Глава 4

Жанна позвонила, и тут же принесли первую перемену блюд. Слуги, которых Раймон не видел больше двух лет, остались прежними и приветствовали хозяина со всем возможным почтением. Он отвечал на приветствия, но смотрел не на слуг, а на Жанну, сидевшую очень для него удачно: пламя в камине освещало ее, и еще достаточно было летнего света, льющегося в открытое окно. Гардины лениво шевелились, словно сонные рыбы на дне прозрачной реки.

За время, прошедшее с их последней встречи, Жанна изменилась столь сильно, что впору ее не узнать. Впрочем, Раймон не мог поклясться, что хорошо ее запомнил тогда. У него всегда была плохая память на лица. Вот детали он запоминал превосходно, любил сравнивать цвета и формы, а человеческие лица, изменчивые, зачастую невыразительные, не представляли для него особого интереса. Раймон привык убивать, и это заставляло его обесценивать тех, с кем он сталкивался. Сегодня вы друзья, завтра враги – от привязанностей только хуже, привязанность – слабость. И он не помнил слабых.

Та Жанна, на которой он женился в плохо освещенной часовне, сильной не была. Ему так показалось. У нее было отстраненное личико и вялые руки. Она боялась Раймона до дрожи, боялась так, что не поднимала глаз и норовила ссутулиться, а это нелегко было проделать в жестком свадебном платье. Молодой супруг стоял рядом с нею, принимая поздравления, и тоскливо думал о грядущей ночи. Раймон никогда не любил первым срывать цветок, предпочитая женщин опытных, которые если и трепетали при виде него, то столь искусно, что это вызывало интерес. Какой интерес может случиться с Жанной де Кремьё, деревенской девочкой из глуши близ Руана? И как объяснить ей, что то, что Раймон собирается с нею проделать, – не долг, а удовольствие, если знаешь тонкости? В присутствии семьи невесты даже несколько дней не подождешь, любопытные слуги разнесут вести о том, скреплен в спальне брак или нет.

Гонец от Гассиона оказался спасителем. Этот почти что архангел принес весть, размахивая ею, будто лилией. Лилия там имелась – на печати, и Раймон разворачивал свиток с облегчением.

Теперь деревенская девочка Жанна, окрепшая и веселая, сидела неподалеку и улыбалась так незаметно, что Раймон не был уверен, действительно ли поймал эту улыбку.

То, что жена интересней, чем кажется, он понял, когда получил от нее первое письмо. Его привезли в ставку герцога и вручили шевалье де Марейлю, и он, слегка недоумевая, развернул послание с его собственным гербом на сургуче. В вежливых, но не замаранных излишней цветистостью выражениях Жанна слала супругу привет, пожелание здоровья и удачи, а также рассказывала о своем переезде в Марейль и первых от него впечатлениях.

Письмо на восьми листках, исписанных крупным почерком, Раймон прочитал один раз, а потом второй. Он никак не мог понять, почему это сделал. Полезных сведений там содержалось не так чтобы и много. Однако описание, как по дороге у кареты треснула ось и мадам де Марейль с компаньонкой пришлось шагать пол-лье по пыльной дороге, оказалось столь живым и проникнутым юмором, что Раймон невольно увлекся. Стиль Жанны что-то ему напомнил, и он никак не мог понять, что. До сих пор не понял.

– Ваша милость?.. – Супруга смотрела на него невозможно синими глазами. Кажется, он пропустил какой-то вопрос.

– Прошу прощения, мадам. Я задумался.

– О, это я прошу прощения, что прервала ход ваших мыслей.

– Не стоит. – В светские игры Раймон играть не собирался. Все эти кружева бесед – пустая трата времени. – Повторите, прошу вас.

– Я говорила о том, что завтра в Марейль придут арендаторы, – безмятежно ответила Жанна, цепляя кусочек копченой рыбы на серебряные зубья вилки. – Слухи летают по округе, словно бабочки, и ваш приезд не остался секретом. Конечно, за два года эти люди смирились с тем, что им придется иметь дело со мной, однако явление хозяина для них – что-то вроде сошествия Господа с небес. Я так поняла по их письмам, – вздохнула она. Раймон внимательно следил, как она жует рыбу. – Я выговорила для вас отсрочку, но, боюсь, завтра…

– Я понял вас, мадам. Что же, я приму их.

– И еще барон де Феш непременно приедет к обеду.

Видя, что ее лицо осветилось при этом, Раймон удивленно спросил:

– Бальдрик бывает здесь?

– О да. Не так часто, как мог бы, ведь до его дома совсем недалеко, но… Барон редко покидает его. – На лице Жанны отчетливо читалось сочувствие. – Хотя мы всегда рады его видеть.

– Он приехал представиться вскоре после того, как мы сами перебрались в Марейль, – добавила мадам де Салль. – И, конечно, очень помог нам и развлек.

В ее словах, вроде бы нейтральных, Раймону почувствовался невысказанный упрек, и ответил шевалье скорее на него, а не на то, что компаньонка произнесла:

– Значит, вам не хватало развлечений.

– Упаси Господь, – проговорила Жанна с таким выражением, что Раймон непонимающе на нее уставился, – о каких развлечениях может идти речь, сударь? Вы были на войне, я занималась своими обязанностями, Элоиза мне помогала. Теперь вы вернулись, хотя я и не знаю, надолго ли. – И она посмотрела на него вопросительно.

Конечно, супруга желает знать, как долго муж будет освещать своим присутствием ее одинокую жизнь. Раймон вдруг почувствовал себя старым и очень-очень усталым; чтобы изгнать это постыдное чувство, он ответил сухо:

– При первой возможности я вернусь в ставку герцога Энгиенского, мадам. Мне нужно дождаться приказа.

– Ах, приказ! – Жанна кивнула так, будто что-то в этом понимала, и Раймон немного разозлился на нее – на ее уверенность, ровный голос, выбившиеся из прически пряди, которые отвлекали его внимание. – Конечно. Но какое-то время вы пробудете здесь. Возможно, у вас имеются пожелания?

Раймон моргнул. С тех пор, как он приехал в Марейль, на него постоянно наваливаются забытые ощущения – мирная жизнь, женщины, простые слова, пожелания… Все это так непохоже на то, с чем он свыкся, что прилипло к его шкуре как репьи. Раймон не испытывал уверенности, что хочет погружаться в этот солнечный мир серебряных вилок, легкого смеха и живых цветов в вазах. Он обвел взглядом комнату: за столом хорошее укрытие, если вдруг ворвутся враги, и еще есть второй выход, кажется в большую гостиную, а оттуда на ступеньки, ведущие в сад. Если сад еще там…

– А что с садом? – спросил Раймон. Женщины переглянулись, затем Жанна ответила:

– Мы немного облагородили его, садовник подстриг кусты и кое-где разбил новые клумбы, однако в остальном сад остался неизменным. В прошлом году подновили внешнюю стену. Там несколько камней выпало из кладки.

– Хорошо.

– Я отправляюсь в свою комнату, – вдруг произнесла мадам де Салль и поднялась, остановив жестом Раймона, собиравшегося встать вместе с нею. – Нет-нет, не стоит меня провожать, я отлично знаю дорогу.

– Элоиза, ты мало ела, – упрекнула ее Жанна.

– Кто совсем мало ел, так это твой супруг, – фыркнула компаньонка, направляясь к двери. – Приятного аппетита, шевалье.

Дверь стукнула. Заглянувший слуга убедился, что хозяевам он не нужен, и снова исчез. Жанна посмотрела на тарелку Раймона, где лежала такая же, как у нее, печальная копченая рыбина.

– Это хорошая рыба, сударь. Она и не мечтала о чести быть съеденной вами, когда плавала в реке.

– Не сомневаюсь, – ответил Раймон, глядя не на рыбу, а на жену. Она, верно оценив его взгляд, отложила вилку и чуть откинулась назад, давая себя рассмотреть. Некоторое время стояла тишина, а потом Жанна сказала просто:

– Я рада, что вы дома.


Она смертельно его боялась.

Казалось бы, что страшного – почти незнакомый человек, приехавший с войны, да еще и нездоровый. Трехдневный сон, спровоцированный правильно подобранными травами, явно пошел на пользу, однако за три дня раны не лечатся. А те, что в душе? И есть ли у Раймона в душе раны, или она полностью закостенела?

И, если уж на то пошло, какое ей, Жанне, до того дело? Она должна выполнять свои обязанности – и только. Для этого она здесь.

Зачем его бояться?

Она боялась.

Ей не нравился его взгляд – то жесткий и внимательный, то странно рассеянный, как будто Раймон прислушивался к голосам внутри себя. Или к пустоте. Барон де Феш однажды сказал, что война может выжечь человека изнутри не хуже пожара, и, что самое страшное, человек может даже не заметить этого. Он будет ходить, говорить и по-прежнему считать себя живым, однако на самом деле он находится между жизнью и смертью, постоянно тасуя их, то даря, то отнимая. Человек – не Бог, говорил барон. Это может оказаться человеку не по силам.

Впрочем, де Феш тут же добавлял, что есть люди, рожденные для войны, и Раймон де Марейль – один из них.

Может, поэтому ей так страшно. Жанне совершенно не нравилась война, не нравилось, что люди убивают друг друга тысячами, дабы доказать свою правоту. И ладно персоны, облеченные властью! У них споры на государственном уровне. Но ведь за ними идут другие люди, которые могли мирно жить дома и растить детей, целовать жен утром и на ночь, собирать мед, чинить сапоги, танцевать на балах. Эти люди идут за другими, желающими славы или выгоды, и превращаются в мертвое мясо, о котором Жанне даже задумываться не хотелось. Она никогда не видела массовой смерти и надеялась не увидеть.

А Раймон живет в этом, стоит ему открыть глаза. И Жанне было страшно рядом с ним, потому что она знала: это ему нравится.

И еще потому, что она ничего о нем не знала, кроме того, что он сообщал в письмах.

– Я рада, что вы дома, – сказала она. – Элоиза знает, нам нужно многое обсудить, потому ушла. Ваш отъезд в день свадьбы был… слишком поспешным.

– Да, – кивнул Раймон, – но необходимым.

Он взял вилку, с сомнением посмотрел на рыбу и подцепил кусок.

– Я знаю, – смиренно продолжила Жанна. – И никогда не подумаю вас упрекать. Я всегда знала, что вы человек военный, что служите генералу… теперь уже маршалу Гассиону, а тот – самому герцогу Энгиенскому. Вы писали мне о славных победах. Вести о последней повторяют в Париже вот уже почти месяц. Это правда – все, что говорят о Рокруа? О блестящих маневрах и благородстве испанцев, о герцоге?

Ей казалось, что если вызвать его на разговор о войне, Раймон станет более многословным, и приоткроется дверца к его пониманию. Но супруг ограничился одним лишь словом:

– Возможно.

Жанна решила, что смена темы пойдет им обоим на пользу.

– Вы обязательно должны попробовать десерт.

Взгляд Раймона ожил.

– Простите?..

– Десерт, – повторила Жанна. – Пирог с миндалем и клубникой. У нас полно клубники в этом году. Сегодня жарко, и я велела еще приготовить сорбе[1], и если вы хотите, можно выпить его в саду.

– А урожай винограда в прошлом году не удался? Вина нет? – с иронией спросил Раймон, и Жанна почувствовала некоторое облегчение. Наконец-то он немного похож на живого человека.

Она умела обращаться с живыми людьми. А вот с мертвыми…

– Вино есть. – Она указала на полный графин и затем – на бокал мужа, к которому Раймон пока не притронулся. – Это с наших виноградников.

– Вы хорошо здесь обжились, мадам.

– У меня не было иного выхода, месье.

Они посмотрели друг на друга в упор.

У Раймона был очень тяжелый взгляд – как плита, что наваливается сверху и не дает дышать. Темно-зеленые глаза с золотыми крапинками, словно украденные у человека гораздо более жизнерадостного, смотрелись неуместно под набрякшими веками. Когда Жанна приходила в спальню, она не видела взгляда Раймона, тот спал, но отмечала мелочи – седину в волосах, уши, прижатые к черепу, как у охотящегося волка, и тонкие ноздри. Ей казалось, что Раймон массивный, но быстрый, хотя при ней он не сделал еще ни одного резкого движения. И сейчас смотрел так, будто готов собственными руками удушить, хотя, возможно, это всего лишь легкое неодобрение.

Жанна глубоко вздохнула. Она знала, что однажды супруг приедет, и догадывалась, какой он. Это опасная игра, чрезвычайно опасная, на которую она согласилась сама. Ей необходимо его доверие, чтобы спокойно жить дальше. И если она сумела расположить к себе всех людей в округе, значит, и с собственным мужем справится. Даже если он начнет ей мешать.

– Сударь, – проговорила Жанна мягко, – я понимаю, что наш разговор слишком странен, чтобы мы и дальше не обращали на это внимания. Мы с вами долгое время были далеко друг от друга, но я – ваша жена, а вы – мой муж, и нам надо понять, какие обязательства нас связывают и чего мы оба желаем. Я готова рассказать вам и хочу узнать, чего желаете вы. – И так как Раймон не отвечал, добавила: – У нас плохо получается беседовать за едой. Я вижу, вы не хотите ни пирога, ни сорбе. Спустимся в сад?

Она думала, что он откажется, однако Раймон неожиданно легко кивнул:

– Да, пожалуй.

Из соседней комнаты – большой гостиной, в которой почти не осталось следов ее средневекового величия, – через высокие двери с витражными вставками можно было пройти в сад. Ступени спускались прямо в мягкую траву, на которую вот-вот выпадет вечерняя роса. Солнце еще не ушло, хотя стояло низко над горизонтом; его лучи лежали почти параллельно земле. Жанна обожала этот последний дневной свет, такой насыщенный, что его, кажется, можно намазать на хлеб.

Раймон подал ей руку, и, держась за его локоть, Жанна пошла с мужем по дорожке в сумеречное благоухание сада. Птицы возились в ветвях кустов и деревьев, устраиваясь на ночлег, розы опустили тяжелые головы, роняя лепестки под ноги. Все дышало таким умиротворением, что казалось, будто молчание здесь и родилось. Конечно, от хозяйственных служб доносились голоса, однако и они казались частью тишины, словно морской прибой.

Жанна очень скучала по морю.

На поляне, облагороженной статуей охотящегося Амура, Раймон остановился. Амур был старый, и Жанна относилась к нему с уважением: трещины наблюдала, мох не трогала. Полюбовавшись на статую, Раймон, ни слова не сказав, повел жену дальше, к беседке, укрытой ветвями каштанов. Там, на деревянных скамейках, супруги и уселись. Жанна провела рукой по перилам и набрала полную ладонь паутины. Вот ведь…

Помолчали еще немного, но Жанна не торопилась нарушать эту тишину, чувствуя целебность молчания. Раймон, сначала скрестивший руки на груди, опустил их, упершись ладонями в сиденье скамейки и откинувшись назад (перила скрипнули). Он смотрел куда-то поверх Жанниного плеча, в сумрачные заросли боярышника. Лишь спустя несколько минут шевалье де Марейль заговорил:

– Вы должны извинить меня, мадам. Я действительно поступил не слишком хорошо, покинув вас у алтаря сразу после венчания. Вы знаете, что меня призвали на службу, однако, возможно, вас гложет обида.

– Никакая обида меня не гложет, – сказала Жанна, правильно истолковав оставленную ей для ответа паузу. – И я писала вам об этом. Для меня важнее, что вы вернулись и что Господь сохранил вас на поле битвы.

– Об этом я тоже хочу сказать. – Его пальцы выстукивали на досках неслышный ритм. – Вы должны понимать: моя жизнь проходит вдали от этих мест. Я военный человек, всю свою жизнь. И это мне нравится. Ничего другого я для себя не хочу. Я заключил этот брак, потому что так договорились наши отцы, и я никогда не питал никаких иллюзий. Я вообще человек без иллюзий, – усмехнулся он вдруг, и снова почувствовалось в его усмешке что-то волчье. – Не люблю лгать и не терплю лжи. Потому мне хочется, чтобы между нами все было ясно. Вы очень милы, мадам, а судя по вашим письмам, еще и умны. Мы исполним тот долг, что предписан нам обществом и церковью, и, надеюсь, каждый будет продолжать ту жизнь, какую он желает вести.

– Мне требуются разъяснения, сударь, – произнесла Жанна холодно, и Раймон, кажется, удивился, ведь до сих пор она говорила с ним очень мягко. – В первую очередь, о долге, который вы изволили упомянуть. В чем он заключается?

– В ведении хозяйства, чем вы успешно занимаетесь, и в продолжении рода.

– А с вашей стороны?

– Я выполню свои обязательства.

– Какие, сударь? Вы уедете на войну снова, как только вам поступит приказ?

– Совершенно верно.

– И вы не будете воспитывать наших детей? Когда наш сын подрастет, я буду учить его держать шпагу или, может быть, Бальдрик де Феш?

Судя по всему, Раймон растерялся.

– Сударыня…

– А что касается управления замком, конечно, я справляюсь, ведь меня всю жизнь этому учили, – продолжала Жанна. – Только вот арендаторы хвалу Господу возносят, заслышав, что вы возвратились, пусть и ненадолго. Дело в том, что я – женщина, а женщинам часто не верят. Замку нужен хозяин, и он у него есть, это вы.

– Мой управляющий – мужчина, – прервал ее Раймон, – и он достаточно умелый человек, чтобы все шло как надо.

– Ваш управляющий воровал, – отрезала Жанна, – причем так неискусно и так жадно, что я заподозрила его через неделю, а окончательно разоблачила через две. И только потому, что большую часть награбленного он возвратил, он еще не гниет в парижской тюрьме. Конюхи как следует его отделали и выставили за порог.

– Вы не сообщали об этом в письмах!

– Я не хотела, чтобы, пытаясь заколоть какого-нибудь испанца, вы переживали за то, как расходуются ваши деньги. Такие мелочи назойливы, словно комары, и могут отвлечь в сложный момент.

Раймон смотрел на нее пару мгновений своим неподвижным взглядом василиска… и вдруг засмеялся. Раздвинулись губы, обнажая ровные зубы в улыбке. Смех у шевалье оказался мягкий и негромкий. Такие люди обычно хохочут во все горло, ошеломленно подумала Жанна. До сих пор она его улыбки не видела, даже когда он приехал жениться.

– Ну, мадам! – проговорил шевалье де Марейль. – Вы, похоже, навели здесь свои порядки. Я рад, что поместье управлялось столь твердою рукой, и непременно загляну завтра в бухгалтерские книги, чтобы увидеть, сопутствовал ли вам успех.

– Будьте уверены, сопутствовал. – Жанна перевела дух. Самое сложное впереди. – Сударь, я не вправе чего-то требовать от вас. Наш брак был договорным, и мы не знаем друг друга. Я не ведаю, как все сложится дальше, и надеялась, что вы подскажете мне. Хотя бы примерно – сколько вы пробудете в Марейле?

Он задумчиво постучал пальцами, теперь уже по колену.

– Не менее месяца, – неохотно проговорил Раймон наконец, – а вероятнее всего – до конца лета. Осада Тионвиля пока проходит без меня.

Это не имело прямого касательства к делу, однако Жанна спросила заинтересованно:

– Тионвиль?

– Да, это крепость на реке Мозель. После битвы при Рокруа туда отошли испанцы, в том числе люди генерала Бека. Это сильная крепость с большим гарнизоном, более восьмисот человек. Если Бек введет туда подкрепление, Тионвиль может держаться долго. Поэтому я думаю, что еще увижу его стены до того, как погода испортится и армия встанет на зимовку.

Он говорил об этом привычно, буднично и притом – довольно живо, как о любимом деле, оставленном ненадолго, но никуда при этом не исчезнувшем. Жанна вспомнила, как услышала от одного старого военного фразу о том, что женщину мужчина может разлюбить, а войну – никогда. Похоже, это мнение имеет под собой основания…

– Тем не менее месяц вы пробудете в Марейле, – произнесла она, вернувшись к мягкому тону. Смена кнута и пряника в риторике была одной из любимых тем Элоизы. – Это значит, что к вам возвратится управление теми делами, которыми в отсутствие управляющего занималась я. Кроме того… – Жанна запнулась. Не могла она так впрямую обсуждать продолжение рода, несмотря на свою смелость. – Кроме того, следует решить, что будет с нами.

– Вы так торопливы, сударыня.

– Но и вы можете уехать в любой момент, а я хотела бы немного представлять свое будущее.

Раймон подумал, затем кивнул.

– Это справедливо. Хорошо. Завтра я посмотрю те записи, что вы вели за время моего отсутствия в Марейле, а затем решим все остальное.

Жанна поморщилась. Его подход, чудовищно прагматичный, был продиктован формальностью брака и самой личностью Раймона, однако ее словно кошки царапали при мысли о таком. Неужели он, соизволив посетить ее спальню, отведет на это определенное время – скажем, полчаса, – и уйдет, как только оно закончится? Словно в дозор выйти. И если уж на то пошло, Жанна до сих пор была не уверена, что хочет впускать его в свою спальню.

Она знала, что должна. Но мысли о греховной подоплеке происходящего ее не оставляли.

Когда Раймон приехал в Кремьё, он нравился ей. Он казался тогда немного другим – не таким… выпотрошенным тем, что с ним происходит. И хотя улыбки от него было не дождаться, его походка, его движения, выражение холодного лица запали Жанне даже не в память, а в тот кармашек, где прячутся надежды и чувства. Она не открывала его никогда, но из него ничто никуда не делось. Вот Раймон сидит напротив, даже сейчас напряженный, словно старый боевой кот, и в груди щекотно и сумбурно. Сохранять спокойствие – вот что нужно.

– Я согласна, – произнесла Жанна. – И я хотела бы, чтобы мы с вами немного узнали друг друга.

– Что же, давайте познакомимся, – произнес он прохладным тоном, – я шевалье де Марейль, ваш супруг.

Всемогущий Господь, да он и шутить умеет! В том, что это шутка, Жанна не сомневалась: Раймон тут же усмехнулся.

– Простите. Я не очень понимаю, что вам сказать. Мы соединены узами брака, однако ни вы, ни я не думали, что все сложится так.

– Все могло сложиться хуже. Вы могли погибнуть при Рокруа… или в одной из бесчисленных стычек с нечестивыми испанцами, как называет их Норбер.

Раймон нахмурился.

– Вы много беседовали с Норбером, как мне показалось? – произнес он медленно.

– О, не слишком много, – сказала Жанна непринужденно. Вряд ли ему стоит знать, что она провела в комнате мужа достаточно времени, чтобы Раймон разозлился. И навлекать неприятности на слугу, столь преданного своему господину, тоже не стоит. Сейчас у нее имеется союзник в стане врага… «Боже, о чем я думаю?! Раймон – не враг мне. И не должен им стать».

– Но о нечестивых испанцах успели узнать.

– Он восхищен вами.

Раймон отвел взгляд.

– Возможно. – Он помолчал и продолжил сухо: – Что же, мы, кажется, обсудили все, что нужно. Сопроводить вас обратно в столовую?

– Если вы составите мне компанию за ужином.

– Я предпочел бы подняться к себе.

– Что же, сударь, в таком случае, я еще посижу здесь. Закат чудо как хорош.

Раймон встал, поклонился и ушел. Жанна проводила его взглядом. И поклон, и шаги давались супругу явно не так легко, как он хотел показать.

Кого он обманывает? И зачем?

Одно понятно точно: быть здесь Раймону отчего-то совершенно не хочется.

Загрузка...