Жена писателя играет в BDSM

7. МНЕ НРАВИТСЯ РАБСТВО

Подруги никогда не спрашивают меня про брак. Наверное, они просто завидуют и чтобы не расстраиваться молчат, — думаю я.

Иногда я застываю у зеркала в нашей гостиной и спрашиваю у женщины, которая глядит на меня из того, другого мира — из Зазеркалья: что мне делать? что мне делать, чтобы не потерять Энди?

Милый, — говорю я мужу, — правду нельзя заменить ничем. Согласен?

Энди подходит ко мне, смотрит обложку книги, которую я читаю:

— В «Точке обмана» узнала? Что ты хочешь сообщить в этой связи? — отвечает он вопросами на вопрос.

— Правда, милый, заключается в том, что теперь в нашей семье секут только мужа. Ты разве не заметил? Однако я хочу упорядочить воспитательный процесс, — объясняю мужу, как малому ребёнку.

Он настороженно молчит, я продолжаю:

— Твой царь, ты его альфа-стерхом кличешь, ввёл в государстве единый день голосования. Слышал, небось? Хотя где это видано, чтоб царя избирали?! Ежели его выбирать, то получится ненастоящий, — хихикаю я.

— Идиотка! — делает он своё стандартное заключение.

— Ну милый, я об этом толкую только потому, что по примеру твоего стерха решила ввести единый день для воспитания мужа. Это будет что-то вроде исповеди у священника: confession and teaching. Я буду отучать мужа от прелюбодеяния; с помощью prison strap я прогоню твои wet dreams о других бабах. Буду заниматься teaching по субботам; что скажешь?

— Джей, ты становишься всё более безумной, — говорит он, — если тебя не устраивает жизнь, то попробуй заняться чем-либо ещё.

— Разве существуют разные степени безумия?! — притворно возмущаюсь я. — Безумие, как и уникальность: или есть, или его нет. Лучше считай, что в жёны тебе досталась уникальная стерва, — хихикаю я.

Он бормочет матерные ругательства. Делаю вид, что не расслышала и гну свою линию:

— Милый, всякая запутанная история может иметь сто начал. Teaching по субботам тут не исключение; однако начало должно быть захватывающим: ведь воспитание мужа — это святое.

— Джей, забудь про teaching, выпей лучше своего любимого абсента.

— Алкоголь — это вор, который крадёт разум, — говорю ему с серьёзным выражением лица, вспомнив давно прочитанную фразу. — Но если ты советуешь, то маленькую рюмочку «Xenta» я готова испить.

— Испей, испей! Может быть, это улучшит твоё настроение.

— Если б ты действительно беспокоился о моём настроении, то не мечтал бы трахнуться с каждой смазливой девкой, которую видишь, — говорю, надув губки. — С такими мужьями должны разбираться строгие леди, но ты даже мистресс Аманду пытался выебать. Или выебал? — зло выговариваю мужу и иду к бару.

Наливаю в рюмку вязкую зелёную жидкость, поглощаю абсент двумя большими глотками. Снова обращаюсь к Энди:

— Тебе повезло, что в Натальином салоне нет клетки для провинившихся мужей, куда их помещают голыми. Но я знаю леди Еву, которая использует металлическую клетку-конуру для искоренения мужского прелюбодеяния.

— Пусть твоя леди поместит туда голого Адама. А ты, дорогая, лучше расскажи мне про ипопо.

Okay. Роюсь в закоулках памяти; будучи женой писателя, я умею это делать. Наливаю вторую рюмку абсента, Энди не ругает меня, что уже хорошо. Делаю маленький глоток и говорю:

— Миллион лет назад бегемоты жили даже в Европе; при раскопках их кости нашли в Тюрингии. Теперь ипопо остались только в Африке южнее Сахары, их много на озере Виктория. Один английский путешественник наблюдал, как на берегу озера на ипопо напал лев. Видимо, царь зверей был очень голоден и потому сошёл с ума, — хихикаю я. — Всё закончилось крайне быстро. Бегемот схватил льва своими клыками за шкирку, отнёс в озеро и утопил, как котёнка… В другом случае чёрный носорог не уступил дорогу иппо, когда тот под утро возвращался к озеру после кормёжки на берегу. Носорог продырявил бегемоту шею, но ипопо, прежде чем истечь кровью, порвал своими тридцатисантиметровыми клыками спину чёрного носорога. В бессмысленной схватке погибли оба зверя.

Вожделенно смотрю на рюмку с «Xenta». Энди ждёт новых историй. Делаю ещё глоток абсента и продолжаю:

— Есть загадочная история, похожая на легенду; она про то, как в устье Нила на бегемота напала большая двухметровая акула. Непонятно, зачем она заплыла в пресную воду, видимо обезумела. Ипопо справился с акулой играючи: сначала вытащил рыбину на берег, а потом растоптал.

— Хочешь сказать, что твои ипопо обладают элементарной рассудочной деятельностью?

— Должно быть так. Генетически бегемоты больше всего схожи с китами. И по размеру тоже: четыре тонны веса. Но есть убитую акулу ипопо не стал; эти нильские лошади — они травоядные, пожирают в день по сто килограммов всяких растений… ну и живут не больше сорока лет, — уточняю я и опустошаю рюмку, допивая абсент.

Собираюсь налить ещё. Встречаю осуждающий взгляд Энди. Пуританский осёл! — мысленно обзываю мужа.

— Тебе, милый, чтобы ты не умер раньше времени от траханья женщин, как ипопо от переедания, нужна мистресс-терапия. Если ты откажешься от teaching по субботам, то придётся отвести тебя к леди Еве. У неё красивые ноги; сидя в клетке, голый, ты сможешь ими любоваться.

— А ты, дорогая, сможешь повилять голой попкой, когда я буду наказывать тебя за алкоголизм, и сексуальные извращения.

— Осёл! — восклицаю уже вслух, — ты забыл, что в нашей семье секут только мужа?! Забыл, как я порола тебя в Натальином салоне в присутствии девочек? Времена, когда Дженни была рабыней ушли безвозвратно, понял?

Тотчас он хватает меня за шею и за руку, тащит в тёмную комнату. Для вида я немного сопротивляюсь, даже пытаюсь укусить его. В комнате для role plays он особо не церемонится: срывает с меня одежду, коленом прижимает к дубовой скамье, привязывает. Почти не сопротивляюсь, это бесполезно, к тому же мне нравится быть во власти мужа. Потом Энди включает освещение на полную мощность. Я всем видом изображаю негодование, по-бабьи угрожаю всяческими карами вперемежку с грязными английскими ругательствами. Надеюсь, у меня получается натурально; хотя, вообще-то, актриса я никудышная. Смею думать, что супруг об этом не догадывается.

Когда я ненадолго замолкаю, Энди снимает со стены коричневую плеть семихвостку; поигрывая плетью, садится в кресло передо мной. С ужасом и нетерпением жду, когда он начнёт пороть. Внизу живота чувствую какое-то особое приятное томление.

— Дорогая, — говорит он, — высечь жену куда приятнее, чем рабыню.

Снова прерываю его потоком ругательств на всех известных мне языках.

Он встаёт и без предупреждения начинает драть плетью настолько больно, что я теряю дар речи. Не переставая лупцует мой зад минуты две; от боли я начинаю визжать как дикая свинка. Добившись визга, он усмехается, садится в кресло.

— Ты думала, это будет театр? Сегодня всё по-настоящему, моя малышка. Или мартышка, как тебе больше нравится? И подумай, когда и как ты расскажешь девочкам из Натальиного салона про эту порку.

— Ты охуевший осёл! — кричу ему, едва оправившись от боли.

— Дорогая, неужто в тебя вселился шайтан, побуждающий к грехам, ошибкам и прочим непотребствам? Пеггинг, алкоголизм — это от него? Моей женой овладел шайтан?! — восклицает Энди.

Понимаю, что он глумится. И мстит за ту порку, что я устроила ему в Натальином салоне в присутствии девочек.

— Ладно, успокойся, любимая, — говорит Энди, перебирая хвосты плётки, — возможно, не шайтан вселился в тебя, а всему виной твоя глупость. Попробуй правильно ответить на мои вопросы.

— Какие ещё вопросы? — пытаюсь отвертеться.

— Вопросы, моя радость, стары, как мир. Когда ты поймёшь, что твоё место у моих ног? Когда ты признаешься в этом своим полоумным леди и мистресс?

— Пошёл ты!.. — ору я.

Он встаёт и снова сечёт меня по заду. Долго, крепко. Я рыдаю уже без притворства. Понимаю, что его остановит только моё полное подчинение. Сквозь слёзы кричу, что буду послушной женой. Для убедительности добавляю:

— Sorry, honey! Sorry!!!

— Молодчина! Так-то будет ладнее, — произносит он и прекращает порку.

Чтобы я лучше поняла, добавляет на английском:

— You are my property! Forever!

Я всхлипываю от боли в ягодицах. Говорю, что всё поняла, что хочу его до безумия. Энди отвязывает от скамьи мои ноги, только ноги. Я широко раздвигаю их. Судорожно он расстёгивает молнию на брюках и, не снимая одежды, берёт меня сзади. Балдею от роли жены-рабыни, которую любит её господин.

Потом, как это бывало и прежде, Дженни посетит грусть и чувство одиночества. Но сейчас мне хорошо. И нечего стыдиться признать это, — мысленно втолковываю я той женщине, которую вижу каждый день в зеркале нашей гостиной. Рабство, по сути, — часть жизни; мне оно нравится. От некоторых пристрастий избавляет лишь смерть.