Генерал Симоняк

- А всё же вы оборону противника недостаточно изучили, - сказал Говоров.

- Всего ведь не доложишь, товарищ командующий. К тому же и начальнику штаба надо что-то оставить, а то ему и докладывать нечего будет.

Говоров не принял шутливого тона.

- Меня интересует вся система вражеской обороны. Детали вы знаете хорошо, а что противник может использовать опорные пункты и ударить по вашим боевым порядкам слева - из Пильни-Мельницы или справа - из-за Беляевского болота - об этом вы не подумали.

- Думал, товарищ командующий.

- Видно, мало, иначе доложили бы.

Тройки проделывали все расчеты, как в бою: выдвигали войска, проводили артиллерийскую подготовку, бросок частей через Неву, вводили в бой резервы, отражали контратаки, продвигались в глубь вражеской обороны.

Телефоны связывали участников игры, и они узнавали друг у друга обстановку, словно находились не рядом в комнатах, а на поле боя. Писали донесения наверх, связывались с командармом и его штабом, получали от них указания о дальнейших действиях.

Штабная игра продолжалась семь дней, и когда комдив покидал свой командный пункт в комнате Смольного, он еще яснее представлял себе огромный объем предстоящей операции.

После военной игры комдивы докладывали свои решения Военному совету фронта.

В комнате, где проходило заседание, стоял огромный ящик с песком. На нем была воспроизведена местность - извилистая лента Невы, высокий левый берег и за ним от Шлиссельбурга до Синявина траншеи, огневые позиции. Тут же на стене висела большая карта района будущих действий. Красные стрелы, пущенные на тринадцатикилометровом фронте с правого берега Невы, смыкались со стрелами, которые шли им навстречу с большой земли - с Волховского фронта.

Начальник штаба фронта Гусев коротко указывал направление движения дивизий, их задачи. Затем слово предоставлялось комдивам.

Симоняк, как всегда, был внешне невозмутим. Смотрел прищуренными глазами то на карту, то на ящик с песком. Он уже не раз ездил на Неву, пробирался лесом к кромке берега, разглядывал в бинокль ту сторону, где сидели немцы. Он хорошо знал не только то, что видно с берега, но и то, что скрыто на другой стороне реки в замерзших болотах и оврагах, на высотах и в населенных пунктах.

Да, свое бутылочное горло немцы сильно берегли, держали там и войск, и боевой техники больше, чем полагалось по немецким уставам. Но именно здесь было решено встречными ударами двух фронтов прорвать блокаду Ленинграда. Тут от развалин бумкомбината и Невской Дубровки через реку и Синявинские болота самый короткий путь на большую землю - двенадцать - пятнадцать километров.

План действий дивизии Симоняк вынашивал, выверял его, советуясь со штабными работниками, командирами полков, шлифовал в военной игре и, когда пришел его черед, коротко доложил свое решение: тремя полками форсировать Неву, прорвать оборону противника и наносить главный удар на правом фланге .в направлении рабочего поселка No 5. На этот участок Симоняк ставил 270-й полк, которым командовал подполковник Федоров. В дивизию он попал недавно. В операции на Неве у Московской Дубровки Федоров как будто проштрафился, и его с дивизии перевели на полк. Но значило ли это, что он плохой командир? Ведь как иногда получается: сегодня ты имел в бою успех и тебя превозносят, а завтра постигла неудача, может и не по твоей вине, а на тебя все шишки летят. За месяц знакомства с подполковником комдив убедился, что Федоров умеет воевать. Не сомневался, что он в новых боях сделает всё, чтобы достичь успеха.

До чего изменчиво военное счастье, Николай Павлович знал хорошо. Он хоть и не чувствовал своей вины в неудаче под Усть-Тосно, но ему казалось, что и его авторитет поколебался, и вот предстоящая операция должна решить: может он командовать дивизией или ни на что путное не способен.

Подобно тому как на Ханко все в восьмой бригаде искали лучшие способы защиты бойцов и техники от вражеского огня, сейчас в дивизии думали, как лучше подготовиться к наступлению. Можно ли разрушить огневые точки, врытые в левый берег, и в то же время не разбить прибрежный лед? Если наступающие попадут в ледяную воду, они много не навоюют. Атака может захлебнуться, не начавшись.

Командующий фронтом Говоров предложил уничтожать цели на левом берегу орудиями прямой наводки. Но как это лучше сделать?

На фронте наступления дивизии выдвигалось более чем девяносто орудий прямой наводки. Симоняк приказал каждую из разведанных целей закрепить за батареями, взводами, огневыми расчетами. Артиллеристы переселились на Неву, сличали фотопанораму левого берега, полученную из штаба артиллерии фронта, с результатами своих наблюдений.

Молодой ленинградский художник-декоратор, артиллерийский разведчик Василий Никифоров получил от комдива особое задание. Натянув холст на подрамник, укрывшись в траншее, он зарисовывал левый берег реки - опушенные инеем деревца и кустарник, сверкающие на солнце ледяные скаты, черные полоски амбразур дзотов, путаную нить проволочной изгороди... Зарисовав один участок, Никифоров переползал на новое место и снова, не торопясь, продолжал свою работу. Глаз художника-разведчика улавливал на левом берегу не только овражки и тропы, но и замаскированные пулеметные гнезда, огневые площадки, амбразуру дзота, врезавшегося в береговой откос.

Никифоров затемно выбирался к Неве, возвращался в подразделение вечером, а ночами переносил свои наброски на четырехметровое полотно.

Когда написанная красками панорама была готова, Никифоров отнес ее к генералу. Николай Павлович был восхищен работой.

- Не знаю, как с точки зрения искусства, но как произведение разведчика картина просто великолепная! - сказал он. - Представим вас к награде...

Никифоров снял копии с панорамы, их передали артиллерийским командирам. Художник обнаружил и зарисовал шестьдесят вражеских огневых точек.

Артиллерийские разведчики, забравшись на наблюдательные вышки, засекали вспышки орудий, блеснувшие из дзотов стекла стереотруб. На невском берегу можно было увидеть начальника полковой артиллерии Давиденко, командира батареи Дмитрия Козлова, подполковника Ивана Осиповича Морозова, ставшего начальником артиллерии дивизии.

Артиллеристы должны были сопровождать пехоту и наступлении огневым валом. Первая стена огня проектировалась метрах в двухстах от берега, вторая - еще дальше на двести метров, и так на глубину в километр.

- Рассчитано правильно, - говорил Морозову Симоняк. - Но как получится в бою? Огневой вал будет эффективен лишь тогда, когда солдаты поверят в точность артиллерийской стрельбы, не побоятся идти вплотную за разрывами снарядов. Слова тут слабо действуют. Нужно показать людям, что такое огневой вал, как надо двигаться за ним.

Так же думали и в штабе фронта.

...На снежной равнине токсовского полигона, среди кустарника и редких деревьев вздымались высокие фонтаны дыма и земли. Вначале стрелки невольно вздрагивали, когда над ними с ревом проносились снаряды, с опаской поглядывали на выраставшие впереди черные столбы. Казалось, что осколки неминуемо заденут. Но рядом в цепях двигались офицеры, и, глядя на них, бойцы начинали увереннее, смелее следовать за огненной стеной от рубежа к рубежу.

При форсировании Невы первым на лед предстояло выйти штурмовым группам. Штурмовые! В самом названии раскрывалось их назначение: штурмовать позиции врага, блокировать и заставить замолчать ожившие огневые точки, обезвредить уцелевшие мины, растащить проволочные изгороди.

Штурмовая группа состояла из двадцати четырех человек: стрелков, саперов, огнеметчиков. Они получали взрывчатку - по четыре четырехкилограммовых толовых заряда, огнеметы, противотанковые гранаты, дымовые шашки. Подгруппа разграждения была снабжена миноискателями, щупами, кошками для растаскивания проволоки.

- Комплектование штурмовых групп бери под свой контроль! - сказал Симоняк Говгаленко. - Пусть политработники поговорят с отобранными бойцами, хорошенько разъяснят им задачу.

- О штурмовых группах мы говорили на партийных собраниях, - ответил Говгаленко. - Отбор идет во всех полках.

- Отобрать людей мало, надо сколотить группу, всех научить делать зажигательные трубки, перевязывать заряд, производить взрыв... Вообще, следует осаперить всю пехоту.

- Що це таке?

- Гарное дило, - в тон Говгаленко ответил Симоняк. - Научим стрелков разминировать местность, растаскивать проволоку, завалы, чтобы не ждали саперов. Понимаешь, как тогда возрастет темп наступления?

- Понимаю, Николай Павлович. - Говгаленко произнес по слогам: О-са-пе-рить... Такой клич и бросим по полкам. Инженерию мобилизуем...

...Полковой инженер капитан Репня построил на берегу нечто вроде дзота и показывал стрелкам, как к нему подбираться, куда закладывать толовые заряды.

- Осапериваю! - доложил он командиру дивизии, пришедшему посмотреть тренировку бойцов штурмовых групп. Словцо, пущенное Симоняком, стало крылатым.

- Следующий! - командовал Репня.

Из строя вышел рыжеватый боец. Хаким Абдураимов - так звали бойца - быстро пополз с толовым зарядом за спиной к бревенчатому дзоту. Добрался. Снял заряд с лямок. Отыскал место, куда бы его лучше положить. Потянул шнур, подпалил его. Впрочем, последнее было сделано лишь условно.

Комдив поглядел, как проходит урок, и подозвал учителя.

- Практика недурная, - заметил Симоняк. - Но почему взрыв условный? Дайте возможность хоть каждому второму или третьему бойцу поджечь шнур и произвести взрыв в самом деле. Попробуют здесь и будут смелее действовать в бою.

Во время тренировок штурмовые группы выходили на лед реки на три - пять минут раньше стрелковых цепей. Взбираться на обледенелые скаты, - их полили водой, и крепкий морозец сделал скользкими, - было трудно. Вот уж, кажется, боец достиг гребня и вдруг скатывается вниз. Надо было много тренироваться, чтобы так не случалось.

Для преодоления полыней приспособили штурмовые доски. Втягивать станковые пулеметы решили веревками, которыми снабдили каждый расчет. С фронтовых складов прислали ботинки с шипами, новые полушубки, валенки...

Как будто было предусмотрено всё.

Поздним январским вечером Симоняк заглянул в третий батальон 269-го полка. В скупо освещенной комнате замполит Петр Шелепа о чем-то беседовал с бойцами.

Увидев генерала, Шелепа вскочил.

- Занимайтесь своим делом, - остановил его Симоняк.

- Это наша штурмовая группа, - объяснил майор.

На низеньких скамейках сидели сержанты и солдаты в ватниках.

- В атаку вы пойдете первыми, - говорил Шелепа. - Еще наша артиллерия будет вести огонь, а вы уж по Неве полетите. Пошли в атаку - и ничто для вас не существует. Только вперед смотреть. Дзот попался - блокировать, взорвать, ослепить. Помните, всё зависит от вас, вы открываете путь батальону.

Шелепа остановился.

- Трудно всё это? Да. Опасно? Да, опасно. Кто в себе не уверен признавайтесь честно. Лучше сейчас скажите, чтобы не подвести в бою. Или, может, больные есть?

На несколько секунд воцарилось молчание.

- Значит, нет? - переспросил замполит.

Со скамьи медленно поднялся скуластый солдат.

- Ты что, Набиев?

- Не думай плохо, комиссар, - заговорил тот, с трудом находя слова. - Не думай, что я боюсь. Нет, комиссар. С ногой у меня худо.

Он протиснулся вперед и стянул сапог.

- Во, гляди, комиссар. Разбил я на учениях. Думал, заживет, а нога распухла.

- Что ты, Набиев! Хорошо, что сказал. Подлечи ногу. Тебя заменим. Кто еще не может?

- Все пойдем, - с разных сторон послышались голоса солдат.

Симоняк вглядывался в обветренные решительные лица: Славные парни, их ничто не остановит.

...Еще задолго до боев Симоняк задумался: где ему устроить свой наблюдательный пункт?

Командный пункт намечалось разместить в лесу, километрах в трех от Невы. Если руководствоваться наставлением штабной службы, наблюдательный пункт надо строить неподалеку. Но там лес, ничего не будет видно. Насколько метко поразят орудия прямой наводки засеченные цели - не определить. Как двинутся штурмовые группы и стрелковые цепи - тоже. А раз так, то и не сможешь руководить ходом боя. Симоняк размышлял: Строить наблюдательный пункт в лесу даже не в трех километрах от берега, а в трехстах метрах - нет смысла. Его надо оборудовать прямо на берегу. Он сам набросал эскиз наблюдательного пункта - небольшого тоннеля, врезанного в откос берега. Конечно, место было не безопасное. Симоняку говорили: Ведь это под прямым прицельным огнем врага. Но он считал, что возможность видеть поле боя искупает опасность. Симоняк передал эскиз командиру саперной роты лейтенанту Александру Карабанову, знакомому ему еще по Ханко.

- Сделаете?

- Построим.

И через десять дней Симоняк с нового НП рассматривал в стереотрубу левый берег Невы.

Операция готовилась тщательно, скрупулезно, но у Симоняка всё время было чувство, что еще что-то он недоделал. Он снова и снова отправлялся в части или наведывался в штаб фронта.

Лед на Неве нарастал медленно. Саперы ежедневно замеряли его толщину,. и Симоняк покачивал головой: тонковат, не выдержит тридцатьчетверок - средних танков, которые придавались дивизии.

В инженерном управлении фронта ломали голову над тем, как переправлять танки через Неву. Сперва инженеры предлагали: после форсирования реки пехотой и захвата ею плацдарма взорвать лед и навести понтонный мост. Говоров забраковал это предложение:

- Много нужно времени, сил, средств... Нельзя ли придумать что-нибудь попроще?

Попробовали вмораживать в лед тросы, армировать его, но опыт оказался неудачным.

После долгих расчётов два инженера - Леонид Смаглий и Лев Баршай предложили новое решение: по льду проложить деревянные брусы двумя рядами, как рельсы, просверлить брусы и лед, пропустить штыри и соединить болтами. Мороз всё скрепит, получится нечто вроде деревянно-ледяных балок, способных выдержать большую тяжесть.

На Неве возле Ново-Саратовской колонии построили опытную переправу. На ее опробование приехали командующий и члены Военного совета фронта.

Вначале пустили легкий танк. Он быстро промчался на другой берег. На лед вышла тридцатьчетверка. Вел танк механик-водитель Михаил Иванов. Оставив на всякий случай люк открытым, он двинулся вперед. За танком шли по реке десятки людей.

- Гляди, Николай Павлович, держит лед! - сказал начальник инженерных войск Бычевский.

И вдруг они увидели, что танк начал оседать. Через несколько секунд он скрылся в воде.

Все остановились безмолвно у полыньи. Из воды показалась голова Иванова. Симоняк и еще несколько человек бросились к краю льдины, вытащили механика-водителя.

Неудача очень огорчила. Неужели не удастся переправить тридцатьчетверки? Вскоре после испытания Симоняк встретился с Бычевским.

- Всё будет в порядке, - сказал тот. - Неудача вызвана тем, что брусы промерзали меньше часа. По расчетам, для этого требуется не менее двух часов.

...Незадолго до выхода войск в район сосредоточения в Ново-Саратовскую колонию приехали маршал Ворошилов и генерал Говоров. Вызвали командиров полков.

Командующий молча разглядывал привезенные ими карты, на которые была нанесена обстановка.

- А почему у вас нет карты, товарищ Шерстнев? - удивился он.

- Я сюда прямо с рекогносцировки. Карта в штабе, не успел заехать.

- М-да... - недовольно проворчал Ворошилов. - А задачу свою знаете?

Шерстнев коротко и четко доложил задачу полка в свое решение.

- Хорошо, - улыбнулся маршал. А Говоров, взяв чью-то карту, положил ее перед Шерстневым.

- А что вы предпримете, если противник ударит отсюда? - Он указал на Пильню-Мельницу. - Или отсюда?

Он молча, даже хмуро выслушивал ответы командира полка. Но Симоняк знал: это молчание - добрый признак. Раз командующий не делает никаких замечаний, значит, одобряет. Не растерялся Александр Иванович, - думал комдив. - И в бою тоже не спасует.

6

Надо было заботиться не только о выучке бойцов, но и об их душевной закалке. Как-то Симоняк с группой солдат и офицеров поехал в Ленинград, на Кировский завод. Шагали по заводской территории мимо искореженных снарядами и бомбами зданий, угрюмых опустевших цехов. Всё казалось замерзшим, даже в тех помещениях, где велись работы. Щемило сердце. У многих станков стояли ребятишки - худые, с усталыми лицами и покрасневшими от холода руками. Они не бросали работу, даже когда совсем близко грохал разорвавшийся снаряд.

Дым из заводских труб фашисты видели и невооруженным глазом - ведь их окопы находились неподалеку от завода. Они часто открывали по нему огонь. Но кировцы не покинули родные цеха даже в первую страшную блокадную зиму, они давали оружие фронту. И Симоняк, слушая рассказы о страданиях и великом мужестве рабочих, невольно вспомнил тихоновские строки: Гвозди бы делать из этих людей, не было б крепче в мире гвоздей. Он повторял про себя и другие стихи Тихонова, написанные в блокадном Ленинграде:

...На невском святом берегу

Рабочие русские люди

Умрут, не сдадутся врагу.

Симоняк расспрашивал, нет ли на заводе людей, воевавших в одной из старейших частей Советской Армии - Ленинградском путиловском полку, который создавал в восемнадцатом году герой гражданской войны Ян Фабрициус.

- Поищем, - обещали в парткоме. - А зачем они вам понадобились?

- Сейчас этот полк входит в состав нашей дивизии.

Тут же, в партийном комитете, решили, что в полк поедет делегация рабочих.

Вернувшись в дивизию, привезли солдатам письма от кировцев. Обыкновенные письма незнакомым солдатам. Незамысловатые строки о жизни и труде заводских людей. Их простые послания содержали духовный заряд большой силы. Письма читали в землянке у железной печурки, в домике у коптилки, на снегу у костра, и у солдат перехватывало от волнения горло, пальцы сжимались в кулаки...

Делегация Кировского завода приехала спустя несколько дней. Она привезла красное шелковое знамя в подарок 270-му Ленинградскому полку.

Двое делегатов - старые красногвардейцы, участники штурма Зимнего дворца, Василий Васильевич Васильев и Петр Дмитриевич Никитин - рассказали солдатам историю зарождения их части.

В начале восемнадцатого года группа путиловцев и обуховцев, участников Октябрьского штурма, отправилась на фронт под Нарву. В Гдове к отряду присоединилось несколько сот солдат. Потом прибыло пополнение из Питера шестьсот путиловцев и обуховцев. Отряд превратился в полк. Питерцы сражались с немецкими частями, овладели станцией Печора, городами Верро и Юрьев (Тарту).

Кировцы вспомнили далекие грозовые годы, солдаты рассказывали недавнюю историю полка. Он штурмовал линию Маннергейма, его подразделения, разбросанные по гряде северных островов у Ханко, стойко выдерживали огонь врага и не отступили ни на шаг.

Утром 7 декабря делегация завода торжественно вручала полку знамя. Его держал один из кировцев, алое полотнище развевалось на ветру.

Вокруг трибуны стояли войска. Руководитель делегации кировцев Соловьев говорил о том, что завод пронес свое революционное знамя через битвы трех революций и верен ему в тяжкие дни Отечественной войны. Соловьев простер руку к алому шелку полотнища и призвал воинов так же смело и гордо, победоносно пронести знамя сквозь все военные испытания. Он обращался к каждому - от правофлангового солдата Михаила Семенова до командира дивизии. И каждый всем сердцем воспринимал его слова.

Когда кировцы уехали, солдат Михаил Семенов присел к столику в землянке неподалеку от печурки и долго, выводя каждую букву, писал на тетрадочном листке. Написал и, шевеля губами, прочитал про себя, потом, окидывая взглядом друзей, громко спросил:

- Где парторг?

У парторга уже скопилась стопка таких листков. Совсем не примечательные на вид, они выражали чувства, которые обуревали сердца людей перед боем.

- Извещу тебя о партийном собрании. Оно будет скоро, - сказал парторг Семенову.

Тысячи заявлений о приеме в партию и комсомол поступили в декабрьские дни сорок второго года от воинов 136-й дивизии. Это было выражением доверия людей к партии, потому оно радовало Симоняка, старого коммуниста. Он сам писал рекомендации солдатам и офицерам, которых знал по боям на Гангуте и у реки Тосны...

Партийное собрание роты было в тот же вечер. Солдат Семенов стоял перед коммунистами.

- Кто за то, чтобы принять Михаила Семенова кандидатом в члены партии? спросил парторг.

Кажется, никогда еще у Семенова так не билось сердце, отныне вся его жизнь до конца принадлежит партии большевиков.

...В заснеженных лесах правобережья перед выстроившимися ротами, готовыми двигаться к Неве, на исходные позиции, в прибрежные траншеи, зачитывался приказ Военного совета фронта:

Смело идите в бой, товарищи! Помните: вам вверена жизнь и свобода Ленинграда. Пусть победа над врагом овеет неувядаемой славой ваши боевые знамена...

Воины дивизии клялись:

- Пробьемся к большой земле. Воссоединим Ленинград со страной.

На исходные шли в темноте. Михаил Семенов тихо говорил парторгу:

- Слушай, браток, похлопочи - пусть мне дадут знамя Кировского завода, понесу его в атаку...

Через Неву

Долгие зимние вечера командир немецкого 401-го пехотного полка Клейменц проводил довольно однообразно. Когда темнело, он предпочитал не покидать свое подземное жилище, играл с адъютантом в карты, слушал передачи из Германии, изливал родным душу в письмах. Клейменц остро завидовал своим более удачливым коллегам, которые обосновались на зиму в городах, в теплых светлых домишках. Он жил в лесу, среди торфяных болот.

170-ю пехотную дивизию, в которую входил его полк, перебросили сюда из Крыма. Командующий 11-й армией фельдмаршал Манштейн высокопарно произносил:

К вашей славе, герои штурма Севастополя, скоро добавится новая. Великая Германия будет чествовать вас как победителей северной столицы России, большевистского Ленинграда...

Посулы фельдмаршала не сбылись. Дивизии Манштейна были обескровлены осенними боями под Ленинградом, у Синявина и Мги. 401-й пехотный полк тоже потерял много людей. Его пополнили и поставили в оборону по левому берегу Невы. Манштейна отозвали из-под Ленинграда, а у Клейменца началась нудная до отвращения окопная жизнь. Иногда он даже позволял себе обсуждать ее со своим адъютантом обер-лейтенантом Крамером, конечно, когда они оставались наедине.

- Хоть бы знать, сколько еще проторчим в этой крысиной норе.

- Тут, пожалуй, всё-таки лучше, полковник, чем, скажем, на Волге.

Клейменц мрачнел. Да, там похуже, что и говорить. Даже официальные сводки признавали, что русские окружили армию Паулюса. Разумеется, ее освободят, но пока что...

Плохо начался для гитлеровской Германии сорок третий год. Геббельс в своей новогодней речи пытался сгладить тягостные впечатления от неудач на Волге:

Германия никогда не будет наковальней, а останется молотом, сокрушающим, повергающим всё в прах. Стиснув зубы, мы через могилы пойдем вперед.

Клейменц скептически относился к витиеватым фразам Геббельса. Но всё-таки ему хотелось верить, что в новом году немецкая армия с победой закончит войну.

- Мы с вами солдаты, барон, - пробурчал он, показывая, что не собирается продолжать разговор с обер-лейтенантом.

Неожиданный звонок из штаба дивизии нарушил нудное течение вечера. Клейменца срочно вызывали к генерал-лейтенанту Зандеру. Командир полка и его адъютант быстро оделись и покинули блиндаж.

Генерал Зандер был встревожен. Разведка доносила, что в лесах, на правом берегу Невы, стало значительно оживленнее. Русские передвигают войска, что-то готовят. Зандер докладывал об этом командующему 18-й армией Линдеману лично.

- Нева - не Волга, - успокаивал Линдеман. - Мы сумеем удержать бутылочное горло. Русские уже не раз пытались расширить свой плацдарм у электростанции. Вы знаете, что у них получилось?

Зандер втягивал длинную шею в жесткий воротник кителя и молчал. Он знал, что Линдеман не терпит возражений - высокомерен, жесток, и подчиненные кажутся ему простыми пешками, которых он, и только он, может двигать по своему усмотрению.

Зандер всё-таки решил вызвать к себе командиров полков. Однако он не добавил чего-либо нового к тому, что уже знал Клейменц. Да, у русских какое-то оживление, но что они готовят, где хотят ударить, когда, какими силами - всё это было непонятно. Пробовали выяснить, разведка сунулась на правый берег, но вся там полегла.

Клейменц уехал из штаба злой и взвинченный. Зачем только заставил его трястись по обледенелой лесной дороге этот сухарь Зандер? Чтобы предупредить: от русских всякого можно ожидать? Будто он сам этого не знает. В эту ночь Клейменц не смог уснуть, часто звонил в батальоны и роты. Над Невой почти поминутно с шипящим свистом взмывали в небо ракеты, заливая всё вокруг то желтым, то малиновым, то голубоватым холодным светом. Отрывистыми очередями перекликались пулеметы.

Задремал Клейменц лишь под утро. Разбудил его страшный грохот. Тяжелые снаряды рвались где-то совсем близко.

- Соединитесь с батальонами, обер-лейтенант, - крикнул Клейменц, натягивая брюки. - Кажется, и на Неве начинается то же, что на Волге.

Он выпрямился, и в тот же миг что-то свалило его на пол. Придя в себя, услышал всхлипывания адъютанта:

- Меня убило. Убило.

Мертвые не плачут, - подумал Клейменц. - Крамер, видимо, ранен. Да и я тоже. Надо выползать отсюда, пока не нагрянули русские. Он так и не успел соединиться с батальонами.

2

...Артиллерийская канонада бушевала с неослабевающей силой. С правого берега Невы обрушивались на левый тысячи снарядов и мин. Они разносили немецкие укрепления, рвали проволочные заборы, поднимали на воздух орудия.

Симоняк, заложив руки за спину, прильнул к окулярам перископа, подаренного ему на Ханко моряками. Левый берег, казалось, был совсем рядом. Симоняк отчетливо различал черные деревца и кусты, густые проволочные заграждения, обнаженные разрывами купола врытых в землю дзотов. Берег то и дело заволакивало густым дымом, тогда вся эта картина исчезала на несколько минут.

В ушах стоял звон от могучего грохота орудий. Били одновременно и легкие полковые пушки, и тяжелые гаубицы, и орудия большой мощности с морских фортов и кораблей. Симоняку еще никогда в жизни не доводилось слышать подобной артиллерийской симфонии; она радовала, веселила его. Подумать только - на каждом километре фронта наступления его полков вели огонь сто сорок три орудия и миномета!

Командир дивизии время от времени отрывался от перископа, поворачивал голову к подполковнику Морозову и громко, стараясь перекричать орудийный гул, говорил:

- Здорово наши бьют!

- Прижали немцев, дохнуть им не дают...

Немцы тоже открыли огонь.

Снаряды, падавшие на нашем берегу, сильно беспокоили командира дивизии. Стрелковые полки находились в открытых траншеях.

У правого берега разорвалось несколько выпущенных с нашей стороны снарядов. Симоняк в сердцах крикнул Морозову:

- Кто это там портачит? Взломают лед, сукины сыны. Как атаковать будем? Позвони в полк...

Могучий огневой удар подавил вражеские батареи. Немецкая артиллерия отстреливалась слабо, била, видимо, наугад. Один из снарядов всё же разорвался у самого наблюдательного пункта Симоняка. Задрожали бревенчатые стены, с потолка посыпался песок, сквозь узкую щель амбразуры ворвался снежный вихрь.

Колючей пылью обдало лицо. Несколько секунд Симоняк не мог открыть глаза. Осторожно провел по ним платком. Боли не было. Комдив пальцем приподнял тяжелое набухшее веко. Глаз видел.

- Не ранены, товарищ генерал? - услышал он обеспокоенный голос радиста Мамочкина.

- Целехонек, - пробасил Симоняк. - Морозов! - окликнул он начарта. - Ты как?

- Порядок, - отозвался Иван Осипович, - вот амбразуру завалило. Не вовремя.

Симоняк подошел к выходу из блиндажа, где примостились связные. Хотел им что-то сказать, но они и без слов понимали, что надо делать. Три разведчика Александр Егоров, Николай Грунин и Иван Дуванов вскочили на ноги и выбежали за дверь. Не обращая внимания на вражеский огонь, они быстро начали разгребать лопатками глыбы промерзлой земли, вывороченной немецким снарядом.

Минут через шесть-семь свет ярким пучком брызнул сквозь расчищенную амбразуру.

Симоняк снова у перископа. Артиллерия утюжила немецкие позиции уже второй час. В морозном небе, яростно завывая, проносились самолеты, они сбрасывали свой груз на левобережье. Чем ближе подходило время начала атаки, тем большее волнение охватывало генерала. Как двинутся цепи стрелков через Неву, удастся ли им одним броском перемахнуть шестьсот метров ледяного торосистого пространства? Самый тяжелый - первый шаг, когда солдат должен покинуть обжитую, словно согретую его теплом, его дыханием траншею, выбраться на открытый бруствер и стремглав, не глядя ни на что, ринуться вперед.

Невысокое в голубых просветах небо прочертила серия белых ракет. До конца артиллерийской подготовки осталось двадцать минут. Всё шло строго по плану, так, как было заранее определено. Белые ракеты словно говорили: внимание, солдаты, еще раз проверьте, готовы ли к броску через Неву. Но что это такое? Симоняк увидел, как справа от его наблюдательного пункта, там, где пролегал маршрут наступления 270-го полка, на лед выбежали и опрометью понеслись вперед люди в белых халатах. Взвод... Рота...

И не веря глазам своим, он крикнул Морозову:

- Гляди!

- Вижу... Кто-то, видно, сигнал перепутал.

А на лед скатывались новые и новые группы бойцов, с автоматами, лесенками, со взрывчаткой на спине. Остановить эту нараставшую с каждой секундой лавину было уже невозможно. Но если ничего не предпринять, сотни людей, взобравшись на левый берег, как раз попадут под свирепейший удар катюш, который должен прозвучать завершающим аккордом артиллерийской подготовки.

- Слушай, Иван Осипович, нельзя ждать. Людей погубим.

Начальник артиллерии подбежал к рации, вызвал командира гвардейских минометов.

- Срочно давайте залп, - кричал он в микрофон. - Срочно. Пехота пошла.

Радист соединял его поочередно с командирами артиллерийских полков.

Симоняк не отходил от перископа. Неровные цепи стрелков уже пересекли середину реки, шестая рота 270-го полка, досрочно выскочившая на лед реки, приближалась к противоположному берегу.

Капли пота выступили на лбу Симоняка. Морозов нервно теребил пуговицы на шинели, ставшей почему-то тесной и тяжелой.

- Вот же я прут, черти. Как назло, - бормотал он.

Солдаты уже взбегали на вражеский берег, и в это время грянул залп катюш. Симоняк и Морозов застыли в оцепенении.

Нескольких человек взрывная волна повалила на снег. Через какое-то мгновение берег заволокло густым дымом, который встал высоко черной стеной, скрыл деревца и кусты, разрушенные траншеи и вывороченные из немецких блиндажей бревна, бетонные плиты.

Легкий ветер не сразу разогнал дымное облако. Сначала просветлело на правом фланге, и комдив увидел, что наши бойцы ворвались в неприятельские окопы. В перископ он отчетливо видел, как солдаты, замахиваясь, бросают гранаты, в упор бьют по фашистам из автоматов, бегут и припадают к земле, поднимаются и снова бегут.

Одного из них Симоняк, кажется, даже узнал - ханковца Хоменко, героя боев в Ивановском. С винтовкой наперевес боец бежал к первой траншее. Слева от него, словно из земли выросла, поднялась над бруствером темно-серая фигура в остроглавом капюшоне. Немец, увидев нашего бойца, пригнулся.

- Штыком его, - не стерпел комдив.

И боец, будто услышав слова генерала, повернулся в сторону немца и сильным ударом всадил в него штык.

По всей Неве, насколько позволял видеть перископ, бежали стрелки, пулеметчики, саперы, связисты. Перепрыгивали через ледяные торосы, через дымившиеся полыньи. Неслись стремительно, не оглядываясь назад. Некоторые падали на лед, так и не достигнув близкого уже рубежа, их кровь впитывал серебристый, сверкающий снег. Катились волна за волной цепи под звуки торжественно-величавой мелодии Интернационала. Она возникла точно по сигналу невидимого дирижера с последним залпом катюш. Полковые оркестры, разместившиеся в прибрежных траншеях, играли волнующий гимн нашей борьбы и наших побед.

Никто не даст нам избавленья

Ни бог, ни царь и не герой,

Добьемся мы освобожденья

Своею собственной рукой...

Не замечая, Симоняк чуть слышно, одними губами, произносил эти слова, родные, близкие еще с далекой юности.

Это есть наш последний

И решительный бой,

С Интернационалом

Воспрянет род людской!

- Вызывай командарма, - сказал Симоняк телефонисту, оторвавшись от перископа.

Услышав голос Духанова, доложил:

- Все наши пошли... Дружно, стремительно. На правом фланге уже зацепились за берег...

- Как противник?

- Наши артиллеристы поработали хорошо. Противник оказывает слабое огневое сопротивление.

- Рад за вас. Вы доложили первым. Спасибо за хорошее начало. Двигайте сразу вместе с пехотой легкие пушки...

За стрелковыми цепями по отлогим спускам на лед скатывались уже не только легкие пушки, но и танки Т-60 из батальона майора Александра Паршева.

Юркие и подвижные, они, поднимая снежный вихрь, летели вдогонку за пехотой, обгоняли артиллеристов...

Наступавшие батальоны шли за огневым валом, пробивались всё дальше от берега. Резко стучали пулеметы. До наблюдательного пункта явственно долетали автоматные очереди, хлопки гранатных разрывов.

Из полков начали поступать первые донесения. Шерстнев передавал: батальоны ворвались в Марьино, разгромили гарнизон. Ранен комбат Андрей Салтан.

- Сам думаешь перебираться?

- Уже послал Репню выбирать место для командного пункта.

Правофланговый 270-й полк двинулся еще быстрее. Батальоны капитанов Ивана Душко и Харитона Ефименко, овладев двумя линиями вражеских траншей, наступали по редкому лесу, уничтожая на ходу небольшие группы фашистов. Захватили пленных, и командир полка Федоров спрашивал, куда их направлять.

- К нам в штаб, - приказал Симоняк. - Языки нужны. Пленные из какой части?

- Из четыреста первого пехотного полка сто семидесятой.

- Появятся из новых частей, докладывай сразу же.

Кожевников, командир левофлангового 342-го полка, не подавал голоса. Два его батальона под командой капитанов Дмитрия Зверева и Ильи Малашенкова, довольно быстро перемахнув и через Неву, и через первые линии траншей, застряли на подходах к Пильне-Мельнице.

Комдив позвонил ему сам:

- Почему молчишь? Что-нибудь заело?

- Заело. Два дзота на берегу ожили - подкосили малость. У деревни немцы сильно сопротивляются. Не иначе, как резервы успели подбросить.

- Огоньку добавь... Мало - я помогу. В лоб не лезь. Со стороны соседа направлю роту - во фланг ударит на деревню.

В резерве у комдива было два стрелковых батальона. Трогать их он не стал, - рано, надо приберечь. Симоняк соединился с Шерстневым.

- Роту автоматчиков еще не пустил в дело?

- Собираюсь.

- Выручи дядю Яшу. Застопорило его у чертовой Мельницы. Поверни роту на север, пусть во фланг ударит... Свяжись с соседом, договорись.

В общем, дивизия без серьезных потерь прорвала оборону немцев, врубилась в бутылочное горло. И всё же Симоняк не был спокоен. Не клеилось дело у соседа слева: первый эшелон 86-й дивизии залег на невском льду. Поэтому немцы и могли быстро подбросить к Пильне-Мельнице новые силы.

Симоняк понимал, что в первых успехах дивизии большая роль принадлежит артиллерии. Ее огневые удары по опорным пунктам противника, меткая стрельба орудий прямой наводки нарушили систему немецкой обороны. Но нельзя было рассчитывать, что дальше всё пойдет как по маслу, что противник не попробует восстановить положение. Склонившись над картой, Симоняк старался представить, что бы он сделал, оказавшись на месте командира 170-й немецкой дивизии генерала Зандера.

От раздумий его отвлек Духанов. Командующий армией сообщал, что в районе Марьина вводит в бой второй эшелон 86-й дивизии для удара на Шлиссельбург. Решение командарма воспользоваться брешью, пробитой 136-й дивизией, обрадовало Симоняка: сосед начнет активные действия и прикроет с севера полк Кожевникова. Обрадовало его и то, что Духанов придал его дивизии второй танковый батальон. Симоняк направил танкистов в полк Шерстнева, который вел бои в лесу восточнее Марьина. Подполковник Шерстнев находился уже на левом берегу. Срывающимся от нервного возбуждения голосом он докладывал комдиву: оба Бориса (то есть батальоны) дерутся хорошо. Первый Борис вышел на восточную опушку рощи Фиалка. Третий Борис - на западную опушку Лилии.

- А как с резервной ротой?

- Повернул ее на север. Ведет бой у деревни.

Зимний день промелькнул быстро. Каждая его минута требовала быстрых решений, напряженной работы мысли, мгновенных действий.

Поздним вечером Симоняк выбрался наконец в штаб дивизии. Вышел из блиндажа и жадно вдохнул морозный колючий воздух. С Невы доносились голоса, стук топоров - это саперы наводили переправы для танков и орудий. Мимо, поскрипывая полозьями, съезжали с берега сани, везли продукты в полки. Громыхали на выбоинах походные кухни.

На правый берег по крутому подъему тоже взбирались вереницей подталкиваемые сзади людьми машины и подводы. На широких розвальнях лежали и сидели раненые. Когда они поравнялись с Симоняком, он пошел рядом.

- Из какого полка? - спросил генерал у сидевшего с краю молодого офицера.

- Из двести шестьдесят девятого, товарищ генерал.

Командир взвода лейтенант Грязнов узнал Симоняка и, не ожидая новых вопросов, торопливо и сбивчиво, словно оправдываясь, стал рассказывать о том, где и как был ранен.

- Я из роты автоматчиков. Сначала мы за первым батальоном шли. Очищали лес от разбежавшихся немцев. А к вечеру нас налево повернули, к деревне. Пильней-Мельницей называется. Горячо тут пришлось. Командир роты Перевалов одну группу направил налево, мой взвод - направо, а сам с фронта шел. На окраину деревни мы заскочили. Немцы сперва здорово сопротивлялись. Уложили мы их тут немало. Ваня Раков, ханковец, трех убил. Бархатов смело дрался, уложил пять солдат и одного офицера.

- Постой, какой Бархатов?

- Из моего взвода. Федором звать.

- Старый знакомый, - услышал Грязнов довольный голос генерала.

- Бархатову я и взвод передал, когда вот это стряслось, - показал младший лейтенант на забинтованную ногу.

- Дальше как было?

- Не выдержали фрицы. Тут еще с другого конца деревни по ним ударили бойцы триста сорок второго полка. Перебили пропасть немцев. Остальные так драпали, что только пятки сверкали.

- Значит, лихо тикают? - усмехнулся Симоняк.

- Сверхлихо. Не угонишься, - вставил солдат, сидевший рядом с Грязновым. Троих мы в плен взяли. Выскочили они, перепуганные, из землянки, трясут белой простыней, кричат наперебой: Их бин Австрия... Гитлер капут.

- Спасибо, сынки. Выздоравливайте, и в дивизию обратно. Ждем вас, - сказал комдив и, помахав рукой, свернул с дороги в перелесок.

В штабе, несмотря на поздний час, всё кипело. Беспрерывно трещали телефоны, стрекотала печатная машинка. Озабоченный начальник штаба подполковник Трусов поторапливал майора Захарова, готовившего донесение в штаб армии.

- Что вы тут насочиняли? - полюбопытствовал Симоняк, искоса заглянув в бумажный лист.

Захаров стал негромко читать... 136-я дивизия, прорвав оборону противника на трехкилометровом фронте, разгромила основные силы 401-го пехотного полка и к исходу 12 января продвинулась на три километра, ведет бои на рубеже Беляевское болото - Пильня-Мельница...

В донесении указывалось количество захваченных пленных и трофеев.

- Что ж, Николай Павлович, такое донесение, пожалуй, не совестно подписывать, - заметил Трусов.

- Не совестно, - сдержанно проговорил Симоняк. - Фланги меня тревожат, надо их лучше прикрыть.

Трусов предложил выдвинуть на фланги пулеметный батальон капитана Ивана Кубатко.

- Давай, - согласился Симоняк. - Одну роту - на левый фланг, а две - к Федорову. Туда немцы скорее могут резервы подбросить. Пожалуй, на правый фланг и дивизион ПТО направим.

Дощатая дверь с шумом распахнулась. В комнату ввалился Говгаленко, в перепачканном белом халате, надетом поверх полушубка, в завернутых у колен бурках. Он сразу заговорил радостно и возбужденно, мешая русские слова с украинскими:

- Гарно воюют. Что ни чоловик, то - герой. Дерутся так, что от фрицев клочья летят.

- Подожди, Иван Ерофеевич, - остановил его Симоняк. - Расскажи толком.

Но Говгаленко никак не мог говорить спокойно. Впервые за годы войны он стал свидетелем такого боевого успеха, такого наступательного порыва.

- Помнишь, Николай Павлович, нашего ханковского портного Ивана Лапшина? Кто бы мог подумать, что у этого тихони такая хватка! Ворвался в немецкую траншею и давай из землянок фашистов выковыривать. Кинет гранату - то в дверь, то в окно, то в печную трубу и стремглав за ней влетает. Полоснет из автомата, и гитлеровцам крышка. С сержантом Семеном Барашкиным они в Пильне-Мельнице атаковали дом, в котором сидели немцы. Трех офицеров убили, а семерых солдат взяли в плен.

- К награде обоих представить, - сказал Симоняк.

- Да не только их нужно наградить, Николай Павлович. Вот Андрей Бойко, сынок председателя Киевского горсовета. Ранило ротного Тарадейко. Старшина Бойко повел людей вперед. Хорошо рота дерется. Бойко молодецки управляет взводами. Сегодня его в партию приняли. Воюет как настоящий большевик.

- Вот тебе и портной... Вот тебе и старшина, - произнес негромко, словно про себя, Симоняк. - Люди порой и сами не догадываются, какие таланты в них заложены.

- Не могу не рассказать еще об одном человеке, об Андрее Салтане, - сказал Говгаленко.

- В госпиталь его отправили?

- Да нет же, воюет.

- Мне Шерстнев говорил, что Салтан ранен.

- Что ранен, это точно. Но батальон не оставил.

...Капитан Салтан наблюдал, как бойцы батальона форсируют Неву. Бросок они сделали стремительный и начали взбираться на противоположный берег. Некоторые ловко карабкались, но многие скатывались почему-то вниз. Капитана ужаснула мысль, что бойцы остановятся, залягут на льду.

Пойду сам, - крикнул он командиру дивизиона капитану Михаилу Лагуте и спрыгнул на торосистый лед.

Он обогнал солдат-связистов, автоматчиков резервной роты, у раненого бойца схватил на ходу ручной пулемет... Метрах в ста от левого берега осколок снаряда свалил комбата с ног. Из раны на лице брызнула кровь. Подбежал ординарец, хотел сделать перевязку.

Не время, - оттолкнул его Салтан, поднимаясь на ноги.

С пулеметом в руках он выскочил на берег вслед за цепями своих рот.

В траншее ординарец перевязал капитана. Салтан остался в строю.

С опушки рощи Фиалка открыла огонь неприятельская батарея. Она прямой наводкой стреляла по наступающим.

Салтан вызвал Лагуту, попросил огонька.

Корректировать буду сам.

Через несколько минут дивизион, обрушив меткие залпы на вражескую батарею, открыл дорогу батальону.

Радист соединил Салтана с командиром полка. Шерстнев удивился, услышав голос капитана:

Ты откуда? Мне передавали, что ранен.

Было такое дело, да ноги держат.

Вечером на полковом медицинском пункте Салтану перевязали рану и хотели отправить в госпиталь. Капитан наотрез отказался, он вернулся в батальон.

Симоняк слушал внимательно, не перебивая. Большинство людей, которых называл Говгаленко, он знал по прошлым боям, встречал на учениях.

- Немцев с места стронули, - заметил комдив. - Представляю, что у них там творится. В эфире только и слышишь их визг и гвалт. Сейчас они собирают все силы, чтобы нас остановить и отбросить назад, за Неву. Понимают это в полках?

- Дух у народа боевой, только во вкус вошли.

- Так вот: ночью всё приведем в порядок, подтянем тылы, а с утра снова ударим.

Почти вся ночь прошла в бесконечных хлопотах. Просматривая показания пленных, комдив подчеркнул красным карандашом слова одного из них: Я никогда не переживал чего-либо подобного. Всё смешала русская артиллерия. Разгромлен штаб нашего 401-го пехотного полка, ранены командир полка и его адъютант. Клейменц, значит, отвоевал, усмехнулся Симоняк. Хорошо бы добраться и до генерала Зандера.

Комдив долго разговаривал с командирами полков, подразнил в своей обычной манере Кожевникова: Отстаешь, Яша, никак с Шерстневым и Федоровым сравняться не можешь... Строго наказывал: не лезть в лоб, маневрировать, вовсю использовать огонь артиллерии и приданные танки.

Пароль - Победа"

Знамя рабочих Кировского завода взметнулось над крутым невским берегом сразу же, как только туда ворвались первые цепи Ленинградского полка. Его видели стрелки и саперы, штурмовавшие вражеские укрепления. За ним следили артиллерийские наблюдатели.

- Вперед, друзья ленинградцы! - кричал Михаил Семенов, высоко подняв красное полотнище над головой. - Впере-о-од!

Бойцы полка не задерживались на первом рубеже. Передвинулась громыхающая, словно тысячи молотов, ударявших по железу, стела огневого вала, и, вплотную прижимаясь к ней, устремились дальше стрелковые роты.

За первый день полк продвинулся более чем на три километра. 13 января батальоны Душко и Ефименко продолжали наступление.

Земля и воздух сотрясались от канонады. Стреляла наша артиллерия, яростно стали огрызаться немцы. Бои разгорались за каждый мало-мальски выгодный рубеж.

Комбат Иван Душко за день несколько раз сменил командный пункт - на час-другой обосновывался в отбитом у немцев блиндаже, затем перекочевывал в глубокую воронку вблизи своих рот. Застуженным голосом он торопил:

- Быстрее выбирайтесь к высоте.

Все его помыслы были сосредоточены на сравнительно небольшой возвышенности под условным названием Подснежник. Она господствовала над изрытым канавами заснеженным полем, простреливаемым огнем вражеских пулеметов. Недалеко от высоты у немцев находилась батарея тяжелых 305-миллиметровых орудий. Они били и по опушке леса, куда вышли наши бойцы, и через их головы - по переправам на Неве.

Комбат направил роту в обход. Стрелки и пулеметчики обтекали высоту слева. А справа на Подснежник наступал батальон Харитона Ефименко.

Душко видел из воронки, как поползли солдаты, оставляя глубокие борозды в снегу. Он нетерпеливо прикидывал, когда же люди доберутся до цели и нагрянут на вражеских артиллеристов.

Но услышал комбат не дружное ура атакующих, а захлебывающиеся очереди немецкого пулемета. Душко выругался. Молчали мерзавцы, подпустили близко роту, теперь могут всю ее перекосить...

Вражеский пулемет, прикрывавший батарею, стрелял из тщательно замаскированного, засыпанного снегом дзота. Бойцы залегли на ровной поляне. Кто-то попробовал приподняться и свалился замертво.

- Выдвинуть два орудия на прямую наводку! - отрывисто приказал Душко командиру артиллерийской батареи.

Полковые пушки постоянно находились у комбата под рукой. Удивительно, как только расчеты умудрялись тащить их по лесу и глубоким сугробам.

И сейчас артиллеристы поволокли орудия вслед за ушедшей ротой. Но им не удалось продвинуться далеко. Вражеская батарея стала осыпать их снарядами. Пришлось пережидать огневой налет. А когда он стих, до комбата донеслись взрывы гранат где-то у дзота и крики ура. Опять застрочил вражеский пулемет и после нескольких очередей снова замолк...

Что там произошло, Душко понял лишь тогда, когда перевел свой командный пункт к самому дзоту.

Лицом к небу лежал на снегу немолодой солдат в окровавленном халате. Рядом на коленях стояла девушка-санитарка, держала его за руку и всё повторяла: Что же вы не откликаетесь, Дмитрий Семенович? Хоть слово скажите.

- Как он сюда попал? - спросил Душко. Санитарка подняла на комбата покрасневшие, заплаканные глаза.

- Как попал? Никто ему не приказывал, сам пополз Молодцов. Подобрался сюда, одну гранату бросил, вторую... Встали ребята, побежали. А тут опять пулемет... Дмитрий Семенович и кинулся на дзот, упал грудью на самую амбразуру. Видно, решил сам умереть, а товарищей спасти.

Душко снял ушанку с головы. И каждый, кто стоял рядом, кто слышал рассказ девушки, сделал то же.

Сквозь просветы в тучах выглянуло неяркое послеполуденное солнце, словно и оно хотело проститься с погибшим солдатом. А он, раскинув руки, загрубелые, натруженные руки рабочего человека, лежал и, казалось, смотрел, сощурясь, на красный шар и на синее небо, на клубящиеся седые облака. Молодцов не походил на мертвого. Да, он заслужил право на вечную жизнь! Глубокая снежная борозда, которая пролегала от кустарника к дзоту, стала для него дорогой в бессмертие.

Неподалеку, как салют, застрочили автоматы, над искристым полем и перелеском опять покатилось ура. Война напоминала о себе, и Душко нахлобучил ушанку на растрепанные пряди черных волос.

- Пошли, - сказал он.

Обогнув дзот, комбат и его спутники бегом пересекли открытую поляну. Стрельба впереди затихла. Радист, сгибаясь под тяжестью заплечного груза, твердил на ходу: Свеча... Свеча... Я Искра... Почему не отвечаете? И радостно заулыбался, услышав наконец пропавшую было Свечу.

Командир роты торопливо рассказывал, как почти одновременно с обоих флангов наши бойцы нагрянули на батарею. Прислугу перебили, орудия и тягачи в полной исправности. Снарядов горы. А орудия какие! Громады!

- Зайду посмотреть, - пообещал комбат. - Закрепляйтесь на Подснежнике. И радиста своего подкрути. Поседеешь от вас. Вызываем - ответа нет. Сгорела Свеча, да и только.

- Осколком рацию зацепило, - объяснил ротный. - Отладили кое-как.

Душко развернул карту и сделал на ней несколько пометок. На четыре километра продвинулся за день батальон.

- Надо подбивать бабки. В штабе полка сведений ждут...

Душко только собрался звонить командиру полка, а Федоров уже сам вызывал его. Попрекнул, что комбат целый час молчал.

- Доколачивали Подснежник.

Федоров выслушал лаконичный доклад капитана.

- Хвалю, хвалю за Подснежник, - сказал он. - И Ефименко от тебя недалече. Видел? Устраивайтесь получше. Сильный ветер может подуть с юга или запада.

Душко понимал, какой это ветер, он еще раньше слышал от командира полка, что сосед справа, один из полков 268-й дивизии, продвигался медленнее, чем его батальон. Значит, и теперь положение мало изменилось. Правый фланг обнажен.

Федоров обещал комбату в случае нужды подбросить подкрепление из своего резерва, помочь артиллерийским огнем.

- Чуть что, сигналь, Зинченко наготове.

- Его люди со мной. Куда я, туда и они, - сказал Душко.

- У нас и еще кое-что найдется. Так что твердо рассчитывай. А о Подснежнике точно доложил, не напутал?

- В руках его держим.

- Смотри, Иван. Буду наверх докладывать. Симоняк вранья не потерпит...

Связаться с командным пунктом дивизии было минутным делом, но Симоняка на месте не оказалось.

- Вышел подышать свежим воздухом, - пошутил радист.

На левый берег Симоняк перебрался к исходу ночи. Хотел раньше, но командарм запретил. Надо сначала берег от вражеских автоматчиков очистить. Или Симоняк хочет свою личную храбрость показать, одного - двух фашистов штыком прикончить?

Вместе с оперативной группой Симоняк пересек Неву, втиснулся в небольшой бункер за Марьином. Строить новый блиндаж не имело смысла. Обойдемся, - сказал он дивизионному инженеру. - Тут долго сидеть не будем.

Несколько раз Симоняк хотел выбраться из блиндажа, размяться, уже шапку надевал, но каждый раз приходилось отказываться от своего намерения, непрестанно шли вызовы, то сверху, то снизу. И вот наконец удалось вырваться. Снег возле бункера лежал почернелый, перемешанный с землей, утрамбованный солдатскими сапогами. В нескольких местах виднелись припорошенные легким белым налетом глубокие воронки, торчали острозубые пни деревьев. В небольшом овражке стояли машины с покореженными кузовами, с разбитыми стеклами. Около них валялось несколько мертвецов в темно-серых шинелишках. Сполна получили свое покорители Крыма.

В разные стороны от бункера разбегались тропки. Симоняк пошел по одной из них, и она привела его на небольшую вырубку, где стояло четыре немецких орудия. Возле них хлопотали артиллеристы из шерстневского полка. Капитан Давиденко, в меховой телогрейке, что-то показывал сержанту и солдатам.

- Над чем тут мудрите? - поинтересовался комдив.

Начальник полковой артиллерии, оказывается, решил трофейные пушки ввести в действие. Стволы двух орудий смотрели уже в сторону немцев. Их Давиденко намеревался использовать в сегодняшнем бою.

- Снарядов тут не на один день хватит, - кивнул он в сторону аккуратно уложенных в большие штабеля ящиков.

- А люди-то как? Освоили? По своим не ударят?

- Что вы, товарищ генерал. Артиллеристы наши грамотные. Все захваченные пушки повернем против немцев. Об этом мы уже договорились с подполковником Морозовым.

- Ну добре. Дружок-то твой как?

- Дмитрий Козлов?

- Он самый.

- Впереди. Его батарея батальон Собакина поддерживает. Полковые пушки от пехоты не отстают.

- И не должны. Нельзя пехоте без артиллерии наступать. Лучше лишний десяток снарядов выпустить, чем рисковать жизнью людей.

Поговорил Симоняк с батарейцами, побродил по леску и точно сбросил с себя усталость.

Опустился по обледенелым ступенькам в бункер и услышал голос Мамочкина:

- Пришел.

- Кто спрашивает?

- Подполковник Федоров.

Командир 270-го полка был в отличном настроении. Еще бы, полк к 15.00 выполнил задачу дня, батальоны закрепляются.

- И Подснежник взят?

- Да. И Душко, и Ефименко доложили.

- Им верить можно.

Комдив хорошо знал обоих комбатов. Иван Душко храбро сражался со своим батальоном в Ивановском. Харитона Ефименко генерал помнил еще по Ханко. Его рота держала оборону на сухопутной границе.

- Вы кем до армии работали? - спросил его как-то Симоняк.

- Секретарем райкома партии. В Красноярске.

- Чувствуется. Ну, а в армию как же попали?

- Сам попросился. В кавалерийское училище.

Этот ответ пришелся особенно по душе старому коннику Симоняку.

Батальоны за два дня продвинулись на семь километров. Комдиву еще не были известны во всех деталях перипетии боя. Но ясно было главное - и Душко, и Ефименко проявили достаточно умения и командирской воли и выполнили боевую задачу первых двух дней.

- Ас соседом связь есть?

- Он несколько позади. Перезваниваемся, - ответил Федоров.

- Передайте комбатам: пусть направо всё время поглядывают, и еще передайте: хорошо воюют.

Но слишком хвалить было не в характере Симоняка. И он добавил:

- Нос кверху не задирайте. У Шерстнева дела нисколько не хуже.

269-му полку в этот день следовало пройти через рощу с безобидным кодированным названием Лилия. Она оказалась весьма колючей. У немцев был там опорный пункт, приспособленный к круговой обороне. Разгромить его с ходу не удалось. Завязался упорный бой с остатками 401-го пехотного полка и свежими подразделениями, подброшенными генералом Зандером.

Симоняк передал Шерстневу батальон капитана Ивана Пономаренко, который держал до этого в своем резерве. Натиск наших бойцов сразу усилился. Группы автоматчиков просачивались в тыл врага, резали связь и сеяли панику. Вместе с пехотинцами действовали танки-малютки из батальона майора Александра Паршева. Прикрываясь их броней, как щитом, солдаты вплотную подбирались к вражеским огневым точкам, ослепляли их гранатами, поджигали, взрывали.

Шерстнев скупо доносил: продвинулись на километр... На два... На три... В подробности он не вдавался, на трудности не жаловался. А их оказалось немало. Нелегко было выбивать немцев из Лилии. Симоняк узнал об этом от своего заместителя полковника Путилова. Савелий Михайлович больше суток провел на левом берегу, помогал командирам полков организовать бой, управлять наступающими батальонами.

- У Шерстнева всё нормально, - докладывал он комдиву. - Тяжелее дяде Яше. Подошел к дороге, а перескочить не может. Очень сильный заградительный огонь.

Симоняк понимал, что противник постарается любой ценой удержать дорогу, которая связывала Шлиссельбург с Синявином. Когда попытка батальона Зверева оседлать шоссе сорвалась, он приказал не лезть на рожон, но держать дорогу под огневым контролем. Пулеметчики, артиллеристы закрыли проезд по дороге шквальным прицельным огнем.

- Большего Кожевникову не сделать, - сказал Путилов. - Несколько раз его немцы контратаковали. Дали им крепкий отпор. А как дела у соседей?

Симоняк медлил с ответом. Глядя на комдива, Путилов понял: неважно. Как накалилась обстановка у правого соседа, он почувствовал уже через несколько минут. Симоняку звонил Духанов. Разговаривали они совсем недолго, и по немногословным фразам, произнесенным Симоняком, Путилов догадался: командарм сообщает какие-то неприятные новости.

Немецкое командование подтянуло в район боев резервы и одновременно со стороны Дубровки и Шлиссельбурга предприняло сильные контратаки, чтобы отрезать наши войска от реки. Особенно мощный удар враг направил на правый фланг с юга. Вражеские танки прорвались даже к командному пункту 268-й дивизии.

Николай Павлович, как всегда в минуты раздумья либо волнения, стал крутить свой чуб. Он даже сгорбился, словно его придавил невидимый груз. Склонившись над картой, коротко сообщил Путилову и Морозову обстановку, указал направление контратаки немцев.

- Под корень бьют, на соседа давят и на нас могут навалиться.

- Что приказал командарм? - спросил Морозов.

- Продолжать наступление. На угрожаемый участок бросил противотанковый резерв, к утру еще стрелковая бригада прибудет. Она войдет в стык между нами и 268-й дивизией.

- Я пойду, пожалуй, к Федорову, - поднялся с места Путилов. - Не возражаете?

- Нет. Я сам хотел это предложить, Савелий Михайлович. Придется на время батальон Ефименко повернуть на юг. Сейчас переговорю с Хрустицким, танков туда подбросим.

Путилов, завязывая на ходу тесемки маскхалата, направился к выходу.

Симоняк бросил Морозову: Действуй, Осипович. Всё ведь слышал... Он подошел к рации. Переговорил с Федоровым, соединился с Кожевниковым, расспрашивал, сильно ли наседает противник.

- Горячо, - нажимая на о, пробасил командир полка.

- Еще жарче может стать. Поэтому и отправляю к тебе Васильева.

Капитан Виктор Васильев командовал стрелковым батальоном, Симоняк до сих пор держал этот батальон в резерве. Угроза контратаки со стороны Шлиссельбурга заставила передать его левофланговому полку.

Оставалось позвонить еще командиру 61-й танковой бригады Хрустицкому. Но тот сам, узнав о немецких контратаках, пришел к Симоняку. В кожаной куртке и шлеме он выглядел очень молодо, в его живых глазах искрились веселые огоньки.

Симоняк, пригласив Хрустицкого сесть рядом, спросил:

- Можете один танковый батальон на правый фланг к Федорову перебросить?

- А когда?

- Немедленно.

Хрустицкий прикинул, сколько у него танков на ходу, сколько ремонтируется.

- Одну роту отправлю сразу, остальные попозже.

- Ладно. Только давай, брат, не тяни.

- Бегу, товарищ генерал.

Голос Симоняка в этот вечер часто звучал в эфире, его характерный басок сразу узнавали те, к кому он обращался: командиры полков, начальник штаба, командарм. Но разговаривать приходилось не только с ними.

- Вас вызывает командир полка Федоров, товарищ генерал, - доложил дежурный радист.

Комполка просил уточнить, какие подразделения посылает к нему Симоняк и где проходит передний край соседа.

Комдив уже собрался ответить Федорову, но что-то его насторожило в голосе командира полка. Голос звучал как-то слащаво и незнакомо. А почему Федоров переспрашивает то, о чем мы совсем недавно с ним договорились? - подумалось Симоняку. И вместо ответа он спросил:

- Назови первую букву фамилии командира соседнего полка.

В ответ донеслось невнятное мычание.

Комдив понял: это противник настроился на его волну и пытается выведать интересующие его данные.

- Вот же бисово семя, - выругался комдив. И послал в эфир невидимому собеседнику такой соленый приказ, что даже привычный Мамочкин прыснул со смеху.

И позже гитлеровцы еще не раз попадали на волну рации Симоняка, но едва они заговаривали, Мамочкин. сам определял - чужак. Он хорошо знал голоса командиров полков, их обычные интонации и характер речи.

Вечером и штаб переехал на левый берег. На наблюдательный пункт прибежал раскрасневшийся от мороза Трусов. Сличили карты - его и симоняковскую. Особых расхождений не оказалось. Штадив поддерживал с полками непрерывную связь, строго контролировал выполнение указаний комдива. Симоняк всё больше убеждался, что Иван Ильич Трусов растет, что называется, на глазах, становится искусным начальником штаба. Он быстр, но не суетлив, здраво оценивает обстановку, как опытный дирижер управляет сложной штабной махиной, направляет к одной цели все службы.

- Дивизия выполнила ближайшую и последующую задачи, - по-военному лаконично резюмировал начальник штаба, подводя итоги двухдневных боев. - Можно доносить в штаб армии.

- Доноси. И подчеркни: у нас и дальше есть кому и чем воевать.

- Это так, - подтвердил Трусов.

Дивизия имела потери, но они не шли в сравнение с теми, которые она понесла на реке Тосне. Оставались в строю все командиры полков и батальонов, большинство командиров рот и даже взводов. В ротах было достаточно людей, чтобы продолжать наступление.

В приневских перелесках гангутцы чувствовали себя господами положения. Рассеялся тяжелый осадок, который оставил первый наступательный бой, первое столкновение с гитлеровцами. И здесь немцы стреляют, и здесь бомбят, понастроили здесь еще больше укреплений, чем на Тосне. Но тут советские войска имели превосходство в артиллерии и танках. Наша авиация господствовала в воздухе. И люди дивизии воевали по-иному - уверенно, гибко маневрируя, появлялись там, где противник меньше всего их ожидал. Офицеры и солдаты воочию видели: гитлеровцев можно бить. Да еще и как!

Комдив всё узнавал о новых подвигах своих сынков. Настоящим богатырем оказался командир роты ленинградец Владимир Михайлов. Он сам уложил автоматными очередями с десяток гитлеровцев, а трех замертво свалил тяжелыми, как обух, ударами кулаков. Сержант Николай Виноградов пулеметными очередями максима скосил более двух десятков фашистов. Заместитель политрука Василий Будник с двумя товарищами уничтожил вражеское отделение. Михаил Семенов, который с развернутым знаменем Кировского завода несся через Неву, убил в бою трех вражеских солдат и фельдфебеля...

Днем мимо наблюдательного пункта вели пленных. Штабные работники, офицеры связи, телефонисты, связные выбежали поглядеть. Вышел и Симоняк.

По лесной дороге понуро шагали несколько десятков вражеских солдат. Темно-серые шинели застегнуты у самого подбородка. Головы повязаны платками, покрыты брезентовыми капюшонами. У некоторых на ногах вместо сапог соломенные чуни. Один наш солдат, толстолицый парень в новом полушубке, вплотную подошел к пленным, замахнулся на немецкого фельдфебеля.

- Чего разошелся? - остановил его конвоир в закоптелом халате. - Нашел где храбрость показывать. Вон туда иди.

Конвоир кивнул в сторону передовой.

- Передушил бы их всех, - кипятился солдат.

- Там их, в бою, и души, - спокойно заметил конвоир.

Симоняк узнал в конвоире Федора Бархатова.

- Молодец, парень, - проговорил комдив.

Жалкое впечатление производили пленные. Раньше, подумалось Симоняку, немцы в плену держались не так-наглее, увереннее, всё твердили, как попугаи: Мы победим. Мы победим Россию. Теперь поджали хвосты. Слабеет духом немецкий солдат-завоеватель. Зато выше поднимает голову, распрямляет плечи советский воин-освободитель. Он не произносит громких слов, не бахвалится, не пялит глаза на чужое добро, простой и скромный человек, которого гитлеровцы презрительно называют Иваном... Этот Иван, отступавший сжав зубы до боли, теперь поворачивает стрелку войны в противоположную сторону. Он пойдет на всё ради победы, ничто его не остановит, как не остановил Дмитрия Молодцова огонь вражеского дзота.

Глядя на пленных, комдив спросил Трусова, из каких они частей.

- Большинство из сто семидесятой дивизии, но есть и из девяносто шестой.

- Где взяты?

- На нашем правом фланге. Девяносто шестая пехотная дивизия находилась в резерве Линдемана. Ее перебросили сюда с задачей заткнуть брешь, отбросить нас за реку.

- Ишь чего захотели... Разведку надо усилить, Иван Ильич, не прозевать появления у них новых резервов. Отправляй ребят, пускай свеженьких языков приволокут.

Вернувшийся в бункер Симоняк не спеша водил усталыми глазами по карте. Даже циркуль взял, чтобы точно измерить полосу, отделявшую ленинградцев от волховчан.

- Километров пять осталось. Нажать бы завтра покрепче с обеих сторон...

Около полуночи позвонил Говгаленко.

- Куда ты пропал? - спросил недовольно Симоняк.

- Я у Бондаренко. Балакаем тут, прикидываем.

- Что прикидываете? Кому первому на сосну влезать?

Говгаленко понял шутку генерала. Был с ним один случай, о котором сам как-то рассказал Симоняку. Зимой сорокового года на Карельском перешейке 123-я дивизия, в которой служил Говгаленко, прорвала линию Маннергейма. Ее наградили орденом Ленина. Весть об этом пришла, когда дивизия находилась в бою. Как же сообщить бойцам радостную весть? Иван Ерофеевич, долго не раздумывая, взобрался на высоченное дерево и закричал:

Вперед, воины ордена Ленина дивизии...

Его усиленный рупором и без того громкий голос долетел до самых передовых цепей. Услышал его и противник. Защелкали пули по стволу. Говгаленко еле успел слезть.

На шутку генерала Говгаленко отозвался шуткой:

- Рады бы оба залезть, да тут ни одного подходящего деревца не уцелело.

От Говгаленко комдив узнал, что гитлеровцы пробуют оттеснить левофланговый полк от шоссейной дороги. Засылали в тыл зверевского батальона автоматчиков. Их переловили, уничтожили.

- Щупают, где у нас слабо, - говорил Говгаленко. - Действуют мелкими группами.

- Могут и крупные бросить, - предупредил Симоняк. - Имейте в виду.

Пять километров. На карте они казались сущим пустяком. Красные извилистые линии, обозначавшие расположение полков 136-й дивизии и наступавшей ей навстречу дивизии Волховского фронта, находились словно бы рядом. Как сомкнуть их, слить в одну?

Гитлеровцы всё еще стремились раздвинуть стены коридора, надеялись удержать фляшенхальс. Вступили в бой 96-я и 61-я пехотные дивизии, подтягивалась 5-я горнострелковая. Командующий 18-й немецкой армией Линдеман приказал всем подчиненным ему дивизиям выделить по пехотному батальону или артиллерийской батарее для закрытия прорыва русских.

С утра 14 января немецкая пехота и танки двинулись на позиции батальонов Ефименко и Душко. Завязался ожесточенный бой. Противник нес большие потери и всё же упрямо бросал в атаку роту за ротой.

Положение создавалось острое, критическое. Симоняк ввел в бой все свои резервы. Вражеские атаки удалось отразить. Но надолго ли?

С начала боев Симоняк ни разу не обращался к командарму за помощью. Духанов сам внимательно следил за действиями дивизии, наступавшей на главном направлении, всячески поддерживал ее и армейской артиллерией, и танками, вводил в бой новые части для прикрытия флангов Симоняка. Но 14 января обстановка на фронте наступления дивизии стала тяжелой.

- Правый фланг у меня совсем оголен, - докладывал Симоняк командарму. Противник бросает против нас всё новые части.

Духанов понимал Николая Павловича. Его дивизия, глубже других вклинившаяся во вражескую оборону, принимала на себя основные удары. Трудно в таких условиях продвигаться вперед, углублять прорыв. Но Духанов верил в Симоняка, верил в его смелость, решительность.

- Фланги ваши прикрою, - сказал он. - Подкину артиллерии. Давай, Николай Павлович, вперед.

- Раз прикроете, пойдем.

- Что это у вас там за шум?

- Да тут мебель передвигают. Пустяки, словом.

Командарм явственно слышал в трубке глухие разрывы снарядов. Они падали возле наблюдательного пункта дивизии.

- Осторожнее с мебелью, - произнес Духанов. - Пускай Морозов примет меры.

Переговорив с командармом, Симоняк первым делом вызвал к телефону Шерстнева. Того не оказалось на месте - ушел в третий батальон, к капитану Собакину.

- Кто говорит?

- Слушает седьмой.

- Чего вы там застряли? Почему не продвигаетесь?

- Попробуй сам. Ишь какой прыткий, - донеслось в ответ.

Симоняк от неожиданности даже запнулся, потом сердито пробасил:

- Чего болтаешь? Не узнаешь, с кем разговариваешь?

Трубка несколько секунд молчала, а затем послышался смущенный голос начштаба полка Меньшова:

- Простите, товарищ Второй. Не признал ваш голос.

- Бывает, - промолвил комдив без всякой обиды. - Какова у вас обстановка?

Меньшов коротко доложил, что сопротивление противника значительно возросло, каждый клочок земли приходится брать с боем.

- Подумайте-ка получше и продвигайтесь смелее. Или опять скажешь: Сам попробуй?

После короткой паузы Меньшов признался: командование полка опасается контратаки противника во фланг. У поселка No 2 накапливается пехота. В овраге у поселка No 5 десятка полтора тяжелых немецких танков.

- Что ж, вы ждете пока они ударят? Немедленно свяжитесь с Шерстневым, передайте: я требую усилить натиск.

К этому времени у дивизии уже не было того превосходства в силах, которое она имела в начале боя. Ее фронт увеличился вдвое, до шести километров, а сил осталось гораздо меньше. Можно бы сказать: Не до жиру, быть бы живу, - какое там наступление, удержаться бы на захваченных рубежах. Но каждый бой - задача со многими неизвестными, и сила далеко не всегда измеряется числом. Бывает порой, что батальон сильнее полка, а иногда он слабее роты. Нельзя давать врагу осмотреться, передохнуть. Пусть с ходу бросает свои резервы...

В разговоре Меньшов упомянул между прочим, что капитан Андрей Салтан воюет по-прежнему. Какую надо иметь выдержку, какое бесстрашное сердце, чтобы раненым оставаться столько времени в строю! И разве Салтан исключение? Рядом с ним справа и слева сражаются не менее отважные и стойкие люди. Успех окрылил их. И это умножало силы поредевших батальонов.

Меньшов быстро разыскал командира полка. Шерстнев, узнав о приказании комдива, решил и сам переговорить с Симоняком.

- Что-нибудь нам подкинете?

- Ты и так богат, как Кочубей. Рассчитывай на свои силы, артиллерией поддержу.

Напряжение боев достигло высшего предела. От громоподобной канонады вздрагивала приладожская земля. На раскаленных стволах орудий горела краска. Наши бойцы отбивали яростные контратаки и упрямо продвигались вперед. Коридор стал еще на километр уже, но сопротивление немцев - еще жестче и яростнее.

Около полудня 15 января Симоняку радировали: рота Владимира Михайлова из батальона Собакина ворвалась в рабочий поселок No 5 и ведет бой на его северной окраине.

- Здорово! - воскликнул Симоняк. - Это нож в самое горло их шлиссельбургско-синявинской группировки.

За поселок No 5 немцы цеплялись изо всех сил. Через него проходила дорога из Шлиссельбурга в Синявино, последняя артерия, еще питающая их войска. Поселок опоясывали траншеи, противотанковые рвы, эскарпы, проволочные заграждения. На окраине высился двойной забор из толстых бревен, меж которых гитлеровцы накидали земли и камня. За этой стеной сидел сильный вражеский гарнизон.

- Всем, чем можешь, поддержи роту, - потребовал комдив от Шерстнева.

- Понял вас.

Симоняк не спешил докладывать командующему об успехах Михайлова. Закрепится рота, пройдет в поселок весь батальон, тогда можно доносить со спокойной душой.

Осторожность оказалась не лишней. Вскоре немцы вытеснили роту из поселка. У Симоняка язык не повернулся попрекнуть Шерстнева. В этот день некоторые рубежи по нескольку раз переходили из рук в руки. Продвижение дивизии фактически приостановилось.

- Что будем делать, Николай Павлович? - спрашивал командарм Духанов. Начали вы чуть ли не галопом, а сейчас стали топтаться на месте.

- Шутки плохи, Михаил Павлович. Действительно, топчемся, и вы знаете почему.

Командарм сообщил Симоняку, что вводит в бой силы второго эшелона. Фронт наступления дивизии значительно сокращается, ей будут приданы два новых артиллерийских полка.

Симоняк повеселел. Коли так, сейчас можно будет снова двинуться вперед, если и не галопом, то уж во всяком случае и не черепашьим шагом.

6

Под утро 16 января в дивизии закончились приготовления к новому броску. Симоняк решил вести наступление двумя полками - 270-м и 269-м. Перед 342-м полком он поставил задачу прикрывать левый фланг.

С утра двинулись вперед на всем фронте прорыва. В самый разгар боя на новый наблюдательный пункт комдива прибыли представитель Ставки маршал Ворошилов и командующий фронтом Говоров.

- Рассказывай, Симоняк, как воюешь. - Ворошилов подошел к карте. - Где у тебя сейчас полки?

Симоняк показал на рабочий поселок No 5:

- Вот здесь. С запада и севера наступают...

- Медленно, - сухо заметил Говоров. - Что вам сейчас требуется, чтобы смять противника и соединиться со второй ударной армией?

Симоняк наморщил лоб, и так уже изрезанный глубокими бороздками, и, помедлив пару секунд, сказал:

- Ничего не требуется. Всё есть. Ворошилов и Говоров переглянулись.

- Так и ничего? - рассмеялся маршал. - Другой бы начал клянчить: и то, и это...

- И артиллерии хватает? И снарядов? - спросил командующий.

- Достаточно. Тут мои артиллеристы отличились. Из трофейных орудий создали несколько батарей. Снарядов у них вдоволь. И лимита нет.

Ворошилов снова посмотрел на Говорова, точно говоря: каковы молодцы!

Мамочкин, не решаясь прервать разговор, обхватил трубку ладонями рук и тихо кому-то доказывал:

- Нельзя сейчас. Занят... Занят... Симоняк, взглянув на радиста, догадался, что вызывают его.

- Разрешите? - обратился он к гостям. Докладывал Федоров. Батальоны завязали бой южнее рабочего поселка No 5, стремясь оседлать дорогу...

- Подумаю, Павел Сергеевич, чем тебе помочь. Вот освобожусь и подумаю.

Когда Симоняк отошел от рации, Ворошилов спросил его:

- Не боитесь, что немцы засекут вашу радиостанцию?

- Могут. Но рация позволила мне всё время держать связь с полками и не терять управление боем.

- Это очень хорошо, - похвалил маршал, а Говоров заметил:

- В ближнем бою запеленговать рацию средней мощности не так легко.

- Еще на Ханко мы убедились в надежности радиосвязи. Наши командиры, начиная с ротных, набили себе в этом руку, - сказал Симоняк.

- Вы кому это обещали подумать? - спросил командующий.

Симоняк кратко рассказал о сообщении командира полка.

- Как он воюет?

- Хорошо.

- Гм-м, - неопределенно произнес Говоров. Что означало это гм-м, Симоняк не понял, но он был доволен действиями Федорова, который в бою словно бы воспрянул духом.

- Думайте, товарищ Симоняк, думайте, - сказал Говоров, надевая папаху. Мы тоже подумаем.

Проводив гостей, комдив прикидывал, чем бы помочь правофланговому полку, чтобы ускорить развитие событий. Вскоре позвонил Духанов и сообщил, что дивизии придается один стрелковый батальон.

- Говоров распорядился. К тебе скоро явится Дуров.

Комбат произвел на Симоняка хорошее впечатление. Ладно скроенный, он держался с достоинством, разговаривал спокойно.

Трусов, который находился в это время на наблюдательном пункте, поинтересовался, не сродни ли Дуров известному дрессировщику.

- Нет, - улыбнулся тот. - Наша семейная профессия иная. И дед и батька золотоискатели. Я тоже этим сызмальства занимался. На Колыме работал. Люблю тайгу.

Симоняк в общих чертах обрисовал обстановку и добавил:

- На месте договоритесь с командиром полка Федоровым. Батальону быть у него в двадцать три ноль-ноль.

Симоняк решил не атаковать рабочий поселок No 5 в лоб, а обойти его с севера и юга, перерезать в двух местах железку.

- С федоровским полком пойдет один твой батальон, - предложил Симоняк комбригу Хрустицкому, который за последние дни стал своим человеком в дивизии. - А с шерстневским - другой.

Так они договорились, так и стали действовать. Однако бои 17 января развивались не по заранее намеченному плану. Никак не удавалось пробить ставший совсем узеньким коридор, шириной не более километра. К ленинградцам отчетливо долетало отрывистое резкое татаканье пулеметов с его восточной стороны, куда подошли бойцы Волховского фронта.

Близко, совсем близко... Но немцы сопротивлялись отчаянно. Батальон Собакина, огибавший поселок No 5 с севера, вынужден был залечь на опушке рощи.

Не произошло существенных перемен и у Федорова. Комдив отправился к нему сам.

Вечерело. Сумерки окутывали мглистой полутьмой редкий лес. Офицер связи худенький лейтенант в сдвинутой на затылок ушанке - хорошо знал дорогу. Кобуру пистолета, как заметил командир дивизии, он предусмотрительно расстегнул, на ходу поглядывал по сторонам. Всякое тут могло случиться, глядишь, и вражеские автоматчики вынырнут из леса.

Лейтенант с облегчением вздохнул, когда наконец благополучно привел Симоняка в штаб полка. Блиндаж, узкий, продолговатый, ярко освещали стеариновые свечи.

- Богато живете, - усмехнулся Симоняк. - Настоящую иллюминацию устроили.

- Трофеи, - пояснил начштаба Поляков. - Не один ящик свечей наберется. И с вами можем поделиться, товарищ генерал.

Симоняк точно не слышал Полякова.

- И теплынь... Вино, конечно, трофейное имеется. Теперь только завести кровати с перинами, совсем будет, райское житье.

Федоров почувствовал в словах комдива укор. Будь на его месте Шерстнев, тот бы сразу вспыхнул. Но Павел Сергеевич понимал недовольство Симоняка: полк и подкрепление получил, а всё еще не выполнил задачу, не разбил последний барьер на пути к волховчанам.

- Далеко отсюда комбаты? - спросил комдив.

- Рядом.

- Пригласите.

Пока вызывали комбатов, Симоняк опустился на скамью, усадив рядом Федорова. За все дни боев впервые выдалась возможность так вот, глядя друг на друга, поговорить о том, что волновало обоих. Симоняк расспрашивал о людях, их самочувствии, настроении. Очень трудные испытания выпали на долю бойцов и командиров. Свирепствовали и вражеский огонь, и январские морозы, люди постоянно находились на ветру, в снегу, не могли даже обогреться у костра. Дремали в минуты затишья прямо в лесу, в земляных норах и воронках.

- Знаете, Николай Павлович, - говорил Федоров. - Смотришь на людей и просто диву даешься: до чего же крепок народ. Ни жалоб, ни хныканья. Одно на уме - прорвать блокаду, разбить врага.

Федоров вспомнил случай, который произошел в батальоне Душко. Небольшая группа бойцов проникла под утро в тыл немцев. Похозяйничала там вовсю. Встретили отделение немцев - перебили. Заметили телефонные провода перерезали, а они связывали огневые позиции батареи с наблюдательным пунктом. Потом и на батарею нагрянули, захватили четыре пушки и несколько штабелей снарядов.

- Ладно у них вышло, - отозвался Симоняк. - Кто там был?

- Младший сержант Пирогов, замполитрука Иван Бурмистров, солдат Егоров.

- Мелкой группе в лесу - раздолье... В блиндаж, отряхиваясь от снега, вошли комбаты Ефименко и Дуров.

- Здравия желаю, товарищ генерал, - молодцевато козырнул Ефименко.

- Здорово, Харитон. Что это ты бородищу отрастил?

- Немцев пугать.

- Только они тебя что-то не очень боятся.

Появился и комбат Душко. Он заметно осунулся, остро выступали скулы, жестко горели глаза. Следом за ним вошел полковой инженер Фотькин.

Симоняк встал и, прохаживаясь по блиндажу, сказал, что на завтра, 18 января, назначено общее наступление всей армии. Командир полка об этом уже знает. А комбаты? Тоже знают? Хорошо. Пусть тогда доложат свои решения.

- Имейте в виду, - добавил он, выслушав короткие доклады, - никаких отсрочек больше не будет. Завтра полк должен соединиться с волховчанами. Понятно?

- Всё ясно, товарищ генерал, - ответил за всех командир полка.

- А ты, Харитон, - усмехнулся Симоняк, - обязательно бороду скоси. Таким небритым неудобно с волховчанами встречаться. За кого нас посчитают?

Обратно Симоняк возвращался на броневике, присланном Хрустицким. Его тронула забота командира танковой бригады. Встретившись с ним на наблюдательном пункте, без слов пожал ему руку.

- Сколько у тебя малюток уцелело?

Хрустицкий назвал цифру. Танков осталось в строю совсем мало. И всё же Симоняк не сбрасывал их со счета. Легкие машины хорошо маневрировали в этом краю лесов и болот, здорово били врага из своих скорострельных пушек. Симоняку рассказывали о лейтенанте Дмитрии Осатюке, командире танка, и его механике-водителе Иване Макаренкове. Ловко уклоняясь от снарядов, танцуя по поляне на своей малютке, они заманили тяжелый немецкий танк к опушке леса, поставили его под огонь наших батарейцев.

- Надо завершать, полковник, - сказал Симоняк. - Сам понимаешь, конец венчает дело.

Говорил Симоняк глухо, с хрипотцой. Болело горло, генерал сильно простыл. Превозмогая озноб и ломоту в костях, он оставался на ногах. Даже цепями его бы сейчас никто не удержал в постели. Он жил уже завтрашним днем, старался предугадать и предупредить удары врага.

Около полуночи позвонил Шерстнев, просил разрешить комбату Собакину начать атаку рано утром, до намеченного времени.

- Почему? - удивился комдив.

Комбат, оказывается, не зря лежал перед опорным пунктом на железной дороге, он всё детально изучил, засек и хочет нагрянуть на гитлеровцев, когда они заняты котелками - завтракают.

- А как с артиллерийской поддержкой?

- Использует приданный дивизион и полковые пушки.

- Пускай атакует, - благословил Симоняк. - Собакин не из тех, кто сунется в воду, не зная броду, ученый...

Незадолго до рассвета на левом фланге яростно застрочили пулеметы. Первым их услышал часовой и дал знать адъютанту Симоняка. Тот выскочил из блиндажа.

- Где-то у Кожевникова, - доложил он комдиву. Радист незамедлительно соединил Симоняка с командиром 342-го полка. Яков Иванович сообщил коротко:

- Противник крупными силами атаковал батальоны Зверева и Малашенкова.

- С какого направления?

- С севера. Ввожу в бой Васильева.

- Держись! Передай мой приказ комбатам: не выпустить ни одного фашиста из Шлиссельбурга.

Немцев на этом участке было гораздо больше, чем наших бойцов. Они хотели прорваться, пока их окончательно не завязали в мешке. К Синявину двигались из Шлиссельбурга колонной - впереди автоматчики и пулеметчики. Они наткнулись на командные пункты Зверева и Малашенкова. Комбат Зверев, выскочив из землянки, расположил своих людей в воронках перед вырубкой. По его команде бойцы открыли огонь, рассекли вражескую колонну надвое. Уничтожить всю ее у Зверева не хватало сил. На себя он взял тех гитлеровцев, которые двигались в хвосте колонны. Остальные, предположив, что опасность миновала, начали обходить зверевский батальон, но в районе рощи Фикус их ждал батальон Малашенкова. Вскоре подоспел и батальон Васильева.

Побоище тут произошло огромное. Сотни немцев полегли и сотни были взяты в плен.

Пытаясь спасти остатки разгромленных частей во всё сужающемся бутылочном горле, дать им возможность вырваться, гитлеровцы предприняли сильную контратаку двумя свежими полками со стороны Синявина. Батальоны 270-го полка стойко встретили их и не позволили фашистам продвинуться. На залегшие цепи фашистов Морозов обрушил такую лавину огня, что там мало кто уцелел. Густой пороховой дым полз над приладожской землей.

- Что твой Собакин? - запрашивал комдив у Шерстнева. - Всё еще от Ромашки не в силах оторваться?

- На железке Собакин, - весело откликнулся командир полка. - В километре севернее поселка.

- Только бы не слез.

- Не слезет, у него танки и пушки.

- Передай ему: волховчане с ним рядышком. Минуту назад я с ними разговаривал. Как бы Собакин не обознался.

Батальон Федора Собакина атаковал немцев в восьмом часу утра. Расчеты полностью подтвердились. Ротный Владимир Михайлов, который отличился еще на невском берегу, и в этом бою воевал геройски. С горсткой бойцов - совсем мало людей осталось в восьмой роте, - он ворвался в траншею. На врага полетели гранаты, фашистов косили автоматные очереди.

Командир батареи Дмитрий Козлов выдвинул к самой железнодорожной насыпи полковые пушки. Прямой наводкой бил он по вражеским огневым точкам.

Собакин и замполит Шелепа пересекли изрытое воронками поле. Вот она и железка - узкоколейка, последняя, тонкая, как паутинка, ниточка, идущая от Ладоги в глубину вражеской обороны. Оседлав ее, третий батальон 269-го полка почти полностью рассек бутылочное горло.

- Только держись, - предупреждал Собакина Шерстнев.

- Отбил уже две контратаки, опять лезут. Не пропущу их здесь.

Фашистские автоматчики шли в психическую атаку. Артиллеристы Дмитрия Козлова ударили по цепям гитлеровцев.

- Огонь! Огонь! - командовал Козлов.

Так продолжалось несколько минут. Внезапно командир батареи упал на снег. Уже смертельно раненный, он подавал последние команды:

- Огонь! Огонь!

Ожесточенный бой разгорелся и правее поселка No 5. Тут отходившая немецкая колонна наткнулась на штабы первого и третьего батальонов 270-го полка. По узкой лесной дороге двигался большой обоз, несколько легких танков...

- Немцы наступают! - крикнул солдат-наблюдатель.

- Отставить, - оборвал его капитан Душко. - Не наступают, а отступают. Понятно?

В бой с вражеской колонной вступили все, кто находился при штабе, разведчики, посыльные, связисты.

Младший сержант Тимофей Пирогов и замполитрука Иван Бурмистров заняли позиции у самой дороги, в куче торфа. Их пулеметы пускали очередь за очередью. Немцы начали разбегаться под этим свинцовым ливнем. Остановился и головной легкий танк. Пирогов и Бурмистров подползли к нему, подорвали гранатами.

Гитлеровские офицеры метались между машинами и санями, пытались навести порядок. Им удалось собрать часть солдат, те открыли беспорядочную стрельбу. Бурмистрова ранило. Пирогов оттащил товарища за штабель торфа. К нему на помощь подошли автоматчики Козлов и Егоров. И снова по фашистам ударили длинные очереди из пулеметов и автоматов.

Немало лент расстрелял Пирогов, пришлось отправить Козлова за патронами. В это время фашистский офицер подобрался к груде торфа и выстрелом ранил Тимофея, но Пирогов и раненный продолжал разить врагов.

Мужественно воевали с фашистами и бойцы батальона капитана Ефименко. Адъютант комбата лейтенант Массальский с несколькими солдатами вышел к самой колонне и в упор расстреливал гитлеровцев. Все, кто не хотел сдаваться, полегли. Более трех десятков, поднявших руки, Массальский повел в штаб полка.

Даже по скупым донесениям из полков Симоняк понимал, что у противника агония. Колонны, которые пытались вырваться, разгромлены. Но сколько еще продлится бой, трудно было сказать. Всё зависело от инициативы командиров и солдат, от их воли и мужества...

Генерал и не подозревал, что в этот ранний час, когда на стонущей от постоянного громыхания приладожской земле занимался рассвет, его разведчики уже обнимают и целуют бойцов Волховского фронта. Случилось это так.

Поздно ночью Симоняк вызвал командира разведроты Сергея Сладковского. Показывая на карту, где почти вплотную сомкнулись линии наступающих с востока и запада наших ударных группировок, комдив сказал:

- Сегодня эти линии должны слиться. Как видишь, ближе всего к волховчанам мы у пятого поселка. Направь туда один свой взвод с задачей: первыми пройти через коридор, встретить волховчан и дать знать об этом нашим. Кого пошлешь?

- Взвод сержанта Бровкина.

- Подходящий парень. Он справится.

Через час Алексей Бровкин со своими боевыми друзьями находился уже в расположении батальона Собакина. Объяснили капитану, куда и зачем посланы комдивом.

- Ну, ни пуха вам, ни пера, - пожелал тот.

- Не согласен, - отшутился бойкий взводный. - Будет и пух и перо. С этой охоты не вернемся с пустыми руками.

Обогнув по кустарнику поселок No 5, разведчики пересекли узкоколейку и тронулись дальше. В голове взвода шли Александр Редин, Петр Власкин, Леонид Савинский, Григорий Гниловщенко. Услышав впереди хруст снега, кто-то из них просигналил: Внимание.

Разведчики залегли. Их белые халаты слились со снежными сугробами.

Метрах в тридцати по еле приметной дороге торопливо вышагивали немцы.

- Пропустить. Не ввязываться в бой, - передал разведчикам Бровкин. - У нас своя задача.

Разведчики переждали, пока прошла группа гитлеровцев. И только поднялись, как вновь услышали слева голоса, скрип саней.

- Что будем делать? - спросил Бровкина его помощник Редин. - Опять выпустим живыми?

Бровкин не торопился с ответом. Надо разобраться, сколько на дороге гитлеровцев, а то еще влипнешь как кур во щи.

Гитлеровцы подходили всё ближе. Их темные силуэты отчетливо выделялись на белом фоне. Двигалось до роты...

- Нападем, - решил Бровкин.

Разведчики внезапно открыли огонь из автоматов. Фашисты заметались по поляне. Десятка четыре остались лежать на снегу, остальные в панике разбежались. Несколько разведчиков бросилось за ними вдогонку.

- Отставить! - крикнул Бровкин. - Кончай эту музыку. Свою задачу надо выполнять.

За поляной густой стеной высился молодой березняк. Разведчики направились к нему. Они отчетливо слышали клекот русских максимов, отрывистые очереди автоматов. Волховчане, чувствовалось, где-то совсем близко.

- Смотри-ка, - ткнул Бровкина Редин.

Метрах в двухстах, по просеке, которую перерезала глубокая канава, осторожно пробирались трое в белых халатах. Они двигались в сторону поселка No 5. Разведчики припали к земле, раздумывая, кто бы это мог быть. На немцев вроде не похожи.

Когда незнакомцы приблизились, Бровкин крикнул:

- Стой! Кто такие?

- Свои, - донеслось в ответ, но тут же все трое упали на снег.

- Чего тогда прячетесь? Давай сюда. Отзыв знаете?

- А вы назовите пароль.

Бровкин поднялся в полный рост, громко прокричал по слогам:

- По-бе-да-а-а.

- Смерть фашизму, - тотчас последовал ответ, и солдаты радостно бросились друг другу навстречу.

Алексей Бровкин тут же немедленно отрядил в батальон Собакина Ивана Петрунина. И в девятом часу 18 января разведчик привел к месту встречи Владимира Михайлова с людьми его роты.

- Вас вызывает Шерстнев, - вывел Симоняка из раздумья радист.

Комдив поспешно взял трубку.

- Соединились! Соединились! - услышал он срывающийся, ликующий голос командира полка. - В одиннадцать тридцать батальон Собакина встретил батальон , второй ударной армии.

- Поздравляю, Александр Иванович, и тебя, и Собакина, и всех бойцов полка.

- Слышал? - кинул Симоняк Морозову. - Дай-ка тебя расцелую, артиллерийский бог.

А виновник радости Федор Собакин в это время крепко сжимал в своих объятиях командира батальона 18-й стрелковой дивизии капитана Демидова. У обоих из глаз катились слезы, но они этого не замечали.

Свершилось! Прорвали блокаду. Почти семнадцать месяцев Ленинград был отрезан по суше от всей страны. С этого часа он снова связан с родной советской большой землей.

Летели вверх шапки-ушанки, обнимались и целовались командиры и бойцы. Знакомились. Усаживались тут же на снегу, на рельсах, вытаскивали кисеты, потчевали друг друга крепким табачком, заводили беседы о боях и походах.

Счастливый, по-настоящему светлый и памятный день. Спустя некоторое время так же восторженно пожимали руки воинам Волховского фронта бойцы батальонов Душко, Ефименко и Березина, сменившего накануне Андрея Салтана.

Над железной дорогой взметнулось алое, как восходящее солнце, полотнище знамя Кировского завода. Михаил Семенов, который пронес его через Неву, был ранен в боях, и теперь древко знамени держали другие руки. Но знамя высоко развевалось над приладожской землей, звало к новым подвигам.

Священная клятва

Адъютант свернул карту, радист выключил радиостанцию. Говгаленко громко объявил:

- Спасибо этому дому, пойдем к другому.

Симоняк и Говгаленко вышли из блиндажа, Морозов, укладывая бумаги в полевую сумку, крикнул:

- Я вас нагоню!

- Как сказать, - обернулся к нему Говгаленко. - Артиллерии за пехотой не угнаться.

- Что его дразнишь, комиссар? - покачал головой Симоняк. - На артиллеристов нам жаловаться грех.

Подстегиваемая свежим ветром, мела поземка. Снег вихрился, припорашивая всё вокруг: невысокие бревенчатые строения, мотки колючей проволоки, кладбища разбитых, обгорелых немецких машин.

Эмка стояла неподалеку в кустарнике. Шофер распахнул дверцу. Симоняк не торопился влезать в нее, он оглядывался по сторонам, стараясь навсегда запечатлеть в памяти эти места, где дивизия семь дней и ночей вела бой, где она стала гвардейской. Это была высшая оценка, которую только можно было заслужить. Когда Симоняк получил телеграмму Военного совета фронта, он перечитал ее несколько раз: Шестьдесят третья гвардейская стрелковая дивизия...

Потом он передал телеграмму Говгаленко.

- Придется тебе всё-таки забираться на сосну, товарищ гвардии полковник.

- Слушаюсь, товарищ гвардии генерал-майор.

Но обошлось без сосны. С удивительной быстротой в полках, батальонах и ротах узнали о присвоении дивизии звания гвардейской.

- Гляди, запоминай, гвардии полковник Иван Ерофеевич, - негромко произнес Симоняк, окидывая блестевшими глазами иссеченные кусты, смутно выступающие вдали очертания домов, извилистые тропы, уходящие через перелесок к местам встречи дивизии с волховчанами. - После войны узнаем ли, где воевали?

- Найдем, Николай Павлович. Тут и памятник еще поставят.

Симоняк, увидев торопливо шагавшего Морозова, молча подошел к машине.

- Усаживайтесь, товарищ гвардии генерал, - сказал шофер. - Здесь на открытом месте задерживаться не рекомендуется. Немцы нет-нет да и ударяют.

Справа доносился гул канонады. 67-я армия продолжала бои под Синявином, у 8-й ГЭС, а дивизию Симоняка отводили на отдых.

Эмка, покачиваясь на выбоинах, мчалась по утрамбованной тягачами и машинами дороге. Симоняк и его спутники даже не заметили, как доехали до Марьина, к переправе через Неву.

- Всего-то ничего, - взглянул на часы Морозов. - Ехали от командного пункта до Невы одиннадцать минут... А пробивались семь суток.

- И не диво, - откликнулся Говгаленко. - Тут, Иван Осипович, у немцев бутылочное горло было не стеклянное, а стальное.

Симоняк не вмешивался в разговор, но думал о том же. Когда-нибудь историки будут изучать эти дни. Может быть, им покажется странным: как так - по километру в сутки продвигались наши войска друг другу навстречу? Поймут ли, какой трудной была эта операция, какого мужества потребовала от каждого командира и бойца?

Эмка пересекла Неву и взобралась на правый берег.

В поселке Морозовка, куда под вечер приехали Симоняк и его спутники, стучали топоры. Плотники тесали огромные бревна. Симоняк подошел к ним:

- Что робите, хлопцы?

- Как что? Мост через Неву.

Сержант в ватнике показал на противоположный берег:

- Свяжемся наконец-то с большой землей. Нас с Ладоги сюда перебросили строить железную дорогу.

- За месяц справитесь?

- Какой месяц! Сроку десять дней дали.

- О-о! - удивился Симоняк. - Не загнул, хлопец? Неву тут камнем не перебросишь. Почти с километр.

- Должны уложиться в десять дней. Из Москвы приказ.

К Симоняку подошел худощавый человек в длинной шинели.

- Генерал Матюшев, - представился он. - Командир железнодорожной бригады.

- Генерал Симоняк, - пожимая ему руку, сказал комдив.

- Рад познакомиться и поздравить. Ваша фамилия многим сейчас стала известна.

Стоявший рядом сержант внимательно посмотрел на генерала в синей куртке. Вот он, оказывается, с кем разговаривал!

Показав на ладного сержанта а ватнике, Симоняк спросил комбрига:

- Мне ваш сержант говорил: за десять дней мост построите.

- Совершенно точно. Ленинграду как воздух нужна железная дорога. Вы свое дело сделали. Теперь наша очередь.

- По-гвардейски будем строить, товарищ генерал, - вставил сержант.

- Желаю удачи, - сказал Симоняк.

2

Квартирьеры подобрали для генерала кирпичный домик в глубине поселка, среди высоких сосен. Ординарец затопил печь. Комдив, сбросив куртку, расположился по-домашнему. Путилова он попросил:

- Присмотри, Савелий Михайлович, за полками. Расхворался я малость проклятая ангина. Врач приказывает: никуда носа не высовывать. Конечно, обидно под домашним арестом сидеть. В Ленинград не выбраться даже.

Но Симоняку и получаса не удавалось побыть одному. Заходили командиры полков, штабные работники. Нагрянули корреспонденты газет, радио, фоторепортеры. Симоняк шутил:

- Блокаду мы прорвали, теперь нас блокировали самих. Того и гляди - на части разорвут.

Говгаленко принес комдиву кучу телеграмм и писем. Поздравляли дивизию и ее командира Военный совет фронта, командование армии, друзья Симоняка и совершенно незнакомые ему люди.

Рабочие Кировского завода писали:

Дорогие товарищи!

Шлем вам свои горячие поздравления и сердечный привет в связи с преобразованием вашей дивизии в гвардейскую.

Вы завоевали звание гвардейцев в упорных боях с врагами, в сражениях не на жизнь, а на смерть. И самым блестящим подвигом был прорыв блокады Ленинграда совместно с другими частями Ленинградского и Волховского фронтов. Как подлинные русские гвардейцы, славные потомки Суворова и Кутузова, дрались вы на берегах Невы...

Впереди еще много трудностей и преград. Но нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевики... Закаленные в боях, умножившие свой боевой опыт, вы будете еще яростнее и сокрушительнее бить врага.

Мы, рабочие, инженеры, техники и служащие трижды орденоносного Кировского завода, со своей стороны, даем вам слово удесятерить свои усилия на трудовом фронте, выпускать для Красной Армии всё, что она требует...

Вперед же, орлы-гвардейцы. Вперед, на полное освобождение от осады города Ленина.

Одно из писем до слез растрогало Симоняка. Его прислала неизвестная ему Аграфена Даниловна Иванова, мать четверых детей.

Трое моих сыновей тоже где-то воюют, - писала она. - Может, с вами и блокаду прорвали. Не знаю этого. Но воевать должны хорошо. Злы они на фашистов сильно, отца потеряли. Про наши муки ленинградские знают. Когда люди кругом валились, а мы их и похоронить по-человечески не могли. Все мы ликуем теперь. Блокада прорвана. Вы и сами не представляете, сынки, что это значит для нас. Камнем лежала блокада на нас. Услышав по радио, что ей конец, я всю ночь не сомкнула глаз. Вышла на улицу, а там народу полным-полно. У всех праздник, равного которому я давно не помню. И до чего хорошо стало на душе, словно ее волшебной водой окропили.

Мне, простой женщине, не передать, что мы испытали в эту светлую ночь нашей победы. Хочется поклониться вам до земли, пускай любовь ленинградцев хранит вас в бою...

Негромко затрещал телефон. Говгаленко снял трубку.

- Федоров? - переспросил он. - Ты что хотел, Павел Сергеевич? Наверх вызывают? Не знаю зачем. Не знаю. Генерал дома.

- Пускай зайдет, - сказал Симоняк.

Говгаленко зашелестел газетами. Их накопилась гора. И в каждой что-нибудь да говорилось о прорыве блокады, о людях дивизии.

- Читали, что англичане пишут?

- Не успел.

- Вот послушайте: ...несколько месяцев назад даже друзья России не думали, что Красная Армия сумеет добиться таких успехов, каких она добилась сейчас. На одном из первых мест стоит прорыв блокады Ленинграда, оборона этого города войдет в историю как великая военная эпопея. Называют прорыв блокады чудом на Неве.

- Что не промолчали, и то хорошо. Вот помогали бы только больше. Где их второй фронт?

Вошел Федоров, в шинели и шапке-ушанке, надвинутой чуть не до бровей. Остановился на пороге.

- Срочно вызывают меня в штаб фронта, - сказал командир полка.

- А ты не догадываешься зачем? - удивился Симоняк.

В глазах его сверкнула казацкая лукавинка. Федоров неопределенно пожал плечами.

- Во всяком случае, не вправлять мозги, - успокоил Симоняк. - Может, поужинаешь с нами?

- Нельзя задерживаться.

- Ладно. Перед дорогой выпьем по чарке. Когда еще встретимся.

Наполнили стопки, чокнулись.

- Не жалеешь, что с нами повоевал? - спросил комдив. - Правду говори.

- Что вы, Николай Павлович! Я по-настоящему счастлив. Громадное мы дело свернули.

- Не до конца. Можно сказать, что одну лапищу у гидры отрубили. Много еще воевать придется, чтобы ленинградцам спокойно жилось. Ну, доброго тебе пути, товарищ комдив... Придется нам на твое место человека подбирать...

Проводили Федорова тепло. Не стал задерживаться и Говгаленко.

- Устал так, - признался он, - что ноги в коленках дрожат...

- Иди отдыхай, Иван Ерофеевич, - кивнул головой генерал. - А меня и ко сну не тянет.

На сердце было удивительно радостно и светло. Симоняк перебирал в памяти события своей жизни. Рождение первенца. Поступление в академию. Первый орден. Генеральское звание... Нет, нет, всё это не идет ни в какое сравнение с тем, что он переживал сейчас, в эти дни, после прорыва блокады. Почему? Потому что теперь это не только его личная радость - она сливается с ликованием Ленинграда, с радостью, которую испытывает вся страна. И это согревало душу, наполняло гордостью, счастьем.

Полковник Путилов за день побывал у Кожевникова и Федорова. На вечер оставил третий, 269-й полк, в котором воевал и на Карельском перешейке, и на Ханко.

Прежде всего заглянул в батальоны. В первом за командира остался капитан Березин.

- Салтана видел? - поинтересовался Путилов.

- Так точно, товарищ гвардии полковник, - отчеканил старший адъютант.

- Поправляется?

- Скоро вернется. Медсанбатовская койка ему не по нутру.

- Знаю его характер. Что у вас делается? Как людей разместили?

Верезин коротко доложил: устроились неплохо, в пустующих домах, в крытых сараях. Людей вот маловато. Будет ли пополнение?

- Получите, - сказал Путилов. - А сейчас хорошенько подумайте о тех, кто остался. Устали ведь люди.

- Страшно устали, - вырвалось у Березина.

- Вот и пусть отдыхают. Но о караульной службе не забывать. Чтоб всюду был полный порядок.

Капитана Собакина Путилов отыскал в крохотной пристройке к каменному дому. Комбат, накинув на плечи меховую безрукавку, сидел над картой.

- Что это ты колдуешь, Федор Иванович?

- Не колдую, а истину хочу восстановить. Вы знаете, что мне командир полка сказал?

- А что?

- Ты, говорит, Собакин, на сутки раньше мог волховчанам руки пожать. Как это понимать следует? Не воевал, значит, а резину жевал?

- Ладно, Федор Иванович. Твоих заслуг никто не умаляет. А про ошибочки забывать не следует. Были они у всех нас, были и в третьем батальоне. Зря ты сейчас никчемными исследованиями занялся.

- Нет, я с генералом поговорю, - не сдавался Собакин. - Он человек справедливый, согласится со мной.

- Ты знаешь его давно?

- С Ханко.

- И всё же плохо знаешь. Сам-то он какой? Вечно ему кажется, что чего-то недоделал. Начальство его похваливает, а он, как мне сдается, испытывает при этом неловкость. А почему?

Собакин, несколько остыв, ждал, как Путилов ответит на свой вопрос.

- Мы часто говорим, - продолжал полковник, - о чувстве ответственности командира перед партией и народом. Люди привыкли к этим словам и порой не воспринимают всей их глубины. А у Симоняка это чувство в крови. Строго он и свои и наши дела судит. Иначе нельзя. Бой ошибок не прощает... А ты на Шерстнева обижаешься зря. Честное слово, зря...

- Может быть, - смутившись, сказал комбат.

Путилов перевел разговор. Видел он на улице трех солдат. Лохматые, небритые, полушубки расстегнуты. На гвардейцев не похожи.

- Я им замечание сделал. Но вы, командиры, куда смотрите?

- Смотреть-то некому, Савелий Михайлович. Из ротных один только Владимир Михайлов остался в строю. Почти всеми взводами сержанты командуют.

- Это не оправдание. Доложу комдиву - не похвалит. А он ваш третий батальон геройским считает.

- Не надо докладывать, - попросил Собакин, - всё сделаем сами.

Он сложил карту, а несколько исписанных листков разорвал в мелкие клочья.

- Всё, - повторил он, думая теперь уже не о показавшихся ему обидными словах командира полка, а о новых делах.

- Ладно, договорились, - попрощался Путилов.

Штаб полка размещался в школе. Несмотря на поздний час, там было оживленно и людно, как днем. Сам до недавних пор полковой работник, Путилов понимал, до чего много дел, самых разнообразных, первоочередных, срочных, у майора Меньшова и его помощников. Надо принять новое пополнение, проверить оружие, написать донесения о ходе боевых действий, заполнить сотни наградных листов, нельзя забыть ни об одном из героев - ни павших, ни оставшихся в строю.

Начальник штаба Меньшов, сдвинув густые кустистые брови, ворчал:

- Честное слово, в бою так не парился. Хоть караул кричи.

Замполит майор Хламкин сидел тут же. Он еще не совсем оправился после контузии, веки глаз часто вздрагивали. Хламкин коротко описывал подвиги офицеров и солдат, представляемых к награде. Помогали ему секретарь партбюро капитан Александр Сумин и молоденький круглолицый младший лейтенант Юра Гении, инструктор политотдела.

- Какой молодец, - говорил Хламкин, потрясая заполненным наградным листом. - Послушай-ка, Меньшов, что пишет Шелепа о старшем лейтенанте Аркадии Макарове: Ни на шаг не отставал он от стрелков. Часто и сам за пулемет ложился...

- Пулеметная рота крепко выручала третий батальон, - отозвался Меньшов. Погиб Макаров... Большой награды заслуживает. И родным в Ленинград надо написать. А Губина не забыли?

- Нет. На него наградной лист уже готов.

Василий Губин взял на себя командование ротой после гибели Макарова и воевал всю неделю, хотя был ранен в руку. Не раз он заменял наводчика, сам ложился за пулемет...

Николай Хламкин взял очередной лист. Сержант Кривоногов, командир штурмовой группы. Как он несся по Неве! Любой скороход позавидовал бы, а бойцы от него не отставали. Вскарабкались по ледяному откосу на берег - и сразу в бой. Те, кто шел следом, увидели уже взорванный фашистский блиндаж, разбитый гранатами пулемет.

...Росла стопка заполненных наградных листов. И каждый из них скупо, без прикрас рассказывал о подвиге, к которому человека готовила вся его предыдущая жизнь, готовили родители, школа, друзья, партия и народ.

Путилов вошел в штаб незаметно. Постоял какое-то время молча. Не хотелось отрывать людей от дела.

Первым заметил полковника капитан Репня, легонько потянул Меньшова за гимнастерку:

- Савелий Михайлович здесь.

Меньшов вскочил, готовясь рапортовать по-уставному. Путилов опередил его:

- Отставить. Что у вас за ночное бдение?

- Отчетность, наградные листы...

- А вы побольше помощников возьмите. Комдив требует: никого не забыть - ни погибших, ни раненых. А Шерстнев где?

- Уговорили прилечь.

Путилов не стал будить Шерстнева. Пусть отдохнет командир полка. Он-то знал, сколько душевных сил человек теряет в бою, а особенно командир, отвечающий за жизнь сотен и тысяч людей. Он видел совсем еще молодых офицеров, - и тридцати не стукнуло, - а уже совершенно седых. Тяжек ратный труд...

Из полкового штаба Путилов позвонил Симоняку. Телефонную трубку взял адъютант, сказал, что комдив принимает процедуры...

- Что ему передать?

- В полках полный порядок.

Хрипота, не проходившая несколько дней, совсем замучила Симоняка.

- Звонят, поздравляют, а я что-то невнятное мычу в трубку, - жаловался он.

Принимал микстуру, какие-то таблетки, но результаты были не велики. Вспомнилось, как лечила его от простуды и хрипоты жена, решил применить домашние средства.

Ординарец сварил чугунок картошки, поставил перед генералом. Симоняк, накинув на голову серое одеяло, наклонился над чугунком. Горячий пар обжигал горло, по лбу сбегали струи пота. Симоняк терпеливо переносил эту пытку.

Распарившись как в бане, попил еще и чаю с малиной. Малину принесла хозяйка дома. Симоняк разговорился с ней. Вид у женщины был пасмурный, а в глазах затаилась какая-то грусть.

- Что такая мрачная? - спросил Симоняк. - Тоскуете?

- И вовсе не тоскую. Грешно сейчас, в эти дни.

- Что верно, то верно. Да и на чистом небе облачка бывают.

Хозяйка помолчала с минуту.

- Муж у меня на фронте, товарищ генерал. Давно уже вестей от него не получаю. Всякое передумаешь.

- Гоните, Игнатьевна, дурные мысли. Военному человеку бывает и некогда сесть за письмо. Вот и моя жена, наверное, теряется в догадках. Сегодня ей напишу. И ваш супруг откликнется. Попомните мое слово.

Окончив чаевничать, Симоняк принялся за письмо.

Здравствуйте, дорогие мои!

Шлю вам свой привет. Давно вам не писал. Поверьте, не было времени. Вот сейчас некоторая передышка, а потом снова в бой.

За это время у нас произошли большие события. Как вам уже известно из газет, мы под Ленинградом дали фашистам духу...

Мы прорвали фронт, соединились с большой землей. И в этом - большая заслуга наших бойцов. Вы, наверное, знаете по газетам, что теперь мы стали гвардейцами. За время боев мне довелось видеть много пленных, разговаривать с ними. Чаще всего я им задавал вопрос: Зачем вы пришли на нашу землю? Они плутовски мигали глазами, кляли Гитлера. Мы, мол, тут ни при чем. А один бессовестный подлец набрался наглости и сказал: Мы пришли к вам навести порядок, привить свою западную культуру.

Какой гад! Мы-то хорошо знаем, какие фашисты просветители. Под мундиром у пленного оказалась женская шелковая рубашка. Содрал он ее с чьих-то плеч, напялил на себя, гитлеровский мародер.

Не получали ли вы писем с Кубани? Остались ли в живых наши родные, моя мать и твоя, сестры? Там фашисты тоже драпают. Напоили их вдосталь кубанской водицей. Будем надеяться, что с нашими всё хорошо.

Во время боев я сильно простудился. Вышли на отдых - пару дней лежал с перевязанным горлом. Сейчас полегчало...

Пишите, как вы живете. Скоро, видно, будет возможность приехать к вам на несколько дней.

Крепко вас всех, мои дорогие, целую.

В конверт генерал вложил и отдельную записочку для своего баловня Виктора. Обещал переслать ему кортик, который носил немецкий полковник.

Драпал он так, сынку, что и мундир, и кортик бросил. Убежал, но мы его нагоним. Не уйдет. До скорой, сынок, встречи.

Разве предполагал отец, что не увидятся они больше, что не доведется уже ему гладить шелковистые Витькины кудряшки, слышать его бесчисленные почему.

Симоняк не спеша запечатал письмо. Адъютант включил радио. Женский голос объявил: у микрофона молодой поэт Михаил Дудин.

Комдив хорошо помнил узкоплечего, остроглазого парня, артиллерийского разведчика. Симоняку нравились его стихи. Из дивизии Дудина забрали во фронтовую газету.