Жесткий контакт

Экзаменационная работа по новой и новейшей мифологии курсанта третьего курса факультета разведки Таможина А.А.

Билет № 8

РУНЫ

Время начала работы с экзаменационным файлом 12.01. Время завершения работы с экзаменационным файлом 12.36.

Вопрос № 1. Современные и традиционные представления о рунах.

По мнению западных исследователей, слово «руна» происходит от старонорвежского «рун», что означает «шепот» или «секрет». В староанглийском то же слово означает «таинство», с шотландско-гэльского переводится как «жребий».

Отечественные рунологи связывают слово «руна» со славянскими корнями, например с сербским «groni» – «говорить» или старорусским глаголом «рути» – «резать».

Руны это:

1. буквы древних рунических алфавитов,

2. мистические символы.

Наиболее известные рунические ряды /алфавиты/ – Старший Футарх, Нотумбирийские руны, Вендские, Готские.

Наиболее распространенное использование рун в древних магических практиках – гадание, рунискрипты, талисманы и обереги.

При создании рунических талисманов вместо рунной записи в строку (рунискриптов) формируется «составная» руна из нескольких рун, гармоничным образом наложенных друг на друга.

Графически ЗНАК отдаленно напоминает составной рунический символ, отсюда и вспышка интереса к рунологии в последнее десятилетие.

Вопрос № 2. Коротко охарактеризуйте феномен «Сибирских рун».

Отечественные исследователи уверены – как таковых «Сибирских рун» не существует. В преданиях об «истинно чистых» (обитающих на недоступной для «нечистых» территории Диких Земель /Д.З./, именуемой Белым Лесом) упоминаются «Сибирские руны», чаще называемые «Новыми Знаками».

Истинно чистыми называют людей, сознательно отказавшихся от нанесения ЗНАКА. Считается, что истинно чистые из Белого Леса расшифровали принцип начертания ЗНАКА и на основе полученного высшего знания разработали принципы создания «Новых Знаков». Истинно чистые якобы составили алфавит «Сибирских рун», с помощью которых возможно генерировать оригинальные «составные руны» и провоцировать целый ряд новых феноменов, аналогичных феномену ЗНАКА.

Источником мифов о «Сибирских рунах» служат антиобщественные личности, скрывающиеся в Д.З. на территории, именуемой Ближним лесом.

Вопрос № 3. Что такое «Китайские руны»?

/Обращаю внимание экзаменационной комиссии на некорректную постановку вопросов билета № 8/.

Малообразованные отбросы общества, нашедшие пристанище в Ближних Лесах, называют «китайскими рунами», чаще «китайскими знаками» обычные иероглифы .

Маргиналы из Д.З. постоянно испытывают острый дефицит боеприпасов для всех видов метательного оружия. К моменту формирования общин в Ближнем Лесу, на цивилизованных территориях Державы было практически покончено с распространением галлюциногена, известного как плакун-трава. Добытчики плакун-травы из Д.З., вынужденные искать новые рынки сбыта, установили контакты с китайской Триадой. В качестве платы за галлюциноген добытчики охотно берут «АБ-мехи» /сленговое название/, т.е. «Автономные боевые механизмы».

Незаконное производство АБ-мехов организовано японскими землячествами в Шанхае / «Босодзуку» /. АБ-мехи маркируются японскими иероглифами, значительно стилизованными по графике, которые в Д.З. и называют «китайскими знаками».

Ответы курсанта Таможина А. А.

проверил зам. председателя

экзаменационной комиссии

подполковник Козловский И. И.

Оценка: УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНО.

Глава 1 Исключение из правил

Коридор опустел. Граф в гордом одиночестве дожидался приятеля, сидя на подоконнике напротив дверей в аудиторию. Второй неуд подряд, это уже никуда не годится, этак и до отчисления недалеко. А впереди – экзамен по практической медицине. А с медициной у Графа с первого курса проблемы.

Скрипнула дубовая дверь. Из экзаменационной аудитории вышел Алекс, понурый и хмурый.

– И ты срезался? – Граф соскочил с подоконника.

– Я? – Алекс прикрыл за собою тяжелую дверь, исподлобья взглянул на Графа, хитрые глаза Алекса задорно сверкнули, рот растянулся до ушей. – Я срезался? Найн! Я сдал!

Дурачась, Алекс опустился на колени, воздел руки к потолку.

– Я сделал это! Удовлетворительно! Все удовлетворены, а я больше всех!

– А у меня неуд и два наряда вне очереди.

– Зер шлехт. – Алекс поднялся с пола, отряхнул колени. – Сочувствую. За что наряды?

– Вопрос попался про Кахуну, и я честно ответил все, чего про него помню. Набрал текст: «Кахуна – злой волшебник, персонаж популярного детского мультипликационного сериала».

– Правда? Так и натоптал?

– Слово в слово.

– Ну-у, ты даешь! Га-гы-гы-ы...

– По какому поводу лошадиное ржание, – без всякой вопросительной интонации произнес знакомый до отрыжки скрипучий мужской бас.

Полы в коридорах училища имели свойство громко стонать, когда по ним шагали курсанты, и почему-то умолкали, попираемые ногами генерала Кондыбы. Как будто в стенах училища генералу подчинялись не только люди, но и предметы неодушевленные.

Кондыба возник в конце коридора, будто не вышел из-за угла, а материализовался из воздуха. Генерал нес свое большое пожилое тело навстречу двум окаменевшим курсантам и басил на ходу:

– Вольно, мальчики. Александр Таможин, причешитесь. К парикмахеру пора, Александр Александрович. Не следите за своим внешним видом, распустились. Курсант Карпов, Евграф Игоревич, подворотничок требуется каждый день менять. Или шею чаще мыть. Уши прочистите, оба. Поступил приказ «вольно». Напоминаю: по приказу «вольно» поставить ноги на ширину плеч, заложить руки за спину и выражать глазами трепетное внимание, пожирая ими начальство.

Генерал Кондыба остановился напротив курсантов, балансировавших на прямых, до боли в коленях, ногах. Кондыба поправил складку на выпяченной колесом груди курсанта Карпова, смахнул прядь волос со лба Таможина.

– Евграф Игоревич, Александр Александрович, прошу пройти со мной в мой кабинет.

– Разрешите обратиться, господин генерал!

– Обращайтесь, Таможин.

– В тринадцать часов тридцать минут у нас с курсантом Карповым и курсантом Мироновым запланирована встреча с курсантами последнего года обучения. Разрешите предупредить курсанта Миронова и спортивных соперников о переносе встречи.

– Слыхал, что ваша тройка в полуфинале. Похвально. – Генерал вскинул правую руку (часы Кондыба носил на правом запястье), взглянул на циферблат «командирских». – Жду вас обоих у себя в кабинете к пятнадцати ноль-ноль. Идите, играйте.

Алекс и Граф щелкнули каблуками, качнули головами, развернулись выгнутыми спинами к генералу и почти строевым шагом двинулись к лестнице на первый этаж.

Спускаясь по ступенькам, поворачивая на лестничных изгибах, вплоть до первого этажа курсанты сохраняли бравую выправку и гробовое молчание. Лишь оказавшись в коридорчике, ведущем к раздевалкам, Граф, не поворачивая головы, прошептал:

– Аллес капут. Нас отчисляют.

– Я только что спихнул мифологию, – шепотом ответил Алекс.

– На «удочку», – напомнил Граф.

– Ну и что? У меня «хор» по фехтованию, у тебя «отл» по рукопашке.

– Зато по всему остальному у нас «уд-неуд». А послезавтра практическая медицина.

– Послезавтра капут. Граф, сейчас нам кровь из носу надо выиграть.

– Яволь. Последний шанс.

Пихнув двери раздевалки, приятели вошли в тесное, сырое помещение. С низкой скамеечки, что стояла подле шкафчиков со спортивной формой, поднялся Авдей Миронов, товарищ по команде, лучший защитник на курсе.

– Где вы застряли? – Успевший переодеться Авдей поправил шлем, пощупал гибкую антенну на макушке.

– Не лапай антенку! – прикрикнул на защитника капитан тройки Евграф Карпов. – Чего загораешь? Шел бы разминаться.

– Вас ждал. Где вы зас...

– Мы мифологию пересдавали. – Граф присел на скамеечку рядом со своим персональным шкафчиком и принялся развязывать шнурки на ботинках.

– Аа-а... И как? Пересдали?

– У Алекса «удочка», у меня опять «неуд».

– Мужики, а я с первого захода мифологию спихнул, я...

– Мы помним, не хвастайся, – перебил Алекс, расстегивая гимнастерку. – Мироныч, нас сейчас в коридоре Грызли поймал. Вызывает к себе на ковер после игры.

– Капут, мужики!

– Натюрлих, Мироныч. Аллес капут. – Граф стянул ботинок, помассировал лодыжку. – Нам, Авдюша, сейчас проигрывать ну никак нельзя.

– Граф, ты же знаешь, сделать команду Трофима – безнадежная затея, но, что касается меня, я, мужики...

Алекс взмахнул ногой. Без всякого предупреждения, без подготовки лягнул Миронова под ребра все еще утяжеленной массивным ботинком стопой. Запнувшись на середине фразы, Авдей вильнул бедрами, уводя бок от неожиданного удара, предплечье Миронова стукнулось о голень Таможина, Алекс громко вскрикнул:

– Вау! – Алекс схватился обеими руками за разбитую надкостницу. – Вау, как больно! Отменная блокировка, Мироныч. Ты мне чуть ногу не сломал. Видишь – нет ничего невозможного. Мой мастерский тычок ты сблокировал великолепно и нападающих Трофима остановишь, если постараешься. А еще говоришь, «сделать команду Трофима – безнадежная затея», скромняга ты наш...

– Ты дурак, да?!! – заорал Авдей, стремительно краснея. – Дурак?! Я ж и правда мог тебе ногу сломать!

– Да, я дурак, – легко согласился Алекс. – За это меня и собираются отчислить из училища. За дурные мозги. И остается мне, дураку, уповать на спортивные достижения, на...

– Дурак! За твою сломанную граблю меня бы упекли на три месяца в штрафной взвод! Думаешь, мне охота...

– Авдюша! – вмешался Граф, успевший, пока суд да дело, раздеться до плавок. – Авдюш, не обижайся на Алекса и не дразнись. Для нас с Алексом сейчас штрафвзвод не самое страшное. Нам лучше в штрафники залететь на год, чем вылететь из училища. Ферштейн?

– Вы чего, мужики? – малость обалдевший Миронов заглянул в глаза Графу, посмотрел на Алекса. – Вы серьезно? Собираетесь Трофима ломать?

– Мы, Авдюха, собираемся выиграть любой ценой. – Капитан Граф хлопнул ободряюще защитника Миронова ладошкой по голому плечу. – У нас с Алексом другого выхода просто нет. Ферштейн, Мироныч?

– Мужики, я, конечно...

– Натюрлих, ты постараешься нам помочь, защитник. Нарушать правила тебя никто не принуждает, но ведь в правилах нет ни слова о членовредительстве, яволь?

– Хы... – грустно усмехнулся Авдей Миронов. – В правилах ни слова, а во внутреннем уставе училища четко прописано...

– Майн фройнд! – Граф обнял защитника за обнаженные плечи. – Противоречие законов – извечная российская беда. Согласен?

Вопрос Графа прозвучал более чем двусмысленно. Авдей снова усмехнулся, но на сей раз совершенно по-другому.

– Хы!.. Черт с вами, кретины. Я подписываюсь. Ломаем Трофимову команду, или... Или они, обозлившись, сломают нас. Играем жестко!

– Спасибо, Авдей. – Алекс щелкнул пальцем по шлему защитника. – Залетим в больничку, все компоты из моей пайки – твои. Попадем в штрафвзвод, поделюсь черствым хлебушком.

Миронов стряхнул с плеч руку Графа, шлепнул кулаком по голому брюху Алекса.

– Вы оба – двоечники и придурки! У обоих с мозгами капут. Дурость, оказывается, штука заразная. Считайте, я тоже свихнулся. Играем жестко, делаем Трофима! Ура?

И три мальчишеские глотки хором завопили громкое, протяжное, рычащее и отчаянное «У-у-ррр-а!!!»

Пять минут спустя троица непримиримых вошла в спортзал № 4. Специально приспособленное для игры в «кнопку» помещение имело размеры поля для мини-футбола. Под потолком софиты, видеокамеры и мощный динамик. Бетонные стены выкрашены белым. Крашенный черным дощатый пол разделяет посередине белая полоса. Опять же белым отмечены штрафные площадки. Там, где во время игры в мини-футбол располагаются ворота, намалеваны белые кружки диаметром в локоть, в центре кружков торчат красные грибки «кнопок». Говорят, игрище «в кнопку» придумали рейнджеры американской армии сразу по окончании Трехдневной. Изнывали рейнджеры в казармах, ожидая новых бомбовых и ракетных ударов, сходили с ума от мрачного безделья, развлекались игрой в русскую рулетку, а когда кончились запасы спиртного, изобрели «кнопку». В первоначальном варианте «кнопка» как таковая отсутствовала, был белый круг с красной отметиной в центре. Когда игрок команды «А» пробивался к кругу команды «Б» и касался чужой кровавой метки, судья-снайпер с трибуны выводил из игры метким выстрелом одного из игроков команды «Б». Говорят, президент США отдал приказ о поголовном и принудительном распространении ЗНАКА, когда узнал, что численность охранников в его президентском бункере всего за неделю игрищ «в кнопку» сократилась вдвое.

Войдя первым в зал, капитан сборной третьего курса Евграф приветствовал капитана пятикурсников Трофима взмахом руки. Трофим ответил небрежным кивком. Два предыдущих года Трофим, Онисим и Чеслав выигрывали первенство, в этом году «золотая тройка» покидает успевшие стать родными стены, и уйти непобежденными для выпускников – дело принципа. Судя по влажным телам, золотые выпускники разминаются уже минут десять. Евграф глянул вверх, видеокамеры включены, подмигивают зелеными светодиодами (вечером запись будут смотреть все курсанты и преподаватели), а значит, до начала матча остались минуты.

– Мироныч, Алекс, разминаемся! Шнель!..

Александр побежал по стеночке, по периметру поля, высоко поднимая колени, вращая запястьями, локтями, плечами. Остановился, поправил ремешки шлема на подбородке, побежал быстрее.

Авдей растянулся в шпагате, лег грудью на колено, зацепился пальцами рук за пятку.

Евграф прогнулся в пояснице, встал на «мостик», перешел в стойку на руках, согнул локти раз, другой, толкнул пол ладонями, прыжком встал на ноги.

– Команды, построиться! Минута на построение! – прозвучало из динамика под потолком.

Евграф поспешил к центральной линии. Авдей, кувыркнувшись, догнал капитана. Александр широко прыгнул и пристроился рядом с Мироновым.

Напротив тройки Евграфа выстроилась золотая тройка Трофима. «Золотые» старше всего на два года, но в юности заметна и годичная разница. Тем более среди курсантов. «Золотые» сдали госэкзамены и по рукопашке, и по фехтованию, поработали и с человеческим «мясом», и с животными, прошли стажировку в поле, выдержали марш-броски по руинам пяти городов в разных климатических поясах. Все в училище знают – прошлым летом Чеслав два дня и одну ночь корчился на дыбе в плену у Орды, Трофим год назад в одиночку отбился от стаи полярных волков, а шрам на щеке Онисима – память о стычке с китайцами. В золотой тройке – уже мужчины, в сборной третьего курса – еще мальчишки.

Игроки, мужчины и мальчишки (которые сами себя, конечно же, считают взрослыми мужиками), практически обнажены. На каждом лишь защитные «раковины» под плавками и легкие шлемы с гибкими антеннами. Бритые виски игроков холодят пластинки электродов. На груди у Трофима, Онисима и Чеслава чуть поблекшие ЗНАКИ. Татуированные ЗНАКИ у Евграфа и Онисима не в пример ярче, свежее. Александр – «чистый». Единственный чистый в училище, единственный, у кого кожа не помечена татуировкой.

– Приготовиться! – командует динамик под потолком.

Чеслав пятится задом, останавливается точно на белой линии своей подзащитной штрафной площадки. Правая нога чуть сзади, левая чуть впереди, руки с раскрытыми ладонями перед грудью.

Повернувшись спиной к соперникам, Авдей трусцой добегает до белого круга с красным грибком посередине, изящно разворачивается на сто восемьдесят градусов, припадает на левое колено. Пальцы левой стопы Авдея касаются красной пластмассы кнопки, грудь лежит на согнутой правой ноге, кулаки упираются в пол.

Трофим и Онисим, отступив на пару шагов от разделительной полосы, расходятся в разные стороны, смещаются к флангам.

Граф остается в центре поля. Алекс отскакивает назад, встает между капитаном и защитником.

– Игра продолжается до трех очков, – соблюдая обязательные формальности, сообщает через потолочный динамик невидимый судья. – Время игры не ограничено. Активизация кнопок на счет три... Ноль, один, два... ТРИ!

Граф срывается с места, мчится вперед, навстречу неподвижному Чеславу. Наперерез Графу бросается Онисим. Но Граф быстрее, Граф таранит корпусом Чеслава, вместе с ним опрокидывается на пол.

По освобожденному Онисимом флангу пробегает Алекс. С другой стороны площадки, опережая Алекса, бежит в свою лишившуюся защитника штрафную Трофим.

Не сумевший перехватить Графа Онисим поворачивается лицом к коленопреклоненному Авдею. Между Онисимом и Авдеем никого. Онисим с криком кидается в атаку на одинокого защитника третьекурсников.

Сцепившись, Граф и Чеслав катятся по полу. Граф прихватил шею Чеслава и пытается провести удушение.

В опасной для «золотых» близости от красной кнопки перехлестнулись Трофим и Алекс. Трофим с ходу толкает Алекса пяткой в живот. Скрестив руки, Алекс ловит стопу Трофима, жестко фиксирует ахиллес, бьет «золотого» капитана ногой в пах, попадает.

Защитник Авдей неподвижен до тех пор, пока Онисим не пересек белую черту штрафной площадки. Как только Онисим влетел в чужую штрафную, Авдей превращается в человека-торпеду. Траектория торпедирования – восходящая, зона поражения – грудная клетка нападающего, орудие поражения – голова защитника. Но «взять на калган» опытного Онисима на так-то просто! Онисим на ходу повернулся боком, и торпеда по имени Авдей пролетела мимо...

А Граф пережал-таки яремные вены Чеслава. Граф поднатужился, Чеслав захрипел...

Алекс отпустил ногу Трофима. «Раковина», конечно, защищает гениталии, однако Алекс бил от души, и «ракушка» лишь смягчила травмирующее воздействие. Едва Алекс выпустил пойманную ногу, Трофим свалился. Алекс перепрыгнул скрюченное тело, шагнул к кнопке...

Онисим опередил Алекса на полторы секунды, вдавил в пол красный грибок кнопки соперников...

Пластинки электродов в шлемах у третьекурсников синхронно с нажатием кнопки выдали шокирующий электрический импульс (сила тока ничтожна, зато напряжение впечатляющее, как у всякого приличного электрошокирующего устройства).

Вскрикнув, Граф, мгновенно утративший силы, уронил голову на грудь Чеславу.

Торпеда-Авдей соплей растянулась на полу.

Алекс устоял, но в глазах у него потемнело, и пол под ним закачался, словно палуба.

– Один-ноль, – констатировал голос под потолком и приказал: – Команды построиться! Две минуты на построение!

Снова, как перед началом встречи, обе команды выстроились в центре зала с двух сторон разделительной линии.

Побледневший Евграф глубоко, со знанием дела, дышал носом. Авдей тер трясущимися пальцами пунцовые щеки. Александр старательно моргал, но изображение у него перед глазами все равно немножечко двоилось и мерцало.

Чеслав мял ладонями шею, периодически подкашливая. Улыбался довольный Онисим. Хмурился Трофим, поправляя раковину и морща нос.

– Жестковато начали, детки, – процедил сквозь зубы Трофим. – На грубость напрашиваетесь, дуралеи. Зря лезете на...

– Приготовиться! – скомандовал радиофицированный судья.

Чеслав остался где стоял, в метре от разделившей черное поле пополам белой полосы. Разошлись по флангам Трофим и Онисим.

Граф, Алекс и Авдей, все втроем, отступили в свою штрафную и заняли глухую оборону. Авдей опустился на сей раз на оба колена в непосредственной близости от кнопки. Граф и Алекс застыли в оборонительных стойках по бокам штрафной площадки.

– Активизация кнопки на счет три... Оди-ин... два-а... ТРИ! ИГРА!

Онисим не спеша двинулся к Графу, Трофим к Алексу. Предстояли две независимые рукопашные схватки. Победитель одной из схваток, разделавшись с соперником, поспешит на помощь товарищу по команде, и, сломив сопротивление более стойкого игрока, оба нападающих займутся защитником. «Золотые» не сомневались – с Авдеем они разберутся в шесть секунд.

Пританцовывая да приплясывая, часто меняя стойки и выделывая замысловатые пассы руками, Онисим затеял с Графом позиционный спарринг на средней дистанции. Последствия перенесенного электрошока мешали Графу как следует сосредоточиться. Быстрые и обидные тычки Онисима достигали цели, однако серьезные удары противника Графу пока удавалось блокировать. Пока...

Трофим, так же, как и Онисим, решил не спеша вымотать соперника, но действовал более прямолинейно – теснил Алекса в глубь штрафной, постоянно наступая, работая короткими сериями по схеме: шаг со сменой стойки, удар рукой, удар ногой, рукой, еще один шажок...

Кулак Онисима достал подбородок Графа. Капитан третьекурсников пошатнулся, последовала мастерская подсечка и не менее мастерское (но щадящее) добивание падающего еще в воздухе. Капут! Граф проваляется в нокауте, по самым оптимистическим прогнозам, секунд восемь.

Демонстративно игнорируя Авдея, победитель Онисим, пританцовывая, сместился за спину Александра...

«Капут Алексу! С двух сторон зажали!» – подумал Авдей и, перекувыркнувшись через голову, колобком подкатился под ноги Онисиму, схватился потными ладонями за лодыжки нападающего, плечом подбил его коленки, завалил Онисима, навалился на него всем весом...

Стартовал с центра поля Чеслав, рванул с места, припустил что есть прыти к беззащитной кнопке третьекурсников...

Перехватив испуганный взгляд Александра, глумливо заулыбался Трофим, не переставая, как заведенный, молотить Таможина кулаком и пинать ногами...

Казалось, конец второго, победоносного для «золотой команды» этапа игры, близок и счет 2:0 неизбежен. Но вдруг...

Полная безысходность, осознание собственной обреченности и щенячьей беспомощности, вместо того чтобы сломить Алекса, вдруг пробудили дремавшие доселе где-то в бесконечных глубинах естества, ранее неведомые, необычайные, экстраординарные силы и способности. Специально для курсанта третьего курса, только для него, двоечника и разгильдяя Саши Таможина, безжалостные шестеренки времени услужливо притормозили, как будто в машине мироздания включился режим замедленного воспроизведения действительности. Недоумевая, Алекс смотрел, как тягуче, нехотя «заряжает» ногу для «пушечного» удара Трофим, а за плечом Трофима плывет в воздухе, будто в толще воды, Чеслав...

«Майн гот! – удивился мозг Александра. – Неужели то, о чем на занятиях по фехтованию нам рассказывал обрусевший старичок японец, неужели это правда? Неужели то, что самураи называли состоянием «сатори», а современные психологи называют «гиперкомпенсацией», неужели это действительно случается... случилось со мной, Алексом Таможиным?..»

Вслед за Александром удивился Трофим. Успел удивиться «золотой» капитан, успел заметить, как блеснули радостью глаза мальчишки, третьекурсника, прежде чем локоть Алекса врезался Трофиму в печень. Удивился и Чеслав, когда в полутора шагах от белого круга с красным пятном кнопки вдруг откуда ни возьмись возник Алекс и вдруг мальчишеское предплечье, шлагбаумом преградив путь разогнавшемуся Чеславу, сбило его с ног, подбросило в воздух, перевернуло и приложило затылком о доски пола. Удивился Авдей, услышав стон Онисима, который почти одолел его в борьбе на полу. А еще больше удивился Авдей, когда понял, что застонал Онисим потому, что сработали пластинки разрядников на висках у «золотого», а значит, кто-то из своих нажал «золотую» кнопку!

– Один-один! Команды, построиться. Три минуты на построение.

Алекс сполз с кнопки. Он лежал на ней животом и часто-часто дышал. И все никак не мог надышаться. Сердце колотилось в грудной клетке, будто решилось прорваться сквозь прутья-ребра. В ушах звенело, пот заливал радужные круги перед глазами. Но Алекс был счастлив. За всю свою короткую жизнь Алекс впервые был столь безгранично, глупо, всепоглощающе счастлив. Впервые и, наверное, в последний раз, ибо детство кончалось, а по-настоящему оглушительно счастливым можно быть только в детстве. Нет, конечно, и в более зрелом возрасте случаются приступы счастья по всяким разным поводам, но уже не столь оголтелые, не такие, увы, как в детстве...

Алекс перевернулся на спину. Сел. Кулаками протер глаза. Наваждение кончилось. Шестеренки машины времени крутились с прежней, привычной монотонностью, в топке бытия, как ранее, последовательно гасли угольки-секунды, сгорали щепки-минуты, тлели поленья-часы.

Растянув рот в блаженной, идиотской улыбке, Алекс поднялся, пошатываясь пошел на свою половину поля, где уже стояли, поддерживая друг друга, помятый Онисимом Авдей и нокаутированный Евграф. Крепко досталось товарищам Алекса, однако и «золотая команда» выглядела отнюдь не блестяще.

Лучше остальных «золотых» смотрелся Онисим. Он тряс головой, смешно моргал, с разбитой губы Онисима капала на голую грудь кровь, пачкая татуировку, но на ногах «золотой» игрок держался твердо и боевой потенциал сохранил.

А Трофим едва волочил ноги. Боль в печени не позволяла ему как следует выпрямиться. Массируя дрожащими пальцами правый бок, Трофим, спотыкаясь, с заминками и остановками ковылял к линии построения.

Тяжело дыша, глядя под ноги, ежесекундно отплевываясь и фыркая, как собака под дождем, возвращался на «золотую» половину поля Чеслав. И так вышло, что хмурый Чеслав и улыбающийся Алекс столкнулись, пересеклись точно на белой разделительной, можно сказать – пограничной полосе в центре игрового поля.

Алекс уступил Чеславу дорогу, отошел в сторону. Проходя мимо Александра, Чеслав намеренно задел плечом счастливого мальчишку и пробурчал сварливо:

– Ты допросишься, чистый. Я тебя сделаю, уродец неполноценный...

Счастья как не бывало! Прогнать счастье проще простого. Одно слово, и пыльца глупого детского счастья превращается в пепел безумной мужской злобы.

Алекс резко, на пятках, развернулся к Чеславу.

– Как ты меня назвал?!!

Алекс схватил Чеслава за широкие плечи, дернул на себя.

– А ну, повтори! Как ты меня назвал?

– ЧИСТЫЙ, – громко и вкрадчиво повторил Чеслав. Вскинул руки, сбросил с плеч горячие ладони Алекса, толкнул «чистую» грудь уродца, лишенного ЗНАКА, своей мускулистой татуированной грудью.

Все, что угодно, ожидал Чеслав от оскорбленного мальчишки, но никак не укуса в шею.

Волчонок Алекс набросился на матерого пса Чеслава с холодной жестокостью дикого зверя. Вцепившись скрюченными пальцами-когтями в шлем обидчика, наклонив голову, Алекс поймал зубами горбинку кадыка «полноценного», помеченного ЗНАКОМ, защитника «золотой команды», стиснул челюсти и, безусловно, разорвал бы чужое горло, если бы замешкался невидимый судья полуфинальной «товарищеской» встречи.

Видеокамеры под потолком, глаза судьи, передали на монитор жутковатую картинку. Опытный наставник молодых волчат и матерых волкодавов, надзиравший сегодня за игрой, с похвальной сноровкой потянулся к особому ряду тумблеров на пульте контроля. Щелчок тумблера, и в полуподвальчике спортзала Чеслав почувствовал, как противно пахнуло паленой кожей, как разжались крепкие зубы взбесившегося мальчишки, как затрясся в конвульсиях ЧИСТЫЙ...

...Однажды притормозившие специально для Алекса шестеренки машины времени, стараясь возместить прореху в мировой гармонии скоростей, закрутились быстрее обычного. И в этом уже не было ничего особенного, ничего экстраординарного. Каждый человек, хотя бы однажды, попадал в стремительный вихрь секунд. Даже песенка есть такая, жалостливая, про мгновения, свистящие у виска.

Опаленная электродами кожа на висках у Алекса сильно покраснела и вздулась волдырями. Происходящее вокруг Алекс воспринимал урывками. Общий ход, суть и смысл событий улавливал, но долго не мог (да и не хотел) сконцентрироваться на деталях. Будто наполовину спал, наполовину бодрствовал. Как и откуда в зале появились дневальный и внутренний патруль, Алекс не понял и не помнил вообще. Сообразил, что его взяли под руки, и, помогая себя транспортировать, вяло перебирал отяжелевшими ногами. Перед глазами замельтешили ступеньки, Алекса затошнило. Рвота случилась уже в помещении медпункта, здесь же Алексу смазали чем-то холодным виски, перебинтовали голову и сделали укол. Здесь же, в медпункте, Алекс с посторонней помощью оделся, а до того самостоятельно вымыл руки, ополоснул грудь и обтер ноги влажным, теплым полотенцем. И снова мельтешат ступеньки. По бокам дежурные из патруля, впереди спина дневального, а во рту солоновато-мятный привкус – в медпункте на прощание сунули Алексу таблетку под язык и строго велели «не глотать, а рассасывать».

Привкус мяты во рту, словно бодрящий зимний воздух, заморозил секунды-снежинки, пурга свистящих мгновений улеглась. Исчезла необходимость часто и сбивчиво перебирать ногами, закончились ступеньки, Алекс и сопровождающие поднялись на последний этаж, ступили на ковровую дорожку, что вела к дверям кабинета начальника училища, генерала Кондыбы, прозванного курсантами Грызли.

Возле дверей начальственного кабинета дневальный жестом остановил Алекса и патрульных.

– Как со здоровьем, Таможин? – спросил дневальный. – Сможешь разговаривать с Грызли?

– Ага, держи карман шире. Не будет он со мной разговаривать, отчислит к чертям собачьим, и ауфвидерзейн. Капут Алексу-третьекурснику. Далеко не уходите, мужики, скоро вас Грызли вызовет конвоировать меня в карцер.

– Не дрейфь, – подбодрил Алекса дневальный. – Авось обойдется. Чеслав в медпункт не обращался, я специально уточнял, пока тебе котелок бинтовали.

– Зер шлехт, я-то надеялся, что успел собаку-Чеслава порвать, ан нет... Аллес капут, мужики. Графу, дружку закадычному, привет передайте, я-то его вряд ли уже увижу. – Алекс вздохнул, взялся за медную дверную ручку. – Ауфвидерзейн, мужики, пошел я...

Алекс резко распахнул дверь, перешагнул через порог, дождался, пока дверная панель за его спиной захлопнется, и доложил:

– Господин генерал, курсант Таможин по вашему приказанию прибыл... То есть – доставлен под конвоем!

– Вольно, Таможин, – не глядя на Александра, распорядился генерал.

Кондыба сидел за старинным письменным двухтумбовым столом. Стол стоял прямо напротив дверей в кабинет. Справа от стола, у стены, кожаный диван. Слева, у окна, обтянутое кожей кресло. Все в кабинете у генерала устроено в классическом канцелярском стиле эпохи развитого социализма. И портрет Главнокомандующего, писанный маслом, висит за спиной у генерала, и грамоты развешены по стенам, и знамя училища пылится в углу, цепляясь плюшем за шелк занавесок.

Облокотившись на затянутую зеленым биллиардным сукном столешницу, генерал Кондыба что-то не спеша писал, царапая по листку бумаги формата А4 антикварной поршневой ручкой. Все училище мучилось вопросом, где достает генерал чернила для ручки-самописки и почему категорически не признает компьютерное письмо. Лопушки-первокурсники, помнится, спросили у генерала про ручку и компьютер. И вместо ответа получили энное количество внеочередных нарядов.

– Сидай на диванчик, Таможин. Сейчас я закончу и поговорим.

– Слушаюсь.

Таможин, как положено, всем корпусом повернулся к дивану и глазам своим не поверил – на коричневом, потертом диванчике, неестественно выпрямив спину, на самом краешке сидел Граф.

Алекс присел рядом с приятелем. Вплотную. Нога к ноге, плечо к плечу. Переглянулись. Одними глазами, не поворачивая голов. Граф чуть заметно пожал плечами, Алекс чуть слышно вздохнул.

– Пока я дописываю приказ, Александр Алексаныч, будьте любезны, напомните старику, на когда я вас с Евграфом Игоревичем вызывал, – по-прежнему сосредоточенно выводя чернильные буквы на бумаге, то ли попросил, то ли приказал Кондыба.

– К пятнадцати ноль-ноль. – Алекс вскочил с дивана.

– К трем часам, а сейчас... – Генерал взглянул на старинный будильник, что стоял посередине зеленой столешницы, – ...сейчас пятнадцать минут четвертого. Садитесь, Таможин, садитесь. Беседуем сидя. Потрудитесь объяснить, курсант Таможин, причину лично вашего опоздания.

«Издевается он, что ли?..» – подумал Алекс и промолчал.

– Молчите, Таможин? – Кондыба поставил жирную чернильную точку, промокнул исписанную бумажку антикварным пресс-папье, отодвинул документ на угол стола. Авторучку Кондыба любовно осмотрел и, аккуратно закрыв колпачок, убрал во внутренний карман кителя. – Молчишь, Таможин, – кивнул генерал и наконец-то сподобился одарить Алекса прямым, тяжелым и пристальным взглядом. – Сынок, а ты не допускаешь мысли, что это я попросил Чеслава прикинуться злым кретином и назвать тебя ЧИСТЫМ?

– Зачем?.. – совсем по-детски вскинул брови Таможин и сам не заметил, как опустились его напряженные плечи, разъехались в стороны плотно сжатые колени, поник гордо выпяченный подбородок.

– Затем, сынок, что за оградой училища каждый второй чудак, узрев твою голую грудь, будет тыкать пальцем и орать: ЧИСТЫЙ! ЧИСТЫЙ! Я хотел посмотреть, как ты станешь реагировать. Посмотрел...

– Господин генерал, Чеслав назвал меня «неполноценным уродом»...

– Так ведь и за оградой тебя, сынок, некоторые станут обзывать уродом. А другие будут тебе почтительно кланяться. Не исключен вариант, когда один и тот же кретин сначала, на людях, назовет тебя выродком, экспонатом кунсткамеры, а оставшись с тобою наедине, слезно попросит прощения и ручку с поклоном поцелует. Чистых не любят и чистых побаиваются, и бывает...

– Господин генерал! – Алекс соскочил с дивана. – Я подавал рапорт, я писал...

– Сядь, сядь, сынок, отдохни. Читал я твои рапорты. В твоем личном деле целый ворох рапортов и служебных записок по одному и тому же поводу. Скажи-ка лучше, сынок, сам ты как думаешь, отчего тебя решено оставить ЧИСТЫМ?.. Но сначала сядь. Садись, сынок.

Алекс попятился, наступил на ногу Графу, оглянулся. Лицо приятеля не выражало никаких эмоций. Маска, а не лицо. Глаза открытые, но мутные, губы плотно сжаты, голова слегка повернута к входной двери. Прямо хоть фотографируй сейчас курсанта Карпова и ставь подпись под фотографией: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». И призовое место на фотоконкурсе обеспечено.

Никто из друзей-соучеников не знал до этой минуты о том, что Алекс Таможин засыпает канцелярию училища бумагами с просьбами и требованиями приравнять его к остальным курсантам, вытатуировать на его «чистом» солнечном сплетении заветный ЗНАК.

– Садись же, Саша! Садись! Курсанта Карпова не смущайся. Я специально при Евграфе завел с тобою этот разговор. Отвечай, Сашок, – зачем, сам думаешь, ты у нас ЧИСТЫЙ? Не мог ты про это не думать. Отвечай.

Алекс сел на диван, поерзал, отодвинулся немного от Евграфа Карпова и заговорил:

– На первом курсе я думал, что для внедрения во враждебную Державе среду необходим «чистый» нелегал. – Произнося слово «чистый», Алекс брезгливо поморщился. – На втором курсе мне определили специализацию «скаут». Я голову ломал, не мог понять, кому и для чего может понадобиться «чистый» скаут, и до сих пор не понимаю, как ни стараюсь...

– Значит, не понимаешь? – ласково уточнил генерал.

– Никак нет.

– Да, конечно, нелегалы углубленно изучают психологию и все такое, но в спортивных чемпионатах их команды ни разу не выходили в финал. Об этом не думал, нет? Для кое-каких заданий физподготовка важнее психологии... А у тебя, курсант Карпов, какие соображения по этому вопросу? Никаких?

– Так точ...

– Сиди, не вставай, Карпов! Мы тебя выгоним, Карпов. И тебя, Саша, мы отчислим за безобразное поведение. Вы думаете, чего я здесь сидел, писал? – Кондыба взял с края стола листок с чернильными каракулями, потряс бумажкой в воздухе. – Я приказ о вашем отчислении сочинял. Мы вас отчислим, но... ФОРМАЛЬНО! – Генерал положил листок перед собой и, будто ставя печать, накрыл его огромной пятерней. – Для всех вы навсегда и с позором покидаете эти стены. Такова воля командования. Не отреагируй ты, Сашок, на провокацию Чеслава, все равно я бы нашел повод тебя вышибить. Благо возможности предостаточно. А о лоботрясе Карпове и говорить нечего! Оба вы двоечники и разгильдяи, пробы негде ставить. Но... но вам, сынки, предстоит боевое задание, и высшее руководство попросило как следует замотивировать отрыв от учебного процесса двух курсантов. Понятно?

– Так точно! – первым ответил Карпов.

– Кхы! – то ли кашлянул, то ли усмехнулся генерал. – Чего «так точно»? Ни черта тебе, сынок, не понятно, не гоношись. Тебе, Карпов, вообще просто повезло, вот и все! Сашке по легенде нужен напарник, а у вас двоих психологическая совместимость. Да и дружите вы с первых дней в училище. Так что я решил не экспериментировать, пристегнуть тебя, Евграф Игоревич, к Александру Александровичу в пару. Понятно, Карпов?

– Понял, господин генерал. – Граф, расхрабрившись, пихнул Алекса плечом.

– Ну-ка мне! – прикрикнул на храбреца Евграфа генерал Кондыба. – Ну-ка, не борзеть, мальчишка! Ну-ка, обои ухи на макухи и внимательно слушать. Разъясняю проблему... – Генерал замолчал, смял лицо ладонью, задумался. Не иначе, думал, с чего начать. Алекс и Граф, как положено, «ели глазами начальство». Граф не решался более пошевелиться, боялся, что не выдержит и проявит свое резко изменившееся настроение неподобающим образом. И спугнет удачу. Не зря же генерал упомянул о «границах дозволенного». Просто так, ради красного словца, Кондыба никогда и ничего не говорил, во всех его речах присутствовал подтекст, и порою весьма зловещий (в чем многократно убеждались курсанты на протяжении всех пяти лет обучения). Ну а Таможин сидел не шелохнувшись, вовсе не из страха и вовсе не из той специфической осторожности, что присуща всем двоечникам при общении с директорами школ, деканами факультетов и начальниками училищ во все века, во всех учебных заведениях. Алекс с трепетом предвкушал, как через минуту, пять, десять, очень-очень скоро узнает наконец собственное предназначение, поймет, отчего ему, молодому, сильному парню, предопределена судьбою (в образе всесильного Командования) роль белой вороны, участь живого экспоната кунсткамеры, изгоя – чистого...

– ...Ровно семнадцать лет тому назад я, господа курсанты, лично принимал участие в оперативных мероприятиях, связанных с задержанием гражданина, которого людская молва окрестила Белым Кахуной. Тот гражданин сумел от нас уйти. По слухам, или как сейчас принято формулировать: «в соответствии с новейшей мифологией», истинно чистый Белый Кахуна скрылся в Диких Землях. Миф это или же реальность, достоверно неизвестно по сию пору, но как раз после бегства Белого Дикие Земли и сделались тем магнитом, что притягивает всякую человеческую дрянь. Стихийные поселения в Д.З. вполне устраивают руководителей Державы, господа курсанты. Как вы знаете, в Д.З. произрастает пресловутый плакун, и колонисты Диких Земель, сами того не ведая, помогают Державе контролировать черный рынок травки. Стихийные поселенцы максимально ограничивают доступ случайных старателей в Д.З., а поток «слезок» за пределами Ближнего Леса мы отслеживаем, регулируем и направляем. Помимо охранной, колонисты Ближнего Леса выполняют еще и карательную функцию. Приток новых поселенцев уравновешивает высокий процент их смертности. Нравы Ближнего Леса на редкость суровы, господа курсанты. За истекшую пятилетку мы потеряли с десяток нелегалов, а объективной информации о жизни колонии нарыли с гулькин нос. И все же про Ближний Лес мы кое-что знаем, в отличие от Белого Леса, где, согласно мифам, благоденствуют истинные чистые творцы рун. Белый Лес – белое пятно на информационной карте Державы. Попытки проникновения в святая святых Д.З., как вы понимаете, осуществлялись, но наши агенты исчезали в дебрях Белого Леса с удручающим руководство постоянством. Подготовка каждого профессионала обходится Державе слишком дорого, чтобы впустую разбазаривать кадры. Мы терпели неудачу за неудачей, а тем временем в подмосковном специнтернате подрастал, набирался сил мальчонка, родившийся ровно через восемь месяцев после бегства Белого Кахуны. У руководства созрела идейка отправить мальчишку для дальнейшего обучения сюда, в училище, а по окончании командировать в Д.З. под видом дважды чистого родного сыночка самого Кахуны. Поселенцы Ближнего Леса чрезвычайно суеверны, над чем смеются в цивилизованных землях, то свято в замкнутом мирке колоний. У дважды чистого сына Белого Кахуны есть реальный шанс пробраться в Белый Лес и вернуться. А в позапрошлую пятницу у подконтрольного нам мафиозного босса по кличке Хохлик погибли двое курьеров-мальчишек. Досадная неприятность случилась без всякого нашего вмешательства, и стихийно созрела ситуация, идеальная для внедрения. Хохлик, для справки, единственный, кто сегодня реально снабжает кого нам надо в Москве травкой. Ферштейн? Он мафиозо, но пашет на Державу, и знают об этом считаные сотрудники, которых теперь стало на две головы больше. Вам все ясно, сынки? Две недели, больше нельзя, под видом отсидки в карантине штрафвзвода, вы оба проведете, усиленно готовясь к предстоящему заданию. Через пятнадцать дней вас представят Хохлику, и с его благословения – вперед, на трассу! По возвращении обоим лично вручу погоны, слово офицера! Возвращайтесь живыми, мальчики. Постарайтесь, порадуйте старика.

Глава 2 Ближний лес

Солнце, пробиваясь сквозь редкую листву, слепило глаза. Назойливая мошкара, презрев разрекламированную Компасом мазь «антигнус», лезла за воротник, цеплялась к рукам, пикировала в лицо. В сапогах хлюпала вода – километр назад все трое промокли по самые «не балуйся», а времени, чтобы остановиться, снять и выжать насухо штаны, поменять портянки, подсушить сапоги у костра, этого времени у них не было. Погоня наступала на пятки, и радовало лишь то, что преследователям еще хуже, еще тяжелее. В индивидуальной походной аптечке пограничника запас стимулирующих средств крайне скуден, а у Компаса полные карманы таблеток.

Они шли безостановочно уже шестой час. Компас первый, Алекс за ним, Граф последним. Чтобы держать приличный темп, пятидесятилетнему Компасу приходилось каждые пятнадцать минут стимулировать организм химией. Алекс с Графом тоже глотали таблетки, на вид точно такие же, как у Компаса, а на самом деле безобидные витаминчики. Компас, само собой разумеется, пребывал в искреннем заблуждении, что новички до сих пор не упали от изнеможения исключительно благодаря бодрящим лекарствам.

– Твою мать! – выругался поводырь Компас. – Яма впереди. Осторожней!

И правда – впереди по курсу овражек. Склон овражка крут и ухабист. Резко позеленели зонтики папоротника, плотнее сгрудились деревья, повеяло сыростью. Подошвы сапог скользят, а дотянувшаяся до колен трава маскирует неровности почвы. Алекс споткнулся, клюнул носом рюкзак Компаса, взмахнул руками. Сзади Алекса поддержал, помог удержаться на ногах Граф. Впереди сбился с шага, заругался пуще прежнего Компас:

– Едрить твою! Не падать, вашу мать! Держись, мелкота! Прохиляем ложбинку – отдохнем. Дяденьке Компасу надоть осмотреться. Крепитесь, детишки.

«Детишки» старательно засопели, специально для «дяденьки Компаса» имитируя смертельную усталость.

На дне овражка журчал ручеек. Бледная водная немочь текла вдоль илистых берегов, омывая мшистые, наполовину сгнившие коряги. Оставив глубокие ямы следов в мягком прибрежном иле, Компас добрался до воды и поковылял вниз по руслу ручья.

– Малость побрызгаем, на случай собачек-следопытов, – объяснил Компас. – Не дрейфь, совсем малость брызганем и вверх, а тама отдохнете, как я и обещал.

Глупость, конечно. Пять, десять метров по мелкой воде ежели и озадачат собак, то ненадолго. На минуту-две. И, чтоб пройти по мелкоте эти несчастные метры, нужно потратить те же минуты. Однако скауты послушно потопали вслед за Компасом.

– Харэ воду месить. Карабкаемся в горку, – махнул рукой Компас, меняя направление движения.

В горку так в горку. Подниматься всегда легче, чем спускаться, особенно если еще с первого курса привык бегать кроссы по горам, по долам, по оврагам да по сопкам с полной выкладкой и на время.

– Вон к той сосенке хиляем... ох-х-х... – Дыхание Компаса сделалось хриплым и надрывным. Он остановился, схватившись за стволик молодой березки, свободной рукой достал из нагрудного кармана таблетку, слизнул языком серый кружок с ладони, разгрыз желтыми зубами.

– Поднажмем, малыши. Вон к той сосенке...

«Сосенкой» дяденька Компас называл высоченное дерево в два обхвата. Красавица сосна росла на самом краю овражка. Обнаженные, отполированные ветрами десятилетий корни лесной красавицы, словно щупальца гигантского осьминога, торчали из рыхлой земли, цеплялись за откос оврага, пучились, извивались, Компас, сноровисто используя голые корни в качестве перил и ступенек, ловко взобрался на возвышенность, оглянулся.

– Держи клешню, Шурик. – Присев на корточки, Компас протянул руку повисшему на корнях-ступеньках Алексу. – Хватайси... От, молодцом. Перебирай граблями, ходулями, а я подтяну... От, герой! Отдыхай, Шурик. Лови клешню, Карпыч...

Алекс освободил плечи от лямок рюкзака, улегся на сухой мох у подножия сосны-великанши. Прикрыл глаза, заставил себя дышать чаще и глубже. Рядом с Алексом растянулся на сизом ковре мха Граф. Зашуршала одежда дяди Компаса. Алекс приоткрыл один глаз.

Компас тоже скинул рюкзак, расстегнул клапан, развязал тесемки, стягивающие горловину заплечного вещмешка, засунул руку по локоть в рюкзачное нутро и, матерясь, выудил оттуда брезентовый чехол с «кошками».

– Вы собираетесь забраться на дерево? – спросил Алекс, открывая второй глаз.

– Слажу, гляну кругом. – Компас расчехлил «кошки», плюхнулся задницей на рюкзак. – А ну, Шурка, коли силушки остались, ползи сюда, подсобишь дяденьке крючки к сапогам прилаживать.

Алекс перевернулся на бок, с видимой натугой уселся в ногах у Компаса и помог «дяденьке» справиться с крепежными ремешками «кошек».

– Молодцом, пацанчик! – похвалил Компас. – Еле дышишь, а ручонки шаловливые почти и не трясутся... Полез я, пацаны! Сапог не снимайте, я скоро, и похиляем дальше...

Компас поднялся с рюкзака, повернулся лицом к дереву и, широко расставив ноги, раскинув руки, прижался грудью к шершавой коре, обнял ствол, прилип к дереву. Заскорузлые пальцы без труда нашли глубокие прожилки в пористой поверхности, крючья «кошек» впились в древесину. Компас полез вверх с завидной скоростью. Алекс не без восхищения наблюдал, как пятидесятилетний курьер легко и привычно метр за метром штурмует верхотуру ствола.

– Смотри, Граф! Ну, дает дядька! Ну, силен бродяга...

– Если честно, я за него волнуюсь.

– Напрасно. Смотри, как лезет! Смотри-смотри! Во дает.

– Ты меня неправильно понял. В том, что Компас не сорвется со ствола, я уверен. Я за его сердечко беспокоюсь, уж слишком много дядюшка Компас стимуляторов сожрал. Переборщит, и капут моторчику. Полтинник дядьке...

– Тихо. Он спускается. Опрокинулись и лежим. Мы устали, забыл?

– Помню... Шайзе, кто б знал, как я устал придуриваться уставшим...

– Я знаю. Тихо. Лежим, страдаем...

Спускался Компас немного медленнее, чем поднимался, но с той же ловкостью, каковая появляется лишь благодаря многолетней практике. До земли оставался всего метр, когда Компас крикнул:

– Пацаны! Сюда, шибче! Хватай меня, упаду!

Наплевав на конспирацию, оба скаута мгновенно вскочили. И вовремя! Пальцы дядюшки Компаса разжались, спина верхолаза качнулась назад, еще секунда, и он бы не удержал корпус в вертикальном положении. И, как минимум, сломал бы лодыжки, плотно зафиксированные крепежом «кошек».

Спина Компаса повисла в воздухе – ее поймали четыре сильные руки.

– Один удержишь, Граф?

– Яволь, херр Алекс.

– Держи, я ему ноги освобожу! Держишь?

– Держу.

– Шибче, пацаны! Отчипляйте меня, мать вашу... Ты правую, правую лапу отчипи, левую я сам. Жопу мне держи, перевешивает!.. От так... От, нормалек... Клади меня, сажай. Спиной к сосенке привалите, чтоб кровь от головы... От, аллес-нормалес... Фу-у-й... Херня, пацаны, хреново мне, детки...

Компаса, как он и просил, усадили, привалив сгорбленной спиной к сосне. Большая голова дяденьки подбородком упиралась в обмякшую грудь, с посиневших губ стекала розовая слюна.

– Херово, пацаны... Таблеток перебрал. В башке зашумело, крышу сорвало... Не вижу ни хера, все поплыло... Шурик, в рюкзаке моем, в боковом кармане, найди «баян» красного цвета, ширани мне всю дозу, помираю...

Пинком мокрого сапога Алекс опрокинул набок рюкзак Компаса, опустился на колени рядом с брезентовым пузатым мешком, вскрыл надутый боковой карман, где лежал металлический параллелепипед экстренной аптечки.

Молодой, тренированный скаут последние часы пути только и делал, что представлял, каково слабоподготовленным погранцам продираться сквозь чащу, не имея возможности столь же щедро, как дядя Компас, стимулировать себя лекарствами. Злорадствовал Алекс, воображая бледные морды пограничников, и совершенно не думал о побочных действиях стимуляторов. Даже две с половиной минуты назад, когда Граф высказал беспокойство за «моторчик« Компаса, Алекс пропустил слова приятеля мимо ушей. Когда ты сам здоров, как молодой бычок, и еще ни разу в жизни тебе не довелось судорожно искать по карманам упаковку валидола, и ты еще не знаешь, что такое головная боль после крошки нитроглицерина, и жуешь всеми тридцатью двумя зубами, пока ты юн и крепок, тебе не дано понять, каково это – носить на плечах груз пятидесяти прожитых лет. Вольно или невольно, но ты меряешь «стариков» по себе, и тебе кажется, что старость – это немного смешно, чуточку неудобно и к тебе она, безусловно, не имеет никакого отношения.

– Чего ты там копаешься? – торопил Граф. – Дед глаза закрыл, коньки отбрасывает! Я говорил – у него моторчик накроется! Говорил?!

– А он говорил, что у него крыша потекла, на сердце не жаловался. – Алекс вскрыл железную коробку с инъекторами, выцарапал из поролоновой упаковки шприц, помеченный красным, передумал, взялся за шприц с синей отметиной.

– Рукав ему закатай. Лови «баян», коли в вену.

– Почему я? – Граф поймал брошенный Алексом шприц. – У меня по практической медицине, сам зна...

– Заткнись. Я пока мины достану. – Алекс на коленях переполз от рюкзака Компаса к своему брошенному рюкзаку. – Компаса придется нести, взрывы остановят погранцов, уйдем...

– Мы себя обнаружим! Ребята из Ближнего Леса нас засекут и... И погранцов жалко, свои парни, а мы... Алекс! Компас просил красный шприц!

– Помню. – Алекс вытряхнул из рюкзака пакет с коробочками мин-»вонючек». – От красного он или совсем помрет, или козлом поскачет, от синего уснет. Мы его понесем. Коли быстрее и переодевайся. Все лишнее бросим здесь, работаем вариант «ниндзя».

– Лучше «легионер», жалко консервы бросать.

– В лесу еды полно, не жадничай.

Необходимость притворяться перед Компасом пропала, скауты двигались быстро и энергично. Особенно Таможин, Карпов же слегка замешкался. В набухшую вену на локтевом сгибе Компаса он попал с четвертой попытки, припал ухом к груди «старика», послушал биение сердца, ни фига не понял, вроде стучит.

Зажав пакет с минами под мышкой, Алекс отбежал на десять шагов вправо от приметной сосны. Первую мину установил внутри трухлявого пня. Активизировал взрыватель, запустил программу. Выставил радиус срабатывания «10», таймер поставил на полчаса. Через тридцать минут «вонючка» выпустит вибрилы, и только мина «унюхает» человеческий запах ближе чем в десяти метрах, она сработает. Возвращаясь по краю овражка, Алекс прикопал в куче сухой листвы вторую мину. Спустился по склону и третью «вонючку» засунул под переплетение корневища великанши-сосны. Четвертая и пятая (последняя) мины спрятались с левой стороны гигантского дерева. Достаточно, чтобы сработало хотя бы одно взрывное устройство, остальные сдетонируют. Бабахнет любо-дорого! Задеть погранцов не должно, однако исподнее ребята себе запачкают и дальше не сунутся, сто процентов!

Пока Алекс устанавливал мины, Граф сооружал носилки из двух березовых стволиков и своей мокрой одежды. Топорик, что здорово утяжелял рюкзак Компаса, оказался туповатым, и Граф провозился с рубкой и обтесыванием подходящих березок чуть больше времени, чем полагалось по скаутским нормативам. Потерянные секунды курсант Карпов наверстал за счет раздевания и «вязки ложа». Минер Алекс продрался сквозь кусты бузины к утрамбованному сапогами подножию сосны, когда Граф укладывал «спящего» Компаса на импровизированные носилки.

– Зер гут, херр Карпов! – Алекс поспешил на помощь товарищу. – Я, дурак, и не подумал о способе транспортирования больного... Кантуем его осторожнее, «кошки» с сапог отвяжем, а то цепляться будут за зеленку.

– «Вонючки» все поставил?

– Все пять. На полчаса и на десять метров.

– На десять? Шайзе! Капут моей головушке. Я сдуру решил, что ты взрывать погранцов собрался.

– Пугать, только пугать... Фиксируем Компаса к носилкам, переодеваемся и марш-броском километриков пятнадцать, яволь?

– Да хоть двадцать, делов-то куча...

Компаса привязали к самодельным носилкам, чтоб не елозил при транспортировке. Веревку для фиксации больного позаимствовали из его же рюкзака. В чужой поклаже скауты рылись без всяких церемоний, все равно лишний груз придется оставить.

– С Компасом ажур. – Алекс вскинул руку, посмотрел на жидкокристаллический циферблат хронометра. – У нас осталось пять минут на подготовку и пять на уход из радиуса. Шнель, херр Карпов!

– Яволь, херр Таможин, лови! – Из рюкзака Графа полетели на землю два плотно набитых целлофановых пакета. Один из пакетов Граф по-футбольному пнул ногой Алексу.

– Гут! – Алекс подхватил пакет на лету, разорвал целлофан. На землю выссыпалось оружие и одежда, комплект стандартной экипировки скаутов.

Тяжелые кирзачи, мокрые штаны и остальную надоевшую, неудобную одежку Алекс сорвал с себя меньше чем за минуту, причем с громадным удовольствием. Еще с большим удовольствием Алекс одевался в родное, скаутское.

Алекс спрятал глаза за стеклами защитных очков-»хамелеонов». Поправил резинку очков на затылке, обмотал шею и голову длинным серым шарфом так, что открытыми остались лишь уши, нос и верхняя губа. Голые ноги Таможина прыгнули в две просторные серые штанины. Скаут затянул шнурок на поясе, завязал тесемки на щиколотках. Обулся в кожаные сапожки (того же серого цвета) с плоской подошвой. Натянул на руки легкие и тонкие, но необычайно прочные кольчужные перчатки. Правое запястье поверх металла перчатки окольцевал ремешок хронометра, левое – браслет с миниатюрным приборчиком «Искра-9». Торс Таможина прикрыла серая, под цвет всего остального, просторного покроя хламида. Широкие рукава хламиды заканчивались узкими манжетами, одеяние болталось колоколом, пока Алекс не подпоясался многосекционным ремнем. Каждая секция ремня – герметический футляр или футлярчик с необходимыми для жизни и выживания предметами. По бокам к ремню приторочены ножны с двумя короткими кинжалами.

Алекс одевался ровно тридцать две секунды. В училище все то же самое Таможин проделывал за двадцать семь секунд. Однако пятисекундный перебор Алекс себе простил. Переодевшись, Таможин подпрыгнул, присел, крутанулся вправо, влево, дабы проверить, не звенит ли чего, не жмет. Нет, все в норме. Алекс взглянул на Графа. Конечно, Карпов переоделся быстрее, он же разделся, мастеря носилки, у него была фора. Костюм Графа ничем практически не отличался от облачения Алекса. Такое же серое, просторное и нарочито бесформенное одеяние. Обвислости и складки изменяют, насколько это возможно, привычную взгляду конфигурацию человеческой фигуры, создают ложное впечатление неуклюжести. Костюмы идентичны, а вот в экипировке существуют мелкие, допустимые стандартами различия, с учетом индивидуальных навыков скаутов и причуд интендантов на складе спецсредств. Вместо пары кинжалов Граф вооружен тесаком типа «кочевник». Ножны «кочевника» косо крепятся на животе к пряжке ремня. И на правом запястье у Графа вместо «Искры-9» браслет с «Комаром-7».

– Ты чего меня рассматриваешь, херр Алекс?

– Вот думаю, как бы не забыть, если тебя убьют, снять твоего «Комара».

– Ха! Мне проще, мне твоя «Искра» даром не нужна.

– Кому она вообще нужна, эта «Искра»? Обидно, Граф! Выполняем ответственное задание, а жмоты на базе выдают одного на двоих «Комара», «ушей» не дали вообще, респираторов пару пожалели...

– Нашел время и место плакаться! Берись за носилки сзади и побежали.

– Почему я сзади?

– Я всю дорогу последним перся, надоело тебе в затылок смотреть. Шнель, Алекс.

– Погоди! – Алекс взглянул на хронометр. – У нас полно времени. Восемь минут до включения «вонючек». За три минуты вполне успеваем костерчик устроить, маячок для погранцов организовать, чтоб они...

Граф вскинул правую руку, растопырив пальцы, что на языке жестов у скаутов означало: «Тихо! Слышу посторонний подозрительный шум».

Алекс замер. Прислушался. Далеко в лесу, за оврагом, тявкнула собака. Алекс сжал, разжал и снова сжал пальцы левой руки. Граф в ответ помахал растопыренной пятерней. Алекс кивнул, и оба скаута, двигаясь бесшумно и быстро, подбежали к носилкам. Алекс взялся за те концы березовых стволиков, что торчали рожками возле головы дядюшки Компаса, Граф схватил носилки, повернувшись задом к подошвам кирзачей пожилого курьера, спиной в Алексу. Может, и плохая примета нести больного вперед ногами, однако так учили обращаться с увечными в училище. Хоть и плохо осваивали теорию курсанты Карпов и Таможин, однако практические занятия инструктора в училище вообще никак не оценивали. Практику курсант либо сдавал, либо нет. И ежели однажды ты уже сдал зачет по транспортировке раненого, то бегать с носилками умеешь на «отлично».

Граф и Алекс согнули локти, приподняли носилки повыше и побежали. Ветка орешника хлестнула по груди Графа, прошуршала над Компасом, попробовала зацепиться за серую жесткую складку на поясе Алекса. Открытое малое пространство у подножия сосны и далекое собачье тявканье остались позади, лес нехотя поглотил скаутов, ворчливо хрустя сушняком, капризно шелестя листьями. Но лес недолго сопротивлялся вторжению людей в сером, на второй минуте движения скауты приноровились к его преобладающе лиственному характеру. Скауты чувствовали лес, как дикие звери, вырвавшиеся из клетки. Скауты любили лес, доверяли и доверились ему. Они не противопоставляли себя зеленой окружающей среде, они стали ее составной частью, слились с ней воедино. Мелкие птахи спокойно наблюдали, как по-свойски, уверенно петляет меж деревьями серое существо о четырех ногах. Серое спешит своим долгим путем, так чего ж его бояться? Любопытный бельчонок, дурачок маленький, спрыгнул на примятую траву, понюхал плоский след серого существа. Облезлая лисица выглянула из-за березового ствола, проводила желтым взглядом невиданного монстра, учуяла белку и навострила уши. Бельчонок копошился в траве совсем-совсем близко. Рыжая хищница вытянула шею, повернула острую морду...

КХА-А-А!!! Взрыв! Желтые глаза лисицы зажмурились, уши прижались к морде... К-Х-Х!!! Еще один взрыв! Бельчонок лихорадочно метнулся к березовому стволу, острые коготки царапнули кору, и не успело отзвенеть эхо второго взрыва, а бельчонок уже скрылся в зеленой березовой листве... КХА!!! Лесные птахи с писком взмыли в небо над зеленым океаном... К-Х-А-А!!! «Четыре», – сосчитал Алекс... К-К-Х-Х-Х!!! «Пятая, последняя «вонючка» сработала, – отметил Граф. – На тринадцатой минуте примерно после старта. Погранцы были гораздо ближе, чем мы рассчитывали. Ну, да ничего, пока дядюшка Компас болтается на носилках бесчувственной тушей и пока нет надобности притворяться придурками-подростками, уйдем с гарантией, яволь!»

Четыре серые ноги упорно толкают землю. Защищенные «хамелеонами» глаза не боятся солнечных слепящих бликов, грубая ткань просторных одежд не рвется, когда цепляется за сучки и ветки. Лиственный лес постепенно сменяется хвойным. Травы и папоротники уступают место мхам и лишайникам. Мошкара исчезла, ей на смену прилетели жирные комары и мухи. Примерно пять километров от места взрывов. Скауты бегут слаженно, нога в ногу. Как будто эта пересеченная местность им хорошо знакома и они заранее знают, где лучше свернуть влево, а где принять правее.

Мохнатые ели расступаются, становятся выше и стройнее. На шершавом ковре из сухих иголок гвоздиками торчат грибные шляпки. Безветрие. Ни одного насекомого в воздухе. Жарко, солнце греет макушку. Десять километров от взорванной сосны-великанши. Скауты по-прежнему бегут легко, в том же темпе.

То тут, то там появляются островки буйной травяной растительности. Рядом с елками вновь возникают прутики лиственных деревьев. Длинные тени указывают путь на восток. За плечами у скаутов кросс длиною в пятнадцать кэмэ. Резиновая прокладка «хамелеона» на лбу у Алекса пропиталась потом. Впервые споткнулся и чуть не упал Граф. Но бег продолжается.

Густая растительность, переплетение хвои с листьями, заполненные гнилой водой ямы вынуждают скаутов круто петлять на бегу, передвигаться зигзагами. Алекс сбивается с общего ритма и едва удерживает на весу носилки. Мычит, подает признаки близкого возвращения в сознание Компас. Ошибается с расчетом маршрута Граф. Скауты вязнут в буреломе, переходят с бега на шаг, приседая, ползут под мертвыми стволами, перепрыгивают шипы сухих, упавших ветвей и неожиданно выходят на просторную, поросшую ершиком мягкой травки поляну. Ранние сумерки. Над поляной бесшумно порхают бабочки. Граф останавливается, через плечо смотрит на Алекса.

– Привал?

– Яволь.

– Во-он с той стороны полянки пенек, видишь?

– Где?

– Вон, в пяти метрах от подлеска. Идем туда, к пеньку.

На краю поляны росло когда-то могучее дерево. Его сожгло молнией. Остался черный, обугленный пень и полуистлевший ствол. Обгоревшая крона дерева упала в подлесок, который, оправившись от былого катаклизма, весело зеленел нежными листиками и иголками.

В упавшем стволе жили муравьи. Обугленный зуб пня насекомые не тронули. Поставив носилки на траву возле пня, Алекс и Граф с удовольствием сели, облокотившись спинами о почерневшую древесину.

– Устали, херр Карпов?

– Обижаете, херр Таможин.

– А вы не обижайтесь, херр Карпов. Сэкономили силы, будьте любезны, как положено, осмотреть прилегающую к месту стоянки территорию. А я, уставший и обессиленный, займусь херром Компасом. Яволь?

– Сволочь ты, херр Таможин. Хитрая и подлая притом.

Застонал, замычал, зашевелился дядька Компас на носилках. Алекс подтянул колени к груди, перекатился через плечо и, очутившись у изголовья носилок, занялся распутыванием веревок, фиксирующих тело больного. Граф крутанул шеей, размял плечи, спину, встал прыжком, не спеша потрусил к подлеску на краю поляны. Ближайшие пять-десять минут скаут Карпов будет шнырять по лесу вокруг травянистой плешки, знакомиться с местностью, наметит пути для экстренного ухода и заодно соберет дровишек для костра.

– Ты... ты кто?.. – открыл глаза Компас, прищурился, напрягся.

– Я Саша. Шурик. – Таможин, мысленно ругая себя последними словами, стянул с лица серый шарф, сдвинул на лоб очки-»хамелеоны».

– Шурик, чего со мной, а?

– Вы болеете, дядя Компас. Вам на сосне плохо стало, и мы...

– Это я помню. Подмогни сесть, Шура.

Таможин помог Компасу сползти с носилок, оттащил плохо слушающееся хозяина тело к пню, худо-бедно усадил.

– Шурик, чой-то ты на себя напялил?

– Вы позабыли, дядя Компас! У нас с Евграфом были спрятаны в рюкзаках самые настоящие костюмы скаутов. Их нам Хохлик подарил...

– Мудак Хохлик! Скаутов в Ближнем Лесе не любят, хоть ни одного живьем близко и не видали, но...

– Вы это уже объясняли, дядя Компас...

– А ты еще раз послушай. Оно пользительно, старших слушать. Ой-й... Башка закружилась. Найди-ка, малой, таблеточку для дяди Компаса. У самого дяди руки онемели, до карманов не подымаются.

– У вас сердце...

– Замолкни, пацан! Лучше жить с больным сердцем, чем помереть со здоровым. Где Евграф?

– Дрова в лесу собирает.

– Угу. Рюкзаки вы бросили, переоделись, меня в охапку и тикать?

– Да, мы...

– Замолкни. Далеко утекли?

– Километров на двадцать без малого от той сосны.

– Ого! Это ж сколько времени я без памяти был?

– Сутки, – не моргнув глазом соврал Алекс.

– Ого! Куды вы тикали-то хоть? В какую сторону?

– Все время двигались на восток.

– Едрить твою! Натворили, вашу мать! Малый, жить хочешь – сувай таблетку мне в зубы, и двигаем отсель с темпе вальса!

Изобразив испуг на лице, Алекс полез в нагрудный карман тужурки пожилого курьера.

– Дядя Компас, может, вы зря беспокоитесь? От пограничников мы ушли...

– Силушек бы мне, я б дал тебе в зубы! Ушли! Ушли-то ушли, а пришли куда?

– Куда? – Алекс достал колесико таблетки, застегнул обратно на пуговичку карман тужурки Компаса.

– Чуешь, Шурик, комарье исчезло?

– Ну?

– Не нукай, не запрягал! Суй мене в пасть таблетку, суй, не брезгуй... От так... От молодцом, засранец... Щас рассосу, и тикаем... Слухай сюда, ребенок. Вертолеты за нами гнались?

– Нет...

– Не гнет, а вороной! Не гнались. А почему? А потому, что дяденька Компас думал, где ходить. За нами лопух-лейтенант взвод рядовых вел. Молоденький лопушок, с шилом в заднице, по неопытности в казаков-разбойников игрался. Я пацана в погонах специально вбок с трассы повел. От той сосны надоть было взять правей и через болото, крюком обратно на маршрут. А вы, разгильдяи, прямиком в Ближний Лес поперли. Комарье исчезло – первый признак Ближнего Леса!

– Дядя Компас, но мы ведь так и так шли в Ближний Лес...

– Так и сяк! Здеся, вблизи Белого Леса, место месту рознь. Я вел к знакомому месту, к деревне Шалая, а вышли мы не дай бог к поселку Дальний.

– Почему «не дай бог»?

– По кочану! У Дальнего самые места, где черти шалят.

– «Черти» – это бандиты, которые против всех? Пираты Ближнего Леса, да?

– Два! Черти предела не знают. Народ бает, черти ваще человечину едят, мухоморами закусывают... Подмоги встать дяденьке, малый. Кликнем Евграфа, и ходу отсель! Нагородили вы, детки, делов, заварили кашу, расхлебать бы.

– Вы сами виноваты. Раньше вы про обязательное и строгое следование по маршруту не гово... Ой!..

Компас влепил Алексу звонкую пощечину. Таможину пришлось постараться, чтобы подавить благоприобретенные в училище навыки и мужественно подставиться под удар. Потеряй Алекс самоконтроль, капут замахнувшемуся на скаута пожилому курьеру.

– ...Ой! Дядь Компас, чего вы деретесь?! Больно...

– Плечо подставь, сопляк. Я обопрусь, встану... От так! – Используя Алекса в качестве опоры, Компас поднялся. – Шатает малехо... Больно ему! Видали ханурика?! Ишь какая неженка! Погодь, паря, дядя Компас еще по зубам вам обоим настучит за самодеятельность, если вас до того, деток сладких, черти не попользуют в жо...

Короткая, с черным оперением стрела, чиркнув Алекса по уху, вонзилась в шею дядюшки Компаса. Смертельно раненный курьер схватился за горло, согнулся, из небрежно застегнутого нагрудного кармана на травку посыпались таблетки-стимуляторы. На сей раз инстинкты скаута сработали быстрее разума. Наконечник стрелы оцарапал мочку уха, и сразу же ноги Алекса пружинисто оттолкнулись от земли. Перелетая через пень, Алекс увидел, как застряла в шее Компаса стрела, как еще две стрелы воткнулись в пень. Увиденное Алекс осмыслил уже находясь с другой, безопасной стороны пня. Кисти и локти самортизировали приземление, Алекс прижал подбородок к груди, колени к животу, перекатился через спину один, второй раз, толкнулся левой ногой, прыгнул вперед и вверх, толкнулся правой и скрылся в зелени подлеска.

Вокруг низкорослые елочки, березки, опасная пустота поляны совсем рядом, в двух шагах, но Алекс и не думает углубляться в зеленую путаницу ветвей и стволов, он обмотал лицо шарфом, вернул на место очки-»хамелеоны», сидит на корточках, низко пригнувшись, и слушает, неподвижный и неприметный, будто серый могильный холмик.

Расцарапанное ухо из великого множества звуков выделило тихое механическое жужжание. Алекс вскинул голову и увидел в небе над поляной «птеродактиля». Само собой разумеется, двоечник Таможин запамятовал, как по-японски называется этот летающий АБ-мех. Лично он, Алекс, когда знакомился с типовыми конструкциями мехов, нарек уродину с ножками кузнечика, крыльями летучей мыши, тушкой курицы и клювом цапли – «птеродактилем».

«Хорошо еще, что «птеродактиля» запустили, – подумал Алекс, сжав в кулаках рукоятки кинжалов. – Повезло, что не «пчелиный рой». И вообще мех-леталка – не самое страшное. С прыгалкой типа «жаба» или со «скорпионом» справиться сложнее. А у «птеродактиля» сенсорный блок под клювом и... Или это у «пауков» сенсоры под клювом?.. Не помню!..»

АБ-мех парил, кружил над поляной, журчал моторчиками, регулируя размах выдвижных крыльев, и с каждым кругом приближался все ближе и ближе к воображаемой точке над головой Алекса. Когда «птеродактиль» достигнет искомой точки, он уберет крылья до минимума, позволяющего корректировать траекторию падения, и рухнет сверху на Таможина, норовя достать скаута клювом-разрядником. Исхитрится Алекс избежать укола в страшно подумать сколько вольт, драпанет Алекс подальше в лес, и ножки кузнечика, спружинив, подбросят куриную тушку меха высоко вверх. И вновь раскинутся над кронами деревьев перепончатые крылья, охота продолжится. Когда мех засек жертву, надеяться на чудесное спасение бесполезно. Компьютер в чреве боевого урода работает без сбоев, а «источник Лазарева» гарантирует бесперебойную подачу энергии в течение месяцев, а то и лет.

«Быть может, у «птеродактиля» сдыхает этот самый источник? – прислушался Алекс. – Чего-то жужжит странно. Или он отвлекся на еще теплый труп дяди Компаса? В памяти меха характеристики его хозяина и хозяйских дружков-людей, а в программу «враг» заложены, наверное, все остальные двуногие теплокровные... Ой? Чегой-то с ним?..»

Моторчики меха жалобно взвизгнули, одно крыло совсем исчезло в корпусе, другое, наоборот, вытянулось на полную. Дергая в воздухе многосекционными ножками, «птеродактиль» штопором пошел вниз, упал на краю поляны, между обгоревшим пнем и притаившимся в подлеске скаутом.

«Я дурак! – Алекс чуть было не треснул кулаком себя по лбу. – У Графа на запястье «Комар»! Граф включил глушилку, комарик подстроился под частоту меха, и аля-улю! Капут «птеродактилю»! Смерть японо-китайским электронным мозгам!»

Электронно-механическая смерть «птеродактиля» озадачила и разозлила нападавших. Злой человек, а тем более злые люди склонны к необдуманным поступкам. Алекс отчетливо услышал матерную ругань, треск веток и затем топот трех пар ног. Трое вышли из лесу на поляну.

«Как будто игроки вышли на поле, ха! – усмехнулся про себя Алекс, напрягая слух. – Идут в мою сторону, к грохнувшемуся меху. Подожду, пока черти подойдут поближе, и позабавлюсь, поиграю с ними в адские игры!»

Ждать пришлось недолго. Секунда, вторая, четвертая, шестая, и рулада отборного мата звучит в нескольких метрах. Убийцы Компаса не догадываются, что рядом притаился скаут. О лучшей диспозиции для начала жестоких игрищ грех и мечтать.

Алекс возник на краю поляны нежданно-негаданно. Будто из-под земли на опушке вдруг, ни с того ни с сего, вырос серый пенек в рост человека. Так и есть, слух не обманул скаута – перед ним трое чертей. Все разного возраста, роста и телосложения, каждый одет по-своему, но роднит чертей характерный взгляд трех пар глаз. Так смотрят ловцы бездомных собак на слепых щенков дворняжки: с открытым презрением сильного, без всякого страха за собственную шкуру. Черти, все трое, обступили неподвижного «птеродактиля». У одного лук со стрелой на тетиве. По тому, как он держит лук, очевидно – этот черт опытный стрелок. Другой черт тискает в кулаке рукоятку длинного прямого меча. Третий опирается на сучковатую палицу.

– Гутен таг! Думали, я в лес убежал?! Думали, я в самую чащу драпанул?! Вас чего? Всего-то трое чертей? А? А-ха-а-ха-ха...

Алекс смеется, дразнит врага. Мог бы и не дразнить. И без того черт-лучник потянул тетиву. Сейчас выстрелит? Сейчас пустит стрелу с трех шагов прямо в трясущуюся от смеха грудь Алекса! Сейчас!.. Упал!.. Упал лучник. Не сразу, конечно. Сначала выпучил удивленно глазищи, выронил лук и только потом рухнул ничком на траву. Меж лопаток в спине черта застрял тесак типа «кочевник».

– Молодчина, херр Карпов! – кричит Алекс.

И действительно – молодчина Евграф! Не зря Алекс отвлекал чертей разговорами, дал возможность Графу возникнуть в тылу врага серым, никем не замеченным призраком, позволил приблизиться сзади к чертям на расстояние броска.

Черт с длинным мечом повернулся спиной к Алексу, лицом к Графу, побежал, занося меч для удара. Черт с палицей поднял над головой Таможина сучковатое оружие. Алекс вскинул руку с «Искрой-9» на запястье, выкрикнул короткое слово, практически не употребляемое в повседневных разговорах, микрофоны «Искры» уловили кодовое словечко, «Искра« полыхнула ярчайшей вспышкой, и черт с палицей ослеп на миг, которого с избытком хватило скауту для того, чтобы выхватить из ножен и метнуть кинжалы. Предсмертное восклицание врага с мечом заглушило хрип черта с дубиной.

– Компас готов? – спросил Граф, вытирая окровавленный кольчужный кулак об одежду убитого им горе-фехтовальщика.

– Да. – Алекс вытащил из груди черта с дубиной кинжалы, пихнул влажные лезвия в ножны, выдернул из спины лучника тесак, бросил его Графу. – Лови «кочевника».

Алекс опустился на колени около мертвого Компаса. Подошел Граф. Постоял, склонив голову, помолчал.

– Экхе, – кашлянул Граф, нарушая молчание. – Ну, чего? Могилу выроем, похороним курьера по-людски?

– Некогда. – Алекс бережно, сняв кольчужную перчатку, прикрыл веки покойного. – Дядя Компас нас простит. Хоронить его мы не будем. Перед смертью Компас на нас с тобой сильно ругался, прям как инструктор радиодела на экзамене в прошлом семестре. Помнишь?

– Помню. Инструктор ругался справедливо, а чего Компасу в нашем поведении не понравилось? Чего мы сделали не так?

– Не туда забрели.

Алекс коротко поведал товарищу о последних словах пожилого курьера, о необходимости срочно возвращаться на маршрут, искать путь к деревеньке с веселым названием Шалая. Граф внимательно, не перебивая, выслушал, почесал замотанный серым шарфом затылок.

– Опять марш-бросок? Да, Алекс?

– Яволь, херр Карпов.

– Без отдыха?

– Натюрлих.

– Чертей дохлых обыщем?

– На фига?

– Я по часовой стрелке шел, чертей засек, только когда...

– Кончай, Граф! В смерти Компаса ты не виноват. Я тебя не успокаиваю, я правда так думаю.

– Гут. Трофейного АБ-меха заберем?

– На фиг? Разломаем его на части, чтоб другие черти не починили, и капут!

Почесывая затылок, Граф растормошил запеленавший голову шарф, серая складка упала на окуляры «хамелеонов». Граф повел шеей влево, поправил складку, повернул голову вправо и вздрогнул. Схватился за рукоять «кочевника», отступил на шаг, прошептал удивленно, встревоженно, сквозь зубы:

– Алекс!.. Оглянись...

Коленопреклоненный Алекс вскочил. Вскакивая, развернулся на пол-оборота, выхватил кинжалы и, будто копируя реакцию товарища, точно так же, как Граф, сначала вздрогнул, потом отступил.

Там, где кончался подлесок и начиналась поляна, на том самом месте, где недавно возник серым пеньком Таможин и дразнил чертей, там сейчас стояла девочка. Малышка лет пяти. Курносая, с русыми косичками, в сарафанчике, сшитом из лоскутков плотной ткани камуфляжной раскраски, и в лапоточках.

– Дяиньки, не ломайте Абика, – попросила девочка, шмыгнув курносым носиком.

– Кого? – Алекс медленно, боясь спугнуть чудо с косичками, сунул кинжалы в ножны.

– Абика, – девочка указала пальчиком на обездвиженный АБ-мех.

– Почему «не ломайте»? – Граф убрал руки подальше от тесака на поясе.

– У нас Абики на звелей охотятся, – объяснила девочка, утирая носик кулачком.

– У кого «у вас»? – Граф, желая продемонстрировать доброжелательность и не зная, как это сделать, на всякий случай растопырил пальцы. Дескать – нет ничего в руках.

– У нас в поселке. – Девочка и без всяких демонстраций совершенно не боялась укутанных в серое с ног до головы «дяинек».

– В каком поселке? – Алекс посмотрел на Графа и тоже растопырил пальцы. Потом подумал, что пальцы в растопырку возле кинжальных рукояток смотрятся как раз наоборот, устрашающе, и не придумал ничего лучшего, как переплести руки на груди.

– В поселке Дальний. А вам в Шалую надо, плавда?

– Плав... Тьфу!.. Правда, – кивнул Граф. – Откуда ты знаешь?

– Я слышала, как вы лазговаливали, – улыбнулась девочка. Два передних, молочных зуба у нее отсутствовали. – Я видела, как вы челтей убили.

«Маугли в юбке... Нет, не в юбке. В сарафане и в лаптях, – подумал Алекс и улыбнулся девочке в ответ, позабыв, что большая половина лица у него сокрыта под серой тканью шарфа. – Здешняя уроженка. Вернется она в Дальний, расскажет о нас, и возможны всякие непредвиденные осложнения. Но не убивать же ребенка-свидетеля, в самом деле? И чего делать? Кажется, Граф установил контакт с малышкой. Вот и пускай он разговаривает, а я буду молчать. И чего делать, пускай Граф решает. Я подчинюсь».

Граф посмотрел на Алекса. Таможин ему подмигнул, опять позабыв, что, как и улыбка под шарфом, так и подмигивание под стеклом-»хамелеоном» суть бесполезные упражнения лицевых мышц. Граф вновь повернул голову к девочке, та улыбнулась ему еще шире.

– Как тебя зовут? – спросил Граф.

– Аня.

– Неужели, Аня, тебя мама одну в лес отпускает?

– Маму зимой челти утащили, – сообщила девочка, продолжая улыбаться.

– А папа у тебя кто?

– Нету папы. Я поселковая. Меня сталоста колмит, а я глибы собилаю.

– И где же твое лукошко с грибами?

– Там лежит, – девочка ткнула пальчиком за спину.

– А поселок Дальний далеко отсюда?

– Челез лощу, челез лечку, на голку, с голки челез белезки, челез...

– Хватит-хватит! Я все равно не запомню. Скажи-ка, Анечка, а мы с приятелем, как ты думаешь, кто?

– Вы холосые... – Девочка смущенно потупилась, сцепила ручки за спиной, дотронулась мысочком лапотка до крыла АБ-меха на траве.

– Почему ты так решила, Анечка?

– Вы челтей убили. Челти плохие, а вы холошие...

Глава 3 Поселок Дальний

Разговор Графа с поселковым старостой зациклился и пошел по второму кругу. Алекс с тоской посмотрел в окно. За чисто вымытыми стеклами темень. И в избе сумрачно. Подперев щеку кулаком, облокотившись грудью о край столешницы, Алекс вполуха слушал вопросы старосты и ответы Графа, параллельно сочиняя в уме текст отчета для вышестоящего начальства:

«...Поселок Дальний расположен в лесу... Нет, неправильно. Непонятно. Лучше так: поселок выстроен в лесу с минимальным нарушением ландшафта... Опять ерундистика получается!.. Как бы попроще и попонятнее описать избушки, притулившиеся между деревьями? И земельный вал вокруг поселка, замаскированный дерном. И частокол ограды... Может, так: поселок окружает заграждение из врытых впритык друг к другу стволов деревьев, заточенных с одной стороны, как... как колья? как карандаши?.. Нет! За такую писанину меня в штрафбат сошлют... А может, сначала о маскировке? Примерно вот так: колья ограды заметны с расстояния не более десяти метров от них. Транспортом поселенцы не пользуются, поэтому проход в ограде узок и мал, а в поселке отсутствуют улицы как таковые... Вот! Уже лучше. Разовьем мысль о маскировке: улицы как таковые отсутствуют. Часто... нет, не «часто», а лучше – повсеместно растут деревья, такие же, как в окружающем лесу... Что создает определенные трудности для возможной аэрофотосъемки... Во! Про аэросъемку отлично!.. Отношение к нам у посельчан дружественное... Нет, лучше так: сдержанно-дружественное. Разговорчики Графа со старостой смахивают на допрос у доброго следователя... Не так! Нужно по порядку... Мы... Надо сказать, кто «мы»... Мы, курсанты Карпов и Таможин, сидим в избе, предположительно имеющей общественное значение... Ха! Изба-общественница! Смешно... Не, предположения об избе лучше опустить, просто: сидим в избе. На лавке, за столом. Оружие у нас никто не отбирал. Мы при полной экипировке, за исключением очков-»хамелеонов», перчаток и шарфов. Очки и перчатки мы сняли, шарфы развязали и положили все перед собою на стол. У противоположной стены на скамейке сидят члены поселкового совета. Их всех нам представили по именам... по именам и некоторых по кличкам. А именно: старосту зовут Егор Кузьмич. На вид сорок-пятьдесят лет. Волосы русые, редкие, лоб с залысинами, нос картошкой, усов и бороды не носит. Рост ниже среднего, телосложение щуплое. Особых примет не имеет. Одет в старый пиджак, футболку, ватные штаны, заправленные в кирзовые сапоги. Должности других членов поселкового... Фу ты! Какие у них могут быть вообще должности? Так – тусовка дружбанов старосты... Рядом со старостой сидит мужчина по кличке Профессор. На вид сорок лет. Лысый, остатки волос за ушами рыжие. Уши лопоухие. Носит очки, нос – типа сливы. Бороды, усов нет. Рост средний. Одет... Одет примерно так же, как староста. Особые приметы: прыщ на щеке или нарыв... Зер шлехт! Про нарыв писать нельзя. Нарыв созреет, лопнет, и нет приметы... Рядом с Профессором мужчина по имени или по кличке Гуга. На вид тридцать-пятьдесят лет. Точнее возраст определить невозможно. Гуга носит густую черную бороду с усами и длинные, до плеч, волосы с челкой. Волосяной покров скрывает его лицо почти полностью, глаза скрыты солнцезащитными очками... В избе темно, на фига ему, интересно, черные очки? Вроде и не слепой. Сумасшедший какой-то. Псих... Одет Гуга в черную блузу и штаны-клеш. Бос. В смысле – босиком. На груди у Гуги висят бусы. Рост выше среднего. Телосложение худое, костлявое... Рядом с Гугой сидит баба Настя. Старушка лет... лет за семьдесят. Похожа на городскую нищенку. В платочке, с клюкой, в длинной ситцевой юбке... Ее я запомнил, после опишу как надо, а сейчас... Сейчас рядом с бабой Настей сидит амбал Чижик... Уже не сидит. Встал, пошел занавески на окнах задергивать. Одет в камуфляж, по-военному. Высок, плечист... Вот он зажигает керосиновую лампу, идет к печке... Я дурак! Были б у Державы средства для запуска космического спутника-разведчика, координаты поселка Дальний определили бы по дыму из труб элементарно! Кстати! Не могут же они жить одной только охотой? Где-то должны быть огороды, теплицы...»

– Алекс, уснул? – Карпов толкнул Таможина в бок. – Егор Кузьмич спрашивает, почему мы, курьеры, шли за травкой порожняком.

– Так ведь ты ему это уже объяснил.

– Ага, объяснил, теперь он желает послушать тебя.

– Егор Кузьмич, дорогой, я ничего нового вам не скажу. Хохлик клялся, что в Шалой старатели давно получили аванс, и мы идем забирать товар.

– Неувязочка, ребяты! – Егор Кузьмич оторвал зад от лавки, запустил руку в карман ватных штанов. – Вы обои говорите – аванец в Шалой получен. А как с полным расчетом, ась? Чем за товар платить собираетесь, коль идете с пустыми руками?

Егор Кузьмич достал из кармана штанов кисет с табаком, самодельную курительную трубку, вернул зад обратно на лавку и принялся не спеша развязывать тесемки кисета.

– Господин староста, извините, конечно, но мой товарищ, Евграф, все, чего нам с ним известно, честно пересказал. Подробности, заморочки с оплатой товара знал, наверное, наш старший, дядя Компас. Но его убили черти. Дайте нам проводника до Шалой, мы с вами расплатимся хотя бы вот этой штуковиной. – Алекс снял с запястья браслет, к которому крепилась «Искра-9». – Доберемся до Шалой, там с местными разберемся на предмет непоняток. Откажетесь выделить проводника – плакать не станем. Если можно, переночуем у вас. Нельзя – уйдем сейчас.

– Ты, паренек, не ерепенься. – Егор Кузьмич высыпал из кисета в ладонь пригоршню табака, зачерпнул его трубкой, как ложкой. – Никто зла вам, ребяты, не желает. Вы чертей поубивали, низкий вам за одно это поклон. Поклон и за то, что сиротку Анечку не обидели, Абика ей подарили. Царский подарок. – Егор Кузьмич затянул тесемки кисета, положил мешочек на лавку, начал обстоятельно утрамбовывать пальцем табак в трубке. – Однакося и нас, ребяты, поймите. Мы люди осторожные. Пришлый народ примечаем, проходящего опасаемся. Зазря вас, пареньки, обижать нам не по сердцу и не по уму. Коль вы правильные курьеры, один расклад, а коль вы для общества опасные...

Егор Кузьмич закончил предложение неопределенным жестом руки с трубкой и соответствующей неопределенно-тоскливой гримасой лица.

– Чем же мы «неправильные»? Сами к вам пришли...

– Мимо Дальнего втихаря все равно б не проползли! – перебил Алекса Чижик.

– Цыц! – строго цыкнул на Чижика староста. – Молчок, Чиж. Я покаместь прения не объявлял. Дожидайся, дам и тебе слово.

Егор Кузьмич извлек из пиджачного кармана доисторическое огниво, высек искру, запалил фитиль, прикурил. Помахал трубкой, насладился первой затяжкой и общим молчаливым послушанием, изрек милостиво:

– Переходим к прениям. Профессор, тебе начальное слово.

– Спасибо! – Профессор поднялся с лавки, шагнул вперед, повернулся спиной к пришельцам-курьерам, лицом к членам поселкового совета. Заговорил быстро, громко и сбивчиво: – Господа! Десять лет назад случилось эпохальное открытие. Случилось, господа. Случайно. Десять лет назад ученые выявили наконец в цепочке ДНК человека лишний ген, ответственный за садизм и убийства. Его назвали – «ген Чикатилло», в честь знаменитого в конце двадцатого века маньяка. Появилась возможность, анализируя кровь новорожденного, отфильтровать будущих нелюдей! Все работы засекретили! Я один попытался донести правду до человечества, и меня подвергли принудительному лечению в закрытом учреждении. Меня объявили сумасшедшим! Молодые люди у меня за спиной уверяют вас, что серые костюмы скаутов им подарил мафиозный босс Хохлик. Не верю! Ни единому их слову! Они и есть скауты! Учиться на скаутов отбирают детей с геном Чикатилло. Скауты – это управляемые маньяки на службе у Державы! Эти двое мальчиков убили троих чертей! Они – СКАУТЫ! Они – монстры, они – прирожденные садисты. Господа! Я догадываюсь, что многие в поселке считают меня сумасшедшим. Это правда, господа, я не вполне нормален. Карательная психиатрия изуродовала мой мозг! Мне трудно вразумительно формулировать мысли. Но я взываю к вашему разуму, господа! Скауты подлежат уничтожению! Хотя бы кастрации! Ген Чикатилло должен быть изничтожен каленым железом. Я кончил, господа!

Профессор вернулся на место. Алекс не видел лица Профессора во время обличительной речи, но, когда оратор вновь спокойно сел на лавочку, в его физиономии не было ничего необычного. Как будто не он, а кто-то другой только что предлагал кастрировать курьеров.

«Сам ты Чикатилло! – подумал Алекс. – Даже если у нас с Графом и правда по лишнему гену, что лучше – убить нас, искалечить или найти нам достойное применение в структурах Державы?.. И вообще все, что он сказал, чистой воды бред сумасшедшего... А если не бред?..»

Староста вскинул брови, посмотрел на Алекса, перевел взгляд на Графа, мол, есть вам, парнишки, чего ответить Профессору? Граф виновато улыбнулся, пожал плечами, дескать – чего ответишь убогому?

Пыхнув трубочкой, Егор Кузьмич обратился к экстравагантному Гуге:

– Твое слово, законник. Говори.

Гуга остался неподвижен, как статуя, лишь черная густая борода зашевелилась:

– Все люди свободны. Будь они скауты, курьеры, лгуны, правдолюбцы, все равно – они вольные люди. Каждый человек имеет право на свою жизнь и чужую смерть. Запретно отбирать жизнь втроем у одного. Тогда пятеро обязаны отнять жизнь у нарушителя запрета. Запретно посягать сильному на ребенка, на раненого и на старика. Тогда сильнейший обязан посягнуть на сильного. Они не нарушили запретов, мне не нужны их жизни.

– Отпуштим ентих, а оне облаву приведуть! – самостоятельно, не дожидаясь разрешения старосты, перехватила слово бабушка Настя. – Пущай у нас, у Дальнем, живуть, нам спокойнее, нам...

– Цыц! – Егор Кузьмич топнул кирзачом. Душевно топнул, аж лавка зашаталась. – Бабку Настю лишаю дальнейшего слова за нарушение дисциплины. Чижик! Ты выскажись.

– Охотно. – Чижик встал с лавки, вытянул руку, указал пальцем на Графа. – Я хочу его глушилку! Я хочу «Комара». Имею я право отобрать у этого хмыря «Комара»?

– Сядь, Чижик! – потребовал староста. – Не по теме выступаешь.

– Как не по теме? – возмутился Чижик, оставаясь на ногах.

– Каждый имеет право заявить претензию на чужую вещь, – подтвердил Гуга. – Каждый вправе отказаться отдавать вещь, на которую заявлена претензия. Все имеют право на жребий и право на поединок по жребию.

– Айн момент! – приподнялся из-за стола Граф. – Это чего? Вот этот Чижик пернатый размечтался отнять у меня даренный Хохликом прибор?

– Цыц!!! – Егор Кузьмич поджал коленки и топнул об пол сразу двумя сапогами. А чубуком трубки стукнул об лавку. – Сядьте все! Чижик! На лавку! Паренек курьер! Сядай взад! Слушай, паренек... Тебя как зовут, забыл я...

– Евграфом.

– А по батюшке?

– Игоревич я.

– У нас в поселке, Евграф Игорич, заведен особый порядок: чтоб без воровства и грабежей жилось, коль чужое тебе приглянулось, обязан открыто предъявить претензию. Отказали в твоей претензии, имеешь право...

– Я готов драться с Чижиком за своего «Комара»! Каковы правила поединка?

– Ты сперва дослушай, не ерепенься. Я как староста еще не решил, чего с вами делать. Объявить вас вольными людьми или куда вас девать. Когда решу, что ты, Евграф Игоревич, вольный и самостоятельный человек, тогда имеешь полное право на ...

– Кузьмич! – Чижик нагнулся, вытянул шею, сел так, чтобы со своего места на лавке видеть лицо старосты. – А можно, пока ты решаешь, я Евграфу Игрьчу заранее объявлю претензию на глушилку?

Староста заглянул в жерло потухшей трубки, досадливо покачал головой.

– Боишься, объявлю парнишек вольными, и окромя тебя найдутся желающие претензии предъявлять, ага? Чижик? Первым хочешь быть. Пользуешься служебным положением члена сельсовета. Хитрован! Но дурной. Не того боишьси. Евграф Игоревич с дружком троих чертей приговорили. Не боишьси, что он и тебя уложит?

– Чижик на жребий надеица! – бабка Настя разинула беззубый рот, изобразив некое подобие улыбки. – Везучий ен, наш Чижик!

– Господа! Перед нами скауты! Мы обязаны перед лицом всего прогрессивного человечества...

– Цыц, Профессор! Ни шиша мы не обязаны, глупость говоришь! Иное дело, твои подозрения про скаутов. Сомнительные подозрения, однакося, по уму надо бы пареньков на дыбу, да с пристрастием их...

– А что мешает? – нагло оборвал старосту Граф. – Пытайте, запытайте нас до смерти, ничего нового мы все равно не расскажем.

– Напрасно ерепенишься, Евграф Игорич. Надо бы тебя на дыбу, однакося не боись – была дыба в поселке, да Профессор ее топориком порубал. Профессор, разъясни гостю, отчего ты дыбу на дрова перевел, успокой Евграфа Игорича, не то кинется нас ножиком резать, а мы-то безоружные все, со всем нашим к дорогим гостям душевным уважением.

– Господа! – Профессор вскочил с лавки, как только замолчал староста, и на сей раз остался стоять лицом к гостям. – Я ученый, господа. Доктор наук. Тема моей кандидатской диссертации была посвящена пыткам и садизму! Мало кто до меня, господа, обращал внимание на естественные причины смертей палачей и пыточников в средние века и позже, вплоть до нашего времени. Я провел статистические исследования. Палачи, все, кто по зову души или по профессиональной необходимости сознательно причиняют боль беззащитным созданиям, все они, девяносто восемь и семь десятых процента, умирали от рака или от иных неизлечимых заболеваний! Страдающее продолжительное время существо испускает особые биоволны, провоцирующие в организме мучителя патологию! Задумайтесь – много ли вы встречали врачей стоматологов пожилого возраста?! Пожилой хирург, работающий с больным под наркозом, типичный образ! Стоматологи пренебрегают общим наркозом! Они причиняют пациенту боль, и эта боль их убивает! Возлюби ближнего, как самого себя, господа! Природа, господа, не терпит садизма! Только психически ненормальное животное способно мучить и садировать слабейшую подобную себе особь. Природа, господа, выработала механизм выбраковки самцов и самок, от которых впоследствии...

– Айн момент, Профессор! – Граф качнулся на лавке, вроде бы разминая уставшую от долгого сидения поясницу. – Ваша теория, Профессор...

– Это не теория! Я все доказал! В Диких Землях, наряду с прочими феноменами, болевые биоволны невероятно мощны, господа! Единожды причинив боль беззащитному, здесь, в поселке, пыточник обречен! Я воззвал к разумной гуманности, и мне поверили и...

– И при этом вы, Профессор, предлагаете нас кастрировать. – Граф поправил рукоять тесака в ножнах. – Кто ж согласится производить кастрацию, если вам верят? Вы сами?

Профессор с Графом, перебивая друг друга, устроили настоящий диспут. Алекс, вертя головой, смотрел то на одного, то на другого, а на самом деле боковым зрением внимательно наблюдал, как перешептываются о чем-то за спиною поселкового теоретика староста Егор Кузьмич с законником Гугой. Пошептались, вроде бы поспорили, вроде как не договорились. Егор Кузьмич выругался в голос, топнул сапогом, объявил:

– Цыц! Кончай прения! Сядь, Профессор. Я решил поставить вопрос на голосование. Кто за то, чтобы объявить пареньков вольными и свободными?

Чижик с готовностью поднял руку. Степенно и с некоторой ленцой проголосовал «за» Гуга.

– Кто против?

Против проголосовали баба Настя и Профессор.

– Оголделый плюрализьм! – резюмировал Егор Кузьмич. – За мною, однакося, последнее слово...

Ситуация «оголделого плюрализьма» заметно обрадовала поселкового старосту. Он взял и держал пресловутую паузу мастерски, народный артист позавидует. Старый хрыч возомнил себя кем-то вроде римского патриция, и не где-нибудь (на деревянной лавке), а на трибуне Колизея ( а то и в ложе). Подымет палец кверху – жить и здравствовать «паренькам». Ткнет большим пальцем в пол – в избу ворвутся лихие ребята с вострыми мечами, а с потолка посыплются дефицитные в Д.З. арбалетные болты фабричного производства.

Из арбалетов армейского образца в Алекса с Графом целились аборигены, притаившиеся на чердаке избушки. Пройдя через сени и едва войдя в «залу», Алекс сразу же покосился на щели в потолке. Низкий потолок являл собой, образно говоря, «зеркальное отражение» дощатого пола. Над головой такие же, как под ногами, гладко струганные доски (разумеется, более светлые, чем на полу). Но, ежели доски пола плотно пригнаны одна к другой умелым плотником, то отчего же потолок прищурился щелями и щелочками? Едва войдя в избу, Алекс исподволь пригляделся к потолочным прорехам и засек острые кончики арбалетных болтов. И, естественно, виду не подал, что засек. Уселся на предложенное место за столом как ни в чем не бывало, слушая разговоры Графа со старостой, расслышал скрип половиц в сенях и все понял.

Нарочито безоружных членов совета во главе со старостой отделяет от скаутов два с половиной метра дощатого пола плюс полметра столешницы. То ли пленникам, то ли гостям оставили оружие и только что успокоили, пообещали – пыток не будет, расслабьтесь, мы – люди гуманные, мы за свое здоровье волнуемся, а то, не ровен час, вывернешь вам, пришлым, плечевые суставы, и помирай после от рака грыжи. По идее, пленники-гости не должны нервничать, напрягаться, не должны заметить нацеленные на них арбалеты и догадаться, что в сенях прячутся аборигены, готовые вмиг порубать пришельцев в капусту. Стратегия и тактика аборигенов не лишена смысла. Однако... или «однакося», как говорит староста, – скауты, они везде скауты. Решит сейчас наивный староста избавиться от непрошеных гостей так же, как, наверное, уже не раз избавлялся от их предшественников, от подозрительных, не до конца понятных пришельцев из цивилизованного мира, даст староста отмашку или какой другой знак арбалетчикам, кликнет засаду и тут же умрет, поймав ртом клинок кинжала. Второй клинок разобьет вдребезги керосиновую лампу. Темнота и столешница защитят скаутов от арбалетных болтов. Шмыгнуть под стол и в кромешной темени уйти из избы, из поселка – для скаутов третьего года обучения задачка пустяковая.

«Только дай повод», – подумал Алекс, косясь на старосту, а тот кашлянул в кулак и попросил тишины жестом. Спорщики Граф и Профессор замолчали.

– Объявляю вас вольными людьми! – торжественно произнес староста Егор Кузмич.

Скрипнули доски над головой у Алекса, отворилась дверь в сени. В залу ввалились шестеро бойцов, вооруженных разнообразно и замысловато: топорами, железными крючьями, короткими и длинными мечами. Алекс притворился удивленным и озадаченным. Убедительно сыграл удивление Граф. Аборигены, посмеиваясь и подтрунивая над новоиспеченными «вольными людьми», обступили стол, за которым сидели пришельцы, и с любопытством покупателей в магазине наперебой принялись обсуждать личные вещи и детали одежды пришельцев. Возбужденный Чижик, растолкав локтями любопытствующих земляков, пробился поближе к Графу.

– Претендую на вашу глушилку! – Чижик потянулся растопыренной пятерней к запястью Графа, к браслету с «Комаром».

– Полегче, приятель. – Граф отдернул руку. – Объясни правила поединка и давай драться, пернатый. А пока что будь вежливым и МОЮ вещь не лапай, замараешь.

– С дракой не спеши, парень! Со мною, с Чижиком, редко дерутся поединщики. У меня на жеребьевке всегда пруха. Везучий я! Бросим жребий, спорим, сам биться откажешься, так «Комара» отдашь. Спорим на твои перчатки против моей куртки?

– Давай драться за «Комара» и за перчатки. Сразу.

– Нельзя на две вещи разом претендовать. Гуга! Подойди сюда! – позвал Чижик. – Растолкуй новичкам правила... Посторонись, народ, Гугу пропустите!

Лесной народ расступился, законник Гуга подошел к столу, заговорил, будто озвучивал однажды вызубренный текст:

– Поединщики обязаны бросать жребий. – Гуга положил на стол перед Графом золотой червонец. – Каждый поединщик бросает монету. Выпавший «орел» означает оковы, выпавшая «решка» символизирует отсутствие оков.

Гуга приподнял черную блузу, похожую на укороченную монашескую рясу, оголил живот, опоясаный солдатским ремнем. На ремне висели «оковы». Две пары. Наручники для запястий и кандалы для лодыжек. Оковы легли на стол рядом с монетой. Гуга продолжил объяснения:

– Поединщики вправе не надевать оковы и отказаться от поединка. Объявивший претензию и отказавшийся после жеребьевки от поединка боец теряет право претендовать вторично. Удовлетворивший претензию без поединка не вправе предъявлять обратную претензию. Запрет на претензию действителен две луны.

Алекс наморщил лоб. Из объяснений законника он ничего не понял. Иногда на экзаменах Алексу удавалось записывать мысли труднопроизносимым канцелярским языком (на радость преподавателям), однако на слух заковыристые словосочетания Алекс воспринимал плохо (даже записанные собственной рукой).Таможин собрался было попросить Гугу или любого другого «вольного» пересказать правила нормальной человеческой речью, попроще и подоходчивее, что называется – «для дураков», собрался, открыл рот, но Граф его опередил.

– Я все понял! – cказал Граф, здорово удивив Алекса столь категорическим заявлением. – Кому первому бросать монету?

– Объекту претензии.

– Значит, мне. Сначала разыгрываем чего? Кандалы или наручники?

– Оковы на руки.

– Гут. – Алекс взял со стола монетку. – Руки замыкают за спиной или перед грудью?

– Выпадет «решка», руки остаются свободными...

– Это я понял. А если «орел»?

– Руки сковывают за спиной.

– Зер гут! – Граф взвесил червонец на ладони и подбросил монету вверх, к потолку.

Сверкнув золотом, червонец стукнулся о доски потолка, упал на ребро, покатился по столешнице, свалился на пол. Все, кто находился с противоположной от скаутов стороны стола, резко нагнулись, нестройный хор многих голосов громко выдохнул: «Орел!»

– Зер шлехт! Гуга, слушай, а если и у меня будет два «орла», и у Чижика? Чего тогда?

– При полном совпадении первая жеребьевка объявляется недействительной.

– Ясно. А зачем вообще нужны такие сложности? Почему бы не устраивать обычные поединки один на один, без всяких оков?

– Нас мало в Ближнем Лесу. Каждый человек составляет ценность для всех, но каждый свободен и волен в своих желаниях. Не будет запретов – наступит хаос. Без правил будет слишком много смертей. Жребий помогает сохранить жизни вольным людям и укрепляет наш разум. Вольный, которому выпало два «орла», предпочтет жизнь смерти и откажется от поединка, если второму поединщику выпали две «решки»...

– А если не откажется?

– Его право.

– У меня появилось рационализаторское предложение, как можно упростить правила...

– Молчи! Твои предложения крамольны и бессмысленны.

– Почему? Я вольный человек, разве я не имею права высказаться?

– Мы вольные люди, мы не черти. Запреты и правила вправе менять те, кто дал их вольным людям. Они, и только ОНИ одни. Обсуждения и сомнения нам запретны.

– Кто такие «ОНИ»? Кто дал вам правила и запреты?

– Истинно чистые из Белого Леса!.. Эй! Поднимите и дайте ему монету... Бросай жребий, время разговоров закончилось.

До того, как Гуга помянул, благоговея, истинно чистых, Алекс думал о том, что не такие уж они и дикие, нравы Диких Земель. Вполне терпимые нравы. Во всяком случае, для скаутов. Гуга помянул обитателей Белого Леса, и в голове Таможина родилась, вспыхнула звездочкой смелая мыслишка. Конечная цель всей операции – попасть в Белый Лес (как минимум, а в идеале – вступить в контакт с истинно чистыми). Согласно утвержденному плану, под видом курьеров скауты вместе с дядей Компасом должны были добраться до деревни Шалая, где Алексу предстояло «открыться» перед женщиной по имени Фатима. Ему предписывалось назваться сыном Белого Кахуны. Разработчики операции заверили исполнителя – фрау Фатима поверит в легенду о сыне (почему – не пояснили). Разработчики уверены – Фатима выведет Таможина на Белого Кахуну, отведет в Белый Лес к Великому Творцу Рун. «Таким образом, – размышлял Алекс, – женщина с именем Фатима является промежуточным звеном. Она в Шалой, а я сейчас в Дальнем. Белый Лес, конечная цель, ближе от поселка Дальнего, чем деревня Шалая. Варум, спрашивается, тащиться в Шалую?»

Вторым броском Граф выбросил «решку». Аборигены азартно обсуждали начало жеребьевки. Скрипнула дверь, из сеней в избу вошла пара арбалетчиков, тех, что до того сидели на чердаке. Староста просил земляков посторониться и пропустить его влиятельную фигуру поближе к столу, к месту жеребьевки. Бабка Настя смеялась беззубым ртом, подкалывала Чижика, который уговаривал монету, будто женщину: «Ляж, ангел мой, крылышками вниз, ноликом кверху».

Неожиданно для всех Алекс оттолкнулся от пола, запрыгнул с ногами на лавку и громко, стараясь перекричать всплеск общего гомона, объявил:

– Мне не нравятся эти правила! Мы гости в поселке, мы и наше имущество должны быть священны! Никто не имеет права предъявлять нам претензии!

Кто-то из аборигенов усмехнулся высокомерно, а кто-то выразительно покрутил пальцем у виска. Кто-то смерил Алекса оценивающим взглядом бойца, кто-то открыто взялся за рукоять меча, кто-то отступил подальше, к стене. Ответил Алексу законник Гуга:

– Если ты отказываешься признавать наши правила – уходи, живи с чертями. Если откажешься уйти, мы...

– Гуга! Ты – законник! Ты говорил, что правила могут менять чистые? Или мне послышалось?

– Истинно чистые!

– Я ЧИСТЫЙ!!! – Алекс рванул серую ткань на груди. – Я истинно чистый! Я сын Белого Кахуны!..

Глава 4 Белый лес

Ржавый корпус вертолета, вернее, то, что осталось от корпуса, более всего напоминал скелет доисторического ящера. Машина выгорела, что называется – дотла. Упала машина целехонькая. Не менее странно, что не взорвалась. Упала и загорелась. Странно, но вокруг не видно обгоревших березовых пеньков. Как и прежде, березы кругом одна к одной, ладные да стройные. Словно в парке. И скелет вертолета среди белых берез. Врос в землю, будто его вкопали в ухоженный зеленый газон.

Арбуй прошел рядом с бывшим вертолетом и даже головы не повернул. Алекс наплевал на инструкции проводника, остановился, потрогал пальцем рыжий металл. Арбуй свистнул. Алекс вытер о штанину испачканный палец, бегом потрусил за проводником.

Сегодня за весь день пути Алекс ничего, кроме требовательно зовущего посвиста, от Арбуя так и не услышал. Вчера проводник был более разговорчивым. Если, конечно, можно назвать «разговорчивым» человека, который пропускает мимо ушей десяток твоих «почему?», а потом вдруг отвечает на «почему номер два», например. А ты, давно отчаявшись получить ответ на очередной вопрос, уже успел забыть, о чем спрашивал полтора часа назад, тебя уже куда больше второго мучает «почему номер десять» и начинает терзать еще не высказанное «номер одиннадцать».

Вчера Алекс узнал, что Арбую, дословно – «плевать с высокой колокольни» на то, кого он ведет к истинно чистым. Хоть сына Кахуны, а хоть и папу римского. Плевать! С колокольни! С высокой! За услуги проводника Арбую «забашляли» комплект «лазурчиков», сиречь – источников питания Лазарева, и цена его устраивает. Остальное – мелочи. Но мелочи важные. В первую голову Чистый (речь шла об Алексе) должен обращаться к Арбую на «ты» (это запросто). И должен переодеться (а это зачем?). Приемлемая форма одежды для путешествия в Белый Лес, по мнению проводника, – кирзовые сапоги, портянки, исподнее, брезентовые штаны, рубаха и телогрейка. Не более семи предметов (почему?). Оружие, съестные припасы и прочее необходимое в походе (даже зажигалку) брать с собой Алексу категорически запрещается. Все, что надо, возьмет и понесет Арбуй (хочется мужику горбатиться – кто против?). Второй пункт запретов касался попутчиков. Никаких попутчиков! (А за два комплекта «лазурчика»?) Никаких! Графу, как он ни протестовал, пришлось остаться в поселке. Почему? На это «почему» Арбуй ответил, когда они уже вышли из поселка. В Ближний Лес нельзя идти гурьбой. До Ближнего Леса с Большой Земли возможно добраться только группой не более трех человек (почему?). Четверо неминуемо погибнут в пути (Как? От чего?). Добрались до Ближнего Леса – ради бога, кучкуйтесь. Собрались обратно на Большую Землю – извольте вновь пробираться тройками. По аналогии, Белый Лес погубит путников в количестве более двух. Обязательно погубит! Лишь вдвоем можно входить в Белый и топать до определенного (какого?) предела. Далее, за (непонятно каким) рубиконом стремящийся к истинно чистым путник должен остаться один. И последнее – путешествуя по Лесу, «ходок хренов» (выражение Арбуя) обязан слушаться проводника беспрекословно, как собака. Иначе... «Смерть?» – улыбнулся Алекс. «Хуже», – серьезно ответил Арбуй.

Удаляясь от погибшего вертолета, Алекс решал – спрашивать у проводника про сгоревшую машину или не унижаться? «Фиг с ним, спрошу! – решился Алекс. – Если выяснится, что полеты над Д.З. потенциально опасны, то... То это и без меня известно командованию. Спрошу, ПОЧЕМУ летать над Д.З. опасно. Вдруг ответит».

Арбуй стоял возле особенно толстой березы. Стоял столбом. Такого еще не случалось. Обычно отставшего Алекса проводник не дожидался, и Арбуя приходилось догонять, ориентируясь по издевательскому свисту. Впрочем, за целый день Алекс и отставал-то всего раз-два. Так что о повадках Арбуя судить рано.

Низкорослый, широкоплечий Арбуй стоял, задрав голову. Черные с проседью волосы свисали на берестяную торбу за спиной проводника. Смешно топорщились его неухоженные усы, вызывающе торчала острая бородка а-ля Дон Кихот. Чем-то Арбуй походил на собаку породы шнауцер, окраса «перец с солью». Забавная внешность у проводника. Пока не встретишься с ним глазами, так и тянет улыбнуться. А заглянешь в бездонные колодцы слегка раскосых глаз, и сразу мороз по коже.

– Ведьмина метла. – Арбуй указал концом спаренных стволов охотничьего ружья на скопление сухих веток, застрявших в зеленой кроне дерева – Вихрево гнездо. Ходу отсюда. Не отставай, Чистый.

Арбуй пошел. Быстро. Сгорбившись под тяжестью торбы, опираясь на ружье, как на палку.

«Эко засеменил. Спрашивать, что такое «вихрево гнездо», оно же «ведьмина метла», – бесполезно, – подумал Алекс, пристраиваясь сзади за проводником и стараясь скопировать манеру его ходьбы вразвалочку. – Тем более бесполезно спрашивать заторопившегося вдруг проводника про вертолет. И все равно прогресс! Великий немой заговорил. Сам. По личной, так сказать, инициативе. Без всяких вопросов обозвал сухие веки, запутавшиеся в зеленых листьях, «метлой». Может, пройдет время, и он объяснит про двухстволку? Может, даст подержаться за антикварный огнестрельный экспонат? Или хотя бы разрешит помочь нести торбу, а то жалко смотреть, как мужик горбится...»

Шли с каждым шагом все быстрее и быстрее. Почти бежали. Убегали. От чего? От «ведьминой метлы»? Да, конечно, но не от скопища же сухих веток, в самом деле?

Спустя полчаса быстрой ходьбы Арбуй начал выдыхаться, однако темп держал. Алекс послушно топал следом, легко поспевая за проводником. Вокруг по-прежнему белые березовые стволы, зеленая и низкая, словно подстриженная, трава и... Ой, а чего это там такое?!.

– Арбуй, смотри! – Алекс от неожиданности закричал: – Смотри! Скелет вертолета. А вон там, вон виднеется, там – «вихрево гнездо»! Мы здесь уже были!

Арбуй остановился. Посмотрел вправо, влево, взглянул на небо.

– Хреново, Чистый. Блуд приключился. Не в тот день, не в тот час из дому вышли. В круг попали. Раздевайся.

Подавая пример, Арбуй скинул торбу, прислонил ружье к березе и начал торопливо расстегивать пуговицы на телогрейке.

– Серьезно, что ли, раздеваться? – Алекс медлил. Вроде Арбуй не шутил, как бы и не до шуток сейчас, но... раздеваться?! На фига?!!

– От уводины избавиться самый верный рецепт – переодеться в вывернутую одежду.

– Сапоги-то как...

– Левый на правую, правый на левую.

– Портянки...

– Другой стороной мотай.

Алекс пожал плечами. Снял телогрейку, вывернул ее наизнанку. Меж тем Арбуй разделся догола и уже выворачивал трусы. Алекс заторопился. Глупо как-то, идиотизм, однако...

– Однако поспеши, Чистый! Не успеешь, один уйду. – Арбуй уселся, взялся натягивать левый сапог на правую ногу.

Алекс успел. Более того – успел переодеться первым.

– За мной. – Арбуй приладил торбу между лопаток, взял ружье.

Пошли. Мимо вертолета, мимо березы с «вихревым гнездом». Шагать в неправильно обутых сапогах оказалось ужасно неудобно. Алекс спотыкался и ругался вполголоса.

– Материшься? – спросил Арбуй, не поворачивая головы.

«Ого! – отметил про себя Алекс. – Прогресс неумолим! Он со мной опять разговаривает! И наши разговорчики уже смахивают на диалоги. Ура!»

– Что? Нельзя ругаться?

– Нужно! Матерись громче. Сможешь – позаковыристей.

– Ха! – Алекс хохотнул нервно. – Мы чего? Для того и переодевались, чтоб матерщина наружу поперла?

– Нет. Ругань отгоняет вихрь.

– Кого?

Арбуй промолчал. Вместо проводника ответ прошептали ветки деревьев. Царившего до сих пор безветрия как не бывало. Легкий пока ветерок потрепал листочки, пошуршал в зеленых кронах и вроде бы иссяк, но ненадолго. Через минуту-другую ветерок вернулся заметно окрепший. Бросил в лицо Алексу горсть сухих листьев, взъерошил волосы, заставил зажмуриться.

– Ругайся громче! – приказал Арбуй.

– Я ругаюсь, меня из-за ветра не слыш...

Алекс не услышал собственного голоса. Новый порыв ветра просвистел в ушах паровозным гудком. Зашатало деревья, траву прижало к земле. Только что было светло, в небе ни облачка, и вдруг потемнело, нахмурилось.

– Дер...за...бу!

– Чего?

– Держись за торбу!.. – орал Арбуй, тараня лбом бурный воздушный поток. – Толкай меня, тоол...й...

– Может, переждем?!. – крикнул в ухо Арбую Алекс, прижимаясь грудью к берестяной торбе и упираясь носками в скользкую траву.

– Толкай, мать твою... Надо... из круга... иначе... твою ма...

Вот он – ВИХРЬ! Ничего не слышно, кроме воя ветра. В небо плеснули чернил, в лицо летит всякая мелкая дрянь. Все вокруг – одна сплошная круговерть. Карусель, ядрена мать! Дышать тяжко – ветер так и норовит ворваться в горло и качнуть лишнего в резервуары легких. Валит то вбок, то на спину, то клонит к земле. И темнеет, темнеет! Мать твою в лоб! А листья-то! Листья! Пурга зеленая, честное слово! Смерч! Торнадо! Глаза вообще лучше закрыть и не открывать... Царапнуло плечо, хлестнуло прутиком по щеке... Нет, глаза лучше открыть... Нет! Приоткрыть чуточку, чтоб видеть сорванные ветром ветки и уворачиваться... Ни хрена не видно...

«А ведь так и сдохнуть легко! Запросто! Свалит березу, долбанет по башке, и капут! – подумал Алекс и что было сил толкнулся в спину проводника, прижался грудью к торбе. – Дурак! Так я Арбуя опрокину!.. Без паники, скаут! Вертолет четко сбило вихрем, нет вопросов! А упавшие березы ты видел? Нет, не видел, паникер хренов!.. Кто паникер?! Я?! Дожили, сам с собой разговариваю... Кстати, а ведь и правда, рядом с упавшим вертолетом ни одного сваленного ствола. Вообще в лесу ни одного гниющего дерева. Как же, а? Вихрь с ума сойти, а деревья не валит... Мистика...»

Сии-и-ууу-у – свист ветра. Шширр-р-р – шипение веток. И неожиданно – Ак-ка-ка-ха-ха-а!.. Оглушительный, сумасшедший... смех? Пожалуй... Ак-ка-ха-ха!.. Хохот безумца за спиной. ОЧЕНЬ БОЛЬШОГО безумца. Если бы не вихрь, Алекс решил бы, что сумасшедшй хохот транслируют с вертолета, царапающего брюхом верхушки деревьев. Однако вертолеты в такую погоду не летают...

Ак-ка-ха-ха!!. Раскатистый хохот великана догоняет, звуковая волна накрывает путников сверху.

Алекс покрепче уцепился за торбу проводника-поводыря, крутанул шеей, оглянулся.

АК-ХА-ХА-ХА!!!

Ветер слепил глаза. И все же сквозь вынужденный прищур Алекс увидел огромную, сотрясающуюся от смеха человекоподобную фигуру.

Ах-кха-а! Кха! А!!!

Серая масса меж стонущих стволов, косматая голова торчит над беснующими верхушками деревьев. Длинные руки со скрюченными пальцами волочатся по земле...

Арбуй круто свернул вправо. Алекса нещадно мотнуло, стукнуло бедром о березу, и он едва не упал, едва удержался на ногах. По макушке шлепнуло переплетением веток, глаза засыпало трухой, особенно сильный порыв ветра вдул в легкие нечто вроде пыли. Алекс задохнулся, закашлялся. А проводник-поводырь пер танком, и Алекс тащился за ним, как на прицепе.

Акх-а-ха... Раскаты сатанинского смеха заглушил удар грома. Фотовспышкой сверкнула молния. Тяжелые дождевые капли обрушились со всех сторон. В один миг промокла одежда и под ногами сделалось вязко. Ливень! Потоки воды с черного неба.

– Арбуй! Слышишь меня?! – крикнул Алекс, прижавшись лбом к взмокшему от воды и пота затылку проводника.

– Слышу...

– Кто это?! Там! Сзади! Большой...

– Лобастый...

– Кто?

– ...поднажмем... из вихря... тогда и от Лобастого...иначе... ня... б... под...мем...

Слова как дождевые капли, ветер то задувал в уши, то дробил на слоги, а то и вовсе изничтожал. Что не сумел расслышать, то Алекс домыслил. Огромное существо – Лобастый – опасность, сопутствующая вихрю. Вырвешься из вихря, и нету Лобастого. Исчезнет вместе с ветром, вместе с бурей.

«Куда «исчезнет»? – Рациональный мозг скаута никак не хотел перестраиваться на мистическую волну. – Под землю провалится? В небо улетит?.. Допустим, великан – это мутант. Привет из прошлого, отрыжка Первой Всемирной. На память о своих островах, о своем секретном оружии, япошки оставили Дикие Земли, где мутировали, к примеру, медведи... Ой, глупость какая... Кабы все было так просто, медведей-мутантов можно было бы из... Ружье! У Арбуя двухстволка!.. Ну и что? Для Лобастого пуля, что для слона дробина... А может быть... Может! Вполне! Слуховая галлюцинация и, как следствие, галлюцинация зрительная! Хитрая аэродинамика определенного участка леса, где часто случаются атмосферные катаклизмы и где вой ветра периодически звучит как хохот. Я услышал хохот, оглянулся, я ожидал увидеть великана, и воображение с готовностью дорисовало детали, взяв за основу вихревое облако веток и листьев...»

Ах-кха-ха-а!... – зло засмеялся Лобастый за спиной, как будто монстр прочитал мысли Алекса и они его рассердили. Однако хохот Лобастого звучит потише, а значит, он подотстал. Или позади остался участок леса с жутковатыми звуковыми эффектами? Или вихрь ослаб? Выдохся?

Вихрь закончился столь же внезапно, как возник. Будь Алекс мистиком или поэтом, сказал бы: «Вихрь смыло дождем», а после добавил бы пренепременно: «И начался всемирный потоп».

Что лучше – ураганный ветрюга или водопад с неба? Лучше водопад. Идти проще, нет нужды прижиматься к спине проводника. Шлепаешь по размокшей траве, отплевываешься под естественным душем и ничегошеньки, кроме равномерного, монотонного щ-щ-щ-щ, не слышно. А самое главное – никто больше не хохочет за спиной.

Запасы воды в небесных резервуарах начали понемногу истощаться приблизительно через час. Поредели, помельчали капли дождя, и, словно в насмешку, впереди возникла водная преграда. Лесное озерцо. Круглое, аккуратное, поросшее камышом у берегов, подернутое дымкой тумана.

Пока шли вдоль размягченного берега, пока обходили озеро, дождь кончился совсем. И, как это обычно бывает после дождя, в воздухе повисла звенящая послегрозовая тишь. Промокшая, вывернутая наизнанку одежда сопровождала каждый шаг неправдоподобно громким, простуженным всхлипыванием. Портянки в сапогах «не на ту ногу» сбились к пяткам и мерзко чавкали. Сквозь берестяное плетение торбы Арбуя вытекал ручеек.

– Ой!.. – Алекс заскользил по покатому бережку, подошвы сапог, будто два рубанка, сняли травяную стружку с глинозема.

Плюх... – Скаут по колено завяз в прибрежной ряске.

– Фюю-ю... – Арбуй свистнул, не соизволив оглянуться, всхлипывая одеждой и чавкая портянками в одиночку. Алекс выругался по-немецки, присел на четвереньки, полез вверх по склону. Вылез, вытер ладони о штаны. Попеременно прыгая то на одной, то на другой ноге, стянул сапоги. Мокрые портянки запихнул в мокрые карманы, вылил из сапог воду, босиком побежал догонять Арбуя.

Красный солнечный лучик пробился сквозь сугробы туч. Надоевшие глазу белые березовые стволы заходящее солнце окрасило в розовый цвет. Бежать босиком по взмокшей траве было куда приятней, чем шлепать в сапогах. Алекс легко догнал проводника, спросил:

– Может, устроим привал? Одежки выжмем? А?

Арбуй промолчал.

– Может, торбу помочь нести?..Нет?.. Ну, как хочешь! Ты – начальник, я чего? Я налегке, хоть всю ночь за тобой готов идти...

Ночь подкрадывалась исподволь, с осторожностью лазутчика-ниндзя. Печально увядал красный солнечный лучик, неторопливо набухали тени, холодком повеяло от земли.

У Алекса заныла икроножная мышца на правой ноге. Скаут улыбнулся. Будьте любезны – вот и первые признаки старения организма! Промок, прошелся босиком по остывающей земле, и боль сигнализирует – пора отдыхать, застуженная мышца просится туда, где сухо и тепло. Философские мысли о бренности материи и скоротечности жизни, столь несвойственные молодым людям, отступили в глубины подсознания, едва успев возникнуть. Размышления на отвлеченные темы вытеснила досада. Алекс надеялся, что пережитая вместе опасность сделает Арбуя более говорливым. Оказывается, напрасно надеялся. Опасность миновала, и проводник опять онемел. Плохо. Алекс не смог толком воспользоваться моментом, и нипочем теперь не выпытаешь у Арбуя, кто же все-таки такой Лобастый? Что такое «ведьмина метла»? За фигом выворачивали одежды, вырываясь «из круга»? Опять, опять, опять десятки вопросов останутся без ответов... А если Арбуй не знает ответов? Как вести себя в той или иной ситуации – знает, а природа явления ему совершенно безразлична. Возможно такое?.. Легко! Миллионы людей знают, как включается телевизор, и лишь сотни имеют представление о самых общих принципах работы телевизионного приемника.

– Ай!.. – Правую ногу кольнуло иголкой. Не столь отвлеченными, как выяснилось, были мысли о бренности бытия. Нога-то болит все сильнее, и боль не намерена отступать, наоборот – прорастает в ноге с настырностью первых подснежников.

– Чего кричишь? – Арбуй круто повернулся к поджавшему ногу Алексу. – Чего встал, как аист? Нога болит?

– Ерунда, сейчас пройдет. Судорога, мышцу застудил.

– Садись на землю, Чистый. Закатывай штанину, посмотрим на твою судорогу.

– Ерунда.

– Садись!

– Как скажешь, – сдался Алекс, опускаясь на траву.

– Штанину закатай, говорю!

– Сейчас... Ух ты!.. Чего это, Арбуй? Чего это у меня выросло?..

В сумерках кожа на оголенной ноге выглядела особенно бледно. На бледном фоне отчетливо выделялась фиолетовая опухоль. Припухлость величиной с золотой червонец торчала бугорком посередине икры. На ощупь опухоль твердая, как зреющий чирий...

– Не трожь! Ручки шаловливые убери от болячки.

– Арбуй, чего это?

– Волос.

– А?..

– В озере живут конские волосы. У берега их полно, кишмя кишат. Один тебе в ногу впился. Болит?

– Болит.

– Нечего было в воду лезть.

– Я случайно! Поскользнулся! Ты бы предупредил, что...

– Сиди! – перебил Арбуй. – Жди, скоро вернусь. Болячку не трожь.

Арбуй освободился от горба-торбы, опираясь на ружье, ушел в сумрак. Алекс остался один. Хотелось, ох как хотелось исследовать пальцами опухоль, и, чтобы как-то отвлечься, Алекс занялся одеждой. Снял с себя все, выжал воду, вывернул одежки. Тут и Арбуй вернулся. С ворохом влажных веток и похожей на окаменевшего ящера корягой.

Березовая кора – лучшее средство для растопки костра. Щелчок зажигалки, и лохматая кора корчится в желтых языках пламени. Ветки дымят, пыхтят колобашки экс-коряги, изломанной Арбуем. Алекс попытался заговорить с проводником. Бесполезно. Проводник молча достал из торбы чайник, алюминиевую кружку и флягу с водой, молча разделся.

Костер источал клубы едкого дыма, ветки трещали, пламя отплевывалось искрами. Одежда воняла, однако сохла быстро. Высохли обнаженные тела мужчины с татуировкой на груди и подростка с опухолью на ноге. Оделись. Арбуй полностью, вплоть до сапог, Алекс повременил натягивать штаны, беспокоить болячку.

Арбуй вылил в железный чайник половину воды из фляги. Пристроил чайник на тлеющей угольками периферии костра, прикрикнул на Алекса:

– Куда пальцы суешь?! Я говорил – болячку не трожь!

– Болит, сволочь. Щиплется.

– Волос к костям лезет. От кости к коленке проберется, и она гнуться перестанет. Испугался? Не бойся, скоро вылечу.

Кружкой, как ковшиком, Арбуй сгреб немного пепла, снял булькающий чайник с углей, залил кипятком пепел в кружке, прикрыл ее флягой.

– Пепел заварится, вылью тебе на болячку, а ты терпи.

– И чего будет?

– Больно будет.

– Мне и так больно.

– Будет еще больнее, когда волос наружу полезет. Потерпишь.

– Глянь-ка, Арбуй! Мотылек на огонь прилетел. Я раньше не видел здесь насекомых... Арбуй, ты чего?!.

Арбуй шарахнулся от мотылька с дрожащими крылышками, будто тот был ядовитым. А вдруг и правда букашка ядовитая? Алекс закрутил головой, проверяя, нет ли рядом еще мотыльков. Нету. И этого, единственного, уже нету – Арбуй сбил его ладошкой в костер.

– Мотыль мог ужалить, да?

– Заразный он. Переносит лихорадку. Старые люди говорят, мотыльки и бабочки в Белом Лесу – это души покойников, преставившихся от лихорадки. Старики их называют «душечки»... Подставляй ногу и отвернись. Нельзя тебе на лечение смотрять, не подействует. Отвернись, ну!..

Алекс согнул левую ногу, пристроил пятку под задницей. Правую, больную, ногу вытянул, уперся руками в землю за спиной, откинулся, отвернулся.

– Терпи, Чистый...

Кипяток струйкой потек на больное место. Алекс стиснул зубы.

– Ногой не дергай, терпи!... Нет худа без добра – всю ночь будет болеть, легче будет со сном справляться.

– А что?.. Ой!.. Что? Спать нельзя?..

– Мы зашли далеко, Чистый. Уснем в сердце Белого Леса, придет Жмара, навалится на спящего, проснешься, а жить-тужить тебе неохота, охота голову в петлю.

– Жмара – это вроде Лобастого?

– Хуже. Жмару никто не видел. Слыхал про игру в «жмурки»? Кого называют «жмуриками» – знаешь?

– Жмурки – детская забава, а жмуриками.. ой!..

– Терпи...

– Терплю... Жмуриками покойников еще когда называли, сто лет назад. Я думал, Лобастый, Жмара, Волос – результаты... ой... последствия Всемирной Трехдневной. Здесь, где теперь Дикие Земли, японцы рванули... ой-й! Дай передохнуть, будто ножом ногу режет!

– Терпи. Волос лезет, все отлично... Не, Чистый, ошибаешься. Лобастый, Жмара, Навы, Индрик всегда здесь были. Во веки вечные. Трехдневная ни при чем.

– И плакун-трава всегда росла?

– Всегда. Плакун, ревенка, лешин корень всегда были. Мало кто их найти умел, а они были.

– Как же их... Хватит, Арбуй! Капут! Нет сил терпеть...

– Еще маленечко, напрягись, последнюю капочку капну... Плакун людям открылся, когда ЗНАК стали накалывать. Раньше одни шаманы здешние умели плакун брать.

– Как это «умели брать»? А остальные почему не умели?

– Почему кто-то умеет рисовать, а кто-то не умеет? Раньше местные шаманы умели плакун брать, теперь все умеют. Кроме чистых.

– Получается, что я... О-о-ой!..

– Все-все! Не ори. Все, конец. Скоро полегчает, крепись.

– ...й-й-о-о... получается, что чистые... что я – неполноценный? Да? Скажи, да?!.

– Слыхал такое слово «сатори»?.. Все-все, не дергайся, я все вылил, скоро-скоро будет полегче, выходит Волос.

– Ты Волос видишь? Видишь, как он выползает?

– Волос, выползая, в золе растворяется, его не увидишь.

– Арбуй, скажи, кем ты был до... Ну, ты понял...

– Понял, не скажу. Ляж на спину. Левую ногу вынь из-под зада и ляж, полежи.

– Арбуй, я знаю, что такое «сатори». Мы в гимназии на мифологии проходили. Это термин из буддизма. Означает – «внезапное просветление». А ты... Ты похож на уголовника... Был похож. Сейчас ты говоришь как... Не так, как раньше. Ты сам-то откуда знаешь такие словечки? Ты смахиваешь то ли на бурята, то ли на монгола. Отдаленное сходство, но... Глаза узкие, скулы... Кто ты на самом деле?

– Сегодня я Арбуй. И все. Кем был вчера – не твое дело. Разрез глаз, цвет кожи, рост, вес – сегодня не имеют значения. Я – нечистый, мне не дано пережить сатори. Мастера запрещенных сегодня властями Боевых Искусств, исповедуя ПУТЬ, стремились достичь сатори, достигали и совершенствовались дальше. Разные фокусы вроде неуязвимости для пуль мастера с насмешкой называли «цветами у дороги». Важен путь, а не сорняки на обочине, понял?

– Всякий путь имеет цель...

– Цель не имеет значения! Важен ПУТЬ, а нас заклеймили ЗНАКОМ и спихнули на обочину. Без пота и крови ищущего истинный ПУТЬ мы все получили по волшебному цветку-пустоцвету. Над нами посмеялись, понял?

– Не совсем. Кто посмеялся над на... над вами?

Арбуй промолчал, не ответил. Сидел рядом с растянувшимся на траве Алексом и молчал. Алекс глядел на широкую спину проводника, на темный силуэт его коренастой фигуры, почти черный в свете костра, глядел и кусал губы. Зря, ох не подумавши ляпнул Алекс это «над вами»! Неужели порвалась паутинка контакта между скаутом, верным сыном Державы, и ее пасынком, беглым, находящимся вне закона человеком из Диких Земель? Между молодым и зрелым мужчинами? Между чистым и нечистым? Неужели?..

С треском лопнула колобашка в костре, рассыпавшись фейерверком слепящих искр. Арбуй выругался невнятно, отодвинулся от огня, осторожно прикоснулся шершавой ладонью к ошпаренной кипятком вперемешку с золой ноге Алекса.

– Больно?

– Меньше болит, проходит. Спасибо, Арбуй, ты меня спас.

– «Спасибо» не съешь. За плату работаю. Два патрона запасных к ружью осталось. Заработаю «лазурчик», пойду в Шалую, сменяю его на патроны. Без патронов в Белый Лес соваться – себе дороже.

– Да уж! АБ-мех на Лобастого фиг запрограммируешь.

– Дурак. Лобастого бояться глупо. В Белом Лесе веди себя правильно, и никакой Лобастый тебя не тронет. Смерть, она по Ближнему Лесу ходит, а живет на Большой Земле. Смерть, она на Лобастого не похожа, она другая...

– Зачем же тебе ру... – Алекс запнулся. Сам догадался, зачем проводнику ружье, и тренированные мышцы скаута отреагировали на догадку мгновенно. Алекс перекатился через голову, вскочил в боевую стойку. Автоматически загрузил больную, правую, ногу, вскрикнул от внезапной боли, повалился обратно на поросшую травой землю.

– Не бойся, Чистый, не для тебя пули. – Арбуй взглянул через плечо на упавшего Алекса, хмыкнул, отвернулся.

– Для кого же тогда пули, а? А?.. Скажи, для кого?.. – Алекс отполз к ближайшему березовому стволу, пошарил рукой в темноте, ища какую-нибудь палку, ветку, сучок, хоть какой-то предмет, способный в умелых руках превратиться в оружие.

– Ух-х... – Арбуй тяжело вздохнул. – Горе с вами. Со всеми. Все уверены, что истинно чистые из Белого Леса – ангелы во плоти, добрые и справедливые полубоги, высшие существа. Почему? Обьясни мне, Чистый, почему?

– Многие на Большой Земле считают их демонами...

– И платят проводнику за то, чтобы попасть в лапы к демонам? И еще удивляются, почему проводник бережет пули для демонов?.. Не хочешь, не отвечай. Ползи к костру, не бойся. В торбе полно еды, ужинать будем. Закурить дать?

– Не курю.

– Правильно делаешь. Завидую. А я скатаю козью ногу. В том месяце курьеров водил, плакун искали. Отменным табачком расплатились курьеры, молдавским...