Женское счастье

— Скажи, всевидящая, буду ли я счастлива в браке? Он хочет, чтобы я вышла за него, обещает сделать меня счастливой, чтобы я никогда не стала плакать. Но я сказала, что сначала спрошу провидицу и только потом дам ответ.

Провидица — высокая сухая женщина молча разглядывает девушку. Сухо в провидице всё: фигура, строго поджатые губы и, особенно, взгляд. Только таким взглядом можно проницать будущее, видеть до самой мелкой мелочи. Конечно, человек сам меняет свою судьбу, но не всякое действие судьбоносно. Последнее оспаривается многими учёными мужами, хотя и не всегда удачно.

Провидице нет дела до учёных споров, она знает.

Вот стоит перед ней девушка, которой очень хочется такого счастья, чтобы никогда не плакать. И она, глупая, ждёт, что иссохшая старуха скажет за неё «да» или «нет».

Прозвучит «да», и осенью будет свадьба, весёлая, обещающая много радости. А потом, много скорей, чем хотелось бы, наступят будни. Нет, нынешний жених и будущий муж — хороший человек, добрый и работящий, он действительно любит жену и старается, как умеет, сделать её счастливой. Работать станет день и ночь, а зарабатывать медяки. Это станет первым не горем, а огорчением. Она хочет вести хозяйство, а придётся сводить концы с концами.

Будущее видно так ясно и бесспорно, словно оно уже в прошлом или течёт перед сухим взором прямо сейчас.

Появляются дети, и речь идёт не о сведении концов, а о том, чтобы эти концы не отдать. Всё чаще в муку, из которой печётся хлеб, хозяйка подмешивает льняную головицу, и этой головицы в хлебе всё больше. Муж работает, как проклятый, но ухичить семью не может. Он почернел, исхудал и совсем не напоминает того парня, что когда-то обещал, что она в жизни не станет плакать. Зимами он будет пропадать на отхожих промыслах, оставляя хозяйство на жену. Она будет воротить и женскую, и мужскую работу, а, лёжа в холодной постели, старательно не думать, что поделывает суженый в часы отдыха. Деревенские тётки болтают об этом всякое, а её называют счастливицей. Деньги, какие ни есть, муж приволакивает, а дурную болезнь с выездов не привёз. Что до блуда, то ведь не дома муженёк гуляет — на стороне, а это не считается; мужикам положено. Да, может, ничего и не было, кто там за ним смотрит…

Человек привыкает ко всему или почти ко всему. К бессонным бесслёзным ночам у постели больного ребёнка и к слезам не радости, но облегчения, когда болезнь отступает. А как привыкнуть к тому, когда лихоманка осилит и остаётся кусать пальцы и проклинать провидицу, насоветовавшую этакое счастье. Плакать нельзя; бог дал, бог и взял, — не ропщи на господа. А на деревне говорят: счастливица, семерых родила и всего двоих прибрал добрый боженька.

Пятеро выросли, дочери вышли замуж в дальние деревни. Провожала со слезами, а что делать? Замужняя дочь — обрезанный ломоть, а дочь в старых девах — и того хуже. Поплакала и стала ждать в гости внуков, хотя настоящие внуки — те, что от сыновей. Они всегда перед глазами, их и строжить, и нянькать, и баловать.

Семья и детишки покамест у старшего, а вторенький и третьяк гуляют в парнях. Гуляли, да и догулялись. Где-то за тридевять земель грянула война. Вроде и земля чужая, а война своя. Взяли младшенького, любимца, поскрёбышка, в солдаты. Уходил весёлый, плясал под гармошку, я, говорил, вернусь генерал-адьётантом, а то и, выше бери, — полковником. А вернулась похоронная бумага. Тут уж выла мать в голос, валялась простоволосая по земле, драла пегие космы.

«Счастливица… одного потеряла, теперь других не возьмут».

Время катит безостановочно, жизнь вернулась в наезженную колею, только всё чаще беспричинно плачется ночами, не то по случившемуся, не то по несбывшемуся.

А потом подвалило то, что должно было подойти, хотя и не ждала, и не хотела. Муж привычный и неизбежный, как застарелая болячка, от которого уже ничего путного не ожидалось, взял да и помер. Дома был, не на выездах, возился во дворе, починял что-то и вдруг, слова не сказавши, выронил топор, повалился на убитую землю, да и скончался.

— На кого ж ты меня оставил, кормилец! — причитала горько, слёзно, а за спиной слышала шепоток: «Повезло старой, разом помер мужик, ни себя, ни родных не примучил. Иным такая тугая смерть выпадает: годами лежат в параличе, под себя ходят, а он как у судьбы заказал лёгкий конец».

Может оно и так, но своя жизнь тоже покончилась.

Совсем погибнуть не дали, неужто для старухи-матери угла не найдут?

Нашли. Стала жить не хозяйкой, а бабушкой при сыновних семьях. Что могла — делала, а не могла — с убогой спрос невелик. Семьи большие, есть кому работу работать. Внуковьё подрастало, парни обженивались, девоньки разлетались замуж, искать весёлой бесслёзной жизни. Там и новая малышня понарождалась, в которой уже не сразу и разберёшься, чей и как зовут. А всё одно — свой, за каждого сердце болит.

Счастливица… кто правнука на руках держал, тот страшному суду неподсуден, его сразу в рай пускают.

Ночью не спится. Слишком много было бессонных ночей, за сидячей женской работой или у постели больного ребёнка. И хотя сейчас все здоровы, она покачивает зыбку и чуть слышно причитывает:

Неважно, что в колыбели спит-посапывает вовсе не Ваня, а Стёпка, а то и Маруся.

Вот и всё счастье, и вся жизнь.

Беспричинные слёзы медленно текут по морщинистым щекам.

Почему у стариков морщинистые лица? — Их прочертили потоки слёз.

Почему вода в море солёная? — Его до краёв наполнили женские слёзы.

Молчит провидица, сухо смотрит на пришедшую.

Но ведь девушка, ждущая совета, вполне может сказать суженому дролечке «нет», и тогда ей выпадет совсем другая жизнь. Эту жизнь провидица тоже может разглядеть всю, до последней слезинки. Но вместо этого колдунья произносит:

— Любишь его?

— Конечно!

— Тогда иди и говори: «Да».