Жестокий лес

— А я его сегодня видел… Шел с карабином и косой к Змеиному яру.

— Угу… — кивнул Филипп. — Он и отца звал косить, но отец не смог.

Еще издали увидели Белку и дядю Антона. Демчук тащился рядом с возом, тяжело припадая на левую ногу, в одной руке держал вожжи, в другой — карабин.

Андрей подумал: “Почему дядька Антон не повесил карабин на плечо, ведь так тяжело нести!” — и остановился, пораженный: с воза свешивалась рука — огромная рука с мозолями на ладони; она безвольно раскачивалась, и пальцы оставляли след на песке.

За возом шли несколько женщин, босоногая детвора бежала рядом, удивленно поглядывая на убитого, обегали Демчука, что-то спрашивали, но дядька Антон шел молча, кажется, ничего не видел и не слышал, смотрел прямо перед собой, иногда понукая Белку по привычке — кто же станет подгонять лошадь, если на возу покойник?

Андрей подождал, пока воз поравнялся с ним, и пошел рядом, не спуская глаз с руки, что мертво свисала с воза.

— Кто его?

Конечно, это могла спросить только Верка. Андрей глянул на нее недовольно, но сразу и поостыл: что с нее возьмешь — глупая девчонка, наверно, никогда в жизни не слышала стрельбы.

— Бандеровцы, кто же еще! — Веркины большие зеленоватые глаза стали еще больше от испуга, и он, смягчившись, добавил: — “Ястребок” он, ну и…

Девочка шла рядом по узкой тропинке, касаясь голым загорелым плечом руки Андрея. Вдруг он застыдился и замедлил шаг, пропустив ее вперед, — теперь Верка шла рядом с Филиппом и задавала свои наивные вопросы ему.

Андрей даже пожалел об этом, но сразу обо всем забыл, потому что из ворот выскочила женщина и заголосила пронзительно, тонко, и неподдельное отчаяние было в ее крике.

— На кого же ты покинул нас? — голосила женщина. Она схватилась за борт воза, стараясь откинуть ватник, которым было покрыто лицо убитого. — Родная кровь моя!

Это была тетка Текля, сестра Шелюка, и Андрей подумал, что действительно ей теперь будет плохо. Муж погиб на фронте, дождалась брата — дважды был ранен, но выжил и вот уже полгода, как вернулся в Острожаны. Жил у сестры, и она со своими тремя дочками — одна другой меньше — наконец хоть полегче вздохнула.

— Проклятые ироды! — Голос взлетел высоко и там, на верхней ноте, захлебнулся.

В конце улицы появился человек с карабином на плече, и Андрей издали узнал второго сельского “ястребка” — Богдана Вербицкого.

Демчук остановил воз, протянул Богдану карабин Шелюка. Тот взял молча, забросил на второе плечо, так и стоял с двумя карабинами.

Демчук отвернул ватник с лица убитого и, наконец, поднял руку покойного и уложил вдоль тела. Шелюк лежал на свежей траве — наверно, он сам накосил ее, — смотрел в небо раскрытыми глазами, прядь мокрых от пота волос прилипла ко лбу. Казалось, он живой, просто прилег на минутку отдохнуть, и коса с нестертой травой была рядом.

— Как случилось? — спросил Вербицкий.

— В спину из автомата, — объяснил Демчук. — Он косил на поляне, стреляли из леса. Подошли шагов на тридцать и ударили из кустов. Я гильзы нашел.

— Сколько их было?

— Двое. По следам определил… Убили и ушли, даже карабин не взяли.

Тетка Текля крикнула в отчаянии:

— В спину стреляли! Вы слышите, люди? В спину, бандиты безбожные! Что же это делается, люди?

— Такое и делается… — как-то безразлично сказал Богдан, а может, только показалось Андрею, что безразлично, ведь могли убить и его.

С прошлой осени не появлялись бандеровцы в Острожанах, люди уже привыкли к покою.

Половину дома занимал магазин, в двух комнатах находился сельсовет, красный флаг висел над крыльцом, и у входа была прибита дощечка, на которой печатными буквами по просьбе отца Филипп вывел: “Острожанский советский сельсовет. Добро пожаловать!”

В маленькой комнатке с окном на улицу, за простым сосновым столом, покрытым красной скатертью, обычно заседал Антон Иванович Демчук — председатель Острожанского сельсовета. Правда, застать его здесь бывало трудно: дядька Антон томился в комнате и решал иногда все вопросы на озере, на улице или на чьем-то огороде, тут же ставил печать, сначала долго и тщательно подышав на нее.

Тело Шелюка перенесли в сельсовет. Начали сходиться люди — известие об убийстве быстро облетело все село.

Андрей, Вера и Филипп стояли возле крыльца, прислушивались к разговорам.

— Теперь в лес не сунься! — возбужденно говорила молодица в цветном платке.

— А они только активистов трогают, — возразила тетка с длинным морщинистым лицом. — Мы им ни к чему!

— Активистов? — уперла руки в бока молодица. — У тебя сын где? Я ведь сама тебе от него письма читала: японцев бьет, значит, в Советской Армии. И ты, выходит, активистка…

— Ну их всех к черту, твоих бандер! — огрызнулась тетка.

— Моих? — взвизгнула молодица. — Да я бы их!.. — Вдруг оглянулась, видно испугалась. — Да бог с ними, — скривила губы в улыбке.

— Чего это она? — толкнула Андрея локтем Вера.

— А-а, — отмахнулся, — разве не понимаешь?

— Откуда же ей? — вставил Филипп.

В самом деле, откуда? Андрей глянул на девчонку, будто впервые увидел. В серо-зеленых глазах интерес и удивление — что поделаешь, нездешняя, про бандеровцев только слышала, да и то, наверно, лишь краем уха.

Вера тонкими длинными пальцами теребила конец туго заплетенной косы. Одета в дешевенькое ситцевое платье, коленями светит (сельские девчата носят широкие и ниже колен), на ногах желтые кожаные сандалии — предмет тайной зависти местных модниц. Но главное — Верка комсомолка. В Острожанах до войны была небольшая организация, которую возглавлял Степан Дуда. И теперь в селе есть один комсомолец — Богдан Вербицкий. Он вступил в комсомол в армии, демобилизовался по состоянию здоровья и приехал в Острожаны. Полсела гордится им, полсела боится за него: бандеры вот шастают.

Когда Верка сказала мальчишкам, что, перед тем как отец привез ее сюда, она вступила в комсомол, Андрей пренебрежительно захохотал. Тогда Верка показала им комсомольский билет — настоящий билет, с номером, фотографией и печатью.

Андрей даже растерялся.

Филипп взял у Веры билет, рассмотрел внимательно, чуть ли не понюхал, вздохнул, шмыгнул носом и спросил:

— Ну, хорошо, а правительственные награды имеешь?

— Нет, — замотала косами.

— А у Андрея медаль “За отвагу”!

— Не может быть! — округлила глаза Верка.

— Почему это не может быть? Мы советских разведчиков спасали, Андрей бой принял и скосил двух бандер.

У Верки вытянулось лицо. Это понравилось Андрею, но он сделал вид, что все, о чем шла речь, — пустяки, даже махнул рукой: мол, что же тут такого — принять бой! Но перехватил взгляд Филиппа и немного смутился. В самом деле, чего петушиться перед девчонкой!

А она протянула руку, потребовала:

— Покажи!

— И чего бы я ее с собой носил?

— Тогда пошли!

Андрею хотелось пойти показать награду. Иногда он доставал из сундука гимнастерку, ощупывал приколотую к ней медаль, любовался ею и даже надевал гимнастерку. Потом сам презирал себя за слабость. “Неужели, — думал, — и Петр Андреевич вот так вытаскивает свой офицерский мундир и примеряет его, когда оказывается один, перед зеркалом?” У Петра Андреевича три ордена и пять медалей, но “За отвагу” у него нет, и у Вербицкого нет, так что он один из их села удостоен такой награды. Солдаты сказали ему, что “За отвагу” — очень почетная медаль.

Выручил Филипп — вот что значит настоящий друг! — сказал небрежно:

— Я бы тоже посмотрел, давно не видел. Пошли втроем. С этого дня они с Филиппом признали Верку своей.

В тот же вечер они увидели во дворе школы директора, он что-то увлеченно строгал.

Петр Андреевич Ротач — демобилизованный капитан — носил пулю в легких, часто кашлял. Он умел плотничать и своими руками уже многое сделал в школе — выстругал доски для парт, отремонтировал в классах полы, сейчас хотел заменить ступеньки на крыльце — старые почти сгнили.

Завидев ребят, отложил топор, выпрямился, но сразу тяжело закашлялся. Когда успокоился, спросил:

— С чем пожаловали, друзья?

— Да как-то нехорошо получается, Петр Андреевич! — неуверенно начал Филипп. — Нам уже скоро по пятнадцати будет, а…

— А вы еще не комсомольцы, — опередил его директор.

Вот так всегда: не успеешь о чем-то подумать, а у директора уже и ответ готов.

— Я уже говорил в райкоме комсомола, на будущей неделе секретарь приедет к нам, соберем молодежь вашего возраста, потолкуем…

Ребята счастливо переглянулись.

— Может быть, что помочь вам? — спросил Андрей.

Петр Андреевич скосил хитро глаза. Вот как оно получается: так не допросишься, а услышали про комсомол — пожалуйста!..

— Пришкольный участок зарос сорняками, прополоть надо бы…

— Завтра сделаем, — пообещал Филипп твердо. — Детвору заставим и сами… — Осекся: достойно ли будущему комсомольцу вместе с малышней выпалывать сорняки?

— И сами обязательно! — понял его колебания директор. Андрей заглянул в конюшню, где когда-то стоял Серко.

Хороший был конь, где-то он теперь?

Года еще не прошло, как Андрей вернулся в Острожаны. Тогда, после боя с бандеровцами, Демчук провел разведчиков через болота, а сам с сыновьями подался на один только ему известный хутор разыскивать жену. Андрей вместе с разведчиками перешел линию фронта. Разведчики зачислили его в состав своего подразделения. Бутурлак пригрел его, как брата. Но когда фронт двинулся вперед и Острожаны были освобождены, лейтенант сам доставил его в село.

“Надо учиться!” — такой был его аргумент, и Андрей не мог не согласиться с этим. Тем более что на селе, в доме Северина Романовича Жмудя, который убежал с гитлеровцами, открыли семилетку.

В конюшне стоял неказистый рябой конь. На нем держалось все школьное хозяйство: завозили дрова, вспахивали жмудевский огород, который теперь назывался пришкольным участком, ездили в райцентр за стройматериалами и учебными пособиями.

— Петр Андреевич, — спросил Андрей, — а можно будет в пятницу в город съездить?

Директор посмотрел внимательно:

— Зачем?

Андрей вытянул из кармана серый конверт — не солдатский треугольник, а настоящий конверт, да еще с маркой в углу. Помахал с гордостью:

— От Бутурлака. Он был ранен, лежал в госпитале, а сейчас выписывается, спрашивает: может ли месяц пожить у нас? Ему отпуск дали. Пишет, что мечтает порыбачить, и вообще понравилось ему здесь.

Директор, который был наслышан о прошлогодних событиях, не удержался от иронии:

— Понравилось, говоришь? Едва голову не снесли — что же здесь может понравиться?

— Не об этом он… — попробовал объяснить Андрей. — Природа…

— Ну, если природа, то давай. Не возражаю.

— Мы с Филиппом вместе съездим, встретим его. — Андрей почему-то постыдился сказать, что собирается пригласить и Веру. Но может быть, она еще и не поедет.

— Заедете в роно, — поставил условие директор, — получите мел.

— Конечно, заедем! — обрадовался Андрей. — Может, еще чего?

Со времени того разговора прошло уже три дня. Ребята, как и обещали Петру Андреевичу, организовали работу на пришкольном участке, пропололи грядки, заканчивали взрыхлять землю на кукурузной плантации, когда прибежал Сергейка с сообщением об убийстве “ястребка”. И теперь, стоя у сельсовета, Андрей думал, что не следует завтра брать с собой в райцентр Веру. Если бандеры начали шататься вокруг села — опасно. Кому-кому, а бандитам год назад они хорошо насолили, могут и отомстить теперь. Андрей представил себе длинную дорогу через лес — выстрелить могут из-за любого куста, из-за любого дерева.

Отозвал Филиппа, спросил прямо:

— Как считаешь, будем завтра брать Верку?

— В райцентр? А почему нет?

— Да бандеры ведь появились…

— Может, это какой-то один, дурной? Случайно напоролся на Шелюка…

— Слышал, твой отец же сказал: двое!

— Если отец сказал, то это уже точно! — подтвердил Филипп. — Он по следам определяет.

— Возьмем! — решился наконец Андрей. — Раз обещали, нехорошо от слова отступать. Комсомолка она! И должна ничего не бояться!

Филипп не очень уверенно кивнул: девчонка остается девчонкой…

— Рыбная ловля, конечно, дело хорошее, — говорил райвоенком, но смотрел осуждающе, давая понять, что на словах он приветствует идею лейтенанта отдохнуть у Щедрого озера, на самом же деле относится к этому отрицательно. — А вы слышали о наших, так сказать, специфических условиях?

— Вы имеете в виду бандеровцев? — спросил Бутурлак спокойно.

— Здесь, знаете, до сих пор стреляют.

— Товарищ майор, — решил прекратить этот разговор Бутурлак, — вам известно, как я познакомился с Щедрым озером? Мы вчетвером пробивались через здешние леса после разведывательной операции и на берегу озера впервые столкнулись с бандеровцами.

— Вас было четверо, и вы были вооружены.

— Нас было больше, — уточнил Бутурлак, — с нами были еще трое симпатичных местных мальчишек. Кстати, они тоже были вооружены.

Лицо военкома расплылось в добродушной улыбке:

— Не про острожанского ли Андрея Шамрая вы говорите?

— Именно о нем.

— Ну, тогда я о вас наслышан!

— Пустяки… Теперь вы понимаете, что ваши специфические условия для меня не новы.

— Не говорите, — не сдавался военком. Он снял телефонную трубку и попросил Ярощука срочно зайти к нему. — Наш начальник милиции, — объяснил. — Милиция в соседнем доме, сейчас придет.

И действительно, начальник не заставил себя ждать. Был он уже в летах, о чем свидетельствовали морщины на лице и седина в волосах, но лицо было розовым, а глаза молодо блестели.

— Это лейтенант Бутурлак, разведчик. После госпиталя получил месячный отпуск. Хочет отдохнуть на Щедром озере — рыбу половить, так сказать…

Бутурлак сердито посмотрел на военкома: зачем так сразу настраивать человека против него?

— В Острожанах вчера “ястребка” убили, летчика демобилизованного. — Ярощук сел на стул напротив Бутурлака. — Косил сено, а они его в спину из автомата…

— Так вот я и говорю, — подхватил военком, — что же это за отдых, если все время должен будет оглядываться? Тебе лечиться надо. Бледный, щеки ввалились…

Бутурлак незаметно подвигал левой рукой. Пуля пробила ключицу, плечо до сих пор ныло.

— Ничего, — ответил весело, — гитлеровцев добили, с японцами на Дальнем Востоке разделаемся, а потом уже и здешним хозяйством займемся.

— Нет людей, — вздохнул капитан. — Леса бы прочесать…

— Год тому назад какой-то Коршун здесь шатался, — вспомнил Бутурлак.

— Убежал, — ответил капитан. — По нашим данным, подался на Запад вместе с братом — острожанским старостой Северином Жмудем. — Он улыбнулся Бутурлаку вдруг как-то предупредительно и сказал: — Ты, лейтенант, вот что… Мы тебя на всякий случай вооружим, хочешь? Ну, чтобы и рыбу ловил, и о себе думал!

Лукавый огонек блеснул в глазах Бутурлака.

— Хитрый ты, капитан, — засмеялся и похлопал Ярощука по колену. — Хочешь вот так, даром, еще одного “ястребка” заиметь?

— Я ведь о твоей безопасности забочусь. Да и боевой офицер — он всегда в строю! А в Острожанах еще один “ястребок” живет. Я ему прикажу: в случае чего — в твое полное распоряжение.

— Вот что, — уже серьезно сказал Бутурлак, — ты меня на пушку не бери! Я сам, если будет нужно, помогу Договорились?

Военком обошел стол, стал напротив Ярощука.

— Хитрый ты, капитан, — сказал. — Я тебя себе в помощь позвал, а ты за пять минут сам помощником обзавелся.

— На вас только и надежда, товарищ военком, — не принял шутки начальник милиции. — На демобилизованных. Иначе нам всем крышка.

За окном послышался скрип колес, Бутурлак выглянул и широко, радостно улыбнулся.

— Это за мной, — сообщил. — Персональная карета…

Военком подошел к окну, увидел рябого коня, запряженного в телегу.

— Андрейка Шамрай? — спросил удивленно. — Зачем это он?

— А я еще неделю тому назад из госпиталя письмо ему написал, — признался Бутурлак. — Выходит, почта у вас работает неплохо.

Он потянулся за маленьким обтрепанным чемоданчиком, что стоял возле стола, хотел встать, но двери резко распахнулись, и в кабинет ворвался возбужденный Андрей, а за ним дежурный по военкомату.

— Я ему говорю, у меня срочное дело, а он не пускает, — пожаловался Андрей майору, но, увидев Бутурлака, бросился к нему. Наверно, хотел обнять, но остановился в шаге от него, протянул руку — неумело и смущенно.

Бутурлак прижал его нестриженую голову к груди.

— А ты вырос, Андрейка, эк какой стал! — Взял ласково за ухо, отклонил голову, заглянул в глаза. — Как я рад тебя видеть! Но что случилось?

Тревожный огонек, который было погас в глазах Андрея при встрече с лейтенантом, снова вспыхнул при его вопросе.

— Что случилось? — повторил Бутурлак, и теперь Андрей увидел и военкома, и капитана в милицейской форме. Заговорил взволнованно:

— Мы только что Гришку видели. На рынке. Смотрим, идет с корзиной, а в корзине картошка и кусок сала. Заметил нас, опешил от неожиданности и постарался смешаться с толпой… Но мы его выследили…

— Подожди, — прервал его военком, — что это за Гришка?

— Да Жмудь… Гришка Жмудь! Сын Северина.

Военком переглянулся с Ярощуком. Капитан подошел к Андрею.

— Интересно, — сказал многозначительно. — Григорий Жмудь? Родственник Коршуна?

— Племянник, — подтвердил Андрей. И добавил с огорчением: — И мой двоюродный брат!

— Куда он пошел?

— От рынка по улице Первомайской. Потом свернул — не знаю, как называется улочка, на ней еще небольшой магазинчик, рамы на окнах зеленым выкрашены…

— Яблоневая, — уточнил Ярощук.

— Третий дом направо — из красного кирпича. Гришка туда пошел.

Дом на Яблоневой принадлежал бывшему преподавателю городской гимназии Ленартовичу. Два года назад он умер, в доме проживала его вдова — старушка лет семидесяти.

Работники милиции незаметно окружили дом. Лейтенант, заместитель Ярощука, одетый в гражданское, взошел на крыльцо, постучал. Открыла старушка, до бровей повязанная платком.

— Соседи сказали, комнату сдаете? — поинтересовался лейтенант.

— Сдавала, — ответила старуха, — но уже заняли.

— Жаль… А кто же занял?

— Не все ли равно? Заняли, и все.

— Но может, не надолго?

— Не знаю. Это мой старый постоялец, я незнакомым не сдаю.

— А можно его повидать?

— Ушел, нет его.

— Вот что… — Лейтенант вынул удостоверение. — Проверка документов! — Отстранил старушку, ступил в полутемный коридор. — Где его комната?

От калитки к дому уже бежали Ярошук и двое вооруженных милиционеров. Протопали по деревянным ступенькам на мансарду. Ярощук бросился в полуприкрытые двери гостиной, обставленной старинной мебелью. Никого, только кот спит на подоконнике. На кухне тоже никого.

Сверху позвал лейтенант:

— Идите-ка сюда, товарищ капитан!

В небольшой светлой комнате две кровати. Одна расстелена. На столе — прибор для бритья, зеркало. Дверцы шкафа открыты, на дне — грязное белье. Корзина с картошкой сиротливо стоит возле дверей.

Ярощук прошелся по комнате, заглянул под кровать, вытащил стоптанные домашние туфли. Осмотрел, бросил на пол. Спросил лейтенанта:

— Считаете, убежал?

— Не сомневаюсь.

Капитан кивнул. Спустился на первый этаж, позвал старуху, которая стояла в передней.

— Кому вы сдали комнату, гражданка Ленартович? — спросил строго.

— Грише, — спокойно посмотрела ему в глаза. — Он у меня всегда останавливался.

— Какому Грише?

— Григорию Жмудю из Острожан.

— Почему не прописан?

— Так только ведь позавчера приехал.

— Один?

Старуха отвела глаза:

— Один, конечно. Сказал, что снова будет учиться в нашей школе.

— Странно, — усмехнулся Ярощук. — Григорий Жмудь — подросток, а уже бреется и туфли сорок третьего размера носит.

Пани Ленартович не растерялась.

— Родственник какой-то с ним приехал. Сегодня должен возвращаться, вот и поехали…

— А прибор для бритья забыл?

— Неужели? — удивилась.

— Григорий с ним поехал?

— Не знаю.

— Какой он из себя, родственник Жмудя?

— Человек он в годах уже, лет за шестьдесят, сухой такой и кашляет.

— Климук, — обратился капитан к лейтенанту, который стоял на нижней ступеньке лестницы, — принеси, пожалуйста, сверху рубашки. В шкафу там, грязные, видел?

Когда лейтенант возвратился, взял рубашку за плечи, растянул перед старухой.

— Сухой, говорите, а рубашки почему-то пятьдесят шестого размера носит!

— Не знаю, не знаю… — смутилась. — Может, это не его.

— Все может быть, — ответил капитан. — Жаль, гражданка Ленартович. Да, — повторил, — жаль, возраст у вас такой…

— А я еще не жалуюсь! — блеснула глазами сердито.

— Позовите понятых, — распорядился капитан, — сделаем обыск.

Бутурлак сидел на скамейке в небольшом скверике за райотделом милиции. Рядом пристроилась Вера. Андрей и Филипп лежали животами на густом спорыше.

Филипп дрыгал голыми ногами, рассказывал оживленно:

— Школа у нас теперь — семилетка, и мы с Андреем за год прошли пятый и шестой класс. Петр Андреевич сам вам скажет — знания у нас и за седьмой есть, но не твердые…

— Кто это — Петр Андреевич?

— Директор школы. Он историю преподает. Еще и географию, и немецкий. Учителей не хватает, всего четыре, да из роно обещают еще прислать.

Бутурлак положил на колени чемодан, расстегнул.

— А я вам подарки привез, — сказал подчеркнуто равнодушно. — Это тебе, — протянул Андрею часы с черным циферблатом. — Трофейные, это от наших разведчиков. Васюта и Иванов персональный привет передавали. Тебе тоже привет и это… — протянул Филиппу почти такие же часы. — Еще и Сергейке подарок есть. — Переложил что-то в чемодане. — А тебе, Вера, вот…

— Шоколад! — радостно воскликнула девочка. Действительно, Бутурлак держал большую плитку шоколада, аккуратно завернутую в серебряную фольгу.

Андрей прижал часы к уху, слушал, как мягко и бесшумно тикают. Глянул на часы Филиппа: тоже хорошие, но, наверно, не такие, как у него. Вот это подарок! У них на все село только и есть одни ручные часы у Петра Андреевича, а так несколько ходиков по хатам, вот и все.

Филипп держал свои часы на ладони, смотрел, как двигается секундная стрелка, не отводил взгляда и даже побледнел от волнения. Поднял глаза на Бутурлака, сказал робко:

— Но ведь это такая ценность… Я не смею…

Лейтенант взъерошил ему волосы.

— Смеешь, смеешь! — засмеялся весело. — Ты, Филипп, все сейчас смеешь!

Послышался гул мотора, и во двор въехал милицейский газик. Ярощук соскочил с переднего сиденья и остановился перед скамейкой. Спросил Андрея:

— Какой из себя Коршун?

— Поймали Гришку? — вскочил на ноги Андрей. — И Коршуна?

Ярощук покачал головой.

— Опоздали. Наверно, вы спугнули их. Так какой из себя Коршун?

— А такой… Ну, как вы, огромный…

— Как я, говоришь? — задумчиво сказал капитан. — Что ж, это подходит.

— Что подходит?

— А-а… — махнул рукой Ярощук. — Предположение.

Капитан подозвал Бутурлака, рассказал про результаты обыска.

— Мне кажется, — сказал под конец, — проворонили мы сегодня самого Коршуна. И появился он здесь не случайно. Подумайте, лейтенант, может быть, и в самом деле не стоит ехать в Острожаны?

— Если уже и вы начинаете уговаривать меня не ехать, то я обязательно поеду, — ответил Бутурлак. — Иначе что скажут обо мне эти ребята?

— Ну, счастливого пути, — протянул ему руку Ярощук.

…Андрей проснулся, когда еще не начало светать. Бутурлак спал, сладко посапывая. Мальчик зажег свечку в сенях, написал лейтенанту несколько слов на оберточной бумаге. Достал из погреба кувшин молока, поставил на стол рядом с запиской и, не скрипнув дверью, вышел во двор. Подхватив плетеную из лозы корзину, побежал по тропинке между огородами к лесу.

Вчера вечером лейтенант спросил, есть ли в окрестных лесах грибы, и Андрей решил с утра пораньше набрать хоть половину корзины. Знал недалеко от села грибные места, там попадались и рыжики, и белые.

Небо на востоке посветлело, но в лесу еще было темно. От росы сразу намокли штанины стареньких брюк. Андрей шел быстро, скоро согрелся, даже захотелось пить.

Напился из лесного родника. Разгреб еще прошлогодние, полусгнившие листья, вода сразу набежала в ямку. Наклонился и пил прямо из нее, чувствуя приятный запад мха и какого-то горьковатого корня. Подумал, что вкуснее воды не пил еще никогда.

Начало светлеть и в лесу.

Андрей поколебался немного: куда идти? Налево, где начинался густой еловый лес, могли быть рыжики, а прямо под дубами — боровики. Решил: лучше принести боровики, все же считаются королевскими грибами, хотя сам считал: нет ничего вкуснее поджаренного елового рыжика — твердый, хрустящий и пахнет лесом!

Пошел к дубам неторопливо. Солнце еще не пробилось сквозь чащу, а боровик хорошо прячется в сухой листве, и в полумраке его не заметишь.

Время от времени Андрей прикладывал к уху часы и, услышав тихое тиканье, улыбался.

Думал о Бутурлаке. Лейтенант будет жить в Острожанах месяц. Тридцать дней. И эти дни представлялись ему сплошным праздником.

Поселился лейтенант в его хате, которую после смерти матери так бесстыдно присвоил себе его дядька.

Парня тревожило, сможет ли он прокормить лейтенанта. Собственно, картошка есть, у соседки была корова, Андрей обеспечивал ее сеном, а она его — молоком. Рыба ловилась, молодая морковь и другие овощи поспевали на огороде, но как быть с хлебом?

Андрей сам обходился почти без хлеба, лишь иногда получал буханку, когда привозили хлеб учителям, — Петр Андреевич оформил его школьным завхозом, и Андрей добросовестно работал. Но он — одно дело, а лейтенанту после госпиталя необходимо усиленное питание!

Бутурлак вытащил из солдатского мешка три большие буханки хлеба, несколько банок консервов и большой кусок сала.

— Это сухой паек на две недели. — объяснил, — а через полмесяца съезжу в город и получу еще по аттестату.

Теперь Андрей успокоился. К грибам можно будет сварить чугунок картошки с салом или поджарить леща… А днем Сергейка с товарищами притащит корзинку черники.

Чудесно жить в таком райском месте, как Острожаны!

Андрей присел под огромным деревом, ожидая, чтобы посветлело. Почему-то сразу подумал о Вере, как вчера, когда возвращались в Острожаны, она рассказывала о ленинградской блокаде.

Верина мама была острожанка. Давно, еще в гражданскую войну, когда красные полки громили Пилсудского и какая-то кавалерийская часть забрела в их село, она приглянулась красному командиру, и он увез ее с собой. Жили они в Ленинграде — большом и сказочном городе. Когда-то баба Мотря показывала несколько цветных открыток, полученных от дочери. Андрей сам видел их и не мог поверить, что все эти дома и дворцы можно было сотворить человеческими руками.

Видел он и первую фотографию внучки Мотри, она не понравилась ему: платьице с какими-то причудливыми финтифлюшками, смотрит важно, а на голове огромный бант. Не девчонка, а барышня какая-то…

Когда началась война, Вера с матерью остались в Ленинграде, отец бил гитлеровцев на разных фронтах и дослужился до полковника.

Мать умерла от голода, а Веру вывезли из блокадного города. Жила в детдоме, но отец, получив двухнедельный отпуск, забрал ее и привез в Острожаны к бабушке. Теперь баба Мотря ежемесячно получает с почты деньги по какому-то аттестату, как с гордостью она объясняла. Еще бы, никто и никогда в Острожанах не получал так деньги — ежемесячно из рук самого почтальона.

Сначала на Веру бегало смотреть все село: как-никак, а полковничья дочь! Но потом привыкли, и нарядная девочка с ее кожаными сандалиями уже не привлекала внимания.

Первый солнечный луч пробился сквозь крону дубов и осветил сухие листья на земле. Андрей посмотрел вокруг и сразу увидел в нескольких шагах от себя коричневую блестящую шляпку боровика. Срезал осторожно — ножка крепкая, белая, совсем не червивая. А рядом еще один…

Андрей спустился в лощину и вскоре набрал уже полкорзинки грибов. Вышел на небольшую полянку и остановился, пораженный: посередине ее вытянулся на толстой ножке огромный, может быть на килограмм, белый гриб.

Андрейка подошел осторожно, будто мог испугать его, обошел вокруг и сел рядом. Снял с шляпки сухой дубовый листок, погладил, ощутил ее здоровую упругость, вздохнул и срезал.

Действительно, гриб хотя был и огромный, но без единой червоточинки, и Андрей представил себе, как удивится Бутурлак. Наверно, и не видел таких грибов сроду, точно не видел, даже и в их грибном краю такие встречаются редко.

Боровик занял все оставшееся место в корзине, и Андрей по привычке посмотрел на небо, определяя время, но сразу вспомнил о часах — посмотрел, еще не было и шести.

Растянулся на траве, подложив ладонь под голову, лежал и слушал, как тикали и тикали возле уха маленькие секундочки и отбивали время. Тогда Андрей отбросил левую руку, чтобы не слышать этого мерного времени, чтобы покорить его себе, чтобы время принадлежало ему.

Было совсем тихо. Пахло медом, травами и грибами. Рядом раскачивался большой лиловый колокольчик, раскачивался гордо и победно, будто был настоящим церковным колоколом, и нужно лишь наклониться к нему, чтобы услышать тревожную музыку.

Андрей наклонил колокольчик к себе, и… автоматная очередь разорвала тишину.

Мальчик схватил тоненький стебелек, потряс его, автомат молчал. Но ведь он точно слышал очередь, даже узнал по звуку: очередь из “шмайсера”.

Схватив корзинку, Андрей перебежал в густые заросли ежевики, замер, прислушиваясь.

Кружат бабочки над поляной, голосистые птицы ссорятся на дубе.

Андрей спрятал корзинку в кустах и, обойдя ежевичные заросли, осторожно углубился в лес.

Сразу начинался орешник, потом шел молодой дубняк; дальше — мощные дубы, солнечные лучи почти не проникали сквозь их густые кроны, лес помрачнел.

Вдруг мелькнула тень, и Андрей, прижавшись к дубу, увидел: человек наклонился над чем-то, и автомат свисает у него с шеи. Он не разглядел ни лица, ни одежды — видел только, что незнакомец высокий, а на голове у него обыкновенная шляпа с полями.

Человек с натугой поднял что-то двумя руками с земли и забросил на спину.

“Косуля…” — догадался Андрей.

Согнувшись под тяжестью туши, человек двинулся между дубов. Что-то в его фигуре показалось знакомым, будто где-то уже встречался Андрей с этим великаном. Напряг память, но образ сразу расплылся. А высокий уже исчез за стволами, будто и не было ни его, ни косули, ни автоматной очереди. Лес молчал, и лишь вдали громко трещала сорока.

…Бутурлак, заглянув в корзину, покачал удивленно головой:

— Ну и ну! — Вытащил гриб-великан, поднял над головой — еще немного, и был бы зонтик. — Такой и на сковородку жалко класть.

— Ничего, — пообещал Андрей, хотя и не совсем уверенно, — еще найдем, у нас это не диво!

Лейтенант стал чистить картошку, Андрей нарезал полную сковородку грибов и только после этого рассказал про очередь из “шмайсера” и убитую косулю.

Бутурлак слушал молча и, лишь расправившись с картошкой, поставив чугунок на плиту и обтерев руки, лишь тогда попросил:

— Познакомь меня с вашим директором.

— А я пригласил его к нам на завтрак, он тоже грибы любит.

— Вот это хорошо. И еще такое дело: в селе есть оружие, не слышал?

— Конечно, есть. Два карабина у Богдана Вербицкого, свой и убитого Шелюка, да еще в сельсовете…

Бутурлак оборвал его нетерпеливым жестом:

— Не об этом спрашиваю! Если у мальчишек поискать, что-нибудь найдем?

— Но ведь был строгий приказ о сдаче оружия, я сам отнес автомат!

— Это я знаю! — Какая-то хитринка появилась в глазах лейтенанта. — Но ведь, думаю, что-то и осталось?

— Должно быть, — согласился Андрей.

— Нужны два — три “шмайсера”. И гранаты. Побольше гранат.

— С гранатами трудно, — ответил Андрей, будто с другим оружием вопрос был решен. — Гранатами рыбу глушат.

— Значит, так: после завтрака мы с вашим директором немного потолкуем, а ты пройдись по селу — выясни обстановку.

На месте сожженной рыбацкой хижины стоял стожок сена. Антон Иванович все время собирался построить новую хатку, но сельсоветовские и другие хлопоты совсем не оставляли времени: он едва выкроил несколько часов, чтобы скосить приозерный лужок, а уже Филипп и Сергейка сами подсушили сено и сложили его в стог, — накосить еще два таких, и корова на зиму будет обеспечена кормом.

Мальчикам не хватало рыбацкой хижины: как-то уж повелось, что принадлежала она больше им, чем отцу. Здесь хранился весь их немудреный скарб, начиная от различных приспособлений для рыбной ловли и кончая одним из двух стареньких кожухов; хижина была и крепостью, и местом разных игр, и все острожанские мальчишки завидовали Демчукам — еще бы: иметь хижину, да и где — на берегу озера!

Теперь, когда хижины не было, место это обезлюдело, но все же Филипп и Сергейка считали его самым лучшим для купания и с удовольствием плескались на прогретом солнцем мелководье. Да и красноперка брала здесь неплохо.

Сергейка забрасывал и забрасывал удочку, уже наловил полсадка, но никак не мог остановиться; какая-то рыбацкая ненасытность овладела им, не заметил даже, как из-за леса выползла черная туча и хлынул ливень.

Гроза не очень испугала Сергейку — он не был человеком легкомысленным и заранее позаботился об укрытии: сделал в стогу лазейку, которая вела в маленькую уютную пещерку — здесь можно было пересидеть любую непогоду, а спалось лучше, чем дома: там отец высвистывал носом такие рулады, что хоть ноги уноси, а в стоге лишь изредка шуршали мыши да неподалеку в густых камышах квакали нахальные озерные лягушки.

Когда упали первые дождевые капли, Сергейка сразу же смотал удочку и, оставив садок с рыбой в камышах, полез в свое убежище. Прикрыл сеном лаз, чтобы не затекала вода, да так было и уютней: лежишь на мягком сене в темноте, слушаешь, как бесконечными потоками льет дождь на землю, и думаешь о своем — сладко и приятно. В такие минуты, кажется, нет преград для исполнения всех твоих желаний. А желаний у Сергейки было много, а самое заветное из них — научиться играть на рояле.

На том самом лакированном черном “Беккере”, который привез когда-то в Острожаны Северин Романович Жмудь и который стоял сейчас в той же комнате, переоборудованной в школьный зал.

В первые дни после того, как Северин Романович, нагрузив полные подводы всяким добром, подался следом за немецкими войсками, его дом под железной зеленой крышей опустел; мальчишки повыбивали стекла и залезли в комнаты, тарабанили по клавишам кому не лень, чуть ли не бегали по ним босиком…

Потом в село возвратился Демчук, он взял на учет остатки вещей Жмудя и забил окна досками.

А Петр Андреевич Ротач, приняв дом Жмудя под школу, как-то привез в Острожаны из города настройщика — глубокого старика, который колдовал над инструментом целый день.

Сергейка весь этот день просидел рядом со стариком, и не было для него более значительного человека на свете, чем этот седобородый дед. Ведь Петр Андреевич сказал недаром: единственный специалист на всю область.

Старик был молчаливым, и за день они не перемолвились ни словом. Когда на дворе легли первые вечерние тени, он собрал весь свой инструмент и пробежал пальцами по клавишам — легко, быстро. Рояль отозвался звучно, сильно — дед только крякнул удовлетворенно. Оглянулся и поманил пальцем Сергейку; тот подошел несмело, на носочках, старик разрешил ему коснуться нескольких клавиш, а сам смешно склонил голову набок и прислушался, зажмурив глаза. Потом закрыл осторожно крышку и сказал с сожалением:

— Такой инструмент для концертного зала, а не для школьных хулиганов…

С того времени рояль стоял запертым, ключ хранился у Петра Андреевича, и директор говорил, что со временем добьется в роно учителя, который будет учить музыке его синеглазых полищуков[11 - Полищук (укр.) — житель Полесья.].

Сергейка положил под щеку ладонь и представил себе, как он играет на рояле. Музыка сразу заполнила его; так бывало часто: звуки возникали в его воображении, обволакивали, возвышали, он мог сложить их в мелодию, и она была такой величественной, что Сергейка изнемогал от ее мощи, звуки рвались из него, он смотрел в темноту широко раскрытыми глазами и летел, летел на волнах музыки куда-то далеко-далеко…

Музыка убаюкала Сергейку, и он уснул, пригревшись. Не знал, сколько прошло времени, — наверно, уже наступила ночь. Рядом кто-то сказал хриплым, простуженным голосом:

— Погода собачья, я уже не хотел идти, но условились… Хотя, — вздохнул, — в такую темень безопаснее, все по хатам прячутся…

— Так что же вам от меня нужно? — спросила тонким голосом женщина и, не дожидаясь ответа, снова спросила: — А кто застрелил Шелюка?

Только теперь до Сергейки дошел настоящий смысл разговора. Лежал, боясь шелохнуться, и даже едва слышное шуршание мыши до смерти напугало его. Все еще шел дождь, не грозовой, а монотонный, обложной, скрадывая голоса. Поэтому говорили довольно громко, но Сергейке все же приходилось напрягать слух.

— Кто застрелил, тот застрелил… — Видно, вопрос не понравился человеку, потому что он добавил недовольно: — Не твое дело. Что в селе делается?

— Какой-то лейтенант приехал. У младшего Шамрая остановился. Быстро снюхались.

— Учитель как?

— Он себе под жилье в доме Северина, что под школу взяли, кладовую переоборудовал. Пробил окно и печку поставил.

— Ладно, не долго ему уже теперь…

— Можно, я его?

— Можешь! — позволил хриплый. — Только осторожненько, прошу пана, без шума, чтобы знали: твердая у нас рука и дотянется повсюду!

Женщина засмеялась злорадно:

— Для него одной пули достаточно.

— Вот я и говорю: тихонько-легонько, пальнешь разочек ночью, чтобы советским активистам не спалось.

— Долго еще возле села будешь крутиться?

— Как бог пошлет и как пан Коршун прикажет…

— Святые хлебом не накормят.

— А ты для чего?

— У меня тоже уже нет. Здесь, в корзине, две хлебины.

— Пока хватит. Мясо есть, и картошка еще осталась.

— А когда же на село пойдете?

Хриплый ответил не сразу. Наконец сказал не очень уверенно:

— Сегодня Коршун пришел. Сказал — завтра ночью.

— Погуляем! У меня руки давно чешутся! — сказала женщина.

“Кто это? — подумал Сергейка. — Какая может сказать такое у нас в селе? Может, не женщина? И неужели вообще такое возможно?”

А женщина смеялась и говорила сквозь смех:

— Разговор очень полезный состоится. — Вдруг оборвала смех, и жуткая злость почувствовалась в ее голосе: — Я эту красную сволочь, Демчука, собственными руками задушу! Вместе с его выродками!

— Никому ничего даром не проходит, — подхватил мужчина. — Наш список, знаешь, большой, но мы не торопимся, тихонько, осторожненько…

— Слышать вас не хочу… Все тихонько, осторожненько! Жечь и стрелять нужно, а вы в укрытиях отсиживаетесь!

— Заткнись! — жестко сказал хриплый. — Ты в хате живешь, а мы всю зиму в укрытии гнили. Коршуну школа нужна, документы там какие-то остались. Слышал я, в доме Северина тайник есть, вот за школу ты и отвечаешь. Коршун тебе какой приказ давал? И смотри сиди тихо, учителя тебе разрешаем — и все. Завтра вместе развлечемся, черт бы их всех побрал. Ясно?

— Что же тут неясного?

— Иди уже!

Это было сказано грубо, и женщина, наверно, ушла, потому. что разговор прекратился. Но мужчина еще стоял возле стожка. Сергейка ощущал его присутствие и не ошибся, потому что человек крякнул и сказал женщине вдогонку:

— Руки чешутся? Может, у меня они и не так еще чешутся, но, извините, выдержку надо иметь.

Он постоял еще немного, что-то бормоча себе под нос, и затем пошел к лесу.

Сергейка, переждав еще с четверть часа, осторожно выглянул из стога и, не увидев никого, побежал, разбрызгивая лужи, домой.

Антон Иванович, выслушав торопливый рассказ сына, сразу распорядился:

— Филипп, беги позови Петра Андреевича и Вербицкого. — Немного поколебался, добавил: — Подними и лейтенанта, пусть тоже придет.

Первым Филипп разбудил Бутурлака — высшего авторитета в военных вопросах, чем лейтенант, у него не было. С Бутурлаком он поднял и Андрея, послал его к Вербицкому, а сам побежал будить директора школы. Филипп понимал, что дорога каждая минута, что боевые действия уже начались.

Вскоре все четверо были в хлеву во дворе Демчука. Антон Иванович не хотел будить жену и волновать ее.

Горько пахло навозом, жевала жвачку, громко дыша, корова, а Белка встревоженно переступала с ноги на ногу и била копытом.

Не сговариваясь, все закурили.

— А теперь, сынок (светлячок цигарки разгорелся, вырвав на секунду из темноты хмурое лицо председателя и возбужденное личико Сергейки), расскажи все по порядку, что слышал…

Сергейка успел прийти в себя, рассказывал уже не так торопливо и путано, как отцу, да никто и не подгонял его, слушали терпеливо, иногда только уточняли отдельные детали.

— Что это за женщина может быть? — растерянно спросил Вербицкий. — Неужто у нас в селе есть такая?

— Я уже думал, — отозвался Антон Иванович. — Может, Груздева?.. Во-первых, муж у нее — бандеровский вояка и исчез куда-то. Во-вторых, самогонщица. Я к ней меры применял, и зуб на меня имеет. В-третьих, в город на базар ездит, спекулирует и живет безбедно. Слышали: две буханки хлеба бандерам принесла и раньше продуктами обеспечивала. Кто, кроме нее?

— Может быть, — согласился Богдан, — но неужели сама будет стрелять?

— Языкастая она… — сказал Демчук. — Но никогда бы не подумал, что может стрелять. И все же Сергейка слышал…

Вербицкий не выдержал:

— Под арест ее сейчас же, и все!

— Как под арест? — удивился Петр Андреевич. — А если не она? Сергей, подумай, — обратился к мальчику, — ты помнишь голос Груздевой? Она это была?

— Кажется, нет… А может быть, и она… Дождь шумел, — пожаловался Сергейка.

— Вот видите, — уверенно сказал директор школы, — нет у нас оснований для ее задержания.

— Вчера самогон гнала, вот и основание, — выпалил Богдан.

— Откуда знаешь? — спросил Антон Иванович. — Причащался?

— Прошу не оскорблять! — обиделся Вербицкий. — Степан Кушнир в отпуск пришел, а я что, монах, по-вашему?

— Хватит, — прекратил неприятный разговор Антон Иванович. — Итак, решаем: гражданку Груздеву задерживаем до выяснения обстоятельств.

Никто не возражал, только лейтенант Бутурлак сказал директору школы:

— И все же, Петр Андреевич, вы не должны ночевать у себя. Приходите к нам. Места много, и всем вместе веселее.

Директор кивнул.

— Итак, давайте по порядку, — сказал Бутурлак. — Первое и самое важное, о чем мы узнали: бандеровцы завтра ночью пойдут на село. Мы должны организовать оборону.

— Нас здесь четверо. Как считаете, Богдан, тот парень, что приехал в отпуск…

— Не просыхает…

— Больше, кроме стариков, насколько мне известно, в селе мужчин нет.

— Еще Игнат, заведующий сельпо, — сказал Демчук, — Игнат Суярко.

— Слабый он какой-то…

Бутурлак вспомнил заведующего магазином: длинный, тонкошеий, а голова большая, тяжелая, всегда раздражен. Вчера лейтенант спросил, можно ли будет через две недели поехать вместе с ним в райцентр. Суярко посмотрел с неприязнью, ответил, что конь у него слабосильный, а придется везти товар; может быть, правда, товара и не будет, тогда…

— Больной он: не то почки, не то печень — бог его знает… По болезни и демобилизован из армии, — ответил Демчук. — Но ведь солдат и воевал!

— Для чего он нам? — вмешался Вербицкий. — На все село два карабина, а нас уже и так четверо.

— Мы с санкции Антона Ивановича, — возразил Бутурлак, и веселые нотки прозвучали в его голосе, — провели небольшую ревизию. Точнее, не мы, а Андрейка с Филиппом. Они знали, что год назад сельские мальчишки нашли в лесу оружие. Спрятали, да потом не могли найти. Так вот, наши ребята разыскали ту захоронку. Теперь у нас три “шмайсера”, ручной пулемет, не считая гранат.

— Вот это да! — с неподдельным удивлением воскликнул “ястребок”.

Лейтенант не выдержал и весело рассмеялся, и этот его смех немного разрядил сгустившуюся обстановку.

— А я уже думал, — сказал Вербицкий, — конец нам. Что сделаешь с карабином против автоматов? Как кроликов…

— Подождите, — сказал директор школы, — никак все же не могу поверить, что Груздева собирается меня убить. На днях разговаривал с ней, еще дочку ее хвалил… А что тот бандеровец говорил про какие-то документы, спрятанные в школе, и что сам Коршун интересуется ими? Я считаю, надо сообщить обо всем этом районному руководству.

— Связи с районом нет, — сказал Демчук. — Опять линия повреждена. Или повредили, — уточнил.

— Придется ехать.

— Вы и поезжайте, Петр Андреевич! — предложил Бутурлак. — Только не задерживайтесь, ведь каждый активный штык нам важен!.. А вы, Антон Иванович, все же поговорите с Суярко. Слышали, сам Коршун прибыл, и сколько их сейчас с ним, подручных, только бог знает.

— Бог богом, а нам бы стоило знать, — отозвался Антон Иванович. — Пока что их не больше четырех-пяти.

— Откуда знаете?

— Две буханки хлеба, — сказал рассудительно Демчук. — Для пятерых буханка на день — в обрез. Мясо у них есть — косулю убили, — так хлеба им как раз на два дня.

— Логично, — сказал лейтенант. — Но ведь к Коршуну могут прийти еще на помощь.

— Могут, — вздохнул Демчук. — Кстати, Петр Андреевич, вы сейчас в школе ремонт делаете, посмотрите: а вдруг найдете тайник Коршуна…

— Ремонт? — спросил с иронией Ротач. — Ну, если это называется ремонтом…

Бутурлак усмехнулся. Завтра на село налетят бандеровцы, и кто знает, останется ли кто из них в живых и останется ли целой сама школа, а они начинают спор о каком-то ремонте… Что ж, люди есть люди…

— Давайте подытожим, — сказал он. — Вы, Антон Иванович, сейчас или утром попробуете по телефону связаться с районной милицией. Если не выйдет, в райцентр едет Петр Андреевич. Богдан разговаривает с отпускником Кушниром. Если просохнет, дадим ему карабин. С Суярко я поговорю сам. Сейчас прошу не расходиться. Андрей! — крикнул. — Тащи сюда оружие! Пулемет беру на себя, вам — по “шмайсеру”.

— А карабины нам! — отозвался Андрей.

— Детям до шестнадцати… — начал Бутурлак шутливо, но сразу понял, что ребята не примут его шутки, и закончил серьезно: — Вы будете в резерве главного командования и, если останется оружие…

— Прошу вас, — сказал Антон Иванович, — извините, но я уж по старинке, с карабином… Не привык к этим тарахтелкам…

— Мы, дядя, с вами поменяемся, — обрадовался Андрей.

— Давайте сразу договоримся, — предложил Вербицкий, — начальником обороны села назначается лейтенант Бутурлак. Антон Иванович, не возражаете?

— Согласен.

— А то анархия какая-то начинается — “поменяемся”… Все будут выполнять приказ, и точка.

— Товарищ Ротач — старший по званию, — сказал Бутурлак.

— Нет, нет, — возразил Петр Андреевич. — Я политработник, а вы — строевой командир. Вам и карты в руки.

Бутурлак понимал, что для споров нет времени.

— Есть! Село объявляется в осадном положении, — серьезно сказал Бутурлак. — Но это строгая военная тайна! Вербицкий, когда будешь разговаривать с Кушниром, ничего прямо не говори. Если согласится помочь, веди ко мне. Гражданку Груздеву задерживаем сразу. А с дочерью ее как? К соседям, что ли?..

— Да не бросим же одну, — проворчал Демчук.

— Вот и хорошо. Сейчас мы с Вербицким немного посовещаемся, а на рассвете посмотрим, где будем ставить засады. Ребята, будете легкой кавалерией. Сергейка, это к тебе тоже относится. Подберите еще трех-четырех надежных людей, будете наблюдать, кто в село приходит, кто уходит из него. Понятно, для чего?

— Еще и как! — откликнулся Филипп. — Выявить, с кем бандеры имеют связь.

— Я всегда знал, что ты умница, — улыбнулся Бутурлак.

Антон Иванович постоял во дворе, глаза привыкли к темноте. Дождь все еще шел. Он натянул капюшон старого брезентовика, чтобы лучше замаскироваться. Забросил карабин за плечо, дулом вниз, как носят иногда охотники, пощупал гранаты в карманах. Подумал: “Сколько еще война напоминать о себе будет? За день Андрей с Филиппом нашли три автомата, пулемет. А сколько еще будут подрываться на минах люди, дети, женщины? Надо за это дело браться. Покончим с бандитами, тогда…”

Прижимаясь к заборам, направился к сельсовету. Постоял на крыльце, ища ключи в карманах. Не нашел и решил уже возвращаться за ними домой, но вдруг нащупал во внешнем кармане пиджака. Выругал себя: мол, стареем, уважаемый, и делаемся забывчивым, ведь ощупывал этот карман, черт бы его побрал…

Но в дом не вошел. Скрутил толстую цигарку, высек огонь огнивом, прикурил. Ну и махорку подарил ему Бутурлак! Не то что их горький самосад, от которого дерет в груди. Сладкая, и запах неземной, такую бы курил до конца дней своих. Еще бы настоящей газетной бумаги…

Антон Иванович глубоко затянулся. Выдохнул дым и прислушался. Показалось, будто кто-то прошел по улице.

Демчук перегнулся через перила крыльца, вглядываясь в темноту. Никого нет, только дождевые капли булькают в лужах.

Антон Иванович отпер двери, сбросил у порога брезентовик, повесил его на гвоздь, аккуратно вытер о тряпку ноги и зажег свечку. Любил во всем порядок и осуждающе смотрел на тех, кто вваливался в сельсовет, как в коровник, не сняв шапки и не вытерев ноги.

Сел на удобный, реквизированный у Северина Романовича Жмудя стул, придвинул телефон, покрутил ручку.

Сразу услышал в трубке далекий девичий голос, взволнованно закричал, прикрыв микрофон ладонью:

— Алло, девушка, это острожанский председатель говорит, слышите меня? Это райцентр?

— Нет, Заозерное.

— А с районом связь есть?

— Пожалуйста, кто вам нужен?

— С начальником милиции соедините меня, девушка, и держите связь, потому что дело у меня серьезное…

— Соединяю с коммутатором райцентра, — послышалось в ответ, и эти слова прозвучали для Антона Ивановича как самая лучшая музыка.

— Алло… Алло!.. — закричал, услышав в трубке какой-то шорох, но никто не откликался, и Антон Иванович сразу вспотел от волнения. Вдруг трубка отозвалась:

— Капитан Ярощук слушает.

— Товарищ капитан! — Антон Иванович обрадовался так, что чуть не стал заикаться. — Из Острожан Демчук. У нас неотложное дело, и лейтенант Бутурлак просил срочно переговорить с вами…

— Давайте, что там у вас? — Голос капитана звучал сонно. Демчук понял, что телефонистка включила квартиру Ярощука и разбудила его, но не стал извиняться — знал, что связь может прерваться в любую минуту.

— Есть сообщение, товарищ капитан, что завтра ночью бандиты пойдут на наше село. Кажется, появился Коршун. У него тайник с документами в школе…

— Какие документы, какой тайник? — не понял Ярощук. — Вы что-то путаете…

— Я говорю все правильно. Коршун сделал в свое время в нашей школе тайник, где хранятся какие-то документы. За ними он и вернулся. Нападение бандиты назначили на завтра, ночью. Бутурлак возглавил оборону села, и мы будем держаться до последнего. Но просим прислать подмогу…

— Откуда знаете, что бандиты нападут именно завтра? И про Коршуна? — спросил Ярощук.

— От надежного человека! И все точно, как я говорю.

— Хорошо… — Капитан уже принял решение. — Сегодня утром в Острожаны выедет мой помощник с двумя солдатами. Вы поняли меня?

— Большое спасибо, товарищ капитан!

— Передайте Бутурлаку, что я полагаюсь на него и прошу… Но в трубке раздался треск.

— Алло! — покричал еще на всякий случай Демчук, но никто не отозвался, и он положил трубку.

Антон Иванович погасил свечку, сидел за столом, думал: когда разобьют группу Коршуна, надо будет заняться школой. Конечно, искать бандеровские документы будут те, кому положено. А он договорится с женщинами, чтобы помогли привести школу в порядок, да и мужики пусть помогут с ремонтом, не все же директору одному надрываться — вон как кашляет! Для своих же детей пусть потрудятся: ведь теперь каждый может учиться, поступай хоть в университет в Киеве, а еще год тому назад из всего села учился один Гришка Жмудь.

Демчук растроганно подумал о своем младшеньком. Хороший мальчуган растет. Умный, любознательный, нужно все сделать, чтобы выучить его.

Да и Филиппу пальца в рот не клади: на будущий год пойдет в техникум или будет учиться в десятилетке. А Сергея он обязательно выучит на врача. Собственный врач в Острожанах — Сергей Антонович Демчук!

Что бы было, если б Сергейка не услышал разговора бандеровцев? Антону Ивановичу сделалось холодно, и он жадно затянулся махорочным дымом. Заявились бы в хату — мучили бы, истязали, резали. Пусть бы только его, а то всех: и Катерину, и детей…

Демчук встряхнулся, встал, натянул брезентовик, вышел на крыльцо, запер сельсовет и вдруг услышал: где-то совсем недалеко бахнуло. И сразу еще раз — из карабина или из пистолета.

Антон Иванович замер, прислушиваясь, — где-то возле школы…

Щелкнув затвором карабина, вгоняя патрон в патронник, побежал под хатамл, настороженно всматриваясь в темноту.

Возле школы, тяжело дыша, остановился. Услышав голоса во дворе, стал подкрадываться к калитке.

— Кто там? — спросили требовательно. — Стой, стрелять буду!

— Не надо, — услышал голос Вербицкого, — идите сюда, товарищ председатель.

Возле бывшей кладовой Жмудя, переоборудованной Ротачем под жилье, стояли трое: Петр Андреевич, без шапки, без плаща, видно, выскочил только что из дома, Бутурлак и Вербицкий.

Лейтенант осветил фонариком окно комнатки, позвал Антона Ивановича.

— Видите, — показал, — два выстрела из парабеллума — одну гильзу я уже нашел…

— По вас стреляли, Петр Андреевич, но промахнулись? — спросил Демчук.

Ротач не ответил.

Бутурлак зашел в комнату, и все двинулись за ним. Ротач зажег свечку, лейтенант наклонился над кроватью.

— Вот она, ваша смерть, Петр Андреевич, — ткнул пальцем. — Точно стреляли, и если бы вы уже легли…

Демчук увидел в ватном одеяле две дырочки.

— Да, — покачал головой, — целился в грудь. Вернее, целилась… — Сразу заторопился: — Давай, Богдан, быстрее, может быть, на горячем поймаем…

— Успеем, не ждет же нас. — Вербицкий отодвинул кровать, осветил свечой и выковырнул из деревянной стены пулю. Подбросил на ладони. — Точно, из парабеллума… — Подтвердил так, будто от этого зависело задержание преступника.

— Я решил переночевать в сарае, на сене, — начал объяснять Ротач. — Заснул уже, и вдруг выстрелы!

— Стрелял человек местный, — сказал Бутурлак. — Видите, знал, где кровать. Два выстрела в темноте, и обе пули попали в цель.

— Рука твердая! — отозвался Ротач. — Никак не могу поверить, что это Груздева.

— Пошли, — предложил Вербицкий.

— Пошли, — согласился Бутурлак, — нельзя терять ни минуты.

— Понятых бы… — засомневался Ротач.

— Понятых — потом, — решил Демчук. — Сейчас опасно, подстрелить может.

Бутурлак с Ротачем стали возле окон хаты Груздевой, Вербицкий с Антоном Ивановичем постучали в двери.

За занавеской маленького окна мелькнуло лицо. Прижалось к раме, разглядывая.

— Кто там? — послышался женский голос.

Демчук подошел к окну, стал сбоку — проклятая баба может и выстрелить…

Сказал требовательно:

— Откройте, гражданка Груздева! Из сельсовета к вам, по делу!

— Шляются здесь ночью… — послышалось из окна. — Не открою, приходите утром!

— Именем Советской власти! — повысил голос Демчук. — Открывайте, не то выломаем двери!

— Если тебе, старый дурень, выпить захотелось, так и сказал бы!

— Гражданка Груздева, за оскорбление Советской власти!..

— Тю, придумал! — пошла на попятный женщина. — Ладно, подожди, открою уже.

Она задержалась ненадолго — наверно, одевалась, — отодвинула засов и, увидев еще трех мужчин, не испугалась.

— Проходите, сейчас зажгу свет. — Отступила, пропуская их в дом. — Потише, дочь спит.

Груздева выгребла из печи уголек и стала его раздувать, чтобы зажечь свечу. Бутурлак потряс коробкой со спичками, женщина поднесла лейтенанту свечу. Отступила на шаг, рассмотрела их. Сказала с усмешкой:

— Такая славная компания, прошу… Если в самом деле захотелось, то бутылочка найдется.

Но свеча в руке мелко дрожала, выдавая волнение.

Демчук стоял молча, осматривая комнату. На кровати в углу, прекрасной кровати с шарами на спинках, спала девочка — разбросала руки, разметала волосы по подушке, тихо дышала. Мать, видно, спала рядом — одеяло отброшено, подушка примята.

Вербицкий, опередив Демчука, выступил вперед, забрал у Груздевой свечу, ткнул Ротачу.

— Подержите, — попросил и повернулся к женщине. — Руки, — приказал, — протяни ко мне руки!

— Что тебе нужно? — спросила Груздева тихо, оглядываясь на кровать. — Врываются в чужой дом!..

— Руки! — повысил голос, и она протянула голые по локоть, полные руки.

Вербицкий потрогал их, зачем-то нагнулся и понюхал ладони.

“Парень с головой, — с уважением подумал Бутурлак. — После пистолета должны пахнуть железом, а если ошибка — холодные”.

“Ястребок” отпустил руки Груздевой, подошел к кровати, потрогал подушку и простыню под одеялом.

— Гражданка Груздева, вы никуда не выходили сейчас? — спросил Демчук, поняв Вербицкого.

— Ты что, сдурел?

— Отвечайте на вопрос!

— Куда же могла? В такую ночь!

Проснулась девочка, испуганно села на кровати. Груздева бросилась к ней, обняла, прижала к себе, будто закрывала собственным телом от тех, кто ворвался ночью в их дом.

Вербицкий повернулся к Демчуку.

— Вроде правду говорит… — Пожал плечами.

— Позови кого-нибудь из соседей, — приказал Антон Иванович. — Мы вынуждены сделать у вас обыск. — Подошел к Груздевой. — С кем виделась сегодня вечером на озере? — спросил с угрозой.

— Ты что, в своем уме?

— Я, гражданка Груздева, при исполнении обязанностей, и прошу вас!..

— Ладно уж, — махнула рукой, — я думала, как порядочные, за бутылкой…

— Вы знаете, что самогоноварение…

— Да замолчи! Немцы за самогон расстреливали, и то гнала!

— Пользуетесь гуманностью Советской власти? — спросил Петр Андреевич.

— Чего это он? — набросилась на Ротача Груздева.

— Правильно говорит, — одобрил Демчук. — Власть к вам со всем уважением, а вы!

— Это ты — с уважением? Ночью и с оружием?

— Ты помолчи, Леся Устимовна! — как-то сразу перешел на домашний тон Демчук. — Должны сделать у тебя обыск, поняла?

— Если самогон ищете — пожалуйста, есть еще… Сама покажу. Больше ничего нет.

— Сами посмотрим…

Вербицкий привел двух понятых. Молодую женщину с живыми глазами и старика — ее отца. Стали в дверях, с интересом осматриваясь.

Демчук предложил:

— Начали, товарищ Вербицкий, времени мало.

Собственно, в хате и смотреть нечего было — какая мебель в сельском жилье: сундук, шкаф, полочка с посудой…

Бутурлак сел у дверей рядом с Ротачем. Сказал тихонько:

— Я не верю, что эта женщина вместе с бандеровцами.

Тот наклонил голову.

— И я тоже. Но Демчуку виднее. Здесь иногда такие нюансы бывают… Переплелось все так, что постороннему человеку и не понять.

Обыск ничего не дал. Две бутыли мутноватого самогона, и все. Демчук написал акт, дал подписаться понятым.

— Пойдем, гражданка Груздева, — приказал. — А ты, Настя, — повернулся к молодой женщине, — посмотришь за девочкой.

Наконец смысл того, что произошло, дошел до Груздевой.

— Ты что, сдурел? — подступила к Демчуку. — Или не допил с вечера?

— Сама знаешь, непьющий я.

— Лучше уж иметь дело с пьяницами.

— Тебе, конечно… — как-то мрачно согласился Антон Иванович. — Значит, задерживаем тебя, вот так…

— Я тебе задержу! — схватилась женщина за ухват, но Вербицкий быстро перехватил ее руку.

— Ну-ну, спокойно! — прикрикнул.

— За что? — побледнела Груздева, наконец поняв, что с ней не шутят. — Неужели и правда за самогон? Да ведь не одна я…

— И до других доберемся, — пообещал Демчук. — Возьми теплые вещи, потому что в подвале замерзнешь.

— Меня — в подвал?

— А кого же?

— Ну, — пригрозила кулаком Груздева, — отольются тебе вдовьи слезы! — Но не заплакала, не заголосила, только бросила злой взгляд на всех, взяла ватник и теплый платок, попросила соседку совсем спокойно: — Посмотри за Фросей, Настя. Долго они меня не задержат, не имеют права. Не оставляй девочку без присмотра.

Она набросила на плечи ватник и пошла к двери, не оглядываясь и не обращая внимания на плач дочери, только опять недобро глянула на Демчука.

Бутурлак случайно перехватил этот взгляд и сжался — так смотрят только на заклятых врагов.

“А здесь и в самом деле нюансы — и так просто не разберешься”, — подумал.

Светало, и сизая полоса тумана, что лежала над озером, растворилась в прозрачном воздухе.

Андрей и Вера сидели на краю неглубокого рва, по дну которого сбегал в озеро ручеек. Весной он выходил из берегов, но сейчас ручей можно было перейти, не замочив колен. Берега его поросли одуванчиками, и Вера плела широкий и очень красивый золотой венок. Она уже дважды примеряла его, смотрясь в спокойную, прозрачную воду, спрашивала Андрея, идет ли ей, а он только кивал в ответ, не зная, что сказать, — она была красива, настоящая принцесса из сказки.

Они сидели уже более часа, наблюдая, кто и куда выходит из села. На рассвете Андрей с Филиппом разбудили Веру и еще пятерых надежных ребят и девочек, разделились на пары и теперь следили внимательно за всеми, кто ходил по селу.

Вере выпало быть с Андреем. Ему хотелось этого, но для отвода глаз предложил Вере пойти с Филиппом. Девушка возразила: зачем, мол, разлучать братьев, пусть уже Филипп идет с Сергейкой, к тому же и пост у них важный — дорога, что ведет к райцентру.

…Проехал на телеге старый Иванцов — Вера насторожилась, спросила Андрея, не нужно ли последить за ним. Но он сказал, что старик второй день возит сено с приозерных лугов и не может быть у него никаких симпатий к бандерам, потому что “ястребок” Иван Шелюк, убитый бандеровцами, собирался жениться на его внучке.

Вера проводила глазами старика — Андрейке, конечно, виднее, но она все же выяснила бы, почему это деду так необходимо возить сено именно сегодня.

Андрей посмотрел на девушку и удивился, как внезапно изменилось ее лицо. Она сделалась настороженной, смотрела недоверчиво, сразу повзрослела, и Андрею показалось, что она утратила всю свою привлекательность.

Прошли две женщины с тяпками — Андрей не пошевелился: они шли к огородам, отсюда их будет видно.

Андрей опустил ноги пониже, так, чтобы голыми пятками касаться холодной родниковой воды. Разговор с Верой как-то иссяк, девушка напевала незнакомую Андрею песенку, в ней говорилось о синем платочке и чувствах девушки, которая обещала никогда не забывать встреч с парнем. Это нравилось Андрею, и он с удовольствием слушал и смотрел, как Вера вплетала в венок последние цветочки.

Бросив на Андрея быстрый взгляд, Вера надела венок.

Теперь она точно была прекрасной. И уж конечно, лучше той, что настороженно и недоверчиво следила за стариком. Он спросил:

— А кем ты будешь, Вера? Какое у тебя самое заветное желание в жизни?

Девушка засмеялась, заложила руки за голову и легла в своем легоньком ситцевом платьице спиной на влажную еще траву.

— Подожди… — Андрей поднял ее за руку, расстелил свой старенький ватник.

Девушка посмотрела благодарно и сказала с сожалением:

— Моя мечта никогда не осуществится, и это иногда угнетает меня. Точнее, я уже смирилась, но все же бывает грустно.

— Пустое! — резко сказал Андрей. — Теперь кем захочу, тем и стану, это я точно знаю!

— Маршалом Советского Союза!.. — не удержалась от иронии Вера.

— Захочу — буду маршалом!

— Да, — неожиданно быстро согласилась девушка, — захочешь — станешь!

— Почему же ты грустишь? Вера лежала и смотрела в небо.

— Вот так бы пела и пела целый день… — сказала вдруг жалобно.

— Так кто же мешает?

— А голос?

— А что? Голос у тебя хороший.

— Это тебе только кажется. А для певицы…

— А-а… — понял Андрей. — Тут действительно: нет так нет…

Он наклонился над Верой, заглянул в ее грустные, потемневшие глаза.

— Ты моя жаданка, — сказал и сам испугался своих слов.

— А что такое жаданка? — Видно, Вера догадывалась, но в ее глазах были вопрос и ожидание.

Но Андрей уже пришел в себя.

— Ты хотел сказать — жадная? Но ведь это неправда.

— Конечно. Я не это сказал.

— Я только к жизни жадная, — призналась девушка. — И чего нельзя, все равно добуду. А вот голоса нет… Раньше плакать хотелось, а теперь уже смирилась, но все равно — я артисткой буду. Выйду на сцену, а ты будешь мне аплодировать. Хочешь?

— Очень хочу, — искренне признался Андрей. — А ты будешь настоящей артисткой. Может быть, народной.

— Почему?

— Потому что хочешь.

— Пожалуй, этого мало, — сказала Вера. Поднялась, подвинулась к Андрею, заглянула ему в глаза. — Скажи, что такое жаданка?

Андрей вздохнул.

— Ну, желанная… — объяснил, краснея.

— Ты хочешь сказать — любимая? — Зеленый огонек вспыхнул в Вериных глазах, посмотрела серьезно.

Андрей тоже серьезно ответил:

— Да, я хотел сказать именно это.

— А ты — мой любимый! — Глаза у девушки смеялись и радовались. — Я это поняла сразу, как только увидела тебя.

Андрей осторожно взял Верину руку, впервые в жизни почувствовав, какие мягкие ладони у девушек.

— Ты будешь моей невестой?

— Да. Только никому не говори об этом.

Андрей представил себе, как насмешливо скривил бы губы Филипп. Пообещал совершенно искренне:

— Конечно. Это наша тайна.

Он стал колотить ногами в прохладной воде и понял, что жизнь у него изменилась.

— Я выйду за тебя замуж, как только ты захочешь, — совсем серьезно пообещала Вера.

— Девушкам можно после шестнадцати, — вздохнул Андрей. — А парням…

— Разве не все равно? Я всегда буду тебя ждать!

Вера сказала это так, что Андрей понял: будет ждать. Он с благодарностью посмотрел на нее и лишь теперь увидел по-настоящему, какая она красивая.

— Лучше тебя нет на свете. Твои глаза как наши зеленые леса, а сама ты как лесной цветок, и как весенний ландыш, и как золотой медок, и как лиловый колокольчик! Это правда? — спросил вдруг, потому что сам испугался своих слов.

— Если ты говоришь — правда… — И она засмеялась счастливо, потому что, наверно, не было в тот миг счастливее ее на всей земле.

— Я хочу учиться и много знать, — сказал Андрей. — И еще я хочу летать. Наверно, стану летчиком, но раньше закончу институт, поеду учиться во Львов или Киев.

— И я.

— Бутурлак рассказывал, какой огромный и красивый город Киев.

— Мне он нравится.

— Но ведь ты не была в Киеве.

— Какой ты непонятливый! Я про лейтенанта.

Андрей почувствовал, как встрепенулось у него сердце. Наверно, впервые в жизни узнал, что такое ревность. И все же никогда бы не простил себе, если бы сказал хоть одно нехорошее слово про лейтенанта.

— Нет на свете лучшего человека, — сказал убежденно.

Он хотел найти еще какие-нибудь более сильные слова, но замолчал, увидев, что из села вышли двое — женщина и мужчина.

Женщина шла немного впереди, с большим лукошком для грибов, и Андрей узнал в ней Настю, соседку Груздевой.

Андрей быстро сказал Вере:

— Вот за той женщиной последим.

— А за мужчиной? — Девочка села, поправила косы, но венок не сняла. — Кажется, лавочник?

— Да, заведующий магазином.

Только теперь Андрей увидел, что лавочник тоже нес плетеную корзину. Вспомнил, что Бутурлак собирался поговорить с ним об обороне села от банды, подумал, что разговор уже состоялся и Игнат Суярко специально идет за Настей. Но в таком случае Игнат должен знать, что они с Верой находятся здесь у околицы, и подать какой-нибудь знак. Но Суярко прошел мимо — не заметил или сделал вид, что не заметил их, шел, потупившись в землю. Огромная голова его, казалось, не держалась на тонкой шее и все время раскачивалась.

— Лавочник из армии пришел. Какие у него могут быть связи с бандеровцами? — сказал Андрей решительно. Подхватил корзинку, специально захваченную из дома. — А вот с теткой Настей поиграем в прятки.

— А если ее ждут бандеровцы?

— Возможно…

— Но тогда же… — Вера медленно поднялась. — Они же… как “ястребка”…

— Жаль, нет оружия. Лейтенант запретил… Вот что, — принял решение, — ты будешь держаться на расстоянии и при первой же опасности — сразу в село!

Вера отрицательно покачала головой.

— Я тебя одного не оставлю.

— Должна.

— Я же сказала — нет. — Глаза у девочки снова потемнели, и лицо приобрело упрямое выражение.

Андрей понял: не оставит. Предложил:

— Будем держаться подальше оба. В случае чего — быстро назад.

Вера подхватила свою корзину и побежала наискосок через луг к дороге.

Возле леса, где дорога превращалась в узкую тропинку, Настя сразу взяла направо, и подозрения Андрея усилились. Какие же там грибы? Скоро начинаются болота, места гнилые, грибы можно встретить лишь на возвышенных местах, да и тех немного. Настоящие грибники идут по тропинке к Змеиному яру — там можно набрать и боровиков, и подберезовиков, и рыжиков.

Вот и Игнат Суярко пошел по тропинке — оглянулся, постоял, прикуривая, увидел, что Настя, а за ней и ребята забирают вправо, покачал головой и побрел дальше проторенной дорогой — к грибным местам.

Лес становился гуще, дальше все чаще попадался мокрый мох, а Настя все шла, не торопясь и не оглядываясь. Андрей с Верой пробирались следом за ней, прячась в кустах.

Наконец Настя остановилась, поправила платок, огляделась по сторонам, и Андрей потянул Веру за огромную ель.

Может быть, здесь у нее назначена встреча?

Настя присела и сразу спряталась в кустарниках.

— Слушай, — придержал Андрей Веру, — стой здесь, а я посмотрю.

Он осторожно перебежал к соседней сосне, постоял, прислушался, присмотрелся — женщина собирала что-то в лукошко. Черника — сообразил парень. Действительно, здесь, в этой чащобе, начинаются сплошные заросли черники, и Настя могла податься сюда, чтобы набрать с утра детям ягод.

Андрей вернулся к Вере, рассказал, что делает Настя, но Вера покачала головой.

— Мы не пойдем отсюда, — сказала решительно.

— Подождем, — согласился Андрей, — в этих местах можно набрать лукошко черники за час. Увидел, что Вера стоит в мокром мхе, забеспокоился: — Там, левее, есть сухая поляна. Перебежим.

— Здесь мы в безопасности, — возразила Вера, — и все видим, а там нас могут выследить.

Но сможет ли девчонка простоять в болоте час? Андрей спросил об этом, Вера сердито блеснула глазами.

— А чем я хуже тебя? — только и сказала.

Андрей растерялся. Но все же он должен о ней позаботиться. Так уже повелось испокон веку, потому что он мужчина и сильнее!

Андрей осмотрелся вокруг, выбрал посуше место и потянул Веру за собой. Они сели на хвою, оперлись спинами об еловый ствол, Андрей, собрав немного прошлогоднего сухого мха, сказал:

— Сбрасывай сандалии.

Сам расстегнул пряжки и обтер покрасневшие Верины мокрые ноги мхом. Вытер и сандалии, поставил рядом.

— Пусть сохнут, — заметил деловито.

— А ты добрый, — сказала Вера, будто сделала для себя еще одно открытие.

— Неужели? — усмехнулся, покраснев, будто его поймали на чем-то нехорошем. — Просто вижу — зябко тебе…

— Лес здесь страшный, — перевела разговор на другое.

— Здесь еще не страшный. Вот за Дубовой поляной начинается болото…

— Мокрый лес — это нехорошо. Я люблю сухой. А болото очень смердит.

— Не говори глупости, — оборвал Андрей.

Посмотрела удивленно: впервые услышала от него резкое слово.

— Почему же глупости?

Андрей поднялся, выглянул из-за сосны — Настя собирала чернику. Сел и объяснил:

— А потому, что без этих болот не было бы речек.

— Скажешь! Из этих болот и стока нет.

— Это кажется, что нет. А попробуй высушить их — высохнет лес, даже наше Щедрое озеро.

— Ну, озеро! — не поверила. — Там подземные источники.

— А откуда они?

— И все же не люблю болот, отвратительные и страшные.

— Не такие они уж и страшные.

— Ну, и хвали свои болота! Каждый кулик свое болото хвалит.

Андрей обиделся:

— Конечно, мы — полищуки, болотные люди… Обжились здесь…

— И дальше своего носа ничего не видите! — уколола Вера.

— И вредная же ты…

— Вредная. — неожиданно согласилась. — Вернее, не вредная, а люблю возражать.

— Возражай, — махнул рукой Андрей. — Так даже интереснее. Хочешь есть?

Вытащил из кармана ватника завернутый в чистую тряпицу кусок хлеба с тонким куском сала. Разломил на две части, большую отдал Вере и с удовольствием смотрел, как смачно надкусила она острыми белыми зубами кусок.

Девочка увидела, что Андрей наблюдает за ней, сморщила нос, сказала, жалуясь:

— Это моя слабость: люблю поесть. После блокады…

— Я тоже люблю. Приходи сегодня к нам обедать, мы уху сварим.

— Бабушка будет ругаться.

— А ты пообедай у бабушки, а потом к нам на уху.

— Ладно, — согласилась Вера, — я уху всегда могу есть. Вдруг треснула ветка, и они припали к земле.

Настя прошла совсем рядом, удивительно, что не заметила их, и Андрей подумал, какие из них плохие дозорные: заболтались, как дети. А если бы появились бандиты?

Оказалось, Настя перешла на новое место, и опять ее платок замелькал под деревьями.

Женщина собирала чернику еще полчаса, и никто не появился в лесу, никто не искал ее. Когда она набрала полное лукошко, то сняла платок, поправила волосы и, повесив лукошко на локоть, направилась в село.

— Вот тебе и выследили! — разочарованно сказал Андрей. — Оказались в дураках.

Но Вера подошла к этому совсем с другой стороны:

— Выходит, Настя — честная, и мне это приятно.

— Конечно, но ведь полтора часа…

Они немного отстали от Насти, шли осторожно, не хотели напоследок попасть ей на глаза, и, оказалось, правильно сделали, потому что вдруг Вера остановила Андрея легким прикосновением руки и указала на чащу справа, из которой появилась фигура человека.

Они упали на мокрый мох, Андрей пополз к кустам, что росли в нескольких шагах. Вера протиснулась в них следом за ним, выглянула из-за его плеча, прошептала над ухом:

— Смотри, вооруженный…

— Тихо… — одними губами сказал Андрей. Он это заметил сразу — на груди у человека висел автомат.

Бандит, по-видимому, шел на встречу с Настей…

Но почему-то спрятался за дерево и следит за нею, как следят и они. Почему не зовет ее?

Когда Настя исчезла за кустарником, человек с автоматом пошел не за нею, а в чащу. Шел он осторожно, скользя от ствола к стволу, приближался к Андрею и Вере, должен был пройти совсем близко, и, когда их разделяло всего полсотни шагов, Андрей узнал его.

Ему сделалось холодно, он едва сдержался, чтобы не подняться и не броситься на проходившего.

Если бы у него было хоть какое-нибудь оружие… Лежал не дыша, держал Веру за плечо, чтобы не выдала себя неосторожным движением.

А по лесу шел Гришка — его двоюродный брат Григорий Жмудь. И Андрей знал точно: Гришка расстрелял бы его, не колеблясь, прострочил бы из “шмайсера” без сожаления, без угрызения совести.

Гришка остановился в нескольких шагах от их укрытия. Стоял и смотрел вслед Насте и, когда она исчезла, пошел, уже не прячась, по направлению к бывшему лесничеству.

Тогда, на базаре, Андрей видел Гришку лишь издалека, теперь же рассмотрел хорошо и вынужден был признать, что за год Гришка возмужал и вырос. А может быть, таким высоким делала Гришку высокая фуражка с лакированным козырьком.

Но все это было не важно, а главное было то, что по лесу шел Гришка Жмудь и чувствовал себя здесь хозяином, потому что ступал твердо и ветки трещали под его ногами, а он, Андрей, все еще лежал, втиснувшись лицом в прошлогодние листья, и гнев клокотал в нем.

Наконец Андрей поднял голову, оглянулся на Веру. Она смотрела темными от страха или злости глазами, зрачки у нее стали большими, лицо вытянулось и заострилось — кровь отлила от щек.

— Знаешь, кто это был? — тихо спросил Андрей.

— Бандеровец, кто же…

— Мой двоюродный брат Гришка Жмудь. Слышала?

Произнеся эти слова, Андрей почувствовал, что ему стало легче, будто избавился от чего-то унизительного. Теперь знал, что встретится с Гришкой, непременно встретится и отплатит ему за эти секунды безволия и унижения.

— Тот, которого ты выследил в райцентре? — спросила Вера и с интересом посмотрела на Андрея.

— Тот самый! — признался Андрей, вздохнув. — Если бы у меня было оружие…

— Раз он здесь уже появился, то увидитесь, — сказала Вера совсем легко, но вдруг поняла, каким именно может быть это свидание, и зрачки у нее опять потемнели от ужаса. — Но лучше, чтобы не виделись!

— Я все равно его подловлю, — пообещал Андрей. Знал, что говорит не напрасно.

Вдруг подумал, что в лесу, кроме Григория, есть еще бандеровцы, они могут обнаружить их, — взял девушку за руку и потянул к опушке. Только там почувствовал себя в безопасности.

— Надо немедленно сообщить лейтенанту, — сказал, и они побежали, продираясь сквозь кусты.

Уже начали густеть сумерки, а солдат из райцентра все еще не было. Демчук нервничал, крутил ручку телефона, но станция не отвечала.

Наконец, услышав на улице скрип колес и увидев в окно на пароконной бричке трех милиционеров, вооруженных автоматами, Антон Иванович обрадовался, выскочил на крыльцо сельсовета и засуетился возле брички. Пожимая младшему лейтенанту руку, радостно заговорил:

— Бричку поставим на школьном дворе, лошадей накормим, а для вас ужин давно готов. Игнат, — оглянулся на завмага, который стоял на соседнем крыльце магазина, — сбегай за Бутурлаком, пусть идет к школе. Мы едем туда.

Игнат Суярко ощупал солдат внимательным взглядом, забросил за спину карабин, пошел молча, покачивая тяжелой головой.

Бутурлак считал, что бандеровцы пойдут на село только ночью, но, как опытный командир, расставил посты заранее. Когда Суярко сообщил ему о прибытии помощи из района, оставил Игната на посту вместо себя и пошел к школе, где Антон Иванович уже кормил солдат горячей ухой.

При появлении лейтенанта все трое встали из-за стола, вытянулись по стойке “смирно”.

— Младший лейтенант Владимир Лебединский, — отрекомендовался тот, кто возглавлял группу, Бутурлаку, — прибыли в ваше распоряжение для выполнения боевого задания…

— Садитесь! — сказал Бутурлак, которому Лебединский сразу понравился.

Ему было лет двадцать — розовые щеки, округлый подбородок и розовые мальчишечьи уши, которые все время чуть заметно двигались, что делало младшего лейтенанта немного смешным.

Бутурлак смотрел, как младший лейтенант быстро расправлялся с едой, не подгонял его, но тревожно глянул на темное окно.

Лебединский перехватил этот взгляд:

— Не волнуйтесь, товарищ лейтенант. Я в этих местах уже второй год и немного изучил ситуацию. Как правило, они приходят на рассвете, когда людям лучше всего спится, — мы не опоздаем…

Бутурлаку понравилась его спокойная уверенность и отсутствие рисовки, как сказал: “…немного изучил ситуацию”, — так что не хвастун, а это самое главное.

— Пока вы ужинаете, я познакомлю вас с обстановкой в общих чертах.

Лебединский слушал внимательно. Когда узнал, что у острожан есть гранаты, сказал:

— В ближнем ночном бою гранаты незаменимы.

“А он опытнее, чем я считал”, — подумал Бутурлак, и от этой мысли стало приятно.

— Давай сделаем так… — перешел на “ты”. — Усилим твоими автоматчиками наши засады. В месте предполагаемого удара я разместил посты так, чтобы подступы к селу простреливались с флангов. Твои хлопцы здесь и пригодятся.

— Пошли, — уклонился от прямого ответа Лебединский, и это тоже понравилось лейтенанту. Не хотел принимать решение, пока сам все не посмотрит.

Совсем стемнело, ни в одном окне не было света — будто село затихло перед опасностью, затаилось в ожидании.

Бутурлак показал младшему лейтенанту намеченные им посты для автоматчиков. В полуразрушенном сарае занял позицию Вербицкий. Место в самом деле было удобное — проглядывались все подходы к селу от леса. Другой пост был через сто шагов, возле дровяника, — влево от дровяника лес немного отступал вглубь, и опасность нападения с той стороны была меньшей.

— А куда ты поставил пулемет? — поинтересовался младший лейтенант.

— В центре. Между дровяником и сараем. Бандеровцы выйдут из леса, там мы их и встретим в лоб.

Лебединский помолчал минуту.

— А если пулемет поставить в дровянике? — предложил. — Вместо двух автоматчиков. Тогда усилим левый фланг и поле обстрела пулеметчика сразу увеличится. С фланга будет косить, а ты знаешь, что такое фланговый пулеметный огонь. Он прижмет бандер к земле, а два автоматчика из сарая и третий с огорода легко их расстреляют.

— Слушай, ты давно в армии? — спросил Бутурлак.

— Два года.

— И где служил? Все время во внутренних?

— Закончил войну в Праге. Командир стрелкового взвода. А ты был разведчиком? Ярощук информировал нас…

— Принимаю твое решение.

— Не решение, а предложение.

— Не нужно… Мы с Вербицким заляжем с пулеметом в дровянике, а ты в сарае. Двух твоих ребят с моими ветеранами — Ротач и Демчук — поставим на посты справа от сарая. Игната используем как резерв. А вообще мобильность и быстрота маневра — наше спасение.

— Прикажи выдать моим хлопцам гранаты. Штуки по три — четыре найдется?

— Будет.

— Вот и хорошо.

Перед тем как занять свое место за пулеметом, Бутурлак обошел посты. Завернул и к Андрею с Филиппом, которые устроились на небольшом стожке сена, сложенном на пустыре, что вклинился между двумя огородами. В нескольких шагах от стога услышал сердитый шепот:

— Стой! Кто идет!

И щелканье затвора карабина.

— Это я, Филипп, Бутурлак, — отозвался.

— Проходите, Владимир Гаврилович.

Лейтенант перебежал к стожку, прижался к сухому, душистому сену. Хлопцы лежали вровень с его головой — утрамбовали сено, сделали даже небольшой бруствер из него, будто он мог защитить их от пуль. И все же Бутурлак похвалил:

— Хорошо придумали. Удобнее стрелять.

— Это Филипп, — не стал примазываться к чужой славе Андрей.

— Все спокойно?

— Видно все как на ладони. Заяц не проскочит! — Филипп обвел рукой вокруг.

— Не дремать, — строго предупредил Бутурлак, — и в случае чего ты, Филипп, сразу бежишь ко мне, а ты…

— Задерживаю их автоматным огнем, — подхватил Андрей.

— Ладно, ребята, все поняли, — похвалил Бутурлак. Хотел уже идти, но на миг задержался и предупредил: — Услышите стрельбу с той стороны села, не обращайте внимания. Оставайтесь здесь. Бандеровцы могут напасть с двух сторон, и вы оголите наш тыл.

— Угу… — буркнул Андрей.

— Не “угу”, а повтори приказ, — сказал строго лейтенант.

— Есть не оставлять пост, если на вашей стороне будет стрельба.

— Так-то!

Он исчез неслышно, растворился в темноте, и Андрей восхищенно прошептал:

— Сразу видно, настоящий разведчик!

— Хитрый… — не одобрил Филипп.

— Ты осторожнее…

— А чего он нас сюда загнал? Это так, видимость. Будто мы и делаем что-то, а на самом деле — пшик!

Андрей и сам догадывался, что лейтенант сознательно определил их на второстепенный пост, но не мог не возразить Филиппу:

— А если и правда ударят в спину?

Филипп лишь вздохнул разочарованно. Лег на “бруствер” грудью, всматриваясь в залитые лунным светом огороды и луга. Обычная картина: огороды — они всегда огороды… А ты сиди здесь и только думай, что выполняешь важный приказ. Просидишь до утра — и вот тебе фига, а не бандеровцы…

Парень вытащил карабин на “бруствер”, приноровился к нему и поискал мушкой цель на лугу. Какая-то тень, кажется, движется. Неужели человек?

Филипп оторвался от карабина, протер глаза. Нет, показалось. Куст, и тень от него неподвижна.

Подумал, как будет замечательно, если бандеровцы появятся с их стороны и они с Андреем первые заметят их. Понял, что в действительности это очень плохо: неизвестно, чем тогда все обернется, ведь бандеровцы могут проникнуть в село, прежде чем они их встретят. Но мысль о нападении именно с этой стороны волновала и возбуждала; он был все время в том приподнято-напряженном состоянии, когда не страшна никакая опасность и человек не колеблясь идет под огонь, не сознавая до конца, чем это ему грозит.

Андрей раскинулся на стожке лицом кверху, сказал рассудительно:

— Лейтенант велел, чтобы один отдыхал, а другой нес службу. Что-то меня сон одолевает. Сейчас около двенадцати, разбудишь в первом часу.

— А я бы не смог сейчас спать.

— Все же я посплю.

Андрей подмостил под голову немного сена, вздохнул, потянулся, закрыл глаза, думал, что заснет сразу, но в голове крутились разные мысли и видения, раздражал лягушачий хор и сонное воркование какой-то птицы. Андрей понял, что вряд ли уснет, покосился на Филиппа, который прижался к “брустверу”, и спросил:

— Филипп, чего бы ты больше всего хотел на свете?

— Уничтожить бандер! — ответил уверенно.

— Да нет… Какое у тебя заветное желание? Бандер мы и так уничтожим.

Филипп немного подумал.

— Отец говорил, какое-то там совещание будет в области, и обещал взять с собой. Вот хотел бы в цирк сходить.

— Дурной ты. Разве про это спрашиваю? Вот Вера сказала, что артисткой хочет стать. А ты ради чего хотел бы жить?

— Ради чего?.. Ради чего… — недовольно заерзал Филипп. — Это уже мое дело.

— Не хочешь не говори.

— А ты сам?.. Знаешь, чего хочешь?

— Я буду летать! — Андрей смотрел широко раскрытыми глазами в звездное небо: почему-то оно стало ниже, будто звезды приблизились к земле. — Буду летать! — повторил как-то торжественно. — Я буду летчиком и поднимусь в небо, а может быть, и к звездам. Ведь когда-нибудь же люди полетят к звездам, почему не я?

— Когда еще это будет!

— Скоро, Филипп. Вот мы с тобой выучимся и возьмемся за это дело…

Филипп крякнул совсем по-взрослому. Возразил веско:

— В Острожанах до сих пор электричества нет. Лучше уж с этого начинать.

— Во всех селах уже будет электричество.

— Будто это само собой сделается… Если все будут летать, кто в Острожанах будет порядок наводить?

Андрей уловил в словах Филиппа плохо скрытый упрек и подумал, что он прав. Действительно, кто будет работать здесь, в Острожанах? Вдруг решил: скоро возвратятся мужчины из армии, а провести электричество или починить трактор не так уж сложно — обойдутся и без них. Хотел сказать об этом, но Филипп опередил его:

— Я лесничим хочу быть и выучусь на него.

Андрей поднялся на локтях, чтобы заглянуть в лицо другу.

Неужели угадал его мысли? Ведь и он все время колеблется, кем стать: летчиком или лесничим?

Вот только теперь, всматриваясь в звездное небо, решил окончательно: летчиком. Но было тяжело, будто оторвал от себя что-то родное, переполовинил душу. А сейчас сделалось легче: он — летчик, а Филипп — лесничий. И теперь он уже знает, что острожанский лес будет в надежных руках. А этот лес и озеро — половина его, Андрея Шамрая, а может быть, не половина — значительно больше, потому что он когда-нибудь исчезнет с лица земли, а лес останется и вечно будет смотреться в синее небо око Щедрого озера…

Андрей хотел все это сказать Филиппу, но не успел, потому что тот сам начал неторопливо:

— Как подумаю, что куда-то из нашего леса ехать нужно, тоскливо становится. Поэтому и решил: в лесу мне жить. Только не в таком, какой он теперь, — жестокий и пахнет порохом и огнем.

— Точно, — согласился Андрей. — Я сегодня, когда увидел Гришку, ткнулся носом в листья — они гнилью пахнут и еще чем-то… Думал: чем? А теперь ты подсказал: порохом или ржавым железом… И почему это так? Нет же там ни пороха, ни ржавчины…

— А для меня сейчас все пахнет порохом, — признался Филипп. — После того как отец нес карабин Шелюка.

— И сейчас пахнет… — втянул ноздрями воздух Андрей.

— Сейчас не удивительно — оружие всегда порохом пахнет.

— А я люблю смотреть, как сыплются из автомата гильзы, — сказал Андрей, и в этих его словах не было никакой логики.

— А пули летят в людей!..

— Если в фашистов или бандер — что здесь плохого?

— Будто у тех автоматы молчат!

— Стал ты рассудительным.

— Да нет… Вот лежу и жду бандер — скорее бы шли.

— Ты слышал — Вера артисткой хочет…

— Пусть будет, она и сейчас — артистка.

— Почему?

— Ходит, как русалка, в веночке из одуванчиков.

— Ей идет.

— Что-то ты часто ее вспоминаешь.

Андрей смутился: неужели Филипп догадывается о чем-то? Ответил притворно-равнодушно:

— Девчонка, как все.

— Конечно… Вот Нюра Андрусишина — красавица!

— Нюрка — красавица? В веснушках вся!

— Ну и что? А глаза!..

— У всех глаза.

— Нам с летчиками спорить, известно, трудно, — не без ехидства сказал Филипп, — но и летчики иногда садятся на землю. И хотят есть…

— Хватит, — примирительно сказал Андрей, — потому что ты меня все равно не рассердишь. Я сам еще не знаю, может быть, вместе на лесничих будем учиться…

— Это было бы хорошо. И знаешь, Нюра тоже в лесотехнический будет подавать.

— Что-то у тебя Нюра с языка не сходит…

— А я и не скрываю, мы с нею поженимся, когда выучимся.

Андрей даже подскочил на стожке:

— И давно решили? Что-то раньше не слышал…

— Да сегодня. Сергейка к отцу бегал, а мы с ней за селом дежурили.

— Это новость! Ты же и не говорил, что она тебе нравится.

— А сегодня понравилась, — ответил Филипп, — мы и решили. А вы с Веркой не решили?

— Ну, скажешь! — Андрей отвернулся, чтобы Филипп не заметил, как вспыхнули у него щеки. Не признавался даже себе самому, что и летчиком решил стать только из-за Веры: что артистке делать в лесу? К ближайшему театру сколько километров? — Мы с Веркой товарищи. И все!

— А мы с Нюркой целовались, — признался Филипп.

Андрей представил себе, что бы произошло, если бы он осмелился поцеловать Веру. Пробормотал что-то невнятное, отвернулся и лег боком на нагретое сено. Лежал, думал: хорошо все у Филиппа. Хорошо и понятно: они с Нюрой закончат техникум, потом лесотехнический институт, поженятся и будут хозяевами в здешних лесах…

Вдруг встрепенулся. Как назвал Филипп лес? Жестоким? Да, теперь этот лес жестокий — сколько людей полегло в нем за последние годы и поляжет еще?!

А они сделают его мирным лесом, проложат дренажные рвы и спустят лишнюю гнилую воду, очистят от бурелома, разведут зверей, и будут ходить в их лесу вместо вооруженных автоматами людей зубры и лоси, и будет в нем всегда много грибов, ягод, цветов, и птицам в нем будет вольно петься.

А Филипп построит на берегу озера большой дом с широкими окнами на месте их рыбацкой хижины, и в этом доме всегда будет радостно, и в его окнах будет отражаться голубой простор…

Он еще подумал, что когда-нибудь пролетит над этим лесом и непременно снизится и покачает Филиппу крыльями, а потом свечкой пойдет в свое бездонное небо, где только он и солнце и нет ни жестокости, ни автоматных очередей, — солнце и он, и только гудят моторы… и заснул — сразу, не успев додумать про Веру, но она ему приснилась, и он улыбался во сне сладко и вздыхал.

…Ночь прошла спокойно, перед рассветом упал туман. Бутурлак решил, что именно его и ждали бандеровцы, чтобы незаметно войти в село. Приказал Вербицкому обойти посты и предупредить всех, чтобы были начеку.

Постепенно рассветало, небо на востоке светлело, и начал затихать лягушачий концерт. Темнота отступала неохотно, но звезды меркли, и черные силуэты сельских домов все четче выделялись в сизоватых клубах тумана.

Возвратился Вербицкий и доложил, что на постах не спят и держат оружие наготове. Бутурлак кивнул, не отрываясь от пулемета, знал: сейчас бандеровцы выйдут из леса…

А небо все светлело, и вот уже первый солнечный луч несмело выскользнул из-за горизонта. Бутурлак оторвался от пулемета. Вербицкий поймал его взгляд и кивнул.

— Все, — подтвердил, — бандеры уже не придут.

Когда солнце выкатилось из-за леса, к их укрытию пробрался Лебединский.

— Что же, лейтенант, ложная тревога? — спросил. — Может быть, твоему пареньку все померещилось?

— Не знаю, что и думать, — признался Бутурлак. — А если бандеровцы пронюхали про ваш приезд? Может, кто видел вашу бричку? Ты, Богдан, еще подежурь здесь, — приказал Вербицкому. — Сменим через час. — Взял Лебединского под руку. — Наверно, у них что-то случилось и пойдут они на село следующей ночью.

Младший лейтенант осторожно освободил свой локоть. Сказал, глядя прямо в глаза Бутурлаку:

— У меня приказ возвратиться сегодня днем.

— И бросить нас на произвол судьбы?

— Знаешь что, — опустил глаза младший лейтенант, — давай позвоним Ярощуку. Как он решит, так и будет.

— Если есть связь… Пойдем попробуем.

Бутурлак крутил ручку аппарата четверть часа подряд, старания его были напрасны.

Лебединский лежал со связанными за спиной руками в неудобной позе, поджав под себя ноги и уткнувшись лицом в траву. Коршун стоял над ним.

Боль, гнев и безнадежность переполняли лейтенанта, стон и рыдания рвались из уст. И он кусал их до крови, чтобы хоть как-то унять ту страшную боль, рвущуюся изнутри.

Они влипли, как мальчишки. Отъехали от Острожан километров за шесть-семь и думали, что ничто им уже не угрожает.

Младший лейтенант знал, чем может обернуться для них притупление внимания; сначала сам шел впереди коней с автоматом наготове, потом его сменил один из солдат. А потом они решили, что уже нечего бояться, уселись вдвоем на заднем сиденье, возничий подстегнул коней, и рессорная бричка запрыгала на выбоинах лесной дороги.

Первой очередью чуть ли не в упор бандеровцы скосили обоих бойцов. Лебединский успел схватить автомат и спрыгнуть с брички прямо в кусты, но зацепился ногой за какой-то корень, и это решило его судьбу. Навалились двое, оглушили ударом по голове, и, когда пришел в себя, увидел, что какой-то великан заглядывает ему в глаза.

— О-о, прошу пана, — усмехнулся зло. — Со встречей! Очень извиняюсь, что так невежливо с вами обошлись.

Лебединский рванулся, но руки были связаны за спиной в локтях, и он бессильно опрокинулся на спину.

— У-у, гады! — выдохнул гневно.

— Я не советовал бы пану так выражаться, — ехидно сказал бандеровец. — Ведь пан уже не офицер, а обыкновенный пленный, даже, прошу прощения, не пленный, а арестованный, потому что таких офицеров мы в гробу видали…

Он выпрямился — высокий, огромный, одетый в немецкий офицерский мундир без знаков отличия, — снял немецкую военную фуражку и вытер грязным платком потный лоб. Продолговатое лицо его окаймляла бородка, в которой кое-где пробивалась седина, глаза смотрели остро и безжалостно. Размахнулся и сильно ударил Лебединского носком сапога в бедро.

— Ну-ка, поднимайся! — заорал. — Мы не собираемся здесь валандаться с тобой!

Лебединский ударился головой о корень, что выступал из земли, в висках сразу зазвенело, резкая боль пронзила все тело, и он снова потерял сознание.

Фрось вздохнул, спрятал платок в карман, пожаловался:

— Хлипкие какие-то пошли люди: только раз стукнешь, а он уже и неживой…

Подбежал Гришка, покосился на Лебединского, напомнил Фросю:

— Дядька просил хоть одного живым…

— Куда он денется?

Фрось откупорил флягу, глотнул сам, скривился и, поколебавшись секунду — другую, приложил горлышко к губам Лебединского. Тот глотнул, закашлялся и сел, осматриваясь помутневшими глазами.

Фрось поболтал флягу, на слух определил, сколько осталось, и закупорил ее.

— Поднимайтесь, прошу пана, у нас нет времени.

Младший лейтенант встал на колени, качнулся немного и поднялся. Сделал несколько шагов, пробираясь сквозь кустарник, и вышел на дорогу. Увидел, как два бандеровца тянули с брички за ноги мертвого бойца.

— Второго уже оттащили? — спросил Фрось и, получив утвердительный ответ, приказал: — Закопайте их, прошу пана. Сапоги я уже осмотрел, кирзаки стоптаны и ничего не стоят. С этого снимете потом, — кивнул на Лебединского, — а пока двигайте дальше. Времени мало, и стрельбу могли услышать.

— Кто там услышит? — незлобиво отозвался один из оуновцев.

— Глупый ты еще, парень, — укорил Фрось, но вдруг взорвался гневом: — Я кому сказал — быстрее их в могилу! Самим пули захотелось?

Бандеровцы заторопились, и мертвая голова бойца запрыгала по дороге, оставляя извилистый след. Лебединский смотрел на этот след и думал: лучше бы его скосили первой очередью, чтобы не видеть такого… Но подумал, что у него все еще впереди: и позор, и пытка, и смерть, и он должен искупить свою вину, не склонить головы и принять смерть достойно.

Перед ним возник светловолосый парень с голубыми глазами. Задрав голову, посматривал с любопытством, на губах усмешка.

— Я этого видел возле милиции, — радостно сообщил Фросю. — Шел с самим капитаном Ярощуком и разговаривал…

— Цепкая память у тебя, Гриша, — одобрил тот, — это хорошо, пригодится в жизни.

Фрось обошел вокруг Лебединского, будто впервые увидел и хотел досконально разглядеть его, толкнул кулаком в спину к бричке. Младший лейтенант сделал два шага и остановился. Фрось толкнул двумя руками, и Лебединский упал грудью на дно повозки.

Фрось захохотал.

— Ну-ка, Гриша, — приказал, — привяжи его к подножке. Голову и ноги прикрепляй хорошо, чтоб лежал спокойно.

Лебединский дернулся, но на голову и ноги навалились, прикрутили веревками так, что невозможно было пошевелиться.

Фрось развалился на заднем сиденье, упершись сапогами в спину младшего лейтенанта.

— Садись здесь, — указал Гришке на место рядом. — Давно так удобно не ездил.

Гришка вскочил в бричку, поставил ноги на спину Лебединскому между связанными руками, ткнул больно каблуками. Подошли те, что закапывали убитых. Посмотрели, как устроились Фрось и Гришка, захохотали.

— Пан Фрось всегда что-нибудь интересное придумают! — льстиво сказал один.

Другой бандит влез на передок, прикрикнул на коней, второй стал на подножку, и бричка покатилась. Пыль и песок из-под колес забивали младшему лейтенанту рот и нос, бурьян стегал по лицу, а он, пока никто не видел, плакал от боли, гнева, обиды, от чувства собственного бессилия…

Проехали с километр, остановились, и бандеровцы отвязали Лебединского. Набросили на голову мешок, один из них затянул на шее веревку, взял конец в руки и повел за собой, как скотину.

— Недобрый ты, Матлюк, — осудил его Фрось. — Дал бы товарищу напоследок хоть на лес посмотреть. Человек все же.

— А что пан Жмудь скажет? — буркнул Матлюк, и Лебединский понял, что его ведут к самому Коршуну.

Сначала шли по сухому лесу, лишь изредка пробираясь сквозь кустарник. Потом под ногами зачавкало, вода прибавлялась, поднялась до колен.

Когда вода стала выше колен, Лебединский прыгнул в сторону, надеясь, что трясина затянет его, но, видно, выбрал неудачное место, потому что Матлюк дернул за веревку, а бандит, который шел сзади, схватил за связанные руки и сильно ударил в спину.

— Жить надоело? — зашипел в ухо. — Придется подождать немного.

…Коршун обошел вокруг скрюченного у его ног Лебединского, приказал:

— Ну-ка, хлопцы, поставьте его на ноги, что-то мне захотелось посмотреть ему в глаза.

Подскочили, подхватили, подвели. Младший лейтенант скользнул вокруг взглядом. Два небольших шалаша из веток стоят в еловом молодняке — увидеть их можно только вблизи. Рядом вход в землянку, дальше на веревке висит в беспорядке какое-то тряпье, на поляне горит костер, в чугунке что-то кипит, пахнет кулешом. Коршун стоит в двух шагах от него. Вот он какой: выбритый, короткая стрижка ежиком, поверх чистой и даже выглаженной рубашки серый пиджак.

Стоит расставив ноги и засунув руки в карманы синих с красным кантом офицерских галифе.

Коршун смерил Лебединского оценивающим взглядом, сказал ровным и спокойным тоном:

— Вот и увиделись! Вы нас ночью ждали и неплохую встречу подготовили, но извините, что нарушили ваши планы.

Младший лейтенант смотрел поверх его головы на лес, подступивший вплотную к поляне. Думал, в селе есть информатор. И еще: Коршун сейчас будет истязать его. Выдержит ли?

Будто отвечая на его мысли, Коршун спросил:

— Откуда в Острожанах узнали о том, что мы решили прошлой ночью идти на село? И про тайник в школе?

Лебединский продолжал смотреть поверх его головы, будто не слышал вопроса.

— Вот что, — распорядился Коршун. — Привяжите-ка его к дереву. А то разговор у нас начинается как-то вяло.

Бандеровцы подтолкнули Лебединского к старой толстой березе. Прикрутили так, что не мог пошевелиться.

— Хорошо, — одобрил Коршун. — А теперь оставьте нас наедине!

Когда все отошли, сел напротив младшего лейтенанта, прикурил цигарку, положил ногу на ногу. Помолчал немного и начал так, будто они вдвоем сидели в гостиной в удобных креслах и вели непринужденный разговор.

— Обстоятельства заставили меня взяться за оружие, а так, юноша, я адвокат — и по образованию, и по духу, то есть должен защищать права человека, вверившего мне свою судьбу. Думаю, если вы будете откровенны со мной, не раскаетесь.

Младший лейтенант смотрел на лес и небо, он уже не чувствовал связанных за спиной рук, казалось, не чувствовал и самого себя, тело сделалось невесомым, каким-то чужим, и Лебединский обрадовался: если станут пытать, наверно, не будет больно.

А Коршун продолжал:

— Я отослал своих людей для того, чтобы вы, не колеблясь, назвали имя предателя. Кроме меня, здесь четверо. От кого-то из них в Острожанах узнали о нападении и тайнике с документами в школе. Вам известно, от кого? Если вы назовете имя предателя, я подарю вам жизнь. А может быть, в селе каким-то другим путем узнали о наших планах?

“Ишь чего хочет! — подумал Лебединский. — Скажи я ему об услышанном Сергейкой разговоре, он отомстит мальчугану, и смерть ребенка упадет на мою голову…”

— Мы тратим напрасно время, господин Жмудь, — ответил, впервые посмотрев Коршуну в глаза.

— Не вынуждайте меня прибегать к крайним мерам воздействия. — Коршун поднялся, выпустил табачный дым прямо в лицо младшему лейтенанту и погасил цигарку о кончик его носа.

Лебединский закрыл глаза от боли; а казалось, что его тело уже не будет чувствовать ничего.

— Вот так, товарищ, — заговорил Коршун уже совсем другим тоном. — Хочу предупредить, что это только цветочки.

У Коршуна было хорошее настроение. Все шло так, как ему хотелось. Хорошо, что Гришка вовремя увидел Андрея и они успели навострить лыжи. Отличный парень растет — Гриша. Действительно их с Северином косточка. Надо будет помочь ему выбиться в люди. Отблагодарить Северина за давнюю помощь. Бедный Северин! Такой жизнелюб, человек с такой хваткой — и погиб от случайной бомбы.

Гриша рассказывал: на какой-то станции недалеко от Львова советские самолеты бомбили гитлеровские эшелоны с техникой, а Северин на своих подводах как раз проезжал через городок.

Гришка бросился к какому-то подворью, спрятался, а отец с матерью побоялись оставить подводы — от них не осталось ничего, прямое попадание…

Гришка добрался до Львова. У него был адрес старого приятеля Кирилла, и тот принял его.

Советские войска наступали так быстро, что Коршуну тогда не удалось попасть в Острожаны, где в конюшне Северина он соорудил тайник — не с документами, как говорил своим подчиненным, плевать он хотел на любые самые важные документы. В тайнике хранились деньги и ценности. Денег, правда, не очень много (где возьмешь валюту во время войны — всего тысячи три, если считать на доллары), но в железном сундучке, закопанном под яслями, было немало золота и ювелирных изделий, награбленных отрядом Коршуна в окрестных селах и местечках. Хватит на всю жизнь и ему, и наследникам, если они у него будут. А нет, повезет Гришке — тоже неплохо, все же своя кровь.

Убегая от Советской Армии, Коршун успел приказать Фросю, чтобы взял двух человек и остался возле Щедрого озера: должен обходить стороной Острожаны и вмешаться только тогда, когда сельские активисты вздумают перестраивать или сносить усадьбу Северина Романовича. К счастью, там оборудовали школу, директор оказался хорошим хозяином, и тайник был в безопасности.

Коршун пересидел зиму у львовских знакомых, восстанавливал контакты с оставшимися в подполье оуновскими проводниками, договорился о явках и паролях за границей — было намерение с небольшим отрядом пробиться через чехословацкие леса в Западную Германию, а там сам черт ему сват с его золотом и бриллиантами.

В начале лета послал Гришку в райцентр, где он когда-то учился и жил на квартире у вдовы директора гимназии. Парень должен был найти Фрося.

Получив известие от Гришки, Коршун в тот же вечер выехал в городок — и надо же, как раз накануне Гришка встретился на базаре с Андреем! И на ровной дороге случаются ухабы. Хорошо, что в Острожанах есть свой человек. Сегодня же ночью надо послать Фрося, чтобы разузнал обстановку в селе. И принесло же туда этого лейтенанта-разведчика как раз тогда, когда Коршун прибыл на Щедрое озеро!

Да обойдется. Как говорит Фрось: “Потихоньку-помаленьку, прошу пана”.

Мудрый человек этот Фрось, мудрый и преданный, таких нужно всегда держать при себе, даже там, на Западе…

Коршун почти забыл про Лебединского, привязанного к березе. Вот что значит размечтаться! На такое способны лишь настоящие интеллектуалы, люди высокой мысли.

Коршун поднялся, выпрямился. Заглянул близко-близко в глаза Лебединскому, спросил:

— Надумал? Будешь отвечать?

Младший лейтенант молчал.

Коршун подошел к костру, вытащил раскаленный острый железный шворень, шагнул пружинисто к Лебединскому и сделал выпад, как делают фехтовальщики…

Лицо младшего лейтенанта перекосилось от боли, но он не закричал, не застонал даже. Отбросил голову назад, смертельно побледнел и закрыл глаза.

— И все же ты будешь говорить!

Коршун почувствовал, что у него от гнева трясутся руки, тыкал раскаленным шворнем в грудь лейтенанта, молил бога, чтобы тот хотя бы застонал, хоть вскрикнул раз, один раз, больше не нужно, чтобы он, Коршун, хоть на миг почувствовал превосходство над этим зеленым юнцом.

Наконец, поняв, что тот будет молчать, раздраженно отбросил шворень и пошел к шалашам.

— Кончай его, — деланно-равнодушно махнул рукой. — Ничего он не знает…

— Так мы сейчас развлечемся, прошу пана! — обрадовался Фрось. — Гриша! — позвал. — Сможешь добраться до того дерева? — Указал на осину, что торчала посреди гнилого болота.

— Зачем?

— Я же говорю, развлечемся! Только осторожно, прошу пана, чтобы самому не увязнуть. Мы тебя веревкой обвяжем на всякий случай. Видишь вон ту ветку? Крепкая такая? Привяжи к ней веревку. Чтобы конец висел над болотом. На локоть над водой, прошу пана.

— Глупость какая-то, — пожал плечами Гришка. — Для чего эти детские забавы? — И потянулся за веревкой. Он привязал веревку к ветке и осторожно вернулся на островок.

— Давайте его сюда и развяжите, — приказал Фрось.

— Зачем развязывать? — не поверил Матлюк. — Я их больше связанными уважаю.

— Шутник! — усмехнулся Фрось. — Развяжите, когда говорят, прошу пана!

Теперь заинтересовался затеей Фрося и Коршун.

— В самом деле, зачем? — спросил. Фрось угодливо улыбнулся:

— Под той осиной страшное болото. Он сразу погрязнет, схватится за веревку. Ветка согнется, он руками будет перебирать по веревке, надеясь выбраться. Тихонечко так, ручками… А болото будет засасывать. Держаться уже сил не хватит, и он тихонечко так будет опускаться — долго на нас будет смотреть и просить о помощи…

Коршун внимательно посмотрел в холодные глаза Фрося.

— Развяжите! — приказал.

Лебединский пошевелил пальцами, еще не веря, что у него развязаны руки. Исколотая грудь страшно болела, глаза слезились, горел рубец на щеке, в кончики пальцев будто загоняли иголки — начинала пульсировать кровь. Сделал неуверенный шаг вперед, качнулся, но устоял.

— Вот что, — подошел к нему Фрось, — мы так решили, прошу пана: пройдете болото — живите. Не пройдете — что же, мы не виноваты. — Он указал пальцем на одинокую осину. — Там проход, туда идите.

— Стреляйте уж лучше! — сказал Лебединский.

— Странный человек, прошу пана. Сказано, стрелять не будем. Выберешься — будешь жить!

“В конце концов, какое это имеет значение — пуля или болото? — подумал Лебединский. — Болото даже лучше: может, перед смертью холодная вода зальет огонь в груди, уменьшит боль…”

Шагнул неуверенно к болоту, пошел, не оглядываясь, и сразу провалился по пояс. С трудом вытянул ногу, сделал еще шаг, еще и еще, поднял руки — вода доходила уже до горла, а боль в груди утихала, будто и не колол его раскаленный шворнем Коршун.

Еще несколько шагов. Бессильно взмахнул руками и заметил над головой привязанную к осине веревку. Инстинктивно схватился за нее, но выпустил сразу — увидел, как стоят на островке шестеро бандитов и жадно смотрят на него, ждут, что будет молить о помощи…

Взглянул на небо, на верхушки деревьев, сложил руки над головой, последний раз выдохнул воздух и глотнул воду. Трясина сразу затянула его…

— У-у, проклятый! — выругался Фрось. — Обманул, бес бы его взял! И здесь обманул, прошу пана!

Вид у него был такой, будто его и в самом деле одурачили.

Еще ночь просидели сельские в засаде, но бандеровцы так и не пришли.

Утром Бутурлак пошептался о чем-то с Антоном Ивановичем, и тот пошел в сельсовет. Дождался, пока собрались возле магазина женщины, высунулся в окно и позвал мальчугана, который крутился на улице:

— Эй, Юрко, сбегай к школе, скажи, чтобы Вербицкий с лейтенантом пришли сюда. На совещание в район их вызывают.

Он посмотрел, как хлопец понесся по улице, и сел за свой покрытый красным полотнищем стол.

Посетителей не было. Демчук покрутил ручку телефона — никто не отозвался. Скрутил цигарку, закурил.

Вскоре пришел к магазину Суярко.

— Когда керосин будет? — зашумели женщины, увидев его. — Уже два месяца керосина не было!

Демчук слышал, как Суярко снял карабин и поставил его на крыльцо, щелкнул замком, открывая магазин, — никто из женщин туда не зашел, и так знали, что полки пустые.

— Вот с бандерами покончим, — сказал Игнат, — тогда и в район поеду. Не могу сейчас, как мобилизованный, значит…

— Черт бы их побрал, этих бандер! — рассердилась какая-то женщина. — А ты, Гнатик, съездил бы.

— Съезжу, — пообещал Суярко. — Будто от меня что-то зависит… Расходитесь, бабоньки!

Антон Иванович хотел затянуться, вдруг подумал: “Что за голос у него? Какой-то не мужской!” Пальцы у него задрожали, подошел к окну, глянул исподлобья на продавца, сам себе сказал: “Нет, не может быть! Хотя почему не может быть? Все может быть. И если Игнат сейчас спросит…”

Суярко подошел к окну, поздоровался с Демчуком, спросил:

— Только что мальчишка прибегал в школу, сказал, что Богдана с лейтенантом в район вызывают. А как же мы здесь одни останемся?

Антон Иванович глубоко затянулся. “Так, значит, он!”

— Начальству виднее, — неопределенно ответил Игнату и затянулся еще раз, чтобы хоть немного успокоиться — пальцы мелко тряслись.