Жанна д'Арк

Глава 1 ПОСЛЕ РУАНСКОГО КОСТРА

Жанна умерла.

Кто мог поверить этому?

Во всяком случае, не миллионы людей, во имя которых она отдала свою жизнь, не те крестьяне и горожане, которые боготворили Деву и молились за нее.

Нет, это было невозможно.

Разве могла умереть освободительница Орлеана и десятков других городов, бесстрашная защитница справедливости, святая воительница, обладавшая чудесной силой?..

Кошон и его хозяева знали, что народ не поверит этому, как не верил в справедливость их приговора. Знали и заранее приняли меры. В минуту смерти Жанны, едва лишь девушка задохнулась от дыма костра, палач получил приказ отодвинуть пылающие поленья, дабы все удостоверились, что обгоревшее девичье тело по-прежнему пребывает на эшафоте, что «колдунья» не улетела вместе с дымом, не растаяла в воздухе, не спаслась. С подобной же целью, как только костер догорел, прах Жанны и сердце ее, не тронутое огнем, на глазах у зрителей палач швырнул в Сену.

Но этим дело не кончилось.

Физическое уничтожение Девы и осквернение ее праха явились лишь первой акцией победителей. Второй, и не менее важной, должно было стать ее моральное уничтожение, поругание памяти о ней – разве не эту задачу ставило перед собой правительство Винчестера – Бедфорда задолго до начала процесса? Весь христианский мир должен был узнать, что право, закон, честь, наконец, сам Бог – на стороне англичан, что король Карл VII своими успехами обязан исключительно силам тьмы, ныне развеянным с помощью святой матери-церкви.

Стремясь добиться этого, Винчестер, Кошон и их подручные были готовы использовать любые средства.

Спустя всего неделю после смерти Жанны, 8 июня, королевский совет Генриха VI, заседавший в Руане, отправил императору Германии, а также европейским королям и князьям манифест о «справедливом наказании лжепророчицы, сеявшей смуту в нашем Французском королевстве». Через двадцать дней аналогичное послание было направлено городам и дворянству Франции, а столпы Парижского университета отписали самому римскому папе. Все эти реляции, представлявшие смесь благочестивых формул и гнуснейшей лжи, сопровождались фальшивым актом отречения.

Одновременно в Руане и других городах, подвластных англичанам, католическое духовенство организовывало торжественные молебны и шествия, посвященные «разоблачению еретички»; обвиняя ее во всех смертных грехах, ей провозглашали анафему и предостерегали мирян от «заражения бесовской ересью». Тем же, кто не внимал подобным увещеваниям или проявлял скепсис, приходилось немедленно скрываться, иначе их ожидала тюрьма.

Эти многообразные меры ставили целью не только обелить убийц и заклеймить героиню; они должны были подготовить общественное мнение к коронации десятилетнего Генриха VI Английского, вступавшего во владение своим вторым, Французским королевством.

Торжественный въезд Генриха VI в Париж произошел утром 16 декабря 1431 года.

Из соображений престижа английские власти решили затмить реймскую коронацию «узурпатора» Карла VII. Всем парижанам была обещана даровая выпивка и закуска. Если в Реймсе фигурировал бронзовый олень, наполненный вином, то здесь, на Понсо-Сен-Дени, соорудили целый фонтан, который вместо воды должен был бить молоком и вином.

В кортеже участвовали двадцать пять горнистов и столько же герольдов, демонстрировавших населению столицы эмблемы, ордена и различные атрибуты власти его нового повелителя. За ними следовал сам повелитель на носилках, которые сопровождали Бедфорд и Винчестер. Монарх капризно надул губы и, казалось, готов был расплакаться: ему хотелось спать. Над носилками трепетал лазоревый, усеянный золотыми лилиями балдахин, который несли четверо знатных горожан.

Обряд коронации состоялся в соборе Нотр-Дам.

Обе короны – английскую и французскую – над головой десятилетнего короля держал сам кардинал Винчестерский, чувствовавший себя на вершине блаженства: казалось, самые честолюбивые замыслы его были близки к осуществлению. Бедфорд выглядел мрачным и недовольным. Рядом проливала слезы королева-предательница Изабо; были то слезы умиления или стыда, радости или давящего позора, в точности вряд ли кто-либо отважился бы сказать.

После коронации праздничная процессия направилась к королевскому дворцу. Улицы уже успели запрудить любопытные. Многочисленной страже едва удавалось сдерживать их напор. Всеобщее внимание привлекали ряженые, забавлявшие народ шуточными схватками и хитрыми трюками. Не меньший интерес вызывал молодой бедно одетый человек со связанными за спиной руками, шагавший в хвосте процессии.

Это был тот самый пастушок из Жеводана по имени Гильом, которого не так давно архиепископ Реймский усердно рекламировал своему монарху и который, по мысли его, должен был заменить в ратных делах французской армии Орлеанскую деву.

Пастушок оказался незадачливым; он был глуп и нерасторопен. В первом же сражении он попал в плен к англичанам. Поскольку его взяли в том же Бовеском диоцезе, епископ Кошон заявил на него претензию, решив организовать новый «процесс веры». Но Бедфорд и Винчестер не поддержали этой затеи: они порядком устали от прежнего «образцового процесса», оказавшегося слишком уж длительным и дорогостоящим. Гильома отобрали у епископа и отвезли в Руан, а затем в Париж, где теперь ему довелось участвовать в триумфе Генриха VI. Потом бедного «соперника» Жанны снова отвели в тюрьму, зашили в мешок и утопили в Сене…

А торжества продолжались.

В королевском дворце были расставлены десятки столов и юный король дал своим новым подданным пышный обед. Правда, обед удался не вполне. Приглашенных оказалось много больше, чем мест, – устроители не предусмотрели этого. Все рассесться за столами не смогли: докторов университета теснили советники парламента, на тех же, в свою очередь, нажимали богатые мастера и купцы, вследствие чего многим оставалось скорее созерцать великолепие монаршей трапезы, нежели участвовать в ней.

Но не это было самым неприятным. С толпой участников празднества во дворец проникли многочисленные любители легкой наживы, не терявшие времени даром. Вскоре выяснилось, что было украдено свыше сорока богатых шляп, срезано до сотни кошельков и поясных пряжек, украшенных драгоценными камнями.

На улице многотысячные орущие толпы разносили ларьки с даровой закуской, а у фонтана на Понсо-Сен-Дени стояла непрерывная драка; впрочем, большинству жаждущих так и не удалось отведать ни молока, ни вина: фонтан работал неисправно и быстро вышел из строя.

Обращал на себя внимание знаменательный факт: среди почетных гостей не оказалось герцога Филиппа Доброго, хотя ему и было отправлено персональное приглашение Винчестера; коварный Бургундец, долгое время колебавшийся, перестал скрывать новую политическую ориентацию.

– Бог отвернулся от англичан, – понимающе подмигивали друг другу парижане, усердно поглощая даровую закуску.

«Бог отвернулся от англичан…»

Коронация Генриха VI, несмотря на всю помпу, не принесла им пользы – хитроумный план кардинала Винчестерского явно провалился.

Напрасно продажные души искали колдовство и ересь там, где были лишь бесстрашие и священная любовь к родине. Напрасно надеялись они смертью «чародейки» разрушить результаты ее «чар». Великий перелом, за который Жанна отдала жизнь, все равно уже наступил. Могучий патриотический порыв, сотворивший чудеса Орлеана и Патэ, не мог угаснуть. Тень Девы витала над армиями народных борцов. Руанский костер разжег еще ярче неугасимую ненависть к захватчикам и палачам. И хотя война вследствие предательских махинаций французских царедворцев продолжалась еще долго, победы годонов ушли в прошлое, и никакими искусственными мерами возобновить их не удалось.

В 1433 году при французском дворе произошло знаменательное событие: коннетабль Ришмон примирился с Карлом VII.

Уже в дни, когда Жанна ожидала костра, начал намечаться заговор, душой которого был монсеньор архиепископ Реймский. Реньо де Шартр давно подкапывался под главного ненавистника Девы, сира де Тремуйля, мечтая занять его место. Исподволь он готовил короля к встрече с коннетаблем и коннетабля к встрече с королем; и когда встреча произошла, участь де Тремуйля была решена. Выходя с высочайшей аудиенции и встретив шамбеллана в приемной, де Ришмон нанес ему удар кинжалом; толстый слой жира спас де Тремуйля от немедленной смерти, но смерть все же настигла его, и скоро: по приказу коннетабля временщик был брошен в тюрьму и там задушен.

Но лукавый политик, монсеньор Реньо, предавший сначала Деву, а потом ее врага, ничего не выиграл от этого двойного предательства. Грубый де Ришмон, вновь утвердившись у власти, не пожелал терпеть возле себя человека, которого всегда глубоко презирал. Архиепископ Реймский прожил до 1444 года, но никогда больше не имел влияния на государственные дела и фактически влачил жалкую участь изгнанника. Ничего не выиграл и Карл VII: то, что раньше ему приходилось терпеть от де Тремуйля, теперь, но только вдесятеро больше, он терпел от де Ришмона. Угрюмый коннетабль отличался скупостью, вероломством, свирепым нравом; самонадеянный и упрямый, он не имел таланта полководца и чаще терпел поражения, нежели одерживал победы. Тем не менее его приход повсюду был воспринят с радостью: как-никак он был главным военачальником королевства и не в пример трусливому сиру де Тремуйлю сам водил войска в атаку. И главное, он явился в момент, когда герцог Бургундский явно стал стремиться к миру с Карлом VII, а коннетабль считался сторонником этого мира.

Утверждают, что расхождения между годонами и их союзником начались с чисто личных мотивов. Герцог Бедфордский, женатый на сестре Филиппа Доброго Анне, будто бы по нелюбви извел свою молодую супругу, скончавшуюся в 1432 году двадцати семи лет от роду. Верил ли Бургундец молве? Во всяком случае, он был сильно разгневан, когда всего через несколько месяцев регент женился вторично, даже не поставив его в известность, на представительнице фамилии Люксембургов, вассалов Филиппа.

Однако в действительности причины радикального изменения политики герцога Бургундского лежали несравненно глубже и началось все гораздо раньше. Он давно стал разочаровываться в англичанах. Победы Орлеанской девы показали всю непрочность их положения во Франции и эфемерность их власти. Напротив, вопреки ожиданиям, благодаря той же Орлеанской деве Карл Валуа не только преодолел смертельный кризис, но теперь повышал свой международный престиж ото дня на день. В 1434 году он заключил союз с германским императором, весьма опасный для Бургундца. И происходило это в дни, когда внутреннее положение герцогства становилось все более напряженным, когда казна иссякала, когда города Фландрии и Брабанта во главе с Намюром и Льежем грозили восстанием!..

В январе 1435 года состоялась предварительная встреча в Невере. Она прошла в обстановке дружелюбия и показала, что вчерашние противники готовы к переговорам, и не фиктивным, как в недавние времена, а вполне действенным. Переговоры открылись в Аррасе 5 августа. На них, кроме высоких договаривающихся сторон, присутствовали представители папы и английского короля. С последними, впрочем, договориться не удалось. Несмотря на то что Карл VII был готов на уступки, англичане держались упрямо, ставя единственную цель: удержать Бургундца от непоправимого шага. Винчестер с гневом напомнил ему о клятве, которую Филипп дал после умерщвления своего отца, – клятве святой мести убийцам-арманьякам. Все это оказалось тщетным, и английские представители в начале сентября покинули совещание. После этого Карл VII признал свою вину в смерти Жана Бургундского, а папский легат освободил Филиппа Доброго от его страшной клятвы.

21 сентября в церкви Сен-Ваас состоялся заключительный акт трагикомедии. Уполномоченный французского короля, вельможа в летах, упал на колени перед Филиппом, моля его простить Франции смерть своего отца. Бургундец поднял старика, облобызал его и заверил, что об этой смерти больше не будет сказано ни слова, а обе страны отныне да пребывают в дружбе, согласии и единстве…

В тот же день был подписан документ.

«Дружба, согласие и единство» обошлись Франции довольно дорого. Помимо того что «добрый герцог» сохранял за собой французские провинции Артуа и Пикардию, Карл VII уступил ему ряд новых областей и городов. И все же это было благо. Перспектива прояснялась: открывались возможности для новых успехов французского оружия. Столетняя война вступала в свою завершающую фазу.

Весной 1436 года французская армия овладела большинством городов, окружавших Париж. Английские суда, курсировавшие вдоль Сены, Уазы и Марны с целью подвоза продовольствия к столице, неизменно задерживались.

10 апреля французы подошли к стенам своей столицы.

13 апреля коннетабль де Ришмон вступил в Париж.

Именно в эти дни разнеслись первые вести о том, что Орлеанская дева снова вступила в строй…

Глава 2 ИМЕНЕМ ЖАННЫ

В мае 1436 года жители деревушки Гранж-оз-Орм близ Меца наслаждались созерцанием девушки в латах, с коротко подстриженными волосами, окруженной небольшой свитой из итальянских кавалеристов. На вид ей было лет двадцать пять. Она называла себя Жанной-Девой и рассказывала о том, как благодаря чуду спаслась от руанского костра.

Никто не сомневался в правдивости ее слов. Лица, ее окружавшие и встречавшиеся на дороге, верили, что перед ними Орлеанская дева. Мессир Николь Лёв, шамбеллан Карла VII, подарил ей жеребца стоимостью в тридцать франков, мэр города Меца поднес боевой меч. Ее с одинаковым почтением принимали и в богатых домах горожан, и в пастушеских хижинах. Еще бы! Ведь это была спасительница Франции, чудесная Дева, которую, как все были уверены, никакой огонь не мог сжечь!..

…Истории известны лжесмердизы, лженероны, лжедмитрии и лжепетры. Самозванцы, будь то простые авантюристы или вожди восстаний, не раз пользовались именами царей, королей, императоров и принцев. Но случай, когда объектом заимствования стало имя простой крестьянки, поистине уникален. Он может быть объяснен, лишь если вспомнить беспредельную любовь к Жанне со стороны народа, миллионов крестьян и горожан, тех безвестных ее помощников и приверженцев, которые сражались некогда под знаменами Девы, благословляли ее успехи, не допускали мысли о возможности ее гибели; их ведь не смогли убедить в этом ни рассказы очевидцев, ни грамоты, рассылаемые по городам, ни заявления английских глашатаев. Во Франции освобожденной и Франции, все еще стонавшей под игом завоевателей, с одинаковым нетерпением ждали новых вестей о героине, и, когда эти вести появились, им не могли внимать без доверия и восторга…

…Извещенные о «спасении» Жанны, братья поспешили ей навстречу. К этому времени старший из братьев, Жан, принявший пожалованную королем фамилию дю Лис, занимал должность бальи Вермандуа. Младший брат, Пьер дю Лис, лишь недавно был выкуплен из бургундского плена и истратил на это все свои сбережения. Приехав в Гранж-оз-Орм, братья без колебаний признали «сестру»…

21 мая самозванка вместе со свитой прибыла в Вокулёр, где должны были хорошо помнить Жанну д'Арк. Однако и здесь ни у кого не возникло сомнений относительно новой Девы. Проведя в Вокулёре неделю, лже-Жанна отправилась в деревушку Марвиль близ Меца, где встретилась со многими окрестными сеньорами и приняла доброхотные дары от населения. Затем она направилась в Арлон, к герцогине Елизавете Люксембургской, при дворе которой встретила весьма радушный прием. Характерно, что самозванка и не подумала поехать во Францию, где ее нетерпеливо ожидали, но где шла война; лже-Жанна предпочитала пожинать плоды своей популярности более безопасным способом, при дворе «мирной» государыни. Во Францию же для распространения сведений о себе она отправила братьев Жана и Пьера.

В первые дни августа Жан дю Лис прибыл в Орлеан, город, особенно любивший Деву и благоговейно хранивший память о ней. Жан сообщил орлеанцам, что его сестра спаслась от врагов, что она долгое время находилась в Италии, на службе у папы Евгения, но теперь возвратилась в Лотарингию и шлет им привет. Жители Орлеана выразили бурный восторг и щедро наградили вестника продовольствием и деньгами. Между Орлеаном и Арлоном установилась почтовая связь. Гонец из крепости на Луаре вез письма лже-Жанне, та отвечала и, между прочим, отправила письмо в Лош к французскому королю Карлу VII. При дворе Карла побывал и Жан дю Лис, доложивший монарху о всем происшедшем. Будучи одним из главных участников предательства, приведшего Жанну на костер, Карл VII, разумеется, прекрасно знал правду. Однако он выразил радость по случаю «спасения» Девы и по-царски наградил Жана дю Лиса. Впрочем, в противовес орлеанцам особенного желания встретиться лично со «спасенной» король не обнаружил.

Между тем самозванка проводила дни в придворных развлечениях. В Арлоне она встретилась с юным графом Ульрихом Вюртембергским, который проявил к ней повышенный интерес и увез ее в Кёльн. Граф, как вскоре выяснилось, имел на лже-Жанну особые виды: он решил использовать ее славу в своих авантюристических целях. В это время шла борьба за вакантный престол Трирского архиепископства. Граф Ульрих, поддерживавший одного из кандидатов, добивался, чтобы лже-Жанна от имени Господа Бога провозгласила его ставленника единственно достойным сана архиепископа. Самозванка сделала так, как потребовал ее покровитель. Но Базельский собор провел на заманчивую должность другое лицо, а «Жанной» немедленно заинтересовался инквизитор, сидевший в Кёльне. Имея сведения, что она носила мужской костюм, предавалась разгульным пляскам, пила и ела больше, чем полагалось, и, главное, вмешивалась в церковную политику, отец-инквизитор заподозрил ее в ереси и затребовал в свой трибунал. Самозванка, разумеется, сочла за лучшее не являться. Тогда инквизитор объявил ее отлученной от церкви. Граф Ульрих некоторое время скрывал лже-Жанну у себя, а затем помог ей тайно бежать из Кёльна.

И вот она снова в Арлоне. Опять праздная придворная жизнь. Но теперь интриганка не может чувствовать себя так спокойно, как прежде. Над ней тяготеет интердикт. При арлонском дворе кое-кто посматривает на нее косо. Нужно подумать об устройстве своей судьбы, найти постоянного покровителя и защитника.

Среди вассалов герцогини Люксембургской подвизался некий Робер д'Армуаз, сеньор де Тишмон. Человек знатного происхождения, владелец нескольких феодов, он был отмечен лже-Девой как достойный ее спутник жизни. При содействии герцогини Люксембургской самозванка добилась того, что сир Робер сделал ей предложение и стал законным ее супругом. Молодые удалились на жительство в Мец; это произошло осенью 1436 года.

Около двух лет лже-Жанна жила спокойно и мирно. Она занималась хозяйством и родила двоих детей. Впрочем, сир Робер вскоре выяснил, что супружеской верностью его жена похвалиться не может: дама Армуаз, как теперь ее называли, тайно сожительствовала с местным священником. Разразился скандал. И вот, то ли спасаясь от ярости мужа, то ли желая оставить надоевшего любовника, в начале 1439 года самозванка бежит из Меца. На этот раз во Францию.

Итак, лже-Жанна вступила наконец на почву той страны, которая гордилась прежними подвигами Орлеанской девы и с нетерпением ожидала новых. Она отважилась на это более чем через три года после своего появления в Лотарингии, почти через девять лет после своего «чудесного спасения», когда исход Столетней войны был вполне предрешен. Правда, даже и теперь она не спешит на поле брани. Она устремляется туда, где ее особенно боготворят и где она рассчитывает урвать наиболее жирный кусок: путь ее лежит в Орлеан…

Жители города, некогда освобожденного Девой, попрежнему верили самозванке и ждали ее прихода. И когда летом 1439 года она наконец появилась, ее встретили точно доброго ангела. В честь ее совершались благодарственные молебствия (невзирая на анафему Кошона!), ее ублажали обильными пирами и ценными подарками. Между прочим, город преподнес ей двести десять ливров «…за добро, которое она совершила в дни осады…». Лже-Жанна награждалась за подвиги, совершенные Жанной-Девой в славные дни мая 1429 года!..

Несмотря на все это, дама Армуаз провела в Орлеане только две недели и внезапно покинула город: при всей своей бесшабашности она опасалась неожиданных встреч и разоблачений. Она поскакала в Тур и вручила бальи Турени письмо для передачи королю. Она просила об аудиенции. Но Карл VII явно избегал встречи с самозваной Девой. Как раз в это время он покинул Турень и отправился в Орлеан, зная, что «Жанна» только что выехала оттуда.

Так и не встретившись с королем, дама Армуаз направилась в Пуату. Здесь шла война с англичанами. Самозванка добилась того, что ее принял Жиль де Ре, маршал Франции, проживавший в замке Тиффаг. Хотя сеньор де Ре превосходно знал подлинную Жанну, во многих походах которой лично участвовал, он не был удивлен прибытием лже-Жанны и даже доверил ей руководство военными силами к северу от Пуату. В то время сам де Ре уже не занимался ратными делами: погруженный в черную магию, он был равнодушен ко всему остальному.

Лже-Жанна не прославила себя в сражениях. Она скоро оставила район военных действий и поскакала в Компьень, где некогда действовала подлинная Жанна и где можно было теперь на этом заработать. Но сборы оказались скудными, и весной 1440 года лже-Жанна решила отправиться в Париж. Ей было известно, что простолюдины столицы ждут ее почти с тем же нетерпением, как ранее граждане Орлеана. Авантюристка была не прочь использовать эту ситуацию обычным для себя образом. Однако поездка в Париж оказалась, как вскоре стало ясно, самой большой из ее ошибок, став роковой для всего предприятия.

Одной из наиболее могущественных корпораций Парижа по-прежнему оставался университет, в свое время сыгравший такую гнусную роль в деле осуждения Жанны д'Арк. Доктора и магистры Сорбонны хорошо знали всю историю руанского процесса и его исход, поскольку сами принимали в этом непосредственное участие, и вряд ли забыли внешность подлинной Жанны. После перехода Парижа в руки французов к этим господам присоединились богословы и советники парламента из Пуатье, которые «испытывали» Жанну перед началом ее миссии. Таким образом, верхушка столицы прекрасно представляла себе суть дела и не могла обмануться в личности дамы Армуаз. Но главное даже не в этом. Богословы и советники имели совершенно определенные инструкции королевского совета, которыми не могли пренебречь. Если на первых порах Карл VII поддерживал самозванку и даже переписывался с ней, думая использовать ее популярность в своих целях, то в дальнейшем его позиция стала меняться. Королевский совет убеждался, что от самозванки мало проку – одни расходы. Не могло понравиться властям и чересчур уж пылкое отношение к «Деве» простого народа. По мере того как война приближалась к концу, придворные все больше приходили к мысли о том, что гораздо выгоднее самим использовать память о подлинной Жанне, нежели в какой-то мере зависеть от авантюристки, спекулирующей на этой памяти. Идея «реабилитации» Орлеанской девы имела своей оборотной стороной отказ от всякой поддержки девы самозваной. Так или иначе, участь лже-Жанны была решена. Опасаясь возможных эксцессов, а также того, что добыча может ускользнуть, городские власти выслали навстречу «Жанне» вооруженный конвой, который доставил ее прямо в парламент.

Для дамы Армуаз начались весьма печальные дни. Она была допрошена, признана самозванкой и выставлена у позорного столба для публичного покаяния. Она во всем призналась и, в частности, сообщила, что ее настоящее имя было не Жанна, а Клод. Так как отцам университета и советникам парламента только это и было нужно, лже-Жанну не приговорили к какому-либо более строгому наказанию. И с этого момента сведения о ней полностью иссякают. Вернулась ли она к мужу и тихо дожила свой век? Или все же, как лицо нежелательное, была тайно устранена? Во всяком случае, со времени ее разоблачения никто не проявил к ней больше никакого интереса. И характерный факт: деятельность других самозванок, обнаружившихся в период подготовки и проведения процесса реабилитации, а также после него, пресекалась властями довольно быстро; новые «Жанны» теперь казались не только бесполезными, но и прямо вредили планам двора и церкви.

Глава 3 НА ПУТИ К ПЕРЕСМОТРУ

Кто вытянул максимум возможного и из жизни, и из смерти Девы, так это ее «милый дофин», король Карл VII.

Жанна дала ему все: почет, земли, доходы, корону. Он ничего не сделал, чтобы ее спасти, но, спекулируя на ее героизме и на любви к ней народа, сумел выйти победителем из тяжелой войны и даже снискать немалую славу в глазах современников. Жалкий трус, он получил прозвище «Победоносный». Бездарный глупец, он пользовался репутацией мудрого правителя. Ему недоставало лишь ореола «справедливости». И он решил его добиться, учредив процесс реабилитации Жанны д'Арк.

Может быть, Карла VII толкнула на этот шаг бескорыстная забота о памяти своей спасительницы?

Ничуть не бывало! Просто король, наконец овладевший королевством, не желал, чтобы думали, что он получил его из рук ведьмы и еретички. Ведь он дал ей герб и дворянство, он облагородил и облагодетельствовал ее родню. Так пусть же весь мир узнает, что Карл Валуа царствует по праву и не раздает милостей недостойным людям!..

29 октября 1449 года был освобожден Руан, город, в котором томилась, боролась и умерла Жанна.

Город был взят неожиданно легко: в то время как французские войска штурмовали его снаружи, внутри восстали горожане, осадившие Буврейский замок и заставившие правителя Сомерсета искать спасения в бегстве.

10 ноября Карл VII торжественно вступил в столицу Нормандии. Предшествуемый шестью сотнями арбалетчиков в ярких, цветных одеждах и окруженный придворной знатью, король продефилировал по главным улицам, восторженно приветствуемый народом. У здания ратуши почтенный горожанин, передавая Карлу ключи от Руана, хотел произнести речь, но сбился на первых же словах: слезы мешали ему говорить.

Тогда выступил монсеньор граф Дюнуа.

– Ваше величество, – сказал он, – эти добрые люди, так долго стонавшие под игом ваших врагов, слезно умоляют вас простить их!..

И Карл простил. Он пробормотал несколько слов о том, что вполне доволен жителями Руана. Потом направился в кафедральный собор. Перед собором, во главе многочисленного духовенства, его почтительно встретил и благословил архиепископ Руанский, монсеньор Рауль Руссель, во время процесса бывший одним из деятельных врагов подсудимой…

…Ни в этот день, ни в следующий, ни на протяжении всех оставшихся месяцев 1449 года о Жанне, спасительнице Франции, сожженной в Руане за свою родину и своего короля, не было сказано ни слова. Прошли январь и половина февраля следующего, 1450 года. Скорое окончание войны уже ни в ком не вызывало сомнений. И вот 15 февраля завеса молчания была наконец прорвана: Карл VII написал своему советнику, доктору теологии Гильому Буйе письмо, в котором, напомнив, что в Руане был проведен «некий процесс», организованный «нашими старинными врагами и противниками англичанами», предлагал заняться ревизией этого дела.

Мэтр Буйе правильно понял своего монарха. В ответном послании он писал: «Честь христианнейшего короля требует, чтобы несправедливый приговор, вынесенный епископом Бове, опозоривший французскую корону, не остался в забвении… Какой урон для власти, если враги наши и впредь будут заявлять публично, что король держал в армии женщину, осужденную за ересь и сообщество с демонами…»

Буйе не добавил, что именно от этой женщины король получил корону, но и сказанного было достаточно.

Две недели спустя начались первые допросы.

Впрочем, «допросами» деяния мэтра Буйе назвать трудно; скорее это был «опрос», причем опрос, проведенный крайне невнятно и до странности выборочно. Были приглашены дать показания один из секретарей трибунала 1431 года Маншон, пристав Масье, четверо доминиканцев, бывших ассистентами на процессе, и небезызвестный Жан Бопер.

Даже самый наивный наблюдатель мог заметить: Буйе не потревожил главных участников процесса.

Правда, епископ Кошон окончил дни свои в 1442 году, еще раньше умерли Луазелер, Жан Эстиве и Никола Миди. Но второй судья, равный по значимости Кошону, инквизитор Жан Леметр был жив и проповедовал в Руане; однако о его причастности к делу словно забыли, как и забыли о существовании монсеньора Рауля Русселя, одного из ярых врагов Жанны, ставшего ныне Руанским архиепископом, как и забыли о существовании множества бывших ассистентов Кошона, продолжавших здравствовать. Что же касается показаний Бопера, случайно оказавшегося в это время в Руане, то они отличались краткостью и невразумительностью, причем никто не задал почтенному проповеднику никаких уточняющих вопросов.

На этом дознания королевского советника внезапно прекратились.

Почему? Почему мэтр Буйе ограничился опросом семи человек, когда король вел речь о ревизии всего дела? Почему вдруг дознание было прервано?

По-видимому, роковую роль сыграло давление извне. Откуда? Да со стороны все того же Рауля Русселя, архиепископа Руанского, бывшего очень влиятельным человеком и не желавшего слишком быстрых и слишком серьезных разоблачений; он мог разъяснить и королевскому советнику, и самому Карлу VII, что начатое расследование все равно не имеет законной силы: мэтр Буйе начал частное расследование по делу, касающемуся всей церкви, а таким делом могла заниматься только сама церковь.

Все приостановилось почти на два года.

В конце 1451 года папа Николай V направил два посольства: одно к английскому, другое к французскому королям. Папские легаты должны были ускорить переговоры о мире между Англией и Францией. Посольство во Францию возглавлял Гильом д'Эстутвиль, француз по происхождению.

Предложение о переговорах с англичанами Карл отверг сразу: его войска гнали врага на всех направлениях, и война не сегодня-завтра должна была завершиться полным освобождением Франции; о каких же переговорах накануне этого могла идти речь? Карла VII гораздо больше волновала проблема пересмотра осуждения Жанны д'Арк. Д'Эстутвиль отнесся к заботе короля с пониманием и сочувствием; он согласился взять на себя продолжение дела, брошенного мэтром Буйе.

Так родилось второе неофициальное дознание о руанском процессе и приговоре 1431 года. Неофициальным оно оставалось потому, что д'Эстутвиль, как и Буйе, не имел официального мандата или даже устного поручения от папы на следствие; он действовал всецело по своей инициативе, стимулируемый французским королем. И все же, поскольку, представляя римского папу во Франции, сам он был лицом вполне официальным и по отношению к римской курии, и по отношению к западноевропейскому католическому миру, его акция должна была иметь и действительно имела больший удельный вес, чем незавершенная попытка Буйе.

Через два месяца после встречи с Карлом VII д'Эстутвиль уже действовал в Руане. Так как он сам был родом из Нормандии, у него оказались обширные связи и в городе, и во всей провинции, что значительно облегчало задачу. В сообществе с великим инквизитором Франции Жаном Брегалем и все с тем же мэтром Буйе легат принялся за расследование.

Расследование продолжалось всего неделю, со 2 по 9 мая. В основу его был положен принцип обычного инквизиционного процесса. Обвинителем был назначен лиценциат права Гильом Превото. Он составил 12 пунктов, по которым опрашивали свидетелей; в ходе опроса эти пункты были переработаны и число их достигло 27.

Комиссия д'Эстутвиля допросила всего семнадцать человек, трое из которых отвечали уже раньше мэтру Буйе. Двенадцать из числа опрошенных были участниками процесса 1431 года. Однако в плане отбора д'Эстутвиль пошел по стопам своего предшественника. Ни монсеньора Русселя, ни инквизитора Леметра, ни других важных лиц, связанных с осуждением Жанны, свидетельствовать не пригласили. Хотя вначале было заявлено, что неявка в комиссию грозит отлучением от церкви, на деле несколько вызванных уклонились от дачи показаний и никакой кары не понесли. Обращает на себя внимание и другое обстоятельство: пункты опроса были составлены таким образом, что фактически предопределяли ответы. И главные из этих ответов сводились к тому, что целью процесса 1431 года было стремление англичан опозорить французского короля и что единственным подлинным виновником осуждения Жанны являлся покойный епископ Кошон.

Закончив следствие, д'Эстутвиль направил 22 мая к королю Карлу VII своих коллег Брегаля и Буйе с материалами допросов. Король отдыхал в одном из замков на Луаре, и прежде чем прибыть к нему, члены комиссии посетили Орлеан. В городе Девы их встретили восторженно. Весть о близкой реабилитации освободительницы города вызвала всеобщий энтузиазм. 9 мая в Орлеан прибыл сам д'Эстутвиль. Он подтвердил слова Буйе и Брегаля и снял своей властью запрет с ежегодного праздника 8 мая в честь освобождения Орлеана Жанной д'Арк.

В первых числах июля Карл VII принял д'Эстутвиля и его помощников в замке Меэн-сюр-Иевр. Легата сопровождали итальянские юристы, доктора права Теодор де Лелис и Паоло Понтано. Общее мнение свелось к тому, что во Франции невиновность Жанны доказана (Франция, впрочем, никогда не верила в ее вину!). Теперь нужно было убедить в этом папскую курию – только санкция Рима могла позволить начать официальный процесс реабилитации. Д'Эстутвиль сделал все, что мог. По возвращении в Рим он передал собранные материалы, а также копию процесса 1431 года Лелису и Понтано, прося обосновать конечные выводы.

Юристы не замедлили ответить внушительными записками, в которых, рассматривая руанский процесс с правовой точки зрения и по существу, отметили все его сомнительные моменты, а также все то, что оправдывало поведение подсудимой. Оба эксперта усомнились в правомочности епископа Кошона судить Жанну, поскольку она не совершила никакого преступления на территории его диоцеза. Оба нашли, что подсудимую не имели права держать в светской тюрьме и лишать защитника; оба констатировали наличие недозволенных приемов следствия, в том числе угроз, шантажа и т. п. Понтано при этом дал уничтожающую оценку обвинительному акту, заметив, что составители его широко использовали ложь и клевету; он указал, в частности, приведя весьма убедительные основания, что Жанну нельзя было считать преступницей за ношение мужского костюма. В целом оба юриста, хотя и не формулируя окончательных выводов, показали полную несостоятельность процесса осуждения.

Одновременно с благословения великого инквизитора Брегаля целый сонм церковных авторитетов поднялся на защиту Орлеанской девы и в самой Франции. Начался второй тур славословий Божественной премудрости, результатом которой якобы явилась миссия Девы. Подобно тому, как это имело место летом 1429 года, появилось множество сочинений, свыше десятка трактатов и мемуаров, авторы которых рьяно доказывали необходимость оправдания Жанны.

Именно теперь начали определяться главные процедурные стороны будущего процесса. На очереди был вопрос: кто возбудит дело, явится в нем истцом? Казалось бы, ответ мог быть только один – его определил весь предшествующий ход событий: истцом являлся фактический инициатор процесса, «оскорбленный» Карл VII. Но французский монарх, верный себе, пожелал остаться в стороне. Юрист Жан де Монтиньи, выступая с позиций правительства, в специальном трактате доказывал: поскольку Жанна была осуждена из политических соображений, официальное выступление французского короля с требованием пересмотра дела носило бы такой же чисто политический характер. Это, по мнению Монтиньи, ослабило бы впечатление от нового процесса; подлинным истцом, считал он – и это стало официальной точкой зрения, – могли быть только ближайшие родственники Жанны: ее мать (Жак Дарк к этому времени умер) и братья.

В 1453 году завершилась наконец Столетняя война. Сбылось предсказание Жанны, некогда смело брошенное ею неправедным судьям:

– Все англичане будут изгнаны из Франции, за исключением тех, которые найдут здесь смерть!..

А между тем апостолической санкции на открытие оправдательного процесса все еще не было. Папа Николай V, обеспокоенный падением Константинополя в том же 1453 году и всецело поглощенный идеей крестового похода, не был склонен заниматься делами французского короля.

Только через два года по окончании войны, когда на папский престол вступил Каликст III, избранный при поддержке французских кардиналов, положение изменилось. Через полтора месяца после принятия сана, отвечая на ходатайство семьи д'Арк, Каликст направил архиепископу Реймскому и епископам Парижа и Кутапса рескрипт, наделяя их полномочиями пересмотреть «бесчестный и неправедный процесс» и вынести окончательное, «не подлежащее апелляции» решение.

Глава 4 РЕАБИЛИТАЦИЯ

И снова собрались богословы и законоведы, чтобы определить судьбу (на этот раз – посмертно) скромной крестьянки из Лотарингии. 7 ноября 1455 года в соборе Нотр-Дам в Париже произошло торжественное открытие процесса реабилитации[20] Жанны из Домреми. Приступал к многомесячным трудам новый трибунал. Как и синклит епископа Кошона, он должен был провести «образцовый процесс». Так же, как и в 1431 году, суетились судьи и ассистенты, так же снаряжались комиссии для опроса свидетелей в места жизни и деятельности Жанны. Но теперь все это делалось с противоположной целью: искали не дьявола, а ангелов, не колдовство и ересь, а Небесное откровение и Божье предопределение…

– Мое имя Жан Моро, добрые господа; от роду мне семьдесят лет, и, подобно отцу и дедам моим, я крестьянствую; проживает же семейство наше в деревне Гре, рядом с Домреми… В Домреми и родилась Жаннетта и была крещена в приходской церкви в той же деревне. Отец ее прозывался Жаком Дарком, мать – Забиллэ; они были крестьянами и жили там же, в Домреми. Могу заверить, поскольку знаю это: и он и она всегда были добрыми христианами и честными работниками. А знаю я это точно потому, что часто бывал у них – я ведь крестный Жанны. Знаю также, что и Жанна с младенчества была доброй, воспитывалась в нашей вере и вся деревня любила ее. Как и всякая девочка, чьи родители не обладают большим достатком, Жаннетта вплоть до отбытия из отчего дома трудилась на пашне, пасла скот, пряла и выполняла другие женские работы. Она часто ходила в церковь; заслышав колокольный звон, шла к обедне, где бы ни находилась в это время. Я много раз видел ее идущей на исповедь в день Пасхи или иного праздника…

Вы спрашиваете о «дереве фей»? Я слышал разговоры, будто некогда вокруг него танцевали прекрасные женщины, называемые феями. Но утверждают, что с тех пор как возле него стали читать Евангелие от Иоанна, они не появлялись более. Некогда в воскресенье, называемое у нас «воскресением Источника», а также иногда весной и летом в праздничные дни девушки и ребята из Домреми приходили к дереву плясать; иногда они там закусывали, пили воду из Смородинного ручья и возвращались с шутками и песнями. Жанна ходила туда вместе с другими, делая то же, что и они. Но никогда я не слышал, чтобы она отправлялась к дереву или ручью с иной целью…

Когда Жаннетта покинула родительский дом, она два или три раза была в Вокулёре и говорила с тамошним бальи… Вот и все, что мне ведомо. Прибавлю, что в июле, когда я поехал в Шалон, поскольку стало известно о пребывании там короля на пути в Реймс, я встретил Жанну, которая подарила мне кафтан красного цвета, бывший на ней…

…Так начался в среду, 28 января 1456 года, опрос свидетелей на родине Жанны. Для тридцати четырех мужчин и женщин из Домреми и окрестностей она осталась своей, девчонкой, Жаннеттой. Они помнили ее очень хорошо и рассказывали о ней просто, по-деревенски, без громких фраз, но с глубокой любовью. Никто из этих людей не заикнулся о «чудесах» – напрасно их спрашивали о «дереве фей» и других подобных вещах, – но все говорили о ее чуткой душе, доброте, отзывчивости, о ее любви к труду и трудящемуся люду. Какой же была для них она, эта Жанна? Да такой, как они все, только чуть лучшей… Самой лучшей из всех в деревне!..

А потом комиссары опросили еще многих, видевших и знавших Жанну в разных местах – в Вокулёре, Шиноне, Пуатье, Орлеане, Руане, – всего сто пятнадцать человек. Были выслушаны люди различных сословий, званий, профессий: солдаты и полководцы, горожане и сановники, странствующие монахи и профессора ученых конгрегации, землепашцы и принцы крови. Разной величины и значимости были их свидетельства: одни говорили кратко, другие – подробно, одни касались лишь общих мест, другие останавливались на деталях, речь одних была изысканна, других – предельно проста. Но в целом они рассказали много, гораздо больше, чем было рассказано о каком-либо ином простом человеке XV столетия, настолько много, что ученые и писатели XIX–XX веков смогли сделать рассказы эти основой для воссоздания истории жизни и подвига Жанны из Домреми.

Да, много узнаем мы о Жанне благодаря процессу 1455–1456 годов.

Но могли бы узнать еще больше. Значительно больше.

Если бы не тенденциозная направленность процесса.

Если бы не тщательное стремление судей выпятить одно и спрятать другое.

Если бы не умышленный обрыв рассказов свидетелей на определенных хронологических рубежах.

Действительно, почему, опросив очевидцев из Домреми, Вокулёра, Орлеана, «забыли» разыскать свидетелей из Сюлли, Компьеня, Ланьи, Боревуара? Почему военачальники, сопровождавшие Жанну, весьма подробны, когда рассказывают об Орлеане, но вдруг становятся немыми, когда речь бы должна идти о Париже? Почему в протоколах процесса нет ни единого слова о взятии Сен-Пьер-ле-Мутье, об осаде Ля-Шарите, наконец, о событиях, связанных с пленением Жанны?..

Очевидно, следователи обошли целый период в жизни Жанны. Преднамеренно обошли. Обошли только потому, что в ходе этого периода произошло резкое изменение политики двора и церкви по отношению к Деве. Это был период, следовавший за коронацией в Реймсе. Именно тогда сложился заговор, инициаторами которого были сам монарх и монсеньор Реньо де Шартр, покойный архиепископ Реймский. Заговор, в результате которого Жанна была предана врагу. Естественно, что предатели не пожелали поднимать фактов, связанных с их предательством!..

И еще одно обстоятельство бросается в глаза.

В отличие от трибунала епископа Кошона новый суд не имел подсудимого.

Дело о реабилитации формально возбуждала мать Жанны, главным истцом в день объявления приговора выступил брат казненной, а вот ответчиков и не оказалось.

В этом, разумеется, также не было ничего странного: не могла ведь «святая мать-церковь» судить и осудить за совершенное преступление самое себя!..

Всю вину, как и в период предварительных опросов, переложили на тех, с кого нечего было взять: виноватыми оказались покойный Кошон, покойный Эстиве и покойный Луазелер. Что же касается живых, то их, как и во времена д'Эстутвиля, даже не потревожили допросом: к чему было беспокоить почтенных прелатов и наводить на них тень! Мало того. Некоторые из второстепенных персонажей – участников процесса осуждения, в свое время осудившие Жанну и потребовавшие ее сожжения на костре, теперь выступали чуть не как благодетели казненной, как поборники справедливости и хулители Кошона. С исключительной наглостью эти братья восхваляли самих себя и свое стойкое поведение, забыв, как они трепетали перед епископом Бовеским, смотря ему в рот и поддерживая каждое его слово. Таковы были доминиканцы Мартин Ладвеню и Изамбар де Ля Пьер, по нескольку раз выступавшие накануне процесса и во время его и незаслуженно снискавшие репутацию доброжелателей Девы.

В мае 1456 года следствие было закончено. Апостолические комиссары собрали и изучили следственные документы. Как и в период составления обвинительного акта, все было разложено по полочкам, главное отделено от второстепенного, ненужное опущено. Наконец комиссары объявили день вынесения нового и окончательного приговора. Днем этим стало 7 июля.

В свое время от составления обвинительного акта до вынесения приговора прошло около двух месяцев. Теперь процедура оказалась несравненно более короткой. В назначенный час в том самом зале архиепископского дворца, где когда-то заседал трибунал Кошона, собрались члены реабилитационного суда во главе с Жаном Жувенелем дез Урсен, новым архиепископом Реймским. Прибыли один из братьев Жанны и поверенный семьи. Среди зрителей присутствовали несколько прелатов и клириков.

И вот архиепископ огласил новый приговор. Перечислив злоупотребления, которые имели место в прежнем процессе, указав, что «названное дело запятнано клеветой, беззаконием, противоречиями и явными ошибками правового и фактического характера», он перешел к заключению: «Мы отменяем, кассируем и аннулируем прежние приговоры и лишаем их всякой силы. И мы объявляем названную Жанну и ее родных очищенными от пятна бесчестия».

Так, четверть века спустя после своей гибели, была оправдана крестьянка Жанна, бесстрашная героиня и спасительница Франции.

Но на этом ее посмертные приключения отнюдь не закончились.

Глава 5 СУД ПОТОМСТВА

Едва архиепископ Реймский и члены оправдательного трибунала успели разойтись по домам, как неслышно и незримо начали складываться предпосылки для нового разбирательства только что закончившегося дела. Процесс реабилитации не в большей мере, чем процесс осуждения, мог удовлетворить современников и потомков. Многое оставалось неясным, многое казалось подтасованным. Обвиняя (и вполне законно) прежний состав суда в грубом попрании фактов, в преднамеренной лжи и клевете, судьи 1456 года не сумели продемонстрировать своей скрупулезности и любви к истине. Конечно, основная вина здесь (как и в предыдущем случае) падала на их хозяев, но желавшим узнать правду от этого не становилось легче. А чтобы правду открыть, нужен был еще один процесс, достаточно отдаленный от разбираемых событий во времени, тщательно подготовленный и нелицеприятный; им мог стать только суд истории.

Большие препятствия оказались на его пути. И главное из них состояло в том, что католическая церковь, в свое время посылавшая проклятия по адресу «колдуньи и еретички», теперь всецело монополизировала память о ней, превратив народную героиню в фетиш для верноподданнических и благочестивых спекуляций. Шли века. Гуманизм подготовил Реформацию, Реформация уступала дорогу Просвещению. А католические богословы и эрудиты все так же цепко держали свою добычу и не собирались с ней расставаться. Типичным образцом литературы подобного настроя явилась поэма Жана Шаплена «Девственница, или Освобождение Франции», изданная впервые в 1656 году и затем неоднократно переиздававшаяся в XVII–XVIII веках. Автор этого довольно банального произведения, излагавшего в стихах главные события орлеанской эпопеи и прославлявшего графа Дюнуа как главного героя освобождения, так и сыплет указаниями на чудеса, Божественную волю, Провидение и т. п. Уже в предисловии, чтобы сразу подготовить читателя, Шаплен заявляет, что намерен излагать материал в своей поэме «таким образом, чтобы все совершающееся в ней благодаря Божественному Промыслу могло применяться и к силе человеческой, вознесенной на вершину, едва достижимую для природы».

Вполне понятно, что подобные опусы вызывали резкое противодействие писателей антицерковного лагеря, но противодействие, которое зачастую шло по ложному пути. Достаточно вспомнить Вольтера с его «Орлеанской девственницей», которая была задумана как ответ на поэму Шаплена. Властитель дум XVIII века, борясь против «гадины», как он величал католическую церковь, использовал миссию Жанны, чтобы зло высмеять духовенство. В поэме Вольтера нет ни слова о реальной борьбе французского народа с англичанами, ничего не сказано также и о трагической судьбе Жанны. Вместо этого автор дает целую галерею представителей католического духовенства, от монахов до князей церкви, одинаковых мошенников, плутов, сластолюбцев, лицемеров и хищников. Описывая «рай дураков», он выводит церковников шарлатанов, морочащих людей мнимыми чудесами, и «святых» инквизиторов, сжигающих «еретиков» за «сношения с дьяволом». Очевидно, история Жанны д'Арк явилась для Вольтера только поводом для обличения клерикальной Франции XVII–XVIII веков. Но, вольно или невольно, писатель вместе с водой выплеснул и ребенка: чистую и бескорыстную героиню, замученную попами, он превратил в глупую развратную девку, усердно занимавшуюся любовью с солдатами и полководцами обеих враждующих армий. Характерно, что подобная трактовка образа великой патриотки вызвала негодование не только у французов; А. С. Пушкин в своих заметках приводит отзыв современного ему английского журналиста, сравнивающего Вольтера с палачом, который «присовокупляет поругание к смертным мучениям Девы». Справедливость требует, впрочем, отметить, что позднее сам Вольтер пытался отказаться от «Орлеанской девственницы» и в своем «Философском словаре» нашел для описания героини более уважительные слова. Тем не менее нельзя отрицать, что негативный подход к Жанне д'Арк, целиком связанный с ее католическоцерковной трансформацией, был характерен для просветительского движения в целом. Не лучше отнеслись к ней и великие французские революционеры 1789–1794 годов. После провозглашения республики, когда подверглись полному уничтожению статуи бывших королей, во многих местах не пощадили и изображений Девы, а в Орлеане отменили праздники в ее честь: республиканцы разных направлений видели в ней только «орудие фанатизма» и «приспешницу деспота». Орлеанский праздник был возобновлен Наполеоном, который не скупился на хвалебные отзывы по отношению к Жанне-воительнице, разумеется, из чисто утилитарных соображений, пытаясь превратить народную героиню в свою патронессу. Реставрация, восстановив католическую церковь, вернула и фальсифицированную Деву, вновь утвердившуюся на церковных алтарях и в течение всего XIX века остававшуюся страшной помехой для историков, пытавшихся честно разобраться в сути дела. Католической легендой пронизаны все наиболее известные труды историков XIX века, писавших о Жанне, в том числе работы Валлона, Сепе, Фабра; не избежал ее и Мишле. Лишь немногие из исследователей, как Жюль Кишера, первый издатель документов обоих процессов, или А. Мартен, автор одной из биографий Жанны, отваживались выступить с частичными разоблачениями правительства Карла VII и церкви. Только в начале XX века вышла книга, явившаяся самым убедительным антицерковным выпадом в историографическом процессе Орлеанской девы.

Анатоль Франс известен миру в первую очередь как романист. Однако ему принадлежит обширное и кропотливейшее историческое исследование «Жизнь Жанны д'Арк», плод многолетних архивных изысканий автора. Главная заслуга Франса состоит в том, что он показал живую Жанну, со всеми ее радостями и горестями, с ее простой и чистой душой, с ее беззаветной любовью к родине, любовью, доходившей до полного самоотречения и самопожертвования.

И все же книга А. Франса не в состоянии полностью удовлетворить взыскательного читателя. Разоблачив и разрушив старые и новые церковные легенды, Франс создал свою собственную. Полностью отбросив элементы чудесного, органично присущие истории Девы, писатель излишне приземлил один из наиболее возвышенных образов прошлого.

Церковь по-своему ответила на подобную трактовку героини: она поспешила канонизировать свою жертву. В 1920 году Жанну официально причислили к лику святых! Так католическая церковь попыталась загладить преступления своих функционеров, погубивших Орлеанскую деву. Но и это не положило конец спорам о Жанне.

Глава 6 ДВЕ ЖАННЫ Д'АРК

В 1962 году вышла книга К. Пастера под характерным названием «Две Жанны д'Арк». Это заглавие может служить тезисом к положению Орлеанской девы в историографии XX века. Действительно, не успела исчезнуть опасность клерикального засилья, как возникла новая невзгода: Жанна вдруг словно раздвоилась и стала дальше жить и развиваться в двух совершенно разных обличьях.

Две Жанны уверенно шагали бок о бок, и ни одна не хотела уступить дорогу другой, подчас ставя в тупик иного простодушного обывателя, не знающего, чему же верить, на ком остановить свой выбор.

Две Жанны ничем не походили одна на другую.

Одна родилась в Домреми 6 января 1412 года; другая – в Париже 10 ноября 1407 года.

Отцом и матерью одной были крестьяне Жак Дарк и Изабелла Роме; родителями другой – принц крови герцог Луи Орлеанский и королева Франции Изабо Баварская.

Первая умерла девушкой; вторая была замужем и родила двоих детей.

Первая слыла бессребреницей и всем, что у нее имелось, делилась с бедняками; вторая отличалась алчностью и обирала доверчивых простаков везде, где представлялась возможность.

Первая выделялась скромностью и была умеренна в еде; вторая предавалась обжорству, много пила и любила разгульные пляски.

Первая была целомудренна; вторая прославилась развратным поведением.

Первая не знала страха и всегда устремлялась туда, где было опаснее всего; вторая старалась действовать вдали от театра войны и сражениям предпочитала интриги.

Первую сожгли в Руане 30 мая 1431 года; вторая умерла естественной смертью где-то между 1443 и 1449 годами.

Очевидно, читатель недоумевает. Что это? Бред? Мистификация? Веселая шутка?..

Ничуть не бывало.

Просто автор собрал и сгруппировал некоторые положения, идущие издревле и характерные для современной историографии Жанны д'Арк.

Двух Орлеанских дев конечно же не было и быть не могло, и никто из наших читателей, мы абсолютно уверены в этом, не станет колебаться при выборе. Не колебалось никогда и большинство французов. Для них во все времена, включая и современность, Орлеанская дева оставалась одна: это была крестьянка Жанна, боровшаяся и погибшая за их независимость. Под знаменем этой Жанны они сражались против захватчиков-англичан в XV веке, с ее именем на устах боролись в рядах Сопротивления против гитлеровских банд в XX веке.[21] И сегодня, собираясь в Орлеане на ежегодный праздник, посвященный Деве, они чтят ее, только ее, свою единственную и всегда близкую Жанну – Деву.

Откуда же взялась другая?

В послевоенный период в историографии возникла своеобразная мания сокрушать очевидное, ревизовать устоявшееся, давно принятое, рвать традиции, переиначивать, перекраивать прошлое. В погоне за успехом у пресытившегося читателя один превращает знаменитого детоубийцу Синюю бороду в невинно пострадавшего праведника, другой «реабилитирует» архимошенника, мистификатора и шарлатана Калиостро, малюя его под «святого», третий втаптывает в грязь любимого французами короля Генриха IV Наваррского. Под маркой «пересмотра», «срывания покровов с тайны» и т. п. счастливые «пионеры» преподносят всевозможные «новации», подчас оскорбительные для национального чувства народа, лишь бы доставить развлечение снобу и поразить обывателя. Дань новому поветрию отдала и «перелицовка» Жанны.

Все началось с проблемы: «Была ли сожжена Жанна д'Арк?»

Вспомним: современники не верили, что она погибла в Руане. В документах и хрониках на этот счет имелись также некоторые разночтения и неясности. За все это и ухватились парадоксалисты. Они создали версию, будто Жанну заменили другой женщиной, которую и сожгли 30 мая 1431 года. Героиню же по подземному ходу вывели из Буврейского замка. Нашлись археологи-любители, уверявшие даже, будто они обнаружили этот ход…

Спрашивается, для чего нужно было смертельным врагам Жанны спасать ее от костра, на который с таким усердием они стремились ее возвести?

Сторонников «спасения» этот вопрос не захватил врасплох. Они заявляют, что Жанна была сводной сестрой Карла VII и англичане хотели сделать из нее козырь при заключении мира.

Сестрой Карла VII?..

Да, поскольку матерью ее была королева Изабо, а отцом – герцог Орлеанский, любовник королевы… Сразу после рождения девочку отвезли в деревню Домреми и отдали на воспитание крестьянину Дарку. Поскольку этой версии не соответствует общепринятая хронология, дату рождения девушки следует перенести на шесть лет назад…

Естественно поинтересоваться, есть ли какие-либо доказательства, подтверждающие эти сногсшибательные «открытия»?

Нет, доказательств нет. Ни прямых, ни косвенных.

Но это не смущает ни в коей мере счастливых «пионеров». Полет их фантазии продолжается. Что же было со «спасенной» после того, как ее вывели по подземному ходу? Несколько лет англичане тайно держали ее в тюрьме. А потом? Она бежала из тюрьмы и снова явилась миру…

Вот тут-то и проводится самый хитрый трюк: перебрасывается мостик от фантазии к действительности. Но какой действительности! Дальнейшую эпопею таинственно спасенной Девы продолжает… «Жанна» Армуаз!..[22]

Да, не удивляйтесь, читатель, славная когорта парадоксалистов дружно заявляет, что Жанна д'Арк и самозванка, подлинное имя которой было Клод, – одно лицо!

Доказательства?

По-прежнему никаких. И какие же здесь могут быть доказательства, если вся деятельность самозванки, ее алчность, склонность к интриге, приверженность к удовольствиям стола и постели – все это в корне противоречит облику подлинной Девы, известной нам по документам. Наконец, уже говорилось, что самозванка была разоблачена и, сверх того, во всем призналась сама. Но какое дело до этого «крушителям традиций»? Что им до подлинной истории, до своей национальной гордости – их несравненно больше волнуют тиражи и гонорары.

Самое пошлое во всем этом «новаторстве», что, следуя моде на секс, девушку-героиню преподносят как своего рода «секс-бомбу», приписывая ей такие похождения, до которых не смог додуматься даже весьма эрудированный в подобных вопросах Вольтер. А с другой стороны, один из «исследователей» в угоду любителям детективов превратил Жанну… в секретного агента ордена францисканцев!..

Однако довольно об этом. Достаточно будет сказать, что в конце концов «новаторы» получили по заслугам. В 1973 году вышла книга И. Грандо «Поруганная Жанна», в которой автор на основании кропотливого анализа источников разбил все ухищрения псевдоисториков и призвал их к ответу за бессовестную диффамацию Девы. Режин Перну в предисловии к книге Грандо назвала его труд «незаменимым». Впрочем, сама Перну (1909–1998) своей многолетней и плодотворной деятельностью сделала еще больше для триумфа Орлеанской девы, создав целую «Жанниану» и сыграв ведущую роль в организации уникального Центра Жанны д'Арк, который, собственно, нас и сблизил.

Глава 7 ТРИУМФ ОРЛЕАНСКОЙ ДЕВЫ

И вот я снова в Париже. Белый «вуатюр» мадемуазель Перну мчит нас по улицам древнего города, а за стеклами мелькают знакомые силуэты Нотр-Дам, Пон-Неф, Консьержери и Эйфелевой башни. После неотвратимого «дежане» в маленьком ресторане с мягким светом и старинным оружием на стенах («Здесь совсем по-парижски», – улыбается мне мадемуазель) пьем кофе в уютной гостиной ее квартиры на улице Русселе и без промедления отправляемся дальше. Час с небольшим по отличному шоссе, среди рощ и полей, чемто напоминающих осеннее Подмосковье, и мы в Орлеане, славном городе Жанны д'Арк…

…Конечно, научные труды Режин Перну, и прежде всего ее многочисленные работы о Жанне, мне были известны давно; лично же познакомился с ней я летом 1976 года в Москве, куда французская исследовательница прибыла с целью узнать об отношении к своей героине в далекой России. Я только что вернулся из поездки по Франции; оказавшись проездом в Руане, побывал в соборе, в архиепископском дворце, где судили Жанну, на кладбище Сент-Уэн, где ее заставили отречься, на Старом Рынке, где она встретила свою страшную смерть; естественно, воспоминания о местах борьбы и славы бесстрашной были еще совсем свежи, когда произошла эта своеобразная пресс-конференция. Кинорежиссер Глеб Панфилов, создатель фильма «Начало», актриса Инна Чурикова, исполнительница роли Жанны д'Арк, и пишущий эти строки всемерно старались удовлетворить законное любопытство французской гостьи. Не скрою, нас поразила эта женщина, ветеран борьбы за «поруганную Жанну», поразила добротой, светившейся в ее взгляде, неиссякаемой энергией и жгучим интересом к предмету разговора. Глеб Панфилов подарил ей свой новый сценарий «Жизнь Жанны д'Арк». Я рассказал мадемуазель о постановке преподавания истории Средних веков в нашей средней и высшей школе, после чего также преподнес ей свою «Жанну» на русском языке и в переводах на латышский, армянский, татарский, болгарский, румынский и венгерский языки. Режин Перну была приятно удивлена всем этим: оказалось, что в нашей стране гораздо больше и разностороннее занимались Орлеанской девой и ее подвигом, нежели она предполагала.

Два года спустя я получил приглашение от Орлеанского центра Жанны д'Арк.

Центр Жанны д'Арк, первой директрисой которого стала Режин Перну,[23] был создан в 1974 году. Главной задачей, которую поставил перед собой Центр, была борьба за Жанну, подлинную Жанну, отобранную у фальсификаторов, очищенную от скверны и показанную миру во всем величии своей самоотверженности и простоты.

Хотя Центр и располагает большим количеством подлинных документов и библиотекой, которая насчитывает свыше семи тысяч томов, он, разумеется, не имеет возможности сосредоточить все материалы, значительная часть которых разбросана по книгохранилищам и архивам многих стран и городов. Микрофильмирование помогает справиться с этой трудностью. Растущее ото дня на день собрание микрофильмов, микрокопий и ксерокопий позволяет каждому исследователю, пользующемуся услугами Центра, иметь перед глазами максимальное количество разнообразных материалов, относящихся к Столетней войне и деятельности Жанны д'Арк.

Микрофильмы, микрокопии и ксерокопии, равно как и диапозитивы, значительная часть которых воспроизводит фрагменты рукописей и миниатюры XV века, дают возможность Центру осуществлять многообразные публикации.

Помимо того что издаются большими тиражами открытки, брошюры и диафильмы на такие темы, как «Осада Орлеана», «Жанна д'Арк и ее время», «Фортификация и военное дело во времена Жанны д'Арк» и другие, Центр имеет свой постоянный печатный орган – «Les Amis de Jeanne d'Arc» («Друзья Жанны д'Арк»), выходящий четыре раза в год, на страницах которого публикуются документы, очерки, статьи, фотографии, библиографические справки.

Располагающий обширными фонотекой, фототекой и фильмотекой, включающими в себя многочисленные и разнообразные аудиовизионные материалы, Центр в пределах всей страны обеспечивает ими различные организации и мероприятия культурно-исторического характера, включая выставки, конференции, театральные постановки, радио– и телепрограммы.

Центр Жанны д'Арк сыграл ведущую роль в подготовке и проведении двух главных мероприятий юбилейного 1979 года: майского праздника и международного научного коллоквиума.

Особенностью майского праздника Орлеанской девы является его совпадение по календарю с днем окончания Второй мировой войны: 550-я годовщина освобождения Орлеана от англичан пришлась на 34-ю годовщину освобождения страны от гитлеровской оккупации. Сочетание этих двух великих событий придало орлеанскому празднику 1979 года особую торжественность и величавость.

Главные церемонии пришлись на 8 мая. В этот день можно было видеть и шествие делегатов французских провинций в национальных костюмах, и традиционный кортеж на месте Турели, и парад войск. Эти торжества объединили гражданские и духовные власти, общества ветеранов и спортивные организации, французские и зарубежные музыкальные коллективы, иногородние и иностранные делегации.

И – самое главное – демонстранты приносили присягу… Жанне д'Арк! Да, живая Жанна, в доспехах, со знаменем, в окружении своих оруженосцев, галопировала в этот день на белом коне по улицам города!..

Таков был знаменитый майский праздник, оставшийся надолго в памяти тех, кто его видел. А в октябре того же года я отправился во Францию, чтобы принять участие в работе коллоквиума. Именно с этой целью 7 октября к вечеру автомобиль Режин Перну и доставил нас в Орлеан.

Орлеан…

Галльский Ценаб, Аврелианис в римскую эпоху, второй город страны при Капетингах, соперничавший с Парижем…

Город Верный, город Жанны д'Арк, навсегда связавший свое имя с именем Девы…

…За те немногие дни, которые я в нем прожил, каждый свободный час был потрачен на изучение его улиц, площадей, памятников.

Конечно, в современном Орлеане от дней Жанны сохранилось не так уж много. Город вырос более чем в три раза, старые башни и стены давно снесены. Северо-западной оконечностью города во времена Столетней войны была современная площадь Мартруа, нынешний центр; старая западная граница совпадала с улицей Нотр-Дам-де-Рекувранс, восточная – с улицами Бурдонблан и Турель. Северная граница не столь определенна, ее можно различить только в районе собора Сен-Круа, где она шла по нынешней улице Дюпанлу. Старый мост, по которому проезжала Жанна, давно разрушен; на месте, где был некогда форт Турель, ныне памятник Деве; новый мост расположен западнее, против главной магистрали современного Орлеана, улицы Ройяль.

Но собор Сен-Круа величавой громадой высится на том же месте, что и в XV веке; бомбардировки военных лет, сильно изувечившие город, его не разрушили, лишь кое-где выбили цветные витражи, замененные позднее простыми стеклами. И улица Бургонь, по которой в сопровождении несметной толпы проехала Дева в день своего прибытия в Орлеан, осталась на старом месте; там, где когда-то были ворота Ренар, сейчас площадь Шарля де Голля, а рядом с ней, близ пересечения улиц Жанны д'Арк и Табур, стоит всем известный дом Буше, дом, в котором жила героиня во время своего пребывания в Орлеане. Правда, это не тот самый дом: тот был разрушен до основания во время одной из бомбежек 1940 года. Но жители Орлеана после окончания войны восстановили его по чертежам и рисункам; ныне он стал музеем Жанны д'Арк…

…В течение тех дней Жанна была постоянно со мною, и не только потому, что имя ее по многу раз в день звучало на коллоквиуме. Гостиница, в которой я жил, помещалась близ площади Мартруа, неподалеку от собора. Каждое утро я просыпался под звон колоколов на башнях Сен-Круа с мыслью, что такой же звон будил и Жанну. Отправляясь на коллоквиум утром и возвращаясь вечером, я проходил через площадь Мартруа и видел прекрасную конную статую Жанны работы Фойятье, совершенно разную в лучах восходящего солнца и в лучах прожекторов. Жанна смотрела с витрин выставок, с плакатов на стенах домов, с огромного старинного гобелена, что был вывешен в церкви Сен-Пьер, где проходило большинство наших заседаний.

Именно в те дни я понял: мне абсолютно необходимо вернуться к Жанне, к той старой, давно написанной, давно изданной и разошедшейся по рукам читателей моей Жанне. И я вернулся к ней.

Торжественное открытие коллоквиума состоялось утром 8 октября в старинной церкви Сен-Пьер под председательством мэра Орлеана и двух академиков – Мишеля Франсуа и Пьера Маро. Заседания продолжались пять дней и 13-го завершились экскурсией по Средней Луаре с посещением памятных мест – каролингской церкви Жерминьи, аббатства Сен-Бенуа и замка Сюлли. На коллоквиуме выступили тридцать два ученых: двадцать один француз, трое англичан, двое американцев, двое итальянцев, один испанец, один бельгиец, один японец и один русский. Доклады были очень разные как по тенденциям, так и по ценности сообщаемых материалов. Что же касается их тематики, то ее можно легко сгруппировать вокруг нескольких краеугольных проблем.

Главной из них, бесспорно, была война. Столетняя война прежде всего разбиралась в различных теоретических аспектах: теологическом, политическом, юридическом. Общий вывод, сделанный парижским профессором Ф. Контамином, сводился к тому, что для Франции это была война справедливая, а Жанна д'Арк по всем своим данным лучше других подходила к роли вождя французов в этой войне. Не меньшее внимание привлекала техническая сторона войны. Особенности оборонительного и наступательного оружия, характер и роль молодой артиллерии, специфика штурма крепости и тактика ведения боя – все это нашло место в сообщениях делегатов коллоквиума, причем многие из подобных сообщений для наглядности сопровождались показом диапозитивов. Из числа конкретных военных проблем особо выделялась осада Орлеана и снятие осады Жанной д'Арк. Основной доклад на эту тему был сделан профессором Школы хартий П. Дюпарком, составителем первого и второго томов «Процесса аннуляции осуждения Жанны д'Арк». Другие специалисты подвергли тщательному разбору военную топографию Орлеана, выяснили историю его стен и башен, определили участие в обороне города различных слоев населения, в частности, что до сих пор не было известно, студентов Орлеанского университета. Выводы из всех этих докладов и сообщений сводятся к одному конечному: орлеанскую победу, равно как и исход всей войны, вполне предопределили моральные и материальные преимущества французской армии и французского народа, нараставшие по мере хода войны и в значительной мере стимулированные Жанной д'Арк.

Естественно, личность Жанны должна была стать и стала другой важнейшей темой Орлеанского форума. Были рассмотрены формирование французской героини, среда, из которой она вышла, социальные слои, на которые она опиралась. Участники коллоквиума дружно отвергли различные «новации» псевдоисториков, о которых говорилось выше. В докладе академика П. Маро были выяснены истоки ложной версии о «благородном» происхождении героини, о ее родстве с королем Карлом VII и герцогом Орлеанским. Вместе с тем некоторые историки, чрезмерно увлекшись «видениями» и «голосами» Жанны, проявили склонность к преувеличенному толкованию мистического элемента в ее эпопее, сводя вполне объяснимые факты ее биографии к «чудесам», результату «пророчеств» и т. п. Значительное место в докладах заняла проблема литературной интерпретации образа Жанны, а последний день коллоквиума был целиком посвящен ее трактовке в мировой историографии: члены форума познакомились с тем, как рассматривается Орлеанская дева в исторической литературе Японии, Италии, США, России.

Одной из наиболее острых проблем, поднятых на коллоквиуме, была проблема ответственности за гибель Жанны. Французские историки (в том числе и маститые) в ряде случаев пытались от этой проблемы уйти или ограничивались полуправдой. Более смелыми оказались историки из других стран. Профессор М. Вэль из Оксфорда, анализируя политические причины осуждения Жанны, пришел к выводу, что девушка стала жертвой в первую очередь гражданской войны и погибла более по вине французов, чем англичан. Хотя этот вывод звучит парадоксально, докладчику нельзя отказать в наблюдательности и трезвости, когда он показывает, что Жанну предало французское правительство и осудило французское духовенство. Эту версию поддержал и русский историк, поставивший вопрос об ответственности католической церкви за судьбу героини. Вопрос вызвал горячую полемику, однако убедительных аргументов у оппонентов докладчика не оказалось.

Из приведенного следует, что не все на коллоквиуме проходило гладко и далеко не со всем сказанным можно согласиться.

Но если выделить самое главное, то это будет близкая нам, многократно повторенная мысль о вечном значении эпопеи Жанны д'Арк и интернациональности ее звучания.

И это весьма знаменательно: вот он, подлинный триумф Орлеанской девы!

Нет сомнения: пройдет еще пятьдесят, еще двести, еще тысяча лет, а в славном городе Орлеане будут снова и снова собираться ученые разных стран и народов, и снова будут славить Жанну, и снова резонанс этих встреч будет отдаваться в Москве и Нью-Йорке, в Лондоне и Токио и еще во многих и многих городах.

Нет, она не умрет никогда, о ней никогда не забудут.

Ибо Жанна – воплощение великого подвига, а подвиг остается бессмертным.