Железный город

3. Февраль 2299 г., Эйзен – Земля

Конфликт на посту у входа в карантинный сектор разгорался, как пожар на складе горюче-смазочных материалов. Его не сумел погасить ни командир взвода охраны, ни даже опытный в таких делах Найдер. Когда оба офицера расписались в собственном бессилии, а «источник возгорания» раскалился, грозя поджечь не только пост, но и весь сектор, Альфреду пришлось принять непростое решение. Он собрал в кулак всю силу воли и буркнул «Пропустить». Краузе отлично понимал, что совершает очередную крупную ошибку, но ничего не мог поделать. Остановить корреспондента государственной информационной компании«Heereszeitung» [9] Грету Нессель можно было только пулей. Нет, если задуматься, теоретически ничто не мешало тому же Фрицу или охране арестовать Грету за нарушение порядка в режимной зоне, но кроме виртуальной теории существовала реальная практика. В суровой реальности фрау Нессель занимала внештатную должность информатора отдела собственной безопасности ГСП. Обычно она не афишировала свою принадлежность к ГСП и совала нос в дела секторов исключительно под прикрытием журналистского удостоверения, но в крайних обстоятельствах… И уж если кто-то вынуждал Грету прибегнуть к секретному оружию, мало ему впоследствии не казалось. Фрау Нессель могла обеспечить провинившемуся как легкую «идеологическую головомойку», так и неприятности покрупнее. Кроме удостоверения сотрудника ГСП у Греты, верной жены замминистра вооружения Теодора Несселя, имелись широкие бедра, высокая грудь и, в связи с этим, неплохие личные связи в высших эшелонах власти. То есть, ее возможности были обширны, даже без учета связей мужа. Поссориться с фрау Нессель безусловно означало sich in die Nesseln setzen [10].

В этот раз обошлось без предъявления секретных удостоверений и звонков наверх, но Альфред все равно чувствовал крайнее раздражение. На самом деле раздражение Краузе было вызвано не столько вмешательством посторонних в служебные дела, сколько личными мотивами. Появление прессы было некстати, но будь на месте Греты, например, Ганс Майер, инспектор Министерства пропаганды, Альфред отнесся бы к задержке в делах философски, как к полезной паузе. С Гансом было приятно поговорить, отвлечься, и затем с новыми силами взяться за прерванное расследование. Энергия же фрау Нессель была деструктивной, и после ее интервью каждый раз приходилось собирать мысли в кучу, а уж потом возвращаться к делам. На это уходило слишком много драгоценного времени. Особенно скверно было то, что Грета считала себя неотразимой и строила интервью на базе безудержного кокетства. А между тем у нормальных молодых мужчин она не вызывала никаких эмоций. Может быть, пожилые министры и западали на сомнительные прелести фрау Нессель, но такие, как Краузе, вряд ли. Во всяком случае, повторно. Среди знакомых Альфреда, не раз сталкивавшихся с напористой журналисткой, упоминание о Грете вызывало, как правило, стоны и чертыхания. А еще иронические ухмылки и реплики в адрес Краузе.

Однажды, работая молодым инспектором в складском секторе, Альфред не разобрался в специфических методах работы фрау Нессель и принял ее кокетство за искренний интерес к собственным мужским достоинствам. Чем всё это закончилось, Краузе безуспешно пытался забыть вот уже года три или больше. Таким идиотом он не чувствовал себя никогда в жизни. Мало того, что, не справившись с неуемным сексуальным аппетитом Греты, он заработал снисходительное обращение «мой милый неопытный мальчик», так эта хитрая стерва еще и прозрачно намекнула, что об их случайной связи может узнать муж. Он, конечно же, простит взбалмошную молодую супругу, но непременно накажет ее любовника. То есть, во избежание неприятностей, впредь Альфреду следует быть покладистым и предоставлять Греете любую информацию по первому требованию. Неудивительно, что с тех пор от Греты инспектор шарахался, как от огня.

– Мой милый Альфред, – Грета раскрыла объятия.

Краузе представил зев печи крематория и невольно отшатнулся.

– Здравствуйте, фрау Нессель. Слышал, вы были в отъезде? – «И дернул вас черт вернуться!» – мысленно добавил он. – Чем могу быть полезен?

– Вы же знаете, чем, – Грета кокетливо похлопала густо намазанными ресницами и «спроецировала» (черт возьми, как ей это удавалось, вот так, по заказу?!) на пухлые щечки застенчивый румянец. – Но сейчас, увы, мы можем только поговорить.

– Я крайне занят, фрау Нессель.

– Этим загадочным кораблем-призраком? Ах, как это романтично, как волнует! «Летучий голландец» дальних космических трасс! Это будет сногсшибательный материал.

– Никакого материала не будет, Грета, вы же понимаете, это секретное дело. Отдел военной цензуры не пропустит ваш репортаж.

– С цензорами я договорюсь, – отрезала Грета. – Это не ваша забота, милый Альфред. Дайте мне информацию, а уж как с ней поступить я решу сама.

– Все, что я могу для вас сделать, фрау Нессель, это подтвердить слухи. Да, мы перехватили в ближнем космосе судно, утерянное Юнкером десять лет назад. На борту есть выжившие. Идет следствие. Это всё.

– Что за судно, какой компании принадлежало, кто выжил?

– Грета, идите… к герру Штрауху. Если он сочтет возможным, то даст вам больше информации. Я не могу. Не положено.

– К Штрауху? – Грета скривилась. – К этому толстому борову?

Мысленно Альфред ей поаплодировал, но все равно остался непреклонен. В данной ситуации враг моего врага другом не становился. Если задуматься, из двух зол Краузе выбрал бы шефа.

– Таков порядок, фрау Нессель, – Альфред коротко поклонился и почти улизнул из цепких пальчиков журналистки, но Грета имела отменную хватку. Скорее мышь могла вырваться из когтей совы.

– Но ведь я могу хотя бы взглянуть на этот загадочный корабль? Вы не откажете мне, милый Альфред.

Последняя фраза прозвучала не вопросительно и даже не утвердительно, а повелительно. Раздайся сейчас «голос за кадром», он бы непременно добавил: «И только попробуй возразить, сукин сын!»

Краузе снова включил воображение и представил расстрельный взвод. Перспектива была именно такой, но имелись два варианта: если показать Грете секретный объект – расстрел возможен, но если не показывать, а просто вытолкать эту стерву из сектора – расстрел неминуем.

– Вы понимаете, что я рискую? – задав этот вопрос, Альфред понял, что фактически сдается, и проклял себя за малодушие.

– Только одним глазком, – Грета хищно улыбнулась и обняла инспектора за талию. – Вы же знаете, Альфред, я не останусь в долгу.

Ее рука сползла ниже и механически помассировала Альфреду ягодицу, словно бы подкачала спущенную шину. Краузе понял, что побежден окончательно.

«Жаль, что на Эйзене нет смертельных венерических заболеваний, – уныло подумал Альфред. – Какая-нибудь «Чума-21В» могла бы запросто избавить нас от чумы нового порядка, то есть, от Греты Нессель. Очень жаль…»

– Грета, я не могу…

– Отказать такой просьбе, – договорила за него фрау Нессель и весело рассмеялась. – Ведите, проказник! Но сначала в шлюз, посмотреть на «призрака». Или вы хотите познакомить меня с выжившими членами экипажа? Думаю, такой репортаж с удовольствием посмотрит сам министр пропаганды. Хотите, я позвоню, спрошу у него, насколько будет интересен гражданам репортаж о спасении в космосе чистокровных носителей генофонда нации? Хотите?

«Hundin!». [11]

– Нет, не надо, – Краузе тяжело вздохнул. – Только никаких попыток взять интервью у спасенных, фрау Нессель. Они все равно не ответят на ваши вопросы.

– Вот как? А почему?

– Матрос едва пришел в себя, программист в коме, а девочке только десять лет и она, можно считать, никогда не видела чужих людей, вы можете ее напугать.

– Значит, их трое? – глаза у Греты загорелись. – Матрос, программист и девочка. Ах, как интересно!

«Ну почему я такой слабовольный осел? – Альфред в глубине души страдал, как узник в пыточной. – Убить ее мало».

Так вот, страдая и мысленно обзывая Грету распоследними словами, Краузе вел ее прямиком в изолятор, нарушая разом и все инструкции, и положения служебной этики, и для комплекта – обещание, данное доктору Хиршу. По совокупности прегрешений старшего инспектора впору было ссылать на двести пятьдесят седьмой уровень, рядовым в охрану политической тюрьмы «Шварцлюфт».

Лазарет карантинного сектора состоял всего из трех небольших помещений, в которых толкались локтями человек десять. Когда Грета, сунув нос в переполненный отсек, замешкалась, у Альфреда мелькнула обнадеживающая мысль, что фрау Нессель передумает, но чаяния инспектора оказались напрасными. Грета втиснула пышные формы в узкую дверь лазарета и решительно направилась к собственно изолятору.

На пороге она нос к носу столкнулась с доктором Хиршем.

– Вы куда? – как обычно, глядя исподлобья, спросил Хирш.

– Сюда! – журналистка попыталась отодвинуть досадную помеху с пути, но доктор, несмотря на малый рост и обманчивую пухлость фигуры, оказался крепким, просто каменным мужчиной. Фрау Нессель навалилась всеми своими килограммами (даже в условиях пониженной гравитации Эйзена вес у нее зашкаливал за девяносто), но Хирш устоял.

– Сюда нельзя, – спокойно заявил доктор. – Краузе, что это за фрау-бульдозер?

– Как?! – Грета задохнулась от возмущения и густо покраснела (на этот раз не по заказу). – Как вы смеете, жалкий, плюгавый докторишка?!

– Оригинальное ругательство, – Хирш поморщился и провел ладонью по лысине. – Вы забыли сказать «плешивый». Плюгавый и плешивый коновал. Обычно меня обзывают именно так. Краузе, я жду объяснений. Вы обещали абсолютную изоляцию, ну и где она?

– Это фрау Нессель, журналистка «Армейской газеты» и супруга замминистра вооружения.

– Понимаю, – доктор взглянул на Грету в упор. – Крученая штучка. Выведите ее вон, Краузе. Оздоровительные клизмы для элиты у нас по вторникам.

– Я… – Грета была явно растеряна. Никто на Эйзене не смел обращаться с ней так беспардонно. – Я корреспондент центрального издания! Я буду жаловаться министру здравоохранения!

– Хоть канцлеру, – Хирш указал на дверь. – День пресс-конференции пока не назначен. Когда я разрешу пациентам пообщаться с журналистами, Краузе сообщит вам в первую очередь, фрау… Нессель. Всего хорошего.

Альфред почти витал в облаках, периодически ныряя в молочную реку с кисельными берегами, а затем снова взмывая к теплому солнцу. Такого блаженства он не испытывал давно. Очень давно. Доктор Хирш на глазах у Краузе превращал в реальность давнюю мечту тысяч униженных и растоптанных каблуками Греты эйзенских мужчин. Да и женщин тоже. Этот хмурый толстяк с немодной лысиной и в нелепом белом халате поверх цивильного костюма поставил фрау Кошмарный Сон на место. Наконец-то нашелся тот, кто вывинтил взрыватель у этой напомаженной торпеды, кто разоружил и спешил этого бронированного риттера в юбке. Жаль, что не надолго. Грета непременно вернется, причем с какой-нибудь индульгенцией от министра здравоохранения или от шефа ГСП, а быть может, и от самого канцлера, за ней не заржавеет, и уж тогда не поможет никакой Хирш и даже Штраух. Фрау Нессель допросит всех, кого пожелает и вообще наведет в лазарете свой Великий Порядок.

Но пока… Альфред с нескрываемым удовольствием проводил Грету до границы внешней зоны сектора и «сдал» командиру взвода охраны.

– Я вернусь, – прошипела Грета, не глядя на Краузе. – Вернусь с ордером на арест этого вашего докторишки!

– В таком случае, до скорой встречи, фрау Нессель, – усмехнулся Альфред.

На обратном пути к изолятору инспектора будто кто-то легонько подпинывал под зад. Ему хотелось буквально пуститься вприпрыжку, настолько воздушным сделалось настроение.

– Весело, да? – встретил его на пороге Хирш. – Чертова баба! Мы еще хлебнем с нею кислого пива. Она действительно жена министра?

– Заместителя. Но вы не волнуйтесь, доктор. Раньше, чем послезавтра, она не вернется.

– А послезавтра она придет в компании десятка молодчиков из «Фольксштурма»? Ладно, инспектор, вернемся к нашим баранам.

– За что вы их так?

– Образно, герр Краузе, образно. Хотя матроса Крафта вполне уместно сравнивать с этим животным. Субъектов тупее я не встречал даже среди азиатов.

– Разве он не чистокровный ариец? – Альфред спросил это для протокола, неискренне, но демонстративно удивившись.

– Побочный эффект евгеники, – Хирш пожал плечами. – Это официальная теория, можете не стараться поймать меня на слове. Формулируя просто: чем чище генофонд, тем, конечно, меньше отклонений, но зато все «отклоненные» – абсолютные выродки. Впрочем, они тоже нужны для процветания общества. Если все станут красавцами семи пядей во лбу, кто будет выполнять черновую работу?

– Вы говорите о таких, как Крафт, но ведь вырождение может принимать иные формы. Физические уродства, к примеру. Как быть с такими экземплярами?

– Краузе, вы что, проверяете меня на благонадежность?! – доктор рассмеялся. – Вы забыли, что я с Марты? Великий Порядок для меня теория, а не закон! Занятная, но эфемерная, как марксизм или какое-нибудь сектантское учение. Конечно, пока я на Эйзене, я готов признавать ваш Порядок законом и выполнять все его статьи, но не требуйте от меня невозможного, я не вступлю в вашу партию, Краузе. Как чистый немец я вам сочувствую, но как человек и врач – нет. Ваша идеология негуманна и опасна…

– Доктор Хирш! – громко сказал Альфред и, сделав «страшные глаза», указал взглядом на потолок. – Если я правильно вас понял, матрос Крафт окончательно пришел в себя?

– Да, да, вы правы, – доктор смущенно покашлял и отвел взгляд.

Он отлично понял, что Краузе спас его от крупных неприятностей. Еще немного, и либеральные речи могли завести Хирша в дебри, из которых тот же Альфред был просто обязан вывести доктора прямиком в карцер. А куда доктор мог попасть, когда к записям неосторожных слов добавились бы показания Греты, лучше и не фантазировать.

«А между тем, его лично пригласил ярый нацист и опытный гестаповец Штраух, – подумалось Альфреду. – Странный выбор».

– Ну, так мы побеседуем с матросом? – подтолкнул Краузе «зависшего» доктора.

– Если угодно, – Хирш развел руками. – Только уверяю, ничего ценного он не скажет. Если задавать ему конкретные вопросы, он ответит, а если попросите рассказать о полете в целом… Можете спросить у профессора Неймана. Мы вместе допра… беседовали с этим Крафтом.

Альфред немного поразмыслил и кивнул.

– Хорошо, давайте сначала изучим результаты вашего допроса.

– Беседы!

– Как бы вам ни было противно, доктор, в данный момент вы сотрудничаете с ГСП, то есть, фактически в ней служите. У нас принято называть вещи своими именами.

Альфреду показалось, что у Хирша свело челюсти, словно от порции аскорбиновой кислоты. Краузе про себя усмехнулся. Доктор не дурак и должен понимать, что мера лояльности старшего инспектора не бездонна. В знак благодарности за обуздание Греты Краузе пропустил мимо ушей опасные речи Хирша, и теперь они квиты. Теперь они снова люди, выполняющие как общую работу, так и каждый свою. Доктор – лечил, а Краузе служил старшим инспектором ГСП – государственной тайной полиции, святой обязанностью которой было, в частности, выявление и выдворение с Эйзена вольнодумствующих иностранцев.

– Сюда, пожалуйста, – Хирш снова нахмурился и первым прошел в крохотную ординаторскую.

В комнатке заседали трое: врач лазарета, профессор Нейман и неизвестно когда просочившийся мимо Альфреда инспектор Найдер. Профессор о чем-то неспешно рассказывал, а инспектор и врач внимательно его слушали. Со стороны – семинар в университете, да и только.

– Таким образом, происшествие с «Призраком-9» целиком и полностью укладывается в рамки теории о боковых поправках, – Нейман взглянул на новых «студентов». – Располагайтесь, господа.

Кресел в комнатке было только три, и Найдеру с врачом пришлось уступить места начальству. Альфред и Хирш не возражали. Либерализм был задушен минутой раньше, и отныне на территории карантинного сектора снова царствовала строгая субординация.

– Боковые поправки? – заинтересовался Краузе. – Это что?

– Считайте это своего рода карманами в гиперпространстве, – снисходительно пояснил профессор. – Попав в такой карман, корабль теряет вектор и начинает рыскать по хаотичной траектории в поисках выхода, но конфигурация боковой поправки очень сложна, и шанс найти точку входа ничтожен. «Призраку-9» невероятно повезло.

– А почему в эти карманы попадают не все корабли?

– Это пока неизвестно, – Нейман развел руками. – Не требуйте от науки объяснений того, что еще не изучено. Наука опирается на опыт, а не на фантазии.

Альфред кивнул и перевел взгляд на Хирша.

– Ждете дополнений? – доктор откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди. – Могу добавить, что пребывание в этом кармане никаких органических изменений в мозгах наших пациентов не вызвало. А все функциональные проблемы вызваны экстренным торможением при выходе из затянувшегося прыжка и самим фактом выхода. Это своего рода защитная реакция организма. Шесть биологических лет постоянного стресса – и вдруг чудо спасения. Это, знаете ли, шок.

– Ясно, – Краузе снова взглянул на профессора. – А вы уверены, профессор, что судно вырвалось именно из этого… кармана?

– Не понимаю, – признался Нейман, – откуда же еще?

– Вы нашли какие-то свидетельства в памяти навигатора?

– В памяти, и не только, – профессор напрягся. – Вы что же, молодой человек, не верите в мою теорию?

– Так это ваша личная теория? – уточнил Альфред. – Теперь понятно.

– Что вам понятно?! – Нейман занервничал. – Судно попало в «карман», это не подлежит сомнению! А что касается состоятельности моей теории… она признана всеми ведущими учеными обитаемых миров! Это… это, как теория относительности! Она бесспорна!

– Скромно, – хмыкнул Хирш.

– При чем тут скромность?! – Нейман был готов взорваться.

– Мы не ставим под сомнение вашу теорию, профессор, – максимально миролюбиво произнес Краузе. – Но как контрразведчики мы должны допускать иные варианты развития событий. Например, такой, при котором «Призрак-9» вышел из «кармана» чуть раньше, а затем снова прыгнул, но уже с нормальной скоростью и с определенной целью – попасть в наше поле зрения.

– Не понимаю, – заупрямился Нейман. – Зачем?

– Затем, что между прыжками кто-то из экипажа связался с вражеским Генштабом и получил инструкции насчет дальнейшей шпионской деятельности, – пробурчал Хирш. – Или кого-то из выживших просто подменили. Типичный сценарий шпионского детектива.

– Какой, к дьяволу, детектив?! – профессор перешел на шипение. – Это судно вышло из затяжного прыжка только сейчас! Никаких промежуточных остановок у него не было. Я изучил и сам корабль, и его электронику. Все так и есть.

– Ну, в марсианской разведке тоже имеются профессора, – продолжил издеваться над коллегой доктор Хирш. – Подправили программу навигатора, стерли там что-нибудь…

– Что вы лезете, Хирш, в дела, о которых не имеете ни малейшего представления?! Ваша версия просто смехотворна. Вы же не спутаете гайморит с геморроем? Так и я никогда не ошибусь при чтении протокола!

– Хорошо, профессор, остыньте! – вмешался Краузе. – Вы сказали, что подтверждения имеются не только в памяти навигатора. Где еще?

– В показаниях матроса Крафта, например, – Нейман всё еще обижался. – Он, конечно, не знает, как назвать этот феномен, но правильно описывает то, что происходило с судном.

– Очень интересно, – невольно подражая манере Штрауха, заявил Альфред. – И что же он говорит? Если можно, дословно.

– Я не владею Gaunersprache [12], поэтому могу передать лишь общий смысл сказанного. Судно, как и полагается, рыскало в поисках выхода, то есть, навигатор вел себя в полном соответствии с программой позиционирования в гипердрайве.

– С какой программой? – ожил вдруг Найдер. – Позиционирования? Я извиняюсь, профессор, вы толкуете о программе «Икс-хода»?

– Да, о ней.

– Но в компе «Призрака-9» стоит первая версия программы. Она умеет только одно – держать вектор. Искать выход она неспособна.

– И кто же, по-вашему, его нашел, женщина-программист? – Нейман взглянул на инспектора насмешливо. – Я не понял, вы что, инспектор, на досуге занимаетесь проблемами гипердрайва?

– Во время войны я ходил на «Призраке-42».

– Капитаном или программистом?

– Механиком, но…

– Механиком! – профессор всплеснул руками и закатил глаза. – А почему не коком?!

– Там стоял пищемат, – Найдер стушевался. – Я просто хотел вам напомнить. Вдруг вы забыли.

«Браво, Фриц, – подумал Краузе. – Эти эксперты только и знают, что «якать» и давить авторитетом. А на самом деле их теории не стоят и пфеннинга. Для контрразведывательной практики они, как воздушный шар для ежа».

– Получается, матрос Крафт рассказал вам, профессор, то, что вы хотели услышать, а не то, что происходило на самом деле?

– Бред! – Нейман громко фыркнул.

Он и так напоминал поджарого скакуна, а уж теперь, с раздутыми ноздрями и почти стоящей дыбом гривой пегих волос, выглядел самым натуральным конем. Только не в упряжи, а в костюме с галстуком. Альфред едва сдержал ухмылку.

– Логика, профессор, и непредвзятый подход, – сказал Краузе. – Пора побеседовать с Крафтом на нашем языке. Как считаете, Найдер?

– Желательно после укольчика, – Фриц взглянул на доктора Хирша.

– Я доктор, а не палач, – Хирш демонстративно отвернулся.

– И все-таки, я не понимаю, инспектор, – попытался продолжить дискуссию Нейман, – что вы хотите сказать? Что Крафт лазутчик? На основании чего вы сделали такой вывод? И почему он, а не женщина-славянка. Разве не логично подозревать в первую очередь ее?

– Так мы и делали до последнего момента, – согласился Альфред. – И она остается под подозрением. Но Крафт всё же подозрительнее.

– Почему?

– Объясняю, – снисходительно произнес Краузе. – Во-первых, слишком уж стандартная у него легенда.

– Надо же, как подозрительно! – Нейман поморщился.

– Во-вторых, его рассказ явно подверстан под вашу недоказуемую теорию о «боковых поправках», сформулированную гораздо позже катастрофы судна.

– Теория верна!

– Но «Призрак-9» не мог проверить ее на практике. Не имел соответствующего программного обеспечения.

– Случайность!

– Вы верите в такие фантастические совпадения?

– Но если Крафт шпион, как он попал на судно?! Пусть навигатор «призрака» несовершенен и разумного объяснения спасению судна мы пока не имеем, но я гарантирую, что никаких «промежуточных финишей» не было и быть не могло! Судно было просто не в состоянии выйти из затяжного гипердрайва где-нибудь на орбите Марса и оттуда прыгнуть к Эйзену.

– Вот с этой неувязкой мы и надеемся разобраться, повторно допросив матроса Крафта, – Альфред поднялся. – Что у нас имеется в специальной укладке, доктор?

Хирш хотел, было, снова возмутиться, но вовремя сообразил, что вопрос адресован не ему, а штатному врачу лазарета. Эйзенский врач был не столь щепетилен. Он вытащил из нижнего ящика стола небольшой саквояж и похлопал его по лоснящемуся пластиковому боку.

– Все, что требуется, герр старший инспектор. Средство древнее, почти как шнапс, и такое же надежное – Н-пентотал. Запоет, как соловей.

– Изверги, – тихо проронил Хирш.

– «Шварцлюфт» помнит гостей и посолиднее вас, – так же тихо возразил ему Краузе. – Прикусите язык, герр Хирш, мой вам добрый совет.

Доктор проводил офицеров ГСП и эйзенского врача хмурым взглядом. Профессор Нейман остался с Хиршем, но не из солидарности, а явно для того, чтобы позвонить Штрауху и пожаловаться на инспекторов. Ну что ж, его право.

Альфред поморщился, словно от зубной боли. Эти иностранцы слишком себя любят. Поживи они на Эйзене хотя бы год, вся их спесь и завышенная самооценка сошли бы, как змеиная кожа. Двенадцать обязательных семинаров в Доме пропаганды, восемь тренировочных сборов в учебном центре «Фольксштурма», четыре трехдневных строевых праздника, по одному в сезон, и еще триста тридцать суток жизни среди задвинутых на Великом Порядке нацистов сделали бы из этих экспертов настоящих патриотов. Людей, для которых военная мощь государства и расовая чистота важнее слюнявого гуманизма, равноправия и прочих глупостей вроде неприкосновенности личности, презумпции невиновности и всяких там демократических свобод.

Нельзя сказать, что сам Альфред фанатично верил в правильность такого Порядка. К сожалению, чем жестче и холоднее закон, тем лицемернее его блюстители, ведь слишком крутые виражи этой ледяной трассы зачастую приходится «срезать» по «газонам». Но верить самому и требовать от других – не одно и то же. Может быть, где-то, когда-то и возникнет идеальное общество, в котором все будут говорить то, что думают, и делать то, что полагается, но пока это лишь мечта, особенно на Эйзене. И, тем не менее, даже несовершенный порядок лучше демократического хаоса и слащавого гуманизма.

Уже стоя на пороге изолятора, Краузе понял, что в данный момент Фортуна все-таки на стороне слюнтяев. В частности, тех, кто так переживал за здоровье подозрительного матроса с «Призрака-9». Матросу Крафту и его болельщикам повезло. По экстренной линии офицерам ГСП пришел сигнал сбора по тревоге третьей степени. Судя по степени опасности, ситуация была из разряда проверок бдительности, но все-таки «сбор» имел приоритет над текущими делами любой важности.

Офицеры, не долго думая, покинули лазарет и пошагали к лифтам.

– Усиление, – прижав палец к мочке уха, сообщил Найдер. – Была попытка проникновения на борт, вторая за сутки. Как обычно, взяли прямо в шлюзе, но по инструкции полагается провести «генеральный чёс», вот и объявили сбор третьей степени.

– Так я и думал, – Альфред вздохнул. – Только время потратим. Ведь ни первый, ни второй инцидент ни к чему не привели: обоих шпионов выловили еще в погранзоне, зачем срывать с мест всю ГСП? Формалисты!

– Порядок есть порядок, – Фриц ответил искренне, будто и вправду верил, что прочесывание города необходимо.

– Педантичность – надгробие рациональности, – Краузе раздраженно махнул рукой. – Иногда я понимаю таких, как Хирш.

– Доктор Хирш, по-вашему, рационален? – удивился Найдер.

– Нет, но Великий Порядок – это когда нет авралов, Фриц, когда все работает, как часы, независимо от обстоятельств. Пока мы будем, бросив важные дела, мотаться на «усилении», порядка на Эйзене не будет. Будут только смутные мечты о нем. А мечты, как кривые тропинки, ведут в тупик, согласитесь, Фриц. Дорога к великой цели должна быть прямой и вымощенной кирпичами точных, внятных инструкций, а лучше выложена безукоризненными плитами исчерпывающих алгоритмов и закатана асфальтом железной дисциплины.

Альфред мысленно поаплодировал себе любимому и даже поставил оценку «отлично». На семинаре в Доме пропаганды за такой пассаж ему вполне могли дать значок агитатора первого класса.

Правда, на Фрица речь начальника впечатления не произвела. У Найдера вообще было очень туго с восприятием пропагандистской поэтики и прочего черного юмора. Он понимал только прямую речь, без изысков и скрытого смысла. Наверняка он сейчас глядел на свое отражение в лифтовом зеркале и думал, что «железный асфальт» будет слишком дорог в производстве, а недовольство старшего инспектора приказами руководства следует обязательно запротоколировать и отправить протокол в отдел собственной безопасности.

Хотя, возможно, он думал, что пора подать заявку в вещевую службу на новую сорочку и галстук. Что за фрукт этот Найдер, старший инспектор Краузе пока так и не разобрался.

В штабе карантинного сектора офицеров ждали сразу два сюрприза, один «приятнее» другого. Во-первых, выяснилось, что сбор по тревоге отменен, то есть они потратили целый час драгоценного времени совершенно напрасно, а во-вторых, в кабинете у Штрауха уже минут двадцать бушует тайфун по имени Грета.

– Ну и как думаешь, – уныло спросил Альфред у дежурного офицера, – прокусит эта вампирша шкуру нашего мастодонта?

– Если цапнет за яйца, то легко, – офицер Клаус наклонился, поманил Альфреда и негромко добавил: – Она что-то знает о его прошлой жизни!

– А чего она хочет?

– Получить полный доступ к делу «призрака», – Клаус перешел на шепот. – Грозит, в случае отказа, добиться передачи дела в другой сектор.

– Нам меньше забот, – Альфред пожал плечами. – Напугала!

– Но шеф, похоже, уцепился за «призрака» всерьез, – Клаус многозначительно округлил глаза. – Может, почуял шанс.

– Это ты здорово сказал, – Краузе усмехнулся. – Почуял. Ладно, будем готовиться к худшему, но надеяться на лучшее. Если Грета его сломает, будь другом, сообщи мне или Найдеру.

– Без вопросов, – офицер сочувственно взглянул на Краузе. – Да, ситуация дерьмовая.

Клаус и не представлял, насколько пророческой окажется его реплика. Как выяснилось по возвращении в лазарет, ситуация сложилась – дерьмовее некуда. И дело было не в угрозе вмешательства Греты. Пока инспекторы ГСП вынужденно катались по Эйзену на «лифтах», из тщательно охраняемого изолятора исчез главный подозреваемый.

Охрана и персонал медицинского отсека только разводили руками. На протяжении последнего часа в изолятор никто, конечно, не заглядывал, но выйти из него незамеченным было практически невозможно. Так оправдывался врач.

Краузе и сам понимал, что улизнуть из лазарета непросто, однако факт был налицо. Матрос Крафт каким-то образом просочился мимо увлеченных научными беседами Неймана, Хирша и врача, миновал охрану внутреннюю и внешнюю, нейтрализовал системы наблюдения и с чистой совестью затерялся в многолюдных коридорах свободной зоны огромного космического города.

Краузе заложил руки за спину и прошелся по изолятору. Факт побега был, конечно, крупной неприятностью, но зато он укрепил Альфреда в уверенности, что именно Крафт, а вовсе не Катрина Вильгельм является тем, кто нужен ГСП. Похоже, Штраух в своей туманной речи перед началом расследования говорил именно об этом. «Не все золото, что блестит. Не все очевидно, что очевидно…» Кажется, так он выражался? Ну что ж, вот и доказательство его проницательности. Женщина с немецким именем, но славянской внешностью (красивая, между прочим) на месте, а истинный ариец Крафт в бегах.

Альфред коснулся коммуникатора и запросил штаб.

– Теперь прочесывание будет оправдано, – невесело усмехнувшись, сказал он притихшему Найдеру.

– И новое расследование тоже, – инспектор взглядом указал на дверь в ординаторскую. – Ведь кто-то же помог ему сбежать.

– Займитесь этим, Фриц, – Краузе прекрасно понял, кого в первую очередь подозревает Найдер. – Только не перегните палку. Хорошие эксперты на дороге не валяются.

– Будут валяться, – серьезно ответил Фриц. – В ногах будут валяться, никуда не денутся.

Краузе ему почему-то поверил; сразу и на все сто.

Вопреки прогнозам, погода в столице значительно улучшилась. Еще утром было пасмурно и холодно, но к полудню подул настойчивый южный ветерок, и в просветах облаков засияло солнце. Соцветие роскошных вывесок тут же поблекло, объемные ролики уличных реклам стали призрачными и больше не усложняли без того непростую транспортную ситуацию, приковывая внимание водителей, а светящаяся разметка наземных и воздушных трасс автоматически добавила насыщенности и снизила яркость. Все равно состязаться с солнечным светом ей было не по силам.

Довольно скоро ветер унес за горизонт абсолютно все облака, и Москву под завязку залило невесомым солнечным золотом, просочившимся сквозь тонкую голубую ткань холодного зимнего неба. Солнечный свет был ярким и живым, не в пример электрическому. А еще он был торжественным, особенно вокруг церквей, кремлевских башен и островерхих небоскребов центра столицы. Золотые блики от маковок, крестов и двуглавых орлов множились в зеркальных стеклах деловых высоток и рассыпались миллионами бриллиантов на заснеженных ветвях деревьев Александровского сада и парка Новой Победы, разбитого после Четвертой мировой на месте выжженного пустыря от Лубянки до Славянской площади. Было очень красиво, несмотря на чудовищное мельтешение перед глазами тысяч воздушных машин и муравьиные бега далеко внизу машин наземных. Красиво и с душой. Для современных городов последнее обстоятельство и вовсе редкость.

В Стокгольме, например, ничего подобного не увидеть даже в схожую погоду. Там царствует триумвират изысканной технологичности, стильного практицизма и шведской утонченности: элегантной, но прохладной, как легкий северный ветерок. Сочетание сложное, временами захватывающее, только безжизненное, как фьорды, и рациональное, словно архитектура сверхмощного биопроцессора. Возможно, быть гигантским компьютером, только не биостазисным, а из стекла и камня, для столицы важнее, чем иметь душу и колорит, ведь управлять отсюда приходится не дремотным Британским Королевством и не замкнувшейся в своих ледяных катакомбах Антарктидой. Москва управляла целым Объединением Вольных Княжеств Земли и Колоний, государством неспокойным, бурно развивающимся и вообще… сложным. Возможно, шведский суперкомпьютер справился бы с такой сверхзадачей гораздо эффективнее русской «аналоговой» столицы, как знать? Возможно, не стоило переносить столицу в Москву, но…

«А вот и нет! «Возрождение» всё сделало верно. Довольно с нас равнодушных Земных Федераций, холодных столиц и правителей-убийц с процессорами вместо мозгов».

Князь Преображенский, в силу своего воспитания и пристрастий, искренне считал, что если город – сердце государства, это сердце должно биться, а не перекачивать терабайты информации в гиперсеть и обратно.

«Сердцем надо жить человеку, сердцем и душой, а не желудком и рефлексами. Иначе и жить незачем».

Гравимашина перестроилась с четвертого на третий воздушный уровень и автоматически сбросила скорость. На этой высоте действовало несколько жестких ограничений, в частности, было запрещено летать в ручном режиме и разгоняться быстрее двух сотен, поскольку здесь начинались парящие кварталы элитных «флаусов», да и некоторые наземные здания дотягивались сюда шпилями антенн и жилыми этажами.

Врезаться в антенну – полбеды. Антенне ничего не будет, а гравимашина, даже серьезно поврежденная, имеет шанс приземлиться благополучно, ведь системы безопасности, особенно у китайских моделей, хорошо продуманы и очень надежны. А вот въехать в пентхаус небоскреба или протаранить парящий на полукилометровой высоте «флай-хаус» – частный гравидом, это уже проблема с продолжением в виде уголовного преследования. Повреждение имущества, создание опасной ситуации и так далее, вплоть до подозрения в терроризме. С одной стороны, случайно или намеренно сбить летающий дом нетрудно и другим способом, например, рухнув с верхнего транспортного уровня, но в том-то весь фокус, что на горизонтальные маневры гравидома рассчитаны, а на вертикальные нет; только взлет-посадка. То есть, если что-то падает сверху, автоматика квартала может изменить конфигурацию сцепки домов, убрать или изогнуть переходы, в конце концов, если нельзя избежать столкновения, реально поменять здания местами, подставив под удар не жилой «флаус», а вспомогательный, вроде спорткомплекса, парковой площадки или «скаймаркета». А вот уйти от тарана в горизонтальной плоскости дома не могут, слишком жестко привязаны к указанной в пространственной схеме города высоте. Без разрешения отдела воздушной архитектуры мэрии – ни-ни!

В общем, лететь по третьему уровню полагалось неторопливо и плавно, вписываясь в ограниченные лазерной разметкой воздушные коридоры, старательно избегая шпилей, пентхаусов и летающих кварталов. Колыбельная, а не маршрут.

Павел Петрович не то, чтобы наслаждался полетом, но хотя бы не чувствовал себя плохо. Полет как полет. Конечно, по четвертому или пятому транспортному уровню лететь приятнее: все небоскребы внизу, и гравимашина не выделывает замысловатых пируэтов. Однако верхние уровни чересчур забиты транспортом, поэтому там немудрено попасть в своего рода затор. В воздухе, конечно, «пробки» рассасываются быстрее, чем на земле, но все равно время теряется, а настроение портится. А вот третий уровень – милое дело. Свободно, невысоко, можно полюбоваться видами, а если держать предписанную скорость, еще и попадаешь в «зеленую волну». Конечно, профессиональные водители презрительно называют этот воздушный уровень «пенсионным», но Преображенский давно убедился, что в городе, как ни гони, на какую высоту ни воспари, а потратишь на дорогу столько же времени, сколько на любом другом уровне, при любой другой скорости. Так рассчитано компьютерами транспортной инспекции. Можешь даже забраться на суборбитальную высоту и рухнуть оттуда ясным соколом в интересующую точку, результат будет тот же. Единственный минус «пьяной дороги» – качка. Бывшему десантнику, летавшему и не по таким траекториям на бортах посадочных челноков и машин атмосферной авиации, маневры были незаметны, а вот сугубо кабинетному подполковнику Ривкину они определенно встали поперек желудка. За полчаса полета он раз десять проклял изобретателей гравилетов, столичные транспортные схемы и лично мэра Москвы, разрешившего летать ниже «красной линии», по считавшимся до недавнего времени резервным уровням.

– Я не против авиатранспорта в целом, поймите правильно, – зеленея после очередного виража, простонал аналитик. – Летать по прямой – чистое удовольствие, даже для меня. Но зачем было разрешать этот слалом?!

– Вы же видите, что творится наверху, – не отрывая взгляд от голоэкрана компа, пробормотал Преображенский. – Даже после введения дополнительных уровней движение близко к безумному. Никто ведь не рассчитывал, что Москва станет столицей.

– Лучше бы оставили все, как есть, – Ривкин закатил глаза. – Еще немного, и меня таки стошнит. Хорошо, что здесь кожаный салон. Легко будет отмыть перед продажей.

– В кармашке сбоку есть пакеты. Думаете, в Стокгольме движение спокойнее? Сейчас, конечно, да, но когда он был столицей… Пакет, Ривкин, пакет возьмите!

Подполковник несколько секунд боролся со спазмами, изгибаясь, как гусеница на яблоке, затем, поборов предательские рефлексы, выпрямился и поднял руку.

– Все в порядке, ваш свет, прошу прощения.

– Бывает, – князь скрыл усмешку. – Потерпите пять минут, Аарон Моисеевич, подлетаем.

– Как сказал Рабинович в первую брачную ночь после золотой свадьбы: «Ничего не гарантирую, но постараюсь».

– Хотите, отвлеку вас работой? Мне прислали любопытный рапорт…

– Если я сейчас прочитаю хоть строчку, меня точно вывернет наизнанку, вам надо это видеть?!

– Это видеорапорт. Снят скрытой камерой. Качество так себе, зато аналитический материал – закачаетесь.

– Ваша светлость, ни слова о качке! Откуда рапорт? Неужели…

– Точно, подполковник, – Преображенский расплылся в довольной улыбке. – С Эйзена, герр Ривкин! С этого железного меча [13], будь он неладен, который висит у нас над головами и вот-вот рубанет с оттягом! Первый репортаж без цензуры и официальных прикрас. Впрочем, нет, лучше мы сначала приземлимся.

– Я уже в полном порядке, – Ривкин умоляюще сложил руки. – Павел Петрович, вы же не эйзенский генерал, вы таки приличный человек! Не уподобляйтесь этим извергам, не мучайте!

– Вас и так мутит, а тут съемки на ходу, камеру качает, как лодку в шторм, да еще свастики кругом.

Ривкин мужественно сдержал очередной позыв. На его счастье машина пошла вниз, прицелившись на свободное местечко в центре стоянки перед зданием Генштаба.

Едва гравимашина коснулась площадки, подполковник выпрыгнул на свежий воздух и на всякий случай отбежал к газону. Павел Петрович выбрался из транспорта не столь поспешно и терпеливо дождался, когда Ривкин решит свои внутренние проблемы.

– Так ничего из меня и не вышло, – вернувшись к машине, сообщил аналитик.

– У вас вся жизнь впереди, – Преображенский снова усмехнулся. – Идемте в спецкомнату.

– В «аквариум»? – удивился подполковник. – Зачем?

– Об этом репортаже никто не должен знать. Даже о его существовании.

– И штаб операции не должен знать?

– Подстрахуемся, – уклончиво ответил Павел Петрович.

– Я только «за», – Ривкин понимал всё с полуслова. Иногда князю казалось, что аналитик и вовсе читает мысли начальства. – А пищемат там есть? Я бы сейчас горячего чаю выпил, с сахаром.

– Там всё есть, – Преображенский подтолкнул аналитика к лифту. – В первую очередь тишина и покой, чтобы сосредоточиться.

Обстановка в защищенном от любых видов шпионажа помещении действительно была умиротворяющей. Интерьером «аквариум» напоминал классический кабинет, совмещенный с богатой частной библиотекой. Ривкин впервые попал в это местечко и был несказанно удивлен, в особенности тому, что все книги на стеллажах настоящие, а не голографические «обои» или пластиковые новоделы для неопытных коллекционеров.

– Книги – это неудобно, но как щекочет воображение! – подполковник осторожно взял с полки толстый том в суперобложке. – Двадцать первый век? Авдотья Деньжова. «Скелет в кастрюльке». Классика?

– Безусловно, – Преображенский сел за стол у окна и указал Ривкину на кресло у противоположной стены. – Садитесь, Аарон Моисеевич, кресло с массажером. Всю вашу хандру снимет, как рукой.

– А могу я это на досуге… – Ривкин взвесил в руке фолиант.

– Ради бога, только учтите, это иронический детектив.

– А-а, – подполковник поставил книгу обратно. – Я люблю про шпионов. Ладлэм или Флеминг здесь есть?

– Здесь всё есть, – Павел Петрович открыл комп. – Но у нас свои шпионы, не забыли?

– Да, да, – аналитик послушно плюхнулся в кресло. – Итак!

– Итак, на связь вышел наш агент, – торжественно объявил Преображенский. – Агент с Эйзена! Один факт того, что ему удалось проникнуть в Железный город, уже тянет на этакую секретную сенсацию. Но мы имеем не только этот факт, а еще и пакет достоверной разведывательной информации, за которую нашему агенту полагается, как минимум, «золотая звезда».

– А как максимум – каменный крест и чугунная оградка, – скептически морщась, сказал Ривкин. – Его сразу убили или пытали перед смертью?

– Типун вам, Аарон Моисеевич… Он жив и здоров, – князь Преображенский покосился на подполковника с осуждением. – Комплекс отвлекающих маневров с разведчиком-простофилей, которого завернули прямо из шлюза, и другими компонентами «дымовой завесы» удался. Мы устроили der Sturm im Wasserglas [14], чем отвлекли внимание ГСП.

– Так я и поверил, что у вашей задумки такое незатейливое прикрытие, – Ривкин вздохнул. – Но я понимаю, каждому своя доза информации. И что в итоге? Ну не томите же, Павел Петрович!

– Если вас это утешит, Аарон Моисеевич, скажу: вы знаете больше всех посвященных вместе взятых. Даже больше Гордеева. В результате отвлекающего маневра нашему агенту удалось проникнуть на закрытые для гостей уровни города, – Преображенский включил объемный экран. – Вот они.

– Какая-то серая масса, – Ривкин подался вперед, внимательно изучая картинку. – Качество так себе. Что у него за видеолинзы?

– «Томсон», модель 12 плюс.

– Старье, – подполковник негромко фыркнул. – Но обнаружить их невозможно, это факт. А картинку мы обработаем, будет не хуже голливудской. И что же, весь репортаж из жилой зоны?

– Пока да, но и это успех, который дает массу информации, – князь осекся и вопросительно уставился на Ривкина. – Даст массу информации, не так ли?

– Ну-у, – от осознания собственной значимости аналитик приосанился и теперь напоминал объевшегося суслика. – Материала не так много, как хотелось бы, но einem geschenkten Gaul sieht man nicht ins Maul [15].

– Вы делаете успехи в немецком, – Павел Петрович взглянул на подчиненного одобрительно. – Так держать.

– Еще год назад я даже на электрическом стуле не стал бы учить этот язык, но теперь, ради великой цели… Интересно, ваша светлость, вы заметили, что все прохожие одеты примерно одинаково и движутся по двум основным направлениям: вон к тому шлюзу с Hakenkreuz [16] на створках и, наоборот, – от него.

– На Эйзене принято носить специальную одежду. Комплекты варьируются в зависимости от принадлежности к социальному слою и от времени суток. Рабочие и мастера ходят на смену в серых комбинезонах, а в свободное время прогуливаются в черных брюках, светло-голубых сорочках и рыжих пиджаках. Видите? Инженеры и служащие носят синюю униформу, воспитатели, учителя и медики – белую, а сотрудники политических комиссий и полицейские – черную.

– Здесь такое качество картинки, что все в сером, – заметил Ривкин. – Но ничего, оцифруем, раскрасим, даже губы красоткам подведем. Хотя особых красоток я что-то не вижу.

– Вы правильно подметили…

– Насчет красоток?

– Ривкин, в вашем-то возрасте! Правильно подметили насчет того, что все эти люди идут либо с работы, либо наоборот, на смену. То, что вы назвали шлюзом, в действительности ворота Третьего Литейного цеха. Агент утверждает, что не меньше половины гражданского населения Эйзена работает в Литейных цехах, которые на самом деле ничего не льют. Что делают в действительности, пока неясно, но никаких печей в них нет и на выходе вовсе не чугунные болванки. Охрана складских комплексов и внутренних причалов усилена патрулями из «Фольксштурма». Почему, как считаете?

– Может, это не литейные цеха, а аффинажные заводы? Патрули помогают сторожить золотишко.

– Вряд ли. Хотя, если судить по уровню защищенности цехов и складских отсеков, это, конечно, самое разумное предположение. А теперь включите свои аналитические способности на полную катушку, подполковник Ривкин. Смотрите, что мы имеем: во глубине далекой космической станции, на борт которой допускаются только избранные, спрятаны некие производственные мощности замкнутого цикла. Какое конкретно сырье поставляется в цеха, мы не знаем, что из них выходит – тоже. Зато мы знаем, что руководство Эйзена не доверяет даже собственным гражданам, поскольку, кроме стандартной защиты от любопытных туристов с других немецких колоний, ставит вокруг цехов второе кольцо оцепления. Почему?

– Слишком высока цена ошибки, – аналитик оторвал взгляд от изображения. – У нас это называется «объектом наивысшего уровня секретности». Один намек на правду – и крышка всем: от дворника до канцлера. Так?

– Очень даже может быть. Если Эйзен действительно готовится к войне, такая секретность объяснима.

– Думаете, в Литейных куют оружие?

– Думаю, да. Но вот какое? К войне какого поколения готовиться нам? Если это ядерные фугасы – сценарий будет один, если – полевое оружие – другой, и третий, если там снаряжают боеголовки отравляющими веществами.

– А не могут Литейные цеха вообще ничего не производить и служить закрытыми тренировочными базами?

– Могут, – Преображенский кивнул. – Особенно если учесть, что в барах двумя уровнями выше много военных. Причем, не только флотских из Сил орбитальной обороны, в быту – Strandwache [17], и полицаев из ГСП, а еще десантников и… людей из военной разведки Рура. Скорее всего, это инструкторы. Как вам такие комментарии?

– Так много информации, но еще больше вопросов… парадокс!

– Вас это удивляет?

– Нет, я привык. Но откуда ваш агент все это узнал? – Ривкин лукавил, на самом деле он был искренне удивлен. – Все эти комментарии – результат обычной прогулки по жилому кварталу?

– Профессионал, не так ли? – князь загадочно улыбнулся.

– Павел Петрович, – аналитик страдальчески выгнул густые брови, – я старый… американец и не верю в чудеса. У нас в «Америке» вообще никто не верит в чудеса, особенно в Хайфе, где я имел счастье родиться. Ваш агент попутно влез в Эйзенскую сеть?

– Ну, если не вдаваться в подробности… да, – князь рассмеялся. – Правда, пока лишь на кредитный сервер. Разве не чудо?

– Он еврей?

– Нет.

– Тогда чудо, – Ривкин для пущей убедительности хлопнул по подлокотнику. – Дайте мне сутки, ваша светлость, и я выпеку из этого сырого теста настоящий торт. Вы оближете пальчики!