Жертвы моды. Опасная одежда прошлого и наших дней

В дерматологическом музее (Musée des Moulages) при больнице Сен-Луи в Париже выстроены ряды жутких витрин, в которых выставлены поразительно реалистичные восковые слепки кожных болезней, которыми страдало бедное население мировой столицы моды. Музей был основан в 1860-х годах, чтобы помочь врачам в обучении нового поколения дерматологов: расписанные вручную слепки были сняты с пациентов, проходивших лечение дерматологических заболеваний. В 1885 году Жюль Баретта отлил пугающе жизнеподобный слепок кисти руки двадцатипятилетнего шляпника, который демонстрирует профессиональное кожное заболевание – «изменение ногтей, вызванное раствором ртути в азотной кислоте» (ил. 1 во вклейке). Ногти этого молодого человека были необратимо окрашены токсическими веществами, использовавшимися для превращения сырого меха в модные мужские шляпы. Такая окраска говорит о том, что шляпник не пользовался защитными перчатками, отчего яд проник в организм прямиком через кожу. По виду этой руки можно судить и о том, что шляпник был слишком беден, чтобы обратиться к врачу частной практики. Поэтому, будучи уже очень болен, он пришел в государственную больницу. Его ногти имеют булавовидную форму, они слегка вздуты, что свидетельствует о хроническом кислородном голодании. Булавовидная форма ногтей может являться симптомом болезни легких, которой страдали многие шляпники из-за сердечной патологии или кардиологического заболевания, развившегося вследствие работы с ртутью. Воздействие ртути само по себе может вызвать изменение ногтевой пластины, но в данном случае ясно, что уже в 25 лет профессия молодого человека оставила неизгладимые следы на его руках и на здоровье всего организма[95].

Поврежденные руки стали объектом исследования, проведенного Международным бюро труда в 1925 году. Из отчета становится ясно, как ртуть повреждает нейромоторную систему. Колеблющиеся, неровные карандашные линии зафиксировали неконтролируемый тремор шляпников, пытавшихся написать собственное имя. В Северной Америке эти непроизвольные движения назвали тряской шляпника, или Данберийской тряской[96]. По характеру подписи видно, что отравленный шляпник едва мог написать свое имя – De Cock, а его неграмотный коллега по цеху вместо имени начертил крест. Во Франции, где бесплатное всеобщее образование законодательно утвердили в 1882 году, эта едва читаемая закорючка говорила о том, что изготовление шляп из квалифицированного ручного ремесла превратилось в механическое фабричное производство. К началу XX века эта грязная, пыльная, смертельно опасная работа стала уделом менее образованных людей старшего возраста или иммигрантов. Вторая глава книги посвящена мужской моде и вызываемому ею меркуриализму – хроническому отравлению ртутью. В ней приоткрывается ужасающая реальность, стоявшая за нашими любимыми культурными символами, такими как эксцентричный Безумный Шляпник из «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла.

Изменчивые стили

В описании Парижа Мерсье любовался постоянно меняющимися фасонами мужских головных уборов. Он сравнил легко и часто изменяемую форму шляп с древнегреческим морским божеством Протеем. В 1750-е, годы юности Мерсье, у шляп были широкие поля. Их поднимали и опускали, как это показано на картине Фрэнсиса Котса. Затем они приняли форму, напоминающую корабль: такой фасон называли «треуголка». К началу 1780-х годов последним словом шляпной моды стала круглая тулья с узкими полями, как на портрете кисти Ульрики Паш (ил. 2 во вклейке). Шляпы второй половины XVIII века можно назвать протеическими, но не менее справедливым определением будет «меркуриальные» (игра слов: mercurial означает «переменчивый» и «содержащий ртуть». – Прим. пер.). Ртуть входила в состав волокон шерсти, предназначенной для изготовления модных шляп. Конечно, все знали о ее вредоносных свойствах, но использование ртути сильно удешевляло превращение жесткой низкосортной кроличьей и заячьей шерсти в податливый фетр. Фетр – это нетканый материал, который можно изготовить из многих видов сырья, включая синтетические[98]. Шерсть можно собирать без вреда для животного, но на изготовление пухового фетра идет подпушь со шкурок освежеванных животных, и для этого подойдет практически любое животное: «Что касается пухового фетра, то, если существо было о четырех ногах, покрыто мехом и оказалось вблизи мастерской шляпника – оно шло на изготовление шляпы»[99]. Чтобы отдельные ворсинки сформировали прочную ткань, их нужно было отделить от шкуры и «свойлачивать», то есть спутывать под воздействием трения, давления, влаги, химических веществ и нагревания. Вычесывание шкурки щеткой, смоченной в кислотном растворе ртути, разрушало белки кератина в шерстинках и окрашивало их в ярко-рыжий цвет, поэтому эту процедуру называли carroting (от слова carrot (англ.) – морковь. – Прим. пер.)[100].

Ртуть в своей изменчивости подобна моде на шляпы, в производстве которых она участвовала. Это красивое полиморфное вещество, рассыпающееся блестящими серебристыми шариками, в старину называли «живое серебро»[101]. При этом ее мерцающая поверхность обманчива: как и свинец, ртуть – одно из самых опасных для здоровья человека веществ. Она легко проникает в организм через дыхательные пути и, в меньшей степени, через кожу или желудок. Однако, в отличие от преходящих шляпных мод, ртуть устойчива. Однажды попав в организм шляпника, материал для изготовления шляпы или в почву вблизи от шляпных фабрик, ртуть остается там навсегда[102].

Дошедшие до наших дней шляпы из пухового фетра все еще представляют угрозу здоровью. Шляпы в коллекциях костюмов музея Виктории и Альберта в Лондоне были упакованы в измятые бликующие пакеты из майлара, помеченные наклейками с черепом и скрещенными костями и надписью «токсично». Исследования, проведенные хранителями отдела тканей музея Виктории и Альберта Грэмом Мартином и Мэрион Кайт, показали, что многие старинные фетровые шляпы до сих пор содержат достаточно ртути, чтобы отравить тех, кто имеет с ними дело. Особой опасности подвергаются музейные хранители, которым приходится отпаривать примятые шляпы, чтобы вернуть им первоначальную форму: «Ртуть или ртутные соли присутствуют в большинстве изученных шляп, и, по-видимому, они содержатся во всех фетровых шляпах, произведенных в период с 1820 по 1930 год»[103]. В уже классической статье, написанной в 2002 году, авторы предупреждают музейных работников о том, что до сих пор серьезную угрозу представляют остатки ртути, использовавшейся в предварительной обработке шерсти для свойлачивания[104]. Сотрудники музея полагали, что примерно половина фетровых шляп из его фондов может содержать ртуть. Поэтому в качестве превентивной меры они упаковали все экспонаты в майларовые пакеты[105].

По моей просьбе несколько музейных хранителей провели анализ экспонатов из своих коллекций. В их распоряжении был портативный рентгенолюминесцентный спектрометр; для анализа полученных данных сотрудники музея применили аналитическую методологию, позволяющую выявить в объекте наличие, но не точное количество тяжелых металлов, таких как ртуть и свинец, а также некоторые другие токсины, включая мышьяк. Тесты, проведенные в Королевском музее Онтарио, музее истории Лондона и на факультете физики университета Райерсона, позволили обнаружить ртуть в большом числе образцов. Она содержалась и в треугольной «пиратской» шляпе середины XVIII века, изготовленной всего лишь несколькими десятилетиями позднее открытия ртути в 1730 году, и в шляпах начала XX века из Королевского музея Онтарио[106]. Таким образом, данные экспертизы неопровержимо свидетельствуют о том, что хранящиеся в фондах музеев шляпы из пухового фетра остаются токсичными по сей день. В этой главе я постараюсь ответить на несколько важных вопросов: как шляпы вызывали отравление ртутью? Как ртуть влияла на здоровье шляпников? Почему эта проблема до сих пор актуальна?

В книге «Облаченные в мечты» Элизабет Уилсон цитирует работу Фридриха Энгельса «Положение рабочего класса в Англии» (1844):

Энгельс имел все основания указывать на вредные для здоровья условия труда рабочих, занятых в производстве модных дамских аксессуаров, но философ упускал из виду вред от токсинов, содержащихся в его собственном головном уборе. В наши дни мало кто из мужчин носит фетровые шляпы, а Энгельс не мог позволить себе выйти из дома без нее. Это было бы грубым нарушением социальных конвенций. Сегодня шляпы – необязательная часть гардероба, но на протяжении многих эпох во многих культурах головной убор считался центральным элементом костюма. Кроме того, до изобретения центрального отопления головные уборы имели важное практическое значение, помогая своему владельцу оставаться в тепле и сухости. Социальные условности, связанные с тем, как надевать, снимать и носить шляпы, совершенно непонятны современному человеку, который проводит большую часть жизни с непокрытой головой. В прошлом общепринятый шляпный этикет служил соблюдению социальной иерархии. Как и обувь, шляпы требовали больших денежных затрат, но составляли неотъемлемую часть мужского гардероба.

Старинная дагерротипная фотография дает представление о типичном буржуазном костюме Викторианской эпохи: элегантные черные сюртуки, безупречные крахмальные манишки, жилеты, шейные платки и хорошо скроенные брюки (ил. 1). На изображенных на фотографии мужчинах надеты светлые шляпы, на краях полей и тульи видна пушистая текстура ворсистого материала. Мужчины пожимают друг другу руки в знак дружбы или, возможно, братской привязанности, один из них положил ладонь на плечо другому. Фотография позволяет отобразить лоск новейших мужских нарядов того времени. На тот же период приходится издательский бум журналов мужских мод. Среди них – журнал Le Narcisse, названный в честь мифического героя, влюбившегося в собственное отражение. Тогда же появилась возможность любоваться на свое отражение в прозрачном ростовом зеркале, золоченом с помощью прокаливания растворенного в ртути золота, или заказать фотографический портрет. Дагерротип, изобретенная в 1839 году фотографическая техника, представлял собой четкий единственный отпечаток на тщательно отполированной до зеркального эффекта серебряной пластине. В дагерротипном производстве также использовалась ртуть, а это означало, что и шляпы, и их изображения источали яд и были опасны для мужчин[108].

1. Дагерротип. Двое мужчин в светлых цилиндрах из пухового фетра. Около 1854. Из коллекции Марка Кенигсберга

Несмотря на неоспоримую практичность мужских шляп из пухового фетра, я настаиваю на том, что высокая меновая стоимость в системе моды позволяет считать их столь же «иррациональными» и желанными, как и женские наряды. Я намеренно использую слово «иррациональные», поскольку история мужского костюма часто преподносится как рациональная, линеарная траектория. В то же время на протяжении более чем двух столетий практикующие врачи накапливали свидетельства, касающиеся шляпного производства. Оно развилось в промышленную отрасль, предназначенную производить предмет для защиты головы как вместилища разума владельца, но в то же время подрывавшую нервную систему создателей – знаменитых «безумных» шляпников. В 1844 году парижский карикатурист Жан-Жак Гранвиль высмеял тиранию моды (ил. 3 во вклейке). Он обвинил портных и модисток в том, что они выступают зловещими «палачами» на службе деспотичной Королевы Моды – великанши, вращающей колесо моды.

Это вовсе не колесо фортуны, а орудие пытки – колесования, – известное также как «колесо Екатерины». Тело растягивали на колесе и переламывали все крупные кости, что вызывало медленную и мучительную смерть, – так казнили самых злостных преступников. Вопреки обвинению Жан-Жака Гранвиля, изготовители модной одежды не были пособниками зла или палачами. Ситуация была обратной: они сами становились жертвами своего ремесла. Портные печально славились горбатыми спинами, оттого что весь день проводили, склонившись над работой, а белошвейки из-за крайне низкой оплаты труда вынуждены были выходить на панель. Фридрих Энгельс адресовал свои обвинения буржуазным потребителям-женщинам. Однако мужчины и их вечно меняющиеся шляпные моды несли большую долю ответственности за печальные последствия ремесла шляпников вплоть до потери трудоспособности и преждевременной смерти.

Фокусы со шляпой

Вытащить кролика из шляпы – действие, само по себе символизирующее магию. Истоки «фокуса со шляпой» следует искать в начале XIX века. Считается, что в 1814 году его изобрел парижский иллюзионист Луи Конт[109]. В 1830 году Джон Андерсон из шляп изумленных зрителей достал целый кроличий выводок, хотясегодня этим фокусом уже давно никого не удивишь[110]. Мне кажется, что в нем можно усмотреть иронию: кроличья подпушь использовалась для производства шляп. Словно во временной петле, кролик погибает, чтобы стать шляпой, а затем фокусник воскрешает в ней живого кролика. Хотя трансформация кролика из живого зверька в головной убор была сложным и долгим процессом, шляпы часто сохраняли пушистую, мягкую текстуру их меха в виде пушка на готовом изделии. Кроме того, чтобы выровнять поля, поддержать и усилить лоснящийся, глянцевый отлив ворсинок фетра, шляпы требовали регулярной чистки и расчесывания: по-французски эти процедуры назывались pelotage и bichonnage[111]. Эти же термины используются в процессе ухода за декоративными собачками, которых холят и лелеют так же, как и шляпы. В те времена заботливые жены ухаживали за шляпами своих мужей словно за питомцами. В рассказе А. Конан Дойля «Голубой карбункул» (1892) констебль передает сыщику потенциальную улику: «сильно поношенную, потерявшую вид фетровую шляпу». Основываясь на тщательном осмотре, Холмс методом дедукции заключил, что ее владелец «ведет сидячий образ жизни, редко выходит из дому, совершенно не занимается спортом. Этот человек средних лет, у него седые волосы, он мажет их помадой и недавно подстригся». Он предполагает также, что «жена его разлюбила», и основывает свое умозаключение на том, что шляпа «не чищена несколько недель», на ней осела бурая домашняя пыль. Холмс сообщает своему знаменитому компаньону: «Мой дорогой Уотсон, если бы я увидел, что ваша шляпа не чищена хотя бы неделю и вам позволяют выходить в таком виде, у меня появилось бы опасение, что вы имели несчастье утратить расположение вашей супруги»[112].

В то время как благодаря блестящей дедукции Шерлок Холмс, словно по волшебству, выуживает из шляпы историю жизни ее владельца, рекламный плакат в стиле ар-нуво шляпной фирмы Брюйя обыгрывает классический фокус с помощью обратного трюка (ил. 4 во вклейке). Модно одетая женщина, в своем красном платье подозрительно похожая на ассистентку иллюзиониста, открывает небольшую плетеную коробку. Пять кроликов – именно столько необходимо для изготовления одной шляпы – по собственному желанию запрыгивают в загрузочный контейнер машины для обработки фетра, или bastisseuse по-французски. Этот станок, в 1855 году ставший первым механизированным устройством в шляпном производстве, выдувал ворсинки меха на поверхность большого конуса[113]. На плакате конус заменяют одиннадцать готовых шляп самых разных фасонов и материалов, от федоры до канотье. Джентльмен, напоминающий фокусника, стоит между потоками кроликов и сияющих готовых изделий, вежливо снимая шляпу в присутствии дамы. Плакат создан около 1900 года, именно тогда весь процесс изготовления шляп «волшебным» образом был полностью механизирован[114]. Однако авторов столь привлекательной для потенциального покупателя картинки не заботит, скольких животных убивают и скольких шляпников отравляет это волшебное превращение кроликов в шляпы. Одновременно с выпуском рекламного плаката вышел отчет об исследовании, заказанном профсоюзами. В нем утверждалось, что работавшие на станке bastisseuse женщины действительно страдали от тяжелого отравления ртутью[115].

Однако шляпники страдали от отравлений не всегда. Исторически самыми дорогими были фетровые шляпы, изготовленные из подшерстка бобра, или касторовые шляпы. В отличие от тяжелого фетра из овечьей шерсти, при намокании быстро терявшего форму, – фетр из подпуши бобрового меха был податливым, легким, водонепроницаемым, прочным и теплым материалом[116]. Бобровый мех ценился настолько высоко, что к XVI веку в Европе этого зверя полностью истребили, и тогда предприимчивые торговцы нашли новые источники меха в Северной Америке. Мода на жесткие широкополые касторовые шляпы достигла апогея в XVII веке, этот фасон был излюбленным и у бравых кавалеров, и у куда более сдержанных пуритан. В результате военных побед шведов во время Тридцатилетней войны (1618-1648) в моду вошли широкополые конусообразные цилиндры или шляпы «сахарная голова», которые носили как мужчины, так и женщины[117]. Редкий экземпляр остроконечной шляпы (1620-е), которую можно назвать «ведьминской», лишился верха, осыпавшегося из-за высыхания материала (ил. 2). В сравнении с современными шляпами ее фетр свалян очень толстым слоем, но когда я попробовала ее приподнять, для своих размеров она оказалась удивительно легкой.

Мех бобра в чистом виде не требует обработки ртутью. Ворсинки бобровой подпуши имеют бородчатую структуру, а мехом высшего качества считались старые шкурки, которые подверглись химическому воздействию выделений человеческой кожи. Один из первых голландских поселенцев писал: «…бобровый мех не свалять, если он не ношеный, не грязный и не засаленный». Таким образом, «для изготовления добротных шляп лучше всего годились» ношеные «шубные» шкурки бобра, прежде служившие шубами в России, или те, которые носили «подолгу на голое тело и загрязняли потом и жиром» североамериканские индейцы[118]. Этот пропитанный потом тусклый мех называли castor gras, или «жирный» бобер. Чтобы получить шляпу самого высокого качества, одну часть меха castor gras смешивали с пятью частями неношеного castor sec (фр. сухой бобер)[119]. На гравюре Вацлава Холлара, изображающей коронационную процессию английского короля Карла II, представители социально-политической элиты страны изображены в украшенных плюмажем касторовых шляпах с высокой тульей. В 1661 году дорогую фетровую шляпу, сделанную из меха бобра, купил Сэмюэл Пипс, автор знаменитых дневников, рисующих повседневную жизнь эпохи Реставрации. Он надевал ее только по случаю особо важных светских церемоний, таких как ежегодный парад лорд-мэра Лондона[120]. Для повседневных выездов Пипс надевал другую шляпу, чтобы «поберечь своего бобра»[121].

2. Фрагмент гравюры Вацлава Холлара, изображающей коронационное шествие короля Англии Карла II по Лондону. 1662. Метрополитен-музей. www.metmuseum.org/art/collection/search/361496

Дневники Пипса свидетельствуют о том, как он дорожил своей шляпой; однако в XVIII веке численность бобров сократилась из-за безжалостного их истребления. Кроме того, военные действия разрушили каналы поставок пушнины. Бобровую подпушь стали заменять более дешевым и более доступным местным сырьем – заячьей и кроличьей шерстью. Однако подвох заключался в том, что эти виды меха плохо «свойлачивались». Чтобы разрушить жесткую кератиновую структуру ворсинок, шляпных дел мастера использовали специальный раствор – по-французски он назывался secret, поскольку его точный химический состав являлся профессиональной тайной. В процессе валяния этот раствор оказывал на мех такое же химическое воздействие, как и человеческий пот. Он заменял медленный естественный биологический процесс изнашивания меха при соприкосновении с кожей человека более быстрой и эффективной, но при этом токсичной технологией.

«Убийственная роскошь»

Историк экономики Джон Крин, чьи предки в XX веке занимались производством шляп, в статье об экономике торговли мехом вскользь упоминает о последствиях отравления ртутью. Он сравнивает появление раствора ртути как технологического новшества с изобретением бессемеровского процесса выплавки стали, запатентованного в 1855 году[122]. Изобретение Генри Бессемера удешевило процесс производства стали, и на смену сварочному железу в строительстве и промышленности пришла прочная нержавеющая сталь. В отличие от сталеварения и текстильного производства, в XVIII веке изготовление шляп все еще оставалось кустарным. Однако в те времена шляпное дело, как и другие ремесленные производства предметов роскоши, являлось одной из составляющих «революции трудолюбия» (понятие, введенное историком экономики Яном де Фрисом), предшествовавшей промышленной революции[123]. Новые технологии с использованием ртути позволили валять менее качественные виды меха и помогли ускорить процесс производства шляп. Вместе с тем в ряде отраслей промышленности новые способы производства и ускорение его темпов «спровоцировали возникновение новых условий труда»[124]. Еще в 1778 году французский демограф Жан-Батист Моо заметил, что новые предметы роскоши убивали рабочий класс. Он призывал ввести налог на «убийственную роскошь»: «Вряд ли найдется памятник, фундамент которого не замешан на крови, едва ли существует платье, не запятнанное ею, а результатом усилий, приложенных к совершенствованию технических ремесел, стало создание множества ядов, прежде не известных»[125]. Шляпное производство служит ярким тому примером. Несмотря на положительную оценку, данную Джоном Крином процессу обработки шляпного сырья ртутью, его пагубные последствия в течение XVIII столетия превратили ремесло шляпников в поле битвы между работниками и владельцами мастерских – битвы, которую шляпных дел мастера в конце концов проиграли, подчинившись восторжествовавшим коммерческим интересам фабрикантов[126].

Существуют две легенды о том, как шляпники обнаружили способность ртути к свойлачиванию меха. Обе они основаны на медицинском применении ртути. Издавна рабочие использовали урину, чтобы пополнять кислотосодержащий раствор в котлах для кипячения и свойлачивания меха. У одного из шляпников фетр получался более высокого качества, чем у его коллег. В тот момент он лечился от сифилиса, и в качестве лекарства в его пенис было введено ртутное соединение. «Обогащенная» ртутью урина чудесным образом помогала валять фетр для шляп[127]. Согласно британской легенде, врач использовал смазанную ртутью кроличью шкурку в качестве компресса для лечения рака груди одной из своих пациенток. Со временем шкурка попала в распоряжение шляпника, который вызнал о ее происхождении[128]. Точная дата начала использования ртути неизвестна, но шляпники, по-видимому, осознали ее свойства в течение XVII века. Между тем в 1716 году использование ртути было запрещено статутом гильдии шляпных дел мастеров, чтобы поддерживать качество конечного продукта и, возможно, для охраны здоровья работников[129]. Запрет просуществовал недолго. Протестанты-гугеноты, многие из которых были мастерами по изготовлению шляп, увезли свой «секрет» в Англию, куда они бежали от преследований. Тем не менее во многих документах говорится о том, что десятилетием позже французский шляпник вернул рецептуру в Париж[130].

В 1730-е годы ртутная обработка стала причиной судебной тяжбы между марсельской гильдией шляпников и Карбоннелем, владельцем мастерской, который в 1732 году начал использовать ртуть в изготовлении шляп. Чтобы подкрепить свою позицию в суде, Карбоннель привел экономические доводы. Он утверждал, что ртутная обработка позволяла использовать более дешевое сырье. Благодаря этому его товар мог конкурировать с британским на рынке легких шляп, пользующихся спросом у покупателей из стран с теплым климатом, таких как Испания и Италия[131]. Гильдия шляпников возражала: шляпы, изготовленные с применением ртути, имели дефекты и разрушались; кроме того, владелец мастерской создавал внутри гильдии недобросовестную конкуренцию. Шляпники также жаловались на вред, причиняемый здоровью, но это обвинение Карбоннель отрицал[132]. Суд вынес постановление не в его пользу, и ртуть опять оказалась вне закона в Марселе, а затем в Лионе и Париже, двух других центрах производства шляп. Однако за пределами этих городов шляпники продолжали использовать этот металл. В конце концов политика и экономика вынудили всех шляпных дел мастеров перейти к применению ртути в производстве головных уборов. В первой половине XVIII века шкурки и мех бобра стоили в десять, а то и в пятьдесят раз дороже, чем кролик и заяц[133]. Кроме того, работа с бобровой подпушью требовала высокого уровня мастерства. Чтобы превратить необработанный мех бобра в заготовку фетровой шляпы, одному шляпнику требовалось от шести до семи часов. Напротив, для обработки зайца или кролика требовалось всего три часа. В 1782 году цена на «обычную» мужскую шляпу составляла от трех до шести ливров, в то время как касторовые шляпы стоили в четыре раза дороже[134]. По этой причине к 1751 году ртуть, запрещенная к использованию в 1735 году, была легализована даже в Марселе[135]. Когда же в 1763 году Франция уступила британцам свои канадские владения со всеми населявшими их бобрами, применение ртути получило еще большее распространение[136]. Французский врач оплакивал утрату Новой Франции, поскольку после победы Британии в 1763 году «шляпные мастерские стали еще более убийственными, чем когда-либо прежде. Как бы мучительно ни было это признавать, британское правительство продолжает убивать наших рабочих вне зависимости от того, находимся ли мы в состоянии мира или войны»[137].

Смачивание шкурки раствором ртути – carroting – лишь одна из многих манипуляций, представлявших угрозу здоровью шляпников. На иллюстрации из учебного пособия по изготовлению шляп, опубликованного аббатом Нолле в 1765 году, изображена техника вычесывания меха: в глаза бросаются большая неустойчивая миска с ядовитой жидкостью и оголенные руки работника мастерской. После вычесывания ворсинки меха отделялись от шкуры путем ее «выбивания» длинной изогнутой палкой, или arçon, и пропитанная ртутью подпушь поднималась в воздух тесного, никак не вентилируемого помещения. Чтобы потоки воздуха не уносили с собой тончайшие ворсинки, окна мастерских были закрыты даже в жаркую погоду. Проблемы со здоровьем мастеровых возникали и на следующем этапе работы, когда валяльщики (fouleurs) и формовщики придавали фетру нужную форму с помощью деревянного валика или даже голыми руками. Подвергая свободные ворсинки нагреванию, воздействию влаги, химических веществ и трения, работники уплотняли их так, что после нескольких часов вываривания в кислотном растворе они занимали лишь половину от первоначального объема. Картина Жан-Антуана Берже иллюстрирует этот жаркий, утомительный, но требующий большого мастерства процесс (ил. 5 во вклейке). Пять мастеров работают за традиционным деревянным столом для валяния, его края спускаются к металлическому котлу, помещенному в центре. Четыре седых валяльщика работают с фетром, двое из них по пояс обнажены. Пятый мужчина, которому поручили подбрасывать дрова в огонь, разведенный под котлом, и подливать серную кислоту и горячую воду, тоже без рубашки; он пьет вино прямо из бутылки. Из статьи, опубликованной в профессиональном журнале в 1862 году, можно узнать, что во время валяния работники много потели; им требовалось часто пить, чтобы утолять жажду. «К несчастью, чаще всего они предпочитали алкогольные напитки»[138]. Авторы статьи рекомендовали кипятить литр кофе, подслащенного экстрактом лакричного корня, чтобы обеспечить более дешевую и здоровую альтернативу алкоголю. Как и чесальщики меха, валяльщики носят фартуки, но на них нет защитных масок и перчаток. В процессе валяния кожа рук грубела и трескалась. В результате еще большее количество ртути всасывалось через трещины в коже. С каждым глотком воздуха работники вдыхали смертоносный пар, поднимавшийся от кипящего котла. Действие яда усиливалось алкоголем, который мешал печени выводить ртуть из организма[139]. Ртуть отравляла и окружающую среду.

Как только ртуть начали применять в производстве шляп, ее смертоносное воздействие заинтересовало врачей. Впервые болезни работников шляпного производства, вызванные хроническим отравлением ртутью, описал французский врач Жак-Рене Тенон. В 1757 году 33 летнего врача пригласили возглавить кафедру патологии во Французском хирургическом колледже. В этом же году он посетил шесть ведущих шляпных мануфактур Парижа. Хотя в некоторых из них работники казались чуть здоровее, чем в других, в целом результаты медицинского обследования были неутешительными. Посетив мастерскую месье Карпантье, Тенон отметил, что самые старшие по возрасту работники «едва достигали возраста 50 лет» и что «у большинства из них по утрам дрожали руки», они «страдали обильным потоотделением и откашливали вязкую мокроту». Кроме того, все они «были истощены, ослаблены и для поддержания сил, чтобы выходить на работу каждый день, были вынуждены пить спиртное». Тенон отмечал, что все рабочие «имели много детей, но мало кого из них смогли вырастить. Большинство умирали в возрасте примерно четырех лет»[140]. В другой мастерской сам владелец производства был «смертельно болен» и умер в 54 года. В шляпной мастерской Летелье до недавнего времени работали с высококачественными шкурками бобров, забитых зимой. Зимний мех толще и легче свойлачивается, что позволяет вываривать шкурки в воде без добавления ртути. Поэтому по сравнению с другими шляпниками работники месье Летелье демонстрировали гораздо меньше симптомов отравления[141]. Ртутный раствор, который в мастерской Летелье начали использовать всего за несколько лет до визита Тенона, был гораздо менее насыщенным, чем на других мануфактурах. Врач пришел к заключению, что самый тяжелый вред здоровью причиняет secretage, процесс начальной обработки меха ртутью, вызывая ранние смерти. Тенон также расспросил химика и фармацевта Бомэ, продававшего ртутный раствор большинству шляпных мастеров. Аптекарь сообщил, что в поступавших заказах содержание ртути варьировалось от одного до трех фунтов ртути на шестнадцать фунтов азотной кислоты[142]. Тенон сделал вывод, что изготовителям шляп еще не было известно, сколько ртути достаточно, чтобы свалять мех и при этом сохранить здоровье работников. Он призвал владельцев мануфактур ограничить применение ртутного раствора, а еще лучше – заменить использование ртути на «процесс, столь же безвредный для ремесленников, сколь полезный ремеслу»[143].

Труды Тенона не были опубликованы, и его предупреждения остались незамеченными. Недуги несчастных шляпников, страдавших от судорожных припадков, тремора конечностей и паралича, продолжали документировать другие врачи. Доктор Ашар, посвятивший исследованию этой проблемы около трех лет, описывал случай, когда от отравления ртутью умер пятимесячный младенец. Ребенок дышал ядовитыми парами в мастерской и в доме своих родителей[144]. В 1776 году в парижском медицинском периодическом издании Gazette de santé применение ртути описывалось как действие «ненужное, странное и негуманное»[145]. Национальные Академии искусств и наук во Франции и Великобритании объявляли конкурсы на разработку альтернативного химического процесса, но эти меры не имели каких-либо значимых результатов[146]. Более того, после Великой французской революции и в период правления Наполеона ситуация лишь ухудшалась, поскольку снабжение фронта имело приоритет перед финансированием здравоохранения. Мнение рабочих мало кого заботило[147]. Кое-какие шаги, направленные на усовершенствование средств защиты на производстве, все же предпринимались. Так, один из работников шляпных мастерских спроектировал маски и респираторы для своих товарищей по цеху. Однако в целом в начале XIX века положение шляпников неуклонно ухудшалось, и к 1820-м годам оно стало критическим[148]. Легко представить себе Париж как столицу искусства, культуры и моды, но французские специалисты по истории загрязнения окружающей среды Андре Гильерм и Тома Леру считают, что в период с 1780 по 1830 год Париж стал промышленной столицей, где производились как товары роскоши, так и разнообразные химикаты, необходимые для их производства[149]. Исследователи указали на широкое использование ртути в парижской промышленности, особенное внимание уделив проблеме загрязнения окружающей среды тяжелыми металлами.

Пол Бланк утверждает, что жидкий металл подрывал здоровье далеко не только работников шляпной промышленности, так как «не существует строго определенной границы между опасными „профессиональными“ и „экологическими“ факторами»[150]. Недавние исследования в области геохимии показали, что начиная с 1820-х годов в исторических центрах шляпного производства в Америке – городах Данбери и Норуолк (штат Коннектикут) содержание ртути в почве превышало его уровень в доиндустриальную эпоху от трех до семи раз[151]. До сих пор этот металл в значительном количестве содержится в почве вокруг старинных шляпных мануфактур. С тех пор как ртуть туда попала, прошло 150 лет, однако и сегодня она продолжает загрязнять воды пролива Лонг-Айленд во время наводнений или в других экстремальных погодных условиях[152]. В Париже кипящие котлы для вываривания фетра испаряли соли ртути – самые токсичные соединения этого металла[153]. Эти соли окислялись и оседали на мостовых и крышах домов, попадали в пищу и загрязняли питьевую воду[154]. В 1820-х годах, на которые пришелся пик популярности фетровых шляп, в Париже насчитывалось от 2000 до 3000 шляпников, наибольшее их число проживали и работали в густонаселенных центральных районах города вдоль правого берега Сены. Несмотря на то что все признавали опасные свойства ртути, в префектуре полиции не считали угрозу отравления достаточно серьезной, чтобы предписать владельцам шляпных мастерских вынести производство за пределы жилых кварталов. Только в 1825 году парижские шляпники изготовили около двух миллионов головных уборов. Каждый валяльщик использовал примерно десять килограммов ртути в год; а если посчитать совокупный объем ртути, применяемой в парижских цехах, включая золотильщиков, зеркальщиков и шляпников, то получится, что в период с 1770 по 1830 год с правого берега Сены в окружающую среду было выброшено около 600 тонн ртути[155]. Черные клубы ртутных паров, непрерывно валившие на городские улицы из шляпных мастерских, должно быть, представляли ужасающее зрелище. По рассказам очевидцев, этот чад досаждал людям и пугал лошадей[156]. Зимой 1828 года и в мае 1829 года, когда расход ртути на парижских предприятиях достиг максимума, были зафиксированы массовые эпидемии акродинии, или «розовой болезни», названной так из-за вызываемых ею высыпаний на коже; ее жертвами стали более 40 тысяч горожан. И если другие авторы возлагают вину за эту эпидемию на мышьяк и свинец, историк Андре Гильерм доказывает, что десятки тысяч парижан были отравлены ртутными выбросами местных фабрик.

По иронии судьбы летом, накануне этого массового отравления, парижские шляпные мастерские посетил художник Жан Шарль Девелли. Ему предстояло выполнить эскиз рисунка для нанесения на тарелку севрской фарфоровой мануфактуры[157]. Уникальный, вручную расписанный сервиз из 180 предметов Les arts industriels, или «Ремесла», включал тарелки, по центру которых располагались жанровые миниатюры, изображающие мастерские по изготовлению 156 видов продукции: от бытовых предметов, например картонных коробок, до предметов роскоши – гобеленов и золотых украшений. Полагают, что сервиз был выполнен по заказу Александра Броньяра, химика, занимавшего должность директора Севрской мануфактуры и члена жюри Выставки продукции французской промышленности (Exposition des Produits de l’Industrie Française) – серии выставок, на которых демонстрировались новейшие технологические и эстетические достижения Франции первой половины XIX века. На рисунке, изображающем шляпную мануфактуру, зритель не увидит самых грязных и отталкивающих этапов производства; показаны лишь заключительные операции, которые превращали головные уборы в объекты вожделения для покупателей. В их число входят окрашивание и шлифовка фетровой шляпы. Один из работников за столом справа утюжит поля перевернутой шляпы специальным утюгом, чтобы она «приняла изящный и привлекательный вид под рукой мастера, вооруженной щетками, суконкой и горячими утюгами»[158]. Оконченная расписанная и позолоченная фарфоровая тарелка с миниатюрой Chapellerie («Шляпная фабрика») до нас не дошла, но известно, что в 1836 году король Луи-Филипп пожаловал весь сервиз целиком в дар австрийскому канцлеру, князю Меттерниху[159]. Возможно, кто-то из его окружения откушал превосходный ужин с изображения одного из самых ядовитых производств Франции того времени.

Подобно тому как позолота, роспись и роскошный орнамент скрывали проблемы в отрасли, новое поколение специалистов по охране здоровья – по-французски они звались hygiènistes – начали использовать научные факты, чтобы подвергнуть сомнению существование профессиональных заболеваний. Это случилось в 1829 году, всего лишь через год после того, как тарелку с рисунком Девелли вытащили из печи для обжига. Эти господа зачастую были химиками, связанными с производством, или даже состояли в союзе с влиятельными промышленниками. Они ставили коммерческие интересы предпринимателей выше охраны здоровья рабочих, которых должны были бы защищать[160]. В результате больное, отравленное тело рабочего перестало привлекать чье бы то ни было внимание, а пристальное изучение историй болезней отдельных шляпников, подобное исследованиям Тенона, уступило место новой абстрактной «науке» статистике. Сами рабочие не получали должных сведений о рисках своей профессии. В британском пособии для начинающих шляпников, опубликованном в 1829 году и предназначенном помочь им овладеть основами мастерства, ртуть, входящая в состав раствора для обработки меха, даже не упоминается[161]. Однако существуют материальные свидетельства того, что шляпники стремились найти альтернативу пуховому фетру. Во многих музейных коллекциях хранятся схожие модели цилиндров, выполненные как из фетра, так и из шелка. Благодаря лондонской фирме Джорджа Даннеджа цилиндр из шелкового плюша появился на рынке еще в 1790-е годы как «имитация касторовой шляпы»[162] и заменил более токсичную шляпу из пухового фетра. К середине XIX века шелк как сырье для шляпного производства постепенно вытеснил подпушь, и настоящие фетровые шляпы из бобрового меха вышли из употребления. В 1885 году журнал Cornhill Magazine писал: «В наши дни найти бобровую шляпу непросто, если только вы не в музее»[163]. Тем не менее ядовитый пуховый фетр продолжали использовать для изготовления повседневных округлых фасонов шляп: котелков, хомбургов и федор – так что проблема отравлений не исчезла.

«Безумные» шляпники

Самый известный образ шляпника в художественной литературе появился в Викторианскую эпоху. Безумный Шляпник из сказки Льюиса Кэрролла «Приключения Алисы в Стране чудес» (1865) с его абсурдными высказываниями и чаепитием без чая – излюбленный персонаж популярной культуры и модной индустрии. В тематической серии фотографий Энни Лейбовиц, опубликованных в декабрьском выпуске журнала Vogue в 2003 году, роль Безумного Шляпника исполняет британский шляпных дел мастер Стивен Джонс, создававший головные уборы для коллекций Вивьен Вествуд, Джона Гальяно и японского бренда Comme des Garçons. В экранизации сказки Кэрролла Тимом Бёртоном (2010) Джонни Депп в роли Шляпника появляется с копной волос ярко-оранжевого цвета, напоминающего об оттенке, который придавала меху обработка ртутью. Этот персонаж возник точно в середине двухвековой истории применения ртути в шляпном производстве. Его обаятельные чудачества представляют довольно безобидную интерпретацию воздействия ртути на организм настоящих шляпных дел мастеров, если, конечно, герой Кэрролла вообще имел какой-либо реальный прототип. Споры о том, вдохновился ли автор картиной реальных последствий отравления ртутью, продолжаются до сих пор[164]. Кажется, что Джон Тенниел в иллюстрациях к «Алисе» изобразил не изготовителя, а продавца шляп – на шляпной ленте его недорогого цилиндра закреплен ценник «Этот фасон за 10/6», то есть десять шиллингов и шесть пенсов. Однако некоторые действия этого персонажа напоминают симптомы отравления ртутью: во время суда над Червонным Валетом он выглядит «смущенным» и «нервничает», переминается с ноги на ногу, откусывает кусочек от своей чайной чашки и «так задрожал, что с обеих ног у него слетели башмаки» (ил. 3)[165].

3. Джон Тенниел. Шляпник, у которого с трясущихся ног спадают башмаки. Иллюстрация к «Алисе в Стране чудес», 1865

Несмотря на то что Кэрролл интересовался медициной, а Тенниел изобразил в зеркале модницы погибшую от изнурительной работы швею, широкая публика, по всей видимости, оставалась в неведении об условиях труда шляпников. В 1862 году сатирический журнал Punch задавался вопросом: «Нам любопытно будет узнать, от какого такого безумия страдают шляпники и почему они прежде всех других достигли исключительного совершенства в том виде изящных искусств, которому особенно покровительствуют и дают приют в Бедламе»[166]. Бедлам, или госпиталь святой Марии Вифлеемской, был одним из самых известных «домов умалишенных» той эпохи. Статья завершается игрой слов, связывающих фетр и ощущения[167]: «Мы полагаем, что можем взять на себя смелость констатировать: безумие шляпника должно заключаться, согласно природе его ремесла, в том, что, как говорится, легче почувствовать (to be felt), чем описать». Поговорка «безумен, как шляпник» (mad as a hatter) – могла обозначать преходящее состояние «безумия», то есть гнев, а не помешательство. Считалось, что она являлась искаженной версией фразеологизма «злой как гадюка» (mad as an adder)[168]. Шляпных дел мастера действительно принимали активное участие в протестных политических движениях как во Франции, так и в Соединенном Королевстве, и, как правило, они были более склонны к совершению насильственных преступлений, умирали в более раннем возрасте и кончали жизнь самоубийством чаще, чем их сверстники-представители других профессий[169].

Спор об источниках вдохновения для Кэрролла вряд ли когда-нибудь удастся разрешить, однако на момент публикации его книги многие врачи были уже хорошо осведомлены о проблеме меркуриализма. Симптомы, описанные веком раньше, с небольшими вариациями то и дело появлялись в медицинских трактатах во Франции, Великобритании и Америке. В журналах не назывались имена шляпников из рабочего класса, но нам известны некоторые случаи отравлений. Так, Джон Батлер, мастер сорока лет от роду, умерший в Лондоне в 1840 году от Delirium Tremens – «трясущегося помрачения»[170]. В то же самое время Чарльз Бэджер, шляпник, работавший индивидуально в маленьком городке Ившем в графстве Вустершир, изготовил ныне несколько потрепанный цилиндр, содержащий ртуть. Следовательно, токсичный металл использовали даже в сельских мастерских за пределами крупных центров моды. В 1857 году на 62-м году жизни шляпник из Страсбурга, обладая «мрачным и замкнутым» характером, совершил самоубийство, выпив ртутный раствор для обработки шкурок. Он умирал в агонии на протяжении двенадцати с половиной часов[171]. К самоубийству его наверняка подтолкнуло типичное аффективное расстройство, вызванное отравлением ртутью, которое может провоцировать склонность к суициду. В 1860 году автор одной из медицинских статей указывал, что больные шляпники выглядят утомленными, лица их мертвенно бледные, и «у многих из них вдоль десен тянутся синеватые полосы»[172]. Результаты исследования, проведенного в 1875 году, показали, что отравление ртутью провоцирует выкидыши, преждевременные роды и мертворождение у женщин-меховщиц, работавших с токсичными шкурками[173]. Мех таил в себе и другие угрозы: многие шляпники умирали от заболеваний дыхательных путей, некоторые заражались антраксом – бактерией, живущей в шерсти и мехе животных и вызывающей сибирскую язву[174]. До изобретения антибиотиков эта инфекция, известная как «болезнь сортировщиков шерсти», в половине случаев заражения имела смертельный исход. Во время Первой мировой войны многие британские и американские солдаты, а также мужчины из мирного населения заражались ею от инфицированных кисточек для бритья. Особую опасность представлял импортированный из Азии товар: кисточки изготавливались из конского волоса, окрашенного под дорогостоящий мех барсука[175]