Геракл без галстука

Глава 2 ЮНОСТЬ ГЕРОЯ

Гора Киферон, где до восемнадцати лет проводил свои дни депортированный из Фив Геракл, получила имя по специальному указу Зевсовой канцелярии в честь местного царя Киферона. Правитель города Платеи однажды сильно выручил Зевса из очередного щекотливого положения, и олимпиец не остался в долгу, переименовав гору с большей легкостью, чем Совмин СССР перекрестил Калинин в Тверь.

Киферон (царь, а не горный массив) отличился тем, что первым в мире открыл бюро помощи неверным мужьям. За умеренную плату его организация бралась обеспечить в глазах супруги любому желающему стопроцентное алиби (слово, тоже выдуманное Кифероном для придания своему занятию солидности). Так, например, специально обученные люди подтверждали прекрасной половине какого-нибудь Эраста Персеевича, что ее муж с 18:00 субботы до 15:00 воскресенья был с ними на рыбалке возле острова Итака. Изо всех сил живописали опасности и приключения, демонстрировали улов и умеренно каялись, что выпили все же немного больше, чем следовало. Или организовывали какому-нибудь Ойнопиону Килленовичу срочный вызов на совещание в Афины. Да так, что даже подчиненные ничего не могли заподозрить: с билетами в оба конца, с тезисами доклада и даже афинскими сувенирами родным и близким.

По сравнению с иными задачками, которые приходилось решать бюро доктора Киферона, проблема Зевса выглядела совсем плевым делом. Прослышавший про небывалый сервис небожитель просил избавить его от постоянных подозрений Геры, просто замучившей олимпийца своей ревностью.

— Нет мне сладу с сварливою бабой! — жаловался громовержец. — Совсем моя старуха сбесилась!

Вопрос решили просто, но изящно. В колесницу Зевса положили статую девушки и накрыли ее тканью. Гера, еще на подходе увидев в транспортном средстве своего мужа женский силуэт, подняла крик: мол, опять то же самое, вечно в твоей тачке какие-то бабы, кобель проклятый, супник американский. Зевс в соответствии с полученными инструкциями смиренно молчал, опустив глаза долу. И лишь когда Гера подбежала к колеснице, сдернула со статуи покрывало и затихла, осознав всю беспочвенность поднятого визга, он негромко, но тяжело вздохнул. С тех пор олимпийская ревнивица полностью переключилась на безостановочную травлю любовниц и побочных детей мужа, очевидно уже тогда постигнув мудрость баскетбольных тренеров: «Виноват дающий». Самому Зевсу скандалами Гера больше не докучала.

Возможно, Геракл до конца своих дней предавался бы простым буколическим развлечениям на Кифероне, если бы на его пути не попался проживавший неподалеку лев, повадившийся красть коров из вверенных попечению героя стад. Поскольку именно крупный рогатый скот в те времена являлся одной из самых ходовых псевдоденежных единиц, то каждый такой львиный набег был сопоставим с ограблением кассы торгового дома «Амфитрион и сыновья». Терпеть подобные безобразия, наносящие не только материальный ущерб казне, но и моральный — репутации пастуха, Геракл не собирался. И отправился на сафари, чтобы объяснить льву, кто в этом прайде хозяин.

Несколько дней он преследовал хитрого кота по горам, и, в конце концов, хищник не выдержал психологического давления и бежал из владений Амфитриона на земли его соседа Феспия, надеясь, что на территории соседнего штата его оставят в покое. Именно благодаря неустойчивости львиной психики Гераклу и представилась возможность совершить свой первый подвиг, который потом почему-то стали называть тринадцатым, при этом тщательно скрывая его от несовершеннолетних.

Герой явился во дворец к Феспию и попросил разрешения продолжить охоту на его угодьях. Тем более что теперь это было уже в интересах как раз хозяина дворца, поскольку лев с расшатанными нервами кушать хочет куда больше, чем со здоровыми. Старому служаке Феспию очень понравился Геракл.

— Гвардеец! — сказал он. — Люблю таких! Военных, красивых, здоровенных!

Как все старые вояки, Феспий презирал штатских. Это чувство усугублялось еще и тем фактом, что у Феспия было ни много, ни мало пятьдесят дочерей (почему-то античные источники регулярно по отношению к плодовитым бонзам употребляют именно эту цифру — то ли летописцы умели считать лишь до полусотни, то ли законными у греков считались лишь первые полста отпрысков, а все остальное списывалось в брак и некондицию). И царь питал сильные опасения, что «эти курицы», как он ласково называл дочек, найдут себе в мужья каких-нибудь прощелыг поэтов или художников. Бездельников, не умеющих ни мечом рубить, ни копьем колоть, но зато сеющих повсюду разную крамолу и вольномыслие.

Глядя, как за ужином Геракл уплетает блюдо за блюдом, Феспий еще раз убедился, что гость — парень очень здоровый. И в голове правителя родился несколько авантюрный, но по-своему не лишенный изящности план.

За вечерней трапезой Феспий не только разрешил Гераклу отловить льва в его владениях и оказал охотнику все возможные знаки внимания, но и предложил, как говорили греки, «разделить ложе» со старшей дочерью Прокридой. Тогда был в ходу такой забавный обычай. Некоторые, кстати сказать, сожалеют, что ныне он канул в Лету и в наши дни законы гостеприимства соблюдаются не столь щепетильно.

Как только Геракл удалился в спальню, Феспий бросился к дочерям, провел срочную мобилизацию и выстроил их по старшинству перед дверью опочивальни героя. Привыкшие к солдафонским порядкам в доме, дочери не роптали. Едва из комнаты вышла Прокрида, Феспий тут же втолкнул за дверь следующую девицу. Геракл несколько удивился, что только то ушедшая совершенно обессиленной девушка вернулась назад, но ни возражать, ни зажигать светильник не стал.

Когда Феспий впихнул в спальню третью дочь, Геракл удивился еще больше. А потом, увидев, что девушка (а на самом деле — четвертая сестра) вернулась вновь, герой уже пошел на спортивный принцип. Не мог же будущий величайший мужчина страны героев уступить какой-то провинциальной мамзели.

Из пятидесяти дочерей царя комнату Геракла в эту ночь не посетила лишь одна, потерявшая от страха сознание. Пришедший от этого в ярость Феспий со словами: «Испортила человеку такую ночь!» — сослал ее в монастырь. С этого случая и повелась традиция, по которой жрицы в греческих храмах должны быть обязательно девственны.

Результаты научного опыта превзошли все ожидания Феспия. Сорок девять дочерей родили пятьдесят одного мальчика: Прокрида и самая младшая дочь принесли близнецов. Наутро Геракл выглядел немного вялым, однако бодрился и, позавтракав, тут же ушел на охоту. Но недостаток сил все же дал себя знать, поэтому сафари оказалось несколько смазанным. Геракл доплелся до ближайшего селения и спросил у селянина, пасшего стадо рядом с дорогой, не видал ли тот поблизости какого-нибудь льва. Тот не без эмоций ответил, что еще как видал: всего час назад наглый зверь украл у него двух коров, сожрал их несмотря на визг забравшегося на пинию пастуха, и сейчас спит в кустах неподалеку. Геракл побрел в кусты, где и обнаружил почивающего на коровьих останках хищника.

Сил на китайские церемонии у героя уже не оставалось, поэтому он просто вырвал с корнем росшую неподалеку дикую оливу и двинул ею зверю по хребту. Лев на полметра ушел в землю, не успев издать ни звука. Геракл бросил оливу и, решив откопать трофей попозже, улегся спать рядом с поверженным врагом.

Впоследствии историки сильно затруднялись в заполнении графы «оружие» при классификации этого подвига. После долгих споров была принята формулировка «неотесанная дубина из дикой оливы». Про случай с дочерьми Феспия завистники распускали слухи, что Геракл провел у царя не одну ночь, а целых пятьдесят — по количеству дочерей, но это был уже откровенный черный пиар. За два месяца герой успел бы перебить не только окрестных львов, но и всех прочих животных в округе, включая морских свинок и ручных белых крыс в домах местных жителей. Зато туристические компании были благодарны Гераклу просто безгранично. После того как все стороны его подвига получили обширную прессу, отдых на сафари обрел небывалую популярность и не утратил своих позиций и по сей день.

Выспавшись, Геракл снял со льва шкуру и нацепил ее на себя вместо накидки, завязав львиные лапы на шее калифорнийским узлом. В таком модном виде он, даже не зайдя к Феспию попрощаться, отбыл домой в Фивы доложить об успешном выполнении задания Родины. Но в пути его подстерегала неожиданность.

Уже на подходе к городу он встретил группу людей, напоминавших футбольных фанатов, возвращающихся с матча Оживленные, они что-то обсуждали, размахивая руками и поминутно трубя в рога. Познакомившись с ними поближе, Геракл понял, что за время своего многолетнего отсутствия в Фивах он пропустил массу интересного.

Из краткого брифинга с незнакомцами выяснилось, что вскоре после его отъезда из города на празднике Посейдона произошло весьма печальное событие. Возничий сына царя Фив Менекея зачем-то кинул камнем в царя соседнего города Орхомена по имени Климен. Произошло то, о чем через много лет будет сказано в детской азбуке для новых русских в разделе, посвященном букве «В». «У Вована «вольво», в «вольво» водила, у водилы волына». А, как хорошо было известно завзятым театралам древним грекам, если у водилы в первом акте волына, то в последнем она в кого-нибудь выстрелит. В тот раз она выстрелила крайне неудачно, угодив в Климена.

История не донесла до нас никаких версий, зачем возничему вздумалось кидаться камнями в царя, он все же царь, а не собака. Но, плохо начавшись, закончилась та история совсем худо.

Вот как про это пел хор в бессмертной трагедии Софокла «Бандитские Фивы», до нас пока не дошедшей:

Хор:

Царь Климен:

Хор:

Софокл, как всякий литератор, несколько преувеличил. Климен умер не сразу, перед кончиной он успел взять клятву со своих сыновей, что они отомстят фиванцам за его столь непристалую царскому положению гибель. Что сыновья, возглавляемые старшим сыном Эргином, и сделали. Армия орхоменцев наголову разбила войско Фив. Эргин разоружил уцелевших врагов, объявил Фивы демилитаризованной зоной и обложил город данью, обязав их на протяжении двадцати лет ежегодно перечислять в Орхомен по сто быков. По тем временам колоссальная сумма, намного превышающая задолженность современной России Парижскому клубу кредиторов. И поделать с этим ничего было нельзя. Во-первых, старейшины Фив дали клятву выплатить контрибуцию, а во-вторых и главных, у города не было сил сопротивляться агрессору.

Все это Геракл узнал с опозданием в несколько лет от встреченных им глашатаев Эргина, направляющихся в Фивы за очередной данью.

— Скажи еще спасибо, что всем вашим уши не поотрезали, — говорил ему самый главный глашатай с большим рогом на шее.

— Спасибо! — отвечал Геракл, которому совсем не улыбалась перспектива жить в городе, где у всех отрезаны уши.

— А то могли еще им и носы поотрубать! — добавлял рогоносец.

— Могли, — соглашался Геракл.

— А если что не так, так вообще придем и руки всем поотрываем! — не унимался орхоменец.

Тут он, пожалуй, несколько перегнул палку. Запуганный герой не выдержал и заехал нахалу кулаком в глаз. Надо отдать Гераклу должное: начав какое-то дело, он никогда не останавливался на полдороге. Глашатаи после неоднократно пожалели о своем хвастовстве. Разъяренный герой проделал над неуемными агрессорами все те операции, которые они сами же ему и разрекламировали. В Орхомен они вернулись с висящими на шее в виде ожерелья собственными ушами, носами и руками, что, несомненно, являлось зверством, но такое уж тогда было время, и не нам его осуждать.

Эргин. как царь оскорбленного города, потребовал выдать наглеца, посмевшего покуситься на его посланников. Царь Фив Креонт противиться не рискнул и вызвал к себе Геракла. Он долго рассказывал герою о сложном междугородном положении, о том, что орхоменцы разорят город, если не выполнить их требование, о необходимости самопожертвования и многом другом.

— Благородный муж обязан душу положить за други своя, понимаешь ты это? — спрашивал Креонт с пафосом.

Геракл согласен был положить душу за друзей, и даже не одну, но не свою. Он собрал жителей Фив на центральной площади города, где обычно проходили советы горожан и которая, по традиции, носила название Советская, и выступил с речью. В немногих, но сильных выражениях Геракл призвал фиванцев бить топчущих их землю оккупантов. Он воздел над головой свою «неотесанную дубину из дикой оливы», назвав ее «дубиной народного гнева, которая поднимется и будет гвоздить по головам проклятых захватчиков».

Мощный, в львиной шкуре на плечах, он был невероятно эффектен, и ему удалось зажечь своим глаголом сердца многих сограждан, но возникла одна маленькая загвоздка: по договору с Эргином Фивам было запрещено производить наступательное оружие. А поскольку в те времена что наступательное, что оборонительное — все сводилось к копьям и мечам, то воевать Фивам было нечем. Обмозговав ситуацию, Геракл велел собрать оружие из всех храмов Афины, куда его приносили в виде жертв богине войны.

Шаг этот был намного рискованней всех предыдущих поступков героя. Потому что, как повернется дело в войне пусть даже с превосходящим в живой силе и технике противником, еще неизвестно. Чего на войне не бывает. А вот боги шутить точно не будут: за разграбление храмов Афина могла навешать и Гераклу, и его кунакам по самое первое число по еще не вошедшему в те времена в обиход григорианскому календарю.

Что, собственно, Афина и собралась уже, было сделать, но вовремя осознала, что пустить в расход Геракла с его сподвижниками, конечно, можно, дело привычное, но профиту от такого поступка не будет никакого. Вынесенные из храма доспехи все равно отойдут орхоменцам, а Афина останется ни с чем. И единственный способ поскорее получить свое добро назад, это помочь Гераклу разбить врага. Может, еще и с трофеев чего-нибудь перепадет.

Ситуацию испортил местный оракул, заявивший, что раз уж Фивам так нужна победа, то за ценой стоять нечего. И потребовал, чтобы кто-то из благородных горожан принес себя в жертву богам в залог грядущих успехов. Тогда все будет тип-топ, ему, провидцу со стажем, такое видение было.

Сначала возмущенные горожане хотели сжечь на костре самого оракула как адепта черной магии и последователя Сатаны. Но вспомнили, что нет пока еще в цивилизованном мире такой практики: жечь колдунов на кострах, да и до изобретения Сатаны в чистом виде еще, по меньшей мере, тысяча лет. И что, самое главное, проблемы этим уже не решить. Раз сказано оракулом: «Нужна жертва!» — значит, нужна. Деваться некуда.

Подонку оракулу просто съездили по физиономии за распространение антинародных настроений и принялись искать согласного пострадать за народ. Дураков, само собой, не было. Геракл предложил выдать ему любого, а уж жертву он из него сделает. Но дело усложняло условие, по которому пострадавший должен был происходить из благородного рода. А подобных столбовых дворян и в природе-то еще водилось совсем немного, а уж в отдельно взятом городе — просто на пальцах сосчитать.

В конце концов, решили тянуть жребий, и черная метка досталась некоему мужчине по имени Антипен, который, естественно, напрочь отказался участвовать в задуманном шоу.

— Я никак сегодня не могу, — говорил он, пятясь к дверям. — Мне завтра с утра в Афины по делам ехать, люди ждут, не могу подвести. Да и вообще умирать как-то сейчас некстати. У меня хозяйство, сезонный абонемент на бейсбол.

В заключение Антипен заявил, что вместо него с удовольствием умрут его дочери Андроклея и Алкида, им все равно сегодня делать больше нечего. Поскольку в те времена к воспитанию подрастающего поколения относились серьезней, чем сейчас, то оспаривать отцовское слово никто не смел. И обеих девушек, не затягивая процедуру излишними разговорами, быстренько принесли в жертву.

Пока в Фивах теряли время, отыскивая крайнего, в Орхомене войска уже закончили последние приготовления к войне и выступили в поход. И упустившему стратегическую инициативу Гераклу с его немногочисленным воинством не оставалось ничего иного, как вести партизанскую войну. Благо горы Греции просто придуманы для подобной методики.

Сначала герой атаковал врага, устроив засаду в ущелье, где перебил чуть ли не всех военачальников противника во главе с самим Эргином. Тактика боя была максимально проста: как только между скалами показывался неприятель, Геракл кидал в его сторону большой камень и ждал, когда подойдет следующая порция супостатов. По мотивам этой битвы потом была создана игра под названием боулинг.

Следующей военной акцией Фив стало ночное нападение на лагерь врага. Под руководством Геракла фиванцы угнали у врага коней и устроили в лагере погром. Не обошлось и без накладок: в темноте и суматохе папу Геракла Амфитриона приняли за чужака. Что конкретно ему сделали, нигде не упоминается: возможно, просто не признали впотьмах, может, ударили чем. Достоверно известно, что он подобной черствости не перенес и умер.

Осерчав за гибель родителя, Геракл плюнул на всякие тактические схемы и правила ведения боя и со словами: «Я вам покажу — эрсте колонне марширт!» — попросту выломал на рассвете городские ворота Орхомена, что и стало финальной точкой в войне. Фиванцы слаженно заняли мосты, банки, вокзалы, почту, телеграф и дворец, после чего Орхомен капитулировал.

По заключенному мирному договору разбитый агрессор был принужден платить победителям двойную дань против той, что до сих пор взимал прежде сам. Геракл был провозглашен почетным гражданином Фив и удостоился персональной статуи на Советской площади, как раз на том месте, где некогда рассказывал горожанам про дубины. С этого момента мировая практика воздавания почестей обогатилась традицией ставить бюст на родине отличившегося героя.

До нас дошел отрывок трагедии неизвестного автора Бабафана из Реагента, в котором председатель горсовета Фив принимает у ваятеля памятник Гераклу:

Председатель (просматривая счета):

Скульптор:

Председатель:

Скульптор:

Председатель:

Кроме того, Геракл получил в жены старшую дочь Креонта Мегару. Конечно, сложно однозначно назвать это наградой, но герой до определенного периода не жаловался. Тем более что заодно был устроен и его братец: Ификл женился на младшей сестре Мегары.

Геракл вернул все позаимствованное вооружение Афине, соорудив ей в Фивах два каменных изваяния: одно в качестве компенсации за моральный ущерб, другое — как плату за аренду оборудования. Зевсу в знак признательности за невмешательство был воздвигнут новый алтарь, а Артемида, которая в данном случае была как будто совсем уж ни при чем, обогатилась изваянием каменного льва. Таким образом, Геракл хотел восполнить живой природе ущерб, нанесенный уничтожением ценного киферонского хищника.

Падкие до развлечений олимпийские боги явились на свадьбу Геракла своим семейством в полном составе. В последний раз до этого случая всем выводком они посещали лишь свадьбу основателя Фив Кадма, но, во-первых, тогда замуж выходила не чужая им дочь Ареса и Афродиты Гармония, а во-вторых, Кадм числился в тот момент главным любимцем олимпийской династии. Да и причиной праздника как такового стали извечные Зевсовы похождения.

Все началось с того, что Европе, дочери сидонского царя Агенора, приснился странный сон. Ей спалось совсем малым-мало, но интересного привиделось очень много. Европе приснилось, будто из-за нее произошла драка. Царская дочка, даже если ее в зоопарке пугаются павианы, все равно остается крайне привлекательной для неубывающей толпы претендентов на престол. Европа же неоднократно побеждала на проходивших в городе конкурсах вроде «Сидонская красавица — 1550 до н. э.» и заслуженно носила титул «богоподобная». Поэтому дракой за право обладания Европой кого-либо удивить было трудно.

Необычным было другое: дрались две женщины. Причем под личиной первой выступала Азия, а в роли ее оппонентки выступал какой-то другой материк, имени которого девушка не запомнила. Важно, что Азия оказалась в том сонном рестлинге побеждена и уступила Европу захватчице.

Пробудившись ото сна, царевна поставила в известность о тревожном сне общественность и пошла в сопровождении служанок на берег моря на променад — успокоить расшатавшиеся нервы. Кто именно из богов навеял девице повредивший нервную систему сон, также осталось невыясненным, но зато доподлинно известно, что именно во время этой прогулки Европу и увидел Зевс. Пока принцесса в окружении наперсниц срывала крокусы, лилии и фиалки, сладострастник успел метнуться на Олимп, предупредить супругу, что срочно отбывает в Гиперборею на заседание малого Совнаркома, поэтому к ужину ждать не следует, и вернулся обратно на сидонский берег.

Вспоминая по прошествии многих лет в своих мемуарах этот случай, Зевс писал, что принял образ быка исключительно, «чтобы не пугать нежных девушек видом своего божественного величия». Что именно у небожителя было настолько велико, что пришлось прикидываться парнокопытным, чтобы не шокировать окружающих, можно только догадываться. Однако предпринятый громовержцем маневр удался на сто процентов.

Подошедший из пасшегося неподалеку стада бык с золотой шерстью и серебряным полумесяцем во лбу произвел на гуляющих самое благоприятное впечатление. Не последнюю роль сыграло и то обстоятельство, что перед перевоплощением Зевс продезинфицировался заблаговременно украденными у Геры духами, которые спутницы Европы определили как «Шанель №5». В те времена настоящие французские духи вообще были редкостью, а чтобы бык благоухал «шанелью», такого вообще никто не видывал.

Растроганные дамы тут же скормили рогатому все собранные фиалки, за что были облизаны ласковым животным с головы до ног. Больше же всех досталось Европе, перед которой бык даже прилег, как бы приглашая присесть на него. Бойкая девушка с криком «Родео!» тут же вскарабкалась наверх, а обрадованная скотина незамедлительно вскочила и бросилась бежать. Ни злобные вопли служанок, ни испуганный визг Европы сбить его с взятого курса были не в состоянии. Бык с царевной на спине вошел в воду и с малой крейсерской скоростью покинул территориальные воды Сидона.

От пахнувшего французскими духами парнокопытного можно было ожидать чего угодно, но Европу все равно сильно удивило количество миль, остававшихся за его хвостом ежечасно. Еще больше ее поразило явление позади быка тритонов, играющих на раковинах марш Мендельсона, и впереди — бородатого, покрытого тиной старика, в котором она опознала самого Посейдона.

Уже к вечеру свадебный кортеж прибыл на остров Крит, где Зевс, наконец, скинул рога и копыта и осуществил то, ради чего затеял всю эту ското-морскую авантюру. В общем, даже сняв личину, повел себя как типичный бык-производитель. Европе так и пришлось доживать свой век на острове, родив от Зевса трех сыновей: Радаманта, Миноса и Сарпедона. Первый впоследствии стал вторым мужем матери Геракла, о чем мы уже рассказывали. Второй правил непосредственно на Крите долго и иногда счастливо. Третьему Зевс пожаловал на радостях жизнь длиной в три обычных, но на пользу тому это не пошло. При осаде Трои Сарпедон был убит Патроклом, несмотря на то, что папа предупреждал его о неприятностях в весьма доходчивой форме: например, зарядив с небес кровавый дождь.

Чтобы увековечить свой, с позволения сказать, подвиг, Зевс повелел начертать на небе изображение быка. А потом, подгоняемый неуемной гордыней, издал указ: ввести созвездие Тельца в число двенадцати зодиакальных созвездий.

Сложно сказать, комфортнее ли чувствовала себя Европа в качестве любовницы небожителя, чем в роли сидонской принцессы, но вот ее родственники переживали утрату тяжело. Особенно папа Агенор, никак не желавший смириться с тем, что какое-то животное увело у него единственную дочь, даже не поставив его в известность.

— Меня! — кричал Агенор, бегая по дворцу. — Копытом в грудь! И кто?! Бычье!!!

Закономерным итогом родительских страданий стала поисковая экспедиция, высланная царем с целью найти и вернуть в отчий дом Европу, а по возможности еще и рассчитаться со злодеем. На поиски были мобилизованы три сына Агенора: Феникс, Киликс и, собственно, Кадм, захвативший с собой зачем-то еще и маму. Видимо, одного его из дома отпускать было небезопасно.

Сложность задания заключалась в том, что было не совсем понятно, куда следует идти и кого требуется покарать. Феникс, например, высказал на установочном совещании мнение, что достаточно будет перебить всех быков в Греции старше двух лет. Тогда автоматически пострадает и бык-охальник. Но для розысков Европы этот вариант был бесполезен и потому отвергнут.

Зато в чем трудно было отказать Агенору, так это в умении придать своим миссионерам дополнительную мотивацию. Он запретил сыновьям показываться ему на глаза, пока они не выполнят родительского наказа. Дети погрузились на корабли и отчалили, мысленно навсегда простившись с родным краем.

Два старших брата к моменту высылки уже успели приобрести определенный жизненный опыт и не стали терять время на пустые поиски. Понимая, что Европу все равно не вернуть, а жить как-то надо, они благоразумно занялись созиданием собственных царств. Благо, в те времена, не в пример нынешним, заложить пусть маленькое, но суверенное государство было гораздо проще.

Феникс доплыл до Африки и основал на земле, названной соответственно Финикией, город Карфаген. Причем сделал это на совесть: разрушить Карфаген удалось только спустя много веков римским легионам, и то лишь с большим трудом. Именем Киликса назвали обжитую им землю Киликию, а вот Кадм очень долго не мог успокоиться.

Сначала он прибыл на остров Родос, где зачем-то построил храм Посейдона. Затем поплыл в город Феры, где возвел еще один священный дом бога морей Трудно сказать, как по замыслу Кадма это должно было помочь в поисках Европы, но времени отняло немало. После завершения строительства Кадм доплыл до острова Самофракия, где тоже собрался, было строить очередной храм Посейдону, но тут уже не выдержала его мамаша Телефасса. Не стерпев тягот походно-строительной жизни, она тихо скончалась, завещав Кадму бросить, наконец, свое СМУ-19, остепениться и основать, подобно братьям, какой-нибудь городишко.

Посейдон так и остался без храма на Самофракии, а Кадм взял курс на Дельфы. Посоветоваться о предстоящем строительстве с оракулом Аполлона, славившимся тем, что давал толковые советы несколько чаще, чем его коллеги по предсказательному цеху. До святилища Аполлона он добрался в тот момент, когда один из жрецов заканчивал на пороге храма завтрак, доедая холодную телятину с горчицей. «Все началось с говядины, пусть ею и закончится», — подумал жрец и незамедлительно вынес вердикт.

— Как встретишь на пути белую корову, иди за ней, — сказал прорицатель. — И там, где она упадет от усталости, можешь основать свою страну. Назови ее Беотия, то есть «страна коров».

Служитель культа захихикал собственной шутке, взял полагающиеся за предсказание 300 долларов и продолжил трапезу.

Сразу за Дельфами Кадм увидел пасущееся на лугу стадо и приказал слугам поймать в нем белую корову. Что те не реагируя на протестующие крики пастуха, и сделали. Выбранное животное дружно погнали прочь, ожидая, когда оно упадет. Но корова попалась выносливая, как кенийский стайер. Пройдя без передышки почти две сотни километров, она свалилась лишь на третьи сутки посреди какой-то долины. Кадм решил незамедлительно принести животное в жертву Афине, а заодно и поесть и послал слуг в ближайшую рощу за водой.

Не совсем понятно, почему воду решили искать в лесу, но решение это было явно неудачным. В избранной для гидрологических изысканий роще жил огромный змей, посвященный богу войны Аресу. Этому пресмыкающемуся перед Аресом, во-первых, не понравилось, что кто-то хочет принести жертву конкуренту его олимпийского патрона, а во-вторых, он вообще не любил, когда кто-то шатается по его роще. Сведя воедино обе предпосылки, он передушил слуг Кадма, как цыплят.

Не дождавшись ни воды, ни слуг, Кадм лично отправился в рощу, где вскоре и обнаружил тела своих подчиненных с явными следами насильственной смерти. Причина смерти лежала неподалеку и злобно шипела, готовясь к очередной атаке. Военных академий в те времена еще не существовало, но то, что хорошо смеется тот, кто стреляет первым, греки уже понимали.

Потому Кадм не стал тратить время на ненужные предупредительные выстрелы в воздух и кинул в гадюку большим булыжником. Гадюка даже не поморщилась. Тогда вслед за камнем последовало копье, и тут хладнокровной твари пришлось признать, что бронзовый наконечник хотя и не разрывная пуля «дум-дум», но тоже штука весьма неприятная. Крутясь и извиваясь, змей попытался вырвать оружие из своего тела, но безуспешно. Все желающие ознакомиться с подробностями боя могут это сделать, изучив на мэрии города Москвы (ул. Тверская, 13) герб столицы. За вычетом коня он практически идентичен описываемым событиям.

Не успел Кадм отдышаться и погоревать по поводу неожиданно свалившегося одиночества, как услышал откуда-то сверху голос, смысл сказанного которым можно вкратце свести к следующим тезисам: «Ну чего уставился? Твоя была зверушка? Ты ее сюда сажал, чтобы убивать? Тебя бы в ее шкуру!».

«Дожил! Голоса уже начали мерещиться, — подумал Кадм. — Сука-оракул! Втравил в историю. Чего ж теперь делать-то?».

На помощь пришла Афина, которая уже устала дожидаться обещанной жертвы. Она посоветовала Кадму повыбивать змею все зубы, благо они ему все равно уже не нужны, и посеять вместо семян. Практически сразу за окончанием посевной урожай просто попер из земли. На глазах сеятеля сантиметр за сантиметром на поле вырастали вооруженные воины в медных доспехах на теле и с мрачными ухмылками на рожах.

— Опять подстава! — печально сказал Кадм и кинул во врагов не сработавший в первый раз камень. Очевидно, степень надежности греческих камней в ту пору была примерно пятьдесят на пятьдесят, поскольку на этот раз бросок оказался успешным. Воины принялись выяснять, кто это тут бросается булыжниками, разборка переросла в драку с применением холодного оружия, очень скоро дошедшую до смертоубийства. Лишь когда на поле осталось всего пять человек, Афина остановила побоище, приказав выжившим верой и правдой служить Кадму.

«А пораньше нельзя было это сделать? Когда хотя бы десяток человек оставался?» — подумал Кадм, но вслух ничего не сказал. Тем не менее, и при помощи уцелевшей великолепной пятерки он сумел справиться с непростой миссией основания города, получившего название Фивы.

Склочный Арес подал на Кадма в суд за убийство змея, инкриминируя ему умышленную порчу чужого имущества. Суд велел ответчику выплатить истцу стоимость шипящего гада и возместить моральный ущерб. В какую именно сумму оценил свой урон бог войны, не упоминается, но, вероятно, немалую, поскольку на возмещение ее у Кадма ушло целых восемь лет.

В награду за труд боги дали ему в жены Гармонию, дочь Ареса и Афродиты, явившись, как уже было сказано выше, на пир всей компанией. Афродита подарила Гармонии выкованное Гефестом и получившее позже печальную славу ожерелье.

Изначально эту побрякушку Зевс вручил Европе, и эта зависть Фаберже делала надевавшую ее даму столь прекрасной, что никто не мог устоять на ногах, а немедленно хотел прилечь. Впоследствии половина Греции участвовала в драке за это ожерелье, но счастья оно так никому и не принесло.

Афина притащила в подарок какие-то модные тряпки, Гермес — лиру, которую, скорее всего, подрезал где-то по дороге на праздник.

В общем, свадьба удалась, и семейная жизнь Кадма с молодой женой протекала вполне гармонично. По крайней мере, за годы совместного проживания они произвели на свет многоодаренного сына Полидора и четырех дочерей, но судьба у них всех была, мягко говоря, нелегкой, как и окончание жизни Кадма с Гармонией.

Кадм уже пребывал на склоне лет, когда сбылось пророчество злобного Ареса и бедный, никому не мешавший старичок превратился в змея. Его жена, хотя и подозревала всю жизнь, что ее супруг что-то от нее скрывает, не перенесла, тем не менее, такой метаморфозы. И попросила богов сделать змеей и ее тоже, что и было исполнено. Чем олимпийских богов прикалывали подобные сюжеты, совершенно непонятно, если, конечно, они смотрели это кино необкуренными.

Зато тем яснее становятся сомнения Геракла, имеющего перед глазами яркий пример, к чему привел брак, заключенный не так уж и давно в том же фивском ЗАГСе. который собирался посетить он сам. И каково приглашать на свадьбу всевышнее семейство. Но поскольку его особо никто и не спрашивал, то боги не преминули явиться, веселились от души, не обделив новобрачного подарками.

Гефест принес герою золотой панцирь, Аполлон лук и стрелы с перьями из хвоста Зевсова орла, Афина — как обычно, хитон с модным лейблом, Гермес — меч, доставшийся ему, как обычно, по случаю. Особо отличился Зевс, вручивший щит из золота и слоновой кости. Фишка заключалась в том, что вокруг центра щита располагались двенадцать бронзовых змеиных голов, которые ритмично щелкали челюстями, когда герой шел в атаку. На противников они производили неизгладимое впечатление. В мирное время щит использовался в качестве метронома в фиванской музыкальной школе.

Большинство подарков при жизни Геракла так и пропылилось в чулане, переместившись после смерти героя в музей его боевой славы. Геракл предпочитал пользоваться собственноручно выломанной дубиной, изредка прибегая к луку, и то лишь в тех случаях, когда нельзя было прищучить противника голыми руками. Несколько лет после женитьбы герой относительно мирно прожил в Фивах, успев за это время произвести на свет двух сыновей. Но в число подвигов ему это, понятно, никто не занес, поскольку и в те времена, и в последующие многие выдерживали в браке и куда большие сроки. К действительно героическим деяниям, совершенным Гераклом в этот период, можно отнести разве что укрощение сопредельного царька Пирехма.

Этот самонадеянный джентльмен посчитал не совсем правильным, что после падения Орхомена никто не взимает дань с Фив. И попытался взять эту, как он выразился, «тучную корову» под свой неусыпный контроль. Это нам сегодня ясно, что лучше бы он поехал в Италию и попытался контролировать извержение Везувия, чем экономику города, находившегося под протекторатом Геракла. А тогда внезапное свержение Фивами орхоменского ига казалось непонятной случайностью. Геракл не был общеизвестен и не считался пока еще непобедимым. Жертвой подобных пагубных заблуждений и пал Пирехм.

В ходе стрелки, забитой на берегу реки Гераклеи, недальновидный царь эвбеев так и не понял, с кем его столкнула жизнь. А потому повел себя очень неразумно.

— Брата-ан! — говорил он с классической растяжкой на втором слоге. — Ты реально думаешь, ты здесь всех круче? Так я тебе скажу, брата-ан: ни болта ты не самый крутой! Будешь теперь подо мной ходить. Понятно базарю?

Наезд кончился очень неудачно. Пирехма привязали за ноги к двум жеребцам, строго ориентированным на разные части света. Причем точность, с которой они были сориентированы, впоследствии всегда приводила исследователей в изумление.

Геракл со словами: «Жестокие нравы в нашем городе, сударь!» — хлестнул лошадок, и с тех пор до самой Геракловой смерти никто больше не пытался обложить Фивы каким-либо налогом. Даже НДС в городе был введен лишь через много лет после ухода героя из подлунного мира.

Геракл отказывался считать героическим и другой подвиг, совершенный им неподалеку от Фив, где он расправился с разбойником Термером. Этот нехороший человек подкарауливал на дороге путников и не давал пройти до тех пор, пока несчастные пешеходы не сразятся с ним в «бое на головах». Говоря проще, тупоголовый Термер предлагал бедолагам померяться, у кого крепче черепная коробка. Победив очередную жертву, Термер сбрасывал бездыханное тело с обрыва в море и кричал вслед, стуча ладонью себе по лбу:

— Дура! Чего ж ты хотела?! Это же кость!!

Очевидно, к моменту встречи с Гераклом парню окончательно отстучали всю голову и он был уже абсолютно безбашенным, раз осмелился сразиться с настоящим героем. О прошедшем бое Геракл рассказывал в манере футболиста, забившего гол после углового:

— Да я ничего и не делал. Я просто голову подставил, оно само все и случилось.

Но, вероятно, это происшествие не прошло для героя бесследно, поскольку вскоре стряслось событие, ставшее поворотным в судьбе Геракла. Принято считать, что безумие, овладевшее героем, наслала на беднягу Гера, раздраженная все возрастающей славой сына Зевса. Поступок в характере олимпийской небожительницы, но не исключено, что временные помутнения рассудка — и приключившееся в Фивах, и происходившие позднее — были как-то связаны с ударом Термера. Все же у того в голове действительно была одна кость.

Никто не смог установить точный диагноз болезни Геракла, высказывались самые разные предположения от белой горячки до мании преследования. Так или нет, но однажды вечером во внезапном приступе безумия Геракл убил обоих своих сыновей, покидав их ела в огонь. Некоторые говорили, что одновременно с детьми он убил и жену Мегару. «Иначе где же логика?» — спрашивали в фивских пивных. Но на самом деле Мегара спаслась. Уже совершив двенадцать великих подвигов и вернувшись в Фивы, герой расстался с ней, не прибегая к кровопролитию.

Придя в себя после припадка безумия, Геракл на несколько дней заперся в темной комнате, и беспокоить его расспросами желающих не находилось. Через некоторое время он вышел из дому и, взяв с собой только свои личные вещи, уехал к успешно ставшему дедом Феспию. В хрониках сказано, что Феспий расплатился за былую услугу, проведя над Гераклом обряд очищения. Как это происходило и чем занимались мужчины на протяжении двух недель, мы можем только предполагать. По всей видимости, они упорно искали ответы на вечные вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?» — и самостоятельно найти их не сумели. Во всяком случае, через две недели беспробудных поисков Геракл выехал в Дельфы к уже упоминавшемуся нами знаменитому оракулу — спросить, какой боги предполагают дальнейшую судьбу героя. В конце концов, даром, что ли, они ели-пили-веселились на его свадьбе.

Вне всякого сомнения, в те времена в Греции не было занятия мажорней, чем труд прорицателя. В проекции на наше время древнегреческого оракула можно сравнить разве что с неким гибридом милиционера и побирушки, обитающих в переходе между станциями метро «Пушкинская» и «Тверская». Деньги оракул получал столь же обильно и так же ничего не делая, как попрошайка, а уважение и даже откровенный страх простые греки испытывали перед ним, как нарушающие паспортно-визовый режим гости столицы перед метрополитеновским ментом. Потому количество оракулов в Древней Греции в несколько раз превосходило количество нерезаных собак. И эта цифра не кажется завышенной, даже учитывая, что Греция не Корея и резаных собак там почти не было.

Главным в этом занятии было придумать свою фишку, поэтому каждый оракул изощрялся как мог. Самым древним считался оракул Додонского Зевса. В городе Додоне жрецы делали предсказания, основываясь на таких параметрах, как воркование голубей в ветвях священного дуба, шелест его листьев и перезвон бронзовых сосудов, подвешенных в глубине кроны.

Самым уважаемым числился оракул Аполлона возле города Дельфы. Что неудивительно, поскольку его жрецы проводили крайне агрессивную маркетинговую политику, тратя на пиар до половины своих годовых доходов. Особенный упор при продвижении марки делался на романтической истории, произошедшей при основании оракула.

Как-то раз прогуливавшийся Аполлон наткнулся в окрестностях города Дельфы на огромного змея Пифона. То ли настроение у небожителя было скверное, то ли змей посмотрел на Аполлона как-то неподобающе, но для ползучего эта прогулка стала последней. Чучело пресмыкающегося передали в афинский зоологический музей, а на месте памятной встречи была установлена стела в виде треножника. Позднее предприимчивые жители Дельф перетащили треножник в тень ближайшего дуба, усадили на него жрицу, назвав ее в честь почившего Пифона пифией, и открыли продажу билетов на сеансы прорицания будущего.

При этом пифия считалась невестой Аполлона, которой он в знак их будущей любви по-родственному сообщает секреты, затем поступающие в распоряжение страждущих. Обычаи требовали, чтобы пифия была девственницей, и до определенного момента это правило соблюдалось свято, но после того, как один из многочисленных паломников все-таки соблазнил служительницу культа, на эту должность стали назначать женщин не моложе пятидесяти лет. А поскольку найти пятидесятилетнюю девственницу даже в патриархальной Греции было сложно, то на это правило стали смотреть сквозь пальцы.

У некоторых паломников вызывал, правда, нарекания творческий метод пифии. Она вещала с треножника, одурманенная, как указывают греческие источники, «дымом неизвестных священных трав». Может быть, греческим летописцам эти священные травы и были неизвестны, но обществу двадцать первого века они знакомы хорошо. В некоторых странах они сегодня даже легализованы.

Неудивительно, что многие прорицания пифии оказывались, мягко говоря, туманны, чтобы не сказать дымчаты. До рекламного слогана «Религия — опиум для народа» в те времена было еще очень далеко, а потому опийные, пселобицидные и прочие препараты предназначались пока исключительно для внутреннего использования. Впрочем, когда пифия была совсем плоха, предсказание мог выдать и обычный жрец, отирающийся при оракуле, как это было в истории с многострадальным Кадмом.

Этой самой легкой неадекватности жрицы Аполлона в момент встречи с Гераклом мы обязаны тем, что его вдруг переименовали, и именно в Геракла, а, скажем, не в Мафусаила или Акутагаву. Когда Геракл, которого тогда еще звали Алкид, добрался до священного треножника, пифия уже успела употребить несколько порций священной травы и пребывала в состоянии, которое можно было бы назвать близким к нирване, если бы кто ни попадя не лез с дурацкими вопросами.

— А-а-а! Геракл! — завопила пифия, обнаружив вдруг перед собой героя. — Вижу, все вижу! Червонец тебе корячится, десять лет как одна копеечка!

Далее следовал путаный текст про Эврисфея, службу ему до свершения десяти великих подвигов и прочее неприятное бормотание. Без труда можно представить состояние героя, которому не вяжущая лыка тетка со стеклянными глазами присудила именем олимпийских богов десять лет исправительных работ у царя Эврисфея, получившего когда-то путем гинекологических махинаций право первородства. И при этом еще и назвала чужим именем — Геракл.

— Да ты посмотри хорошенько, — говорил ей Геракл-Алкид. — Это же не мой приговор. Меня Алкид зовут. Ал-кид!

Но пифия уже несла полную околесицу про взятие живым на небо, про какое-то великое будущее, труды и дороги и поддерживать беседу была явно не в состоянии. Отчаянию Геракла не было предела: ни с того ни с сего загреметь на десять лет из-за блажи какой-то обкуренной бабы — верх несправедливости. Однако даже кассационную жалобу на нее подать было некуда.

Надо сказать, что, если бы Геракл обратился к какому-то другому оракулу, дело могло кончиться еще печальней. Дельфийская пифия, по крайней мере, выносила вердикты лично, поэтому имела основания опасаться в особо вопиющих случаях за свою личную безопасность. Зато вот, например, в городе Фары, знаменитом своими осветительными приборами, оракул Гермеса использовал весьма оригинальную, можно даже сказать, просто гениальную методику. За опущенную в копилку монету каждый желающий получал предсказание в виде первой случайной фразы, услышанной им при выходе с рыночной площади. Над копилкой на всякий случай висела табличка: «За неправильно истолкованные предсказания администрация ответственности не несет».

В городе Йемене жрецы прорицали будущее, изучая внутренности сожженного животного. В городе Таламе посетителя просто укладывали спать в специальном домике, приснившийся в эту ночь сон считался вещим. Хотя в основном поутру постояльцы вспоминали клопов и жесткий матрас. В городе Кларосе оракул пил воду из тайного источника и произносил предсказания в стихах. Иногда, чтобы как-то разнообразить скучный процесс прозрения будущего, объявлялась, например, неделя английской поэзии и предсказания делались в стихах Уильяма Блэйка и Роберта Бернса, несмотря на возражения особо придирчивых граждан по поводу того, что последний — шотландец.

Доверяться в жизненно важных вопросах столь, мягко говоря, странноватым субъектам, как оракулы, было со стороны греков верхом легкомыслия. Но они доверялись, и по правилам игры любой бред, изреченный оракулом, моментально начинал считаться волею богов, искушать долготерпение которых в те годы желающих не встречалось. Поэтому роптать на пифию, олимпийцев и судьбу Геракл мог сколько угодно, но иного выхода, кроме как отправиться в Микены и совершить на службе у Эврисфея десять великих подвигов, у него не было.