Желтый лик. Очерки одинокого странника

ОПАСНАЯ ЗАБАВА (Кино-драма)

Марсель Дегранж вздрогнула со сна и машинально осмотрела темную комнату полузакрытыми, сонными глазами. Через узкие скважины ставень проникали радужные лучи, оттеняя предметы и мебель густыми, мохнатыми тенями. На камине, хрипло вздрагивая, монотонно тикали часы, напоминая однообразными, отрывистыми звуками что-то бесконечно старое, до боли надоевшее…

От этих звуков на Марсель повеяло знакомой привычной тоской, но где-то, глубоко в груди, жило неясное воспоминание о прожитой ночи. Она лениво потянулась под одеялом и закрыла глаза.

Но спать больше не хотелось. Отдохнувшее молодое тело ныло горячей истомой. Ей живо вспомнился вчерашний успех в театре, громовые аплодисменты. Она бросила взгляд в угол, за ширму постели, где стояли подношения — целый сад живых цветов в роскошно убранных корзинах, и сердце радостно забилось в ней, переполненное теплым, благодарным чувством к этим милым, незнакомым людям, которые так ласково приняли ее. Неясно, сквозь туман, показалось ей милое лицо Анри, такое мужественное, с черными жесткими усами, и ей страстно захотелось поцеловать его в губы, прижать к груди, снова, как когда-то, перебирать пальцами коротко стриженые на затылке густые волосы…

В эту минуту она в его образе воспринимала весь мир. И таким особенным казался он ей здесь, на чужбине, после трех лет разлуки, такой любимый, родной… И особенным казалось его имя, это милое, красиво звучащее, знакомое имя:

— Анри, милый Анри!..

Когда он вчера неожиданно вошел в ее уборную после спектакля, она не могла говорить с ним. Вся комнатка была наполнена поклонниками, молодыми и старыми, типичными завсегдатаями опереточных кулис, в смокингах и визитках, с уверенными нахальными улыбочками и масляными глазами… Он коротко приветствовал ее, поздравил с успехом и сейчас же удалился, даже не поинтересовавшись ее адресом, оставив ее растерянной в толпе чужих мужчин. Затем ее повезли на бал в «Карлтон», где уж танцевали все женщины труппы, и она до утра, без устали, танцевала, взволнованная успехом и неожиданной встречей.

Но тут же она вспомнила свою соперницу — Маделен, вырвавшую у нее Анри в Париже и в уме, как молния, быстро промелькнула мысль:

— А что, если она здесь, с ним!

От этой мысли ей стало вдруг холодно. Она укуталась до подбородка в одеяло; ее уж не радовали убранные корзины цветов в углу…

С улицы доносится отдаленный гул большого города. Где-то протяжно били в гонг, стучали в барабан, отчаянно скрипела худзина и эти резкие, незнакомые звуки сразу напомнили ей, что она в сказочной стране, в далеком Китае. Это сознание ободрило ее. Она вскочила с постели и, в одной короткой батистовой рубашке, выбежала на середину комнаты. Вальсируя босиком на мягком ковре, она запела парижскую шансонетку:

К ней опять вернулось веселое, беззаботное настроение. Танцуя, она приблизилась к цветам в углу, перецеловала нежные лилии и чайные розы, издававшие тонкий, влажный аромат, внимательно прочитала незнакомые английские и португальские имена поклонников на визитных карточках, неуклюже подвешенных на проволоке к корзинам, и позвонила бою — приготовить ванну и подать завтрак. Оттого ли, что она плохо говорила по-английски, или оттого, что из-за ширмы выглядывали ее обнаженные руки и ноги, стройные и упругие, точно вылитые из белоснежного мрамора, бой долго стоял среди комнаты и тупо хлопал глазами, как ошеломленный. Марсель расхохоталась и, высунувшись из-за ширмы, мимикой показала ему, чего она хочет.

Выкупавшись, она освежила тело терпкой струей «Оригана» и несколько минут стояла нагая перед зеркалом с распущенными золотыми волосами, любуясь упругой гибкостью своих членов, таких молодых и нежно-округленных, сверкавших матовой белизной. На стук боя она едва успела юркнуть в первое попавшееся прозрачное, шелковое кимоно и взобралась с ногами на широкий диван у столика, где был сервирован завтрак. Бой — Фу-Чи, — молодой красивый китаец в белом европейском костюме, неловко прислуживал ей, тупо бродил по комнате, бесцельно переставляя предметы, сдувая пыль, вкрадчиво впиваясь глазами в полуобнаженную молодую женщину, вдыхая опьяняющие запахи духов, сладких цветов, ароматного кофе и еще чего-то, специфически-женского, приятно кружившего ему голову. Марсель словно читала невысказанное желание боя и это забавляло ее. Она жевала острыми белыми зубами полусырой кровавый бифштекс, видела в зеркале напротив побледневшее красивое лицо Фу-Чи за спиной, его дрожащие руки и еще больше, невзначай, обнажала холеное тело из распахнутого кимоно, сидя с ногами под себя на диване, почти совсем нагая… Бой, как бабочка вокруг огня, двигался по комнате пьяный, со сдерживаемым дыханием и мутными глазами. Марсель, притворяясь, что не замечает его волнения, холодно-равнодушным голосом отдавала ему приказания, делала свой утренний туалет перед зеркалом.

Сентябрьское солнце стояло высоко в небе, горячее, не душное, а пропитанный рыбой и тиной ветерок со стороны Желтого моря, с Bund'а, разносил привет с севера. В вышине деревьев трещали кузнечики, где-то вдали играли гаммы на пианино, тихо шушукались бои на лестницах и в коридоре. Марсель поднялась этажом выше, к подруге — Клодин, маленькой, прекрасно сложенной брюнетке-танцовщице и, захватив по пути товарища по труппе, толстого, пожилого комика Ронсара, — они втроем отправились на автомобиле осматривать город.

Они пробирались среди моря оголенных до бедер, коричневых тел. Накаленные каменные здания дышали огнем. Вокруг, резко перекликаясь, рыскали рикши, по всем направлениям, стеная, шныряли кули, гнусаво распевали продавцы и плаксиво клянчили нищие. Пестрые полотняные вывески с кричащими иероглифами придавали улицам яркий, красочный колорит, ослепляли экзотической, своеобразной красотой. Марсель восторженно увлеклась яркой, бытовой жизнью улицы. Она то и дело вскрикивала, по-детски хлопая в ладоши, тормошила подругу и толстого комика, закоченевшего с сигарой в зубах на мягком уютном сиденье, порывалась идти пешком по грязным, зловонным лабиринтам китайского города. В пути болтали о делах труппы, перемывали косточки подругам. Клодин, знавшая о прошлой связи Марсель с Анри, поспешила передать ей, что он женился на Маделен, имеет с ней ребенка и на днях они вместе выезжают в Манилу, куда их приглашают в кабаре. Сверх всякого ожидания, эта неприятная новость совсем не подействовала на Марсель. Напротив, она даже чересчур спокойно выслушала рассказ подруги и, как ни в чем не бывало, упросила своих спутников зайти в китайскую кумирню по пути.

В небольшой дворике было полутемно и сильно пахло едким дымом сжигаемых посеребренных бумажных лоскутков, — символической денежной жертвы богам. Перед деревянными, пестро разрисованными богами, в больших ящиках с песком, были вставлены дымящиеся, фосфорические свечи, распространявшие удушливый запах. Молящиеся, в большинстве — китаянки, на коленях перед избранным богом неистово стукались лбами о каменный пол, молитвенно сложив руки, тыкали в песчаный ящик купленные тут же, у монахов, свечи или бросали в горящий медный жертвенник нанизанные на веревке пучки картонных раковин — жертвенных денег, оклеенных серебряной бумагой. На короткий миг вспыхивало яркое пламя и серый угарный столб дыма возносил жертву небесам…

Марсель жадно вглядывалась в пестрые, позолоченные, страшные и наивные лица богов. Как истая парижанка, она в душе была идолопоклонницей и, будь боги немного похожи на европейцев, она так же распростерлась бы на грязном полу перед ними, отбивая лбом поклоны. Молитвенный трепет охватил ее. Все вокруг было так ново и интересно для нее. И, хоть в глубине души тупо ныло ущемленное самолюбие, что ее предпочли другой, но Анри здесь был ни при чем. Он казался ей теперь таким маленьким, незначительным, ничтожным и совсем отошел на задний план…

К чаю они вернулись в гостиницу. Прекрасная зала пестрела светлыми летними платьями женщин и мужчин, танцевавших под звуки струнного оркестра модные танцы. Дамы живо поднялись в свои комнаты и вернулись оттуда в гостиную на «The dansant» яркие и свежие, как весенние цветы. Их обступили товарищи по труппе и поклонники. За чаем весело беседовали, флиртовали, завязывали новые знакомства.

После спектакля, снова, как вчера, на премьере, маленькая уборная Марсель Дегранж наполнилась мужчинами, знакомыми и незнакомыми. Они все громко восторгались ее талантом, целовали ее красивые обнаженные руки, шутливо серьезно объяснялись ей в любви. Марсель всем одинаково кокетливо улыбалась, привычно строила глазки и с тоскливой, смутной надеждой ждала Анри. Подруги, наскоро прощаясь с ней, уплывали к выходу со своими поклонниками. Бои поспешно тушили свет в зале и в опустевших уборных, со всех сторон надвигалась широкая волна темноты и тишины. Но Анри все не приходил.

Потеряв всякую надежду, Марсель инстинктивно выбрала из оставшихся мужчин пожилого, полного португальца-банкира, поднесшего ей в подарок дорогую брошь старинной китайской работы, с крупным бриллиантом в оправе. Соперники молча поняли ее выбор и поспешили прощаться с ней. Португалец, гордо выпучив вперед свой круглый живот, неуклюже подсадил ее в автомобиль и увез в загородный ресторан ужинать.

В глубине залы, как яркие цветы, выделялись красочные, шикарные платья женщин. Мелькали обнаженные, сверкавшие ослепительной белизной, золотыми украшениями и драгоценными камнями шеи, груди и руки, раздражающе подчеркнутые, манившие наготой. Долгими, хищными взглядами женщины встречали гостей, небрежными улыбками и многообещающим подмигиваньем давали понять о своей доступности…

На эстраде, под звуки красиво-печальной музыки струнного оркестра танцевала молодая девушка, почти нагая, едва прикрытая прозрачной шелковой тканью. Хлопали пробки шампанского, жужжали электрические веера и изредка неугомонный гул толпы покрывал собою истеричный хохот подвыпившей женщины.

Марсель пила небольшими глотками красное итальянское кианти, ощущая, как вино медленно растекается по жилам, наполняя тело теплой, приятной истомой. В ней жило радостное чувство довольства и славы и неотступно преследовали ее воспоминания юности, такие трогательные и милые в прошлом. С каждым новым глотком вина все ярче, живее, до боли ощутимый, вырисовывался пред нею возлюбленный, с которым она пережила единственную, неповторяемую симфонию первой, наивной, но сильной любви… За спиной она чувствовала угарное дыхание португальца, неприятное прикосновение его потных, толстых, как обрубки, коротких пальцев, но мысленно она была далеко от него, в объятиях Анри…

Играла печальная музыка, плакала виолончель и танцовщица на эстраде ритмически извивалась, обнажая и скрывая под тонкой, прозрачной тканью красивое, живое тело. И было в ее движениях так много нежного и чистого, столько утонченно-прекрасного, человеческого, что было больно думать, что девушка эта всегда к услугам первого встречного, кто только может заплатить ей…

Музыка оборвалась звенящим аккордом и, как продолжительный выстрел, стоял в зале гром аплодисментов. Балерина исчезала и вновь появлялась, привычно улыбающаяся, довольная успехом. Ее сменил бритый, женственно сложенный мужчина с необыкновенно тонкой талией и широким задом, в серо-клетчатом, обтянутом вокруг тела костюме, с репертуаром сальных куплетов. От всей его фигуры, от его жестов и слов веяло вульгарной уличной пошлостью. Вокруг стало еще шумнее и веселее. Все так же хлопали пробки шампанского, беззвучно скользили по паркету бои и хором хохотали любители плоских острот куплетиста. Сразу развеялись грезы и Марсель, опьяневшая от вина, томная и потяжелевшая, утвердительно кивнула головой португальцу, угадав его желание. Неровными шагами они направились в отдельный кабинет…

На рассвете Марсель вернулась в отель, разбитая бессонной ночью, пьяная от вина и томная, раздразненная бессильными ласками толстяка банкира… Она чувствовала теплую физическую усталость во всем теле, но спать ей не хотелось. В темном коридоре, у дверей ее комнаты, ее встретил знакомый бой Фу-Чи, только что вставший на работу. Она живо вспомнила его забавное замешательство и в ее отуманенном сознании неясно промелькнул отрывок какой-то странной мысли. Она остановилась на ходу и приказала бою подать чай с ромом.

Марсель усталыми движениями скинула платье и прилегла на диван. В раскрытое окно проникал мягкий голубой свет. Вся комната кружилась перед нею, ее окутала приятная, ленивая теплота. Напротив, на стене, громадные тени дрожали, беспрестанно двигаясь, сплетаясь в фантастические узоры.

На стук боя она приподнялась и, движимая инстинктом, ниже опустила батистовую рубашку на оголенные колени. Фу-Чи дрожащими руками придвинул к дивану столик, долго, старательно наливал в чашку чай, откупоривал бутылку рома, не спешил уходить. Он был еще теплый от сна, с покрасневшими веками и помутневшим взглядом. Во всем отеле было тихо и эта тишина остро чувствовалась в полутемной комнате, освещенной голубым рассветом. Марсель приподняла тяжелую голову, жаждущими губами глотнула ароматный горячий чай и почувствовала приятную слабость во всем теле… Не видя Фу-Чи, она инстинктивно чувствовала вблизи мужчину и вся насторожилась в ожидании… Фу-Чи несмело приблизился к ней и неловко присел на край дивана. Робость китайца растрогала ее. Несколько секунд они смотрели друг на друга отуманенными, влажными глазами, опьяненные одинаковым желанием… Марсель закрыла глаза и вся отдалась во власть Фу-Чи. Он неуклюже обнял ее холодными, дряблыми руками с длинными, цепкими пальцами. От него исходил неприятный, специфический запах чуждой расы, сырой и пронизывающий. На одно мгновение брезгливость овладела Марсель. Она сделала слабое движение вырваться из его объятий, но было уж слишком поздно… Марсель бессильно опустила руки, чувствуя горячее, взволнованное дыхание Фу-Чи на своем лице…

Проснувшись далеко за полдень, Марсель вспомнила утреннее происшествие и брезгливо скорчилась в постели. Затем она немедленно позвонила бою, — приготовить ванну. Увидев глупо-восторженное лицо Фу-Чи, вошедшего с фамильярной развязностью, не постучавшись, она властным голосом выгнала его и этим сразу определила свое отношение к нему. Выкупавшись и прогнав ненавистный запах крепкими духами, она совсем успокоилась. Немного поз-же, в обществе подруг и поклонников, она окончательно забыла происшествие с боем. Все это показалось ей неприятным сном, о котором не стоит думать…

Но Фу-Чи не забыл ее. В его памяти она запечатлелась яркая и незнакомо-прекрасная в своей наготе. Он знал ее всю. Он чувствовал всю таинственную прелесть ее ласк, таких жутко-бесстыдных, жгучих и нежных, — как только может отдаваться парижская вакханка… Он бредил ею во сне и наяву. Всегда расторопный, исполнительный, прошедший целую школу в европейских отелях, он совсем забросил службу и двигался ощупью, как во сне, с невидящим отуманенным взором. Пред ним неотступно стояла молодая женщина с прекрасным белым телом, синими глазами и золотыми волосами. Он жаждал ее видеть, ласкать, обнимать… По ночам он, как лунатик, бродил по коридору у ее дверей, дожидался ее… Она всегда проходила мимо него с презрительной, брезгливой миной на лице. Не видя ее, он думал о ней, как о женщине, однажды принадлежавшей ему, вспоминал ее ласки, чутьем влюбленного припоминая самые незначительные жесты ее, и бесконечно тосковал по ней. Иногда, на ее звонок, он являлся в ее комнату. Он рабски исполнял ее приказания, не смея смотреть на нее, потупив глаза к земле. Инстинктивно он чувствовал ее брезгливость к себе и наивно старался привлечь ее внимание тем, что особенно старательно убирал ее комнату, постель, приносил ей любимые блюда, подкупая на свои последние гроши отельного повара…

Марсель легкомысленно переходила от одного поклонника к другому. Вместе с отъездом ее возлюбленного Анри, она перестала тосковать по нем. Она постепенно вошла во вкус колониальной жизни. Будучи верной патриоткой, она неизменно разменивала мексиканские доллары на франки, значительно увеличила свой вклад в банковской книжке. Труппа также делала хорошие дела. По целым дням она разъезжала по магазинам, каталась за городом на автомобилях, весело проводила время с поклонниками в загородных ресторанах. Домой она возвращалась обыкновенно на рассвете, усталая и разбитая, в изнеможении бросалась в постель и засыпала крепким сном, просыпаясь далеко за полдень.

В круговороте пестрой колониальной жизни, ей некогда было думать о бое — Фу-Чи. Она жадно копила деньги и драгоценности и, время от времени, отводила душу в мелких любовных интригах… Обыкновенно это были французские моряки или военные, с которыми она знакомилась в Городском саду, на Набережной Ван-Пу. В таких случаях она возвращалась в отель рано, сейчас же после спектакля, радостно-взволнованная, счастливая, и с материнской нежностью ухаживала за новым возлюбленным, искренне стараясь вознаградить его за тяжкую службу родине в далеких краях…

Фу-Чи всегда прислуживал им. Он подавал к свадебному ужину вино, ликеры, фрукты, стлал постель на двоих… Его совсем не стеснялись. Возлюбленные, большей частью простые ребята, потерявшие голову от счастья, что их полюбила «настоящая» актриса, такая красивая, молодая и богатая, повышенным тоном покрикивали на боя или выказывали свою силу чересчур развязным обращением с «благодетельницей»… Порою, глядя, как Марсель сидит на коленях у загорелого моряка и, в порыве сентиментальной нежности, подносит свою рюмку к его губам, целуется с ним, ласкает его или весело хохочет от грубых, бесстыдных ласк возлюбленного, вся кровь бросалась Фу-Чи в голову, он был готов броситься на женщину и задушить ее своими длинными, костляво-цепкими пальцами. В такие минуты он становился страшным. В нем пробуждалась слепая, животная ревность, лицо его превращалось в бледно-зеленую маску и хищно горели раскосые глаза жуткими огнями…

Однажды утром, после такой мучительной ночи ревности, Фу-Чи застал женщину в постели одну. Моряк, спешивший на службу, на корабль, ушел, не попрощавшись с Марсель, оставив ее в блаженном сне, раскинувшуюся на подушках. На алых губах спящей играла довольная улыбка и ровно вздымалась и опускалась высокая грудь после бурной ночи любви и неги…

Фу-Чи вначале не решился приблизиться к ней. Он молча смотрел на знакомое, прекрасное тело женщины, прислушивался к ее ровному дыханию. В его опьяненном мозгу чередовались картины прошлой ночи и того памятного утра, когда она принадлежала ему. В нем происходила бессознательная борьба двух противоположных инстинктов: один — рабский, расовый, другой — мужчины-победителя. Эта красивая, беспомощно разметавшаяся во сне женщина, такая хрупкая и нежная, будила его дремлющую мужскую силу, неудержимо тянула его к себе, вызывала в нем алчную жажду. Он ничего не сознавал, ни о чем не думал. Он только слышал ровное, спокойное дыхание Марсель и мягкое, частое постукиванье собственной крови в висках…

Очнувшись в объятиях китайца, Марсель слегка повернулась к нему с закрытыми глазами, устало-ласковая, все еще под влиянием любовного порыва. Она потянулась к его губам и вдруг, почувствовав его по запаху, открыла глаза и громко закричала в испуге… Фу-Чи растерялся. Все еще не сознавая, что делает, он ожесточенно боролся с женщиной, кричавшей о помощи. На ее крик сбежались соседи и прислуга. От испуга Фу-Чи совсем обезумел и вонзился длинными пальцами в горло женщины…

Прибежавшие на помощь бросились на китайца, скрутили ему руки и, связанного, отправили в тюрьму.

Вскоре состоялся суд. На суде Фу-Чи угрюмо молчал. Он заранее был уверен в своей участи и покорно ждал конца. Лишь встречаясь на суде взглядом с Марсель, глаза его вновь загорались жуткими огнями. В общем дело было ясное, все улики налицо. Он был приговорен к смертной казни через повешение «за попытку изнасиловать белую женщину»…

Через несколько дней Марсель прочла за утренним кофе в местной французской газете заметку:

«Вчера на рассвете состоялась казнь китайца Фу-Чи, осужденного за попытку изнасиловать белую женщину в отеле, где он служил боем…».

Эта короткая заметка неприятно ущемила Марсель. Что-то, похожее на угрызение совести, промелькнуло в ее душе. Несколько минут она сидела в раздумье, как ошеломленная. Затем она рванулась с места и запела своим красивым мелодичным голосом, вальсируя по мягкому ковру, парижскую шансонетку о китайской любви: