Генерал короля

9

На следующий день с утра зарядил дождь, и я не смогла, как намеревалась, отправиться на прогулку, однако позднее, когда сквозь низко нависшие тучи начали изредка пробиваться солнечные лучи, я укуталась в плащ и объявила Матти, что хочу спуститься и подышать воздухом.

Джон Рэшли в тот день не мог, как обычно, сопровождать меня. Вместе с управляющим Дэнгдоном, чей дом мы видели, прогуливаясь у лужайки для игры в мяч, они объезжали поместные фермерские хозяйства. Вместо Джона мое кресло катила Джоанна, и мне не составило труда убедить ее вывезти , меня через арку на внешний двор, где я сделала вид, будто ., вблизи рассматриваю, как выглядят снаружи мои покои. На самом же деле я разглядывала контрфорс, который, как я и полагала, проходил по стене северо-западного крыла прямо рядом с запертой комнатой.

В ширину контрфорс был, как мне показалось, немногим более четырех футов, и если за его каменной кладкой скрывалась пустота, там вполне могла уместиться лестница. Однако во двор здесь выхода не было; под предлогом, что я хочу рассмотреть и потрогать лишайник, всего за каких-нибудь сорок лет ковром покрывший все основание дома, я попросила Джоанну подкатить меня поближе к стене и убедилась, что внешние стены контрфорса сплошные и не имеют никаких отверстий. Если мое предположение было верным, то лестница внутри его уходила вглубь, возможно, даже под фундамент здания, а оттуда на поверхность вел подземный ход. Бедный дядя Джон… Я обратила внимание, что среди портретов семьи Рэшли в галерее не было его изображения. Если отец так боялся, что его могут увидеть, то он должен был быть поистине исчадием ада.

Мы отъехали от дома, пересекли задний двор и двинулись по тропинке, ведущей к дому управляющего. Дверь в гостиную была открыта, на пороге стояла миссис Лэнгдон, жена управляющего, милая, приветливая женщина, которой, после того, как мне ее представили, непременно захотелось угостить меня стаканом молока. Пока ее не было, мы осмотрели уютную, прибранную комнату, и Джоанна, смеясь, указала мне на связку ключей, висящую на гвозде рядом с дверью.

— Старый Лэнгдон — вылитый тюремщик, — прошептала она. — Обычно он никогда не расстается с ключами, они всегда позвякивают у него на поясе. Джон говорил мне, что у него есть дубликаты всех ключей, принадлежащих моему свекру.

— А он давно здесь работает? — спросила я.

— Очень давно, — ответила Джоанна. — Лэнгдон приехал сюда совсем молодым, когда дом только построили. Он знает Менабилли как свои пять пальцев.

Значит, подумала я, можно не сомневаться, что ему известно и о тайне контрфорса, если она вообще существует. Джоанна, почти такая же любопытная, как и я, рассматривала бирки на ключах.

— «Летний домик», — прочла она и, озорно улыбнувшись мне, отцепила ключ и помахала им перед моим носом. — Ты ведь хотела посмотреть, что находится в башенке?

В этот момент вернулась миссис Лэнгдон с молоком, и Джоанна, испугавшись, что она заметит пропажу, покраснела, как провинившийся ребенок, и спрятала ключ среди складок платья. Мы поболтали пару минут, пока я торопливо пила молоко, а Джоанна с невинным видом разглядывала потолок. Затем мы попрощались с женой управляющего и через калитку в высокой стене вернулись в сад.

— Ну, теперь ты пропала, — сказала я. — Интересно, как ты намереваешься вернуть ключ?

Джоанна лишь тихонько посмеивалась.

— Отдам Джону, — ответила она наконец. — Он придумает, как передать его старику Лэнгдону. Но теперь, когда у нас есть ключ, Онор, было бы непростительной глупостью не воспользоваться им.

Именно о таком помощнике я и мечтала. Джоанна была достойна называться моей крестницей.

— Я ничего тебе не обещаю, — пробормотала я. — Давай подъедем к летнему домику, а там видно будет.

Мы пересекли сад, опять выехали к усадьбе и, проезжая мимо, помахали Элис, глядящей на нас из окон своей комнаты над галереей. Я успела также заметить Темперанс Соул, которая, словно ведьма, высунула нос из боковой двери, по-видимому, намереваясь, невзирая на сырость, присоединиться к нам.

— Мне повезло, что я гуляю, сидя в кресле, — крикнула я ей, — а то дорожки такие мокрые, хоть выжимай, да и тучи опять собираются над Гриббином.

Услыхав это, Темперанс, как испуганный кролик, метнулась обратно в дом, и я увидела, как она проскользнула в галерею. Тем временем Джоанна, еле сдерживая смех, вывезла меня на мощеную дорожку, проложенную по насыпи, футов на десять возвышающейся над землей. Этот небольшой подъем позволял нам любоваться отсюда красивым видом на море, хотя, если спуститься с дорожки, то покатый склон сразу же заслонял морской пейзаж, так как поместье Менабилли, выстроенное на холме, само лежало в ложбине. Я не замедлила сообщить о своем наблюдении Джоанне, пока она катила меня к летнему домику-башенке в дальнем конце парка.

— Да, — согласилась она, — Джон объяснил мне, что дом построен так, чтобы его не было видно с моря. Старый мистер Рэшли до смерти боялся пиратов. Но поговаривают, что он и сам не гнушался морским разбоем и что в прежние времена, когда он еще был жив, в доме прятали рулоны шелка и слитки серебра, которые он отнимал у французов, доставлял сюда на собственных кораблях и выгружал на берег в Плимуте.

В таком случае, решила я про себя, подземный ход, известный ему одному, да, возможно, еще управляющему, в самом деле был необходим.

Мы подъехали к летнему домику, и Джоанна, бросив взгляд вокруг, чтобы удостовериться, что нас никто не видит, достала ключ и отперла дверь.

— Честно говоря, — призналась она, — смотреть тут нечего. Я была здесь пару раз со свекром: старая, пыльная комната, полки, заваленные книгами и бумагами, правда, из окна открывается красивый вид.

Она вкатила меня в дом, и я огляделась, в глубине души, как ребенок, надеясь увидеть какие-нибудь следы, оставшиеся с тех времен, когда прежний хозяин грешил морским разбоем. Но внутри был безупречный порядок. Вдоль стен тянулись книжные полки, а из окон, как и говорила Джоанна, с одной стороны открывалась полоса залива вплоть до Гриббина, а с другой, на восток, виднелась круто поднимающаяся вверх прибрежная дорога, ведущая в Фой. Человек, сидящий у окна в летнем домике, всегда мог видеть любого всадника или пешехода, приближающегося к Менабилли с востока, так же, как и любое судно, подплывающее к берегу. Безусловно, старый мистер Рэшли проявил недюжинную изобретательность при постройке дома.

Вымощенный каменными плитами пол застилал ковер, лишь в одном углу, под письменным столом Джонатана, вместо ковра плиты закрывал плотный половик. Бумаги, лежащие на конторке, были тщательно разобраны и подшиты с характерной для моего зятя аккуратностью. Джоанна оставила меня порыться в книгах, в то время как сама вернулась на дорожку посмотреть, не идет ли кто. На книжных полках меня ничего особенно не заинтересовало: своды законов — сухие как пыль, бухгалтерские книги и многочисленные папки, подписанные «Дела графства», сохранившиеся, по-видимому, еще с тех пор, когда Джонатан занимал должность шерифа в Корнуолле. На книжной полке рядом с письменным столом стояли папки, помеченные словами «Мой городской дом» и «Менабилли», недалеко от них располагались «Брачные контракты» и «Завещания»: в делах мой зять был настоящим педантом. Папка с пометкой «Завещания» оказалась ближайшей ко мне, и я не устояла перед искушением. Взглянув в окно, я увидела, что Джоанна, мурлыча под нос какую-то песенку, увлеченно собирает цветы для своих малышей. Тогда я протянула руку, взяла папку и открыла ее. Страница за страницей были заполнены аккуратным почерком Джонатана. Я дошла до записей, озаглавленных «Мой отец Джон Рэшли, р. 1554. Умер 6 мая 1624 года», и тут мне попался на глаза листок — возможно, он оказался здесь случайно, — содержащий отчет о судебном деле, возбужденном неким Чарльзом Беннеттом против Джона Рэшли, которое слушалось в Звездной палате. Я вспомнила, что этот Чарльз Беннетт был отцом Роберта Беннетта, нашего соседа в Лу, того самого, который распустил слух об отравлении. Если бы у меня было побольше времени, я бы с удовольствием прочла весь отчет — судя по всему, дело было довольно скандальным: Чарльз Беннетт обвинял Джона Рэшли в том, что тот «ведет распутный образ жизни, состоит в преступной связи с большим количеством женщин — более сорока пяти общим числом, богохульствует» и т.д., и т.п., что жена его скончалась от горя, будучи не в силах перенести позор, и что сама она была разумной, порядочной женщиной. Я была несколько удивлена, когда, заглянув в конец, обнаружила, что при всем при том Джона Рэшли оправдали. Однако, решила я, это неплохое оружие против моего благочестивого зятя, который время от времени любит похвастаться высокими моральными принципами своей семьи. Затем я перевернула страницу и наконец увидела интересовавшее меня завещание. Оказалось, Джон Рэшли неплохо позаботился о своей родне. Нику Соулу досталось от него пятьдесят фунтов (боюсь, Темперанс тут же их отняла), Спарки получили столько же. Беднякам из Фой было завещано двадцать фунтов. Я понимала, что не имею никакого права копаться в вещах, которые меня совершенно не касаются, но остановиться уже не могла. Все земли в Корнуолле, дом в Фой, поместье Менабилли были оставлены его второму сыну и душеприказчику Джонатану. В конце завещания стояла приписка: «В случае смерти моего второго сына Джонатана выплачивать тридцать фунтов ежегодно из доходов в Фой на содержание моего старшего сына Джона, которого младший брат обязан в течение всей жизни содержать, давать ему кров, а также кормить, поить и одевать». Краем глаза я заметила, что в окне промелькнула тень Джоанны, с виноватой поспешностью захлопнула папку и поставила на полку.

У меня больше не оставалось сомнений относительно душевной болезни бедного дяди Джона… Я начала разворачивать свой стул, чтобы отъехать от книжных полок, как вдруг правое колесо застряло, зацепившись за что-то на полу под половиком. Я наклонилась и освободила его, завернув при этом угол коврика. Обнажился каменный пол, и я увидела, что колесо наехало на кольцо, приделанное к одной из плит. Кольцо было почти плоским, и почувствовать его ногой под толстым половиком было невозможно, но для моего стула оно оказалось ощутимым препятствием.

Я свесилась вниз, ухватилась за кольцо обеими руками, потянула и приподняла плиту дюйма на три. Поднять ее выше мне было не по силам — плита весила немало, — однако прежде чем она вновь захлопнулась, я успела заметить острый выступ ступеньки, ведущей в темноту… Я быстро поправила половичок и выпрямилась; в этот момент в комнату вошла моя крестница.

— Ну как, Онор, — спросила она, — ты посмотрела все, что хотела?

— Думаю, что да, — ответила я. Через несколько минут, закрыв дверь и заперев ее на замок, мы покатили назад по дорожке. Джоанна весело болтала о том, о сем, но я не слушала, мои мысли занимало недавнее открытие. Я была уверена, что под каменным полом летнего домика начинается подземный ход, а расположение стола и то, что сверху плита была закрыта половиком, показывало, что его намеренно пытались скрыть. Кольцо совсем не заржавело, даже я — калека и уж никак не силачка — легко смогла приподнять плиту на несколько дюймов; это доказывало, что я обнаружила не какой-то заброшенный, затянутый паутиной ход. Плиту поднимали часто и к тому же совсем недавно. Я бросила взгляд на дорожку, ведущую к морю, к Примудской бухте, как называл ее Джон. Тропинка была узкой и крутой, с обеих сторон ее окаймляли крепкие коренастые деревья, и мне пришло в голову, что для прибывшего судна было очень удобно, не подходя к берегу, выслать вперед шлюпку с полудюжиной матросов, которые, вскарабкавшись по уступчатой тропе, могли сразу оказаться у летнего домика и передать свой груз человеку, ожидавшему их у окна. Не с этой ли целью старый Джон Рэшли построил свой домик-башенку, и не хранились ли там под каменным полом сорок лет назад тюки с шелком и слитки серебра? То, что это так, я была почти уверена, но вот имеет ли подземный ход отношение к тайне контрфорса — этого я не знала. Одно было ясно: через соседние с моими покои можно было незаметно попасть в Менабилли, и кто-то не далее как прошлой ночью проник в поместье этим путем, так как я видела своими собственными глазами…

— Ты такая молчаливая, Онор, — сказала Джоанна, прервав мои мысли. — О чем ты думаешь?

— Я только что решила, — ответила я, — что слишком необдуманно покинула Ланрест, где дни походили друг на друга, как братья-близнецы, и переехала в Менабилли, где каждый день случается что-то новое.

— Ах, если бы действительно было так. Для меня дни и целые недели тянутся невероятно долго: Соулы сплетничают о Спарках, дети капризничают, а мой дорогой Джон ворчит, что не может отправиться воевать вместе с Питером и всеми остальными.

Мы добрались до конца мощеной дорожки и уже собирались повернуть в сад, как вдруг на тропинке показался маленький Джонатан, ее сын, которому едва исполнилось три года, и подбежал к нам, крича:

— Приехал дядя Питер, а с ним еще один джентльмен и много солдат. Нам разрешили погладить лошадей.

Я улыбнулась его матери.

— А я что говорила? Ни одного дня не проходит в Менабилли без какого-нибудь сюрприза.

Мне не хотелось на глазах у гостей раскатывать в кресле перед окнами галереи, где собралось все общество, и я попросила Джоанну подвезти меня к парадному входу, где в это время дня обычно никого не было, так как столовая пустовала. Там кто-нибудь из слуг сможет отнести меня наверх в мои покои, а позднее я пошлю за Питером, своим любимцем, и расспрошу его о Робине. Маленький Джонатан вбежал в дом первым, и как только мы оказались внутри, до нас из галереи донеслись смех и разговоры, а через широко распахнутую дверь, ведущую на внутренний двор, мы увидели полдюжины солдат-кавалеристов, которые мыли лошадей у колодца рядом с колокольней. Во дворе царило приятное оживление, стоял шум и гам, и я увидела, как один из солдат, задрав голову, помахал рукой зардевшейся служанке, выглянувшей из чердачного окна. Это был громадный крепкий парень с широкой улыбкой на лице. Затем он обернулся и подал знак своим товарищам следовать за ним. Забрав лошадей, солдаты вошли под арку, ведущую на наружный двор, к конюшням. И только когда они повернулись и громко затопали через двор, я увидела на плече у каждого три золотых фокра на алом фоне…

Сердце мое замерло, меня охватила паника.

— Скорее позови слугу, — сказала я Джоанне. — Я хочу немедленно подняться к себе в комнату.

Но было слишком поздно: не успел маленький Джонатан стремглав умчаться на поиски слуги, как в холл, обнимая Элис за талию, вошел Питер Кортни в сопровождении двух-трех своих друзей-офицеров.

— Онор, — воскликнул он, — какая радость! Зная твои привычки, я боялся, что ты, как всегда, скрываешься у себя в комнате, а Матти как дракон сторожит у дверей. Джентльмены, разрешите вам представить мисс Онор Гаррис, у которой нет ни малейшего желания с вами знакомиться.

Я с удовольствием убила бы его за бестактность, но что толку, он всегда был такой — добродушный малый, готовый в любой момент пошутить и подурачиться, и обладающий не большей проницательностью, чем, скажем, шмель. В один момент его друзья обступили мое кресло и, поклонившись, представились, после чего Питер, все еще смеясь и болтая в присущей ему резковатой манере, покатил меня в галерею. Элис, у которой интуиции и такта хватало на двоих, конечно, остановила бы его, если бы мне удалось поймать ее взгляд, но она была так рада вновь увидеть своего мужа, что, не замечая ничего вокруг, лишь улыбалась, прильнув к нему. В галерее было полно народу: Соулы, и Спарки, и Рэшли — все собрались там и громко, оживленно беседовали, а на другом конце, у окна, я увидела Мери, разговаривающую с мужчиной, высокая фигура и широкие плечи которого были мне до боли знакомы.

По озабоченному, рассеянному выражению лица Мери я сразу поняла, что она в этот момент думает только об одном: вернулась я с прогулки или нет, ее взгляд то и дело обращался к окну, из которого был виден сад. Заметив меня, она растерялась, как всегда нахмурив при этом лоб, и затрещала как сорока. Ее явное замешательство помогло мне преодолеть мое собственное: какого дьявола я должна смущаться, когда прошло уже пятнадцать лет? — сказала я себе. Могу обойтись и без обморока. Господь свидетель, мне хватит силы воли и воспитания, чтобы стать хозяйкой положения, тем более здесь, у Мери в Менабилли, в присутствии почти двадцати человек, собравшихся в комнате.

Питер, по-прежнему не замечая сгустившейся вокруг нас атмосферы, толкал мое кресло к окну, и краем глаза я заметила, как Мери, окончательно струсив, сделала то, что и я бы сделала на ее месте: торопливо пробормотала извинения и, сославшись на необходимость вызвать слуг с новой порцией закусок, умчалась из галереи, даже не взглянув в мою сторону. Ричард обернулся и увидел меня, и пока он стоял, не сводя с меня глаз, я почувствовала, как во мне что-то перевернулось и сердце в груди упало.

— Сэр, — сказал Питер, — позвольте представить вам мою горячо любимую родственницу, мисс Онор Гаррис из Ланреста.

— И мою родственницу тоже, — заметил Ричард и, наклонившись, поцеловал мне руку.

— Вот как, сэр? — неопределенно заметил Питер, переводя взгляд с меня на Ричарда. — Полагаю, все семьи в Корнуолле так или иначе связаны близким родством. Позвольте наполнить ваш бокал, сэр. Онор, ты выпьешь с нами?

— Конечно, — ответила я.

По правде говоря, бокал вина был для меня сейчас спасением. Пока Питер занимался вином, я бросила взгляд на Ричарда. Он изменился. В этом не было никакого сомнения. Он сильно отяжелел, особенно раздались у него шея и плечи. Лицо стало жестче, чем было когда-то. Кожа загорела и обветрилась, а вокруг глаз уже залегли морщины. Как-никак, прошло пятнадцать лет…

Он повернулся, передавая мне бокал с вином, и я увидела, что в рыжих волосах белеет лишь одна седая прядь на виске, а смотрящие на меня глаза остались такими же, как много лет назад.

— За твое здоровье и счастье, — сказал он спокойно и, осушив бокал, попросил наполнить его, а также и мой, заново. На правом виске у него пульсировала жилка, предательски выдавая волнение, и я поняла, что наша неожиданная встреча так же сильно подействовала на него, как и на меня.

— Я не знал, что ты в Менабилли.

Я увидела, с каким любопытством поглядел на него Питер, и подумала, что он, пожалуй, впервые видит своего командира в такой растерянности: рука Ричарда, держащая бокал, слегка дрожала, а голос вдруг стал хриплым и прерывистым.

— Я приехала сюда из Ланреста всего несколько дней назад, — ответила я деланно спокойным тоном. — Мои братья решили, что мне не следует жить одной, пока идет война.

— Они совершенно правы, Эссекс наступает со всех сторон. Возможно, очень скоро опять начнутся бои по эту сторону Теймар.

В этот момент к Питеру подбежала его маленькая дочка и вскарабкалась к отцу на колени. Питер, смеясь, пробормотал извинения — семья предъявляла на него свои права. Он посадил на каждое плечо по ребенку и начал катать потомство по комнате. Мы с Ричардом остались одни у окна. Я принялась разглядывать сад, аккуратно подстриженные тисовые изгороди, бархатные лужайки, а в голове лихорадочно мелькало несколько банальных фраз, вроде: «Как зелена трава после утреннего дождя» или «Сегодня прохладно для этого времени года». Я никогда в жизни не говорила таких глупостей даже незнакомым людям, но сейчас, мне казалось, наступило для них время. Однако, хотя они и вертелись назойливо на языке, я не произнесла их вслух, а продолжала молча, как и Ричард, созерцать сад. Наконец низким, глухим голосом он произнес:

— Извини, что я молчу. Просто я не предполагал, что за пятнадцать лет ты так чертовски мало изменилась.

— Почему же чертовски? — спросила я, глядя на него поверх бокала.

— Все эти годы я представлял тебя совсем другой: этакой бесплотной тенью, бледной, измученной, окруженной докторами и сиделками. А ты, оказывается, вот какая. — И он, как прежде, прямо и открыто, посмотрел мне в глаза.

— Извини, что разочаровала тебя.

— Ты не поняла. Я же не говорю, что разочарован. Просто, пока не нашел слов. — Он осушил еще один бокал и поставил его на стол. — Через минуту-другую я приду в себя. Где мы можем поговорить?

— Поговорить? Да хоть здесь, если ты так хочешь.

— Среди этих болтающих дураков и орущих детей? Ни за что на свете. У тебя что, нет своей комнаты?

— Есть, — ответила я, пытаясь сохранить достоинство, — но это будет выглядеть несколько странно, если мы вдруг уединимся там.

— Раньше ты не была такой щепетильной.

Это был удар ниже пояса, и я не нашлась, что сказать.

— Не забывай, — произнесла я наконец, — что пятнадцать лет мы были друг для друга все равно что чужие.

— Ты думаешь, я могу забыть об этом хоть на миг?

В этот момент к нам подошла Темперанс Соул, которая уже давно издали бросала на Ричарда злобные взгляды.

— Сэр Ричард Гренвиль, я полагаю, — сказала она.

— Чем могу служить, мадам? — ответил Ричард, глянув на нее так, что любой другой, менее благочестивый, умер бы на месте.

— Сатана грядет, — возвестила она, — я уже вижу его когти у вас на горле, и его разверзшуюся пасть, готовую сожрать вас. Покайтесь, покайтесь, пока не поздно.

— Что это она такое несет? — пробормотал Ричард.

Я покачала головой и указала на небеса. Однако Темперанс уже нельзя было остановить:

— На вашем лбу начертан знак зверя, — заявила она. — Люди, которые последуют за вами, превратятся в стаю хищных волков. Все вы погибнете, все, все в бездонной яме.

— Скажи, чтобы старая дура катилась ко всем чертям, — заявил Ричард.

Я предложила миссис Соул стакан вина, но она отпрянула так, словно это было кипящее масло.

— И раздастся плач и скрежет зубовный, — продолжала она.

— Бог мой, вот в этом вы правы, — сказал Ричард, потом, взяв за плечи, развернул ее, словно волчок, и отвел к камину, где сидел ее муж.

— Уймите вашу жену, — приказал он.

Все разом смолкли, затем в замешательстве перебросились несколькими фразами. Питер Кортни, с пунцовой от смущения шеей, метнулся к Ричарду с полным графином.

— Еще вина, сэр?

— Спасибо, я выпил достаточно, — ответил Ричард.

Я заметила, как младшие офицеры, все как один, отвернулись к стене и принялись с углубленным интересом изучать фамильные портреты, а Вилл Спарк, болтавший до этого с кем-то из гостей у камина, уставился на генерала, раскрыв рот.

— Чудесный день для ловли мух, сэр, — любезно заметил Ричард.

Джоанна хихикнула, но тут же осеклась, заметив, как Ричард зыркнул на нее глазами. Вилл Спарк выступил вперед.

— Один мой родственник служит у вас, — начал он, — это прапорщик двадцать третьего пехотного полка…

— Возможно, — ответил Ричард, — я не имею привычки общаться с прапорщиками.

В это время у входа в галерею показался Джон Рэшли, который только что вернулся с верховой прогулки и, еще не переодевшись, в платье, заляпанном грязью, с удивлением взирал на внезапно нагрянувших гостей. Ричард кивнул ему и крикнул:

— Эй вы, позовите кого-нибудь из слуг, пусть отнесут кресло мисс Гаррис в ее комнату. Ей здесь надоело.

— Это Джон Рэшли, сэр, — торопливо зашептал Питер, — сын хозяина дома, который всем здесь заправляет, пока отец в отъезде.

— Ха! Приношу свои извинения, — сказал Ричард с улыбкой, подходя к Джону. — Всему виной ваш неряшливый наряд: я принял вас за лакея. Младшие офицеры в моих войсках теряют чин, если осмеливаются появиться передо мной в таком виде. Как здоровье вашего батюшки?

— Надеюсь, хорошо, сэр, — запинаясь, произнес растерявшийся Джон.

— Рад это слышать, так и передайте ему, когда увидите. И еще скажите, что теперь, когда я вернулся в Корнуолл, я собираюсь очень часто бывать здесь, если, конечно, обстановка позволит.

— Да, сэр.

— Вы, надеюсь, сможете расположить моих офицеров в доме и нескольких солдат в парке, если мы решим как-нибудь у вас заночевать?

— Разумеется, сэр.

— Отлично. А теперь я собираюсь пообедать наверху с мисс Гаррис, которая является моей близкой родственницей, хотя вы об этом можете и не знать. Как тут обычно поступают с ее стулом?

— Мы переносим его, сэр, это очень просто.

Джон кивнул Питеру, который стоял притихший и совершенно непохожий на себя, и они, ухватив кресло за ручки, понесли его.

— Намного проще будет отнести мисс Гаррис отдельно, — заметил Ричард, и, не успела я возразить, как он обхватил меня руками и поднял со стула.

— Вперед, джентльмены, — скомандовал он, и наша странная процессия начала подниматься по лестнице под удивленными взглядами гостей и нескольких слуг, которые вжались в стену, освобождая нам проход. Джон и Питер, красные как раки, тащили кресло, продвигаясь вперед шаг за шагом, а я, положив голову Ричарду на плечо и крепко обняв его за шею, чтобы не упасть, покорно ждала, когда закончится это испытание.

— Я ошибся, — неожиданно произнес Ричард мне на ухо. — Ты все же изменилась.

— В чем?

— Стала на полпуда тяжелее.

Так мы добрались до моей комнаты над аркой.