Жажда свободы

Самсон Нгомба, заключенный № 2986600, находился под строгим надзором, так как его сокамерники единодушно утверждали, что он спятил. Ни с того ни с сего он закатывался до слез истерическим смехом, а порой часами сидел неподвижно, погруженный в свои мысли.

Тюремная администрация, естественно, встревожилась, ибо Нгомба был у нее на хорошем счету — тихий, послушный, короче, благонадежный заключенный.

Иногда на него находило — тогда Нгомба забирался на импровизированную трибуну и изображал политического лидера:

— Братья, я взываю к вам! Я выступаю за единство, правду и демократию. В единстве мы выстоим, поодиночке — пропадем!

Таким накатанным вступительным словом, сопровождавшимся одобрительными возгласами: «Правильно! Давай, валяй дальше!» — он всегда начинал свою пламенную речь, над которой потешалась вся камера. По мере того как он входил в раж, становилось ясным, что Нгомба уже успел где-то хорошенько ознакомиться с основными статьями конституции.

— Наша страна будет великой! Наш народ станет гордостью Африки и всего мира, — гремел оратор, потрясая в воздухе кулаком. — Во имя этой благородной цели мы будем неустанно бороться против племенного строя и всех политических раздоров. Мы будем сражаться за установление солидарности и братства между гражданами Камеруна!

Оглушительные аплодисменты сотрясали стены. Ему скандировали:

— Молодец! Браво!

И Нгомба с восторгом затягивал песню, которую он называл песней Свободы. По его словам, она принадлежала перу известного политического деятеля в Нигерии, блаженной памяти Мази Мбону Оджике по прозвищу «Король Бойкота». Нгомба запевал:

Хор дружно подхватывал:

Выступления Нгомбы весьма развлекали местное общество и разряжали столь обычную в тюрьме напряженную атмосферу. В конце концов его «братья» сошлись во мнении, что в словах Нгомбы, пожалуй, есть резон. Его жалели, ему сочувствовали! Но он был, как и все они — воры, убийцы, террористы, — врагом общества.

Нгомбу приговорили к двадцати годам тюремного заключения за растрату государственных денег — почти миллиона франков. Он тяжко горевал, вспоминая те печальные обстоятельства, что привели к роковым для него последствиям. Как и водится, самый закадычный дружок обвел его вокруг пальца. Ах, Моника и Марильза, две отличные девчонки, с которыми он так чудесно проводил время! Его поездки в Дуалу в свободные дни! Крупные слезы градом катились по изможденным щекам, когда он мысленно возвращался в прошлое и видел себя на скамье подсудимых. А эта душераздирающая сцена перед зданием суда! Фараоны уводят его, и взволнованная толпа цепенеет в гробовом молчании.

Ох, до чего же он был зол на себя! Его сердце разрывалось на части при мысли о незащищенности молоденькой жены, оставленной на произвол судьбы. Он терзался от ревности, представляя ее в объятиях другого. Двадцать лет — долгий срок! Будет ли она ему верна? Он всячески гнал от себя эти мучительные сомнения, и лишь надежда на скорую амнистию по случаю десятой годовщины независимости Камеруна исцеляла его израненную душу.

Тюремный врач во время еженедельного обхода уделил Нгомбе целых двадцать минут, но не нашел ничего серьезного. Нгомба доверительно поведал доктору Стюарту, что совершенно ясно видел во сне, как президент республики подписывает указ об его помиловании. Он клятвенно заверял, что по радио Яунде вскоре передадут сообщение, содержащее текст указа, и его имя будет стоять первым в списке. Он неустанно цитировал Декларацию прав человека.

Доктор Стюарт внимательно выслушал тираду своего пациента, одобрительно кивая головой и проявляя явный интерес к собеседнику. Его диагноз был кратким: «Временное помрачение рассудка. Это пройдет».

Приближалось первое января 1970 года, и по поведению Нгомбы все поняли, что он по-прежнему одержим навязчивым желанием обрести свободу, — узник стал считать дни до предполагаемого освобождения. Он не находил себе места и раздражался по малейшему поводу.

Накануне у него произошла стычка с надзирателем. Нгомба заявил, что ноги его здесь никогда не будет.

— Не дури, — усмехнулся надзиратель, — вот увидишь, не пройдет и года, как ты снова тут окажешься. Ты — вор, а вор — всегда вор, и ничего больше.

— Нет, я не вор! — возмутился Нгомба. — Я случайно влип в историю, и меня «подставили».

— Как ты думаешь, сколько раз я слышал подобное в этих стенах? — Надзиратель расхохотался. — Слишком много раз, старина, и у всех одна и та же песенка: я тут ни при чем, влип случайно, меня «подставили»! Желаю тебе удачи, и дай бог, чтобы твоя мечта об амнистии сбылась.

Как жестоко со стороны надзирателя говорить ему такое! Нгомба тяжело вздохнул и принялся за работу, но лицо его сразу осунулось и помрачнело. Теперь-то он знал, что тюрьма — отнюдь не самое лучшее место на свете, и твердо решил не впутываться более ни в какие темные делишки. О чем только не передумано было им за эти бесконечные дни и ночи, но главное не давало покоя: до первого января 1970 года оставалась всего неделя и — никаких новостей!

— Когда же наконец я выберусь из этой дыры? — спросил он надзирателя на следующее утро.

— Тебе еще предстоит долгий путь на свободу, дружище. Лучше выбрось из головы пустые бредни, — добавил он насмешливо.

— Почему вы мне не верите? — взорвался Нгомба. — Я же видел все это во сне. И вы не имеете права держать меня здесь! — Его голос перешел на пронзительный визг. Тюремщик оторопело уставился на заключенного. Столь бурная вспышка была ничем не вызвана, и к тому же в глазах Нгомбы ему почудился дьявольский блеск. Он поспешил доложить об этом случае главному надзирателю и убежденно добавил, что парень «явно не в себе». На основании его слов и врачебного заключения Самсона Нгомбу поместили в одиночку. Он имел исключительно сильное влияние на своих сокамерников, а неприятностей надо было избежать во что бы то ни стало. С тех пор Нгомбу прозвали «Джозеф Фантазер».

Там, в одиночке, Нгомба и замыслил побег. Если тюремное начальство смеет игнорировать указ президента, ему не остается ничего другого, как самому приняться за дело. Он не намерен праздновать десятую годовщину независимости Камеруна за решеткой! Теперь или никогда!

Была полночь. Стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь чьим-то громким храпом из соседней камеры. Нгомба прополз в потемках на четвереньках, а затем на цыпочках подкрался к двери. Вдруг он замер, насторожившись, — где-то совсем рядом ему почудились тяжелые шаги часового. Не хватало еще, чтобы его засекли, и он отпрянул в глубь камеры. Тотчас дверь распахнулась, впуская широкую полосу света. На ее фоне отчетливо проступил силуэт охранника. Через несколько секунд дверь с шумом захлопнулась, и у Нгомбы отлегло от сердца. Он переждал немного и выскользнул из камеры. Тюремный двор был обнесен кирпичной девятифутовой стеной.

Он с трудом дышал, когда свалился в кусты по ту сторону тюремной ограды, казалось, из легких вышибло весь воздух. Острая жгучая боль свела правую ногу, и он, стараясь не шелохнуться, лежал на земле, а в груди гулко стучало сердце — тук-тук-тук. Под дуновением ветерка колыхалась слоновая трава, и лишь писклявый свист полуночника ловило его настороженное ухо. Из-за стены не доносилось ни звука.

Наконец-то он свободен! Пока все идет гладко, как и было задумано. Он поздравил себя. Если Лионга ждет его в условленном месте, тогда все в порядке! Он — вне опасности и сумеет к завтрашнему дню благополучно добраться до Дуалы. А там его никто не сыщет!

Да, эта история наделает много шуму! Первый заключенный, совершивший удачный побег из местной тюрьмы за все время ее существования! Будьте уверены, завтра все газеты раструбят об этом! О, как они забьют тревогу — по радио передадут его приметы, его фотографии запестрят на газетных полосах, и, разумеется, будет объявлено вознаграждение за любые сведения о нем.

Другие заключенные также ухитрялись бежать из этой тюрьмы, но в конечном итоге голод и усталость оказывались прекрасными союзниками их преследователей. И к тому же они бросались необдуманно в буш, стремясь изо всех сил уйти как можно дальше от тюрьмы, — и становились легкой добычей.

Может ли то же самое произойти с ним? Эта мысль не давала ему покоя. У него в запасе не более получаса, пока они очухаются, обнаружив его исчезновение. Тут же по телефону будет объявлен розыск, всю полицию поднимут на ноги, и все дороги перекроют.

Он прополз триста ярдов до высокой слоновой травы и проворно нырнул в ее гущу. Эта местность была ему хорошо знакома еще с той поры, когда его вместе с другими заключенными направляли сюда на заготовку сочных трав для коров и поросят. Сейчас, вспоминая те промозглые утренние «прогулочки», когда на тебе лишь протертые до дыр белые шорты да легкая курточка, он молил об одном: чтобы все его мучения не пропали втуне.

Жесткая трава и колючий кустарник полосовали ноги, то и дело он спотыкался, падал, разбивая колени, но боли не ощущал. Дорога каждая минута, и он силился сохранить тот бешеный темп, который сам для себя установил.

Вскоре он очутился на голой полянке возле дороги, ведущей в деревню. Здесь всегда проходила их «рабочая бригада». «Да, это тот самый пятачок», — с удовлетворением отметил он. А что, если Лионга подведет его? Нгомба похолодел при этой мысли. Ждет ли он там, где они сговорились? Сумел ли заполучить такси? Это было важным звеном в цепи. Осечка — и все пойдет прахом. Нгомба успокоился, лишь когда в потемках различил слабый контур автомобиля. Как и было условлено, вспыхнул огонек сигареты и раздались три коротких гудка, которые означали: «Путь свободен».

Нгомба незаметно подкрался к машине. Он судорожно глотнул воздух, но его лицо просветлело, когда человек у машины обернулся.

— Так тебе это все-таки удалось! — воскликнул тот обрадованно.

— Я же сказал, что все будет как надо, — ответил Нгомба с облегчением.

— Да, все будет в порядке, если ты не потеряешь голову и не натворишь глупостей, — предупредил Лион-га. — У нас все шансы ускользнуть от погони.

— Вещи с тобой? — нетерпеливо перебил его Нгомба. — Времени в обрез.

Тот, другой, кивнул на багажник автомобиля. Вмиг тюремная одежда была сброшена, и перед Лионгой предстала стройная и высокая женщина неопределенного возраста в отлично сшитом платье и с траурной повязкой на голове.

— Ты в самом деле считаешь, что тебе следует разгуливать в этом наряде? — Лионга озадаченно разглядывал его.

— Не морочь мне голову. Я давно все обдумал. Не о чем волноваться, — уверял Нгомба. — Они будут искать мужчину, а не женщину. Улавливаешь, старина?

— Может, все и обойдется. Но ты всегда должен помнить, что ты — женщина. Ну ладно, не мешкай, садись быстрей, отчаливаем!

Рев машины раздался в тишине ночи, и, минуя ухабы и рытвины, она выбралась на дорогу. Нгомбе необходимо было сесть на первый поезд, следующий до того места, где он смог бы затаиться на время, пока шумиха, поднятая в связи с розыском беглого преступника, не затихнет.

На центральной железнодорожной станции в Дуале он покупал билет, как вдруг его внимание приковал полицейский на другом конце перрона. Он стал напряженно краешком глаза следить за полицейским и заметил, что тот идет в его сторону. На мгновение Нгомба словно прирос к земле, затем поблагодарил кассира нежным голоском и грациозно засеменил по платформе в противоположном направлении. Но ему казалось, что полицейский все время смотрит на него.

Нгомбу захлестнула волна страха. И тут его осенило — туалет! Вот, пожалуй, самое безопасное место, где можно преспокойно дождаться отправления поезда. Он ринулся к туалету, вошел в кабинку и захлопнул за собой дверь. Здесь он перевел дух, лихорадочно поправляя повязку на голове и вытирая пот с лица и шеи.

Нгомба спохватился, когда до его слуха донесся отдаленный гудок паровоза. Он распахнул дверь, кинулся на платформу и… налетел прямо на полицейского, чуть не сбив его с ног.

— Извините! — Нгомба съежился под сверлящим взглядом полицейского, пытаясь прошмыгнуть мимо него.

— Прошу прощения, мадам, — начал полицейский вежливо. — Но не пройдете ли вы со мной в кабинет начальника станции. Мне надо с вами поговорить.

— Я не могу… я должна успеть на поезд. — Нгомба махнул рукой в знак протеста. Но полицейский решительно преградил ему дорогу и выразительно указал на дверь, из которой только что вышел Нгомба.

— А это как понимать?

Нгомба посмотрел, и сердце у него заныло. На двери висела табличка «Messieurs».

Полицейский доложил начальнику станции об этом случае и напомнил ему о сообщении, полученном из Буэа о сбежавшем преступнике.

— Эта женщина, — сказал он, — слишком мужеподобна, у нее нет и признака груди и никакого намека на что-то сзади.

С тягостной тревогой в душе сидел Нгомба перед начальником, пристально изучающим его.

— Почему вы вошли в мужской туалет, когда рядом была дверь с надписью «Mesdames»? — был задан вопрос. Последовал вполне логичный ответ:

— Я не умею читать по-французски. И… у меня умер отец на прошлой неделе, вот почему я сбрила волосы на голове, — пробормотал Нгомба жалобно, снимая повязку.

Начальник с недоумением взглянул на странную женщину. «Разве ее спрашивали об этом?» Внезапная догадка пронзила его, и он тотчас вызвал женщину-полицейского.

— Необходимо установить, кто это в действительности. — Он кивнул на Нгомбу. — Забавный и непонятный случай. Здесь что-то не так!

Женщина-полицейский медлила в нерешительности, и начальник коротко пояснил:

— Осмотрите ее как следует, ясно?

Женщина-полицейский отметила для себя особый акцент на словах «как следует». Именно это она и собиралась сделать.