Герцогиня

Глава 510

Мы ещё малость пособачились по физкультурной теме. Упражнения на кольцах? — Отменяется. Лазанье по канату? — Не ной, будешь делать. Сальто? — Ну, я до этого не доживу. Брусья? — Как пойдёт. Бум? — Обязательно. Боевые искусства? — Возьми меня за палец, выверни его в обратную сторону. Дави… А ведь есть мужи и посильнее меня.

Браунинг бы тебе, девочка. Для самозащиты. Да пару подносчиков патронов.

Ожили обе. Разыгрались. Захват за шею, бросок через бедро… Цыба, явно, представляет как она будет всех этих противных, вонючих… и — на болевой…

"Муха залетела пани под юбку и укусила пана за руку. Пока пани её отламывала".

— Хватит. Теперь третий круг. Душа твоя. Чего ты боишься?

— Ничего. Как ты сказал, господин. Ничего-ничего. Совсем.

— Это радует. Проверяем. Цыба, сходи к Огнедару, попроси, чтобы его ребятки тараканов ведро набрали.

— Да где ж он возьмёт? По твоему велению их же всех…

Она права. У меня зимой вымер погост на Керженце. К весне мы с Марой разобрались в причинах. Я, малость, психанул. Признаю — был неправ. Не по сути — по форме. Пошла тотальная дезинфекция. Ну, очень тотальная. Служба пож. контроля Огнедара ("ночной дозор") получила функции сан. эпид. контроля. С мат. обеспечением, усилением и обучением от Мараны. Насекомых — вытравили. Всякие… насекомо-разводители переселены в подходящие для них места. Далеко. По Всеволжску даже мухи не летают.

Нет, мухи меня начальником не считают. А ведь могли бы жить.

Есть пострадавшие. Некоторых жаль. Прочие селения приводят к такому же состоянию. С разным успехом.

Невинные насекомые пострадали "за компанию", исключительно в силу моей паничности по некоторым вопросам.

Основной результат: сейчас, одновременно с проектом "Герцогиня Саксонская", раскручивается другой — "Тифозная Мэри". Куда менее приятный. Но — тоже необходимый и, как я надеюсь, тоже прибыльный. О чём — позже.

— На Кудыкиной горе. Там пока есть.

На Кудыкиной горе идёт обучение новосёлов разным полезным вещам. Прежде всего — "прогрессивным приёмам ведения сельского хозяйства". На мой взгляд, "хлеб — всему голова" — это и есть самый главный и самый тяжёлый кусок прогрессорства. Чтобы что-то сделать — нужны люди. Людям — нужна еда. Основа которой — хлеб.

Масса взрослых консервативных трудноконтролируемых людей. Какого-то одного "фигурного болта" — вкрутил и всё заработало — нет. Есть и расширяется "букет технологий". Но ни одна не даёт кратного скачка. Ни по зерну, ни по привесам. "Убить" консерватизм одним щелчком не удаётся, приходится выбивать.

В РИ урожайность в Англии и Голландии — сам-семь в XVI в., сам-десять во второй половине XVIII в. Во Франции, Италии и Испании с 1500 по 1800 г. сам-семь; около сам-четыре на севере, в центре, и на востоке Европы.

Мы Голландию "кроем как бык овцу". В любой век. Но недолго: первые два года по росчистям. В хорошую погоду. Беда в том, что "восстание жрецов" всунуло мне в руки мордовские чернозёмы. И крестьяне ни о чём другом думать и знать не хотят.

— А потом?

— На то божья воля. На наш век доброй землицы хватит.

Они перейдут на новое место. И будут снова иметь там сам-десять, сам-тридцать. А на прежнем останется "убитая" выпаханная земля. Пустырь. С построенной инфраструктурой, с "белыми избами", дорогами, телеграфом, мастерскими, школами, церквами… брошенными.

У них — "божья воля", "как с дедов-прадедов бысть есть", у меня — потерянное время, выброшенный труд.

Индейскую избу вам, православные.

Как всегда при работе с новосёлами — бардак. В том числе, и в части производственной гигиены. Что вымя корове надо мыть тёплой водой — доярки понимают. И делают. А что на корове блох быть не должно… — понимают. Но… "руки не доходят".

Факеншит! Ходить нужно ногами! А руками — дело делать!

— А зачем? Ну… тараканы.

— Сажаем Ростю в бочку. Голую. С тапком. Высыпаем на неё ведро. Шестиногих. Шустрых. Бочку закрываем крышкой. Они по ней бегают, она их успокаивает. Тапком по голове. Как всех усатых ухлопает — постучит.

Богатое воображение не всегда хорошо. Девочка, поганое ведро — там, блевать — туда.

— Чего это тебя так выворачивает? Я ж не есть их живьём предлагаю.

Ты, видать, хорошо покушала. Вот и сиди там не отходя.

— Цыба, ты, помниться, рассказывала, как вы тараканов ели.

— Было дело. В голодный год. У меня тогда две сестрёнки умерли. Мы их запекали. А после с корой толкли. У нас в ту зиму ни тараканов, ни мышей в деревне не осталось. А кошки с собаками, кто успел, в лес ушли.

Что глядишь, княгиня? Это у тебя на столе хлеб каждый день. А простой человек каждый день гарантированно только ГБ молиться может: "Хлеб наш насущный дай нам днесь".

Цыбина история полна оптимизма: "их запекали" — про тараканов. А не про умерших родственников. В отличие как поляки в Москве. Там-то шляхтичи даже судились: кому мертвец ближе родня — тот его и кушает.

"Пищевые табу". Пол-Азии кушает насекомых, Иисус в пустыне саранчой питался, а ты не можешь? Тебе легче помереть с голоду? Ну уж нет, красавица. Я в тебя инвестирую — изволь оставаться в живых. Пока я не разрешу сдохнуть.

Кстати об пол-Азии.

— Как ты относишься к змеям? Вкусно?

"Любите ли вы кошек? Нет? Вы просто не умеете их готовить!".

Ну и сиди там, возле ведра. И чего она так переживает? Кушал я как-то змею в Таиланде. Не дёшево.

— Я… я их… бою-юсь.

— А говорила, что ничего не боишься. Отучим. У Мары в хозяйстве пара десятков гадюк живёт. Она их доит — яд собирает.

Обрисовываю планируемую ситуацию. Красочно. Типа: привяжем княгиню… гармонически. Звёздочкой "Витрувианского человека" Леонардо да Винчи. Змее-дояр (очень страшный!) от Мараны вытаскивает из мешка и показывает гадюку. Гадюка шипит, княгиня визжит. Потом завязываем глаза и вытряхиваем на голенький девический животик клубок змей. И те, холодные, скользкие и злобные, переваливаясь и обвивая, расползаются по обнажённому и дрожащему княгининому телу. В поисках тёплых уголков.

— Й-аа… умру…

— Не-а. Я не позволю. Ты отдала мне всю себя. И свою душу. Я не отпущу её с земли. Ты мне веришь?

— Д-да…

— Вот и хорошо. Иди умойся.

Ростя, чуть всхлипывая, потащилась снова в сан. узел.

Её психику не надо разрушать — оно уже. Этой… "Святой Русью". Её надо закалять, выковывать.

Вакцинация. Мучениями и испытаниями. Лишь бы не свихнулась. Есть грань, после которой психика любого человека сыпется. Как бы не перейти.

Хочется дать ей больше. Опыта, впечатлений. Для жизненной устойчивости. Времени мало. Иончики по нейрончикам прыгают быстро. А вот адаптация… выстраивание новых структур в коре головного… прокачка каналов передачи по асконам… просто формирование новых мышечных клеток…

— Что загляделась, красавица?

Цыба, оставшаяся в комнате, внимательно, тяжело рассматривает меня исподлобья. Столкнувшись взглядом, попыталась уйти в своё обычное "потустороннее" состояние. И передумала.

— Поняла. Почему тебя "Зверем Лютым" зовут.

— Да ну?

— Не за то, что ты людей режешь, казнишь страшно, невиданно. А за то, что ты из них душу вынимаешь. И новую вставляешь. Как с Суханом твоим. Как с ней. Со мной. Люди в рука твоих — другими становятся. Себя прежних… не понимают, не любят, стыдятся. Кабы ты просто об колено ломал… А ты ведь сломаешь, да заново сложишь. Человек в зеркальце глядит, видит себя. А сам — другой. И ведь по его же желанию исполнилось! А — не так.

"Бойтесь желаний — они исполняются" — это новость?

Редкий случай, чтобы она разговорилась. От души. Искренне, для себя.

— Знаешь, Цыба, сходи-ка ты в церкву. К иконе моей, к "Исполнению желаний". Только сперва подумай хорошенько — чего ты хочешь. Назад вернуться? В тот пруд на покосе, где я тебя нашёл? Когда за вашим купанием отроки подглядывали. В поход Бряхимовский, когда ты за раненым Лазарем ухаживала, а он тебя замуж звал? В жизнь вашу в Боголюбово, когда ты его лоскутами от своей юбки спасала? Отчего ты отказаться хочешь? В своей жизни. Счастья без несчастья не бывает. Которое счастье ты выкинуть хочешь? Цель выбирать — тебе. Путь к ней — твой. И платить — тебе.

Принцип Белманна для системы типа "человек" неверен. Предыстория имеет значение. Мало идти к цели из текущего состояния оптимальным путём. Нужно ещё придти в "текущее" с оптимальным багажом.

Точнее: "текущее состояние" включает в себя "прежде приобретённый багаж".

Коллеги, знакомы ли вам некоторые элементы подготовки групп спецназа морской пехоты Тихоокеанского флота? Или вы больше по американским "котикам"? В ходе тренировок в разных спец. подразделениях человека учат находить еду на месте пребывания. Едой считается всё, что обеспечивает поддержание жизнедеятельности. Ломать табу, инстинктивные, глубоко вбитые, вросшие в психику запреты — обязательное условие выживание.

Есть элементы, связанные с унижением личного достоинства бойца. Если вас можно унизить — вы будете унижены. Противником. Утратив честь — часть своей личности, вы более легко пойдёте на сотрудничество с врагом. Отчего могут погибнуть ваши боевые товарищи. Если вы чего-то, вроде тараканов, боитесь — вы будете испуганы. До недержания мочи, кала и речи. С тем же результатом для ваших товарищей.

Не хочу углубляться. Но необходимо понимать: попандопуле хуже, чем спецназеру. Боец может надеяться. На своих товарищей, на государство. Попаданец — один. Не дай бог попасть во "вляп": тотальное одиночество, бессмысленность существования ежедневно толкают к виселице. Нужно быть или очень тупым, "отмороженным на голову по копчик", чтобы всё было пофиг. Или очень самодостаточным, чтобы иметь навык посылать всё и вся.

"Навык иметь" — в "точке старта".

От Стрелки до Саксонии — две с половиной тыщи вёрст. Ростислава — туземка. Но разница между между Саксонией и Черниговщиной, где она прожила половину своей жизни, столь велика, что делает её полу-попаданкой. Как Евпраксию Всеволодну или Анну Ярославну. В отличие от отцов этих женщин, я надеюсь, что сумею ей помочь. Хотя бы как морпеху, попавшему в секретный зиндан.

Надеюсь, что Ростиславу не будут "пытать скорпионами и крокодилами". Что ей не придётся есть тараканов с голоду. А что, французские виноградные улитки сильно отличаются? С точки зрения пищевых табу "Святой Руси"? Но главное: она будет находиться постоянно под мощным психологическим давлением. Всех тамошних жителей. Боюсь, большим, чем досталось Евпраксии. Должна уметь "держать удар". Не только телом — это-то… не очень. Душой держать. Не скукситься и не скурвиться. Испытатели найдутся.

Дамы одевались, дружески помогали друг другу завязывать шнурки на одежде. Это — здорово. Самое главное для попаданца: чтобы его бабы не собачились. Если, конечно, он мужчина. Впрочем, для осознания этой истины "вляп" не обязателен.

Потом обе подобрались к зеркалу и, пока я вносил дополнения в свой пед. план, принялись красоваться и гримасничать.

Вот же… две егозы. В помещении, которое я называю "зеркальный зал", два таких зеркала стоят, будут в полном их распоряжении — насмотрятся. Сперва, конечно, поссорятся, выбирая кому какое. Потом, бегая от одного к другому, начнут сравнивать отражения.

— У меня поясок в твоём красивше выглядит, давай поменяемся.

Я рассматривал Ростиславу и пытался сравнить. Своё прежнее заочное представление о ней и нынешнее. Я нигде не ошибся?

То немногое, что я прежде слышал о ней, не вызывало во мне ни интереса, ни уважения. Какая-то "мышка серенькая". Типовая аристократка: детородная машина для воспроизводства наследников, элемент благопристойного декора благородного семейства, приспособление для раздачи милостыни, говорящая печать на межгосударственном договоре, разменная монета в сделке владетелей. Ограниченная капризная дура с идиотскими претензиями, выспренними речами и манерами.

Софочка, конечно, змеюка. Но, создав кризис, она создала и необходимость его решать. И, при моём стиле, создавать возможности. Я благодарен Софье за эту необходимость. "Необходимость — лучший учитель". За "учение" — спасибо.

Без Софьи этой девчонки, хихикающей и подмигивающей сейчас своему отражению, в моей жизни могло и не быть. И я бы не узнал, что моё обобщённое, безусловно верное, глобально справедливое… представление о людях этой категории — вздор и глупость.

Я не люблю дур, не люблю высокопоставленных, не люблю светские притопы с прихлопами… А когда это всё ещё насыщено разными около-православными взбрыками:

— Ах! Вы не были на обедне! Ах! У вас в трапезной нет образа преподобного Ефросина!

Кстати, правильно. Икону заказать и повесить. Не в трапезной — в поварне, для поваров — он их покровитель.

У кухарей своя молитва:

В IX в. в одном из общежительных монастырей Египта жил монах Евфросин.

Монастырь, в котором этот святой подвизался, насчитывал в ту пору четыреста монахов. Пищу для братии готовил Евфросин. Он нес послушание повара в великом смирении и терпении.

Камбуз на четыреста мисок представили? Без горячей воды и электропечей. Тут уж без смирения и терпения…

На смирение Евфросина обратил внимание игумен монастыря. Он предположил, что грязный, чумазый Евфросин, от которого никто никогда не слышал ни одного слова, имел дар от Бога. Вот только какой?

Мне нравится подход настоятеля. В каждом человеке есть дар Божий. Какой-то. Если бы ещё и знать — который…

Игумен помолился Богу и вечером имел видение. Словно он находится в раю, видит яблоню и протягивает руку, чтобы сорвать яблочко. Однако, как только он протягивает руку к яблоне, дерево поднимает ветви. Это повторялось несколько раз: протянет игумен руку, а яблоня поднимет ветви, отведет руку — опустит ветви.

За что ж ГБ так бедного игумена наказал? Неужели за человечинку для гостей? — Прямая калька с танталовых мук:

Тут откуда ни возьмись появляется Евфросин и спрашивает: "Игумен святой, что ты здесь делаешь?". А игумен отвечает: "Не видишь, что ли? В очереди за пивом стою".

Увы, в раю, даже и во сне, анекдоты позднего совейского периода произнесены быть не могут. Поэтому из настоятеля вылетело несколько иное: "Пытаюсь, брат Евфросин, яблочко сорвать, но яблоня мне не дает". Тогда Евфросин протянул руку и сорвал для игумена три яблочка. В этот миг игумен очнулся и с удивлением обнаружил, что держит в руках яблочки, которые получил в видении от Евфросина.

Где будут держать грязного, чумазого повара? — Только в египетском монастыре да в райском саду.

За грязь на кухне я взыскиваю… Вру. Домна сама взыскивает. Так, что на весь двор визг стоит. Никогда не видал Домну грязной и чумазой. Она, правда, и райских яблочек не приносит, но зато такие котлеты делает…!

— Цыба, денька через три пойдёте к Домне в помощницы.

— Господин желает пару пригожих кухарок?

Вот что большое зеркало делает с красивой женщиной! Даже сарказм появился.

— Всегда. Но вы начнёте с посудомоек.

— И что ж, тебе и ручек наших белых не жалко?

"Белоручка" — обидно веками позже, пока — признак красоты. Хоть у меня стоят посудомоечные и стиральные машины, но всё равно — работа тяжелая, грязная, с кипятком, сажей, щёлочью. Как изнурительно выглядит повседневная готовка уже в 20 в. — см. "Мать" Горького. И ощущение удивительной, пугающей, неприличной свободы. Когда, из-за забастовки, керосинки в рабочем посёлки гаснут.

— Обе-две. Идёте к Домне. Начинать с самого низа. Поломойками. Каждый день — новое дело. Сутками. Стряпух толковых из вас… как получится. Смотреть на Домну. Слушать, думать, учиться.

— Чему учиться-то? Щи варить да пироги печь всяка баба умеет.

Оп-па. Ещё одна дырка. В базовом образовании. Ростислава никогда в жизни не варила щи и не пекла пироги — не княгино это дело.

— Учиться всему. А более всего… Цыба, ты почему жива ещё?

Вопрос-напоминание. Не надо самоуверенность переводить в наглость. И напрягаться так не надо. Шутка. Пошутил я.

— И ты, и я, и все мы, на этом дворе обретающиеся, живы, здоровы, умные разговоры ведём, вещи разные добрые делаем. Не сидим в сортире, вопя от поноса без всякой красы и умности, хлад смертный предощущая. Потому, что Домна умеет вести поварню. Не пироги лепить, хотя она и это…, а теми пирогами не поубивать народ. И никому иному — этого не позволить. Почему с её рук еда — еда? А с других — не то еда, не то отрава? И учти, красавица, Росте — посмотреть да понять, а тебе, может статься, самой такое хозяйство ставить. Не пропусти чего.

Без дураков, верил бы в бога — за Домну каждый день молился. У неё — поразительно! — в хозяйстве нет тараканов. Вы много кухонь общественных, даже и в 21 веке, видели без насекомых? Есть пауки кое-где — мух ловят. Мышей нет. Все кухонные работники — в чистом, целом, мыты, бриты наголо. Столы скоблёные, полы метёные, ножи точенные. Всегда. У моих гридней такого порядка нет.

Давеча она нашла мышиный помёт в муке. Принесла мне. А что я? — Мельник, который не организовал отсутствие мышей на мельнице, да подручный его, который недоглядел за мешком, поехали на дальний погост. Вятку обживают, там и мышек гоняют.

Мои современники полагают, что в средневековье аристократы жили дольше, чем простолюдины. Типа: одевались теплее, ели сытнее.

Это-то правда.

Идет ли речь о дворе шведского короля Эрика в XVI в., где в среднем потреблялось 6500 калорий в день, или о семействе Мазарини в XVII в. с 7000 калорий, или о дворе герцога Магнуса с еще более высоким уровнем потребления, — описания трапез способны вызвать головокружение, а то и подагру. Но и у простолюдинов уровень доступных калорий чуть ли не вдвое превышает необходимый для народонаселения, живущего при традиционном типе воспроизводства (2000 калорий на человека в день). Понятно — "в среднем". Не каждый день. Не каждый год.

А вот на продолжительность жизни аристократизм не влиял.

Диета влияет на качество жизни. А не на её длительность.

Основная причина смертности до 18 века — инфекционные заболевания. Уже и в середине 19 века поход российской армии на подавление венгерской революции даёт небоевые потери в 28(!) раз выше боевых. Серьёзных боёв не было, Паскевич предпочитал маневрировать.

"Война — фигня. Главное манёвры" — давняя армейская мудрость. Холере пофиг какие у тебя на плечах эполеты.

Стол богачей был обилен, калорийный баланс монахинь в Марсиньи или студентов коллежа Борромео в Павии составлял от 4000 до 8000 калорий; не оскудевал даже в голодные времена; они жили в гораздо лучших условиях, не знали физической усталости, имели возможность избегать опасностей войны и эпидемий. Однако сословные привилегии не распространялись на продолжительность жизни.

У пэров Англии продолжительность жизни не выше, чем у остального населения. Между 1550 и 1750 гг. пэры живут от минимума в 32 года в 1650–1675 гг. до максимума в 38,1 года в 1725–1750 гг.; для остального населения — от минимума в 32 года в 1650–1675 гг. до максимума в 38 лет в 1575–1600 гг.

Только в XVIII в. пэры приобретают преимущество над населением в целом: 1,1 года в первой четверти века, 4,3 — во второй и 9,1 — в третьей. Почти два века, включающие и благоприятную Елизаветинскую эпоху, и катастрофический XVII в., царит абсолютное равенство.

Преимущества отсутствовали и в предыдущие века, смертность среди знати, рожденной между 1350 и 1500 гг., была выше, чем в поколении, рождённом в самый тяжёлый период — в первой четверти XVII в. Даже для британских герцогских семей не лучше: для рожденных между 1330 и 1479 гг. едва 22 лет. Правда, если исключить насильственные смерти, возрастёт до 31 года.

Европейские королевские семьи, имели ожидаемую продолжительность жизни при рождении 34 года в XVI в., 30,9 лет в XVII в. и 37,1 года в XVIII в.; прежде (1100–1500 гг.) она была ниже. Высокая смертность наблюдалась среди герцогов и пэров Франции, среди датской знати в XVII в. В сочетании с сильной тенденцией к безбрачию и низкой рождаемостью ставила многие королевские династии и знатные роды на грань вымирания. Отмечается она и в религиозных орденах: среди иезуитов, принятых в орден между 1540 и 1565 гг., или среди бенедиктинцев церкви Христа в Кентербери в предыдущем столетии.

Группы, обладавшие привилегиями в области питания и почти во всех сферах материальной жизни характеризовались высокой смертностью, которая выглядит несовместимой с гипотезой о том, что питание оказывает решающее влияние на смертность в рамках традиционного типа воспроизводства.

Две трети смертей взрослых людей даже и в 18 в. — инфекции. Не рак с инфарктом, как в 21 веке. Основные каналы распространения — вода и еда. Каждый раз, когда я, где-нибудь на выезде, кладу в рот кусок хоть чего, по краю сознание проскакивает: "русская рулетка", сдохну — не сдохну? Поэтому веду себя в гостях, на походе весьма… сдержанно. Что уже даёт отдачу в "мифы и легенды". То:

— Воевода Всеволжский духом святым напитаем бывает.

То поминают Кощея Бессметного:

— Зверю Лютому-то хлебушка не надь, его колдовство сытит.

Причина как у Роспотребнадзора: контроль технологии производителя. Домне я доверяю, а в гостях проверять мыла ли кухарка руки… Не поймут-с.

У Ростиславы в Саксонии ситуация будет ещё хуже. Как дохнут европейские аристократы даже и в более продвинутые эпохи — я уже… У иноземки к этому добавляется риск столкновения с местными, эндемическими штаммами.

Кто из коллег слышал о "пикардийской потнице"? Эпидемия прокатилась так быстро, что микроб вымер, "съев" всю "кормовую базу". Микробиологов в те времена ещё не было, а описанная клиническая картина не совпадает с известными в 21 веке болячками. Какой-то локальный патоген. "Локальный" — во времени и пространстве.

Осилит ли такое естественный средневековый русский иммунитет? — иншалла.

Ещё неизбежен конфликт с тамошними аборигенами. Уверен, что её попытаются устранить. Травить друг друга ядами минерального и растительного происхождения европейцы умеют.

Итого: в свиту потенциальной "Герцогини Саксонской" включить толковую повариху. Неважно — умеет ли она хорошо готовить, важно — умеет ли она "плотно" контролировать процесс. "Кухонный ОТК". А Ростиславе дать базовые представления. Чтобы могла отличить "хорошо" от "плохо".

Чисто к слову. Я, фактически, готовлю Ростиславу в попаданки. Не в другую эпоху — в другую страну. Мягкий вариант с гипотетической возможностью вернуться, с моим намерением помочь девочке.

Даю малую долю того, что "нормальный" попаданец должен "знать и уметь" перед "вляпом". Или выучить сам, набивая шишки. Научиться хотя бы обращать на это внимание. Беря в руки пшеничный сухарь сперва постучать им об стол. Стряхивая возможных червей. Всегда. Автоматически. Ложась спать в незнакомом месте, закрывать рот и уши. Тараканы любят туда забираться. А выковыривать кусок хитина, прилипший к барабанной перепонке…

Это не какие-то хитрые познания в части исторического процесса, производства пороха или цикла Карно. Это базовые, бытовые мелочи. Смертельные. Если они не стали инстинктивными навыками. У Ростиславы они, в основном, имеются.

А у вас, коллеги?

Удивительно: в моё время масса народу выразительно и основательно обсуждает выживание в экстремальных условиях. В тундре, тайге, пустыне… И никого, кто рассказал бы о правилах выживания в средневековье. В той куче дерьма, которое представляет собой каждый здешний город, всё это общество. С зубастыми "золочёными двуногими крысами". И, хоть и невидимой, но куда более опасной шигеллёзной палочкой.

Приятель-экстремал провёл месяц на Байкале. Тайга, скалы, ледяная вода. Вернулся довольный, поздоровевший. На перроне в Питере купил кефирчику. Потом четыре дня откачивали в реанимации.

— Всё, красавицы. Идите, осваивайте площадку. Зеркала и там есть. Цыба, вот план. Начинайте. Интенсивно. Каждый вечер — отчёт о сделанном. Изменения, дополнения — с моего согласия. Вперёд. А я завтракать буду.

И вот только я надумал хлебнуть горяченького молочка со свежим хлебушком, как повалил народ.

Завтрак мне испортили мои градостроители.

Я уже давно говорил, что в городе надо мостовые делать. Вот, дошло и до народа. Теперь принесли планы, варианты и требуют решения.

Смысл простой: здешние плотные глинистые грунты являются препятствием для естественного стока осадков и талых вод. Верхний слой земли после любого дождя превращается в непролазную грязь. Поэтому улицы надо мостить, а воду отводить в водоёмы.

Одна из причин, почему я тянул с решением этой задачи: дренирование на больших площадях требует чёткого определения уровня. Обычный здесь прибор "строительный уровень" типа "ватерпас" работает на основе отвеса. Это громоздко, медленно и неточно. "Глаз — ватерпас" — не комплимент, а оскорбление. Когда пошли спирт и стекло — появились у нас уровни с прозрачными глазками.

Мостовые на "Святой Руси" делают шириной от 3,5…4 м (X–XI вв.) до 4…5 м (XIII–XIV вв.). Ну, я же прогрессор! Весь в светлом будущем! Так что — 5 м. Хотя некоторые возражают: много, дорого, не по чину. Типа: Всеволжск — не Новгород, а даже и там таких нет. Потом сцепились по поводу укладки.

В Новгороде, в отличие от общеизвестного в моё время ("ну это же все знают!") лаги идут поперёк улицы. А второй слой (дорожное полотно) — вдоль. Типа: меньше на стыках стучать будет. Не знаю. "Бархатный путь" на железной дороге — понятно, но здесь…

Продольная укладка при тяжёлом транспорте менее надёжна.

— Значится так. Всё забыть, слушать сюда. Лаги — продольные длиной 10 сажень. Тёсаные, смолёные, толщина везде 6 вершков. Поперек — плахи. Да не расколотые пополам бревна плоской стороной вверх! Потолки так себе делать будешь. А пилёные, ровные, в срезе прямоугольные, в дёгте вываренные.

— Так прилипнет же! Так не пройти, ни проехать будет!

Глуповат мастер. Бочки и лодки смолят постоянно. Не прилипают. Чей-то родственник? Или женился удачно — на молоденькой, хорошенькой и с начальником согласненькой? Выяснить и дать дело. По уму. Где-нибудь на Сухоне. Или на Двине?

— Всё сказал? Дальше. После укладки и подгонки просыпать песочком речным. Тонким слоем. Лишнее само ссыпется-смоется.

Двуокись кремния, которая и есть речной песок, прилипает, вминается в поверхность и обеспечивает большую стойкость к истиранию. Так мастер-сапожник, сделав доброму приятелю хорошую обувь из мягкой кожи, настоятельно советовал погулять сперва по пляжу — сносу не будет.

— По бокам — дренажные канавы. И тротуары… э-э-э… вот такие мостки пешеходные.

Сижу рисую. Профиль, габариты дренажных канав, необходимость их укрепления, водоводные туннели в нужных местах, мостки у дворов…

Если мостовые, то и то, что под ними. Городские коммуникации. Оптоволокна нет, силовых нет, газа нет. Слава богу. Но есть вода и канализация. И по каждому этому поводу есть разные мнения.

Построенный на Оке водозабор и водонапорная башня на Гребешке работают исправно. Всего по паре аварий в год. Башню, правда, пришлось утроить: в пиковые нагрузки объёма не хватало.

Нам бы и водозабора не хватало, но Всеволжск — проходной двор. Потребление зимой меньше, а весной население разбегается. Я про это уже…

Другая причина относительной стабильности водопотребления — вынос предприятий. Очень помогло "изгнание кожемяк": кожевенное производство требует огромного количества проточной воды. На новом месте — сухие овраги. Пришлось поставить им ещё один водозабор, закачивать волжскую водицу в верховья оврагов. Дальше она идёт самотёком по всем этапам тех. процесса.

Туда же вывели гончаров: отмучивание глины тоже каскад с проточной водой.

Начинается перемещение ткацких производств. И не то, чтобы именно ткачи много водицы пили, но приблизить их к льнопроизводящим районам на Костроме и Унже — полезно. Основной расход воды — при вымачивании стеблей, ещё до прядения. Как показал опыт, постоянно есть желающие сдать не нитку, а тресту, костру. Будем строить полный цикл. Кострома — "земля костры". Там — самое место. "А Иваново — город невест".

С водой непонятно. По Всеволжску проложили водопровод из керамических труб. Поставили десяток водоразборных колонок. До конечного потребителя доводить? И как при этом быть с колодцами?

В частных домостроениях копают колодцы. По "Типовому уложению". Строители строят "под ключ", казна платит. А вот дальше, если до колонки меньше трёх сотен шагов, жители пользуются колонкой. А колодец наливается и стоит. Что плохо.

Во-первых, опасно. Можно ныркнуть туда с головой и залиться. Этой зимой было три случая.

Во-вторых, вода в таких застойных колодцах становится опасной, гнилой.

В-третьих, окская, водопроводная, вода идёт сверху, поднимая уровень грунтовых вод. Невычёрпываемые колодцы этому способствуют.

Подземные воды для меня… Под землю убрано не только хозяйство Ноготка. Зерновые ямы, масса складов. Оборотная сторона низкой пожарной безопасности — закапываемся.

По той же пож. без. — колодцы должны быть. Хотя на Руси горящий в городе дом не заливают, а растаскивают.

Мои призывы, типа:

— Господа совет! Какие будут гениальные решения? Ну? Кто-нибудь? Следующий чин — сразу!

Разумного результата не дали.

— А давайте два дня в неделю воду в город не давать! Им-то пить-есть кажный день хоца. Они и повычерпают!

Что, я наш народ не знаю? Они будут пять дней наливать все ёмкости. Включая тот же колодец. А потом надо мной смеяться. "Обманули дурака на четыре кулака".

Прав, ох как был прав ВВП. Когда сказал, что законы в нашей стране придумывает несколько сотен умных людей. А как их обойти — миллионы. Жаль, не уточнил — тоже не дураков.

Разглядывая детальный план города, начинаю выдавать ценные. И особо ценные. Хорошо бы ещё — разумные… указания.

— Огнедар, добавь в лист проверки домовладения уровень воды в колодце и текущее качество. Водопровода проложит двести саженей. Здесь. Две колонки новых поставить. Точнее: переставить. Отсюда и отсюда. Тут сделать вводы на чердаки. А вот тут — в первые этажи зданий.

В тёплых производственных и складских зданиях устанавливаем системы пожаротушения. Их надо держать под давлением. Ещё: вводы на первые этажи казарм, конюшен, общественных хлевов. Скотина потребляет воды много больше, чем человек.

— Ещё чего скажите, господа совет?

— Дык эта… ну… дерьмо…

Факеншит. Уелбантуренный антропоморфно.

Не могу вспомнить ни одного коллегу-попандопулу, который бы всерьёз занимался ассенизацией.

Вы не ослышались. Именно это слово. Созвучное названию древней медной монеты.

Про еду ещё рассуждения бывают, про наоборот — нет. Такое ощущение, что все человеческие организмы в радиусе слышимости про прогрессора немедленно перестают писать и какать. Общенациональный запор. От изумления, наверное.

Почему нет описаний существующих и предлагаемых супер-гениальным "дитём из будущего" технологий, транспортных схем, финансовых расчётов? Ярких, "вкусных" описаний сырья, процессов, продуктов? Выразительные характеры, выдающиеся личности мастеров, сформировавшиеся в этой форме деятельности? Кроме "золоторотцев" Гиляровского — ничего? Гениальные озарения? Прорывные решения? В этом поле? Или здесь правильнее — сфере?

Коллеги, извините за откровенность, но если вы не работаете с дерьмом — вы покойники. Вместе со всеми вашими сподвижниками, противниками и просто рядом оказавшимися. Никакие пороха и огнестрелы, дерижопли и вундервафли не изменят императива вашего жизненного пути: быстро бегом на кладбище.

Первое ваше деяние в роли прогрессора должно состоять в поиске и обустройстве достаточно просторного пространства. До горизонта. Желательно чистенького, светлого и сухого. Потому что вам долго, если повезёт, предстоит регулярно провожать своих боевых и трудовых товарищей в последний путь. Когда катафалки вязнут в глинистых колеях по ступицы, когда их продвижение к "последнему приюту" сопровождается матом и гиком, свистом кнута и дружным народным "эх, раз, ещё раз…", а яма для сподвижника наполовину наполнена водой…

"Плюх" — гроб с вашим другом плюхнулся в лужу.

Потому, что вы не озаботились. Вы лично. Подбором подходящего, для встречи с вечностью, уютного местечка. Позволили вашим этике с эстетикой, вашим предпочтениям и отвращениям, управлять целесообразностью. И жизнью ваших людей. Которые вам поверили. Причём туземцы — беззащитны. Они не могут предвидеть последствий вашей деятельности.

Ну и кто вы после этого?

Вам противно? Тратить время, силы, эмоции на понимание логики движения каловых масс в организме хомнутого сапиенсом? Тех же консистенций в стаде особей, называемом обществом? Что ж, вас ждёт более привлекательное зрелище — отпевание друзей. Закапывание для догнивания ваших людей, вашего дела, частичек вашей собственной души.

Прогрессор всегда увеличивает концентрацию населения вокруг себя. А гадит оно — по-прежнему. Или гуще, поскольку кушает лучше. Следом, мгновенно, скачком повышается концентрация и разнообразие микробов и вирусов. Дальше… кладбище присмотрите заранее. И не надейтесь на опыт аборигенов — у них таких задач не возникало. Когда "грянет гром" — "мужик перекрестится". И все ваши труды и замыслы… в те ямы. Хорошо, если лично вам недолго грустить достанется — "дальше тишина".

Неготовность, отсутствие на Руси эффективного опыта решения подобных задач вполне видно и в лингвистике. Если у вас нет ассенизаторов (заимствованный термин), то будет много работы божедомам, гробовщикам, могильщикам, копачам, плакальщицам… (термины отечественные).

Тема на Руси настолько актуальна, что имеется и народный обычай:

Поверили в "мудрость народную"? Думаете, поможет? Угольков дать?

Результаты обследования 1927 года. НЭП — в разгаре, страна — на подъёме, войны — Гражданская и Первая Мировая — в эти места не добирались.

Помню гордость хозяйки дома в райцентре, в самом начале 80-х, когда её муж, начальник связи района, сделал тёплое отхожее место — "висячий стульчак в чуланчике". С бочкой. Важный этап, после сорока лет жизни можно, наконец, на двор в мороз и дождь не бегать. Гордость обоснована: у соседей ни у кого такого нет.

Понятно, что в том пгт (посёлке городского типа) уже стоят двух-трёхэтажные коммунальные дома с нормальными канализационными системами. Коммуняки навязали, кровавая гебня заставила народ русский гадить в унитаз. Но в своём-то дому… "Чай, не баре. Отцы-деды жили без этого и мы проживём".

XX в. Переславль-Залесский. "Колыбель" русского народа.

В XII веке к этому добавляется отсутствие стёкол, глинобитные печки без труб, полуземлянки, крайняя дороговизна досок и железа.

Так — не везде. Есть селения, просто отдельные семьи, которые, в силу каких-то личных свойств хозяина и хозяйки, наследуемой или создаваемой культурной традиции, делают "висячие стульчаки в чуланчике". Даже и с ямой.

Такие люди, обычно, успешные, обеспеченные. Ко мне такие не идут — им и на своём месте не худо. А вот "десять тысяч всякой сволочи", в большинстве своём, с "младых ногтей" привыкли жить там, где "человеческие испражнения загрязняют сплошь… помои и другие отбросы ежедневно выливаются… на улицу перед домом…".

Это их привычки, "впитанные с молоком матери". Норма. Образ жизни. Не по злобе, вражде или тупости, а "все так живут".

Как, всё-таки, правы шимпанзе! Наши человекообразные родственники не ночуют две ночи подряд на одном месте. Поскольку, свив гнездо, в него же и гадят. Примерно как русские крестьяне. Увы, землепашец — существо оседлое. Он землю пашет. А в остальном остаётся подобием той же шимпанзёвой обезьяны. Шерсти меньше, железо есть. Обычаи — те же.

Коллеги-попандопулы! Поделитесь опытом! Вы все, конечно и безусловно, начинали свой прогрессизм с обучения аборигенов доносить помёт до отхожего места? Показывали, строили, инструктировали и инспектировали туалеты типа сортир? Есть какие-нибудь находки, озарения? Какой-то "фигурный болт", чтобы р-раз — и все гадят уместно? А не "как бог на душу положит".

Я не в курсе — "как бог положит". И что именно. Учитывая известные данные о его пищеварении… никак. С другой стороны, он же — Всемогущий. И Всемилостивейший. Сырьё для удобрений в большом количестве — это милость? Или что?

Применительно к ГБ тема не проработана, вопрос не исследован, натурные эксперименты не проведены. Не знаю.

Ваша реакция? В ситуации, когда туземец говорит:

— Сща-сща, погодь чуток. Вот в лопушки сбегаю и продолжим. Порох делать, пушку лить, пароход строить…

И — к забору. Опростаться.

Вполне возможно, что такой абориген прекрасный человек (в душе), редкий мастер (в чём-то), талант и, где-то даже, гений.

"В общем, парень не плохой. Только ссыться и глухой".

У меня такие не живут. Ходячая бактериологическая бомба, с любыми проблесками гениальности, отправляется "арыки в болоте копать". Где может относительно свободно продолжать гадить. Под себя и под других таких же. Вершина эволюции — человеческий мозг, "гнездо бессмертной души", только нашлёпка. Над прямой кишкой. Если "базис" не в порядке — бессмысленно ждать толку от "надстройки".

"В здоровом теле — здоровый дух". А в поносящем? — Дерьмовый?

Глава 511

Поскольку коллеги-попадельцы тему не рассмотрели, обрекая, тем самым, своих соратников и осчастливливаемый ими русский народ, на холеру, дизентерию, тиф и прочую… сальмонеллу, то пришлось придумывать самому.

А что я могу придумать? — Только систему. С обеспечением, информированием, контролем и наказанием.

Площадка обустроена, "лопушки" выкошены. Сбриты. Три раза за лето. Все закоулки — ликвидированы или вычищены. Тут как с окурками: если вокруг чисто — приходиться нести до урны.

Запускаем новосёлов. Инструктируем, демонстрируем. В первые сутки "испражнениями загрязняют…" четыре пятых мужчин и четверть женщин. Попавшиеся прибирают следы своей жизнедеятельности и, взяв двумя руками оный продукт на заготовленную для такого случая бересту, торжественным шествием несут это всё вёрст за пять. Периодически громко характеризуя себя. Со всем филологическим богатством, свойственным русскому языку.

В "дестинейшен пойнт" каждый окапывается — роет могилу полного профиля. Куда и помещает собственные выделения. После чего исполняется соответствующий молебен, каждый бросает по горсти земли — на вечную память. Формируется намогильный холм, устанавливается памятный знак в виде условного обозначения "уголка отдохновения": двух равнобедренных треугольников. Один из которых обращён острой вершиной вверх, другой — вниз. Произносятся торжественные клятвы. Типа: "Перед лицом своих товарищей… И пусть на меня обрушится справедливый гнев всего трудового народа…". Водят хороводы, исполняют речёвки, соревнуются в прыжках через захоронения.

Праздник. "Похороны дерьма". "Человечество смеясь прощается со своим прошлым". Смесь народного гулянья, крестного хода и Иванова дня.

Наконец, строем, с песнями по теме, все возвращаются в расположение. Где получают, в качестве профилактики, "полный пост" — хлеб да вода.

Эффективность — 80 %.

Процесс пищеварения у живых не останавливается. И сильно отстаёт от осознания. Поэтому на следующий день повторение. Поскольку времени мало, то на дерьмо-кладбище — бегом. Праздничности значительно меньше, хороводов не водят, песен не поют. Ходят по лесу шеренгами на корточках. Внимательно разглядывая и прочёсывая местность. "Словно ищут в подлеске чего-то. И не могут никак отыскать". Всё — бегом. И снова — пост.

"Недоносящих" до сортира начинают бить — кушать-то хочется. 80 % от остатка — понимают. И доносят. На непонявших. 3–5 % — недоноски-рецидивисты. Отходы человечества. По критерию "доношение дерьма". Их отправляют в лес. Далеко-далеко. Где такие только и могут… пищеварением заниматься. Не составляя опасности для окружающих.

Тема — из горячих. Наряду с мытьём, бритьём и клизмованием. Повторяется при приходе каждой большой партии переселенцев.

Отмечу: "белую избу", сапоги, землю, скот… я могу дать. Относительно эффективно. Обычай гадить — нужно отнять. Выбить, уничтожить. Лишить человека части его души, его образа жизни. Быстро. В три дня. А на опустевшее место вбить новый навык.

Об этом, в частности, Цыба и говорила: прежнюю душу — вынуть, новую — вставить.

Коллеги! Итить-шебуршить вас по контуру! Ширясь шизым соколом по поднебесью истории, восторженно замышляя как бы нам бы по-быстренькому подобустроить Россию, киньте взгляд свой ясный на землю. На чёрные, закопчённые избы, на грязные, загаженные подворья, на лица больных, голодных, завшивленных людей русских.

Вы же для них ширяетесь? Или так, чисто свой ретивое чешите?

Психанув по весне, я начал "затягивать гайки" "за гигиену". Что дало немедленную отдачу в тех. процессах и психологиях.

Чисто для примера. Из чего попандопнутая повседневность состоит.

Приходит Горшеня. Классный мастер, гончар, начальник-эксперт во многих моих начинаниях. По горшкам, огнеупорам, фарфору… С ним Огнедар и какой-то молодой парень из гончаров.

— Господине! Воевода! Милости твоей прошу! Суда справедливого!

— Эт можно. Кто ж тебя, Горшеня, обидел? Ты ж ведь сам кого хошь обидишь.

Это правда. Горшения хотя и ростом мал, и несколько скособочен, но характер у него боевой. В драку не полезет, но такой хай поднимет…!

— Не меня! Вот его. Лучшего мастера! Единственного на всю Русь! Святую! Писателя по фарфору! С городу гонят! Дело твоё наиважнейшее, господиново, делать не дают!

Круто. Гос. измена. Саботирование с диверсированием.

Огнедар сидит рядом, молчит, теребит бумаги и идёт пятнами. Выясняю подробности.

Парень, звать Телепень, лучший художник по фарфору. По сути — единственный. Остальные ученики ещё.

Мы недавно вернулись к моим, ещё Пердуновских времён, опытам с фарфором. Основная проблема — полевой шпат. С одной стороны, он, как пирит — везде, половина всей земной коры. Беда в том, что он часть магматических пород. Которые на Русской равнине перекрыты осадочными. Даже название его связывают с находками на шведских пашнях, расположенных поверх гранитов. Из трёх основных месторождений РФ — ни к одному доступа у меня нет. Поиск как золотых россыпей — вымытых отложений. Приличный "карман" найти — дашь ума.

Делаем белый "костяной" фарфор. Как заработала скотобойня — с костной мукой проблемы кончились. Другая забота — температура обжига. Как у цемента: 1400–1500. Появились "голубые глины" для огнеупоров — и эта тема закрыта. Кобальта у меня пока нет. А красные и голубые краски на основе меди чувствительны к температуре. Поскольку мы используем подглазурную роспись, то надо чётко поймать момент выпечки.

Телепень — талант. И рисует хорошо, и краски составляет, и при обжиге у него рисунок не рассыпается.

— Молодец.

— Вот и я об том! А этот… его с города…!

Этот — Огнедар. Он выкладывает передо мной лист бумаги.

— Вот — опись подворья Телепеня по осмотру две недели назад. Осьмнадцать замечаний. Вот — другая, вчерашняя. Двенадцать. Десять прежних неисправленных да два новых.

Горшеня немедленно начинает изображать ветряную мельницу в шторм. Рукавами ветер в комнате подымает.

— И шо?! Шо с того?! Телепень кажный день с утра до ночи! В трудах! У печи! Воеводов заказ! Спешный! Особо важный! Ждать нельзя! Труженик! Искусник! Сказано же тебе — молодец! А ты его…

— Погоди. Парень — день-деньской в мастерской. А кто ж на его подворье гадит? Медведь поносящий с лесу пришёл?

Горшеня воздух набрал… и выдохнул.

Хороший мужик. Обучаемый. Хоть и не с первого раза, а запомнил: горлом брать — не здесь. Толкнул локтем своего работника. Тот мямлит:

— Дык… ну… баба моя… тама… с дитём малым… я-то у прошлом годе обженился… ну… избу дали, двор там… во-от… ну… я, стал быть, у печек, вроде… краски делаю… блюды пишу… а она, значится, по хозяйству…

— Дерьмо на твоём дворе — её?

— Эта… не… ну… да кто ж знает? на ём же клейма-то нет…

Искренне жаль, что славный русский обычай: насыпать на помёт раскалённых угольев да посмотреть у кого задница запаршивеет — суеверие.

— Помои, у крыльца вылитые — соседи приходили?

— А? Не… да кто ж? Я с соседями… не… не сварился. Не…

— Выходит, баба твоя — порядок в дому держать не может?

— Ну… дитё ж малое… кричит-плачет… за им же жь уход-присмотр… а когда ж? Силов-то у бабы… откель?… Вот подрастёт — тогда…

Ребёнок с первого открытия глаз должен видеть вокруг радость, любовь, чистоту и порядок. А ощущать — ещё раньше. Импритинг — не выдумка, а часть формирования личности. Кто не может пристойно импритировать — в принтеры не годен.

— Итого. Баба твоя — хозяйка худая. Возьми в дом ещё одну, служанкой.

— Не… Чегой-то? Не… Моя-то… другую грызть будет… Свара, лай бабский… Не…

— Тогда эту выгони, возьми взамен.

— Не… а дитё? мы ж… того, венчаны… не.

— Ребёнка в приют к Манефе. Развод попы выпишут.

Выпишут. Не за покражу портов, как в "Правде Русской", а за дерьмо на дворе, как в "Правде Всеволжской". Я — Не-Русь, у меня "правда" — своя.

Мать Манефа. После того, что с ней сделал Бешеный Федя… Ей очень тяжело жить в нормальном человеческом обществе. Полгода прошло, прежде чем она со мной говорить как-то начала. Людей — боится. Особенно мужчин. От громкого окрика приседает, прячется, плачет. А вот маленькие дети — ей в радость. За грудничков своих — хоть кому горло перервёт.

"Своих"… Своих у неё нет и быть уже не может. Но все младенцы, которые к ней в приют попадают, становятся здоровыми и весёлыми. Бабы говорят — Богородица милостью своей одарила. Самых маленьких ей приносят. Она их выхаживает, выкармливает. Многих после разбирают. Кто — взамен своим умершим. Для души скорбящей утешения. Кто — для земельного надела. Я же говорил: поселяется семья не менее десяти душ, земля даётся по едокам.

— Не… я это… мы ж венчанные… ну… суженные… не… я с ней буду… не…

— Горшеня, ты понял? Бабе его — в городе не жить, дитё рожденное — не растить. Неряхе — обучение, работы, поселение. Коль он с ней, то и ему тако же. Вопросы?

Горшеня плямкает, шамкает, взмахивает руками и молчит. Телепень смотрит, открыв рот. То на меня, то на него. Наконец, Горшеня спрашивает, снова заводясь при звуке своего голоса:

— А с блюдами-то твоими как? Ведь их расписывать-то некому! Ведь ты ж сам велел…!

Речь о фарфоровом сервизе, который я хочу отправить в Саксонию, в приданое Ростиславы Андреевны. Это важно. Одна из сотни мелочей, от которых зависит возможный успех или провал проекта "Герцогиня Саксонская". И, вероятно, жизнь и здоровье той девочки и её свиты.

При моём перфекционизме… "Давайте делать хорошо. Плохо само получится". Увы, есть скучная для попандавцев тема: расстановка приоритетов. У меня в хоромах на стенке, чтоб во всякую минуту перед глазами было, написано: "люди-хлеб-железо". Здесь. А Саксония… при всём моём уважении…

— Посудины — твоя забота. Чистота и порядок — его (киваю на молчащего Огнедара). А моё дело — процветание да благоустроение народа нашего. У больных да грязных благоустроение одно — кладбище сухое. Обычай Телепеневой бабы обернётся сотнями покойниками. Ты сам — в числе первых. Мне тебя хоронить — не славно. Посему слово моё такое: Телепеня с бабой — в научение и поселение. Дитё — к Манефе, подворье вычистить и отдать кому надобно будет. Посуду сделать к сроку. Учи людей, Горшеня. Идите.

Молоко моё стынет, горбушка сохнет, совет продолжается. По водоснабжению как-то решили. Теперь тема — ассенизация. Обретает вкус. И эту… наглядность.

Укладывать трубы и выводить слив куда-то в реки… Не будем. Нагадить, как вы уже поняли, здесь и без меня умельцы найдутся. А уж в текущую воду — просто инстинкт. Ещё помню, как слив нескольких многоквартирных домов лет за пять-восемь превратил прекрасное лесное озеро на Псковщине в страшное вонючее болото.

В очистных сооружениях, бытовых и промышленных, я чуток понимаю. О Варненских довелось как-то под водочку целый вечер до утра лекцию слушать. Этого — не надо. Такие тех. процессы требуют объёмов, которых у нас нет. Да и народ возражает. Те (10 % в Переяславль-Залесском районе в 20 веке), которые имеют отхожие места, разумно используют накопленную органику на полях. Не под зерновые, а на огородах. При "пятнистой" застройке, которая у меня во Всеволжске, огородами многие обзаводятся. Перенимают друг у друга опыт, обмениваются семенами, рассадами и приёмами. Я это дело поддерживаю. В том числе, и в части удобрений. Но в городе частных домовладений мало. Большая часть населения живёт в казармах. Без огородов, но с активно используемыми сортирами.

Поэтому — ассенизационный обоз.

Термин моим современникам неизвестный. У предков, в 18–19, части 20-го века, вокруг этого крутилась жизнь сотен и тысяч людей, разгорались страсти, судебные иски, полицейские расследования. В жизни множества россиян прибытие ассенизационного обоза было событием, сравнимым с Пасхой или Рождеством. Столпы русской словесности, гиганты духа и отцы демократии, останавливали свою историческую деятельность. Когда во двор въезжало это подразделение городской службы.

Дело внешне не хитрое. Если не вдаваться в подробности. Вычерпать, ёмкости и помещения продезинфицировать, продукт вывезти и на Кудыкиной горе в соответствующих местах довести до товарного состояния. Аккуратные, маркированные, четырёхкилограммовые упаковки сухих гранул в полиэтилене… мне не грозят. Однако и полученный полуфабрикат успешно применяется на опытных полях моей сельхозстанции.

При отказе от общегородской системы вблизи мест массового проживания (казармы, предприятия, училища…) нужны локальные. С учётом водопровода — накопительные ёмкости расширить, с учётом сохранения колодцев и естественной инфильтрации в водоносные слои — усилить гидроизоляцию. Кто, когда, в каких объёмах и сроках это сделает, кто — проконтролирует. Люди, инструменты, материалы. Обычная административная работа.

Коллеги, это — ваше. Попандопуло может не быть администратором, прогрессор — обязан. Слушать и понимать этих людей. Не выплёскивать "свободно падающим домкратом" собственные мысли, а внимательно, чутко, воспринимать их собственные. Находить в их, временами беспорядочных, бессвязных рассуждениях здравое зерно. И, найдя, приправив опытом последующих столетий в вашем понимании, вернуть им. Как их собственное.

Нечто подобное делает Шелленберг в "Семнадцати мгновениях…". Только наоборот: поймать чужую идею, расцветить, увязать и наполнить. И вернуть собеседникам как свою. Коллеги, не надо изображать из себя эссэсовского генерала: возвращать — как их собственную.

Вы думаете, проблема в вывозе дерьма? — Да. Но главное — научить их думать, воспитать у них навык решения подобных — необычных, системных… задач. Самими. В РИ их потомки догадаются. Не скоро. 18 век — обозы, 17 — "торговая казнь" за неубранный навоз на улице перед двором. До этого? — Уголья на помёт насыпать. И моровое поветрие — регулярно.

Терентий, начальник Городового приказа, смотрит внимательно, только дёргает, по привычке, изуродованным лицом. Фриц, главный мой архитектор согласно кивает. Сегодня, чуть позже, он будет рвать на себе волосы, брызгать слюнями и метать икру: я снимаю его с управления строительством. Поставлю Альфа — одного из его выучеников. Это ж как удачно я тогда, семь лет назад, парню рака на нос посадил! Приличный строитель вырос.

Фридрих Кельнерман поработает консультантом. И учителем для будущей герцогини. Язык, обычаи. Персоны-города-дороги. Сплетни-слухи-анекдоты. Живая ткань имперского социума пятилетней давности. Жаль, что пятилетней, жаль, что уровень вовсе не герцогский. Но… Как гласит русская народная: "на безрыбье — сам раком станешь". Станешь, Фриц, станешь. Не вопи. Выучишь, съездишь, отработаешь, вернёшься. К Светанке своей. И прочим… своим. И к проектам — тоже.

Строители разошлись, Терентий малость поябедничал: Христодул кирпича мало даёт.

Самоё тяжёлое в производстве кирпича — труд мяльщика и формовщика. Мяльщику особо ума не надо — топай и топай. Есть интересные подробности ("тройной перетоп с разделением"…), но ими десятник занимается. А вот формовщик — работник с квалификацией и моторикой. Хороший формовщик даёт "голую тысячу" (1200 шт, в отличие от "чистой тысячи") кирпичей за 12-часовой рабочий день. Нехороший — сотню-другую.

Кирпичи у меня лепят каторжане. Зеки сходны с перелётными птицами: каждую весну начинаются побеги, беспорядки. Так было и в ГУЛАГе — от появления "зелёнки" до середины лета идёт массовый "вылет". Потом кислорода в воздухе становится меньше, эйфория спадает, эндорфины успокаиваются.

У Христодула мало бегают. Пойманных — забивают. Или местные жители, или поисковики. Технически наиболее удобная форма возврата "соскочившего" — головой. Одной. Опознаваемая черепная коробка — достаточное основание для выдачи премии и закрытия дела.

Нынче случился не побег, а свара: часть зеков напала на другую часть. "Жрецы" на "шишей". "Конвой стреляет без предупреждения" — половина формовщиков, случайно попавших под "гнев народных масс", погибла. Теперь надо ждать пока будет сформирован новый комплект таких мастеров.

— Терентий, ты неверно задачу ставишь. Барку с кирпичом для обустройства Костромы ты получишь. Но надо ставить кирпичный завод. Повыше. У Шексны? Нужно место с добрыми глинами. У тебя люди есть. Возьми у Горшени толкового мастера, который в этом разбирается, шли команду.

У меня есть "землепроходцы" — довольно автономное подразделение под "Агафьиной юбкой" — в Дворцовом приказе. Занимаются "фронтиром". Дают общую картинку. Нечёткую: им важнее пути, качество поверхности, население. И очень… лапидарную: они идут по путям, что увидели с реки — сказали.

Там же "под юбкой" — "рудознатцы". Эти — по поиску конкретных минералов. "Землемеры" у Потани занимаются нарезкой наделов. Есть "землеустроители" у Терентия. Города, дороги, мосты. А вот структура, которая давала бы подробное геологическое описание всей, уже присоединённой, территории… Какое-то "Мингео" создавать? Нужны универсалы, способные тотально "прошерстить" земли, найти и описать тысячу минералов. Только группа калиевых полевых шпатов содержит четыре разновидности. С разной тугоплавкостью. Сменил сырьё — меняй режим в печке. А ещё глины, известняк, пески… Пять разных по цвету глин я упоминал. Каждый цвет — целый класс. И работать с ними нужно по-разному.

Минералогический музей у меня начали создавать ещё в Пердуновке. Пётр Первый купил в 1716 г. коллекцию минералов для Минерального кабинета Кунсткамеры в две тысячи экспонатов. У нас — и половины пока нет. Прогрессируем помаленьку, но до уровня в сто двадцать тысяч образцов, как в 21 веке…

Странность моих коллег-попандопул как у антикварка: +1. Как можно чего-то, типа "светлого будущего", городить на земле, эту землю не видя, не понимая?

О, конечно, у "хроно-дитяти" ("хроно" от "хроноса", а не от "хронический", если кто не понял) — сверх-супер-пост… знания. И этого — недостаточно. Три очевидные причины:

— мы, при всех наших супер-пупер…, не всё помним.

— часть залежей полезных ископаемых к моменту "старта" уже выработана и забыта.

— потребные здесь объёмы хоть чего — столь невелики, что наиболее удобные "здесь и сейчас" месторождения просто не попадают в 21 веке в карты и реестры.

Без самостоятельной работы обученных, "натасканных" туземцев ничего пристойного не будет.

Это — очевидно. Но не для попандопул. Целенаправленно коллекцию минералов никто не собирает, аборигенов не учит.

А мозг тебе кто? Даже не троюродный?

Если геолог не "держится" за знания, за "здесь и сейчас" накопленный опыт, то государь держится за голову. Больную.

Не хочу. Учим на имеющемся. Обученных ребят пока очень мало.

— Ещё, Терентий, надо сыскать место под кирпичный завод на той стороне, на Сухоне.

— Зачем? Для пары погостов и санями притащить смогут.

— Для "пары"? По Сухоне и Двине пара десятков селений будет. И дальше. Там холодно. Печки нужны добрые и много. Ещё: туда же, к Шексне выносить лесопилки.

Терентий кивает, ему понятно. А вот моим современникам…

Груз идёт вверх по реке типа Волги втрое медленнее, чем вниз. И раз в тридцать дороже. Река — очень анизотропное шоссе. Все производства массовых товаров нужно выносить в верховья. Валдай — лучшее место на "Святой Руси" для изготовления массовых объёмных тяжёлых товаров. Просто по свойствам транспортной сети.

— А реакторы тоже туда?

Встроенные в склоны здешних оврагов кирпичные печки-реакторы используются для сухой возгонки древесины. Дают много полезного, начиная с древесного угля для металлургов.

— Да. На следующий год. Сперва учаны и расшивы.

Стоит только свалить дерево, как вокруг естественным образом вырастает вся деревообработка. Включая производство ацетона и строительство флота.

Э-эх, мне бы ещё выше забраться. За Ржев, к Пено. Там самая эффективная точка. Увы, пока владения Смоленских Ростиславовичей. Пока…

День катится в суете дел. Неотложных, важных… Попандопипнутая житуха. В которой постоянно не хватает времени. Не исторического — личного.

Мне легче: я не хожу в церковь. Каждый князь, владетель проводит в церкви ежедневно пару часов. Если не сильно благочестивый. Не считая двунадесятых праздников, когда весь день. И всенощных. Когда… ну, понятно.

Перед этим — облачается. Парадное платье приносит и надевает многочисленная прислуга. Долго. Потом — разоблачается. Часа три-четыре каждый день из жизни — долой.

Коллеги! Четверть вашей активной жизни — ф-р-р. "Во славу Христа". И, поскольку вы тут ключевая фигура по переустройству здешнего всего плохого ко всему хорошему, нездешнему и прогрессивному — жизней сотен и тысяч ваших предков. Сходили на обедню — сотня младенцев померла. Поскольку вы их родителей чистоте не научили — не успели. Отстояли всенощную — тысяча душ дымом ушла. Кадильным.

Ещё: на молениях вы просто тупеете.

Извините.

Другая тема — пиры. У аристократов частое времяпрепровождение. Совместная трапеза — занятие сакральное. "Преломление хлеба". Воспитание и поддержание общности. Гридни, например, кормятся за столом своего государя. Сиди и смотри как твои друзья, сподвижники и слуги постепенно надираются пивком и бражкой, набивают брюхи угощениями, превращая кулинарные изыски в общечеловеческий продукт. Удобряются. Часами.

Извиняюсь, но я следую Джорджу Вашингтону, который всегда обедал в одиночестве, полагая процесс принятия пищи сугубо интимным.

— Хочешь есть? — В поварню к Домне.

Кормёжка вкусная, сытная, дармовая. Только паспорт покажи. Есть немало мастеров, кто специально выгадывает время, чтобы ко мне на подворье к обеду попасть.

— Хочешь поболтать? — Не ко мне, я болтать не умею.

Фрейд прав: "К занятому человеку редко ходят в гости бездельники — к кипящему горшку мухи не летят".

— Хочешь на "Зверя Лютого" полюбоваться? — А зачем?

А уж у власти "своя" загадочность — обязательно. Здесь же не дерьмократия? — Загадываюсь.

Это создаёт коммуникационные проблемы. Проще: у меня нет наушников. Не приборов, а людей. Как следствие, я получаю не безымянные слухи, а именные доносы. "Такой-то сказал такому-то то-то". Дата, подпись. Другой уровень достоверности и ответственности.

Плюс — этикет. Ты не можешь одеть себя. На тебя чистую рубаху должны надеть слуги. Молитва перед едой, молитва перед сном, молитва по каждому поводу. Ожидание. Пока тебе тарелку поставят, пока рушничок подадут… Работать — некогда.

Коллеги из числа маловероятных, в смысле: вляпнувшихся в тела высокопоставленных, а вы-то как? Если князь сам одел сапоги — это выходка. Общественно-значимый симптом. Предвестие казней. Народ напрягается и пригибается. Если казней нет — перестаёт уважать. "Обманутые ожидания".

Чуть другой ракурс: ладно — вы, вы — нелюдь. А люди ваши? Дело делается людьми. Вам, для вашего прогресса, необходимо время ваших людей. Именно время труда ваших людей по вашим заданиям. Создание прогресснутого "прибавочного продукта". А времени у них нет. Поскольку им, людям добрым православным, надлежит бдеть, говеть и потеть. В храме.

"Делу время — потехе час". Ваши дела для них — "потеха". "Дело" — исполнение ритуала. Ваши мысли, планы, вещи — интересны, забавны, удивительны, полезны… И — ничтожны. По сравнению с райским блаженством. Как может любой ваш "фигурный болт с тройным хромированием" быть важнее царства божьего?

Каждый день начинается с заутрени. Не с растирания пороха или надувания дирижопля, а с похода в церкву. И там — стояния.

Понятно, что смерды ходят в церковь редко. То сев, то жатва, "день год кормит". Или — зима, пурга, далеко… Но вам-то нужны горожане, существующие или создаваемые. А у них… Как у мусульман намаз. Колокола позвонили — кидай всё, бегом на молитву. Три раза каждый день. Помимо праздников.

У меня этого святорусского маразма нет. Были и продолжаются попытки ввести меня в русло здешних приличий, отеческих обычаев, подобающих манер… Увы, я — Не-Русь. Самые настойчивые поучатели вежества, добронравия и богоугодного образа поведения нынче лечатся: погост в устье Вычегды строят. Ежели тамошние медведи выучатся ходить степенно и рычать благозвучно — немалая выгода может случиться. А я лучше на конике поезжу, брёвна в качалке пороняю. Да просто — дела горящие порешаю.

Из таких "горящих" дел есть одно…

Она — пьёт. Но — мало. Поскольку "много" не дают. Пора решать и эту тему.

Коридор в жилой зоне женской прислуги, дверь не заперта.

На Руси двери не запирают. Запирают амбары, лари и коней. Очень интересные противоугонные устройства делают.

Щелчок "зиппы" разгоняет тьму. Широкая постель с беспорядочно разбросанными покрывалами. На ней два обнажённых широко раскинувшихся женских тела. Жарко. На лбу младшей блестят капельки пота. Старшая реагирует на свет, но не вскидывается со сна, а, открыв глаза, не шевелясь осматривается. Затем, осторожно сдвинув закинутую на неё ногу товарки, неторопливо поднимается, накидывает на плечи длинную рубаху, выходит вслед за мной в коридор.

— Как день прошёл, Цыба? Отчёта твоего не видел.

— Умаялись. В усмерть. Она… два раза блевала, три раза плакала. Чуть живые обе.

— Втянитесь. Горло перерезать сможет? Брюхо вспороть?

— Делала. С барашком. С третьего раза. Если держат крепко. Быка… не знаю.

— Хорошо. Помоги.

Мы возвращаемся в опочивальню и, с трудом чуть растолкав Ростиславу, одеваем её из принесённого мною мешка.

Плащ с глухим, полностью закрывающим лицо и голову, капюшоном. Наручники на сведённые спереди кисти. Завернуть, подхватить на руки — босиком же. Спускаемся по лестнице, на дворе — ночная прохлада, дышать сразу легче. Она доверчиво прижимается. Начинает ластиться. Но… уже пришли. И снова спуск. В подземелье. Хозяйство Ноготка.

Отхожу в сторону, уходя из поля зрения, оставляя её стоять одну посреди пустого коридора. Киваю Ноготку. Сценарий обговорён подробно, Ноготок — весьма аккуратен и исполнителен, но… внимательно наблюдаю.

Ноготок подходит вразвалочку, звучно кашляет, смачно харкает в сторону и… сдёргивает с Ростишки плащ.

— О! Курвина дочка. Лярва соплястая. Мои-то подмастерья жалились — не успели вдоволь по-впихивать да по-засовывать. А тут Воевода такой подарочек…

Ухватив её за наручники, заставляет поднять руки, даже привстать на цыпочки. Поворачивая её перед собой, старательно плотоядно ухмыляется и фальшиво грустит:

— Мелкая. Кости тоненьки, мясцо слабенько. Ненадолго. К утру, поди, всё. Копытца откинешь. Шкурка… ничего. Под опойку сойдёт. Как прислуга наиграется, так и снимем. Ты, грят, нынче на бойне была. Вот и освежуем тёпленькой.

Многообещающе урча, тянет её в сторону, в застенок.

Ноготок палач, а не артист. Со стороны вижу и слышу некоторую… недостоверность. Эмоций бы добавить. Хотя, может так и правильнее — какие эмоции у палача?

Контрасты. День, проведённый среди забойщиков. Истошное меканье овец, мычание коров, плач телят… Их беспредельный, животный, смертный ужас… Визги, переходящие в предсмертные всхрипы. Когда им горло перерезают. Широкие потоки льющейся, горячей ещё крови с пузырьками заглоченного в последней момент воздуха. Первое сопротивление взрезаемой кожи, сменяющейся её податливостью при продолжении реза. Вываливающиеся, горячие ещё, судорожно вздрагивающие потроха. Скользкие, мокрые. Их надо быстренько вытащить, запустив руку по локоть в чрево только что мекавшей овечки, обрезать, разобрать.

Осторожно: концы битых или рубленных рёбер — острые. Дают веерный след, как от удара волчьей лапы. У меня как-то обе руки по локти были располосованы. Глупый был — разделся по жаре.

Печень — в одну лохань, почки — в другую, сердце, лёгкие — в третью. Противнее всего с кишками: скользкие, разъезжаются в руках. Станут колбасой.

"Кто любит колбасу и политику — не должен интересоваться как они делаются" — общеизвестная истина. От себя добавлю: "кто любит сладкое — не ходите на сахарные заводы".

Пока одни проводят первичную обработку потрохов, другие, быстро-быстро, пока не остыло, свежуют. Как делается шкуродрание — я уже…

Ничего особенного. Все так живут. Обязательный элемент святорусской жизни. Читая летописи, жития или былины необходимо помнить, что все упомянутые персонажи с младенчества были свидетелями и участниками подобных мероприятий. Для всего святорусского народа подобное — праздник. Радостное предвкушение. Вкусный, сытной еды. Пир.

Понятно, что такой жизненный, "с младых ногтей", опыт даёт несколько иное мышление. "Иное" — по сравнению с моими современниками. Для которых колбаса — товар в универмаге. А не — "коровка наша, Белянка-кормилица". Иное отношение к жизни и к смерти. Чтобы жить — нужно убить. Не врага — друга.

"Злые звери — те, кто ест человека. Добрые — кого человек ест сам".

— Белянка-то добрая коровёнка была. Молока много давала. Мы тя, как болесть пришла, еёным молочком-то и выходили. А вот мясцо с её — жестковато. Прежним годом забить надо было.

На всю "Святую Русь" не наберётся и сотни хомнутых особей, которые не имели бы личного опыта участия или, хотя бы, присутствия при забое и разделке скотины. Ростислава из этой экзотической группы. Социальные перегородки, отделяющие аристократок от "жизни народной", обычно более проницаемы.

Теперь и она приобщилась к этому "всенародному празднику". К превращению живого существа в еду. Не чисто святорусская — общечеловеческая радость. Хомнутые потому и превзошли горилл, что кушали животный белок. Да и потом… Народы-веганы — потомства не оставили.

Коллеги! Я уверен, что вы быстро научитесь. И баранов потрошить, и бычину снимать. Без прорезей и прирезей. Если вам дадут для этого время, не пришибут сразу. Очень скоро вы поймёте, что те же операции легко делаются и с человеком. Легче, чем с быком. Полезно потренироваться на свиньях. В силу множества сходных анатомических подробностей.

И вот, когда вы "наловчитесь", "набьёте руку", достигните общепринятого уровня профессионализма "чтобы не стыдно перед людями было" — сравните себя. Нынешнего и изначального, в "точке старта". Вы сильно изменились.

К лучшему или к худшему? — К необходимому.

Ваши прежние современники перестанут вас понимать — у них нет этих необходимостей.

— Я ей брюхо взрезаю, а она пищит. Тоненько так. Ха-ха-ха.

Где и почему тут нужно смеяться — придётся объяснять загодя.

Глава 512

Запахи, звуки, картинки… Всё это обрушилось на неопытную душу Ростиславы. Я, пытаясь представить на её месте какую-нибудь попаданку или попаданца, тут разница не в форме половых органов, а в устойчивости конкретной психики, могу, кажется, понять допустимые предельные нагрузки. Есть вещи, которые ей как бы рано. Но времени у нас как бы нету.

Дав Ноготку небольшую фору во времени, радостно врываюсь в застенок.

— Привет передовикам кнутобойства и костоломства! Чего новенького накопали?

Пейзаж… соответствует обговоренному.

Низковатое, темноватое помещение. С несильным застарелым запахом мочи и дерьма. И острой ноткой свеженького, пожалуй — ещё тёпленького. "Пациенты" здесь… опоражнивают не только души свои. В тёмном углу слева белеет тощее тельце. Сидит в дыбе лицом к стене, только вздрогнувшая, после моего энтузиастического приветствия, задница видна.

Я уже объяснял: в святорусской дыбе — сидят, в европейской — лежат, в московской — висят. Где хуже — пока не сравнил.

"Московская" — пока свободна. Рядом, подвешенная к потолочной балке за руки, вытянувшись, стоит на цыпочках невысокая немолодая, чуть грузноватая, женщина с отвисшей, местами, кожей. Щиколотки замкнуты цепочкой, между ними вставлено пятивершковое бревно. Чтобы ногами не болтала. На голове шапка, закрывающая глаза и уши, во рту — кляп.

Похудела Софочка. Полпуда точно скинула. Палаческий застенок — очень эффективное средство. Для уменьшения веса а, иногда, и роста.

Перед уходом в Боголюбово я велел Ноготку давать ей малую порцию воды и хлеба. Иначе бы уже… Но наш пресветлый и почти святомученический — смилостививши. Так что — будет жить. Если не устроит мне очередную каверзу.

— Как она? Рассказала?

— Ага. Запиралась сперва. Виляла по-всякому, дурить пыталась. С пятака обделалась и заговорила.

Дознаватель, восходящая звезда допросного дела, молодой парень с явными способностями в деле поиска "багов" в показаниях "носителей правды", подаёт "расспросные листы".

В "правдоискательстве", как и в дебагинге, необходим определённый уровень воображения. Представить ситуацию, описываемую опрашиваемым, место, присутствующие, последовательность событий, обмен информацией, пред- и пост-история…

Типа:

— Схватил шапку и вышел.

— Шапку? А остальная верхняя одежда? Или он накоротке по морозцу на зов? А кто звать ходил?

"Выдумщик", не обладающий таким уровнем воображения, не продумавший заранее подобных подробностей, начинает дёргаться, ошибаться. "Раскалывается".

Палач и спрашиватель — два разных таланта. Изредка они попадают в одного человека. Ноготок — не из таких. Единственный встреченный мною на "Святой Руси" универсал, талантище — Саввушка в Киеве. Ну, так он же потомственный.

"Пятак" — числительное. Здесь — пять ударов. Судя по следам на её спине — били гладкой плетью.

"Обделалась" — штатная реакция наказываемого организма при порке. Так обделывались множество юных российских аристократов, будущих героев воинской славы Российской империи в "Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров" (Николаевском училище). Хотя после убийства Павла Первого запрет на телесное наказание дворян в России был восстановлен, но в гимназиях, например, порка отменена только вместе с отменой крепостного права. Уточню: в Лицее не пороли. Полностью запрещены были телесные наказания только при Советской власти. "Эти ж кляты коммуняки…".

Софочка очень приятный в общении человек, очень коммуникативный. Лёгкой, малозначной беседой создаёт дружественное отношение. И использует его к своей выгоде.

Отчего меня начинает трясти. И возникают вопросы.

Первый: круг её здешних контактов. Второй: кто из них в курсе её настоящего имени, её прошлого. Есть и третий: не пыталась ли она использовать свои контакты для связи с Суздальскими боярами? Логика очевидна: стремясь сделать гадость своему бывшему, она должна найти "ниточки" среди его окружения. Она их всех знает.

Более широкий вариант: выход на соседей. Новгород, Смоленск, Киев, Волынь. В условиях начавшейся войны очень мощная военно-политическая диверсия получается. Утрата уважения к князю-рогоносцу обернётся стойкостью вражеских ратей и слабостью своих и союзных:

— Ежели его — баба столько лет за нос водила, то чего ж его слушать? Бестолочь, на погибель заведёт.

К моему ужасу я оказался прав. Не доверяя мне, она пыталась найти способ обезопасить себя какими-то связями вне Всеволжска. За несколько дней пребывания в городе до "посадки" успешно продвинулась в этом деле. По сути, вариации одного из моих наездов на Боголюбского в Янине:

— Ты меня убьёшь. Но сидят по городам русским — человечки, у человечков — ларёчки, в ларёчках — грамотки, в грамотках — "смерть Кощеева". Я тут копыта откину, а по всей Руси — звон пойдёт. Про твоё, про стыдное.

В России зависимость правителя от молвы вполне понимают и в абсолютистские времена, и при коммунистах. Здешние государи ещё зависимее — вовсе не "помазанники божьи", их, бывает, и вышибают. По основанию: "есть такое народное мнение".

Софье не хватило времени. Всеволжск довольно плотно закрыт, "железный занавес". Просто поймать мужика на улице, дать грамотку да денежку:

— Сходи туда, скажу куда. Принеси то, там дадут что. И заплатят ещё втрое.

Не пройдёт.

Ещё она очень любит себя, любимую. И, соответственно, боится боли. А к людям относится пренебрежительно. Особенно к тем, кто идёт ей навстречу, "пляшет под её дудку". "Полезные дурни", прислуга, "быдло прирождённое".

Рассказывать дознавателю о своих здешних знакомцах она начала даже с радостью, с хвастовством: вот-де, какие люди меня знают! Когда в перечне появились персонажи… не типичные, потенциально перспективные, когда пошли конкретные расспросы по ним — завиляла. Хихикала, кокетничала, грозила. Получив порцию плетей — принялась сдавать всех. Дополняя реальный страх наказания старательно имитируемым ужасом. "Вот как на духу! Как перед господом богом! Всю-всю правду сказала! До самого донышка!".

Старающиеся услужить — для неё мусор, расходный материал. Использует "в тёмную". Но всех не сдаст. Просто потому, что надеется вывернуться. И "продолжить с той же цифры". Абсолютно безнравственная женщина.

Хотя, при таком жизненном пути, откуда в ней взяться нравственности? Со свадебного пира на плахе обезглавленного отца?

Кант как-то опроверг пять доказательств существования ГБ от Фомы Аквинского. И придумал шестое, своё.

Это все знают, и это неправда.

Расправившись с тремя видами доказательств (онтологическим, космологическим, телеологическим), Кант разработал "моральное". Мораль, по Канту, восходят к одному верховному принципу — "категорическому императиву", предписывающему поступки, которые хороши сами по себе, объективно, безотносительно к какой-либо иной, кроме самой нравственности, цели.

Он же и сформулировал этот супер-принцип:

Императив — от Бога. Значит — Бог есть.

"Желаю, чтобы все!" — эта идея Канта звучит и у Шарикова в "Собачьем сердце".

Увы, "все" в человечестве — разные. "…поступай так, как ты бы мог пожелать, чтобы поступали все" — не надо. И — невозможно. У человечества есть только один "всеобщий закон" — рождение и смерть. Для его исполнения не нужны ни мораль, ни бог, ни человечество вообще — чистая биология.

Раз "императива" нет, то и насчёт ГБ… ничего определённого сказать нельзя. "Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе… Науке это неизвестно".

Кант это понимал.

А — "не желающий"? Или "желающий мыслить не морально"? А, например, логически? — Не должен. Полная свобода. Насчёт факта наличия присутствия ГБ.

Объективность, факт — заменяется субъективностью. "Хочешь — жни, а хочешь — куй…". Это не "доказательство существования", а "доказательство не-существования". Выдуманности. мифичности.

В Средневековье принципиально нет "всеобщего закона". Кроме, конечно, законов того самого Исаака.

"Сила действия равно силе противодействия"? — Верно. Только приложены эти силы к разным телам. А иначе никакого движения не было бы.

"…поступай так, чтобы принцип твоего поведения мог стать всеобщим законом…" — ни в коем случае! "Рыцарь — воюет, купец — торгует, крестьянин — пашет, поп — кадилом машет".

Как может боярыня, давая пощёчину сенной девке, желать, чтобы та дала ей такой же ответ? "Русская правда" требует виры за убийство. За "княжьего человека" — двойную, за женщину — половинную. Это "всеобщий моральный закон"? — Да. Если "все" — не человечество, а конкретная сословная (религиозная, национальная, возрастная, половая, местечковая…) группа. А остальные? — А фиг его знает. Может, у них свой "императив". Они — не наши, не люди, не "все".

Основа "доказательства существования Бога" по Канту — никогда не существовала в человечестве. Да и вообще — в среде биологических существ существовать не может.

Кормилица выкармливает ребёнка своим молоком. А через пару лет требует, что бы ребёнок — её так же выкармливал. Поскольку она поступала так, желая, чтобы так все поступали. И это конкретное дитя тоже. И куда такую? С таким императивом. — В дурку?

Софочка, не знакомая ни с самим Кантом (до него шесть веков), ни с немецкой философией (тоже пока нет), ухитрялась нарушать "категорический императив" в самой грубой, циничной форме.

Утверждение Канта: "Не обращайся с другими как со средством для достижения твоих целей" — полностью не соответствовало её сущности.

— Как это? Другие — не "средство"? А что? А слуги? Чего ради я их кормить буду? Если они не средство для достижения моих целей? Чтобы мне было вкусно, тепло, мягко, удобно.

— "Свобода размахивать руками заканчивается у кончика носа другого человека".

— Да брось ты! Что ж я, нерадивому кухарю и затрещину дать не могу? Бог сказал: "Не мир я принёс, но меч", А это, знаешь ли, куда глубже, чем перед носом махнуть. Про самую печень.

Софочка — законченная эгоистка. Сам такой, поэтому хорошо понимаю. Но у меня уже следующая стадия. Предпоследняя. Дальше только "чистая мудрость". Когда "всё так забавно".

Пока, как и положено по диалектике: "переход количества в качество". Я не рассматриваю людей как средство достижения цели. Я сам средство. Для создания целей у них. Цели: "чистить зубы по утрам и вечерам" — не было? — Будет. И ничей "кончик носа" меня не остановит.

Объяснить экс-княгине штудии Канта нереально. Поэтому вбивать.

Я подошёл к подвешенной к потолку Софье и некоторое время с ненавистью её рассматривал. Язва хитромудрая. Глаз и ушей не видно, рот заткнут. Молчит. Вот же… змеюка подколодная. Сдёрнул с её головы шапку. Софочка поморгала, узнала меня, начала как-то дёргаться, мычать. Кажется, что-то приветственное. Типа:

— Ну, наконец-то! Как я рада! Заждалась совсем. Извини, что не в праздничном платье — обстоятельства-с. Но ты же не в обиде? Кстати…

Нет уж. Слушать тебя вредно. Придурок, который тебя послушал просто по доброте душевной, ныне уже под Ярославлем. Ничего, телеграф работает, завтра утром его уже… Не учла ты, искусница, скорости передачи данных по специализированным каналам связи, рановато сдала терпилу. И остальных сдашь. Точильщик и Ивашко уже подняты, сейчас начнут "зачищать" твоих "крестников".

Самое скверное, что масса нормальных, честных людей, которые "ни сном, ни духом", виновные лишь в знакомстве с тобой, в добром к тебе отношении, будут, от моего имени, подвергнуты разным… неприятным процедурам. Почти все — зря. Но время и силы моих людей будут потрачены. И у многих отношение ко мне, к здешней власти… не улучшится.

— Ты — дрянь. Ты создаёшь для меня смертельную опасность. Ты — дура. Я пытаюсь спасти тебя и твою дочку. Рискуя своей головой, сунулся в Боголюбово — едва ноги унёс. Ночей не сплю, мозги ломаю. А ты… ты мне не веришь. Не веришь тому, что я хочу оставить тебя в живых, сделать для этого всё возможное. Найти выход в безвыходном положении. В твоём безвыходном. Ты, своим неуёмным умишком воображаешь, что можешь перемудрить меня. Перехитрить, обвести вокруг пальца. Суетишься. Неумно. И создаёшь для меня существенную и явную угрозу. За что и будешь наказана. Бита плетью.

Она что-то мычала себе в оправдание, гримасничала лицом и телом. К чему мне её слова? Это с дознавателем можно торговаться: я тебе имя, а ты меня плетью не нынче, а через полчаса.

Слева раздался какой-то шорох.

Во, блин, так увлёкся, что и забыл.

— Это что?

Ноготков подмастерье, в задумчивости водивший кончиком плети по обнажённой спинке зажатой в дыбе Ростиславы, ошарашенно уставился на меня. Реплика в сценарии не предусмотрена, импровиз. Но, факеншит, эта змеища… с её изобретательностью и пронырливостью…

— Ну… дык… эта…

Я ткнул пальцем в плеть и жестом показал ожидаемое движение. Парень похлопал глазами, вспомнил сценарий и, отойдя на шаг, взмахнул и с выдохом ударил плетью.

По полу, конечно, рядом с безостановочно уже дрожащими тощими бледными ляжками Ростиславы.

— Во. Эт так, чисто для знакомства. А вот теперя, штоб, ну, поближе… Эх-хя!

Пропустив плёточку через ладонь, он, чуть ли не хохоча, озвучил замах и новый удар. По земле. С другой стороны бёдер бедной княгини. Снова вытянул плеть и весело, немножко смущённо, по-доброму улыбнулся мне.

Для него, для всего здешнего коллектива — это игра. Заранее обговорённая забава, развлечение. Возможность показать начальству азы своего мастерства и, одновременно, подурачиться. Чуть попугать девку.

Это ж смешно! Саечку за испуг и га-га-га.

— Прекратить.

Парнишка разочарован. Тут же столько интересных трюков есть! Он, похоже, уже и программу продумал. Можно просто воздушными толчками, без прикосновения, довести подопечного до панического ужаса, когда он сам, не управляя своим телом и разумом, обделываясь и завывая, будет беспорядочно биться в дыбе, будет — сам! — сдирать свою кожу, рвать связки и выворачивать суставы. Можно хлопком плети над ухом оглушить, сбить с настроя, заставить потерять ориентацию и соображение…

Да много чего можно. Ежели инструмент в умелых руках. А уж когда и бить дозволят…

— Отвяжи её.

Парень откидывает верхнее бревно, сматывает "уплотнители" — пеньковый канат вокруг шеи, лодыжек. Ростислава пытается шевелиться, скулит, но встать, конечно, не может. По себе помню: напряжение мышц при панике от ожидаемого удара, в сочетании с крайне неудобной фиксацией, даёт полное обессиливание.

Поднимаю на руки, отношу к столу. Дознаватель смещается к краю, выписывая что-то из протокола, искоса поглядывает. С другой стороны что-то перекладывают подмастерья и тоже таращатся. Вокруг полутьма, только здесь, в круге света у светильника, сидит, откинувшись на стенку, с закрытыми глазами, с дорожками непросохших слёз на лице, абсолютно нагая, наголо стриженая девушка. И ей абсолютно всё равно, что на ней нет одежды, нет волос, что она одна среди пяти пялящихся на неё мужчин. В этом "погребе скорби".

Страх боли и ужас предательства. Сильные эмоции. Которые снесли нормы пристойности, "категорические", и не очень, императивы, границы допустимого. Типовые реакции… нет сил даже вспомнить.

— Я… я подумала… что ты меня…

Умница. Не говорит глупостей. Только думает. Типа: "что ты меня предал". Или там: "обманул".

Хозяин не может предать свою вещь. Не по "моральному императиву", а по определению вещи. Рабыня может изменить своему господину, как может порваться неудачный, гнилой сапог, господин — нет.

Я, наверное, плохой господин. Так и не выучился. Относиться к людям, как к сапогам. Виноват. Не смог адаптироваться к "Святой Руси". Туповат, знаете ли. Прогибкости не хватает. Вот Софочка — та да. Для неё такое — как дышать. Ну, так она и дышит этим. Всю жизнь с первого вздоха.

— Не думай так. Не дождёшься.

Она не сразу понимает, чего именно "не дождёшься". Пытается улыбнуться.

— Испугалась?

— Д-да. Очень.

— Зря. Я же говорил: тебе бояться нечего. Ничего-ничего.

Она снова пытается улыбаться. Это словечко: "ничего-ничего" — уже как-то стало нашим "тайным словом". Не сколько смыслом, сколько знаком общности и отдельности от других.

— Выпей.

Ноготок принёс тарелку с двумя кружками. В одной… да, сорокаградусная, в другой — вода. На тарелке чёрный хлеб с солью, солёный огурец, кусочки сала с прожилками. "Завтрак палача". Хотя, конечно, "ужин" — с запахом к кнуту, как и к рулю, не пускают.

Она отхлёбывает, вылупляет глаза, под поток советов всей "честной компании" судорожно, обливаясь, взахлёб запивает водой, занюхивает, заедает. Обалдело смотрит на окружающих.

Водка, конечно, дрянное средство. Но иногда полезна. Для кратковременного забвения — смывает свежие чувства.

Сейчас "поплывёт". Или нет — "как слону дробина". Сильная эмоциональная встряска даёт парадоксальную реакцию на алкоголь.

— Помойся.

Киваю в сторону, куда ребята притащили большую банную шайку, ведро с холодной и кувшин с горячей водой. У Ноготка в хозяйстве чего только нет. Тут где-то есть "водяная тюрьма" — бочка с решетчатой крышкой. Воду подливают, пока человеку, чтобы дышать, остаётся только прижиматься лицом к решётке. Держится он за решётку руками, дышит. Потом засыпает. Чуть опускается, захлёбывается, в панике рвётся вверх. Отдышался и снова. Надоело — отпусти и залейся. Бывают и такие, но редко: большинство предпочитают дышать.

Ростислава несколько нетвёрдой походкой отправляется к тазу, с помощью подмастерьев наливает воду, усаживается туда, плещется. Ей совершенно всё равно, что вокруг подземелье, застенок, где всё, даже стены, пропитаны запахом боли, муки, что вокруг ходят и сидят какие-то люди. Сил для переживаний, для "морали", "нравственности", "приличий", "благопристойности" — нету. Кончились.

"Пусть лучше лопнет моя совесть, чем мочевой пузырь" — русская народная… По поводу относительности "категорического императива".

Нет, кое-что осталось. Замерла и смотрит. Заметила, узнала. Подхожу с полотенцем, и она, не отрывая взгляда, произносит:

— Там. Моя мама.

— Встань.

Довольно жёстко вытираю её. Убирая ещё не высохший холодный пот ужаса с плеч, тёплую воду с бёдер, остатки слёз с лица.

— Она виновата. Передо мной. Поэтому ты будешь бить её плетью. Сейчас.

— Н-нет. Н-не смогу. Я… не умею.

— Сможешь. Для тебя нет невозможного. По моей воле. Парни, вон ту скамеечку вон туда.

Кнутобоец, в ходе экзекуции, не переставляет ноги. Переносит вес, но не смещается. Стойки бывают левая и правая. Как в единоборствах. Какая именно — зависит от школы, мастера, здесь — от Ноготка. У нас — левосторонняя. Вот так, чуть наискосок подмастерья ставят скамеечку. Сбоку слева от Софочки. Тут тоже возможны варианты.

Возьмите "круг фехтовальщика" с прима-секунда-терция… положите его горизонтально. Похоже.

Очень жёсткая манера, когда палач стоит лицом к лицу с наказываемым. И бьёт его по спине, "в обхват". Чего палач никогда не делает — не становится напротив позвоночника. Конечно, есть мастера, которые и из этой позиции работают. Но это уже не порка, а убийство. Так бьют "в обхват" по животу, разрушая внутренние органы, вырывают закорелыми кончиками-когтями плети гениталии, уродуют лицо. Выбивая глаза, например. Не наш случай.

— Встань на скамеечку. Покачай. Устойчиво? Возьми плеть. Крепче. Не бойся — с этой стороны она не кусается.

У нас с Ростей большая разница в росте. А бить она, и вправду, не умеет. Поэтому бить буду я. Её рукой. Похоже на то, как Цыба схлопотала. Я не такой уж мастер, чтобы при большой разнице на линии наших плечо-предплечье-кисть вывести плеть в правильную позицию. Дальше-то она сама летит. Здешние подмастерья смогли бы… Но я не хочу. Чтобы кто-то к ней прикасался. Глупо? — Конечно. Особенно, с учётом её близкого будущего. С планируемым браком с Генрихом Львом. И множеством непланируемых, но весьма вероятных… приключений.

Подхожу к ней сзади. Э-эх, снова у девушки из тактильных ощущений только суровое сукно моего кафтана да ремни портупеи. По всей спинке. Закидываю её левую себе на темечко, провожу ладошкой по полотну своей косынки, дальше, на загривок.

— Левой держись здесь. Правую свободно в сторону.

Своей левой накрываю её сердце, чуть прижимаю девушку к себе. Сердечко у неё… как после марафона. Ну, типа, да. Я и веду её через марафон. Потрясений и разрушений. Забег называется — "жизнь".

Её лицо — нос к носу. Большие, измученные глаза. И чуть слышный шёпот:

— Я не смогу, я умру.

— У меня в руках ты сможешь всё. Ты — не ты, а инструмент. Бич Божий.

Слышит, воспринимает. Даже удивительно. Глаза распахиваются в изумлении.

— Ты… Атилла?

— Нет. Он хотел всего лишь власти, золота. Игрушки. Я — "Зверь Лютый". Я хочу душ человеческих. И ты — плеть карающая в деснице моей.

— Ой!

Моя левая скользнула по её телу. От сердца вниз. Скамеечка компенсирует разницу в росте, и мне нет нужды нагибать её. Чтобы вставить, впихнуть палец в её тело. Не готова. Совершенно. Что не удивительно при такой предыстории.

Привыкай девочка, скорость реакции имеет значение. "Ложка дорога к обеду". И "миска" — тоже.

Она, откинув голову на моё плечо, потрясенно смотрит на меня. Нос к носу. Но не отпускает мой затылок.

— Держи крепче. Начали. Отводишь руку…

Синхронное движение моих обеих рук. Два синхронных беззвучных женских аха. Один здесь, "лицом к лицу". Она не отрывает взгляда, даже не интересуется — попала ли плеть куда-нибудь. Не интересно. Важное — здесь. Между нами, в ней самой. Лёгкий аромат женского пота, нотка ещё не истаявшего совсем ужаса ожидания казни в дыбе, свежий выхлоп от только что выпитой "клюковки", любимый мною запах свежего чёрного хлеба, чуть слышный "поцелуй чеснока" от солёного огурца… В глазах муть паники, ужаса, усталости постепенно перетекает в туман ожидания и готовности. К чему-то хорошему, "сладкому", радостному.

Важное? — То ты делаешь для меня. Со мной. А стремительно багровеющая полоса на спине твоей матушки или, к примеру, чья-то катящаяся голова? — Не существенно, мелочи.

А на подвесе дёргается всем телом её матушка. Её "ах" тоже беззвучен — кляп. Мычит, пытается обратить на себя внимание, выразить глубоко искреннюю, задушевную и всеобъемлющую… готовность к сотрудничеству, к раскаиванию, к "совсем согласию".

Зачем оно мне? "Единожды солгавший, кто тебе поверит?". Я же много раз говорил: "Самое страшное — если я утрачу интерес к тебе".

— Чуть неправильно получилось. Видишь: наискосок легла, и низковато. Повторяем.

Ростислава с трудом разрывает наш взгляд, поворачивает голову и, явно, не сразу фокусирует глаза, осознавая видимое. Мы тут, девочка, не любовными усладами занимаемся, а наказываем государственного преступника. Который — твоя матушка. Оцени и переживи эти контрасты. Мой палец в тебе, мой загривок в твоей левой. И плеть наказующая в наших правых. В двух. Синхронных, согласованных.

"И пусть правая ваша не ведает, что творит левая".

Пусть. Но наши правые "ведают", что творит каждая.

Твой выбор, девочка. Между "зовом крови" и "волей господина". Между природным, прирождённым приказом аллелей и добровольно для себя выбранной обязанностью и желанием подчиняться. Хозяину, закону, идее. Хоть чему. Кроме родства.

Боголюбский эту грань не переступил: "проливать кровь рюриковичей — грех".

Чуть всхлипнув, она начинает отводить плеть для замаха…

— Уже лучше. Но надо выше. Плетью бьют по спине, а не по заднице. И — резче.

Ростислава ещё крепче, жёстче, энергичнее ухватывает меня за шею, начинает прогибаться, чуть запрокидывает голову. И — бьёт. Почти сама, почти правильно. Резко, хоть и слабенько, сжав мой пальчик.

Цезарь и Наполеон известны, в частности, тем, что умели делать три дела одновременно. Для правителя весьма полезный талант. У женщин способность к одновременности выше, есть что развивать. В возможной герцогине.

Молодец. Многостаночницей будет.

По Фрейду: "Жестокость и половое влечение связаны между собой самым тесным образом".

Причинять боль другому, получая удовольствие самой. Связка эмоций может привести к садизму. А может — к государю. Государство — организованное насилие. Казни, прямо или косвенно — основное занятие правителя. Государь, подобно участковому, куда больше времени, сил, эмоций тратит на всякое отребье, чем на нормальных добрых людей. Счастье дезинфектора: "Ура! Они все сдохли!". Делать это без позитива, не получая удовольствия, радости — делать плохо, "спустя рукава". Слишком много радости — сумасшествие. Ищите меру.

Софочка ещё пытается дёргаться, выпросить, вымолить возможность поговорить, убедить, объяснить. Что она здесь, она ещё жива, она… Неинтересно.

— Тебе нравится… так?

— Мне нравится всё, что хорошо для тебя. Мой господин.

Повторяем. Каждый раз всё лучше, чётче, сильнее. Вспоминая Фрейда, шепчу ей в близкое лицо:

— Ты говорила: я не могу. Ты — можешь. Всё. Ты не перестаешь искать силы и уверенность вовне, а искать следует в себе. Они там всегда и были.

В полутьме пытошной лихорадочно блестят её глаза. Шепчет в ответ:

— Не — всегда. Теперь.

И подтверждает. Ощутимым усилием конкретной группы мышц.

— Всё. Ей хватит.

— Почему? Я бы ещё…

Возбуждение на грани истерики. Желание, для которого нет сил. Ни душевных, ни физических. Как в затяжной пьянке: либидо растёт, потенция падает. Остаётся одно: "А поговорить?".

— Водки дашь?

— Дам. Чуть-чуть.

Снова — завернуть в плащ с головой, на руки. Она чего-то выкрикивает, пытается размахивать руками. Потом быстро успокаивается. В большом корыте с горячей водой в бане. Час возни и, наконец, юная княгиня-вдовица, сделавшая очередной шажок в познании себя и мира, не просыпаясь, возвращается в опочивальню.

— Цыба, присмотри за ней. Не забудь: к рассвету обе к Домне. Спите. Пару часов ещё есть.

А в подземелье Софочка, уже отвязанная и положенная ничком на лавку, дёргает полосатой спиной, размазывает слёзы и сопли, сдаёт своих… приятелей. Бюрократическая машина гос. безопасности, со скрежетом и зевками, начинает проворачиваться. Ломая судьбы людей по более или менее обоснованным подозрениям.

Ночь оказалось урожайной. Сыскались и человечки Софьи, и её тайнички — во дворце, в городе, в Ипаевом погосте. Ещё интереснее, что вскрылись две Суздальских линии, причём только одна собственно Боголюбского. И Рязанская с Билярской. Чуть позже проявились новогородцы и черниговцы.

"Прошлись частым гребнем" — так на Руси гнид вычищают.

Кое-что мы прежде знали, кое-что всплыло при внимательном рассмотрении.

Тут просто: есть источник информации. Мой рассыльный, например. Некто, желающий знать тайное, на кого бы он ни работал, вынужден к источнику подобраться. Вот они и лезут в одно место. Как нерестящаяся рыба в ручей. Засек "рыбку" — смотри рядом вторую.

Другая забота: полученную инфу надо передать "в центр". Радио не изобрели, почтовые голуби не распространены. Нужно слать человечка. А Всеволжск закрыт. Конечно — куча дырок. Десятки. Их залепляют. По мере сообразительности. Но просто человек ни войти, ни выйти с земель Всеволжских — не может. Паломники — запрещены, нищих — нет, бродячие ремесленники — отсутствуют, купцы — государевы. По границам егеря шастают, на путях заставы стоят.

Можно, конечно, найти какого-нибудь мещеряка. Но как ты до него в его болотах доберёшься? И как ты с ним расплатишься? Если община всё видит и внезапному богатству удивляется.

Впрочем, к собственно Софочкиным "партнёрам" шпионские страсти отношения не имеют: просто болтуны, услужливые дураки.

В 21 веке вбивается аэропортовским службами: не берите ничего у незнакомых или малознакомых людей, сами упаковывайте свой багаж… Здесь этой формы терроризма нет, люди просто не понимают:

— А чё? Я ж чисто помочь доброй женщине. Всё едино туды ж иду. Заодно, оказией. Какое с этого кому худо? Добрые дела Господом зачтутся.

В собак правило "не брать у чужого" вбивают электрическим током. Мне, чтобы отучить аборигенов от этой формы святорусской благотворительности, надо целую электростанцию ставить.

Через три дня Домна обеих страдалиц с поварни выгнала. Никаких. Сутки отлёживались, "раны зализывали". Раны-то — царапины, а вот без ожогов на кухне по-первости не бывает. Легко отделались.

Беседа с Домной по результатам "производственной практики" началась с её упрёков, фырканий: "две дуры… мне что — делать нечего?… бестолочи, неумехи…".

Но две критически важных характеристики: лентяйки, грязнули — не прозвучали. В конце эмоционального диалога, исполненного в несколько "рваном" стиле:

— Сырники! Мать! Бестолочи! Блин! Блины! Мать! Замешать толком! Едрить-слить-переваривать! Тесто! Итить их котелком! С горчицей!..

Вдруг, помолчав, выдала:

— Ух и хитрый же ты, Ваня.

Не понял я. К чему это?

— Они, дуры две, как слепые котята, во все дырки, без смысла, без разума.

— И?

— И то! Я и помыслить не могла! Сыскались… способы. Кабы вороги знали — могли бы потравить. И тебя, и людей наших. И ещё там… неустроенности. А я-то дура старая, прям перед носом…

Встала во весь свой немалый рост. И, в последние годы, вес. Поклонилась в пояс.

— Спаси тебя бог, Воевода. За научение не обидное. Будто я сама, своим умом. А не носом в дерьмо тыканная.

И ушла.

Коллеги! На кой чёрт вам всякие железки? Разные парогрызы с дирижоплями. Вот этот гренадер в юбке, надолб несдвигаемый и есть цель и смысл. Сама по себе. Столп. Порядка, чистоты, сытости. Счастья и здоровья многих людей. Сам собой выросший. Я-то так только… мусор вокруг отмёл. Чтобы не мешался.

Мда… вот так и создаётся репутация. От неожиданных последствий необдуманных поступков.

Сутки девицы отлёживались, даже надумали, наконец-то, в зеркальный зал попасть. Увы.

— Завтра утречком раненьким — к Маре.

— С чего это? Мы ж у неё уже…

— То вы были на обследовании, теперь пойдёте на ту сторону прилавка. Откуда лекари смотрят.

— Так мы ж в лекарском деле…

— А и не надо. Служительницами. Я с Марой говорил. Мертвецкая, родильное, травма.

— Сутками?

Я старательно изобразил улыбку радостного идиота:

— Ага.

— Мы там сдохнем. Господин.

— Может и так. Только… мне здесь слабых не надо. Слабые у нас медведей на погостах пугают. Не сдохнете. Я не велю.

Цыба попала за компанию. Вышла бы замуж, уехала бы в селение, крестьянствовала бы там. В роли жены "представителя сельской интеллигенции", например. Или здесь, за какого-нибудь чиновника или мастера вышла. Женщина видная, желающие — только свистни. Не захотела. Сама по себе баба на "Святой Руси" жить не может. А в службе… — служба.

Ростиславе надо дать понятие жизни и смерти. В каких трудах и муках человек рождается. Какие при этом бывают… риски и эпизоды. Какая это ценность — жизнь человеческая. С самого начала, с первого вздоха. И даже прежде.

По моему мнению, весь генералитет нужно раз в год в родильное на экскурсию водить. Не обязательно только на тяжёлые случаи. А депутатов — ежеквартально. Для понимания и расстановки приоритетов.

Посмотреть начало полезно после подробного знакомства с концом. Бытия человеческого. Чтобы, приняв на руки младенца новорожденного, сразу представить — как его, дай бог выросшего и состарившегося, будут обмывать, одевать и упаковывать. "В тот ларчик, где ни встать ни сесть".

Полезны также некоторые… случаи между двумя этими точками. Способы прервать течение жизни. И способы этому противодействовать. Травматизм у нас постоянно. В большой семье… не щёлкают. Причём, в отличие от боевых ран, травмы почти всегда проявление идиотизма.

— Бревно на голову? Так с чего ж ты туда попёрся? Тебе ж кричали!

— Эта… ну… дык… не поверил я.

Травмированный, в первый момент, часто идиот панический. Выбитый из своей обычной колеи, не доверяющий ни себе, ни лекарям. Находится в состоянии ужаса. Видеть, как здоровые мужики вопят и писыются, озирая свой открытый перелом — полезно. "Писыются" не от боли — от страха.

Сопереживание, "зеркальные нейроны"… И навык это "со-" — давить. Не становиться дублем вопящего от ужаса и боли индивидуума, а, задвинув чуйства туда, где им и место, делать дело. Например, держать орущего мужика за плечи. Пока ему ногу отпиливают. Идиот: грибок-язва-гангрена-ампутация. Запущенный юродивый из Волока Ламского.

Эксперимент удался: уже и Цыба проблевалась. А Ростишка — ничего. Наплакалась, но без истерик.

Из разнообразных последствий полученного госпитального опыта отмечу установившиеся дружеские отношения между Радой и Ростиславой. Боярыня, которой Ростишка помогала в родах с попочным прилеганием, сразу учуяла "благородное" происхождение помощницы. Это не хитро: даже словарный запас отличается. Надо просто знать, что проявляющиеся диалектизмы — сословные, а не локальные.

На расспросы Ростислава не отвечала, а когда прямо спросили, послала, как и было велено, ко мне. Рада чувством смущения — несколько обделена, заявилась. Начала издалека. Типа:

— Глянулась мне та сопливка. Отдай-ка её в помощницы, может толковая повитуха получится.

Когда я заюлил, начал отнекиваться, туману напускать…

"Не пытайтесь здесь обманывать, здесь все евреи".

Здесь — ещё хуже.

Коллеги! Не надейтесь обдурить предков! Они не отличают ледебурит от перлита, но ложь от правды — за версту.

Умная дама: не стала на меня наезжать да на мелочах ловить, а начала рассказывать о своих проблемах.

Сына она женила, старшую дочь замуж выдала. Младшей, боярышне урождённой, здесь, среди поганых лесных, смердов да холопов беглых — жениха не сыскать. Отдавать младшенькую в Русь, а самой здесь оставаться — не хочет. Ей охота внуков потетешкать. Идти в чужой дом тёщей "взапечку" — не славно. Опять же, здесь она величина, всяк на улице кланяется. А там? — "Мать жены. Мать её".

— А к Лазарю?

— Там своих… Цену себе сложить не могут.

Другая тема: "Закон Паркинсона". Она классный мастер своего дела. Акушерка от бога. Но две другие ипостаси: "учитель" и "администратор" — не тянет. Отрасль растёт. Едва ли не быстрее всех основных медицинских направлений. В каждом городке и крупном селении ставится акушерский пункт. Нужны инструкции, оснащение, снабжение, подбор и расстановка кадров, контроль, статистика… Не её. А поставить над ней начальника нельзя. Она — боярыня.

С Марой они прежде как-то уживались. Та — ведьма, существо деклассированное. Есть люди святые, есть — наоборот. Внесистемные.

Выдав замуж дочь и женив сына, Рада ощутила подъём своего социального статуса. "Как на Руси повелось". А Марана — нет. Отчего имеем серию конфликтов. Социально-бабско-профессиональных.

— И учти, Воевода, я над собой никого, ниже князя, не потерплю!

— А… а я?

— А ты… Ты — "Зверь Лютый". От князей, бояр и прочих — вбок с завиточком.

Разъяснила. Убедительно.

— Ладно Рада. Иди дело делать. Будет тебе… княгиня в начальницах.

В списке "кандидатов на Саксонию" добавилось ещё одно имя. Два: с дочерью.

Глава 513

Отоспавшись после трёхсуточного дежурства, девицы уже не вспоминали про "зеркальный зал". Но тут-то мы и перешли к относительно равномерному учебному процессу.

Два часа утром, два часа вечером — физподготовка. Час греческого с Трифеной, час немецкого с Фрицом или с Беней. Экономика. С Беней и Николаем.

Сравнительные цены, способы оценки качества некоторых товаров. Общие представления о землевладении и землепользовании. В Саксонии крестьяне лично свободные, работают по найму. То есть, феодалы сами серьёзно участвуют в хозяйственной деятельности. Южнее — арендаторы. Ещё южнее — барщина, крепостные. Повсеместно — остатки вольных хлебопашцев на своей земле. Размер крестьянского надела: малый (нидерландский) — 17 га, большой (саксонский) — 24 га.

Структура империи. Нынче в Германии тысяча "юридических лиц". К началу Тридцатилетней войны будет полтораста, к концу Наполеона — десятка три-четыре. Около десятка вольных городов, примерно столько же сходных имперских. Начинающийся бурный рост их числа: в этом веке — полсотни, в следующем — полтысячи. 49 епископств и 6 архиепископств. Со своими владениями, которые имперские лены, а не только диоцезы (епархии). Герцогства. "Исторические" и свежесделанная Австрия. Лет десять, как бывшая Аварская марка Карла Великого, бывшая Восточная марка герцогства Бавария, была временно отделена от Баварии и, в нарушение данных Вельфам обещаний, не была возвращена их дому. Оттуда же, от Баварии отрезали ещё и герцогство Мерания. Лет через 80 — исчезнет. Пока — камушек политической мозаики.

Детали-деталюшки. Не исчерпывающе, а для примера. До Вернера фон Боллэнда ещё не доросли: вассал 43 различных сеньоров, от которых держал в общей сложности более 500 ленов, в том числе 15 графств. Но есть уже граф Фландрский: вассал Французской короны, принял лен Камбре от Барбароссы. Ну и чей он после этого?

Дурдом. Вермишель отношений. Ленных, родственных, территориальных. Я не знаю и тысячной доли этой паутины. Не могу увидеть ниточки, за которые можно подёргать к своей пользе. Нынешние Вельфы, например, из д`Эсте. Как они к своему родовому владению — Лигурии? Тоскана — герцогство или маркизат? У Вельфов три герцогских короны? Или четыре? Сполетто считать? А можно лишнее продать? Чисто титул, без владений.

Права и привилегии. Бардак. Одних итальянских студентов бить можно, других нельзя — император вступится. Каких?

Графы, имперские и герцогские. Которые из состояния чиновников (губернаторов) переходят сейчас в статус наследственных владетелей. Их заместители, называемые на юге виконтами (вице-конт), на севере — бурграфами. "Почтовые станции" — пфальцы. Управляющие этих служебных императорских резиденций называются пфальц-графами и тоже норовят во владетельные наследственные графья. Бароны разных мастей. Фрайхерры. Отличаются от просто баронов тем, что их владения — аллод, то есть маленькое, но самостоятельное гособразование, а не получены в лен от сюзерена, а сами они — микроцарствующие особы.

Имперские рыцари. Вот торчит на Рейном замок. В замке — рыцарь. Вокруг на три версты его земля. И как бы у него мозги в трубочку не сворачивались — трогать его нельзя. Никому, кроме императора.

Разница между дворянством и рыцарством. Рыцарь — личное, не имущественное или родовое свойство. Уже и в битве при Креси шестнадцатилетний Чёрный Принц командует флангом английской армии, просит подкреплений. Его отец, король отвечает гонцу: "Мальчик должен сам заслужить рыцарские шпоры". "Мальчик" — заслужил, французов раскатали вдребезги.

Основы домоводства в формате крупного феодального хозяйства.

Гапа — фыркала. Пришлось рявкнуть. Пошло нормально: Ростислава имеет представление. Конечно, к реальному управлению княжеским двором во Вщиже её не допускали по малолетству. Но хоть что-то. Окорока и лук — подвешивать, муку — ставить, бочки — проваривать. Нормы заготовки, способы хранения, контроль годности…

Домоводство от Агафьи, делопроизводство от меня.

Чисто например из первых дней.

Одетая в форменную мужскую одежду моих посыльных является ко мне.

— Садись, пиши.

Смотрит восторжено-влюблённым взглядом. Даже смущаюсь. Усаживается за столик, сосредотачивается, оглядывает письменный прибор.

— А… а на чём?

Факеншит! Забыл. На "Святой Руси" бумаги нет. Её привозят издалека и она другая. Мою тонкую белую "жестяную" бумагу в стопке видит первый раз.

— Вот это — бумага. На ней пишут. Положи чистый лист перед собой.

С трудом взяла — лист не отлепляется, пыталась послюнявить, потрясла над ухом — звенит, положила, недоумённо огляделась.

— А… а чем?

Второй факеншит.

— Справа гусиные перья. Уже заточенные. Возьми и посмотри.

На Руси — царапают. Писалом. По бересте или по восковым табличкам. Или рисуют краской по пергаменту. Кисточкой или тросточкой (калам).

Она — грамотная. Буквы — знает. Но не умеет. Не надо смеяться. Посади вас за китайскую клавиатуру… тоже не сразу.

— А что писать?

— Алфавит. Все буквы, которые знаешь.

— А… А как же? Это же ни к чему? Это ж этот… лист потом выбросить? Расточительство…

Другое отношение к письменному материалу. Его создание стоит труда. Детей учат грамоте на восковых складнях, потом написанное затирается и можно снова. Каляки-маляки на бересте не процарапывают.

— У меня ещё есть. Пиши.

— Ой. Клякса.

Во-от. От писала клякс не бывает. Мелочи, типа мелкой моторики или учёта степени поверхностного натяжения в слое чернил.

Коллеги, вы ж сплошь грамотеи. И своих подопечных этому учите. На чём? — На мембранных, ножничных или механических клавиатурах?

— Не беда. Засыпь песком.

Не могу вспомнить ни одного попандопопульца, который озаботился бы прогрессированием промокашки. Огнестрел — запросто. А промокашка? — Да ну её! А как без этого чернилами писать? А уж про песочницу — да не во дворе, а в письменном приборе! — никто и не вспоминает. Ещё один кусок тысячелетней культуры, части жизни множества людей, "убитый" шариковыми ручками и клавишным набором.

Я сюда жить вляпнулся. Без паражопля — обойдусь. А без множества грамотных, легкопишущих людей, "чернильных душ" — нет.

— Ой. А оно… синее. И пальцы вот…

Средневековые чернила либо чёрные ("чернильный орешек"), либо бурые (окислы железа). У меня — производные золы. Да я ж про это уже…

Ростислава старательно, высунув язык, пригнувшись к столику, выводит "аз". С завиточком сверху, острым брюхом снизу и хвостиком в конце. Хрясь.

— Ой. Оно… сломалось.

Факеншит. Третий за сегодня. Сейчас плакать будет. Уже и губы дрожат.

— Фигня. Есть ещё. Сильно надавила. И измазалась вся.

Точно. Не только руки, но и мордочка в синих пятнах. И когда успела?

— Ладно. На сегодня всё. Иди отмывайся. Придёт Трифа — скажи, что я велел выучить тебя писать. На бумаге, чернилами. Четыре алфавита: русский, греческий, латинский, еврейский. И скоропись. Иди.

"Священное Писание" канонично на трёх языках: древнееврейском, греческом и латыни. Образованный человек должен уметь читать и, хорошо бы, писать на всех трёх. Здесь такие есть. Коллеги, вы как? Образованные? Арамейские анекдоты — без проблем? Не армейские — арамейские. Это что Иисус в оригинале рассказывал.

Каждый раз, когда я вспоминаю очередную попандопопинутую историю, я… м-м-м… удивляюсь.

Связка простейшая: попанопуло-аборигены-прогресс. Без аборигенов — прогресса не будет. Собственно говоря, прогресс и есть изменение аборигенов. То, что от этого изменится история — вторично.

Для изменения людей нужны люди. Обученные.

Факеншит уелбантуренный! Нас же всех учили! Мы же все сами, на своей шее, своими мозгами, прошли! Проползли эту дорогу! И что? — Сдул-сдал-забыл? Забыл какого труда-времени это стоило? "По шучьему велению, по моему хотению. Пущай каждый смердёныш быстрое преобразование Фурье как орехи щёлкает".

Эта девочка — почти идеальный вариант. Она уже грамотна. Хотя, конечно, арабских цифр в жизни не писала. Она хочет учиться. У меня всё для неё есть: еда, одежда, помещение, учителя, бумага, чернила… вон — мелкий чистый песок в песочнице. Сколько времени пройдёт, прежде чем она сможет правильно написать таблицу умножения? Времени её жизни. И вашей, коллеги. Потому что без этого, повторённого десятки тысяч раз с разными детьми — прогресса не будет.

Зря вас вляпнуло. Бестолку.

Софочка отлежалась после порки и, выслушав краткую воспитательную беседу, была выпущена. Беседа состояла из двух максим, без подробностей.

1. "Выпотрошу и освежую. За всякий мявк. Живая. Пока рот закрыт".

2. "Есть способ. Избежать казней от твоего бывшего. Сделаю. До тех пор — ниже травы, тише воды. Иначе — см. пункт первый".

Я погнал ей по тому же кругу, что и Ростиславу. Но не в столь убийственно-изнурительной манере. Соответственно — дольше. В мертвецкую? — На неделю.

Послал бы и на кладбище могилы копать: хорошее спокойное дело. Но нельзя — чисто мужское занятие.

А вот с Ростиславой… пришлось снова заняться её страхами.

С тараканами и змеями она виртуально отмучилась. В реале…

— Ростишка, ты высоты боишься?

— Н-нет. Кажется.

" — Папа, ты боишься зайцев?

— Нет.

— А зачем же ты берёшь на охоту ружьё?"

Ей бояться не надо. Любых "зайцев". Даже без ружья.

Вроде бы, не должна. Во Вщиже княжеский терем трёхэтажный. Если там на башни вылезть да на Десну глянуть — высоко. Проверяем.

В середине Гребешка стоит моя самая высокая сигнальная вышка. С шестнадцатиэтажный дом. Решетчатая конструкция, ветрами продувается, наверху будка сигнальщиков. Сигнальщики — парни молодые, по лестницам бегают резво. В первой жизни я и сам на половину такой высоты, с грузом, бегом… Переезжали мы как-то. Очень хотелось барахло побыстрее затащить да за стол сесть.

Вот вдвоём с Ростиславой и потопали. На уровне шестого этажа она вырубилась. Нет, не потеряла сознание, а вцепилась в ограждение. Намертво. Потом сползла на пол. Улеглась на бочок. Самая бледная, в поту.

— Я… я больше не могу. Плохо мне. Мутит. Голова кружится.

Послушал сердце — пульс под двести. Сама — мокрая, холодная. Лягушка перед нерестом. Сщас как икры наметает…

— Ладно, отдыхай.

Взял на руки и топ-топ вниз. Хорошо — лёгенькая. И что странно: сама идти боится, а что я с ней на руках с этих мостков могу запросто навернуться — её не волнует.

Посадил внизу на лавочку. Когда отдышалась, говорит:

— Я виновата. Не смогла. Прости, господин.

— Виновата. Не прощу. Сможешь.

Ты чего на меня таким глазищами? О, и слабость сразу прошла.

— Начатое должно быть закончено. Иначе не следовало и начинать. Завтра пройдёшь этот путь сама. До того места, где мы сегодня остановились. Потом каждый день выше. Как наверху обживёшься — меня позовёшь.

Хорошо, что погода ясная да тёплая. Когда зимой здесь снежные бураны вышку трясут и колотят…

На другой день "вечная спутница" Цыба попыталась саботировать. Типа: "Ой, ножку подвернула". Ростислава, столь увлеклась помощью своей товарке, что и не обратила внимание на спуск. А потом каждый день лезла всё выше и выше. Доводя себя каждый раз до сердцебиения, до холодного пота. Всё более слабого.

Потом мы с ней там, на верхотуре, и закатом за Окой любовались, и восходом над Волгой. Выгнав сигнальщиков с площадки, целовались-обнимались…

— Какое это… чудо чудесное.

— Что?

— Когда ты меня… под солнцем ясным, на виду у всего города, средь мира божьего, над простором бескрайним… А никто не видит! Просто вверх не смотрят! А ты в меня… всё глубже, всё сильнее. Ещё чуть — и свалюсь. Одна только ниточка держит.

— Не одна. Не ниточка.

— А? Ну да. Руки твои сильные. Крепкие, надёжные. Э-эх… птицей бы полететь. А ты, господине, летаешь?

О как. Не забыла "Огненного Змея".

— Летаю. И тебя покатаю.

Ростислава менялась на глазах. Походка, стойка, спинка, взгляд. Интонации. Чётче, живее, смелее. С тела ушла та странная смесь детской пухлости и подростковой худобы, заменяясь постепенно мышечной массой. Она уже не опускала скромно глаза перед каждым встречным, оглядывая его искоса, но смотрела прямо. Как и положено смотреть владетельнице. Уверенно.

Проверяем.

Снова мой кабинет, она за писарским столиком.

— Перья кончились. Спроси у вестовых где взять и принеси.

Вскочила, радостно улыбнулась, побежала. Короткий разговор в прихожей, стук закрываемой двери.

Сценарий прописан. Но… сердце волнуется. Встал, пошёл следом.

Минус первый. В подвалах моего дворца, где мы когда-то гуляли с Альфом и грустили по поводу медленно сохнущей кладки, темно. Слева шорох, я топаю на звук, щёлкаю зиппой. На полу коридора — "зверь с двумя спинами". С тремя — третий на четвереньках чуть дальше. При щелчке зажигалки сразу отскакивает, отпуская удерживаемые им руки первого. Сел у стенки и сидит: "я не я, корова не моя". Второй тоже пытается как-то шебуршиться. Вздёргиваю его за шиворот. Кафтан расстёгнут. А вот штаны и рубаха — на все пуговицы. Откидываю его к сидящему у стенки.

И что мы тут имеем? Пока — не имеем. Наблюдаем. Тощее ещё, едва начавшее обретать женскую фигуру, тело. Со спущенными на лодыжки форменными штанами и задранными на голову форменным кафтаном и рубахой. Лицо закрыто, остальное открыто, ремень у стенки.

— Не помешал?

Парни дружно мычат отрицательно. Типа:

— Да нет! Как же можно! Мы ж завсегда! Рады.

Из-под кома одежды на голове лежащей Ростиславы — глухое нытьё.

— Так и будешь лежать да срамом своим посвечивать? Ещё кого прохожих поджидаешь?

Нытьё усиливается. Ручки-ножки медленно подтягиваются к груди, девушка, продолжая подвывать, поворачивается на бок, лицом к стенке. Оставляя в круге света свои очень белые ягодицы. Прогресс налицо. Э-э-э… Мускулатура улучшилась.

— Докладывайте.

Парни у стенки переглядываются и начинают, близко к тексту, озвучивать свой монолог.

— Она спрашивает — где перья взять. Объясняю, вижу — не найдёт. Дай провожу. Пошли. А тута он. А она говорит: а давайте побалуемся. С обоими сразу. Тута, где тёмно. А то, грит, сил терпеть нет, так-де чешется. Пояс, стал быть, сняла, в сторону кинула. Порты, само собой… Легла и одежонку на голову. Лицо-де, чтобы не попортили. Ну, засосами там. Губы-де опухнут, Воевода увидит. Давай, грит, скоренько. Вот.

Парни почти точно излагают. Два сомнительных места: что сама задрала кафтан на голову и легла голой спиной на голую землю. Женщина, имея возможность выбора, что-нибудь подстелит. Второе: хоть одну штанину надо было снять. Иначе в "классике" неудобно.

— Ты?

В ответ нытьё и плач.

— Это твой ответ? Ты согласна с их словами?

Взвизги, рыдания.

— Нет! Я шла… а тут темно… они схватили… задрали… повалили… ы-ы-ы…

Вздёргиваю её с пола на ноги. Задрав одежонку кручу перед огоньком зиппы.

— Ранений, порезов, царапин нет. Два маленьких синячка на спине — от кирпичной крошки на полу. Одежда целая, лицо, тело — тоже. Следы сопротивления отсутствуют. Двое утверждают, что "по согласию", ты, одна, что "нет". Кому я должен верить?

По счёту свидетельств 2:1. Так это мы ещё не в "мире ислама"! Там свидетельство одного мужчины равно свидетельствам двух женщин, было бы 4:1.

— Ы-ы-ы…

— Ты сама им предложила? "Поиграться где тёмно".

— Не-не-не! Я тебе верна! Господин! Я…! Ы-ы-ы…!

— У тебя на поясе, как у каждого из моих вестовых, ножик. Не велик, но остер. Почему ты им не ударила? Почему не ударила кулаком, пяткой? Коленом, локтем, головой… Почему не дралась, не вырывалась? Не кричала? Помнишь закон иудеев: если женщина не кричала, то обоюдный блуд. Почему?

— Я… я растерялась. Испугалась. Не решилась. Не знаю… ы-ы-ы…

— Всё парни, идите.

Стою, смотрю. На это слезливо-сопливое недоразумение. А может, ну её? Эту Саксонию? У меня в хоромах булатники со сталеварами скоро в рукопашную сойдутся, а я тут девку дрессирую. Оставить у себя в гареме, завернуть в ватку, под присмотром и при охране… очень даже неплохо жить будет.

Нельзя. Другую — можно. Эту — нельзя. Эту — только утопить. Обеих. И, поскольку я уже сделал первый шаг, новые недо… недомолвки, недопонимания, недоделки с Боголюбским.

— Верить нельзя никому. Мне — можно. Другим — нет. Сегодня — просто урок. Я пришёл вовремя. Потому что сам велел этим ребятам на тебя напасть. Но не делать ничего худого. В жизни… я могу не успеть. И люди не будут ограничены моей волей. Ты пошла с тем. кто первым предложил помочь. Сто раз это будет хорошо. Один раз плохо. Этот один — может быть последним. В твоей жизни. Ты не пыталась вырваться, убежать, напасть на них, испугать, смутить… Ты сдалась сразу. Отдалась. Во власть первому попавшемуся. Ты — курва? Лярва из дешёвеньких? Зачем тебе строевой кафтан? Зачем тебе моё внимание? Для остроты ощущений в одном месте?

Чёрт, зажигалка горячая. Пришлось закрыть. Плохо — не вижу мимики. Она должна обидится на такие… уроки. Неважно. Важно: проверка показала её непригодность. Это опасно. Для неё. Так что обиды — побоку.

"Единственное противоядие от страха — знание".

Точнее: собственно знание и навыки его применения.

Мои слова "не бойся" — правильные. И бессмысленные. Она будет их вспоминать. Потом. Колотясь головой в стену. "Какая ж я дура была!". "Остроумие на лестнице", "крепка задним умом", "если бы я был такой умный как моя жена потом"… Воспитывать навыки, оттачивать их до автоматизма… Нет времени. Слабая надежда, что за время путешествия она сама… что-то улучшит. Что на месте критические ситуации возникнут не сразу, и неё будет время перевести слова в моторику, в автоматизм.

— Э… Ты куда лезешь?

— Господин. Позволь. Я всё сама… Тебе будет хорошо. Посиди спокойно.

— Свет зажечь?

— Ну что ты! Нет. Я же тебя уже хорошо… где у тебя тут чего…

Неторопливо нажимая ладонью на стриженный затылок старательной девки, я сидел в непроглядной темноте на полу подземного коридора и несколько расслабленно размышлял. О невозможности пролезть в игольное ушко навьюченному верблюду. Так и эта малолетняя "верблудница", нагруженная своей и матушкиной судьбой, династически-политическими подробностями "Святой Руси" и моими туманными замыслами, не сможет пролезть в "игольное ушко" временных рамок. В январе Лев жениться на Матильде Генриховне. Может, этих обеих куда-то в другое место? — Ближе — нельзя, Софочка опасна. Дальше? — Португалия? Гренландия? Заскучает и вернётся. Вот же… тётушка.

У нас получилось. Распространённая форма женского извинения была принята. С удовольствием. Ростислава это уловила и мило резвилась, стараясь не вспоминать устроенную её проверку. Пока я не задал вопрос:

— Сейчас мы поднимемся ко мне. Там те два парня. Что ты сделаешь?

— Э-э… ну… не знаю…

— Я знаю. Ты опустишь глаза и попытаешься быстренько прошмыгнуть мимо. Потом ты будешь выдумывать причины и искать поводы. Чтобы не встретиться с ними. Даже выполняя мои приказы. А они будут ухмыляться, лыбиться, скалиться. Это ж так смешно — пугать дурочку. Они будут тебя подкарауливать, ненароком встретиться, случайно прижаться, мимоходом подержаться… Не за-ради красы твоей несказанной, а для глупого испуга твоего.

— Но ведь ты… ты же защитишь?

— Я — да. А ты? Помнишь — "ничего-ничего"? Не бояться.

— Да, но… а… как?

— Входим в прихожую, видишь обидчика. Подходишь прямо к нему, глядя в глаза. Даёшь пощёчину.

— Но… он же меня… ну… ударит. Он же сильнее!

— Бьют не слабого, бьют трусливого. Если ответит — убей. Нож — на поясе.

Боголюбский прав: государево дело — казни. Пощёчина — лёгкая казнь. Убийство — из тяжёлых. В том же ряду. Не готов убивать — не берись за это ремесло, "править".

Перед дверью она попросила остановиться, сделала глубокий вздох, будто в воду ныряла. Вошла, подошла, шлёпнула. Парень так ошалел, что выпучил глаза, держась за щёку, и ни сказать, ни сделать ничего — не посмел. А второй "обидчик" убежал. Сразу, как только она к нему направилась.

Оглядела победно. Сообщила:

— Вот так-то.

И отправилась в кабинет сверять реестр инвентаря.

Мне осталось только подтвердить остальным:

— Так-то вот.

Потом парни её поймали. Одну. В тихом месте у тёплой стенки. И принялись извиняться. Типа:

— Это ж не мы, это ж всё Воевода. А мы-то сами ни-ни… Да как ты могла подумать?! Что бы мы…! На девку в портах…! На убоище безволосое…!

Договорились до того, что Ростя снова надавала им оплеух. Сопровождаемых криками:

— Ах вы так…! Вы меня и бабой не считаете…! Смотреть не на что…?! Уродина плешивая…?!

После чего парни признали её первенство, стремились услужить, помочь, оказывали мелкие услуги. Не удивительно, что оба, с по их и её желанию, попали в состав "Саксонского каравана". Оба погибли. Один в первые месяцы, другой через год. Погибли, защищая её честь и жизнь.

На другой день снова сводил её на бойню. Посмотрели с Артемием как она в свиную тушу ножиком тыкает.

— Ежели случай… или пьяного… а то — сонного…

— Это я и так вижу. Поставь ей три-четыре удара. Без связок. Один раз, исподтишка, насмерть. Из положения стоя. С колен. Или — лёжа на спине с раздвинутыми ногами.

— Я, Иване, воинов учу…

— Дело воина — убивать и умирать. Это и её дело тоже. Кстати: носить панцирь, беречь шею, убирать локти и запястья, видеть поле, уклоняться от ударов копья или меча… в длинном платье…

Артёмий имеет разнообразный жизненный опыт. Чего стоит один эпизод к Киеве, когда он спас меня от изнасилования пьяными гостями и предложил пойти к нему в наложницы "по чести"… или как я его по Десне раненного выволакивал… да и служба в моих ближниках…

— Не бывало такого.

— Первый раз, что ли? Что не бывало, а стало. Делай.

На другой день пришла заплаканная, за бок держится.

— Что случилось?

— Он там… поставил к стенке. Говорит: шаг влево. Сделала. Назад. Хорошо. Зовёт гридня с оглоблей. Говорит ему: ткни. Тот и ткнул. Прям мне в живот. Бо-ольно. Я в крик: ты чего творишь! А наставник твой: ты должна отшагнуть в сторону. А я: ты ж не сказал! А он: когда тебя вправду рогатиной в живот ткнут — меня рядом сказать не будет.

— Завтра снова пойдёшь?

— Ы-ы-ы… Пойду. Интересно там. Хочу. Выучиться.

Упёртая. Упрямая. Упорная. Стойкая. Хорошо.

Я продолжал сомневаться. Насчёт разумности "Саксонского проекта". Нет, "разумности" в нём не было изначально. Сомневался насчёт "реализуемости". Обязательное условие: пребывание Ростиславы "в числе живых". Спрятать её в бункер? — Сперва построй его там. Какую-то защиту я могу ей дать. Медицинскую, пищевую, вооружённую. Но аристократ в эту эпоху — лицо публичное. Телевидения нет — изволь общаться с людьми "лицом к лицу". В том числе и "с глазу на глаз". "Глаз" может вполне быть с враждебными намерениями. Какой-то монах подходит к французскому королю и выпускает ему кишки. Нам аналог нужен? — Значит — минимальные навыки самозащиты.

Кое-какие приёмы убийства, преимущественно в постельных декорациях, мы с ней отработали. Тут по девизу ВДВ: "никто кроме нас". "Смерть отца Гамлета", в смысле: яд спящему в… — исполняет уверенно, в трёх вариантах. А вот дальше… Даже айкидо требует усилий, которых у неё нет. Слабый плечевой пояс, общий недостаток мышечной массы, традиционное платье…

Я всё пытался найти средство для повышения её личной обороноспособности. Ножиком она ткнёт. На расстоянии руки. На дальней дистанции — стража прибежит. А вот 1-10 метров… габариты комнаты…

— Я могу ножик метнуть. Как ты делаешь.

— Не можешь — кисти слабые. Ещё нет навыка вкладываться в бросок всем телом. И с глазомером у тебя…

— Ой, а что это?

Мы сидим у меня, я кручу в руках какую-то железяку. Похоже на латинский Y. Рожки прямоугольного сечения, узкая сторона миллиметра 2–3, обращены друг к другу, широкая сторона, лицевая, миллиметров 5–6. Длина рогов сантиметров 12. Снизу короткий штырь сантиметра 3. Камертон? Хрень какая-то. Ребята из Саксина притащили. Говорят, "чёрная бронза". А чего с ней делать? Инструкции-то нет.

Ростишка берёт эту штуку в руку, крутит, оттягивает рожки. Они мило звенят, когда их отпустить. Вслушиваясь, то подносит к уху, то отставляет на вытянутую руку, разглядывая.

— Замри.

Замерла. С вытянутой поднятой рукой. Не дискобол, не метатель копья, не лучник, не пращник…

— Факеншит! Понял. Хулиганка!

Коллеги, было ли у вас счастливое детство? В котором вас называли охламоном, раздолбаем и хулиганом? — Тогда у вас должна была быть рогатка. Возможно даже — именная, с вырезанными на рукоятке инициалами. А задумывались ли вы — почему она стреляет?

Охламоны и раздолбаи могут вспоминать счастливые денёчки, для остальных объясняю.

Лук стреляет своими плечами. Именно в них, в их деформации, накапливается энергия, создаваемая мышечным усилием стрелка. Не в тетиве. Такие устройства называют тенсионными.

Другая разновидность метательного оружия: торсионные. Используют энергию скрученных волокон сухожилий, верёвок, волос животных и человека. Такие машины были у древних римлян — онагр, скорпион. Римляне были в состоянии собирать, обрабатывать и хранить достаточное количество сухожилий волов, в которых и запасали мышечную энергию обслуги. Когда империя кончилась — технологии были утрачены.

Так что, рогаток в этом мире нет — не из чего сделать тетиву (тяжи).

Уточню: рогатки есть. Так называют бревно на козлах. Ими перекрывают дороги в городах, защищаются от вражеской конницы. Функция — шлагбаум. Вы из шлагбаума стрелять умеете? Я — только по голове бить.

Есть рогатины. Самое тяжёлое русское копьё со здоровенным наконечником. С ним ходят на медведя или останавливают в поле атакующую конницу противника.

Есть просто рога. У козлов, чертей, у некоторых мужей.

А вот стрелять по воронам — не из чего. В былине Добрыня постреливает голубей из лука — рогатки у него нет.

Ни одно попандопуло не прогрессирует в средневековье рогатку. Потому что они все без трусов. Иначе можно срезать ветку с развилкой, вынуть резинку из трусов, надеть на неё кожанку (седло) и — в бой. Если в лесу есть какая-нибудь непуганая мелкая дичь, то, при минимальном навыке, с голоду не помрёшь.

В детстве я использовал и более продвинутый вариант: тело из проволоки, резинка — скрученная "венгерка", заряды — скобки алюминиевые. Как приложишь по заднице… только успей убежать.

Опыт у меня есть. А применить некуда — резины нет. Я уж и грустить перестал: мало ли прежних моих навыков здесь пропадают втуне.

Но можно же наоборот! Упругий элемент — не тетива рогатки, а её тело!

Я, конечно, эксперт. По упругим телам. Вот, к примеру, Ростишка в моих руках стремительно "упругости телесной" набирается. А о рогатке… Углепластика нет, сталей подходящих марок… — аналогично. Но есть бериллиевые бронзы, которые здесь называют "чёрными". Пружины из этого материала дают, в зависимости от марки, 2–3 кратное линейное изменение. И возвращение к исходному состоянию.

Отобрал у девушки фиговину. Подёргал рожки.

— Умница.

— Ой, спасибо на добром слове! А… а почему?

— Потому что навела меня на мысль. Завтра проверим.

Назавтра, с приделанной уже ручкой, тяжами, седлом и запасом шариков пошли на стрельбище. На двадцати шагах доска "шестёрка" чугунным шариком 10 мм пробивается насквозь.

— На, тренируйся. Научись точно попадать в цель.

— З-зачем?

— Представь, что там, на мишени, морда твоего обидчика. Какого-нибудь. Выбей ему мозги.

Я не ожидал каких-то выдающихся успехов. Но ничего другого в голову не приходило. Лук или пневмат для неё тяжелы и громоздки. Постоянное скрытное ношение исключено. А ей может потребоваться мгновенный переход из состояния "беззащитная вдовица сирая" к "оказанию сопротивления с летальным исходом". И — убежать. Эдакое тайное оружие одного смертельного удара.

В 21 веке такие штуки дают дальность до 200 метров и "дульную скорость" до 80 м/сек. Конечно, здесь и близко такого не было. Ни по материалу изделия, ни по навыкам стрелка. Но когда через неделю Ростислава выучилась раз за разом крошить доску мишени, я, малость, подуспокоился. В сочетании с элементами одиночного ножевого удара (от Артемия), выполнения реза (от забойщиков) и несколькими спец. приёмами (от меня), есть шанс на выживание.

Уже в декабре "бериллиевая рогатка" спасла Ростиславе жизнь. И весь "Саксонский проект".

Глава 514

Банкет в герцогском замке перевалил "экватор", но ещё был далёк от завершения, когда несколько осовевший Генрих Лев радостно заулыбался, глядя на подходящую к его трону женщину.

— О, а вот и Клотильда! Дорогая, позволь представить тебе дочь славного Готфрида, графа Блискастеля. Моя давняя хорошая знакомая. Как здоровье малышки, милая Кло?

После развода с первой женой Клеменцией в 1162 году Генрих Лев недолго оставался необогретым. Уже в следующем году юная дщерь графа Блискастеля родила девочку. Ребёнка назвали Матильдой, Генрих признал своей дочерью. Незаконорождённой. В таком качестве он и выдаст её в РИ за Генриха Корвина, князя Мекленбурга, одного из ободритских князей, укрепляя, таким образом, свою власть на недавно приобретённых землях.

Почему не женился? — А зачем? И девица, и папашка её сильно хотели… Но не по чину. Клотильда оставалась официальной фавориткой герцога, лелея, возможно, какие-то планы. Например, родить наследника. Но Генрих предпочитал не формализовать отношения. Зачем дополнительные обязательства, когда и так всё хорошо?

— А это — моя жена. В скором будущем. У неё совершенно непроизносимое варварское прозвание: Ро-сти-сла-ава. Через месяц епископ её окрестит и даст какое-нибудь приличное христианское имя. Мы ещё не решили какое. Может ты подскажешь?

— Э… Это так внезапно… Может, Розамунда? Или — Рагенильда?

— Как-то… Мы подумаем. А пока я называю её просто Ро. Ро и Кло… в этом есть некоторое созвучие. Какая-то… гармония. Вам просто судьбой суждено быть подружками. Музыкой имён.

— Вы, как всегда, прозорливы, Ваше Высочество. Я могу лишь радоваться счастью лицезреть вашу будущую супругу и питать надежду на дружбу с дамой, коей выпал столь счастливый жребий стать вашей законной женой. Не соблаговолит ли достопочтимая принцесса навестить мой скромный уголок? В здешнем замке Его Высочество выделил мне апартаменты вблизи его собственных. Я была бы рада представить вам его дочь Матильду. Ещё мне привезли несколько отрезов разных тканей из Флоренции. Возможно, принцесса, вы выберите что-то для ваших платьев во время свадебных празднеств.

— Да-да, милая. Сходи. Тут недалеко. У Кло бывают редкие вещицы. Посмотри, пообщайся с людьми. Герцогиня не должна быть букой. Больше радости, доброжелательности к будущим поданным.

Две женщины бок о бок покинули освещённую, полную богато одетой знати, залу. Клотильда мило щебетала, направляя свою спутница по коридорам и переходам замка, щедро делясь своими тонкими наблюдениями над привычками и пристрастиями скоро общего для них Льва. Откровения бывшей любовницы будущего мужа несколько смущали наречённую, но были интересны. Ростислава напряжённо вслушивалась в звуки чуждой пока ещё речи, пытаясь не пропустить важные подробности.

Вдруг она остановилась:

— Э… Извини. Но мы долго идём. А говорили — рядом. И почему-то вниз. Ты живёшь в подземелье?

— Ах нет! Что за странная мысль! Просто поверху всегда много народу. Я хотела показать тебе тайный ход. Иногда, когда Великий Пост или ещё… когда нельзя, а ему хочется, он посылает за мной. И я прохожу тут. Прямо к нему в спальню. Никто и не видит. Решила поделиться с тобой маленькой тайной. В знак душевного доверия и приязни. Ты устала? Сейчас придём. Да мы уже…

За поворотом, в полной темноте подземелья, видна была полоска света, пробивавшаяся из-под приоткрытой двери. Клотильда открыла дверь:

— А вот и мы.

Ростислава шагнула внутрь небольшой, почти пустой комнаты. Яркий, после темноты подвала, свет огарка ослепил. Уверенный довольный баритон шагнувшего на встречу мужчины:

— Ну, наконец-то.

Напомнил о здешних приличиях, о книксене. Но исполнить его она не успела.

Мощный толчок между лопатками бросил её на грудь мужчины. Сзади раздался голос Клотильды:

— Вот она!

Мужчина, поймавший княгиню в падении за руки, довольно улыбнулся.

— Принцесса так спешит, что, даже не поздоровавшись, сразу падает мне в объятья? Как это мило. Не смею томить даму ожиданием.

Он поднял её руки, крутанул, подсёк ноги и уронил на землю. Опустившись одновременно рядом на колено, поймал девушку за лодыжку и вздёрнул вверх. Всё многослойное парадное платье мгновенно свалилось ей на голову. Крутнув ещё раз, её ловко расстелили по холодной земле подземелья. Она забилась, пытаясь отбросить с лица материю, но чьи-то цепкие руки схватили её за кисти, дёрнули, прижали их к полу. Чья-то рука откинула с лица подол. Над собой она увидела две склонённые головы. Клотильда, стоявшая на коленях за головой, держала её за вытянутые руки, навалившись всем своим весом.

— Попалась! Дрянь! Мерзавка! Моего Генриха! Я столько вытерпела! И всё впустую из-за этой залётной шлюшонки! Так бы и убила! Глаза вырвала бы!

Злоба, казалось, сочилась с этого, ещё минуту назад милого, доброжелательного лица.

— А… Нет… Что вы…?!

Договорить ей не дали. Мужчина ответил на недосказанный вопрос:

— Мы — заправляем. Шарфик в ротик. Чтобы всё чинно, тихо, благородно…

Спокойный, рассудительный голос мужчины сбивал с толку. Ростислава в растерянности замерла на секунду. Потом снова забилась. Но было уже поздно: ком ткани плотно забил гортань.

— А теперь мы тоже заправим. Но не шарфик. И не в ротик.

Она вдруг осознала, что лежит на земле с раздвинутыми ногами, между которыми на коленях стоит этот… рассудительный баритон, который там что-то делает со своей одеждой. Попыталась отодвинуться, встать на мостик, ударить пяткой… Тяжёлая туша мужчины рухнула на неё, сбивая дыхание. А острая разрывающая боль вошла в низ живота.

— Знаешь, Кло, а она не шлюха. У неё уже, чем у тебя.

— Меньше болтай, братец! Продери её! Покрепче! До самых кишок.

Мужчина улёгся поудобнее, прижимая к земле всем телом, чуть сдвинув голову, так чтобы было удобно разглядывать вблизи повёрнутое к нему лицо женщины с катящимися слезами и кляпом во рту. Запустив руку между телами, ухватил её за грудь. Принялся мять, щипать, толкать, исполняя вековечные хомнуто-сапиеснские движения, успевая попутно проводить разъяснительную работу.

— Дурочка. Как ты могла подумать, что какая-то заезжая принцесса, пусть бы и с сундуками золота, может стать у нас герцогиней? Влезть в постель ко Льву на ночку — легко. Даже на месячишко. Но церковный брак… Когда Лев трахнул Кло, когда надул ей брюхо — мы с отцом терпели. Как только не трепали славное имя графов Блискастеля, каких только насмешек мы не слышали. Сколько пришлось вынести бедной Клотильде под этим боровом. Родить ему ребёнка. Был бы мальчик… А так… Лев собирался после брака с Анжуйкой перевести Блискастель из лена в аллод. Наш аллод! Вечное наследственное владение! А Кло осталась бы здесь, на случай. И тут ты с твоей матушкой. Лев сразу завилял. Кло он прогонит, нам подарки подарит. Какие-то ошмётки. Из-за тебя. Тебя здесь быть не должно. Должна исчезнуть. Сама. Быстро. О! О! Майн готт!

Завершив, в стиле "отбойного молотка", обычный процесс, мужчина занялся "финальными аккордами": задрал Ростиславе платье ещё выше, довольно покряхтывая, поставил пяток "знаков любви", в просторечии — засосы, на шее и груди. Старательно покусал груди, формируя на нежной белой коже характерные круглые цепочки синих отпечатков. Поднялся. Благодушно поинтересовался:

— Чего разлеглась? Давай поднимайся. Шнель-шнель. Топай отсюда. Из замка и из Саксонии. Убить или сделать с тобой что-нибудь пока нельзя — ты невеста нашего герцога. Будет воспринято как проявление оппозиционности. А мы — верные вассалы. Но если ты — похотливая сучка, готовая почесать свою мохнатку об любое встречное копьецо, то наш государь должен быть предупрежден об этом. А то вдруг ты встанешь герцогиней. И будешь наставлять ему рога налево и направо. Вон, как Кло. Рогатый Лев… забавно.

— Ты что-то разболтался, братец. Ты, русская шлюха! Убирайся! Лауф!

Потрясенная, вздрагивающая от злобных окриков, Ростислава испуганно отползала задом от этих милых саксонских аристократов к стенке. Мужчина никак не мог разобраться со своей перепутавшейся одеждой.

Саксонские панталоны-брё около века назад окончательно перешли в категорию "нижнее бельё", утратили открытое пространство спереди, но сохранили отсутствие пояса — подворачиваются сверху, в отворот вставляется шнурок, который завязывается спереди.

Сходно с некоторыми типами треников 21 века.

Эти панталоны — единственная деталь мужского костюма, которая столетиями отсутствует в женском. Остальные элементы одинаковы, сходны или перемещаются, согласно моде, из женского костюма в мужской и обратно.

В паре со штанами-брэ носят шоссы (чулки), которые цепляют к поясу специальными подвязками ("шоссы с хвостом"). Количество подвязок зависит от стоимости и предназначения костюма — с обычным платьем носят шоссы на одной подвязке, к парадному платью полагаются шоссы с тремя подвязками, украшенными бантиками. Распространены темные (коричневый, карминный, зеленый) или выходные шоссы с горизонтальными полосками из разноцветных лент.

Под удлинившейся одеждой (блио, котта) чулки не видны, но их всё больше украшают, а стоят они всё дороже. Не довольствуясь лучшими шерстяными драпами, шоссы шьют из восточного или венецианского шелка. Барбаросса — счастливый обладатель парадных шоссов из алого атласа с золотой вышивкой, на которые с завистью поглядывает весь двор и иноземные гости. Шоссы закрывают ногу до середины бедра, состоят из двух или трех частей: в первом случае — из носка, похожего на мешочек, и прямой длинной гетры, во втором — из напалечника, подъема и такой же гетры (пятки может не быть).

Позже эта пара (панталоны с чулками) снова вылезут наружу. Панталоны будут укорачиваться и расширяться, давая характерные "дутые шортики" испанцев и французов в 17 в. Или снова сужаться и удлиняться, став, с белыми чулками, кюлотом европейских аристократов. И политическим ярлыком во время Французской революции.

Мужчина в недоумении пытался разобраться в концах своей "упряжи". Продолжая проповедовать полной ужаса слушательнице.

— У тебя час форы. За это время Генрих уйдёт с праздника в спальню. До утра его оттуда не вытащить. Я поднимусь наверх и поделюсь с приятелями прекрасной новостью. О тебе. Русская принцесса — даёт. Каждому. Предлагается и надевается. Я, бедненький, не устоял перед этим диким схизматическим напором. Отымел еретичку. В чём каюсь. Но не жалею. Поскольку дикарка оказалась страстной и искусной. Неистово трудилась передом и задом, истекала соком, глубоко и самозабвенно насаживалась. Что легко подтверждается. Следами моей страсти на твоём костлявом тельце.

Мужчина сокрушённо покачал головой, разглядывая оборвавшийся шнурок. Его сестра раздражённо фыркнула, встала перед ним на колени и сдвинув котту брата принялась искать там подходящую дырку для завязки.

— Понятно, что слабая на передок принцесса в герцогини не годится. Когда Генрих об этом узнает, он тебя выгонит. А лишённая его покровительства, его защиты… Ты просто экзотическая зверушка. На которую, не дожидаясь рога лесничего, можно начать охоту. Сотня дворян, пребывающих ныне в замке, пойдут, дрожа от нетерпения и азарта, тебя искать. Чтобы подтвердить или опровергнуть мои красочные описания твоих прелестей. Найдут. Нас, саксонцев, называют тупыми, но цепкости у нас не отнять.

Ростислава медленно, прижимаясь к стене спиной поднялась на ноги. Ноги дрожали, по ним текло. Она медленно, по шажочку, не отрывая спины от стены, а взгляда от источника баритона, смещалась к выходу. К двери, которая позволит ей сбежать, исчезнуть, удалиться от этих… сумасшедших. С их аллодами и феодами. А баритон рассудительно продолжал:

— Утром об этой новости узнает весь город. Потом — вся Саксония. Ты же богатенькая? Еретичка. Чужестранка. Развратница. Которая чуть было не обманула нашего любимого герцога своей мнимой благочестивостью. Но обман вскрылся, и ты стала Льву неинтересна. Ты — русская шлюха. Вы там все такие. Так скажут добрые саксонцы. Тебя будут ловить все. Каждый. Чтобы всунуть. Твоё имущество добрые католики заберут и применят во благо господа нашего Иисуса. В твоей свите мало женщин, но много безбородых юношей. Они тоже годятся. Для наслаждений. Есть любители. В конце концов, можно продать в Бордо. А там перепродадут маврам.

Ростислава почти добралась до двери. Ещё шаг и она исчезнет. Из этого велеречивого ужаса. Что-то привлекло её внимание. Что-то в её одежде. Когда она поднялась на ноги, когда собранная в верхней части тела одежда упала, закрывая ноги, что-то несильно стукнуло по бедру. Теперь она осознала. Чего именно касаются её пальцы. Под тканью. Слева. И справа.

Она медленно повернулась к столь близкой, к столь желанной двери. Услышала сзади поощряющее:

— Беги, детка, беги. Рога трубят, Саксония выходит на охоту. Скоро ты там? Чего копаешься?

Последнее было обращено к Клотильде, которая всунув голову под постоянно падающий подол котты брата пыталась связать оборвавшуюся подвязку его чулков.

Ростислава вытащила из потайного кармашка на бедре за разрезом котты подарок "Зверя Лютого" — бериллиевую рогатку, из ряда кармашков с другой стороны — чугунный шарик.

Утром, примеряя это платье, она почувствовала, что чего-то не хватает: за последние месяцы она привыкла ощущать на себе своё тайное оружие. Но сегодня-то зачем? Будет праздник в честь дорогих гостей издалека, будущей свадьбы, новобрачной…

"Лучше грустить от наличия оружия, чем от его отсутствия"… Смешная фраза. Вспомнилась. Она приказала горничной пришить кармашки.

Теперь она вложила шарик в седло и развернулась, натягивая.

Такого оружия нет в этом мире, им не испугаешь. Испуга и не было. Мужчина, уловив движение, взглянул мельком и продолжил, обращаясь к сестре, стоявшей перед ним на коленях:

— Не так. Экая ты дура!

Это были его последние слова. Он стоял спиной к Ростиславе, повернув склонённую голову вбок. Как ни дрожали руки княгини, но промахнуться на четырёх шагах после двух недель тренировки во Всеволжске, она не смогла. Чугунный шарик пробил височную кость мужчины и ушёл в мозг. Баритон беззвучно рухнул вперёд, плашмя, во весь рост.

Несколько секунд в комнате стояла тишина.

Потом под телом началась возня.

Оттуда доносились ругательства, которые составили бы честь даже старой портовой гамбургской шлюхе.

Продолжая пребывать в потрясённом состоянии, теперь уже и от своего выстрела, Ростислава, не выпуская из левой руки судорожно сжатую пустую рогатку, подошла ближе.

На боку мужчины бросился в глаза кинжал с золочёной рукояткой. Инстинктивно, в поисках оружия, средства обезопасить себя, она выхватила клинок. В этот момент Клотильда, придавленная телом брата, смогла, наконец, стряхнуть с лица подол его котты. Они столкнулись нос к носу.

— Идиот! И когда только успел нажраться?! А, русская шлюха. Ты ещё здесь?!

Ростислава ударила. Прямо в это пышущее злобой и презрением лицо. Рука чуть дрогнула и прекрасный толедский клинок вошёл чуть ниже — в шею графини. Затем, как учили забойщики, провела в сторону, расширяя рез.

Графиня задёргалась, пытаясь освободить запутавшиеся в одежде брата руки, попыталась зажать рану. Но кровь уже бурно лилась сквозь её пальцы, подталкиваемая последними толчками сердца.

Несколько секунд Ростислава тупо смотрела на два лежащих тела. Растущая лужа крови, подбирающаяся к краю её праздничного платья, заставила отодвинуться. Она вспомнила — где она. Снова поднялась вдоль стенки. Убрав рогатку в потайной карман, охая при каждом шаге, полусогнувшись, она двинулась из этого места. Уже за дверью она вспомнила о шарике, оставшемся в голове мужчины.

Вернуться назад, ковыряться в выпучивающей, вытекающей из пробитой головы молодого графа массы мозгов с кровью… Тихонько подвывая, держась за стену одной рукой и за живот, где тянуло и горело — другой, она двинулась в темноту подземных переходов.

Возвращаться в праздничную залу… в таком виде… Впрочем, она сразу сбилась с пути. С любого. Чернота подземелья, незнакомые повороты. Пару раз она взбиралась по каким-то лестницам. И снова, беззвучно рыдая, брела дальше. Вдруг по ногам потянуло холодком. Ещё два шага, поворот стены и её схватили сзади.

— О! Мейн либе!

Страстный юношеский голос над ухом. Жадные руки, мгновенно просочившиеся сквозь боковые разрезы платья и сжавшие её грудь сквозь тонкую ткань нижней рубашки.

Мгновенная волна паники: "Нет! Опять! Только не это!". Ощущение полного бессилия, полной разбитости во всём теле, дрожащие от слабости колени, заходящееся в беззвучном крике сердечко…

Мужские ладони сильно сдавили и замерли. Лишь большие пальцы продолжали автоматически поглаживать её соски.

— Упс…

Кажется, неизвестный ожидал взять в руки нечто большего размера.

— Убери.

Её внезапно севший голос произносил немецкие слова, не скрывая экзотического для здешних мест акцента. Шаловливые ручонки неизвестного осторожно двинулись назад. Но княгиня сообразила быстрее. Прижала локтями его руки к бокам. Так, чтобы он не мог сбежать.

— Твоё имя?

Мужчина, не дыша, пытался освободиться:

— Э-э-э… извиняюсь, я просто обознался, простите, тут темно…

— Имя!

Парень за её спиной обречённо вздохнул.

— Конрад. Фон Зейц.

Ростислава пыталась вспомнить: слышала ли она раньше это имя. А юноша, приняв паузу за приглашение, снова чуть просунул ладони вперёд и осторожно, ожидая каждую минуту окрика, принялся сжимать и поглаживать попавшиеся ему в руки холмики.

— Если благородная фрау желает…

Многообещающая фраза была прервана коротким:

— Фрау желает. Домой.

Мужские пальчики никак не хотели расставаться с горошинками женских сосков. Пришлось конкретизировать:

— Выведи. Отсюда. Быстро. Шнель.

Юноша, наконец, собрался со своими мыслями и ручонками и повёл свою находку из подземелья на поверхность. Пройдя через какие-то запертые двери, они оказались во внешнем дворе замка, под тёмным, слегка моросящим холодным декабрьским дождём, небом.

Здесь было светлее: у ворот в железных клетках горели брёвна. Женщина, давно уже пребывавшая в полуобморочном состоянии, вдруг пошатнулась, поехала по стенке, теряя сознание. Над собой она увидела испуганное лицо юноши со свисавшими длинными сосульками белыми волосами.

— Вам плохо? Позвать помощь?

— Нет! Домой. Нах хаус.

Подхваченная подмышки, прошептала в мокрое уже от дождя лицо:

— Тихо. Тайно. Чтобы никто…

Она стояла у холодной сырой стены, пытаясь не позволить своим глазам закрыться. И вдруг поняла, что её спутник начал раздеваться.

— Что…? Что ты…?

— Тайно так тайно. Одевайте.

Его пеллисон, крытый потёртым сукном и подбитый дешёвым кроликом, явно был старше своего владельца. Широкие длинные рукава с давно вышедшим из моды большим капюшоном скрыли руки и голову женщины.

— А… а ты?

Юноша хмыкнул:

— Пылающий жаром страсти любовник ведёт свою возлюбленную к ложу любви. Поскольку дама — жена, но не его — она закутана с ног до головы. Стражники будут цыкать зубом и завистливо вздыхать. Пошли.

Радостно улыбаясь страже, всё крепче обнимая свою спутницу и стуча зубами от холода, юноша вывел Ростиславу из ворот замка, перевёл через мост и только собрался извиниться за столь сильное прижимание, как княгиня снова попыталась упасть, теряя сознание…

Знакомый потолок, встревоженное лицо служанки, горячая вода ванны…

— Этот парень… Конрад. Где он?

— Но, госпожа…

— Быстро.

Через минуту в жаркую, наполненную паром и запахом трав комнату, ввалилось четверо мужчин. Беня, Конрад в ещё мокрой рубашке со странно блестящими глазами и двое воинов из свиты в доспехах. На залысинах Бени немедленно выступили капельки пота.

— Все вон. Служанки — тоже. Беня и Конрад — туда.

Она мотнула головой в сторону лавки.

— Беня, что он сказал?

— М-м-м… Ничего. Что вы нашли его и велели проводить.

— Почему он в мокром? Где его пеллисон?

— Я не понял. Что с ним сделать. Поэтому… просто дал горячего вина. Немного.

Женщина, прикрытая по шею тёмной водой с травяным отваром, разглядывала своего спасителя. Тот, встревоженный обменом репликами на непонятном языке, старательно изображал беззаботную улыбку. Несколько нервную.

— Как ты меня притащил? — Спросила княгиня, переходя на германское наречие.

— На плече. Вскинул и понёс.

— Тяжело?

— Нет. Да и не каждый день удаётся подержаться за задницу герцогини. Извините, Ваше Высочество, но вы сваливались.

— Светлость. — Уточнила княгиня. — Тебе заплатили?

— Нет. Ваша Светлость.

— Мне неизвестны обстоятельства. Сколько и в какой форме.

Тон, которым Беня выразил своё недоумение, позволял предположить, что в качестве оплаты допускается удар кинжалом и тихий всплеск опускаемого в ночную реку бездыханного тела.

Женщина села в корыте, собираясь взять полотенце. И замерла под внимательными взглядами двух мужчин. Попыталась закрыться. Потом опустила руки, вцепилась намертво в края ванны. Выпрямилась и вскинула голову. Демонстрируя зрителям "финальные аккорды" своего знакомства с любовницей герцога и её братом.

— Конрад, вам вернут вашу одежду. Вы свободны.

— Сколько? — Сразу же поинтересовался главный казначей княгини.

— Наши дирхемы слишком видны. Но я дам тебе, Конрад, три совета.

Она встряхнула головой. Стряхивая воду с ресниц и пытаясь правильно уложить мысли в мозгу.

— Первый: забудь. Что встретился со мной, что дотащил сюда, что был здесь, что увидел… сейчас. Этого — не было. Второй: поспеши в замок. Слушай внимательно. Третий: завтра, к началу третьего часа, навести меня. Не сообщая об этом никому и не привлекая ничьего внимания.

Она внимательно смотрела на юношу, который, кажется, и не слышал её, уставившись на синие окружности под её сосками. Наконец, он очнулся:

— Три совета? Щедрая оплата. Щедрейшая.

Он был испуган, смущён и раздражён. Кажется, с его уст готова была сорваться и следующая дерзость. Но женщина, чуть качнув покрытой синяками грудью, твёрдо произнесла:

— Щедрая. Ценой в жизнь. Твою. Короткую. Или — богатую. Иди.

Едва двери за мужчинами закрылись, как прибежали две служанки, княгиня перестала "держать лицо и фигуру", разрыдалась от боли, унижений, пережитого страха…

Через час, когда согретая, намытая, намазанная бальзамами она лежала в постели, внизу захлопали двери, раздались голоса. В комнату ворвалась радостная, возбуждённая Софья.

— Ростишка! Мне удалось! Такой успех! Генрих отдаст тебеЦеллерфельд! Полностью! С округой! Со всеми правами и привилегиями! Там же серебра…

От неё пахло дорогим вином, восточными благовониями, жареным мясом, соками бурной любви…

— Мама. Меня изнасиловали.

Софочка, желавшая поделиться радостью от успешной сделки, исполненной ею в постели герцога, ожидавшая восхищения и похвал, скривилась.

— И что? Первый раз, что ли? Муженька покойного вспомни. Ты не девочка, пора привыкнуть.

И томно улыбаясь, вспоминая нечто приятное из совсем недавнего, добавила:

— И получать удовольствие.

— Я убила человека. Двух.

— Этих мерзавцев? Которые тебя…? И правильно сделала. Никто не видел?

— Женщину я зарезала. Кинжалом.

— Женщину?! Экая гадина. Молодец!

— А мужчину застрелила. Из рогатки.

— Из… чего?

Только изумление, вызванное неизвестным средством убийства, смогло остановить самолюбование Софьи. Она присела на край постели, начала задавать вопросы, вспомнила, по ходу дела, о необходимости выказать дочери душевное участие, они обе поплакали и заснули.

Около 9 утра (в третьем часу по церковному счёту) в комнату на втором этаже слуга ввёл гостя. Во главе стола сидела, выпрямившись, будто солдат на плацу, княгиня Ростислава Андреевна. Софья Степановна, её матушка, в скромном светло-сером одеянии послушницы-паломницы, искоса поглядывала на вошедшего. Бенжамин из Всеволжска, занявший в свите княгини место советника по финансам и особым вопросам, сосредоточенно рассматривал несколько поцарапанный стол. Ивашко, главный в свите, сурово осмотрел гостя. И утратил к нему интерес: не воин.

Княгиня смотрела прямо. В глаза Конраду фон Зейцу. Как и положено смотреть прирождённой государыне.

— Присядь. Расскажи. Что нового в замке и городе.

Кажется, такое начало, без предисловий, приветствий и разговоров о погоде, смутило юношу. Он отвёл глаза и принялся несколько сбивчиво изображать из себя новостное агентство:

— Я тогда… вернулся… промок сильно… грелся у камина… выпил там… дело к концу уже… тут крик: молодого Блискастеля убили. С сестрой. Ну, с Клотильдой… с любовницей, значит, нашего… пошёл глянуть… В подземелье… народу — не протолкнуться… говорят: он её заставлял сделать… "русский поцелуй". С тех пор как вы герцогу…

Он кивнул в сторону Софьи. Та горделиво вскинула голову, начиная постепенно краснеть.

— Герцог был в полном восторге. Естественно, похвастал. Так расписал, что… теперь все хотят… чтобы все. Но некоторые… Кло, конечно, со многими кувыркалась. И с братом своим. Но тут… она его чем-то тяжёлым в висок. Как говорят. А он её кинжалом по горлу. Кровищи там… Вот.

Рассказчик искоса оглядел присутствующих и продолжил:

— Герцог — в ярости. Содом! Вертеп! Канонники схватились… Чуть не до драки. Один орёт: страшный грех! Противоестественно! Другой наоборот: ничего страшного, это ж… ну… не по настоящему. Кричат да на Генриха поглядывают. Поскольку тот… Во-от. Да.

Конрад вспомнил, вытащил из пустого кошелька и катанул по столу металлический шарик. Гремя и подскакивая на щербинах шарик докатился до княгини. Острый, цепкий взгляд юноши скользнул по недоумевающим лицам мужчин. Они, явно, видели такую штуку первый раз в жизни.

— Не они, ошибся, — подумал юноша.

И споткнулся о взгляд Ростиславы. Княгиня, не взглянув на шарик перед ней, продолжала смотреть ему прямо в глаза. Твёрдо, не отвлекаясь.

— Что это?

— Это… там… ну… когда тела убиенных выносили… стукнуло… я подобрал и… у графа в голове дырка… сходного размера… Штучка железная. Только… такого железа у нас не делают. Ни в Саксонии, ни везде.

Чугун в эту эпоху выплавляют в Китае, в Средней Азии. Во Всеволжске. До европейского чугуна пара столетий.

— Расскажи. О себе. Кто ты, откуда, чем занимаешься.

Довольно обычная для этих времён и мест история. Давний славный род. Бесславно обедневший: двоюродный брат дедушки, глава рода, попал в плен. Для выкупа пришлось продать всё. Остальное заложить. Одни в роду умерли, другие разбежались. Конраду повезло — его взял себе в министериалы граф Рейнгенау. Слишком юный для серьёзной должности, довольно субтильный, хотя как показала прошедшая ночь — уносливый и грузоподъёмный, он не выглядел подходящим и для ратной рыцарской службы. Так, "по особым поручениям", куда пошлют.

— И сколько за такую службу платят?

Непристойный вопрос. Но юноша вздёрнул нос и храбро сообщил:

— Четыре ливра в год!

— Меньше трёх пфенингов в день? Простой сержант получает вдвое больше.

Для женщин цифры в пфенингах были непонятны. Но Беня, по роду занятий, разбирается в здешних ценах.

— У сержанта — конь. Это дорого. Да, ещё бывают подарки от графа! Четыре раза в год!

Беня фыркнул. Знаем мы эти подарки. Обноски сюзерена. Софья окинула юношу презрительным взглядом. И почём нынче такие… за пучок? Ивашко кивнул своим мыслям: ничего существенного. И уставился в окно. Только Ростислава продолжала, не меняя выражения лица, смотреть прямо в глаза своему вчерашнему спасителю.

— Восемь. Ливров. В год.

Юноша дёрнулся.

— В-ваше… светлость. Это очень лестное для меня предложение. Но… я присягал графу Рейнгенау. Я не могу покинуть его. До его смерти. Или с его согласия. А он… нет.

Граф Рейнгенау, камерарий герцога, был одним из высших сановников и ярым противником брака Генриха Льва и Ростиславы Андреевны. Как и большинство разумных, рациональных людей. Он никогда не называл эту идею иначе чем безумством. В приватных же беседах использовал и куда более сильные выражения. Благородство и положение сделало его фактической главой анжуйской партии при дворе. Впрочем, выгоды укрепления союза с Плантагенетами через брак с дочерью Генриха Короткий Плащ, были очевидны всем.

— И какую же мерзопакость задумал твой господин?

— Мой господин — благородный человек! Все его деяния и помыслы направлены во благо! Веры христианской и герцогства саксонского! Ваши действия… м-м-м… вызывают подозрения. В еретичности, богохулении и сатанизме. Рейнгенау собрал множество свидетельств. Он собирается отправить через день-два эти документы епископу гальберштадтскому Ульриху, известному своей ревностью в делах веры и независимостью от Саксонского дома. Если епископ сочтёт основания достаточными… Но Рейнгенау не желает вам вреда! Он лишь хочет, чтобы вы покинули Саксонию, чтобы не мешали герцогству укрепляться и возвышаться. Если вы немедленно уедете — он не станет вас преследовать.

Ростислава как-то странно скривилась и негромко произнесла:

— Беги, детка, беги.

Она встряхнулась, выходя из задумчивости, и, впервые за всю беседу, улыбнулась Конраду:

— Раз ты не хочешь поступить ко мне на службу, то прими деньги просто в знак благодарности. Без обязательств. А если надумаешь — приходи, поговорим.

Беня пошёл с Конрадом отсчитать серебро, Ивашко отправился на конюшню проверить отремонтированную сбрую. А из комнаты вскоре раздался встревоженный голос Софьи:

— Ты сошла с ума! Ты же больная! Прикажи слугам!

И по-прежнему тихий, твёрдый голос Ростиславы:

— Ждать — нельзя. Другой способ — рискованно. Никто, кроме меня, не умеет.

На следующий день около полудня граф Рейнгенау прогуливался в одиночестве по одному из внутренних двориков замка. Зимнее солнышко решило порадовать жителей тёплым денёчком, в парадной одежде было жарко. Камерарий снял тёплую шапку с наушниками и обмахивался ею, изредка чуть наклоняя голову в ответ на низкие поклоны пробегавших мимо слуг. На несколько минут во дворике стало пусто. Рейнгенау как раз шёл мимо невысокого балкона второго этажа. Вдруг, вскрикнув, он рухнул ничком. Выскочившие слуги успели увидеть его предсмертные судороги. У него было пробито темечко. Из дырки текла тёплая ещё кровь с кусочками мозга. Никаких злоумышленников вокруг не было. Лишь за балюстрадой балкона над опущенными к умирающему головами сбежавшихся промелькнул кусок подола платья благородной дамы.

Через три дня, после отпевания бедного графа, Конрад фон Зейц снова сидел за столом перед княгиней Ростиславой:

— Если мне будет дозволено, то я осмелился бы напомнить о вашем недавнем предложении. Насчёт вашей службы. Моя служба графу закончилась. С его смертью.

Не получив немедленного ответа, смущаясь и краснея под пристальным взглядом, он запустил пальцы в кошелёк на поясе.

— Я, знаете ли, как-то попал в ученики лекаря. Щипцы всякие, буравы, пилы… по кости. Когда покойного госпадина, прими душу его Господи, обмывали, то… я извлёк из его головы…

Он положил на стол металлический шарик. И толкнул его к княгине. Та резко накрыла шарик ладонью.

— Я, знаете ли, как-то путешествовал с кузнецом… мда… мальчиком-слугой… в молотобойцы меня… сами понимаете… а кушать было нечего… совсем…

— Ты понимаешь в чёрном металле?

Конрад кривовато вздохнул. И кинулся как в ледяную воду:

— Да. Чуть-чуть. Но… это тот же самый шарик. Что был… прежде. Там царапины…

Пауза затягивалась. Парень нервно сглотнул. Дурак. Разболтался. Похоже, что выйти живым от этих страшных схизматов…

— Шестнадцать ливров в год. С сегодняшнего дня.

— Я буду счастлив служить Вашему Высочеству.

Подождал. Его не поправили. До свадьбы оставалось меньше сорока дней. И всё меньше препятствий. Живых.

Мне известно о ещё двух применениях единственного экземпляра этого оружия. Пару лет спустя, когда Ростислава выросла и окрепла, когда её положение укрепилось, а возможности расширились, я послал ей коллекцию пневматов с вспомогательным оборудованием и инструктором. Девочке пришлось отказаться от котт с их плотно шнуруемым рукавом, а переход на свинцовые шарики обеспечил производство боеприпасов на месте.

Фон Зейц оказался одним из первых и весьма успешных агентов Ростиславы из туземцев. С удовольствием давил старую аристократию, проявляя недюжинный ум, изобретательность и хладнокровие. Сделал прекрасную карьеру. Я с ним никогда не встречался, но всегда испытывал уважение. Подобное тянется к подобному: весьма необычные, в тамошних местах, русские княгини привлекали к себе необычных, ярких, талантливых людей.