Жертва разума

Глава 01

Ближе к вечеру началась гроза, и плотные серые тучи повисли над озером, точно свернутые в шарики носки, высыпавшиеся из корзины для грязного белья. Холодный ветер срывал листья с вязов, дубов и кленов, которые росли на берегу, и белые флоксы и черноглазые гибискусы склоняли перед ним свои головки.

Лето подходило к концу, как-то слишком быстро.

Джон Мэйл шел по плавучему доку «Проката лодок Ирва», окутанному вонью бензина, дохлой, высохшей на воздухе мелкой рыбы и водорослей, а за ним, засунув руки в карманы потрепанных габардиновых брюк, тащился старик хозяин. Мэйл не имел ни малейшего представления о старых устройствах – дросселях[1], грушах для подкачки топлива, карбюраторах и прочих штуках. Он прекрасно разбирался в диодах и резисторах, сильных сторонах одного чипа и недостатках другого. Но в Миннесоте знания о лодках и обо всем, что с ними связано, – часть генетического наследия, и он без проблем сумел взять напрокат у Ирва четырнадцатифутовый[2] «Лунд» с подвесным мотором «Джонсон 9.9». Причем ему хватило водительских прав и банкноты в двадцать долларов.

Мэйл забрался в лодку, смахнул ладонью воду со скамейки и сел. Ирв, опустившись на корточки рядом, показал, как завести и заглушить мотор, как управлять лодкой и прибавить скорость. Урок занял тридцать секунд, после чего Джон, прихватив с собой дешевую удочку с катушкой и пустой красный ящик из пластмассы, предназначенный для снастей, отплыл от берега озера Миннетонка.

– Возвращайся дотемна! – крикнул ему вслед Ирв.

Седовласый старик стоял на пристани и смотрел вслед отплывающей лодке.

Когда Мэйл вышел из плавучего дока, небо у него над головой было ясным, а воздух прозрачным и летним, хотя на западе что-то происходило, и он подумал, что приближается гроза, которая пока прячется за деревьями. Впрочем, это не имело значения – всего лишь впечатление.

Он проплыл три мили[3] вдоль берега на северо-восток. Вокруг озера, так плотно, что казалось, будто они касаются друг друга локтями, выстроились большие дома из камня и кирпича, стоимостью в несколько миллионов долларов каждый, с ухоженными лужайками, сбегающими к воде. Их украшали похожие на почтовые марки клумбы с цветами, над которыми потрудились профессионалы, а от них в разные стороны разбегались дорожки из крупной гальки. В траве сидели каменные лебеди и утки.

С воды все выглядело совсем иначе. Мэйл решил, что он забрался слишком далеко, но так и не нашел нужный ему особняк. Он остановился и поплыл назад, затем сделал круг. Наконец, намного севернее, чем предполагал, он заметил диковинный дом, похожий на башню, – местную достопримечательность. А дальше по берегу, один-два-три, да, вот он: камень, стекло и кедр, красная черепица и едва различимые за скатом крыши верхушки голубых елей, выстроившихся вдоль улицы. Клумба с пышными красными, белыми и голубыми петуниями патриотично украшала стену из плитняка на лужайке, сбегавшей к озеру. Рядом с плавучим доком в судоподъемнике стоял открытый катер.

Мэйл заглушил мотор, и через некоторое время лодка замерла на воде. Гроза еще пряталась за деревьями, и ветер начал стихать. Он взял удочку, отмотал леску и забросил ее в воду, без крючка и грузила. Она плавала на поверхности, но его это не беспокоило – со стороны казалось, будто он ловит рыбу.

Опустившись на жесткую скамью, Джон сгорбился и принялся наблюдать за домом. Однако там ничего не происходило, и через несколько минут он начал фантазировать.

Мэйл отлично умел это делать и в определенном смысле был настоящим мастером. Когда-то его запирали в качестве наказания, отбирали книги, запрещали играть и смотреть телевизор. Они знали, что он страдал от клаустрофобии – это являлось частью наказания, – и тогда, чтобы не сойти с ума, он сбегал в мир фантазий, садился на кровати, поворачивался лицом к голой стене и смотрел собственные фильмы, наполненные сексом и огнем.

Энди Манетт была звездой в его ранних придуманных фильмах; потом стала появляться в них все реже и реже, а в последние два года и вовсе пропала. Он почти ее забыл. Но однажды Мэйл услышал призыв, и она вернулась.

Энди Манетт. Ее духи́ могли оживить мертвеца. Высокая, стройная, с тонкой талией и большой белой грудью, с удивительно изящной шеей, если смотреть на нее сзади, когда она укладывала свои темные волосы в высокую прическу, открывавшую маленькие ушки.

Мэйл уставился на воду, широко раскрыв глаза и выпустив из рук удочку, которая свисала с борта лодки. Энди шла по темной комнате, направляясь к нему и сбрасывая на ходу шелковый халатик. Он улыбнулся. Прикоснувшись к ней, почувствовал, какое у нее теплое, бархатное, безупречное тело. Джон ощущал его кончиками пальцев.

– Сделай это, – говорил он громко, не выдерживал и начинал хихикать. – Вот тут, внизу, – добавлял он.

Мэйл просидел час, потом еще один, время от времени что-то произнося вслух, потом вздохнул, вздрогнул и, вернувшись в реальность, увидел, что мир вокруг изменился.

Небо стало серым, сердитым, со всех сторон наступали нависавшие низко над землей тучи. Ветер набрасывался на лодку, и тонкая леска трепетала на поверхности воды.

Пора.

Мэйл потянулся назад, чтобы завести мотор, и увидел ее.

Она стояла у окна эркера в белом платье – хотя она находилась от него в трехстах ярдах, он узнал фигуру и неповторимую, наполненную вниманием и наблюдательностью неподвижность. Он чувствовал ее взгляд. Энди Манетт была ясновидящей. Она могла проникнуть в его мысли и произносила слова, которые он пытался скрыть.

Джон Мэйл отвернулся, чтобы защититься от нее.

Чтобы она не узнала, что он идет за ней.

Энди Манетт стояла в эркере и смотрела, как дождь наступает на дом со стороны озера, а следом за ним подбирается мрак. На краю лужайки, сбегавшей к воде, ветер трепал высокие головки флоксов. К выходным они уже отцветут. А чуть дальше она увидела одинокого рыбака в лодке с оранжевым носом, взятой напрокат у Ирва. Он сидел на одном месте с пяти часов, и, как ей показалось, без особого результата. Энди могла бы сказать ему, что на дне здесь по большей части лишенный жизни ил и что сама она ни разу ничего не поймала с пристани.

В тот момент, когда она на него посмотрела, он повернулся, чтобы завести мотор. Энди всю жизнь имела дело с лодками, и то, как рыбак двигался, подсказало ей, что он не умеет обращаться с подвесными моторами – не знает, как нужно сесть и одновременно его запустить.

Когда он повернулся, Энди почувствовала его взгляд и подумала, удивив саму себя, что знает этого человека. Впрочем, он находился так далеко, что она даже не различала лица. И тем не менее все вместе – голова, глаза, плечи, движения – показалось ей знакомым…

Затем он снова дернул за веревку стартера и уже через несколько секунд помчался вдоль берега, одной рукой придерживая шляпу, другую положив на рычаг мотора. Энди решила, что рыбак ее не заметил. Их разделила стена дождя.

И она подумала: тучи затянули все небо, начали опадать листья.

Конец лета.

Как же быстро.

Энди отвернулась от окна и прошла по гостиной, включая свет. Комната была обставлена с любовью и одновременно уверенной, твердой рукой: массивные дачные диваны и стулья, столы, сделанные на заказ искусными мастерами, светильники и ковры. В углу намек на принадлежность к секте шейкеров[4], повсюду натуральное дерево и ткани приглушенных тонов с вкраплениями ярких пятен – вспышка красного на ковре, прекрасно сочетавшаяся с антикварным столиком из клена, голубая полоса, словно напоминание о небе за окном.

Дом, всегда теплый и уютный в прошлом, без Джорджа казался Энди холодным.

Из-за того, что он сделал.

Джордж, энергичный, постоянно в движении, вечный спорщик, с умными глазами, грубым лицом, тучный и агрессивный, тем не менее давал ей чувство защищенности. А теперь… это.

Энди была стройной, высокой женщиной, с темными волосами и врожденным чувством собственного достоинства. Часто казалось, будто она позирует, хотя сама она этого не замечала. Просто руки и ноги принимали особое положение, голова склонялась набок, как будто художник рисовал ее портрет. Прическа и жемчужные серьги без слов говорили о том, что она владеет лошадьми и яхтами и проводит отпуск в Греции.

Она ничего не могла с этим поделать, да и не стала бы, даже если бы могла.

В лучах света, падающего из гостиной, Энди начала подниматься по лестнице, чтобы заняться дочерьми: завтра первый день в школе, нужно было выбрать одежду и пораньше уложить их спать.

На верхней площадке лестницы она собралась свернуть направо, к их комнате – и тут услышала едва различимую музыку из непристойного фильма, которая доносилась с противоположной стороны.

Значит, они сидят у телевизора в большой спальне. Пока Энди шла по коридору, она услышала щелчок переключения канала, и к тому моменту, когда переступила порог, девочки с серьезным видом смотрели канал новостей «Си-эн-эн», на котором пара репортеров рассуждала про индекс потребительских цен.

– Привет, мам, – бодро сказала Женевьева, а Грейс подняла голову и улыбнулась, старательно делая вид, что очень рада ее видеть.

– Привет, – ответила Энди и принялась оглядываться. – Где пульт?

– На кровати, – нисколько не смутившись, ответила Грейс.

Пульт от телевизора лежал посреди кровати на покрывале, довольно далеко от девочек. «Они его туда забросили», – подумала Энди, взяла его и сказала:

– Извините.

После чего прошлась по каналам в обратном порядке и на одном из платных обнаружила постельную сцену в полном разгаре.

– Ну, вы даете! – с упреком проговорила она.

– Нам полезно, – запротестовала младшая из дочерей, даже не пытаясь отрицать очевидное. – Для образования.

– Это не самый лучший способ, – заявила Энди и выключила канал. – Лучше спросить у меня, если вас что-то интересует. – Она посмотрела на Грейс, но старшая дочь отвернулась – немного сердито и смущенно одновременно. – Ладно, – сказала Энди. – Давайте-ка соберем вещи в школу и примем ванну.

– Мы снова заговорили, как доктор, мама! – возмутилась Грейс.

– Извините.

Когда они шли по коридору в комнату девочек, Женевьева неожиданно выпалила:

– Господи, член у того мужика, как у жеребца!

На мгновение повисло потрясенное молчание, потом Грейс захихикала, через две секунды фыркнула Энди, а еще через пять все трое валялись на ковре в коридоре и хохотали до слез.

Всю ночь шел дождь, который прекратился на несколько часов утром и снова начался.

Энди посадила дочерей в автобус, пришла на работу на десять минут раньше и занялась записанными на прием пациентами; она внимательно их слушала, улыбалась, стараясь успокоить и поддержать, иногда подпускала жесткости в голос. Она разговаривала с женщиной, которая постоянно думала о самоубийстве; и еще с одной, считавшей себя мужчиной, оказавшимся в ловушке женского тела; с мужчиной, ставшим жертвой навязчивой необходимости во всем контролировать жизнь своей семьи – он понимал, что ведет себя неправильно, но ничего не мог с собой поделать.

В полдень Энди прошла два квартала до магазинчика деликатесов и принесла оттуда пакет с ланчем для себя и напарницы. Они провели час, отведенный на ланч, разговаривая с бухгалтером о социальной защите и налогах на компенсацию по потере трудоспособности.

Днем выдался яркий момент: пришел интересный пациент, полицейский офицер, плотно опутанный миллионами нитей хронической депрессии, который, похоже, начал положительно реагировать на новый препарат. Обычно мрачный, с нездоровым цветом лица, насквозь прокуренный, сегодня он смущенно улыбнулся и сказал:

– Господи, эта неделя была лучшей за последние пять лет: я начал обращать внимание на женщин.

Манетт ушла с работы рано и поехала под противным моросящим дождем, от которого все вокруг развезло, в западный район Петли, к хаотичному скоплению белых коттеджей в стиле Новой Англии и зеленым игровым площадкам школы «Березка». Парковку окружал плотный строй кленов, и Энди заметила в роскошных кронах ярко-красные пятна осени. Дорожка ко входу шла через давшую имя школе березовую рощу, расцвеченную золотистыми красками, радовавшими глаз в этот отвратительно серый день.

Она оставила машину на парковке и поспешила в школу, чтобы поскорее оставить позади душный запах дождя, висевшего над асфальтом, точно туман.

Встречи с учителями стали для нее привычной рутиной, и Энди ходила на них каждый год в первый день занятий: она беседовала с учителями, всем улыбалась, согласилась участвовать в празднике Дня благодарения, выписала чек для факультатива по струнным инструментам. Мы с удовольствием работаем с Грейс, очень умная девочка, активная, лидер в школе, бла-бла-бла.

Манетт с удовольствием ходила на эти встречи и радовалась, когда они заканчивались.

Потом они с девочками вышли из школы и обнаружили, что дождь пошел сильнее и со злобным шипением низвергается с обезумевшего неба.

– Вот что я тебе скажу, мама, – заявила Грейс, наблюдавшая за женщиной со сломанным зонтиком, которая почти бежала по улице, когда они остановились под козырьком у входа. Грейс всегда с очень серьезным видом разговаривала со взрослыми. – На мне сегодня отличное платье, и оно почти не помялось, так что я смогу надеть его еще раз. Давай ты заберешь машину, подъедешь сюда, и я сяду тут.

– Хорошо, – ответила Энди, подумав, что им действительно нет смысла всем мокнуть.

– А я дождя не боюсь, – с вызовом сказала Женевьева. – Идем.

– Подожди меня вместе с Грейс, – предложила Энди.

– Не хочу. Грейс боится, что она от воды растает, старая ведьма, – ответила Женевьева.

Грейс посмотрела в глаза сестре и сложила указательный и большой пальцы так, как будто собиралась ее ущипнуть.

– Ма-ам! – заныла Женевьева.

– Грейс, – укоризненно проговорила Энди.

– Сегодня, едва ты уснешь, – прошептала Грейс, которая отлично умела управляться с сестрой.

В свои двенадцать лет, старшая и более высокая из сестер, еще нескладная, она уже начала превращаться в девушку. Очень серьезная, даже слишком, постоянно мрачная, словно ждала, что вот сейчас произойдет что-то ужасное, Грейс собиралась стать врачом.

Женевьева же была бойкой, легкомысленной и шумной и даже слишком хорошенькой. Уже сейчас, когда ей было девять, не вызывало сомнений, что мальчикам от нее не поздоровится. Причем многим. Но до этого еще было далеко. Сейчас она сидела на бетонном крыльце и пыталась оторвать подошву от кроссовки.

– Жен! – попыталась урезонить ее Энди.

– Она все равно оторвется, – ответила Женевьева, не поднимая головы. – Я тебе говорила, что мне нужны новые кроссовки.

По дорожке быстрым шагом прошел мужчина в плаще и с непокрытой головой, которую он опустил, пытаясь защититься от дождя. Дэвид Гердлер называл себя психотерапевтом и принимал активное участие в работе совета учителей и родителей. Жутко скучный тип, обожавший произносить сентенции о надлежащей роли в жизни и бессознательном поведении. Ходили слухи, что во время своих приемов он использует карты Таро. Гердлер всячески лебезил перед Энди.

– Доктор Манетт, – сказал он, кивнув и замедлив шаг. – Отвратительная сегодня погода.

– Да, – ответила Энди, но воспитание не позволило ей довольствоваться одним коротким словом, даже с человеком, который ей не нравился. – Говорят, дождь будет идти всю ночь.

– Да, я тоже слышал прогноз, – сказал Гердлер. – Послушайте, а вы видели «Тераподист» за этот месяц? Там есть статья о возвращении памяти…

Он еще пару минут что-то говорил, Энди машинально улыбалась, пока в конце концов Женевьева не заявила, причем очень громко:

– Мама, мы же опаздываем.

– Нам действительно нужно идти, Дэвид, – сказала Энди и исключительно из-за хорошего воспитания добавила: – Я обязательно посмотрю статью, о которой вы говорите.

– Конечно, рад был с вами поболтать, – ответил Гердлер.

Когда он вошел внутрь, Женевьева посмотрела ему вслед и, пародируя Богарта[5], прошептала:

– Что нужно сказать, мама?

– Спасибо, Жен, – улыбнувшись, ответила Энди.

– Не за что, мамочка.

– Ладно, – сказала Энди. – Я добегу до машины.

Она посмотрела в сторону парковки и обнаружила, что около водительской дверцы ее машины стоит красный фургон, и ей придется обежать вокруг.

– Я с тобой, – заявила Женевьева.

– Я сяду впереди, – тут же сказала Грейс.

– Нет, я…

– Ты сидела впереди, когда мы ехали сюда, таракашка, – напомнила ей Грейс.

– Мам, она назвала меня…

Грейс снова сделала вид, будто собирается ущипнуть сестру, и тут вмешалась Энди:

– Ты сядешь назад, Жен. Ты ехала впереди утром.

– Или я тебя ущипну, – добавила Грейс.

Они побежали под дождем, Энди в туфлях на низком каблуке, держа за руку Женевьеву, у которой были короткие ноги, и она не поспевала за матерью. Энди выпустила руку Жен, когда они оказались за фургоном «Эконолайн», наставила ключ на свою машину, нажала кнопку и за шумом дождя услышала щелчки электронных замков.

Наклонив голову, она пробежала между своей машиной и фургоном, Жен отставала от нее всего на шаг, и они почти одновременно потянулись к ручкам двери.

Энди услышала, как в фургоне отъехала в сторону дверь; почувствовала присутствие мужчины и движение у себя за спиной. Она повернулась, одновременно по привычке приготовившись улыбнуться.

Но услышала, как вскрикнула Женевьева, обернулась и увидела, как к ней приближается диковинная круглая голова с копной грязных светлых волос.

Она увидела испещренное морщинами лицо, слишком для них молодое.

Увидела зубы, слюну и руки, похожие на две дубинки.

– Беги! – крикнула Энди.

И в этот момент мужчина ударил ее в лицо.

Энди поняла, что он собирался сделать, но не смогла увернуться. Она отлетела к дверце машины и сползла по ней, не устояв на ногах.

Она не ощутила боли, только удар о машину и его кулак, почувствовала, как мужчина повернулся, кровь на коже, уловила вонь грязного шершавого асфальта, залитого водой, когда она упала на ладони, и на короткое мгновение в ее голове мелькнула безумная мысль, что она испортила костюм. И тут мужчина отошел от нее на шаг.

Энди снова собралась крикнуть: «Беги», но с ее губ слетел только стон, и она почувствовала – а может быть, увидела, – что мужчина направился к Женевьеве. Энди попыталась закричать, издать хоть какой-то звук, любой, но из ее носа тут же потекла кровь, и в лицо, точно обжигающий огонь, ударила волна дикой боли.

Она услышала пронзительный крик Женевьевы и попыталась подняться, но сильная рука схватила ее за воротник пиджака, и она оказалась в воздухе, а в следующее мгновение почувствовала удар о металл. Женщина снова сползла по боку машины, на сей раз лицом вниз, попыталась подобрать колени и услышала, как хлопнула дверца машины.

Манетт уже почти не понимала, что происходит, сдвинулась в сторону и увидела лежащую Женевьву, которая была в крови с головы до ног. Она потянулась к дочери, которая собралась сесть, и увидела, что у нее блестят глаза. Энди собралась ее остановить, и вдруг сообразила, что она перепачкана не кровью, а чем-то другим: и тут Женевьева, которая находилась всего в нескольких дюймах от нее, крикнула:

– Мама, у тебя кровь!..

«Фургон», – подумала Энди.

Они были в фургоне. Как только Энди это сообразила, она с трудом встала на колени, но ее тут же отбросило назад, когда фургон под визг шин вылетел с парковки.

«Грейс нас увидит», – подумала Энди.

Она попыталась подняться и снова упала – фургон как раз резко повернул налево и остановился. Водительская дверь открылась, внутрь пролился свет, и Энди услышала крик, потом в сторону скользнула боковая дверь, и мужчина зашвырнул в фургон Грейс. Она упала прямо на Женевьеву, причем ее белое платье было перепачкано ржаво-красными пятнами, похожими на краску на фургоне.

Дверь снова захлопнулась, и фургон с ревом выскочил с парковки.

Женщина с трудом, помогая себе руками, поднялась на колени и попыталась понять, что происходит: Грейс кричала, Женевьева плакала, обе были перепачканы чем-то красным. А еще она поняла по запаху и вкусу на губах, что у нее действительно идет кровь. Она повернулась и увидела крупного мужчину, сидевшего за рулем и отделенного от них металлической сеткой. Она крикнула:

– Прекратите это, остановитесь! Прекратите! Стойте!

Однако водитель, не обращая на ее крики ни малейшего внимания, завернул за угол, потом повернул еще раз.

– Мама, мне больно, – сказала Женевьева, и Энди посмотрела на дочерей, которые стояли на четвереньках.

На лице Грейс застыло грустное выражение побитой собаки; она словно знала, что когда-нибудь этот мужчина за ней придет.

Энди посмотрела на дверцы фургона в надежде отыскать возможность выбраться, но вместо ручек обнаружила надежно привинченные металлические пластины. Она перекатилась назад и изо всех сил ударила ногой в дверь, но та даже не дрогнула. Энди не сдавалась и продолжала упрямо бить по ней ногами, потом к ней присоединилась Грейс, за ней Женевьева, но дверь не поддавалась. Женевьева вдруг завизжала и никак не могла остановиться. Энди колотила ногами по двери, пока у нее не закружилась от усилий голова, и, задыхаясь, она повторила три или четыре раза, обращаясь к Грейс:

– Мы должны выбраться, должны выбраться, должны выбраться…

В этот момент мужчина на переднем сиденье начал хохотать, громко, как смеются дети на карусели, и его голос заглушил крики Женевьевы; этот жуткий смех в конце концов заставил всех троих замолчать, и они увидели в зеркале глаза похитителя, когда он сказал:

– Вам отсюда не выбраться. Я об этом позаботился. Я все знаю про двери без ручек.

Они в первый раз услышали его голос, и девочки отшатнулись, словно от удара. Энди с трудом поднялась на ноги, но ей пришлось наклонить голову в низком фургоне, и только сейчас она сообразила, что потеряла туфли и сумочку. Впрочем, она увидела сумочку на переднем пассажирском сиденье. Интересно, как она туда попала? Энди попыталась восстановить равновесие, ухватившись руками за металлическую сетку, и ударила ногой в боковое окно. Ее пятка попала в стекло, и оно треснуло.

Фургон тут же съехал на обочину, остановился, мужчина повернулся к Энди, поднял пистолет калибра 0.45 и злобно прорычал:

– Разобьешь мое гребаное окно, и я прикончу твоих гребаных детей.

Энди видела только половину его лица, но неожиданно ей пришла в голову мысль, что она знает этого человека. Только вот выглядел он иначе. Где она его видела? Энди снова опустилась на пол фургона, а мужчина взялся за руль, и фургон отъехал от тротуара.

– Разбей мое долбаное окно… – бормотал он. – Разбей мое окно…

– Кто вы? – спросила Энди.

Ее вопрос, казалось, разозлил его еще сильнее. Кто же он такой?

– Джон, – ответил он сердито.

– Джон, а дальше? Чего вы хотите?

Какой Джон? Черт возьми, какой Джон?

– Ты знаешь, какой, черт возьми, Джон.

У Грейс из носа шла кровь, в глазах застыл животный страх; Женевьева скорчилась в углу, и Энди безо всякой надежды спросила:

– Джон, а дальше?..

Мужчина оглянулся через плечо, и женщина увидела, что в его глазах вспыхнула ненависть; потом он поднял руку и стянул с головы парик из светлых волос.

Прошло полсекунды, и Энди выдохнула:

– О нет, только не Джон Мэйл…