Гений страсти, или Сезон брачной охоты

Звонок мобильного прозвучал, когда я стояла в длинной километровой пробке, которая уже начала меня порядком раздражать. Звонил мой заместитель Гриша Метельский.

– Влада, ты?

– Я. Что-то случилось?

Гриша засопел.

– Гриша! – ласково спросила я. – В чем дело?

– Влад!

Только он имел право обращаться ко мне просто по имени. Все остальные звали меня – Влада Георгиевна.

По моей спине побежали мурашки. Противные мурашки, с которыми я ничего не могла поделать…

– У нас, кажется, проблемы…

– Говори! – рявкнула я и извиняющимся тоном добавила: – Гриш! Ради бога, не ходи вокруг да около. Выкладывай все как есть!

– Как есть, тебе не понравится, – с расстановкой произнес мой зам.

– Ну! – подстегнула я его.

– У нас, кажется, пропал ролик…

– Какой? – нарочито спокойно сказала я.

– Тот самый, каннский… понимаешь…

«Каннским» мы называли между собой ролик, который собирались послать на Каннский фестиваль рекламы. Сколько было вложено сил и нервов в этот ролик – одному Богу известно.

– Гриша! Ты шутишь? – я взглянула на машину, стоявшую перед моей, черный «ламборджини». За рулем сидел мужчина и разговаривал по телефону; такой выхоленный тип, с запонками от Картье.

– Если бы… – Гришин голос был совсем убитым.

Я знала Гришу уже много-много лет – трудно даже подсчитать, сколько мы с ним были знакомы. Этот вариант его голоса я называла про себя «упадническим»; когда Гриша начинал говорить с подобными интонациями, это означало, что дела не просто плохи, а совсем уж никуда не годятся. Я вздернула подбородок: даже сейчас, когда на меня никто не смотрел, я не имела права раскисать. У меня не могли появиться «не те» нотки или «не тот» голос.

– Сейчас приеду на работу и разберусь, – пообещала я. – Ты там?

– Где же еще!

– Тогда – жди.

Мне внезапно захотелось пить. Если Гриша не шутит… Но я тут же отогнала от себя эту мысль – думать на эту тему мне совершенно не хотелось. «Проблемы решают по мере их поступления, – твердила я самой себе сквозь зубы, – по мере их поступления… Я не имею права поддаться панике раньше времени».

В горле пересохло. Я всегда плохо переносила раннюю весну и не находила в ней ничего хорошего – запах талой воды «забивал» мне легкие, принося с собой чувство усталости и раздражительности. Справа на обочине стояла торговая палатка. Я успею сбегать и купить воду.

Я открыла дверцу, вышла из машины и, осторожно примеряясь, куда ставить ногу, перебралась через грязный осевший сугроб и почти уткнулась носом в спину какого-то покупателя, одетого в куртку.

Без полушубка мне было холодно, я оставила его в машине и в своем светло-сером костюме уже начинала мерзнуть. Патлатый юнец, стоявший передо мной, нервно комкал приготовленные заранее деньги в кулаке.

Боковым зрением я увидела, как четкими прямыми шагами к палатке направился мужчина из «ламборджини». Он прошел прямо к палатке, потеснив юнца с его десятками. Тот шарахнулся назад и отдавил мне ногу.

– Простите! – буркнул он.

Мужчина склонился к окошку и звучным низким голосом произнес:

– Две банки пива «Балтика 6».

Непонятно почему, но во мне вдруг проснулась торговка с рынка, и я ничего не могла с этим поделать. Вместо того чтобы гордо посмотреть на появившегося хама сверху вниз, я выпалила базарную фразу:

– А вы здесь не стояли!..

Он не удостоил меня даже поворотом головы.

– Молодой человек! – тоном выше сказала я. – У нас тут очередь!

И вновь – ни звука. Словно я тщетно стучала по каменной стене.

– Вы слышите?! А вы почему пропускаете всяких тут!.. – обратилась я к парню в черной куртке.

– Он торопится, – вякнул парень.

– Мы все торопимся!

Наглый тип взял сдачу, зажал под мышкой две банки пива и прежними размашистыми шагами двинулся к своей машине.

Юнец, взяв чипсы и пиво, ретировался куда-то в сторону. Я быстро купила бутылку минеральной воды и отправилась к своей «хонде».

За время моего краткого отсутствия пробка немного рассосалась. Нетерпеливо визжа шинами, машины тронулись с места. Я побежала к «хонде», с трудом балансируя на каблуках. В этот момент «ламборджини», взревев, рванул с места и, лихо проехав по огромной мутной луже, обдал меня веером брызг, вылетевших из-под колеса. Светло-серый костюм – произведение «от Прада», купленный с умопомрачительной скидкой, мгновенно стал пятнисто-рябым, как шкура далматинца.

Бутылка минеральной воды словно превратилась в «коктейль Молотова», и я метнула ее в колесо «ламборджини». Тип тормозил. Я ожидала от него в тот момент чего угодно – автоматной очереди или длинного отборного ругательства, но он опустил стекло, хотя сзади ему уже отчаянно бибикали, и улыбнулся мне – эдакой насмешливо-снисходительной улыбочкой.

От такой сверхнаглости я утратила дар речи и сделала то, чего сама от себя не ожидала: растерянно-жалко улыбнулась ему в ответ, совершенно машинально, как загипнотизированная. И тогда мерзкий тип оглушительно захохотал. Стекло в окошке поехало вверх, и «ламборджини» укатил прочь, а я осталась на обочине, с этой жалкой, приклеенной к губам улыбкой.

Я пожалела о том, что у меня не было гранаты вместо бутылки воды – я бы выдернула чеку, не задумываясь! Было стыдно за свой обляпанный костюм, но больше всего – за эту идиотскую улыбку, появившуюся на моем лице так некстати. Нелепость просто!

Мою «хонду» все объезжали, бибикая и сыпля проклятиями. Какой-то кавказец вообще чуть не стукнул по машине кулаком. Его гневный жест наконец-то вывел меня из ступора. Я побежала к «хонде» под насмешливыми взглядами прочих автомобилистов, села в машину и вцепилась в руль. И тут я увидела свое лицо в зеркале. На моей правой щеке красовалось пятно. Я достала из сумки влажные салфетки и вытерла щеку. И очень пожалела, что не запомнила номер машины этого наглеца: мне захотелось разобраться с ним как следует…

Мобильный испустил звонкую трель – мелодию «Мы красные кавалеристы, и про нас…» Это был мой зам.

– Еду, Гриша! Еду. Знал бы ты, какие тут пробки…

Наконец я припарковала машину и торопливо пошла к подъезду.

Гриша ждал меня в моем кабинете. Он стоял у окна и задумчиво рассматривал кактус, стоявший в горшочке на подоконнике.

– Гриша! – позвала я его.

– Приехала?

– Как видишь! Давай ближе к делу. Мне пришлось стоять в жуткой пробке, и я отменила визит к матери. Сам понимаешь, что это значит.

– Понимаю. Я бы не стал тебя отрывать, если бы не… Но я ничего не могу понять, поэтому и позвонил тебе.

Я бросила полушубок на стул и села в офисное кресло.

– Говори! Надеюсь, это все-таки неудачная шутка с твоей стороны?

Этими словами я пыталась закамуфлировать волнение, но Гриша – тертый калач, его не обманешь… Он снял очки, протер стеклышки, отошел от окна и встал напротив меня.

– Садись, Гриш! Не мозоль глаза… Я тебя умоляю, – прибавила я скороговоркой и поправила прическу.

Я чувствовала усталость: весенняя Москва, пробки, запах бензина и грязно-мутные лужи, покрывавшие асфальт, измотали меня. И еще эта стычка с наглецом из «ламборджини»… Я вздрогнула, вспомнив об испорченном костюме.

– Тебя облили грязью, – меланхолично заметил Гриша.

– Да. Одна сволочь мужского пола!

– Надеюсь, ты не перенесешь эту ненависть на всех прочих особей мужского пола?

Я хмыкнула:

– Надеюсь, Гриша! Я сейчас переоденусь, а ты пока рассказывай: что и как.

– Я могу выйти! – дипломатично кашлянул Гриша.

– Не парься!

Я подошла к шкафу, открыла дверцу. Там у меня всегда висит пара-тройка запасных туалетов для форс-мажорных случаев: синий офисный костюм, вечернее платье, джинсы и водолазка. Я сняла оскверненный весенней грязью костюм. Мой зам, хотя он не мог меня видеть, все равно демонстративно отвернулся и сцепил руки на затылке.

– Влад! Я не знаю, с чего начать.

– Как говорится в старой юмореске, не знаешь, с чего начать – начни с конца… – я стаскивала заляпанную юбку, балансируя на одной ноге.

– Я задержался на работе, чтобы отредактировать один текст. Ну, ты знаешь, наш ролик. Мне не очень нравилась последняя фраза, и я решил еще раз посмотреть заготовки. Я полез в нашу базу данных, и вот – ролика там нет! Нет никаких следов, что над ним вообще работали!

Я выглянула из-за дверцы:

– Как это – никаких?

Гриша развел руками:

– Я и сам ничего не понял, Влад! Поэтому сразу и позвонил тебе. Думаю, ты как-то это объяснишь?

Теперь его голос звучал заискивающе. Он очень хотел, чтобы я хлопнула его по плечу и сказала: «Ладно, Гриш! Не парься. Ситуация под контролем. Все материалы у меня – я забрала их, чтобы самой просмотреть (в нашем офисе соблюдалась полная секретность). Дорогой товарищ, ты поднял панику на пустом месте и хочешь раздуть из мухи слона».

Судя по согбенным плечам Гриши, он ждал от меня именно этих слов. И – не дождался.

– Как это – «никаких»? – я сдвинула брови и быстро натянула водолазку. – Ты соображаешь, о чем говоришь?! – повысила я голос.

– Влад! Соображаю, – уныло протянул мой заместитель и для большей убедительности забарабанил по столу пальцами. – Я все соображаю. Может быть, «сообразим вместе»? Пардон за каламбур.

Я поправила водолазку, обогнула стол и села напротив него.

– Я сейчас все проверю. Если ролик действительно пропал, это означает только одно – кто-то залез в нашу базу данных и все стер. Или украл, – прибавила я. – Ты-то сам склоняешься к какому варианту?

– Не знаю, Влад, я, ей-богу, ничего не знаю, – торопливо произнес Гриша, оглядываясь по сторонам, будто нас кто-то мог увидеть или подслушать. – Мне вся эта история вообще кажется дурным сном. Хочется проснуться, и чтобы все было на своих местах. Как всегда. Никакого пропавшего ролика и никакой паники с моей стороны.

– Я займусь просмотром наших материалов, а ты… – я помедлила и сказала, проведя ладонью по своим гладко зачесанным волосам: – Свари-ка мне кофе. Если тебя это не затруднит.

– Ты же знаешь ответ, зачем спрашиваешь, – сказал Гриша, вставая со стула. – Уно моменто.

Первым делом я задержала дыхание и приказала себе успокоиться на счет «раз, два, три». Пока что оснований для паники не было, надо все хорошенько осмотреть, все тщательно проверить и уже потом делать какие-либо выводы. Это было моим жизненным правилом, правда, сейчас оно почему-то не работало. Лоб покрылся мелкими капельками пота, мне стало холодно, словно в офисе был включен на полную мощность кондиционер. Неужели это правда, мелькнуло в голове, мне стало трудно дышать. Этого не может быть, успокаивала я саму себя, потому что этого не может быть никогда!

Я включила компьютер. На рабочем столе возникла заставка с видом Канн, и я вошла в папку: «Каннские львы». И судорожно сглотнула.

Все материалы пропали, и это не было дурным сном. Наоборот, это была самая настоящая кошмарная реальность, от которой мне захотелось убежать подальше. Ролик не был доработан до конца, доступ к нему имели только сотрудники; все компьютеры были снабжены паролями, и посторонние никак не могли проникнуть в нашу сеть. Я никому не разрешала копировать ролик и выносить его из помещений офиса, чтобы сохранить полную конфиденциальность нашей работы. И вот, пожалуйста…

– Ну как? – Гриша неслышными шагами приблизился ко мне с чашкой кофе в руке. – Скажи мне, старому дураку, что я ошибся, и ты снимешь огромный камень с моей души.

Я оторвалась от экрана и потерла щеки.

– Похоже, ты прав. Ролика нигде нет, пропали и все материалы. Ума не приложу, что случилось! – Я взяла чашку из его рук. – Спасибо. Еще я хочу стрельнуть у тебя сигаретку.

Он похлопал по карманам своего коричневого пиджака и достал порядком помятую пачку:

– Вот. Бери.

– И что ты только куришь, Гриша! – сказала я, зажав сигарету в зубах. – Какую-то махорку. Несолидно как-то, честное слово. Зарплату я тебе плачу приличную, живешь ты один, деньги вроде тебе тратить практически не на что, а приличные сигареты купить не можешь. И что мне с тобой делать?

– Ты думай, как нам теперь быть! А не о моих сигаретах.

– Одно другому не мешает. – Я выпустила тонкую струйку дыма, повернула кресло и, пододвинув поближе стул, положила на него ноги. – Давай рассказывай все по порядку. Как есть. Как ты обнаружил пропажу и что сделал.

– Я сидел в своем кабинете, Иришка уже ушла…

Я опустила глаза: все знали, что Гриша был давно и безнадежно влюблен в Ирину Сергиенко, мою секретаршу. Девушка благосклонно принимала от него регулярные презенты и сдержанно благодарила: «Да-да, спасибо. Очень приятно».

Подарки были самые разные и экзотические. Гриша мог подарить ей что угодно: от редкой орхидеи до миниатюрной модели глобуса. При этом я была твердо уверена, что Ирочка полагает: Венесуэла находится в Африке, а Шри-Ланка – в Китае.

Мы каждый раз гадали: что же подарит Гриша Ирочке в очередной раз, и каждый раз – мимо. Подарки поступали к ней с завидной регулярностью – два раза в месяц, и по этой английской пунктуальности можно было сверять часы.

Все крутили пальцем у виска, предрекая скорую гибель этому роману, но Гриша опровергал наши представления о том, что рано или поздно каждому чувству приходит конец. Завидная, сумасшедшая, нерациональная и нереальная любовь Гриши Метельского к тонкой воздушной Ирочке Сергиенко длилась вот уже два года, и конца-краю этой Ниагаре эмоций не было видно. Гриша как истинный стоик пережил два Ирочкиных увлечения – менеджером из «Канц-бест» и молодым человеком без определенных занятий, но с вполне определенной крутой иномаркой «порше».

Над Гришей беззлобно подшучивали, но он не обращал на это никакого внимания.

– Значит, Ирочка уже ушла… – подтытожила я.

– Да. Она осталась ненадолго, кому-то звонила, печатала. А потом ушла.

– Ты видел, как она уходила? – задала я вполне резонный вопрос.

– Видел. Она заглянула ко мне и сказала: «До свидания».

– А ты?

– А что – я? – ответил Гриша, внезапно раздражаясь. – Я тоже ей сказал: «До свидания»!

– Дальше!

– Дальше? Я заварил кофе и полез в комп, чтобы еще раз просмотреть все материалы.

– Зачем? – быстро спросила я. – Какая в этом была необходимость?

– Ну… – Гриша замялся, и неожиданно я увидела, как он покраснел. – Просто хотел еще раз их просмотреть и подумать…

– Мы все обсудили на последней летучке. Зачем еще раз смотреть?

– Я хотел их доработать, прикинуть, что здесь еще можно сделать… – Его голос прозвучал как-то не очень уверенно, и я уцепилась за это.

– Доработать? Один?

– Я… – Гриша отчаянно взмахнул руками. – Мне очень хотелось, чтобы мы выиграли!

– Все этого хотят, – я посмотрела на него с неким удивлением.

– Да… но… я… – и он замолчал.

– Гриш! Если тебе есть что сказать – не тяни. Иначе ты первым попадешь под подозрение. Ты хоть это понимаешь? Или нет? – повысила я голос.

– Я хотел, чтобы мы стали первыми и получили премию. И стояли с этой золотой статуэткой, и я – во фраке, таком черном-пречерном, с бабочкой. Как лауреат Нобелевки или на худой конец госпремии, и все бы увидели, что я… что мы… чего-то стоим и что-то умеем. И фотографы подлетали бы ко мне и брали интервью. И она… – вырвалось вдруг у Гриши, и он, испугавшись этого всплеска эмоций, умолк.

Но уже и без дальнейших объяснений мне все стало ясно. Даже слишком ясно. Лавровый венок, слава, премия, черный фрак, благородная седина, усталое лицо, понимающая улыбка… Джордж Клуни и Билл Гейтс в одном лице! И два бокала шампанского, и ужин в отеле «Мариотт» или «Шератон», и вечернее небо, и заплаканные глаза, и робкая улыбка: «Прости, я тебя недооценила, какой же ты герой!»

Я подавила вздох. Как там у Шекспира? «Нет повести печальнее на свете…» Чем повесть о юной Джульетте и ее немолодом Ромео!

– Гриш! – сказала я единственное, что пришло мне в голову. – Ну ты хоть соображаешь, что это… смешно?

Лучше бы я этого не говорила!

Он как-то разом съежился, сгорбился. Снял очки, протер их вновь, надел и сказал твердым голосом:

– Да. Смешно. Какие у тебя еще есть вопросы?

– Вопросов много. Но вряд ли ты в одиночку на них ответишь. Придется устроить экстренное собрание сотрудников и учинить им форменный допрос с пристрастием.

– А они приедут? – усомнился Гриша.

– Что значит «приедут»? – искренне удивилась я. – Это – приказ, который даже не подлежит обсуждению.

Пока Гриша обзванивал сотрудников, я стояла и смотрела в окно, в темноту, подступавшую к городу, охватывавшую его плотным кольцом; о эти тревожные московские мутно-серые сумерки, из-за которых в твоей душе начинает ворочаться смутное глухое беспокойство, и хочется куда-то бежать, что-то делать, и кажется, что ты что-то не успел или упустил и теперь вынужден смотреть, как твой поезд безвозвратно уходит от станции, а ты даже не имеешь возможности вскочить на подножку последнего уходящего вагона…

Время от времени Гриша вбегал в мой кабинет и докладывал о своих «успехах», я давала ему краткие наставления и продолжала смотреть в окно, словно видела что-то очень интересное, значительное. Я не строила никаких версий и вообще не думала о пропавшем ролике, словно бы это было не из ряда вон выходящее событие, чреватое полным крушением наших надежд и иллюзий, а вполне рядовое вроде внезапного заказа, свалившегося на нас как снег на голову.

– Ирочка! Сейчас она приедет! – сияя, сообщил Гриша. – Она дома. С теткой сидит. Уже выезжает.

– Значит, она не с «поршистом» коротает время на пару с теткой?

– Ну, зачем ты так? – вплеснул руками Гриша.

Невольно я мстила ему за то, что он принес нам всем дурную весть, в древние времена, как известно, за это казнили. Гриша этого не понял и обиженно фыркнул, как большая верная собака, которой нечаянно отдавили лапу.

Но через минуту он уже забыл о своей обиде, счастливый от того, что предмет его воздыханий сидел дома с теткой и смотрел телевизор, и вновь вбежал ко мне с радостным воплем:

– Только что говорил с Тамарой! Она мужа и ребенка накормит и приедет.

– А пораньше?

– Раньше – никак. Ты же знаешь, – и Гриша выразительно закатил глаза. – Семья для нашей Томы – это святое.

Я представила, как Тамара кормит своих ужином: котлетами или мясом в горшочке. Дух такой, что человек пускает слюну, как собака Павлова. Я вспомнила, как познакомилась с Тамарой. Я пришла в какой-то офис по делам, и меня направили на переговоры с начальником бухгалтерии, объяснили, куда идти, и я пошла, открыла дверь в какую-то комнату и увидела группу женщин. По некоторым убеждениям, все они были «бухгалтерами» – крепкие, дородные, с большой грудью, на которой так приятно выплакивать все свои печали, с короткими стрижками с «начесом», с большими глазами и пухлыми губами. Кустодиевские красавицы. Тамара восседала среди них как царица, и я залюбовалась, как ловко летают над столом ее руки, перекладывая документы. Она подняла на меня глаза и сказала низким звучным голосом:

– Садитесь. Вам чаю или кофе?

Я не помню, что я именно попросила, но все было ужасно вкусно, и еще я ела плюшки, собственноручно испеченные Тамарой – тающие во рту, с румяной корочкой. Я потом все время держала эту чудо-Тамару в голове, и, когда у меня образовалась собственная фирма, позвонила ей, предложила перейти ко мне и ждала ее ответа, затаив дыхание. Она согласилась – оказалось, что она практически безработная, их всех отправили в неоплачиваемый отпуск, а потом – полнейшая неизвестность. Так что она с радостью ухватилась за мое предложение, и я подумала, что с такой боевой дамой наши дела пойдут в гору. И я не ошиблась.

– До Никиты не могу дозвониться. Марк злой как черт. Послал меня, – радостно сообщил Гриша, словно это оказалось чем-то вроде турпутевки на Бали или билетом на презентацию нового голливудского блокбастера.

– Что значит «послал»? Ты ему сказал, что это – приказ?

– Да. Но Марк на меня рявкнул и повесил трубку…

– Я с ним сама поговорю. А что с Ульяной?

– Ульяна… – Гриша растерялся и отвернулся.

– Я… не могу… Ульяне… она… ну ты понимаешь, – воскликнул он с отчаянием в голосе. – Там папа.

– Ты же не папе звонишь! Ульяна, насколько я знаю, живет отдельно от папы. У нее собственная квартира.

– Да… но… – забормотал Гриша. – Я вообще не знаю, как с ней разговаривать, – шепотом заключил он.

Ульяна Радова, умница, красавица, выпускница Йеля, дочка крутого бизнесмена, была в нашей конторе звездой по имени Солнце. Ульяну порекомендовал мне мой непосредственный босс, Дмитрий Васильев, главный акционер нашего рекламного агентства, делец с туманным прошлым, а в настоящем – уже вполне безупречный бизнесмен. Мы как-то раз сидели с ним в ресторане за бизнес-ланчем и обсуждали текущие дела, и вдруг он сказал:

– Я направляю к вам нового сотрудника. Ульяну Радову.

– Она дочь того самого Радова или просто однофамилица?

– Того самого, – подтвердил Васильев.

– А она сможет работать?

– Она хочет работать, – уточнил Васильев, – и это… не обсуждается. Это – моя личная просьба. Или приказ, как главного акционера, – напомнил он.

– Понимаю… – Я постучала пальцем по столу.

– Еще вопросы есть? – Васильев произнес это таким тоном, что мне стало ясно: аудиенция окончена.

– Нет, – сказала я, вставая. – Вопросов больше нет.

Появление Ульяны в нашем коллективе походило на явление цунами, мы не знали, как себя с ней вести и что говорить. Когда чей-то папа – олигарх, депутат, запросто входит в кабинеты министров, имеет дом на Рублевке и шато в Швейцарии, а его дочь проводит свободное время, летая из Лондона в Париж и Мюнхен, очень трудно воспринимать такого человека равным себе.

– А как к ней обращаться? На «вы» и по имени-отчеству? – спросил Марк, когда я объявила своим сотрудникам, что к нам приходит дочь самого Радова.

– Смотря по обстановке, – туманно ответила я.

Ульяна оказалась милой, способной девушкой, она никак не выпячивала свое богатство и статус. На второй день работы заменила свои кольца и красивые серьги от Шопард скромным колечком из белого золота и сережками с маленькими бриллиантами.

Она старалась, искренне и безотказно. Она выполняла все мои указания, послушно и добросовестно выполняла свою работу, и я должна была признать, что сотрудник она неплохой. Ульяна никому не мозолила глаза, никого не раздражала и всеми силами стремилась влиться в наш коллектив.

Коллектив ее принимал – до известного предела. Несмотря на все свои усилия, Ульяна до конца так и не стала «своей».

– Ладно. Давай трубку, я позвоню и твоей Ульяне, и Марку.

– Она не «моя», – быстро вставил Гриша.

– Тогда тем более. Непонятно, почему ты так трусишь?

– Классовое сознание.

Прожил бо́льшую часть жизни в СССР, а сознание поменял, как деловой блокнот? Начал трепетать перед большими бабками?

Я набрала номер Ульяны и услышала в трубке нежную мелодию. Что-то из Шопена.

– Да, – голос Ульяны был тихим, приглушенным.

Может быть, у нее свидание? Перед выходными. Она и ее поклонник сидят на низком диване и слушают классическую музыку. В квартире царит полумрак. На низком столике стоят розы – на трогательно тонких ножках, благородного чайного оттенка – и два бокала вина, густо-красного, в полумраке почти черного… Они сидят, держаясь за руки, или целуются, и тут – я со своим звонком.

– Все в порядке? Я не помешала?

– Нет, Владлена Георгиевна.

– Ульяна, у нас ЧП, и я срочно вызываю всех на работу.

– Хорошо, – она не высказала никакого удивления, не возразила ни слова. Как будто так и надо: вызвать людей на работу перед уик-эндом и портить им пятничный вечер. А у нее наверняка были свои планы: может быть, она хотела даже поехать за границу и провести три дня в Париже или в Лондоне. Или смотаться на Бали. Бали почему-то мне представлялось концом света и крайней географической точкой на карте, хотя я и знала, что это не так. Я не представляла себе, как проводит выходные Ульяна, но мое воображение услужливо подсказывало: зимой – Швейцария, уютное шале, с завалившим крышу снегом, летом – Италия, Испания. Весной – Париж или Бали!

Сдался тебе этот Бали, рассердилась я на себя.

Ульяна молчала.

– Тогда – жду.

– До свидания, – услышала я все тот же тихий вежливый голос.

Марк, напротив, с ходу стал орать. Он орал шумно и неприлично: он устал, его все задолбали, он хочет отдохнуть в выходные, и вообще, у него весенняя депрессия.

Я сказала, что мой приказ не обсуждается, и повесила трубку.

На Марка я не сердилась. Во-первых, он себе подобные выходки позволяет достаточно редко. Во-вторых, Тамара по секрету сказала мне, что у него несчастная неразделенная любовь. И Марк на этой любовной почве совсем свихнулся и уже пару раз просил у Тамары валерьянку и успокоительные таблетки.

«Несчастная», «неразделенная» – это серьезно.

– Как они? – спросил Гриша.

– Едут. Никите звонил?

– Не могу дозвониться. Наберу его номер чуть попозже.

– Отлично. – Я потерла указательным пальцем переносицу. – Давай-ка с тобой кофейку пока попьем в ожидании.

– Я кофе не буду. У меня сердце…

– Тогда пей чай. Я буду кофе. Сделаешь?

– Побуду секретутом, – мрачно сказал Гриша. – Знаешь, Влад, мне кажется, что это кошмар какой-то, сон-ужастик. Хочется вынырнуть из этого сна и увидеть в компе наш ролик. А?

– Я тебя понимаю. Мне и самой этого хочется. Только, Гриш! Это – утопия, и надо подумать, что делать дальше.

– У тебя есть план? Или версии, как это все случилось?

– Ни планов, ни версий… – покачала я головой. – Строить планы я не буду, пока не поговорю со всеми. Тогда картина немного прояснится. Или, наоборот, запутается. А выдвигать версии заранее – дохлый номер.

– Думаешь?

– Уверена.

– Тебе виднее, – быстро сказал мой зам.

– Ошибочное мнение, – я скомкала бумажку с телефонными номерами и ловким движением отправила ее в корзину.

Гриша, как зачарованный, проследил за моим броском.

– Ни хрена ни виднее, – уточнила я. – Похоже, мы по уши в дерьме.

В приемную ввалилась Ирочка Сергиенко в распахнутом коротеньком полушубке, раскрасневшаяся, со светлыми кудряшками, спадавшими на лоб.

– Ой, здрасте! Что случилось-то? Владлена Георгиевна!

– Раздевайся. Все – потом, – с этими словами Гриша подскочил к ней и галантным движением помог девушке снять полушубок.

– Я уже спать собиралась идти, – затараторила Ирочка. – Тете отвар шиповника варила, для витаминного тонуса, и еще котлетку куриную разогревала. А тут вы позвонили. Я не знаю, как Эльвира Николаевна там…

– Ничего с ней не случится, – громко сказал Гриша. – Она уже давно сериал свой смотрит. Как Иван в двадцатый раз бросает Марью, а она крутит роман с его боссом.

– Какой Иван? Какая Марья?

– Это он сериал пересказывает… – пояснила я.

– Да ну вас! – Ирочка надула губы. – А Эльвира Николаевна мучается бессонницей. У нее же никого нет, кроме меня. И помочь ей больше некому.

– А как же этот… – быстро спросил Гриша, – как его… – он прищелкнул пальцами, словно собирался показать фокус. – На «феррари». Макс?

– Алекс, – поправила его Ирочка. – И он на «порше». Он мне уже неделю не звонит, – сказала она дрожащим голосом. – Наверное, это – все. Я ему не нужна. – И она захлюпала носом.

– Ирочка! – бестолково залепетал рядом с ней Гриша. – Ирочка! Разве можно так! Вы найдете еще кучу Максов на «порше». Или даже на «ягуаре». Не надо плакать.

– Он такой хороший, славный! У него квартира на Смоленской, отдельная. Ванная больше, чем моя комната… он мне подарки дарил… – заревела Ирочка. – Плюшевого зайца на Новый год и серебряное кольцо на первое сентября!

– Почему на первое сентября? – удивилась я.

– Потому что в тот день исполнился ровно месяц с момента нашего знакомства.

Гриша бросил на меня выразительный взгляд, я пожала плечами.

Ирочку я взяла на работу из-за неземной доброты. Мы с ней познакомились при весьма печальных обстоятельствах. Меня обокрали в магазине, вытащили все: и кошелек, и сотовый, и кредитные карты… Я стояла у кассы с тележкой, полной продуктов, и растерянно смотрела на кассиршу, оравшую на меня; я видела только ее красное лицо и широко открытый рот… на меня словно столбняк напал. Она вопила, что уже все пробила, а теперь ей надо вызывать администратора, чтобы снять кассу. И вдруг какая-то девушка протиснулась вперед и сказала:

– Хватит орать, вы не видите разве – человеку плохо! Сколько стоят эти продукты? Я заплачу…

Словно в тумане, я увидела, как девушка заплатила деньги и протолкнула мою тележку вперед.

– Не расстраивайтесь, – успокаивала она меня. – Это с каждым может случиться. Вот у моей тети недавно всю пенсию вытащили; она так убивалась, так убивалась, давление стало 170 на 120. Главное, что вы живы и здоровы.

– Конечно… – машинально ответила я.

– Меня зовут Ирина.

– Владлена.

– Домой к себе позвоните. Вас встретят…

– Меня некому встречать. Сотовый… у меня украли сотовый… мне позвонить надо…

– Возьмите мой. Там денег немного, но на один звонок хватит… Я сейчас отойду в аптечный киоск, он тут неплохой. А вы позвоните пока…

И прежде, чем я успела что-то сказать, девушка сунула мне в руки старенькую «нокию» и скрылась в толпе.

Я сглотнула. Позвонила своему деловому партнеру, и он долго не брал трубку, увидев на экране незнакомый номер. Наконец я дозвонилась и уладила все вопросы.

Вернулась девушка.

– Купила, – с сияющим видом сказала она. – В трех аптеках этого лекарства нет, а здесь – есть! Вы позвонили?

– Да.

И тут я вспомнила еще одну ужасную вещь… Ключи от машины тоже были в косметичке!

– Ключи от машины…

– Боже мой! – вплеснула руками девушка. – Как же вы… с такой сумкой… давайте я подвезу вас?

– Спасибо…

– Вы где живете?

– На Измайловском проспекте.

– А я на Каширской, – бодро сказала девушка. – Нам почти по дороге…

«Почти по дороге» – в разных концах Москвы!

По дороге Ирина без умолку щебетала, рассказывая то о своей тете, то о своем последнем отдыхе в Турции и о знойном турке, который пристал к ней как репей, несмотря на ее решительное «нет». От ее щебетанья, такого милого, освежающего, как студеная колодезная вода в жаркий полдень, веяло какой-то безмятежностью и уверенностью, что все непременно будет хорошо, так, как надо.

– Ну вот. Мы доехали… – ее старенький «пежо» взвизгнул и остановился возле моего дома. – Вам помочь?

Я мгновенно почувствовала себя старой развалиной…

– Спасибо. Донесу сама… Ирочка! – воскликнула я. – А может, вы подниметесь ко мне? И я вас чаем или кофе угощу?

На улице поднялась жуткая метель, будто кто-то сидел «за кадром» и выдувал на улицы снег через большую трубу.

– Можно! – Ирочка затопталась у машины, уворачиваясь от обильного снега. – Если это вас не затруднит, – дипломатично добавила она.

– Какие затруднения! Вы меня, можно сказать, спасли…

Вышло все наоборот. Чаем напоила меня Ирочка. Она быстро освоилась, обжилась на моей кухне, и через какое-то время передо мной на столе возникла большая чашка чаю с какими-то травами. Я входила-выходила из кухни в комнату, а Ирочка хлопотала в кухне, что-то весело напевая и встряхивая кудряшками. Она была такой веселой, неутомимой и прилежной, как пчелка.

– Это откуда?! – изумилась я. – Чем это так пахнет?

– Это у вас травы были, у вас в шкафчике. Смородиновый лист и вишня. И еще чуть-чуть земляники сушеной.

– Откуда? – опять удивилась я. У меня не было ничего «засушенного».

– Не знаю, – Ирочка пожала плечами. – Это же ваш дом. Вот в этой банке.

И она потрясла стеклянной банкой с крышкой, на которой были изображены фрукты.

Эта банка – наверняка подарок от маман. Она любила совать их мне в руки уже в коридоре – напоследок, вместе с последними напутствиями и пожеланиями. Я кивала и делала вид, что слушаю, а сама мысленно уже была далеко от этой квартиры, где всегда пахло свечами и валерьянкой. Свечи жгла моя сестра Машка, а валерьянку пила мать.

– Да. Это мне подарили, – сказала я торопливо, – поставьте банку обратно.

Я предложила Ирочке остаться у меня и переночевать, но она отказалась: ей нужно было ехать к тете.

– И куда вы поедете в такую ночь? К тому же метель страшная. Оставайтесь, переночуете у меня, а утром поедете. Позвоните вашей тете и предупредите ее.

Ирочка наотрез отказалась звонить и уехала, невзирая на противно завывавшую метель.

А через неделю я предложила Ирочке стать моей секретаршей. Она явно обрадовалась, но виновато сказала, что опыта у нее не очень много и печатает она не слишком быстро…

– Нау́читесь. Если что – пошлю вас на курсы повышения квалификации. Нет проблем.

– Ой, правда? Я буду стараться. Очень стараться! Вы не пожалеете… – прощебетала Ирочка.

Я действительно не пожалела. Ирочка никогда не куксилась, никогда не жаловалась, всегда была полна оптимизма и никому не отказывала в помощи.

…И вот я смотрела на расстроенную Ирочку, и слова не шли у меня с языка.

– Вы кофе пьете? Разве можно так поздно кофе пить? – укоризненно заметила Ирочка.

– У нас неприятности, – кратко ответила я.

– Тем более. У меня где-то есть липа. Она очень успокаивает. Сейчас посмотрю. – И, присев на корточки, Ирочка принялась рыться в шкафу.

– И мне… липу, – вставил Гриша.

– Одну минуту… – Раскрасневшаяся Ирочка встала с корточек с банкой в руках. – Все сделаю. Только в чайник свежую воду налью. – Она взяла чайник и вышла с ним из приемной.

– Как подумаю, что для всех нас эта новость как по голове обухом… – сказал с расстановкой Гриша, стараясь не смотреть на меня.

– Есть еще один момент.

– Какой? – спросил он таким тоном, словно я собиралась сказать нечто ужасное. Впрочем, я и собиралась.

– К этому, вполне возможно, причастен кто-то из нас.

– Нет! – выкрикнул Гриша. – Что угодно, только не это!

– Что такое? – влетела в приемную Ирочка. – Почему вы кричите?

– Просто так, – угрюмо буркнул Гриша. И спросил почти грубо: – И где там… липа?

– Я же сказала: минуту, – ответила Ирочка, слегка задетая таким отношением. Она привыкла к букетам и подаркам, и вдруг – такая грубость. Причем без всяких извинений.

Марк приехал, когда мы пили чай.

При виде этой мирной, почти идиллической картины на его лбу вздулись жилы… Марк пришел в нашу команду четыре года тому назад, нам требовался еще один специалист, и я дала объявление в газету. С каждым кандидатом я провела собеседование, и все было «не то». Я уже отчаялась найти подходящего человека, как однажды под конец рабочего дня пришел Марк. Я дала ему пробное испытание, и он выполнил его с блеском. Я нападала на него, а он – парировал. Марк звезд с неба не хватал, но был аккуратным и добросовестным исполнителем. В отличие от Никиты, у которого было амплуа гения. Вот Никита – с ним я познакомилась на фестивале студенческой рекламы, он смотрел на меня (в прямом смысле слова) сверху вниз, поскольку был выше меня на голову, – считал себя восходящей звездой в области рекламы и поэтому на мое предложение перейти к нам работать ответил снисходительным пожатием плеч. Это меня раззадорило, и я принялась с жаром убеждать его, соблазняя условиями работы и творческой свободой. Второй пункт его и подкупил. Я ни разу не усомнилась в своем выборе, без Никиты «Белый квадрат» никогда бы не добился успеха на рынке рекламы. В этом у меня никаких сомнений не было.

– Спокойно! – я видела, что Марк на взводе и вот-вот сорвется, о чем потом, конечно, пожалеет. Но это – потом, а нам надо спешно перекрыть этот кран, пока из него не захлестало, как из прорвавшейся плотины. – У нас ЧП… Спокойно! Я собрала сотрудников в авральном порядке. Вопросы есть? Вопросов нет. Садись и жди.

– Чего? – Марк провел рукой по лбу. – Чего ждать?

– Не чего, а кого. Ульяна уже едет, Тамара Петровна – тоже. Остается Никита. До Никиты дозвонился? – обратилась я к Грише.

– Нет. Сейчас еще раз позвоню.

– Ульяна подъехала. Я видел ее машину.

В подтверждение слов Марка вошла Ульяна в полушубке из стриженой норки и в длинных сапогах. Она посмотрела на нас испытующе-спокойно.

– Мне… можно пройти?

– Проходи, Ульяна. Можешь раздеться здесь. Или там, в вашей комнате.

Она кивнула и сняла полушубок.

Воздух вокруг нее словно бы искрился и звенел. Мы почувствовали аромат дорогих тонких духов.

– У нас чай… с липой, – как-то некстати брякнул Гриша, – будете?

– Буду, – спокойно сказала Ульяна. – Налейте мне, пожалуйста, – обратилась она к Ирочке. – Или давайте я сама.

– Нет-нет, – преувеличенно бодро сказала Ирочка. – Я все сделаю. Не беспокойтесь. – И она поставила перед Ульяной чашку с липовым чаем.

– Никита не отвечает… – и Гриша потряс в воздухе телефонной трубкой, мы услышали долгие гудки.

– Куда же он делся? – Вопрос Ирочки повис в воздухе.

– Будем дозваниваться.

– Выпьешь чаю с липой? – обратилась Ирочка к Марку.

– Вот только липы нам не хватало, – издал краткий смешок Марк.

Он провел рукой по своим вьющимся волосам и демонстративно сел за самый дальний конец стола.

Через несколько минут Гриша наконец-то дозвонился до Никиты, и тот обещал срочно выехать, «сей момент».

– Почти все в сборе, – констатировала я. – Нет только Тамары Петровны и Никиты.

– Тамара Петровна сейчас будет, – пропела Ирочка, – она звонила, сказала, что задерживается. И просила не сердиться на нее за это. У нее чуть мясо не пригорело, и еще у Вазгена неприятности на работе.

Сердиться на Тамару Петровну было совершенно невозможно, и мы все как-то разом отвели глаза. Вскоре о приближении Тамары возвестила ее тяжелая поступь. В таких случаях говорится: «земля дрожит».

– Добрый вечер! – пророкотала Тамара Петровна. – Все в сборе? Что случилось, Владлена Георгиевна? – в ее голосе прозвучал легкий упрек. – Я только-только своих мальчиков накормила и собиралась позвонить матери, мы обещали завтра посидеть с ней, а еще мне надо было тесто для пирога поставить…

Слышать все это было просто невыносимо, словно я, самодур такой, из-за пустяков сорвала сотрудников с теплых насиженных мест и погнала в эту мартовскую пургу на работу неизвестно зачем.

Марк сидел, крепко сжав кулаки. Ульяна рассматривала свои коротко остриженные ухоженные ногти, покрытые прозрачным лаком – французским, выдававшим ее принадлежность к высшему классу. Ирочка стояла, прислонившись к шкафу, с чашкой в руке, а Гриша смотрел на Ирочку.

Во взглядах моих сотрудников я видела ожидание – и надежду, что все еще обойдется, и вызвала я всех из-за сущих пустяков. Вот только что это за пустяки – никто не знал.

Следовало решиться, прыгнуть с обрыва и объявить этим милым людям, что все – «Финита», и никогда теперь не будет как раньше, наши теплые, легкие, почти родственные отношения завершились, и каждый из них отныне будет смотреть на другого с подозрением, искоса и с неприязнью, что ранее казалось бы невозможным.

Тамара Петровна ловко освободилась от верхней одежды – нутриевой шубы и красного клетчатого шарфа – и уселась на стул, который слегка крякнул под ее весом. Подперла щеку рукой и посмотрела на меня с ожиданием во взгляде.

Распахнулась дверь, появился Никита. Он прошел к свободному стулу и сел на него, буркнув всем: «Здрасте». Куртку свою он, очевидно, повесил на вешалку в приемной, потому что вошел к нам в горчичного цвета свитере и джинсах.

Я встала, как делала, когда выступала с краткими отчетами по проделанной работе или с определением «генеральной линии» нашей дальнейшей деятельности. Села… и вновь встала – и наткнулась на жалостливый взгляд Гриши. Это меня и подстегнуло.

– Я хочу вам сказать… – я запнулась. – Случилось нечто непонятное и необъяснимое. Пока необъяснимое, – уточнила я. – Короче… – я опять запнулась.

Тамара Петровна по-прежнему подпирала ладонью щеку. Никита уставился куда-то в сторону, в стену. Марк смотрел на меня внимательно, словно хотел своим взглядом просверлить насквозь. Ульяна наконец оторвалась от процесса изучения собственных ногтей и подалась вперед.

– У нас украли ролик, который мы готовили для Канн. Вот… Какие будут вопросы? – выговорила я и села.

Вопросов не было. Была немая сцена. Все медленно переваривали услышанное, но каждый по-разному. Никита нахмурился, Марк еще крепче стиснул кулаки, Ульяна широко раскрыла глаза, Ирочка громко охнула, а Тамара Петровна воскликнула:

– Как?

– Не знаю. – Я развела руки в стороны. – Поэтому и вызвала вас.

Мой жест словно прорвал плотину. Все дружно, наперебой начали выкрикивать вопросы.

– Вы хорошо все проверили?

– Когда это было?!

– Что же теперь делать?

– Кто это обнаружил?

Внезапно со звоном разбилась чашка. Все как по команде обернулись и посмотрели на Ирочку.

– Господи! – выдохнула она и прижала руки к груди. – Боже мой! Как все хорошо было! Канны, наша премия, интервью журналистов… А теперь…

Картина, нарисованная Ирочкой, совпадала с Гришиными ахами и охами, и я не могла этого не отметить.

– Дело не только в Каннах, – начал было Гриша. – То есть, конечно, в Каннах… но… – Он посмотрел на меня, явно прося поддержки. «Ты начальник, тебе и выпутываться!» – «просигналил» его взгляд.

– Дело в том, что ролик взял кто-то из своих. Кто-то из нас, – подытожила я. – Все компы защищены нашими паролями, и так просто, со стороны никто не влез бы в наши компьютеры. Вот для чего я вас и вызвала. Теперь вам все более или менее понятно?

– Да уж куда понятнее, – выдохнула Тамара Петровна. – И кто же из нас? – обвела она всех взглядом. – У вас есть какие-то версии, Владлена Георгиевна?

Я открыла было рот, чтобы сказать: «Версий никаких нет», но тут же его и закрыла. Этих слов от меня и ждет человек, укравший ролик и все материалы. Он хочет, чтобы я расписалась в собственной беспомощности и подняла вверх лапки. Он сидит и наблюдает за мной, за моей растерянностью, злостью и непониманием. Что делать дальше? Кажется, этот вопрос задала Ульяна. Так вот: я не должна показывать свое смятение – я должна быть ловкой, хитрой и опережать своего противника на несколько ходов. В противном случае мне и моему делу придет полный капец.

Все внимательно смотрели на меня. Я держала паузу – четкую красивую паузу. Она длилась и длилась, а я вбирала в себя эти лица, еще несколько часов назад бывшие для меня самыми родными и близкими, а теперь…

Что теперь? Кто из них пошел на такое? И каков главный мотив? Деньги? Многое в нашей современной жизни упирается в деньги. Тогда Ульяна отпадает сразу – деньги ей не нужны, недостатка в них она и так не испытывает… Остаются… Кто? Марк? Да, ему вечно не хватает денег: он молодой, холостой, привык водить к себе девушек, а девушкам нынче подарки нужны, просто так с тобой водиться никто не станет. Хорошо еще, если ты встретишь такую, которую достаточно разок-другой в ресторан сводить и подарить флакон духов. А если такую, которой требуется колечко бриллиантовое на палец и поездка на Антибы… тогда – что?

Стоп! У Марка ведь – большая неразделенная любовь! Я даже взмокла под водолазкой. А если эта «большая и неразделенная» требует много денег? Очень больших денег…

Кто еще? Тамара Петровна? Ей деньги тоже нужны. Она живет в маленькой квартирке, Вазген то трудится, то – временно не работает. Для его восточного самолюбия это большой удар. Финансовую лямку в основном тянет Тамара. И еще, она страстно мечтает о своей даче где-то в ближнем Подмосковье. И как далеко могли ее завести эти мечты о даче?

Я тряхнула головой и невесело усмехнулась. Кого еще подозревать? Гришу? Ему точно не хватает денег. Все уходят на его полоумного брата. Гриша держит его в каком-то хорошем санатории, где за ним присматривают сиделки. А все это требует изрядных денег… а Гриша вот уже который год ходит практически в одном костюме. И только недавно он купил второй – из-за моего нажима. Но подозревать Гришу – все равно что подозревать саму себя, потому что мы знакомы с незапамятных времен, прошли боевое крещение в «лихие» девяностые, с их перманентными кризисами, безденежьем и полным отсутствием каких-либо заказов. Мы поднимали эту контору практически с нуля, и, если меня предал Гриша, значит, мои дела совсем плохи, и я ничего не понимаю ни в окружающих людях, ни в разумном устройстве мира.

Остается еще Ирочка… жалостливая Ирочка, которая заплатила за меня в универмаге и довезла до дома. Ирочка, которая живет с теткой и мечтает о принцах на «порше». А если ей уже осточертело житье с теткой, и до такой степени, что она решилась украсть, а потом продать ролик нашим заклятым конкурентам в рекламном бизнесе – Хризенко и Подгорову? Они отхватят его за немалые деньги с руками и ногами, и Ира купит себе отдельное жилье. Разве это не здравая и подходящая мысль? И разве такое невозможно?

– У меня есть версия! – наконец выдохнула я. – И не одна. Но озвучивать их сегодня я не собираюсь. Мне важно, чтобы вы взвесили свои шансы, и тот, кто взял ролик, вернул бы его на место. Я даю срок… – Для большей убедительности я подняла глаза и посмотрела на часы, привезенные мною из Лондона. – Ровно три дня. Во вторник срок истекает. Если этого не случится, я озвучу все свои версии и привлеку милицию.

– Полицию, – машинально поправил меня Гриша.

– От перестановки слагаемых сумма не меняется… Итак, три дня.

– Мы можем разойтись? – спросила Тамара Петровна. – У меня мальчики дома одни. И тесто для пирога еще не готово.

– Расходитесь, – кивнула я. – Только помните, что я вам сказала.

Сотрудники начали одеваться. Марк все сидел злой, сжав кулаки. Ульяна не попала рукой в рукав шубки, Гриша подскочил и помог ей, за что был вознагражден кроткой милой улыбкой. Тамара Петровна шумно отодвинула стул, поправила воротник и сказала, не обращаясь ни к кому персонально:

– Я пошла. Хорошего вечера, – спохватилась, что сказала что-то не то, и прибавила: – Если что, звоните мне на сотовый. Завтра я у мамы. Целый день, с ночевкой.

Марк рывком поднялся с места и, буркнув: «До свиданья» скрылся за дверью, чуть не столкнувшись с Тамарой.

Ирочка застыла, словно впала в столбняк.

– Ирочка! – Я окликнула ее. – Вы можете идти.

– Спасибо! – всхлипнула она. – Можно, я еще чаю выпью?

– Тебя никто не гонит.

– Я пошел, – громко сказал Никита и сморщился, словно у него внезапно заболели зубы. – Я-то думал, что… – он махнул рукой и, резко развернувшись, скрылся за дверью.

Никита был основным творцом этого ролика. Он вложил туда свои силы, талант, время…

Гриша сидел, сгорбившись, и не смотрел ни на меня, ни на Ирочку. Выпив чай, Ирочка заторопилась и, надев полушубок, сказала:

– Ну, я пойду…

Она ушла, даже не закрыв дверь, что для аккуратной исполнительной Ирочки было делом немыслимым.

Когда мы остались вдвоем, Гриша повернулся ко мне и сказал с печальной улыбкой:

– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.

– Не снилось, – согласилась я. В висках у меня стрельнуло. – Таблетки от головной боли у тебя есть?

– Есть. Все время с собой таскаю.

Гриша достал упаковку и аккуратно оторвал полоску с двумя таблетками.

– Держи. Пройдет голова, это хорошее лекарство.

– Сомневаюсь…

Пурга разгулялась нешуточная. Как только я вышла на улицу, ветер остервенело задул мне в спину, и я поежилась. Машина стояла неподалеку от офиса, и я побежала к ней вприпрыжку, уткнув нос в воротник полушубка.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» – думала я.

От того, что все было вынесено на «суд Божий», ничего не изменилось. А на что ты надеялась, возразил мне ехидный внутренний голос: что вор проявит завидную сознательность и придет с повинной?

Этот ролик был совместным детищем нашей команды. Все началось с Тамары Петровны. Когда мы однажды смотрели в маленькой комнате, где обычно обедали, телевизионные новости и в одном из репортажей показали чеченскую школу, сердобольная Тамара вздохнула и качнула головой:

– Вон как детишки настрадались! Вместо того чтобы тихо-мирно своими детскими делами заниматься, учиться и в школу ходить, они живут на пороховой бочке. Где же справедливость-то?

Камера показывала школу, дети сидели и рисовали, один мальчишка от усердия высунул язык и старательно вел линию карандашом. Он поднял голову, и камера выхватила его взгляд. ТАК смотреть дети не могут. Взгляд малыша был умудренным и печальным. Не по годам и возрасту.

– Бедняжка! – снова вздохнула Тамара Петровна. – Настрадался! Мой Арсен тоже рисовать любит, я ему недавно набор красок купила, теперь сидит, тигров рисует. Был в зоопарке недавно, вот и рисует животных. Взял бы кто-нибудь и устроил выставку работ этих детей – чем они живут и как выживают под этими обстрелами и бомбежками.

– А что, идея неплохая, – кивнул Гриша. Его тонкая жилистая шея смотрелась сегодня как-то особенно трогательно. Тамара Петровна жалела Гришу за вечную «неприкаянность» и обычно подкладывала ему самые сочные куски. Еду мы разогревали в микроволновой печке. Иногда мы ходили в столовую на втором этаже, но чаще всего ели в офисе.

Я сидела и пила чай.

– Может быть, мы привезем эту выставку в Москву? – задала я вопрос.

Наша компания занималась благотворительностью, мы взяли шефство над двумя детскими домами. Один находился в Подмосковье, другой – в Тверской губернии. Мы закупали компьютеры, одежду, книги и привозили детям. Свою деятельность мы не афишировали: не звали журналистов, как делают некоторые компании и фирмы, желающие непременно засветиться и попасть на экраны телевизоров или на страницы газет.

– Добро должно быть незаметным, – говорил Гриша.

А Марк подхватывал:

– И с кулаками.

При этих словах Гриша морщился, он был крайне миролюбивым человеком, и я при всем желании не могла себе представить, что он оказывает физическое воздействие на кого-либо.

– Решено! Привозим выставку! – Я подула на черный чай и посмотрела на Гришу.

Тот согласно кивнул:

– И кто поедет?

– Желающие есть? Все сугубо добровольно. Все-таки обстановка там опасная, вам решать, – сказала я.

– Я бы с радостью, но вряд ли смогу оставить семью, – Тамара Петровна положила на тарелку мясной пирог и расправила салфетку.

– Решено. Тамара Петровна остается.

– Я… – Гриша замялся. – Семейные обстоятельства…

Я все знала. Его сумасшедший брат требовал постоянного внимания и наблюдения, его нельзя было оставить одного.

– Идет. И фирма не может остаться без присмотра. Так что Григорий Наумович остается.

– У меня мама болеет, – быстро вставил Марк. – Проблемы…

Я почему-то не сомневалась, что он скажет именно так. Марк был трусоват, больше всего он берег себя, любимого, вряд ли он рискнет собственной шкуркой…

Все посмотрели на Никиту. Его надменный вид ничто бы не могло поколебать. Никита всегда был невозмутимым и бесстрастным. «Истинный ариец», как шутил Гриша.

– Ну… могу… а что? – и он повел плечами, выражая крайнюю степень пофигизма.

– Я поеду, – тихо сказала Ульяна, и наши головы немедленно повернулись к ней.

Ульяна, пахнущая парфюмом от Диор и щеголявшая во всем великолепии мировых брендов, Ульяна, чей отец был с властью на «ты» и в какой-то степени являлся неотъемлемой частью этой самой власти, Ульяна – «наследная принцесса» и небожительница в одном лице, комета, которая по чистой случайности отклонилась от своей траектории и упала на нашу грешную землю, – эта Ульяна собиралась отправиться в опасную, непредсказуемую Чечню!

Возникла пауза. Послышался легкий свист Марка Свешникова. Но под моим суровым взглядом он моментально заткнулся и принял скучающий вид.

– Мне кажется, Ульяна, что это не слишком-то благоразумно, – я говорила, осторожно подбирая слова. – И что скажет ваш папа? – невольно вырвалось у меня.

При слове «папа» лицо Ульяны словно закаменело. Очевидно, это была для нее запретная, болезненная тема.

– Я, вообще-то, уже совершеннолетняя, – отчеканила она. – И могу распоряжаться собою сама!

По лицам присутствующих скользнули снисходительные усмешки. Знаем, мол, мы твою свободу и самостоятельность! Хорошо быть свободной, независимой и самодостаточной, когда у тебя есть такой тыл – любящий папочка, который всегда встанет на твою сторону, разрулит любую ситуацию и придет на помощь. А что делать другим, у кого нет такого папы?

– Ну… Владлена Георгиевна, – жалобно протянула Ульяна. – Ну пожалуйста, – прямо как маленькая девочка, выклянчивающая лишнюю игрушку на день рождения.

Я растерялась. Навлекать на себя гнев Радова мне не хотелось – вряд ли он будет доволен, если его дочь отправится в район, охваченный боевыми действиями. Не влетит ли мне за это по первое число?

– Я не говорю пока ни «да», ни «нет».

На лице Ульяны появилось упрямое выражение. Она вздернула подбородок и сказала:

– Вы не можете мне запретить поехать! Это не в вашей компетенции.

– Хорошо, Ульяна, – улыбнулась я. – Вопрос принят к рассмотрению…

Когда мы остались с Гришей наедине, он снисходительно фыркнул:

– И чего ей не хватает? Адреналина? Села бы на гоночную машину и прокатилась по ночной автостраде.

– А мне кажется, у этой девочки есть характер. И упорство. Во всяком случае, ее позицию можно уважать.

– Посмотрим, – скептически пожал плечами Гриша. – Посмотрим, что ты запоешь, когда тебе позвонит ее папенька.

Мой верный боевой товарищ как в воду смотрел. Вечером у меня состоялся неприятный разговор с Николаем Радовым. Он позвонил мне домой и задал один-единственный вопрос:

– Что там с моей дочерью?

Голос его был устрашающе суров.

– В смысле, Николай Александрович?

– Что за нелепая поездка в Чечню?

– Это ее желание. Я пыталась отговорить Ульяну, но пока – безуспешно.

– Глупости! – и в трубке раздались частые гудки.

А еще через два часа, когда я уже готовилась ко сну, Радов позвонил мне вторично.

– Прошу прощения, если я был груб… невольно. Поймите меня правильно, я – отец, и Ульяна – наша единственная дочь. Мне бы не хотелось, чтобы с ней что-то случилось…

– Я вас очень хорошо понимаю.

– Но Уля – упрямая девочка, если что-то взбредет ей в голову… – и в трубке повисла пауза.

– Вы хотите, чтобы я запретила вашей дочери ехать?

– Боюсь, это бесполезно. Свою дочь я очень хорошо знаю. Единственное, чего я прошу, – присмотреть за ней. Кто еще едет? Мужики там будут?

Я задумалась. Подходит ли Никита под определение «мужик», или все-таки творческий гений – особая категория человеческой генерации?

– Вообще-то, есть.

– Так есть или нет?

Я решила сказать все как на духу.

– С нами едет один талантливый дизайнер-компьютерщик. Насчет его явно выраженных мужских качеств сказать ничего не могу. Он все-таки в основном имеет у нас дело с компьютерами, а не с походно-полевыми условиями.

– Ясно. А кто еще едет?

– Я.

– Вы? – в его голосе послышалось легкое удивление.

– Да, – я чуть было не прибавила: «А что?», но сдержалась.

– Ульяна мне рассказывала о вас. Она хочет быть похожей на вас: говорит, что Владлена Георгиевна – замечательная. И красивая, и талантливая…

– Спасибо.

– Вот что… – Радов что-то явно прикидывал, взвешивал, раздумывал. – Я вам дам в помощь одного человека – незаменимый парень в таких ситуациях. Зовут его Саша. Он бывший боец спецназа. Если что, он поможет. И вам будет спокойнее, и мне. Договорились? Держите связь со мной. У вас есть мой прямой телефон? Запишите!

Я записала телефон.

– Можете звонить мне в любое время. Если потребуется моя помощь или совет.

Через неделю мы выехали… Бывший боец спецназа оказался улыбчивым парнем, который сразу вписался в нашу компанию. Он был ненавязчив и вместе с тем всегда оказывался под рукой. А цепкий взгляд характеризовал его как человека, который ничего не упускает из виду, он всегда начеку.

Никита же выглядел полным пофигистом. Он взял с собой модный стильный рюкзачок, будто собирался побродить по улицам своего любимого Лондона, а не ехал в Чечню, где гремят взрывы и жизнь напоминает ходьбу по минному полю. Он взял с собой темные очки, парфюмерный набор Пако Рабана и стильный столовый набор из универмага «Харродс». Он держался, как всегда, надменно и обособленно, он знал, что я ему многое прощаю, и вел себя соответственно – как избалованный ребенок, будучи в полной уверенности, что ему все можно.

Ульяна, напротив, старалась ничем не выделяться, у нее не было ни стильного рюкзачка, ни модных темных очков… Она держалась ближе ко мне и всегда была готова откликнуться на мою просьбу о чем-либо или поддержать беседу. Никита же частенько прикидывался глухим, и многие вопросы или реплики мне приходилось повторять ему дважды, а то и трижды. Первым, что меня поразило, когда мы сошли в аэропорту Грозного, был запах пыли: она, казалось, царила повсюду и проникала в легкие, запорашивала глаза и прилипала к рукам.

– Н-да! – процедил Никита и поправил стильные темные очки. Чем-то он сейчас напоминал Бреда Питта из фильма «Мистер и миссис Смит» – эдакий стильный и уверенный в себе пижон, приехавший на легкую прогулку. – Дыра!

– Потише! – одернула я его. – Еще услышат…

– И что? – лениво откликнулся Никита. – Прошьют очередью из автомата?

– Не исключено.

– У нас тут временное перемирие, если верить нашим СМИ. Жить становится лучше, жить становится веселее… Чеченская республика – неотъемлемая часть России, а народ занят восстановлением промышленности и сельского хозяйства.

– Не балагурь! Будь посерьезнее.

– Если тут быть серьезным, надо просто сдохнуть и не воскреснуть. Надеюсь, нас хотя бы прилично накормят?

– Вот, нас уже встречают, – и я помахала рукой высокому черноволосому человеку, который стоял с табличкой «Белый квадрат» в руках.

– А это еще кто?

– Этот человек будет нас сопровождать. Я созванивалась с министром образования Чечни, и он дал добро на поездку.

– Ясненько. Конвоир, короче.

– Простите, можно я посмотрю на него? – спросил Саша. – Вы к нему близко не подходите, – вполголоса сказал он. – Мало ли что…

Я быстро взглянула на него, но ничего не сказала. Раз уж мне его рекомендовали, значит, мое дело – выполнять безропотно все его указания, а не задавать ненужные вопросы. И уж тем более такие, на которые мне не ответят. Саша, в простой клетчатой рубахе а-ля ковбой, с загорелым лицом, пшеничными волосами и белозубой улыбкой, придвинулся ближе ко мне и чуть подался вперед, словно он готов в любой момент защитить меня своим телом.

Мы спускаемся по трапу в таком порядке: впереди Саша, потом я, затем Ульяна, и замыкает шествие Никита.

Черноволосый человек – смуглый, с тонкой щеточкой усов – сдержанно кивает нам, когда мы подходим к нему.

– Вы Влада Георгиевна? – безошибочно вычисляет он меня среди коллег.

– Я.

– Умар Касоев. Мне поручено вас встретить, как вы и договаривались…

Мы садимся в черный джип, и нас везут по городу. Мы все молчим, наш гид тоже явно не из разговорчивых. Мне хочется расспросить его, но что-то подсказывает, что лучше молчать, не раскрывать рот.

Мы едем по Грозному. Город чист, ухожен, здесь много новостроек, будто он изо всех сил старается поскорее забыть о войне и бомбежках.

Наш путь лежит в Веденово – край, где до сих пор часты столкновения федеральных сил и местной милиции с бандформированиями.

– Жить вы будете в гостинице на окраине. Без проблем. Отдохнете, а через два часа встретимся в холле и поедем в школу, – он говорит с легким акцентом, и я сосредоточенно киваю головой, чуть сдвинув брови.

Мой верный соратник Гриша называет это выражение лица «лицом начальника». Такая маска позволяет мне при необходимости играть роль успешной бизнес-леди.

Гостиница небольшая, чистенькая. Похоже, здесь раньше был детский сад. А потом здание переоборудовали в гостиницу.

– Нам всем лучше селиться по двое, – тихо говорит Саша, и я понимаю его с полуслова.

– Нам номера на двоих.

На лице Ульяны никаких эмоций – словно так и надо. Лицо Никиты приобретает недовольное выражение, но я незаметно толкаю его в бок, и он кривится, как будто съел что-то горькое или кислое.

В номерах мы не прохлаждаемся, быстро распаковываем чемоданы и пристраиваем на полочку в ванную всякие мелочи – мыло, шампунь и гель для душа. И принимаем по очереди с Ульяной душ. Когда после прохладного душа я хочу выйти на балкон, Саша мгновенно появляется на соседнем балконе.

– Нельзя, – говорит он почти одними губами. – Быстро в номер, и не высовываться! Я подойду к двери, когда будет пора ехать, вместе с Никитой и постучу вам условным знаком: три раза. Больше никому не открывать! Понятно?

– Да.

Мы встречаемся внизу с нашим провожатым и вновь залезаем в джип. Нас опять ждет поездка – в село Элиджи-Ведено, где находится школа.

Нас встречает учительница Мадина Дзагоева, она провожает нашу небольшую компанию в класс, и я с комком в горле вхожу к детям. Они смотрят настороженно, словно не зная, чего им от меня следует ожидать. Я рассказываю им о выставке, о том, что их рисунки увидят другие дети, и прошу их нарисовать мирную жизнь – как они себе ее представляют. На их лицах – сосредоточенность и усердие, они начинают рисовать и постепенно погружаются в мир своего воображения.

Я потом буду долго рассматривать эти рисунки и каждый раз плакать – так они на меня действуют, эти несбывшиеся мечты и расстрелянные надежды. Каждый ребенок представлял мир без войны по-своему, но все эти рисунки были в чем-то схожи: дома на них были яркими – красными, зелеными, желтыми… А вот небо на многих картинах было темным – они не знали другого неба, там притаилась главная опасность: выстрелы и взрывы…

С тем мальчишкой, чей взгляд меня потряс, когда я смотрела телерепортаж – с Русланом Аслаевым, – я даже подружилась. Он привел меня в свое любимое место, к старинной крепости в горах, сильно разрушенной временем. Но каменные стены и узкие бойницы еще были крепки и выглядели внушительно. У Руслана погибли родители, и он жил с дедом. Об этом он рассказал мне спокойно, с сухими глазами. А вот я не удержалась и заплакала, прижав его к себе. Он отстранился и отвернулся в сторону.

Я пообещала ему, что когда-нибудь обязательно приеду сюда еще раз. Непременно…

Когда мы вернулись в Москву, Никита заколдовал над рисунками. Он предлагал одну идею за другой. Наконец мы остановились на следующем варианте: сначала показываем рисунки детей, потом – взрывы и бомбежки, рисунки тоже разрываются в клочья, и их уносит черный от взрывов ветер. А в конце «ставим» рисунок Руслана – оранжевый дом, огромные цветы перед ним, почти достающие до крыши, на заднем плане – горы, там закат: в горах догорает солнце. И закат похож на язычки пламени. А небо – не темное, а спокойное, предвечернее. Наверное, он мечтал о таком небе. И слоган: «Остановить войну для будущего – наша задача сегодня». И ниже – «Дети против войны».

Этот ролик мы собирались представить к номинации в категории «МЕДИА»…

Я залезла в машину и некоторое время сидела в ней, включив печку и пытаясь собраться с мыслями. Если мой расчет верен, виновник должен запаниковать и как-то выдать себя. Или предпринять хоть какие-то шаги, которые выдадут его с головой. Он думает, что у меня на руках козырные карты, которые я в любой момент могу пустить в ход. О том, что у меня на руках ничего нет и я блефую, мой противник не должен был догадаться – ни в коем случае.

Я включила зажигание, машина заурчала и выехала со стоянки.

Ехать в метель – удовольствие для садомазохистов. Мело просто отчаянно, и машины тащились еле-еле. Многие планировали провести уик-энд за городом, поэтому трасса была забита.

Я ловко лавировала между машинами, стараясь всех обогнать, лихачила и услышала пару проклятий и увидела один неприличный жест.

Дорогу до дома я помню наизусть, так что ехала почти на автопилоте, погрузившись в свои мысли. Свернув вправо, на маленькую дорожку, ведущую к дому, я не сразу увидела огромный джип, перегородивший мне путь.

Инстинктивно я оглянулась: позади меня было свободно. И только я собралась дать задний ход, как увидела, что из-за дома вынырнул еще один джип. Путь был отрезан.

Липкий холод сковал мои руки, и они противно задрожали. «Что им нужно, – мелькнуло в моей голове, – деньги?» Надо отдать им все, что у меня есть, и побыстрее. А если они захотят меня похитить с целью выкупа? Похоже, они подкарауливали меня тут специально. Возникла мысль – открыть дверцу машины и бежать. Но куда я убегу? Их наверняка много, а я одна.

Я сидела, сжавшись в комок, и… ждала. Рука моя потянулась было к телефону, но мой мобильник, увы, разрядился. Черт! Все складывается один к одному. И за что мне все эти напасти: сначала украденный ролик, теперь – бандиты… А если все-таки выскочить из машины и заорать? Но вряд ли меня услышат: место здесь глухое, темное. Фонарь недавно разбили. Но и сидеть так – тоже глупо. Может, все-таки стоит выскочить из машины?

С правой стороны постучали в окно. Я повернула голову. Мужчина лет сорока стучал в стекло и светил фонариком мне прямо в лицо. Я прикрыла глаза рукой.

Я напомнила самой себе кролика, попавшего в западню. Взглянула налево. Никого.

И тут я приняла решение: резко дернув дверцу машины, я выскочила и бросилась бежать. Но мне удалось пробежать лишь метра три. Сзади меня кто-то схватил, повалил на снег, и я услышала гортанный голос:

– Бери девку, и в машину. Живей! Живей!

«Что им от меня надо? Выкуп?»

Мне заломили руки и потащили почти что волоком к машине.

– Что… вам надо? – прохрипела я.

– Заткнись! – резко приказали мне. – Заткнись!

Я замолчала.

Меня втащили в джип и швырнули на сиденье. В машине было еще двое мужчин. Один сидел за рулем, мне был виден его стриженый затылок, заметила я и мощные плечи. Другой развернулся ко мне. Он был худощавым, на его левой щеке змеился шрам.

– Ну что?

– Ничего! – огрызнулась я. – Может, все-таки скажете, что вам от меня нужно? Деньги? У меня их немного… Но я…

– Заткнись! – голос у него был такой, что по моей коже побежали мурашки. – Сейчас все скажем. Ты… – он ткнул пальцем в меня. – У тебя есть фильм. О чеченских детях. Да?

Я молчала.

– Я спрашиваю: да?

Господи, но откуда они узнали об этом?! О нашем ролике? И зачем он им?

– Вы работаете на Хризенко или на Подгорова?

– Я тебя спрашиваю, а ты – отвечай. Поняла? Вопросы здесь задаю я!

И как бы в подтверждение своих слов он толкнул меня в плечо, которое сразу же сильно заныло.

– Фильм есть?

– Был.

Брови его взлетели вверх:

– Как – был?

Я сглотнула:

– Его у нас украли.

Никакой видимой реакции.

– Когда?

– Мы обнаружили это только сегодня.

– Ты врешь!

– Нет! – для большей убедительности я мотнула головой. – Это правда.

– Слушай! – он подался вперед, и его глаза расширились от бешенства. – Ты со мной в прятки не играй! Фильм должен быть у меня. Понимаешь?

– Зачем?

Он схватил меня за руку повыше локтя и больно сдавил. Я охнула.

– Где он?

– Да отпустите вы меня! – И я попыталась вырвать руку.

– Я же говорил: никаких вопросов!

Он отпустил мою руку и «просверлил» меня яростным взглядом.

– Хорошо. – Я тяжело дышала, пытаясь перевести дух. – Я больше не буду спрашивать.

– Я тебя спросил! – Он сделал ударение на слове «тебя».

– Я сказала правду: я не знаю, где фильм и кто его украл.

Наступило молчание: тяжелое, сумрачное. Во рту у меня пересохло.

«Неужели убьет?» – как-то равнодушно подумала я. Глупость какая-то! Неужели Хризенко и Подгоров пошли на такую явную уголовщину? Хотят меня свалить? Выставить мой ролик в Каннах и тем самым поднять свой рейтинг? Этот тип, судя по всему, мне не верит. И что дальше?

– Ладно, – он помолчал. – У нас с тобой будет уговор. Ты отдаешь мне свой материал через неделю. Если этого не произойдет, – и он улыбнулся, – сама понимаешь…

Словно пребывая под гипнозом, я кивнула. «Хоть бы отпустили живой…»

Он опустил стекло машины и крикнул кому-то:

– Забирайте!

Меня выволокли из машины и ухватили за шкирку. Тут уж я не выдержала.

– Сво-ло-чи! – протяжно всхлипнула я и ударила каблуком ближайшего ко мне парня. – Своло-чи!

От сильного толчка я приземлилась на четвереньки, мой взгляд упал на землю. В нескольких сантиметрах от меня лежал небольшой камень. Я схватила его и с силой запустила в того, кто минуту назад вытащил меня из джипа. Камень попал ему в шею, и парень охнул. Я вскочила и изо всех сил побежала к своему дому. Мне казалось, что вот-вот меня настигнут и поволокут в джип к тому типу на расправу. Я добежала до подъезда и обернулась. Никого! Мои преследователи уехали, я была одна. Мне нужно было вернуться к своей машине и взять сумку, в которой остались ключи. Мне не хотелось этого делать, но выхода не было. С соседями я не ладила и запасных ключей им не оставляла.

С опаской я приблизилась к своей машине. Дверцы с обеих сторон были открыты. Я взяла сумку, лежавшую на заднем сиденье, и, глотая слезы, быстрыми шагами пошла к подъезду.

В квартире царила сонная тишина. Я включила свет и увидела мигающий огонек на телефонной базе. Кто-то оставил мне сообщение на автоответчике. Это была мать, выговаривавшая мне за лекарство, которое я ей не купила, и за то, что я не приехала к ней с деньгами.

Отвечать и тем более оправдываться у меня не было ни сил, ни желания. Я разделась и пошлепала в ванную. Сейчас я приму горячую ванну, это придаст мне силы… мне хотелось очиститься. И физически, и морально.

«Доползти, а там уже можно умереть», – некстати всплыло в голове это выражение. Вопреки мнению медицинских светил, – что горячие ванны вредны для женщин после тридцати, – я любила понежиться в горячей воде, чувствуя, как ко мне возвращаются утраченные силы.

Мои силы были не просто утрачены, они были сожжены!

«Жребий брошен, Рубикон перейден, мосты сожжены».

Это изречение Гая Юлия Цезаря все время вертелось в моей голове, пока я лежала в воде, глядя на свои колени, поднимавшиеся холмиками из воды.

Дом был старый, и поставить джакузи в старую ванную комнату было невозможно. В доме уже случился печальный инцидент, когда один мелкий бизнесмен, держатель двух палаток, поставил себе джакузи и вода залила его соседа снизу, да так основательно, что тот до сих пор судился с рыночником, благополучно игнорировавшим судебные повестки. Квартиру в этом доме я купила шесть лет тому назад, когда дела агентства пошли в гору и я сумела, откладывая часть заработков, накопить на жилье. Если бы я не так спешила, то вполне могла бы купить двушку в престижном доме с современной планировкой и длинными прохладными коридорами.

Но времени у меня как раз и не было.

Было сильное желание удрать от своих – от матери и сестры, которые не любили работать и обожали длинные бессодержательные разговоры о правительстве, о ценах и проблемах города. Телевизор у них работал с утра до вечера, одни новости сменяли другие, и я никак не могла понять, чем они отличаются друг от друга – ну, разве что вставят пару-тройку новых сюжетов, а так – все одно и то же.

В промежутках между новостями, сериалами, «специальными корреспондентами», «Криминалом и властью» они пили кофе, поглощали пирожные и вели бесконечные рассуждения на тему «Как нам обустроить Россию».

Мать, бывшая преподавательница марксизма-ленинизма в институте связи, ненавидела Горбачева, проклинала Ельцина, а на сегодняшних правителей только фыркала… Дамы мои вставали около двенадцати, тихонько выползали в кухню, пили кофе и включали телевизор. Когда я, почти без чувств, приплеталась домой, на меня обрушивались мегатонны информации: я должна была быть в курсе всех событий дня, и все это мне еще и пережевывалось, разъяснялось и вдалбливалось. Все мои попытки пресечь этот новостной поток наталкивались на презрительное пожатие плечами.

– Ты просто политически малограмотна, – изрекала мать. – Как можно быть такой непросвещенной в эпоху глобальных информационных технологий! Владлена! Я не понимаю! – патетически восклицала она. – И как ты… только там… на своей работе управляешься?

– Да уж как-нибудь.

– Представляю, какие сейчас специалисты кругом! – поджимала тонкие губы мать. – Страна катится в пропасть…

Несмотря на эти упреки относительно моей политической и информационной малограмотности, деньги из меня качались исправно.

Поэтому мне было наплевать на престижность района, на метраж, на наличие культурных соседей и на вид из окна, который, если верить риелторским расчетам, повышал стоимость квартиры на пять-десять процентов. Мне нужна была своя квартира – как личное пространство, как мой мир, где я могла бы делать все, что мне заблагорассудится: включать и выключать телевизор по собственному желанию, разгуливать по квартире в коротких шортах и безразмерной футболке, а также свободно ходить, а не передвигаться маленькими шажками из комнаты в туалет, в кухню и обратно. И при первой же возможности я купила эту квартиру далеко не в самом престижном районе Москвы и не в самом престижном доме, а купив, вошла туда, села на пол и долго просто сидела, прижимая к себе сумку, и улыбалась.

– Ну вот! Теперь ты еще и жизнь свою обустроишь, – с неким непонятным раздражением прокомментировала это событие моя мать. – Сестру и мать совсем тогда забудешь. Все на мужа и детей станешь тратить.

Спорить мне не хотелось. Да и с «устройством жизни» как-то пока не получалось. Ни какими-то романами, ни влюбленностями я похвастаться не могла. Был один студенческий роман, начавшийся в конце весны и закончившийся в начале осени. Было лето в деревне; длинная пыльная дорога, лес и деревянная изба, где обитала старая глухая бабка лет восьмидесяти. Роман тот был скучным, необязательным и «проходным». В памяти ничего не осталось, кроме летней жары, от которой я спасалась во дворе под навесом сарая; запах старой избы, кислый и сырой, и Дима Прошкин, который раскидывал свою одежду где попало, а я ходила за ним и складывала ее стопками на стулья под странным немигающим взглядом бабки. Самыми запоминающимися стали наши походы на речку и в лес. Темная вода с легкими пенными завитками и холод земляники, таявшей на губах…

Потом были случайные мужчины, до полноценного романа дело как-то не доходило, все ограничивалось короткими бестолковыми встречами. Мне кажется, виной тому была неспокойная обстановка в доме, когда я представляла собой сплошной комок нервов и поэтому свою нервозность невольно выплескивала на мужиков. Я пыталась рассказать им о своей жизни, надеясь на их сочувствие, а в ответ получала лишь равнодушные, а то и укоризненные взгляды.

– Слушай! Я же тебя не парю, – бодро откликнулся как-то один женатик, которому я пожаловалась на свою мать и на сестру. – Моя жена вечно от меня денег требует, второй ребенок без конца болеет, теща меня поедом жрет. Разве это жизнь? Я пришел к тебе, чтобы немного отвлечься, а ты своими проблемами меня грузишь…

Переехав в собственное жилье, я надеялась, что теперь, при наличии полноценной жилплощади, моя личная жизнь обретет другие формы и другой вид – более благопристойный и стабильный. Но после пары встреч я поняла, что уже ничего не хочу. Ну совсем ничего! Расправившись со своими проблемами, я отнюдь не возгорелась желанием решать чужие. А потом, я никак не могла взять в толк – почему взрослые здоровые дяденьки начинают мне жаловаться на всех и вся: на шефа, на жену, на нехватку денег – и хотят, чтобы я их жалела и понимала. Выслушивала и смотрела на них с обожанием в глазах? Жалеть, понимать и обожать мне категорически не хотелось! Напротив, хотелось сказать все как есть, «срубить» правду-матку. В ответ на такие мои речи мужички мгновенно обижались и смотрели на меня опять-таки с молчаливой укоризной в глазах.

Постепенно все мужчины начали у меня ассоциироваться с большими собаками, которых все почему-то обижают, а они, вместо того чтобы зарычать, укусить или оскалить зубы, смотрят на мир большими печальными глазами, постукивая о землю хвостом и жалобно поскуливая.

Вокруг меня образовалась пустота. Никому не хотелось ясных и решительных действий – со своей собственной стороны. Хотелось стабильности и прочности, многолетних жалоб и кисло-сладких дум о том, что «среда – заела» и «жизнь – обманула».

В одиночестве я нашла и свои прелести: я принадлежала только себе, и это было восхитительно опасным чувством! Я могла делать все, что мне хотелось, без оглядки на глупые советы и чье-то мнение.

А что касается квартиры, то, если бы не кризис 2008 года, я могла бы купить себе приличную хату в хорошем доме. Но случился этот финансовый обвал, и мне пришлось срочно спасать свою фирму от банкротства: рекламный рынок пострадал в первую очередь, и объем заказов катастрофически упал. Тогда в качестве спасительной меры мне пришлось продать акции фирмы Васильеву, который подвернулся мне так кстати и так вовремя. Отныне я не была единоличной хозяйкой «Белого квадрата», но, снявши голову, по волосам не плачут, так гласит народная мудрость…

Я вылезла из ванны и вытерлась мягким полотенцем. Хотелось есть. Думать о случившемся не хотелось категорически, я была выпотрошена, выжата, и в голове маячила спасительная мысль, что, если я усну, завтра все может быть и по-другому.

Теперь от того, найдется ли ролик, зависела и моя жизнь…

Утром меня разбудил телефонный звонок. Аппарат настойчиво и требовательно звонил и звонил, не умолкая.

Просыпаться мне решительно не хотелось, и я уже собралась повернуться на другой бок, как услышала в автоответчике голос Васильева:

– Владлена! Сними трубку! Ты мне срочно нужна.

Я вспомнила о пропаже ролика и о тех ребятах, которые меня предупредили…

Васильев узнал о ролике, похолодела я! Я вчера забыла предупредить своих сотрудников, чтобы они не болтали, но это и так было понятно: мы все – взрослые люди, случилось ЧП, и не в наших интересах трепать об этом налево и направо. Мы – агентство серьезное, и заказчики у нас серьезные. Иначе наш рейтинг опустится ниже плинтуса. Но все равно, я должна была их предупредить!

И кому понадобилось взять этот ролик? А главное – зачем? Ответ напрашивался только один – чтобы продать его нашим конкурентам и те поехали бы с ним в Канны. И кто же этот иуда?

– Владена! – вновь позвал меня Васильев.

Васильев был исключительно деловым человеком и как всякий деловой человек больше всего на свете ценил две вещи: время и деньги. Я поспешно сорвала трубку с аппарата.

– Алло! Я у телефона, Дмитрий Алексеевич.

– Это хорошо. Подъезжай сегодня в лобби-бар гостиницы «Балчуг Кемпински». К шестнадцати ноль-ноль.

– А что там такое?

– Переговоры с заказчиком, – лаконично сказал главный акционер. – Можешь своего заместителя взять. Для большей солидности. – И он дал отбой.

Черт! Черт! Черт! Какие еще переговоры в субботний день?! Он что, совсем рехнулся? Но Васильев – он такой, если надо, он и из-под земли кого угодно достанет. Интересы дела – превыше всего, написано у него на лбу (и на всех других частях лица и тела).

Я набрала номер Гриши.

– Гриш, сегодня у нас деловые переговоры с заказчиком намечены…

– А что? – почти агрессивно ответил мой зам. – У нас уже трудовые субботники завелись?

– Звонил Васильев. Дал мне указание приехать и взять с собой тебя.

– Васильев?

Тут уж я разозлилась.

– Скажи еще, что ты в первый раз эту фамилию слышишь! Тебе по слогам повторить или сойдет и так?

– Не глухой. Правда, у меня были другие планы на вечер, и трудовой подвиг в них никак не вписывается.

– У меня, представь себе, тоже были другие планы! Не один ты такой умный и занятой. Так что мы – коллеги по несчастью, и ничего поделать я здесь не могу.

И тут мой исполнительный и верный Гриша заканючил:

– Слушай, Влад! А мое присутствие обязательно?

– Гриш! С тобой все в порядке? С каких это пор ты стал манкировать своими прямыми обязанностями?

– Да… но я обещал одному человеку сегодня отвести его в кино и в кафе. Может быть, ты справишься без меня?

– Какому человеку? – хотя я уже догадалась.

– Иришке. Она в трансе после всего случившегося, и я подумал, что немного отвлечься ей не повредит. Напротив, укрепит ее нервы…

– Понятно. Дорога свободна. «Порше» на горизонте не наблюдается. Гриш! А ты – молодец! Настоящий мужик! Твои акции в моих глазах поднялись. Так держать и дальше.

– Если бы они поднялись не только в твоих…

– Это дело времени.

– Ты думаешь?! – воспрянул Гриша. – Нет, ты правда так думаешь? Или просто утешаешь меня по старой дружбе и памяти?

– Правда так думаю. Ладно. Жду тебя без пятнадцати четыре у гостиницы «Балчуг-Кемпински». О’кей?

Васильев сидел в лобби-баре не один. Рядом с ним вальяжно, закинув ногу на ногу, расположился некий мужчина, и, увидев его, я почувствовала, что у меня отвисла челюсть. Это был тот самый тип на «ламборджини», обдавший меня грязью, а напоследок он еще и улыбнулся… так гадко, изувер! При нашем появлении мужчины встали.

– Здравствуйте! Это Владлена Георгиевна, гендиректор рекламного агентства «Белый квадрат». Это наш заказчик – Шаповалов Олег Николаевич. Прошу любить и жаловать, – бархатным голосом представил нас друг другу Васильев.

Шаповалов протянул мне руку, и я с опаской пожала ее. Рука была теплой и сухой.

– Я Григорий Наумович! – вставил Гриша. – Заместитель Владлены Георгиевны.

Мужчины обменялись энергичным рукопожатием. При этом на Гришином лице застыло страдальческое выражение. «Эта бодяга надолго», – с тоской посмотрел он на меня. Плакали и Иришка, и кино, и нежное пожатье девичьей ручки в темноте…

– Садитесь, – сказал Васильев. – Я сейчас вас введу в курс дела. Кратко. – Васильев посмотрел на часы – как бы украдкой, но на самом деле вышло это у него напоказ. Я весь такой деловой, сигналил этот жест, и прошу вас сей факт учитывать. – Олег Николаевич хочет сделать рекламный ролик. Я сказал, что у меня – команда лучших специалистов. У нас есть даже ролик, который скоро поедет в Канны. – Даже не поворачиваясь к Грише, я «спиной видела» его поникшие плечи и согнувшуюся спину, словно на его плечи навалили страшный груз. Впрочем, так все и было. – Олег Николаевич вам все более подробно расскажет. Моя задача была – познакомить вас. Мне уже пора ехать. Всего хорошего…

Васильев пожал, нет, втиснул нам свою руку, как втискивают просроченные платежи или рекламные листовки около станций метро, и, кивнув, растворился в мраморном великолепии гостиницы.

– Ну что ж! – глаза Олега Николаевича смеялись.

«Узнал? Не узнал?» – стучало у меня в висках.

Он повертел головой, будто воротничок жал ему, и весело посмотрел на меня:

– Продолжим наше знакомство.

– Какую вы хотите рекламу? – холодно спросила я.

– Я занимаюсь дорогами, – это прозвучало так, словно он сказал: «Я занимаюсь добычей алмазов».

– Вы их строите? – уточнил Гриша.

– Да.

Гриша изобразил какую-то сложную закорюку в своем блокноте, а я посмотрела на хама в упор.

У хама были веселые глаза, мощный подбородок – он вообще был человек массивный, большой, но ничуть не напоминал неуклюжего неповоротливого «слоника». В нем ощущались здоровая агрессивность и «дружелюбие» хищника в начале обеда.

– Мне нужна не просто реклама, – Шаповалов провел ладонью по поверхности гладкого полированного стола, словно бы проверяя его на гладкость и чистоту. – А лучшая реклама!

Мне показалось, что он откровенно смеется надо мной.

Гриша пришел мне на помощь:

– Разумеется, мы – специалисты высокого класса, – напористо начал он. – Если вы изложите ваши основные требования или пожелания, мы будем знать, от чего нам следует отталкиваться.

После случившегося Гриша стал агрессивным, напористым и уверенным в себе. Прежде он выглядел сомневающимся рефлексирующим интеллигентом в третьем поколении.

Это Ирочка сделал его таким, поняла я. Необходимость защищать любимую женщину изменила его характер. Теперь он вынужден думать не только о себе, но и о ней. Логично и понятно.

– Нет у меня никаких пожеланий, – сказал Шаповалов после недолгих раздумий. – Если бы были, я сам бы все нарисовал. Честное слово.

Мы с Гришей переглянулись. Это было хуже всего, такой вид заказа назывался «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что».

Как правило, такие заказчики заставляли все переделывать по нескольку раз, не потому, что им не нравилась предложенная концепция или «картинка», просто они сами не знали, чего хотят.

Уголки Гришиного рта поползли вниз. Намучаемся мы с этим заказчиком, говорили мне эти уголки. Ох, намучаемся!

Я решила взять инициативу в собственные руки:

– Но какие-то предварительные соображения у вас есть?

– Дорога должна быть такая, чтобы по ней хотелось ехать. Мы проектируем первые платные дороги в России.

Очень мило. Коротко и понятно.

Я старалась не смотреть на него. Взгляд его был не очень-то дружелюбным, скорее, суровым, пристальным.

Задача была ясна, дело оставалось за малым – воплотить ее в жизнь.

– Что ж! – я захлопнула блокнот и взглянула-таки на Шаповалова. – Будем работать.

Гриша посмотрел на меня как на идиотку. Обычно я дотошно выспрашивала заказчика о его пожеланиях и вкусах, составляла предварительный опросник и стремилась понять, что именно нам нужно делать, в каком направлении двигаться, как работать.

Сейчас я ни о чем заказчика не спросила.

Ну не могла же я признаться Грише, что мне рядом с этим типом неуютно и тревожно, хочется поскорее улизнуть от него и спрятаться в собственную безопасную норку.

– Очень хорошо, – рыкнул тип. – Будем! Работать.

Я встала, и Гриша тоже. Я протянула типу руку, он заграбастал ее и промурлыкал, прежде чем я успела понять, что происходит.

– Я страшно голоден, – доверительно сообщил он. Словно открыл мне некую ужасную тайну. – Здесь есть ресторан японской кухни, и я приглашаю вас присоединиться.

– К чему? – прошептала я, с трудом соображая, что происходит.

Он расхохотался, показав крепкие белые зубы:

– Ко мне, конечно! – И нарочно – или нечаянно – коснулся моего плеча своим плечом. – Не отказывайтесь!

Я бросила беспомощный взгляд на Гришу.

Это твое дело, прочла я в его глазах, ты разбирайся. А мне пора. Меня ждет Ирочка, кино, ее робкая ручка. А потом – столик в кафе, в самом дальнем углу, и кофе, капучино с островерхой папахой сливок, и Ирочкина виноватая улыбка…

– Идите, Григорий Наумович. Я отпускаю вас.

– Спасибо. Большое спасибо, – сказал Гриша и торопливыми шагами рванул от нас, спеша на свой романтический вечер.

– Теперь мы можем спокойно пойти в ресторан.

– Мне некогда.

– Тогда перекусим здесь.

Я опустила глаза.

«Отказать хаму, немедленно!» – приказала я себе.

– Не возражаю, – сказала я, испытывая к себе самое жгучее презрение.

В лобби-баре играла медленная тягучая музыка. Бармен, стоявший за стойкой, протирал бокалы, и без того чистые, как кристаллы Сваровски.

К нам подлетел официант.

В поле моего зрения попала рука с запонками, и я «споткнулась» взглядом об эту руку.

– Салат с креветками и кофе, – сделала я заказ.

Я чувствовала себя неловко, о чем говорить, я не знала. Я вообще немногословный человек и обычно со своими партнерами придерживаюсь сугубо официального тона и рамок профессиональных бесед. Я уже жалела, что не отказалась от совместного перекуса и не поехала домой, где сунула бы в духовку пиццу и выпила бы большую чашку кофе.

– Расскажите о себе, – попросил вдруг Шаповалов, и я чуть не свалилась со стула. Это было так неожиданно…

– О себе? – переспросила я.

– Я сказал что-то неприличное? – удивился Шаповалов.

– Да нет. Но эти сведения разглашению не подлежат, – с улыбкой сказала я. Я уже овладела собой и решила вести себя в духе светской дамы: быть легкой, искрящейся, с чувством юмора.

– Почему? В вашей биографии есть темные пятна?

Я рассмеялась:

– Упаси боже! А может быть, лучше вы расскажете о себе, – перевела я тему.

Шаповалов слегка прищурился:

– А вы хорошо парируете.

– Научилась.

Нам принесли еду.

– Я родился в маленьком поселке Приморского края и мальчишкой мечтал стать капитаном. Но умер отец, мне пришлось учиться и работать, помогать матери растить двух младших сестренок. Потом я занялся коммерцией. Начинал с маленького предприятия автосервиса, мы основали его на паях с приятелем. Потом прикупили еще два таких же. Так и расширялись… Не думаю, что вам интересны подробности. – Тон его был дружеским, словно мы были знакомы тысячу лет и встретились после недолгого перерыва.

К чему он мне это рассказывает, пронеслось в моей голове. И главное – зачем?

Шаповалов будто прочитал мои мысли:

– Вам, наверное, совершенно неинтересно, о чем я рассказываю. Вы про себя думаете: зачем все это говорится?

Я смутилась: все-таки показаться невежливой мне не хотелось.

– Ничуть, – сказала я с преувеличенной бодростью. – Всегда любопытно: как люди выходят в люди? Простите за каламбур.

– Ничего страшного. Вашу мысль я понял, – он кивнул мне и принялся за еду.

Мы ели молча, но я все равно всей шкурой ощущала присутствие этого человека, словно от него протянулись ко мне некие невидимые нити. И… я боялась поднять на него глаза, что мне вообще-то несвойственно. Я чувствовала себя нашкодившей школьницей, которая боится наказания за свой хулиганский поступок. Не очень-то уютное чувство!

Я почти залпом выпила кофе, мне хотелось избавиться от присутствия этого человека и поскорее оказаться дома – на своей безопасной территории; дома, где все так привычно, надежно и… спокойно. А этот шумный мужчина невольно внушал мне чувство тревоги и нервного беспокойства. Я сама не знала, откуда оно взялось, это чувство, но, очевидно, неспроста.

– Вы сбегаете?

– Что? – я подняла на него взгляд. Светло-карие его глаза смотрели на меня в упор. – Не поняла, что вы сказали?

– У меня такое ощущение, что вы сбегаете от меня…

Я досчитала про себя до трех, чтобы успокоить дыхание.

– У меня просто вчера был очень напряженный день, конец рабочей недели, а сегодня – это внеплановое задание. Я просто устала и хочу поскорее оказаться дома. Мне предстоит еще поездка к матери, а у нее трудный характер…

– К матери?

Я закусила губу: зачем я это сказала? Получается, тем самым я невольно выдала себя. Кому охота слушать разговоры о чьих-то семейных дрязгах? И что он теперь обо мне подумает? И тут я рассердилась на саму себя: какая мне разница, что он подумает! Кто он такой? Я вижу его всего второй раз в жизни, и при этом первый – не в счет. Он облил меня грязью и преспокойно уехал, даже не потрудившись извиниться! Это его прекрасно характеризует: вот какой он тип – наглый и самодовольный. И еще Васильев с этим заданием – на фиг мне все это!!!

– У вас проблемы с матерью?

– Что вы! Какие там проблемы… Все нормально, – ощетинилась я. – Мне пора… К сожалению.

Я встала со стула и отодвинула его от стола.

– Вы даже не попросили счет.

– Ах да! – вспыхнула я. – Простите… сейчас я заплачу.

– Да бросьте. Терпеть не могу феминисток. Заплачу сам, не волнуйтесь.

– А я вам позже отдам деньги…

– Без комментариев!

Я кивнула Шаповалову:

– Было приятно познакомиться. Надеюсь, мы сработаемся.

Черта с два мы сработаемся, устало подумала я про себя. Таких мужиков я вижу насквозь: самонадеянных, привыкших к тому, что весь мир вертится вокруг них. Ты будешь по сто раз заставлять меня переделывать рекламу, указывать на малейшие мои промахи и недочеты, показывать, кто есть кто. И когда я принесу тебе сто первый вариант, ты лениво процедишь сквозь зубы что-то типа: «Неплохо! Но можно было и лучше». Такие заказчики – сплошная головная боль и нервотрепка. Я буду кричать на своих сотрудников, что, в принципе, я позволяю себя крайне редко, и то лишь когда меня уже окончательно достанут и я бываю вынуждена на кого-то выплеснуть свои эмоции… «Я была бы очень рада отказаться от этого заказа, потому что я… боюсь тебя. И не могу объяснить даже самой себе почему…» – подумала я.

– Подождите. Выйдем вместе.

– Извините, я тороплюсь.

Я кивнула, не глядя на него, и быстрыми шагами вышла из зала. Да, я сбегала – позорно, трусливо, – и ничего не могла с этим поделать.

На улице за ночь намело снегу, я перепрыгнула через небольшой сугроб. В машине я сразу включила печку и, посмотрев на себя в верхнее зеркальце, рванула рычаг зажигания на себя…

Мотор заурчал и стих. Я вновь рванула рычаг. Та же самая картина. Боже мой! Ко всем недавним неприятностям мне не хватало только сломанной машины! Я была готова поверить в старую истину, что беда никогда не ходит одна, только в компании с другими неприятностями. В нетерпении я стукнула кулаком по рулю, потом приказала себе успокоиться и сделать еще одну попытку. Еще одна попытка ни к чему не привела.

И вдруг я заплакала, тоненько всхлипывая и размазывая слезы по щекам. Я была рада, что сейчас меня никто не видит: не видит, как «железная леди» рекламного бизнеса Влада Вешнякова сидит в своей машине и хлюпает носом, как последний лузер, который все время промазывает. На душе у меня было муторно и погано. Пропал ролик, в который было вгрохано столько нервов, сил и глупых слюняво-розовых надежд, вроде Гран-при «Каннских львов», красной дорожки и журналистов, щелкающих затворами фотоаппаратов. Но когда мы работали над ним, эти мечты не казались нам ни слюнявыми, ни розовыми. Напротив, мы были дружно уверены – все должно произойти только так! И никак иначе… Да еще эта поездка к матери… Если я сегодня не приеду к ней, меня сожрут, без всякой надежды на помилование.

В окно машины постучали. Пригнувшись к стеклу, на меня смотрел Шаповалов. Я вспыхнула и быстро вытерла слезы. Нажала на кнопку, и стекло поехало вниз.

– В чем дело? – спросил он почти сердито. – Чего вы ревете?

– Я не реву.

– А чем вы только что занимались?

– Это… мое дело.

– Мое тоже. Как заказчик, я отвечаю за нанятого мною работника. Да откройте же дверцу машины!

Я открыла, он сел рядом со мной, и я инстинктивно подалась от него в сторону.

– У меня… не заводится машина.

– Не проблема. Давайте я посмотрю.

– Спасибо.

– Пока не за что.

Шаповалов вышел из машины. За ним вылезла и я.

Поковырявшись минут пять под капотом, он обернулся ко мне:

– Поломка довольно серьезная.

– Ну вот! Еще и это!

– Вам куда надо? К матери?

– Ну да!

– Поехали на моей машине, я вас отвезу.

– Мне еще надо в аптеку и в магазин.

– Какие проблемы…

В машине Шаповалова пахло дорогими сигарами и кофе. Он включил негромкую музыку и, обернувшись ко мне, подмигнул:

– Все в порядке. Только не паникуйте. – Он провел рукой по своим коротко стриженным волосам и упрямо мотнул головой: – Как говорится, поехали…

Лекарство мы купили только во второй по счету аптеке, потом заехали в магазин. Шаповалов толкал тележку, а я бросала туда продукты. У кассы мы чуть не поругались: я категорически не хотела, чтобы он платил за меня, и получила презрительное, сквозь зубы «Феминистка!» и «Московские замашки!». Мы подъехали к дому моей матери, двенадцатиэтажному серо-белому зданию, и я, вылезая из машины с двумя сумками, сказала: «Огромное спасибо, не знаю, что бы я без вас делала». Шаповалов почесал в затылке и вдруг буркнул:

– Простым «спасибо» вы от меня не отделаетесь.

– А чего вы хотите? Денег? – замерла я. – Но вы же сами отказались…

– Послушайте, я в Москве чужой, куда тут можно пойти, не знаю. Кино и театры я не очень люблю. Выставки – тем более. Да и час уже поздний. Я думаю, все кассы уже закрылись. Пригласите меня к вашей матери на ужин. А?

Сумки чуть не выпали из моих рук.

– К матери… на ужин? – заикаясь, переспросила я.

– Это что – нереально? Из области фантастики? Я, кажется, не предложил вам ничего сверхъестественного.

Если бы ты знал мою мать, ты бы так не говорил, с тоской подумала я. Моя мать – не просто эгоистка, а эгоистка в «кубе», человек, привыкший мерить все одной-единственной меркой: нужно ли это ей или нет? Моя мать – чудовище, исковеркавшее мою жизнь. С восемнадцати лет она внушала мне, что все зло – от мужчин, надо держаться от них подальше и никогда не позволять им пользоваться тобой. И я бежала от мужчин, вела себя с ними сухо и натянуто и мной никогда никто не пользовался. И только потом я поняла, что в этом нет ничего хорошего и это неправильно: люди должны друг другом «пользоваться». Но мне уже было трудно переломить себя, да и домашняя обстановка не располагала к… романам. Я всегда думала о заработках, о том, где достать деньги, пока мать носилась со своей ненаглядной Машей, моей сестрой, тупицей и хамкой, смотрела целыми днями телевизор и упрекала меня в «непросвещенности». А когда мне звонили мужчины, я выдерживала настоящий допрос с пристрастием: мать, не стесняясь, орала, что на меня вряд ли кто позарится и я должна думать о ней и о сестре. А мужики мною попользуются – и бросят. Они все такие…

Моя мать уже сто лет нигде не работала, только «просвещалась» и пила дорогой итальянский кофе и все время требовала: то новую куртку, то каракулевый полушубок. А вслед за ней канючила и Машка. Когда-то Машка была замужем за художником Максимом Генераловым, который сумел за сравнительно короткое время раскрутиться и стать жутко модным. Генералов заработал популярность своими громкими художественными «акциями». Он то наваливал кучу дерьма на полу в церкви, в результате чего разражался дикий скандал и его сажали на несколько дней в обезьянник – тогда поднималась шумиха и был даже организован сбор подписей в «защиту художественного творчества» «актуального» Генералова. То он изображал «человека-лягушку», квакая и подпрыгивая на четвереньках… Машка терпела все его выходки, ей нравилось вращаться в кругу богемы и жить с «модным прогрессивным» Генераловым. Они жили в его мастерской, безостановочно пили и устраивали веселые оргии. Машка думала, что такая жизнь продлится целую вечность – настолько же веселая, легкая и необременительная, как и в начале их брака. Но Максим бросил ее и сошелся с одной хохлушкой, приехавшей из Житомира и подрабатывавшей натурщицей. Машка пришла жить к матери, где уже жила я. Она то жаловалась на жизнь и бросившего ее Генералова, то срывала на нас свою злость и раздражение. Перепады Машиного настроения были очень утомительными и тяжелыми. В последние годы она возобновила отношения с Генераловым, и они изредка виделись то на вернисажах, то в чьих-то квартирах, на праздниках у их общих знакомых, оставшихся с тех давних пор. Машка гордилась, что она была женой «самого Генералова», и вставляла реплики на эту тему к месту и не к месту.

С той веселой хулиганской поры Генералов изрядно остепенился, стал членом многих авторитетных жюри и экспертных советов. Теперь он вращался в элитных кругах и подружился с влиятельными людьми.

– Я… не могу, – сглотнула я. – Простите, но не могу.

Но Шаповалов, большой, массивный, уже вылезал из машины.

– Еще как можете! И потом, это невежливо – выставлять мужчину на улицу после того, что он для вас сделал. И где же ваше прославленное московское гостеприимство?

Он подхватил мои сумки – буквально вырвал их из моих рук.

– И не волнуйтесь, Влада. С вашей семьей я разберусь. Все будет, как надо.

– И как я им вас представлю? Как своего знакомого? Коллегу?

– Я думаю, лучше… – он немного помедлил. – Как жениха. Иначе меня ваша маменька в шею прогонит. Судя по тем словам, которыми вы ее охарактеризовали. Насчет тяжелого характера. А от жениха она уже никуда не денется. Как-никак, а придется ей с будущим затем познакомиться.

– А что я потом скажу? Что жених меня бросил?

– Не бросил, а ненадолго уехал. Идет?

Мною овладело некое чувство… странное, но приятное: какой-то вседозволенности, бесшабашности. Терять мне уже нечего! «Каннский ролик» украден, машина сломалась, коллектив практически развалился: никто теперь не сможет до конца доверять друг другу. Как говорится, под подозрением оказались все. И еще этот Шаповалов свалился на мою голову! И хочет познакомиться с моей матерью… а потом мать и Машка меня точно сожрут, обглодают до косточек и выплюнут, не поморщившись.

– Идет! – с трудом улыбнулась я. – Только не говорите потом, что я вас не предупреждала…

– Насчет ваших дам? Не беспокойтесь. Могли бы и не делать этого. Я калач тертый, меня голыми руками не возьмешь…

Поднимаясь в лифте на одиннадцатый этаж, мы оба молчали. Шаповалов насвистывал какую-то песенку, ему, очевидно, было весело – еще одно приключение, визит в московскую квартиру… Он вообще был какой-то очень уж уверенный в себе, шумный, большой, самодостаточный. К таким людям не «прилипают» никакие неприятности, они широко шагают по жизни, не обращая внимания на всяких мелких сошек под своими ногами. Они все делают так, как это им удобно в данный момент. А в данный момент Шаповалов не знал, как ему убить время, и он решил напроситься в гости.

«Ой ли! – усмехнулся мой внутренний голос. Так уж он и не знает, как ему убить время!» Молодой здоровый мужик приехал в Первопрестольную. С деньгами, на хорошей тачке, и самое «то» для него – пойти в какой-нибудь бар или ресторан и снять девушку на ночь. И ему особенно даже и стараться не придется: девицы сами к нему прилипнут, как только он обозначится на их горизонте: видно, что мужчина – при бабках и солидный. Часы «Ролекс» на запястье – не из дешевых! А он идет в московскую квартиру, где его встретят так, что и врагу того не пожелаешь…

Хотя, может быть, ему девицы надоели, потянуло человека на экзотику – вроде нашего московского хлебосольства. Я же не знаю, который день он уже в Москве: надоел ему, может быть, разгул, и хрустящие скатерти ресторанов, и смятые простыни в отеле, и чуткие нервные спины длинноногих моделей, и их гладкие волосы – мытые-перемытые по сто раз в импортных шампунях…

Дверь моя мать нам открыла не сразу. Сначала она придирчиво осмотрела меня через глазок, потом с садистским удовольствием долго громыхала цепочкой и наконец открыла.

– Ты? – тут она увидела Шаповалова, и глаза ее расширились, стали круглыми-круглыми, как у голодного кота при виде свежей рыбки или куска сочного мяса.

– Как видишь, я! – буркнула я в ответ.

– А с тобой кто?

– «Дед Пихто», – весело сказал Шаповалов. – Давайте, мамаша, открывайте. Не надо будущего зятя под дверью мариновать! Сумки-то у меня тяжелые, с продуктами и прочими гостинцами.

То ли от того, что ее назвали мамашей, то ли от желания рассмотреть этого хама и наглеца поближе, но дверь открылась, и из комнаты до нас донеслись какие-то завывающие звуки. Телевизор, как всегда.

– А почему ты меня не предупредила? – спросила маман.

– Некогда было! – ответила я. – Завал на работе. Вызвали в контору в выходной день.

– Я не о работе, а о твоем женихе!

– Каком женихе? – раздалось сзади.

К матери подтянулась Машка: нечесаная, в красном халате с оторванной верхней пуговицей, отчего она была вынуждена его все время запахивать.

– Вот! – мамаша указала Машке на Шаповалова. – Полюбуйся.

– Олег Николаевич я! – не дожидаясь приглашения, он ввалился в маленькую прихожую, почти заполнив ее целиком своей мощной фигурой. – Вас… запамятовал, как…

– Капитолина Викторовна.

– Очень приятно! А вас как зовут, позвольте узнать? – указал он на сестру.

– Маша. Маша Генералова.

– Ух ты! Мне бы хоть до полковника дорасти, а ты уже сразу – Генералова! – улыбнулся Шаповалов.

Маша издала некий невнятный звук, напоминавший фырканье.

– Вы давно знакомы с Владой? – спросила она.

– А что?

– Просто так. У нее обычно все романы – краткосрочные.

– Маша! – одернула я ее. – Кто тебя просит…

– А что, я и поинтересоваться уже не могу?

– Полгода женихаемся, – кратко бросил Шаповалов. – Такая информация вас устраивает?

– И ты молчала! – накинулась на меня Машка. – Я тебе все о своей жизни рассказываю. А ты, как партизанка, в молчанку играешь! И с кем? С родной сестрой!

– Маш! Тебя же об этом никто не просит… Мне, если честно, твоя жизнь по фигу. Ты мне в последний раз говорила о каком-то компьютерщике, с которым познакомилась на вернисаже…

– Не будем ссориться! – с интонациями трагической актрисы в голосе приказала мать. – Проходите, молодой человек, в комнату. Там мы с вами поближе и познакомимся! – зловеще прибавила она. – Вы есть будете?

– Будем. Мы в ресторанчике слегка перекусили, но это не в счет.

– Могла бы и сестру родную сводить в ресторан! – обрушилась на меня Машка. – Вы не хотите укрепить родственно-семейные узы и пригласить меня в ресторан? – обратилась она к Шаповалову.

– Насчет «укрепления» я подумаю. Как надумаю, сообщу, – кивнул Шаповалов. Он такой большой и шумный, что прихожая явно для него мала: все предметы в его присутствии словно бы съеживаются.

Он повесил свою куртку на вешалку и помог мне освободиться от полушубка.

– Проходите в комнату, – пропела мать. – Чем богаты, тем и рады. Уж вы не обессудьте.

– Вот вам сумки, женщины, разгружайте их и готовьте стол. А мы с радостью вашу кухню попробуем. – И он подмигнул мне.

Я вяло улыбнулась в ответ. Вся эта затея кажется мне сумасбродной и… опасной. Он потом слиняет, а Машка с матерью меня слопают! Но, с другой стороны… разве мне не все равно? Я ощущаю терпкий привкус приключения на губах. А, пропади все пропадом, пусть хоть сегодня все идет не так, как всегда… не так скучно, однообразно! Все мои вечера похожи один на другой, как две капли воды: они такие скучные, строгие, четко расписанные на много лет вперед… Я знала, как проведу выходные: пойду в фитнес-клуб, после посещения тренажерного зала отправлюсь в бассейн – или наоборот; потом куплю новые диски и посмотрю еще один фильм – тот, который надо посмотреть, потому что мне его рекомендовали знакомые, или потому, что о нем положительно писали в прессе… Я словно ставила галочку в расписании своего досуга… хотя фильмы эти я ни с кем потом не обсуждала и никаких бесед о тенденциях мирового кинематографа не вела. Но мне все это казалось правильным и прогрессивным: смотреть арт-хаусные фильмы и быть в курсе последних новинок.

Я заполняла свою жизнь конкретными делами и составляла «графики» свободных вечеров, чтобы не чувствовать себя одинокой и неприкаянной, а быть при деле – как Тамара Петровна, например, была всегда при своем муже и сыне. Но и это в последнее время мне не помогало. Где-то, в чем-то моя жизнь давно уже дала трещину, и она все углублялась и углублялась…

Я отбросила все свои сомнения и решила не терзаться попусту. Пусть потом на мою голову свалятся всевозможные неприятности и я набью себе новые шишки, но этот вечер – мой, и его никто у меня не отнимет. И лучше уж я проведу его вместе с сумасбродным, шумным, бесцеремонным Шаповаловым, чем посмотрю еще один фильм и поставлю еще одну «галочку» в своем списке развлечений.

Когда я приняла это эпохальное решение, мне сразу стало легче. В конце концов, самое трудное – это принять решение. Пусть все идет, как идет!

Мать уволокла сумки на кухню. Они были очень тяжелые, но она героически справилась с этой задачей. Маша продолжала нахально нас рассматривать. В ее мозгу явно происходила какая-то сложная «мыслительная работа».

Но Шаповалова, похоже, ничем смутить невозможно. Прежде я таких людей на дух не переносила, но в это момент готова была кардинально изменить свое мнение.

– Тапочки у вас есть? – загремел Шаповалов.

– Есть! – откликнулась Машка и каким-то сложным образом наклонилась, присела на корточки, так что сверху открылся отличный обзор: она продемонстрировала гостю свой бюст с ложбинкой между грудями. Машка подала тапочки гостю, сидя на корточках и призывно улыбаясь: – Вот, возьмите.

Шаповалов, словно не заметив всех ее сложных маневров, втиснул ноги в тапочки, которые ему явно были малы, и прошлепал в комнату.

– Еда скоро будет готова? – прорычал он уже оттуда. – Накормите, наконец, голодного мужчину!

– Скоро, скоро, – донеслось из кухни. – Маша! Займи пока гостя, чтобы он не скучал.

– Одну минуту, – пропела Машка.

Мы с сестрой прошли в комнату. Шаповалов уселся и вытянул ноги, откинувшись на спинку стула. Стул под ним затрещал. Мебель явно не была рассчитана на его габариты и вес. Ему, похоже, нужна чугунная мебель – или выточенная из цельного дуба. Он и сам мне чем-то напоминал дуб – массивный, кряжистый.

– А они у вас… забавные, – тихо говорит Шаповалов и внимательно смотрит на меня.

Я криво улыбаюсь. Да уж – забавные! Еще какие забавные!

Через несколько минут Маша вплыла в комнату. Она уже успела причесаться, и от нее уже издалека несло дешевыми приторными духами. На губах – яркая помада, глаза подведены «стрелками». Она уселась рядом с Шаповаловым и повернулась к нему.

– Мы с вами так и не познакомились толком. Олег… можно на «ты»? – спросила Машка, нервно теребя бахрому скатерти.

– Конечно, – спокойно ответил он и закинул руки за голову. Но он по-прежнему смотрел на меня.

– А вы… чем занимаетесь? То есть ты? – Машка подперла голову рукой и призывно улыбнулась ему.

– А всем понемногу. Такой всеядный дядя.

Я не выдержала и фыркнула. Машка бросила на меня злобный взгляд.

– Очень смешно! – А это упрек в мой же адрес. – А я сейчас нигде не работаю, – с некоторым вызовом заявила она. – Пытаюсь познать себя и свое место в мире… каждому человеку нужно познать себя. Ты не находишь?

– Очень глупо, – лениво процедил Шаповалов, не отводя взгляда от меня.

В его темно-карих, каких-то горячечных глазах словно плавится золото. Они манят, притягивают к себе, околдовывают… Сто лет на меня не смотрели – вот так! И я чувствую, как сладкий озноб пробегает по позвоночнику и комком застревает в горле. Я судорожно сглатываю и провожу рукой по волосам. Это мой защитный жест, но сейчас он почему-то не срабатывает…

– Я пойду на кухню, – я встала с дивана. – Помогу маме.

Готовка была в полном разгаре. Мать металась от плиты к раковине и обратно. Ее лицо раскраснелось, и, как только я появилась в дверях, она, обмахиваясь полотенцем, воскликнула:

– Слава богу, хоть одна из вас додумалась помочь матери! А то я здесь одна пашу, надрываюсь…

Когда мы с ней вплыли в комнату с двумя подносами, полными еды, Машка уже чуть ли не сидела у Шаповалова на коленях. А он даже не повернулся к ней, словно она была надоевшей ему кошкой, которую просто лень прогнать.

Мы ели в полном молчании. У меня все буквально застревало в горле, а Шаповалов, напротив, поглощал котлету за котлетой и то и дело просил добавки. От напряжения и усталости у меня дрожали руки. Я пронесла вилку мимо рта, и жирный кусок мяса упал на юбку. Я вышла в ванную комнату, застирать пятно, а когда вернулась к столу, ни Машки, ни Шаповалова в гостиной уже не было.

– Где они?

– Вышли покурить на лестничную площадку, – сообщила мне мать, отправляя в рот большой кусок постной ветчины.