Антанту, которой порядком надоело слушать о еврейских делах в Украине. С другой стороны, нельзя злить «хлопцив», соратников-атаманов, с которыми столько пролито своей и чужой крови, что и в будущем с ними не развяжешься. Сбежал Вл. Винниченко; вертится под йогами «еврейский министр» Пинхас Красный, выжидающий подходящего момента, чтобы переметнуться к большевикам; что-то невнятное произносит в Швейцарии Арнольд Марголин, заявляя, что весь антисемитизм петлюровского движения, в отличие от деникинского, шел «от хвоста», а не «от головы». Однако и сам А. Марголин (па которого потом очень часто ссылались петлюровцы) принадлежал если не к «голове», то к «шее». Да и не видел он своими глазами Украину 1919–1920 гг., поэтому не верил или с трудом верил сообщениям очевидцев. Этим, в частности, можно объяснить его конфликт с одним из лидеров еврейского движения в Украине доктором В. Темкиным, который считал Петлюру даже более повинным в погромах, чем Деникина, так как его моральный и политический авторитет в украинской среде был выше, чем авторитет Деникина в белогвардейской. Это нисколько не умаляло вины Деникина, допустившего погромы, но подчеркивало возможности и ответственность С. Петлюры. О приказе № 131 подробно будет сказано несколько позже.

Поразительна непоследовательность защитников С. Петлюры в прошлом и настоящем. Можно понять, почему такие представители петлюровской «старшины», как Юнаков, Шаповал, Кущ, Доценко, Синклер и др., всеми силами возвеличивали и очищали от скверны своего вождя: моральное и политическое крушение С. Петлюры лишало бы и их последнего щита перед лицом европейской общественности и, что тоже не исключено, перед пулями новых Шварцбардов. Кроме того, всячески возвеличивая С. Петлюру и говоря о его исключительном авторитете и влиянии, они исподволь делали его ответственным за все происшедшее, уступая ему ради этого все сомнительные лавры национального героя. Куда труднее понять современных «полузащитников» С. Петлюры, которые не могут отрицать очевидного, но и не решаются его признать.

Евреи и украинцы повязаны кровью, которая обильно лилась при Богдане, Железняке и Гонте, Петлюре и его соратниках, в Бабьем Яру и на Харьковском тракторном. Без справедливой оценки этой крови (обратно ее, увы, течь не заставишь!), оценки без передержек, подтасовок и прочих пошлостей, нет дороги к храму. Не нужно каяться, умываться слезами — нужно просто назвать вещи своим именем. Это куда труднее, чем в экстазе покаяния рвать на себе волосы и бить в грудь кулаком.

За время гражданской войны деникинцы совершили 213 погромов, красные — 106, петлюровцы — около тысячи.

Погромный «пик» был достигнут в мае и в августе 1919 г. (соответственно 148 и 159 погромов), когда петлюровцы в союзе с силами ЗУHP (Западно-Украинской Народной республики) предприняли совместную попытку отобрать Киев и все Правобережье у большевиков. В борьбе за Киев красные оказались меж двух огней: на них одновременно наступали украинские войска и Деникин. Победа была близка, но в этот момент галичане (западные украинцы) вышли из игры, не желая конфликтовать с белой армией. Начались межукраинские раздоры, которые, само собой, вылились в невиданные по размаху еврейские погромы, так как погромы всегда — результат нравственного и политического разложения. Август и сентябрь — 244 погрома. Нет возможности перечислить все очаги. Ссылка на то, что они происходили в прифронтовой полосе, ничего не меняет: где в Украине ее, этой полосы, не было? Велик соблазн безнаказанных погромов, как способа психологической разрядки и решения многих материальных и политических проблем. Балта, Ананьев, Фастов, Житомир, Жмеринка, Проскуров, Бердичев, Овруч, Черняхов, Фельштины — продолжать можно до бесконечности. Количество погибших измеряется многими десятками тысяч. Короче говоря, кровь лилась рекой.

Грубую ошибку допускают обличители С. Петлюры, игнорируя факты спасения евреев и наказания погромщиков. Случаев, когда местное население — украинцы, русские, поляки, батюшки и ксендзы, крестьяне и ремесленники с большим риском для себя прятали евреев, особенно детей, было немало. Но эпизоды, когда петлюровские погромы пресекались воинской силой, а погромщики наказывались, можно пересчитать по пальцам.

22-23 марта «ближние атаманы» организовали погром в Житомире, на глазах у С. Петлюры, и длился он до тех пор, пока офицер галицийской полиции Богатский, без приказа Директории, рискуя своей жизнью и жизнью своих подчиненных, не прекратил бесчинства. Сообщение местного деятеля М. Д. Скоковского об этом событии пропитано горькой иронией: «Верховный руководитель Украинской армии мог бы в любом случае сделать хотя бы столько, сколько сделал шеф его местной полиции. Но не сделал».

Не понимать, что многие из невольных свидетелей погромов испытывали чувство глубокого стыда, личного унижения и сострадания, — глупо и недостойно. К сожалению, те, кто мог и обязан был не допускать или прекратить резню, это чувство сумели подавить и весь свой праведный гнев обратили против евреев, этой «подлой и бесчестной породы», которая нарушала их душевный комфорт и подрывала высокое мнение о своих рыцарских достоинствах. О таких «фельдмаршалах погромов», как Семесенко, Палиенко, Андриевский (все — полковники петлюровской армии), я и не говорю.

В разгар погромов была создана сначала Государственная военная комиссия под руководством полковника В. Кедровского, а затем Чрезвычайная комиссия по борьбе с погромами. В результате было казнено четыре погромщика под Киевом, а офицер Мищук и несколько его казаков расстреляны после погрома в Райгороде. Майор В. Клодницкий с батальоном пехоты, кавалерией и пушками предупредил погром в Хмельнике. Он удостоен специальной награды Антидиффамационной лиги Бней-Брит в 1962 году. Эта тема особого рассказа. Большинство фактов, говорящих в пользу С. Петлюры, я не подвергал сомнению или критическому анализу: они — как капля в море крови.

О поведении работника Датского Красного Креста Г. Пржановского и чиновника Л. Биенко, о гражданском подвиге Г. Ф. Верхолы я уже говорил. Защитники С. Петлюры на суде в Париже всячески старались скомпрометировать их показания, ссылаясь на польское происхождение некоторых свидетелей.

Регулярно цитируются лестные для Симона Петлюры и его соратников высказывания В. Жаботинского, и это несмотря на попытку выдающегося сиониста положить этому цитированию конец. Дело в том, что Жаботинский летом 1921 года «вступил в сделку с дьяволом» (так он сам охарактеризовал свой шаг), чтобы предотвратить новые погромы в случае петлюровского похода на Украину, который намечался на весну следующего года. К этому времени и относятся слова, которыми до самой смерти попрекали В. Жаботинского оппоненты из лагеря сионистов, а советские деятели считали неопровержимым доказательством его контрреволюционной сущности. Профессор Т. Гунчак привел их как в своей давней работе «Переоценка С. Петлюры и украино-еврейских взаимоотношений», так и в недавней книге, изданной в Украине. Вот они в переводе с украинского:

«Несомненным фактом является то, что ни Петлюра, ни Винниченко и никто другой из ведущих деятелей украинского правительства не был погромщиком. Я вырос с ними, я вместе с ними боролся против антисемитизма; никто и никогда не сможет убедить хоть одного сиониста Южной России, что подобные люди были антисемитами.

На эту же тему есть еще одно высказывание В. Жаботинского, которое приведено в фундаментальном труде И. Б. Шехтмана «Бунтарь и государственный деятель. История Владимира Жаботинского»: «Причина погромов таится не в субъективном антисемитизме отдельных лиц (речь идет о С. Петлюре. — Ю. Ф.), а в антисемитизме самих событий. На Украине условия жизни были против нас».

Спустя пять-шесть лет В. Жаботинский счел необходимым выступить с самоопровержепием. Кому же и чем удалось переубедить этого легендарно упорного и упрямого человека? — Самой жизни с ее беспощадными реалиями, а многие из них стали широко известны только во время событий, связанных с убийством Симона Петлюры. Вот это заявление в переводе с английского:

«Так как Петлюра был главой Украинского правительства и армии в самый худший погромный период и не наказал виновных, то он принял на себя ответственность за каждую каплю пролитой еврейской крови».

К сожалению, в работах Тараса Гупчака это высказывание обойдено молчанием, хотя профессор считает «критическую и сбалансированную оценку такого сложного явления, как погромы, крайне необходимой», чтобы «необоснованными и односторонними обобщениями не разжечь ненасытные аппетиты юдофобов и украинофобов, или тех и других вместе» (с. 22).

Этот мудрый и благородный призыв ждет практического претворения.

В окружении С. Петлюры были люди, не лишенные ума и совести, а потому достаточно трезво оценивавшие как свою роль в кровавых событиях, так и роль и вину Верховного атамана. Одним из таких был полковник Гришко Лысенко. Когда во время застолья в 1920 г. С. Петлюра спросил у него, кто, по его мнению, виноват в погромах, тот ответил: «Ты, Неrr Haupt-Ataman!» (господин Верховный атаман. — нем.). С. Петлюра покраснел и выбежал в соседнюю комнату.

Невозможно судить о том, в чем С. Петлюра признавался, а в чем не признавался самому себе: мне не приходилось встречать ни таких документов, ни ссылок на них. Приходится расшифровывать эпизодические реплики. Как вспоминает князь Ян Токаржевский-Карташевич, однажды во время дружеской беседы в Париже С. Петлюра сделал такое «веселое, но глубоко ироническое замечание:

«Как это хорошо, что я никак не могу быть «петлюровцем»! И не хотел бы!»

Можно понять желание отставного Верховного атамана откреститься от петлюровцев и петлюровщины, но оно неосуществимо. Однако закономерен вопрос: а мог ли вообще Симон Петлюра не стать «петлюровцем»? Иначе говоря, мог ли он, возглавляя движение, положительно повлиять на его ход и тем самым сохранить свое имя в истории незапятнанным, достойным уважения, как это ни трудно в условиях гражданской войны, переплетенной с борьбой за национальную независимость? Мог ли он стать в один ряд с Гарибальди, Боливаром, Ипсиланти, Костюшко? Или он изначально был обречен сыграть именно ту роль, которую сыграл?

Избегая гипотетических рассуждений, расскажу о человеке, который успешно справился со своей ролью в одном из актов украинской исторической драмы. Конечно, сцена у него была поскромнее, чем у С. Петлюры. Но и возможностей куда меньше.

Чудо в Хмельнике, или Шекспир на украинской сцене

Речь пойдет о человеке, который сделал то, чего не захотел, не посмел или не смог сделать Симон Петлюра.

Православный священник и доктор права Владимир Степанович Клодницкий почти полвека прожил в Америке и закончил дни свои в небольшом пенсильванском городке Нортхемптон, где и похоронен на кладбище при церкви. Это случилось летом 1973 года. Много лет он служил в православных приходах штата Нью-Джерси и только под конец жизни перебрался в Пенсильванию. Ростом под два метра, он был крепок и в восемьдесят лет. Для коллег и паствы явилось полной неожиданностью награждение протопресвитера Клодницкого почетным дипломом «Факел Свободы» еврейской Антидиффамационной Лиги Бней-Брит в 1962 году. Что же произошло за сорок лет до того, как, по знакомому нам выражению, «награда нашла героя»?

13 августа 1919 года двадцативосьмилетний майор Украинской Галицкой армии с батальоном пехоты и двумя пушками подошел к городу Хмельник, когда там назревал погром. Владимир Клодницкий служил в западноукраинской армии, которая совсем недавно соединилась с восточной, собственно петлюровской, для общего похода на занятый большевиками Киев. Время было самое погромное, причем галичане свирепствовали куда меньше, чем «восточники», с февраля вошедшие во вкус. Как и многие другие «западники», Клодницкий во время мировой войны служил в австро-венгерской армии, где дисциплина была покрепче и антисемитизм не особенно популярен. Успел красавец-майор закончить юридический факультет Львовского университета. Надо думать, его необычное поведение во многом было определено этими обстоятельствами. Но и не только ими.

Хмельниковская эпопея началась с полной неожиданности: майора с его войском не захотела пускать в город еврейская самооборона. Вооружена она была кое-как, но насчитывала порядка тысячи человек и настроена решительно. Майору все же удалось убедить евреев в своих добрых намерениях и войти в город без боя. Став во главе гарнизона, он приказал самообороне разоружиться, приняв на себя всю ответственность за судьбу населения, подавляющую часть которого в этом торгово-промышленном городе составляли евреи: община насчитывала 15 тысяч человек. Требование майора, несмотря на данные им обещания, повергло евреев в ужас: кровавый погром казался неминуемым. Он буквально висел над головой. Были веские причины ожидать его с часу на час.

Дело в том, что по несомненной вине местного зерноторговца Абрахама Соколянского сгорело подгородное село Кириловка. Еврей сжег украинское село! И когда? — Летом 19-го года! Такое ощущение, что хмельниковские события рождены фантазией великого Шекспира.

Осенью 1918 года красивый украинский парень из уже названного села смертельно влюбился в единственную дочь богатого торговца Соколянского. Почти год их роман сохранялся в тайне, однако потом состоялось дерзкое «умыкание», причем некоторое время родители девушки (во всяком случае, отец) были в отчаянии, не зная, куда девалась дочь. Предполагалось самое страшное. Когда же стало известно, что никакого похищения не было, что беглянка переменила веру и стала законной женой влюбленного хлопца, отец проклял вероотступницу. Мать была менее стойкой и начала тайком встречаться с дочерью и ее мужем. Это бы еще полбеды, но однажды, когда Абрахам уехал по делам из города, молодые в сумерках пробрались в дом Соколянских и ушли не с пустыми руками: мать дала им денег, кое-какие драгоценности, пуховую перину и, что самое главное, двух коров в придачу. Не быть же дочери Соколяиского бесприданницей!

Гневу отца, когда он обнаружил пропажу, не было границ. Поначалу насмерть перепуганная жена скрыла свое соучастие, и богатый торговец, не только обесчещенный, но и ограбленный, кинулся в Кириловку требовать возврата если не дочери, то хотя бы коров и драгоценностей. Село находилось рядом, и такие визиты повторялись несколько раз, но это лишь вызывало насмешки. Тут и случилось непоправимое: обезумевший от стыда и ярости отец однажды ночью поджег хату, где теперь жила его единственная красавица-дочь. По другой версии, подожжен был сарай. Внезапно поднявшийся ветер разнес искры — и заполыхало все село. Горящие села в те годы были привычным элементом пейзажа, но чтобы так… Насколько мне известно, обошлось без жертв, однако многие дома сгорели дотла.

Это невероятное, не имевшее аналогов событие настолько оглушило крестьян и православных горожан, что они попросту растерялись и замешкались с погромом, хотя повсюду расползлись слухи, будто в поджоге повинны многие евреи, а не один Соколянский. Тогда была приведена в боевую готовность самооборона, на которую и наткнулся майор Клодницкий, подойдя к городу. Последовали переговоры и разоружение в ответ на твердое слово офицера не допускать бесчинств и самоуправства. Надо полагать, что нацеленные на город пушки тоже были веским аргументом. Через несколько дней майор сумел доказать, что слов на ветер не бросает.

В базарный день тысячи крестьян, с ружьями, саблями, револьверами и даже пулеметами на возах и тачанках, заполонили город. Любой опрометчивый шаг неизбежно мог обернуться погромом. Не теряя ни минуты, Владимир Клодницкий, предварительно расставив в ключевых точках солдат своего батальона, жандармов и пушки, поднялся на балкон Городской управы и обратился к зловеще насторожившейся огромной толпе с речью, достойной быть хотя бы частично воспроизведенной.

«Братья! Кто из вас строил свой дом?» Толпа замерла от неожиданности, а когда майор повторил свой вопрос, со всех сторон донеслось: «Я, я строил! Авжеж! (укр. — конечно)». Тогда офицер продолжал: «Когда вы закладывали новую хату, вы трижды крестились, читали «Отче наш», кропили вашу работу святой водой и просили Господа помочь вам в ваших трудах.

Наша великая порабощенная Украина призвала меня и моих людей помочь вам построить ваш дом, вашу державу на счастье всем жителям Украины. Вы призвали нас на помощь, но сами думаете окропить фундамент нашей державы еврейской кровью. Это грешное дело, братья, и такого не будет! Вы видите пушки, нацеленные на город? — Они в любой момент могут уничтожить вас и меня вместе с вами. В стране, которую мы начали строить, должен быть закон и порядок».

Майор пообещал разобраться в кириловском деле и сурово покарать виновного или виновных. Затем он велел крестьянам мирно вернуться в свои дома. И ему подчинились!

На следующий день к начальнику гарнизона явилась делегация евреев и попыталась в знак благодарности вручить ему «подарок» — 200 тысяч царских рублей. «Я почувствовал себя оскорбленным. Мне показалось, что евреи предложили мне взятку. Я выгнал их из помещения», — так вспоминал об этом эпизоде много лет спустя доктор Владимир Клодницкий, настоятель церкви Святого Вознесения в Ньюарке. Но это потом, а пока что к майору пришел ученый рабби Бялик, доктор права, теологии и философии. Он был лет на десять старше майора, и у них как-то сразу установились искренние, дружеские отношения. Рабби говорил по-русски, майор по-украински, а в затруднительных случаях оба переходили на немецкий. Сейчас Бялик принес важное сообщение: поджигатель Абрахам Соколяиский, который все эти дни прятался то в синагоге, то в доме самого рабби, решил отдать себя в руки справедливого офицера, чтобы не навлекать далее опасность на всю общину. Оп готов понести заслуженное наказание.

Два дня продолжался военный суд, для которого начальник гарнизона выделил пятерых офицеров. Заслушали 35 свидетелей — украинцев и евреев, да и подсудимый не отпирался. Редчайший случай: чисто еврейский процесс не был сфабрикован, состав преступления не был высосан из пальца. Приговор гласил: за поджог в военное время — публичный расстрел.

Получив решение трибунала на подпись, майор В. Клодницкий призвал к себе рабби Бялика.

— Как бы вы, Бялик, поступили на моем месте? Утвердили бы приговор? — После некоторого раздумья рабби Бялик ответил:

— Я подписал бы приговор. Пусть лучше умрет один еврей, чем позже все евреи города погибнут от погрома.

Два дня спустя при большом стечении народа у дороги, ведущей из Кириловки в Хмельник, Абрахам Соколянский был расстрелян взводом солдат. Это произошло в середине базарного дня. Вечером его тело отдали евреям для погребения.

Здесь я должен сделать небольшое отступление. Большой знаток современной еврейской истории Зоеа Шайковский в упомянутой ранее статье «Опровержение» немало внимания уделил майору Клодницкому, но сделал это довольно своеобразно: он коснулся лишь части его эпопеи, полностью исключив ту, с которой я уже познакомил читателей. Зато он со всеми деталями воспроизвел историю с миллионной контрибуцией, о которой речь пойдет дальше. Таким путем он «исправил» ошибку доктора И. Лихтена, готовившего материалы для награждения В. Клодницкого «Факелом Свободы» по линии Бней-Брит АДЛ (Антидиффамационной лиги). Доктор И. Лихтен как раз истории с контрибуцией внимания почти не уделил, надо полагать, чтобы избежать трудностей при награждении. Оба исследователя стремились «выпрямить» действительно непростую историю украинского офицера, но каждый тянул в свою сторону. Пользовались они при этом одним и тем же источником, которым пользуюсь и я, — воспоминаниями самого майора. Что-то существенное к ним добавить в результате бесед с украинскими священниками и учеными мне пока не удалось. Единственное убеждение, которое я вынес: воспоминаниям В. Клодницкого можно доверять. Говорят, истина рождается в споре. Однако, если эмоции и субъективные установки доминируют, истина рождается безносой.

Велик соблазн изобразить майора Клодницкого воплощением суровой добродетели, чуть ли не царем Соломоном на хмельниковском троне. Перед этим соблазном не устоял доктор И. Лихтен, за что и подвергся язвительной критике со стороны доктора З. Шайковского. Первому очень хотелось найти человека, которого можно было бы противопоставить палачам типа Волынца, Струка, Козыря-Зирки и прочим садистам и головорезам. Второй яростно призывал ни под каким видом «не верить данайцам, дары приносящим», как это делал в свое время гомеровский жрец Лаокоон. «Я могу назвать это не иначе, как отъявленной глупостью,» — писал З. Шайковский в уже упомянутой статье, касаясь награждения В. Клодницкого «Факелом Свободы». Мотивы обоих исследователей понятны, однако в хмельниковской эпопее я склонен верить в добрые намерения сурового майора, который ни в одном из известных нам эпизодов не повел себя как самодур или изверг, хотя возможностей для этого было предостаточно. Оценивать поступки Клодницкого следует не абстрактно, а в историческом контексте, помня кровавый аромат петлюровского беспредела, голод и жестокие эпидемии сыпного и брюшного тифа. В этой атмосфере майор и совершил шаг, который спустя почти полвека поставил ему в вину Зоеа Шайковский.

Напомню, что сразу после предотвращения погрома майор отверг щедрый «подарок» еврейской общины — 200 тысяч царских рублей, которые ценились несколько выше, чем украинские карбованцы. Это повергло в недоумение его адъютанта по фамилии Лях, и тот подал идею, что деньги можно было бы израсходовать на нужды города. Нужды эти, само собой, были велики.

В том, что делал молодой начальник гарнизона, присутствовал, как мне кажется, элемент театральности.

Отчасти поэтому я и вспомнил о Шекспире. Но можно ли подражание классикам считать преступлением? Ведь не Ричарду III, не Клавдию он подражал! Итак, «Мера за меру» — новый акт исторической драмы.

Спустя несколько дней после расстрела поджигателя Абрахама Соколянского, когда в городе и окрестностях наступило некоторое успокоение, майор в сопровождении вооруженного эскорта прибыл к зданию главной синагоги как раз после окончания службы и обратился к большой толпе евреев с речью, в которой описал бедственное положение города (было ли упомянуто сожженное село — мне неизвестно). Он предложил в течение 24-х часов собрать полмиллиона карбованцев, необходимых для помощи старым, больным и бедным, а в заключение пообещал удвоить контрибуцию, если требование не будет выполнено точно и в срок.

На следующий день делегация уважаемых евреев во главе с рабби Бяликом сообщила хозяину города, что пока собрано 250 тысяч, а остальные соберут в течение недели. Майор был вереи себе: отправил в тюрьму 14 из 15 пришедших делегатов, а Бялика отрядил к евреям собирать недостающую сумму — теперь уже 750 тысяч! При этом он пообещал завтра же, в случае «саботажа», арестовать еще 15 человек и довести контрибуцию до полутора миллионов. Что же касается заложников, то они предстанут перед военным судом.

«В тот же день, — вспоминает майор, — я приказал выставить несколько пулеметов на главной улице и ввел комендантский час. На следующий день ровно в 12 часов я получил сообщение от рабби Бялика, что город уже собрал полностью миллионную контрибуцию». Надо полагать, что В. Клодницкий почувствовал удовлетворение от проведенной им «воспитательной работы». Нс без того. Однако последующие события велят нам трезво и справедливо отнестись к далеко не ординарным деяниям майора. По его приказу лейтенант Пашковский и чипы жандармерии помогли евреям доставить из синагоги в здание Городской управы собранные деньги. Читаем воспоминания дальше:

«В два часа дня (обратите внимание на редкую пунктуальность и память В. Клодницкого!) я явился в Городскую управу и велел евреям избрать пять комитетов по три человека в каждом. Первый, «Санитарный комитет», получил 200 тысяч карбованцев на нужды больницы и дома престарелых. Второй, «Зерновой комитет», получил тоже 200 тысяч на покупку зерна, которое следовало перемолоть, а муку распределить между бедными. Третий, «Дровяной», получил 200 тысяч на покупку дров для больницы, богадельни и бедных. Четвертый, «Комитет по поддержанию чистоты в городе», получил 50 тысяч для вывоза мусора, ремонта и побелки. Пятый, «Комитет финансовой помощи», также получил 50 тысяч на нужды кооперативов, обувных и швейных мастерских».

Итого, пять комитетов получили от украинского Робин Гуда (на память приходят и другие литературные герои, которых в реальной жизни так мало) 700 тысяч карбованцев на нужды бедных горожан, причем деньги были отобраны в основном у наиболее состоятельных. Такое вот торжество социальной справедливости в эпоху погромов и повального грабежа! Оставшиеся 300 тысяч пошли на нужды военных госпиталей в Хмельнике, Литине и Летичеве — эти города входили в «зону влияния» майора. Нет никаких данных, позволяющих заподозрить В. Клодницкого в присвоении хотя бы одного карбованца.

Теперь немного о том, что происходило в непосредственной близости от Хмельника.

Зимой того же года пришла на Подолье 44-я дивизия красных во главе с Иваном Дубовым, который впоследствии командовал Харьковским военным округом и, соответственно, был расстреляй в 1938 г. В дивизию входили славные бригады — Богунская и Таращанская, которыми еще недавно командовали Николай Щорс и «батько» Боженко Василий Назарович, к этому времени уже павшие в боях. Таращанцы и богуицы состояли из «красных украинцев», тоже далеко не безгрешных по части погромов. Украинская Галицкая армия (УГА) надеялась на помощь большевиков в борьбе с занявшими их край поляками и в это время сотрудничала с красными, тогда как Петлюра ради продления неравной борьбы за власть готов был уступить полякам западные провинции.

Между большевиками и галичанами сложились отношения сложные и запутанные. У каждой из сторон были веские основания подозревать друг друга в вероломстве. Большевики ждали момента, чтобы ликвидировать У ГА, галичане еще надеялись вместе с Петлюрой добиться «самостийности». Действовало множество сил, не отличавшихся постоянством. Только большевики и деникинцы никогда друг с другом не вступали в альянс.

Многие участники событий оставили книги воспоминаний, но ни одному историку, насколько мне известно, не удалось на их основе создать сколько-нибудь полную и достоверную картину событий: невероятно сложна была суть явлений и слишком многие были заинтересованы в искажении этой сути. Вот характерный в своей абсурдности эпизод, описанный галичанином Никифором Гирняком в его книге «Последний акт трагедии Украинской Галицкой армии».

В Виннице правил вышедший из подполья ревком во главе с Андреем Хвылей; рядом квартировали таращанцы и галичане; тут же в особняке, обнесенном колючей проволокой, расположилась ЧК. В садике позади здания, как грибы, росли могилы расстрелянных. Но и вселявшая ужас Чрезвычайка сама жила в страхе.

«Как-то в мое бюро ревкома, — вспоминает Н. Гирняк, — пришел начальник ЧК с предложением обменяться с ревкомом помещениями. «Видите ли, товарищ, недалеко от нас стоит Таращанская бригада; ее красноармейцы очень не любят мою организацию. Мы боимся, что таращанцы как-нибудь нападут на нас и уничтожат наши акты. А галичан они любят, и им ничего не грозит…». Читая книгу Н. Гирняка, невольно вспоминаешь «Конармию» И. Бабеля. «В феврале один большевистский комиссар убил всеми любимого атамана артиллерии д-ра Я. Воеводку за то, что тот отказался отдать ему своего верного коня; стрельцы расправились с убийцей моментально». «Стрельцы», или «сечевые стрельцы» (сокращенно СС), — так называли себя солдаты-галичане. По иронии судьбы, некоторые из них вернулись к этой аббревиатуре 20 лет спустя, вступив в гитлеровскую дивизию СС «Галичина». «А тогда, — пишет Н. Гирняк, — все дрожали перед такой армией грабителей и насильников (т. е. красных) и с большой радостью приветствовали галицкие отряды, т. к. они всегда приносили безопасность гражданам и правопорядок».

И далее: «Нас поражало, как такая банда могла побеждать в бою…» Но вот побеждала же…

Многие из нас еще не забыли, как «шел под красным знаменем командир полка» (это из «Песни о Щорсе», кажется, Дм. Покрасса); помним и батьку Боженко — этого Тараса Бульбу нового времени — в романтическом фильме А. Довженко «Щорс». Теперь мы рассматриваем эти лица и события как бы с другого берега. Удастся ли когда-нибудь добраться до правды, точно и вразумительно ее сформулировать, или она так и останется лежать посреди океана — где-нибудь в районе Азорских островов?

Я не случайно прервал рассказ о правителе Хмельника и его окрестностей обращением к воспоминаниям Н. Гирняка: в этой книге с большим уважением упоминается наш герой в связи с событиями начала 20-го года. «С августа 1919 г. до марта 1920 эта территория жила мирной жизнью, все предприятия работали беспрерывно под защитой хмельниковского гарнизона. Они не допускали ни поляков, ни деникинцев, а также и красных москалей, которые не раз пытались вломиться в этот район… Атаман (артиллерии) Клодницкий был не только хорошим воином, но и тактичным, осмотрительным администратором и добыл для себя и своего отряда симпатии населения, а среди жидовских богачей — значительную материальную помощь для бойцов». В такой вот идиллической обстановке Владимир Клодницкий был внезапно обвинен в присвоении крупных сумм, вырученных за продажу кож и сахара. Обвинение выдвинул через своих людей большевистский председатель губкома А. Хвыля. Специальная комиссия полностью опровергла эти обвинения, установив, что все деньги получены законным путем и истрачены на нужды армии. Солдаты В. Клодницкого были одеты, обуты, накормлены и обучены гораздо лучше всех прочих. На их фоне таращанцы и богунцы выглядели крайне непрезентабельно. Вызванный в Винницу для объяснений В. Клодницкий внезапно узнал, что многие прочили его на пост командующего Галицкой армией, но это не устраивало А. Хвылю, имевшего своего кандидата. Да и едва ли годился необычный для этого времени офицер на роль командующего армией, которая в своей борьбе с поляками пыталась одновременно сотрудничать с большевиками и Деникиным. Кроме того, он не искал в еврейских погромах решения всех проблем или спасения от них.

Было бы наивным утверждать, что доблестному майору удалось отгородиться от внешнего мира, где «гуляли» Струк, Волынец, Шепель, Козырь-Зирка и многие другие. Кроме того, контрибуция, полученная им без пролития крови, — самая крупная из тогдашних контрибуций в Украине. Майор обнаружил нехитрую истину: глупо резать курицу, которая несет золотые яйца. Но как это втолковать людям, для которых разбой и убийство — высший смысл жизни? Вспомним хотя бы Ивана Семесенко, Матвея Григорьева, школьного учителя Струка из Чернобыля. Опьянение безграничной властью им было дороже любых денег. Рядом с ними В. Клодницкий действительно выглядел ангелом-хранителем.

Д-р Иосиф Лихтен рисует поистине идиллическую картину, в которую нам, лучше знающим реалии украинской жизни, трудно поверить. Однако нет оснований полностью ее отвергать: все деньги действительно были истрачены на нужды города, на восстановление села Кириловка и разрушенного моста через реку Буг. Вместе работали евреи, украинцы, в том числе солдаты гарнизона. Контролировал работы и расход средств, как и обещал, сам майор.

Конечно, это не влияло на картину петлюровского беспредела в целом. Мало того, слухи о «чудесах в Хмельнике» дошли до начальства, и вскоре в город пожаловали два самозваных «комиссара» Директории — Коляндовский и Киверчук, вероятно, тот самый, что вместе с Семесенко залил кровью г. Проскуров в феврале 19-го. Имели они какие-то «грамоты на правление». Полагали эти «комиссары», что если евреи за день собрали миллион, то их можно еще трясти и трясти. Майор остался верен себе: разоружив незваных гостей, он выставил их за пределы города.

Может показаться странным, что в работе о Симоне Петлюре столько внимания уделено мало кому известному майору Владимиру Клодницкому. Однако вспомним, что почти годичное правление майора прошло без кровопролитий (это подтверждают все источники), и мне кажется оправданным утверждение, что В. Клодницкий сделал то, чего не захотел или не сумел сделать С. Петлюра: он до конца исполнил свой капитанский долг на корабле, брошенном в бушующее море. Он был тверд, решителен, последователен и справедлив. С. Петлюра этих качеств не проявил, избрал путь наименьшего сопротивления и тем самым способствовал росту анархии и погромной вакханалии. Это стоило жизни тысячам евреев и, быть может, обрекло на провал все украинское национально-освободительное движение. Когда борьба за национальные интересы сводится к притеснению и уничтожению евреев (или любого другого народа), такой итог закономерен.

Я закончу рассказ о доблестном майоре отрывками из «Свидетельства о заслугах» (для нашего слуха привычнее звучит «Благодарственная грамота»), которое было ему вручено летом 1920 года еврейской общиной, когда В. Клодницкий уже покинул г. Хмельник. Подписал эту необычную грамоту главный раввин хмельниковской общины Шалул Бен Иосиф Леир (Меир?), из рода Билик. Текст с древнееврейского на английский перевел проф. П. Кауфман. Перевод на русский сделан мною.

«В месяце Елул 5679 года (август 1919), когда реки Украины взбухли от крови невинных людей, когда тысячи и десятки тысяч евреев были убиты и изрублены в куски, ангел явился в округе Литии в образе армейского офицера Клодницкого… Он спас евреев тех мест от меча и ограбления… Часто он делал это, рискуя собственной жизнью, которой угрожали бандиты. Прекрасный оратор, он нередко своим словом разрушал злодейские планы… Он прекрасно справлялся с ролью посредника между христианами и евреями… С огромной энергией он организовывал госпитали, дома для престарелых, заботился о неимущих, давал им хлеб и тепло… Он был олицетворением высоких добродетелей, характерных для истинно великих людей… Как жаль, что ростки, посаженные им, вырваны войною из родной почвы и не могут прижиться на Украине, где брат восстал на брата, а сын на отца.

Если бы волею Божией таких людей было побольше среди христиан и евреев, ни один народ не занес бы свой меч над головою другого народа… Как украинский патриот и благородный человек, Клодницкий чтит и уважает сионистское движение. Он не раз говорил, что был бы рад помочь евреям построить их собственное государство на священной земле их отцов.

Я обращаюсь к раввинам всех еврейских общин и всем сынам Израиля с призывом помогать Владимиру Клодницкому во всех делах его… Такой человек должен везде быть встречен с распростертыми объятиями… Я доверил бы ему вести сынов Иакова к горе Сион…

Сказал пророк Исайя: «Все люди Земли соберутся вокруг него». Дай же Бог ему счастья и удачи на пути его.

Хмельник. Первый день месяца Тамуз, 1850 год после изгнания, 680 год по сокращенному еврейскому календарю (17 июня 1920 г.).»

Мне пока не удалось узнать, как произошло вручение этой «Грамоты», была ли она как-либо использована В. Клодниц-ким или осталась памятным сувениром, как то золотое кольцо, которым евреи Шиндлера наградили своего спасителя. Правда, Шиндлер кольцо пропил, а Клодницкий свою награду сохранил, и спустя 40 лет именно этот документ лег в основу акта о награждении православного священника из Нью-Джерси «Факелом Свободы» Антидиффамационной лиги.

Заканчивая рассказ об этом достойном человеке, осталось выразить сожаление, что его качествами не был наделен Верховный атаман Симон Петлюра. Думаю, ему приятнее было бы получить награду АДЛ, чем пули из револьвера Шолома Шварцбарда.

Приказ № 131 и другие

Точный подсчет жертв погромов невозможен. Несовпадение данных измеряется десятками тысяч. Невозможно точно установить количество погромных пунктов и самих погромов: у них не было порядковых номеров, они не включались в квартальные или ежемесячные отчеты. У погромщиков не было желания вести учет, у пострадавших — возможности. Комитеты добровольцев, состоявшие в основном из киевских юристов, с риском для жизни спешили туда, где еще дымились развалины и не были убраны трупы, фотографировали, расспрашивали, записывали. Понятно, что собранные ими сведения не полны и полнее уже не станут.

Одной из причин, мешавшей точному учету, являлась невозможность отделить собственно петлюровцев от «вольных атаманов» с их бандами: этому часто препятствовало само петлюровское руководство. Если та или иная банда добивалась военного успеха, ее тут же начинали величать «особой бригадой» или, скажем, «Волынской группой войск УНР», как это случилось в марте 1919 г. Если же речь заходила о погромах, совершенных теми же самыми «особыми бригадами», их объявляли «черносотенцами», «красносотенцами», совершенно чуждыми самостийному движению. Такова была участь атамана И. Семесенко, его Запорожской бригады и 3-го гайдамацкого полка. Подобные превратности судьбы испытали на себе банды Струка, Волынца, Соколовского, Шепеля и т. д. Какой уж тут «учет»!

Попытаемся восполнить досадные пробелы, обратившись к официальным правительственным документам — приказам и обращениям к народу, которые касаются нашей темы.

Это сильно сказано: «приказам» и «обращениям»!

Мне известен лишь один приказ и одно обращение, где речь идет о погромах. Приказ этот носит номер 131 и датирован 26 августа 1919 года. Принцип нумерации, вероятно, годовой, так как приказ № 1 датирован 1 января 1919 года и посвящен формированию «синей» дивизии, о которой в дальнейшем встречались упоминания. Почему этот приказ, наряду с приказом № 131, был включен в юбилейный сборник, мне не известно, как неизвестно и содержание остальных 129 приказов, которые должны были появиться за восьмимесячный период. Специалисты по украинской истории, в том числе и член редколлегии сборника Люба Дражевская, помочь мне не смогли. Можно предположить, что, если бы эти приказы существовали и свидетельствовали о борьбе С. Петлюры с погромщиками, они были бы представлены Парижскому суду и нашли бы отражение в литературе. По-видимому, этого не произошло. Поговорим же о тех документах, которые нам известны.

Приказ № 131 был написан в те дни, когда украинские войска, не встречая особого сопротивления, двигались в сторону занятого красными Киева. Собственно на Киев шла Украинская Галицкая армия во главе с генералом Кравсом, который по ряду причин совершенно не выносил С. Петлюру и власти над собою «неудавшегося попа» и «социалиста» не признавал. Из войск УНР в Киев вступил лишь Запорожский корпус, половина которого присоединилась к деникинцам генерала Бредова, тогда же вступившего в Киев с востока. Встреча с «классовыми врагами» была омрачена выходкой петлюровского атамана Сальского, потребовавшего убрать с крыши Городской думы трехцветный русский флаг. В результате всему украинскому войску было приказано покинуть «свою» столицу, где оно пробыло считанные дни. «Чужой нам Киев сразу же поспешил оказать деникинцам всю помощь, начиная от обычной информации и кончая вооруженными отрядами местных добровольцев», — так вспоминал об этом «визите» премьер И. Мазепа. С. Петлюра до Киева так и не добрался.

Конец августа и сентябрь, когда обострился разлад между «надднепровцами» и галичанами, готовыми вступить в союз с Деникиным, поиски поддержки за рубежом и абсолютная неразбериха на месте — вот особенности атмосферы, в которой родился пресловутый приказ № 131. Однако картина была бы совершенно искаженной, если бы мы забыли о невероятной погромной вакханалии, которая сопровождала все повороты этого военно-политического фарса, когда кровавая резня из средства давно превратилась в цель и форму существования. Потеря цели, отсутствие заметных успехов и перспектив — все это компенсировалось погромами.

Вот краткая сводка за месяц, в которую включены погромные пункты лишь Киевской губернии, где разворачивались упомянутые ранее события.

Тальное. После красных (нет сведений о погромах) пришел Тютюнник (ближайший и не худший сподвижник Петлюры) и устроил резню. Убито 53 человека.

Тютюнника вытеснил Махно (момент, когда Петлюра подставил Махно под удар со стороны наступавших деникинцев). Грабеж и убийство всего трех стариков.

Галичане выгнали махновцев. Ограничились реквизициями.

Деникинцы завершили разгром. Убийства, изнасилования, поджоги.

Белая Церковь. 25 августа. Петлюровцы — зеленовцы — терские казаки. Убито 300 человек.

Городище — 8 августа; Ракитно — 14; Макаров — 15 и 18; Ходоров — 17; Погребище — 18–21; Черкассы — 18–23; Смела — 20; Шибенное — 23; Степенцы — 24 и 30; Тетиево — 24 и 30; Орловец — 24; Козин — 24; Таганча — 24; Кагарлык — 24; ст. Мироповка — 24; Германовка — 28. В те же дни: слобода Никольская, Межиричи, Демиевка (в Киеве), Плисков, Ружин, Россава, Воронцово, Мошни, Корсунь, Корнин, Потоки. (По «Багровой книге» С. И. Гусева-Оренбургского).

Август 19-го. Петлюровские войска движутся на Киев и в других направлениях. Те места, где уже были погромы, не привлекают, но попробуй их обойти! Маршруты отрядов и банд не менее загадочны, чем маршруты перелетных птиц: чем-то они в свое время определялись, но сейчас уже не докопаться. Когда в воспоминаниях петлюровцев читаешь о том, что такой-то полковник или атаман отказался идти в указанном ему командованием направлении, невольно подумаешь: может, он там уже был? Странные истории с Оскилко, Болбочаном, Волохом и рядом других — свидетельство разложения армии, потерявшей цель. Как в калейдоскопе, меняются союзники и противники, и только погромы никуда надолго не исчезают.

До Парижа уже дошли вести о кровавой резне, и эмиссары УНР бомбили своих шефов письмами, в которых ясно звучала паническая пота: если погромы не прекратятся, не ждите помощи от французов, англичан, американцев, не будет займа, обещанного Ротшильдом, а без всего этого не вытянуть.

Тут и появляется приказ, который можно назвать шедевром лицемерия.

«Старшина и казацтво! Пора нам знать, что еврейство, как и большинство нашего украинского населения, натерпелось горя от большевистско-коммунистической напасти и уже поняло, где правда» (напомню: за предыдущие месяцы петлюровцами совершены сотни погромов, погибли десятки тысяч людей — Ю. Ф.). «Пора понять, что мирное еврейское население — их дети, жены, как и мы, было угнетено, лишено своей национальной свободы. Ему некуда идти от нас; оно живет с нами с давних времен, разделяя с нами нашу судьбу и несчастья…» (Как видите, тема «кровного родства», о которой уже говорилось, здесь в полном развитии.) Заглянуть бы в душу «интеллигента» Петлюры, чтобы понять, презирал ли он себя в этот момент? Или, измазанный кровью и грязью, потерял всякое чувство реальности?) Но продолжим:

«Рыцарское войско… не может быть причиной тяжкой судьбы евреев… Старшина и казацтво! Весь мир дивится и не налюбуется нашими освободительными подвигами. Не пятнайте же их, хотя бы даже случайно… Наши многочисленные внешние и внутренние враги уже используют погромные события; они уже показывают на нас пальцами и клевещут на нас. (!) Выступайте с оружием против настоящего врага и помните, что наше чистое дело требует и чистых рук».

Август — вы помните? — это месяц 159 погромов! Пять погромов в день. Лос-Анжелес, техасский городок Уэйко, пещера Патриархов, Краун-Хайте — ежедневно, тридцать дней подряд! Нужно себе это представить и заодно вообразить, как посреди моря крови и огня, в салон-вагоне своего роскошного поезда (это и была «столица на колесах») сидит Верховный атаман и сочиняет приказ, который не будет прочитан в войсках не только потому, что они слишком заняты своей «работой», но и потому, что он вообще не для них писан, а для «внешнего потребления», для стран Антанты, для тех, без чьей помощи никак не выплясывается «гордая, вольная, свободная Украина». Горе народу, имеющему таких «вождей», а вождь спустя полтора года, когда забрезжила надежда на новый поход, сочиняет очередной «наказ» — двойник первого.

«Наши палачи-большевики распускают всюду слухи, будто повстанцы уничтожают еврейское население. Я, Верховный атаман украинского войска, не верю этому… Я уверен, что не вы уничтожаете еврейское население, а уничтожают его сами коммунисты и те бандиты, которые расплодились при коммуне на нашей земле…»

Согласно петлюровской пропаганде, коммунисты и евреи — практически одно и то же; получается, что евреи, жиды то есть, уничтожают сами себя, а виноватят украинский народ! И финал: «Как Верховный атаман украинского войска, я приказываю вам: большевиков, коммунистов и других бандитов, которые устраивают еврейские погромы и уничтожают население, карать без жалости…»

Обращаю внимание на то, что в приказе № 131 и «Обращении» ни разу не использовано слово «жид». В обиходе, воспоминаниях, таблоиде «Тризуб», который С. Петлюра издавал потом в Париже, практически не встречается слово «еврей» — только «жид», только «жидовская политика», «украино-жидовские отношения» и т. д. Подчеркиваю: это уже XX век, и разница в употреблении этих двух слов была прекрасно известна всем грамотным людям, а такому интеллигенту, журналисту, борцу за культуру и прогресс, как Симон Петлюра, — тем более. Чтобы доставить удовольствие Западу, можно и не на то пойти. Православный священник Н. Соловей 15 июля 1927 года заявил под присягой, что сам слышал от С. Петлюры следующее высказывание: «Евреи — это чума; по возвращенiю въ Pocciю нужно выръзать всъх Евреев и только тогда наступить успокоенiе в Россiи» (орфография подлинника).

Это высказывание, столь убийственное для политической репутации С. Петлюры, встретилось мне при знакомстве с фундаментальным трудом Саула Фридмана «Погромщик». Изучая в архиве Чериковера все документы, связанные с личностью архиепископа Николая (Н. Соловей), я прочел целый ряд его высказываний, необычайно лестных для еврейского народа. Я бы сказал, чрезмерных в устах православного архиепископа. Это породило сомнение. Далее, мне неясно, к чему бы С. Петлюре так «откровенничать» со священником, настроенным проеврейски? Одним словом, пока что я не могу ручаться за подлинность приведенной выше цитаты. Поиск продолжается.

Приказ № 131 отделяет от обращения «К населению Украины и повстанцам» примерно полуторагодичный период. В сборнике, где они помещены, их разделяют почти 60 страниц, вместившие 15 различных документов за 1919 год. Чему же посвящены эти воззвания, речи, письма, меморандумы? Конечно, я касаюсь данного вопроса в «эгоистических» целях, — меня, прежде всего, интересуют шаги, предпринятые в борьбе с погромами петлюровской армии.

Итак, предельно кратко о тематике документов.

2 сентября 1919 г. Обращение к народу: помогите армии обувью и одеждой! Положение критическое!

6 сентября 1919 г. Телеграмма из Фастова в свой собственный штаб (в районе Фастова С. Петлюра находился в дни «взятия» Киева и ретирады из него). Армия деморализована. Народ подозревает руководство УНР в сговоре с Деникиным. Галичане полностью вышли из повиновения. Развал.

10 сентября 1919 г. Обращение к крестьянству. Дайте армии оружие: у вас в каждой хате есть пулемет, винтовки, боеприпасы. Мы заплатим! Цитата: «Сейчас, когда мы объединились с нашими братьями из Западной Украины (когда же это успели после 6 сентября?! — Ю. Ф.), мы являемся великой организованной силой и Правительство имеет реальную возможность защитить вас и от врага, и от грабителей». (В эти же дни майор В. Клодницкий разоружил самооборону в г. Хмельник, взяв на себя защиту населения. Он свое слово сдержал. А С. Петлюра? Сентябрь — такой же погромный месяц, как вторая половина августа).

17 сентября 1919 г. К населению всей Соборной Украины. Речь о полном разброде, потере цели и доверия к правительству, о грабежах и насилии, — но ни слова о евреях. Главное: не верьте, что нас уже нет. Мы, правительство, существуем! Вот и список министров: 13 фамилий с именами и одна фамилия без имени. Просто: Министр по Еврейским делам Красный. Имя «Пинхас» опущено из «высших» соображений.

26 ноября 1919 г. Речь на политическом совещании. Лейтмотив: не разбегайтесь! Не переходите линию фронта! «Переговоры с большевиками не делают нас самих большевиками».

2 декабря 1919 г. От правительства УНР. Обращение. Мы идем от катастрофы к катастрофе. Вот этапы: Киев — Винница— Волочиск — Каменец-Подольский — теперь Любарь-на-Волыни. Нам изменили галичане, которые перешли к Деникину. У нас нет союзников. Авантюристы (атаман Волох и его просоветская компания) ограбили государственную казну. «Правительство не прекращает своей деятельности и приложит максимум сил, чтобы борьба украинского народа была доведена до успешного конца…»

6-7 декабря. С. Петлюра исчез и внезапно оказался в Польше. Все свои силы он отдал поиску союзников и «спонсоров».

Во всех перечисленных мною документах, кроме двух, упомянутых ранее, нет ни единого слова о еврейских погромах, ни одного призыва к их прекращению или сообщения о принятых мерах. Совершенно очевидно: С. Петлюра избегал всего, что могло «обидеть» атаманов, подтолкнуть их вправо — к Деникину, или влево — к большевикам. Ощущая фальшь своего положения, безусловно, понимая гнусность и гибельность погромов, развращавших душу движения и уничтожавших жалкие остатки дисциплины, С. Петлюра с каждым днем все больше проникался ненавистью к евреям — этим зловредным «нарушителям спокойствия», от которых все беды. У В. В. Шульгина хватило духа открыто говорить как о своей неприязни к евреям, так и о гнусности и разрушительности погромов: «Тот, кто ограбил еврейскую квартиру, помимо того, что унизил самого себя, сделал вред русскому делу» («1920»). С. Петлюра не решался ни на то, ни на другое: он был начисто лишен «таланта искренности». У него было слишком много иных забот? — Безусловно! Однако, не решив этого вопроса, не борясь за духовное здоровье армии, он обрекал на провал все свои начинания. В этом его историческая вина как перед еврейским, так и перед украинским народом.

Судить С. Петлюру следует не за то, что он не добился определенных результатов, а за то, что он их и не добивался. Документы, собранные и опубликованные сторонниками С. Петлюры, подтверждают это.

О том же свидетельствуют многочисленные высказывания о Симоне Петлюре первого президента Украины Владимира Винниченко. Не буду останавливаться на тех оценках, где речь идет о политической несостоятельности Верховного атамана, скомпрометировавшего и погубившего, как полагал Вл. Винниченко, дело возрождения нации. Вполне возможно, он далеко не всегда был объективен, говоря о своем более удачливом сопернике и конкуренте. Коснусь лишь высказываний, имеющих отношение к нашей теме.

«Это был обыкновенный мелкий мещанин с легким налетом «либерального» обывательского антисемитизма, в котором с детства сидела антипатия к этой расе».

«Он сам считал все еврейство виновным в том, что в его среде были большевики». По мысли С. Петлюры, «пока не явилась делегация и не заявила, что еврейство «встало на путь помощи», все погромы были целиком оправданы и дозволены: «Так им и надо, почему раньше не становились на путь активной помощи?».

«Разве был наказан кто-нибудь из тех атаманов, которые открыто отдавали официальные приказы о погромах?».

«Таков позор нашей истории, что этому случайному, незначительному и зловредному человеку даже те, которые хорошо его знали и не уважали его, должны были создавать популярность как на Украине, так и в Европе».

«С. Петлюра был ярким, выразительным воплощением обывательского, мещанского мировоззрения, той мелкобуржуазной беспринципности, закоренелого консерватизма, что легко переходит в активную реакционность…»

Еще одно высказывание из книги Вл. Винниченко, может быть, наиболее существенное: «Если большевистская, эсеровская и деникинская пресса называла С. Петлюру погромщиком, то нужно откровенно, не тая правды, безжалостно признать, что этот человек действительно заслужил эту печальную славу».

Шесть лет спустя, в связи с предстоявшим процессом Ш. Шварцбарда, Вл. Винниченко направил в Парижский уголовный суд свои письменные показания. В них он рисовал С. Петлюру в том же свете, что и в книге «Возрождение нации». Он снимал обвинение в кровавом антисемитизме, выдвинутые против всего украинского народа и подчеркивал ответственность его гайдамацкой, атаманской верхушки за погромы. Вина С. Петлюры и теперь не вызывала у Вл. Винниченко никакого сомнения.

«Я ему лично всегда говорил, так же как и публично утверждал…: да, Петлюра ответственен» (подчеркнуто в рукописном тексте Вл. Винниченко. Сохранен язык (русский) и стиль подлинника. Лист 37 240).

«Есть евреи, представляющие себе Петлюру антисемитом и сознательным погромщиком, типа русских генералов… В этом вопросе я должен сказать, что Петлюра отличался от этих генералов».

Да, Вл. Винниченко прав: в отличие от них, С. Петлюра не отдавал прямых распоряжений уничтожать евреев, но: «он старался себе создать авторитет у «вольных атаманов», у партизан»; «давал этим свободным атаманам всю свою поддержку»; «давал свою поддержку тому тезису, что все евреи — враги украинского государства и симпатизируют большевикам»; «не был арестован ни один защитник погромов и ни один ни разу не был наказан».

Достаточно ли этих высказываний Вл. Винниченко, чтобы ответить на им же поставленный вопрос: «В какой мере ответственен С. Петлюра?» Стоит добавить, что Вл. Винниченко, глава Директории, расстался с С. Петлюрой и уехал за кордон весной 1919 г. Он не был свидетелем той чумы, которая, начавшись с Проскуровского погрома, продолжалась почти весь 19-й год. Соответственно, он не видел и того, как под воздействием этих событий и в результате очевидной причастности к ним Петлюра превращался в законченного антисемита, находя в антисемитизме единственное оправдание своим злодеяниям.

Удалось ли Петлюре убедить самого себя в тождестве понятий «большевик» и «еврей», нам неизвестно, но что он внушал подобные идеи своим приспешникам — факт, подтвержденный многими. Что большевиков надо убивать — это считалось аксиомой. Вот показания Леона Диманда о разговоре с квартировавшим у него в местечке Чемеревцы, Подольской губернии, петлюровским полковником Билецким: «После короткой паузы он (Билецкий) по секрету ответил мне: «Батько Петлюра тайно сказал нам, что большевики — это евреи и что, борясь с евреями, мы покончим с большевиками».

Итак, кем же был и кем стал Симон Петлюра? Я думаю, ответ очевиден даже тем защитникам Верховного атамана, кто много лет старался сберечь эту «национальную святыню».

Знакомясь с многочисленными документами, показаниями свидетелей, отчетами следственных комиссий и даже воспоминаниями сподвижников, не без удивления приходишь к выводу: Петлюра совершенно не интересен как личность. Он был мелким обывателем (в чем совершенно прав Вл. Винниченко), готовым поверить тому, во что ему выгодно верить, способным пожертвовать всем миром, но не своим тщеславием. Этот человек достаточно «мягкого характера, средних умственных способностей, слабой воли, но нервного честолюбия» (Вл. Винниченко) не был интересной личностью, что не помешало ему стать интересным явлением. Его умственных способностей хватило на создание «имиджа», образа, но львиная доля в этом принадлежала его окружению, ведь недаром говорится: «короля играет свита». Делает она это активно и самозабвенно, так как кровно заинтересована в сохранении королевского величия.

Александр Шульгин, министр иностранных дел УНР в эмиграции, по этому поводу заявил: «Честь Петлюры — это наша честь, честь всей нации. Наш долг — защитить его светлую память против всяческой клеветы» (цитирую по книге «Pogromchik»). Для приспешников Петлюры это имело прямой смысл, однако зачем придерживаться той же линии людям, чьи руки не запятнаны кровью невинных жертв, грязью преследований, мерзостью клеветы? Тенденция отождествлять себя с народом, чтобы укрыться за его спиной, выгодна правителям с нечистой совестью, и они убеждают в этом «единстве» своих подданных. Многим начинает казаться, что разочарование в лидере неизбежно ведет к разочарованию в пароде и в самом себе — его малой частице. Однако очищение от скверны невозможно без разрушения кумиров, недостойных возвышаться над людьми.

Я стремился, используя доступные мне материалы, убедить читателей разных национальностей в том, что вердикт, оправдавший Шолома Шварцбарда, был актом высокого духовного, нравственного содержания, потому что Ш. Шварцбард не был убийцей, не был «черным мстителем», а был исполнителем сурового приговора. Он не имел права сам его выносить? — Безусловно! Куда лучше, если бы его вынес трибунал, подобный Нюрнбергскому. Но цивилизованный мир не любит «по пустякам» создавать такие трибуналы, и иногда приходится Шварцбардам брать на себя это нелегкое дело, карая конкретное лицо за конкретное (притом ужасное!) преступление, а не расстреливая толпу молящихся, как это сделал Барух Гольдштейн; то, что он при этом расстался с собственной жизнью, дела не меняет. В кого он стрелял? — Во врагов? В друзей? В нейтральных? — Его это не интересовало, он о них ничего не знал, кроме того, что они — арабы. Ш. Шварцбард о С. Петлюре знал много, и он стрелял не в антисемита, а в преступника и убийцу, подобного руководителям ХАМАСа.

Я стремился объяснить, почему и каким образом С. Петлюра стал антисемитом, пытался раскрыть психологию самого процесса. Вопрос этот особенно сложен и принципиально важен, он далеко выходит за рамки одной судьбы и одного исторического периода, а потому — необходимо остановиться на нем подробнее, что и будет сделано несколько позже.

Любители и профессионалы

История учит… Однако учит она лишь тех, кто искренне желает учиться, то есть, всматриваясь в прошлое, прогнозировать будущее. Тогда и обнаруживается, как пишет современный историк М. Гефтер, что «утраченные возможности — не пустошь», что они существуют (материально!) и «работают либо в пользу людей, либо против них — в зависимости от того, сбрасывают ли люди прошлое, как избыточный и непосильный для них груз, или всматриваются в него, чтобы увидеть там себя — предстоящих».

Когда пытаешься разобраться в событиях, потрясших Украину в годы гражданской войны, то невольно замечаешь неравенство сил, которыми располагали, судя по воспоминаниям участников событий, харьковские большевики и киевские «самостийныки» в 1918–1919 годах. Смело отбросим цифру в четыре миллиона бойцов, которая нередко упоминается в воспоминаниях националистов, когда речь идет об Украинской армии, в силу ее фантастичности. Однако на два порядка меньше, т. е. 40–60 тысяч в распоряжении Директории и верных ей атаманов имелось. Порой количество сабель и штыков доходило до 150–200 тысяч, когда намечался успех и предводители вольных банд находили удобным в очередной раз встать под знамена Директории. С исчезновением надежды ряды стремительно редели, многотысячные банды или отряды, скажем, Григорьева и Зеленого, оказывались в большевистском лагере (тоже временно) или превращались в «вольных охотников». Наиболее боеспособная Галицкая армия шла на соглашение сначала с Бредовым (Добрармия), а потом, спустя несколько месяцев, с красными, так как находилась на чужой территории и готова была вступить, как они сами говорили, в союз «хоть с дьяволом, но против поляков». Таким образом, у С. Петлюры в конце декабря 1919 г. оставалось около пяти тысяч человек. О приблизительности цифр уже было сказано. Очевидно, что говорить о каком-то «среднем числе» не имеет смысла.

Чем же располагали большевики в начале 19-го года, когда начался второй раунд борьбы за включение Украины в общесоветский лагерь? Действительно ли Украину завоевали русские и интернациональные войска, руководимые из Москвы, а украинцев в рядах большевиков почти не было? Такой взгляд на события очень популярен в настоящее время, а корни он берет в ряде заявлений Директории и трудах некоторых историков-эмигрантов. Подчеркиваю, некоторых, так как наиболее авторитетные и осведомленные (И. Мазепа, Д. Дорошенко, П. Христюк) не стремились преувеличивать «русское присутствие» в рядах большевистских войск, противостоявших Директории. Они прямо говорили, что известные Таращанская и Богунская дивизии были почти сплошь украинскими, равно как и многие другие отряды и группы, присоединившиеся к «латышско-мадьярско-русско-китайскому» войску, пришедшему из-под Курска и с севера Черниговской губернии. Кстати, о китайцах, которые упоминаются особенно часто с очередным ксенофобским раздражением. О них писал петлюровский премьер И. Мазепа: «На Украине у большевиков было всего около 25 тысяч человек. Из них меньше половины русских, в том числе пять тысяч китайцев». В феврале 1919 года на съезде социал-демократов Чеховский, ратуя за советскую власть на Украине, заявлял: «Нам не по дороге ни с Антантой, ни с империалистической «мировой революцией» на штыках китайцев!» Ему вторил екатеринославец Феденко, кляня «длиннокосых и косоглазых «украинцев». Одним словом, обличать своих соперников-большевиков без использования национальной карты решались немногие. На этом этапе больше всех доставалось китайцам, которые, если прав тот же И. Мазепа, и китайцами-то не были. Он пишет: «Речь идет, очевидно, об уже упомянутых татарских отрядах Кожевникова…», а ранее говорилось о «партизанских отрядах Кожевникова из-под Уфы» со ссылкой на «Записки» большевистского командующего на севере Украины Антонова-Овсеенко. Итак, не китайцы, а татары, которые, в связи с упоминанием об Уфе, могли оказаться башкирами. От косоглазости и кос это их не избавляло.

Очевидно, что говорить об использовании большевиками китайцев было в политическом и эмоциональном отношении куда перспективнее, чем о каких-то татарах или башкирах. Впрочем, одно другого не исключает: могли быть и китайцы в интернациональном войске. Характерно, что И. Мазепа, приличия ради вскользь упомянув о «татарах из-под Уфы», затем начисто о них забыл, а китайцы присутствуют на страницах его книги до тех пор, пока их бесповоротно не вытеснили евреи.

Как бы ни решался вопрос с «китайцами», в основном украинцам-«самостийныкам» приходилось воевать против украинцев-большевиков.

На совете Директории И марта 19-го года в Проскурове эсер А. Сидоренко заявил: «…наши войска почти без боя отступают прежде всего потому, что им приходится воевать в основном со своими же братьями-украинцами». Сам Исаак Мазепа не только не опровергает этих слов, по и подкрепляет их своим комментарием: «Как известно, против украинского фронта в это время большевики бросили главным образом украинские формирования, как Богунская, Таращанская дивизии и другие. Российские и прочие части были сосредоточены преимущественно на так называемом Южном фронте, против армии Деникина».

Война в Украине, нравится это или пет определенной части историков, была гражданской, а не национально-освободительной. Но и национальный огонь в этой борьбе присутствовал, особенно когда его раздували «самостийныки». Украинские историки признают, что «русский вопрос» воспринимался украинской интеллигенцией, устремившейся в политику, совсем не так, как украинским крестьянством: сохранение торговых связей с Россией волновало крестьян куда больше, чем обретение национального суверенитета. Об этом откровенно писал И. Мазепа:

«Не было возможности провести мобилизацию, потому что и то войско, которое у нас было, разбегалось по селам, говоря, зачем воевать, если «Красная Армия принесет красный товар (текстильные изделия, которых остро не хватало на Украине…)».

Таким образом, стремление к интеграции шло «снизу», от тех людей, которые нуждались не только в мануфактуре, но и в скобяном товаре, керосине и многом другом, что долгие годы шло из России или через Россию в обмен на продукты земледелия. Но вот незадача: местные и приезжие большевики старались отправить на голодный север побольше хлеба, не компенсируя его ни «красным», ни любым другим товаром, за неимением такового в условиях войны и разрухи. Конечно, это укрепляло позиции «антимоскалей», но не настолько, чтобы полностью отворотить народ от местного, харьковского большевизма, активно сотрудничавшего с Москвой. Отношение крестьян к большевикам в Украине было, пожалуй, не хуже и не лучше, чем в России.

Если бы имелась возможность противопоставить Москве более демократичную более выгодную для народа политическую программу, вес могло бы обернуться иначе. Но правобережные социал-демократы и эсеры буквально ничего нового изобрести не сумели: они приняли национализацию земли, рабочий контроль, систему государственных монополий, борьбу со спекуляцией, 8-часовой рабочий день и, после колебаний и сомнений, советскую власть как основу государства. Получалось, что воевать с большевиками приходилось под их же лозунгами, и, как уже говорилось, украинцы были вынуждены воевать против украинцев. Создалась поистине трагическая ситуация, о которой с болью говорил обычно сдержанный и хладнокровный Евгений Коновалец. Объясняя, почему его войско, наиболее боеспособное, бросило в середине февраля 19-го года фронт под г. Фастов, командир «сечевых стрельцов» сказал: «Все устали, всякая идея гаснет… настроение населения обернулось теперь против Директории… Крестьяне, вместо того, чтобы помогать нам, нападают на наши обозы, не дают воды (!), прогоняют нас со словами: «Чего вам тут надо? Идите прочь от нас, мы сами разберемся!».

Такое «настроение населения» Коновалец отчасти объяснял агитацией большевиков, но с присущей ему прямотой показывал, что основная причина все-таки не в ней: «Директория шатается и не имеет ясной политической линии… Нужно было четко сказать народу: или большевизм, или противобольшевизм. Директория не сделала ни того, ни другого. В результате мы оказались в безвыходном положении…».

Где же выход? Оглядываясь на прошлое, И. Мазепа пытался найти упущенный шанс, но безуспешно. Можно было пойти на мировую с большевиками, которые не имели численного преимущества, пока армия противника не разбежалась. «Украину завоевали не столько вооруженной силой, сколько силой своей пропаганды среди дезорганизованных украинских масс», — как признал сам премьер И. Мазепа. Но с большевиками не по дороге, так как они «считают реакционным как раз то, за что мы… подняли восстание против гетмана: это украинская речь и культура и украинское независимое государство» (Е. Коновалец). Правда, тот же Е. Коновалец достаточно прагматично говорил, что при определенных условиях можно бы и поладить с большевиками: «Если бы мы знали, что большевизм овладеет всей Европой, то немедленно примкнули бы к большевикам. Но мы уверены, что большевизм — явление временное… Поэтому с большевиками нам не по пути», — заключает Е. Коновалец, имея в виду прежде всего его родную Галичину, с ее национальным самосознанием и неразвитым пролетариатом. Однако, если бы большевики овладели Европой — тогда дело другое, тогда некуда деваться и пришлось бы сменить приоритеты, тем более, что и без того «внутри, в народе говорят: «Мы все — большевики». Вот так рассуждали наиболее разумные «директорианцы», видя происходившее, но боясь его до конца осознать.

Крайняя непопулярность Директории объяснялась не только ее непоследовательностью в решении внутренних проблем, но и сумбурностью внешней политики. Долгое время оставалось неясным, нужно ли стремиться к полному отделению от России или достаточно ограничиться требованием автономии в рамках федерации, продолжая линию Центральной Рады. На полный разрыв с Москвой подтолкнул и Брестский мир, и занятие Киева большевистской армией во главе с левым эсером Муравьевым, который спустя полгода был застрелен большевиками в ходе подавления эсеровского восстания. Первый приход красных ознаменовался трагической и нелепой гибелью под Кругами 30 января 1918 г. нескольких сотен киевских студентов, гимназистов и юнкеров, жестокой расправой с русскими офицерами, захваченными в Киеве, причем удар обрушился и на головы части романтически настроенной украинской молодежи. Одним словом, для претензий в адрес Москвы оснований хватало.

Чего не было, так это пресловутого «засилия евреев в высших эшелонах власти», которым задним числом украинские шовинисты пытались объяснить и оправдать массовые еврейские погромы. Первый произошел как раз под 3-й «Универсал» Центральной Рады — 21 ноября 1917 г. в Каневе, а неделей позже — в Умани. Далее — повсеместно, и никто им не мешал. Нелепо объяснять появление и разрастание «погромной активности» в 1917–1918 гг. тем, что «большая часть жидовской интеллигенции оказалась на службе у советской власти», что «переполнение большевистских организаций и учреждений жидовским элементом сразу обострило отношения между украинским и жидовским населением на Украине», — как утверждает И. Мазепа. В эти годы никакого «переполнения» еще не было, да и сами учреждения, о которых шла речь, появились на Правобережье, где по преимуществу шли погромы, только весной 1919 года, когда евреи уже были четко сориентированы погромами в сторону большевиков, так как видели в их победе единственный путь к своему спасению. Не нужно менять местами причины и следствия в тщетной попытке трансформировать прошлое и оправдать то, что оправдать невозможно.

Если уж искать подлинные причины трагедии украинского и еврейского народов, то лучше присмотреться к тем, кто возглавлял силы, боровшиеся за власть в Украине. Конечно, они во многом отличались друг от друга, но только не в национальном отношении. Во главе «харьковских» большевиков стояли Раковский, Пятаков, Коцюбинский, Шумский, Любченко, Затоиский, Скрыпник, Антонов-Овсеенко, Артем (Сергеев), Чубарь, Балицкий. После расстрела гетманской «вартой» первого председателя Харьковского Совета, еврея-портного Тевелева (его имя лет сорок носила центральная площадь города, пока в «застойные времена» ее не переименовали в Советскую, тем самым ликвидируя ненужное свидетельство еврейского участия в создании УРСР) с «пятой графой» у харьковского руководства было все в порядке. Как и у киевского. Впрочем, там до поры до времени болтался в обозе «министр по еврейским делам» Пинхас Красный, пока не сбежал к большевикам.

Однако имелось очень серьезное различие между двумя руководящими группами, о котором до сих пор не упоминалось. Это различие — в уровне профессионализма. У харьковских лидеров за плечами годы подполья, тюрьма, ссылка, эмиграция, большой опыт организаторской, пропагандистской работы и партийной борьбы. Профессионалы, в ленинском понимании этого слова, они знали законы партийной дисциплины и умели их соблюдать. Все это давало им огромное преимущество перед «командой любителей» — киевским возглавлением. Города Украины, русские по своему существу, что признавали все «директорианцы», делегировали в ряды участников гражданской войны немало интеллигентов, но не в петлюровские ряды, а к Деникину или большевикам. Украинское руководство черпало силы из очень малочисленной национально-сознательной (національно-свідомої) украинской интеллигенции города и села, которую И. Мазепа характеризовал следующим образом: «Интеллигенция; которая тогда у нас имелась, была тоненькой пленкой, что почти беспомощно плавала на поверхности взбудораженного революционного моря». Вот она-то и взялась в невероятно тяжелых условиях создавать украинское национальное государство, не имея ни ясной политической программы, ни организационного и агитационного опыта, ни четкого представления о возможных союзниках и характере взаимоотношений с ними. Отсюда провал в переговорах с Антантой, унизительная зависимость от «закадычных врагов» — поляков, ничего не давшие попытки установить контакт с большевиками и целый ряд других больших и малых провалов, так дорого стоивших населению Украины.

«Нам хватало энтузиазма и азарта в нашей тогдашней освободительной борьбе, — вспоминал бывший премьер И. Мазепа, — но для государственного строительства нам не хватало организованных и хорошо подготовленных сил, не хватало людей дисциплинированных, с характером, людей с профессиональным и общеполитическим образованием. Как результат, во многих областях государственной жизни ширились безответственная «атаманщина» и произвол во вред украинской освободительной борьбе».

Что касается самого Симона Петлюры, то о его «профессионализме» И. Мазепа отзывается крайне неуверенно: «Вообще-то Петлюра производил впечатление революционера-профессионала, который поставил крест на своей служебной карьере (речь идет о предвоенных годах. — Ю. Ф.) и революционную деятельность ставил на первое место». И. Мазепа, конечно, понимал, что бросить бухгалтерию — это еще не значит стать революционером-профессионалом. В теории С. Петлюра был откровенно слаб, что особенно проявлялось в дискуссиях, и «М. Порш, тогда наиболее видный член партии (украинских социал-демократов)… почти всегда разбивал его идеи немилосердной критикой». Как это ни парадоксально, слабость С. Петлюры превратилась в его силу: он потому и оказался лидером, что, в отличие от более дальновидных Грушевского, Винниченко, Порша, не вышел из борьбы, сохранял оптимизм даже тогда, когда для этого не было уже никаких оснований. О том пишут многие его соратники (А. Доценко, Б. Мартос, И. Мазепа и др.), выдавая политическую недальновидность своего лидера за его крупное достоинство.

Что же делать, если «атаманами были люди, которые… даже военную карту не умели читать», как писал на страницах газеты «Стрелец» 11 сентября 1919 г. бывший министр галичанин Назарук, возглавлявший прессу и пропаганду в правительствах Чеховского и Остапенко, а теперь едко критиковавший «справа» Директорию и правительство социалистов Б. Мартоса. Он объяснял, почему опытные военачальники, в том числе генералы с украинскими корнями, не желают сотрудничать с С. Петлюрой. Действительно, Верховный атаман, никогда не служивший в армии (земгусарство — не в счет), не пользовался авторитетом у таких подчиненных ему профессионалов, как Греков, Кравс, Коновалец, Мельник. Ему многого не хватало, чтобы справиться со своей миссией. И. Мазепа старается подчеркнуть достоинства своего погибшего шефа. Он даже использует аргумент, рожденный специфической атмосферой 30-х годов, когда создавался его фундаментальный труд: «Гитлер, Муссолини и многие другие выдающиеся мужи нашего времени тоже подтверждают правило, что не формальное школьное образование, не диплом, а талант и самообразование имеют решающее значение в формировании личности политического деятеля». Убедительный аргумент! Жаль, что, создавая книгу, И. Мазепа не знал, чем кончат названные им «самородки».

Однако будем справедливы к автору: чувство реальности берет верх, и он после ряда оговорок признает несоответствие С. Петлюры занимаемому им посту. «По характеру Петлюра не был склонен к радикальной борьбе с деструктивными элементами как на фронте, так и в тылу, — пишет И. Мазепа. — Ему не хватало «твердой руки» для того, чтобы поддерживать дисциплину и повиновение там, где этого требовало общее дело». Можно ли недостаток знаний и дипломатических способностей, умеренность политического таланта и нехватку твердости компенсировать оптимизмом, благодаря которому «в критический момент он не потерял голову и не впал в отчаяние»? Воздавая должное оптимизму и энергии С. Петлюры, трудно отказаться от мысли, что отсутствие ряда необходимых государственному деятелю качеств сводило многие из его начинаний к хорошо известному в русской истории «кипенью в действии пустом» с весьма плачевными, а порою и трагическими результатами.

Многим деятелям украинского лагеря был присущ восторженный оптимизм, который помогал подменять реальность радужной мечтой. Например, глава Директории В. Винниченко мечтал о том, «как большевики будут удирать с Украины перед танками и «слепящими машинами» (была ведь и такая фантазия! — Ю. Ф.) Антанты». Об этом сообщает И. Мазепа и тут же с горечью добавляет: «Тогда никто не верил, что войска Антанты, вооруженные новейшей техникой, будут вынуждены бежать с Украины».

А если бы не бежали? Если бы силою этакого «гиперболоида» и танков удалось одолеть большевиков? Что это принесло бы Директории? И тот же, не лишенный проницательности, Исаак Мазепа заявляет: «Если бы у Антанты были силы, она, очевидно, восстановила бы «единую Россию», а Директории дала бы по шапке». Характерно, что это весьма острое замечание автор, как и в ряде подобных случаев, «опустил в примечание».

Насколько же разумнее, трезвее своих самозваных предводителей были простые украинские крестьяне, которые не верили ни в какую Антанту и ее «бескорыстную помощь», в то время как руководство заискивало перед начальником штаба французского экспедиционного корпуса полковником Фрейденбергом, ведя с ним переговоры на станции Бирзу-ла. С украинскими «самостийниками» надменный полков ник «держал себя так, как будто он не на Украине, а в какой-то африканской колонии с дикими неграми». Возможно, посланцы Директории приняли бы все условия французов, если бы одним из пунктов не было отстранение от власти «революционеров» — С. Петлюры и О. Андриевского. Это условие для посланцев С. Петлюры было абсолютно неприемлемо, что и завело переговоры в тупик. В это время столь же безуспешно шли переговоры с большевиками в Москве. Их вел С. Мазуренко.

Срыв диалога с французами ничего не менял, так как вскоре экспедиционному корпусу и «добровольцам» пришлось бежать из Одессы, откуда их выдворил недавний петлюровский атаман Матвей Григорьев. Он отчасти поэтому и порвал с Директорией, что она ему вязала руки, мешая расправиться с интервентами и деникинцами. Срыв же переговоров с большевиками был чреват тяжелыми последствиями.

Как на политическом, так и на дипломатическом фронте Директория побед не добилась, хотя и разослала свои миссии во многие европейские государства: желающих «представительствовать» за рубежом и там переждать тяжелые времена оказалось достаточно. Остро не хватало среди украинских националистов людей, способных вести серьезную государственную работу. Самое досадное, что такие люди в Украине имелись: это была еврейская интеллигенция, которая в 1919 году совершенно определенно отдала свои симпатии, знания и энергию не пустым мечтателям из лагеря «самостийныкив», чья трескучая болтовня тонула в криках и стонах уничтожаемого без всякой вины украинского еврейства, а большевикам, куда менее романтичным, но знавшим, что и для чего они делают. Они, например, знали, как бороться с погромами, какой политический капитал, а не только нравственное удовлетворение, это может принести. Своей победой они во многом обязаны еврейской интеллигенции, по тому, что евреи оказались по преимуществу в большевистских рядах, они, большевики, обязаны не только себе, но и своим недальновидным, непрофессиональным противникам.

Как известно, таращанцы и богунцы были охочи до погромов. По этой причине их иногда обвиняли в погромах без должных оснований. Так случилось при вторичном занятии Киева большевиками в феврале 1919 года. В период междувластия (3–5 февраля) произошли беспорядки, напоминавшие по характеру погромы, причем в качестве виновников назывались эти украинско-большевистские полки. По другим сведениям, это было дело рук петлюровских дезертиров, не ушедших из города вместе с Директорией. И. Мазепа поступил дипломатично: он не стал чернить таращанцев, а назвал группу в 1000 человек, оказавшуюся в Киеве, «не войском, а бандой». Когда начался погром, срочно были вызваны китайцы (татары и башкиры?), «наилучшее войско», по словам И. Мазепы; они захватили и расстреляли 80 человек, а остальных привели в чувство и отправили на фронт. Таков «почерк» большевиков. Рука у них, в отличие от С. Петлюры, была твердая, и это нередко помогало сохранить или сэкономить человеческие жизни. Сказанное отнюдь не является оправданием террора любого цвета, когда жертвами становятся ни в чем не повинные люди. В умении вовремя проявлять решительность и твердость, не давая событиям выйти из-под контроля, выражается профессионализм государственного деятеля, иначе он превращается в раба обстоятельств, что никоим образом его не оправдывает. Сказанное полностью может быть отнесено к Симону Петлюре.

Итак, «команда любителей», без необходимых знаний и опыта, без ясной программы и понимания истинных интересов своего народа, взялась творить историю, создавая государство «национальное по форме и социалистическое по содержанию». Молодого энтузиазма и красивых слов было предостаточно, но ими не накормишь и не удержишь в повиновении вояк, давно оторвавшихся от дома, жадных до хмельной и бесшабашной жизни. Нужно ли удивляться, что недостаток профессионализма и политического разума у главарей, дисциплины и стойкости у подчиненных привел украинское войско с его сателлитами-атаманами в привычное русло освященных вековой традицией еврейских погромов?

Не сумев скомпрометировать своих конкурентов большевиков и их армию «антимоскальской» агитацией, не найдя в своей социальной и экономической программе ничего, чем бы она выгодно отличалась от программы большевиков, защитники Директории стали вовсю разыгрывать «еврейскую карту», убеждая армию и народ в том, что большевистская власть — это власть жидовская, а потому, она порочна по определению. Не снизу, от народа, а сверху, от алчущего власти руководства шла эта «плодотворная идея». Мы не подвергаем сомнению сам факт активного участия евреев в работе большевистских учреждений, советов, комиссий, комитетов и бюро, где они часто были наиболее грамотными, деловитыми и отнюдь не самыми жестокими работниками. В ряды большевиков их привела сама история, и значительный вклад в этот процесс внесли те, кто вырезал еврейские местечки, истребив десятки тысяч детей, стариков, женщин, ни малейшего отношения не имевших к каким бы то ни было партиям.

Утверждения И. Мазепы и ряда иных историков и мемуаристов, что погромы начались в результате «переполнения большевистских учреждений и организаций жидовским элементом», что еврейские погромы совершались «в ответ на погромы над украинцами», не выдерживают критики по ряду причин, одна из которых — нарушение временной последовательности и причинно-следственной связи, о чем уже говорилось.

Чувствуя слабость своей позиции, И. Мазепа в 600-страничном труде, богатом интересными наблюдениями, чуть ли не протокольной передачей событий, ссылками на многочисленные документы, одним словом, в книге очень насыщенной и стремящейся дать исторически объективную картину «Украины в огне и буре революции», уделил еврейским погромам буквально несколько строк, назвав даты двух из тысячи — наиболее известных — Проскуровского (15 февраля 1919 г.) и Житомирского (22 марта 1919 г.). Все остальные уместились в короткое украинское слово — «тощо» («и прочие», «и т. д.»). В этом холодном, пренебрежительном «тощо» — минимум 150 тысяч невинно загубленных жизней. И. Мазепа совершенно сознательно обошел явно нежелательную для него тему.

В эпоху гражданской войны большевики сумели подчинить себе разбушевавшуюся народную стихию в значительной мере благодаря своему профессионализму. В результате к ним шли на службу не только евреи, но и — тысячами — профессиональные военные дореволюционной выучки, а в петлюровской армии их остро не хватало. Как известно, шли не только военные. Одним словом, к профессионалам шли профессионалы, переступая партийные и социальные границы.

Прошло полтора-два десятка лет, и с профессионалами в рядах большевиков было покончено. На смену блестящим военачальникам, знатокам политической и экономической теории, организаторам промышленности, ярким ораторам и талантливым дипломатам, сумевшим отстоять свое государство и свою власть, когда это казалось абсолютно невозможным не только В. Винниченко с С. Петлюрой, но и Ллойд-Джорджу с Черчиллем, пришли мастера аппаратных игр и любители власти с ее сладкими плодами. Они провели бурные годы революции и войны в обозе истории, сохранив себя и накопив аппетит. Короче говоря, когда у большевиков на смену профессионалам во главе с Лениным и Троцким пришли «любители» во главе со Сталиным, — крен в сторону антисемитизма не заставил себя ждать. Антисемитизм необходим тем, для кого власть — источник жизненных благ, а не инструмент для решения общенародных проблем.

Как советует историк М. Гефтер (и тем я начал данную главу), нужно пристально всматриваться в прошлое, «чтобы увидеть там себя — предстоящих», и вовремя повернуть рулевое колесо, не дожидаясь, пока будущее станет прошлым, у которого, как говорят, нет сослагательного наклонения.

Это главная тема сегодняшнего дня, когда в России и на Украине к власти снова пришли вчерашние «аппаратчики», почитатели и мастера «силовых» решений.

Парадокс антисемитизма

О природе антисемитизма написано очень много. Выявлены экономические, религиозные, этические, политические и другие причины, которыми можно было бы объяснить это дикое, черное явление. Много сделано для того, чтобы выяснить его логику: евреев ненавидят, потому что… и выстраиваются цепочкой названные и не названные мною мотивы. Все это выслушивается, принимается к сведению. И все начинается заново, — нет ощущения, что задача решена.

Беда в том, что антисемитизм лишен логической основы, и если выдвигается тот или иной логический довод, он легко может быть опровергнут. Вот простой пример: Гитлер с равным азартом обличал еврейский большевизм, цель которого — уничтожение капитализма, и еврейский капитализм, цель которого — захват мира и истребление большевизма. В наше время наследники Гитлера объявили сионизм еврейским фашизмом. Мы, кажется, топчемся на одном месте? Тем не менее, все эти взаимоисключающие понятия легко укладываются в одно и то же общее чувство, имя которого — антисемитизм.

Гипотеза, о которой пойдет речь, возникла у меня давно, а в процессе исследования пути С. Петлюры в антисемиты несколько продвинулась вперед. Это именно гипотеза, она нуждается в серьезном и неторопливом обдумывании. Мне кажется, она стоит того.

Антисемитизм — лишь в некоторой степени явление политическое, религиозное и экономическое. Это явление по преимуществу психологическое: это защитная реакция человечества на самое себя. Это болезнь совести мира.

Главнейшая причина (источник) антисемитизма — это многовековое, упорное, жестокое преследование евреев. Кровавые погромы — причина, а не следствие лютой ненависти. Где больше погромов, там больше ненависти. Именно так, а не наоборот. Это не игра слов. Мне кажется разумным проследить историю антисемитизма, поменяв местами то, что традиционно считается причиной, и то, что принято считать следствием. Убежден, что в основе антисемитизма лежит индивидуальная и групповая историческая память. Может быть, она кодируется в генах, но это очень сомнительно, а передаваться по наследству она может совершенно иными путями. Память о погромах, травле, поруганных и растерзанных, ограбленных и утопленных, заживо сожженных и изрубленных в куски, — такая память передается из поколения в поколение. Она гнездится в темных углах подсознания, вызывает едкое, тошнотное чувство внутреннего нездоровья и передается детям иногда в рассказах, чаще в интонациях, иногда в образах, по куда чаще в ухмылках, ужимках, намеках, недомолвках, «дразнилках», карикатурной картавости и анекдотах. Она висит в воздухе, ее вдыхают ежедневно, и она, оседая едкой пылью, раздражает легкие, бронхи, гортань; это вызывает острое желание отхаркать, выплюнуть вязкий сгусток ненависти, мешающий дышать. От антисемитизма, как от дурной болезни, нередко страдают сами антисемиты, но это не те страдания, которые «облагораживают душу». Возникает стремление смыть старые преступления новой кровью. Этого требует больная совесть, раздраженная воспоминаниями о «подвигах» отцов, дедов, прадедов, — ведь грех считать их преступниками: они карали «христопродавцев», мстили за кровь христианских младенцев или, на худой конец, просто «гуляли». Потребность оправдать своих предков, свою историю, а затем уж и самих себя столь велика, что любые аргументы идут в ход и используются даже людьми высокого интеллекта.

Еврейская проблема, в которой воплотилась гнилая совесть мира, насчитывает тысячелетия; это десятки веков «открытых убийств» — с тех пор, как еврейский народ стал изгнанником, не пожелавшим отречься от своей веры, традиций, истории. Еще раньше пугал и настораживал соседей этот странный, лишенный облика еврейский Бог, чье имя нельзя произносить всуе. Однако это еще не был антисемитизм: мало ли кому поклоняются варвары, всякие чужеземцы… Но там, где по различным причинам оказалось выгодным грабить и притеснять этих людей, умелых в торговле и ремесле, создавших финансовую систему, упорно копивших и преумножавших свои деньги и скарб, который, когда его накопится побольше, так нетрудно отобрать, — там и расцветал антисемитизм, чтобы оправдать старые преступления и вдохновить на новые.

Мы постоянно заходим в тупик, пытаясь понять, за что данный человек, которому евреи заведомо ничего плохого не сделали, так их ненавидит? Ищите другое: что он сам, его родители и предки сделали евреям? Из каких славных походов возвращался тот дед Опанас, чей пожелтевший портрет (где он, в папахе, с саблей меж колен, с орлиным взором) висит на почетном месте? А этот, молодой совсем был до войны — лет двадцати, не больше — дядька Мыкола, который что-то такое делал при немцах, да и ушел с ними, исчез надолго, а потом вернулся, злой на этих жидов клятых, хотя вроде и не они его поймали и в лагере продержали столько лет. Нет сил у человека простить того, кому он же причинил зло. Без всякой логики и смысла готов он цепляться за любой слух и сплетню, лишь бы из палача превратиться в жертву. Кто не знает о бурном расцвете антисемитизма после и в результате погромов? Кто из немолодых людей не пережил всплеск антисемитизма после Отечественной войны, когда стала ясна картина массового истребления евреев, в котором посильное участие (выдав немцам, не спрятав, воспользовавшись добром, квартирой загубленных) приняли слишком многие? Почему у побывавших «под немцем», у которых и хату сожгли, и скотину угнали, и кого-то из родичей убили как партизан, почему чувство к немцам какое-то вялое, формальное, казенное что ли, а чувство к евреям, бывшим соседям по улице, приятелям по детским играм, которых выгнали за околицу и всех положили в яру, — откуда к ним и ненависть, и страх, как будто призраки их однажды ночью могут вернуться и чего-то такое припомнить? И саднит душа, и нужно залить ее хорошим самогоном и ненавистью, а если удастся, то и чем погорячее — иначе от себя не уйти. По наличию и остроте этого чувства можно и теперь почти безошибочно прочесть историю данной семьи или человека.

Такая позиция содержит в себе огромные общественные, материальные и, что самое главное, психологические выгоды. Она удобна для повседневного ношения, хорошо прилегает к телу, не бросается в глаза, а если ситуация обостряется, вырывается на поверхность и бьет таким смрадным и обжигающим фонтаном ненависти, что ее объекты и виновники, не «дающие спокойно жить хорошим людям» (помните слова Семесенко перед погромом?!) прячутся по своим углам, стараются не попадаться на глаза, чтобы не получить в той или иной форме плевок в морду. Тем, кто пережил «борьбу с космополитизмом», «дело врачей-убийц», малые и большие «экономические дела», борьбу с сионизмом, с «внутренними эмигрантами», «диссидентами проклятыми» (был же и такой народный термин!), нетрудно понять, о чем я говорю. Мы грубо и глупо ошибались, ставя вопрос: «Что мы вам плохого сделали?» — добровольно из обвинителей превращаясь в обвиняемых, силящихся доказать необоснованность, абсурдность обвинений, накопившихся за последние две тысячи лет, — от распятия римлянами Христа до подрыва «самой передовой и истинной идеологии». А в промежутке: за предательство революции (Каменев и Зиновьев) и зверства ЧК; за продотряды, трибуналы — и нэпманские спекуляции; за правый уклон (в пользу кулака) и левый перегиб (против кулака и середняка); за шпионаж, саботаж, национализм, оппортунизм, троцкизм, космополитизм, отравление народа, подрыв экономики, антипатриотизм и сионизм, совершение революции (уже не попытку сорвать, а именно совершение!), за гибель царской семьи, разрушение православных храмов, за жидо-масонские неописуемые козни — и «много-много, и всего припомнить не имел он силы…»

Какое море вины, какая бездна преступлений против еврейского народа должна была накопиться в «одной отдельно взятой стране», чтобы понадобились такие перманентные, могучие потоки лжи и инсинуаций для чистки «авгиевых конюшен» черной совести.

Я обращаюсь к евреям, своим собратьям по нации, понимая нацию как совокупность людей, связанных прежде всего общими бедами. Я обращаюсь к племени пострадавших от антисемитизма с призывом: не распространяйте обвинения на весь украинский или любой другой народ! Это жестоко и несправедливо по отношению к людям здоровым, ничем не запятнанным, не меньше вашего переживающим прошлое и настоящее. Вас отталкивали от Советской власти, от Украины, от России вилами клеветы — не повторяйте ту же ошибку, отталкивая от себя. Ищите друзей и союзников, а враги сами найдутся. Чего бы это ни стоило, исходить надо из «презумпции невиновности» как здорового начала в подходе к отдельному человеку и любому народу. Потеря этого критерия, распределение вины на всех — это спасение для преступников и незаслуженное бремя для честных людей.

Можно ли избавиться от хвори антисемитизма? Можно, но при одном обязательном условии: попытайтесь отделить себя от кровавых призраков прошлого, не стремясь перелицевать историю и любой ценой оправдать уважаемых предков. При этом не нужно устраивать всеобщего омовения в слезах покаяния: к нему призывают те, кто никогда не знал или давно забыл дорогу в баню. Им необходимо в общей толпе не смыть грех, а лишь размазать его, марая в первую очередь невиновных: это верный способ уйти от наказания.

Хочу добавить, что никогда ни одному народу и государству преследование евреев не пошло на пользу, не сошло с рук, и вовсе не потому, что «евреи находятся под особым покровительством господа Бога», а потому, что само преследование евреев губительно для любого народа, оно растлевает душу, подрывает экономику, выхолащивает науку и культуру.

Антисемитизм — это признак гниения и предвестник гибели.

Никогда нам, моей жене и мне, не забыть нашу первую квартирную хозяйку, которая приютила нас, молодых учителей, и стала нашей кормилицей, поилицей и защитницей.

Александра Андреевна Стрюк, или просто Андреевна, мир праху ее. Север Украины. Село Ивот Шосткинского района Сумской области. Год 1951-й. Вдова: мужа унесли лихие 30-е годы. Двух сыновей, Толю и Сашу, убила война. Саша погиб в Севастополе; младшего, Толика, из материнских рук вырвали немцы с полицаями и расстреляли за мнимую связь с партизанами. Сосед оклеветал. Я его видел на родительских собраниях. Высокий, статный мужик. Дочь его я учил в 8-м классе.

У нас сложились хорошие отношения с учениками и их родителями, старыми и молодыми учителями, с новым директором, которого «сослали» из райкома в школу за отказ ехать в Западную Украину под пули бендеровцев. Нелегкие это были, но полновесные и незабываемые годы.

Спустя несколько лет, когда мы, вдруг став «многодетными», вернулись в Харьков, Андреевна навестила нас, привезла детям подарки. Выпив за свидание и здоровье детей, стали вспоминать ивотскую жизнь, учителей, учеников, соседей. Вдруг Андреевна, чуть смущаясь, сказала: «А того вы не знаете, как я утром, особенно в недилю (воскресенье), бегала вокруг забора та тряпкой стирала дурни слова, пока вы не повставалы» (язык был смешанный — полесский), — «Какие еще слова, Андреевна?» — «Ну, какие… известно какие, — она опустила лицо, вдруг потемневшее. — «Жиды» и еще всякое…» — «А кто писал, не знаете?» — «Кто писал… У кого греха на душе бильше, тот и писал».

Зимой 1953 года (работали мы уже в другом селе, при электричестве) по совету Андреевны я купил охотничье ружье и коробку патронов. Шло дело врачей-отравителей. «Рушныця» красиво висела на ковре над кроватью. Пару раз с учениками-вечерниками я сходил на зайцев. Вернувшись в Харьков летом 1953 года, я продал ружье за ненадобностью.

Когда я вспоминаю Украину, где прожил шестьдесят лет, то перед глазами встает не средних способностей журналист, которому так и не удалось выбиться в «украинские Гарибальди», а высокая, крепкая пятидесятилетняя женщина с удивительно прямой спиной и рано поблекшим, но ясным и гордым лицом, лицом человека, потерявшего всех близких и дорогих, — но не душу свою. И это вселяет надежду.

Заключение

На протяжении всего повествования я всячески избегал описаний убийств, изнасилований, издевательств, наглого грабежа, надругательства над святынями. Я не писал о разрубленных на части детях, варварски изувеченных женщинах, утопленных в колодце или взорванных в погребе еврейских семьях. Сотни документов такого рода прошли через мои руки, но я познакомил читателей с немногими из них, избегая бьющих по нервам, возбуждающих гнев и ненависть деталей. Мне важно было сохранить читательский разум в рабочем состоянии, чтобы чисто логическим путем мы могли совместно прийти к решению поставленной задачи. Время покажет, насколько это удалось.

Теперь же приведу некоторые цифры, которые помогут оценить масштаб описанной трагедии. Они взяты из «Багровой книги» С. И. Гусева-Оренбургского.

            Распределение погромных пунктов по губерниям.
          

Киевская — 231 

Волынская — 56 

Подольская — 62 

Херсонская — 25 

Полтавская — 16 

Черниговская — 9 

Екатеринославская — 3 

Всего — 402 

            ПОГРОМЫ, УНЕСШИЕ БОЛЕЕ СТА ЖИЗНЕЙ 
          

            (только февраль — сентябрь 1919 года)
          

Проскуров — 1650 

Елизаветград — 1326 

Фастов — 1000 

Радомышль — 1000 

Черкассы — 700 

Фельштин — 485 

Тульчин — 519 

Умань — 400 

Погребище — 400 

Гайсин — 390 

Тростянец — 370 

Новоград-Волынский — 350 

Житомир — 317 

Янов — 300 

Теофиполь — 300 

Белая Церковь — 300 

Кривое Озеро — 280 

Каменный Брод — 250 

Брацлав — 239 

Фундуклеевка — 206 

Каменец-Подольский — 200 

Голованевск — 200 

Умань — 150 

Прилуки — 150 

Литин — 110 

Васильков — 110 

Новомиргород — 105 

Межигорье — 104 

Ладыженка — 100 

По подсчетам С. И. Гусева-Оренбургского, число евреев, погибших от погромов в годы гражданской войны, не менее 200 тысяч человек. Примерно столько же было убито во времена Богдана Хмельницкого.

Погромы в Украине в годы гражданской войны, не оцененные по достоинству и не осужденные мировой общественностью, стали репетицией Холокоста, унесшего 6 миллионов жизней.

Приложения

Когда работа над книгой была уже практически завершена, мне удалось наладить контакт с украинской библиотекой им. Симона Петлюры в Париже — главным хранилищем по интересующей нас теме. Наконец, получить письма от пана Васыля Михальчука, директора библиотеки. Затем он любезно прислал мне выпущенную в 1927 году в Париже книгу под названием «Documents sur les pogromes in Ukraine et l-assassinat de Simon Petlura a Paris /1917-1921-1926/» («Документы о погромах в Украине и убийстве Симона Петлюры в Париже / 1917-1921-1926/», франц.). Надо думать, в этот сборник, подготовленный и изданный Комитетом памяти С. Петлюры, вошли все или почти все документы, способные подтвердить отрицательное отношение Верховного атамана к погромам и рассказать о борьбе с ними.

Я глубоко признателен папу Михальчуку за оказанную мне помощь, отзывчивость и обязательность. Все это говорит о его горячем желании содействовать выяснению истины и очищению прошлого от домыслов и субъективных, необоснованных оценок. Даже если истина нам представляется по-разному, стремление к ней благородно и почетно.

Подлинность документов, вошедших в книгу, не внушает сомнений: все или большинство из них прошли экспертизу Парижского суда. О чем же они говорят?

Постоянно упоминаемый Приказ № 131 в сборнике носит (возможно, ошибочно) № 31 (док. № 46), и на это до сих пор внимания не обращалось. Можно предположить, что авторы заимствовали его друг у друга, по преимуществу из книги В. Иваниса «Симон Петлюра — Президент Украины», откуда он перешел в сборник 1956 года «С. Петлюра. Статьи, письма, документы», а к парижским документам не обращались.

Далее. Заметен разнобой в объяснении и оценке погромов. В одних случаях они объявляются делом рук москалей, черносотенцев и коммунистов, мстящих евреям (женщинам, детям, старикам) за сочувствие и помощь украинскому освободительному движению (док. №№ 26, 33 и 31). В других случаях заявляется, что евреи сами провоцируют погромы своей помощью большевикам или симпатией к ним (док. № 34), хотя речь опять-таки идет о страданиях и гибели детей, женщин, стариков.

Некоторые документы касаются создания специальных комиссий для расследования погромов и наказания виновных (док. №№ 23, 28-д и 30). Ход и результаты работы этих комиссий в документах практически не отражены. Это относится даже к работе комиссии по расследованию зверского Проскуровского погрома. Изредка сообщается о присуждении грабителей и насильников к различным срокам каторжных работ: адъютант Иван Усатый (док. № 861); сотник Дмукивский и казак Проценко (док. № 860). Сама возможность исполнения таких приговоров в тогдашних условиях весьма сомнительна.

Есть ряд документов (№№ 76–84) о назначении денежных пособий и компенсаций жертвам погромов, но нет ни единого подтверждения, что деньги дошли до пострадавших. Помимо этого, деньгами далеко не все можно возместить.

Одним словом, изученные документы не дают мне основания пересмотреть взгляд на роль Петлюры в кровавых погромах, так как принятые им меры были формальны, декоративны и неэффективны.

Фрагменты из письма бывшего полковника Армии УНР Гавриила Петровича Антоненко г-ну Торресу, адвокату Ш. Шварцбарда, (13 декабря 1926):

«…действия С. Петлюры, поощряющие грабеж и насилие, и создали ту волну погромов, какие разразились с января 1919 года при вторичном отступлении С. Петлюры из Киева.

…начальники оперативных штабов, посылая части для занятия какого-либо города или пункта, подчеркивали, что по сведениям, переданным со штаба Главного атамана Петлюры, город еще прямой не тронут, или определенно указывалась сумма денег в золоте и место или пункт, в котором эти деньги хранятся. Атаманы в таких случаях обгоняли друг друга и, заняв город или местечко, искали золото в карманах мирного населения, убивая тех, кто золото спрятал и не хочет отдать…

…С. Петлюра лично назначал части, разрешая атаманам грабить и резать «жидов»…

…о том, что С. Петлюра разрешил грабить и резать «жидов», в армии его при втором отступлении из-под Киева в 1919 году все знали. Знали и то, что резня «жидов» расценивается им, С. Петлюрою, как храбрость, равная боевым на фронте заслугам…

Если встречались простаки, не знающие этого и, возмущенные нахальным дневным разбоем, принимали какие-либо меры к прекращению грабежа, то таких разбойники убивали — кто бы он ни был. Так погиб не один офицер, о чем С. Петлюра тоже знал, но преступников не наказывал.

…Все вышеизложенное точно и неоспоримо устанавливает тот факт, что С. Петлюра является главным виновником и организатором еврейских погромов на Украине…»

(Архив Чериковера: дело № 1421, листы 37004—37012)

Фрагменты из документа «Как наказывались погромщики в украинской армии».

Как указывают составители, в документе ^использованы очень широко все украинские материалы, предоставленные украинскому дипломатическому представителю в Западной Европе, еврею А. Д. Марголину командованием украинской армии в 1921 г. для того, чтобы…доказать еврейскому и европейскому общественному мнению, что украинская армия беспощадно боролась с погромами».

«В течение 1919 г. не известен ни один случай наказания погромщиков… по приказу Петлюры или ответственных руководителей украинской армии. Семесенко, Палиенко, Ангел, Козыръ-Зырка, Афнер (единичное упоминание: личность мною не установлена. — Ю. Ф.), Струк, Лазнюк — никто из этих атаманов, непосредственно подчиненных Петлюре, не был даже привлечен к ответственности».

Согласно рапорту № 83 от 4 октября 1921 г., «отдельные случаи наказания погромщиков имели место как раз в некоторых отрядах повстанцев, на которых влияние Петлюры распространялось лишь косвенно».

Автор рапорта Ю. Тютюнник в начале октября 1919 г. (он тогда не подчинялся Петлюре) в Вахновке расстрелял по суду четырех грабителей — бывших григорьевцев. Он же в местечке Тальком расстрелял пятерых погромщиков.

«Летом 1919 г. Тютюнник в районе Умани разоружил отряд не примкнувшего к петлюровцам повстанческого атамана Казакова, устроившего ряд кровавых погромов… приговорил к расстрелу 83 погромщика; приговор был приведен в исполнение на ст. Христиновка».

В мае — июне 1920 г. «впервые можно констатировать начатки действительно энергичной и систематической борьбы против грабежей и насилий со стороны армии» (следуют четыре примера наказания отдельных погромщиков). В ряде случаев приговоры носили мягкий или условный характер.

«Однако этот период энергичной борьбы с погромами… продолжался очень недолго. В августе 1920 г…петлюровские отряды вновь устроили ряд жестоких еврейских погромов… Сам Петлюра в этот период не подписал ни одного приказа о наказании погромщиков, если не считать многочисленных приказов общего характера, сопровождавшихся угрозой наказания».

«Единственный случай смертной казни представляет собой приговор военного суда особого конно-горного кавалерийского дивизиона от 21 августа 1920 г., которым казак Винник за грабеж в квартире Йоеля Австера в м. Залуковцы был приговорен к расстрелу; приговор был приведен в исполнение».

Судя по документам, определенную активность в борьбе с погромами проявлял командир полка черных запорожцев полковник Дьяченко. Он «выразил благодарность сотнику Курбе за убийство в м. Дзиговке на месте преступления (грабежа) казака Гринича». По его же приказам наказаны шомполами казаки Гнатюк, Андрушин, Гришко, Безушко и Безродный.

Весьма «либерально» реагировал на бесчинства ближайший сподвижник Петлюры генерал Омельянович-Павленко. В большинстве случаев он не доводил до конца расследование преступлений. Сведения о наказаниях таковы: казака Семкина за грабеж «временно держать под арестом»-, казаков Анурова и Палия отдать «под надзор ближайшего начальства».

Хорунжий Швидко, обвиненный в грабеже и убийстве, был оправдан. Проходивший по тому же делу чиновник Квятковский «присужден к перемещению на низшую должность». Хорунжий Разин за ряд преступлений лишен офицерского чина, а казак Гуриев не произведен в офицеры.

«За два года эти считанные случаи репрессий против погромщиков поистине немногочисленны и не способны были произвести должного эффекта. Тем более, что в большинстве случаев они не оповещались широко для всеобщего сведения… При этих условиях не удивительно, что погромные навыки армии оставались неизменными» (Архив Чериковера: дело № 2421, листы 36525- 36532). (В цитатах сохранен язык документа. — IO. Ф.)