Женщина в огне

Глава вторая

Мюнхен, Германия

Окно в кухне приоткрыто. Марго раздвигает выцветшие клетчатые шторы, бросает взгляд на залитый солнцем тротуар, берет бинокль. Прошел уже час, но старик по-прежнему сидит в спальне в той же позе и, кажется, почти не моргает. Честно говоря, он больше похож на застывший труп.

Она наблюдает за ним уже три дня и чувствует себя так, словно получила срок. С пятого этажа прекрасно видно, что происходит в крошечной квартирке, такой же убогой, как и остальное жилье в ничем не примечательном здании с белой штукатуркой в Швабинге. Некогда район считался богемным, а сейчас выглядит обшарпанным – словно красивая женщина, переставшая следить за собой. Марго с легкостью обеспечила себе доступ к идеальной точке обзора. За двадцать тысяч евро и недельное пребывание в шикарном отеле пожилая квартиросъемщица, еще одна реликвия, предоставила доступ в свое жилье, не задавая никаких вопросов. Вполне понятно: такая сумма превышает доходы старушки за год. Жаль, не настояла на кондиционере – в этой вонючей дыре, пропахшей нафталином и топленым салом, совершенно нечем дышать.

Старик, он же Карл Гайслер, с каждым днем деградирует все больше. Наблюдать за проявлениями обсессивно-компульсивного расстройства невыносимо – все равно что постоянно перематывать и вновь просматривать одно и то же видео. «Моя цель того стоит», – напоминает себе Марго. Она берет с белого пластикового столика пачку «Житана», зажигает сигарету, курит. И ждет. Через десять минут в маленькой гостиной старика пробьют часы. И начнется привычный спектакль.

Ну вот, слышны куранты. Марго тушит сигарету, снова берет бинокль и смотрит, как Карл встает с потертого кожаного кресла, стоящего в углу спальни, надевает тапки – сначала на правую, потом на левую ногу. Затем снимает тапки и надевает ботинки, следуя тому же порядку. Повторив процедуру три раза, старик подходит к кровати, наклоняется и достает из-под нее обшарпанный кожаный чемодан. Кладет его на постель – всегда точно в одно и то же место, ни на сантиметр вправо или влево, и принимается измерять его с помощью допотопной деревянной линейки. Марго не переживает, что Гайслер засечет слежку. За три дня старик ни разу не выглянул в окно. Похоже, в его точно выверенном графике ежедневных дел такого пункта нет.

Мадемуазель де Лоран засучивает рукава и открывает окно чуть шире. Затем проверяет мобильный: электронные письма, сообщения – она разберет их позже. В Нью-Йорке разгар рабочего дня. Сотрудникам Марго сказала, что едет в Париж по делам. Она и в самом деле прибыла туда на собственном самолете, а через два дня тайком улетела экономклассом в Мюнхен по поддельному паспорту. Поступила засекреченная информация, и мадемуазель де Лоран поняла, что действовать надо без промедления, в одиночку и, что самое важное, не оставлять никаких следов.

Новости принес личный хакер Марго, бывший разработчик игр, трудившийся в Силиконовой долине и плотно сидящий на стероидах. Он узнал, что одна из журналисток, работающая в немецком издании «Спотлайт», похоже, близка к открытию, которое касается произведений искусства, пропавших после Второй мировой войны. Ее материал произведет сенсацию. Хакер подумал, что украденные им данные могут представлять интерес для мадемуазель де Лоран. «Представлять интерес»? Да если это правда, поездка Марго окупится с лихвой, а ее галерею не объявят банкротом.

Она засовывает руку в стоящую рядом серую сумку «Биркин»: там таблетки и пистолет с глушителем – на всякий случай. «Если старикашка снова начнет измерять чемодан, я ведь могу и не выдержать, пущу себе пулю в лоб», – думает Марго.

Она наблюдает за странным поведением Гайслера и думает о том, как жестоко обошлась с ним жизнь. Карл вырос в Майсене, в готическом замке, стоящем на вершине холма на берегу Эльбы, а последние дни доживает в ошарпанной убогой квартирке. Какая ирония. Качая головой, Марго вспоминает собственное безрадостное детство: мрачный особняк в Оксфорде, целых пятьдесят шесть комнат – самое унылое место на планете, вереница нянек с кислыми лицами, которые ненавидели ее даже больше, чем родители Марго ненавидели друг друга. К тринадцати годам в поместье сменилось пять гувернанток – старых дев. Последняя ушла внезапно, заявив, что ее отравили. Марго довольно улыбается, вспоминая, как подсыпала крысиного яду в чай, а потом наблюдала за мучениями этой вечно недовольной стервы. Лучше розыгрыша и не придумать.

Гайслер начинает считать до десяти. Марго видит, как шевелятся его губы. И вот самое интересное… Широким театральным жестом фокусника старик откидывает крышку чемодана и начинает доставать полотна – трепетно и нежно, словно впервые раздевает женщину. Хотя, судя по его виду, вряд ли у него вообще был в жизни такой опыт. Гайслер снимает с холстов бумагу, гладит их пальцами, беседует с ними. Мадемуазель де Лоран достаточно хорошо знает немецкий, чтобы понять, что шепчет старик: «Любимая!» Она терпеливо ждет, отмечая вспыхивающие в потухших глазах искорки, нежные поглаживания выполненных карандашом и углем рисунков. А ведь это не просто чья-то мазня и гравюры, а украденные шедевры Ренуара, Моне, Сезанна, Гогена… Марго вытаскивает из пачки очередную сигарету – уже четвертую, натягивает перчатки и закидывает на плечо ремень объемной сумки. Три дня – более чем достаточно. Пора.

Двадцать минут спустя мадемуазель де Лоран с легкостью вскрывает дверь квартиры Гайслера. Замок столь хлипкий, что она бы справилась и без инструментов, одними ногтями. Марго уверена: хозяин уже спит. Он принял таблетки, переоделся в ночную рубашку, выключил свет и к 20:47 уже вовсю храпит. Старик ни на минуту не отклоняется от распорядка, словно следующий по маршруту швейцарский поезд.

Мадемуазель де Лоран на цыпочках крадется из пропахшей плесенью прихожей мимо спальни прямиком в голую унылую кухню, где на плите скучают ржавый чайник да дешевая алюминиевая кастрюля. Марго осматривается: деревянные шкафчики, огромных размеров кладовая… Она открывает дверь кладовой и делает шаг назад, не в силах справиться с изумлением. На самодельных полках, занимающих все пространство от пола до потолка, между коробками с соком и консервными банками лежат бесчисленные свернутые в трубки холсты – примерно по сто штук на каждой полке. Сердце гулко стучит в груди, пока мадемуазель де Лоран вытаскивает один из потрепанных рулонов с ближайшей полки и разворачивает его. Яркие краски, танцующий раввин с поднятой над головой Торой, окружающие его женщины, дети и акробаты… Шагал. Марго достает следующее полотно. Обнаженные, похожие на фей купальщицы в лесу – Сезанн. На третьей картине сбившиеся в кучу танцовщицы – Дега, на четвертой – пшеничное поле и кипарисы Ван Гога.

Едва дыша, мадемуазель де Лоран разворачивает шедевры один за другим. Такое ощущение, будто ей дали ключи от Лувра и разрешили взять что угодно. Она находит под раковиной несколько больших мусорных пакетов и быстро набивает их до отказа холстами. Добытые хакером сведения оказались далеки от истины: никто даже не представляет себе точное количество сокровищ, похороненных в этой обшарпанной квартирке. Марго открывает кухонные шкафчики и обнаруживает еще полотна – их достаточно, чтобы загрузить небольшой прицеп. Тайник Гайслера потянет как минимум на миллиард долларов. Старые мастера, представители фовизма, импрессионизма, кубизма, экспрессионизма… Мадемуазель де Лоран начинает закипать. Как этому старикашке удалось заполучить такую коллекцию? Нет, нищий агорафоб здесь ни при чем. На картины наложил руки его отец, Гельмут Гайслер, главный торговец произведениями искусства при Гитлере, вор, оставшийся неизвестным.

Марго словно вросла в пол. В ушах звучит резкий голос деда: «Сосредоточься. Оставь только нужную информацию. Сдерживай эмоции. Сейчас речь не о тебе, а об искусстве и истории». Мадемуазель де Лоран расправляет плечи и пожирает картины глазами. Да, речь не о ней. А о деньгах. Ее слова, не деда. Она узнает полотна, и в голове будто мелькают записи из картотеки: Писсарро, Матисс, Кандинский, Клее, Бекман, Мунк, Дерен, Брак, Нольде, Дикс… Холстов так много, что мозг вот-вот взорвется от нагромождения имен.

Марго оглядывает унылую кухню, больше напоминающую декорации к какому-нибудь ужастику: голые, покрытые плесенью стены, облупившийся потолок. Ни одного произведения искусства в интерьере. Вот чудила. Мадемуазель де Лоран подходит к окну, отодвигает сломанные жалюзи, покрытые густым слоем пыли, и замечает на улице черный «фольксваген» с тонированными стеклами. Вчера она видела эту же машину трижды. Совпадение? Вряд ли. Видимо, об открытии журналистки кто-то пронюхал. Надо бы проверить. Марго поспешно подходит к двери спальни, прислоняется, прислушивается: громкий, заливистый храп. Ничего, старикашке недолго осталось.

Она снова медлит, вспоминая любимого деда Шарля. Он умер, когда ей было двенадцать. Что бы он сказал, если бы увидел внучку в квартире Гайслера? Это ж надо: дама, занимающаяся предметами искусства, стала взломщицей. Впрочем, с этим Марго бы поспорила. Украсть у того, кто обчистил тебя, – не преступление, а возмездие. В годы войны Гельмут Гайслер и его приспешники конфисковали у деда множество картин. Хотя и не все. Прознав о том, что коллеги и клиенты из Берлина и Мюнхена лишились своих сокровищ, которые нацисты забрали или уничтожили, Шарль прекрасно понимал, какая судьба ждет его коллекцию, и, как всегда, оказался на шаг впереди. Он был твердо намерен защищать семейные ценности, не дожидаясь, пока гитлеровцы постучат в его дверь.

Так и случилось. За год до оккупации Парижа нацисты ворвались в галерею деда на улице Ля Боэти и потребовали выдать произведения искусства. Шарль рассказывал, что ему пришлось отдать триста полотен, зато две тысячи шедевров из семейной коллекции удалось спасти, сначала отправив на юг Франции, а затем тайно перевезя в Лиссабон, Лондон и Нью-Йорк. Вот только одну картину не сумел он уберечь от кровожадного Гельмута Гайслера – ту, что была особенно дорога сердцу его юной, но смертельно больной жены. Дед долго медлил, не желая расставаться с сокровищем, пока не стало слишком поздно. Он так и не оправился от этой потери.

Внезапно Марго понимает, что ей наплевать, проснется ли хозяин. Она с шумом выдвигает ящики и хлопает дверцами шкафчиков. Тот холст непременно должен быть здесь. Сердце стучит в такт грохоту на кухне.

– Кто здесь? Кто здесь? – кричит по-немецки старик из спальни. Марго замирает и представляет себе, как он трижды засовывает ноги в протертые до дыр тапки. Хозяин появляется на кухне с фонариком, испускающим тусклый свет. В линялой ночной рубашке Гайслер напоминает святочного духа: испещренная прожилками вен тонкая кожа, бахрома седых волос, нелепо обрамляющих лысеющую, покрытую старческими пятнами голову. Он видит Марго, набитые полотнами мешки для мусора, открытые шкафчики, где уже нет так любовно разложенных рулонов.

– Нет! Нет! Нет! – Голубые глаза расширяются и сверлят незваную гостью.

– Да! Да! Да! – не выдерживает Марго. Она не испытывает ни капли жалости к этому плешивому наследнику нациста.

– Сокровища моего отца… – начинает старик дрожащим голосом.

– Где «Женщина в огне»? – перебивает мадемуазель де Лоран. Она надвигается на старика, сжав кулаки. Тот отступает к стене, прижимается, расставив в стороны руки, и застывает.

– Не надо, прошу вас, – умоляет Гайслер, испуганно глядя на незваную гостью. Его глаза поблескивают в темноте. – Этой картины здесь нет. Она в другом месте… Я охраняю полотна от воров. Я должен…

– Не ври, гад! – Марго едва сдерживается, чтобы не избить хозяина до полусмерти. – Ты сам и есть вор. Где холст?

– Я не знаю, кто вы, но оставьте меня в покое. Я всего лишь пенсионер, который любит произведения искусства…

– Украденные твоим отцом. – Лицо мадемуазель де Лоран вспыхивает. – Конфискованные из музеев, галерей, у коллекционеров и художников. У моего деда. Твоему отцу преступление сошло с рук. А вот тебе не сойдет. – Она тычет в Гайслера пальцем.

Усохшее тело хозяина съеживается еще больше.

– Мой отец герой! – Голос едва слышен, но кисти рук сжимаются в кулаки. – Он спас картины, которые нацисты просто уничтожили бы. Герой – слышите меня? А не преступник. У меня есть доказательства: документы, подписанные контракты…

– Документы, значит? – фыркает Марго, бросая взгляд на тщедушное тельце. На старикашку достаточно дунуть – и он упадет. – Подписанные контракты? С помощью угроз, разумеется. Твои доказательства сфабрикованы.

– Ложь, наглая ложь, – всхлипывает Гайслер. – Моя бабушка была наполовину еврейкой.

Мадемуазель де Лоран хохочет.

– Как же, как же, бабушка еврейских кровей… Слышали мы про это. Гельмут придумал эту сказочку для союзников, чтобы заполучить украденные им же картины. И эти придурки ему поверили. – Она с отвращением качает головой. – Сколько здесь полотен?

Гайслер молчит, прижав руки ко рту – словно ребенок, который боится нечаянно разболтать секрет. Тон Марго смягчается, голос становится сладким – проверенная уловка, когда нужно манипулировать людьми:

– И правда, Карл. Ты славно потрудился, оберегая собранные отцом сокровища от нехороших людей. Так сколько у тебя картин?

Старик выпрямляется, безумные глаза блестят от гордости.

– Пятьсот двадцать семь холстов и двадцать три рисунка.

Внезапно мадемуазель де Лоран перехватывает брошенный им на духовку взгляд и замечает выступившие на лбу капельки пота.

– Что там? – вопрошает она, направляясь к плите. – Она там, да?

– Нет-нет! Уходите. Не трогайте меня и мои картины.

Не сводя глаз с Гайслера, Марго открывает духовку, заглядывает в нее и ахает. Еще холсты, не меньше сотни. Правда, не свернутые в рулоны, а сложенные стопкой, будто старик собрался готовить из них лазанью. Сверху полотно Матисса. Вот придурок, хранит такие шедевры в духовке. Мадемуазель де Лоран читала об этой картине – за нее с легкостью можно выручить больше тридцати миллионов долларов. Что ж, неплохая находка. Далее следует работа маслом немецкого экспрессиониста Макса Бекмана, под ней оказывается сложенный вдвое холст с творением Пикассо… Марго выпрямляется, ее глаза мечут молнии. Гайслер словно прилип к стене.

– Ты сложил шедевр Пикассо пополам? Ты из него бутерброд собирался делать, идиот? – орет мадемуазель де Лоран.

– Нет-нет, вы не понимаете… Я не виноват. Я охранял произведения искусства, – причитает старик. Словно ребенок, утверждающий, что не ел печенья, хотя у него все губы в крошках.

– Не виноват? Значит, ты просто выполнял чьи-то приказы?

– Да, верно. – Гайслер даже перестает трястись.

– Где картина?

Марго понимает, что времени у нее в обрез. Она снова подходит к окну и выглядывает на улицу – «фольксваген» по-прежнему нарезает круги. Нужно убираться отсюда – с полотном или без него. Мадемуазель де Лоран нависает над старикашкой и достает из сумки пистолет.

– Где «Женщина в огне»?

– Не надо! – умоляет Гайслер, сложив на груди руки. – Картина у моей сестры.

– Да ладно! Она умерла три года назад.

– Нет, Беатриса работает в саду! В Зальцбурге! Шедевр у нее! – в панике выкрикивает старик. – Прошу… Мне нужно принять таблетки.

– Похоже на то. – Усилием воли Марго смягчает тон. Пора заканчивать этот цирк. Холст явно не здесь. – Лекарство в ванной?

– Да, только ничего не трогайте. Я разложил пилюли по порядку. У каждой свое место.

Все куда легче, чем она себе представляла.

– Я ничего не напутаю, Карл, обещаю. Сейчас принесу тебе таблетки и стакан воды, но только если ты ответишь на один вопрос – второго шанса не будет… Где та прекрасная картина?

– Мне нужны две штуки… Первая и третья. Не перепутайте. Клянусь, – снова начинает ныть старикашка, – у меня нет того, что вам нужно. В последний раз я видел холст в Зальцбурге. Мама…

«Умерла десять лет назад», – вспоминает Марго. У чувака явно беда с головой. Она снова смотрит на часы – из квартиры нужно было выйти пятнадцать минут назад. Мадемуазель де Лоран не боится, что Гайслер начнет кричать или сбежит. Ему некуда пойти. Жизнь несчастного оборвалась в ноябре 1972 года, когда его отец погиб в автокатастрофе, оставив сына сторожить позорными методами собранную коллекцию. У старикашки нет друзей и знакомых, он не общается с соседями, никто не будет его искать или оплакивать. Разобраться с Гайслером проще простого.

Марго идет в ванную и достает из сумки две таблетки с цианистым калием – по виду их не отличить от пилюль от давления, которые принимает хозяин. Надо накинуть хакеру еще десятку, он добыл немало ценных сведений. Она набирает стакан воды из-под крана и возвращается в кухню. Гайслер стоит у плиты, наклонившись – словно молится. Мадемуазель де Лоран дает ему таблетки, старик еще и благодарит.

– Давай поступим так: ты отправляешься спать, а я сложу все картины на место, – предлагает Марго.

– Вкус какой-то другой, – Гайслер облизывает губы. – Как у горького миндаля из садов Зальцбурга.

– Точно, – поддакивает мадемуазель де Лоран и провожает старика в спальню, не обращая внимания на его бормотание. Хозяин, не вполне понимая, что происходит, покорно следует за ней. Марго ждет, пока Гайслер повторит обряд с тапками и ляжет в кровать. Она укрывает его и подтыкает одеяло.

– Спокойной ночи, дорогой, – шепчет мадемуазель де Лоран, закрывая дверь и слыша, как старик начинает задыхаться.

Она абсолютно спокойна. Бросает последний взгляд в сторону спальни, спешит на кухню за сумками с полотнами и вдруг замирает. Дед не раз говорил, что картина больше него в высоту. Ни в шкафчик, ни в духовку она не поместится. В этой квартире есть только одно место… Марго оборачивается и бежит в спальню, сердце бешено бьется. Она сталкивает Гайслера с кровати, не обращая внимания на глухой стук, с которым тело ударяется о пол, и поднимает матрас. В точку! Под сетью пружин полыхает оранжевое пламя, словно женщину засадили за решетку.

– Я нашла тебя, – едва слышно шепчет Марго, не в силах сдвинуться с места. «Женщина в огне». Не в каком-то доме с садом в Зальцбурге, а здесь, в плену у ненормального. Любимая картина деда. Если бы он только мог ее увидеть! Выдержка изменяет мадемуазель де Лоран. Ее глаза, в жизни не пролившие ни одной слезинки, предательски поблескивают, когда она осторожно извлекает полотно из-под матраса.

Не обращая внимания на валяющийся в ногах труп, Марго достает из-за пояса джинсов мобильник и набирает сообщение хакеру:

Прикрой меня.

Затем скручивает холст в рулон и засовывает его под мышку, хватает набитые картинами мусорные пакеты и сумку с пистолетом и, ликуя, тихо выскальзывает из квартиры.