Жажда жизни бесконечной

Предисловие

Колтаков был гений и знал это, и все вокруг тоже знали. Природа актерского дара такова, что актеру необходим магнетизм, это важная составляющая профессии, – писатель или музыкант могут им не обладать, а вот актеру необходимо, чтобы при его появлении все на него смотрели. По определению Константина Райкина, тоже наделенного этим магнетизмом в высокой степени, – настоящим актером называется тот, кто сидит в заднем углу сцены, опустив голову, и ничего не делает, пока на авансцене объясняется или целуется роскошная пара, но все смотрят только на него. Вот Колтаков был такой. Когда он входил в комнату, невозможно было никого другого смотреть и слушать. И дело было не в красоте, хотя в молодости Колтаков был действительно очень handsome, по-русски для этого нет точного слова, – эталонная русская мужская красота, русоволосая и синеглазая, таким его можно видеть, например, в довольно слабом фильме 1987 года «Двое на острове слез», где от него буквально глаз не отвести. Дело было в том, что все, связанное с Колтаковым, необыкновенно интересно. Эту интересность, жгучее желание увидеть, что же сейчас будет, когда в действие вступает этот инопланетный персонаж, – он придавал решительно всему, к чему прикасался. Любой спектакль, где Колтаков выходил на сцену, хотя бы и в эпизоде, любой фильм, где Колтаков мелькал хоть в паре диалогов, – немедленно приобретал масштаб. Десять минут разговора с ним, хотя бы он не говорил ничего особенного (правда, что-нибудь непривычное или неприличное он говорил всегда), превращали ваш день в чудо соприкосновения с другим миром. Колтаков играл всегда, я не представляю себе разговора с ним, в котором он бы не наигрывал, сущность у него была такая, – он мог притворяться капризным, надменным, аристократичным, быдловатым, циничным, святым, даже пьяным (при этом не пьянел никогда, хотя изображал пьяного изумительно): не знаю, где и когда он был собой. С двумя-тремя людьми, может быть, и то не факт.

Будучи лучшим актером поколения, он обладал многими талантами, что вообще-то необычно: гений тем и отличается от таланта, что талант многое умеет хорошо, а гений лучше всех делает что-то одно, а в прочих областях жизни мало на что годится. Колтаков мог сыграть что и кого угодно, – я видел, как он показывает только что вышедшего из комнаты человека, не имитируя его, а становясь им: Смоктуновский, может быть, так умел, а больше никто (кстати, то, как Колтаков показывал Смоктуновского, – было жестоко и страшно точно; вообще при нем часто становилось страшно, потому что ты вдруг понимал, что он не совсем человек, то, что в династии Ефремовых называют «театральное животное»). Но параллельно с этим своим врожденным искусством Колтаков умел рисовать на хорошем профессиональном уровне, писал стихи и песни, повести, пьесы, сценарии – и это было очень далеко от обычной актерской графомании, иногда качественной, иногда совершенно любительской. У него не было ни одного вкусового провала. Если бы не актерство, он профессионально состоялся бы в любой из этих сфер – песня (авторская или исполнительская), живопись, поэзия, драматургия, режиссура. Эта абсолютная универсальность в искусстве, думаю, компенсировалась у него полным отсутствием того, что называется умением жить. Поэтому он так мало прожил и сравнительно мало сыграл. Ладить с людьми он не умел абсолютно – да, в общем, и не особенно к этому стремился, поскольку это отнимало силы и время. Те, кто знал Колтакова сколько-нибудь глубоко, а не на уровне двух-трех разговоров, – понимали, до какой степени он беспомощен, насколько ему не с кем говорить, насколько у него нет своего режиссера, который понимал бы его возможности и готов был терпеть трудности работы с ним; эти трудности проистекали не от капризов, просто ему самому было трудно, он стремился к абсолютной точности и выразительности, а не все готовы были относиться к себе по гамбургскому счету. Что такое был Колтаков в руках настоящего режиссера, он показал в «Соучастниках» Инны Туманян, где его вообще невозможно узнать, такую мучительную операцию он над собой произвел, чтобы сыграть молодого уголовника; Леонид Филатов, его партнер в этой картине, сказал тогда – с некоторой даже профессиональной ревностью, – что ЭТОТ переиграет всех, и действительно не было партнера, который на фоне Колтакова не поблек бы. И с этим тоже не все готовы были мириться.

От Колтакова, слава богу, остались фильмы, но их мало; театральная магия наиболее уязвима, и мы никогда больше не увидим его моноспектакля по «Гамлету», и никто уже не даст ему поставить того «Пер Гюнта», которого он мечтал сделать. Но у нас остались многие страницы его повестей, сказок, непоставленных сценариев – и на всем отсвет его ослепительной личности. Внимание, интерес, даже неприятие – неизбежный удел этих текстов, потому что Колтаков был явлением бесконечно притягательным, и желание смотреть на него во все глаза никуда не пропадает. Вообще присутствие гения в жизни – важная ее составляющая, без гениев невыносимо скучно, их ошибки драгоценнее чужой правоты, их догадки никогда не бывают дилетантскими, ибо гении откуда-то знают суть вещей, и это срабатывает в любой области искусства или знания. Колтаков своим присутствием делал нас значительнее, и что бы он там ни сказал между делом, что бы ни набросал на листке в свободную минуту, чего бы ни брякнул в раздражении – все это явления исключительные. Поэтому его книгам гарантировано читательское внимание, а зрители, которые так его и не видели, вечно будут по нему тосковать. А коллеги в своей манере будут повторять: «Да, Сережа, конечно, был тот еще персонаж – но великий, ничего не поделаешь».

Теперь-то можно. Теперь-то живой Колтаков уже не мешает ценить великого Колтакова.