Гений МАЗа

Глава 11

Третий сорт — ещё не брак. А четвёртый?

Первые предсерийные МАЗ-21067 были ужасны. Нет — кошмарны. Если первая партия изготавливалась из кузовов, пришедших из Тольятти, минскими были только навесные штампованные элементы, уже на второй установочной я использовал запас матерного лексикона на столетие вперёд. Истерил едва ли по поводу каждого второго сварного шва.

Машины, включая выдержавшие пробег Париж-Афины и Москва-Берлин, собирались индивидуально как корабль. Голый кузов без дефектов сварки становился на подобие стапеля, я лично навешивал передние крылья, капот, дверцы, крышку багажника. Всё это великолепие, а также передний и задний пластиковые бамперы, шли в покраску. По возвращении — антикоррозийная обработка и сборка, примерно два дня неспешной и тщательной работы одного человека, не считая манипуляций над двигателем. Машины для спорта складываются и доводятся до ума много дольше, чем серийки.

Конвейерное производство другое. Кузов перемещается с участка на участок, где рабочие выполняют заданный объём операций. На некоторых заводах загнивающего Запада с конвейера сходит одна машина в минуту круглые сутки, без выходных, до миллиона штук в год. Нам столько не нужно, не обеспечить производство и столько не продать, темп планируется раз в десять меньший, с остановкой на выходные и праздничные. И всё равно даже в неспешном режиме выкатились такие уродцы, что хоть сразу под пресс.

В большей степени это была вина и зона ответственности отдела главного технолога. Качество силового агрегата и коробки с Минского моторного завода, как и остальных комплектующих от поставщиков, вполне удовлетворительные, базовая конструкция полностью отработана на ВАЗ-2103, передний привод даже её несколько упростил, в чём засада?

Прав был японец — проблема в контроле качества на каждом этапе, при затяжке каждого болта, установке любой прокладки, защёлкивании пистона.

Я был готов напрягаться сам или просить о помощи коллег с АвтоВАЗа что-то изменить в чертежах машины, но требовалось иное — собрать, как задумано конструкторами, а не так, как левая нога захочет.

Что парадоксально, на производстве грузовиков всё не так печально. Но там детальки большие, болты едва ли не с мою руку толщиной, рессоры подойдут для БТРа. Откровенно говоря, я начал сомневаться, правильно ли МАЗ выбран базой для легкового автостроения, не лучше ли было начинать с чистого листа — как итальянцы по советскому заказу в Тольятти или японцы по своей инициативе под Жодино.

Мы сбивались с ног. Наплевав на должностное распределение обязанностей, я мучился целый день в цехах, пытаясь повлиять на исправление грехов. На тренировки по мордобою приходил замученный и нервный. Тем временем приближалось 11 декабря, день неизбежной встречи с марининым бывшим.

Это в анекдотах только: я с ней мучился, теперь твоя очередь терпеть, поздравляю. Вряд ли мент радуется, что его бывшая утешилась с другим.

У нас с барышней отношения развивались стремительно, я успел откушать чаю у них дома в присутствии родителей, замужняя старшая сестра жила отдельно. Мама, Анна Викентьевна, потенциальная тёща, вела себя суховато и немного высокомерно — как настоящая полковничиха. Отец, Франц Львович Рудельман, отставной военный прокурор, ныне обычный юрисконсульт, напротив, вёл себя просто и доступно, до такой степени, что после очередной рюмки чаю, едва пригубленной, я спросил его:

— Таки ви — наш человек?

— Серёжа, ты спрашиваешь: не еврей ли я?

Он был ростом с дочь, сухонький, лысенький и весёлый. Представляю, как этот милый полковник с обаятельной улыбкой на устах просил суд назначить подсудимому 15 лет лишения свободы и конфискацию имущества.

— Ой вей, ви отвечаете вопросом на вопрос, фамилия на «ман»…

— Да, имя-отчество-фамилия подходящие, за счёт чего дочка отлично вписалась в коллектив Заводской юрконсультации, там две трети — из богоизбранной нации. Мариночка, умеешь косить под Сарочку?

— Я таки вас умоляю, что проще! Каждый шлимазл сможет.

Марина даже прищурилась по-особенному, выпятила губы. И отодвинула тарелку со свиной отбивной.

— У меня плохо получается, — пришлось признаться мне, хозяева в один голос согласились, и мы подняли очередную рюмку, на этот раз за далёкого предка из Германии, рискнувшего поселиться в Российской империи.

Во время застольных разговоров мелькнула тень — про бывшего. Франц Львович собирался было напрячь связи через военных, выйти на министерство внутренних дел, чтоб те натянули вожжи и приструнили слишком бравого ОБХССника, но Марина строго постановила: её проблема, ей и разбираться.

— А если он Серёжу покалечит? — не унимался экс-прокурор.

— Думаю, до соревнований потерпит, — понадеялся я. — А там — как сложится.

— Ты, я вижу, парень неплохой. Да и Мариночка в людях разбирается. Обожглась и научилась. Но ты не видел её бывшего. Огромный как шкаф, растолстел на милицейских харчах.

— Малоподвижный?

— Нельзя недооценивать его, Серёжа, — покачал головой Франц Львович. — Это не просто шкаф, а целый тайфун ярости. Если у вас серьёзно, хватай Маришку в охапку и дуй подальше, хоть обратно в Тольятти.

— Простите — нет. Он же мент, легко вычислит, куда мы съехали, завалит и туда. А нам? На Камчатку? Или мне брать вашу фамилию и просить политического убежища в Израиле? Нет, проблему, особенно сложную, надо решить на корню. Здесь. Я рассматриваю соревнования как возможность и только во вторую очередь как опасность.

— Мы с Мариной придём болеть за тебя и смотреть бои. Мамочка наша, правда, не поддержит.

— Не люблю все эти жестокости, — подтвердила она. — Вот если бы фигурное катание…

— Представь, Серёжа, мой бывший вызвал бы тебя на баттл: кто кого перекатает.

— Тогда ты возвращаешься к Николаю. Я не умею на коньках стоять.

В общем, проблему заболтали и сделали вид, что забыли. На прощанье Марина шепнула:

— Ты не произвёл феерического впечатления, но в целом одобрен. Особенно папой. Мама… так. Могло быть хуже. Чао!

И поцеловала.

Следующая встреча была походом на тот самый спектакль, он шёл в помещении Дворца культуры профсоюзов, по окончании мы не сразу сели в машину, а немного погуляли по Ленинскому проспекту, главному в городе, минчане называет его просто — проспект, хоть есть ещё Партизанский, Пушкина, Рокоссовского. Марина, запрокинув голову, поймала ртом несколько снежинок. Сущий ребёнок порой, честное слово.

— Серёжа! Порой смотрю на знаменитых артистов и не могу избавиться от впечатления после их самых известных ролей в кино. Раневская — это «Муля, не нервируй меня». Плятт — это пастор Шлагг. Тебе нравится «Семнадцать мгновений весны»?

— Игра и постановка великолепны. Жаль, «В гостях у сказки» правдоподобнее.

— Почему?

Я и выдал — про киноляпы, про несоответствие формы, которая в 1945 году у СД никак не могла быть чёрной, что СД и Гестапо занимали разные помещения — на одной улице, но не в одном здании, что женщины никогда не служили в СС, что англичане мутили переговоры с немцами, но не всерьёз, а американцы вообще предельно не желали портить отношения со Сталиным в канун битвы с Японией. Про генеральский «мерседес» у штандартенфюрера, которому положен лишь «опель» или, в крайнем случае, «хорх». Там таких ляпов — вагон и тележка в каждой серии. А фильм хороший, если не воспринимать его как «историческую правду», душевный. Один из лучших.

У Марины буквально челюсть отвалилась. Снежинки могли залетать беспрепятственно.

— Где это всё ты мог прочитать?

— В ГДР рассказывали. Там этот фильм шёл. Историей интересуются больше нашего, СС и Гестапо — их собственное прошлое. «Семнадцать мгновений» посмотрели с удовольствием, поржали от души. Анекдоты про Штирлица, правда, у них не столь популярны как в СССР.

— Серёжа! Ты меня в очередной раз удивил. Я привыкла, что ты не прочёл столько книг, сколько я. Особенно классику. Но порой выдаешь, не знаю как сказать…

— Зато я «Гарри Поттера» читал, ты — вряд ли. А «Камасутру»?

— Только слышала. Про «Камасутру». Кто такой Гарри Поттер?

— Персонаж британской мифологии.

Порой меня забавляли её сомнения «кто ты такой» и «откуда взялся», надо свозить в Харьков и показать: вон он я, вполне естественного происхождения. Но иногда не мог удержаться и дразнил, сознавая, что рискую.

Марина, оказывается, тоже любила подступать к этой грани.

— Удиви ещё.

— Чем? Могу спеть песенку, наверняка тобой не слышанную.

— Подходит.

На ум почему-то пришёл «Вальс Бостон» Александра Розенбаума, до его появления, если ничто не изменится, всего несколько лет, но он сложен. Не для моего голоса и слуха, точнее — их отсутствия. Тогда другой его шлягер: Гоп-стоп, мы подошли из-за угла…

Дослушав до конца, она наморщила носик.

— Опять блатной шансон!

— Дорогая, ты не чувствуешь разницу между классикой, стилизованной под блатняк, и собственно блатняком. Песни зоны пишутся бывшими сидельцами, оттого уровень соответствующий. А вот Владимир Высоцкий:

Я жил-горел, я матерел,

Мужал не по годам,

Но рассудила всё судьба иначе:

Меня нагрел один пострел,

Я сел, а он остался цел,

Уйти сумел, как между дел,

Как с трёхи сдача…

— Ну, Высоцкий — это другое. У него есть настоящие стихи.

Не рискуя больше Розенбаумом и другими приветами из будущего, я пообещал стих, написанный где-то в 1944-м году.

— Тоже скажешь — не знаю?

— Давай попробуем. Наверно, про войну, раз сорок четвёртый. Если не все, то почти все слышала или читала.

Я вздохнул. Произносил эти строки многократно, и каждый раз сжимается горло, стискивает сердце, голос становится хриплым, а на глаза лезет непрошеная слеза.

Мой товарищ, в смертельной агонии

Не зови понапрасну друзей…

В интернете видел десятки версий текста, выбрал эту. Эффект оправдался: Марина ахнула.

— Знаешь, когда пел «Владимирский централ», как там, «Еду в Магадан», мелькнула мысль, что ты сам сочинил. Но эти стихи… Серёжа! Это же гениально. Прости, никогда не поверю, что они твои!

— Зачем мне врать? Автор — Ион Деген, знаменитый врач. Настоящий еврей, а не как некоторые юристы, выучившие «я вас умоляю». Не только гениальный поэт, но и великий воин. Один из лучших танковых снайперов СССР. Кстати, освобождал Белоруссию в 1944-м. Был тяжело ранен на фронте, любой металлоискатель сходит с ума в его присутствии — от массы неизвлекаемых осколков в теле. Великий человек во всех отношениях!

Давно умерший в той, в покинутой реальности, и всё ещё живой здесь, среди людей, которых весьма не хочется провожать в последний путь.

— Но это стихотворение не опубликуют. Снять валенки с ещё живого товарища, зовущего на помощь, — мародёрство, состав преступления. А что такова суровая правда войны, начальство не интересует. Спасибо, Серёжа.

— Прости, что о грустном.

— Наоборот. Чтобы чувствовать себя счастливой, нужно иногда грустить. Не всё в этой жизни развлекает…

Даже спорт, который считается зрелищным и доставляющим удовольствие зрителям. Но участникам соревнований — далеко не всегда.

Первый день был полностью посвящён отборочным поединкам. Мой с Зубрицким — для меня лишь четвёртый. Два раунда по три минуты, потом перерыв, чтоб восстановиться, если, конечно, не получил нокаута или травмы, препятствующей дальнейшему участию. В глубине души рассчитывал, что ОБХССнику сломают шею раньше нашей встречи, но в целом предчувствовал: не избежать.

В перерыве между выходами на ковёр смотрел чужие бои. Убеждался: таких как я — много. Люди колотят по мешку и груше для поддержания формы и способности постоять за себя на улице, но не для таких чемпионатов, где встречаются мощные и хорошо обученные парни, для которых основная масса является лишь пушечным мясом, третий-четвёртый сорт.

Таков был мой первый бой с погранцом. Марина сидела на трибуне и смотрела, но я не мог себе позволить хорохориться перед девушкой, основная задача — сберечь себя перед главной схваткой.

Парень уловил, что я не собираюсь бороться за победу и чисто отрабатываю технику защиты. Удовлетворился пропущенными мной несильными джебами, принёсшими ему победу по очкам. Пусть Зубрицкий смотрит и расслабляется, уверовав, какой я слабак.

Второй, вооружённые силы. Крепкий, но не техничный. Подобное мне пушечное мясо, что он тут забыл? Поймался на довольно простой встречный, раскрылся и получил тройку руками — на поражение. Если бы и этому слил, стало бы подозрительно.

Третий не вышел на ковёр, измордованный моим будущим соперником, предоставившим мне лишние десятки минут отдохнуть.

Наконец, мы сошлись. Во время рукопожатия, пока не вставил капу, Зубрицкий успел шепнуть:

— Отвали от Марины или сдохнешь, урод!

Значит, играем по-крупному.

Я уже видел его в прошлых поединках. Выше меня, вес больше сотни. Как супруга его выдерживала?

Жирноват, но достаточно резв и резок. Короткие чёрные волосы, выбивающиеся впереди из-под шлема, блестят мокрым. Под носом короткие усы, тоже мокрые. От соплей, что ли?

Как и в прошлых поединках, он избрал силовую манеру. Если по-простому, решил забить меня как мамонта — множеством тяжёлых ударов.

Конечно, я вышел против него в максимальной амуниции — шлем, нагрудник, раковина на причиндалах, щитки и наколенники на ногах. Но тот же шлем спасёт лишь от рассечения, но не от сотрясения мозга. Полагался на подвижность и реакцию, финтил, уклонялся, быстро смещался по ковру.

Я экономил силы, но ничуть не замечал, чтоб противник выдохся больше. Во второй трёхминутке он кинулся с удвоенной яростью, проваливался, забывая о защите, и пришло время для ответа.

Голова у парня крепкая на редкость, видел по предыдущим его боям. Зато мои руки способны крутить руль ЗИЛ-130 без гидроусилителя, и реакция гонщика. Посмотрим…

Пропустил мимо себя мощнейший хук правой, уклонив голову в сторону, и намертво перехватил его клешню. Левой толкнул локоть вверх, крутанул запястье. Исход боя должен был решить банальный и эффективный милицейский загиб руки за спину, но что-то пошло не так. Николай слишком поздно дёрнулся от меня в момент поворота его руки, пытаясь высвободиться из хватки, раздался треск, на предплечье ниже локтя образовался не предусмотренный природой сустав. Противник взвыл как пневматический звуковой сигнал у МАЗа. Чёрт, я ему сломал сразу и локтевую, и лучевую кость! Больно, наверно.

Судья остановил бой, я отпустил жертву. К сопернику кинулись тренер и врач их команды, но Зубрицкий через минуту расшвырял обоих и, рванувшись вперёд, сходу влепил мне пенальти по фаберже!

Зная о его подлой натуре и предупреждённый угрозой убить, я успел довернуть корпус и опустить руку, блокируя удар, но успел не вполне. Потом как в замедленной съёмке на гонках: машина, буксуя, соскальзывает к обрыву, ты отчётливо всё видишь, успеваешь обдумать, вытаскиваешь её на трассу, работая газом и тормозом… Тут точно так же. Видел летящий ко мне пудовый кулак уцелевшей руки, не только ускользнул с линии атаки, а ещё успел гвоздануть ему в нос снизу вверх основанием ладони, как отработал ещё в Тольятти и успешно применял, выпендриваясь перед Оксаной… Сам упал, схватившись за промежность.

— Серёжа! Серёжа!

Марина, сбежавшая с трибуны, дёргала меня за плечо. В голосе клокотали слёзы.

Убедившись, что поблизости никого, шепнул:

— Всё не так плохо, как изображаю. Вечером докажу. Где Зубрицкий?

— Унесли…

— Тогда и мы пойдём.

Ахая, охая и приседая, мол, смотрите граждане, как паразит отбил мне репродукционное достоинство, я поплёлся к раздевалке. Поскольку комната сугубо мужская как туалет, моя спутница осталась у двери.

Внутри выдержал новую атаку — со стороны тренера.

— Ты хоть понимаешь, что натворил? Соревнования прекращены!

— Извини, учитель. В следующий раз позволю себя убить.

— Шуточки шутишь? Да менты тебя упекут! Если гандон выживет, у него тяжкие телесные! И все наши секции прикроют нахрен!

Насчёт «упекут» не зарекался бы. У двери меня ждал очень опытный спец по борьбе с милицией. Убедившись, что, переодевшись, я даже не хромаю, просветила:

— Папа снял бой на 8-миллиметровую камеру, сегодня же проявит плёнку, наделает кадров. Завтра я подаю заявление на Зубрицкого о покушении на причинение тяжких телесных повреждений. Его и так выгонят, но нужен предупредительный выстрел, чтоб милиция на тебя не спускала собак. Сейчас выйдем к машине — стони, приседай, прижимай ладошки к штанам. У тебя классно выходит, даже я поверила.

— Что с ним, кстати?

— Точно не знаю. Папа сказал, привели в чувство, говорит: ничего не видит. Врач утверждает, что это вследствие перелома костей носа. Временная слепота, насколько помню судебную медицину, может быть результатом сильного слезотечения из-за повреждения болевых рецепторов в носовой области. Ты его как копытом лягнул! И оскольчатый перелом костей предплечья. Светит группа инвалидности. Серёжа, я тебя боюсь!

— Не бойся, если не собираешься пробивать штрафной по яйкам.

Самое странное в этой истории то, что она не имела продолжения. Столько слышал про солидарность силовиков, на оперов ОБХСС она, оказывается, не распространяется. Списанный в тираж капитан им был не интересен. Гнилые люди. По крайней мере, попавшиеся у меня на пути.

Со стороны УВД меня тоже не прессовали из-за демарша Марины о причинении Зубрицким мне телесных повреждений — из хулиганских побуждений и в общественном месте. Ей предложили компромисс: она не настаивает на дальнейшем разбирательстве, изуродовавший замечательного сотрудника милиции негодяй Брунов также не привлекается к ответственности.

Забегая вперёд, стоит упомянуть, что тренер сообщил: зрение к Николаю вернулось, и руку ему сложили, закатав в гипс. Но что-то в мозгах сломалось. Он стал рассеян, апатичен, забывчив, лёжа в госпитале МВД. Несмотря на то, что в бою против меня представлял милицейскую команду и выполнял общественное задание по служебной линии, травму ему зачли как бытовую, а не при исполнении, пенсию по инвалидности получит мизерную.

Из секции меня в итоге выперли, да и её саму пока забанили. Нечего в стране победившего социализма плодить костоломов!

Что в итоге? Вроде как закрыл с Зубрицким проблему, но гадкий осадок сохранился. Мне неприятно от мысли, что изуродовал человека.

Марину, при всём её адвокатском цинизме, рациональном отношении к жизни и накопленном негативе к Николаю, произошедшее тоже расстроило. Она как-то обронила, что виновата сама, не отыскав бескровного выхода из ситуации.

Прошло две недели, приблизился Новый год. Мы постарались забыть неудобный для обоих эпизод и сделали вид, что удалось. Её бывший больше не нависал тучей на горизонте. Оставались тучи на работе и у неё, и у меня, но наш маленький мирок они не задевали.