Жестокое и странное

Глава 1

В тот понедельник, проносив с собой в записной книжке размышления Ронни Джо Уоддела, я так и не видела солнца. Было еще темно, когда я утром ехала на работу. Было уже темно, когда я возвращалась домой. В свете фар кружились мелкие капли дождя, завершая картину угрюмо-туманного и очень холодного вечера.

Я развела в гостиной огонь и представила себе виргинскую ферму, зреющие на солнце помидоры и молодого чернокожего парня в душной кабине грузовика. Неужели уже тогда в его голове рождались мысли об убийстве? Размышления Уоддела были опубликованы в «Ричмонд таймс-диспетч», и вырезку оттуда я хотела подколоть к его пухлому делу. Однако в дневной суматохе это совершенно вылетело у меня из головы, и размышления так и остались лежать в моей записной книжке. Я перечитывала их несколько раз. Казалось, для меня всегда будет загадкой, как в одном сердце могут уживаться жестокость и несомненная поэтичность.

Несколько часов я занималась счетами и писала рождественские поздравления при беззвучно работавшем телевизоре. Когда должна состояться смертная казнь, отклонена ли апелляция или губернатор смягчил приговор, я, как и все остальные жители Вирджинии, узнавала из средств массовой информации. От того, что скажут в новостях, зависело, лягу я спать или поеду в расположенный в центре города морг.

Почти в десять вечера зазвонил телефон. Я взяла трубку, ожидая услышать голос своего заместителя или еще кого-нибудь из коллег, чей вечер так же, как и мой, был непредсказуем.

Однако в трубке раздался незнакомый мужской голос:

– Алло? Я бы хотел поговорить с Кей Скарпеттой... простите, с доктором Скарпеттой, главным судебно-медицинским экспертом.

– Слушаю вас, – отозвалась я.

– О, как хорошо. С вами говорит детектив Джо Трент из округа Энрико. Я нашел ваш телефон по справочнику. Простите, что беспокою вас дома. – Его голос звучал несколько взволнованно. – У нас тут возникла такая ситуация, что необходима ваша помощь.

– А что случилось? – спросила я, напряженно уставившись в экран телевизора. Шла какая-то реклама. Я надеялась, что мне не понадобится никуда ехать.

– Сегодня вечером возле магазина на Нортсайде был похищен белый тринадцатилетний подросток. Ему прострелили голову, и некоторые детали, похоже, свидетельствуют о сексуальных мотивах преступления.

Почувствовав, как у меня заныло сердце, я потянулась за бумагой и ручкой.

– Где тело? – спросила я.

– Его нашли позади продуктового магазина на Паттерсон-авеню. Он еще жив, но без сознания, и никто не может сказать, удастся ли ему выкарабкаться. Я понимаю, раз он еще жив, это не ваш случай. Но некоторые его раны выглядят весьма странно. Мне еще ничего подобного видеть не доводилось. А вы, я знаю, сталкивались со всякими увечьями. Хочется надеяться, что у вас могут появиться догадки, как и чем были нанесены эти.

– Опишите мне их, – попросила я.

– Речь идет о двух участках. На правой ноге в паховой области и еще возле правого предплечья. Куски кожи просто вырезаны с мясом. По краям ран жуткие порезы и царапины. Он сейчас в окружной больнице.

– Вам удалось найти вырезанные куски тканей? – спросила я, напряженно пытаясь вспомнить нечто подобное.

– Пока нет. Но продолжаем искать. Похоже, нападение было совершено в машине.

– В чьей машине?

– В машине преступника. От стоянки возле продуктового магазина, где нашли этого парня, до того магазинчика, где его видели в последний раз, не меньше пяти-шести километров. Думаю, он сел к кому-то в машину, а может, его туда и затащили.

– Вы сфотографировали раны до того, как врачи начали их обрабатывать?

– Да. Но пока им мало что удалось сделать. Отсутствует такое количество кожи, что придется делать пересадку, полнослойную, как они выразились, если это вам о чем-то говорит.

Это говорило мне о том, что они выполнили хирургическую обработку ран, вкололи ему антибиотики и собираются делать пересадку кожи с ягодиц. Но если это не так и они, обработав края ран, наложили на них швы, то смотреть мне там уже, увы, не на что.

– Они не зашили раны? – спросила я.

– Нет, насколько мне известно.

– Вы хотите, чтобы я взглянула на них?

– Это было бы здорово, – ответил он с облегчением в голосе. – Вам бы надо как следует рассмотреть их.

– Когда, вы считаете, было бы удобнее?

– Хорошо бы завтра.

– Прекрасно. В какое время? Чем раньше, тем лучше.

– Ровно в восемь, подходит? Я буду ждать вас возле пункта неотложной помощи.

– Договорились, – ответила я.

С экрана телевизора на меня пристально смотрел диктор. Положив трубку, я дотянулась до дистанционного управления и включила звук.

– ...Юджиния? Что слышно от губернатора?

Телекамера показала тюрьму, где на протяжении уже двухсот лет содержались наиболее опасные преступники штата. Тюрьма располагалась на каменистом берегу реки Джеймс, неподалеку от центра города. В темноте толпились демонстранты, выступающие «за» или «против» смертной казни, в свете телевизионных прожекторов их лица казались суровыми. Я внутренне содрогнулась, услышав чей-то смех. На экране появилась молодая симпатичная корреспондентка в красном пальто.

– Как вы уже знаете, Билл, – начала она, – вчера была установлена прямая телефонная связь кабинета губернатора Норринга с тюрьмой. Пока никаких новостей, и это говорит о многом. Судя по опыту прошлых лет, губернатор не вмешивается в тех случаях, когда не намерен менять ход событий.

– А как обстановка в целом? Все относительно спокойно?

– Пока да, Билл. Здесь собрались, на мой взгляд, несколько сотен людей, они пикетируют здание. А в самой тюрьме, разумеется, почти никого. Всего несколько десятков заключенных, а остальные уже переведены в новую исправительную колонию в Гринсвилле.

Я выключила телевизор и через некоторое время уже ехала на машине в восточном направлении с включенным радио. Усталость постепенно одолевала меня, точно анестезия. Тоска сжимала горло. Я боялась смертных приговоров. Мне было страшно ждать чьей-то смерти, а потом скальпелем проводить по телу, еще такому же теплому, как мое. Я была врачом с юридическим образованием. И знала, что давало жизнь и что могло ее забрать, как должно быть и как не должно. Моим наставником стал опыт, безжалостно перевернувший самые стойкие и радужные представления об аналитическом подходе. Когда мыслящий человек вынужден признавать, что на самом деле истина банальна, это действует на него угнетающе. Нет на земле справедливости. И ни за что не изменить того, что сделал Ронни Джо Уоддел.

Он провел в ожидании смертной казни девять лет. Я непосредственно не занималась делом его жертвы, поскольку убийство было совершено до того, как меня назначили главным судебно-медицинским экспертом Вирджинии и я переехала в Ричмонд. Но, ознакомившись с этим делом, я узнала жуткие подробности.

Утром четвертого сентября десять лет назад Робин Нейсмит, диктор восьмого телеканала, позвонила к себе в студию и сообщила, что заболела. Она вышла за лекарствами от простуды и вернулась домой. На следующий день ее обнаженное и изувеченное тело было найдено у нее дома в гостиной возле телевизора. Потом установили, что кровавый отпечаток большого пальца, обнаруженный на полочке с медикаментами, принадлежал Ронни Джо Уодделу.

Когда я подъехала к моргу, там уже стояло несколько машин. Одна из них – моего заместителя Филдинга. Мой администратор Бен Стивенс и прозектор морга Сьюзан Стори тоже были здесь. За открытыми воротами виднелась тускло освещенная фонарями асфальтированная стоянка, офицер полиции курил, сидя в своей служебной машине. Когда я остановилась, он вылез и направился ко мне.

– Ничего, что ворота открыты? – спросила я. Полицейский был высокий и худой, с густыми седыми волосами. Мне уже не раз приходилось с ним разговаривать, но я никак не могла запомнить его имени.

– Да пока вроде ничего страшного, доктор Скарпетта, – ответил он, застегивая молнию своей массивной нейлоновой куртки. – Все тихо. Но как только приедут из тюрьмы, я их закрою и позабочусь о том, чтобы никто не открывал.

– Отлично. По крайней мере, пока вы здесь.

– Да, можете не беспокоиться, мэм. Кроме того, сюда должна подойти еще пара полицейских, на всякий случай. Демонстрантов довольно много. Вы, наверно, читали в газетах о том, сколько людей подписали это прошение, направленное губернатору. А сегодня я еще слышал, что некоторые сострадальцы аж в Калифорнии объявили в знак солидарности голодовку.

Я окинула взглядом пустынную стоянку и Мэйн-стрит. Шелестя покрышками по мокрой мостовой, мимо пронеслась машина. Из-за тумана уличные фонари казались расплывчатыми кляксами.

– Однако мне, черт возьми, этого не понять. Ради Уоддела я бы не пожертвовал и чашечкой кофе. – Прикрыв от ветра пламя зажигалки, офицер задымил сигаретой. – Особенно после того, что он сделал с этой девчонкой Нейсмит. Знаете, я помню, как она вела телепередачи. Вообще-то мне нравятся белые женщины, они такие же аппетитные, как мой кофе с молоком. Но тут должен признаться, она была самой хорошенькой из всех известных мне черных девочек.

Прошло почти два месяца с тех пор, как я бросила курить, но мне все еще было невыносимо тяжело, когда кто-то курил в моем присутствии.

– Господи, это же случилось чуть ли не десять лет назад, – продолжал полицейский. – Но я не могу забыть, какой тогда поднялся шум. Нелегко нам пришлось. Словно медведь-гризли вселился в...

Я прервала его.

– Держите нас в курсе событий, хорошо?

– Да, мэм. Мне сообщат по рации, и я скажу вам. – Он направился назад к своей машине.

Коридоры морга были освещены бледным флуоресцентным светом, в воздухе стоял запах дезодоранта. Я прошла через маленький офис, где происходила процедура оформления поступающих тел, через рентген-кабинет и далее через холодильник, представляющий собой довольно большое охлаждаемое помещение с двухъярусными каталками и двумя массивными стальным дверями. В секционном зале ярко горел свет, отражаясь в начищенной поверхности столов из нержавеющей стали. Сьюзан точила длинный хирургический нож, а Филдинг приклеивал к пробиркам этикетки. Их лица не выражали никакого энтузиазма, оба выглядели не менее усталыми, чем я.

– Бен в библиотеке наверху смотрит телевизор, – сообщил мне Филдинг. – Он даст нам знать о развитии событий.

– А если у этого парня был СПИД? – Сьюзан говорила об Уодделе так, словно он уже мертв.

– Не знаю, – откликнулась я. – Наденем двое перчаток, примем обычные меры предосторожности.

– Я все-таки надеюсь, что нам об этом сообщат, – не унималась она. – Знаете, я не верю тем, кто занимается обследованием уголовников. Им все равно, какой у них анализ на СПИД, это их не касается.

Не они делают вскрытие, а наши проблемы их не волнуют.

Сьюзан просто помешалась на грозящих ей профессиональных опасностях вроде угрозы облучения, отравления химикатами и инфекций. Но я могла ее понять. Она была уже несколько месяцев беременна, хоть с виду это казалось почти незаметно.

Накинув на себя пластиковый фартук, я прошла в раздевалку, облачилась в зеленую робу, сунула ноги в бахилы и достала два комплекта перчаток. Я осмотрела каталку, стоявшую возле стола номер три. На ней значились имя Уоддела, дата его рождения и его номер. Если в последнюю минуту вмешается губернатор Норринг, надписанные пробирки выбросят. Ронни Уоддел будет вычеркнут из регистрационного журнала морга, и его номер достанется тому, кто поступит в морг следующим.

В одиннадцать вечера Бен Стивенс спустился вниз и покачал головой. Подняв глаза, мы все посмотрели на часы. Никто не сказал ни слова. Шли минуты.

Держа в руке рацию, вошел полицейский. Я неожиданно вспомнила, что его фамилия Рэнкин.

– Приговор приведен в исполнение в одиннадцать ноль пять, – сказал он. – Тело будет здесь минут через пятнадцать.

Фургон предупредительно сигналил, въезжая в ворота задним ходом, и, когда его дверцы распахнулись, из него выскочили охранники в количестве, достаточном для того, чтобы справиться с мелкими беспорядками. Четверо из них выкатили носилки с телом Ронни Джо Уоддела. Шаркая ногами и постукивая металлом, они пронесли их мимо нас по пандусу в морг. Опустив носилки на кафельный пол и даже не потрудившись поставить их на раскладные ножки, они подтолкнули их вперед, словно сани на колесиках с пристегнутым к ним пассажиром, укрытым запятнанной кровью простыней.

– Кровотечение из носа, – предупреждая мой вопрос, заявил один из охранников.

– У кого? – спросила я, заметив кровь на перчатках охранника.

– У мистера Уоддела.

– В машине? – удивилась я, потому что у Уоддела не должно было быть кровяного давления к тому времени, когда его тело погрузили в санитарный фургон.

Однако охранник был занят другим делом, и я не получила ответа на свой вопрос. Придется подождать.

Мы переложили тело в каталку, стоявшую на напольных весах. Замелькали руки, отстегивающие ремни, кто-то откинул простыню. Бесшумно закрыв за собой дверь в секционную, охранники удалились так же стремительно, как и появились.

Уоддел был мертв ровно двадцать две минуты. Я чувствовала запах его пота, его грязных босых ног и – несколько слабее – паленого мяса. Его правая штанина была задрана выше колена, на обожженную икру уже посмертно была наложена свежая марлевая повязка. Он был крупным, сильным мужчиной. Газеты прозвали его «добрым великаном», «душкой Ронни» Однако в свое время он запросто бы использовал силу этих здоровенных рук и широких плеч, чтобы лишить жизни другого человека.

Расстегнув голубую хлопчатобумажную рубашку Ронни, я стала осматривать его карманы. Делалось это для проформы и, как правило, не приносило никаких результатов: осужденные не брали с собой ничего на электрический стул. И я была очень удивлена, когда обнаружила в заднем кармане джинсов какое-то письмо. Конверт оставался запечатанным, крупными буквами на нем было написано:

СУГУБО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО. ПРОШУ ЗАХОРОНИТЬ СО МНОЙ!

– Нужно сделать копию конверта и его содержимого, а оригиналы приложить к его личным вещам, – сказала я, протягивая конверт Филдингу.

– Боже, да он здоровее меня, – пробубнил тот, подкалывая конверт к протоколу вскрытия.

– Не может быть, чтобы кто-то оказался здоровее вас, – заметила Сьюзан моему заму-культуристу.

– Хорошо, что смерть наступила совсем недавно, – добавил он, – а то нам без домкрата бы не обойтись.

Через несколько часов после смерти мускулистые люди становятся такими же неподатливыми, как мраморные статуи. Окоченение еще не началось, и Уоддел был почти как живой. Он словно спал.

Совместными усилиями нам удалось переложить его лицом вниз на секционный стол. Ронни весил девяносто семь килограммов. Его ноги свешивались с края стола. Я измеряла ожог на его ноге, когда у входа раздался звонок. Сьюзан направилась к двери, и вскоре в комнату вошел лейтенант Пит Марино, пояс его распахнутого плаща тащился за ним по кафельному полу.

– Размеры ожога на задней голени – четыре на один и четверть на две и три восьмых, – продиктовала я Филдингу. – Поверхность сухая, пузырчатая.

Марино закурил сигарету.

– Там разорались по поводу его кровотечения. – Он казался взволнованным.

– Ректальная температура сорок, – сказала Сьюзан, вынув термометр. – Сейчас одиннадцать сорок девять.

– Вам известно, почему у него кровь на лице? – спросил Марино.

– Один из охранников сказал – кровотечение из носа, – ответила я, добавив: – Надо его перевернуть.

– Вы видели, что у него здесь на левой руке? – Сьюзан обратила мое внимание на ссадину. Я осмотрела ее под ярким светом через лупу.

– Не знаю. Может быть, от ремня на носилках?

– И на правой руке тоже.

Я взглянула, а Марино продолжал курить, наблюдая за мной. Мы перевернули тело. Из правой ноздри потекла струйка крови. На голове и подбородке была неровная щетина. Я сделала Y-образный разрез.

– Там могли быть какие-нибудь ранки, – предположила Сьюзан, глядя на язык.

– Извлеките его. – Я вставила термометр в печень.

– О Боже, – тихо вырвалось у Марино.

– Сейчас? – Сьюзан держала скальпель наготове.

– Нет. Сфотографируйте ожоги на голове. Необходимо их измерить. Затем извлеките язык.

– Черт, – с досадой воскликнула Сьюзан, – кто последний пользовался фотоаппаратом?

– Извиняюсь, – отозвался Филдинг. – Там не было пленки. Я забыл. Кстати, это ваша обязанность следить за пленкой.

– Было бы неплохо, если бы вы предупреждали меня о том, что она кончилась.

– Женщины, как правило, отличаются большей интуицией. Я не знал, что должен вас предупреждать.

– Я измерила ожоги на голове, – сказала Сьюзан, пропуская мимо ушей его замечание.

– Хорошо.

Показав ему свои записи, она принялась за язык.

Марино отшатнулся от стола.

– Боже, – повторил он. – Это не для меня.

– Температура печени сорок и пять, – сказала я Филдингу.

Я взглянула на часы. Смерть наступила час назад. Уоддел еще не остыл. Он был очень крупным. От электрического стула тело нагревается. При вскрытии менее крупных людей температура их мозга достигала сорока трех градусов. Правая голень Уоддела была еще горячей на ощупь, мышцы в спастическом сокращении.

– С краю небольшая ранка. Ничего существенного, – сказала Сьюзан, показывая мне.

– Он так сильно прикусил язык, что столько крови? – спросил Марино.

– Нет, – ответила я.

– Из-за этого уже поднялся шум. – Он повысил голос. – Я думал, что вам это небезразлично.

Положив в некотором замешательстве скальпель на край стола, я вдруг поняла.

– Вы были свидетелем.

– Да. Я же говорил вам. Все посмотрели на него.

– На улице не совсем спокойно, – продолжал он. – Я не хочу, чтобы кто-то уходил отсюда в одиночку.

– Что значит «не совсем спокойно»? – переспросила Сьюзан.

– На Спринг-стрит с утра болталась кучка каких-то набожных типов. Им как-то удалось пронюхать, что у него кровотечение. А когда машина с телом отъехала, они как полоумные двинули сюда.

– Вы видели, когда у него началось кровотечение? – поинтересовался Филдинг.

– Да, конечно. Ток включали дважды. В первый раз послышалось такое громкое шипение, словно пар выходит из радиатора, и из-под маски потекла кровь. Они говорят, что-то не сработало.

Сьюзан включила пилу «Страйкер», и никто не пытался перекричать громкий звук, пока она пилила череп. Я продолжала заниматься органами. Сердце было здоровым, коронарные сосуды в отличном состоянии. Когда пила смолкла, я вновь стала диктовать Филдингу.

– Вес? – спросил он.

– Сердце – сто шестьдесят восемь, и единственная спайка левой верхней доли с дугой аорты. Обнаружила даже четыре паращитовидные железы, если вы успели заметить.

– Успел.

Я занялась желудком.

– Он почти трубковидный.

– Неужели? – Филдинг подвинулся поближе, чтобы рассмотреть. – Поразительно. Такому здоровому парню требуется минимум четыре тысячи калорий в день.

– Ну уж по крайней мере в последнее время он их не получал, – заметила я. – У него в желудке ничего нет Абсолютно пусто и чисто.

– Он не ел в последний раз? – спросил Марино.

– Похоже, что нет.

– А они обычно едят?

– Да, – ответила я, – обычно да.

Мы закончили к часу ночи и пошли вслед за работниками похоронной службы во двор, где стоял катафалк. Когда мы вышли из здания, в темноте замерцали красные и синие огоньки. В холодном сыром воздухе слышались треск радио, гудение моторов, а за цепочным ограждением автостоянки образовалось огненное кольцо. В колышущемся пламени свечей были видны мужские, женские и детские лица.

Не теряя времени, работники похоронной службы быстро погрузили тело Уоддела в катафалк и захлопнули заднюю дверцу фургона.

Я не разобрала, кто-то что-то сказал, и неожиданно через ограду, словно падающие звезды, полетели свечи, мягко приземляясь на дорогу.

– Ненормальные фанатики! – воскликнул Марино. Оранжевые фитильки усеяли асфальт крошечными огоньками. Катафалк стал поспешно выезжать со двора. Мелькали фотовспышки. Я заметила фургончик восьмого телеканала на Мэйн-стрит. Кто-то бежал по тротуару. Полицейские затаптывали свечи, двигаясь к ограждению и требуя очистить территорию.

– Мы не хотим, чтобы здесь возникли какие-нибудь осложнения, – пояснил нам один из офицеров, – если вы, конечно, не желаете просидеть здесь всю ночь взаперти...

– Палачи! – крикнула какая-то женщина. К ней присоединились другие голоса, и множество рук, схватившись за цепочное ограждение, стали его трясти.

Марино торопил меня, подталкивая к моей машине. Толпа скандировала все громче: "Палачи, палачи, палачи... "

Я возилась с ключами, уронила их, подняла и наконец нашла тот, что нужно.

– Я провожу вас до дома, – сказал Марино.

Я включила обогреватель на всю мощность, но так и не могла согреться. Дважды проверив дверцы, я убедилась в том, что они заперты. Ночь начинала походить на нечто сюрреалистическое странной асимметрией светлых и темных окон и едва уловимым мельканием теней.

Мы пили на кухне скотч, потому что бурбона у меня не оказалось.

– Не понимаю, как вы пьете такую гадость, – проворчал Марино.

– Выберите себе в баре что-нибудь другое на ваш вкус, – предложила я.

– Обойдусь.

Я не совсем представляла себе, с чего начать разговор, а Марино явно не собирался брать инициативу в свои руки. Он был в напряжении, с красным лицом, с прядями влажных седых волос, прилипших к его лысеющей голове, и курил одну сигарету за другой.

– Вы когда-нибудь раньше присутствовали на смертной казни? – спросила я.

– Не было нужды.

– Однако на этот раз вы сами вызвались. Значит, нужда была, и немалая.

– Если сюда добавить лимон и содовую, будет не так противно, честное слово.

– Вы хотите, чтобы я испортила хороший скотч? Пожалуйста, посмотрим, что там у нас есть.

Он подтолкнул стакан ко мне, и я заглянула в холодильник.

– Лимона нет, но есть бутылка лимонного сока. – Я просматривала полки холодильника.

– Замечательно.

Я накапала ему в стакан лимонного сока и добавила швепса. Рассеянно цедя весьма необычный коктейль, он сказал:

– Вы, видимо, не помните, что я вел дело Робин Нейсмит. Я и Сонни Джонс.

– Меня тогда не было.

– Да-да. Забавно, но кажется, вы всегда были здесь. И все же вам ведь известно, что случилось?

Я была помощником главного судмедэксперта округа Дейд, когда убили Робин Нейсмит, и помнила, что читала об этом деле, следила по новостям за ходом расследования и присутствовала на демонстрации диапозитивов по этому делу на одном из совещаний. Бывшая «Мисс Вирджиния» была необыкновенной красавицей и обладала колоритным контральто. Она отличалась фототелегеничностью и обаянием. Ей было всего двадцать семь.

Защита заявила, что Ронни Уоддел проник в квартиру с целью грабежа и Робин просто "не посчастливилось вернуться домой из аптеки именно в тот момент. По их утверждению, Уоддел не смотрел телевизор и, совершая ограбление, не знал имени и не имел понятия о прекрасном будущем той, кого он так зверски изувечил. Кроме того, настаивала защита, он находился в таком наркотическом опьянении, что не ведал, что творит. Присяжные отклонили ссылку на временную невменяемость и ходатайствовали о смертной казни.

– Я знаю, под каким давлением приходилось ловить убийцу, – сказала я Марино.

– Просто одуреть. У нас был отличный отпечаток. У нас были следы укусов. Трое наших людей денно и нощно работали с архивами. Я даже не знаю, сколько времени я угрохал на это дело. И вдруг мы ловим мерзавца, потому что он разъезжает по Северной Каролине с просроченным свидетельством техосмотра. – Марино немного помолчал, и его взгляд посуровел, когда он заговорил вновь. – Джонса тогда уже не было. Как жаль, что он не видел, как Уоддел получил свое.

– Вы вините Уоддела в том, что случилось с Сонни Джонсом? – спросила я.

– А как вы думаете?

– Думаю, он был близким вашим другом.

– Мы вместе работали в отделе по расследованию убийств, вместе рыбачили, вместе играли в шары.

– Я понимаю, вы тяжело переживали его смерть.

– Да, ведь это дело его и угробило. Только работа, без сна и покоя, он почти не бывал дома, ну и с женой, естественно, все было ни к черту. Он часто повторял, что у него больше нет сил, а потом вообще перестал мне что-либо говорить. И как-то ночью взял пистолет да и покончил с жизнью.

– Простите, – тихо сказала я, – но не думаю, что в этом виноват Уоддел.

– Я должен был свести счеты.

– И теперь, когда вы видели смертную казнь, вы считаете, что они сведены?

Марино сразу не ответил. С каменным лицом он уставился в противоположную стенку кухни. Я наблюдала, как он курил, допивая свой напиток.

– Позвольте, я налью вам еще?

– Да, пожалуй.

Поднявшись, я вновь стала готовить ему похожую смесь, думая о том, сколько несправедливости и потерь пришлось пережить Марино, чтобы стать таким, каким он был. Его безрадостное детство прошло в неспокойной части Нью-Джерси, и в нем основательно укоренилось чувство недоверия ко всем, кто оказался удачливее. Не так давно от него ушла тридцатилетняя жена, и у него был сын, о котором, казалось, никто ничего не знал. Несмотря на преданность порядку и закону и отличный послужной список, блестящая карьера не была заложена в его генетическом коде. Сама судьба уготовила ему трудный путь. Я боялась, что в конце него Марино ожидали не мудрость и умиротворение, а расплаты. Он постоянно был на что-то зол.

– Позвольте задать вам один вопрос, док, – обратился он ко мне, когда я вернулась к столу. – Какие бы чувства вы испытали, если бы поймали тех скотов, что убили Марка?

Я не ожидала такого вопроса. Мне не хотелось думать о тех людях.

– Разве где-то в глубине души вам не захотелось бы увидеть, как повесят этих сволочей? Или, – продолжал он, – вступить в спецкоманду для расстрела, чтобы самолично нажать на курок?

Марк погиб при взрыве бомбы, оказавшейся в урне лондонского Викторианского вокзала и сработавшей именно в тот момент, когда ему случилось проходить мимо. Испытанные мною горе и потрясение были настолько велики, что я и не думала о мести.

– На мой взгляд, бессмысленно смотреть, как будут казнить группу террористов, – сказала я.

Марино пристально посмотрел на меня.

– Что ж, это вполне в вашем духе. Вы бы сделали им бесплатное вскрытие, если бы это оказалось в ваших силах. Вы бы с удовольствием разрезали их живьем, не торопясь. Я не рассказывал вам, что случилось с семьей Робин Нейсмит?

Я потянулась за своим скотчем.

– Ее отец был врачом в Северной Вирджинии, замечательный человек, – начал он. – Через шесть месяцев после суда он слег от рака и пару месяцев спустя умер. Робин была единственным ребенком. Мать переезжает в Техас, попадает в автокатастрофу и теперь передвигается на инвалидной коляске, живя лишь воспоминаниями. Уоддел сгубил всю семью Робин Нейсмит. Люди гибли от одного соприкосновения с ним.

Я думала о выросшем на ферме Уодделе, в памяти проплывали его размышления. Я представляла его сидящим на крыльце, жующим помидор с привкусом солнца. Я пыталась представить, какие мысли пронеслись у него в голове в последнюю секунду его жизни. Прочел ли он молитву?

Марино затушил сигарету и, видимо, собрался уходить.

– Вы знаете детектива Трента из Энрико? – спросила я.

– Джо Трент. Был в «К-Девять» и, получив сержанта пару месяцев назад, стал сыщиком. Несколько суетной, но ничего.

– Он звонил мне по поводу мальчика... Марино оборвал меня.

– Эдди Хита?

– Не знаю, как его зовут.

– Тринадцатилетний подросток, белый. Мы занимаемся этим. «Лакиз», в центре города.

– "Лакиз"?

– Ночной магазинчик, возле которого его в последний раз видели. Это неподалеку от Чемберлен-авеню, Нортсайд. И что же Трент от вас хотел? – Марино нахмурился. – Прослышал, что Хит может не выкарабкаться, и решил заблаговременно с вами договориться?

– Он хочет, чтобы я взглянула на необычные раны, похожие на садистские увечья.

– Господи. Как же меня бесит, когда страдают дети. – Отодвинув свой стул, Марино потер виски. – Проклятье. Не успеешь отделаться от одной твари, как тут же ей на смену является другая.

После ухода Марино я села на каменную плиту камина и смотрела, как там мерцают угли. Я чувствовала усталость и какую-то бесконечную тоску, которую была не в силах прогнать. Смерть Марка оставила у меня в душе рубец. Я вдруг неожиданно осознала, насколько сильна была моя любовь к нему.

В последний раз я видела его в тот день, когда он улетал в Лондон, и, прежде чем он поехал в аэропорт, мы успели наскоро пообедать где-то в центре города. Из последних проведенных вместе с ним минут я отчетливо запомнила, как мы оба посмотрели на свои часы, когда на небе вдруг сгустились тучи и по окну, возле которого мы сидели, потекли первые капли дождя. У него на подбородке была маленькая царапинка – порез от бритья, – и потом, вспоминая его лицо, я неизменно видела его с этой ранкой, и почему-то от этой детали у меня как-то особенно щемило сердце.

Он умер в феврале, когда война в Персидском заливе подходила к концу, и оставил мне вечную боль. Я продала свой дом и переехала на новое место. Но, покинув родные края, я ничего не добилась, лишь потеряла окружавшие меня растения и хороших соседей. Обустройство на новом месте, перепланировка сада только усугубили мой стресс. За что бы я ни бралась, везде возникали какие-то трудности, на которые у меня не хватало времени, и я представляла Марка, качающего головой.

«Как такой рассудительный человек может...» – сказал бы он с улыбкой.

«А что бы сделал ты?» – в свою очередь мысленно спрашивала я его ночами, когда мне порой не удавалось уснуть. «Как, черт возьми, поступил бы ты сейчас, здесь, на моем месте?»

Вернувшись на кухню, я сполоснула свой стакан и пошла в кабинет узнать, что ожидало меня на автоответчике. Звонили несколько репортеров, мама и Люси, моя племянница. Трижды просто клали трубку.

Мне бы очень хотелось, чтобы мой телефон нигде не значился, однако это невозможно. Полиция, адвокатура, четыреста или около того судмедэкспертов по всему штату – все могли вполне законно звонить мне в нерабочее время. Чтобы хоть как-то отгородиться от подобных вторжений в личную жизнь, я прибегала к помощи автоответчика, и все, кто звонил с угрозами или оскорблениями, рисковали быть вычисленными по определителю номера.

Нажав кнопку, я стала просматривать номера, появляющиеся на узеньком экранчике. Дойдя до тех трех звонков, я оказалась в полнейшем недоумении и растерянности. Номер телефона был мне теперь знаком. Он появлялся на моем экране уже несколько раз за последнюю неделю, и звонивший неизменно клал трубку, не оставляя никаких сообщений. В свое время я пробовала звонить по этому телефону, с тем, чтобы узнать, кто это, но там раздавался лишь пиликающий сигнал, похожий на факс или компьютер. Кому и зачем понадобилось трижды звонить мне в промежутке от десяти двадцати до одиннадцати вечера, пока я ожидала доставки тела Уоддела в морг. Компьютерные телефонные звонки не повторяются с такой частотой и в такой поздний час, а в случае неправильного номера кто-то уже давно должен был бы узнать об ошибке.

За то короткое время, что оставалось до утра, я просыпалась несколько раз. От каждого едва различимого скрипа или шороха в доме у меня начинало учащенно биться сердце. Красные огоньки на контрольной панели сигнализации, висевшей напротив кровати, зловеще мерцали, и, когда я поворачивалась или поправляла постель, сенсорное устройство, которое я не включала, когда находилась дома, беззвучно наблюдало за мной своими ярко-красными глазками. Мне снились странные сны. В половине шестого я включила свет и стала одеваться.

Еще не рассвело, и, когда я ехала в офис, на улицах было очень мало машин. Пустынная автостоянка за воротами оказалась усеянной маленькими восковыми свечками, которые зажигаются на вечерах моравских братьев и прочих религиозных праздниках. Однако на этот раз ими воспользовались для протеста. Несколько часов назад они были оружием. Поднявшись наверх, я приготовила кофе и начала просматривать оставленные мне Филдингом бумаги. Мне было интересно, что оказалось в конверте, найденном мною в заднем кармане Уоддела. Я ожидала увидеть нечто поэтическое, или очередные размышления, или письмо его духовника.

Но то, что я обнаружила, и то, что Уоддел считал «сугубо конфиденциальным» и просил захоронить вместе с ним, оказалось квитанциями об оплате. Как ни странно, пять из них свидетельствовали о плате за телефонные услуги и три – за еду, включая ужин с жареным цыпленком, заказанный в «Шониз» двумя неделями раньше.