Гении места, или Занимательная география

Эпиграфы. Два

Служение стихиям не терпит суеты,

К двум полюсам ведет меридиан.

Благословенны вечные хребты,

Благословен Великий океан!

В. Высоцкий "Гимн морю и горам"

День сегодняшний есть следствие дня вчерашнего, и причина грядущего дня создается сегодня. Так почему же вас не было на тех тракторных санях и не ваше лицо обжигал морозный февральский ветер, читатель? Где были, чем занимались вы все эти годы? Довольны ли вы собой?..»

О.Куваев "Территория"

До. Мика. 

Раньше такие заведения называли «сельпо». За десятилетия своего существования оно претерпело множество трансформаций, и теперь это просто магазин, часть которого отведена под придорожное кафе. Ассортимент там далеко не таков, чтобы удовлетворить взыскательный вкус, но взыскательные туда и не заходили. Сейчас в кафе (хотя слово «кафе» - это безусловная лесть, а «забегаловка» отражает суть гораздо точнее) было даже многолюдно. Пара столиков придвинута друг к другу, чтобы уместить компанию целиком.

Компания прибыла сюда на двух здоровенных джипах, припаркованных аккурат перед окнами «Трех трепангов» - так не без претензии на юмор называлось это заведение. Компания была горластая, шумная и оказалась здесь с одной целью: заправить. На расположенной в пятидесяти метрах заправке -  своих железных коней, а здесь – самих себя. Потому что…

- Первый раз на моей памяти мы все водку выпили!

- Да потому что охоты нет!

- А может быть, охоты не было как раз потому, что всю водку выпили?

- Точно! Водки мало взяли. Потому и охота не удалась!

Это охотники. Хотя… Такие… городские охотники. Люди с определенным уровнем достатка, на дорогих японских джипах, с карабинами «Сайга» и «Вепрь», а то и вовсе со швейцарскими SHR-970, в финской одежде из мембранных тканей, на ногах – итальянские горные ботинки с «гортексом». Лишь валяющиеся в багажнике резиновые сапоги выдают широту русской души. А еще – уровень промилле в крови. Только русские могут так пить.

Именно это было причиной тому, что компания вела себя весьма шумно. Но деньгами сорила, поэтому ни официантке, ни продавщице не пришло в голову даже и слова им сказать поперек. Впрочем, они бы не стали связываться с восемью пьяными мужиками  в любом случае. Хотя среди них была парочка трезвых – те, что были в джипах за рулем.

Дверь стукнула, впуская холодный воздух и несколько десятков или сотен, кто бы их считал, снежинок. И в помещении внезапно стало тихо так, что можно было услышать свист ветра за окнами. Компания пьяных охотников замолчала, оторопело разглядывая вновь вошедшего. Точнее – вошедшую.

Даже так сразу и не скажешь, что в ней обращало внимание более всего. То ли не шутейный, почти мужской рост, то ли черная коса, толщиной в руку взрослого мужика, то ли темно-синие глаза – не раскосые, но было ощущение, будто они улетают куда-то с лица. А, может быть, дело было в одежде. Знаток сразу бы определил то, что у девы было на ногах – унты, до сих пор так ценимые пилотами, работающими на Северах, да и не только пилотами. В унты заправлены бесформенные, но наверняка теплые штаны, а выше штанов ватник  - самый обыкновенный, но тоже весьма теплый. Шапки не было, зато на соседний с охотниками столик небрежно брошена пара огромных меховых рукавиц. Мех  сразу опознан сидящими как выдрий. А владелица рукавиц уверенно прошла в ту половину, что была отведена под магазин.

Разговор вполголоса между посетительницей и продавщицей мужской компанией был пропущен. Может быть потому, что он все-таки велся негромко. А может быть, потому что ватник расстегнули, и молнию на шерстяной кофточке под ним тоже - в помещении было достаточно тепло. И под всем этим обнаружилась футболка с Губкой Бобом, которую упруго натягивала аппетитная плоть размера этак навскидку третьего. И это сразу прорвало ступор молчания и направило мысли пьяных мужиков в одно понятное русло.

Час глухой, ночной, еще не тот, что принято было раньше называть разбойничьим, но поздний. Круглосуточная придорожная забегаловка, в которой других посетителей нет. Есть три бабы, две из которых замызганные и не вызывают никаких желаний, но вот третья… И есть компания из восьмерых мужиков, распаленных водкой, адреналином и ощущением ложной безнаказанности, которое дает наличие ствола в руках. И ты – царь природы, хозяин тайги. Да-да, только звери об этом не знают. Как не знала об этом перетаскивающая коробки из магазина в машину молодая женщина. Еще не знала, что она уже – добыча.

Один из компании поднялся с места, галантно приоткрыл дверь перед девушкой, заодно не упустив случая еще раз взглядом ощупать грудь. Хотя смотреть бы надо было на то, как она легко, без малейших усилий, держит в руках коробку, полную жестяных консервных банок. Девушка кивнула, шагая через порог, мужчина выглянул ей вслед. Нет, никого там нет в машине, одна она в этой, вызвавшей снисходительную усмешку, «буханке» защитного цвета. Что ж, тем лучше.

- Ну что, разложим телочку? Там такие сиськи… Да и прочее под тряпками такое же наверняка зачетное.

- А оно надо? – сомневается кто-то. – Шум еще поднимет.

- Не успеет! Да и если… Кто ее услышит? Нет же никого. Затолкаем в машину, отъедем подальше…

- Что тебе приспичило?

- А почему нет? – поддерживает кто-то. – Телка смачная. Да и шанс…

- Гондонов нет…

- У меня есть.

Компания дружно гогочет.

- Чего ржете? Взял, чтобы спички, если что, сухими были.

- Класс! Всем по разу хватит?

Идея захватывает всех, и они уже предвкушают, наблюдая, как их потенциальная жертва методично перетаскивает коробки. Четвертая, пятая, шестая. Ощущение все той же безнаказанности, сексуального возбуждения, еще чего-то кружит голову, они словно заражают им  друг друга. И не обращают внимания уже ни на что – ни на необычность самого ее явления здесь, ни на странную легкость, с какой она таскает тяжелые коробки. Ни на нечто уж совсем неуловимо непривычное в выражении улетающих глаз.

До. Мо.

Международный морской грузовой порт есть не то место, где можно встретить праздношатающихся. Случайных людей здесь нет, все при деле. Время особенно ценно в порту, можно сказать, что они торгуют временем. Принять судно, разгрузить, загрузить, отпустить. И как можно быстрее. Это - морские ворота и мешкать в створе нельзя. И, тем не менее, всегда находятся те, кто во всей этой рабочей суете и плотности рабочего графика, просто стоят и смотрят. Смотрят на то, как работает  Волшебник Мо.

- Дай бинокль.

- Держи.

- Что у него сегодня? – глаза прижимаются к окулярам.

- Минеральные  удобрения.

- Ого. Блин. Черт!

- Что, ты поспорил?

- Да. А! – один из собеседников машет рукой. – Все, больше не буду! Это бесполезно. Он бог.

- Ты же знаешь, Мо не любит, когда его так называют.

- Да. Он - человек с именем Пророка.

Прикрыв глаза от солнца, они смотрят туда, где работает человек с именем Пророка.

Сегодня Волшебник Мо работает грейфером. Собственно, Волшебнику все равно, чем работать. Чем, на чем, с чем. Но работа при погрузке сыпучих позволяет сполна оценить почему, собственно, он  – Волшебник. Точно, без потерь загрузить пылящий аммофос могут многие. Так быстро и так безупречно – только он. Огромным ковшом грейфера он орудует как собственными пальцами. Сами пальцы при этом находятся на высоте в несколько десятков метров над ковшом, в кабине крана, на джойстике управления.  Глаза Мо непрерывно следят за стрелой крана, за работой грейфера, а пальцы – пальцы сами знают свое дело, не отрываясь от джойстика и переключая что-то на приборной панели. Лишь изредка он поворачивает голову и бросает мимолетный взгляд на показания приборов. Но и его оказывается достаточным. И снова – за окно, туда, где двигается, повинуясь его воле, многотонный ковш грейфера. Как-то, на спор, он поднимал этим ковшом коробок спичек с крыши грузового контейнера. У ребят ушло больше времени на то, что бы его туда доставить, чем у Мо – снять.

А потом, уже после окончания смены, когда Мо смывает трудовой пот в душе, он выслушивает от коллег очередную порцию похвал. Ему это давным-давно привычно, но он все равно благодарит, пока вытирает короткие волосы, которым не дают ни малейшего шанса отрасти до той длины, когда они бы могли начать виться.

 - Как тебе новая игрушка, Мо? Нравится?

- Вполне, - молодой мужчина застегивает свежую рубашку. – В части виброгашения вообще идеально. Но к обзору кабины еще не приноровился. Поэтому кран пока плохо слушается.

 Ответом ему дружный хохот товарищей по раздевалке.

- Мо, что-то не было сегодня заметно, что кран тебя не слушается.

Мо усмехается, натягивая куртку. Он разительно отличается внешностью от своих коллег. Порт, любой порт – место многонациональное, самых разных можно людей тут увидеть. И этот прибалтийский порт не исключение. Но все же даже в порту среди коллег Волшебник Мо выделяется. Высокий, стройный, гибкий словно пантера. Темные волосы и глаза, не выцветающая даже под вечно хмурым балтийским небом смуглая кожа. И яркая белозубая улыбка. Неудивительно, что вторым его прозвищем стало Красавчик Мо. А он вовсе не против. И «Волшебник», и «Красавчик» льстили самолюбию. Немного по-детски, а все равно приятно.

- Мо, ты в город?

- Да. Подбросить кого-то?

Желающих не находится, и Мо, пожав руки и попрощавшись с товарищами, покидает здание, а потом и территорию порта. Сегодня он отправляется в Город. Потому что все мало-мальски симпатичные и свободные девушки в их небольшом городке, обслуживающем порт, уже давно знают, что собой представляет Красавчик Мо. И вообще, мамы им строго-настрого запрещают. Он улыбается, поворачивая ключ в замке зажигания. Ну и пусть запрещают. Хорошо, что рядом есть большой Город, там найдутся красивые светловолосые девушки, которым мамы не запрещают гулять с Красавчиком Мо. Потому что они еще не знают, кто он такой. Сегодня -  только гулять, а потом… потом они никуда не денутся.

Мы пришли сегодня в порт, мы пришли сегодня в порт, мы пришли сегодня в порт…

До. Михаил.

Телефон зазвонил. Такой красный телефон, еще с диском для набора номера. Страшенный раритет по нынешним временам, когда сотовый – нечто само собой разумеющееся. Но здесь антенн сотовой связи  не было, а вот протянутые еще в советские годы провода наличествовали. Именно поэтому раритет был не просто памятником ушедшей эпохи, но и вполне себе рабочим памятником.

- Слушаю.

- Михаил Ильдарович, приветствую.

- Здоровеньки булы, Михаил Петрович.

Глава района довольно крякнул.

- Что ж тебе отвечать-то положено, тезка? Салям алейкум?

- Ну, хотя бы и так. Алейкум салям. Что-то случилось?

- Как там у вас, Михаил Ильдарович? К паводку готовы?

 - А почему вы мне с этим вопросом звоните? - Михаил снял очки, потер переносицу. – Я ведь, в конце концов, всего лишь директор школы, по совместительству учитель физики, химии и физкультуры. А на этой неделе еще и учитель истории. Позвонили бы Наталье Петровне, она же председатель сельсовета.

- Да что Наталья Петровна…  - вздыхает глава района. Михаил отчетливо представляет, как тот промокает платком вечно потеющую лысину и фыркает себе в усы, - Какой спрос с ба… с женщины. А ты вот хорошо ситуацию знаешь по паводку, бывалый.

- Думаю, большой воды не будет в этом году.

- Думаешь?

- Думаю.

- Хорошо бы… - басит Михаил Петрович. – Но если что…

- Если что – то мы готовы.

- Вот и добре,  - с облегчением вздыхает глава. – Ну, бывай, Михаил Ильдарович.

А спустя полчаса Михаил стоит на берегу и смотрит на скованную льдом реку. «Лезвие» – такое имя дали ей на своем языке исконные жители этих земель. Он долго не мог понять, почему, пока не побывал в верховьях. И потом, позже, прочел в библиотеке, как писал о реке тот, кто точно смог передать ее характер.

 Я не мог оторвать взгляда от реки. Зею тут не узнать — стала недоступная, чужая. С глухим рокотом рвётся она из-за скалы, бросается всей массой голубой воды на оскаленные перекаты. Сквозь радужную пыль видно, как бьются тугие струи о груди непокорных валунов, как кипит, бушует вода и, высоко вздымаясь, снова падает на них. И так, неудержимыми скачками, Зея проносится мимо обрыва, прыгает влево, за утёс. И оттуда, будто из преисподней, доносится непокорный, угрожающий рёв одичавшего потока…*

Здесь же, в районе их села, у реки совсем не тот характер. Она спокойно, неторопливо несет свои воды к Амуру, благосклонно позволяя людям взгромождать на свой синий текучий хребет катера, баржи и прочий плавучий транспорт. И лишь по весне река вспоминает, что за имя ей дали те, кто почитал ее. И вскипает, разя по берегам направо и налево всех, кто имел неосторожность поселиться в опасной близости от лезвия. И несутся в бурной мутной воде разворошенные стога сена, амбары, а то и вовсе целые дома. Остро лезвие, остро и опасно.

- Михаил Ильдарович! – в его размышления вторгаются детские голоса. Михаил поспешно достает из кармана очки. У него прекрасное, стопроцентное зрение, а очки с простыми стеклами он стал носить два года назад, когда его назначили директором школы. Для солидности. Потому что для директора школы Михаил был непозволительно молод тогда  - двадцать девять лет. Да и сейчас, в свои тридцать один, он недостаточно солиден для этой должности. Но его, так сказать, обличили высоким доверием.

- Вы почему не на репетиции?  - старательно хмурит брови на окруживших его ребятишек.

- А мы уже закончили! – загомонили они наперебой. – А тренировка сегодня будет?

- Конечно,  - он позволяет себе улыбнуться. – В семь вечера, как обычно.

Ребятня умчалась по своим делам, а Михаил снова повернулся к реке. Мысленно вернулся к недавнему разговору по телефону. Если бы он знал Хранителя Зеи, он был бы уверен относительно паводка точно. Да и вообще…

Этот вопрос занимал его давно, с самого детства. Почему кифэйи не знают друг друга? Сколько это могло бы принести пользы! Вот знай он Хранителя реки... Да не только он! Последствия наводнений были бы не столь сокрушительны. Не погибало бы столько людей.

Ответа на свой вопрос он не знал. Отец как-то обмолвился, что, дескать, Хранитель должен быть полностью сосредоточен на своей миссии. А общение с другими, подобными себе, способно сильно отвлечь кифэйя от его работы.  Михаил усмехается: какая-то часть правды в этом есть. Если бы он мог каждый день… да хотя бы раз в неделю… раз в месяц!.. общаться вживую с таким же, как он сам. С тем, кто понимает. Да, это, определенно, отвлекало бы его от… от чего?

Михаил отворачивается от реки. Надо успеть зайти домой, поужинать, переодеться и снова в школу. У него много разных дел – он молодой и холостой директор сельской школы, который все свое время отдает этой школе и этим детям. Но ведь он еще и Хранитель. В чем его работа Хранителя? Он прекрасно помнит то, о чем ему говорили при инициации. Но все равно не понимает – зачем? В чем смысл его жизни здесь? В чем смысл кифэйев вообще? Михаил упрямый и прямолинейный. Он задал этот вопрос Квинтуму.  Родители его предупреждали – там не отвечают на вопросы, но он все равно спросил. Удивительно, но ему ответили. Только вот понятнее от этого не стало. Шесть слов. Время придет. Вы должны быть готовы. Какое время? Когда оно придет? И к чему они должны быть готовы? Но все остальные его вопросы проигнорировали. Методично провели инструктаж, показали базовую технику – и вперед, товарищ Чупин. На штурм Приамурья.

До. Петр.

Если бы эта гора была горой по-настоящему – высотой хотя бы в пару тысяч метров, то, наверное, с нее было бы видно море. И весь остров в виде треугольного блина с его бесконечной тундрой был бы как на ладони. Но холм высотой менее двухсот метров назывался горой исключительно из снисхождения. Ибо это была высочайшая вершина заполярного острова, и именно здесь располагалась метеостанция. Три деревянные постройки  - небольшой дом, еще меньший размером сарай и сортир  - куда же без него. Между строениями протянуты веревки, и не только для сушки белья: погода бывала тут зачастую такова, что дойти до туалета по нужде, не держась за веревку, могло быть затруднительно – снег сплошной стеной так, что в метре не видно ничего. Или другая напасть: сдуть может шквалистым ветром, если ты не очень тяжел. Учитывая, что в доме жили и дети – это была отнюдь не пустая мера предосторожности.

Сейчас вершина сопки временно необитаема. Лишь трепещут на ветру, пытаясь улететь, разноцветные гирлянды белья. Да из ящика, который служит ему конурой, иногда высовывает нос Пашка – заснеженный и одновременно от природы белый  пес породы самоед. Пашке грустно – он любит людей, скучает по ним. Ждет, тихо поскуливая время от времени. А хозяев все нет и нет. Уехали и будут только к вечеру. Но приедут, обязательно приедут. Ведь Пашка их ждет.

________

- Расстроил ты меня, Петр Артемьевич, ох, как расстроил…

- А ты что, думал, я тебе что-то другое скажу? Отличное от метеосводки?

- Надеялся. Ты же всегда точно знаешь, когда пурга утихнет.

- Чудак-человек! – рассмеялся от души один из двух собеседников, прячущихся за шасси Як-40  от косого жалящего ветра. Впрочем, укрытие это весьма условно. Ветер переменчив так, что сердце красавицы по сравнению с ним казалось бы образцом верности. Постоянен он лишь в одном – дует с точно отмеренной яростью, так, чтобы причинять максимальное неудобство тем, кто имеет глупость или необходимость выйти из теплоты укрытий. – Надеялся он! Не верю. Сколько у тебя арктического летного стажа? Тридцать лет?

- Двадцать восемь.

- Такие, как ты, на надежду не рассчитывают. Иначе не выживут.

- Это да, - соглашается пилот самолета. – Но сводка что-то совсем не радует.

- А чего ты хочешь? Арктика – кухня погоды.

- Ну, так подсуетись на кухне, однако! Не мог там подшаманить у себя на метеостанции?

- Облака разогнать? Снег выключить? Ветер убавить?

- Все сразу!

- Да ветерок-то так себе, всего метров пятнадцать-шестнадцать. Спокойно. Успеешь. Еще пара часов у тебя есть.

- Да что-то не торопится высокое начальство на материк возвращаться, - пилот делает пару шагов, выглядывая из-за шасси. – Ага, ну, наконец-то!

- Вот видишь. Ну, ладно, давай прощаться. Спасибо за гостинцы.

- Да надо же ребенка баловать. Скучно ему тут с тобой.

- Некогда нам скучать,  - скупо улыбается собеседник пилота, щурясь от ветра со снегом. Ворот  малицы, ресницы, брови покрыты инеем. Но волосы на его голове и лице  белы и без снега. – Ладно, бывай! Ни пуха, ни пера!

- К черту! – отвечая на рукопожатие. – Ты на чем назад, на вездеходе?

- Баловство эти ваши вездеходы.

- Что - паровоз - хорошо, пароход – хорошо…

- … и самолёт - ничего, - подхватывает метеоролог, - а олени лучше!

________

- Пап, можно мне конфету?

- До дому не дотерпишь?

- До дому еще ехать сколько…

- Можно,  - вздыхает мужчина, поправляя капюшон малицы сыну. – Одну только!

- Много же? – возражает мальчик. Ему восемь, но для своих лет он довольно высок.

- Следующие будут не скоро.

Быстро запустив руку в коробку, ребенок достает давно присмотренную конфету – восхитительно-круглую, в алой с золотым обертке. Сев на нарты и повернувшись спиной к ветру, не торопясь, не обращая внимания на кусающий руки ветер, почти благоговейно разворачивает фантик.  Смотрит на шоколадный шарик, а потом, в одно движение, закидывает сласть себе в рот и зажмуривается от наслаждения. Даже когда сани трогаются с места, он не открывает глаз.

- Пап, а что ты сегодня приготовишь?

- А что ты хочешь? – отец кладет рядом с собой харей. Олени знают дорогу и бегут быстро, хотя немного проваливаются в снег.

- Гречку с тушенкой? – в голосе мальчика звучит надежда.

- Хорошо,  - смеется мужчина. Затаенная горечь все равно просачивается в его слова, но младший сын еще слишком мал, чтобы ее услышать.

- Пап, слушай! – ребенок придвигается вплотную к отцу. – А я чаек сегодня видел!

- Чаек? Точно? Ты не ошибся, Асхат?

- Точно-точно! – мальчик явно возбужден. – На берегу! На бочке сидели две чайки!

- Значит, что?  - экзаменует отец сына.

- Весна скоро!

- Ну, не скоро. Но уже потянуло понемногу весной.

До. Лидия и Мо.

Стороннему наблюдателю показалось бы, что стоящая у ограды старенькой сельской церкви немолодая светловолосая женщина пребывает в глубокой задумчивости. Или любуется лесом, начинающимся на соседнем пригорке. Или мечтает о чем-то своем – ведь мечтать людям свойственно в любом возрасте. На самом же деле она разговаривает.

- Как ты, сын?

- Хочу приехать к тебе на выходные.

- Сынок, радость-то какая! Я же… А у тебя точно все в порядке?

- Да, мам. Просто хочу тебя увидеть.

- Приезжай, родной. Жду. Лепешек твоих любимых напеку, молочком парным тебя отпою.

- Хорошо, договорились.

Он терпеть не может парное молоко. Но исправно пьет его в каждую встречу с матерью. Они видятся слишком редко, чтобы расстраивать ее по таким пустякам.

_____________

- Ну что, ты по-прежнему ведешь теологические диспуты с батюшкой, доводя его до нервных приступов?

- Не преувеличивай,  – женщина негромко смеется, а потом не может удержаться - гладит сидящего за столом мужчину по плечу. – И потом – что тут еще делать? Отец Владимир хороший человек. Только очень… упертый.

- Как и положено священнику, - усмехается Мо. Он давным-давно научился пить парное молоко, не морщась. Подумаешь, ерунда какая. В этой жизни есть много вещей гораздо сложнее. – Знаешь, мне отец рассказывал, что раньше среди Альфаиров много было священников.

- Говорят, их и сейчас немало, - мягко улыбается мать. – Но наш отец Владимир – не из них.

- Конечно, - ответно широко улыбается сын. – Ведь здешний Хранитель – ты.

- Думаю, я последний кифэй этого места, - она встает со стула, чтобы взять стоящий на соседнем столе кувшин с молоком. - После моей смерти уже никого не будет тут.

- Мама! Ну, к чему эти разговоры о смерти?! Ты у меня еще молодая, здоровая и красивая!

- Но когда-нибудь я умру, сын. Это неизбежно. Все умирают, и кифэйи тоже. А тут осталось восемьдесят семь человек. Восемьдесят семь, Мага! Деревня умирает. Квинтум не пришлет сюда Хранителя после моей смерти, я уверена. Не будет тут людей уже. Одни старики остались, доживают свой век.

Молодой темноволосый мужчина за столом хмурится, но возразить ему нечего. И все с тем же хмурым выражением лица он допивает вторую кружку молока, закусывая лепешками. В отличие от парного молока, мамины пресные лепешки он просто обожает.

Тот, кто не знаком с ними, ни за что не примет их за мать с сыном. Белокожая, светловолосая женщина с блеклыми голубыми глазами и мягкими, будто размытыми чертами лица и смуглый, темноглазый мужчина с тонким, с легкой горбинкой, носом и узкими губами. Их обоих трудно назвать по-настоящему красивыми, но их объединяет что-то. Это «что-то» - фирменный знак Альфаиров, их обаяние, то, что заставляет людей тянуться к ним. Альфаиры по-разному распоряжаются этим даром. Лидия Кирилловна, например, является старостой этой сельской общины, самым уважаемым человеком здесь, наряду с местным священником.

- Твой отец прав, Мага, - мать снова садится за стол. Мага… Так называет его только мама. Для всех он давно Мо, а отец его звал всегда полным именем – Магомед. – Среди Альфаиров много священников. Потому что… мы всегда пытались понять – зачем? Если мы пастыри…

- Но мы не пастыри! – он отвечает неосознанно резко. – Хотя я не знаю, кто мы и зачем. Но…

- Альфаиры всегда были хорошими священниками. Вне зависимости от того, какую веру они исповедовали. Среди них бывали и раввины, и имамы, и попы, и кюре. Это попытка осознать… ты же понимаешь?

- Понимаю. Но… - он встает и отходит к окну, глядя на голые деревья за окном. Поздняя весна в этом году, тепло и не думает пока наступать. – Все без толку, не так ли? За столько лет так и не поняли - зачем? Зачем мы? Зачем нам даны какие-то странные, непонятно к чему способности? Что мы можем, кроме того, что говорить друг с другом на расстоянии и чувствовать настроение других людей? Великие навыки, ничего не скажешь!

- Не утрируй, Мага, - женщина подходит к сыну, обнимает его, положив голову на плечо. – Все не так просто. Мы многое умеем.

- Не просто, - согласно и невесело кивает он. – И все равно так же непонятно. Ладно, - встряхивает головой,  - пойдем, погуляем. Заодно зайдем к отцу Владимиру. Я ему журналов привез, какие он просил.

- Пойдем,  - соглашается мать, беря в руки пальто. – Но учти – отцу Владимиру придется освящать церковь после твоего визита.

- Не смешно,  - сын открывает перед матерью дверь.

- Не смешно. Зато правда.

- Мама?!

- Да шучу, я шучу… Но батюшка не оставляет надежд убедить тебя принять крещение.

- Шутки у вас, боцман… - Мо недоверчиво качает головой.

_________

- Знаешь, – они идут по тропинке к находящейся метрах в трехстах деревянной церкви, - мне здесь у вас все кажется ненастоящим. Игрушечным каким-то. Лес как из сказки, холмы  - не холмы, а холмики. Озера как блюдца, речки-речушки. Особенно летом или поздней весной. Я приезжал к тебе как-то в мае, на твой день рождения, помнишь? Все такое… пасторальное, вот. Будто это не природа, а картинка нарисованная.

До. Тагир.

Он отправляется в путь в любую погоду. Неважно, что за окном – дождь, снег, ветер, палящий зной или лютый холод – а в их краях бывает всякое, он выполняет свою работу. Не потому, что она так уж важна, его работа. Хотя это с какой точки зрения посмотреть. Денег он получает столько, что зарплату можно считать формальностью, не более. Прожить на эти деньги невозможно. Сельский почтальон – это самый низ карьерных устремлений современного человека. Но он знает, что его ждут – ждут те старики, что еще доживают свой век в окрестных селах и деревнях. Ждут, в наш век современных телекоммуникационных технологий, что в калитку войдет почтальон и принесет газету или журнал. А иногда и вовсе письмо или телеграмму, до сих пор еще случается такое чудо в деревенской глуши. И почтальона со странным, непривычным на русский слух именем Тагир, можно будет пригласить к столу, напоить чаем, угостить, чем Бог послал, поругать погоду, расспросить о дороге на Терентьевку. Посетовать на уехавших в город детей или внуков, которые совсем позабыли своих стариков, а потом проводить до калитки и долго смотреть вслед высокой широкоплечей фигуре с сумкой на плече.

По дороге к нему обязательно подбегут ребятишки, и он им что-то будет рассказывать, широко шагая через лужи или сугробы – смотря что на дворе. Дети всегда ждут и не боятся Тагира Петровича, несмотря на странное имя, огромную медвежью фигуру, абсолютно лысую голову и жесткое, неулыбчивое лицо. Дети словно видят его истинную сущность,  бегут за ним и не отпускают до самой околицы, слушая его скупые рассказы о том, что делается в других деревнях и делясь с ним своими немудрящими детскими новостями и секретами. Может быть, такая привязанность ребятишек к неулыбчивому начальнику и единственному работнику Терентьевского почтового отделения и казалась кому-то странной. Как и то, что его никогда не трогали собаки, и он спокойно заходил в любой двор. Псы, даже самые злобные и лютые кобели его не то, чтобы боялись, скорее - словно признавали в нем своего. Может быть, это и казалось странным, но сельчане уже привыкли к тому, какой у них почтальон.   

Каждый день он на ногах. Летом на велосипеде, а зимой или ранней весной, как сейчас – на мотоцикле или вовсе пешком, смотря куда и по какой дороге. Тяжкий, неблагодарный труд за нищенскую зарплату. Однако живет он по деревенским меркам даже шикарно. Кирпичный четырехкомнатный дом, прямо напротив почтового отделения. Владела и хозяйничала в дому Акулина Игнатьевна, вдова последнего председателя колхоза, носившего крайне оригинальное по тем временам название: «Красный Октябрь». Окончательно рухнул «Красный Октябрь» вместе со смертью последнего председателя. После смерти отца дети уехали в город, благо он недалеко, всего-то пятьдесят километров. И Акулина осталась одна в большом доме.  Поначалу приезжали в гости дети, привозили внуков на лето бабушке. А потом это стало случаться все реже, дом стоял пустой. И Акулина  Игнатьевна взяла постояльца – все веселее вдвоем-то. Опять же, мужик есть в доме: снег почистить, ворота починить, антенну на крыше поправить. Так и жили, она его кормила да обстирывала, а Тагир Петрович приглядывал за их нехитрым хозяйством.

Его такой порядок жизни устраивал. Бытовые проблемы как-то решаются - и ладно. А как именно, ему это безразлично, он здесь, выбора у него не было, значит, надо исполнять то, что ему должно. И совершенно плевать, что кому-то это покажется странным: здоровый крепкий мужик живет в глухой деревне, работает почти за бесплатно сельским почтарем и питается тем, что квартирная хозяйка приготовит. Кому надо – тот понимает, а остальным и объяснять не стоит.

Вот, наконец-то, и дома. На старенькую клеенку стола выкладывается то, чем его сегодня угостили: пакет с пирожками, слипшийся кулек с карамельками.

- Тагир Петрович, что ж ты снедь-то домой тащишь, будто не кормлю я тебя?  - привычно ворчит Акулина, ставя на печь чайник. – Вон, щи сварены, целая кастрюля, еще горячие. Давай, поешь по-человечески.

- Щи буду, - он проходит к умывальнику, не торопясь, моет руки. – Не сердитесь, Акулина Игнатьевна. Угощают же – грех отказаться.

- Ну, коли угощают… - Акулина садится напротив. – Хлеб бери, свежий. Наталья Викторовна заходила давеча, - меняет тему разговора, словно невзначай.

Тагир ест молча, знает, что  хозяйка все равно скажет все, что хотела, без дополнительных понуканий с его стороны.

- Говорит, замок заедает, - не дождавшись его реакции, продолжает, как ни в чем не бывало Акулина Игнатьевна.

Тут уже надо как-то реагировать.

 - Схожу, посмотрю.

- Только у нее дома замок заедает, не в школе-то…

- Тогда завтра схожу,  - все хитрости Акулины ему давно известны.

- А чего не сегодня? На соседей улице, делов-то…

- Что я к ней пойду домой, на ночь глядя? Что люди скажут? Чайник кипит, Акулина Игнатьевна.

- Да вот и пусть люди скажут! Может, хоть людей послушаешься?

Тагир привычно хмурит брови. Всем хороша хозяйка, кроме одного – так и норовит его в надежные женские руки пристроить.

- Акулина Игнатьевна, а вас муж бил?

- Бывало, - и не думает отступаться Акулина.  – А ты не меня брови не супь – не поверю! Василий Тимофеевич пьяный только дурной бывал, а ты-то… Ну ведь положительный ты мужик, Тагир Петрович! Непьющий, серьезный. И Наталья Викторовна женщина хорошая, домовитая. Чистоплотная, интеллигентная, учительница же! Чего тебе еще надобно?!

До. Фарид.  

В мастерской теперь совсем тесно. С трудом удалось уместить в ней и трелевочный трактор, и харвестер. И надо же им было сломаться одновременно!

Он разбирал топливный насос, ругаясь вполголоса. На то, что техника изношена и постоянно ломается. И что у трактористов, как на подбор, руки растут совсем не из того места, откуда положено бы им расти, нажимной диск сцепления так покоробить – это ж суметь надо. И еще - что трелевочник дохаживает свои последние месяцы и скоро кардану придет полный абзац, а японский харвестер еще послужит, если тракторист Костя опять что-нибудь не отчебучит.

В общем, думал об обычном. Дверь мастерской стукнула.

- Фарид ибн Петр, ау!

- Сам ты «ибн»!                                                                                                   

 - А, вот ты где! – вновь вошедший находит механика между двумя огромными машинам, сидящего на гусенице.

- Как дела?

- Я сказал – когда будет трактор готов? – Фарид не поднимает головы.

- Во вторник.

- Ну, так во вторник приходи и спрашивай.

- Фарид, у меня же там дело-то стоит! А весна не за горами. Все, сезон заканчивается. Надо успевать!

- Я при чем? – тон Фарида демонстративно ровен.

- Да ты-то не при чем… - вздыхает начальник бригады лесозаготовителей. – Ну, может, тебе кого в помощь дать? Костя сейчас все равно без работы...

- Все, что мог – Костя уже сделал!

Бригадир смущенно крякнул.

- Ну, пусть хоть гайки покрутит… Там ума много не надо…

- Пусть он себе что-нибудь открутит лучше! А я в своей мастерской никого к технике не подпущу. Я за ремонт отвечаю – вот и буду все делать сам.

- Но время-то идет… - заныл бригадир.

- Не нравится - вези в Туринск.

- Упрямый ты, Фарид,  - вздыхает его собеседник. – Но руки у тебя золотые.  Ладно, не буду мешать.

- Бывай,  - невозмутимо кивает молодой механик.

_______________

Из мастерской выбрался только в полпервого ночи – беда с этими топливными насосами. Шел по темным улицам, под ногами скрипел свежевыпавший снежок, лениво перегавкивались псы на его негромкие шаги. С Дачной свернуть на Заречную, а потом вот она – его родная улица Культурная.

Дома с тоской посмотрел на стол с радиооборудованием, где ждал-дожидался его наполовину собранный приемник. Нет, не сегодня. Первым делом мы испортим самолеты, то есть, трактора, а уж приемники… приемники потом.

______________

Мировой эфир приветствовал его тишиной и треском помех. Ничего. Неправильно сделал что-то? Подстроил частоту. Все равно ничего. На крышу слазить, антенну поправить? Час поздний, да и лень выходить из дому. И вот, когда он уже думал, что черт с ним, завтра, на свежую голову разберется, он услышал.

Рука дернулась сама, выворачивая регулятор, сметая частоту, пока мозг полупарализованно корчился от этого звука. От того, что было в нем.

Фарид уставился на приемник, будто тот мог ответить и пояснить. А потом резко встал со стула и отошел от стола. Словно испугался чего-то. Может быть, ему почудилось? Может быть, это какое-то искажение, просто помехи так причудливо передал динамик? Сколько он слышал звук? Секунду, не больше. Трудно оценить сейчас. Почему-то очень трудно. Всего мгновение какое-то он его слышал. Но, отчего-то казалось, он его слышал одновременно бесконечно долго. Мучительно, бесконечно и беспросветно долго. Да что с ним такое?!

Вышел на улицу. Тихо, звездно, безветренно. В голове всплыло какое-то совершенно  старорежимное слово – благолепие. Благолепно вокруг. А у него не пойми с чего трясутся пальцы, когда прикуривает. Вдыхает горький дым и запах мазута от пальцев – не отмывается никак. И успокаивается потихоньку. Ему почудилось, померещилось. Это усталость, недосыпание – вот заело его собрать этот чертов приемник, по ночам работал. Или канифолью обдышался. В общем, не слышал он ничего. А что за частота-то была? Вот же псих придурочный, настройки свернул. Надо бы попытаться снова найти. От мысли, что может опять услышать этот звук, его как-то вдруг шарахнул ледяной озноб, никак не связанный с тем, что он стоит в накинутой на плечи легкой куртке при минусовой температуре.

Закурил еще одну. Озноб прошел. Да и было бы из-за чего трястись? Морок, глюк. Оказывается, у кифэйев тоже бывают галлюцинации. Как и вредные привычки. Он вот три года назад как начал курить, так и продолжает.

Вернулся в дом, долго смотрел на радиоприемник. Осторожно покрутил ручку настройки. Тишина, бормотание, кажется, по-китайски, снова тишина. Треск. Ничего. После недолгих раздумий завалился спать. Предварительно нацепив на голову наушники, подключенные к приемнику, и запретив себе думать о том, что будет, если?..

Проснулся Фарид от того, что захлебывается. Захлебывается собственными рвотными массами. Резко перегнулся с кровати – его выворачивает поздним ужином пополам с кровью и желчью. И лишь после того, как желудок полностью освобождается от содержимого, Фарид догадывается сдернуть с головы и отшвырнуть в сторону наушники. В которых неизвестно уже сколько  времени -  этот звук. В которых… шепчет голос.

А в это время…

Глаза смотрели на небо. На самом деле, и глаза были – не глаза, и небо – не то, чтобы совсем небо. Но эта фраза хоть в какой-то мере передает то, как выглядела эта картина с точки зрения человеческого восприятия.

То, что показалось бы человеку глазами, служило существу не только для зрения. Далеко не в первую очередь для зрения. Но сейчас оно именно смотрело. Смотрело вверх. Само понятие «верха» тут было тоже весьма относительно, но, по крайней мере, существо смотрело на то, что было над его глазами. Много выше. Зрение его работало в гораздо более широком диапазоне, нежели человеческое. И оно видело оттенки того, что условно мы определили как «небо» - черно-багрово-лиловые, находящие уже за границами видимого человеческими глазами спектра. Существо смотрело туда, пытаясь увидеть сквозь «небо», сквозь границу, отделяющие слои материальностей. В попытке увидеть тот мир, куда им невозможно проникнуть. И куда они все-таки проникнут. Потому что они слишком умные, чтобы ограничивать себя рамками своей материальности. Их наука, наконец-то, подошла к порогу, за которым открываются тайны управления пространством и временем. Они вот-вот откроют дверь, прячущую ответы на базовые вопросы мироздания. И тогда… тогда они смогут пронзить свою реальность и выйти. Выйти туда, к существам, которых они никогда не видели, но знали, что они существуют. А еще они их чувствовали.

До. Мунира

- Мамочка, расскажи, ну пожалуйста…

- Мунира, ты слышала эти истории уже миллион раз.

- Все равно хочу. Ну, еще разок, пожалуйста, ну  мамочка-а-а…

- Хорошо,  - вздыхает мать. - Но потом – спать!

Темноволосая девочка радостно кивает, устраивая поудобнее голову на подушке. Женщина расправляет складки на одеяле и начинает свой рассказ, негромко, напевно. У нее голос сказительницы, и именно поэтому девочка готова слушать мать каждый вечер. За окном чуть слышно посвистывает ветер, гоняя холодный воздух. Весной еще и не пахнет, хотя уже середина марта. Но только-только отступили лютые сорокаградусные морозы.  А здесь, в теплоте дома, сидящая у кровати дочери хрупкая немолодая женщина ведет свой рассказ.

- Кифэйи пришли в этот мир двести лет назад.

- А ты говорила в прошлый раз – сто пятьдесят, - не удерживается от вопроса слушательница.

- Может, и сто пятьдесят,  - соглашается рассказчица. – Я точно не знаю.

- И никто-никто не знает?

- Кто-то знает, наверное,  - мягко улыбается мать. – Члены Квинтума знают точно. Верховные Хранители знают, наверное – Старшие Мандры и Лейфы.

- И Альфаиры?

- Да, наверное, и Старшие Альфаиры. Так, Мунира, что ты меня все время перебиваешь? Ты будешь меня слушать? Или, может, сама расскажешь?

- Буду слушать! – девочка натягивает одеяло до самого подбородка. – Все, мамочка, молчу. Рассказывай!

- Так-то,  - мать поправляет от лица дочери упавшую на лоб прядь темных волос. - Ну, так слушай.

Раньше кифэйи жили в другом мире. И сами были совсем иные, не похожие на тех, какие они сейчас. Не похожие на людей. Никто не знает, как они выглядели в том, своем мире. Как облака пара, струи воды, сгустки пламени. Нет, это все фантазии. Никто из рядовых кифэйев не знает, как они выглядели до того, как пришли в этот мир. Так же, как не знают они – зачем.

Из тех крупиц информации, что передаются из семьи в семью, из поколения в поколение, собрано некое подобие истории кифэйев. Чего в ней больше: правды или вымысла – неизвестно. История ли это, или преимущественно миф, легенда – тоже непонятно. Но иного у них нет.

Кифэйям были даны человеческие тела. А еще каждому кифэйю была дана его Обитель. Место, которое не могло существовать без своего Хранителя. Место, без которого не мог существовать его Хранитель. Обряд установления связи между Хранителем и Обителью вполне подходил под описание церемонии бракосочетания. В богатстве и бедности, болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас…

К сожалению или к счастью, но человеческое тело не способно вместить все те возможности, которые были у кифэйев в их исконном обличии. Большинства способностей они лишились. Нынешние Хранители, в их человеческом воплощении – жалкое подобие их истинного облика. И поэтому кифэйи мало отличаются от обычных людей, по крайней мере, внешне. Да, они кое-что могут, ведь они же Хранители…

Тамара Самвеловна замечает, что уже какое-то время рассказывает сама себе. Младшая дочь спит. Темные ресницы оттеняют щеки, две длинные косы, свободно заплетенные на ночь, мирными змеями дремлют на простыне. Мунира заснула.

Теперь можно пойти проверить тесто. Тесто ведет себя прилично, хорошо подошло. Обмять и убрать в холодильник, а завтра встать пораньше – и должны получиться пышные пироги и шаньги. Мунира с удовольствием поест на завтрак перед школой, а остатки Тамара на работу с собой возьмет. На чай с пирогами к старшей сестре-хозяйке непременно придет и самый большой босс, он же товарищ полковник, он же Федор Петрович, и главный врач больницы УФСИН, ее непосредственная начальница, Светлана Анатольевна, и заместитель начальника колонии по воспитательной работе с осужденными Вячеслав Романович. Может быть, заглянет настоятель Храма Николая Чудотворца отец Василий. Будут пить чай, говорить о делах своих скорбных и не очень. А если придет еще и имам Мусса, то может и вовсе развернуться целый теологический диспут. И православный храм, и мусульманская мечеть совершенно спокойно уживаются на территории колонии, глядя едва ли не окнами друг в друга. Едва ли – потому что аккурат между ними расположился Дом Арчы, последний в этом трио борцов за наставление падших душ на путь истинный.

И своей небольшой компанией они будут пить чай с мягкими, ароматными пирогами и слушать, как отец Василий и имам Мусса рассуждают о национальных обрядах Саха: это та тема, в которой они ничего не понимают оба, но с удовольствием об этом говорят, проявляя трогательное единодушие и интерес. А еще непременно затронут тему осужденного Кима – на этой неделе должно состояться слушание дела о ходатайстве Федора Петровича по поводу досрочного освобождения Кима. И вопрос, который их занимает в первую очередь: доживет ли заключенный Виталий Ким до решения суда. В положительном решении судьи в администрации колонии не сомневаются, но на другой чаше весов – двухсторонний деструктивный туберкулез легких с явлениями легочно-сердечной недостаточности III-й степени. И позволит ли это заболевание дотянуть Киму до досрочного освобождения – вот об этом они тоже будут говорить. Как и о многом другом. О грядущем ремонте, например, который обязательно надо будет сделать в теплый сезон, потом что промерзает третий барак, совсем промерзает. Или о судьбе скульптуре лошади, сделанной этой зимой в цехах колонии. Надо бы подарить ее городу, но как бы так сделать, чтобы и колонии за эту скульптуру что-нибудь перепало? Хотя бы немножко денег на тот же ремонт.

До. София.

Паб пустует – на острове мертвый сезон. Немногочисленные наблюдатели за миграцией перелетных птиц уже покинули свои посты. Любители орхидей, как и велотуристы, появятся через месяц или немного раньше. Поэтому в полутемном помещении сейчас тихо. Девушка за стойкой привычными движениями протирает блестящую темную  поверхность из массива дуба и медные носы пивных кранов, обернувшись, поправляет бутылку абсента, имеющую, на ее придирчивый взгляд, микроскопический крен в идеально ровном строю стеклянных емкостей у нее за спиной. Перегибается через барную стойку, чтобы так же придирчиво оценить непривычно прямую линию барных табуретов все из того же массива дуба. Все идеально, все готово к приему гостей.

Она уже собирается пройти на кухню и посмотреть, что там, как дверь в паб открывается. Сразу отчетливо слышным становится шелест дождя. Вновь вошедший стряхивает капли с зонта, потом цепляет его ручкой за вешалку, туда ж отправляется плащ.

- Хозяйка на месте, что не может не радовать!

- И тебе здравствуй. Ян. Давно не заходил,  -  девушка выходит из-за стойки навстречу посетителю, привычно подставляя щеку для поцелуя. – Чем так занят был?

- Ох, и правда, давно я не был, Софи, - Ян после поцелуя отстраняется, придерживая  девушку за плечи. – Забыл, какая ты красавица. Новый костюм?

- Нравится? – она поворачивается вокруг себя, кружится, давая разглядеть аккуратные, одна к одной, мелкие складки на плиссированной, красной с тонкими черными, белыми и зелеными полосами, длинной юбке. Поднимает руки, расправляя пышнейшие рукава снежно-белой блузки с украшенными вышивкой манжетами.

- Красота! А это что – брошки такие?

- Руки! – смеется она, уворачиваясь от его пальцев, которыми он пытается потрогать серебряные бляшки, украшающие ворот и застежку рубахи.

- Извини-извини!

- Лучше обувку оцени,  - она упирает руки в бедра и кокетливо выставляет вперед ногу в черном с вышитыми яркими розами тапочке.

- Словами не передать, как я потрясен!

Она ответно смеется, демонстрируя идеальные ямочки на округлых щеках.

- То-то же!

- Удобный костюм?

- Конечно, нет! Ты еще чепец не видел, который Хели пытался заставить меня надеть! Огромный, на картонной основе! Я в нем чуть бутылки не снесла с полок!

- Все для развлечения туристов. Но все же это он неосмотрительно…

- И, тем не менее – настаивал!                              

- Чем убедила?

- Тем, что я незамужняя дева! И имею право ходить простоволосая.

Теперь уже смеется Ян.

- Угостишь, хозяйка?

- Пойдем. Тебе как всегда – двойной без сахара?

- Да.

Они устраиваются за барной стойкой – по разные стороны. София отработанным движением заправляет кофемашину, готовит две чашки, решив составить компанию Яну. И, спустя минуту на дубовую поверхность ставится пара белых чашек с ароматнейшим эспрессо. И в помещении будто сразу становится светлее, несмотря на сильный дождь за окном – от одного запаха только.

- Ну, рассказывай, где пропадал? Почему не заходил так долго?

- Скучала?

- Не особенно,  - морщит девушка нос. – Я тоже только на днях вернулась. Ездила на материк заказывать кое-какие вещицы для интерьера, лампы новые выбрала – блеск! Оценишь потом. Ну, так что – где был?

- Да тут был, - Ян отпивает кофе, блаженно жмурится. – С бумажками бегал, лицензию продлевал.

- Успешно?

- Да. Можно год не беспокоиться.

- Хорошо.

Они молчат какое-то время.

- Софи, пойдем сегодня вечером в театр? Моноспектакль, какое-то новое актерское дарование у нас в городском театре обнаружилось.

- Пойдем.

Потом Ян идет домой, все так же под зонтом, уворачиваясь от порывов ветра, и думает все время о ней - о Софи. Она чудесная девушка, и он все чаще задумывается о том, чтобы познакомить ее с мамой. Софи милая, веселая, хорошо воспитана и… И она ему просто нравится!

А Софи в это время задумчиво смотрит на косой дождь за окнами паба. Звонил Хели, просил его дождаться. Господин Хели - владелец бара. Но за хозяйку многочисленные завсегдатаи паба почитают именно ее, Софи. Часто именно она встречает гостей, точно знает, какое пиво любит каждый, помнит, у кого как зовут жену, детей или собаку. Именно она улыбается гостям, сверкая ровными ямочками на пухлых щеках,  царит за барной стойкой, уперев в нее округлые локти. София совсем не соответствует общепринятым стандартам красоты – ни бесконечных ног, ни блондинистой шевелюры. Среднего роста, каштановые волосы, фигура – пышка пышкой. Но отбоя от ухажеров нет, Ян – один из числа многих.

А дождь все льет и льет. Надо бы проехаться, проверить,  посмотреть, чем живет остров, но в такую погоду не хочется совершенно. Не хочется, но, наверное, надо. Уже неделю ее не оставляет чувство смутного беспокойства, ощущение, будто что-то не в порядке.  Даже словно предчувствие надвигающейся беды. Своей интуиции она привыкла верить, но дальше невнятного чувства тревоги не ощущается ничего. И непонятно – с чего бы? И откуда ждать беды, не предвещает же ничего.

Между «До» и «После». Тональность – си-бемоль минор.

Как умирают люди? Обыкновенно. Душа и кровь нераздвоимы до поры. Но время приходит – и рвется связь. Душа налево, плоть направо. Душе воздается по мирским делам,  полет или падение. А тело возвращается туда, откуда оно и вышло – в прах, в тлен.

Кифэйи рождаются, живут и умирают почти так же, как люди. Но настал тот миг, когда вдруг ясно стало, что умирать кифэйи могут и по-другому.

Сущность Хранителей разрушалась. Быстро и, тем не менее, мучительно. Корчась, как лист бумаги в пламени. Заходясь в беззвучном крике. Сознавая свою гибель, свой распад, не понимая, зачем и почему. Но боль от этого меньше не становилась. И в последний миг, миг агонии они тянулись к своим самым близким – детям, родителям, любимым. Крича угасающим сознанием тем, кто был так дорог.

 Я найду тебя, слышишь? Я найду тебя, я приду к тебе. Порывом ветра, плеском волны, шелестом листвы. Дрожью земли, светом звезды, струями воды. Я приду к тебе, обязательно приду. Потому что иначе нельзя. Иначе не может быть, понимаешь?!

Не зарастет на сердце рана, прольется чистыми слезами, не зарастет на сердце рана, прольется пламенной смолой…

                А во всем мире, по всей планете кифэйи умирали. Их людские тела содрогались в агонии. Закатывались до видных лишь тонкой полосой под неплотно прикрытыми веками белков, глаза. Скрючивались в немыслимых позах, как на картинах Босха, страшными судорогами тела. Текла, пенилась в уголках рта слюна. Они стонали, кричали что-то, нераспознаваемое человеческим слухом. Хранители гибли. Но сердечная мышца продолжала сокращаться. Кровь, алая, человеческая кровь циркулировала по осиротевшему телу.  Легкие исправно снабжали клетки кислородом. А душа кифэйев умирала. Ее убивали – хирургически точно и методично.

После. Мо, Мика, Лина.

К разговору с отцом Мо подбирался долго. Нельзя сказать, что он не любил отца. Любил, и очень. Но слишком тяжкие были воспоминания из детства. Не отец виноват, вообще никто не виноват, что так сложилось. Но и сейчас передергивало, стоило вспомнить – одиночество, холод и снова одиночество. С тех пор он яростно ненавидел все, что напоминало ему о тех временах: проклятых крикливых птиц – гагар и куликов, вкус зайчатины и рыбы, холод, ветер, прибой, море. Даже море ненавидел первое время, хотя причудливая судьба кифэйя его забросила Альфаиром портового прибалтийского городка, и жить ему снова пришлось возле моря. А вот ненавидел, и все тут! Лишь последние годы как-то привык. Но отца, главного виновника и свидетеля его мучений, возненавидеть так и не смог. Да  и не было вины отца в том, что он – Нафт, живущий на краю земли, а сын его – будущий Альфаир, и не из числа самых слабых. Сына должен воспитывать до инициации отец. Таковы законы жизни кифэйев, будь они трижды прокляты. Но соблюдать их все равно надо.

Он ведь скучал по отцу, потому что любил, не мог не любить. И повзрослел, и понял многое. Например, как трудно было и отцу тоже. А ведь они не виделись с того момента, как Мо уехал оттуда, с берега Восточно-Сибирского  моря. Тринадцать лет не видел отца. И говорили они весьма редко – трудно им было, будто стояло что-то между ними. Неправильно это, совершенно неправильно. Черт, надо что-то с этим сделать! Для начала – поговорить с отцом. Узнать, как у него дела, ведь он уже не молод, за пятьдесят.

Мо подошел к окну, за ним -  аккуратный городской пейзаж в лучах мягкого заката. Скоро все зазеленеет, у них в городе очень много деревьев. Но перед глазами стояло лицо отца – совершенно, по определению матери, ассирийский профиль  и ассирийские же, наверное, кудри – темные, без единого проблеска седины. Мо похож на отца, так говорит мама. Да он и сам знает, что похож. Лишь глаза у него не отцовы, темные, в тон волосам. А у отца глаза светлые – серые, цветом почти как прибивавшиеся к берегу льды. Это особенность Нафтов  - всегда цвет глаз контрастен к цвету волос. Если светлые волосы, то глаза темные. Или, как у его отца, наоборот – черная шевелюра и светло-серые, почти до белого, глаза. Он представляет, как отец сейчас стоит на берегу и смотрит на море. Али Деев, Нафт, Хранитель моря и суши. Его отец. И Мо позвал его. Потом еще раз позвал. А потом мир перед глазами внезапно померк.

Открыл глаза. Над головой – светлеющее небо, ветки, еще видны звезды. Утро? Только что был вечер! Лежит на чем-то холодном и мокром. Куда делось все – его квартира, закат за окном?! Где он? Как он здесь очутился?! И едва в паникующий мозг врываются эти вполне, надо сказать, закономерные вопросы, раздается голос. Почти над его головой.

- Что это за хрень?

- По-моему, человек, – еще один голос, слева.

- Мертвый?

- Насколько я могу судить, живой. Вроде шевельнулся.

- Проверим? Можно пнуть…

Мо не стал дожидаться, когда его начнут пинать неведомые голоса, точнее, те, кому они принадлежали. Нельзя сказать, чтобы он смог молниеносно принять боевую стойку, потому что то, холодное и мокрое, на чем он лежал, оказалось глубоким снегом. Но поднялся на ноги довольно быстро, развернулся. Ага, вот они, голубчики. Парень  и девушка, очень похожие, заметно даже в этом предрассветном сумраке, видимо, брат и сестра. Высокие, темноволосые. А дальше он перестает анализировать внешность своих внезапных визави. Потому что вдруг сознает невозможное. Перед ним – кифэйи.

В числе того, чему обучали при инициации, был ритуал приветствия других кифэйев. Мо было горько и смешно одновременно, когда он изучал его. Вот  это было точно знание из разряда совершенно бесполезных. Какова вероятность того, что он встретит случайно другого кифэйя, учитывая, что они все привязаны каждый к своей Обители? Нулевая. Но ритуал пришлось выучить, таково требование Квинтума. И теперь вот тело двигалось само, на рефлексе.

Поднимается на уровень плеча рука, раскрытой ладонью от себя. Люди так принимают присягу. Ходят даже слухи, что этот людской ритуал пошел от кифэйев. Губы произносят слова. Те самые слова, которые он дублирует ментально.

- Магомед Деев, Альфаир второго уровня, Эстония.

Спустя едва ощутимую паузу он слышит ответ – и звуковой, и ментальный.

- Ангелина Куприянова, Водзар первого уровня, Россия.

- Доминика Куприянова, Рокс первого уровня, Россия.

Вот тебе и брат с сестрой!

Это первая мысль. А потом в голову врывается целый рой. Водзар? Рокс? Но самая главная: «Эти девчонки – кифэйи!». Настоящие живые кифэйи!

Иногда ему  приходили крамольные мысли: может быть, это чья-то злая шутка? И никаких кифэйев не существует? А над ними просто ставят какой-то эксперимент – над ним, отцом, матерью, сестрой. Потому что других Хранителей Мо не видел никогда. Может ведь быть такое, что это все неправда? Незаметно дают какие-то лекарства, рассказывают странные байки, а им кажется, на фоне приема лекарств, что они что-то могут. Ведь подтверждений никаких. Кифэйи? Где они? Мать, отец, сестра, причем и отца, и сестру он почти не видит теперь – слишком далеко их Обители. Можно ведь усомниться? Можно. Но теперь все сомнения развеялись, вот они, доказательства, в двух шагах от него.

Его словно магнитом тянет к ним, и он не сопротивляется, подходит близко, разглядывает жадно. Девушки примерно на полголовы ниже его. Очень похожи между собой, прически только разные – у одной волосы накоротко и кое-как обкромсаны, такое ощущение, что она это делала сама перед зеркалом не очень острыми ножницами, у другой, наоборот – вольно заплетенная коса. И глаза немного разные – у той, что с  длинными волосами, темнее.

После. Михаил.

                - Михаил Ильдарович! – дверь директорского кабинета со всего размаху ударилась о стену и отскочила, жалобно и натужно скрипнув. Михаил удивленно поднял голову от бумаг. И тут же резко поднялся на ноги.

                - Что такое?

- Денис Селезнев пропал!

- Как пропал?! Почему?! Когда?!

Перед школой уже собралась толпа, гомон, крик, шум. Когда пропал? Часа три назад. В школе нет, у друзей нет. Куда делся? Довольно скоро ясно стало, что мальчика, скорее всего, нет в селе. Судя по рассказам его товарищей, собрался на охоту, как большой. Дурачок, какой же дурачок!

На поиски вышли все мужчины. Дело к вечеру, и снова буран собирается. Разбились на группы, обшарили ближайшие окраины села. Мальчика не обнаружили, но нашли следы, уходящие в лес. Маленькие, детские следы.

А уже совсем ночь. Ночь и буран. После недолгих совещаний было принято решение – отложить все на завтра. Мужчины вернулись в село. Но метрах в ста от окраины села, уже в лесу, запалили костер, троих человек оставили, с едой и оружием. Вдруг Денис увидит огонь и сам на свет выйдет. Надеялись. Еще надеялись.

На следующий день на работу никто не вышел, все, кто мог, отправились на поиски. Пока оставалась еще хоть какая-то надежда найти ребенка живым. Одну из поисковых групп возглавлял Михаил Чупин.

Он не сразу заметил, что рядом с ним падают люди. Сначала пошатнулся один, потом второй. Думал, оступились. А потом оглянулся. Ужаснулся. И почувствовал.

Будто жужжание какое-то. Не в ушах. Внутри, в голове. И какое-то странное чувство, что он одновременно в нескольких местах. Здесь – и вон у того дерева. И еще где-то, далеко отсюда. И - едва уловимое, словно на границе периферийного зрения, мерцание в воздухе. И пахнет чем-то… чужим. Чужим не только зимнему лесу, снегу, хвое. Всему чужим.

Видимо, инстинкты, ранее неведомые ему самому инстинкты Хранителя проснулись. Но реагировать он начал еще до того, как мозг осмыслил происходящее. Да мозг и не осмыслил, собственно, в ступоре пребывал. А с губ уже рвался крик:

- Уходите!

Рядом кто-то падает в снег, потом еще один, и еще.

- Уходите!!!

Кто-то слышит, успевает повернуть назад, спотыкаясь в глубоком снегу. Тех, кто остался лежать, Михаил оттаскивает сам. Откуда-то точно знает, чувствует, где эпицентр того, что косит сейчас тех, кто вокруг него. И утаскивает людей в сторону от этого эпицентра. Почему-то потом трудно понять, сколько у него ушло на это времени. То кажется, что полдня он таскал тела людей, то – что всего мгновение.

А после Михаил сидит под черной березой, наблюдая за тем, как приходят в себя люди. Восемь человек. Все, кто был с ним. Пятеро смогли выбраться оттуда сами, троих он вытащил. Откашливаются, утираются и едят снег. Кого-то рвет. Сам Михаил себя чувствует не то, чтобы плохо. Тревожно. И ощущение, что неправильно все. И что он должен что-то сделать. И понимает вдруг, что должен идти. Туда. Обратно.

- Мне дед рассказывал, - потянуло табачным дымом, кто-то закурил папиросу, - про такие места. Дурные, гиблые. Но не думал, что доведется самому…

- А если малец туда попал… - озвучивает кто-то другой то, о чем думает и сам Михаил.

И он встает на ноги. Подхватывает чей-то, валяющийся на снегу чужой карабин, закидывает на плечо.

- Ильдарыч, ты куда?! Не ходи – сгинешь!

Михаил оборачивается к оставшимся. И сельчане не узнают спокойного, мягкого, любимого детворой директора  школы. Нет очков, шапка где-то утеряна, мокрые от пота волосы стоят торчком. Губы сжаты в тонкую линию, серьезный взгляд темных глаз. Над плечом многозначительно торчит ствол ружья. И вдруг замечают сельчане, что Михаил Ильдарович – мужик-то весьма не мелкий, высок, широк в плечах, основательного такого телосложения. А еще вспоминают, что детям он по вечерам в школе преподает не что-нибудь, а секцию карате ведет. Словом, не узнают односельчане Михаила Ильдаровича.

- За мной не ходите. В село возвращайтесь.

После. Мо, Мика, Лина.

- Я за рулем!        

- Да иди ты к черту! – Мика безуспешно попыталась оттолкнуть его от места водителя. – Я поведу! Это похоже на снегоход!

- Это не снегоход! – прорычал Мо. – За спину, женщины!

- А ну, брысь!  Я сказала - я поведу!

- Как бы не так!

- Мика, уступи ему!  - взмолилась Лина. – Времени нет на спор!

Мика выругалась, но место у руля осталось за Магомедом.

- Ну? – Мика обнимает за спину сестру, которая, в свою очередь, крепко обхватила за пояс водителя.

- Сейчас, - бормочет сквозь зубы Мо, лихорадочно шаря по приборной панели. – Где  тут у них… Вот же вражья техника!

- Какое верное замечание,  - Мика не удерживается от ехидной реплики.

- Ага! – победно вскрикивает водитель, ему вторит гул заработавшего аппарата. – Завел! Теперь бы еще разобраться, как этим управлять. Тут, наверное…

Машина резко срывается с места, выдав совершенно чудовищное ускорение. То, что они все трое остаются на аппарате, можно считать чудом. Или действием какого-то незаметного поля, которое удерживает их на сиденье. Они вылетают с поляны, уже не видя, как свечение усиливается, а потом еще раз словно лопается мыльный пузырь, но с гораздо большим эффектом. Свечение, в последний раз вспыхнув, гаснет. И на поляне становится обманчиво тихо.

- Дерево! Дерево! Черт,  Мо! А-а-а-а!!! Слева! С другого лева! Ветка! Ветка!

Так долго продолжаться не могло. Да оно и не продолжалось. Лес кончилась внезапно. Это был плюс. Впереди было небольшое лесное озеро. И это был охрененный минус. Потому что именно в это озеро они и влетели и, пробив огромную полынью во льду, довольно споро пошли ко дну. Несколько секунд – и над черной водой лишь клубится пар после соприкосновения разгоряченного механизма с ледяной водой. А сама вода едва колышется, поглотив в себя чужеродное средство передвижения и три человеческих тела.

Когда вы погружаетесь в воду, температура которой выше нуля ровно настолько, чтобы не превращаться в лед, первое, что вы чувствуете – это боль. А потом вы вообще больше ничего не чувствуете, кроме этой боли. Обжигающий холод – это не метафора, это факт. А потом вы становитесь болью. А потом  - вот этой обжигающе ледяной средой вокруг и не чувствуете уже ничего больше.

Он чудом вспомнил, что он не боль и не ледяная вода вокруг. Он Хранитель, черт побери! И так просто не сдастся! Заставил двигаться руки, ноги. Заставил себя не пытаться вдохнуть. И медленно двинулся туда, наверх.

Вынырнул у самого края пролома, ударился головой, оцарапал лицо. Лед окрасился красным. Пар изо рта, тело бьет крупная дрожь. Повертел головой – никого. Он один, в ледяной воде, вокруг тайга и минусовая температура. Не очень-то суровый минус, всего-то чуть ниже нуля, но ему хватит. Какие шансы выжить? Никаких. Значит, последние минуты жизни надо провести достойно. И хотя бы попытаться спасти девчонок. Несмотря на то, что тело уже сводит судорогами от холода. Но подонком быть нельзя, а уж на Пороге – тем более. Он попытался вдохнуть поглубже, чтобы набрать воздуха, в боку что-то резко закололо.  А за спиной раздался громкий всплеск, он быстро обернулся. Девчонки.

У противоположного края пролома Лина за шиворот выталкивает на лед Мику. Мика заваливается грудью на пролом, надсадно кашляет, хрипит.

- Мика, вылезай на лед! Сможешь?

Доминика заходится очередным приступом кашля, который больше похож на рвоту, и только потом кивает головой и подтягивается, перекатываясь всем телом на лед.

- Ползи к берегу! Я нырну, попробую найти Мо.

- Я буду ждать здесь,  - хрипит Мика. – Вдруг тебе будет нужна помощь.

Какие благородные девчушки.

- Я здесь! – он пытается крикнуть, но вырывается хрип.

Теперь черед Лины резко оборачиваться.

- Слава Богу! Вылезай живо, пока сердце в этой ледяной воде не встало!

Их рывок к берегу на четвереньках был  жестом отчаяния. Вставать было страшно, лед мог проломиться в любой момент. И они ползли. Коченея от холода, царапая тело о мгновенно схватившуюся ледяной коркой одежду. Выбрались-таки на берег, чтобы… что? Наверное, на берегу умирать интереснее. Хотя, вообще-то умирать нигде не интересно, но выхода другого у них нет. Насквозь промокшие, замерзающие в дикой тайге, без возможности развести огонь, хоть как-то согреться. Их смерть - это вопрос получаса, максимум.

- Если мне полагается последнее предсмертное желание, то я бы не отказался от поцелуя…

У Доминики зуб на зуб не попадает, и ответить она просто не может.

- Давайте сушиться,  - голос у Лины чуть тверже, чем у сестры сейчас.

- Взяла с собой фен?

- Вы кифэйи или кто?!

Мо и Мика смотрят на нее в две пары удивленных глаз.

- Что? – вздыхает Лина. – Собственную внутреннюю энергию вовне направить, чтобы согреться – никак?

Сидящие на земле Мо  и Мика синхронно качают головой.

- Стыд и позор! – Лина протягивает руку сестре. – Иди сюда!

После. Мо, Мика, Лина и Михаил.

Обещанных Мо людей они обнаружили быстро. Точнее, они обнаружили одного человека. Или он обнаружил их - тут трудно сказать точно. И этот человек смотрел на них весьма недружелюбно. Поверх еще более недружелюбного оружейного ствола, направленного в их сторону. Они, не сговариваясь, подняли руки, чтобы спустя пару секунд опустить, оставив поднятой лишь одну. Ствол ружья тоже опустился. Еще один Хранитель. Им летит приветствие.

- Михаил Чупин, Альфаир первого уровня.

- Я смотрю, наши подтягиваются,  - нервно хмыкает Мика.

Ритуал повторяется, они представляются. И человек, а точнее, кифэй, с оружием подходит к ним. По виду, ровесник Мо, высокий, крупный. Бледное лицо, темные глаза смотрят на них так же, как сам Мо, наверное, смотрел не так уж давно на девчонок-кифэйев – неверяще и ошарашено. Они все четверо принимаются говорить одновременно.

Спустя какое-то время они начинают не только говорить, но и слышать друг друга. И выясняются две важные вещи. Первое: Михаил здесь, в отличие от них, на законных, так сказать, основаниях. Он Альфаир находящегося неподалеку села. Второе: они наконец-то узнали, где находятся. Что понимания ситуации им не прибавило. Как они все трое оказались здесь, в Приамурье? Преодолев непостижимым образом тысячи километров – Мо с берегов Балтики, Мика с Сахалина, Лина с юга Омской области?

Но дела насущные важнее. Троица пришлых – замерзшая, голодная и измотанная. И Михаил принимает решение отвести их в село. Отогревать, кормить. И расспрашивать. Понимает – им есть многое что рассказать. И ему тоже. И вообще – это чудо какое-то невозможное. Невозможное, но случившееся.

- Михаил, а ты можешь позвать кого-то из своих?

- Что ты имеешь в виду? – он оборачивается к идущей сзади Лине.

- Родных. Родителей. Или жену.

- Я не женат. Но родители есть, конечно. И две сестры. Правда, младшая еще не… - он замолкает. А потом на его лицо становится жалко смотреть – так явно на нем проступают сначала паника, а затем – отчаяние. Можно не спрашивать о результате.

- Вы тоже?.. – голос его тих.

- Да, - за всех отвечает Лина. – Я думаю, это как-то связано с тем, как мы оказались здесь. И с тем, что мы видели. Ты не представляешь… - ее передергивает.

- Так, давайте-ка прибавим ходу. Дома расскажете.

Но дома ему приходится оставить их одних. Другие кифэйи -  это конечно, очень круто и неожиданно. Но ведь поиски продолжаются, он вспомнил об этом, когда к нему бросились женщины, караулящие на окраине села. Они, разумеется, удивились, увидев директора школы, выходящего из леса с троими чужаками. Но мысли всех сельчан сейчас занимало другое. А он успел забыть о пропавшем Денисе Селезневе, так потрясен был неожиданной встречей. Но Михаил нужен там сейчас, гораздо более нужен, полдня уже прошло, а мальчика так и не нашли.

- Ребята, ставьте чайник, все, что найдете поесть – ваше. Мне идти надо. К ночи вернусь, надеюсь.

- У вас что-то случилось?

- Ребенок пропал вчера. В лес ушел, до сих пор не нашли.

- Черт! Ты не представляешь, что там, в лесу… - это Мо. – Может быть, помочь тебе? Я Альфаир, людей могу чувствовать…

- Спасибо,  - Михаил скупо усмехается. – Я тоже Альфаир. Я тоже… Я чувствую, что ты сильнее меня, но ты меня… сбиваешь, понимаешь? Я лучше сам, извини.

- Да ладно… - Мо растерян. – Если что – извини и ты. Я специально ничего не делаю, чтобы тебе мешать. Оно само как-то… Я в такой ситуации в первый раз, как ты понимаешь. Чтобы вот так, рядом с другим Альфаиром, родные не в счет, с ними как-то… иначе. Я не хочу тебе мешать, правда.

- Я понял. Отдыхайте. Мне надо идти.

_____________

- Булку хлеба в одно лицо… Куда в тебя столько влезает?

- Внутрь,  - у Мики взгляд совершенно осоловелый – от еды, тепла. – Вы как хотите, а я спать. Не могу, срубает. Надеюсь, Миша не обидится, если я одеяло возьму…

Мика устраивается на продавленном диване, укутывается и уже из недр одеяла, почти сонным голосом:

- Линка, ты спать не хочешь?

- Я еще посижу, чаю попью.

- Водохлеб.

- Водзар.

Мика засыпает мгновенно. Мо наливает им еще чаю, и протягивая синюю кружку Лине:

- Расскажи еще что-нибудь о себе, пожалуйста. О себе, о своей семье,  - с виноватой улыбкой. -  Ужасно интересно, ты же понимаешь?

- Понимаю,  - ответно улыбается она.

До. Лина.

Как же я вас ненавижу… Нет, она не сказала это вслух. Но подумала. А произнесла другое:

 - Кто стрелял?

На ее слова вздрогнули – подошла Лина неслышно. Но отреагировали бурно.

- Ай, какая красавица к нам пришла. Откуда ты, милая?

- Из лесу, вестимо, - огрызнулась она, хотя это было неправдой. – Повторяю свой вопрос – кто стрелял?

- Какая красивая и какая грозная…

Ангелина красноречиво перевела взгляд с одного на другого, на третьего.

- Ну, я, - лениво поднялся и шагнул к ней один из компании. Самый пьяный? Самый наглый? Или действительно именно он стрелял вчера?

- Егерь Ангелина Куприянова, - привычным движением сунула под нос собеседнику удостоверение и тут же быстро убрала. – Охотсезон на уток еще не открыт. На каком основании?

- Так мы это… - оскаблился мужик, - по банкам стреляли. Какие утки, гражданочка начальник?

- А если найду?                           

- Эй, ты сначала сиськи покажи! – орет кто-то из компании. – Какой размер?

- Сейчас покажу!  - мгновенно сдергивает с плеча карабин, многозначительно держит за ствол рукой. – Калибр семь шестьдесят два. Нравится?

- Что ты сразу за пушку ты хватаешься? У нас тоже есть!

- Эй, эй! – тот, который то ли самый наглый, то ли самый меткий, якобы примиряюще разводит руки. – Мужики, не горячимся! Что мы, с красивой девочкой не договоримся?

- Договоримся, договоримся, - несется со всех сторон. Кто-то еще поднимается на ноги. Лина перехватывает карабин, палец ложится на курок.

- Кто дернется – буду стрелять на поражение! Я при исполнении.

Ответом ей тишина и злобные взгляды.

- Документы сюда. Выпишу штраф, и чтобы через два часа духу вашего тут не было!

Она рискует, каждый раз рискует, связываясь с такими компаниями. Карабин – это хорошо, но и они все с оружием, а численный перевес – вещь упрямая. Однако, и в этот раз судьба уберегла. Обошлось.

Ей на другой берег, летом бы на лодке, но сейчас приходится пешком. Такое время неудобное – и по льду уже опасно, и по воде еще никак. Поэтому, пока доберется до дому, как раз пара часов и пройдет. Из дома в бинокль посмотрит на этот берег, и если они не уберутся к тому времени – она по кустам прибрежным шмальнет, ей-Богу! Ох, как же я вас ненавижу…

Вдруг захотелось поговорить с сестрой. Вот кто-кто, а Мика ее поймет. Они с Доминикой не просто сестры, они – близнецы. Ее половинка, ее лучшая подруга, ее Мика.

Лина с детства привыкла к мысли, что они с сестрой -  явление весьма необычное. И дело даже не в том, что они близнецы. Близнецы в семьях кифэйев рождались, как и в обычных – не очень часто, но само по себе это было не удивительным. Странным было то, что одна из них была Рокс, а другая – Водзар. Иными словами, Мандра и Лейф. Мама смеялась: как вы, мол, в животе не передрались? На самом деле, драться и делить им было нечего - каждому свое. Что не уменьшало их совершенно необычной даже по мерками кифэйев привязанности друг к другу. Все детство неразлучны были, и не надоедало им быть вместе. Словно смотрелись друг в друга, как в зеркало. И расставались после инициации, уезжая каждая в свою Обитель, горько, тяжело, с надрывом.

С годами они, бывшие в возрасте пяти лет одинаковыми даже на материнский взгляд, стали сильно различаться – природа брала свое. Посветлели до голубого темно-синие глаза Водзара. Не по-девичьи раздались плечи и окрепли руки у Рокса. Они становились тем, кем и положено быть. И все равно оставались, словно аверс и реверс одной монеты – похожие и непохожие одновременно. Равный рост, темные волосы. Ярко-голубые глаза и небрежная мальчишеская стрижка – у одной. Мужские плечи и пышная коса – у другой. Ангелина и Доминика.

Несмотря на разную «специализацию», официальное прикрытие у них одинаковое – егеря. Женщина-егерь представляет собой вообще явление редчайшее. Иногда Лине казалось, что все женщины-егеря, какие есть – это все кифэйи. Потому как какая ж нормальная женщина согласится на такую жизнь: в глуши, в одиночестве, без удобств? А если ты уродился не Альфаиром, а, скажем, Роксом, Томалом или, как она, Водзаром, то выбора у тебя нет. Какое-то занятие нужно в любом случае, обеспечивать себя Хранитель должен сам, никто ничего на белом блюдечке не принесет. Вот и идут такие кифэйи в егеря, лесники, охотоведы и прочее схожее. Как они с сестрой, например.

 Мика ее поймет, как никто – пьяное быдло, не имеющее никакого права называть себя охотниками, попадалось и сестре тоже. Есть среди них и нормальные ребята, но как-то их становится все меньше. Доминике проще, к ней на сопку не так часто наведываются  гости. А вот  Обитель Лины – место популярное. Больше, конечно, летом – рыбалка тут отличная, карась в  озере водится, клев хороший. Приезжают отдыхать и семьями, с детьми, не то, что сегодняшние… гости. А в последние годы еще повадились приезжать кайтеры. Тоже вполне приличные ребята, молодые, веселые, непьющие. Почти.

Она вспоминает минувшее лето и веселого сероглазого  Влада. Катался по озеру на своем черном с красным и зеленым кайте, мочил трюки, фотографировал, стоя по пояс в воде, товарищей. И Ангелину, когда она приходила посмотреть на то, как носится над водой, распугивая чаек, компания безбашенных кайтеров. А в последний день Влад таки напился и приходил к ней, в ее небольшой домик на берегу озера. С собой звал, в Омск. В любви признавался, целоваться лез. Отшила, разумеется, благо парень воспитанием отягощен, и за ружье браться не пришлось. Не объяснишь же ему, что нельзя, не положено, да и не хочется, собственно. Хотя целоваться приятно было, слегка, но на этом она не позволила себе сосредоточиться. Шутки плохи с этим.

После. Мо и Лина.

- Слушай, ты меня извини… И я пойму, если не ответишь, но…

- Мо, не тяни.

- Мне мать недавно рассказала. Я до сих пор с трудом верю… Про женщин-кифэйев. Что они… ну…

- А что с нами не так?

- Ну… что вы… до брака не… не…

- Слушай, Мо, - Ангелина допивает чай и смотрит задумчиво в сторону плиты, прикидывая, осилит ли она еще одну кружку, - ты так мнешься, будто это ты девственница, а не я.

- Значит, правда?!

- Надо верить маме, Магомед, - усмехается девушка. – Раз я еще жива, значит, это правда. Налей еще чаю, пожалуйста. И перестань на меня смотреть так, будто я глухонемой инвалид. Что, неужели я так много упускаю в жизни?

- А… хм… - Мо не сразу находится с ответом. Она говорит об этом невозмутимо, как о нечто само собой разумеющемся. И, наконец-то: - Наверное, я не тот человек, с которым тебе стоит это обсуждать. – Резко вставая с места: - Давай кружку.

Потом Лина легла на диван, под бок к сестре. Заснула быстро, и Мо позволил себе подойти и посмотреть на крепко обнявшихся сестер. Женщины-кифэйи, да еще и не Альфаиры даже. И просто очень красивые девушки. Или ему так кажется, потому что… потому что, кроме матери и сестры, других Хранительниц он не видел? Доминика даже во сне слегка хмурая, а Ангелина устроила голову на плече сестры, упираясь носом в щеку Мики. Постоял еще какое-то время, глядя на них, затем поправил одеяло и снова сел за стол. Смотреть за окно, думать и ждать Михаила.

После. Михаил и Фарид.

Время придет. Вы должны быть готовы. Означает ли то, что произошло сегодня в лесу, эта неожиданная встреча и все то непонятное, что пережили он сам и  его новые знакомые, еще толком нерассказанное ему, что время пришло?  Если так, то он лично к этому совершенно оказался не готов. Голова кругом.  Кифэйи, да еще откуда-то совсем издалека. Альфаир, Рокс и Водзар. Причем Альфаир более сильный, чем он сам. И это стало неприятным открытием, Михаил перестал обманывать и признался себе. Магомед был сильнее его, сильнее любого из семьи самого Михаила, в которой были почти одни Альфаиры. И это добавляло изумления к знакомству с девушками. Рокс, Водзар… О других Хранителях, не-Альфаирах, он, разумеется слышал. Но увидел впервые, если не считать сестру. И сразу чувствовалась – они другие, не такие  как он сам, как его родные, как Мо. В чем отличие, пока было трудно сформулировать, мысли разбегались. Боже, о чем он думает?! Ребенок же пропал, искать надо! А все его мысли крутятся вокруг троицы, что сейчас отдыхает у него дома.

Он чувствовал место, где творилось, то,  что видел он сам и трое пришлых кифэйев. Тогда  - остро чувствовал. Сейчас же – словно легкий, почти выветрившийся запах его вел. Хотя больше он полагался на свое умение ориентироваться на местности и на еще видные следы. Вышел точно, да, где-то здесь.  Вон там ветки сломаны, и снова эту чувство какой-то раздвоенности, только не такое острое, скорее, даже по памяти. Нет никого. Снял с плеча ружье, еще раз оглянулся. Успел сделать лишь шаг, когда заметил у здоровенной ольхи фигуру. Нечеловеческую фигуру. Снова будто это чертово мерцание, и отчего-то все плывет в глазах, но он уверен точно – это не человек.

Вскидывает ружье, прищуривается, выцеливая. И понимает, как прав был. Не человек это. Кифэй. С ребенком на руках.

Тихо, странно тихо для леса. Ни свиста ветра, ни треска веток под ним. И в этой тишине звук взведенного курка особенно громок.

- Положи ребенка.

- Там снег,  - голос того, другого, очень хрипл.

- Клади на снег.

- Холодно же…

- Клади, я кому сказал!

Незнакомец опускает мальчика на снег. Михаил знает точно, что это пропавший Денис Селезнев. Но, к своему ужасу, не может понять – жив ли мальчик. По всему так выходит, что нет. Но что-то его смущает.

- Он жив? Руки подними!

- Вроде бы да,  - тот, другой, послушно поднимает руки. - Пульс есть, дышит. Только еле-еле. И без сознания он.

- Отойди на три шага назад! Медленно.

Незнакомый кифэй дисциплинированно выполняет все его приказы. Это настораживает. Михаил осторожно подходит к лежащему ребенку. Мимолетный взгляд. Мальчик бледен так, что лицо сливается с окружающим его снегом. Приседает, не сводя прицела ружья с мужчины рядом. Руку на шею, пульс находит далеко не сразу. Разгибается.

- Что ты с ним сделал?!

- Я – ничего. Я его таким нашел. Минут десять назад. Слушай, давай поговорим. Ты же кифэй, да? Загляни в меня, я откроюсь. Убедись, что не вру.

Это так странно, что Михаил не сразу понимает, о чем тот говорит. Такое возможно, Михаил знает. Возможно только с согласия другого. Он не пробовал ни разу, это глубоко личное, не всякий рискнет пустить в свое сознание чужого. Он кивает, с трудом сглотнув внезапно пересохшим горлом. И упирается взглядом в темные, почти черные глаза напротив.

Ему выкинули спустя секунду, не дали посмотреть много. Но он совершенно точно увидел: Фарид не врал. И – да, теперь он знал его имя. Фарид Куркин, Альфаир первого уровня. Такой же, как и сам Михаил.

И вот тут силы вдруг внезапно кончаются. И Михаил грузно оседает на снег под ольхой. Вмиг отяжелевшими руками притягивает к себе Дениса, устаивает голову и плечи  мальчика у себя на коленях. И начинает баюкать ребенка, раскачиваясь и вполголоса напевая что-то, невесть как выплывшее из глубин памяти, из самого младенчества, видимо, когда мать пела ему самому колыбельные, из тех времен, о которых он не помнит, конечно.

- Твой сын? – негромко спрашивает присевший на корточки рядом Фарид.

- Ученик.

- Какой ученик?

- Мой, - Михаил приподнимает ставшие вдруг такими же тяжелыми, как руки, веки. – Из моей  школы. Директор я.

- Так, давай-ка, вставай!  - Фарид поднимается на ноги. – Нечего тут сидеть! Давай, я парнишку возьму, а ты дорогу показывай!

Михаил снова закрывает глаза. Тихим убийцей наваливается сонливость. Когда же он так устать успел? Как никогда в жизни…

- Давай-давай! – тормошит его Фарид. – Пошли! Мальчишке помощь нужна, врач! Помрет, не дай Бог, тут у нас на руках!

Только это заставляет Михаила встать, держась за ствол дерева.  Мальчик уже снова у Фарида на руках.

- Пойдем. Давай, держись, Хранитель.

Его новый знакомец младше самого Михаила, да и физически, наверное, слабее – более худой, немного ниже ростом. Но сейчас именно он командует парадом. У Михаила сил хватает только на то, чтобы подчиняться.

_____________

Как только они вышли к селу, их встретили. На лицах сельчан смесь эмоций. Радость, что нашли. Страх за состояние мальчика. Дениса тут же приняли с рук Фарида, отнесли в ФАП, там уже ждала заведующая. Диагноз  - переохлаждение и сотрясение головного мозга. Михаил через силу, на последнем усилии воли отвечает на вопросы. Первый раз с ним такое, что отключается на ходу буквально. В разговор вступает Фарид, словно сквозь сон Михаил слышит, как тот разговаривает с сельчанами. Как рассказывает, где нашел мальчика, и импровизирует на тему, кто он сам такой. Родственник Михаила, приехал повидаться, а тут такое! Ну как не помочь горю? Сейчас им верят, все на взводе, взбудоражены. Потом, наверное, появятся еще вопросы, а сейчас… сейчас они наконец-то могут уйти, оставив Дениса Селезнева на попечение фельдшера и родни.

После. Мо, Фарид, Мика, Лина и Михаил.

Словно по какой-то негласной договоренности они не говорят о том, как оказались здесь.  Что увидели и почувствовали. Наверное, оба решили, что это стоит обсуждать только вместе со всеми остальными. Вместо этого они говорят о своей работе. И не о работе Хранителей, о которой они не знают толком ничего, ибо выполняли ровно то, чему их научили в свое время при инициации. Выполняли, даже не понимая, зачем. Нет, вместо этого они говорят о том, чем занимаются помимо этого.

О том, например, что делает Фарид в своей мастерской в поселке, живущем лесозаготовкой. О тяжелой технике – трелевочниках, лесовозах, харвестерах. Эта тема близка и Мо – оператору портового крана. И они с увлечением беседуют именно об этом: о производителях тяжелой промышленной техники, об особенностях эксплуатации и ремонта.  Со стороны кажется, что это беседует коллеги, люди близкие именно в профессиональном плане, работающие бок о бок. В каком-то смысле, так оно и есть. Но о своей миссии Хранителей они предпочитают сейчас не говорить. Вполне возможно, это психологическая защитная реакция. Слишком много всего на них навалилось за последнее время. Их мир в одночасье рухнул, но сами они избегают сейчас даже думать об этом.

А потом, уже в тот час, когда жители села отправляются спать, в этом доме обитатели просыпаются. Сначала Лина и Мика. Садятся на диване, недоуменно спросонья смотрят на еще одного неизвестного – молодого темноволосого парня с лохматой кудрявой шевелюрой и странно встревоженными глазами, сидящего за столом рядом с Мо. Потом переглядываются между собой. Он быстро встает, чтобы поприветствовать, как  его учили в свое время.

 - Фарид Куркин, Альфаир первого уровня, Россия.

- Опять Альфаир, - зевает совершенно не по протоколу Мика. – Плюнуть некуда – одни Альфаиры кругом.

- Ангелина Куприянова, Водзар первого уровня, Россия,  - откликается, как и положено, Лина. – А это моя сестра Доминика, она Рокс.

- Да-да, -  Мо замечает удивленный взгляд Фарида,  - они существуют!

А потом от их голосов просыпается Михаил. Он выглядит неважно, но утверждает, что чувствует себя нормально. Пытается взять на себя функции гостеприимного хозяина, но его быстро отправляют за стол, убеждая не суетиться.  И что гости сами на стол соберут. Впрочем, собирать нечего, и без того весьма скромные холостяцкие запасы съестного почти полностью оскудели.

- Извини, Миш, мы тут тебя совершенно объели,  - виновато улыбается Лина.

- Это все вон та прожора,  - тоном профессионального ябедника кивает Мо на Мику.

- Поздно уже,  - трет лоб Михаил, - ну да ничего. Сейчас перебьемся чем-нибудь, а завтра в магазин схожу. Лично я и есть не хочу, только чаю если.

- Да, давайте чаю попьем. Да и поговорим уже нормально.

- А у тебя сухариков нет никаких?  - видно, что Мике слегка неловко. – Или хотя бы варенья… к чаю.

- Господи, глазам своим не верю!  - театрально изумляется  Мо. – Вот уж не думал, что у кифэйев бывают глисты!

Мика не успевает ничего сказать в ответ, на помощь ей неожиданно приходит Фарид.

- Зря ты так, Магомед. Это особенность Роксов, и совсем не смешно.

- Откуда ты знаешь?

- У меня отец – Рокс. У них метаболизм сумасшедший. Каждые несколько часов требуется топливо. И ничего с этим не поделаешь.

- Спасибо, Фарид! – с чувством отвечает Мика. - А то тут у некоторых Альфаиров глисты, похоже, в голове поселились.

Теперь уже неловко Мо.

А после Михаил вспоминает и откуда-то приносит трехлитровую банку именно – да! -  варенья. Которой его кто-то одарил неизвестно сколько времени назад.

- Что за ягода, не пойму, - Мика орудует в банке стальной ложкой. – Но что-то древнее.

- Судя по состоянию – довоенное.

- Нет,  - в ее руках у основания черенка ломается ложка, не выдержав битвы с вареньем, - дореволюционное.

С помощью уже ножа варенье было все-таки добыто и, размоченное в чае, оказалось смородиновым. И пятеро кифэйев под чай начинают обсуждать что, собственно, произошло. Старшим единодушно признан Михаил, хотя бы по праву хозяина, несмотря на то, что он не самый сильный кифэй из всех. Именно Михаил задает порядок в их начавшейся слегка сумбурно беседе.

Уже глубоко за полночь. Сначала они говорят о том, что предшествовало тому, как попали сюда. Рассказано и выслушано многое. У каждого своя история, свои эмоции, свое мнение. Лишь одно общее – они все совершенно не понимают и не помнят, как оказались здесь. Однако, спустя какое-то время угадывается еще кое-что общее. Все они, за исключением Михаила, разумеется, который никуда не перемещался и был все время здесь, перед этим «провалом», как они решили называть момент, в который они все перенеслись сюда, собирались разговаривать. Говорить с кем-то из своих, не голосом, ментально. Мо собирался говорить с отцом. Лина хотела поговорить с сестрой, Мика даже успела почувствовать зов Лины перед тем «провалом». Фарид тоже кивнул, что, дескать, и у него так же. Но кивнул, на взгляд Мо, как-то неуверенно.

Затем Михаил предлагает Мо, Мике и Лине рассказать, наконец-то, о том, что они видели там, в лесу. Троица переглядывается.

После. София.

Ян постарался – билеты в третий ряд. И вообще, все безупречно – и его восхищенный взгляд, и комплименты, и подаренная изящная бутоньерка из пары миниатюрных нежно-розовых роз. Ничто не предвещало того, как обернется вечер в театре.

Юное дарование оказалось не таким уж и юным. Ну, в смысле, не старым, конечно, но лет двадцать пять ему есть. Представление предполагалась юмористическим, но Софии отчего-то не смешно. Она никак не может понять – что не так с этим парнем на сцене. И понимает это, в конце концов, когда он оседает на сцену, пытаясь удержаться за стойку микрофона. Безрезультатно, она тонкая и не способна выдержать его вес, и вот он уже лежит, стойка валяется рядом. Публика принимается сдержанно хлопать, думая, что это часть представления, но Софи знает, что это не так. И начинает пробираться к сцене, со скоростью и энергией, которую на первый взгляд и не заподозришь в девушке с такими пышными формами.

Аплодисменты смолкают, в зале повисает тишина, когда она взбегает на сцену. Видит страшное. Кто-то мог бы подумать, что это эпилептический припадок, но она уже точно знает, что  это не он. Да, пена пузырится на губах, да, глаза добела подкачены под лоб, но… Нет, это не эпилепсия. София падает на колени, руками приподнимает светловолосую голову. В висках начинает давить, будто обруч стальной сжимается. А парень неожиданно открывает глаза.

- Госпожа… госпожа Тариг… - захлебывается, закашливается.

- Тише, тише…

- Госпожа… Как хорошо, что вы здесь… Не так страшно… Мне уже поздно… но вам…

- Что?!

- Только запомните меня… пожалуйста… Маргус меня зовут…

Он вдруг неожиданно крепко хватает ее за плечо, а потом и вовсе за шею, притягивает близко к своему лицу. Глаза в глаза, у него они голубые. И спустя пару секунд они закрываются. Насовсем. Последнее, что успевает осознать Софи – что она только что познакомилась с Альфаиром города, в котором живет. С ныне покойным Альфаиром. А потом на виски давит совсем остро. Она поворачивает голову, и темнота зрительного зала поглощает ее.

__________

Голоса существуют сами по себе, она сама по себе. Они будто из другого мира, она не знает, кому они принадлежат. Но отчего-то она их слышит.

- Сын, я так и не поняла, что же случилось.

- Ну, у этого парня, актера, случился приступ. Как там врачи сказали – инфаркт?

- Вроде бы. А такой молодой…

- Ну, наверное, дефект какой-то в сердце, врожденный. Никто не понял, что случилось, а Софи быстро сообразила. И побежала к нему, помощь хотела оказать, видимо. Но не успела. Да и что она могла сделать – она же не врач.

- А с ней-то что потом случилось?

- В обморок упала, наверное. У нее же на руках человек умер. Такое потрясение.

Софи… Софи… Знакомое имя. И знакомые события. О чем и ком говорят голоса? И кто она сама? И, внезапно, озарением: это же она  - Софи! Вздрагивает всем телом, открывает глаза.

- Софи! Слава Богу! Наконец-то!

Этого смешного мальчика зовут Ян, она знает его. А вот женщину рядом – нет. Память возвращается волнами, как морской прибой.

- Софи, как ты себя чувствуешь? Мы с мамой ужасно беспокоились о тебе!

Значит, это мама Яна. Мама, мама…

- Где я?..

- У нас дома. Тебе стало плохо во время спектакля, помнишь?

Она медленно кивает. Мать Яна смотрит на нее со смесью тревоги и недоверия, будто ожидает от Софи в любой момент какой-то неприятности. Из глубин памяти все тем же мерным прибоем накатывает: лежащее на ярко освещенной сцене тело, светло-голубые глаза, пальцы, впившиеся в плечо. Проблеск, прозрение, не на уровне сознания – инстинкта, только инстинкта. Он… он отдал ей что-то! Он умер из-за нее! Но зачем?! И следом, все на том же инстинкте она зовет:  мама… мама… отец… нет, тихо… брат… снова тихо.

Ян с матерью тревожно смотрят на ее лицо с неподвижным, будто остекленевшим взглядом. А потом Софи закрывает глаза, из-под ресниц к вискам прочерчивают блестящие дорожки слезы.

- Пожалуйста… пожалуйста… оставьте меня одну… пожалуйста…

Она пребывала бледной тенью самой себя больше суток – ничего не ела, ни с кем не говорила. Мать убеждала сына, что Софи надо бы отвезти в больницу – дело явно не в простом обмороке. А к утру следующего дня София внезапно словно пробудилась ото сна: поблагодарила хозяев за заботу и гостеприимство и, несмотря на возражения Яна, покинула их квартиру. А еще спустя два часа она уже ехала по дороге в сторону паромной переправы. Глядя сквозь заливающий лобовое стекло дождь, она думала. Что, София, хотела посмотреть, чем живет остров? Вот она, возможность. Но толку-то сейчас смотреть? Все ее предчувствия оправдались сполна. Что-то случилось, очень-очень нехорошее. Куда там господину Мери с его упавшим солнцем. Тем более, это был всего лишь метеорит. А тут какая-то напасть похуже.

После. Михаил, Мо, Лина, Мика и Фарид.

- Кто она?! Где?!

- Тариг. В Балтийском море.

- Кто?! Где?! – Мо вскакивает на ноги, роняя стул.

- На Балтике, - недоуменно повторяет Михаил. – А, ну да. Где-то недалеко от тебя. Ну, по нашим меркам, - усмехается, - недалеко.

- У меня мать там! Тоже недалеко! Миша, пожалуйста! – хватает Михаила за руку. – Поговори с ней. Пусть она съездит! Проверит! Умоляю, все что хочешь, сделаю!

- Погоди, Мо, - рассудительно возражает Лина. – Миш, а с сестрой все в порядке? Почему она не отвечала тебе раньше?

- Говорит, не могла, - в голосе Михаила сквозь радость проступает растерянность. – У нее что-то там тоже случилось, она не сказала толком. Но с ней все в порядке. Только вот связаться ни с кем не может – ни с матерью, ни с отцом. Только со мной. Странно как-то…

- Миша! Пожалуйста! – не унимается Мо.

- Сейчас, погоди. Я еще раз поговорю с Соней.

Лицо Михаила снова принимает отстраненное выражение, и снова они напряженно ждут, когда он закончит разговор. Только вот теперь один из них ждет с большим нетерпением, чем остальные.

- Ну?!

- Соня согласна. Говори адрес. Нет, лучше поговори с ней сам. Я сейчас… передам тебе ее образ? Сумеешь принять? Пробовал раньше?

- Конечно, нет,  - фыркает Мо. – Только на обучении. Но я справлюсь. Давай.

Пару секунд мужчины смотрят в глаза друг другу. Потом Мо резко кивает.

- Все! Готово! Сейчас я сам с ней поговорю.         

И снова ожидание, полное тревожных взглядов.

- Уффф… - Мо откидывается на стуле. – А это совсем иначе – говорить с тем, кого никогда не видел. Трудно, с непривычки.

- Что сказала София?

 - Что выезжает через час. Говорит, на месте будет через часов пять-шесть, в зависимости от расписания парома. Черт…  Неужели будут новости?..  - ерошит короткие волосы. - А София очень хорошая… такая… Она красивая.

- Ты ее как увидел? – Михаил удивлен. – Она тебе сама показала?

- Нет, не до этого было. Но у нее аура такая… теплая. Я как-то… успокоился даже. У тебя есть ее фото?

- Есть.

- Покажи.

С небольшого снимка смотрит на них круглолицая юная девушка – улыбчивые губы, ямочки на щеках. Мо проводит пальцем по краю фотографии.

- Найди ее, девочка. Пожалуйста, найди ее…

Остальным неловко, но они прекрасно понимают, каково сейчас Мо. Сами бы чувствовали на его месте то же самое. Да они и чувствуют, все в одинаковом положении, все не знают, что с их близкими, почему они молчат. Только Мо имеет шанс скоро об этом узнать.

- Так, давайте-ка спать,  - поднимается с места Михаил. – Утро вечера мудренее.

- Так уже утро, - за окном и правда брезжит тусклый серый  рассвет.

- Все равно ни до чего уже путного не додумаемся.  Ложимся.

Жилье Михаила, состоящее из одной комнаты и кухни, явно не предназначено для приема такого количества гостей. Михаил попытался уступить свою кровать, но гости дружно отказались. Поэтому хозяин лег спать на своей узкой холостяцкой койке, Мика с Линой устроились, как и днем, на диване. Мо и Фариду осталось место на полу. Заснули быстро все, кроме Магомеда. Он лежал без сна долго, мыслями был там, на берегах Балтики, рядом с неизвестной ему девушкой Софией. Именно с ней сейчас было все его существо. Скорее бы уж. Узнать, хоть что-то узнать, что с матерью. Хотя бы с ней. Предчувствия были самые тяжелые. Мать, отец, сестра. Весь его мир. Что с ними?

Мо лежал так долго, светло уже стало совсем, солнечные лучи без труда проникали сквозь тонкие шторы. Рядом сквозь сон жалобно застонал Фарид, явно что-то скверное снится парню. А потом тот и вовсе стал издавать какие-то странные звуки – не видел бы Мо сам, не за что бы ни подумал, что человек так может. Первая мысль: плохо парню, задыхается, захлебывается. Осторожно потряс за плечо, и тот мгновенно затих, задышал ровно. Лишь прилипшая ко лбу влажная прядь темных волос выдавала недавнее беспокойство во сне. А потом заснул и сам Мо.

Проснулись они уже после обеда, от звука хлопнувшей двери - пришел из магазина Михаил. Пока поднимались, умывались и приводили себя худо-бедно в порядок, к Мише еще гости пожаловали: родители Дениса Селезнева. Еще раз благодарили Михаила и Фарида за спасение мальчика, удивленно косясь на гостей директора школы. Всегда один жил, бирюк бирюком, только ребятишки к нему в гости забегали, а теперь – полная хата гостей.

Новости о Денисе пока неутешительные, ребенок так и не пришел в себя, но состояние улучшилось, планируют завтра перевезти в город. Неожиданно благодарность четы Селезневых имела и материальное выражение, и вот на столе уже две банки, одна с  соленой лосятиной, другая с маринованными грибами, а еще – штук десять рыбин (копченый хариус, как пояснил позже Миша), пара караваев домашнего хлеба. Михаил и не подумал отказаться. Проводив гостей, они сели завтракать. Или уж обедать – с таким образом жизни и не поймешь. Софья вышла на связь, когда они уже пили чай с тем самым дореволюционным вареньем. После разговора на лицо Магомеда было страшно и больно смотреть.

После. София и Лидия.

- Знаете, я так рад, что кто-то из родственников Лидии Кирилловны появился, - у священника вид смущенный и встревоженный одновременно. – Я ведь был с ней, когда это случилось…

- Да? – София говорит это, только чтобы поддержать разговор. При этом не отрывает взгляда от бледного лица лежащей на кровати женщины.

- Да. Она, знаете… когда началось это… приступ… ваша тетя вдруг взяла меня за руку, крепко так. И говорит: «Господом Всемогущим заклинаю, отец Владимир! Не позволяйте увезти меня отсюда, коли я жива буду! Поклянитесь!»

- А вы что?

- А я… - батюшка вздыхает. – А не успел я ничего сказать ей - тут инсульт и случился. Но я все исполнил. Когда бригада медиков из города приехала, я им сказал… солгал, - тут отец Владимир осеняет себя крестным знамением,  - что сын к ней едет, что не велел перевозить. Пришлось прямо-таки битву выдержать, знаете ли. Я… бумаги какие-то подписал, отказную от госпитализации, вроде бы.

София все так же рассеянно кивает, продолжая глядеть на мать неизвестного ей кифэйя по имени Мо.

- Я позволил себе телефоном Лидии Кирилловны воспользоваться. Позвонил сыну ее, Магомеду, брату вашему двоюродному. Несколько раз звонил. И все он трубку не берет. Я уже и не знал, что думать и как поступить правильнее.

- У Мо… у Магомеда,  - она быстро исправилась,  - у него… неприятности. Он… в больнице, - чтобы хоть как-то объяснить молчание Мо.

- Пресвятая Богородица! – восклицает священник. – И мать, и сын! Ох, не зря в народе говорят: «Пришла беда – отворяй ворота». Но на все воля Божья.

«А вот это вряд ли,  - думает Софи. – Тут еще кое-кто руку приложил». Но вслух сказала иное:

- Спасибо вам, отец Владимир. За все, что вы сделали. Я… вы позволите мне побыть наедине с… тетушкой? - она не придумал ничего лучше, чем представиться племянницей этой абсолютно неизвестной ей женщины.

- Да, конечно,  - батюшка тяжело поднимается на ноги. – Я в храме буду, молитву сотворю, за здравие. Может быть, и образуется… - помолчал, ожидая ответа от девушки. Но Софи не знала, что сказать. – Если нужен буду…

- Я зайду к вам после, обязательно.

После ухода священника София предпринимает новые попытки. Позвать, достучаться. Не получается. Словно не Хранитель перед ней. С другой стороны, если это инсульт – чего она хотела? И как сказать об этом Мо? И что делать? Оставить здесь? Или все-таки в больницу? Если бы речь шла о человеке, выбор был бы очевиден. Но что сделает с Хранителем в таком состоянии разрыв с Обителью?

В какой-то момент ресницы Лидии Кирилловны дрогнули, Софи почудился смутный оклик. Но – нет. Глаза так и не открылись, женщина ей так и не ответила.

Разговор с Магомедом получился тяжелым и недолгим.

- Мо, что мне для тебя сделать? Как лучше поступить с твоей мамой?

София может лишь отдаленно представить, каково сейчас этому мужчине. Но даже ментальное общение заставляет ее напряженно хмуриться – его аура сочится горем, болью.

- Ничего, София. Ты сделала все, что могла. Пусть она пока остается там. Попроси отца Владимира присмотреть за ней. Он хороший человек, ему можно верить.

- Точно?

- Точно. Наверное, будет лучше, если ты приедешь… к нам. Но это решать вам с Михаилом.

_______

- Отец Владимир, я говорила с Магомедом.

- Как он?

- Лучше,  - ложь дается легко, но все равно неприятно. – Он, как сможет, сам свяжется с вами. Через день или два. Он просил вас присмотреть за Лидией Кирилловной. Пока…

- Конечно, - с готовностью откликается священник. – Буду с ней неотлучно. Если еще что-то могу сделать…

- Пока ничего. Спасибо вам. Главное – пусть она здесь остается.

- Я понимаю,  - серьезно кивает батюшка. – Я все понимаю.

После. Мо, Михаил, Мика, Лина и Фарид.

- Что?! Мо! Не молчи, поговори с нами!

- Инсульт,  - тихо, после паузы. - Инсульт… инсульт…

Резко поднимается на ноги, проходит до стены. Стоит так какое-то время, спиной ко всем. А потом, так же резко обернувшись:

- Черта лысого это инсульт! Это они! Это… вот эти твари! Я чувствую! Если бы я знал тогда… Я бы… - он выдыхает со свистом. – Я бы сейчас тех, кто сделал это… собственными руками… убил бы!

Все остальные молчат. А потом неожиданно раздается голос Фарида:

- Если тебе нужно кого-то убить – убивай меня. Это я виноват.

Никто не успел остановить метнувшегося вперед Альфаира. Никто, кроме Рокса, которые по скорости реакции уступали только Нафтам. Мо дернулся из рук Мики и с ужасом осознал, что не может освободиться от захвата этой не очень мощной на вид девушки

- Отпусти меня! – его трясет. Ему надо найти виноватого в том, что случилось с матерью, и он верит в услышанное, верит безоговорочно. И сейчас остро ненавидит этого парня, в котором с самого начала чувствовал какую-то неискренность или недоговоренность. И хочет сейчас только одного – добраться до его горла.

- Не трогай мальчишку, - голос Мики угрожающе тих.

- Я не мальчишка! – снова некстати подает голос Фарид.

- Пусти!!! – еще одна попытка освободиться из недружелюбных объятий Рокса. – Отпусти меня, я кому сказал!

Воздух между Мо и Микой начинает искрить, причем в буквальном смысле слова. Багровые всполохи гнева в ауре Альфаира прорываются в реальный мир, но Мика не ослабляет хват рук.

- Отпусти меня! Иначе сейчас применю силу!

- Попробуй,  - недобро скалится Мика.

- Я не о той силе говорю!  - обстановка все накаляется. Причем снова в буквальном смысле слова. Мо – самый сильный кифэй из них всех. И сейчас он явно с трудом себя контролирует.

- А ну прекратите, оба!  - голос Михаила звучит неожиданно громко и грозно. – Мо, ты хоть не веди себя как мальчишка. Ну-ка, сели за стол, все! Давайте выслушаем Фарида! Мо, успокойся!

Несколько глубоких вздохов Магомеда.

- Хорошо, - обманчиво тихо и спокойно. – Руки убери! – это уже Мике, с все-таки прорвавшейся злостью.

Она после паузы разжимает пальцы. На руке Мо – багровый отпечаток.

- Никогда… - голос Мо звучит хрипло. – Никогда больше не смей прикасаться ко мне!

- Все за стол, живо!

Директорские интонации оказывают свое действие и на кифэйев тоже, и они рассаживаются за столом. Михаил и Мика садятся по обе стороны от Фарида, то ли охраняя, то ли – сторожа. Лина, из чувства справедливости и сострадания – напротив, плечом к плечу с Мо.

- А теперь – рассказывай, Фарид. Все! А потом мы решим, что с тобой делать.

До. Фарид.

Это стало его навязчивой идеей. Он как-то жил – работал, чинил технику, ругался с трактористами, ел, спал. Но думал все время только об этом. О том, что услышал. О том, что пережил. Ему казалось, что даже во сне он слышал этот звук, этот голос. Иногда ловил себя на том, что сидит, с какой-нибудь железкой в руках. А в мыслях – снова он. Голос. Он жил с ним. И это выматывало просто ужасно.

Идея родилась внезапно, хотя, наверное, вынашивал он ее долго. Но когда осознал – к  реализации приступил мгновенно, не раздумывая, не анализируя, не пытаясь понять, почему он решил именно так.

Копил энергию, чтобы съездить летом к Тигру. Но теперь потратил часть ее, чтобы сляпать на скорую руку димфэя – на пару дней хватило бы и ладно. И, раскидав все срочные дела и переругавшись с бригадиром лесозаготовителей, умотал в город за всем необходимым. Объехал не один десяток магазинов, но все, что было ему нужно, нашел. И, вернувшись, принялся за дело. Днем впахивал в мастерской, а вечерами и ночами работал над тем, что считал по какому-то непонятному капризу необходимым сделать. Он старательно отмахивался от мыслей, зачем он это делает. Да и выматывающая усталость не давала возможности задуматься. Но руки знали точно, что нужно. Золотые руки, как ему неоднократно говорили. Голову бы к ним еще подключить. Но голова сейчас или гудела от роя мыслей, или вдруг неожиданно пустела.

На все ушло две недели. Две недели адской усталости, работы на износ и голоса в голове. К тому моменту, когда он закончил сборку, Фарида тошнило от всего – от запахов мазута и канифоли, от жара паяльника, от бесконечного металлического лязга, от стен мастерской и рожи бригадира. Но больше всего – от голоса. Фарид не знал, почему, но верил, что после того, как он сделает задуманное, он избавится от этого, на грани слышимого, бормотания в голове.

В последний раз проверил, все ли правильно. Черт его знает, котелок уже совсем не варит. Он всегда любил загадки, то, над чем можно поломать голову. Но сейчас – сейчас он чувствовал, что эта загадка ему не по зубам. Устал. Одна надежда на собственные, по утверждению других, золотые руки.

Еще раз перепроверил, включил в сеть. Вышел на улицу, взгляд на крышу, на антенну. Закурил, сосредотачиваясь на простых движениях – чиркнуть спичкой, втянуть горький горячий дым. Выдохнуть. Еще раз вдохнуть. Последний взгляд в ночную темноту вокруг. А потом он вернулся домой и выдал пятнадцать ватт на канал.

Страшно взвыла соседская собака. Под горло подкатило  нестерпимо. Ощущение, что его выворачивает наизнанку всего целиком, буквально. А потом он истончается, кончается. Темнота, страшная бесконечность во тьме. Последняя мысль: руки подвели голову. А потом – все, голова отключается.

Глоссарий

Кифэйи – гении места, собственно. Или – Хранители.

Особенности. Умеют общаться с подобными себе на расстоянии. Имеют генкод, отличный от человеческого. Вступать в союз могут только с подобными себе и только с разрешения Квинтума – Верхового органа, координирующего существование Кифэйев в нашем мире. Он же (Квинтум) выдает разрешение на то, сколько детей может иметь каждая пара. Остальные особенности индивидуальны для каждого вида. Сила проявления способностей зависит от масштаба Обителя Хранителя. Точнее, Хранители прикрепляются к объектам в зависимости от своих природных данных. И в процессе жизни и исполнения своего предназначения свои способности развивают.

Подразделяются на:

После. Мо, Михаил, Мика, Лина и Фарид.

- Какой же ты дурак… - как-то обреченно выдыхает Мо. – Я-то думал…

- И, правда, Фарид, с чего ты решил, что это ты виноват?.. – голос Михаила звучит удивленно и рассудительно одновременно. – Я не вижу связи, если честно. Какие-то эксперименты с радиооборудованием. Хотя, этот звук – да, непонятно…

- Вы не понимаете! – горячится Фарид. – Вспомните, как строится ментальное общение между кифэйями?

- Как, как… - Мо смотрит на парня со смесью жалости и недоумения. И чего он на него взъелся, спрашивается? Мальчишка… – Мысленно представляешь образ того, с кем хочешь поговорить, направляешь энергию…

- Это вы дураки! Представить, направить! Я вам о физических принципах связи говорю!

- Эээ... Что? Мы же кифэйи и…

Фарид демонстративно вздыхает.

- Кифэйи, не кифэйи! Законы физики работают вне зависимости от того, кто ты!

- Так, умничать прекращай!

- Угу. Ты не мудри, ты пальцем покажи, да?

 - Вот  сейчас я тебе точно вмажу! – грозит Мо.

- А я, пожалуй, поддержу, - это Мика.

- Миш, у тебя есть учебник по волновой оптике? Ты ж директор школы…

-  Угу. И полный курс квантовой механики. На пальцах объясняй!

Импровизированная лекция о волновой оптике и радиоизлучении в исполнении Фарида была выслушана с напряжением.

- И вывод-то какой?

- Не знаю! – Фарид откровенно расстроен. – Но я как-то вмешался в процесс… общения кифэйев. Ну, мне так кажется.

- Ты этого хотел?

- Нет, я хотел избавиться от этого… от того, что услышал… Я не знаю, что я сделал!

- Практика, как я погляжу, у тебя намного опережает теорию,  - хмыкает Мика. – А вот я думаю, что эти красавчики, которых мы видели в лесу, точно как-то к этой всей ереси причастны. Не все тебе одному слава, Фарид.  Ты как-то повилял, но…

У всех мысли упираются в это самое  «но…». Фактов много, но собрать их в нечто целое, объясняющее все, никак не выходит.

- Миш, у тебя, правда, есть учебник по квантовой механике?

- Я пошутил, вообще-то. Ой, слушай! Феймановские лекции по физике есть, полное собрание. По-моему, даже дома, не в школе. И Лившиц с  Ландау есть, по-моему.

- Тащи!

На этом они Фарида потеряли – стребовав, помимо учебников, еще и листов бумаги и авторучку, он зарылся в это богатство с головой, только темноволосая кудрявая макушка торчала. Остальные переглянулись.

- Миш, а нам можно выйти на улицу? – Мика на удивление невозмутима, словно и не было только что чуть ли не драки между ней и Мо. – Что-то на воздух хочется…

- Да почему нет? Вы ж у меня не в плену. В гостях… - усмехается, - как бы…

- А люди не удивятся? Что скажешь, если они спросят? Откуда мы взялись?

 - А люди уже удивились и спросили.

- И?

- Я сказал, что вы трое: ты, Лина и Мо – мои однокашники, приехали повидаться. Ну, или опыт перенять, что ли…

- Опыт?!

- Между прочим, я позапрошлогодний лауреат конкурса «Учитель года»!

- Молодец,  - тон Мо абсолютно серьезен. – А этот,  - кивок в сторону бормочущего что-то над книгами Фарида, - кто? Племянник из Житомира? Знаменитый Лариосик?

- Я никакой не Лариосик! Я Фарид! – все так же, не отрываясь от книг и листа бумаги.

- Тише, тише, малыш,  - Мика с улыбкой гладит по темноволосой лохматой макушке. – Не отвлекайся, делай уроки. Дядя Миша потом проверит.

- Я не малыш! – огрызается Фарид. Но прикосновение женской руки благосклонно и не без удовольствия принимает.

- Ну, ты прав, - отвечает на вопрос Мо Михаил, с улыбкой глядя на Фарида и Мику. – Фарид представился родственником. Уж не помню – племянником или еще кем…

- Сам представился? А почему это ты не помнишь?

- Да я тогда вообще едва на ногах стоял.

- Ах да, точно.

- Ладно, -  отмахивается Михаил. – Пройдемте, действительно, прогуляемся. Реку вам покажу. Маленький пусть уроки делает.

- Я не маленький!

- Глядите-ка, он нас слышит…

______________

Они стоят на берегу реки.  Стоят довольно долго молча, всматриваясь в белую ленту, которая скоро должна вскипеть осколками льда.

- Лина, ты воду чувствуешь?

- Да.

- И как?..

- Не знаю, Миш. Не спрашивай. Что-то изменилось. Я не могу понять  – что именно. Что-то… что-то неуловимое. Будто ушло что-то – отовсюду. Или пришло, - она зябко передергивает плечами. – А вы – вы разве не чувствуете?

- Я - нет, - хмурится Магомед. – Единственное, что чувствую – что я тут, черт знает где, без денег, без банковской карты, без телефона. Мать там… - он шумно выдохнул. – Что с сестрой и отцом – вообще не понятно. А так… Да как обычно, вроде бы.

До. Али.

Глаза смотрят на  море. Глаза – светло-серые, почти добела, еще чуть-чуть светлее  - и будут не глаза, а страшные бельма уже. Но нет, все же глаза, очень светлые, особенно светлые на фоне смуглой кожи, черных ресниц.

Море же сейчас именно белое, совсем, совершенно. Все покрыто льдом, снегом, торосами. Через два месяца откроется летняя навигация по Северному морскому пути, пойдут ледоколы. Отсюда, с берега, не слышно, с каким страшным треском ломается многометровая толща льда под неумолимым напором бронированного носа. Зато Али будет прекрасно видно, как за ледоколом остается темная вода. Темно-темно серая, почти черная. Лютая, холодная. И по этой воде, как гусята за гусыней, пойдут обычные суда.

Но это будет еще не скоро. Сейчас здесь привычно. Обыкновенно, по местным меркам. Бело, безбрежно и однообразно. Глазу мало за что можно зацепиться.  Хотя его зрение способно на многое. Мужчина поправляет меховой капюшон, прищуривается сильнее. Малыш Тун думает, что он хорошо спрятался. Но Али видит Туна, спрятавшегося за ледяной глыбой и подкарауливающего добычу, скорее всего, нерпу. Тун – здоровенный самец белого медведя. До него с десяток километров, и никто не поверит, что человек может увидеть на таком расстоянии белого медведя на фоне белого снега. Ну, так Али -  не человек. Он может.

Али слегка хмурится, что, на самом деле, означает у него усмешку. Он вспоминает, как маленький Магомед все выспрашивал у отца – может ли тот увидеть Северный полюс. И был крайне разочарован, выслушивая каждый раз честный отрицательный ответ. А потом лицо Али словно каменеет под ударами почти ураганного ветра. Магомед. До сих пор что-то отзывается болью в груди на имя сына. Страшное чувство вины. Тоска. И тщательно подавляемая обида – на кого вот только?

В кошмарном сне такое не мог представить – остаться с годовалым мальчишкой на руках вот тут, в таких условиях. В вечном холоде, в десятимесячной зиме, где все твои силы только на том сосредоточены, чтобы выжить. Один, на многие десятки километров один. Впрочем, его это не пугало, он даже находил в этом что-то… Что-то, что в состоянии понять только такой же, как он. То есть, как минимум кифэй, а еще лучше, Нафт или, например, Рокс. Тот, кто обитает в тех местах, где нет людей и в помине. Кто привык к существованию в полном автономе. Кто подготовлен к этому, кого это не тяготит. Он  - как раз такой. Ему нравилась, да-да, нравилась эта жизнь на краю земли. До тех пор, пока в его жизни не появилась Лидия.

Он тогда не понимал… Просто не понимал, во что ввязывается. Эта мысль внушалась с детства:  создать пару, родить детей – долг каждого кифэйя. Долг – так долг, он не против. И как только его вызвали, он выбрал, почти не думая. Белокожую, светловолосую, красивую. Когда ему сказали, что она подтвердила его выбор, он даже не удивился. Это же долг. Он понимает. И она должна это понимать. А потом…

Он понял, что любит ее, слишком поздно. Уже когда был снова один, когда вернулся после их медового месяца. Тоска накатила неожиданно, неконтролируемо, слепо. Видел ее лицо везде – в языках огня, в темной воде полыньи, в снегу.  От разговоров с ней делалось только хуже, выть хотелось, вместе с песцами, у которых как раз сейчас гон. А у него самого…

Он увидел ее спустя почти два года. Когда приехал забирать сына. И радости от этой встречи не было. Лидия плакала так, что сердце рвалось. Он бы не забирал у нее ребенка. Если бы только мог. Но выбора у него не было.

Первые годы с  маленьким сыном на руках до сих пор страшно вспоминать. Не был он готов к этому тогда. Да к этому вообще невозможно приготовиться. Чем кормить? Чем лечить? И что с ним вообще делать?!

У Магомеда жар. Ему три, и он упал в воду, когда они рыбачили с лодки. Чудом его успел ухватить за капюшон, но наглотаться холодной воды пацан успел. Да пока до берега догребли. А теперь у него жар. Что делать – Али не знает. У Лидии спрашивать боится, не хочет пугать. Двое суток обтирал водой, спать боялся, казалось, что вот заснет он  – а сын умрет.

Лидия об этом так и не узнала. А сам он был уверен, что тогда Магомед остался жив чудом. Или все же иммунитет, усиленный иммунитет кифэйев выручил. Когда сыну было пять, он все-таки смог… Получилось выбраться, они побывали в гостях у Лидии. Душу ему вырвала та поездка. Всем. И тем, что любит ее до сих пор так же, как прежде. Или нет – сильнее. И тем, что с ужасом ждал, как они будут расставаться, больше всего за нее переживал. И не напрасно. Но больше всего  - страх. И, одновременно, парадоксально – надежда.

Надежда не оправдалась. Лидия не забеременела. Вспоминая, как увозил от матери ревущего сына, думал о том уже, что это благо. А спустя еще три года, когда Лидия приезжала к ним, он молился только об одном – чтобы в этот раз была дочь. Его молитвы были услышаны. Хотя это оказалось ни черта не проще!

Али растерянно моргает – что это он вдруг вспомнил? Толку об этом думать. Только старые раны бередить. Прищуривается сильнее. Тун уже с добычей, лед рядом с ним расцветился кровью нерпы. Да и самому Али надо пойти, поесть что-нибудь. И в тот же самый момент чувствует, что его зовет кто-то. Спустя секунду сознает – Магомед. Сердце пропускает удар. Вот не зря он вспоминал его сегодня. У мальчика что-то случилось!

________________

Сначала человек на берегу упал. Лежал так он полчаса или что-то около этого. Затем он встал и пошел в сторону моря. Шел долго, иногда спотыкался, перебирался через большие торосы, но шел, упорно шел к какой-то неведомой цели. Остановился резко. В метре от него с треском скорлупы гигантского ореха взломался лед, будто на него надавило что-то изнутри, оттуда, из воды. Человек же даже не шелохнулся. И как только унялись плещущиеся в полынье волны, опустился, а потом и вовсе лег на край льда, лицом близко к воде. Откуда, из-под воды, на него смотрели огромные зеленые глаза.

До. Алия

Детский пальчик с нажимом упирается в белый прямоугольник.

- Нет, нет, Настя, не стучим! Палец должен подпрыгнуть от клавиши. Вот как ты. Умеешь прыгать?

- Да, - кивает девочка.

- Покажи.

Ученица, довольная возникшей нежданно-негаданно паузой в уроке, встает с места и с увлечением принимается прыгать на месте.

- Ну вот, а теперь представь, что  палец – это ты, а клавши - пол. И покажи, как ты прыгаешь.

Урок продолжается. Этюд звучит все более уверенно.

А за окном по стыкам рельс проходящей совсем недалеко от школы железной дороги отбивают стаккато вагоны. Тук-тук, тук-тук, тук-тук… Поездам положено звучать в таком темпе, они не могут по-другому. И они исполняют эти свои дорожные этюды день и ночь. Ритмично. Безупречно. Город так и живет, засыпает и просыпается под стаккато вагонных колес, под фортиссимо тяжелых составов, прокатывающих через станцию.

А потом вдруг вступает гром. Его раскатистое крещендо заставляет вздрогнуть и учительницу, и ученицу, и урок прекращается сам собой. В классной комнате резко становится темно, взлетает от окна белое крыло тюля. Порывом ветра стукает оконная рама.

- Алия Алиевна, можно, я домой пойду? У меня голова разболелась…

- Куда ты пойдешь, Настенька? Сейчас дождь пойдет.

- Я быстро добегу, я же рядом живу! Ну, пожалуйста-а-а…

- Хорошо, иди. Быстренько давай, пока не полило.

А потом Алия стоит у окна, наблюдая, как под крупными тяжелыми каплями проседает снег во дворе школы. Гроза разыгралась не на шутку. Да и виданое ли это дело: гроза в конце марта?! Грозы - гостьи майские, ну, в крайнем случае, апрельские. Но чтобы зимой? Что-то странное творится с погодой.

Гром рокочет всей сильнее, небосвод расчерчивает ослепительно-белый изломанный автограф молнии. И Алие представляется вдруг, что гроза – это не просто гроза, природное явление. А где-то там, наверху, существуют огромные существа, состоящие из воздуха, влаги и разрядов электричества.  И сейчас они… сражаются. И люди, тут, внизу, на земле, видят отголоски этих сражений. Или, может быть, эти существа не сражаются, а, например, предаются любви? Своей, непонятной стороннему разуму, нечеловеческой любви. И раскаты грома, вспышки молний – это отзвуки этого акта, единственное, что доступно видеть и слышать здесь, на поверхности земли.  Вспоминаются верования в различных религиях: Зевс-Громовержец, пророк Илия, Перун. Наверное, древние люди перед лицом грозы чувствовали то же самое, что и Алия сейчас – присутствие чего-то сильного, могучего, нечеловеческого высоко в небе, над собой, над всеми ними, над землей. Но то, что простительно людям, жившим сотни, тысячи лет назад, ей, кифэйю, совсем не приличествует. И, тем не менее…

Гроза кончается так же внезапно, как начинается.  И вот уже в воздухе тихо и влажно, пахнет, как и положено поле грозы – озоном. В кабинет заглядывает Вячеслав Алексеевич, скрипач. Недолгий разговор, немного о том, о сем. Успехи и неудачи учеников, погода, подготовка к выпускным экзаменам. Ну, а потом можно идти домой, только осторожно – на улице наверняка очень скользко. Алия идет, не торопясь, дорогой здоровается со многими – городок небольшой, всего-то двадцать тысяч жителей по последней переписи. Школа музыкальная в городе одна, и Алия Алиевна Машкова, преподаватель по классу фортепиано, знакома с каждым десятым, наверное. Улицы полны людей, все возвращаются с работы, Алия тоже. По пути успевает зайти в магазин, там еще переговорить с мамами двух своих учениц. Дома – ужин на скорую руку, телевизор, книга на ночь. Обычный день, ничем не отличающийся от многих прочих разве что погода сегодня удивила грозой. Засыпает она безмятежно. Но на следующее утро не просыпается.

Всем, кто ложится спать, спокойного сна…

После. Мо, Мика. Лина, Михаил, Фарид и София.

София сообщила, когда прилетает, Михаил собрался ее встречать. Раздумывал, творить ли димфэйя или сойдет и так – уезжает же он ненадолго. Магомед убедил его:

- Не надо.

- Думаешь? Я вот не уверен.

- Давай, я попробую… вместо тебя... и вместо димфэя.

- А так можно?!

- Вот и проверим,  - белозубо усмехнулся Мо.

Михаил засомневался, но решил поверить и проверить. Уже на полдороге к Благовещенску понял: покойно на душе так, словно за спиной остался его энергетический двойник. Значит, так можно, и Мо справляется. А с другой стороны, в свете того, что происходило в последние пару дней… Так ли уж это важно? Эх, если бы они знали: зачем все это? К чему эти ритуалы, правила, неукоснительного соблюдения которых от них требовали с самой юности. Делай так, только так, обязательно так. Не объясняя, зачем и почему. А теперь… Имеет ли это все смысл теперь? И имело ли оно смысл раньше?!

Вернулись они с сестрой только уже  глубокой ночью, скорее, даже ближе к утру, привез их как раз Селезнев-старший на своем «газике». Денис в городе, и пока все в том же состоянии. Но родные продолжают надеяться на благополучный исход. Да они всем селом надеются!

Михаил никак не ожидал, что его с таким нетерпением ждали. Лина бросилась к нему, как к родному.

- Миша, наконец-то! Они свели меня с ума! Фарид разговаривает сам с собой, эти двое постоянно грызутся!

- Ничего подобного! – все трое хором.

У Михаила такое ощущение, что он и дома как на работе.

- А вот… прошу любить и жаловать – моя сестра, София. Она Тариг.

София спокойно и непринужденно знакомится со всеми, но свежеобразованное сообщество кифэйев понимает, какова истинная цена этого спокойствия. Они могут вполне себе представить, каковы они были оба – и София, и Михаил, при встрече в аэропорту. Но это только их, и останется между ними. А теперь они все вновь садятся за стол. Никто и не думает ложиться спать, им есть что обсудить. София еще раз подробно рассказывает то, что увидела дома у Лидии Кирилловны. Мо лицом мрачен, как темнота за окном, лишь под скулой с оттяжкой бьется подкожно нервное напряжение. А потом каждый еще раз рассказывает свою историю, подробно, в надежде – а вдруг упущены какие-то детали? А вдруг вот сейчас они поймут, что все-таки случилось? С ними, с их родными?

Ясности  не добавляется, наоборот, рассказ Софии вносит еще больший сумбур в и без того невозможно запутанный клубок их историй. Сама же София более всего заинтересовалась тем, что рассказал Фарид. Даже нос сунула в его бумажки, после чего он начал ей что-то горячечно доказывать, обретя, наконец-то, благодарного слушателя.

- Смотрите-ка, мелкий девушку соблазняет…

- А можно полюбопытствовать, - Софи поднимает голову от бумаг, - почему Фарид – мелкий? Насколько я могу судить, я тут самая младшая.

- Ну, тебя язык не поворачивается назвать мелкой…

- Это ты на мою фигуру намекаешь?

- Нет! – Мо демонстративно хватается за лоб. – Я вообще ни на что не намекаю! Что ж такое-то! Все меня не так понимают! Я к тому, что ты девушка серьезная. И потом, тут есть твой старший брат…

- Ничего-ничего, вот я найду Тигра, - мстительно встревает в разговор Фарид. – Он вам покажет!

- А кто у нас Тигр?

- Брат старший. Он больше каждого из вас!

- То Тагир, то Тигр. Путаешься в показаниях, Фарид,  - хмыкает Мо. – Ну ладно, считай, что мы испугались.

- Я понял! – непоследовательно восклицает вдруг Фарид. – Я понял, почему у меня голова не работает! Мне покурить надо! – Хлопает себя по карманам. - Черт! Папиросы дома остались. И денег нет… Дядь Миш, дайте денег на папиросы.

От такой наглости онемели все, лишь Софи звонко хихикнула.

- Что, сделал он вас?

- Так, прекращаем его маленьким называть, - ворчит Михаил, лезет в карман за кошельком. - А то мне не нравится  быть дядей Мишей, выдающим мальцу деньги на курево.

- Пойдем, Фарид,  - София берет парня за руку. – У меня есть деньги, купим тебе папирос. Заодно и порасспрошу тебя кое о чем, чтобы взрослые дяди и тети под ногами не мешались.

- По-моему, на корабле бунт, - усмехается Мо после того, как хлопает входная дверь.

- Капитан «Титаника» недоволен? – не удерживается от шпильки Мика.

- Да пусть бунтуют,  - в зародыше прекращает Михаил очередную перепалку между Мо и Микой. – Лишь бы толк был.

Когда после часового отсутствия ребята вернулись, они все вместе снова расселись за знакомый уже до последней царапины стол. Говорить начинает София, и, несмотря на то, что она самая младшая и позже всех присоединилась к их компании, вскоре становится ясно, что именно ее выводы стоит послушать. Софи умудрилась увидеть то, что ускользало от их взгляда, собрать воедино все известные факты и прийти к определенным выводам. В общем, сделала то, в чем они так нуждались, что у них никак не получалось из-за всей этой круговерти вокруг, когда происходит  все и сразу, и не знаешь, за что браться и какой конец мыслей и событий ухватить. А у Софии получилось.

После. Мо, Мика, Лина, Михаил и Софья.

- Рассказывай!!! – после того как схлынул первый шок и утихли возгласы, вскрики и восклицания – в общем, то, чем сопровождалось исчезновение Фарида, все дружно окружают Софию. – Куда он делся?! Что за безумная идея у вас была?!

- Хорошо, хорошо, - София пытается казаться спокойной, но с круглых щек схлынул румянец, видно, что она потрясена, как и все. – Я расскажу, что нам с Фаридом показалось…

- Показалось?! – Мо, как всегда, эмоциональнее всех. – А то, что Фарид исчез – это нам тоже показалось?!

- Нет, - качает головой Софи. – Не показалось. Он действительно сейчас… не здесь. Где-то в другом месте. Знать бы еще, в каком.

- Как он там оказался?!? – по-прежнему недоумевает Мо, причем эмоционально так недоумевает.

- Он вернется? - обманчиво спокойным тоном, за которым чувствуется нешуточное напряжение, интересуется Лина.

- Надеюсь, - вздыхает Софи. – Очень надеюсь, он вернется. Что он справится. Что мы прикинули правильно.

- Да что прикинули?! – взрывается Мо.

- Сейчас расскажу, до чего мы с Фаридом додумались. В любом случае, нам надо побыть здесь. Дождаться его. Только мне самой многое непонятно. Вы, если что – спрашивайте…

Если наше предположение верно, и эти… пришли из мира, отличающегося от нашего по одной из базовых физических сил, то… Лина правильно сказала – параллельные прямые не пересекаются. И, тем не менее, они здесь. Значит – научились оперировать с этими силами на уровне, недоступном нам. Они понимают о природе сил Вселенной много больше нас. Понимают и применяют это свое понимание на практике. Мы с Фаридом подумали: скорее всего, их мир отличается от нашего количеством либо пространственных, либо временных координат. Или, тоже весьма вероятно, и тех, и других. Потому что они связаны.

- Фарид по-прежнему с нами,  - усмехается Магомед. – Узнаю его словечки. А  почему вы подумали  именно так, Софи?

- Ну, мы... думали, думали… и придумали,  - София скупо улыбается – Ребята, можно я вам сейчас не буду всю логическую цепочку  рассказывать? Это долго и… я не все могу объяснить одна, без Фарида. Главное то, что мы, похоже, оказались, правы.

- Это ты о том, что Фарид растворился в воздухе на глазах у изумленной публики?

- Об этом, - кивает София.

- Так, Софи, рассказывай все как сможешь, - бразды правления снова перехватывает Михаил на правах директора, пусть и сельской школы.

 - Хорошо, - кивает девушка и, немного помолчав, продолжает: - Если они научились управлять пространством и временем на уровне, позволившем им проникнуть сюда, то… Дело не в них, понимаете? Не обязательно быть… такими, как они, чтобы воспользоваться результатами придуманного этими. Они наверняка сделали нечто, чем может пользоваться каждый. Чтобы в любой момент иметь возможность вернуться туда, в свой мир. Перебросить что-то…

- Так Фарид попал туда, в их мир?!? – это звучит слегка вразнобой, но с единой нотой потрясения и даже оттенком страха.

- Надеюсь, что нет, - вздрагивает Софи.  – Наша безумная идея заключалась в том… в том… не знаю, как объяснить! – от бессилия она совсем по-девичьи притопывает ногой.

- Расскажи, как видишь, - Лина успокаивающе кладет руку ей на плечо.

- Оооххх,  - Софи выдыхает. – Попробую. Это словно… словно некие линии силы… или… или будто меридианы и параллели! Вот, точно! И, скользя по ним, ты можешь управлять пространством! А, может, даже и временем!

- Скользить? Управлять? Как это?!

- Идея как раз в том и заключается: тут остался след. Или разрыв. И пространство здесь уже разрезано и можно будет попасть…ну, не на изнанку. Но получить доступ к этим меридианам и параллелям. К этим линиям силы. К возможности управлять пространством. К… То, что я говорю, похоже на бред, да?

- Это было бы очень похоже на бред… - хмурится Мо.

- … если бы не исчезновение Фарида! – подхватывает Мика. – Это что, получается, парень нащупал эти линии силы? И смог исчезнуть здесь, а появиться где-то в другом месте и времени?

- Теоретически - да. Но, думаю, что речь идет только о пространстве. Хотя мгновенное перемещение – это всегда и путешествие во времени. Хоть и незначительное.

- КАК?!? Как он это сделал?!

- Не знаю, - Софи трет лоб и вид имеет растерянный. -  Я не представляю, как он это сделал. Я чисто теоретически понимаю, что там могло происходить. Но что он сделал практически… Он многое понимает на каком-то интуитивно уровне и… Я не знаю, как он это сделал. И даже предположить не могу, где он сейчас…

- Авантюрист хренов! – противоположно смыслу произносимых слов тон у Мо совершенно восхищенный.

- А если его позвать… - Мика не успевает договорить, а все уже понимают, что это очень толковая  мысль и сделать это следовало в первую очередь.

- Только не все сразу! – предупреждающе поднимает руку Михаил. – Давайте, я. Он мне открывался, поэтому у меня с ним связь сильнее, чем у вас.

- Он тебе открывался?!

- Долго объяснять, - отмахивается Миша от удивленных взглядов. Потом еще раз поднимает руку, призывая не мешать ему, сосредоточенно хмурит брови. Проходит пару минут, и он качает головой.