Желтая долина, или Поющие в терновнике 4

III. ЛОНДОН Лион

Иногда люди, склонные к глубоким размышлениям, представляются окружающим слабыми – часто считается, что такие люди, не имея никакой внутренней поддержки, ищут утешения в отвлеченных суждениях, порой – умозрительных и целиком оторванных от реальности.

Это, конечно же, можно было отнести и к Лиону Хартгейму – но лишь отчасти.

С одной стороны, Лион был по-своему слабым человеком – в той мере, в какой слабыми можно было назвать почти всех современных мужчин, но с другой, привычка к умозрительным суждениям выработалась у него с годами – отчасти толчком к этому послужило знакомство с кардиналом де Брикассаром тогда, в Ватикане 1943 года, – но страсть к подобным размышлениям, а также осмотрительность, осторожность были у него врожденными.

Получив от аббата О'Коннера столь неожиданное предложение – сопровождать его в Лондон и, при случае, помочь – Лион долго колебался.

Он тщательнейшим образом взвешивал все «за» и «против», он прислушивался то к голосу разума, который убеждал его не ввязываться в столь опасную, преступную и рискованную авантюру, то к голосу совести – совесть взывала помочь аббату.

И, наконец, когда голос совести перевесил все доводы рассудка, Лион согласился…

Зайдя к О'Коннеру, Лион коротко сказал:

– Я согласен. Тот улыбнулся.

– Честно говоря, мистер Хартгейм, иного ответа я от вас и не ожидал…

Желание Хартгейма помочь ИРА не было игрой в романтику – Лион давно уже вышел из такого легкомысленного возраста, а подобные мотивы были бы простительны разве что для мальчика возраста Уолтера, но никак не для него.

Просто Лион действительно был на редкость совестливым человеком, и теперь совесть подсказывала ему, что правда, истина – на стороне тех самых парней, которых телевидение и газеты ежечасно ругают, обвиняя во всех мыслимых и немыслимых грехах…

Небольшая серебристая машина на огромной скорости мчалась по направлению к Лондону. За рулем сидел О'Коннер.

Хартгейм, поглядывая то на дорогу, то на своего спутника, спросил:

– Честно говоря, я так и не понял, что же именно мы должны сделать?

Тот пожал плечами.

– А разве я непонятно объяснил?

Немного помявшись, Лион ответил:

– Честно говоря…

– Ну, тогда повторю еще раз. Только предупреждаю сразу: никакой крови, никаких жертв…

– Очень надеюсь на это, – вставил Лион, – на иное я бы и не согласился.

Аббат, терпеливо выслушав реплику спутника, продолжил объяснение:

– Так вот, мистер Хартгейм… Это не будет тем, что в газетах и по телевидению называют «террористическим актом».

– А чем же тогда?

– Ну, так сказать – актом устрашения.

– Устрашения?

О'Коннер кивнул в ответ.

– Да.

– Но кого следует устрашать?

– Правительство… За слишком жесткий курс по отношению к Ольстеру.

– То есть…

– Я ведь уже говорил, что множество честных, порядочных людей оказались за решеткой – и притом, подавляющее большинство из них по каким-то надуманным, заведомо ложным обвинениям. Их схватили только потому что они – ирландцы.

– Ну, и…

Аббат продолжил:

– Так вот: по замыслу руководства ИРА надо устроить скандал.

– Не понимаю…

– Если где-нибудь в центре Лондона – честно говоря, я еще не знаю, где именно, так как человек, от которого я получил инструкции, дал мне полную свободу действий, полную самостоятельность, – подчеркнул О'Коннер, вспомнив своего племянника Кристофера, – так вот, если где-нибудь в самом центре Лондона прогремит взрыв…

– Взрыв? – переспросил Лион таким тоном, будто бы он впервые в жизни услышал это слово.

– Да, взрыв…

– Но…

Аббат довольно резко перебил его:

– А разве мы не говорили с вами об этом? Взрыв-то, конечно, будет настоящим, но нам придется сделать так, чтобы обошлось без жертв. Потом газеты напишут, что «по счастливой случайности никто не пострадал», – процитировал он своего племянника.

– Но какой будет результат? Какова будет польза? – вновь поинтересовался Хартгейм.

– Думаю, что польза будет большая. Во всяком случае люди в правительстве, ответственные за судьбу Ольстера, поймут, что дух борцов за независимость не сломлен, и что им в любом случае придется пересмотреть свою политику по отношению к Северной Ирландии.

– А если нет?

Аббат улыбнулся.

– Думаю, что да.

– Почему? Откуда такая уверенность?

– Дело в том, что нынешнее правительство дышит на ладан. Им не выгодно, чтобы в стране разразился еще один громкий скандал, связанный с Ольстером, – пояснил О'Коннер, – и им волей-неволей придется изменить свое отношение…

Немного помолчав, Лион задал еще один вопрос:

– Ну, с этим все более или менее понятно… А жертв действительно не будет?

О'Коннер отрицательно покачал головой.

– Нет.

– Тогда – какова же в этой, как вы выражаетесь, акции, моя роль?

– Оказать мне моральную поддержку… То есть, – добавил аббат, – роль чисто пассивная… Скажем так – доброжелательного наблюдателя…

– А-а-а, – протянул Лион, – ну, тогда мне все ясно.

И он замолчал, хотя ему так ничего и не было понятно – объяснения О'Коннера не прояснили ситуации и особенно его роли в этой поездке…

В Лондон они прибыли, когда начало смеркаться. Попетляв по городу в поисках отеля, они остановили свой выбор на небольшой гостинице неподалеку от центра – цены были умеренными, комфорт – первоклассным, к тому же из окна открывался замечательный вид на историческую часть города.

– Ну, что, – предложил аббат, – теперь, я думаю, нам самое время поужинать…

Лион согласно кивнул.

– Да уж…

И они отправились вниз, в ресторан.

Точно сговорившись, О'Коннер и его спутник решили в этот вечер ни словом не обмолвиться о цели своего визита в столицу – по всей видимости, нервы и одного, и другого были настолько напряжены, что говорить о предстоящей «акции» просто не хотелось, чтобы не напоминать самим себе, что их ждет в недалеком будущем…

Заказав ужин, аббат с улыбкой взглянул на Лиона и поинтересовался:

– Вы давно не были в Лондоне?

Тот замялся.

– Ну, достаточно давно… Наверное, не меньше чем с полгода…

– А я – год или два… Честно говоря, даже и не помню точно… Хотя… – О'Коннер наморщил лоб, – погодите, погодите, сейчас скажу… Да, через несколько дней исполнится ровно год. Я так хорошо помню это, потому что последнее посещение Лондона было для меня весьма памятным.

Лион, желая хоть как-то поддержать разговор, осторожно переспросил:

– Памятным?

Коротко кивнув, О'Коннер ответил:

– Да.

– И чем же, если не секрет?

Аббат заулыбался.

– Вы ни за что не поверите… Во всяком случае люди, которые даже неплохо знают меня, такие как, например, мой племянник… – аббат сразу же осекся; наверняка, Крис бы не одобрил того, что он так смело распространяется о своих родственных связях.

– Да, так что же?

Немного помолчав, О'Коннер продолжил:

– Я только хочу сказать, что многие люди часто судят о других ошибочно.

– Согласен, – ответил Лион. – Но какое это имеет отношение к вам?

– Вот вы, мистер Хартгейм, вряд ли можете догадаться, какова же была причина моего последнего посещения этого славного города…

Тот заулыбался.

– Ну конечно же! Ведь вы говорите загадками, и даже не намекнете, в чем секрет.

Сделав простодушно-заговорщицкое лицо, аббат произнес:

– Ну, а что вы скажете, если я расскажу вам, что причиной моего последнего визита в этот город послужил… Допустив, боксерский поединок?

Мало кто мог предположить, что у этого католического священника из маленького забытого Богом и людьми рыбацкого поселка Гленарма было увлечение, и даже не увлечение, а настоящая страсть: он был заядлым любителем бокса, кровавого и прекрасного вида спорта, и, пользуясь случаем, не пропускал ни одного поединка.

Лион удивленно поднял брови.

– Боксерского поединка?

Тот кивнул.

– Ну да… Вас это удивляет?

– Признаться – очень удивляет.

– Почему же?

– Ну, ваш сан… И вообще, весь облик, – смущенно пробормотал Хартгейм.

– Вот я и говорю: люди часто судят о других ошибочно, только по первому представлению. А разве священник не может любить бокс? И вообще – спорт? Ведь Папа римский, насколько мне известно, обожает горные лыжи, а в Италии, в многочисленных монастырях, где мне приходилось бывать, монахи с удовольствием развлекают себя игрой в футбол. Господь наш дал нам наше тело не для того, чтобы мы развращали его, но для того, чтобы содержали в полном порядке, – наставительно изрек аббат.

Лион, очень удивленный неожиданным признанием своего знакомого, спросил с неподдельным интересом:

– Откуда в вас это?

– Наверное, любовь к боксу – врожденное качество тех, кто родился на Зеленом острове, – задумчиво произнес аббат, – любовь эта в крови у каждого ирландца. Так вот: почти год назад здесь, в Лондоне, состоялся замечательнейший поединок…

Изобразив на своем лице вежливый интерес, Хартгейм спросил:

– И кто же дрался? Кто и с кем?

Тем временем гарсон принес заказ и, принявшись за ужин, аббат начал свой рассказ…

«Ровно год назад в Лондоне, в одном из лучших спортивных залов, состоялся один знаменательный поединок. Замечателен он был прежде всего тем, что дрались два прославленных боксера – наш, ирландец из Лондондерри Брайен Шоу и британский спортсмен Гарольд Бамстед.

Надо сказать, что Брайена почему-то опекал английский тренер – Джек Томпсон. Это был богатый человек, в прошлом – боксер-любитель, сколотивший приличное состояние на торговле недвижимостью и ушедший на покой, когда он всецело отдался боксу.

Брайен, мой знакомый, смелый и стойкий во всех отношениях человек, был известен как страшной силой своих ударов, так и привлекательным характером в частной жизни – я никогда не слышал об этом человеке ни одного дурного слова.

Он был очень способный, талантливый, и Томпсон, найдя его в достаточно бедственном положении, больным, полуголодным, взял под свою опеку, и даже пригласил в свою загородный дом, где в подвале был оборудован прекрасный тренажерный зал.

Внимание, которым Томпсон окружил Брайена, было поистине отеческим, если бы к нему не примешивался дальновидный расчет, основанный скорее на корысти и тщеславии, чем на благородстве.

Дело в том, что Гарольд Бамстед Брайен Шоу были не только двумя сильнейшими боксерами в своей весовой категории, но и давними заклятыми врагами.

По всей вероятности, тут играло роль и то, что Бамстед был британцем, а Брайен – ирландцем, и их возможный поединок мог иметь не только спортивный смысл.

Среди околоспортивной публики ходили слухи, что когда-то, лет пять назад, то ли сам Бамстед, то ли кто-то из его родственников оскорбил Брайена.

Замечательно было то, что в их неоднократных и свирепых поединках обидчик как правило проявлял куда больше злобности и агрессивности, чем потерпевшая сторона, и рефери приходилось нередко предотвращать недозволенные приемы со стороны Гарольда.

Да, редко бывает, что благодетель привязывается всем сердцем к облагодетельствованному, и очень часто, причинив какому-то человеку зло, такой человек начинает ненавидеть обиженного…

Разыскав этого малоизвестного широкой спортивной публике боксера с несомненно прекрасными природными задатками, узрев в нем будущую звезду большого спорта, а затем дав такому боксеру необходимый тренинг, обеспечив таланту приличное существование, чтобы выпустить потом против состоявшегося, признанного всеми Гарольда Брайена – Томпсон действовал бы наверняка. Он прекрасно разбирался в людях, да и в спорте тоже, и потому без промедления пригласил Брайена под свое покровительство.

Тот после долгих колебаний согласился.

Конечно же, Шоу было не понятно, почему именно Томпсон предложил ему свои услуги – ведь он мог бы найти кого-нибудь другого, не ирландца…

Но, подумав, Брайен согласился – потому что, выбора у него не оставалось никакого: три сестры, старуха мать и безработный отец были на его попечении.

К тому времени Брайен и Гарольд уже встречались на ринге – правда, не очень часто, всего пять или шесть раз. Каждый раз они жестоко избивали друг друга, но чистой победы, по нокауту, никто из них не добивался – несколько раз по очкам выигрывал британец, несколько – ирландец.

Окончательного первенства между ними так и не было установлено ввиду постоянной смены победителя.

Их последняя встреча также не дала решительного результата, так как была прервана полицией из-за шумного скандала, перешедшего в потасовку, которая началась среди публики – подобные вещи нередко случаются, особенно, если поединок ведут ирландец и англичанин.

Однако знатоки бокса были уверены, что у англичанина куда больше шансов на победу. Он был выше ростом, обладал более длинными руками, отличался не очень большой чувствительностью к боли, и был весьма техничен.

Словом, вам понятно, до какой степени общественное мнение оказалось привлечено к обоим боксерам и Томпсону, взявшему на себя опеку Брайена.

Сперва Шоу вел размеренную и спокойную жизнь в загородном доме тренера.

Четырежды в день он поглощал сочные, с кровью бифштексы с небольшим количеством поджаренного хлеба, запивая это двойной порцией шотландского эля; в промежутках же, переварив пищу, он тренировался со спарринг-партнерами, бегал, чтобы держать дыхание в форме, в остальное время спал, набираясь сил перед предстоящими сражениями.

Его молодой организм быстро набирал силу. А главное, к Брайену постепенно возвращались его отличительные душевные качества: воля, уверенность, расчетливость и терпение, которых, надо сказать, вовсе не было у его будущего соперника. Гарольд при массированном нападении становился суетливым, трусливым и злым, терял спокойствие и трезвый рассудок.

Брайен прекрасно учитывал как все положительные качества Бамстеда, так и свои несомненные достоинства. Но, как выяснилось позже, их взвешивал и его новый покровитель, Томпсон. Дальновидный, трезвомыслящий человек и расчетливый игрок в спортивный тотализатор – он прекрасно понимал, что его ставки на Брайена могут окупить расходы по покровительству, содержанию и тренировке и принести несомненную выгоду только в том случае, если появление Шоу на ринге станет для других игроков полной неожиданностью.

Равенство ставок и с той, и с другой стороны вводило бы Томпсона в определенные трудности, а если бы за его подопечного было внесено закладов больше, чем за соперника, он бы несомненно проиграл – даже в случае превосходства Шоу над Бамстедом.

Конечно, в лондонском спортивном мире нет ничего тайного, что не стало бы явным, и как ни старался тренер держать в секрете всего, что касалось Брайена, – замечательные качества этого спортсмена ни сегодня-завтра обязательно бы сделались известными всем.

И вот Томпсон принялся сперва очень осторожно, под видом намеков и дружеских советов, а потом все настойчивей и даже грубее торопить своего подопечного.

Тот, однако, нашел в себе силы возразить тренеру, заявив:

– Надо еще немного подождать. Теперь я в состоянии выдержать полтора часа игры. Но мне надо еще немного отдохнуть, чтобы быть окончательно уверенным в победе.

Но Томпсон, подстегиваемый жадностью и нетерпением, с каждым днем становился все настойчивей.

И вот однажды в своей настойчивости он дошел до того, что недвусмысленно намекнул Брайену, что его содержание становится слишком дорогим.

Конечно, над ирландцем можно производить любые психологические опыты, но только не подобные – никто из нас не потерпит, когда начинают попрекать куском хлеба, когда начинают говорить, что мы сидим у кого-то на шее и объедаем этого человека.

Брайен ответил коротко:

– Хорошо. Я готов встретиться с Гарольдом Бамстедом в любой удобный для вас и для него день.

Вскоре было назначено время проведения матча, определены условия – было решено по обоюдному согласию сторон, что Шоу и Бамстед будут драться по профессиональным правилам, притом в случае если никто из них не добьется чистой победы, то есть через нокаут, через несколько дней будет назначен повторный матч, чтобы определить победителя.

Гарольд, усмехнувшись, только и сказал в ответ на предложенные условия:

– Я согласен. Мои друзья увидят, с каким удовольствием я отправлю душу этого грязного ирландца в ее католический рай.

Брайен, однако, высказался куда более весомо и не без юмора:

– У Гарольда кулаки где-то в полтора раза больше моих, а это значит, что при одинаковом весе перчаток каждый удар его кулака сильнее и жестче в полтора раза. Но, если бы можно было, я бы предпочел драться с ним и вовсе без перчаток.

Эта шутка, если хорошенько подумать, имела характер самого что ни на есть смелого вызова. Конечно, поединки без перчаток были строжайше запрещены, но наверное, если бы Гарольд согласился, то Шоу не раздумывая пошел бы и на это…

И вот, специально для данного поединка был арендован зал в одном из лучших спортивных дворцов, расклеены афиши, а билетов продано куда больше, чем предполагалось – не стоит и говорить, какой живейший интерес вызвала эта встреча, и при том – не только среди любителей бокса.

Многие ирландцы, живущие в Лондоне, видели в ней какой-то скрытый, не только спортивный смысл.

Еще до начала боя Томпсон заметил одну неприятную для себя вещь.

Вопреки всем его предварительным подсчетам, вопреки здравому смыслу, игроки в тотализатор ставилась не на Бамстеда, а на малоизвестного ирландца, где-то пять против четырех.

После первого раунда разница ставок возросла до восьми против трех, после четвертого за Шоу было подано где-то одиннадцать, за его соперника – не более трех с половиной…

Томпсон, хорошо известный всем завсегдатаям боксерских поединков, был немного бледнее обычного, но ничем не обнаруживал своего беспокойства.

После пятой схватки он подозвал к себе букмекера, отдал ему какое-то распоряжение и с невозмутимым видом продолжал следить за поединком, сидя в первом ряду, у самого каната.

Держа на коленях связку бананов, Томпсон ел их по одному и медленно, немигающим взглядом глядел то на ринг, то на беснующуюся публику.

После восьмого раунда ставки на Бамстеда неожиданно для всех возросли, через некоторое время они сровнялись со ставками на Шоу.

Никто, и, наверное, даже сами букмекеры, не могли объяснить смысла этого нелепого явления.

Все видели, что Гарольд вышел на ринг немного пошатываясь – наверное, он не восстановил сил за время короткого перерыва. Если его нападения в первых схватках были необычайно свирепыми, то вскоре он уже заметно сдал.

Он весь лоснился, тяжело дышал и спотыкался – не столько от ударов соперника, сколько от собственной неловкости. Между тем Брайен, который до сих пор только защищался, не переходя в атаку, был свеж, бодр и дышал глубоко и спокойно, как спящий ребенок.

Ставки на англичанина так же быстро упали, как и поднялись – едва только ирландец начал наступление. Давно уже любители и знатоки бокса не видели таких молниеносных выпадов, такой быстроты и точности движений, такого сплава отваги, находчивости и хладнокровия. От боковых хуков англичанин буквально болтался как мешок с тряпками; беспощадные, хладнокровные прямые удары заставляли его отступать к самому канату, а иногда он даже обращался в бегство, сопровождаемый судейскими свистками и ругательствами зрителей, поставившими на него.

Теперь всем было понятно, что Гарольд Бамстед кончен. И даже самые нелепые и безрассудные игроки отказались от него. Один только букмекер продолжал упрямо принимать ставки, предлагая за сто фунтов четыре, затем три, а затем – один фунт.

Собравшиеся смеялись ему прямо в лицо и записывали свои ставки безо всякого азарта и увлечения, а просто ради курьеза. Конец матча был ясен для всех – даже для билетеров и несмышленых мальчиков, продававших прохладительные напитки в зале.

Когда Гарольд Бамстед вышел на последний раунд, на него было жалко смотреть.

Он шатался, еле стоя на ногах, колени у него подгибались, рот был открыт, а окровавленное лицо стало похожим на какую-то жуткую маску.

И наверное только последним усилием воли он заставлял себя держаться на ногах, а вид ненавистного врага будил в нем угасающее сознание.

В самом начале последнего раунда Брайен поймал своего соперника в мышеловку, то есть зажал голову под своей левой рукой, притиснул ее к боку, а правой принялся быстро-быстро наносить удары снизу, превращая его глаза, нос, губы и щеки в кровавое месиво.

Англичанин был весь мокрый от пота.

Ему кое-как удалось, втянув в себя скользкую шею, вырвать голову из этого страшного кольца.

Боксеры мгновенно разъединились, но разрыв этот был так силен и внезапен для обоих, что англичанин, не сумев сохранить равновесия, шлепнулся на ринг в сидячем положении, а Брайен мелкими и частыми шажками пошел в противоположную сторону.

Но вдруг…

Ирландец как-то нелепо взмахнул рукой и грузно упал на ринг, на спину.

Несколько раз Шоу делал усилие, чтобы подняться и продолжить бой, поднимая свое туловище и вновь со стоном прилипал к рингу.

– Пять, шесть, семь, – принялся отсчитывать секунды рефери.

Но девятой секунде англичанин наконец-то поднялся, размазывая боксерской перчаткой по своему страшному лицу пот и кровь.

– Восемь…

Брайен делал судорожные движения, чтобы подняться, однако это ему так и не удалось.

– Девять…

– Стоп! – воскликнул рефери, подняв руки вверх. – Перерыв.

И лишь только одна секунда спасла ирландца от поражения.

Его секунданты бросились к нему, желая помочь своему подопечному подняться на ноги.

Но он коротким движением руки остановил их и, тяжело вздохнув, произнес:

– У меня сломана нога…

По залу пронесся вздоху изумления.

– Что? – не понял секундант.

– Нога сломана, – упавшим голосом повторил Брайен. – Но… Что это?

Один из секундантов нагнулся и поднял с ринга маленькую, растоптанную ногой Брайена, скользкую кожуру от банана…

Невольно взгляды зрителей обратились в сторону Томпсона.

Он направлялся к выходу с обычным для себя важным и чуточку надменным видом. В руке у него было несколько желтых бананов – то, что осталось от грозди…»

Когда аббат завершил свой рассказ, ресторан уже закрывался. Последние посетители выходили оттуда, официанты убирали со столов приборы и гасили свечи.

Аббат поднялся.

– Ну что – может быть, немного прогуляемся? – предложил он Лиону.

Тот, подумав, согласился.

– Хорошо…

И они, выйдя из двери ресторана, неспешно пошли по улицам ночного Лондона.

Перед ними, позади них и сбоку плыло великое множество огней – проезжавшие автомобили и автобусы слепили их фарами, Неоновые огни рекламы, казалось, взбесились – от их пестроты и постоянной переменчивости рябило в глазах.

Город жил своей обычной ночной жизнью, и никому не было дела до провинциального католического священника, прибывшего в Лондон, его приятеля.

Они шли вдоль улицы.

Некоторое время и О'Коннер, и Лион молчали. Затем Хартгейм, видимо, только лишь для того, чтобы поддержать разговор и как-то отвлечься, спросил:

– А что было потом?

Аббат не понял вопроса.

– С кем?

– С этим Брайеном.

О'Коннер с горечью произнес:

– Как и следовало ожидать, ему было засчитано полное поражение, и англичанин стал победителем. Не стоит и говорить, как сказочно обогатился на своих ставках его тренер и покровитель Брайена Томпсон…

Лиону очень хотелось сказать собеседнику что-нибудь приятное, и потому, немного подумав, он не нашел ничего лучшего, чем предположить:

– Надеюсь, что теперь победа будет на стороне ирландцев…

Тяжело вздохнув, Джон согласно кивнул.

– Да, и мне тоже хочется в это верить… Когда и эта тема была исчерпана, Лион, покачав головой – не словам аббата, а каким-то своим мыслям, которые неотступно преследовали его, вновь замолчал.

Они прошлись до угла, после чего, постояв на перекрестке, словно размышляя, идти ли им дальше, не сговариваясь, развернулись и пошли обратно.

Наконец, Лион несмело спросил:

– Какие у нас на завтра планы?

Этот вопрос оживил О'Коннера.

– Да, как раз об этом я и хотел бы с вами поговорить.

Лион прищурился, словно бы от яркого света – хотя теперь проезжавшие навстречу автомобили уже не слепили его фарами, и световая реклама не казалась Хартгейму такой назойливой и настырной.

– Я весь внимание…

– Ведь, если как следует разобраться, – начал О'Коннер, – если как следует разобраться, мы не подготовились к этой поездке должным образом…

В этот самый момент Лион поймал себя и своего собеседника на том, что вот уже целый день они настойчиво обращаются друг к другу исключительно на «вы», хотя уже неоднократно общались запросто.

Видимо, ответственность предстоящего мероприятия настраивала их на серьезный лад, а серьезности всегда сопутствует такая форма обращения друг к другу.

Лион наморщил лоб.

– Подготовиться? Вы сказали – подготовиться?

Джон закивал в ответ.

– Да.

– Необходимо все самым тщательнейшим образом продумать.

– Простите, мистер О'Коннер, но я не совсем понимаю ваши слова – что значит продумать?

– Например, куда именно будет подложено взрывное устройство…

– А-а-а… – протянул Хартгейм таким тоном, будто бы знал об этом и сам, но только позабыл. – Теперь понятно.

Неожиданно аббат обернулся к собеседнику и произнес – лицо при этом у него стало очень серьезным:

– С одной стороны, взрыв должен быть достаточно мощным – ведь я получил взрывчатку большой силы… А с другой – я уже в который раз повторяюсь, акция должна обойтись без человеческих жертв.

– Вы хотите сказать, что надо продумать, куда именно подложить это? – спросил Лион, не в силах выдавить из себя страшное слово «взрывчатка».

Джон наклонил голову в знак согласия.

– Именно, мистер Хартгейм… Именно. Немного поразмыслив над словами собеседника, Лион обескураженно произнес:

– Да, насколько я понимаю, задача не из легких… Ведь с одной стороны, если я правильно понял замысел ваших друзей из ИРА, – с одной стороны действительно должен прозвучать мощный взрыв… А с другой – без человеческих жертв.

– А для этого место, куда мы подложим, – аббат, искоса взглянув на Лиона, поправился, – то есть, куда я подложу это, – он имел в виду полученное от Уистена взрывное устройство, – должно быть многолюдным. Но с другой – без жертв…

Лион начал предлагать:

– Может быть, фойе аэропорта?

Джону это предложение пришлось не по вкусу, и он, отрицательно покачав головой, отверг его:

– Нет, это невозможно.

– Почему?

– Во-первых, в аэропорту дежурят полицейские патрули с собаками, нюх у этих животных настолько тонок, что они наверняка обнаружат взрывное устройство, как бы тщательно оно не было замаскировано…

– А во-вторых?

Аббат продолжал:

– Во-вторых, в фойе аэропорта всегда многолюдно… Конечно, можно изловчиться и попытаться настроить взрывное устройство на время, когда в аэропорту мало людей… Но ведь это так трудно предугадать! Встречающие, провожающие, персонал… Кроме того, время от времени рейсы задерживаются, и в аэропорту бывает толчея… Нет, аэропорт отпадает, об этом не может быть и речи.

Лион снова наморщил лоб.

– Что же тогда?

– Не знаю…

– Может быть, вокзал?

– Нет, не пойдет.

– Почему же?

– По той же самой причине.

Тогда Лион предложил:

– Какая-нибудь улица?

– Тоже нет. Ведь никто не может сказать заранее, когда по этой улице пройдет запоздалый пешеход, а когда она будет пустынной.

Они еще немного поспорили, перебирая все вероятные места проведения будущей акции – кафе, пабы, рестораны, автобусные остановки, спортивные залы, но так и не пришли к какому-нибудь удовлетворившему обоих решению.

Дойдя до двери гостиницы, Джон, внимательно посмотрел на своего спутника и предложил:

– Ладно, сегодня, как я понимаю, мы все равно ничего не придумаем…

– Согласен, – ответил Хартгейм.

– А потому, мне кажется, что надо отложить этот разговор до завтрашнего утра…

И они поднялись наверх.

– Спокойной ночи, мистер Хартгейм, – произнес О'Коннер.

– И вам того же…

Зайдя в номер, Лион тщательно закрыл за собой дверь двойным поворотом ключа и подошел к письменному столу. Взгляд его упал на телефон – черный, с тусклой матовой поверхностью, со старомодным абрисом линий – таких телефонных аппаратов уже давно не выпускали.

Позвонить домой, в Оксфорд?

Как там Джастина, как дети?

Наверное, волнуются…

Он уселся на стул и в нерешительности пододвинул к себе аппарат. Снял трубку, рука его уже потянулась, чтобы набрать код Оксфорда, но в самый последний момент Лион положил трубку обратно на рычаг.

Позвонить или не позвонить?

Да, уезжая, он оставил Джастину в сильном волнении – она и не подозревает, зачем, с какой целью он отправился сюда, в Лондон.

Хартгейм посмотрел на часы – было без десяти минут полночь.

Что она теперь делает?

Спит?

Просто лежит в кровати с открытыми глазами?

Волнуется, наверное…

Нет, все-таки, что ни говори, а так приятно сознавать, что в мире есть люди, которым ты нужен, что есть люди, которые любят тебя, которые волнуются за тебя…

И рука Лиона невольно потянулась к телефонному аппарату.

Набрав номер, он долго ждал, и наконец после длинных гудков из трубки послышалось такое знакомое:

– Алло…

Это была Джастина.

Лион, стараясь придать интонациям своего голоса как можно больше уверенности и спокойствия, поздоровался:

– Добрый вечер, Джастина…

– Добрый вечер, – послышалось из трубки. – Это ты, Лион?

В голосе ее прозвучало неподдельное беспокойство.

– Это ты?

– Да, я…

– Откуда ты звонишь?

– Из Лондона, – ответил Лион. Джастина, казалось, не поверила своим ушам.

– Из Лондона?

Он закивал – точно так, как если бы Джастина в этот момент была не за несколько десятков миль от него, а здесь, рядом, в его номере, и сидела напротив.

– Да, из Лондона.

– Но что ты там делаешь? Набравшись мужества, Лион постарался произнести как можно спокойней:

– У меня дела… Я ведь говорил тебе, что отправлюсь на несколько дней в столицу.

– Дела?

Лион совсем не умел врать, и потому его жена без особого труда уловила фальшь в его интонациях.

– У тебя дела в Лондоне? – переспросила она, – какие могут быть у тебя дела в Лондоне?

– Джастина, – примирительно ответил Хартгейм, – это не телефонный разговор. Когда я приеду, то сразу же все объясню…

– Лион… – голос Джастины зазвучал необыкновенно взволнованно, и взволнованность эта быстро передалась мужу. – Лион…

– Да.

– Возвращайся немедленно…

– Но, дорогая, я не могу… Она не дала ему договорить:

– Я прошу – возвращайся немедленно… Ты слышишь меня, Лион?

– Да, дорогая, но это невозможно…

Джастина немного подумала, а затем спросила:

– Ты там один?

Теперь врать не имело никакого смысла, потому что Джастина знала наверняка, что в Лондон он отправился в обществе аббата О'Коннера; кроме того, это было очень легко проверить, стоило Джастине только подойти к окну и посмотреть на окна дома напротив – аббат жил один, и в случае его отсутствия в доме не горел свет.

Она повторила вопрос:

– Ты с кем поехал в Лондон?

– С мистером О'Коннером, – после непродолжительной заминки ответил Лион, – с его преподобием отцом Джоном…

– Так я и знала, – крикнула Джастина, да так громко, что в трубке послышался какой-то щелчок, – Лион, немедленно все бросай и отправляйся домой…

– Но, дорогая, я никак не могу оставить аббата… Это было бы верхом неучтивости с моей стороны, – принялся оправдываться Хартгейм.

Неожиданно она замолчала – Лион слышал только прерывистое дыхание; настолько этот разговор взволновал ее.

Потом она глухо спросила:

– Хорошо… Когда тебя ждать?

– Я и сам не знаю, – ответил Лион, – думаю, что очень скоро… Ни сегодня-завтра я вернусь в Оксфорд…

Из трубки послышались короткие гудки, возвещавшие, что разговор окончен.

Лион, недоуменно посмотрев на трубку, повертев ее, положил на прежнее место и, подперев рукой подбородок, задумался…

Наверное, впервые за все это время до него дошло, что своей внезапной поездкой он нанес травму Джастине, заставив его так сильно разволноваться…

Лион, как и большинство современных мужчин, в глубине души радовался, когда за него переживали, и логика его была понятна: если Джастина волнуется за него, если она переживает из-за того, где он находится и что делает, значит он ей все-таки небезразличен, значит, она любит его.

Его, Лиона…

А раз так – следовательно, его есть за что любить…

Может быть это чувство, чувство своей нужности любимой женщине тешило самолюбие Лиона, может быть ему было просто приятно упиваться своей значительностью в глазах жены – как бы то ни было, но теперь, после разговора с Джастиной, Лион решил, что эта поездка – к лучшему.

Ничего, пусть поволнуется.

Это пойдет ей только на пользу.

Он разостлал постель, лег и взял в руки какую-то книгу – он захватил ее из дома, даже не взглянув на название.

То, что прочитал Лион, заставило его невольно вздрогнуть:

«Удивительно! Опыт погибших не идет впрок тем, кто стоит на краю гибели. Ничего тут нее поделаешь. Все погибнут.»

Он захлопнул книгу и, прежде чем выключить свет, взглянул на обложку – это был альбом художественных репродукций с произведений Гойи, который он в свое время так часто видел на ночном столике своей жены…

Решение пришло неожиданно: взрывное устройство следует подложить в кинозал.

Это было первое, что услышал Лион после того, как на следующее утро Джон О'Коннер сказал ему «здравствуйте».

Лион удивленно взглянул на аббата.

– В кинозал?

Тот закивал.

– Ну да.

– А почему именно туда?

Аббат принялся терпеливо объяснять:

– Это – идеальное место – для того, чтобы достичь желаемого результата. С одной стороны, это будет выглядеть весьма внушительно, а с другой – если рассчитать время, то никаких жертв не будет.

– Рассчитать время? – переспросил Хартгейм, все еще не понимая, как это возможно.

– Да.

– Но каким образом?

– Кинозал – это и есть как раз то место, где собираются люди… Много, очень много людей. Но ведь люди не постоянно находятся там. В перерывах между сеансами, а это – где-то полчаса – в кинозале никого не будет.

– И в это самое время, по вашему замыслу, должен прозвучать взрыв?

– Да.

– Но какой же будет от этого толк?

– Общественное мнение, мнение полиции и ответственных лиц, подогреваемое телевидением и газетами, будет уверено, что бомба, взрывное устройство было подложено с целью убить как можно большее количество людей… Однако по каким-то независящим от террористов причинам взрыв прозвучал раньше или позднее положенного срока. И потому пострадавших не будет. Понимаете мою мысль?

– С одной стороны – покушение на убийство, а с другой – тонкий расчет на то, что как раз в это самое время в зале не будет никого?

Аббат кивнул.

– Именно, именно…

– А это самое взрывное устройство, – произнес Хартгейм с такой опаской, словно бы он уже держал его в руках, – это взрывное устройство, оно не может сработать раньше положенного?

Отрицательно покачав головой, Джон решительно сказал:

– Нет.

– Почему?

– Это – обыкновенная бомба с часовым механизмом. Устройство взорвется именно в то время, на которое мы заведем часы, – объяснил он, – а завести его не труднее, чем обыкновенный будильник, с этим может справиться любой…

Лион посмотрел на собеседника с некоторым недоверием, которое, однако, было совершенно естественным в его положении.

– А жертвы?

– Я же говорю – никаких жертв не будет. Сделав небольшую паузу, словно просчитывая что-то в уме, Хартгейм спросил:

– А дальше?

О'Коннер недоуменно посмотрел на него.

– Что значит дальше?

– И что будет дальше?

– Ну как это что… Сядем в машину и отправимся обратно в Оксфорд.

– Нет, я не о том.

– А о чем же?

– Я о том, что дальше предпримут ваши друзья… Ну, из ИРА.

Джон принялся рассказывать о том, что ему в свою очередь поведал Кристофер перед арестом:

– А дальше все будет очень просто: несколько звонков в полицейские участки… Да хоть в Министерство внутренних дел или в парламентскую Комиссию по проблемам католического населения Ольстера – неважно! Так вот – всего несколько звонков, звонивший поставит ультиматум: или в британской столице начнется самый настоящий террор, или же все заключенные, арестованные в последнее время, будут выпущены, и правительство смягчит свою политику по отношению к католическому населению Белфаста… Я ведь уже говорил несколько раз, что правительство дышит на ладан, они ни за что не захотят скандала, и потому, чтобы не отправиться в полном составе в отставку, примут наши условия и удовлетворят хотя бы часть этих требований…

Лион молча выслушал Джона.

Теперь, когда все, включая место действия, было решено, когда до «акции» оставались считанные часы, его неожиданно охватило предчувствие чего-то недоброго, нехорошего…

По большому счету Лион не верил в то, что говорил ему Джон – особенно в то, что правительство примет этот ультиматум террористической организации, которая стала на Британских островах притчей во языцех.

Однако Джон держался спокойно, уверенно и даже бодро – он явно не разделял сомнений своего компаньона и, судя по всему, надеялся на успех.

Спустя несколько минут они поднялись в гостиничный номер аббата.

Тот, выглянув в коридор, чтобы убедиться, что за ними никто не следит, тщательно закрыл двери и, еще раз оглянувшись, словно в его комнате мог быть кто-нибудь посторонний, вытащил из-под кровати небольшой атташе-кейс, ничем не примечательный черный чемоданчик, с которыми обычно ходят на службу средней руки клерки и мелкие бизнесмены.

– Что это? – спросил Лион догадываясь, что может храниться внутри.

Джон положил дипломат на кровать и, щелкнув никелированными замочками, раскрыл его.

Лион, лишь мельком взглянув на его содержимое – какую-то коробку ядовито-желтого цвета, от которой к белому циферблату со светящимися фосфорическими стрелками шли какие-то проводки, тут же поймал себя на мысли, что в последний раз он видел взрывное устройство наверное году в сорок четвертом или сорок пятом…

Аббат, вопросительно посмотрев на своего спутника, поинтересовался:

– Вы понимаете что-нибудь в этом?

Лион виновато улыбнулся.

– Честно говоря – не очень.

– Вы что – никогда не имели отношения к военному делу? – удивился аббат.

Тяжело вздохнув, Лион ответил:

– Имел… – и тут же добавил: – к большому несчастью… Я ведь уже говорил вам, что в свое время служил в вермахте…

– Извините, – пробормотал О'Коннер, – я совсем забыл… – он немного помолчал, пристально глядя на содержимое чемоданчика, а затем, вынул откуда-то сбоку листок бумаги; это была подробнейшая инструкция, оставленная ему Кристофером) и принялся изучать ее.

– И все-таки, Джон, надо признаться, что вы действительно не очень хорошо подготовились к этой поездке… – заметил Лион, криво улыбаясь.

Тот отложил инструкцию.

– Почему это?

– Я понял, что вы даже не ознакомились с этим, – он кивнул на листок, – раньше, до поездки.

Джон смущенно отвел глаза.

– Не было времени… Кроме того, человек, который мне передал все это, – он кивнул сперва на дипломат, а затем на инструкцию, – человек этот утверждал, что я разберусь за какие-то пять минут…

Лион сел рядом и, пробежав листок глазами, произнес успокоительно:

– Я уже разобрался.

– Вот как?

– Ну да.

– И что же требуется сделать?

– Все очень просто: сперва надо завести часы, таким образом, каким заводится будильник – тут вы правы… А затем нажать на красную кнопку. И все – с этого момента взрывное устройство будет в готовности, и ничто уже не сможет остановить его и предотвратить взрыв…

– То есть – его нельзя будет разрядить? – поинтересовался О'Коннер.

Лион, еще раз внимательнейшим образом перечитав инструкцию, решительно заявил:

– Тут написано, что нет… Впрочем, прочитайте и убедитесь сами…

После долгих размышлений местом действия предстоящей «акции» был избран кинотеатр «Форум» – он стоял в густонаселенном районе, рядом располагался полицейский участок и протестантская церковь – и это, по замыслу аббата, должно было придать «акции» особый смысл.

Они купили билеты на предпоследний сеанс и Джон, помахивая своим атташе-кейсом, вместе с Лионом направился в фойе.

На удивление, там было довольно многолюдно: в основном – парочки влюбленных, которым было все равно, куда идти и что смотреть, лишь бы остаться вместе.

Никто – ни билетерша, ни кассир, ни молодые люди при всем своем желании не смогли заподозрить в этом аббате, одетым во все черное, и его респектабельном спутнике людей, замышлявших нечто недоброе.

Джон посмотрел на часы.

– Теперь половина десятого. Сеанс начинается через пятнадцать минут. Я справился – он должен закончиться где-то без двадцати пяти двенадцать…

Лион, вопросительно посмотрев на него, переспросил:

– Незадолго до полуночи?

– Да.

– И что же с того?

– Следующий сеанс, последний, начинается в четверть первого ночи. Значит, люди начнут заходить в кинозал около двенадцати. Если завести часовой механизм на без четверти двенадцать, а еще лучше – на без десяти…

– То взрыв произойдет как раз в то самое время, когда в зале никого не будет, – догадался Хартгейм.

– Именно так, – произнес в ответ О'Коннер, – это как раз и станет той самой счастливой случайностью… Но, как вы поняли – заранее спланированной…

Попросив своего спутника немного подождать, Джон отправился в уборную, и через несколько минут вернулся оттуда, помахивая чемоданчиком.

Хартгейм, вопросительно посмотрев на него, поинтересовался:

– Ну, что?

– Завел, – сказал Джон.

Лиону в этот момент показалось, что голос его спутника почему-то задрожал, и Хартгейм списал это на естественное волнение.

– Завел? – переспросил он.

– Да.

– На сколько же?

– Взрыв должен произойти без десяти двенадцать, – ответил О'Коннер, поминутно оглядываясь по сторонам, – Я просто уверен, что в это время в зрительном зале не будет ни единого человека…

Хартгейм с опаской посмотрел на О'Коннера, но ничего ему не сказал.

Прозвенел звонок, и они двинулись по истертым ступенькам наверх, в зрительный зал.

Лион давно уже не был в кино, и потому с интересом посматривал на экран – они попали на какую-то мелодраму, и сюжет заинтересовал его.

Неожиданно он поймал себя на мысли, что Джастина сыграла бы роль главной героини много лучше той актрисы, которая старательно изображала страсть, снедавшую всю ее, и при этом выглядела холодной.

Да, у Джастины подобные роли получались куда лучше и убедительней.

Только ли роли?

Наверное, это было как бы продолжением ее натуры, страстной и абсолютно искренней в своей страсти.

Лион так увлекся, что не сразу расслышал шепот аббата:

– Мистер Хартгейм, нам пора. Он с неудовольствием обернулся.

– Что, что?

– Нам пора…

Точно очнувшись от сна, Лион переспросил:

– Что – пора?

– Надо уходить, – произнес аббат свистящим шепотом.

– Из зала?

Он кивнул.

– Да.

– А как же чемоданчик?

– Я оставлю его тут, под сидением, – ответил аббат и опасливо посмотрел по сторонам.

Спустя несколько минут они, пригибаясь, чтобы не мешать остальным зрителям (а зал был заполнен приблизительно наполовину) вышли из зала.

Лион, остановившись у выхода, облегченно вздохнул – ему никак не верилось, что теперь все завершилось, и он с О'Коннером может спокойно возвратиться назад, в ставший родным для него Оксфорд.

Однако Джон, словно угадав его мысли, произнес негромко, но выразительно:

– Нам еще рано возвращаться. Лион встрепенулся.

– Почему?

– Надо все проконтролировать… Убедиться, что взрывное устройство сработало…

– Но ведь вы сами утверждали не далее, чем сегодняшним утром, что если оно заведено, то сработает обязательно… – вспыхнул Лион, с опаской поглядывая в сторону кинотеатра, неоновые вывески которого переливались над его головой всеми цветами радуги, – да и сам я об этом читал… Ну, в той инструкции…

Однако Джон был непреклонен.

– Нет, мистер Хартгейм, надо остаться и во всем убедиться самим…

– Хорошо, – согласился тот и отвернулся. Они немного помолчали, думая каждый о своем, но по большому счету – об одном и том же.

Нервы Лиона были натянуты струной – впрочем, тоже самое можно было сказать и о его спутнике – он постоянно оглядывался, словно бы за ним кто-нибудь следил.

Наконец, приподняв белоснежную манжетку, он произнес тихо-тихо:

– Через десять минут сеанс закончится…

– Через десять?

– Уже через девять…

– Значит, люди начнут выходить минут через пятнадцать…

– А взрыв произойдет без десяти двенадцать, – продолжил его мысль аббат.

И они замолчали.

О, как томительно, как страшно медленно тянулось время, эти проклятые десять минут! Аббат то и дело смотрел на часы.

– Уже восемь…

– Как, прошла только одна минута?

– Мои часы никогда не врут…

Минула еще целая вечность, прежде чем О'Коннер произнес:

– Теперь – семь…

Лион резко обернулся к нему, видимо, желая, что-то спросить, но в самый последний момент передумал.

Джон не стал спрашивать – он был взвинчен и напуган не меньше своего спутника.

– Шесть… Лион молчал.

– Четыре…

О, сколько же это может продолжаться?!

Почему это проклятое время тянется, так томительно, так медленно?

Аббат вновь посмотрел на часы.

– Три минуты…

По идее, теперь из зала «Форума» должны были выходить первые зрители.

Но их что-то не было видно…

Может быть, эта мелодрама была настолько интересной, настолько захватила их, что они решили досмотреть до конца, вплоть до самих титров?

Может быть…

– Две минуты…

– Сколько?

Помедлив, О'Коннер ответил:

– Уже минута…

Да, теперь и ему, наверное, хотелось, чтобы время бежало быстрее…

Аббат начинал заметно нервничать – он никак не думал, что сеанс затянется…

Наконец, он произнес:

– Все. Через пятнадцать минут будет взрыв…

– Послушайте, Джон, может быть ваши часы идут неправильно? – с надеждой в голосе спросил у него Хартгейм.

Аббат поморщился.

– Этого не может быть… Я проверял их перед тем, как мы пошли сюда… Впрочем…

И он кивнул в сторону огромного светящегося табло на фасаде кинотеатра.

Лион невольно поднял голову, и убедился, что часы Джона точны.

– Что же делать?

– Не знаю…

В голосе О'Коннера прозвучали растерянность и настоящая, неподдельная безысходность. Наконец Лиона осенило:

– Одну минутку…

И он побежал по направлению к кассам. Добежав, он первым же делом спросил:

– Простите, а когда закончится этот сеанс?

– Через полчаса, – ответила кассирша. Волосы на голове Хартгейма поднялись дыбом от этого ответа.

Как – через полчаса?

А кассирша продолжала невозмутимо:

– Дело в том, что этот сеанс, так сказать, для взрослых… После фильма будет еще и киножурнал…

Лион заскрипел зубами.

– О, Боже…

И опрометью бросился к аббату. Когда Джон выслушал Лиона, лицо его вмиг сделалось пепельно-серым.

– Что, что? – переспросил он несколько раз и непонимающе заморгал.

Лион вновь повторил.

И тут Джон с необыкновенной прытью бросился к двери выхода и стал трясти ее – дверь была закрыта.

– Подождите тут! – бросил он через плечо и побежал к главному входу.

Хартгейм помчался за ним.

Аббат влетел в фойе, не обращая никакого внимания на билетера, которая сразу же протестующе воздела руки:

– Ваш билет, сэр!

Ей удалось задержать только Лиона…

Однако спустя несколько минут Джон уже бежал обратно, держа по мышкой тот страшный чемодан.

Возможно, от перенапряжения, может быть, от усталости, но Лиону в этот миг показалось, что он слышит неотвратимое тикание часового механизма.

Да, теперь ничего не могло остановить его… Выскочив из фойе, Джон крикнул: – Оставайтесь на месте! И бросился в сторону…

Лион тем не менее последовал за ним – теперь он прекрасно понимал, что хочет сделать его товарищ…

Неподалеку от «Форума» простирался какой-то пустырь – раньше там был дом, пришедший в негодность, его снесли, и теперь пустырь ожидал новой застройки.

О'Коннеру надо было добежать туда и бросить где-нибудь свою страшную ношу – среди почерневших от времени свай, там и сям торчавших, словно сгнившие зубы в пасти какого-то диковинного животного, в котлован, в старый заброшенный подвал, оставшийся от прежнего дома…

Лион видел только спину аббата – Джон бежал на удивление быстро, куда быстрее, чем мог ожидать от него Хартгейм.

Спина все удалялась…

И вдруг…

Вверх, до самого неба, взметнулся огромный сноп пламени, это пламя буквально ослепило Лиона, в лицо ему полыхнуло жаром, и он невольно отпрянул…

В нос резко ударило паленым мясом – запах был настолько неприятным, что Хартгейма едва не стошнило…

Где-то совсем рядом послышался звук разбитого стекла, посыпалась штукатурка, завыла полицейская или пожарная сирена…

Лион, с трудом найдя в себе силы, подошел к котловану – в глубине души он надеялся, что аббат О'Коннер не умер, что он каким-то чудом спасся…

Опустив взгляд, Лион увидел внизу лишь кровавое месиво…

Он долго шел по улице, не видя ни полицейских, ни пожарных машин, не слыша сирен скорой помощи…

В душе его царила опустошенность – теперь ему было все равно, задержат ли его полицейские или нет, безразлично, что с ним станет…

Неожиданно Лион поймал себя на мысли, что он желает только одного – чтобы все поскорее закончилось.

А как…

Умрет ли он или останется в живых, об этом Хартгейм не думал.

Только бы все поскорее закончилось… Только бы завершилось… Хоть как-нибудь.

Лион не помнил, как он добрался до Центрального вокзала, как купил билет, как сел в поезд…

Уже потом, в Оксфорде, он пытался воскресить этот провал в своей памяти, но там зияла бездонная черная дыра – последним в памяти запечатлелся взрыв…

Сидя в мягком кресле, Хартгейм ехал в экспрессе по направлению к Оксфорду.

Сознание постепенно возвращалось к нему.

Нет, теперь он не хотел ни о чем думать, ни о чем вспоминать; Хартгейму хотелось только одного – как можно быстрее добраться до Оксфорда, приехать домой и во всем покаяться Джастине…

Неожиданно взгляд его упал на какое-то бурое пятнышко на рукаве.

Боже, что это?

Сомнений не было – это была кровь, и Лион прекрасно знал, чья именно: кровь аббата О'Коннера, человека, который ценой собственной жизни поплатился за их фатальную, роковую ошибку.

Воровато оглянувшись по сторонам, Лион принялся пальцем стирать это пятно, однако этого ему так и не удалось сделать.

Да, кровь – не вода, и так просто ее не сотрешь – и она, даже засохнув, всегда будет напоминать о себе…

Кровь его соседа, человека, на какое-то время ставшего для Лиона куда больше, чем просто приятелем, человека, который на многие вещи открыл ему глаза.

Аббат Джон О'Коннер…

Лион теперь твердо знал – сколько бы времени ни прошло, какие бы события ни случились в его жизни, он всегда будет помнить этого человека.

Он никогда не забудет ни его, ни его благородного поступка.

Нет, он не будет стирать эту кровь, он оставит пятно, и оно всегда будет служить ему напоминанием о Джоне О'Коннере…

На какой-то станции дверь в его купе открылась, и рядом с ним уселся некий благообразный джентльмен, со свежим номером газеты под мышкой.

Дружелюбно поздоровавшись, он сел рядом и развернул газету.

– Нет! – неожиданно громко воскликнул он, как только взгляд его упал на первую страницу, – нет, вы только посмотрите, что они творят!

Лион, с трудом обернувшись (при этом позвоночные суставы его хрустнули так, что ему сделалось страшно), поинтересовался:

– Кто – они?

Его спутник злобно сощурился.

– Да эти чертовы террористы…

При последнем слове Хартгейм невольно вздрогнул и втянул голову в плечи, однако спутник его был настолько возмущен прочитанным, что не заметил этого.

– Нет, вы только посмотрите!

Призвав на помощь все свое самообладание и мужество, Лион спросил:

– Сэр, о каких террористах вы говорите?

– Да все о тех же, – в голосе джентльмена с газетой послышалось раздражение, – об этих чертовых боевиках из ИРА…

– И что же?

– Вчера поздно ночью неподалеку от кинотеатра «Форум» было взорвано специальное устройство… Взрыв подготовил какой-то полусумасшедший священник, видимо – маньяк, – продолжал тот.

У Лиона засосало под ложечкой – он поджал под себя локоть с пятном крови аббата.

– Священник?

Джентльмен отчеркнул ногтем несколько абзацев в статье и протянул газету Лиону.

Тот попытался что-либо прочесть, но это у него так и не получилось – буквы прыгали перед глазами, иногда он видел перед собой слова, но они были какими-то случайными, не связанными между собой…

Он протянул газету обратно.

– Простите, сэр, – вежливо сказал он, стараясь не смотреть на случайного спутника, – простите, но я забыл дома очки, и потому не смогу прочитать ни строчки…

– Ну, тогда я вам сейчас все объясню: дело в том, что какой-то сумасшедший католический священник, – джентльмен мельком взглянул в газету, – аббат О'Коннер, видимо желая ценой своей жизни устроить взрыв в кинотеатре, на предпоследнем сеансе, хотел было пронести туда взрывное устройство…

– Ну, и что с того? – спросил Лион, стараясь казаться невозмутимым.

– Как это что! – закричал джентльмен, – и он бы наверняка отправил на тот свет великое множество людей, если бы по неосторожности, как считает полиция, не завел бы часовой механизм своей адской машины на другое время… Короче говоря, – пояснил спутник, – он просто ошибся. Священник, как и следовало ожидать, погиб…

С трудом ворочая языком в пересохшем от волнения рту, Лион спросил:

– А люди?

– Тут написано, что все обошлось без жертв… Впрочем, сэр, резюме набрано крупным шрифтом, и потому вы сможете без особого труда прочесть его сами, даже и без очков… Прошу вас…

И он протянул спутнику газету. Тот, бросив быстрый взгляд на первую полосу, увидел набранный жирным шрифтом заголовок:

«ПО СЧАСТЛИВОЙ СЛУЧАЙНОСТИ НИКТО ИЗ ЗРИТЕЛЕЙ НЕ ПОСТРАДАЛ…»

– Спасибо, сэр, – Лион протянул спутнику газету и отвернулся к окну…

Однако тот никак не унимался.

– Нет, это еще не все…

Лион с трудом нашел в себе силы задать встречный вопрос:

– А что же еще?

– Буквально через несколько часов после случившегося один из этих людей, видимо его сообщник, позвонил в ближайший полицейский к «Форуму» участок и, представившись активистом ИРА, выдвинул ультиматум…

– Ультиматум? – переспросил Лион таким тоном, будто бы он никогда ранее не слыхал этого слово. – Вы говорите – ультиматум?

Джентльмен кивнул.

– Да.

– И что же?

– Если мол, – спутник Хартгейма принялся говорить с поддельным ирландским акцентом, сознательно коверкая и искажая слова, – если, мол, в самом скором времени его дружки не будут выпущены из тюрьмы, то по всей Англии, не только по Лондону прокатится волна взрывов…

– И что же?

Джентльмен злорадно ухмыльнулся.

– Ну, теперь они допрыгались. Премьер потребовал от Министерства внутренних дел жестких мер – это я вам говорю точно, потому что я являюсь депутатом Палаты общин… Мое имя – Адам Мориссон… может быть, слыхали?

Лиону это имя ни о чем не говорило, однако он не мог не удовлетворить тщеславия своего случайного спутника, и потому произнес:

– Приходилось…

– Так вот: этим самым актом они только навредили себе… Видимо, североирландцы рассчитывали, что правительство, расписавшись в собственной беспомощности, разом подаст в отставку. Но этого не произойдет. Англичане теперь должны сплотиться, как никогда, и как никогда проявить твердость…

Адам Мориссон еще долго что-то горячо доказывал, убеждал, пояснял, хотя в чем-чем, а в пояснениях Лион не испытывал ровным счетом никакой необходимости.

До его слуха доносились лишь реплики:…

– …они допрыгались…

– …проявим твердость…

– …не допустим развала…

– …своими деструктивными действиями они начисто отвергают малейший намек на возможный диалог с североирландцами…

Он слушал и не слушал навязчивого спутника – всем своим сердцем, всей душой он был уже в Оксфорде, рядом с Джастиной…

Когда он появился дома, Джастина только что пришла из своей театральной студии.

Внимательным, немигающим взглядом посмотрев на мужа, она всплеснула руками.

– Боже! Что с тобой случилось?

Лион, оглянувшись по сторонам в поисках стула, не нашел его и сел на краешек трюмо.

– Что с тобой? Ты весь бледный, ты весь дрожишь! Лион, скорее в постель!

Облизав пересохшие от волнения губы, Лион выдавил из себя:

– У меня все в порядке…

– Какое там в порядке!

Джастина подошла поближе – Лион инстинктивно согнул локоть, чтобы она не заметила бурого кровяного пятна на рукаве.

– Лион… Я очень прошу тебя – разденься и ложись в постель…

В этот самый момент взгляд Лиона неожиданно упал на стол – там лежала утренняя газета, та самая…

И вновь в глаза ему бросилось набранное жирным шрифтом:

«ПО СЧАСТЛИВОЙ СЛУЧАЙНОСТИ НИКТО ИЗ ЗРИТЕЛЕЙ НЕ ПОСТРАДАЛ…»

Он все понял…

Не проронив ни слова, Лион прошел в спальню и, сбросив с себя одежду, лег в кровать…

Он знал, что Джастина знала, и что она знает о том, что он знает об этом.

Нет, это было просто невыносимо!

Неожиданно он услышал скрип половиц, легкие шаги Джастины…

Подняв голову, он спросил хрипловатым голосом:

– Это ты?

Она, подойдя к кровати и усевшись рядом, ласково погладила его по голове и произнесла:

– Молчи, молчи…

Лион захотел было что-то сказать, но не смог – в горле застрял какой-то комок, и он почувствовал, что еще немного – и он разрыдается словно ребенок, который сотворил что-то ужасное и теперь с ужасно ожидает неотвратимого наказания.

Джастина, казалось, все понимала.

Продолжая нежно поглаживать его жесткие седые волосы, она повторяла:

– Молчи, молчи…

Вскоре Лион забылся тяжелым, свинцовым сном…

Во сне они шли вместе с Джастиной по какому-то осеннему парку.

Под ногами шуршали опавшие, уже преющие листья, они весело переговаривались о чем-то, но Лион со страхом ожидал от нее вопросов…

Наконец, ласково посмотрев на мужа, она промолвила негромко:

– Лион, я все вижу и все знаю… Я никогда не буду задавать тебе никаких вопросов…

Он слабо улыбнулся.

– Да?

– Конечно!

Голос Джастины звучал столь убедительно, что тревоги и волнения Хартгейма как-то улеглись сами по себе.

А действительно – что волноваться?

Ведь теперь они рядом, они вместе, они всегда будут вместе, всегда будут любить друг друга…

А разве может быть как-нибудь иначе?

Теперь, вспоминая свои мысли о смерти, вспоминая свое желание умереть, Лион невольно содрогался.

Нет, нет, и еще раз нет!

Он не хочет этого!

И, обернувшись к Джастине, он несмело спросил у нее:

– Послушай…

Она приветливо посмотрела не него.

– Что, мой милый?

– Ты по-прежнему любишь меня?

– Конечно же! А почему ты меня об этом спрашиваешь? Ты что – сомневаешься?

– Нет…

– Лион, не надо никаких вопросов… Вот увидишь – все будет хорошо у нас с тобой…

– Правда?

– Конечно… Зачем же мне обманывать тебя, зачем мне обманывать свою любовь?

– И ты знаешь все?

Она кивнула.

– Конечно!

– И ты прощаешь меня?

– Да… Потому что ты мой маленький, когда-то потерянный и затем найденный ребенок… Потому что, Лион, я действительно люблю тебя!

– И ты никогда не вспомнишь о том, что произошло со мной в Лондоне?

– Никогда…

И удивительно проснувшись через несколько часов, Лион поверил в то, что сон был вещим…

Так оно и случилось на самом деле: Джастина никогда ни единым словом не обмолвилась ни о той поездке в Лондон, ни о загадочной смерти соседа, аббата О'Коннера, ни о роли в этой истории его, Лиона Хартгейма…

Правда, иногда вспоминая покойного аббата, она не могла сдержать в себе раздражения к этому человеку, но, тем не менее, никогда не давала понять, что раздражение это каким-то образом связано с той историей…