Жиголо

ЛЮБОВЬ НЕБЕС

Никогда не думал, что могу быть таким самодовольным болваном. Но, как говорится, нет пределу человеческому тупоумию. И в этом скоро убедился убедился, когда грязные речные волны прибили меня на бережок, где отдыхала после ближнего боя группа «А».

— Наш пострел, — заметил Александр Стахов, менхантер — охотник на людей, — всюду поспел. А мы за ним так бежали, чуть портки не потеряли.

Бойцы добродушно заржали на такие простые слова, а я, не понимая такой реакции, лишь передернул плечами, мол, ничего смешного, товарищи чекисты, действовал по обстоятельствам.

Часа через два я задумался — и крепко. На то были свои причины. Вернее, задумался сразу, когда услышал с бережка фальшивый напев о небоскребах, среди которых герой песенки чувствует себя очень маленьким. Однако тешил себя надеждой, что моя встреча с группой «А» случайна: ратоборцы возвращались после выполнения задания и вдруг приметили несправедливый гон. Приметили — и заступились, как я раньше заступался за Веньку Мамина-Мамыкина.

Хотя какие могут быть случайности в этом обыденном, как собачий чулок, мире, сержант. Верно, никаких. Движение душ, скажу красиво, уже расписано вперед на многие века.

После подведения итогов скоропалительного боя к месту события прибыла труповозка. В неё погрузили тех, кому не повезло в этот приятный для культурного отдыха с девушкой денек.

— А кто такие? — поинтересовался у Стахова.

Поморщившись, менхантер отмахнулся: всякий сброд из силовых, как принято нынче говорить, структур. Их собрали для защиты интересов столично-чиновничьих нуворишей, и не просто собрали, а под идеологической вывесой: «Москва — русским!». Подробнее мне расскажут потом, если в том будет нужда.

— Когда потом? — занервничал я.

— Скоро, Дима, — усмехнулся охотник на людей. — Надеюсь, кумекаешь, что рубка эта и мы здесь не случайно, — указал на безжизненные тела, которых складировали в труповозке: моложавые лица смертников покрывались меловым цветом вечного упокоя.

Я промолчал — что говорить, сержант, если толком не понимаешь происходящих событий. Хотя можно и догадаться, что с неких времен находишься в оперативной разработке. Не стал ли ужин с менхантером в ресторанчике «Дуплет» отправной точкой для этого? Впрочем, какая теперь разница. Надо жить и действовать в предлагаемых условиях.

Как мне и было обещано, через два часа я уже находился там, где любят задавать вопросы и отвечать на них, но, правда, в крайних случаях. Должно, мой случай был именно таким, потому что беседа наша имела доверительный, прошу прощения, тон.

— Старков, генерал-майор, — представился худощавый человек с волевым постаревшим лицом опытного чекиста. — А ты Дима, — пожал руку и внимательно глянул желтыми, как у волка, глазами. — Наслышан-наслышан о твоих подвигах, Жигунов, — и пригласил пройти на веранду.

Очевидно, я находился на ведомственной даче Службы безопасности. Во всяком случае, строгая мебель, аккуратные клумбы роз перед парадным входом и ровные дорожки, присыпанные морской галькой, указывали на это. Вот только легкомысленная березовая роща намекала на то, что и бойцам невидимого фронта ничто человеческое не чуждо.

— Угощайся, — генерал указал на столик, заставленный графинами с фруктовыми соками. — Выпить бы водочки, да нельзя, — и объяснил, — дела.

Действительно, дел было невпроворот. И каких! Таких, что даже моя голова, привыкшая к ударам о землю после десантирования, пошла кругом. Поначалу решил, что меня разыгрывают, как лоха на привокзальной площади, потом пришло убеждение: меня снимают скрытой камерой для назидания потомкам, наконец, понял, что ситуация серьезная и требует такого же отношения.

Пожалуй, не стоит пересказывать мои чувства… Скажу лишь о том, что ощущение было такое, что нахожусь в свободном полете… но без ранца с парашютом.

Сама беседа была рваная и пересказывать её хроникально не имеет смысла. Происшедшие недавно события были проанализированы и как бы продемонстрированы мне с точки зрения службы, защищающей государственные интересы.

Известно, все события начались с убийства журналистки Стешко и моего лучшего друга Веньки Мамина. Понятно, гибель товарища случайна, а вот что касается смерти Марины…

— Она работала на нас, — спокойно сообщил Старков, будто речь шла о сборе урожая зерново-бобовых. — На нас многие работают, — посчитал нужным сообщить. — Дима, такой миропорядок, — улыбнулся. — И его никто не отменял. И, — поднял руку, — не отменит.

Поперхнувшись апельсиновым соком, я облился, как детсад овец на обеде: ничего себе поворот событий! Вот он ключ к разгадке. Если это правда, то многое тогда объясняется…

— Мата Хари, что ли, — выдавил из себя, — эта Стешко?

Сотрудник госбезопасности рассмеялся: нет, скорее добровольный помощник, которому судьба отечества не безразлична — была.

Модная журналистка в роли тайного агента федеральной СБ? А почему бы и нет? Вопрос в другом: чьи она сумела задеть интересы и чем? На этот вопрос получил обтекаемый ответ: затронула интересы мафиозных структур, связанных с зарубежными спецслужбами. Услышав это, окончательно расстроился, решив, что надо мной издеваются.

— Простите, — сказал. — Думаю, у вас какой-то интерес ко мне. Если это так, я не против более подробной информации.

Старков добродушно посмеялся: говорили ему, что я малый не промах, теперь он сам в этом убеждается.

— Ладненько, — проговорил он, — начнем с самого начала, — и по-солдафонски пошутил, — но не с сотворения мира.

Итак, по утверждению моего собеседника, вся эта история началась далеко до трагических событий, случившихся на летней даче госпожи Пехиловой.

В угаре как бы демократических преобразований 91-92-х годов власть распахнула объятия Западу, который тотчас же этим и воспользовался. Под прикрытием всевозможных фирм и компаний, решившим рискнуть поиграть в «русскую рулетку», активизировалась разведывательная деятельность ЦРУ. О чем можно говорить, если тогдашний «однодневный» руководитель Конторы «сдал» с потрохами новое здание посольства USA, напичканное самой современной прослушивающей аппаратурой. Простота — хуже воровства: это про те тошнотворные времена.

Именно тогда специальное подразделение «С», занимающее охраной новейших технологий и вооружений, обратило внимание на сеть странных косметических фирмочек под названием «Russia cosmetic», возникших на территории нашей распадающейся империи, как грибы после дождя. Аналитический анализ утверждал, что эти фирмочки приживаются без особой на то логики: от промышленных центров до поселков городского типа в сельской местности. Напрашивался вопрос: зачем нашим пролетарским и колхозным бабам заморские белила и духи? Нет, парфюмерия, конечно, нужна, да не в таком же количестве, господа. Несмотря на убыточность парфюмерных посреднических предприятий, они держались на плаву и даже процветали. Естественно, специалисты из компетентных органов принялись изучать эту загадку. Как говорится, ху из ху? Кто этот некто, работающий себе в ущерб? Изучали день за днем, месяц за месяцем, год за годом пока не выяснили, что нити «паутины» ведут в ЦРУ. Возник следующий вопрос: что именно интересует чужую разведку? И какое же было удивление специалистов, когда пришло понимание, что все «точки» находятся в пунктах, где в той или иной мере проявлялся феномен НЛО.

Услышав это, я едва вновь не уронил проклятый стакан с апельсиновым соком. Генерал посмеялся: да, дорогой мой друг, именно они — «неопознанные летающие объекты».

— Вы не шутите? — позволил даже спросить.

— Какие могут быть шутки с УФО, — улыбнулся высокопоставленный «конторский» чин и продолжил увлекательное повествование.

Около года назад «Russia cosmetic» по всей нашей необъятной родине неожиданно стали лопаться, как весенние почки на деревьях, то есть закрываться. По всему видимому, косметическая проблема была решена и наступала новая фаза: космическая.

Осталась единственная фирма — столичная, являющейся ядром подозрительного «парфюмерного» бизнеса. Братья Хубаровы и госпожа Пехилова выступали в качестве официального прикрытия, хотя первые, как позже выяснилось, выполняли функции «крыши», правда, не до конца понимающие на кого они работают.

Трагические события начали развиваться с того момента, когда журналистка Марина Стешко стала проявлять излишнюю самостоятельность и не следовать инструкциям. Мода на её имя и слава затмили разум девушки. Она решила, что может влиять на ход событий, как вышеупомянутая Мата Хари. И совершила то, что не следовало было делать: извлекла часть секретных документов у господина Житковича, он же Вилькин, он же Калугин, он же Супрунец, который до недавнего времени являлся кадровым офицером ГРУ и работал в научно-исследовательском центре (НИЦ) города Дубна.

Позже выяснилось, что он был «кротом» в этом центре, выполняя социальный заказ платежеспособных «хозяев» of America.

Короче говоря, события развивались по банальной схеме: без труда вычислив неосторожную журналистку, боевая группа нукеров по приказу братьев Хубаровых, которым в свою очередь дал команду на её уничтожение вор в законе Ахмед, а ему — Житкович, а тому — господин Ник Хасли, прибыла на дачу и устроила там дикую резню. Разумеется, после того, как журналистка под пыткой вернула конфиденциальные документы.

И неизвестно, как бы дальше развивались события, да в дело вмешался Его величество случай. Во-первых, не все документы были изъяты у Стешко, во-вторых — возник ещё один труп. На это обстоятельство участники кровавой фиесты поначалу не обратили внимание: одним трупом больше — одним трупом меньше, какая разница?

— И тут, — хныкнул Старков, — участие в игре приняло неизвестное лицо, то есть ты Дима.

— В игре? — передернул плечами.

— А ты как думал, — проговорил Старков и признался, что иногда те или иные комбинации на поле жизни он рассматривает, как игру, скажем, в гольф. — Но ты, Жигунов, сломал игру — всем и всю.

— Так получилось, — пошутил. — Тем более не играю в гольф.

Мои радикальные действия заставили врагов нервничать. Сначала они решили, что имеют дело с дилетантом, затем принялись зачищать территорию от всевозможных свидетелей, занимаясь кровавым беспределом…

— А братьев Хубаровых кто замочил, как у нас нынче выражаются? поинтересовался.

— У них самообслуживание.

— А зачем?

— Для самоочищения рядов, — усмехнулся генерал. — Должно, задачу выполнили из рук вон плохо вот и лишились головы.

Словом, ситуация стала выходить из-под контроля. Не придерживаясь никаких правил, некто в моем лице резал «черных», как баранов, потом занялся высокопоставленным чином Шокиным, находящимся под защитой «Арийс».

— «Арийс»? — повторил я. — Что за явление?

— «Арийцы» они, — усмехнулся Старков. — Выступают за чистоту расы. А на самом деле военизированный отряд, контролирующий всю столичную торговлю.

— А они каким боком в этой истории?

— Защищали своих. Думали, что начался передел торговых точек.

— Своих? — покачал я головой. — Ахмед у нас из Костромы, что ли?

— Не ломай голову, Дима, — ответил генерал. — Все повязано такими узлами… — и объяснил, что семейство Мамутов проникло не только в мэрию, но и за кремлевские стены, попутно продавая на корню национальные интересы. — А ты, брат, посягнул на самое святое — на вора в законе, — погрозил пальцем. — Зачем?

— Хотел узнать, где Житкович?

— Он уже тоже далече от нас, — признался мой собеседник и посмотрел на выцветевшие облака, плывущие с крейсерской скоростью.

— А Пехилова?

— И она там.

— Почему?

— Обрубили концы, Дима. Тактика выжженной земли. Она тебе знакома?

Кивнув, задумался. Дело в том, что, когда мы катили с менхантером Стаховым на эту ведомственную дачу, он предупредил: идет некая сложная игра, в которой задействованы силы ФСБ, ГРУ и ЦРУ. В чем смысл этой игры он, охотник на людей, затрудняется сказать. Главное, я сам должен чувствовать шкурой ситуацию, чтобы не оказаться «шлаком».

— Шлаком — это как?

— Смекни сам.

— А когда служба взяла меня на прихват, — поинтересовался. — Не в «Дуплете» ли?

— Ты уже пришел грязненький, — посмеялся Стахов. — А не надо бои в черте города пристраивать. Шокин — мудак, но высшее государственное лицо. Естественно, СБ проследила, куда это он торопыгой спешил.

Услышав это, я выматерился: думаешь, что выполняешь функции господа Бога, а на самом деле шестеришь в горячей кочегарке преисподней.

— И еще, — сказал Стахов. — Старков — мужик наш, но себе на уме и тебя передает ГРУшникам. С ними ухо держать надо востро.

— Буду держать, — пообещал.

Что же происходит на самом деле, сержант? Никаких сомнений, служба проявляет ко мне интерес. Почему? Что знаю я — что не знают они? Или что могу сделать я — что не могут они?

Эти вопросы я и задал генералу Старкову после того, как признался, что тактика выжженной земли мне хорошо известна.

— Не торопись, — сказал сотрудник безопасности. — Пообедаем, потом посмотрим киношку.

— Киношку?

Помню, в детстве мы, пацаны, любили бегать в «киношку». Сидели в деревянном пыльном зальчике ДК и глазели на экран, где скакали на крупнозадых кобылах бесстрашные индейцы и ковбои. Больше всего восторгов вызывали финальные сцены, когда порок наказывался интенсивной пальбой и стрелами с разукрашенным опереньем. Бах! — враг кувыркается с лошади. Вжиг! — и кровь фонтанирует из горла нехорошего Джо. Кр-р-расота!

Какое же теперь кино предназначено посмотреть мне? Не о «летающих» ли «блюдцах», терроризирующих мирных землян своей неопознанностью? Или, может, речь идет о бомбе нового поколения, способной сдернуть наш шарик с его космической траектории?

Какая разница, решил я. К тебе имеют профессиональный интерес, что еще? А вот почему имеют этот интерес? Мало ли своих орденоносных кадров? Кадры решают все? Может, это именно такой случай, когда родина нуждается в герое? Герой? Боюсь, до него мне далеко. Я не смог уберечь дорогих и любимых людей, а месть моя была мелочна и не привела к результату. Единственный итог моих деяний — перспективная работа со службой безопасности. Не проще было прийти в приемную ФСБ и предложить свои услуги?

Этот вопрос задал Старкову, когда мы обедали на веранде. Сотрудник посмеялся: вся страна работает на Контору, да не всякий способен обратить внимание руководства на себя.

— А я, как понимаю, обратил?

Мог и не задавать этого вопроса: кто хлебал казенный суп-харчо, жевал шашлык из осетрины и дул компот из упругих слив? Надеюсь, я приглашен за стол не за свои выдающиеся способности, которые в штанах?

— Все свое время, — повторил генерал, узнав о моих терзаниях. Диверсантура может терпеть?

— Было бы за что.

— Есть за что, Дима, есть.

И на этом наш обед закончился — я был приглашен в небольшой прохладный просмотровый зал. Такие зальчики показывают в кинокартинах про разведчиков и шпионов. Правильные люди сидят в удобных креслах и просматривают хронику, чтобы после сделать умное компетентное заключение. Теперь эта роль отводилась мне и ещё трем заинтересованным лицам, включая Старкова.

— Думаю, не надо говорить, что все увиденное, — отмахнул он рукой на экранчик, — должно остаться в этих стенах.

Эти слова относились ко мне и я был вынужден кивнуть, мол, умру, но государственную тайну унесу в могилу. После этого последовала команда и невидимый механик пустил пленку. Вздернув голову на экран, я увидел документальные любительские кадры.

В мутных небесах появилось мерцающее овальное пятно НЛО, совершающие хаотичные движения. Это было похоже на движение капли масла, кинутой на горячую сковороду. Совершив невероятный зигзаг, летающий объект рухнул на землю.

— Розуэллская катастрофа 1947 года, — прокомментировал Старков. Съемка подлинная.

Присутствующие промолчали и я тоже. А что говорить, когда нет слов?[6]

Потом на экране возникла лаборатория начала 50-х годов с громоздким оборудованием. Типичные янки, стриженные под модный тогда «бокс», улыбались и о чем-то оживленно говорили, пережевывая слова вместе со жвачкой. Один из ученых в белом халате указал рукой на современный саркофаг и послушная камера приблизила усыпальницу. На белом её фоне находился обнаженный заморыш цвета вялой зелени. Тоненькие шестипалые ножки, вздутое брюшко, хлипкая грудная клетка, слабые ручки и огромная несоразмерная голова, как у дауна. Маленькие рот, два носовых отверстия, отсутствие ушных раковин и очень большие миндалевидные глаза, но без зрачков дополняли портрет пришельца.

Я хныкнул: если этот инопланетянин и есть высшее космическое существо, тогда кто мы?

Интересно, с какой целью мы совершили экскурс в историю? Не для того, чтобы любоваться космическим лягушонком? Или это отправная точка, из которой прорастают настоящие события?

Я оказался близок к истине. По окончанию просмотра ролика Старков выступил с лекцией, предназначающей в первую очередь, подозреваю, для меня.

Оказывается, весь, так называемый, наш научно-технический прогресс основан… НЛО. Зачем изобретать велосипед, сказали североамериканские ученые и принялись тщательно изучать находки с целью их дальнейшего внедрения в земных условиях.

Например, сверхпрочный материал обшивки диска и комбинезонов пилотов использовался при создания композитных материалов, антирадарных покрытий и технологии «невидимки» «Стелс».

Обгоревшие «компьютерные чипы» и пластинки с интегральными схемами совершили революцию в развитии «искусственного интеллекта», то бишь ЭВМ.

«Карманный фонарик», прожигающий отверстия на расстоянии — его идеи использованы при создании лазерных прицелов и систем лазерного наведения ракет.

«Фильтры», снятые с глаз погибших существ и обладающие удивительными свойствами, помогли в создании оптических усилителей и приборах ночного видения.

Назначение «наголовной повязки» пилотов установить не удалось, однако предположили, что это своего рода электроэнцефалограф, связывающий их с летательным аппаратом. Идеи использованы в системах управления типа «третий мозг».

— Словом, не было бы НЛО, — пошутил Старков, — мы бы остались в пещерах.

Я не выдержал и поинтересовался: неужели это шестипалое земноводное и есть высшее разумное существо, выведшее нас из мрака шхер к свету знаний?

Конечно, нет. По мнению специалистов, создания, погибшие в штате Нью-Мексико, были своего рода «клонами», специально созданными для космических полетов и являющимися, по существу, функциональной частью космического комплекса, то есть биороботами.

— Уже легче, — глуповато хихикнул я. — Если общаться, то с более приятными на вид гражданами Вселенной.

— Даст Бог, пообщаемся, — тоже отшутился Старков и приказал показать новый ролик.

Появилась картинка, явно записанная с телевизионного экрана. Человек, скрывающий свое лицо в тени, поведал о том, что в штате Невада находится одна из самых секретных территорий на планете — «Зона — 51», где военные занимаются так называемой «восстановительной инженерией»: по фрагментам чужой техники пытаются понять её устройство и принципы функционирования, а если удастся, то и воссоздать её прообраз. Дело привычное — весь мир так делает. Сенсация в другом: военные ученые занимались внеземной технологией, а точнее — антигравитационными двигателями НЛО.

По утверждению Инкогнито, он был один из сотрудников группы восстановительной инженерии. Целью программы было узнать, позволяют ли технологии летающих тарелок использовать в качестве источника движущей силы также и земные материалы. На объекте S-4, что находится в 15 милях южнее «Зоны-51», он видел по крайней мере девять летающих тарелок. В качестве основного источника энергии в реакторах НЛО используют элемент, который в периодической таблице должен занимать место 115.

Ба! Что-то до боли знакомое, говорю я себе, ну конечно, элемент 115! О нем я впервые узнал из сообщения Житковича: «в ядерном центре города Дубна на ускорителе получен 114-й элемент периодической таблицы Менделеева. Работы же над 115-ым элементом продолжаются под руководством академика Сиротой А.А., доказывающего, что среди сверхтяжелых элементов должны существовать элементы, обладающие большим сроком жизни.»

Вот это история народов мира и всего Мироздания, почесал я затылок. Теперь более менее понятно, почему мне оказана такая честь — честь участвовать в столь неожиданном мероприятии, связанного с элементами, относящимися к ТОС — «трансурановым островам стабильности».

Наверное, я крепко глуп, потому что всю эту научную ересь воспринимаю со здоровым цинизмом и даже любопытством.

Меж тем Инкогнито с экрана продолжал свою празднично-популярную лекцию.

Чаще всего задают вопрос: каким образом возможно преодолевать огромные космические расстояния, не переходя порога скорости света? Действительно, преодоление таких расстояний требует технологий, которыми человечество не располагает. Но основа таких технологий известна — это управление силой тяготения.

Мы привыкли к тому, что кратчайшее расстояние между двумя точками (например, на бумаге) — это длина прямой линии. Но если определенным образом смять лист бумаги, то можно добиться того, что эти точки окажутся совсем рядом друг с другом или даже соприкоснутся. И тогда временный переход между ними займет мгновения.

То есть подобное «свертывание» можно провести с «листом» Пространства-Времени. Главное — научиться управлять силой тяготения, которая «искривляет» пространственно-временную линию.

Я вспомнил о «звездной карте». Теперь понятно о чем речь: её просто-напросто надо как бы «смять» и тогда для летающих тарелок, умеющих управлять силой тяготения, не проблема преодолевать в доли секунды миллиардные расстояния Пространства-Времени.

Итак, для землян дело за малым — «оседлать» гравитацию. Но как это сделать? Один из путей создания искусственного гравитационного поля является использование сверхтяжелых и одновременно устойчивых элементов ТОС. Они обладают уникальным свойством: «сил тяготения в их ядрах настолько „много“, что их действие распространяется и за пределами атома». Если волну такого тяготения, выходящую за пределами атома, определенным образом усиливать, то она будет способна перемещать огромные массы вещества. «Мощь усиленной волны можно сравнить только с силой тяготения черной дыры, способной так же сильно искривлять Пространство-Время.»

Но загвоздка в том, что такие стабильные сверхтяжелые элементы надо иметь. По некоторым сведениям, у USA, хотя и в небольших количествах, элемент 115 имеется. Это вещество оранжевого цвета, тугоплавкое и очень «тяжелое». Именно это вещество является источником энергии для антигравитационных двигателей летающих тарелок.

Я понял, что надо в срочно употребить грамм двести пятьдесят родной жидкости в 40 градусов, чтобы прийти в норму обычного легкого тупоумия. О чем я и сказал Старкову.

— Выпьем, — ответил он, — после того, как решим задачи, поставленные перед нами.

И какие это задачи, поинтересовался я. Мне объяснили и я понял, что буду вести трезвый образ жизни до конца своих дней. А если дерябну, то только на собственных поминках. Вернее, пить будут другие, а я буду лежать нарумяненным болваном в гробу и делать вид, что такое положение вещей меня устраивает.

А дело в следующем: ЦРУ удалось узнать о работах академика Сироты Алексея Алексеевича и его группы «D» в научно-исследовательском центре городка Дубны. Сотрудник ГРУ Житкович предал национальные интересы и выдал информацию по данной теме. Проблему с иудой удалось локализовать, однако есть веские причины продолжить зачистку в научной среде. Создалось впечатление, что существует ещё один «крот», который ждет окончания работ академиком и группы. Под подозрением находятся девять человек.

— А чем помогу я? — удивился. — Я бином от бетона и батона не отличу.

— Дима, захочешь — отличишь, — был категоричен Старков. — И потом это тебе не понадобится. — Обратился к моложавому человеку, похожему на киноактера второго плана. — Денис Васильевич, будь добр; ты ближе к теме.

Выяснилось, что новый мой знакомый, являясь полковником ГРУ по фамилии Фаст, непосредственно занимается проблемой по защите академика Сироты и его группы. Люди над проблемой работают лет десять, неоднократно проверены, но увы не всякий выдержал перехода из фазы светлого социализма в смурый капитализм.

За последние дни ставки возросли по той причине, что работа по созданию вещества 115 успешно завершаются. Академик и группа добиваются того, что не могут сделать американцы: получить вещество «земным» способом.

— А откуда тогда у янки 115-ое? — удивился я.

— Из разбившихся НЛО, — ответил полковник. — И его мало.

— А у нас будет много?

— Достаточно, чтобы… — запнулся.

— … чтобы мир был многополярным, — усмехнулся Старков и встряхнул спичечную коробку. — Двести граммов элемента 115-го, а это треть коробочки, могут давать энергию для всей нашей столицы лет двадцать пять. Это если отбросить военно-космическую проблему.

— Понятно, — вздохнул я, — готовимся к звездным войнам.

— Ты этого не говорил, — рассмеялся Старков, — а мы не слышали.

— Но я-то каким припеком ко всему этому тарараму? — повторил вопрос.

В качестве детонатора, Дима, объяснили мне. Ситуация настолько сложная и нервная, что появление любого нового человека должна её взорвать. Если «крот» существует, то так или иначе проявится, не может не проявиться.

Я задумался: схема была ясна, но моя светлая личность никак не вписывалась в нее. Вместо меня мог быть любой «конторский» человечек. Мне показалось, что сотрудники безопасности не договаривают что-то. Что? Не хотят ли меня забросить в научно-исследовательский центр Дубны или в «Зону-51» в качестве диверсанта?

— А кто у нас этот Ник? — позволил себе вопрос.

— Банкир, — улыбнулся Старков, — который мечтает о полете на НЛО в качестве агента 007.

Я понял, что вечер вопросов и ответов закончился. Да, на веранде уже вовсе гулял летний вечерок, накидывающий сиреневую шаль будущей ночи на плечи берез.

— Все будет нормально, Дима, — пообещал Старков, когда я провожал его к машине. — Принимай все, как игру. — Посмотрел на темнеющие небеса. — Не верь ни в какую чертовщину. — Приблизил лицо к моему. — Все это наши земные дела. Америкаш мы сделаем, — погрозил в никуда пальцем. — Ужо мы вам!

И с этим «ужо» убыл, а я остался в глубокой меланхолии, но со страницей, где излагалась моя «легенда», мол, молодой и модный журналист, коллега Марины Стешко пытается вникнуть в суть архисовременной проблемы.

Куда проще покорять заоблачные обледеневшие пики, чем бродить по торфяным болотам, все больше погружаясь в топь непонимания.

Повторю, начиналась эта история банальной криминальной резней, а продолжение имеет весьма интригующее. Такое впечатление, что я угодил в параллельный мир, где с небес сыпятся пилоты-гуманоиды в своих дисках, где ученые, как проклятые, ищут загадочный и всесильный элемент 115, где, будто лист бумаги, искривляется Пространство-Время, где все разведки мира готовятся к звездным войнам. И в этом запредельном мире — я: реальный, как репа на подмосковном огороде.

И что делать, сержант? Делать нечего — жить и действовать в предлагаемых условиях.

После ужина мне сообщают, что в научно-исследовательский центр отправляемся утром, а пока я могу, если того желаю, посмотреть слайды, на которых запечатлены сотрудники группы «D». Я выражаю такое желание и через несколько минут снова оказываюсь в просмотровом зале.

Мои будущие коллеги были на удивление похожи — бородами, фанатичным блёком в глазах, некой возрастной потертостью и общей биографией. После просмотра я спросил:

— Тут восемь, а где девятый?

— Девятая, — усмехнувшись, Денис Васильевич Фаст щелкнул пальцами. Где наша Анечка? — Объяснил. — Внучка академика. Умненькая, разумненькая, правда, малость восторженная, как пионерка. — И спросил, когда на экране проявилось молодое лицо девочки с конопушками и золотой челочкой. Нравится?

— Уже влюблен, — отшутился.

И глядя на экран со знакомым мне лицом — знакомым по недавнему сновидению, почувствовал беспокойство. Призрачный ангел-хранитель по имени Даная неожиданно начал материализоваться в земную девочку по имени Анечка. И в обстоятельствах весьма драматических. Неужели все происходящее случайность? Или это игра воображения? А, может, наша встреча запрограммирована небесами?

На все эти вопросы ответ будет получен, уверен. Надеюсь, в самом скором будущем. И с этой уверенностью уснул, предварительно, правда, глянув на ночное небо, которое прошивали быстролетные НЛО, оставляющие за собой новогодне-звездные россыпи надежды на чудо.

Знаменитая Дубна оказалась типичным городком-спутником столицы. В славные советские времена, когда наука цвела ухоженной клумбой южных чайных роз, считалось престижным здесь жить и работать. Центральная площадь с гипсовым Лениным, указывающим дланью путь на местный железнодорожный вокзальчик, стеклянный двухэтажный универмаг, ресторан «Дубна», неторопливый ход люда на улочках, засаженных украинскими пирамидальными тополями, местная речка — все это мелькнуло за стеклом авто и пропало, как видение. Не скажу, что прекрасное.

Потом появился бетонный забор, бесконечный и серый, как, не буду оригинален, жизнь работника умственного труда. Над металлическими воротами заметил вышку для визуального наблюдения. Документы проверили физически крепкие секьюрити со знакомыми мне лицами актеров второго плана, вооруженные автоматами.

— Строго у вас, — заметил я. — Как в зоне.

— А как же, — ответил Денис Васильевич, — оборонное предприятие, образцово-показательное, — и посчитал нужным уточнить, — было.

На территории следы постсоветской разрухи практически не наблюдались, разве что здания и производственные корпуса имели вид уставший и малость обшарпанный.

— Покрасим, — ответил на мое замечание полковник Фаст. — Победим и покрасим весь мир, — недобро улыбнулся, — в цвет цинковой зелени.

— Так красят дачные заборы и танки, — заметил я.

— И красиво получается, — засмеялся Денис Васильевич, поддержанный двумя коллегами, и развил мысль о том, что давно пора перекрасить наш голубой шарик в цвета более решительные и мужественные.

В его словах читался подтекст, да я был отвлечен тем, что рассматривал старенькое панно на стене корпуса. На грязноватом от дождей и ветров фоне проявлялась девичья фигура в художественной эстетике конца 70-х годов: крупные бедра, крепкие ноги с крестьянскими икрами, наливная грудь, простенькое ситцевое платьице…

А вот лицо — лицо мне показалось знакомым. Местный маляр решил себя не утруждать поисками натуры и перенес на стену божественный лик Сикстинской мадонны.

— Это наша красотка Варвара, — сказал Денис Васильевич, заметив мой интерес к настенной живописи. — Раньше работала в столовой. Всем давала… — и осклабился, — и не только каши.

Солдафонский юморок моих подопечных почему-то начал раздражать, хотя я сам не отличался деликатностью к родному слову. Более того, когда мы шли по длинному коридору производственного корпуса в группу «D», я обнаружил: меня ведут, будто арестанта. То есть впереди и позади меня находились люди с лицами актеров второго плана. Оставалось только заложить руки — и в цугундер. Ладно, решил я, видимо, нервничаю и моя фантазия играет, как однорукий инвалид на гармони.

Мы прошли ещё две современные пропускные системы, потом загрузились в кабину лифта и на ней ушли на шестой нижний уровень.

Наверное, действительно академик и его группа занимались неким супервыгодным, как нынче говорят, проектом. То, что я увидел на шестом уровне впечатляло: современный дизайн лабораторий, их космическая комфортабельность и стерильность, улыбающиеся сотрудники в комбинезонах цвета серебристого металлика, похожие на астронавтов из фильмов о будущем.

Прежде, чем посетить группу «D» мы задержались в тамбуре, похожем на раздевалку, впрочем, это и была раздевалка. По утверждению сотрудников ГРУ, принимаются меры предосторожности — ни один предмет из внешнего мира не должен попасть в лабораторию внеземных технологий.

Я переоделся в рубаху из неизвестной ткани и легкий комбинезон цвета серебра и почувствовал себя покорителем Пространства-Времени. Для полного счастья не хватало познакомиться с гуманоидом, о котором, помнится, сочинила журналистка Стешко. Сочинила? Подозреваю, что она была ближе к истине, чем мы все вместе взятые. Иначе трудно объяснить окружающую меня обстановку. Коль вбуханы такие немалые средства, то на это есть, верно, серьезные причины. Какие? Об этот я и должен скоро узнать.

Лаборатория напоминала отсек космической орбитальной станции, если я правильно её представляю. Ученые сидели перед экранами мониторов, не обращая внимания на нас. По-моему полковник ГРУ пользовался дурной славой в коллективе.

— Минуточку внимания, — сказал Денис Васильевич, — товарищи! Разрешите представить молодого журналиста Диму, коллегу известной вам Мариночки Стешко. Он будет работать вместе с нами, — запнулся, — некоторое время. Просьба оказывать содействие и помощь.

По апатичной реакции коллектива на этот призыв понял, что меня приняли за соглядатая. Следовательно, ждать поддержки не приходиться. Надеюсь, товарищ Фаст знает, что делает. Если он хочет вскрыть ситуацию, как консервную банку, то ему с его талантом провокатора…

Не уверен, что «крот» испугается меня и сиганет из группы «D», наоборот ещё больше зароется в чернозем планеты, как настоящее землеройное животное.

Я осмотрелся — и не обнаружил главной фигуры, меня интересующей: Анечки. Ау-ау, где ты прекрасная знакомая незнакомка?

И она появилась — появилась через час, когда я заскучал под мирный гул компьютерных вентиляторов, решив, что мой сон был лишь чудной грезой.

Надо ли говорить, что, увидев её, я… влюбился? Нет, это была не любовь. Какая может быть любовь к видению и пионерке? Это был азарт охотника и любопытство естествоиспытателя: а можно ли заманить в силки такое милое создание?

У неё была фигурка, выточенная природой. Солнышко же обкакало её веселое личико веснушками. В молодых глазах — облачная, чуть порочная синь. Движения от раннего возраста ломкие.

— Привет, — сказала мне. — Я — Анечка, — и протянула подростковую ладошку.

— Дима, — пожал её и вспомнил сон, когда держал в руках крылья ангела-хранителя.

— Ты будешь у нас работать? — улыбнулась; так улыбаются капризные дети или всесильные небесные боги.

Я не успел ответить. Вмешался господин Фаст: да, в каком-то смысле; Дмитрий у нас журналист.

— Журналист? — переспросила и глянула на Дениса Васильевича. И этого потаенного напряженного взгляда было достаточно, чтобы понять: между ней и службистом существуют, скажем так, некие разногласия.

Невидимое противостояние сняло появление академика. Оно было шумным и праздничным, будто в космический отсек залетел летний жужжащий шмель. Академик Сирота Алексей Алексеевич был маленького росточка, толстенький, первое впечатление производил гуляки и пустомели. Даже спец. комбинезон облегал его плотные чресла таким странным образом, что казалось на академике казацкие шаровары и полтавская рубаха с вышитыми петухами.

— Здорово, братцы! — это были его первые слова.

Потом начался проход академика по лаборатории, в результате которого я узнал, что у инженера Олега Стальненко есть дивная жена Лилия, которая умеет отлично готовить украинский борщ, у Арсения Адамова украли машину, но её обязательно найдут, у Лёни Коростылева шалит печень — пить меньше надо, у Вольдемара Орешкина вьетнамцы снимают квартиру и не хотят платить больше — будут платить или съедут к известной матери; у Левона Григоряна кошка Манана разрешилась десятью котятами и теперь он вынужден все свободное время устраивать их кошачьи судьбы; ну и так далее.

Если бы я не был, прошу прощения за пафос, сыном своего народа, то очень бы удивился, слыша такие речи. Двадцать первый космический век — и такие суетные земные, я бы сказал, кошачьи проблемы!

Наконец академик подступил ко мне. Вздернув лысоватую голову и подвигав трапециевидной челюстью, посмотрел линялыми веселыми глазами:

— Дмитрий? Наслышан-наслышан. Красав`ец! Анечка, обрати внимание!

— Уже обратила, деда.

Коллектив добродушно посмеялся, мол, а почему бы и нет — погуляем на свадьбе, кроме Коростылева, у которого балует печень. То есть было много смеха и шуток, точно мы участвовали в программе КВН. Мы с Анечкой тоже посмеивались, хотя я уловил в глазах девочки некую мысль, похожую на холодный туман. Не хочет ли она и вправду под венец? Или желает, чтоб я помацал её после танцев в местном ДК? Черт знает, что в этих миленьких головах? Думаешь, ангел во плоти, а она уже знает все о строение мужского члена.

— Ладно, братцы, — проговорил академик, закончив семейно-производственный обход. — Начинаем «бомбардировку»… — И плюхнулся в кресло по центру зала. — Внимание! Готовность № 1. — И вперил взгляд в монитор, превращаясь за секунду из балагура в целенаправленного и фанатично увлеченного ученого.

На экранах дисплеев появилась одна и та же картинка: полусфера размером в южную дыню.

— Первый! — приказал академик.

Полусфера начала медленное вращение.

— Второй!

Полусфера увеличила скорость вращения.

— Третий!

Через несколько минут на экранах образовался светящийся серебристый шар. Ученые с напряжением и любопытством наблюдали за ним, словно ожидая от него, скажем так, неожиданного откровения. В таком режиме прошел… час… два…

Я почувствовал, как деревенею. Решив поменять позу, двинулся в кресле и рукой задел клавиатуру на столе. Тут же раздался подозрительный электрический треск… экраны мониторов вспыхнули и погасли. После отключился свет в отсеке. Первобытный мрак, выражаясь красиво, окутал наш маленький искусственный мирок.

— Амбц! — рявкнул академик. — Обедать!

… Давно я с таким удовольствием не пил компот из сухофруктов в общественной столовой. Странным образом я и Анечка оказались за одним столиком. Девочка переоделась в льняное открытое платьице и в их разрезе я увидел крепкие, но не до конца созревшие груди. Хотя соски были крупные и темнели, похожие по цвету на кофейные зерна.

— Кажется, мы уже где-то виделись, — крякнул я.

— Только не говори, что на дискотеке в ДК, — засмеялась, обнажая розовые детские десна.

— Ты не любишь танцевать?

— Обожаю, черт!

— Хип-хоп?

— Лучше три притопа, два прихлопа, — облизнула припухшие губы.

— Отличный национальный танец, — сделал характерный жест, щелкнув пальцами по шее, — особенно после…

— Ага, — кивнула,? бутылку «дубновки» и огурец, и в пляс.

— «Дубновка»?

— Наша родная. Выпил — и улетел, — подняла глаза к потолку.

— Не будем о грустном, — поспешил я.

— Давай о веселом.

— Есть такой танец jig, — сообщил. — Он тебе понравится. Танцуешь, будто ногами переминаешь облако.

— Облако?

— Точно — облако.

— И-и-интересно, — посмотрела на меня более внимательно. Повторила мою фразу: — «Кажется, мы где-то уже встречались?»

— Не во сне ли?

— Во сне?

И я рассказываю видение, когда на берегу океана повстречал ангела-хранителя. Аня не верит: это я все выдумал только что, сидя за компотом. Я делаю вид, что обижаюсь: никогда не вру, ей-богу.

— И она была похожа на меня?

— Ты — только без крыльев и конопушек.

— Ладно, — смеется. — В следующую нашу встречу буду с крылышками, взмахнула руками.

— И когда наша встреча?

— Думаю, — отвечает, — скоро.

— Скоро?

— А когда будут танцы, — смеется, — в ДК.

И на этом наш обед заканчивается. Мы возвращаемся в космический отсек, где проводится эксперимент, связанный с созданием реактора античастиц. Об этом мне сообщила сама Анечка, когда я повинился, что, быть может, мое одно неосторожное движение вызвало сбой в работе коллектива.

— Дима, — рассмеялась, — у нас таких сбоев на день десять по десять. Дедушка, знаешь, как ругается дома, у-у-у! — Вздернула головой и я увидел над её верхней губой пушистую ниточку полового созревания.

— Почему?

— А ты понимаешь, чем дед занимается?

— Не очень, — признался я.

Девочка по-заговорщески придвинулась ко мне и я уловил её приятный пряный телесный запах:

— Реактором античастиц.

Я пожал плечами, мол, мне это ровным счетом ничего не говорит.

— Хорошо, — вздохнула Аня. — Ты в НЛО веришь?

— Верю, — признался. — Я сам гуманоид.

— Дима, я серьезно, черт.

— Прости, — повинился. — А что такое?

И выяснилось, что академик и его группа работают над созданием реактора античастиц, который способен приблизить нашу цивилизацию к Макрокосму. Тепловая и атомная энергия — это все равно, что мечтать на паровозе улететь к новым космическим мирам, то есть наука и человечество делают только первые детские шаги в освоение неведомых миров. Создание реактора античастиц — это принципиально новый подход к укрощению сверх энергии, способной, повторим, изменить наш мир. В лучшую, будем надеяться, сторону.

Принцип действия реактора прост: находящийся внутри элемент 115 бомбардируется протоном, который, проникая в ядро атома 115, превращает его в элемент 116. Тот немедленно распадается, излучая небольшое количество античастиц. Антивещество отводится в специальную вакуумную трубу, чтобы избежать его контакта с материей. На выходе оно направляется на газообразное вещество. Происходит аннигиляция. Вещество и антивещество превращаются в энергию…

Понятно, что объяснение это популярное и мало что толком объясняет, но факт остается фактом: человечество находится на пороге глобального открытия.

К сожалению, пока случаются технические сбои, однако уверенность в успехе растет с каждым днем. И это ощущение буквально висит в воздухе.

— Вот тебя пригласили, — сказала Анечка, — освещать. А что освещать, если амбц, как говорит дед, — развела руками.

Действительно, амбц! Право, я не понимал своей роли в этой странной истории? Как говорится, все окончательно смешалось в моей голове: НЛО, реактор античастиц, полтавские шаровары академика, крепкие юные груди с кофейными сосками, умолчание службистов ГРУ, десяток армянских котят Левона Григоряна и так далее. Что происходит на самом деле? Такое впечатление, что мной хотят попользоваться, как известным изделием № 2, а потом выбросить в мазутные речные воды.

Спокойно, сержант, отцы-командиры тебя учили: выдержка и ещё раз выдержка. Ходи, смотри и делай выводы. Что я и начал делать, повинуясь интуиции.

Система охраны объекта была совершена: телеметрические камеры и электроника следили за каждым движением тех, кто находился в зоне «D» и других зонах. Боюсь, что даже мыши трудно проскочить через эти зоны без санкции службы безопасности НИЦ.

Следовательно, если приняты такие беспрецедентные, как пишут журналисты, меры безопасности, то, быть может, и вправду человечество находится на переломе эпох. Эпоха земного притяжения заканчивается и начинается эпоха космическая?

Пока же проблемы земные не давали академику и его группе устремиться ввысь. Эксперимент не удавался. Как я понял, проблема заключалась в том, что реактор античастиц по достижению некой критической точки совершал сбой. Поисками причин этого научного недоразумения и бился коллектив.

— А если мы дело имеем с системой пространственного ограничения? предполагал Олег Стальненко.

— Не о том речь, — горячился Арсений Адамов. — Мы не имеем стопроцентной эффективности термоэлемента.

— А мне кажется, нарушаем последовательность реакций, — утверждал Вольдемар Орешкин. — Алексей Алексеевич, а не попробовать ли нам сначала пропустить ТНКР-1664589 через протоны 115, а уже затем…

Академик, сидя у главного монитора, сосредоточено глядел на экран. Компьютерная версия реактора античастиц, напоминающая южную, напомню, дыню, разрезанную пополам, медленно вращалась вокруг своей оси. Казалось, в огромном академическом лбе, как в котле, варятся вермишели мыслей, лавровые листья гипотез…

Было любопытно наблюдать за человеком, способным гениальным решением пробить брешь в бронированной проблеме Пространства-Времени.

Увы, чуда пока не произошло — академик с огорчением шлепнул себя по переспевшим щекам и, постарев лицом, признался, что пока бессилен разрешить настоящий вопрос.

— Великие платят за искусство жизнью, маленькие — зарабатывают им на жизнь, — иносказательно проговорил Алексей Алексеевич и объявил, что рабочий день закончился.

Коллектив перевел дух и поспешил вон из лаборатории по своим дольным делам. Господин Фаст попросил следовать за ним и я успел лишь отмахнуть рукой удаляющейся Анечке. Она уходила и я заметил, что двигается она, будто танцует.

— Какие впечатления? — поинтересовался сотрудник ГРУ, когда мы вышли из здания.

— Самые положительные, — хмыкнул я.

И какие ещё они могут быть, промолчал, когда чувствую, что события в самое ближайшее время будут развиваться стремительно и, быть может, диковинно. Шкурой ощущаю, что нахожусь в эпицентре будущего научно-технического, скажем так, прорыва, похожего, возможно, на термоядерный взрыв. И это прекрасно: очистим планету от нечисти и вперед, к хрустальным звездам! М-да. Единственное, что смущает, так это вопрос: почему выбрали меня в качестве свидетеля возможного успеха отечественной науки? Кто ответит? Задавать этот вопрос полковнику ГРУ я не стал. Он преследовал некие свои цели, прикрываясь версией о «кроте», и поэтому вести с ним разговоры о душе было бы опрометчиво.

Пройдя по вечерней территории НИЦ, я и товарищ Фаст оказались у небольшого старенького здания. Наш готель для дорогих гостей, пошутил сотрудник разведки. Через несколько минут мне выдали ключ от комнаты на первом этаже, куда я и направился для нужного сна.

— Подъем в семь, — предупредил полковник.

Комната была рассчитана для неприхотливого командировочного: столик с графином и стаканом, стул, койка с казенным бельем. Я выглянул в открытое окно на темнеющие деревья. Звезды только начинали проступать на небе, похожем на тяжелый театральный бархатный занавес. Что за этим занавесом? Кто режиссер этой постановки под названием «Жизнь». Космический мировой разум? БОГ в различных обличиях? Или ТО, что непостижимо для нашего сырого умишка?

Я упал на койку и уставился на выбеленный потолок. Кто бы мне толком объяснил, что делаю в этой дыре, где занимаются проблемами внеземной технологии? Эх, жизнь наша, то ли сон, то ли явь! И, потянувшись, как в детстве, смежил, прошу прощения, веки. Поскольку находился в незнакомом месте, сон был чутким и настороженным. Тем более не покидала уверенность, что вот-вот должны произойти некоторые события, могущие дать ответы на текущие вопросы. И не удивился, когда услышал за окном легкие шаги. Они могли принадлежать только одному человеку — Анечке. Неужели девушка решила потанцевать в местном ДК, а после посидеть на парковой лавочке с определенными целями?

— Тсс, — сказала она, увидев меня в окне. — Прыгай лучше в окно, попросила странным голосом; лицо было встревоженным, как птицы в сумрачных небесах.

— Я боюсь, — пошутил.

Когда оказался рядом с ней, то понял, что девочка находится в странном состоянии, будто её напугали.

— В чем дело? — взялся за ломкие плечи.

— Дед нашел решение, — прошептала.

— Какое решение?

— По реактору античастиц.

— Поздравляю. Можно я тебя поцелую?

Девочка протестующе вскрикнула. Я развел руками — тогда в чем дело? Получив ответ, понял, ситуация усложняется до такой степени, что о последствиях лучше не думать.

— А почему я должен тебе верить, милая моя? — спросил, выслушав сбивчивое объяснение.

— Ты веришь Фасту, да? — взглянула неприятным самовлюбленным взглядом.

— Я этого не говорил.

— Это плохие люди, — проговорила убежденно. — Они хотят использовать разработки деда в своих интересах. У них будет власть — власть над всем миром!

— Таки над всем миром? — рассмеялся в голос

— Да, черт! — капризно топнула тростниковой ногой. — Дима, ты думаешь, я сумасшедшая?

— Ага, — не спорил я.

Итак, что мы имеем? Теплую ночь, желтую грустную луну, горькую полынь и полубредовую девочку утверждающую, что создание реактора античастиц для всех нас пойдет не во благо.

Я остановил Анечку у столба с фонарем и внимательно глянул в её глаза, пытаясь заметить в них разряды безумия. Ничего не увидел, кроме испуга и растерянности.

— Хорошо, — осторожно проговорил я. — Почему бы Алексею Алексеевичу не закрыть проект?

— Он ученый, — просто ответила и пояснила, что дед ничего не хочет слушать. Он одержим идеей прорыва в Пространство-Время и не понимает, что его убьют сразу, когда он выдаст полноценный реактор античастиц.

— М-да, — задумался я. — Откуда ты об этом знаешь, Анечка?

Надо ли говорить, что ответа не получил. Создавалось впечатление, что кто-то из нас двоих помешался — и крепко это сделал. Или употребил наркотическую дурь. Или все происходящее только сон?

— А почему ко мне пришла? — задал очередной вопрос. — Я ведь человек Фаста?

И тут девочка проговорилась:

— Они назвали тебя.

— Кто такие «они»? — зевая, спросил. Вот так всегда: надеешься на слюнявые поцелуйчики и радость общения, а получаешь бредовые измышления малолетней дуры.

? Они,? повторила и посмотрела в небо.

Я тоже туда глянул и ничего не увидел, кроме звезд, разумеется.

Короче, более бестолковой и сумбурной ночки я не проводил в своей жизни. Рядом находилась сексуально-приятная девица, однако я не только не мог сказать ей вечных слов любви, о большем я вообще умолчу, но и чувствовал, что теряю контроль над ситуацией.

То ли делать вид, что ничего страшного не происходит, то ли сдать Анечку в казенный дом, где с помощью электрошока мозги пациента выправляют в необходимом направлении.

? А почему бы нам с ними не встретиться?? предложил я.

Девочка подумала и сказала:

— Встретимся, если они согласятся на контакт.

На этом наша полуночная полубредовая прогулка закончилась. И слава Богу! Аня исчезла, а я вернулся в комнату через все то же окно, матерясь на тех, кто морочит голову таким доверчивым дурехам.

Впрочем, не слишком был удивлен настоящим положением вещей. Нечто похожее должно было произойти здесь, где проводят опыты, связанные с внеземной, повторю, технологией. «Они» — не о космических пришельцах ли речь? Если о них, то наши проблемы выходят за рамки местечкового миропорядка. Не хотят ли представители иных миров вмешаться в наши земные дела? Или наоборот — нуждаются в помощи?

Вопросы-вопросы-вопросы. Зачем их попусту задавать — надо действовать, сержант. И, приняв такое простое решение, засыпаю беспечным сном румяного пупса.

Проснувшись поутру, решаю, что ночная встреча с Анечкой мне привиделась. Воображение у меня щедрое — вот и выдало искаженную информацию.

С этой внутренней убежденностью отправляюсь в зону «D», чтобы продолжить наблюдение за экспериментом века. И встретиться с девочкой, дабы при свете дня получить необходимые объяснения. Хотя какие могут быть объяснения, когда вокруг происходит такая упоительная научно-техническая едрень?

Увидев мою помятую физиономию, господин Фаст поинтересовался самочувствием и задал вопрос о том, не страдал ли я бессонницей и ночными кошмарами? Я решил промолчать о таинственной ночной встрече. Зачем усложнять себе жизнь. (И жизнь всему человечеству?)

День же прошел в пустых хлопотах, в том смысле, что эксперимент века не удавался, а девочка явно избегала встреч со мной. Снова возникло подозрение, что ночная наша встреча померещилась мне от общего переутомления организма.

В конце концов решил не торопить события. Если суждено выручить человечество от всяческих напастей, я это сделаю. Надеюсь, ирония угадывается в этих моих словах?

Когда наступил новый вечер, то обнаружил, что время остановилось. Нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Ладно, чему быть — тому не миновать. Не я нуждаюсь в «них», как понимаю, а совсем даже наоборот.

Около полуночи услышал за окном знакомые шаги. Пугливое выражение на лице Анечки исчезло, и я догадался, что произошли положительные перемены.

— Нас ждут, — коротко сообщила.

Я хотел задать несколько вопросов, потом махнул рукой: какая разница, сержант. Действуй по обстоятельствам и все будет ещё лучше, чем можно предположить.

Выходили мы из закрытой территории НИЦ неведомыми тропами. Я лишь подивился умению спутницы ориентироваться на ночной местности. Впрочем, поинтересовался: нормальные герои идут в обход? За нами могут следить, последовал ответ. Я почувствовал, что принимаю участие в неком развлекательном шоу, где мне отведена роль арлекина.

Продравшись сквозь кусты, оказались близ забора с чугунным частоколом. Я уже хотел карабкаться вверх — Аня указала на прореху меж прутьями. Некая сила раздвинула их для удобства прохода. Не пришельцы ли приложили свою неземную силу?

На обочине разбитой пыльной дороги нас поджидал старенький «Москвич». Задребезжал всеми частями и суставами, когда началось движение.

— Доедим ли? — пошутил я.

— Это подарок деда, — нелогично ответила. — На мое семнадцатилетние.

Я покосился на Анечку: ночные тени искажали её беззащитное лицо, и мне на мгновение показалось, что за рулем находится Александра, и, может, от этого почувствовал опасность. Я невольно оглянулся, словно ожидая цепкого преследования, да ночь была темна, как чулан, и спокойна, как ново приставившая покойница в этом чулане.

Когда мелькнули последние неказистые городские постройки, я понял, что устремляемся за город. И это правильно — зачем «им» беспокоить землян своими малопонятными «летающими тарелками». О чем я и спросил свою спутницу, мол, скоро ли встреча с этими задраенными, как наши атомные субмарины, НЛО?

— Дима, — проговорила. — Ты живешь мифами. А все намного проще, — и после недолгой паузы добавила, — и сложнее.

— Но «они» — это «они», надеюсь? — вредничал я. — Или, быть может, ЦРУ? — И предупредил. — Учти, я патриот своих оврагов и буераков.

— Прекрати, — поморщила носик. — И прошу: ничему не удивляйся.

Я рассмеялся: предупреждение очень кстати, это все равно, что предупреждать висельника о том, что вот-вот из-под его ног выбьют табурет.

— Если кто и выбивает табуретку из-под себя, — вывернув руль, заключила Аня, — то это мы сами.

Машина уже катила по ухабам проселочной дороги. Лунный напряженный диск и звезды скрывались за облаками; от света фар ночь казалась обмазанной теплым дегтем. Создавалось впечатление, что мы въехали в огромный чрев вселенского чудовища.

— Аня, — не выдержал я. — Знаешь, что делаешь?

Она не ответила — выключила мотор, и ночная тишина, нарушаемая цвиром пружинистых кузнечиков, оккупировала и наш автомобильчик, и вспаханное поле, и вечные небеса. Прошла минута драматического ожидания, потом вторая… третья…

— И где наши братья по разуму? — решил разрядить обстановку. — Где их черти носят?

— Кажется, они уже здесь, — проговорила, словно вслушиваясь в себя. Здесь, — повторила с убеждением.

— Где? — повертел головой, как непослушный ребенок. — Ни зги не видать. — И вдруг… увидел: наш затрапезный драндулетик, где мы находились, прикрыт куполообразной крышей явно искусственного происхождения, которая подсвечивалась слабым матовым светом. — Сдается мне, что нас уже накрыли, — прокомментировал, — как сачком.

Аня взяла меня за руку, будто пытаясь помочь мне верно осознать происходящее, и я как бы «услышал» внутри себя спокойно-глуховатый чужой голос:

— Нам бы хотелось побеседовать с вами.

— Кто вы такие? — спросил я (тоже мысленно).

— Мы — биологические создания космической энергии.

— Как это?

— Это трудно понять.

— Инопланетяне?

— Пусть будет так.

— Почему не общаетесь с нами в открытую?

— Ваша планета могла бы включиться в систему межпланетных отношений, но уровень вашей нравственности оказался очень низким.

— Не понимаю?

— У вас тяжелое мышление — мышление с большой инертностью. Вы идете по ложному пути и путь этот тупиковый.

— Вы неправы, — во мне заговорил патриотизм землянина. — Мы сознаем свое несовершенство и пытаемся…

— Нет, — прервал меня чужой голос, — не осознаете. Слишком много животного начала.

— Вы можете нам помочь?

— Только в случае угрозы всему вашему биологическому виду.

— Такая угроза существует?

— Да.

— Простите, — «проговорил» я. — Можно сделать рекламную паузу?

Меня прекрасно поняли и мыслительный «контакт» прервался. Я чувствовал, что мои бледные мозги плавятся от напряжения и дикованности ситуации. С одной стороны я полностью контролировал себя и свои чувства, с другой — странная «беседа» с невидимым собеседником. Еще час назад я сомневался, что подобное возможно. Но ведь происходит оно, черт возьми! И свидетелем этого казуса являюсь не один я. Не может галлюцинация быть одна на двоих?

Я покосился на Анечку — она сидела с покойным лицом, освещенным теплым неземным светом. Взглянув на меня, передала мысль, которую можно было оформить следующими словами:

— Все будет хорошо. Веришь?

— Верю, — вздохнул я. — Вот только себе не верю.

— Фома неверующий, — фыркнула. — Они хотят нам помочь.

— Откуда они?

— Они из такого «далека», что невозможно объяснить это имеющимися у нас терминами.

— А почему именно тебя выбрали для общения?

— Не знаю, — улыбнулась. — Спроси сам.

Делать нечего — надо продолжать беседу. Вот только с кем? С биологическими созданиями космической энергии? Я сконцентрировался и вновь «подключился» к невидимому собеседнику.

— Анна нравственна, — ответил он. — Мы не должны вмешиваться в ваши дела, — повторил, — но сейчас возникла угроза вашей планете.

— И в чем она?

— В поисках Новой Энергии вы пошли не эволюционным путем, использовав внеземные технологии. Безнравственные люди хотят использовать Новую Энергию в своих корыстных целях. Если это произойдет, ваша цивилизация обречена.

— Странно, — задумался я, — если вы такие нравственные, почему допускаете у нас войны… кровь… боль?..

— Повторяю: мы обязаны придерживаться Космической Конвенции о невмешательстве.

— Но сейчас же мешаетесь?

— Во-первых, опосредованно; во-вторых, с уничтожением вашей планеты нарушится Великая Гармония Космоса.

Я искренне обрадовался: наконец-то мне понятен побудительный мотив действий пришлых представителей небес. Если вообразить нашу Землю раковой клеткой в организме Макрокосма, то действительно она может наделать больших бед.

— Хорошо, — согласился я, — допустим, вы правы. Тогда давайте конкретизируем проблему.

После того, как узнал, что от меня требуется, понял, что являюсь участником некой научно-технической авантюры, пристроенной спецслужбой. Вот только какой — нашей, родной, или импортной? Почему так решил? Все просто: оказывается, чтобы спасти, ха-ха, нашу планету, нужно утащить реактор античастиц, источником которых является элемент 115. Это в лучшем случае, а в худшем — взорвать опытную установку в лаборатории «D».

Ничего себе космически-энергетические игры, ахнул я и выказал мысль, что воровство есть одна из форм безнравственности.

— Дима, путаешь понятия, — выступила Аня. — Безнравственно завладеть Новой Энергией и с её помощью захватить власть.

— Новая Энергия — это как? — решил себя проверить.

— Элемент 115. Если военные начнут его использовать в своих интересах, то начнется глобальная война. Но прежде, — запнулась, — всех нас ждет ДИКТАТ.

— ДИКТАТ? — переспросил. — Что это такое?

— Форма правления, которая может привести к вырождению всего человечества.

— Бред! — возмутился я. — Откуда знаешь? Не твои ли новые друзья из созвездия Альтаир или какой другой звездной дыры нашептали?..

И мои чувства были понятны. Мало того, что я находился в буквальном смысле «под колпаком», но к этому ещё гналась потрясающая завиральная дурка о ДИКТАТЕ.

Как может человек, находящийся в здравом уме, поверить во все это?

— Почему я должен вам верить? — кричал в голос. — Какие есть на то доказательства?! Анечка, мы участвуем в какой-то мистификации, ты это понимаешь? Почему они сами не разберутся с этим элементом 115?! И почему ломятся ко мне?! Я что — очень нравственный? У меня руки по локти в крови!.. — Это была истерика, некрасивая и нелепая. Наверное, я устал. Не каждый день происходят подобные «контакты» с представителями высшего, подозреваю, разума.

Наконец успокоился. Наступила пауза. Было такое впечатление, что посланцы небес перерабатывают мои горячие, как пирожки, эмоции. Аня посмотрела на меня с разочарованием.

— Прости, — сказал я ей. — Ведь я тоже прав. Почему должен «им» верить?

— Потому, — ответила девушка, — что верю я.

— А ты почему веришь?

— Я была там, — вздернула голову вверх и лицо её, освещенное слабым искусственным светом, показалось мне незнакомым.

Я понял, у нас серьезные проблемы и надо что-то предпринимать. Не пора ли вырываться из банки допотопного «Москвича» и давать активного стрекача? Нет, невозможно. И не нужно. Когда ещё подобное может произойти!

— И что «там»? — решил спровоцировать ситуацию. — Как эти чубрики живут?

Видимо, выполняя чужую волю, девушка снова с помощью мыслей начала передавать информацию. Если её перевести в слова, то рисуется следующая картина параллельного мира: планета, напоминающая Землю. Вокруг неё светящиеся сферы. Первое впечатление — планета искусственная. Равномерный матовый свет, но источник не виден. Воздух чист и свеж. Стены зданий подвижны, словно многомерны. Живущие на этой планете напоминают энергетические сгустки, похожие по конфигурации на призраки людей. Впрочем, формы инопланетные существа могут принимать любые, какие им необходимо. Способ общения — мыслительный. У них нет государства и границ, а есть любовь и дети. Они не считают акт воспроизведения нового организма любовью. Это — дело. А любовь совсем другое. Это — обмен информацией и знаниями. Только тот, кто любит, распространяет свет знаний вокруг, чтобы окружающие не находились во тьме зла. Информацию получают в экстазе, которого не знает человек. Дети выглядят как информация, которую они получают. Смерти в земном понимании не существует. «Они» просто завершают один этап и переходят к следующему, то есть жизнь бесконечна. Смерть — это спекуляция животного ума. По их мнению, обитатели нашей планеты живут в иллюзии своего величия. Человечество настаивает на своей исключительности, мотивируя таким образом свое право делать все, что ему заблагорассудится, и тем самым губя себя. Путь познания людей ужасен, и только когда он переменится, тогда и человек нравственно поменяется.

И вот спрашивается: какие чувства должен был испытать я, человек разумный, воспитанный советской атеистической школой и такой же армией? Правильно — самые положительные. Возможно, душа и принимала иные потусторонние миры, да вот разум, надежно забронированный в мозговом сейфе, отказывался это делать.

Это происки ЦРУ, говорил я себе. Ведь меня предупреждали, что за Новой Энергий, основанной на элементе 115, идет охота. В чем я сам мог недавно убедиться, если вспомнить американизированного банкира Ника Хасли из «ARGO».

Известно, что янки могут создавать аномальные явления. Может, я и Анечка стали жертвами такого эксперимента?

Разумеется, эти мои мысли «прочитывались», и поэтому не удивился, когда «услышал» голос:

— Повторю: мы придерживаемся принципа нейтралитета, однако в данном случае вынуждены вмешаться. — И после паузы. — Мы может отправить вас двоих в ближайшее будущее. Оно наступит в том случае, если Новая Энергия окажется в руках безнравственных людей.

— В ближайшее будущее? — переспросил я. — Каким образом?

— Ваш мозг и ваша душа будут находится в телах других людей, имеющих свои биографии. Это делается в целях их и вашей безопасности. Предупреждаем: вариант этого будущего смертельно опасен, однако вы сами должны убедиться в потенциальной катастрофе.

«Выслушав» всю эту запредельную ахинею, я глянул на Анечку с немым вопросом: готова ли она совершить путешествие в это самое опасное ближайшее грядущее?

— Да, — промолчала она.

— Да, — повторил я. И, не удержавшись, поинтересовался, какой ожидает нас временной сдвиг вперед?

— Год!

Я пожал плечами: неужели за это время можно натворить таких дел, что проблемой должны заниматься внеземные цивилизации? Ну-ну, это даже любопытно, что нас ожидает 20 июня 20….. года?

Это была моя последняя осознанная мысль — перед глазами пыхнул солнечный энергетический столп, вбирающий меня всего, как в воронку другого бытия и другого времени…

я иду по улице. Лица людей на этой летней улице — лица приговоренных к насильственной смерти. Я иду по улице — и знаю, что у меня тоже лицо приговоренного к смерти.

Я иду и вижу на перекрестке бронетранспортер, рядом с ним солдаты национальной гвардии. Они в серой форме посредственности. У них вместо глаз — бельма, но, кажется, они меня хорошо видят?

— Эй ты, без номера? — ор офицера. — Руки на голову! Стоять!

Гвардейцы толкают меня на бронь боевой машины. Бронь тепла от солнца, как крыша. (В детстве я любил сидеть на летней крыше, рвать яблоки и смотреть в чистое небо.)

Чужие исполнительные руки обыскивают меня. Но что можно отобрать у человека, если отобрана у него свобода?

— Почему без документов? — крик за спиной. — Может, ты ещё и не стерилизованный? — и удар кованным ботинком в пах.

И я кричу от боли. И просыпаюсь в своей комнате. Я лежу в белых простынях и слушаю тишину. Календарь, на котором изображено военное сыроватое лицо нового порфироносца, утверждает, что сегодня — 20 июня 20….. года.

Как можно быстро потерять свободу, говорю я себе и вдруг слышу в общем коридоре бой подкованных ботинок. И после — удары в дверь. Но я лежу, обессиленный от страха и сна. Лежу, будто мертвый. Лишь слышу стук сердца, он все громче и громче. И я пугаюсь от мысли, что мои сердечные перебои будут приняты, как призыв к неповиновению.

И все-таки просыпаюсь от страха и настойчивого стука в дверь. Господи, говорю я себе, сделай так, чтобы я не умер от кошмара сна. Хотя, может, такая смерть лучше, чем смерть от обыденного бреда?

Я бреду к двери. В коридоре солнечный столп, как памятник детству. (Я помню себя маленьким на летней эстраде: я играю на охрипшем пианино, а внизу в сияющем свете счастья лица красивых людей…)

Открываю дверь — это Анна, моя любимая и единственная.

— Ну, соня, — чмокает в щеку, проходит сквозь солнечный столп, уходит в кухню. — А я тебе что-то принесла.

— А почему стучала? — спрашиваю и тыкаю в кнопку звонка — тишина. Опять электричество отключили, — вздыхаю. — Обещают счастье от Новой Энергии, а света нет.

— Иди сюда, — кричит любимая из кухни.

Я тороплюсь на призыв, останавливаюсь на пороге — не верю своим глазам:

— Бог мой, Анна? Молоко? Откуда?

Из грелки моя единственная выливает в банку молоко. Его белый цвет напоминает другие времена, когда текли молочные реки, и нам казалось, что так будет вечно.

— По карточкам, что ли?

— Тсс, — смеется, корча рожицу. — Быстренько проведет антиправительственную акцию, — передает мне банку с молоком. — Пей-пей, родной.

— А ты?

— Я уже пила, — в зрачках радужный знак любви.

— Спасибо, любимая, — и пью.

— Вкусно?

— Резиной пахнет, — перевожу дыхание. — Но настоящее. По карточкам, да?

— Дурачок, — улыбается, ладонью трет мой щетинистый подбородок. — У соседки мальчик умер. Годик ему было. Сделали неудачно лоботомию…

— Ааа! — крик отчаяния рвет мое горло; сила отвращения швыряет меня к фаянсовому умывальнику. Он бел, как страх. Меня рвет молоком и страхом. И сквозь мучительные рвотные резиновые судороги, сквозь слезы я вижу: больничный двор, колодец двора и там, на его дне, те, кто не пожелал добровольно выполнять Постановление о Всеобщей Стерилизации № 260300/20. Я вижу человеческие обрубки в бетонированном мешке — вижу сломанные, как игрушки, судьбы в рвотной попытке жить.

Потом успокаиваюсь: времена не выбирают — в них живут. Я обнимаю любимую и единственную и мы падаем на мятые простыни. Страх смерти возбуждает необыкновенно и мне кажется, что мы любим друг друга вечность. Потом лежим в тряпьях простыней и я смотрю на потолок. Он тоже по цвету белый.

— Прости, родной, — теплое дыхание. — Мы все сошли с ума. Мы сами выбрали этот путь. Но мы будем любить, чтобы не происходило.

— Нет.

— Что? Не будешь меня любить?

— Не буду, — и перевел взгляд с потолка на живую ткань любимого лица.

— Почему? — удивление.

— Потому, — отвечаю, — что мне сегодня исполнилось тридцать три года.

— Что?! — отшатнулась. — Нет! — прошептала. — Нет! — сказала. Не-е-ет! — закричала и от ужаса прикусила губу, и её провизорская кровь окропила обманчивую чистоту нашей жизни.

Почему же так переживала моя любимая и единственная девушка? Все очень просто — все, кто достигал возраста Христа были обязаны пройти операцию на мозге в интересах государственной безопасности. Такое решение было принято на весеннем референдуме, а народное волеизъявление есть основа национальных интересов, объявила группа военных, называющих себя ДИКТАТом.

Поспешные операции по лоботомии частенько приводили к трагическим результатам. Больницы были переполнены теми, кому неудачно пытались стереть память о недавнем прошлом, когда люди были свободны и счастливы.

— Не делай этого, — просила моя любимая. — Я не хочу, чтобы ты был идиотом.

— А что делать? Ты же знаешь, кто не выполняет Постановление, тому делают стопроцентную лоботомию, — напомнил я. — Даст Бог, мне повезет.

И вот я уже в районном пункте Стерилизации. Обшарпанное здание, обшарпанные коридоры, обшарпанные люди в них… Старенький врач встречает меня с радостью:

— Все будет прекрасно, молодой человек. Сегодня мы освободим вашу память от лишней информации. — И хихикает. — И вы почувствуете себя другим человеком.

Я смотрю на белый кафель ординаторской, на кушетку с липкой клеенкой, на металлический отсвет хромированных инструментов и прошу:

— Доктор, а нельзя ли это сделать завтра.

— Завтра?

— У меня концерт вечером. Я — дирижер оркестра.

— Голубчик, какая может быть сейчас музыка? — удивляется врач. — А Постановление? Вы хотите, чтобы я его нарушил?

— Я понимаю, доктор…

— Если что, из меня последнюю душу…

— Обещаю — буду после концерта!

— Какие могут быть концерты? — задумывается старенький врач.

— Клянусь!..

— Не нужны мне ваши клятвы, — отмахивается. — Все клянутся, — с тревогой посмотрел в окно, — кому не лень.

— Это мой последний концерт, — защищаюсь из последних сил.

— Матушка жива?

— Да, конечно, — вру я.

Старенький доктор подходит к умывальнику, пускает воду, потом манит меня пальцем к себе. И я иду к нему, доброму сатрапу. Иду, потому, что живу надеждой на чудо.

И оно происходит — и наступает вечер. Я стою за дирижерским пультом, за моей спиной темный зал. Он практически пуст — слушатели пришли, но их очень мало, их почти нет. (Какие могут быть концерты?)

И тем не менее мои руки живут, и летит в свободном полете над пюпитром моя дирижерская палочка. Волшебная палочка. И звучит великая музыка, и будет она звучать пока есть надежда. Но есть ли эта надежда? Я знаю, она есть, потому, что несмотря ни на что мой оркестр играет. Они играют, мои коллеги! Я вижу их родные лица, свободные лица свободных людей. Мы побеждаем всякий раз, когда собираемся вместе, чтобы играть. Пусть зал безмолвен и мертв. Пока есть музыка, есть и мы, сопротивляющиеся агрессивной посредственности.

Но взвизгнули тромбоны, но заплакали скрипки, но вскрикнули флейты. Я вижу тряпичные испуганные лица оркестрантов. И оглядываюсь: по проходу зала шли гвардейцы — они шли несокрушимой, бронированной стеной. Свое оружие несли, словно фанфары — бравые фанфаристы режима.

— Всем стоять! Руки за голову! — командовал офицер, точно явившийся из моего сна.

— Извините, — поклонился я. — У нас есть разрешение на этот концерт.

— Пид-д-драс — это раз! — рявкнул человек с лицом удавленника. — А два: скажи — «кар-р-раул»!

— Позвольте, я не понимаю…

— «Кар-р-раул», я сказал!

И я, чувствуя в груди сгусток стыда и унижения, фальцетом вскричал:

— Кар-р-раул!

И темный свод консерватории лопнул от сытого хохота, и обрушился на меня злорадством и ненавистью, смял и уничтожил.

— Проверка документов! — Гвардейцы крушили пюпитры, стулья, инструменты. — Стоять! Кто из вас ещё не стерилизованный?!.

Я стою у дирижерского пульта и вижу, как в дурном сне, вижу разгром оркестра. Я возвышаюсь над миром, над родными людьми, но я тоже бессилен, как и они. Хрустят кости, хрустит дерево, хрустят души. Со всех сторон несется варварская костоправная музыка.

Потом я вижу: маленький затрапезный флейтист воровато выпростает из внутреннего кармана фрака игрушечный пистолет. И поспешно так — тыкает дуло в свой гордый рот.

— Взять его! — ревет офицер, находящийся где-то рядом со мной.

Его приказ не успевают выполнить: голова флейтиста лопается нелояльными к режиму кровавыми ошметками. И темный свод снова обрушился, содрогнувшись от ужаса и криков.

А что же я? Я увидел внизу, на уровне своих рук, я увидел офицерское и потное, пористое и мясистое… И с отвращением увидел, как жало моей волшебной дирижерской палочки вонзается в округленное глазное яблоко врага.

Дальнейшее помню плохо — отключили свет. Нам обещали новые счастливые времена с Новой Энергией, а свет в помещениях отключали в самые неподходящие моменты. В данном случае, мне повезло: отключили свет и я бежал из родной консерватории.

Город тоже был черен — энергию экономили в государственных целях, готовя широкомасштабную рекламную акцию в честь создания Новой Энергии, способной изменить весь мир.

Бежал я долго, теша себя иллюзией, что можно убежать от страха, разлагающего живую плоть. После осознал себя у длинного бетонного забора. За этим забором находилась больница, где работает мой любимая и единственная. Если есть спасение, то только в ней. В противном случае, меня, преступника, бросят под хирургический нож и через час он уже будет валяться куском казенного мяса в бетонном колодце беспамятства.

Увидев меня, любимая не удивляется, лишь спросила:

— Что это у тебя в руках?

Я поднимаю руку к лицу — в руке дирижерская палочка с запекшей киноварью, похожей на кровь. Впрочем, это кровь, похожая на киноварь.

— Это волшебная палочка, — отвечаю и рассказываю о том, что случилось на моем последнем концерте. — Нам же разрешили играть, — не понимаю. Почему же они так поступили?

— Это их время, — отвечает Анна, — и они будут поступать так, как считают нужным.

— И что делать?

— Бежать! — и смотрела с надеждой на меня.

— Куда бежать? — не понимал. — Они везде, они всюду. У них система контроля, ты же знаешь.

— Тогда почему ты здесь?

— Мне страшно.

— Страшно?

— Страшно одному… умирать…

— Умирать? — посмотрела непонятными глазами. — А так жить не страшно?

— Я тебя люблю, — сказал я.

— Ты не любишь молоко от мертвых детей, — сказала она. — Ты убил офицера национальной безопасности. Ты исполняешь Моцарта и Баха, когда надо играть марши. И ты ещё на что-то надеешься?

И ответ на этот вопрос последовал незамедлительно: взвыла сирена тревоги.

— Это за мной, — догадался я.

— Нет, это за нами, — и приказала идти за ней.

И я пошел за ней, любимой и единственной, по бесконечному больничному коридору, и нас преследовал механический монотонный голос оповещения:

— Всем оставаться на своих местах!

Приказ мы выполнили у грузового лифта. Пока ждали прихода кабины, показалось, что время остановилось — мертвое, молибденовое по цвету.

Наконец лифт остановился — в нем было наше спасение. Открылись створки дверей и мы шагнули в кабину.

— Куда мы? — спросил, чувствуя, как кабина с нами погружается вниз.

— В преисподнею, — улыбнулась Анна.

Да, это была преисподняя для тех, кто наконец получил полную свободу от жизни. На металлических стеллажах стояли гробы — разные, дешевые, из сосны, и дорогие, из ореха. Анна кинулась к компьютерному пульту.

— Что хочешь сделать? — спросил я.

— Я хочу поиграть, — улыбнулась. — Помнишь, мы играли: «умри-воскресни»?

— Помню.

— Вот и хорошо, — и я увидел, как к стеллажу подкатила механизированная тележка, и в её пазы въехал один из гробов.

— Анна! — отступил я.

— Ты хочешь, чтобы тебя стерилизовали?

— Нет, но…

— Ведь не мечтаешь, чтобы из тебя вырезали мозги, — закричала моя любимая, манипулируя у пульта.

Крышка гроба приоткрылась. Там лежал труп — его дутые щеки были покрыты греховными румянами.

— Нет, но…

— Ты тогда будешь мне не нужен, — говорила. — Мертвые мы не будем нужны друг другу.

Я посмотрел на неё — у Анны были веселые и яростные глаза победительницы.

— Что должен делать?

— А ты не знаешь?

— Знаю, — ответил.

Я — умер. Я лежал с трупом и, кажется, умирал от трупного запаха и страха. К счастью, образовалась щель и мир наблюдал через нее. Поначалу видел металлическую стену, потом секундная задержка — скрежет металла, удар и гроб снова вбился в некие пазы, словно в капкан.

Зачем так жить, спросил себя. И не ответил на этот вопрос. Через щель пробился свет, похожий на лезвие скальпеля.

— Ну, шо мы тут имеем? — услышал старческий голос и увидел рябь голенища кирзового сапога.

- № 260554, на обследование, — ответила Анна голосом дисциплинированного медперсонала.

— А шо там, наверху, гонзятся?

— Руководство, должно быть, прибыло.

— Руководство уважать надо, дочка, — сказал старик. — А ты спирт забыла. Нехорошо.

— В следующий раз…

— Раза другого может и не быть. — И вопросил. — Где мое орудие труда?

— Я вам обещаю, — испуганный голос любимой.

— Инструкции нарушать нельзя, — я снова увидел рябь кирзового сапога и почувствовал движением над гробом; через секунду лезвие хромированного штыря пробило потолок гроба, с хрустом впиваясь в грудную клетку покойника. — Порядок, дочка, — услышал сквозь обморок. — Прежде всего — порядок. А у нас?.. Порядок — это когда все покойники. — С усилием вытаскивал штырь из гроба. — У, зараза, увязла под самый корешок!

Потом заскрежетали суставы механизма — гроб заскользил вниз. Я почувствовал на лице и руках липкую краску. Краску? Нет, это была кровь мертвая, тяжелая, черная кровь. Она хлюпала подо мной. Или это я плакал, проткнутый насквозь штырем? И я закричал, и кричал, и не слышал, что именно кричу. Почему? Потому, что молчал. Трупы, как правило, молчат.

Потом я вижу над собой лицо, оно мне знакомо, как небо детства.

— Ну, родненький, воскресни, — Анна тянет меня за руку. Выбирайся-выбирайся!

— Воскресни! — выползаю из-под трупной туши, затем — из гроба. Спиной упираюсь в новую металлическую стену и начинаю истерично хохотать. — Ха-ха, воскресни! Я что — Христос?

— Что с тобой? — слышу сквозь лай смеха. — Ты весь в крови. Переодевайся, прошу тебя.

— Зачем? Всюду стены, — бью кулаком по металлу. — Мы снова в гробу, только большом. Для двух индивидуумов, ха-ха!

— Молчи! С ума сошел?

— А ты? Ты не сошла?.. Почему без спирта покойников поставляешь?! меня рвет желчью смеха. — Нехорошо.

— Идиот! — жесткая отрезвляющая пощечина. — Переодевайся, я тебе говорю.

— Не бей, — прошу, — мне больно.

— Больно — значит, ещё жив.

— Ты уверена, — начинаю рыться в чужих одеждах. — Тогда ударь ещё раз.

— Зачем?

? Чтобы я понял, зачем мы живем.

И она, немилосердная, ударила по другой щеке. И это отрезвило меня окончательно. Я понял, что у нас есть шанс на спасение. Мы покинули фургон, перевозящий гробы, и бежали по темному, ставшему чужим городу — бежали в неизвестное.

… Железнодорожный вокзал ещё жил прошлой жизнью — ходили живые люди, суетились у касс, ели вареных кур, слушали бравурные марши. Я стоял в тени дерева и наблюдал за сутолокой. Там была моя любимая Анна. Господи, молился я, сделай так, чтобы она вернулась. Хотя зачем мертвым билеты в счастливое будущее?

Вдруг вижу: волнение и страх пассажиров. Гвардейский патруль волок избитого человека. Он хохотал и строил миру рожи. Он был похож на меня в своем безумном смехе. Потом вырвался и заплясал в центре зала. Танец счастья? Солдаты принялись бить его прикладами. Сумасшедший не понимал и продолжал хохотать. Наверное, он и вправду был счастлив?

Нам тоже повезло: Анна купила билеты, и мы сели в тихое купе спального вагона, пропахшее кожей, пылью и влажными простынями. Вагон был полупуст; пассажиры говорили шепотом, будто рядом был покойник. А мы молчали, я и моя любимая. О чем говорить? Если все ясно без слов. Мы молчали и смотрели в окно на блеклый и выморочный мир вокзала.

— Провожающим освободить вагон! — прокричал проводник.

Провожающих не было. Лишь начинался дождь. В дождь хорошо уезжать есть надежда вернуться. Вернуться?

— Мы вернемся, — улыбнулась Анна, — ты мне… — и не договорила: на вокзал врывался штурмовой отряд специального назначения. Они врываются, маркированные убийцы, и тотчас же открывают огонь из плазмоидов — оружия нового поколения. Электрические разряды пробивают тела пассажиров. Мир вокзала взрывается криками, кровью, стеклярусным обвалом ажурных окон…

Потом агонизирующий мир пропал — и наступила ночь, и в этой ночи били колеса состава на стыках: во спасения себя… во спасения себя!.. во спасения себя?..

Я опустился на колени и уткнулся в теплый живот родного человека.

— Прости меня, — сказал я.

— И ты меня прости, — её руки лежали на моем беззащитном затылке. — Ты знаешь лозунг дня? — спросила.

— Знаю. Лозунг дня: затылок — самая удобная площадка для строительства нового человека.

— Но ты никогда не будешь у меня новым человеком, — поцеловала меня в макушку.

— А кем я буду?

— Ты?.. Ты будешь человеком деревьев.

— Что?

— Деревья умирают стоя, — объяснила. — А потом из них делают скрипки.

— Или гробы, — напомнил я.

Потом мы уснули — и спали под спасительную мелодию колес, тукающих на стыках нашего нового пути. Или это пульсировала кровь в коррозийных от страха венах? Или это был стук в дверь купе. Я просыпаюсь — и открываю её. И вижу — маму.

— Мама? — удивляюсь. — Ты тоже этим поездом. Ты ведь умерла?

— А я тебе принесла молочка, сын, — села у моих ног, как в детстве. Ты любишь молоко, я знаю.

— Я никогда не любил молоко.

— Не спорь. Оно полезно для здоровья. Мне выдали за ударный труд.

— Тебе сделали лоботомию и ты умерла! — закричал я. — Ты забыла?

— Лобомисты никогда не умирают, — удивилась мама. — Они живут вечно и счастливо.

— Но тебя нет. Тебя бросили в братскую могилу, как отходы неудачного эксперимента.

— Глупыш, — улыбнулась. — Мы были первыми. Новая Энергия — это власть над миром.

— Мама, ты ничего не знаешь, — страдал я. — Мир сошел с ума. Вас, первых, обманули, как детей. Вы находились в путах иллюзий!

— О чем ты? — мама качалась в такт движению поезда. — Ты раньше был хорошим мальчиком, а теперь что?

— Что?

— Не хочешь добровольно выполнять Постановление ДИКТАТА?

— Не хочу! Не хочу быть, как все.

— Надо сын, надо, — и я увидел в её руках скальпель. — Надо быть, как все.

— Мама! — закричал, втискиваясь в угол купе. — Я твой сын!

— Это не больно. Я удалю только одну дольку мозга, — взмахнув скальпелем, наклонилась в сторону соседней полки. — Это все она, сумасбродка, сбила моего мальчика с пути истинного. Вот выколю ей глаза, будет знать.

— Мама! — и бросившись на руку, держащую скальпель, пробудился от собственного крика и потного страха.

По-прежнему били колеса: во спасения себя! Обезлюженное мутное пространство растворялось за окном. Анна спала — глаза её были приоткрыты и казались планетарными сферами.

В дверь купе постучали — это был проводник, моложавый, веселый, с беглым преступным взглядом. Поверх фирменного пиджака напялил бронежилет.

— Желаете чаю? — спросил.

— Можно, — согласился я.

— А чаю нету, — развел руками. — Хотите яблочек, Наливных, бархатных, — и высыпал из фуражки мелкие фруктовые шарики. — Для молодоженов ничего не жалко. Райские яблочки.

— Спасибо, — поморщился я.

Когда проводник удалился, я, задумавшись, взял со столика яблоко, надкусил его и фыркнул ядовитой кислотой.

Анна прыснула, проснувшись. Смотрела на меня веселыми и стойкими глазами:

— А вот почему он в бронежилете?

— Стреляют, наверное.

— Кто?

— Террористы, понимаешь.

— А ты их видел?

— Видел, — твердо проговорил я. — Показывали по межнациональному каналу.

— Прекрати, — поморщилась то ли от яблока, то ли от моей глупости. Если кто и террористы, то это мы с тобой, милый.

— Мы?

— Да, я и ты.

— Почему?

— Потому, что билеты у нас на самолет, — засмеялась.

… И наступил полдень, дождя уже не было, у горизонта плавали топленые солнцем облака. Поезд тормозил на каком-то диком полустанке. Внизу плыло бескрасочное мокрое поле; вдали угадывался лес. В жиже проселочной дороги увяз странный механизм, похожий на трактор. Возле него стоял человек в безмерном дождевике.

— Это мой брат, — суетился проводник в тамбуре. — Он вам поможет. Торопливо сдирал с себя бронежилет. — Передайте ему эту жилетку, черт!

— А вы уверены, что здесь безопасно? — завал я глупый и лишний вопрос. — Сколько до границы?

— Самый раз, милые мои, — твердил проводник. — Прыгайте и все будет лучше, чем думаете. Дальше поезд все равно не идет.

И мы с Анной прыгнули на гальку насыпи. Состав дрогнул и попятился в ту сторону, откуда мы приехали.

— Помогут вам! — кричал проводник, отмахивая рукой на брата.

Когда поезд пропал в полуденной синеве дня, мы медленно спустились на проселочную дорогу. Брат проводника был мрачен и глуховат. Вырвав из моих рук бронежилет, кинул его в кабину трактора, потом кивнул нам, чтобы садились.

— Как вы здесь живете? — спросил я.

— Деньги, — сказал брат.

Анна вытащила купюры и передала ему, взглянув на меня. Я понял, что мне лучше молчать, как трупу.

Через час мы въехали в странное хуторское поселение. Его жители ходили в бронежилетах. Это было поселение, где жили те, кто сопротивлялся режиму сопротивлялся с оружием в руках.

— Теперь я верю, что нам могут помочь, — проговорила Анна.

— Думаешь? — и поднял голову: небесный купол, обрамленный верхушками деревьев, отсвечивался праздничным светом. — Красиво. Кажется, нас любит небо?

— А мы любим его, — и взяла меня за руку.

Потом брат проводника привел сухожильную женщину, она была помятая и старая, как газета, но взгляд был чистым и свободным.

— Убегаете? — спросила равнодушно.

— Да, — ответили мы.

— Деньги, — протянула руку.

Анна снова вырвала из сумочки купюры, с заметной нерешительностью протянула их… Женщина усмехнулась:

— Не бойтесь! Не бывает кары, длящейся дольше жизни, — и пригласила нас в деревенский дом.

Там мы сели за длинный общинный стол и перед нами поставили чугунок с картофелем. Я взял картофелину и, обжигая десны, вспомнил, что когда-то был счастливым.

— А ты заметил, — сказала Анна, — у них нет ни газет, ни книг, ни телефона, ни радио, ни ТВ.

— У них есть оружие и бронежилеты, — заметил я.

— Счастливые люди, — вздохнула любимая. — Почему мы так не можем жить?

— Не знаю, — пожал плечами.

Тут ударила дверь — входила сухожильная женщина и мужчина. Он был в старой форме таможенной службы, поверх кителя — бронежилет. Взглянул на нас философским взглядом:

— К тирану иди с головой, возложенной как бы на блюдо, но руку, несущую блюдо, согни! Тогда голова уцелеет.

Я посмотрел на таможенника:

— А блюдо-то где?

Он хныкнул и резким, профессиональным движением вырвал из-за спины автомат. Пули с барабанной дробью рассыпались над нашими головами. (Лоб удобная площадка для барабанных палочек калибра 5,45 мм).

— Молодец, — похвалила его женщина. — Но они умрут не сейчас.

— Да? — таможенник дунул в монокль ствола. — Тогда я больше не буду.

— Позвольте, — возмутился я наконец. — Мы платим деньги, а вы…

— Зря промахнулся, — сокрушенно вздохнул таможенник. — Если бы попал, ты бы не умничал.

— Хватит шутки шутить, — проговорила женщина. — Пора идти. Или будет поздно: границу перекроют Энергетической установкой «Паутина».

— «Паутина»? — переспросил я. — Красиво.

… Мы быстро шли по лесной дороге. Вокруг пели даровитые птахи. В дальней стороне громыхал гром.

— Дождь? — спросил я у таможенника.

— Граница, — пожал плечами. — Скоро совсем дело будет плохо. Туда пути не будет, — кивнул в сторону горизонта. — Вы последние.

Через час я заметил, что Анна притомилась. Она спотыкалась и загнанно дышала. Потом присела у дерева:

— Прости, устала.

— Потерпи, — протянул руку.

— А если мы не дойдем?

— Дойдем, — и пошли по тропе, но взявшись за руки, точно дети.

Мы шли и путь наш казался бесконечным. Мы шли, пока Анна удивленно не спросила:

— А где же наш провожатый?

И услышали совсем рядом — громкую, агонизирующую автоматную очередь. И, отшатнувшись поначалу от опасных звуков, все-таки, кинулись в сторону беды. И увидели: над вязкой болотной жижей воздушные лопающиеся пузыри.

— Боже мой, — проговорила Анна. — Я не хочу умирать в болоте.

— Если мы умрем, — пообещал я, — то только в небе.

Потом мы вышли на пространство, залитое прозрачной водой. И нам казалось, что мы идем по воде. Небо над нами было беспечальным и свободным, оно отражалось в воде и казалось, что мы идем по небу.

Мы шли к лезвию горизонта и жили надеждой, что дойдем до этого горизонта.

Неожиданно увидели впереди праздничный воздушный шар. Он выплыл из-за леса, словно торопясь к нам на помощь. И мы это понимаем, и восторженно вопим, и толкаем друг друга, и бежим навстречу ему… бежим, брызгая освещенной небом водой…

Рукотворный электрический разряд, похожий на жало гигантской земноводной твари, пробивает непрочный, легковерный праздник души. Воздушный шар вспыхивает факелом и падает огненными ошметками вниз. А мы стоим и смотрим, как чадит наша надежда. Нам ничего не остается делать, как стоять и смотреть…

Я открываю глаза — черная глубокая ночь накрыла машину и нас в ней: Аня спит за рулем, дыхание спокойное и тихое. Я чувствую себя, как после наркоза. Тело непослушное, а память лихорадочно пытается восстановить прошлое и… будущее. Я вспоминаю нашу невнятную поездку на это поле. Потом — «беседа» с неким внеземными силами, называющих себя биологическими создания космической энергии, которые утверждали, что нашей планете угрожает опасность со стороны безнравственных военных. Разумеется, я не верил и меня вместе с Анечкой отправили в недалекое будущее. Там я был каким-то кисейным интеллигентом, умеющим только размахивать дирижерской палочкой. Если все это правда, то будущее действительно у нас поганое лоботомия, как метод управления народными массами, не самая приятная перспектива.

Черт знает что! Нет слов, сержант! В такую маловразумительную и топкую, как топь, историю я никогда не попадал. Кто бы мне объяснил, что на самом деле происходит? Кто оказывает влияние на мои мозги и душу? НЛО? ГРУ? ЦРУ? ФСБ? Ну и так далее.

Я выбрался из старенького «Москвича» и, отойдя в сторону от него метров на десять, освободил мочевой пузырь. Струя мочи ударила в пыль и подняла облачко, подсвеченное мертвым светом луны. Я перевел дыхание: ничего, ещё поживем во славу себя и всего человечества, лишь бы докопаться до самой до сути происходящих событий. Помнится, начинались они именно в такую ночь — была такая же безжизненная луна и был неживой голос Санька, сообщающий, что мой лучший друг погиб. Все последующие события развивались в духе нормальных криминальных разборок. Тогда и подумать нельзя было, что обстоятельства изменятся до такой степени, что я буду принимать участие в неких запредельных экспериментах. И что теперь? Как сказал кто-то из великих философов: «В трудных обстоятельствах сохраняй рассудок». Очень своевременный совет. В моей голове полный раскардаш. Наверное, так сходят с ума, сержант?

Вернувшись к авто, обнаруживаю, что Анечка проснулась, посмотрела на меня здоровым оптимистическим взглядом:

— Ты гулял?

— НЛО искал, — буркнул. — В трусах, — нагрубил.

— И я поищу, — сказала.

Вел себя так по той причине, что видел: Анечка чувствует себя, как юная пионерка в нашем недалеком прошлом, твердо уверовавшая в незыблемость великих идей коммунизма. Раньше были эти противоестественные идеи, теперь другие — не менее странные. И что же? Пионерская восторженность как была, так и осталась. Должно, так проще жить? Верить — и никаких проблем.

— Что будем делать? — спросила Аня, садясь снова за руль.

— В каком смысле?

— По нашей проблеме, — и подняла глаза вверх.

— Взорвем все к черту! — отрезал. — И себя тоже!

— Это идея, — и повернула ключ в замке зажигания.

А какие я должен испытывать чувства? Чувство глубокого удовлетворения от невнятного общения с теми, кто утверждает, что они есть космическая миссия. Да, они отправили нас в будущее — оно опасно и неприятно, однако можно предположить, что «они» его сконструировали с целью заморочить нам головы. С восторженными дураками проще иметь дело, не так ли? Или это воздействие вполне земного психотропного оружия нового поколения?

— Дима, ты, как сапог, — в сердцах проговорила Анечка, когда я поделился своими сомнениями. — Какие тебе ещё нужны доказательства?

— Разберемся, — буркнул я.

— Ты мне нравился, — на это сказала девочка. — Теперь не нравишься.

Я засмеялся: детский сад, где под кроватями стоят ночные горшки. Эти «горшки» окончательно расстроили мою спутницу. Аня закричала, что она взрослая, и больше общаться со мной не будет. Не будет — и все!

— Будешь, — дразнил её. — Кто твои НЛОшкам поможет? Только я!

— Дурак! — чуть не плакала; в своем максималистическом гневе была прелестна.

— Можно подарить герою поцелуй, — смеялся я, — прежде, чем он пойдет штурмовать НИЦ!

— Ах так! — мстительно сжала губы. — И никакой ты не журналист!

— Журналист, — продолжал дурачиться. — Лучшее перо России.

— Нет, — проговорила девочка. — Дед сказал, тебя взяли, чтобы ты его убил.

Я поперхнулся от неожиданности, смех, как кость, застрял в горле. Анечка показала мне язык — он мелькнул, как удавка вокруг шеи висельника.

— Шутишь? — клацнул зубами. — Так и сказал, и лично тебе?

— Нет, кому-то по телефону.

— Посмеялся, наверное? — я был искренне озадачен: что ещё за новый зигзаг в этой искрящейся, как бикфордов шнур, истории?

— Не знаю, — ответила моя юная спутница. — Он сказал: «уже прислали дьявола по мою душу».

— А дьявол — это я? — возмутился.

— Похоже, ты, Дима, — улыбнулась с издевкой. — Чужие здесь не ходят, а ты вот пришел.

— Дура, — проговорил от бессилия что-либо понять. — Останови машину к черту!

Девочка оказалась с характером — подпрыгивающий на колдобинах «Москвич», убыл в сторону бледных огней городка, и я остался один на ночной дороге. Кроме Анечки, ни одна живая душа не знала, где я нахожусь, и от этой мысли мне стало легко и свободно. Ни одна живая душа, сержант! И ты волен выбирать путь, находясь по немыми небесами. А если не возвращаться в НИЦ, рассуждал я, все там настолько запутано, что возникает единственное желание действительно взорвать секретную лабораторию «D» к чертовой матери! Зачем человечеству это головная боль — Новая Энергия?

Предположим, что ночная история с НЛО правдива, как придорожная пыль под моими ногами. Очистительный взрыв — и мы продолжаем жить… у пещеры! Может, этого и добиваются наши «братья по высшему разуму»? Пещерных особей легче напугать и проще приучить. Ведь в записях журналистки Стешко есть предупреждение о том, что многие внеземные цивилизации настроены по отношению к нам агрессивно. И за что нас любить — если мы сами себя не любим. И крепко не любим, если верить небесным прорицателям, отправившим меня с Анной в близкое будущее.

Однако скорее всего мы имеем дело, повторю, с глобальной мистификацией. Допустим, ЦРУ пытается остановить успешный прорыв российской науки в неизведанное. Все просто: у кого окажется больше элемента 115, тот и будет устанавливать порядок на земном шарике. Новая Энергия несет безоговорочную победу и одаривает абсолютной властью!..

М-да! Все прекрасно, да вот только понять, какова моя роль во всей этой искрящейся космическо-пыльной ахинеи? Найти «крота», как утверждает господин Фаст? Или ликвидировать академика, как говорит его впечатлительная внучка Анечка? Или я выступаю в качестве шлака, о чем меня предупреждал менхантер Стахов. Или нечто такое, о чем догадаться пока трудно?

Тут я услышал ноющий звук отечественного мотора. Вдали заплясали огни фар. Я покачал головой: Аня возвращается. Не сбежать ли тебе, милый мой друг, пока не поздно от этой юной восторженной особы, потерявшей голову, общаясь с представителями иных миров? Вопрос риторический — я стоял и ждал разболтанный транспорт. Все-таки интересно, чем закончится вся эта кислотная космическая сага в нашем бедноватом на событии Подмосковье?

— Привет, — улыбнулась, как родному. — Я подумала, а почему бы нам с дедом не поговорить?

— В три часа ночи?

— А он до первых петухов работает.

Я сел в разваливающуюся самоходку. Почему бы и не поговорить по душам с тем, кто знает, что существует угроза его жизни.

— Умничка, — похвалил спутницу.

— А то! — самонадеянно вздернула конопатый нос.

У меня появилось желание щелкнуть по нему, как это я иногда проделывал с Катенькой. Надеюсь, у неё все в порядке и кошмары ночные не беспокоят.

— У меня есть сестренка, — посчитал нужным сообщить. — Она помладше будет тебя, Анечка, но такая же…

— Только не говори, что любишь меня, как сестру, — прервала меня, прикусив губы: машина прыгала на ухабах, стеная и страдая от непомерных усилий.

Я решил промолчать и не спорить. Анечка напоминала девочку моего отрочества. Ту девочку, напомню, звали Ариэль. Ее папа тоже занимался проблемами космоса. Именно она научила меня смотреть в небо. Потом, как известно, Ариэль погибла — погибла в автомобильной катастрофе. Соседки сплетничали, что девочке оторвало голову. Это было неправда. Я видел Ариэль в гробу — она пребывала в полном порядке, если, конечно, не считать, что больше не жила и, следовательно, не могла смотреть в небо.

— Все у нас будет хорошо, — проговорил я. — И даже лучше.

Примирительный тон насторожил Анечку, она покосилась на меня, словно ожидая подвоха. Я рассмеялся: мои помыслы чисты, как листы из новой школьной тетрадки.

— Я уже не учусь, — заметила девочка, решившая, что я намекаю на её юный возраст.

— Век живи — век учись, — не был оригинальным я.

— Ты намекаешь, что я глупая?

Я вскричал, что нам лучше помолчать, ибо мы, болтающие на языке, великом и могучем, абсолютно не понимаем друг друга. Фыркнув, Аня заявила, что по русскому языку у неё была пятерка, а у меня, судя по всему, двойка. Я признался, что диктанты писал с такими невероятными ошибками, что у «русички» волосы дыбом вставали.

— И я не удивляюсь этому, — хмыкнула Анечка. — Мы с тобой знакомы меньше трех дней, а такое впечатление, что — целую вечность.

— Швырнула бабушка камешком, да мимо, — вспомнил я народную пословицу.

— Что? Какая бабушка? Я — бабушка?..

Конечно, мы знать не знали, что через четверть часа пойдет отсчет совсем нового времени. И этот дорожный треп будет вспоминаться нами, как приятное розовое сновидение.

Академик проживал в кирпичном высотном доме, единственном в городке. Окна на шестом этаже светились, и я успокоился: Аня оказалась права — её дед трудился во славу отечественной науки и думать не думал о времени.

Мы вошли в чистенький подъезд. У лифта находился обшарпанный столик и кресло для консьержки, которая отсутствовала по причинам понятным: ночью все спят и видят сны, а не шляются туда сюда, как это делали мы с Анечкой.

— У меня есть ключи от квартиры, — сообщила моя спутница, — но лучше позвоним, а то вдруг у деда, — скорчила рожицу, — дама.

— Шутишь?

— Какие могут быть шутки, — утопила кнопку звонка. — Он тоже ещё человек мужского рода.

Трель звонка вспугнула тишину элитного дома и всего мирного городка. Но странно — проходит минута, проходит другая… Внучка удивляется: обычно дед открывает сразу? Я передергиваю плечами: не прячет ли академик любовницу в шкаф? В тахту пихает, поправляет меня Анечка и вытаскивает из куртку ключи.

Мы ещё глупо шутили и посмеивались. Как позже выяснилось, это были последние минуты нашего ребячества.

Знакомый запах крови, похожий на запах разлагающихся морских водорослей, почувствовал ещё в прихожей. Силой задержав Анечку в коридоре, переступил порог кабинета. Он был заставлен книжными стеллажами, на стенах — фотографии в рамках, у открытой двери балкона — огромный письменный стол из моренного дуба. На полу в беспорядке кинуты бумаги.

Академик полулежал за столом, как тряпичная большая кукла. Кровь сочилась из рваной раны, чуть раньше она, верно, била фонтаном, а теперь…

Потом услышал звук отъезжающей машины — мощный фордовский мотор. Должно быть, убийца (или убийцы) находились в квартире, пока мы с Анечкой топтались у двери.

— Что это? — услышал придушенный голос девочки. — Де-е-ед! закричала. — Дедушка, — заплакала.

Затолкав девочку на кухню, набрал по телефону номер господина Фаста. Была у нас такая договоренность: в экстренном случае звонить только ему. Кажется, этот случай наступил?

— Да? — услышал сонный голос. — Дима? Что такое?

— У нас проблемы, — проговорил я.

— Какие? — зевнул мой ночной собеседник.

У меня много недостатков, я соткан из них, но есть одно безусловное достоинство: чувствую ложь. Товарищ Фаст переиграл, он не учился в театральном училище-школе МХАТ, и поэтому был неубедителен в своей скуке. Я коротко сообщил, что произошло в квартире академика Сироты А.А. и, закончив телефонный разговор, присел на корточки перед плачущей девушкой.

— У нас мало времени, — сказал я. — Слезам делу не помочь.

Аня смотрела на меня воспаленными глазами и не понимала, что хочу от нее. Я взял её руку и спросил:

— Откуда ты знаешь, что деда могли убить?

— Он сам мне сказал, — всхлипнула.

— Здесь что-то искали?

— Искали? — не понимала. — Деньги?

— Прости, а дед тебе ничего не передавал?

— Что передавал? — попыталась вырваться. — Его убили, а ты задаешь такие идиотские вопросы?

— Стой, — держал за руки. — Ты говорила: дед нашел решение. Говорила?

— Да.

— Где они?

— Н-н-не знаю, — зашлась в плаче.

— Все-все, — понял, что в данной ситуации бесполезно развязывать узелки проблемы, связанной с элементом 115. Будем только надеяться, что академик — старый лис, чувствуя, что могут произойти печальные для него события, надежно упрятал информацию по Новой Энергии. Возможно, наше с Анечкой полуночное появление в доме сыграло роковую роль: академика убили потому, что он знал в лицо тех, кому открыл дверь. Или убийцы проникли через балкон? Впрочем, сейчас это не самый главный вопрос. Если все происходящее в последние дни не воображение больного ума моего, то речь идет об информации, способной взорвать в буквальном смысле слова весь мир. Или дать её обладателю упоительную власть над всем человечеством. Картинку недалекого будущего я видел и отнесся к ней, как к фильму нестрашного ужаса. Однако теперь, когда в реальной жизни начинают происходить «запланированные» убийства, то простите-простите, есть над чем задуматься.

— Анечка, — сказал я. — Никому не говори о НЛО, не надо. Тебя не поймут.

— А что говорить? — была несчастная и некрасивая в искреннем горе.

— Ничего не говорить, — улыбнулся. — Мы с тобой гуляли по городу, потом решили зайти к деду…

— Гу-у-уляли?..

— Гуляли, милая, гуляли. — И повторил: — Ты ничего не знаешь. Ни-че-го! А эту проблему я сам буду решать, обещаю.

— Решать? — не верила. — Как решать?

— По обстоятельствам.

Через несколько минут в квартире академика началась тошнотворная суета службы безопасности НИЦ, прибывшей во главе с господином Фастом. Потом приехали родители Анны и увезли её домой. Я чувствовал, что события этой ночи есть поворотные. Вот только для кого? Для меня? Для всех народов мира, населяющих нашу планету? Или для тех, кто выполняет специальное задание? ЦРУ? ГРУ? ФСБ? НЛО? И так далее. Кто мутит воду и пытается поймать в ней золотую рыбку удачи?

Сидя на кухне, я задавал себе эти вопросы и не находил ответа. Если позабыть НЛО, как явление противоестественное для человеческого ума, то скорее всего настоящая проблема имеет земные корни. Идет борьба спецслужб, а я в качестве того куска дерьма, плавающего в проруби. К сожалению, это так, сержант. И остается тебе только ждать… и действовать по обстоятельствам.

— Плохие дела, — в кухне появился полковник Фаст. Был подвижен и энергичен, чувствовал себя, видно, как гончая, берущая след.

— Хуже не бывает, — подал я голос. — Почему у академика телохранителя не было?

— Был он, Дима, был, — хныкнул сотрудник службы безопасности НИЦ. Только Алексей Алексеевич на ночь его домой… — махнул рукой. — Порядок должен быть во всем, а здесь…

— Порядок — это когда все покойники, — вспомнил свое путешествие в будущее.

— Что? — не понял Денис Васильевич. — Кто у нас ещё покойник?

Я отшутился: все мы мертвецы — в перспективе. Господин Фаст глянул на меня с некой потаенной мыслью, задумчиво пожевал губами:

— А как ты здесь оказался?

— Гуляли с Анечкой, — отвечал я. — Решили зайти в гости к дедушке. И вот… зашли.

— Теперь бы выйти, — многозначительно проговорил полковник ГРУ.

— То есть? — насторожился я.

— Где гуляли-то? — с нездоровым оживлением поинтересовался. — Городок у нас маленький. Запомнить нетрудно, особенно для бывшего диверсанта. Не танцевали ли часом в ДК? — Сделал интригующую паузу. — Вальс? Или твой, Дима, любимый танец jig?

Услышав это, я попытался сохранить хладнокровие. Спокойно, сержант, ничего страшного не происходит. О jig только ленивый не знает. Во всяком случае, отцы-командиры «Салюта-10» были в курсе: однажды я переминался на сцене, участвуя в культурной программе по случаю 23 февраля. Мои танцевальные «па» боевые товарищи встретили гомерических хохотом, а потом ничего — попривыкли и даже провожали аплодисментами.

— Сегодня в ДК не танцевали, — заскучал я. — По проспекту Ленина гуляли. Туда — сюда.

— Туда — сюда, — рассмеялся господин Фаст. — А меня предупреждали, парень ты с юмором, самостоятельный, — опустил на мое плечо руку. — Дима, хватит валять дурака. Мы вместе — мы одна команда.

— Одна команда?

— Хочешь играть свою игру, — навис обрюзгшим лицом актера второго плана. — Не советую.

— О чем речь?

— Ты помогаешь нам, мы — тебе.

— «Крота» я пока не нашел, — огрызнулся. — Чем могу вам помочь?

Этот вопрос ввел в заблуждение сотрудника разведки, он решил, что я готов сотрудничать. Впрочем, я был не против, но с одним условием, чтобы мне толком объяснили, что происходит на самом деле? Вакханалия событий. Даже мой бронебойный ум не способен их осмыслить.

— Хорошо, Дима, — согласился с моим условием полковник. — Твое право знать то, что ты должен знать.

Формулировочка мне понравилась своим жизнерадостным идиотизмом: «Твое право знать то, что ты должен знать». Интересно, какие у меня права? И что нового могу узнать?

Эти вопросы я уже задавал в служебном авто, на котором мы направлялись в НИЦ. Там, по утверждению Дениса Васильевича, нам будет проще найти общий язык. Как можно найти общий язык с тем, у кого завязаны руки? Хотя они были свободны, однако невидимые путы держали меня, чувствовал, намертво. Было такое впечатление, что некая лукавая сила постоянно встряхивает перед моими глазами разноцветные сланцы, и возникает картинка совсем иная, чем прежде.

Ситуация занятна и все больше приобретает черты фантасмагории. Жизнь, которую я начинал после армии, сейчас кажется мне глуповато — примитивной, как придорожный сорняк. Я мечтал стать жиголо, чтобы за деньги в койках танцевать с жирноватыми матронами jig. Сейчас сама мысль об этом вызывает изжогу. Кровавые события на даче Пехиловой послужили отправной точкой для моих не менее кровавых действий, однако и они в свете последних происшествий выглядят бледно, как ночная звезда днем. Если раньше все происходящее имело налет игры — опасной, но игры, и правила этой игры были понятны: побеждает сильнейший, то что мы имеет сейчас? Чудесный элемент 115, являющейся основой для Новой Энергии, «контакт» с внеземной цивилизацией, убийство академика и… полный душевный хаос. О мозгах лучше умолчать; такое ощущение, что их у меня вырвали, как корнеплод из почвы.

Наш кортеж из пяти машин въезжал на территорию научно-исследовательского центра. Мощные прожекторы освещали здания и прилегающую к ним местность. Не объявлена ли тревога? Господин Фаст подтвердил мою догадку: академика не уберегли, так хоть дело всей его жизни…

Тем временем наш автомобиль подкатил к невзрачному двухэтажному дому казарменного типа. Здесь наш штаб-с, посмеялся Денис Васильевич и пригласил следовать за ним. Не успел я дать согласие, как оказался в окружении дюжих «спортсменов». Я подивился такой опеки, да решил, что служба безопасности перестраховывается.

В детстве увлекался фантастикой, в охотку следуя за авторскими придумками: полеты на мрачный Марс, погружение в океанские глубины, раскопки отравленных гробниц фараонов и прочая байда. То есть удивить меня, книгоеда, трудно, невозможно удивить, однако, когда наша группа на грузовом лифте опустилась на третий нижний уровень, я присвистнул: господа, где это мы находимся, не в американском ли штате Аризона, где расположены секретные военно-космические базы США?

Было впечатление, что я угодил в НЛО, если я правильно его представляю: огромный круглый зал с полусферой потолка, напичканный современными компьютерами и телевизионными экранами. За пультами сидели люди в форме, похожей на космическую. Переговоры велись исключительно по внутренней связи, и поэтому в зале провисала неестественная тишина. На общем огромном экране расцветала красками наша планета. Она медленно вращалась и находилась как бы в сетке неких необходимых параметров. Циферблаты указывали местное время главных городов мира: Вашингтон, Лондон, Париж, Москва, Пекин и так далее.

— Впечатляет? — поинтересовался полковник Фаст. И, не получив ответа, сказал не без пафоса: — Мы тоже лыком не шиты и тоже умеем работать, если это надо родине.

— А надо ли это родине, — спросил я, — такой нищей?

— Дима, будь выше деклассированных предрассудков. Не будет этого настоящего — не будет будущего. Ни-ка-ко-го!

— И что здесь? Центр управления полетами?

— Почти угадал, сукин ты сын, — и пригласил меня пройти в персональный кабинет.

Признаться, я был заинтригован: что ещё за космическая база в километре от земной поверхности? Если это не сон, то можно быть спокойным за народ, на деньги которого создают такие потрясающие сверхъестественные по техническому оснащению объекты.

— Вот так скромно живем, — пошутил Денис Васильевич, когда мы оказались в его кабинете: стол, два кресла, компьютер, телевизор, телефоны, а на стене фотография в рамке. Именно на неё я и обратил внимание: серебристая «летающая тарелка» парила над городским микрорайном. Господин Фаст проследил за моим взглядом: — «Объект» над Крылатском. 15 января 1987 год. Таким его увидел из своего окна пенсионер Каменский.

— И, конечно, сфотографировал? — с насмешкой спросил я. — Что за шустренький такой пенсионер?

— Не знаешь наших пенсионеров, — тоже усмехнулся Денис Васильевич, садясь за стол, — они у нас как пионеры! Такое иногда учудят: хоть стой, хоть падай. Но, — поднял указательный палец, — им до тебя, Дима, далеко. И указал на кресло. — Садись-садись. В ногах правды-то нет.

— Нет её и выше, — брякнул, понимая, что эта веселая ночь не закончится никогда.

Я точно угодил в яму «безвременья» — и передо мной выбор: или оказывать сопротивление, или подчиниться всесильным обстоятельствам. Сотрудник ГРУ посмотрел на меня с некоторым превосходством, взял пульт ТВ:

— Ну-с, пожалуй, начнем с кино. Поскольку оно в нашей жизни самое наиглавнейшее, как говаривал вождь мирового пролетариата товарищ Ленин.

Правильно великий вождь маленького роста говорил: кино — это все. В том смысле, что средствами синематографа можно показать мир, таким какой он был: час назад, год назад, век назад… Я к тому, что на экране телевизора демонстрировался документальный фильм под условным названием: «Встречи влюбленных под луной», роли коих исполняли мы с Анечкой. Да-да, наши ночные встречи были записаны на пленку — и подозреваю, по причинам далеким от романтических порывов. Что и говорить: лучше жить в пещерном веке и вырубать образы любимых кайлом на скале.

— Ну как? — поинтересовался сотрудник безопасности НИЦ. — Интересное кино?

— Не предупредили, — сказал на это. — Припудрился бы я.

Денис Васильевич рассмеялся: ишь, актер хренов, и не удивляется. Так чувствовал я вас, врал, печенью чувствовал. Не завирайся, малость обиделся Фаст, мы умеем работать нежно.

— А на фиг козе баян? — задал естественный вопрос.

Полковник подобрался, собрав лицевые мышцы в целеустремленное и строгое:

— Информация конфиденциальная, Дмитрий, — предупредил. — Мы гости Министерства обороны и занимаемся здесь спец программой, связанной, указал на фотографию НЛО, — вот этими тарелочками. Академик Сирота работает, — поправился, — работал, как тебе известно, над реактором античастиц. И практически решил эту проблему, но случилось то, что случилось. Его расчеты исчезли. Их ищут. И уверен: найдут. Разговор о другом, дорогой мой человек, — наклонился ко мне и я увидел немигающе-неприятные зрачки, похожие на стальные шарики терминатора из одноименного фильма. — Разговор о контакте с ними, — кивнул на фотографию. — Понимаешь о чем речь?

— Нет, — зевнул я. — Простите, спать хочется.

— Хорошо, начнем сначала, — проговорил господин Фаст, словно не услышав моих последних слов. — Ты думаешь, что вляпался в эту историю случайно?

— Я уже давно ничего не думаю.

— Но случайностей наша служба не допускает, Жигунов, — впервые назвал меня по фамилии. — И то, что ты побывал в «Зоне-17», далеко не случайность.

— Какая ещё «Зона-17»? — возмутился. — Знать не знаю.

— Верю, — радостно согласился Денис Васильевич. — Это аномальная зона. Туда тебя привезла Анечка на «Москвиче». Мы вас контролировали до определенной границы. Потом вы визуально исчезли — наша аппаратура доказывала, что вы есть, но мы вас не наблюдали. Вопрос: что происходило во время вашего, так сказать, исчезновения.

— Буду отвечать, — позволил себе пошутить, — только со своим адвокатом.

К чести моего собеседника он не потерял чувства юмора — даже одобрительно похныкал. Я же находился в глубоком депрессивном состоянии: теперь, как необитаемый остров в океане, появилась эта аномальная «Зона-17». Хорошо, что о мою головушку кололи кирпичи во время наших бойцовских тренировок, это, должно, меня и выручало.

— Что такое аномальная зона, — решил уточнить, — да ещё семнадцатая?

— Места постоянного базирования НЛО, — последовал откровенный, кажется, ответ. — И таких мест много.

— Допустим, — задумался. — Одного не понимаю: что вообще тут делаю? Мне сказали: искать «крота»…

— Дима, мы идем эволюционными этапами, — прервал меня Денис Васильевич.

Я вздохнул и признался, что все равно не понимаю своей роли в этой истории с гуманоидами. Каким образом простоватый б/у диверсант оказался в сердцевине святая святых Министерства обороны? Почему ему оказывают такое доверие? Где первооснова всей этой завиральной ситуации?

— Хорошие вопросы, б/у диверсант, — проговорил мой собеседник. — Сам догадаешься?

Я знал ответ на этот вопрос, однако решил, что лучше будет пока валять дурака по причине непрозрачности, скажем так, нынешней ситуации. Если не доверяю даже небесным доброжелателям, умеющим отправлять всех желающих в будущее, то почему я должен верить тому, кто очень напоминает мне… офицера из этого самого грядущего, которому маэстро проткнул глаз дирижерской палочкой? И поэтому ответил с заметным самодовольством:

— Я.

— Что «я»? — насторожился сотрудник ГРУ.

— Я есть первооснова всему.

— Дима, — обиделся мой собеседник. — Ты идиот или притворяешься?

Я признался, что в данном физическом состоянии скорее первое, чем второе. Господин Фаст выказал удивление: как же моя хваленая боевая подготовка? По Гималаям маршем, пожалуйста, отвечал, а вся космическая хиромантия не по мне. А что делать, развел руками сотрудник безопасности НИЦ, живем мы в такой просвещенный век — век покорения, прошу прощения, космоса. И наша задача, поддержал я Дениса Васильевича, не только покорить внеземное пространство, но и хорошенько его обгадить.

— Отвлекаемся, — прервали меня, и мы продолжили наши игры, где неизвестные летающие объекты выступали в качестве бадминтоновых воланчиков.

Анечка — вот кто является причиной всех последних событий. Анечка — и больше никто. Почему Анечка? Все просто — она аномальный ребенок. Какой? клацнул я челюстью. Аномальный ребенок, повторил сотрудник ГРУ и рассказал такую сказочную быль: в свое время будущий академик Сирота Алексей Алексеевич работал на ядерном полигоне в Семипалатинске и там маленько облучился, можно даже сказать, получил лечебную дозу. Потом у него родился сын — нормальный, слава Богу, мальчик. За ним велось постоянное научно-медицинское наблюдение, прекратившиеся по достижению им совершеннолетия. Затем юноша женился и жена родила ему дочь — Анечку. В три года она умела передвигать предметы: чашки, ложки, стаканы, миски. Шалила себе на радость, когда не хотела кушать манную или какую-другую кашу. В пять лет начала говорить на языке, которого нет в природе. Года через три девочку отправили летом в оздоровительно-трудовой лагерь, чтобы она влилась в здоровый коллектив и не чувствовала себя изгоем общества. Лагерь находился на реке Истре у деревни Хорки. 20 июня отряд из семнадцати детей и воспитательницы возвращался по проселочной дороги после купания. Когда вышли на пригорок, маленькая Анечка, подняв голову в небо, указала рукой на яркое пятнышко, пляшущее у облаков. Позже воспитательница утверждала, что у неё возникло гнетущее состояние, похожее на страх — страх за детей? Те же наоборот — чувствовали себя прекрасно, толкая друг друга и смеясь. Шар тем временем приближался к земле. Затем совершив замысловатый маневр, аккуратно опустился в метрах ста от группы. По размерам он был больше автомобиля, метра четыре-пять в диаметре. Неожиданно разделился на две половины, они разошлись в стороны, как створки раковины, и между ними показалось существо золотистого цвета. Рост — значительно выше человеческого, короткое тело, длинные «ноги» и «руки», черт лица никаких не было видно, только крупные, радужные глаза. Инопланетянин «посмотрел» на отряд и медленно, вытянув перед собой руки, как бы для равновесия, направился к детям. «Ребята, скорее бежим в лагерь», закричала воспитательница. Уже в лагере обнаружили, что нет одного ребенка — Анечки. Несколько взрослых кинулись на её поиски. Обнаружили девочку на дороге, ведущей в лагерь. На вопрос: «Где она была?», ответила: «Я каталась на шарике». На более подробные вопросы отказалась отвечать.

— Вы хотите сказать, что Аня контактирует с инопланетянами? — прервал я рассказ полковника ГРУ.

— Я не говорю — утверждаю, — с напряжением проговорил Денис Васильевич. — И ты, Дима, тоже.

— Я?

— Ты, — и снова включил телевизор, на экране которого проявилась Анечка, проговаривающая фразу о том, что «они назвали тебя».

Конечно, я мог рассказать о том, что происходило в аномальной зоне, да, повторю, чувствовал: не стоит этого делать. По каким причинам? Во-первых, ложь, которую сразу заложили умники из спецслужбы в наши отношения; во-вторых, некорректные принципы в работе; в-третьих, хладнокровное отношение в факту убийства академика; и самое, быть может, главное: дыхание будущего. Печального будущего — при определенном негативном ходе истории.

— И что из этого следует? — кивнул на экран телевизора. — Девочка с фантазиями. Во всяком случае, я их не наблюдал.

— Тогда что делали в зоне? — ухмыльнулся Денис Васильевич.

Мне его улыбка не понравилась, он скалился с неким превосходством.

— Покатались. Поцеловались, — взглянул на него честными глазами. Потом укололись и забылись.

Надо отдать должное сотруднику ГРУ: ни один, как пишут в романах про разведчиков, мускул не дрогнул на его лице.

— Дима, ты таки не понимаешь, чем мы здесь занимаемся?

— Чем?

— Мы защищаем национальные интересы, — и неожиданно ударил ладонью по столу, заорав во весь голос: — А ты, поганец, коленца выкидываешь! Думаешь, умнее всех!

— Пошел ты!.. — не привык, чтобы со мной говорили на таких повышенных тонах. — Я вам не пенсионер Каменский; могу и не такую загогулину, — кивнул на фотографию, — изобразить.

— Изобрази, — развел руками Денис Васильевич. — В чем дело? Мы хотим найти контакт с НЛО. Такая возможность появилась…

— Как вы это представляете? Я иду в зону и говорю: «Здрасте, господа гуманоиды».

— Ты будешь только проводником, — горячился сотрудник ГРУ. Техническую сторону мы обеспечим. Наши Кулибины не зря штаны протирают.

— А зачем вся эта морока?

Господин Фаст восторженно отвечал, что это будет прорыв в неизведанное, что человечество получит шанс выйти в межгалактическое пространство, и чем он больше так разглагольствовал, тем сильнее я убеждался: спецслужбы готовят некую акцию. Не по захвату ли НЛО? У нас любят силовые методы решения проблем. Если это так, то более бессмысленного занятия трудно придумать. Как можно ловить небесных призраков, находясь в состоянии полудикой орды?

Впрочем, почему бы и не поучаствовать в игрищах язычников? Думаю, истинные намерения спецслужбы для НЛО не будут большим секретом. А сам я буду действовать, соотносясь с обстановкой.

— Анечка-то будет принимать участие во встрече двух миров?

— Безусловно, — последовал ответ. — Без неё никак.

— Тогда зачем я? — не понимал.

И что же выяснилось? Оказывается, у Анечки мозг заблокирован небесными силами настолько, что использовать его в эксперименте не представляется возможным, а вот потенциал моего мозга девственен, как джунгли Амазонки. То есть, насторожился я, не похоже ли это на лоботомию? Упаси Боже, всплеснул руками полковник ГРУ, очень корректный эксперимент: поскольку «гости неба» не хотят идти на прямой контакт с учеными, то я буду выступать в качестве как бы переводчика. Специальные датчики-чипы, подключенные к коре головного мозга, будут передавать сигналы, которые после преобразуются в визуальную, быть может, картинку.

Я все это выслушал и понял, что живым из этой истории не выберусь. А если и повезет выкарабкаться, то круглым идиотом. Не напоминает ли это тебе, сержант, вероятное наше будущее, где ты сумел поприсутствовать в другой телесной оболочке?

Что делать? — вечный вопрос русской души. Надеюсь, небеса будут к нам с Анечкой благосклонны и не дадут пропасть.

И я соглашаюсь совершить научный подвиг во имя родины. Сотрудник ГРУ очень доволен, он говорит какие-то пустые слова о том, что отчизна меня не забудет, и на этом наша ночная встреча заканчивается. Меня ведут в бокс для отдыха. Там небольшая комнатка, напоминающая отсек орбитальной станции, но с земным топчаном и застиранным бельем с казенными печатями, проставленными на углах. Подозреваю: человечество мечтает летать в другие галактики и клеймить там все, что попадется под руку. С этой мыслью засыпаю и сплю, провалившись в дыру небытия. Наверное, так черные дыры антимиров затягивают космические корабли, похожие на новогодние искрящиеся игрушечки.

Проснулся с прекрасным настроением — так просыпается ребенок после Нового года, осознающий, что, прошлепав босиком к ароматной елке, он обнаружит под ней подарок от Деда Мороза. Какой «подарок» судьбы ожидает тебя, сержант, потянулся я. Будем верить, что по вкусу он будет сладким, как леденец. И почувствовал приступ голода. Ба! Господа! Кто будет кормить подопытного кролика?

Без всяких сомнений, за «кроликом» вели наблюдение — через минуту появился служивый человечек с подносом, на котором находился необходимый завтрак туриста для туриста. (Все мы туристы в этой жизни.) С аппетитом я слопал цукатного цыпленка, салат из огурцов и помидоров, клюкнул компот из клюквы и объявил голосом:

— Сержант Жигунов! К выполнению задания родины готов.

Меня услышали — появился новый служивый человечек, принесший одежду, напоминающую хламиды странников. Я быстро переоделся и почувствовал себя пациентом дурдома, которому электротоком решили выбить остатнюю дурь.

В своих предположениях не ошибся. Меня провели в помещение, похожее по белому цвету на медицинский центр. Несколько врачей, назовем их так, суетились у специальной аппаратуры и кресла, смахивающего, не буду оригинален, на зубоврачебное. Люблю когда рвут зубы — другим, да, думаю, дела здесь куда серьезнее. Не лишиться бы, повторю, последнего ума-разума. Не стрекануть ли, пока не поздно? Словно почувствовав мои сомнения, возник господин Фаст. Поприветствовав меня, он сказал, чтобы я не волновался попусту — установка чипов не займет много времени, процесс же сам безболезненный.

— Голова — это же кость, — успокоил.

— Это таки моя кость, — решил напомнить.

— Твоя-твоя, — посмеялся сотрудник ГРУ. — И её будут беречь, как зеницу ока.

— Это утешает, — и сел в кресло по просьбе одного из эскулапов с руками коновала. — «Не делайте мне больно, господа», — вспомнил строчку из модной песенки.

— Наоборот, — ухмыльнулся лекарь, держащий в руках шприц. — Укольчик и полетаешь в раю.

— В раю? — насторожился. — Надеюсь, вернусь оттуда?

— Это как повезет, — ощерился коновал в медицинском халате, производя укол в мою наколку, изображающую одуванчик парашютика и надпись «ВДВ-Салют-10». — Вернешься, солдатик, — успокоил. — Ты нам ещё здесь нужен.

— Поехали, — на это ответил я и увидел, как потолок надо мной неожиданно начинает размягчаться, как тесто, потом будто потек, теряя свои прямолинейные контуры и… я (или то, что было мною) медленно поднимается вверх — поднимается к этой бесформенной массе, которая вдруг превращается в кучевые облака. Они легки и чисты, и плавать в них одно удовольствие. И мое астральное тело счастливо, как счастливо земное дитя, научившее бултыхаться в воде без родительской опеки.

Потом возникает дуновение ветра, если можно так выразиться, переносящее мое астральное тело в некое иное мироздание. Там уже нет облаков — бесконечное пространство пронзительно-ультрамаринового цвета. Любовь, покой и свет — так можно охарактеризовать атмосферу этого мира. Мое астральное тело буквально пропитывалось этой любовью, этим светом и этим покоем. После того, как оно достигло определенной концентрации этих чувств, возникло нечто наподобие воронки, которая начала вбирать меня в себя. Пришло понимание, что путешествие в небесный парадиз было временным — пора возвращаться. А этого делать, ох, как не хотелось. Быть может, поэтому, мое астральное тело орало нечеловеческим голосом:

— Пустите меня. Я ещё хочу любви неба-а-а!..

Пришел в себя с таким чувством, что на мою голову плеснули серной кислоты: болела она немилосердно. Разумеется, я задал вопрос по этому поводу в экспрессивной, правда, форме, мол, что вы, лекари, мыши белые, не лечите, а калечите? Мне ответили, что скоро все пройдет и я буду чувствовать себя лучше, чем раньше. То есть идиотом, вредничал я. Цицироном, посмеялись вредители в халатах. На этом наши распри закончились — я уснул.

Новое пробуждение было куда легче — без головной боли. А есть ли она, черепушка, спросил я и поднял руку, чтобы проверить её наличие на плечах. К счастью, башка присутствовала, однако была облеплена датчиками, как днище океанского лайнера ракушками. Экспериментаторы хреновы, выругался я. Так надо, Дмитрий, ответили мне, пострадай за национальные интересы.

— Еще слово о родине, — предупредил я, — и оторву все это к чертовой матери!

— Э, нет, — посмеялись специалисты. — Этого нельзя делать, дружок. Хотя, конечно, если хочешь быть дураком навсегда…

Этого не хотел и поэтому мне популярно объяснили, чтобы я не проявлял самостоятельность и берег свою бедовую головушку… Как зеницу ока, догадался сам.

На этом производственная маета закончилась и господин Фаст принялся меня инструктировать, как академик Павлов своих собачек.

— Никаких резких движений, — предупреждал он, сотрудник службы безопасности НИЦ, конечно, — чтобы не происходило.

— А что должно произойти? — живо интересовался я.

— Аномальная зона, — напомнил. — Будем надеяться: ничего плохого не случится.

— А вы где будете находиться?

— Везде, — сделал широкий жест рукой.

— Но чтобы они не заметили, — валял дурака.

А как себя вести, посаженному на невидимую цепь? Иногда и цепь дает иллюзию свободы и безнаказанности.

Потом по совету Дениса Васильевича я позвонил по телефону Анечке. Девочка обрадовалась: Дима, куда пропал? Прости, мелочи жизни, отвечал, как сама? Плохо, деда жалко; а ведь я предупреждала. Давай встретимся, предложил, вечерком. И Аня согласилась покататься на «Москвиче».

Ближе к ночи я уже чувствовал себя астронавтом, готовым бродить на поверхности ипритного Меркурия столько, сколько отечеству родному потребуется.

Последние инструкции уже получал в автомобиле, разрывающим светом фар мрак летней ночи. Полковник ГРУ допустил ошибку. Должно быть, он уверился в моей лояльности или посчитал, что «электронная» цепь надежное средство от головной боли, как гильотина.

— О нашем сотрудничестве, — предупредил, — мы Анечке не будем говорить.

— Почему?

— У неё и без нас проблем хватает. И потом: эксперимент должен быть абсолютно чистым.

— Мама мылом мыла Милу, — вспомнил я.

— Что?

— Чистота — залог здоровья, — улыбнулся я, понимая, что наша игра в «умри-воскресни» только начинается.

Отцы-командиры учили никому не доверять — даже собственной тени. Тень может предать, а что говорить о людях? Я не верил сотруднику разведки, чувствуя, что он преследует некие свои цели. Какие? Думаю, это скоро выяснится.

У знакомой мне элитной многоэтажки, где живал академик Сирота, кавалькада автомобилей притормозила. Я пересел из импортного комфортабельного лимузина «БМВ» в наш запыленный разбитый «Москвич» и отправился на свидание с девочкой Анечкой.

Вечерний городишко жил своей маленькой провинциальной жизнью: у ресторана «Дубна» гуляла несвежая свадьба, от железнодорожного вокзала торопились те, кто работал в столице, у торговых палаток дули пиво местные забулдыги. Я усмехнулся: другая планета, со своими законами и жизненными установками. Понять их можно только, родившись в этой атмосфере стойкого оптимизма и надежды на лучшее.

Анечка проживала на улице с характерным названием для строителей коммунизма — Энтузиастов. Что-что, а воодушевления нам не занимать. Это я про себя и невидимых естествоиспытателей, следующих за мной. Почему они уверены, что небесные гости пожелают с ними иметь дело? Воистину: человечеству самонадеянности не занимать. Ладненько, сержант, посмотрим, что из всего этого выйдет?

У подъезда панельного дома притормозил машину. На лавочке отдыхали юные жители городка: пели под гитару песни и пили кислое винцо. Когда-то, в другой жизни, и мы с Венькой Маминым так сидели, веря в собственную значимость и бессмертие. И что же теперь? Мой друг погиб, не оставив после себя никого, а я прихожу к пониманию, что вся наша жизнь это потери и поражения. Я уже потерял тело: мои мозги уже не принадлежат мне. Теперь идет охота за моей душой. И все бы ничего — наверное, в нашей удивительной стране можно жить и без тела, и без души, однако в эту научно-производственную мороку хотят вмешать Анечку. А терять её я не хочу, и поэтому оставляю за собой право действовать так, как буду считать нужным.

Пройдя мимо пьюще-поющих юных россиян на лавочке, девочка приблизилась к авто. То ли последние события, то ли джинсовый костюмчик сделал её чуть взрослее. Я открыл дверцы — и Аня села на переднее сидение.

— Я тебя искала, — сказала, — днем, а ты как сквозь землю провалился.

— Прости, — выезжал на центральный проспект. — Дела, — и усмехнулся: девочка словно угадала, где я находился. — Ты же знаешь этого зануду Фаста: где был, что делал? Неприятный тип, — произносил все это, прекрасно зная, что наш разговор прослушивается.

— Дедушка его не любил, — сказала Анечка. — Он говорил, что… эти стукачники…

— Стукачи?..

— Ага. Науку погубят.

— Прав был дедушка, — вел себя как мальчишка. — Не удивлюсь, если выяснится, что они руку приложили к гибели академика.

— Не знаю, но они ищут тетрадку, — сказала Анечка. — Весь дом перерыли.

— Какую тетрадку?

И выясняется, что академик работал дома исключительно дедовским способом. Все свои расчеты записывал в обыкновенную школьную тетрадку с дерматиновой обложкой малинового цвета. Она пропала. И теперь служба безопасности НИЦа ищет её. Да-да, вспомнил я, Фаст об этом мне тоже говорил, но как-то походя.

— Походя? — удивилась Аня. — А там, как я понимаю, последние расчеты по реактору античастиц, без которых…

— Ну и Бог с ним! — радостно прокричал я, удивляя этим свою спутницу. — У них свои проблемы, а мы… катаемся, — и мимикой лица показал, что нам лучше помолчать или говорить на другую тему.

Актеришка с меня аховый — Анечка рассмеялась и поинтересовалась, что со мной происходит? Тсс, приложил указательный палец к своим губам.

— Что?

Я постучал костяшками руки по автомобильной панели. Девочка с нездоровым интересом посмотрела на меня и спросила:

— Кто там?

Представляю, о чем думала служба разведки, следующая за нами. В конце концов я отшутился, сказав, что у меня нервный тик, видимо, от облучения ядерными частицами.

— Дима, прекрати, — недоумевала девочка. — У тебя что-то с головой, да? — И снова угадала: голова моя — была не моя, а черт знает чья! — Ой, а куда это мы! — «Москвич», скатившись на проселочную дорогу, принялся скакать на колдобинах, а мы — в нем.

— Угадай мелодию! — проклацал я.

Угадала и высказала удивление: они появляются тогда, когда им надо, а не наоборот. Но бывают исключения, утверждал я, сейчас именно тот случай. Какой такой случай? Они должны нам помочь. Кому нам? Всему человечеству, решил прекратить этот разговор. Аня покачала головой, мол, такого самонадеянного молодого человека она ещё не встречала. Конечно, не могла и предположить, что её сообщение о том, что спецслужба ищет тетрадку деда с последними его расчетами окончательно убедило меня в том, что игра идет нечистая — и очень. Если и были у меня сомнения, то теперь никаких: господин Фаст и его служба хотят использовать меня в своих неких корыстных целях, чтобы после ликвидировать…

Подозреваю, иномиряне были правы в своих домыслах относительно нашего недалекого будущего. Почему не предположить, что существует тайная группа высокопоставленных офицеров, мечтающих с помощью внеземных технологий (Новая Энергия) взять власть поначалу в нашей стране, а затем и во всем мире? Вздор?! Может быть. А если нет?

Ночное небо очистилось — звезды горели, как фонарики на открытой танцплощадке ДК. О чем я и сказал Анечке. Тогда она напомнила, что я ей обещал показать танец, где нужно как бы месить облака.

— Конечно, помесим, — сказал я, выключая мотор. — Кажется, здесь?

— Дурачок, — засмеялась моя спутница. — Они везде.

И это я почувствовал: было такое ощущение, что мы, находящиеся в железной автокоробке, перешли в некое другое измерение. Потом увидел знакомую мне куполообразную крышу, подсвеченную матовым светом. Как говорится, один раз это случай, два — закономерность.

— У нас проблемы, — мысленно проговорил я. — Мой мозг подключен к датчикам. Что делать?

Словно отвечая на этот вопрос, Анечка протянула руку к моему лбу и провела ладонью. Я внутренним зрением «увидел»: два микроскопических чипа, впаянные в полушария, пыхают, подобно сигаретам в темной комнате. Боли не чувствовал — наверное, мои мозги были крепки, как спецназовские бутсы? Однако через миг ощутил странное передвижение моего организма — должно быть, так передвигаются НЛО в Пространстве-Времени — и…

я шел по чужому городу. Город праздновал праздник, неизвестный мне: по булыжным мостовым бегали воспитанные дети и летали воздушные шарики, а где-то за углом фальшиво играл духовой оркестр.

Я остановился у ограды старого особняка. У парадного подъезда горбилась карета «скорой помощи». Мимо меня промчался странный человек — во фраке, с цилиндром на затылке, хохотал:

— Друзья мои! Этот оркестр совершил чудо! Произведение, в бессмертии которого я был убежден, он уничтожил за несколько минут. Ха-ха! Соловей берет качеством, а воробей — количеством!

Я прошел к парадному входу. От мотора машины пыхнуло теплом. Из-под можжевельника прыснули воробьи. В палате на втором этаже шлепала мокрая тряпка.

В прохладном готическом вестибюле сидели и ходили женщины. Их было много и все они были беременные. Они носили перед собой затвердевшие животы и прислушивались к будущей, притаившейся жизни: новые дети чувствовали опасность и, защищенные надежной, как им казалось, материнской плотью жили в своем уютном мире, веря в его вечность.

Я, грубый и нелепый, пробрался между временными убежищами таинственной жизни, взялся за ручку двери приемного покоя роддома и услышал:

— Без очереди нельзя, — закричали роженицы. — В порядке живой очереди!

— Позвольте, — возмутился я. — Кажется, я все-таки мужчина?

— Я всегда мечтала о мальчике, — проговорила женщина знакомым голосом и я… проснулся: в комнату входила Анна — несла поднос с кофейными чашками. — Просыпайся, соня. — Поставила поднос на столик, где лежали ноты. — Не пора ли работать, маэстро?

— А зачем? — потянулся я.

— Гений — это тот, кто знает, что он талант, но продолжает работать, назидательно проговорила любимая. — Кофе крепкий, как сургуч. — Нависла надо мной. — Нам никто не пишет писем.

— А кто нам может написать? — удивился я. — Ты же знаешь, ДИКТАТ запретил писать письма.

— А мы друг другу напишем, — нашла выход. — Я так редко дома бываю.

— Да, — согласился я. — Здесь все рождают и рожают. Ты сама-то не хочешь родить?

— Не хочу, — ответила Анна. — Роды люблю принимать, а рожать сама не буду.

— Почему?

— Тут все чужое: город, простыни, деревья, небо, собаки, листья, мысли…

— А ты знаешь, — прервал её, — я нашел работу. Буду тапером. А что? Тоже работа.

— Ублажать публику музыкой между бифштексом и стриптизом?

— Тогда мы долго ещё не будем иметь своего маленького домика с палисадником и видом на городскую ратушу, — предупреждаю. — Ты ведь мечтала о домике.

— И здесь мы не свободные, — грустно улыбнулась. — Там нам хотели вырезать мозги, а здесь режут души.

— Ничего, мы ещё потрепыхаемся, — обнимаю за плечи. — Я тебя люблю.

— Мне надо идти принимать роды.

— Роды подождут, — и целую ту, которая спасла меня от лоботомии. — На струнах чувств нужно все время играть новые мелодии, — и целую-целую-целую родное лицо. — Сегодня вечером мы идем на мою работу.

— Ты все-таки хочешь маленький домик?

— Я хочу тебя…

И мы оба начинаем плавиться в янтарном солнечном свете любви, превращаясь в плазменную подвижную массу, чтобы после взорваться в оргазме вечного счастья.

… Вечером мы отправились в ресторан, где мне предложили работу тапером. Дело в том, что старый пианист по прозвищу Гоу решил пойти на пенсию. То есть он заработал на маленький домик с палисадником и ему захотелось пожить для души. И я должен был занять его место.

В ресторане бушевала стихия праздника. По залу летали воздушные шары, пенилось шампанское и лоснились щеки.

— Великая жратва, — поморщилась моя любимая.

— Как говорится: по барабану и палочки, — примирительно проговорил я. — Люди отдыхают.

— Отдыхают? — передернула плечами.

— Сейчас будет выступать великий Гоу, — сказал я и захлопал в ладони: к роялю спешил упитанный и чуть притомленный мужчина, похожий на бюргера.

Он поклонился публике, сел за белый рояль.

Полонез! Маэстро играл шопеновский полонез, и без всяких сомнений, его руками водило по клавишам Божественное провидение. Потом раздался последний аккорд — и публика забушевала:

— Гоу-Гоу-Гоу!

Маэстро, сдержанно поклонившись, удалился за кулисы.

А между столиками шел вальяжный Хозяин ресторана. Одет был во всем белом. Более того, Хозяин был альбиносом и его алебастровые глаза таили зашифрованную опасность.

— Ну-с, друзья мои! Как наш праздник! — наступал, потом сел за столик, по-хозяйски осмотрел Анну. — Вы прелестны.

— Спасибо, — улыбнулась любимая.

— Как вам мой великий Гоу? — спросил Хозяин. — Я всегда чувствую великих. Я открываю звезды и новые миры, — похлопал меня по плечу. Догадываешься, о ком речь?

— Трудно догадаться, — неприятно хихикнул я.

— Публика любит музыку… — начал было разглагольствовать Хозяин.

Анна прервала его:

— Во время приема пищи, — и поправилась. — Во времена приема пищи.

— Что? — обиженно вскричал Хозяин. — Между прочим, музыка — это шум, который дорого стоит, — полномочным взглядом обвел свой ресторан. — За все надо платить, господа! — Указал на жующую публику. — На сытый желудок всякий музыку любит! — И снова хлопнул меня по плечу. — И вашему брату сладкий кусок достается, не так ли?

Я неопределенно пожал плечами и спросил:

— Можно встретиться с великим Гоу?

— А почему бы и нет, — оживился мой работодатель. — Хотя могу откровенно сказать: невыносимый характер. Фантазии всякие, — выразительно покрутил пальцем у виска.

— Любопытно, — сказал я на это. — Кто слишком высоко взял, тот не закончит песню.

— Вот именно, — фыркнул Хозяин. — Или закончит фальцетом. — И сделал широкий жест в сторону кулис. — Прошу!

За кулисами наблюдался привычный мир балагана, непостоянства, декламаций и нахальства. Сновали нагие девушки варьете. Тайком курила старая клоунская чета. На декорациях спал молодой художник-гей. Капризничал тенор.

У дверей гримерной мы остановились. Хозяин постучал в косяк:

— Гоу! — и открыл дверь.

Гримерная была буквально завалена цветами. Казалось, что слой цветочной массы, как сено, покрывал весь пол. У столика сидел уставший бюргер. Увидев нас в зеркалах, он плаксиво вскричал:

— Ну вот!.. Сколько просить: без стука не входить!

— Мы стучали, — заметила Анна.

— Стучать тоже надо уметь, милая моя, — сказал старый тапер со значением. — У нас общество людей, умеющих стучать. А о душе мало кто думает.

— Не умничай, Гоу, — вмешался Хозяин. — Ты же знаешь, я не люблю этого.

— Он не любит! — взвился великий Гоу. — Да, ты кто такой! Ты — червяк передо мной! Я из ничего создаю что-то, то есть музыку! А ты?

— А я создаю тебя, — рявкнул Хозяин. — Но ты мне осточертел! Пошел вон!.. Думаешь, тебя некем заменить — ошибаешься, — указал на меня. — Я из него сделаю звезду! Он будет у меня гвоздем программы! Гвоздем сезона!

— Я не хочу быть гвоздем программы, — промямлил я. — И сезона тоже.

— Почему это? — вскинулся Хозяин.

— Потому, что и гвоздь сезона бывает ржавым.

Через несколько дней я лежал в комнате и смотрел в потолок. Я подписал контракт на работу в ресторане, несмотря на то, что не хотел его подписывать. Так получилось, что подписал, и теперь лежал в комнате с больной душой и думал о чем-то своем. Потом появилась Анна, она была в вечернем платье:

— В чем дело, любимый? — удивилась. — Мы уже опаздываем.

— Куда?

— Прекрати издеваться, — погрозила пальцем. — Твой фрак готов, маэстро Хоу!

— Хоу — собачья кличка, — сказал я. — Мы теряем души и нас называют, как собак.

— Прекрати, — топнула ногой Анна. — Надо было раньше думать.

— Я вот и думаю: не послать ли к черту этого Хозяина, этот город, этот мир… — Почему ты это хочешь сделать?

— Скучно так жить, родная, — признался я. — Жить без души.

— А без мозгов весело? — заплакала.

— Не плачь, — поцеловал теплую отмель её глазниц. — Великие платят за искусство жизнью, маленькие зарабатывают на жизнь.

… И я играл — я был мертвый, но я играл, как живой. Играл нечто вульгарное. Меня объявили гвоздем сезона и я бил по клавишам со всей ненавистью, на которую только был способен. И пот слепил мне глаза. Или это были слезы? Не знаю. Я знал лишь одно, пока я играю, я живу. Когда музыка закончится, моя душа уплывет в небесный океан, потому, что души гениев не хотят жить в грудных клетках маленьких людей.

Через несколько дней или, быть может, лет я бродил по парку. Там были деревья, они были чужие, но тоже ветвями петляли в небо.

Потом увидел автомобиль — это было хромированное чудо с белым кожаным верхом. Полудрагоценный реликт катил за мной. На его заднем сидение возлежал Хозяин и пил из бутылки молоко. Я приблизился к авто и спросил недружелюбно:

— Ну? Чем могу служить?

— Прелестно, — хохотнул Хозяин. — Я несу убытки из-за вас, молодой человек, а вы меня ещё спрашиваете?

— Я больше не буду играть, — сказал я. — Рву контракт.

— Вот как! — воскликнул Хозяин. — Почему, смею спросить?

— Не знаю.

— М-да, ответ артистический, — засмеялся.

— Ну, во-первых, я не хочу выступать после великого Гоу, во-вторых, я дирижер, а не тапер…

— Дирижером, голубчик, ты был т а м, — кивнул в сторону горизонта, размытого прошедшим дождем, — а здесь ты именно тапер, но без души. Душу ты заложил мне!

— Нет! — закричал я в ужасе.

— Да-да, — смеялся Хозяин моей жизни. — Ты есть пустое место, маэстро.

— Нет!!!

— Ты есть ноль!

Я попятился и побежал прочь от авто и Хозяина, прочь от сытой жирной бюргерской жизни, прочь от мира, где музыку держат за шлюху…

Я бежал, хватая влажный воздух ртом, и все равно задыхался. Было такое впечатление, что сердце не выдержит и лопнет, как детский воздушный шарик.

Потом я шел по чужому городу, а мне казалось, что иду по бесконечному туннелю, который никогда не закончится. Боковым зрением видел мелькающие картинки своего прошлого: вот я сижу на теплой крыше и вгрызаюсь зубами в яблочный шар, вот я первый раз дирижирую оркестром, вот я целуюсь с Анной в подъезде, вот моя волшебная палочка вонзается в глаз офицера…

Мы спасали себя, и не спасли свои души, вот в чем дело. Это я должен сказать Анне и она меня поймет.

Старый особняк, где находился роддом, освещался церковно-восковым светом. У его парадного подъезда горбилась карета «скорой помощи».

В готическом вестибюле никого не было. Потрескивали свечи в канделябрах. Я поднялся по мраморной лестнице. В сумрачном коридоре заметил маленького человечка:

— А где найти медсестру Анну? — закричал я.

Человечек испугался, метнулся по коридору прочь — бежал на коротеньких ножках. Я догнал его — это был уродец с огромной, дегенеративной головой.

— Эй! — и повторил свой вопрос.

Уродец не ответил, юркнув в одну из палат. Я последовал за ним.

Большая плата кишела детьми — они были дегенеративны от рождения. Среди них находилась Анна, пыталась ухаживать за ними.

— Что случилось? — спросила она.

— Почему их так много? — не ответил на её вопрос.

— Мир несовершенен, — улыбнулась мне. — Везде и всюду одно и то же. И повторила свой вопрос: что случилось?

— Нам надо уходить, — сказал, — уходить.

— А как же они? — показывала на уродцев.

— Они чужие! — закричал я. — Чужие! И ты им не нужна!

— А кому я нужна?

— Ты нужна мне! — и тянул её за руку.

И мы побежали — и бежали, не оглядываясь. Мы бежали по чужому городу, пытаясь спасти свои души. Мы не потеряли веры в чудо и надеялись на него, как уродцы надеялись стать полноценными гражданами и купить маленький домик с палисадником.

Мы приехали в аэропорт. Самолеты взлетали в небо, чистое после дождя. Я купил два билета в никуда и мы сели ждать, когда объявят посадку.

— Я тебя люблю, — сказал я Анне и поцеловал её висок, где кружил вензель вены.

Она спокойно посмотрела на меня:

— И куда мы теперь?

— Не знаю.

— Понятно, — грустно улыбнулась. — В никуда. — Повторила. — В никуда.

— Глупенькая, — обнял за плечи. — Мы — это мы, и мы вместе, а все остальное — это так, приложение к нам.

Потом мы вместе с галдящими пассажирами заполнили комфортабельный салон самолета, пропахший небом. Сели на указанные места. Смотрели в иллюминатор: поначалу сдвинулся и уплыл в сторону стеклопанельный аэропорт, затем замелькала сплошная полоса бетона, наконец шумное, напряженное тело лайнера, преодолев земное притяжение, зависло над полем, продолжая, однако, поступательное движение ввысь…

Я с облегчением откинулся в кресле и — мне показалось, что схожу с ума. Рядом сидел Хозяин, он смотрел на меня и усмешка искажала его лицо.

— Раз в году я даю себе право на скорбь, в этот день я небесные окна закрою, — продекламировал Хозяин подземного мира. — Изгоню синеву, и взойдет надо мной скорби черное солнце. — И взглянул на меня апокалипсическим взглядом.

— А-а-а! — закричал я и локтем ударил непобедимого врага.

Затем, вырвав за руку Анну из кресла, бросился бежать вместе с ней… Куда?.. Мы бежали и слышали господствующий над миром хохот. И казалось, спасения нет. Нет?

… Мы бежали по туннелю багажного отделения, он был сумрачен и бесконечен, как жизнь. Мы бежали по нему, пока не увидели: впереди приоткрывается люк и забытый, зыбкий свет покоя манит нас. Еще несколько шагов — и свежий воздух свободы овевает нас. Еще шаг — и порыв ветра швыряет нас в ослепительный небесный океан Мироздания…

Резкий свет слепит глаза, порывистый ветер рвет кустарники, рев моторов заглушает…

Не до конца осознавая, где нахожусь, нажимаю на педаль газа и рву ручку передач скоростей. Бензиновая вонь, холерические звуки старенькой машины, гул вертолетов, зависших над нами, испуганное лицо Анечки — все это возвращает меня в прекрасное настоящее.

Что за чертовщина?! Что за боевые действия в среднерусской равнине?!. Неужели я оказался прав: была предпринята попытка захвата НЛО? Если это так, то можно поздравить силовые, простите, структуры с бредовой идеей.

Потом вижу: в звездное небо уходят ракеты «воздух-воздух», выпущенные из металлических летающих болванок. Обстреливают неизвестный объект? Или мы угодили на плановые ночные учения военно-воздушных сил России?

Обретя второе дыхание, наш «Москвич» летел над невидимой стерней поля, подобно вышеупомянутому объекту. И все потому, что чувствовал угрозу собственной и Аничкиной безопасности.

Мы побывали ТАМ, в недалеком будущем, и теперь знали, что нас ждет, если в жизнь воплотится план тех, кто надеется силой Новой Энергии навести порядок на планете. (Порядок — это когда все покойники?)

Новая Энергия? Как понимаю, вокруг неё происходят настоящие события. Предположим, академик, закончив расчеты, сообщил об этом кому-то по телефону, который прослушивался службой разведки. Господин Фаст решил почему-то форсировать события и, не дожидавшись опытов на установке, приказал ликвидировать Алексея Алексеевича и взять его тетрадь. Но в эту историю вмешиваемся мы с Анечкой: пугаем ночных убийцы, так и не успевшим найти расчеты по реактору античастиц. Тогда ГРУ предпринимает попытку контакта с НЛО, чтобы то ли путем переговоров, то ли силовым методом завладеть элементом 115. Для этих целей задействуют меня — задействуют в качестве подопытного кролика. И все бы ничего, да «кролик» оказался слишком строптивым, не желая принимать участия в сомнительных акциях.

Естественно, в подобных случаях любые спецслужбы не любят оставлять свидетелей — свидетелей их побед или поражений. Уверен, мы с Анечкой подлежим уничтожению. Таков закон жанра. Единственный наш шанс к спасению тетрадь академика. Если её обнаружим первыми, то условия диктовать будем мы.

А пока вперед, сержант, во мрак ночи. Прочь из аномальной зоны, над которой бесцельно висят неуклюжие тяжелые вертушки. Можно ли дубинками сражаться против легкой энергии космоса? Вопрос излишний.

Вероятно, это нас и выручало — спецслужбы были слишком заняты неуловимым НЛО, и наш «Москвич» под шумок сшибки выбрался на скоростную трассу.

— Что происходит, Дима? — спрашивала девочка. — Они сошли с ума? Почему стреляют? И куда мы едем?

— Много вопросов, родная, — отвечал я. — Стреляют, потому что дураки. А едем мы в Луговую, — и пояснил, что есть такой деревенский поселок под Москвой, где нас никто не найдет.

Услышав это, девочка удивляется: почему мы должны скрываться, Дима? Переведем дух, улыбаюсь, и начнем все сначала. Ты о чем? О том, что нам надо найти тетрадь твоего деда и её уничтожить. Уничтожить?

— Да, — отвечаю. — Ты же не хочешь, чтобы из нас делали идиотов, а души пустили в распыл?

— Не хочу.

— И я не хочу, — и услышал подозрительный хрип в моторе нашего драндулета. — Приехали, — глянул на щиток приборов. — Бензин-то йок, хозяйка!

Вот так всегда: судьба всего человечества зависит от канистры нефтепродуктов. Что делать? Ловить попутную на ночной трассе можно только с базукой в руках. И я выворачиваю руль на проселочную дорогу, исчезающую в лесном массиве. Чихающий мотором «Москвич» катит под защиту деревьев и наконец останавливается. Мы с Анечкой слушаем тишину — она мертвая; такое впечатление, что мы угодили в первый день создания Богом жизни на Земле.

Потом раздается характерный комариный зуд. Черт подери, этого я не предусмотрел! С проклятиями хлопаем себя по щекам и выбираемся из машины. Я успокаиваю спутницу: дело она имеет с диверсантом, и через несколько минут крепкий дым от костра делает нашу походную жизнь более удобной и уютной.

— Они хотят только тетрадь? — спрашивает девочка, освещеная неверным пламенем костра.

— И тетрадку тоже, — отвечаю. — И лучше будет, — повторяю, — если мы найдем её первыми.

— В квартирах её нету, — рассуждает Анечка. — В лаборатории тоже.

— А мог дед передать кому-нибудь? Приятелю? Э…э… э… знакомой?

— Не думаю, — девочка задумчиво смотрит в костер и рассказывает эпизод двухдневной давности: она пришла в гости, когда дед говорил по телефону, именно тогда и услышала фразу о дьяволе, которого прислали по душу академика; так вот после телефонной беседы Алексей Алексеевич сообщил внучке, что он нашел решение проблемы по реактору античастиц и элементу 115, но пока не будет его обнародовать по некоторым своим соображениям. Тогда Аня спросила: а если найдут расчеты? Не найдут, дети сатаны, весело отвечал дед, ума не хватит, а у тебя, любовь моя, хватит, просто помни: «Старый конь борозды не портит».

— «Старый конь борозды не портит», — повторил я. — И что потом?

— Дед попросил отвезти его в Центр, — пожала плечами Анечка. — И мы поехали.

— На «Москвиче»? — кивнул в сторону темнеющей груды металла.

— У меня пока нет «Мерседеса», — чуть капризно проговорила девушка. А что такое?

— «Старый конь борозды не портит», — повторил я снова и, вытащив из костра головешку, отправился к дряхленькой колымаге, напоминающей по своим физическим кондициям именно вышеупомянутое животное.

Анечка не понимала моих действий. Я же, слушая её рассказ, вдруг осознал, что академик дал через известную пословицу знак — нам. Но самое главное: ЗАЧЕМ ЕМУ ЕХАТЬ НА РАБОТУ В СТАРОМ РАЗБИТОМ ЖЕЛЕЗНОМ КОНЕ?

Прорывая тоталитарной головешкой бархатную занавес ночи, я приблизился к «Москвичу». По утверждению Анечки, академик сидел на заднем сидении. Я открыл дверцу и принялся тормошить кожаное сидение. Под ним и в нем самом ничего не нахожу. Я чертыхаюсь: ошибся, сержант? Как же так? Не может быть? Присев, запустил руку под резиновые коврики и… есть! Она, тетрадка! Обыкновенная школьная, чуть ли не с клеенчатой обложкой малинового цвета.

Мама моя родная! Кому расскажи, не поверят, что в ней заключена формула, которая способна угробить всю нашу цивилизацию. Нет, нельзя перескакивать через века, эпохи и социальные формации. Как показывает история человечества, это чревато.

К костру возвращался победителем, держа над головой тетрадь; так, наверное, питекантроп возвращался с долгожданной добычей в стойбище.

— Ур-р-ра! — закричала Аня и, прыгнув, повисла на мне.

И мы закружились вокруг костра в торжествующей и яростной пляске. Наши беспорядочные тени плясали на кустарниках и деревьях. Прикормленный сухим хворостом костер разгорался до темных до небес, выбрасывая туда космато-огненные кометы. Наш танец был танцем первобытных людей, сумевших отстоять свою территорию от нашествия врагов. Я видел счастливое лицо Анечки, оно покрывалось каплями золотого пота, я видел её губы, они жадно хватали ночной воздух, я видел её глаза, в них отражалась наша искореняя искрящаяся любовь…

Да, мы были счастливы, как могут быть счастливы люди в несчастливой стране. Несчастливой? Нет, страна, где есть хотя бы двое таких, как мы, уже имеет другое качество.

Именно сейчас, именно в этом медвежьем углу решается судьба нашей родины: либо мы будем жить вечной жизнью, либо отдадимся на откуп тем, кто мечтает поставить тавро на наши святые души.

Пафосен? Не спорю! Но имею на это право: в моих руках будущее планеты. И от моей воли зависит ход истории. От осознания этого факта можно окончательно спятить. Хорошо, что моя голова крепка, как бронь Т-34. Ничего её не берет: ни кирпичи, ни эксперименты, ни мысли, похожие на бронебойные снаряды.

— А что будем делать с тетрадкой? — спросила Анечка, когда мы закончили наш безумный танец победы.

— Надо, — ответил я, — подумать.

И мы сели у костра — мы сели у огня, от которого зародилась вся наша планетарная жизнь, и открыли тетрадь. На первой странице увидели эпиграф, написанный крупным полудетским почерком: «Спорьте, заблуждайтесь, ошибайтесь, но, ради Бога, размышляйте, и хотя криво, да сами».

— Узнаю деда, — сказала Аня. — Любит он говорить красиво.

Я не стал поправлять девочку: казалось, академик стоит за нашими плечами и усмехается в рыжеватый козацкий ус.

Из состояния полудремы меня выводит настойчивый и напряженный гул. Потом понимаю — это звук трассы. Осматриваюсь: утро — деревья стоят в тумане, как в воде. Чадит костер. Анечка спит в стареньком «Москвиче». Если бы не эта девочка в драндулете, я бы не поверил во все происходящее.

Поднявшись с пенечка, тихо ухожу в туман для необходимых физиологических отправлений. Приятно, черт возьми, жить на свете, господа, особенно, когда твоими руками спасен мир!..

Испытывая глубокое удовлетворение от этой мысли, возвращаюсь к нашему лагерю. Чу! Слышу чужие шаги, а после вижу некую странную долговязую фигуру в плащ-палатке, в фуражке и резиновых сапогах, осторожно топчущуюся к машине. Что это ещё за обморок с двустволкой в руках?

Решив, не тревожить попусту Аню, неслышно приблизился к фигуре и щадящим ударом перебил шейные позвонки. Лесник, а это был он, рухнул на мокрую землю с выражением крайнего удивления на худощавом, заросшем щетиной лице. Я осмотрел винтовку — это была ИЖовка; надежная пукалка, чтобы пугать ворон и дураков. Анечка продолжала спать — её ресницы подрагивали и, казалось, что она силой пытается удержать сон.

Взявшись за плащ-палатку, я оттащил лесника в сторону от машины и оздоровительными шлепками привел в чувство. Он смотрел на меня, как идиот смотрит на лампочку, не понимая принцип её работы. Глаза были бесцветны и без особой философской мысли — только страх.

— Как зовут? — спросил я. — Ты лесник?

— Федя я, — медленно прожевал имя. — Лесник.

— Где мы находимся?

— Мы находимся в квадрате 23 дробь 49.

— Это твой квадрат? — догадался.

— Агы-гы.

— Понятно, товарищ лесник.

Я присмотрелся к собеседнику: интеллектом он не блистал, и очень не блистал, было такое впечатление, что он один из тех, кому уже смастерили лоботомию.

— Патроны есть? — спросил.

— Патроны есть, — повторил эхом и показал полный патронташ.

— Давай меняться, — предложил, указывая на «Москвич». — Мне плащ-палатку, ружье и патроны, а тебе машина, хорошая, правда, без бензина, а так на ходу.

— А так на ходу, — снова повторил, скалясь бесцветной улыбкой. Би-би!

— А мне бах-бах!

Словом, две высокие договаривающие стороны остались довольны. Я разбудил Анечку и коротко поведал о наших дальнейших планах: мы уходим пешком, поскольку это безопаснее, а наш новый друг Федя катается по своему квадрату 23/49 на вездеходе «Москвич».

— Ему же доверенность нужна, — сказала добросовестная девушка.

— Зачем счастливому человеку доверенность? — удивился я. — Посмотри, какой он, — лесник прыгал на сидение и с азартом крутил рулевое колесо, при этом подавая громкий сигнал. — Вот такие были бы и мы, — заключил я, — если бы не сделали то, что сделали.

И, невольно глянув на пепелище костра, мы углубились в утренний лес, где среди деревьев жили диковинные звери, сотканные из тумана и наших детских грез.

План моих действий был незамысловат: мы с Анечкой добираемся до Луговой, там я её оставляю на попечение деда Матвея, чтобы самому начать боевые действия с господином Фастом и теми, кто стоит за его спиной. Анализ всех событий доказывает, что сотрудник ГРУ слишком мелкая сошка, чтобы решать межгалактические проблемы, связанные с НЛО и прочими внеземными технологиями. Подозреваю, что решения принимались на самом высоком государственно-правительственном уровне. Кем? Вот самый увлекательный вопрос. Если получим ответ на этот вопрос, то будет ясно, кто мечтал взять власть в стране. Мечтал — поскольку случились некие необратимые процессы на ночной поляне, о которых знали пока только я и Аня. Наши же недруги пока тешат себя иллюзиями и будут предпринимать попытки к исполнению задуманного.

Меня учили просчитывать действие врага: самое уязвимое место Луговая. Найти мою деревеньку для спецслужб не представляет проблемы. Вопрос в другом: насколько они готовы радикально действовать. Мать, отчим Ван-Ваныч, сестренка Катенька — это хорошие заложники, ими можно выгодно торговать, как курским картофелем на рынке. Так что надо торопиться, если я хочу контролировать ситуацию.

Через час резвой ходьбы по буреломам родного подмосковного леса Анечка поинтересовалась, не заблудились ли мы случайно? Я взял её за руку: прости, забыл, что ты не диверсант. На этом наш марш-бросок закончился — двое вышли из лесу.

На попутном молоковозе мы доехали до шоссе. Веселый и разбитной шофер Коля с щербатым ртом и выцветшим полевым чубчиком на прощание предложил выпить молочка.

— Спасибо, — сказала Анна. — Мне не хочется.

— Лучше водочки, — пошутил я.

— Так сейчас налью, — жизнерадостно хохотнул Коля. — Сделаем коктейлю.

— В следующей, — пообещал я, — жизни.

Потом мы с Анечкой выходим на шоссе. Я вслух рассуждаю, что поскольку денег у нас нет (все мои сбережения остались в НИЦ), то останавливать машины будем стрельбой по колесам. Девочка искренне пугается и открывает сумочку: там несколько ассигнаций импортного происхождения.

— Чувствую себя жиголо, — говорю.

— Кем? — удивляется.

— Потом объясню, — и поднимаю руку (без ружья).

Боже, милая Аня в таком чистом возрасте, что не понимает значение некоторых слов. Впрочем, может это и хорошо, не всем же быть полиглотами в этой жестяночной жизни.

Наконец, не пугаясь моего подозрительного вида, тормозит подержанное «Вольво», за рулем которого находится малохольный малый с мятым лицом после злой попойки. Заметив ружье, спросил: не на охоту ли собрались?

— Да, сезон охоты открылся, — признался, — на волков и медведей.

Водитель удивился:

— А что и медведи здесь живут?

— Процветают, — посмеялся я.

Прибываем в родную Луговую около одиннадцати часов утра. У железнодорожного переезда останавливаемся, Аня выуживает из сумочки пятьдесят долларов, и нам желают счастливой охоты.

Именно этого нам сейчас и надо — удачи на охоте. Вот только бы разобраться, кто на кого охотится?

Мы идем по петляющей тропинке вдоль железной дороги. Пахнет шпалами, мазутом и нагревающейся травой. За заборами лают собаки. Поселок живет своей сельскохозяйственной жизнью: на огородах молятся его жители. Я говорю Анне, что, если вся эта наша космическая эпопея закончится благополучно, то мы с ней купим домик у речке, заведем корову, поросенка, кур, засадим грядки огурцами и будем жить-поживать, да добра наживать.

— Ты делаешь мне предложение?

— Какое предложение?

— Руки и сердца.

Умненькая девочка, такой нечто романтическое брякнешь, и — под венец. Я шутливо отнекиваюсь, мол, вдруг я паду смертью храбрых, а потом сельская жизнь, равно как и семейная, мне пока не по нутру.

— Поцелуй меня, — неожиданно говорит.

— Зачем? — теряюсь; видно, мои мозги окончательно стухли от всевозможных экспериментов, как в настоящем, так и в будущем.

— Дима, — и смотрит капризно, устремляя молодое лицо вверх. Я вижу радужную, как радуга, оболочку глаз, и вижу зрачки, где отпечатываются солнечные крапы, и вижу подрагивающие губы, насыщенные любовью…

— Анна, — строго говорю. — Ты ведешь себя, как маленькая девочка.

Она не слушает и я чувствую вкус её губ — полевой горьковатый вкус. И этот поцелуй у загаженного железнодорожного полотна продолжается то ли несколько секунд, то ли целую вечность. Потом девочка смеется и сообщает, что после этого я обязан на ней жениться.

— Ни за что! — возмущаюсь. — Поцелуй вырван силой.

— А вот и нет! — смеется. — Тили-тили-тесто! Жених и невеста! — и отбегает в сторону, корча смешные рожицы.

— Догоню — отшлепаю.

— Догони.

Нетленная картинка любви: она убегает, он её догоняет. Кто бы поверил, что несколько часов назад мы спасли страну и мир от военной хунты, а теперь дурачимся от всей души. Впрочем, насчет спасения человечества — это для красного словца, хотя чем черт не шутит. Одно бесспорно: нам вдвоем было хорошо этим летнем утром, обещающим жаркий денек.

Пасека деда Матвея находилась в пойме речки Луговина. Как повествует мифология края, однажды прибыло высокое подмосковское начальство и выказало строгое пожелание, чтобы жители разводили пчел, мол, такое веяние времени. Народец почесал затылок и, скинувшись по три у.е., отрядил на это дело Матвеича. Самое удивительное он не пропил эти народные у.е., а, проявив сознательность, завел пасеку сначала из трех домиков, потом пяти… восьми… и так далее.

Всю эту деревенскую сагу я поведал Анечке, когда мы уже шли по берегу речки. К своей родной фазенде не торопился по той причине, что по моим расчетам боевая группа господина Фаста могла прибыть ближе к вечеру. Напомню, фамилию «Жигунов» держал только я, и найти её владетеля на этом краю земли было весьма проблематично. Даже для всезнающих спецслужб.

Деда Матвея мы обнаружили на пороге дощатого домика, похожего на конуру. Дедок стругал дощечки и бубнил свое, старческое, безродному псу. Наше появление нарушило идеалистическую картинку: собака подала голос, а дед, цыкнув на нее, необыкновенно обрадовался — любил, когда к нему ходили гости. Я развел руками, мол, Матвеич, прости, я без бутылки, но с прекрасной девушкой по имени Аня. Дедок малость скис душой, но крепился из последних сил.

— А вы купите, — предложила моя догадливая спутница, вытащив из сумочки отечественную кредитку с рыжей подпалиной. — Хватит?

— Этого даже много, — запротестовал я.

— Ничо-ничо, Дыма, — заволновался Матвеич. — У меня трубы горяют опосля свадебки.

— Так когда же была та свадьба?

— И до сих пору горяют.

Чертыхнувшись, я потребовал, чтобы пасечник нес полную ответственность за гостью, которую я оставлю у него на время, и чтобы ни одна живая душа…

— Ни-ни, — клятвенно пообещал Матвеич. — Вы пока медком-то побалуйтеся, — надевал галоши на босу ногу. — Ну я побег, — и живенькой трусцой потрусил в сторону сельпо; пес — за ним.

Мы посмеялись, глядя ему вслед: непобедимый наш народец, протравленный этиловым спиртом и бесконечными экспериментами, не дающим ему жить в свое душевное удовольствие.

— Медку? — предложил я. — Какого вам, юная леди: цветочный, луговой, лесной, гречишный…

— Да, вы пасечник, — восторженно захлопала в ладоши Анечка. — Ой, пчелы!..

— Не махай руками, — предупредил. — И не обращай внимания: они живут своей жизнью, мы — своей.

Я испытывал давно забытое чувство искренней радости. Город протравил выхлопными газами, замарал кровью, притомил пустыми проблемами, а здесь… Синь небес и реки, сонные поля, кислородные леса, жужжание пчел и приятное юное создание, лопающее за обе щеки сладкую пищу богов.

— Хорошо-то как, — потянулся от удовольствия.

— Кстати, а кто такой жиголо? — вспомнила, косясь веселым и пытливым глазом.

Показалось, что в мою пасть залетел пчелиный рой. Ни на секунду нельзя расслабляться, сержант, ни на секунду, черт возьми! И принялся мямлить нечто невнятное даже для себя, потом осенило:

— Дед Матвей — жиголо! Он деньгу у тебя срубил? Срубил. Что очень нехорошо.

Понятно, что девочка смеялась до коликов в животе, однако мне показалось, что даже пчелы жужукают от смеха.

Потом Аня призналась, что знает значение этого слова, поскольку читала романа Мопассана «Милый друг», где главный герой жил за счет богатеньких женщин.

— Фи, какая гадость, — возмутился я. — Неужто и в нашей жизни встречаются такие неприятные типы.

К счастью, появление деда Матвея и пса закрыло тему. Да, я был грешен и хотел упростить себе жизнь до функции сперматозоидного бездушного механизма, однако этого же не случилось? Хотя контракт с дамским клубом «Ариадна» подписан. Как бы тебе, сержант, не пришлось из огня да в полымя.

— Тихо в поселке? — интересуюсь. — Чужие не ходят?

— Тиха, как у мохиле, — жизнерадостно хныкает Матвеич, открывая бутылку водки. — По махонькой, Дыма?

Я отказываюсь — моя рука должна быть тверда в борьбе с мировым злом. Дедом давится горькой: не объелся ли я белены? Меда я объелся, смеюсь, прощаясь с Анечкой.

— И когда ждать? — спрашивает тоном требовательной супруги.

Я смеюсь и говорю об этом. А ты не хочешь меня взять в жены? Хочу, признаюсь. Тогда терпи, и чмокает в щеку. Я чувствую её медовое дыхание и понимаю, что, кажется, парень влип — и крепко влип.

Почесывая затылок, через который мне, напомню, впаяли некие функциональные чипы, покидаю благодатное местечко. Такая вот романтическая история: без меня — меня женили. Если выйду живым из этой диковинной истории, так и быть: женюсь. Аномальная невеста и аномальный жених прекрасная пара. Представляю, какие уникальные детишки могут родиться от такого самобытного семейного союза? Наверно, смогут двигать тарелки с манной кашей да летать под потолком. М-да.

Дед Матвей был прав: поселок автомобилистов лежал в полуденной неге, как теплый кокосовый остров в океане. Покой и тишина, что ещё надо для тленной жизни? Отлично зная улочки-закоулочки, я тенью прошел по ним, не тревожа даже сторожевых псов. Из кустарника понаблюдал за родным подворьем — мать стирала в цинковом корыте, в котором, как она утверждала, я, малолетка, катался со снежной горки.

Единственное, что насторожило: отсутствие сестренки Катеньки и её прыщеватого рыцаря Степы? Надеюсь, не подались они в город?

— Уехали утром, — сообщила мать, когда я предстал перед ней. — Будешь обедать? — Вытирала руки в мыле. — А зачем ружье? Что случилось-то?

— Пока ничего, — отвечал я, сдерживая ярость: можно вселенские миры перевернуть вверх тормашками, а вот сладить с одной маленькой… корявенькой… кривлякой… Ну нет слов — одни междометия. — Меня могут искать, мать, — предупредил. — Ты ничего не знаешь.

— Убил кого? — всплеснула руками.

— Еще не успел, — отмахнулся. — А Тема-сосед дома?

— Вроде, а что?

— Машину хочу взять, — ответил. — А вы бы сами к ним… на сутки.

— Зачем? — смотрела сердито. — У меня хозяйство, а Ван Ваныч в лежку, сволочь!

Я понял, что с такой бойцовской установкой мать и отчим не пропадут, более того, дадут достойный отпор супостатам, решившим посягнуть на самое святое — огород и живность. И отправился к соседу, прихватив из чулана бутылку бурячного самогона.

Тема умел паять автомобильные коробки, как керогазы. Его двор был заставлен железными остовами, моторами, колесами и проч. Увидев меня с бутылкой и ружьем, обрадовался: открываем сезон охоты, братан! Я его огорчил: увы, братан, сезон охоты открывается, но в городе, туда надо срочно мотать.

— Давай, — кивнул на битый «жигуленок». — Нормально попердывает.

В чем я скоро сам убедился. Разудало провьюжив по поселку, выкатился на скоростную трассу. Вперед, сержант! Уверен, ждет тебя последний бой! Иного не дано. Подобный узел проблем надо рубить со всей пролетарской беспощадностью. Проявлять интеллигентную любезность нет времени и сил. Игры патриотов перешли в заключительную фазу — веселая рыжая девица по имени Смерть притушила канделябры и готова пригласить на белый танец всех желающих.

Сейчас для меня главное первым найти младшенькую. Если это случится, отлуплю, как сидорову козу. Где может находиться? Где угодно. В парке? У друзей? На Москве-реке? У черта на куличках?..

Нет, все-таки женщины — это другая планета, неизведанная и непонятная. Кажется, изучили её досконально, ан нет — такую иногда закрутит завитушку своей темной души…

Их душа, подобна черной дыре антимира, затягивающей в свою смертельную орбиту неосторожный звездолет. И никаких шансов у пилотов вырваться оттуда.

Впрочем, не будем обобщать — встречаются иногда в галактиках и приятные фруктовые планеты. И одна из таких носит название — Анечка. Повторяю: если повезет и выйду живым из этой сумасбродной переделки… Стоп, сержант! Не говори «гоп», чтобы на твоей могилке радостные гробокопатели не сказали по окончанию работы «хоп». А такую перспективу нельзя исключать.

И поэтому по прибытию к родным панельным стенам проявляю крайнюю осторожность. Припарковав машину под деревьями, долго сижу в металлической душегубке, изучая обстановку. Двор не вызывает подозрений — все как обычно: дети-качели, мамы-коляски, пенсионеры-газеты, дворники-тележки. Окна нашей квартиры плотно закрыты шторами. Потом кажется… дрогнула штора! Или это глаза устали от напряжения?.. Жду. И снова легкое движение за пыльными стеклами. Так, сержант, пора принимать ответные действия. Медленно отъезжаю от дома, делаю круг по микрорайону — подозрительного ничего не замечаю. Затем остановив «жигуленок» за квартал, покидаю его. В руках несу ружье, завернутое в плащ-палатку. Должно, со стороны похож на молодого человека, готовящегося в туристический поход.

Зайдя в крайний подъезд, по лестнице поднимаюсь на последний этаж. Прикладом ружья сбиваю амбарный замок на дверце, ведущей на крышу. Небо близко — можно протянуть руку и взять кусок облака, как сладкую вату. Такую вату мы с Маминым уплетали без меры, когда сидели на детских сеансах в кинотеатре «Орленок». Эх, Венька-Венька, видел бы ты сейчас меня, бегущего по родной крыше, будто по территории, занятой врагом.

Выбиваю ногой очередную дверь. Больше куража, сержант, больше движения. В них заключена твоя победа. Тихо спускаюсь по клавишам лестницы. Знакомые запахи дома раздражают; такое впечатление, что на старом сале жарят кошек, приправленных прошлогодним луком.

Останавливаюсь на площадке между этажами. Перевожу дыхание. Вытащив патроны из патронташа, заталкиваю их за пояс для будущего удобства при скорострельной пальбе. Думаю, в засаде человека четыре-пять. Не увлекайся, сержант, одного вояку необходимо оставить в качестве информатора.

У двери прислушался — тишина. Вставив ключ в скважину, поднял правую руку с ружье на уровень груди. Левой — утопил кнопку звонка. Почувствовал, как нервный и разболтанный звонок ударил по нервам тех, кто томился в ожидание. Когда услышал неторопливые шаги и дыхание человека у двери, пытающего через «глазок» рассмотреть гостя, нажал на спусковой крючок и одновременно повернул ключ в замке.

Выстрел удачен — в глазницу: стопроцентная гарантия ухода в мир иной. Любитель подсматривать в щелочку кровавым мешком заваливается на пороге. Я перепрыгиваю через него и начинаю работать: цель на кухне — выстрел в лоб; цель в коридоре — выстрел в грудь, цель в маленькой комнате — выстрел в пах, цель в гостиной — выстрел в ногу.

Гарь пороха, предсмертные конвульсии тел, брызги брусничной крови на выцветевших пыльных обоях — подобное зрелище не для романтических натур, воспитанных на романах Ги де Мопассана, Онаре де Бальзака и Флобера. К счастью, я их не читал и поэтому был груб, как солдат на передовой Первой мировой, цапнув за грудки полудохлое тело выжившего в русской бойне, гаркнул:

— Где сестра?!

Ответ последовал немедля: на столе запел мобильный телефончик: фьюить-фьюить. Я догадался — меня. Во всей этой нашей love story ко всему человечеству случайностей нет.

— Боец-молодец, — ерничает господин Фаст. — Перестрелял моих людей, как куропаток. Ай-яя, — сокрушается. — Только я приказал не бить по вам, засмеялся, — в интересах нашего общего дела. Нехорошо расстреливать…

— Короче, гнида, — не выдерживаю я, — где сестра?

— Ждет братца. С нетерпением и тетрадкой.

— Какой тетрадкой?

— Жигунов, — обижается сотрудник ГРУ. — Таки не понял, с кем дело имеешь?

Я мог ответить на этот вопрос, да решил не спешить со своим субъективным мнением. Иногда эмоции мешают, как бейцалы плохому танцору, и лучше их держать при себе; речь о чувствах, конечно.

Меж тем, мой собеседник посчитал нужным объясниться: когда ему отрапортовали, что академик за сутки до своей гибели вдруг сел в старенький «Москвич» внучки, вместо того, чтобы ехать на работу на казенно-удобном авто, то вывод напрашивался один…

— А зачем вы его ликвидировали?

— Уверен, что мы?

— Моторы фордовские здесь только на ваших машинах, товарищ разведчик.

— А ЦРУ?

— Хер гну, — выматерился.

Денис Васильевич посмеялся, мол, верить людям надо, однако признался, что, когда академик проблему решил, то дальнейшее его участие в научно-исследовательской проекте могло только помешать. Вредный был старикан, въедливый, мечтал о межгалактических полетах на отечественных «летающих блюдцах», а какие полеты, коль на земле дел невпроворот.

— Новая Энергия — новый порядок?

— Это не ко мне, — проговорил господин Фаст. — Мое дело: безопасность Проекта по элементу 115.

— Плохо 115-й защищали, — позволил съязвить.

— Виноват, не знал, что ты, поганец, такой резвый, как член, — сделал многозначительную паузу, — правительства. Но все возвращается на круги своя: ты нам расчеты, мы тебе сестру.

— А где гарантии?

— Никаких гарантий, — отрезал.

— На кого же ты, сука, работаешь? — позволил грубость с хозяином положения.

— Так я тебе и сказал, любимчик баб-с, — огрызнулся тот. — Смотри, без взбрыков, а то пустим по кругу Катеньку; худоба, правда, да целочка…

— Ты, — сказал я, — труп.

— Ты больше он, чем я, — рассмеялся. — Советую: не прыгай на веточке.

Я промолчал: что такое жизни миллионов неизвестных тебе двуногих тварей по сравнению с бытием одной души, тобой любимой?

— Играй по нашим правилам, жиголо, — продолжает разглагольствовать мой враг, — и ты победишь. — И требует, чтобы я оставил оружие, взял тетрадь и вышел на улицу, где у подъезда меня будет ждать автомобиль.

Не люблю, повторю, когда говорят со мной подобным тоном, да сдерживаю себя, требуя, впрочем, чтобы из квартиры убрали трупы и… стены покрыли новыми обоями.

— Ну, сукин сын, — восхищается полковник ГРУ, — может, тебе евроремонт заказать?

— Я согласный.

— Ну нет слов, — хохочет господин Фаст. — Жаль, что ты по ту сторону фронта…

— Это вы по ту сторону… — уточняю.

— Закончили треп, — и оборвав меня, сообщает, что соседи вызвали службу 02, а с лимитными ментами лучше не связываться: пристрелят, как собаку, и никакое ООН по правам человека не докажет обратное.

В словах агента элитных спецслужб был свой резон и я поспешил вон из квартиры, задержавшись на секунду в коридоре. В маленьком тайнике вешалки хранился дартс — так, на всякий случай. И, кажется, этот случай настал.

Итак, ситуация упростилась до элементарных частиц: обмен одной жизни на жизни миллионов. Имею я права так поступать? Не знаю. Хотя, признаюсь, у меня имеется ничтожный шанс на победу, которым я и должен воспользоваться.

Держись за родной воздух, салютовец! Возможно, воздушные потоки и вынесут тебя из западни подземной геенны. И с этим пожеланием вываливаюсь из подъезда. На улице уже собрались зеваки, глядящие на окна квартир. Краем уха успел услышать: в одной из них засели террористы, взявшие в заложники семью богатенького дантиста Розенфельда. Я лишь хныкнул, прознав о том, что в панелях нашего дома проживает такой уважаемый зубодер. Миновав ротозеев, увидел тяжелый внедорожник, похожий на самоходку времен Великой Отечественной. Тонированные окна джипа отражали окружающий неимущий мир без всяких прикрас. Рядом с авто находились два культуриста с квадратными челюстями и такими же челами, из которых уже удалили серое вещество. Смотрели авитаминозные недруги на меня хмуро, будто ждали увидеть прекрасную незнакомку, а возник недоумок в рваных джинсах и майке.

— Больше солнца, господа, — сказал я им, — больше улыбок!

Увы, призыв остается без ответа. Меня толкают в салон и там обыскивают. Я хихикаю и дрыгаю ногами. Разумеется, ничего не найдено, кроме пачки ароматных презервативов, завалявшихся ещё со школьных времен, когда нас пугали страшным и ужасным AIDS.

Я оказываюсь зажатым меж двух тел; впечатление такое, что нахожусь среди тренированных, но не умеющих говорить горилл. Если они имеют отношение к службе разведки, то я запишусь в общество сознания Кришны, чтобы всегда быть радостным, искрящимся, как пузырьки Советского шампанского, и счастливым.

Настроение у меня недурственное: ситуация пока развивается так, как и должна. Господин Фаст уверен: он ведет игру. Военизированный дурак не понимает: игру делает тот, кто держит на руках джокера. Джокер у меня тетрадь академика Сироты А.А. Значит, у меня преимущество. Впрочем, оно не в том, что у меня эта тетрадь, но об этом пока рано говорить.

Помимо спасения сестренки, меня занимает вопрос: кто находится за спиной службы разведки? Не может её полковник так нагло действовать в одиночку. Уверен, есть те, кто держит власть в стране, но этой власти им мало, она утекает сквозь пальцы, как песок, и её надо удержать во что бы то ни стало. Лучший и надежный способ: общая анемия тел, из которых после можно легко вытащить души. Многое я бы отдал, чтобы узнать, кто стоит во главе угла Проекта по элементу 115? Хотя догадаться нетрудно: или кремлевские мечтатели или правительственные чиновники, имеющие реальные политические и экономические рычаги власти.

Судя по городскому ландшафту, мы мчались в центр белокаменной, что умножало мои шансы на выживание. Покружив в переулочках, вымахали на гранитную набережную Москвы-реки. За стеклом мелькнула бурая кирпичная стена, знакомая со счастливого детства, и золотые кремлевские маковки церквей с крестами, устремленными в глубину неба.

Странно, находясь в столь драматическом положении, я тем не менее не испытывал страха. Возникало впечатление, что за моей спиной пребывает ангел-хранитель по имени Даная. Она рядом — она, может быть, в образе птахи под московским воздушном сводом. Глупо звучит и красиво? Наверное. Однако чувствую защиту небес. Я люблю их и они отвечают тем же.

Потом джип перекатывает через мост и я вижу на здании, обновленном евроремонтом, рекламу гостиницы «Балчуг». Ба! Что-то до боли знакомое. Не направляемся ли мы в банк «ARGO», чтобы обменять общую тетрадь за одну у.е. на один миллион долларов? Я бы согласился. Увы, проезжаем мимо. Но через минуту тормозим у парохода-ресторана «Алексей Толстой», спущенного на воду в 1927 году, если верить циферкам на его крашенном борту. Тяжелая трехпалубная посудина напоминает утюжок, протопленный в луже.

— А я обедал, господа, — сообщаю спутникам.

— Время полдника, детка, — ухмыляется один из них, обнаруживая неожиданный интеллект мексиканского кактуса.

Я выражаю надежду на то, что, наверное, будут давать компот из свежих фруктов. Мне отвечают, что будут давать, и я вспоминаю стихию родной казармы, где о великом Петрарке слыхом не слыхали.

По деревянному трапу топаем на пароход, выкрашенный в цвет извести. Иллюминаторы и окна в кают-компании наглухо задраены. Думаю, в свое время на этой посудине ходили по Волге-матушке великие вожди страны Советов, потом плавсредство прохудилось, как идеи коммунизма, и стало на прикол напротив стен Кремля в качестве буржуазного общепита для современных нуворишей. Не здесь ли любит хлебать щи один из кремлевских мечтателей, пытающийся с помощью внеземных технологий…

Меня толкают в кают-компанию и я забываю несвоевременную мысль, как пассажир-размазня багаж в вагоне столичной подземки.

После яркого праздничного дня — сумрак помещения, обитого мореным дубом и обставленного кожаной мебелью цвета молочной пенки. За длинным столом сидит сам господин Фаст. Он бодр и весел, как весь российский народ перед Новогодними празднествами, ожидающий рождественского чуда. В углу жмутся двое — Катенька и… Степа, скованные одной цепью, то бишь наручниками. Разумеется, были перепуганы, ничего не понимая. Глянув на них убийственным взглядом, я заявил, что ходить так они будут впредь до конца дней своих.

— Во, пусть мучаются, — посмеялся сотрудник ГРУ и потребовал тетрадь.

Я вырвал её из-за пояса и швырнул с таким расчетом, чтобы она, скользя по столу, прибыла точно в чужие руки. Это удается и меня награждают похвалой:

— Молодца, — полковник пролистывает страницы. — Вижу, трезвый ты пацан, — цапает сотовый телефончик. — Но проверим, вдруг фуфель кидаешь? И проговаривает в трубку, что все о`кей — товар прибыл, его качество можно проверить.

— Ну тогда мы пойдем, — говорю я. — Зачем вам лишние свидетели? Их, как правило, убирают.

— Догадлив, чертушка, — радуется Денис Васильевич и сообщает окружающим, что моя голова крепка, как полено, выдержав эксперимент по охоте на НЛО. — Я думал, кролик сдохнет, ан нет — живее всех живых.

— Я вас всех переживу, — говорю, — ублюдков.

Присутствующие прекращают ржать и смотрят на меня, как курганские комбайнеры на инопланетянина из созвездия Черных Маргиналов.

— Он нас обижает, ребята, — обращается к коллективу господин Фаст. — Я бы этого не потерпел.

Я заблокировал первый удар и второй, и даже третий, и сам успел нанести три сокрушительных, да силы были слишком неравны. Куда не плюнь везде самбисты, дзюдоисты и прочее айкидо. Оставалось только принять позу эмбриона и держать пинки, защищая жизненно-важные органы. В этих печальных обстоятельствах голова самый неудобный предмет, который невозможно спрятать, например, меж ног. Именно по ней меня и били так, точно пытаясь выбить дорогостоящие чипы, вставленные туда на деньги налогоплательщиков.

И выбили бы, да прозвучала команда к отдыху и у меня появилась возможность перевести дух и подумать о том, как выпутываться из создавшегося положения.

Я лежал на досках и, думая, следил за всем происходящим с нижней, так сказать, точки. Кстати, удобная точка — видна вся подноготная.

После непродолжительной паузы, когда все участники праздника жизни отдыхали, а Катенька прекратила визжать, раздался скрип старого дерева и на подмостки вышли новые действующие лица.

Джентльмены с берегов Потомака решили навести друзей на Москве-реке. И в этом ничего плохого не было — надо укреплять дружбу между народами. И спецслужбами.

Трое прошли к столу и сели за него. За происходящим я следил, напомню, с положения лежа и прекрасно видел танцевальные па, которые выделывали ноги высоких договаривающих сторон. Эксперты в нетерпении топтались, некто в дорогих сабо был неподвижен, а господин Фаст закинул ногу на ногу, словно защищая свои низкие интересы.

Беседа велась исключительно на языке великого Хемингуэя, то есть я ничего не понимал, хотя догадывался, что ноги в дорогих сабо принадлежат господину Нику Хасли, которому идти от «Балчуга» к «Алексею Толстому» как раз минут пять. Как известно, он, гость нашей столицы, банкир и штатный сотрудник ЦРУ. Спрашивается: куда смотрит ФСБ? В сердце, понимаешь, России происходит такое безобразие, а служба в ус не дует. К счастью, как позже выяснилось, я ошибался, и слава Богу, что ошибался.

Между тем судьба преподнесла ещё один маленький сюрприз мне, пытающемуся определить главных героев всех этих колдовских событий. Пока эксперты разбирались в каракулях академика Сироты А.А., сотрудник ГРУ решил поторопить события. Он набрал номер на мобильном и проговорил:

— Танечка! Передай Станиславу Станиславовичу, у нас порядок. Мои поздравления.

Ох, поторопился агент, поторопился лазутчик, поторопился чужой среди своих, нарушив все законы детективного жанра.

И скоро произошло то, что должно было произойти. Эксперты занервничали и так, что их ноги под столом начали дергаться, как в танце Витта.

Потом наступила тишина, в подобных случаях говорят: мертвая. Я был готов к развитию таких событий и поэтому, лежа ниц, ждал, когда господин Фаст лично возжелает меня застрелить.

Гнев в таких делах неуместен. Увидев над собой перекошенное от злобы лицо актера второго плана, я приложил к своим разбитым губам руку, где прятался дартс, и… махонькая, но эффективная стрела впилась в глазное яблоко врага. Как говорится, аккурат в яблочко.

По-детски всхлипнув, полковник завалился на меня. Я начал было рвать из его рук ТТ, как вдруг весь пароход содрогнулся от ударов и мата:

— Всем лежать, суки! Лежать, вашу мать!.. Лежать…..!..

Мне было хорошо — я уже возлежал, защищенный трупом. Впрочем, мне было хорошо по другой причине — услышал родные голоса бойцов группы «А». Увидев же возбужденное и потное лицо Стахова, менхантера нашего, позволил себе удивиться:

— Ну вы, ребята даете!

— Живой, вижу, — заключил охотник на людей, осматривая меня. — Все под контролем, Дима.

— Под контролем, — недовольно бурчал, медленно поднимаясь на ноги. Валитесь, как снег в июне.

— Такая работа, парень.

Я покачал головой: кажется, меня снова использовали в качестве живца. Что же это такое, господа? Я вам кто — бессмертный Ванька-встанька, над которым можно измываться как хочешь, все равно встанет в полный рост.

Увидев за столом трех джентльменов, похожих напуганными физиями на использованные гондоны в Москве-реке, показал им средний палец характерный жест всей радикальной молодежи мира.

— Fuck you! — дополнил межгалактическим словом.

Меня остановил появившейся невозмутимый Старков и ещё несколько человек в гражданском, которые предъявили напудренным и холенным гражданам оf USA стандартное обвинения в шпионаже и угрозе нашей национальной безопасности.

Пока происходила эта канцелярская суета я подошел к сестричке Катеньке и Степе и сказал все, что я о них думаю. Педагог из меня хреновый и младшенькая разрыдалась, точно героиня мыльной телевизионной небылицы. Ее юный друг давил прыщи, изображая из себя мужественного хуанито.

Потом к нам приблизился Старков и скоренько успокоил бойскаутов, рассказав анекдот о мужике, которого укусила собака и который потребовал от хозяина компенсации. А тот в ответ: «Договорились. Я её подержу покрепче, а уж вы кусайте, кусайте!».

По-моему анекдотик был с намеком, да я не понял, равно и то, как здесь оказалась служба СБ?

— Проходили мимо, — отшучивается генерал, однако после сообщает, что, как показали последние события, именно Фаст оказался тем самым главным «кротом», работающим на ЦРУ. Под угрозой находился научно-исследовательский центр и все его проекты, связанные с разработкой новых внеземных технологий; мне отдельное спасибо за то, что сумел выдержать трудные испытания.

На это я употребил народное словцо, рифмующее со словом «живец».

— Что? — не поняли меня.

— Ловили «крота», а поймали «кита», — кивнул на джентльменов, удаляющихся под охраной бойцов группы «А».

— Да, ЦРУ не дремлет, но и мы не спим, — заключает Старков и хочет попрощаться.

Я останавливаю его вопросом: кто такой Станислав Станиславович? И объясняю, откуда знаю это И.О. Генерал мрачнеет лицом, потом выразительно смотрит на Кремль и говорит, что есть такой государственный деятель в администрации Президента, куратор силовых структур, лучший друг Семьи, мечтающий о вечной власти, и он её будет иметь — у параши.

— Да, он тебе знаком, — вспоминает генерал,? по сынку своему Ильюшке.

? Волошко, что ли?

? Он самый.

? Бит Голушко в самое лукошко, — передаю общую тетрадь. — Формула власти была здесь. Теперь её нет.

— Это расчеты академика по веществу 115? — пролистывает страницы Старков.

— Да, но без последних записей.

— А где они?

— Сожгли в лесу, — отвечаю.

— Жаль, — передергивает плечами генерал. — А счастье было так близко.

— Счастливы только дети или идиоты, — отвечаю. — Дети вырастают, остаются одни идиоты. Вы хотели иметь мир идиотов?

— Ты о чем, Дима? — доброжелательно интересуется Старков. — Хорошо себя чувствуешь?

— Лучше всех, — отмахиваюсь. — По мне: лучше гореть при лучине, чем тлеть при Новой Энергии.

Генерал обнял меня сочувственно, не понимая абсолютно ничего, и посоветовал обратиться к врачу: такие перегрузки дают иногда сбои даже в таком стоическом организме, как мой.

— А лучше на природу, на речку, — советовал, выводя в солнечный шумный день. — Купайся каждый день, Дима. А рыбалка, знаешь, как укрепляет нервную систему…

Я понимаю, что вопрос о НЛО окончательно утвердит генерала о том, что моя голова плоха на разум. Лучше промолчать — что я и делаю. Сами разберемся с этими неопознанными летающими объектами, где наша не пропадала.

На этом я прощаюсь с генералом СБ и его группой — до новых встреч, шутит менхантер Стахов, хотя, как известно, в каждой шутке…

Что же потом?

Через два часа я привожу на битом «жигуленке» Катеньку в Луговую, а точнее на пасеку деда Матвея. Там она знакомится с Анечкой. Общий язык они находят быстро, как две родные сестрички, и убегают на реку купаться. А я остаюсь с Матвеичем, который начинает меня лечить народным средством: водкой, медом и баней. Метод прост: родную в себя, мед на себя, а после банька с березовым веничком.

К вечеру чувствовал себя даже лучше, чем прежде. Вот такой вот секрет нашей жизни: тяпнуть бутылку водки, занюхать её запахами родимого края и вперед на штурм новых высот.

Когда горизонт запылал прощальным пурпурным закатом, Аня сказала с грустью:

— Они сегодня улетают.

— Кто они? — хотя догадался, о ком речь.

— Они.

— Откуда знаешь?

— Знаю.

Мы смотрим друг на друга, и этого взгляда достаточно, чтобы вспомнить наше прошлое, понять наше настоящее и верить в наше будущее.

На битом соседском «жигуленке» мы отправляемся в аномальную зону. Зачем? Излишний вопрос для тех, кто любит небо и кого любят небеса.

К полуночи подъезжаем к ночному полю. Оставив машину на проселочной дороге, не спеша идем к центру вселенной. Потом, остановившись, закидываем головы вверх. И стоим так долго, глядя на звездные миры, пока не приходит понимание, что находимся в самом средоточии колоссального живого организма. Понять человеческим умишком это нельзя, почувствовать — да.

Затем воздух над нами будто материализуется, превращаясь в некий объект искусственного происхождения, подсвеченный навигационными огнями. Он парит над землей на расстоянии чуть ли не вытянутой руки. Размеры его потрясающие — измерять их можно километрами. Такое впечатление, что часть некой живой природы отделяется от основы Праматери, готовясь отправиться в бесконечный путь поиска Божественной истины.

Потом грандиозная громада начинает подъем… все выше и выше… и наконец невидимый для нашего глаза переход в Пространстве-Времени, и мы видим у звезд только небольшой серебрящийся диск.

А мы продолжали стоять в поле. Оно было вечным, как звезды над ним. И мы были такими, как звезды.

— Они вернутся, — сказала Анечка.

— Наверное, — ответил я.

— И мы их встретим?

— Или наши дети.

— Ага, — сказала Аня. — Мы ведь будем жить долго и нас будет много.

— Ага, — я поцеловал её губы, пропахшие полынью, лунным светом и вечными звуками летней среднерусской ночи.

И мы пошли к далекой машине. Поле было рыхлым и сухим. Мы шли по нему неверным, но целеустремленным шагом, нечаянно загребая пыль. И возникало такое впечатление, что мы танцуем на облаках.

Декабря 1999 года