Жил студент ПГМИ на окраине Перми

Мемуарная повесть

Вместо предисловия

Я учился в Пермском государственном медицинском институте (ПГМИ) в семидесятых годах прошлого века. Хочу рассказать о студенческом житье-бытье своем и о родной Перми но, главное, о том мединституте, которого (под вышеупомянутым названием) давно уже нет. Тем не менее ПГМИ существует, продолжая жить-поживать в моем сердце, и сам факт этого существования считаю я основным посылом для появления на свет данной рукописи.

ПИОНЕР-ДЕКАН

Путешествуя по интернет-сайту российских ученых РАМН, "открыл" для себя страничку В.А. Четвертных и крайне обрадовался неожиданной "встрече" — ведь доцент кафедры гистологии, кандидат медицинских наук Виктор Алексеевич Четвертных — первый декан нашего педиатрического факультета, многолетний руководитель его!

Мало того — и по сей день отличник здравоохранения В.А.Четвертных (только теперь уже в рангах доктора медицинских наук, профессора, заведующего кафедрой гистологии, эмбриологии и цитологии, директора Института морфологии, проректора по научной работе Пермской государственной медицинской академии им. акад. Е.А. Вагнера) продолжает трудиться в стенах моей "альма-матер". (http://www.famous-scientists.ru/4395). Респект и слава!

Я — ИЗ ВТОРОГО НАБОРА!

Педфаковцем стал я случайно в ходе собеседования при подаче документов в мединститут. В "мое" время в "моем" ПГМИ было четыре факультета — лечебный, педиатрический, стоматологический и санитарно-гигиенический. Я подавал на лечебный. А в приемной комиссии предложили:

— А не хотели бы вы учиться на педиатрическом, самом молодом нашем факультете, который занимается подготовкой детских врачей? В этом году — второй набор. Факультет интересный, перспективный, в историю войдете. А если надумаете потом во "взрослую" медицину — препятствий никаких, специальность ведь тоже "лечебная"…

А что там думать — если дело действительно интересное и всего "во второй раз набирают"!

Сейчас на дворе май 2014… Значит, на мой родной факультет скоро состоится уже 44-й набор!

"ХИМИЯ ПОЗАДИ — СЧИТАЙ, ЧТО СТУДБИЛЕТ НА ГРУДИ!"

Абитуриенты ПГМИ в семидесятых прошлого века сдавали устные экзамены по биологии, физике и химии. Хотя, если в порядке "тяжести-трудности", то, наверное, правильнее было бы все-таки расположить их следующим образом: ХИМИЯ, Физика и биология. Впрочем, самым первым препятствием на пути к заветному студенческому билету все-таки было испытание письменное, сочинение.

В перечне тем, предложенных в тот год, значились, если не ошибаюсь, А.С. Пушкин с мятущейся его Татьяной и В.В. Маяковский с "чистящей себя под революцией" поэзией. Я же выбрал тему третью, свободную, точного названия которой сейчас не помню, что-то там совсем уж пафосное, типа: "Гуманистические начала профессии врача (на примере героизма советских медиков)". Но, думаю, не ошибся — так вдохновенно писалось мне о подвиге наших медиков в годы Великой Отечественной войны! Раскрыть героические и гуманистические качества советского врача, всей нашей замечательной советской медицины (без всяких оговорок и кавычек!) во всей своей полноте решил я, ничтоже сумняшеся, на контрасте с медициной не нашенской, буржуазной, а значит, по определению, никуда не годной. И помог мне в этом вышедший на голубые экраны страны незадолго до описываемых событий телефильм "Последнее дело комиссара Берлаха" (1972), снятый, как известно, по повести швейцарского писателя Ф. Дюрренмата "Подозрение". Картина (напомню тем, кто не видел этой работы режиссера Василия Левина) посвящена была "последним месяцам жизни комиссара полиции Берлаха, в течение которых умирающий полицейский продолжал, несмотря ни на что, разыскивать военного преступника, нацистского врача-изувера Эменбергера. Скрываясь под чужим именем, тот и в мирные дни продолжал ставить жестокие опыты на людях. Смертельно больному Берлаху удается разоблачить преступника и сломить его, заставив сознаться в содеянном…".

…Писал искренне, честно. О том, что думал, о том каким виделся мне тогда окружающий мир… Ведь был я к тому времени, как мне тогда казалось, совсем "взрослым", уже семнадцатилетним, к тому же — патриотично настроенным выпускником советской школы, несмотря даже на то, что был я и ярым, заядлым битломаном. Но увлечение электромузыкальными инструментами, битовой, роковой зарубежной музыкальной культурой, весьма распространенное среди тогдашней молодежи, почему-то совершенно не мешало мне искренне считать свою страну самой передовой, самой правдивой, самой лучшей на свете!

После сочинения прошло несколько долгих, томительных дней ожидания, прежде чем из вывешенных в Главном корпусе института списков стало ясно, что мой сочинительский порыв не пропал всуе — я допущен к экзамену по химии.

"Сдал химию — почти поступил!", "Химия позади — считай, что студбилет на груди!" — не раз слышал я от знакомых студентов-медиков. Действительно, вступительный экзамен по химии традиционно считался в ПГМИ самым трудным. Верхом же невезучести, по общему мнению, было еще и попасть на этом сложнейшем испытании к такому строгому, придирчивому (и это еще очень и очень мягко сказано!) экзаменатору, как доцентша кафедры общей химии ПГМИ, назовем ее К.

Ни о каких репетиторах в те времена и слыхом не слыхивали! Посему готовился к вступительным испытаниям я самостоятельно, перечитывая школьные учебники и пособия, умудряясь при первой же возможности сочетать обременительное и не слишком-то приятное занятие это с выходами на реку Каму и всеми прочими радостями как всегда краткого уральского лета. Впрочем, будучи коренным жителем, аборигеном небольшого поселка городского типа с благозвучным названием "КБМаш", раскинувшегося на холмах неподалеку от остановочной площадки (о.п.) "Молодежная" Горнозаводского направления Свердловской железной дороги, предпочитал я не сам официальный пермский городской пляж (находившийся чуть дальше, возле о.п. "КамГЭС"). Меня больше привлекали территориально более близкие, "родные" окрестности именно самой плотины Камской гидроэлектростанции, на местном сленге именовавшиеся "бетонкой". Та, по сути своей, представляла собой огромную, эллипсоидно-вогнутую "чашу" бетонного ложа водохранилища, плавно переходившую, "перетекавшую" в шлюзовую систему ГЭС. Вы спросите, почему? Да потому, что на "бетонке" всегда и вода была почище, и народу поменьше, и было интересно наблюдать, как шлюзуются вдали суда и плоты…

…В назначенный день, по дороге на экзамен, удобно расположившись на жесткой скамье вагона электрички пригородного сообщения, все твердил, зубрил я, помнится, какие-то формулы, лихорадочно вспоминал некие химические законы и константы.

Почему электричкой, возможно поинтересуетесь вы? Что, в Перми нет автобусов или трамваев? Да, конечно же, есть. Просто так мне "повезло", что с моей городской окраины добираться до центра города было проще всего именно пригородными поездами. Ибо жил я на самом городском отшибе, в одном из отдаленнейших районов города — Орджоникидзиевском. На картах город Пермь напоминает длинное-длинное веретено, веретёшко, этакое "коромысло", километров под семьдесят в длину, ну никак не меньше! "Виной" сему была моя любимица — красавица Кама. Она-то и "растянула" своей великостью и протяженностью мой замечательный город вдоль своих бесконечных берегов, подобно тому, как атлет растягивает мускулистыми руками пружинный эспандер. (В нашей стране несколько таких вот, городов-"эспандеров". Пермь делит в этом перечне почетное второе-третье место с Н.Новгородом и Волгоградом, кажется). Так вот, повторюсь, жил я почти на самом северном "полюсе" города, в районе Камской гидроэлектростанции, совсем неподалеку от впадения реки Чусовой в реку Каму.

Расскажу еще какого было мне с моей городской окраины добираться до исторического центра города, где был расположен главный корпус ПГМИ. Стартовая часть маршрута представляла собой пеший переход от нашей кирпичной пятиэтажки, что в поселке "КБМаш" ("Конструкторское бюро машиностроения") до упоминавшейся уже о.п. "Молодежная". Кстати, появлением своим на свет поселок наш обязан, как явствует из названия, секретному и значительному "среднемашевскому" предприятию, работавшему на сугубые нужды "оборонки" (как, впрочем, и почти вся промышленная Пермь тогда). (Кстати, раньше, до того как стать "Поселком КБМаш", именовался наш населенный пункт либо просто "Вторым участком" либо "Почтовым ящиком? такой-то").

Переход до "Молодежки" обычно занимал минут десять. Дорога шла плавненько все время под небольшой уклон, словно бы "скатываясь" с горочки, и ноги сами себя, что называется, несли… Наконец, с пристанционного холма, радуя глаз и волнуя сердце, открывалась совершенно изумительная картина: темно-синее Камское море, с примыкающей к нему железной дорогой и виднеющимися поодаль высокой "Спасской башней" главного управления Камской ГЭС, бессонными тружениками-шлюзами, любимой моей "бетонкой" и лодочной станцией… И над всем этим благолепием шатром невиданной красы — бездонная глубина темно-синего небесного купола! (Помните: "Цвет небесный, синий цвет полюбил я с малых лет…" Так вот, до сих кажется мне, что Николоз Бараташвили написал строки эти — и я вовсе не шучу! — именно об этом небе! Тем более, что и сам Пастернак, которому обязаны мы переводом этого стихотворения классика грузинской литературы, был человеком вполне уральским, поскольку проживал несколько лет на севере Пермской губернии (в первой четверти двадцатого века), то есть, имел все возможности наблюдать дивную природу Урала собственными глазами… Красота, и впрямь, какая-то просто невероятная!).

Электрички "в город" следовали (как и ныне) до конечной станции "Пермь II". Железнодорожное движение осуществлялось согласно расписанию, изобиловавшему большими "ремонтными" разрывами, "перерывами".

Поэтому всем "орджоникидзиевцам", которым выпало трудное счастье работать или учиться, как это называлось и называется до сих пор: "в центре", "в городе", приходилось в те времена не сладко. Конечно, с центром города имелось и автобусное сообщение — ходили два автобуса-экспресса, но этого было явно недостаточно. В общем, электричками добираться было надежнее, спокойнее, хотя временами, особенно по утрам, набивалось в них народищу- немерено!

…Путешествие до старинной, изумительно красивой станции "Пермь-I" продолжалось около получаса. От "Перми-I" надо было опять идти пешком, но теперь уже в подъем, "в горочку": по ул. Орджоникидзе (нынешней Монастырской) мимо красивого здания Камского речного пароходства (теперь в нем — Пермский краеведческий музей), затем — Комсомольским сквером знаменитого на весь мир Пермского театра оперы и балета и вот он, как на ладошке перед тобой — главный корпус ПГМИ!

(Таким образом, по сути дела, все мое студенчество вполне можно полагать одним сплошным, немыслимо продолжительным, хотя и "разорванным" на тысячи и тысячи "отрезков", и, одновременно, растянутым на множество лет железнодорожным переездом, осложненным многолетним хроническим вокзальным ожиданием… Не потому ли расписание пригородного сообщения как "туда" (о.п. "Молодежная" — "Пермь-I"), так и "обратно" (ст. "Пермь I" — о.п. "Молодежная") так прочно "вшито" в память? Настолько, что и сейчас, спустя почти полвека, я безошибочно могу воспроизвести его! Подобно тому, как солдат — без запинки и в любое время суток может назвать проверяющему начальнику номер своего карабина или автомата!

…Как уже писал, главный корпус мединститута располагался в самом историческом сердце Перми, на пересечении улиц Карла Маркса и Коммунистической. (Он и сейчас, несмотря на изменившийся почтовый адрес, располагается там же. Просто поменялись названия улиц, вернувших себе дореволюционные имена: улица Карла Маркса опять стала Сибирской, а Коммунистическая — Петропавловской).

ПГМИ был одним из шести действующих тогда на территории города-миллионщика, столицы Западного Урала, высших учебных заведений [Университет, Политехнический, Сельскохозяйственный, Педагогический институты, а также Пермское высшее военное училище (ПВВУ)]. А через три года, 1975-м, откроется еще и Пермский институт культуры.

Повторюсь, комплекс строений главного корпуса ПГМИ занимал всю четную сторону квартала по тогдашней Коммунистической и включал три огромных здания.

Корпус?1 считался (и являлся) самым главным. Еще бы — ведь в нем располагались кафедры истории КПСС, марксистско-ленинской философии, биологии, гистологии, гигиены, деканаты большинства факультетов и ректорат! В корпусе?2 — преподавали латинский и более современные иностранные языки, здесь же обрели пристанище институтский комитет комсомола и профком. Угловое здание корпуса?3 "облюбовали" самые грозные для студентов и бродячих собак "институции": кафедры нормальной и топографической анатомий, оперативной и военно-полевой хирургий. На территории "трешки" базировались также анатомический музей и виварий. Кстати, именно поэтому корпус?3 был еще и наиболее "звуковым". "Повинны" в том были круглосуточный собачий вой и лай, а также — ежевечерние "завывания" электрогитар и звуки ударных барабанных установок — наискосок от гардероба, была небольшая, но очень "громкая" репетиционная комната, в которой увлеченно занимались тогдашние факультетские вокально-инструментальные ансамбли…

…В назначенный час появился я на экзамене по химии. Огляделся, осмотрелся, обратил внимание на то, что многие из моих "товарищей по несчастью" — абитуриентов появились на вступительном испытании с сопровождающими, а некоторые — аж с целыми "группами поддержки"! С одной стороны, все было понятно: если абитуриент приехал поступать из другого города, кто-то же должен сопровождать его, помочь устроиться в общежитии, правильно оформить документы, поболеть, в конце концов, за него на экзамене!? А с другой — должен заметить, что многие из "помощников-сопровождающих" зря времени не теряли. Они опрашивали всех, у кого экзамен остался позади, относительно номеров и составов их экзаменационных билетов. Еще они занимались сбором оперативной информации о том, кто и как сегодня "принимает", в каком расположении духа находятся те или иные экзаменаторы, какие они любят задавать "дополнительные вопросы". Думаю, по итогам этой работы в "личных штабах" кандидатов на студенческие билеты принимались те или иные решения и выдавались рекомендации относительно правильности тактики "вступительной" компании.

Что же касательно меня — то я был один. Гол, что называется, как сокол. Родители работали, бабушек и дедушек к тому времени, увы, уже не было. Одноклассники — так же, как и я, сдавали вступительные экзамены в высшие учебные заведения.

Отстояв обычную в таких случаях очередь, я вошел в экзаменационную аудиторию, получил билет и начал готовится, с головой погрузившись в мир химических формул, задач и заданий. На первый взгляд жребий мой не выглядел слишком суровым: вопросы билета в ходе подготовки к экзамену я так или иначе "проходил" и посему — многое помнил. А когда понял, что еще и задачу, похоже, решил (а задача — один из ключевых и необходимых элементов успешного экзамена!), то вообще успокоился, почти утвердившись в успехе дела…

Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает: первый тревожный "звоночек" прозвучал минут тридцать-сорок спустя, когда сердце невольно замерло от громкого, не терпящего возражений, женского голоса:

— Углицких! Товарищи, а кто у нас тут Углицких? А это вы? Вот и хорошо! Как будете готовы, сразу же сюда ко мне выходим!

Меня, словно кипятком ошпарили! Еще бы — иду к К.! Оказывается, все то время, пока я готовился ответу, мой экзаменационный лист уже преспокойненько лежал на столе перед знаменитой химичкой-доцентшей и терпеливо дожидался лишь моего личного появления…

…Что ж, если вызывают, а избежать этого невозможно — надо идти! Некоторое время спустя, честно собрал пожитки-бумажки (и себя, заодно) и, как в омут головой — шасть! — двинулся к экзаменационному столу, сел подле К., разложился с листочками, приготовился к ответу. Но, как выяснилось, подняла меня К. из берлоги моей рановато — поспешила, неугомонная, не завершив разборки с моей незадачливой предшественницей.

Стара история как мир: К. ставила "неуд" абитуриентке. Неудачницу, естественно, эта перспектива не устраивала и она активно сопротивлялась неизбежному, наотрез отказываясь покидать аудиторию:

— Пожалуйста, поставьте "удовлетворительно". Я же ответила на два вопроса из трех…

— "Тройка" не спасет. С "тройкой" вы все равно не пройдете…

— Я сдам остальные предметы на "пятерки" и пройду. Поставьте "удовлетворительно", пожалуйста!

— Даже если сдадите все остальные предметы на "шестерки", все равно не пройдете! Так что, давайте, не будем задерживать остальных!

Словом, как несчастная ни пыталась, ей так и не удалось растопить лед непреклонного сердца К..

Не знаю, так ли это было на самом деле, но когда дверь за моей предшественницей закрылась, показалось мне, что К. тяжело вздохнула. Сердце мое тут же взыграло, отреагировало на событие это стремительным возрастанием надежды на благополучный исход моего дела: стало быть, даже им, самым твердокаменным и безжалостным, экзаменаторам, тоже приходится не слишком сладко!? Выходило, что даже эти "железные монстры", вершители судеб людских, судьи строгие и беспощадные, даже они способны со-чувствовать, со-переживать и со-страдать!?

Впрочем, тут же выяснилось, что радоваться рано: едва придя в себя, экзаменаторша тут же и столь же напористо, энергично принялась за меня:

— Ну что у вас, молодой человек? Готовы? Нет, нет, не надо пока отвечать по билету! Не спешите, я сказала! Первое — задача! Где решение? Покажите! Если нет — тогда и говорить не о чем… Так… так… нет, посмотрите-ка, кажется, правильно… Пермяк?… А в школе какой учились?… Номер, номер назовите!.. А где — это?… Понятно… Да, все, похоже, правильно… Что ж, теперь переходим к ответам на вопросы билета…

Не успел я, однако, как следует и рта, что называется, приоткрыть, как дверь в аудиторию приоткрылась и на пороге вновь возникла та самая абитуриентка-неудачница. Она вернулась, чтобы вручить К. "свой" экзаменационный лист, сообщив при этом:

— Это — не мой! Это какого-то "Углицких"!

Встревоженная К. пробежала глазами документ, потом еще раз и погрузилась в тяжелое молчание. Лицо ее словно бы "осело", вены на лбу и шее вздулись, обозначившись еще резче. Экзаменатор соображала, видно, что делать дальше, как выйти из положения…

Смешался, скомкавшись, сбившись на полуслове, и я… Еще бы, ведь теперь даже самый поверхностный анализ ситуации свидетельствовал если не о полном крахе всех моих надежд, то уж во всяком случае — о крайней шаткости моего и без того более чем скромного положения… Батюшки-святы, нет, это же надо было вот так вот вляпаться! Нет, повезло так повезло — мало никому не покажется: оказывается "двойку", поставленную этой самой абитуриентке, К. умудрилась вписать не куда-нибудь, а именно в мой экзаменационный лист! По ошибке ли, по невнимательности ли, из-за жары ли, обрушившейся на мой город в том раннем августе, из-за того ли, что все экзаменационные листы на свете похожи один на другой, как похожи друг на друга все однояйцевые близнецы — не знаю по какой из этих причин, конкретно, но — ВНЕСЛА! Попутала экзаменационные листы! То есть, выходило, что я, еще не начиная ответа, уже имел за него официально оформленную в моем экзаменационном листе неудовлетворительную оценку!

Чем-то всё это закончится, что-то теперь предпримет, не ведающая жалости и сострадания, К.? Как поведет себя, какую изберет тактику?

За несколько мгновений живое воображение умудрилось выстроить в моей голове целую гамму версий, вариантов возможного развития событий. Спектр их был "широк", как никогда: от самого пессимистического до — почти безнадежного. Согласно первому и главному из них, у К. нет вообще никаких резонов что-то исправлять в моем документе. А зачем? А вдруг это и есть истинная мера моих знаний по химии — я же еще не закончил ответа? Вся логика развития сюжета и недюжинный инстинкт самосохранения активно диктовали, предписывали бывалой, опытной экзаменаторше, что сейчас ей проще, выгоднее "добить" меня, нежели потом нехотя, прилюдно признаваться, что и она-де, имеет право на описку, на ошибку и так далее…

Ибо, если кто-то предположит, что для К. была важна хоть как-то некая абстрактная, абсолютная справедливость — тот рискует глубоко ошибиться… Ведь, давно и хорошо известно, что черного кобеля невозможно отмыть добела! Репутация у доцентши была уже настолько испорчена, что попытайся она изменить ее в лучшую сторону, прояви эта опытная экзаменаторша сейчас слабость, начав растекаться слезной лужей — "виновата, мол, сейчас исправлюсь" — да, никто бы ей все равно не поверил! Отсюда и вывод, он же — прогноз: самое лучшее для К. сейчас, это — сделать вид, что ничего не случилось! Ровным счетом! И просто стойко придерживаться прежней, непоколебимой никакими привнесенными извне обстоятельствами, линии! [Конечно, идеальный вариант — если бы этот Углицких получил бы, таки, в итоге свою уже вписанную ему в лист "двойку", подтвердив этим еще раз незыблемую и очевидную "дальновидность и прозорливость" доблестной К. ("Я-де, всех этих "двоешников" насквозь, знаете ли, вижу, заранее, по выражениям лиц их створоженных, когда они еще только готовятся завалить экзамен!")].

Момент был очень тяжелый. А может, подбавило, плеснуло дополнительно керосинчику в без того раскочегаренное пламя еще и нервное перенапряжение последних дней и часов… Возможно, что довнесли свою посильную лепту, доделали свое черное дело и гипогликемия, и жажда, и стресс, усугубленные отсутствием рядом близких людей, которые точно на твоей стороне, которым можно "на все сто" довериться… Словом, виной всему извечная, напряженная борьба за выживание, за правильное место в очереди, за везение, за удачу, схватка, в которую хочет он того или не хочет, но вынужденно вступает всякий абитуриент…

Но все это всего лишь эмоции, личные переживания, не боле, а чем же в итоге все завершилось?

Достаточно долгие размышления на сей счет (а времени на них, как вы понимаете, у меня было достаточно: лет сорок — минимум!) привели меня нынешнего, "образца 2014", к возможно, надуманной и не слишком-то "оригинальной", но версии о том, что, видимо, в тот критический момент ТАМ, ГДЕ НАДО, то есть где-то высоко-высоко, так высоко, что и с самой высокой горы не увидать, оказался НЕКТО высший и справедливый. ТОТ, кто в критический момент вдруг, решил все и за всех. А именно: а пускай мальчишка сопливый этот сдаст-таки сегодня эту самую злосчастную химию! А — хрен с ним! Раз уж готовился… Коль скоро, худо-бедно, но — занимался! Конечно, лентяй этот патологический вполне мог бы и побольше приложить усилий, а не шляться каждый Божий день на свою ненаглядную "бетонку"! Но, хорошо, Бог с ним, завтра, может, с него и по полной спросим (у нас — не заржавеет!), но сегодня, сегодня — пусть его, пусть сдает! Нет, о "пятерке" говорить конечно даже не приходится, слишком уж это ему жирно будет… Да и о "четверке", пожалуй… Но вот удовлетворительной оценки герой наш сегодня, пожалуй что, точно заслуживает! К цыганке, так сказать, не ходи! Да и рад будет, думаю, "троечке" этой своей он так, что и не передать! Ни словами, ни на бумаге! Вот, увидите! Нет, нет, даже говорить не о чем: пусть, пусть сдает! Нельзя отнимать последнее, лишать единственного! Не он же, в конце концов, а эта строгая, неподкупная тетка-доцент в спешке, напорола, напортачила… К тому же чудак этот и так получит сегодня наисерьезнейший в своей жизни урок, когда, станет отвечать на вопросы билета, почти реально ощущая как в миллиметрике над его шейкой цыплячьей каждую секунду грозя сорваться, будет дрожать безжалостное, остро отточенное лезвие гильотины уже поставленной ему отрицательной оценки!

…Дальнейший свой ответ помню я плохо, словно бы кто его ластиком неким почти стер из памяти. Но показалось мне, что и сама К. к концу экзамена тоже устала, как-то сникла, стала другой, иной. Словно бы — помягчела, умиротворилась…

Проблема, думаю, была все же даже не в самой этой злосчастной "двойке". Она (проблема), как мне представляется сейчас, заключалась, прежде всего, "в сломе" самого моего настроя на экзамен, в изменении внутреннего состояния, выразившееся в появлении опасного безразличия: куда-то исчезло, испарилось, кануло в никуда то, столь необходимое в тяжелых ситуациях азартное настроение, пропал, как раньше говорили, "кураж", который был, точно был у меня в самом начале экзамена. Причем "кураж" не в претенциозном понимании словаря Ожегова (как "непринужденно-развязанное поведение, наигранная смелость"), а именно в "первоначальном" значении, как бы сие не звучало пафосно [("кураж" (фр. courage) — "мужество, храбрость, смелость…")]…

К счастью, все когда-нибудь заканчивается. Наступил сей счастливый миг и для меня: К., наконец, пододвинув к себе мой несчастный экзаменационный лист, и, как бы нехотя, зачеркнув в нем свою предыдущую "оценку", надписала сверху малюсенькую, малохольную какую-то, но — все-таки, "3" и "подкрепила", "затвердила" действо сие еще и надстрочным: "Исправленному "2" на "3"(тройка) верить. Доцент К.""!

Сидел мокрый, как мышь, не в силах поверить в фантастическую удачу и редкостное везенье!

Лишь, спустя некоторое время, спросил:

— Как же я пойду на следующие экзамены с таким "красивым" экзаменационным листом?

— Обратитесь в приемную комиссию… Полагаю — обязаны выдать дубликат… До свидания!

— До свидания, — потом (после паузы, тихо, еле слышно), — Спасибо…

В приемной комиссии мое заявление-просьба "о выдаче дубликате экзаменационного листа" вызвала единодушный веселый отклик:

— Уф, насмешили, молодой человек! Спасибо! Готовьтесь к следующим экзаменам! Все у вас замечательно…

***

А вот от прочих экзаменов в недрах памяти моей вообще почти ничего не осталось. Я очень плохо помню экзамен по физике. Как, кому сдавал, что было в моем билете? Ничего не помню! Не могу сказать наверняка даже о том, где, в каком конкретно месте, территориально, то есть, происходил он: то ли в главном корпусе, что на улице Коммунистической, то ли мы, абитуриенты, ездили на сдачу физики непосредственно в теоретический корпус института, что на площади Дружбы, в Мотовилихе? Тайна за семью печатями!

Впрочем, чисто логическим путем, прикидывая и так и эдак, "довычислялся" до того, что, скорее всего, сдача физического экзамена происходила, все-таки, именно в теоретическом корпусе. А это, братцы мои, в нескольких километрах от главного! Что, в свою очередь означает, что наступает время для того, чтобы рассказать вам о пермском трамвае, поскольку именно это замечательное транспортное средство, словно бы и создано было для того, чтобы стать самым удобным средством связи между корпусами мединстиута…

Лирическое отступление о пермском трамвае

Начинать этот рассказец следует, как это и положено, с дифирамбов. Например, с утверждения о том, что трамвай для меня всегда был одним из самых любимых видов городского транспорта. Думаю, что объясняется сие благорасположение просто: проведший значительную часть жизни на рельсах (в электричках, поездах), на подсознательном уровне, априори, всегда я отдавал, отдаю и, видимо, буду отдавать в дальнейшем предпочтение именно рельсовым средствам передвижения, а не каким-либо иным…

Поэтому для меня трамвайное путешествие между корпусами мединститута всегда было делом приятным, занятием — необременительным, ибо весь маршрут — от остановки "Главпочтампт", что на улице Ленина и до площади Дружбы в Мотовилихе — почти никогда не отнимал у студентов более двадцати минут их драгоценного времени. При этом трамвай настолько был деликатен, что никогда ничего от своих пассажиров не требовал и ни на чем не настаивал, ну разве что — на легком расслаблении, да на максимальном непротивлении путешествию, но и то — так, безо всякого на то давления, исключительно на добровольной основе… Так, что — если вы, уважаемые читатели мои, пассажиры пермского трамвая — то располагайтесь поудобнее, расслабляйтесь, смотрите во все глаза и окна по сторонам, по ходу и против движения; можете, напротив, смежив веки, некоторое время даже подремать пока ваш электрический чудо-перевозчик все катит и катит — унося вас все дальше и дальше от исторического центра города. Поначалу — старой, малоэтажно-мезонинной, дореволюционно-"экскурсионной" Пермью, то бишь, улицей Ленина, потом проезжая-огибая бывший купеческий Разгуляй… После Разгуляя, "божья коровка" трамвая, упрямо следуя по назначенному маршруту и пользуясь всеми предоставленными ей возможностями, начинает вползать, карабкаться по наклонной "ветке" Мотовилихинской дамбы, забираясь все круче и круче вверх, почти что — на самое "седьмое небо". При этом путешественникам, с высоты возвышенного их положения, открываются совершенно роскошные виды — низины-долины речной поймы… Альпы, Альпы швейцарские, да и только!

Вершинной же точкой подъема нашего замечательного электрического дивайса становится Т-образный перекресток улиц Уральской и Крупской, слева увенчанный элегантной бетонной "шляпкой" купола Пермского цирка. (Кстати, застал я еще те времена, когда никакого постоянного цирка и в помине не было и на его месте сноровистые рабочие каждое лето заново собирали брезентовый шатер цирка-шапито, представлявший собой весьма сложную конструкцию на стальных тросах-растяжках).

…Пока умильно предавался воспоминаниям, наш симпатичный электрический красный "жук", позвякивая и постукивая на рельсовых стыках, успел лихо повернуть направо и уже следует широкой, просторной улицей Крупской, чтобы спустя несколько минут победно и торжественно "выкатиться" на совершенно замечательную площадь Дружбы. Ибо на одной стороне ее испокон веку располагается большое здание, где сочиняют, пишут и издают любимую газету пермяков "Звезда" (ласково именуемую жителями столицы Западного Урала просто "Звездочкой"), а на другой — высится теоретический корпус нашего мединститута с кафедрами физики, общей и биологической химии, фармакологии, физической культуры, спортзалом и многим-многим другим…

Вот и добрались! С третьего этажа теоркорпуса, кстати, открывался (и открывается!) совершенно роскошный вид на город, на наш знаменитый пермский трамплин (в те времена — один из самых современных в СССР). Боюсь, что ничего более о своем вступительном экзамене по физике я добавить не сумею…

Но вот биологическое вступительное испытание осталось, таки, в памяти. И тем, что проходило оно в цокольном этаже Главного корпуса, там, где, наверное, и по сей день расположена знаменитая кафедра биологии, и тем, что досталась мне на этом вступительном испытании "классика жанра": инфузория-туфелька, клещи и теория Ч.Дарвина, с которыми я успешно справился. Вообще, после экзамена по химии все остальные вступительные испытания почему-то казались мне легкими, а экзаменаторы — сверхобьективными и отзывчивыми…

НЕМНОГО АРИФМЕТИКИ

В 1972 году для успешного поступления в ПГМИ абитуриентам педфака (со школьным аттестатом, скажем, в 4 балла) необходимо было набрать на вступительных экзаменах как минимум, две "четверки" и две "тройки". В этом случае, при набранной в итоге сумме в 18 баллов (4+4+3+3 = 14 + 4 балла аттестат), представители сильного пола на 0,5 превосходили свой проходной показатель (17,5 баллов). Для абитуриенток же этого было недостаточно, им обязательно надо было получать на вступительных экзаменах, как минимум, три "пятерки" и "четверку" (при точно таком же среднем балле за аттестат). Лишь тогда, преодолев "планку", установленную для представительниц слабого пола на "космической" за малым высоте в 22,5 балла, они могли стать обладательницами студенческих билетов (5+5+5+4=19 + 4 балла за аттестат = 23 балла).

Иными словами, существовали вступительные "преференции" для представителей сильного пола…

Но — чем и перед кем прекрасная половина человечества так провинилась в тот, так далеко уже ушедший от нас, год?

Исчерпывающего ответа на этот вопрос, похоже, нет. Ходили разговоры, что существовало то ли "указание", то ли "распоряжение", то ли целый "приказ" Министерства обороны СССР — но и это неизвестно, поскольку никому из нас, простых смертных, видеть документ сей так и не довелось. Известно лишь, что бумага эта важная была подписана самим Маршалом Советского Союза Гречко Андреем Антоновичем, занимавшим в описываемые времена пост Министра Обороны СССР.

И написано в документе том было, что времена нынче ну очень уж неспокойные (а когда они были спокойными-то?). Что-де, только-только отгремела канонада на востоке, на пограничном с Китаем острове Даманском, а за несколько лет до этого случилась известная всем катавасия с Чехословакией, что нынче вот — пылает-горит синим пламенем Восток Ближний… Что, в интересах обороны и безопасности страны, необходимо срочно увеличить выпуск врачей военных. А между тем, согласно статистическим данным, количество студентов, обучающихся на лечебных факультетах в медицинских ВУЗах страны почему-то стало где в два, а где и — поболе — раза меньше количества студенток! Обезмужнели, выходит, медицинские институты наши! Говорят, что именно это, недопустимое, согласитесь, положение дел и вынудило грозное Министерство на самые решительные действия — ввести преференции, вступительные "квоты" для представителей сильного пола.

В подтверждение сказанному — красноречивые цифры и нашего местного, так сказать, "пэгэмэишного", розливу… Сентябрь 1972 г. Первый курс педиатрического факультета. Весь набор — 150 человек, из них особ мужеского пола — 28 (меньше 20 %).

Для как-то заинтересовавшихся сообщаю, что в дальнейшем от подобной практики отказались. Ибо выяснилось, что само по себе простое механическое увеличение количества будущих врачей-мужчин за счет введения для них вступительных льгот не оправдывает себя: вслед за относительно легким приемом мужчин в мединституты, буквально спустя пару месяцев начинался и вполне сопоставимый по масштабам отток их из стройных студенческих рядов. По закону жидкости, налитой в дырявый сосуд: больше налили — больше вылилось!

Причина одна: более слабые студенты не выдерживали напряженных учебных нагрузок и, не справляясь с программами обучения, вылетали и вылетали из ПГМИ. Понятно, что 22,5-балльные студентки знали больше своих 17,5-бальных коллег! Справедливости ради следует сказать, что и студент студенту также был — рознь. Среди представителей сильного пола в ПГМИ, в свою очередь, можно было смело выделить как минимум две подкатегории: отслуживших в Советской армии ("дембелей", "дедов", "стариков" и так далее) и прочих, то есть совсем "зеленых" еще вчерашних школьников.

"Дембелям", несмотря на весь комплекс присущих им замечательных свойств и качеств (уверенное знание жизненных реалий, умение самостоятельно принимать ответственные решения, житейскую основательность), увы, пришлось хуже всего — годы, проведенные ими в казармах и кубриках, в тревогах и учениях, изрядно подвыбили, подвытряхнули из некоторых бывших воинов существенную часть базовых школьных знаний, но это было, пожалуй, еще полбеды. Самое же неприятное заключалось в том, что многие из экс-военнослужащих внутренне, "идейно" уже отвергали, как наивную, саму психологию, так называемого, "школярства", "коротенькие штанишки" которого они навсегда переросли. "Школярства", в хорошем смысле этого слова, как некой наивной ученической еще усидчивости, романтического желания получить отметки повыше, самоотверженной готовности грызть гранит знаний. Без которых трудно, если вообще возможно, было освоить сухую, требующую педантизма и точности медицинскую науку. Поэтому именно демобилизованные воины, увы, и попадали под безжалостный молох экзаменационных сессий и зачетных передряг I и II курсов первыми. (При этом тут же оговорюсь, это касалось далеко не всех бывших военнослужащих. Многие студенты из их числа учились хорошо, успешно преодолевая выпавшие на их долю испытания и временные трудности).

Хоть и не радужнее, но все же в чем-то привлекательнее просматривалось ближайшее будущее для вчерашних школьников (к которым относился и я). Хотя разница в исходной подготовке со студентками, безусловно, также сказывалось и в этом случае. Но в отличие от "дедов", "стариков" и так далее, имели вчерашние школьники не траченные армейской молью, совсем свежие еще знания. И сильную мотивацию учится, поскольку для них вылет из института почти наверняка, едва ли не автоматически, означал службу в армии! А перспектива оказаться вместо теплых студенческих аудиторий и лабораторий где-нибудь далеко-далеко во вьюжных снегах забайкальского края возле самой таежной китайской границы не слишком-то радовала и прельщала! Наверное, именно это позволило многим из вчерашних школьников не только благополучно уцелеть, выжить в ходе сессий и иных студенческих испытаний, сохранив свой студенческий билет, но и постепенно догнать, дотянуться до уровня "высокобальных" однокашниц своих.

ЖИЗНЬ ПРОЖИТЬ — НЕ ПОЛЕ ПЕРЕЙТИ!

Мне приходится бывать на распределениях выпускников нашего Российского национального исследовательского медицинского университета (РНИМУ им. Н.И. Пирогова). Вот и недавно распределялись очередные выпускники-вечерники педиатрического факультета…

Вообще, "вечерники" — и об этом нужно отдельно упомянуть! — "особ стать". Эта категория студентов, которая традиционно пользуется уважением преподавателей мединститутов. И не только потому, что пришли они ("вечерники") в медвуз не абы как, не с кондачка, не с бухты-барахты, а именно, осознанно, сделав выбор свой жизненный решительно и окончательно; не только потому, что многие из них уже имеют ко времени поступления законченное среднее специальное медицинское образование, и что весь период учебы эти труженики и труженицы медицинского фронта еще и изрядно потрудились на ниве московского здравоохранения: кто — в стационарах и поликлиниках — медицинскими сестрами, кто — фельдшерами на линейных бригадах скорой неотложной медицинской помощи. А некоторые — и на специализированных успели "хлебнуть лиха"! Не менее перечисленного, подкупает нас, преподавателей, в "вечерниках" еще и то, что они чуть постарше, и в чем-то серьезнее, мудрее, обычных, остальных студиозусов, что многие из них не только успешно обучаются сами, но — и растят, воспитывают, "ставят на крыло" уже и собственных детей.

Учатся "вечерники", как правило хорошо, или очень хорошо: почти у четверти дипломы — "с отличием", а еще у трети — количество "троек" за семь лет обучения не превышает пяти! Это из четырех с лишним десятков экзаменов! (Такая успеваемость, в свою очередь, позволяет Ученому Совету рекомендовать таких молодых врачей не просто к прохождению обучения в клинической интернатуре по специальности "педиатрия", но и минуя эту, первую профессионально-образовательную ступень, — к непосредственному обучению уже в клинических ординатурах по избранным врачебным специальностям).

И вот, по завершении протокольной части мероприятия стали и мы, преподаватели, то ли в шутку, то ли всерьез, "подсчитывать" — кто громче, а кто, как я, потише, поскромнее: а сколько было "троек" у нас-то самих, в наших-то собственных студенческих зачетных книжках? А то у других считать — мы горазды, а у себя? Нечестно, знаете ли, как-то получается…

Тут же выяснилось, что не все так просто… Мы заканчивали ВУЗы немыслимо давно… В прошлом веке! В другой стране! Многие из нас не удосужились в свое время получить специальный вкладыш к диплому, где собраны вместе все оценки из зачетных книжек (не принято было такое в наши заскорузлые времена). Правда, кажется мне, что я переносил данные эти в "ручном" уже, так сказать, режиме, переписывал всю важную эту информацию на отдельный лист. Но, ведь, жизнь прожить — не поле перейти: по ходу всех моих переездов после выпуска из института "документик" данный, как это часто случается, взял, да и запропастился куда-то! Ищи-свищи его теперь!

Полагаю, впрочем, что учился я не хуже большинства нынешних студентов. Косвенное подтверждение тому — тот факт, что получал стипендию. Практически, все время обучения. Впрочем, было одно исключение…

Известно, что у каждого есть свои "скелеты" в шкафу. Укрытые надежно в самых отдаленных закоулках памяти. Которыми не слишком-то мы гордимся и о коих не особо распространяемся…

Не избежал сей участи и я, на втором курсе обучения едва не вылетев из ПГМИ… И — поделом! А что еще прикажете делать со студентом, не сдавшим в отведенные для этого сроки серьезнейший экзамен? Не выдержавшем испытания по нормальной анатомии человека? Допустившем столь серьезную академическую задолженность?!

Почему, как это случилось, произошло? Для ответа на этот вопрос придется "погрузиться" в специфику жизни среднестатистического студента медицинского ВУЗа.

Не открою никаких "америк", если "неожиданно" сообщу, что на успеваемости студента сказывается буквально все: и трудности перехода от наивного школярства к институтской образовательной системе, и проблемы и особенности студенческого бытия, быта, и специфика учебного заведения и многое, многое другое.

Коль скоро мы уже заговорили об этом, обозначим некоторые важные проблемы этого переходного периода (хотя, не думаю, что и для нынешнего студента-медика что-то существенным образом, по большому счету, изменилось!). Вот, по моему мнению, самый краткий перечень:

Синдром "белки в колесе";

Хочу — посещаю, не желаю — пропускаю!;

Синдром тонущего "Титаника";

Ее Величество — АНАТОМИЯ;

Синдром страха мертвого;

Синдром нигилизма, цинизма и "воинствующего атеизма";

Синдром "застрявшей в горле" латыни.

Синдром белки в колесе

Впечаталось, вцементировалось в память: занятия в мединституте почти всегда начинались еще в темноте и заканчивались уже затемно.

"Благодарить" за это следует наши, разбросанные по всему городу, учебные корпуса и базы. Ведь занятия проходили на разных, весьма удаленных друг от друга территориях. Учебное расписание составлялось с учетом всевозможных временнЫх "допусков", "зазоров" и "люфтов", то есть, времени для необходимых переездов. Биология, история КПСС, гистология, анатомия, лекции — преподавались в главном корпусе; физика, общая химия, количественный анализ — в теоретическом. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы!

Вот, к примеру, допустим у вас сегодня, согласно расписанию, три учебные "пары". На круг это, вроде бы, немного: в чистом временном выражении, всего лишь 4,5 часа (1,5 ч х 3), плюс перерывы еще 40–50 минут, плюс 30–40 минут на обеденный перерыв. Итого: около 6 часов. То есть с 9.00 до 15.00! Все! Но не спешите спешить! Ведь, первая "пара" — это лекция, которая читалась в главном корпусе, а две оставшиеся — практические занятия, на которые надо было переезжать в теоркорпус… Значит, добавим к расчетному времени еще минут пятьдесят (на переезд, раздевалки-одевалки, "трамвай пришел вовремя", "трамвай не пришел вовремя…"). А бывало, что одна из двух оставшихся "пар" проходила в теоркорпусе, а на потом снова надо было возвращаться в главный! Плюс какое-нибудь собрание, вызов в деканат, читальный зал, библиотека, профком, репетиция, да мало ли что… В итоге, всегда возвращаешься домой не раньше 8–9 часов вечера, чтобы с утра все повторилось сначала…

Даже "шестидневка", то есть, шестидневная рабочая неделя, о которой современные студенты практически ничего не знают, потому что никогда не учились по этой замечательной системе, даже и она не была в состоянии сколь-нибудь существенно выправить ситуацию. Кстати, мы не роптали на то, что учимся по шестидневной рабочей неделе, поскольку тогда по "шестидневке" учились и жили не только мы, но и вся огромная страна. Мы, просто не представляли себе, что можно учиться по какой-то иной еще "дневке", кроме той, по которой мы уже столь доблестно учились…

Хочу — посещаю, не желаю — пропускаю!

Не секрет также, что система институтского обучения (семинарская) принципиально отличается от школьной (классной). С одной стороны, тебе не нужно каждый день опасаться, как школяру, вызовов к классной доске или "двоек" в классном журнале. Значит, отпадает, становится необязательной, ежевечерняя подготовка к каждому уроку-занятию следующего дня. К тому же в вузах никогда не вызывают в деканат родителей проштрафившихся студиозусов. Считается, что студент сам по себе уже настолько взрослый и сознательный, что в родительской опеке вообще не нуждается. (Поэтому, не заморачиваясь и, не мудрствуя лукаво, деканаты времен моего студенчества просто-напросто отчисляли, вышибали вон по мере надобности и необходимости проштрафившихся подопечных своих и вся тебе недолга!).

С другой же стороны, студент в течение нескольких месяцев (именуемых учебным семестром) оказывался, как бы, предоставленным самому себе. Будучи настроенным, как некая рация только на фиксированный "прием", то есть, пребывая в процессе почти исключительно одностороннего набора информации, сбора, аккумулирования знаний.

Вот так и жили и живут по сей день студенты-медики — постепенно "наполняясь" знаниями, как наполняется, к примеру, чайник, наливаемой в него водой — до самого верху, до самых краев! Но "лафа" эта — оказывается на поверку обманчивой и отнюдь не вечной! Ведь продолжается она лишь до некоего часа "Х", знаменующего собой начало "предэкзаменационной недели", и последующей за ней собственно "экзаменационной сессии", когда студент, напротив, должен начать возвращать взятое "в долг", когда его основной, главной обязанностью становится отчет "о проделанной работе", открытая и гласная демонстрация благополучно приобретенных за время "приема" знаний для "обмена" их на красивые зачеты и экзаменационные оценки в зачетной книжке.

Методика эта ("стулья — сейчас, а денежки за них — когда-нибудь потом…"), при всех своих достоинствах и "оригинальности", очень и очень коварна. Ведь, вкупе с отсутствием родительского и иного контроля за процессом усвоения полученных знаний, применение ее, вполне способно окончательно атрофировать у части не слишком-то ответственных студентов их и без того, несформировавшуюся, слабую еще "познавательную мускулатуру", разрушить у данного контингента шаткую еще "иммунную систему" внутренней самодисциплины… Иными словами, иногда эта пресловутая студенческая вольница ("хочу — посещаю лекции, не желаю — пропускаю!") время от времени оказывает недисциплинированным, нерадивым студиозусам медвежью услугу, подводя их, горемык бестолковых, под монастырь.

Впрочем, не все так просто, как кажется на первый взгляд! Конечно, силами деканата и курсового старостата с завидной регулярностью устраиваются массовые проверки на лекциях, контролирующие их посещаемость, но, согласитесь, что при определенном везении, фарте, всякий прогульщик может существовать (хотя бы — некоторое время) вполне безбедно. С пропущенными же практическими занятиями все, естественно, строже и куда серьезнее. Тут уж вступает в действие самый БОЛЬШОЙ СТУДЕНЧЕСКИЙ ЗАКОН, гласящий просто и ясно: "ВСЕ ПРОПУЩЕННОЕ — ОТРАБАТЫВАЕТСЯ"! Все!! Независимо от причин!!! Без каких-либо исключений (болезнь, там, сдача донорской крови, участие в межвузовских конференциях и спортивных соревнованиях и так далее и тому подобное)! Мотивация этого довольно проста: "да, всем известно, что ты пропустил занятие по болезни. Что у тебя имеется официальное уважительное освобождение. Но ты же не предъявишь этот самый бюллетень свой потом, в качестве оправдательного документа, тем из своих пациентов, которым ты так и не сможешь поставить, по причине данного пропуска, правильный диагноз? То-то и оно! Значит, будь любезен — отработай все сейчас, восполни пробел! Чтоб не краснеть потом, у постели больного!"

К тому же всегда существовала, существует и, думаю, вечно будет существовать категория, квота этаких "лихих", безбашенных студентов, которым ощущение этой самой студенческой свободы, межсессионной "вольницы" сносило, сносит и всегда будет сносить напрочь "крышу", пьянить больше вина. Или спиртных напитков иной крепости, к которым, кстати, во все времена и эпохи студенчество в целом относились более чем благосклонно — вспомните-ка, в этой связи, к примеру, знаменитую "Песенку бедного студента" из Вагантов, вошедшую в легендарный альбом Давида Тухманова "По волне моей памяти"! А ведь это — средние века! Что уж с нынешних-то спрашивать?

Синдром тонущего "Титаника";

Коварство системы заключается еще и в том, что тайное в ней становится явным не тут же, не сразу, а — опосредовано, "проявляется" как бы, исподволь, постепенно, спустя некое время! Когда исправить что-либо практически уже невозможно!

Реализовалась эта системная особенность очень и очень просто: отработки те же, к примеру, — ну, "капают" и "капают" себе, ну, "копятся" и "копятся", и что с того? Ничего, вроде, как и не происходит. Равно, как и пропущенные лекции — те, опять же, "отмечаются" и "отмечаются", но, какое-то время — без последствий, жизнь вокруг все также прекрасна, спокойна и размерена. А на самом же деле дела уже так плохи, что дальше некуда! — ведь, отработать в предэкзаменационную неделю более трех-четырех занятий по одной учебной дисциплине чисто физически почти невозможно, нереально, а если таких проблемных предметов у студента не один, а несколько? А в итоге: готовьтесь с вещами на выход, товарищ нерадивый студент!

Образно говоря, "Титаник" уже смертельно ранен, но сам он об этом пока еще ничего не знает. Это чудо инженерной мысли уже вовсю черпает и черпает своим распластанным ледяной бритвой айсберга правым бортом стылую атлантическую воду, этот незадачливый красавец-лайнер потихоньку уходит ко дну, но внешне все выглядит так, словно бы, ничего не случилось: на палубах еще вовсю играют оркестры, танцуют красивые пары, официанты разносят шампанское в высоких бокалах, и очередей к спасательным шлюпкам, равно как и палубного крена, пока почти что не заметно. Ни стюарды, ни радист, ни матросы, ни пассажиры даже и не догадываются, не осознают всей гибельности своего положения!

Ее Величество — АНАТОМИЯ

На первом курсе мединститута студенты-медики изучают, по большей части, так называемые общеобразовательные науки, "общеразвивательные" предметы, гуманитарные дисциплины. Казалось бы, ничего не только врачебного, но и даже отдаленно медицинского! (Лишь со II курса в программе появляются курсы и практики, так или иначе, хотя бы и косвенно, но относящиеся к медицине: биологическая физика и химия, общая физиология и другие).

Но, все-таки, нет правил без исключений: с самого первого дня обучения в каждом медицинском институте преподается предмет, не только имеющий отношение к человеку, но и напрямую относящийся к самой медицине, к проблемам здоровья и болезни, жизни и смерти, диагностике и врачеванию заболеваний человека. Речь, конечно же, как вы уже догадались, идет о нормальной анатомии человека. Из всех преподававшихся на первых двух курсах учебных дисциплин эта — всегда занимала, занимает, и будет вечно занимать свое особое место, важность которого никем и никогда не может быть оспорена! Поскольку постольку именно нормальная анатомия человека и является почти всей возможной на самых ранних этапах обучения в медицинских вузах медициной, в понимании и объеме термина этого, символом, знаменем и синонимом ее.

Ввиду особой важности, попытаюсь обосновать эту принципиальную позицию.

— Именно на анатомии мы, первокурсники, едва сдерживая волнение и сердечный трепет, впервые облачились, примерили самые первые свои белые и "настоящие", самые "всамделишные" медицинские халаты и шапочки, почти наяву ощутили себя настоящими медиками, будущими врачами!

— Именно на анатомии человека мы, будущие врачи, знакомясь с тайнами человеческого тела, становились (хотя и условно, авансом!) но — членами некоего пусть и не "элитарного", но уж, как минимум, "высшего" привилегированного клуба, делались соучастниками профессионального анатомического сообщества, навсегда с тех самых пор оставаясь для всего остального человечества "своими", соратниками и единомышленниками;

— Членов этого профессионального "объединения" анатомов отличает от прочих, обычных людей, именно ПОСВЯЩЕННОСТЬ в некую тайну, недоступную, по определению, всем остальным смертным — тайну жизни и смерти, здоровья и болезни, нормы и патологии;

— Практические занятия анатомией являются и являлись для нас, первокурсников, ярким свидетельством доверия — еще и потому, что им доверяли человеческое тело! Как настоящим врачам! Как — равным! Мы ежедневно могли соприкасаться (и — соприкасались!) с этой неживой, пусть, но — человеческой плотью, материей, с тканями, имея полную возможность изучать все эти субстанции, препарировать мышцы, связки, иные анатомические образования, расчленяя, разъединяя и соединяя их! Вот что было крайне важно!

— Имело большое значение также то, что у нас был свой язык, особый, особенный, язык — официальный язык анатомии и медицины — ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО ЛАТЫНЬ! Назвать которую "мертвой" ни у одного из нас не поворачивался язык. Как может быть "мертвым" язык, которым так активно пользуются, на котором столь успешно общаются! Если есть на латыни обозначения всего что есть в человеческом теле: названия всех костей и мышц, связок и фасций, ямок и бугорков, отверстий и бугристостей, позвонков и суставов и иных анатомических объектов, тел, всех внутренних органов!

Даже дома, по возвращении из института, первое, чем делились мы с родителями, знакомыми, товарищами, так это информацией о том, что делали мы сегодня, именно, в "анатомичке": что, конкретно, видели, с какими анатомическими препаратами познакомились.

[Препаратами — назывались анатомические учебные пособия. Они представляли собой части человеческих тел и/или целые человеческие тела (трупы), выдававшиеся в препараторских студентам, являвшимся дежурными по группе на период проведения практических занятий или отработок (под залог студенческого билета)].

По поводу сему я даже написал стихотворение, которое дерзну привести полностью:

В АНАТОМИЧЕСКОМ ТЕАТРЕ

Обшарпанный морг, где сырели

Гекзаметры точные стен,

И трещины по капители

Змеились подобием вен,

Где мрамор запекся латыни

На секционных столах,

И плавали в формалине,

По-рыбьи — немые, тела

Точнее сказать — п р е п а р а т ы…

Где мы, преступив через страх,

Копались руками и з в а т ы,

В разьятых, чужих черепах,

Где анатомическим ядом

Снедаемые и виной,

Открыли, насколько же рядом

Дыхание жизни и н о й…

Синдром страха мертвого…

Страх перед мертвецами… Еще одна вечная студенческая "страшилка", еще один камень преткновения для медиков-первокурсников.

"Смерть — это то, что настолько пугает людей, что они согласны верить во что угодно — царствие небесное, загробную жизнь, реинкарнацию, лишь бы уберечь свой разум от осознания своей конечности. Страх смерти — один из факторов, породивших все религии и все заблуждения человека" [Герон].

Понятно, что все это напрямую имеет отношение и к Фрейду, с его психоанализом, и — к языческому еще поклонению мертвому, мертвецам, и — к религиозным сакральным обычаям, и — также просто бытовым приметам, привычкам и так далее… Ведь страх перед мертвецами имеет многотысячелетние корни. В основе обычая еще неандертальских погребений — страх перед мертвецами (не оставлять же их среди живых людей!).

В работе "Тотем и табу" З.Фрейд отмечает: "Если покойник носит имя, похожее на название животного и т. д., то упомянутым народам кажется необходимым дать новое название этим животным или предметам, чтобы при употреблении данного слова не возникло воспоминание о покойнике, благодаря этому получилось беспрестанное изменение сокровищницы языка, доставлявшее много затруднений миссионерам. За семь лет, проведенных миссионером Добрицхоффером в Парагвае, название ягуара менялось три раза; такая же участь постигла крокодила, терновник и звериную охоту. Боязнь произнести имя, принадлежавшее покойнику, переходит в стремление избегать упоминания всего, в чем этот покойник играл роль и важным следствием этого процесса подавления является то, что у этих народов нет традиций, нет исторических воспоминаний и исследование их прошлой истории встречает величайшие трудности."

Классический пример подобного бытового страха перед миром загробным — Николай Васильевич Гоголь, который больше всего на свете опасался заснуть "беспробудным" (летаргическим) сном и быть, вследствие этого, ошибочно заживо похороненным…

Иными словами, всякий вступающий на путь медицины должен либо преодолеть в себе этот страх "мертвого тела", либо — не заниматься "мертвой жизнью". Прекратить занятия анатомией. И следовательно…медициной. Ибо они не могут существовать друг без друга. Студенту, не сумевшему преодолеть в себе комплекс страха мертвого остается лишь одно — уйти из мединститута. Увы, ежегодно пусть небольшое, но относительно постоянное число студентов-медиков навсегда покидает стены медицинских учебных заведений из-за невозможности преодолеть в себе проблемы тесного взаимодействия с мертвецами…

Синдром нигилизма, цинизма и "воинствующего атеизма"

Другой стороной анатомической "медали", иной крайностью, является обратная ситуация, то есть, демонстративное, нарочитое неуважение к мертвым. Речь о так называемом медицинском или — врачебном, или — анатомическом (как угодно назовите!) цинизме, мифы о котором столь распространены и живучи среди определенных категорий населения.

Один из примеров того — фотографирование с препаратами. Не секрет, что почти все любят фотографироваться. И медики в этом отношении — не исключение конечно же. Но дважды или трижды наблюдал я в анатомичках ПГМИ такую картинку: студенты тайно, оглядываясь по сторонам, втихаря позируют перед объективами фотоаппаратов, тайно пронесенных с собой на занятия или отработки. Позируют перед фотокамерами…держа в руках препараты (человеческие черепа и кости конечностей)!

Что это, откуда? Из области какого бреда? Мальчишеская демонстрация "бесстрашия" перед мертвой плотью? Попытка "заглушить" в себе страх перед грядущей неизбежностью? Нигилистическое пренебрежение перед сакральной стороной жизни, языческими верованиями, религиозными догмами, догматами и постулатами? Или же простое производное от советского еще, воинствующего, атеизма повсеместно тогда распространенного (да только ли "советского" — а давайте-ка вспомним и тургеневский классический персонаж — "выдающегося физиолога" Базарова?).

А может, это банальное отсутствие воспитания, проявление затяжной инфантильности, последствие и симптом духовной глухоты?

Случались вещи и покруче. Хотя и реже. Некоторые будущие "пироговы" и "боткины" из моих студенческих лет в обеденный перерыв спешили в расположенную неподалеку от третьего корпуса ПГМИ городскую столовую с "оригинальным" названием "Три пескаря". Чтобы там, отстояв положенную очередь, набрав на подносы еды, расплатившись в кассе, сесть и перекусить. Но проблема была не в том, "что" делалось, а в каком виде все это осуществлялось. Ведь приходили в столовую студенты эти в тех же халатах, в которых они только что работали в анатомичках… Мало того: порой из их карманов почти демонстративно, во все стороны, торчали не сданные на время обеденного перерыва анатомические препараты (речь о мало-или большеберцовых человеческих костях, а также — ключицах, лопатках)! Это уже откровенное неуважение!

К счастью, повторюсь, такие случаи были крайне немногочисленны. К тому же при выявлении подобных фактов в наши времена с нарушителями всегда проводилась работа с целью недопущения подобного впредь. Шли серьезные проработки на всех возможных уровнях (группа, курс, факультет). Бывало, что за это лишали стипендий. Обычно помогало.

Случались и совсем экстраординарные случаи. Как-то зимним субботним вечером двое друзей-второкурсников получили под студенческий билет, как это и положено, препарат человеческой головы (человеческий череп с отпрепарированными лицевыми мышцами). Но по окончании занятий, друзья не только не сдали, но и вообще, вынесли взятое на время (в целлофановом пакете, в портфеле) в город. Мало того, они отправились с украденным в пивной бар (а дело, по стечению обстоятельств, было еще и в день получения стипендии). Наконец, ближе к ночи, будучи "в дым и вдрызг", эти два друга — "буран да вьюга", зачем-то закопали похищенное в сугроб неподалеку от автобусной остановки, что по соседству с Политехническим институтом. В самом центре миллионного города! Закопали, поленившись, не глубоко. Прикопали, в общем… Еле-еле. В свежевыпавший снег. А всю ночь дул сильный ветер… Представляете себе, что испытали воскресным утром несчастные прохожие, имевшие неосторожность прогуливаться по Комсомольскому проспекту, когда из придорожного сугроба внезапно прямо под ноги им выкатился этакий страшный "колобок"?!

К чести пермской милиции, разыскали негодяев быстро…

По-моему, их не судили и не посадили, хотя и продержали "там, где надо" еще некоторое время. Покуда разбирались. Впрочем, думаю, с них вполне хватило и справедливого суда самого Евгения Антоновича, уважаемого нашего ректора, который, как и всегда в таких случаях, был краток, суров, но — предельно объективен: "Гнать взашей! Немедленно и без разговоров!" Виновные были тут же отчислены из ПГМИ, и, спустя некоторое время, продолжили "обучение"… но уже в рядах Советской армии…

Еще раз не могу не подчеркнуть, что, хотя проблема такая существовала (да и сейчас, думаю, существует), подавляющее большинство студентов ПГМИ относились к анатомическим препаратам, к человеческому телу с уважением. Немногочисленные исключения лишь подтверждают правило.

Синдром "застрявшей в горле" латыни

"Вот возьму я фибулю!"

"Нормальная анатомия человека" — уникальная дисциплина еще и потому, что это единственный из институтских предметов, продолжительность обучения которому официально составляет более одного года (если быть точным, то — целых три учебных семестра)! Начинают изучение анатомии в сентябре на первом, а завершают — в зимнюю сессию на втором курсе. Связано сие, естественно, с полнотой изучаемого, с гигантским объемом информации, которую необходимо как-то усвоить, "переварить" будущим врачам.

Основной путь постижения этого астрономического числа анатомических образований — зубрежка, зубрежка и еще раз зубрежка. Зубрежка по-русски. Зубрежка — по-латыни. На первое, на второе, на третье…

Потому, что никакими новомодными "прибабашками", никакими электронными "примочками", супер-гипер-гипнозами, ассоциативными рядами, вообразительными современными технологиями, глыбу эту абсолютно неподъемную не одолеть, не выучить! Анатомию, можно только ВЫСИДЕТЬ собственной ЗАДНИЦЕЙ!

Тут уж в помощь будущему анатому создана целая квази-литература, состоящая из большого числа разнообразных мнемонических "запоминалок" — коротких и не очень рифмованных и не очень стишков.

Пример I.

***

Вот возьму я фибулю

Стукну по мандибуле

Будет слушать осс фронтале

Как поет окципитале

_______________________________

фибула — малоберцовая кость

мандибула — у позвоночных — нижняя челюсть

осс фронтале — лобная кость

окципитале — затылочная кость

Или:

Пример II.

***

Как на Lamina Cribrosa (Прямоугольная пластинка, incisura ethmoidalis лобной кости)

Поселился Crista Galli, (Петушиный гребень)

Впереди — Foramen Caecum, (Слепое отверстие)

Сзади Os Sphenoidale, (Основная кость черепа, клиновидная кость)

Sella Turcica — на теле, (Турецкое седло)

Чтоб где было мозгу сесть,

Сзади спинка с бугорками,

В середине ямка есть.

В центре тела спрятан sinus, (Пазуха)

Он разделен пополам,

Разделяя половинки,

Septum Sinus стала там. (Перегодка пазухи)

И из каждой половины

Путь наружу есть недлинный.

А куда они зияют -

Ни один студент не знает!

А вот "запоминалка" для XII-ти пар черепно-мозговых нервов:

Пример III.

Я обонял, я зрил, я глазом двигал, я блок тройничным разом отводил лицом и слухом и языкоглоткой, блуждая шел добавочной походкой, под языком все нервы находил.

А вот, кстати, еще один вариант самой первой мнемонической считалки:

Нешуточная угроза

Как возьму я фибулю,

Дам Вам по мандибуле,

Пусть узнает церебрум, (головной мозг)

Как краниум звенит (череп)

Или "научно звучащие, но смешные подлинные благоглупости, типа:

Пример IV.

***

Если нервус фациалис

Иннервирует глютеус,

Тогда мускулюс кремастер

Поднимает кальканеус…"

_____________________________________________

Нервус фациалис — лицевой нерв,

Глютеус — ягодичная мышца,

Мускулюс кремастер — мышца поднимающая яичко у мужчин,

Кальканеус — пяточная кость

Ну, и так далее (http://nazva.net/forum/index.php?PHPSESSID=7f055acd97c267032f4b060d81c9c893&topic=9495.0).

…Конечно же, основными, подлинными инструментами изучения анатомии были не вышеприведенные "мнемонические" вирши, а вещи посерьезнее. Речь о хороших, качественных лекциях, полноценных практических занятиях и практикумах, посещениях анатомических музеев, а также — изучении специальной литературы: добротных анатомических атласов и качественных учебников, в ряду которых особенно выделялись "Атлас анатомии человека" (4 тома) Р.Д. Синельникова, "Учебники нормальной анатомии человека" В.Н. Тонкова или В.М. Привеса. (Прекрасные книги! По ним же, кстати, учатся, и нынешние студенты-медики — только теперь синельниковский "Атлас" существует не только в книжном, а еще и в электронном виде и может запросто "выводится" на экраны мониторов компьютера).

Кафедра нормальной анатомии человека. Доцент М.Н.Шварева

Под стать великому предмету была и преподававшая его нам кафедра. Кафедра нормальной анатомии человека. Не буду останавливаться подробно на всей кафедральной истории, отсылая интересующихся к соответствующим интернет-ссылкам: (http://www.psma.ru/index.php/akademiya/fakultety/lechebnyj/kafedry/45-kafedra-normalnoj-topograficheskoj-i-klinicheskoj-anatomii-operativnoj-khirurgii.html, http://anatsurg.ru/?page_id=10).

Сообщу лишь, что в мою студенческую бытность заведовала этой замечательной кафедрой Елизавета Николаевна Оленева. Профессор, доктор медицинских наук. Заведовала очень долго: с 1964 по 1990 годы. Больше четверти века!

Среди же кафедральных доцентов наибольшей "популярностью" у студентов пользовалась М.Н.Шварева. Более известная под своим легендарным прозвищем, оглашать которое я из уважения к этому замечательному человеку не буду…

Что же уцелело-сохранилось в памяти "благодарных" потомков об этом преподавателе? Все на свете знающий интернет сохранил единственное упоминание: "В 1932–1951 г. кафедрой руководил профессор Соколов Б.М. (из г. Воронеж). В 1943 г. он издал монографию "Общая ганглиология". Было защищено 10 кандидатских диссертаций по морфологии вегетативной нервной системы (Шварева М.Н., Лядова Н.Д., Иванова Е.И. и др.)". [http://www.psma.ru/index.php/akademiya/fakultety/lechebnyj/kafedry/35-kafedra-anatomii-cheloveka-s-kursom-klinicheskoj-limfologii.html].

Это все. При этом, даже имени-отчества Шваревой я, к стыду своему, точно уже не помню. То ли Марья Николаевна, то ли Мария… Неизвестны мне и даты ее жизни. Можно лишь попытаться хотя бы приблизительно прикинуть возраст М.Н.Шваревой (по состоянию на начало 1974 года), наивно полагая, что кандидатские диссертации тогда защищали в тридцать, примерно, лет. Стало быть, было анатомическому доценту в 1974 году примерно лет около…шестидесяти! Всего-навсего!? Почти столько же, сколько и мне сейчас!? Быть того не может! А ведь казалась тогда нам, восемнадцатилетним мальчишкам и девчонкам, легендарный доцент Шварева едва ли не такой же древностью, как Древний Рим, там, или же Египет времен фараона Тутанхамона!

Но почему же еще это так важно — не забыть, не потерять для будущих поколений имени и светлой памяти этой великой женщины?

Да потому, хотя бы, что М.Н.Шварева действительно была гордостью ПГМИ, являясь одним из самых лучших знатоков человеческого тела. Истинным профессионалом. И не вина этого строгого, неподкупного преподавателя, истинного рыцаря анатомии (и- духа, кстати, тоже!), что она не только сама хорошо знала свое дело, свою научную дисциплину (что уже само по себе было просто замечательно!), но еще и требовала от студентов такого же, как и у нее самой, уровня и качества знания преподаваемого ей предмета (что, как вы понимаете, у 99 % студентов ПГМИ ни восторгов, ни энтузиазма не вызывало!). Ибо, знать анатомию как доцент М.Н.Шварева, конечно же, могла только сама доцент М.Н.Шварева, да, еще Господь Бог!

Именно поэтому для большинства студентов встреча на экзамене с этим принципиальнейшим человеком и педантичным ученым по своим последствиям вполне могла быть эквивалентной столкновению "Титаника" со своим роковым айсбергом! Ибо, результат был один в один, что называется!

Господи, как же трепетали перед ней тогдашние студенты (и я — не исключение)!

Личное свидетельство. Когда М.Н.Шварева выходила во время очередного экзамена в коридор, битком набитый студентами, она даже внешне чем-то напоминала айсберг, погубившей "Титаник": невысокая, тучная, с одышкой, медленно, по-утиному вперевалку, с видимым трудом продвигающаяся по кафедральным коридорам… Примечательно, что в таких случаях все как-то сразу, не сговариваясь, одновременно, словно бы по команде свыше, как будто бы воды в рот набрав, смолкали. (О таких мгновениях в компаниях нынче стало принято говорить: "Ну, вот, кажется, еще один милиционер родился!").

С каким же достоинством несла она себя! Время останавливалось. Возникало ощущение, что все это продолжается целую вечность! Хотя продолжалось это никак не больше минуты. К тому же, по неизвестной причине в этой наступившей вдруг тишине почти все сразу же начинали как-то наособицу отчетливо слышать собственное сердцебиение, и ощущать как на макушке начинают шевелиться волосы! Такой был эффект! И лишь тогда, когда за уважаемым доцентом, скрипя, закрывалась наконец массивная дверь с косо прикрепленной табличкой "Ассистентская", коридор начинал понемногу оттаивать, оживать, возвращаться на грешную землю, "проявляясь", как фотопленка в бачке с проявителем. Из ниоткуда заново появлялись, снова возникали — первое время вообще только в виде отдельных коротких реплик — робкие человеческие голоса, потом "образовывался", возрождался шелест перелистываемых страниц конспектов и учебников, и лишь следом за этим — как бы в итоге уже окончательной "отморозки", вновь начинали звучать смешки и шутки…

Неспроста же в ПГМИ была столь популярной легенда о том, что каждый раз, в преддверии Нового года, "благодарные" студенты посылали Шваревой на дом…гроб с вложенным в него учебником по анатомии человека…

Как я уже сказал, "двойки" ставила М.Н.Шварева на экзаменах в отдельные, "урожайные" дни — десятками! Но, кого ни спроси, не отыщешь ни одного, пожалуй, воспоминания, случая, когда она поставила кому-то несправедливую, явно незаслуженную оценку. Нет, безусловно, доцент Шварева была человеком абсолютной, неподкупной честности, реальной бессребреницей, живым носителем принципов сталинской эпохи! И для нее всем на свете: семьей, домом, отдыхом, личной жизнью — была ее любимая наука анатомия… И это тоже правда!

Рассказ мой о замечательном анатоме был бы все же однобоким, неполным, если бы не сообщил я о той, крайне немногочисленной, но — имевшей место группе студентов, которые на экзаменах, наоборот, из кожи вон лезли, чтобы попасть на анатомии только, именно к…М.Н.Шваревой! И ни к кому иному! Вот это да, скажете вы: люди, сознательно и принципиально идущие на "вы" с самым сильным из возможных экзаменаторов!? Это уже что-то новенькое! Уж не из тех ли они…

О нет, друзья, не подумайте, что говорю я о каких-то не вполне психически адекватных коллегах своих! Отнюдь! Напротив, на Швареву шли, выходили именно самые лучшие, отборные, наиболее знающие, самые сильные… Природа этого психологического феномена еще нуждается в уточнении. Но лично я наивно полагаю, что двигало этими храбрецами вполне привычное и даже характерное для некоторых российских граждан, то есть людей, испокон веков живущих в стране, основной религией которой всегда был фатализм, неодолимое желание испытать себя и судьбу, проверить прочность своих, действительно, недюжинных знаний по анатомии, абсолютная уверенность в последних! Ох, уж эта знаменитая русская рулетка! До чего же живуча ты, до чего же сильна, владыка наша! Да, оглянитесь вокруг, вся российская история изобилует подобными сюжетами! Сколько, сколько же было их у нас, этих чудо-богатырей, хаживавших с рогатиной одной, да, что там с рогатиной, иногда и просто — с ножом, каким-нибудь, в одиночку, да на поднятого из берлоги разъяренного, вставшего на дыбы дикого, огромного зверя!

И к слову сказать, некоторым из них удавалось-таки, не раз и не два заставить "капитулировать" саму М.Н.Швареву! Во всяком случае, мне лично известны несколько таких студентов-уникумов. Вот уж, воистину, "безумству храбрых поем мы песню… "

В общем, чудны дела твои Господи, чудны! Здесь с М.Н.Шваревой мы ненадолго расстанемся, но расстанемся мы с ней лишь "условно", только затем, чтобы чуть ниже еще встретиться…

"БРИГАНТИНА", "ИНТЕР-КЛУБ", "РОВЕСНИКИ"

А вот теперь совсем о другом. Поговорим….о музыке. Ну, куда ж без музЫк! И речь пойдет не столько о музЫках небесных, так сказать, сфер, сколь о более приземленных ее уровнях, о музыке, как составной части человеческого быта, жития. Потому что именно увлечение мое самодеятельностью, музыкальной эстрадой имело самое прямое отношение к конфузу, случившемуся со мной на экзамене по нормальной анатомии человека…

…Времена школярства и студенчества моего были временами господства и торжества живой музыки над музыкой цифровой, "бумбоксовой". Потому что в них повсюду играли живые музыкальные коллективы, и живой звук присутствовал повсеместно: и на танцплощадках, и в ресторанах, и в ДК (Домах и Дворцах культуры), и на свадьбах, и на вечеринках, и на праздниках, и на институтских вечерах… Был этот звук далеко не всегда идеальным, профессиональным, качественным, тут уж я соглашусь, поскольку и деваться-то особо некуда: бывал он живой звук этот, порой, и слишком громким, и избыточно открытым, и "голым", агрессивным, так сказать. Но зато живой звук всегда был, по определению, звуком безыскусным, естественным, аналоговым… Наверное, еще и потому, что транзисторов в те времена было еще совсем немного, в отличии, скажем, от хорошо к тому времени освоенных радиоламп…

Дискотеки — как печальное торжество и порождение транзисторно-бюджетной экономии над всем и над вся, как организационная форма, при которой музыкальное сопровождение мероприятий осуществлялось уже не живыми музыкантами, а посредством или при помощи разнообразных электронных транзисторных воспроизводителей музыкальных записей, начали возникать и развиваться, повсеместно входя в обиход, лишь в самом конце семидесятых — начале восьмидесятых… И мы о них даже вспоминать не будем, а лучше позволим себе немного рассуждений именно о "живых" вокально-инструментальных ансамблях (ВИА), как о музыкальной форме и образе жизни, причем не абстрактно, а применительно к Перми тех лет, в свете развития студенческой самодеятельности Прикамья.

На чем же играли ВИА, эти, как правило, небольшие музыкальные коллективы ("золотой стандарт": две-три электрогитары + электроорган + ударная установка)?

Да на чем Бог пошлет! Были ВИА, работавшие на абсолютном "самопале", то есть, на самостоятельно сконструированных и изготовленных в кустарных условиях усилителях и колонках, а где-то — играли на уже на более или менее профессиональной аппаратуре. Верхом, вершиной, "эверестом" "аппаратурных" мечтаний тех незабвенных лет считались венгерские "Биэги" и "Маршаллы". Правда, к тому времени самодельные электрогитары, казалось бы, повсеместно распространенные еще буквально 5–7 лет назад, уступили место первым "профессиональным" заводским инструментам, "Музимам" тем же, гэдээровским… Или электроорганчикам с теплым названием "Ионика". Из отечественных усилителей пока еще пользовались успехом и спросом душки-"Кинапы", из музыкальных инструментов — "ценились" муромские "Юности", а также — свердловские электрогитары, к примеру, выпускавшиеся по конверсии оборонными уральскими радиозаводами. Словом, играли пермские ВИА на нашем и венгерско-гэдээровском ширпотребе. Но играли хорошо, от души, надо сказать!

Чаще же всего инструментально-аппаратурное оснащение ВИА тех лет было микстовым, смешанным — профессионально-самодеятельным. Каждый из приходящих в такие коллективы музыкантов, привносил в него и свою аппаратуру — гитару, ударную установку, электромузыкальный инструмент и так далее. С миру по нитке, в общем.

Мой личный живой интерес к музыке стал активно проявляться в старших классах средней школы. Еще бы, ведь мы — младшие современники "The Beatles"! Именно на наше время пришлось возникновение и начало взросления и советской бит-поп-музыки. Я и многие из моих ровесников-одноклассников буквально "бредили" электромузыкальными ритмами и инструментами, слушали по разнообразным "голосам" любимые ансамбли, команды и группы, гонялись за их записями…

Особое место в сонме электромузыкальных инструментов конечно же отводилось гитаре. Она вошла в те времена просто в фантастическую моду! А ведь еще за несколько лет до этого игра на этом пятирублевом, в буквальном смысле этого слова, струнном инструменте в основном ассоциировалась у нас, мальчишек с барачных и пятиэтажечно-хрущобных пермских дворов с "фиксатой" блатотой, с ее разухабистыми клешами (иногда — еще и на так называемых "цепях"), с ее огненно-рыжими крашеными хной волосами, с рубашками "апаш", столь почитаемыми всеми окрестными выжигами и хулиганами и залихватскими твистами… ("Жил да был черный кот за углом…"). Ничего, словом, не предвещало… И вдруг, буквально как на дрожжах — всего лишь за несколько лет, престиж гитары и ее обладателя — исполнителя — гитариста подскочил, возрос чуть ли не до небес! Бурному росту популярности этого струнного инструмента безусловно способствовала техническая революция — гитара обрела современное звучание, став электроинструментом и в этом своем новом качестве — объектом самого пристального интереса всех и вся! Этот фантастически мощный импульс извне привел к взрыву сверхновой и в нашем доморощенном сознании. Все мы стали плотно и стремительно осваивать новый для нас шестиструнный гитарный мир, сочинять музыку, петь, пытаясь подражать кумирам, в том числе и нашим.

Основной работой подавляющего большинства тогдашних ВИА было обслуживание танцевальных вечеров. А методом — подражание, более или менее точное копирование-воспроизведение наиболее популярных, ходовых музыкальных эстрадных образцов того времени. Такое было время: интернета не было, видео не было, были магнитофоны, в основном, стационарные, "бобинные", было хорошее, замечательное, но — Всесоюзное радио, да еще Центральное телевидение, транслировавшие передачи двух общесоюзных телеканалов. Да и то — только до двадцать четыре ноль-ноль, когда раздавался торжественный гимн Советского Союза и телевизионные экраны гасли до следующего утра. И все. Таким образом, для тогдашней молодежи оставались доступными, по сути, лишь два "хитовых" увлечения: кино и танцы. Поэтому буквально все Дома и Дворцы Культуры в Перми были, что называется, нарасхват. Каждые выходные они проводили на своих территориях танцевальные вечера (зимой для этой цели использовались фойе зданий, летом — открытые танцевальные площадки). Домов и Дворцов Культуры тогда в Перми было немало: почитай, почти каждое предприятие имело свой собственный объект культуры (равно как еще и санаторий-профилакторий, детские ясли-сады, пионерский лагерь и так далее). Перечислю, в этой связи, лишь несколько самых крупных, значимых или территориально "близких" мне пермских ДК того времени: ДК им. В.И. Ленина (Мотовилихинский район), ДК им. Я.М. Свердлова (Свердловский район), ныне носящий имя Солдатова, ДК им. С.М. Кирова (Кировский район), ДК им. Ф.Э. Дзержинского, Дворец культуры железнодорожников (Дзержинский район), ДК им. Ю.А. Гагарина, ДК Гознака (Индустриальный район), ДК им. А.С. Пушкина, ДК им. М. Горького (II участок), ДК им. С. Орджоникидзе на Кислотном (к сожалению, уже снесенный), ДК ДМЗ (Орджоникидзиевский район), ДК "Металлист", ДК поселка "Заозерье" и др. Профсоюзные комитеты на пермских предприятиях были мощными, предприятия богатыми. Так вот игра на таких танцевальных вечерах и была "золотым стандартом" и основным оправданием к существованию для подавляющего большинства пермских ВИА.

Должно отметить, что Пермь была не анклавом, каким-то изолированным, обособленным, оторванным от жизни, а являлась полноценной составляющей, неотьемлимой частью огромного государства и поэтому на ее музыкальном небосклоне происходили те же процессы, что и в стране в целом. В подавляющем большинстве своем наша вокально-инструментальная эстрада следовала в арьергарде тогдашнего англо-саксонского битово-рокового нашествия на мир и его архаичные ценности, решая в этой связи свои локальные задачи и являясь, по сути, более или менее удачно-подражательной копировальщицей всего лучшего, что порождало это нашествие ("Веселые ребята", "Поющие гитары", "Поющие сердца", "Голубые гитары" и др.) Но были и у нас самобытные, оригинальные, удачные эксперименты в этой области (нынче, кроме канувших уже в небытие "татушек" никто в мире и не подозревает, что в российском шоу-бизнесе вообще было и есть что-то достойное внимания). К примеру, в те годы абсолютно оригинальным, самобытно-неповторимым был музыкальный контент, язык, явленный миру, скажем, теми же белорусскими "Песнярами"! [Причем значимость и уникальность феномена этого становится все более и более очевидной именно на временном отдалении, словно бы и впрямь прав оказался поэт, написавший: "Большое видится на расстоянье…"].

Но ведь и подражание — подражанию рознь! Многие из тогдашних ВИА, например, "Поющие гитары", несмотря на формальную "вторичность" исполняемого материала, сыграли немалую роль в развитии всего советского вокально-эстрадного искусства в целом. Они, подобно таким зарубежным мэтрам жанра, как "The Shadows" и "The Ventures" своим отбором музыкального материала, хорошим музыкальным вкусом, высоким профессионализмом изрядно поспособствовали тому, чтобы по всей нашей стране, почти во всех ее городах, городках и рабочих поселках повсеместно создавались (в подражание уже им самим) коллективы музыкальных единомышленников — советские ВИА!

Как правило, наиболее удачные образцы общесоюзного масштаба тиражировались, разносились, как пуховые семена тополя, по всему бесконечному, безграничному Союзу Советских Социалистических Республик.

Так случилось, к примеру, с самым значительным, наверное, явлением в студенческой художественной самодеятельности Перми тех лет — со знаменитым ансамблем "Бригантина" Пермского государственного университета (ПГУ), который при своем появлении был, в моем представлении, ничем иным, как одним из "клонов" очень известного ленинградского коллектива — ансамбля "Дружба", созданного в 1955 году пианистом и композитором Александром Александровичем Броневицким. В роли пермского "броневицкого" очень точно и профессионально "выступил" преподаватель Пермского Университета, замечательный руководитель и музыкант, Борис Арсентьевич Облапинский (также как и А.А. Броневицкий, являвшийся выпускником Ленинградской консерватории). Впервые "Бригантина" явила себя миру в 1961-м. Ко времени моего поступления в ПГМИ (1972) слава этого замечательного коллектива гремела в городах и весях не только Пермской области! "Бригантина" была многократным и многолетним лауреатом конкурсов студенческой художественной самодеятельности "Студенческая весна", проводившихся ежегодно, в марте или апреле. Традиционным местом проведения итогового концерта этого праздника студенческой самодеятельности был в те годы ДК им Я.М. Свердлова. Да, "Бригантина" имела общесоюзную славу и располагала прекрасным составом исполнителей и музыкантов. Из солистов ее мне более других почему-то запомнились Владимир Ратушный и Владимир Десяцкий.

"Бригантина" же оказалась и самой везучей в смысле вечности — про нее можно найти немало ссылок в интернете, к примеру:

"В 60-е годы любимцем прикамского студенчества стал вокально-инструментальный ансамбль Пермского государственного университета "Бригантина". Талант, молодость, азарт, сплоченность — атмосфера концертов "Бригантины" могла варьироваться от ностальгии и романтики до безудержного веселья. В фильме звучат песни "Студенческая", "Главное — это солнце высокое", "Русский сувенир", "Уравнение с одним неизвестным", "Вот ведь парни мы какие", "Мы судьбою не заласканы" в исполнении солистов "Бригантины" — Владимира Ратушного, Лидии Рубацкой, Евгении Мосюковой, Владимира Десяцкого. Руководитель вокального ансамбля Юрий Пучков, руководитель инструментального ансамбля Сергей Шнее". [http://kino.t7.ru/id1001939]."

Другим, также, на мой взгляд, весьма и весьма заслуженным пермским студенческим ВИА, с известностью повезло почему-то куда меньше. Это немного обидно, поскольку значительной популярностью в Перми тех лет пользовались и студенческие ВИА классического, или так сказать, "трехгитарного" состава. Речь о битовых командах ПГУ ("Интерклуб", к примеру) и Политехнического института. Однако, самым ярким явлением, самым мощным, самым модным студенческим "трехгитарным" ВИА тех лет были, конечно же, именно наш мединститутский ансамбль "Ровесники". Как же я горжусь сегодня тем, что коллектив этот был создан в моем родном институте и представлял его! Хотя и, "Ровесники", как мне думается, тоже были в чем-то, если не во многом, "клоном" другого ВИА, знаменитого на всю страну ВИА "Камертон" — легендарного ансамбля II Московского ордена Ленина государственного медицинского института им. Н.И.Пирогова. Того самого "Камертона", друзья! Это сейчас об этом самодеятельном коллективе помнят лишь единицы, а во времена моей молодости был он, действительно, у многих на слуху. Полагаю также, что большинство россиян, как минимум видели и слышали эту команду, хотя, возможно, и сами о сем не очень-то подозревают. Имеются в виду все, видевшие хотя бы однажды "Белорусский вокзал", художественный фильм 1970 года. (Ставший, кстати, первым полнометражным фильмом 28-летнего режиссера Андрея Смирнова). Так вот, в эпизоде этого фильма играет ВИА "Камертон". Помните знаменитую сцену в кафе? Когда на крошечной эстраде некая молодежная бит-группа исполняет нечто задорно-зажигательное: "А мы орем на всю катушку. Гитары жмем на полный газ!..". Так это и есть ВИА "Камертон"! Но самой известной песней этого музыкального коллектива, песней, которую и до сих пор невозможно слушать без волнения, конечно же была "Моя желанная". (Может, вспомните: "Если твои руки вкруг меня сомкнутся, / Если твои губы губ моих коснутся, / Так должно случиться было поздно или рано. / Значит ты опять со мною / О, моя желанная!"). Песня эта пережила времена и до сих пор звучит, активно исполняется, входя в разнообразные ретро-сборники…

…Как же жаль, что от легендарных "Ровесников", самого знаменитого ВИА Перми семидесятых, музыкального коллектива, образованного студентами Пермского мединститута, в интернете, увы, не осталось ничего. Ни одного упоминания. Ни одной ссылки. (Есть в интернете ВИА "Ровесники", но это другие "Ровесники", не "наши", не "пермские", это — их, так сказать, столичные "однофамильцы", одноименный коллектив Московской филармонии, работавший параллельно).

Вот, эти вот, наши, "Ровесники", думаю, и были одной из причин (в том числе, наряду с прочими) по которым и я, возможно, как и некоторые другие мои однокашники пошли учиться именно в ПГМИ. Ведь этот ВИА был брендом ПГМИ, его достоянием! Подобно тому, как "Бригантина", к примеру, поднимала "планку привлекательности" своего Пермского государственного университета…

Правда, к тому времени, когда я поступал, большинство участников знаменитого ансамбля, будучи студентами самых старших курсов, либо уже закончили ПГМИ, либо были близки к завершению учебы. Зато они, к тому времени в ранге уже непререкаемых авторитетов, играли на самой, без преувеличения сказать, рейтинговой пермской танцевальной площадке тех лет — площадке "Речного вокзала". О котором также хочется сказать хотя бы несколько слов.

Речь пойдет о пермском "Речном вокзале" — то есть, о том месте, где в сезон речной навигации пассажиры дожидаются отправления судов. Располагается (и по сей день) просторное здание это прямо через дорогу от упоминавшейся уже станции "Пермь-I".

Речная навигация на Среднем Урале продолжается лишь несколько месяцев. Уральские реки замерзают рано. Что же прикажете делать с огромным помещением Речвокзала зимой? Выход из этого положения нашли "оригинальный": в пустующем здании стали устраивать популярные в Перми танцевальные вечера. Мне несколько раз довелось бывать на них, еще будучи школьником-старшеклассником. Посещал я эти необыкновенно популярные в те времена мероприятия обычно с моими сотоварищами, участниками самодеятельных школьных групп. И вовсе не для того, чтобы танцевать, нет. Мы бывали на танцах в Речном, чтобы слушать. Нас интересовал репертуар "Ровесников", сами музыканты, задействованная аппаратура, качество исполняемого музыкального материала и так далее.

Итак, к моменту моего поступления в ПГМИ "Ровесники" заканчивали мединститут и разъезжались по городам и весям необъятного СССР. Но бренд: "ПГМИ — родина хороших ВИА!" остался. Исходя из него, очевидно, профкомом мединститута и было принято решение о создании и всемерной поддержке нового институтского музыкального образования — инструментального ансамбля "Пульс". В состав этого музыкального коллектива, помимо традиционной электрогитарной группы, входила еще и небольшая духовая секция — труба, саксофон, тромбон.

На почетную должность руководителя "Пульса" был приглашен профессиональный музыкант, композитор с консерваторским образованием, преподаватель Пермского музыкального училища Виталий Пацера. Об этом уроженце западной Украины в интернете имеются отдельные, обрывочные упоминания. Согласно им, композитор Виталий Пацера, сделав немало доброго для пермской культуры, вернулся на родину еще в ранние постперестроечные времена.

"Пульс" был "экипирован" неплохим по тем временам "аппаратом", репетировал на базе теоркорпуса и располагал, помимо музыкантов, еще и вокалистами. В этот ансамбль вошел в начале 1973-го и я. Не без трудностей, но вошел. В качестве штатного электроорганиста. В моем распоряжении оказался совершенно роскошный по тем временам электромузыкальный гедээровский инструмент — красивый, мощный двуклавиатурный "Wаltmeister". О чем еще можно было мечтать в те времена самодеятельному музыканту-клавишнику?

Не будет лишним сообщить сейчас, что "Пульс", как всякий уважающий себя ансамбль, много и активно выступал. Играл, где только можно. Помимо "официальных" выступлений, входивших в подготовку к городскому фестивалю "Студенческая весна", мы еще обслуживали различные вечера отдыха, праздничные концерты, иногда — танцы. Это, если честно, отнимало массу времени — бывали периоды, когда выступать приходилось один или даже два раза в неделю! А учиться-то когда? Мало того, поскольку все участники ансамбля были людьми молодыми, социально активными, то "Пульс", бывало, приглашали еще и на так называемые разовые "шабашки" — свадьбы у знакомых, и у знакомых знакомых, на юбилеи и так далее. Впрочем, должен откровенно признать, что небольшие, но постоянные доходы от этой "левой", "шабашечной" деятельности никогда не казались нам, бедным, неимущим студентам, ни лишними, ни ненужными…

Естественно, частые репетиции и выступления сильно мешали освоению наук. Это не могло не вызывать беспокойства у участников группы в контексте стремительного и неотвратимого приближения очередной экзаменационной сессии. В свете крайне сложного для меня экзамена по самому тяжелому на втором курсе предмету — нормальной анатомии человека. Но что было делать? Земля полнилась разными слухами. Например, шли разговоры о том, что профком мединститута может (и якобы — должен!) как-то "помочь" участникам "Пульса" в сдаче экзаменов! В поощрение за активное участие в подготовке и проведении "Студенческой весны". Но как мог помочь нам наш профком?

А между тем "счетчик", так сказать, стучал все громче и чаще, приближая час суровых испытаний… Как это всегда бывает, в самое неподходящее для этого время, на горизонте замаячили гастроли — предстояла почти недельная поездка с концертами на прикамский курорт Усть-Качка! И что мне оставалось делать? Выбор был небольшим: забросить музыку и срочно готовиться к анатомии, или же, напротив, забросив анатомию, срочно готовиться к гастролям. Третьего было не дано! Именно эти обстоятельства, считаю я ключевыми, определяющими во всей этой истории! Ведь в этот момент еще можно было все исправить, повернуть на сто восемьдесят, спасти положение — и сдать анатомию! Но при одном условии: отказаться от участия в "Пульсе", забросить диезы-бемоли, забыть про гастроли! Засесть за атласы и учебники! Пока все не выучу! Назубок! Как алфавит, там, или таблицу умножения!

Но мог ли я тогда так поступить? Что, разве только у одного меня были экзамены, зачеты? Нет, они были у всех остальных участников. К тому же я ведь сам пришел в "Пульс", никто меня на аркане в него не тащил! А если это так, и я — член команды, участник на которого надеются, то стало быть, и у меня есть обязанности! Я же не могу подвести? Взять и не поехать? Откажусь один раз, во второй раз могут уже и не позвать!

А времени, между тем, на размышления уже почти не осталось. Раздираемый недобрыми предчувствиями, отозвал я как-то после репетиции в сторонку старосту нашего музыкального коллектива и все ему выложил. Как на духу!

Но, увы, и староста не мог мне ничем помочь. Получалось, что куда ни кинь, везде был клин! И вот тут, совершенно неожиданно в наше обсуждение "вклинился" еще один участник нашего музыкального коллектива, гитарист, назовем его Валентином М.:

— Безвыходных ситуаций не бывает, ребята! Есть решение! Доцент В. с кафедры анатомии — мой дядя. Он будет принимать экзамены. Я могу сделать так, что он примет экзамен у Андрея. Если я его попрошу об этом, конечно… И тогда, считайте, все проблемы решены! Тебе какая нужна на экзамене оценка — "четверки" достаточно будет? — обратился Валентин ко мне. — Или же мне "пятерку" для тебя попросить?

— Шутишь!?

— Я когда-нибудь с такими серьезными вещами шутил? — почти обиделся гитарист, — если я говорю, значит, так и есть, не сомневайся! Ну, так что — разговаривать или нет?

Я не знал, что и сказать… Как поступить? Змей-искуситель где-то там, глубоко внутри меня, уже вовсю действовал, уговаривал, убеждал: а почему, ну почему бы и нет, собственно? Ну что ты теряешь? Ну кто, кто об этом узнает?

(С возрастом я окончательно убедился в том, что самые безнадежные и самые неправдоподобные предложения всегда выглядят наиболее перспективными, заманчивыми, а решения по ним представляются, кажутся — проще некуда! Почему-то… Конечно, "знал" я доцента В. (а кто из тогдашних студентов-медиков не знал замечательного доцента В.!). Но "знал" я его, конечно же, не лично, а в смысле наслышан о нем был, что на кафедре-де давно уже работает сей заслуженный анатом и ученый. Хороший специалист, хороший преподаватель, хороший лектор, объективный экзаменатор. Никогда, ни от кого не слышал о нем ничего плохого… А о том, что он оказывается доводился еще и дядей нашего гитаристу Валентину, услышал я в тот день впервые…

Словно заметив мои колебания, Валентин усилил нажим:

— Ну чем ты рискуешь, скажи? Это я, я рискую, слышишь! Это я, лично я, пойду договариваться! И если я тебе говорю, — я — Валентин ткнул себя пальцем в грудь, — если я тебе обещаю, если я все беру на себя — ты можешь расслабиться! Все будет нормально — обещаю! Или у тебя есть еще какие-нибудь варианты?

Действительно, иных вариантов у меня не просматривалось. Правдой было также и то, что неожиданное и своевременное предложение Валентина как нельзя лучше распутывало весь клубок возникших у меня тогда проблем и трудностей…

— Хорошо. Давайте попробуем…

— И добро! Ни о чем не думай, готовься к гастролям. И об анатомии этой с этой минуты и думать забудь. Ты ее уже сдал, поздравляю! Даже не думай о ней, договорились?!

Я молча кивнул.

Сказать, что мне было тревожно — ничего не сказать! Но — решение было принято. Утешая себя тем, что, мол, "ничего особенного не происходит", скрывая тревогу за будущий экзамен, я и скоротал, худо-бедно, оставшиеся мне до серьезного анатомического испытания недели и дни. Сильно "помогла" мне в этом большая занятость в "Пульсе": танцевальные вечера, свадьбы, концерты, халява в общем, иные музыкальные мероприятия в те зимние дни и недели шли косяком, и посему читать учебник анатомии удавалось лишь урывками — в основном по ходу переездов в городском и пригородном общественном транспорте.

Впрочем, были, и настораживающие знаки. Дней за десять до экзамена в ходе предэкзаменационной недели, встретил я в коридоре "анатомки" того самого доцента В. Поскольку была у меня информация (от Валентина) о том, что В. обо мне уже все известно, я, проходя мимо, взял да и демонстративно поздоровался с именитым преподавателем! До того внезапно возник он тогда передо мной! Поздоровался — неожиданно даже для самого себя! Словно бы, кто за язык потянул! Как со знакомым! Не то, чтобы тонко намекнул, но как бы попытался обозначить присутствие свое, самое существование мое на этой земле ("Вот, мол, я тот самый студент, о котором Вам говорил Ваш племянник Валентин…"!). А что, а почему бы и нет? К крайнему удивлению моему, явно недоумевающий доцент В. окинув меня абсолютно "стерильным", равнодушным взором, сухо, дежурно "кивнул" в ответ и тут совершенно невозмутимо удалился прочь… То есть повел себя так, словно бы был совершенно не в курсе происходящего! Что-то не сходилось, словом… Такое возникло ощущение. По всему видно было, что доцент В. просто "не в теме", что он обо мне ничего не знает! Эти подозрения стали поводом для еще одного разговора "по душам" с Валентином М., случившимся совсем вскоре:

— Ты точно уверен в том, что доцент В. обо мне знает? Что я — это я, что я сдаю именно в этот день, что номер моей группы такой-то? И как он меня вызовет к себе на экзамене, если он даже не знает меня в лицо?

— Все нормально, не волнуйся, я ему уже дважды напоминал. Выдохни, говорю! Все о тебе хорошо известно. И номер группы, и день сдачи. И имя, и фамилия… Вот увидишь: придешь на экзамен, возьмешь билет, вызовет тебя доцент В. Поговорите, получишь свою "пятерку" и — свободен как птица!

— Да "пятерку" мне и не надо…

— Еще лучше: "четверку" получишь свою и пойдешь домой, а через день, не забывай об этом, у нас с тобой еще концерт в ДК им. М.И. Калинина. Да и свадьба моя, кстати, совсем не за горами! Без обид, сразу говорю: никого из "Пульса" на нее не приглашаю, позднее, в Усть-Качке, на гастролях все сразу и отметим: и твой экзамен и мою свадьбу, лады?

Экзамен

Вот и наступил тот самый день! День экзамена по анатомии! Я появился в третьем корпусе не с самого утра, а чуть позднее. В экзаменационную аудиторию вошел около одиннадцати часов утра… Что случилось потом, спросите вы? Ничего особенного. Просто я — срезался! Почему? Если совсем вкратце то, формально, все мои планы и задумки были в одночасье сведены на нет экзаменаторским рвением и недюжинным педантизмом доцента Шваревой. Если требуются подробности, они таковы.

Билет достался мне, действительно, не из самых легких. Из костной системы — кисть, из сердечно-сосудистой — аорта, кажется, из пищеварительной — желудок… Вся подготовка к ответу происходила на фоне эмоциональных выкриков и возгласов М.Н.Шваревой, принимавшей экзамен по соседству и щедро "сыпавшей" в тот день неудовлетворительные оценки… Смотреть на это со стороны было крайне неприятно. Это оказывало деморализующее действие, думаю, что не только на мою психику, конкретно, но и на психику только еще готовящихся к ответам других студентов, моих соседей по экзаменационной аудитории. Не скрою, что первое время я еще надеялся, что на меня, дурака, обратит, наконец, хоть какое-то внимание мой "договорной" доцент. Но шли минуты за минутами, а этого не происходило. Становилось все более и более очевидным, что шансы мои тают и тают с каждой минутой. Что меня никто к себе и не собирался вызывать, чтобы там ни нес обаятельный, ловко подвешенный язык моего доброго знакомого Валентина М.! Что доцент В. даже и не подозревает о присутствии моем на экзамене!

Короче говоря, в итоге я оказался один на один с М.Н.Шваревой. Попал как кур в ощип! Ей не составило особого труда и времени, чтобы убедиться в том, что я совершено не являюсь "героем ее романа", выражаясь витиеватым языком известной песенки. Нескольких минут хватило! А постольку компромиссов и снисхождений для Шваревой не существовало, не успел я и глазом моргнуть, как оказался там, где и должен был оказаться с теми знаниями, какие у меня тогда имелись в наличии, то есть, в коридоре… Черный юмор ситуации заключался в том, что Шваревой на экзамене в тот день вообще не должно было быть, по определению, поскольку всю предшествующую неделю она находилась на больничном и на работе ее появления даже не ждали (правда об этом я узнал уже потом, много позже…)

Миг, когда за мной захлопнулись двери экзаменационной аудитории, буду помнить всегда. Особенно трудными показались самые первые минуты после случившегося… Сейчас я понимаю, что это было типичным послешоковым возбуждением, постстрессовым состоянием… Помню (обрывками), что я что-то кому-то оживленно "рассказываю", с кем-то "делюсь" увиденным, пережитым. Что у меня словесный "понос", то есть, логорея. Не понимая, не осознавая, что я никому не нужен, не интересен, что всем, кроме меня, на мое эмоциональное состояние "параллельно". По разным, впрочем, причинам. Тем, кто уже "завалил" анатомию (а таких в коридоре в тот день было не так уж и мало) — оно было побоку, хотя бы, потому, что они все это уже "прошли", испытали уже на себе… Тем же, кто еще не оказался в моем положении — оно было тем более не интересно, как минимум, еще по двум соображениям. Первое — все мы тогда, в том 1974, находились в таком наивном, юном возрасте, когда прямая, да и косвенная опасность еще не осознается. Сполна. Так многие молоденькие солдатики, призванные на войну, по наивности своей еще наивно полагают, что они — бессмертны, что их-то уж точно никогда не убьют! Что они — заговоренные от пуль и прочих неприятностей. Поэтому-то они и убеждены, что их-то все пули минуют, пролетят мимо, что погибнут все вокруг — но не они! А они — нет, они — обязательно вернутся домой! Да не просто, а — героями! Да, да, с орденами на груди! Не позабыть бы только шильце с собой взять, чтобы дырочку в гимнастерке провернуть! Для ордена… Второе обстоятельство заключается в том, что во всяком человеке накануне всякого ответственного испытания всегда имеется некое нежелание соприкасаться с любой негативной информацией. Особенно — за несколько минут до начала твоего собственного испытания, экзамена, боя и так далее. Желание — вполне естественное. Это — физиология. Обусловлено оно, на мой взгляд — я уже писал об этом выше — тем, что всякий экзамен всегда лотерея, а в лотерее может повезти, а может — нет. Почти с равным вероятием. Но кое-что в каждом испытании, все-таки, зависит и от тебя лично! Вот почему так важен твой собственный внутренний положительный энергетический настрой, твой личный экзаменационный "кураж"! А вид неудачников, лузеров, получивших "двойки", да еще и возбужденно рассказывающих об этом — негативно влияет на эту важную "победную" ауру…

Да, была, конечно же, была необходимость выговориться… Элементарно. Хотелось сочувствия? Да, а почему нет? В то же время, еще раз оговорюсь, что при всей моей "любви" к Шваревой, я не могу ни в чем упрекнуть ее, обвинив в том, что она меня осознанно "заваливала", специально "топила"… Такого не было… "Тонул" я, все-таки, по собственной глупости, сам. Дурацкое и странное, ни с чем не сравнимое состояние: метался, спрашивал, когда переэкзаменовка, все хотел дождаться на выходе доцента В. (Зачем? Словно не верил тому, что получил "неуд"!).

В конце концов, ничего лучшего не придумал, как часов около двух дня пойти разбираться к самому Валентину М.! Он, мол, все это затеял — так, пусть отвечает! Поперся, дурачина, к гитаристу. Без предварительной… На везение, на случай. Без звонка. Телефоны, как известно, в те времена были изрядной редкостью и только стационарные. Поэтому в гости обычно приезжали лично, звонили или стучали в дверь — есть кто дома, ау, хозяева, отворите?! Если есть — "здрасьте, я ваша тётя!" Если нет, ничего страшного — в этом случае заезжали, заходили через час или же на другой день — в зависимости от важности и срочности необходимых дел…

Итак — к Валентину! Как я "кипел" от ярости и обиды! Так хотелось мне увидеть врунишку, так мечталось заглянуть в глаза лгуна! Трепетал, так мне хотелось высказать прямо в лицо все, что я думаю! А обосновался ничего не подозревающий Валентин, у которого незадолго до описываемых событий состоялась свадьба, в квартире своей молодой жены, в одном из престижных домов, что на улице Ленина (неподалеку от областной библиотеки им. М.Горького). Проплутав некоторое время, я нашел, таки, нужный адрес, поднялся на этаж. Нажал на кнопку звонка. Мне исключительно повезло — молодые оказались дома. Ибо, спустя некоторое время, за дверью послышались негромкие шаги, потом на пороге появился заспанный Валентин, в каком-то пижонском домашнем халате. По-моему, был он слегка подшофе…

— А явился — не запылился! Извини, в квартиру не приглашаю — жена спит еще. Сладко погуляли (Валентин зевнул)… Ну что, можно поздравлять?

— Валентин, ты совсем дурак или как? С чем поздравлять-то? Разве с "двойкой" поздравляют?

— С какой "двойкой"? Ты что несешь? На сколько сдал, спрашиваю? На "пять"? Или "четыре"?

— На "два", Валентин, на "два"! Пришел, вот, поблагодарить! За хлопоты… Спасибо!

— Как на "два"!? Да, не может быть — я же несколько раз говорил о тебе с дядькой. Он же мне обещал! Его что — на экзамене не было? Ты кому отвечал-то?

— В том-то все и дело, что был, да отвечал-то я не ему, а Шваревой!

— Шваревой? — удивленно и разочарованно присвистнул Валентин, — откуда же она взялась-то? Она же на больничном должна быть, как мне говорили… Да нет же, не может такого быть! Подожди-ка, сейчас подумаю, что делать… Знаешь, что ты только сейчас не заводись, хорошо? Не заводись, прошу! Я все, все понимаю… Произошла досадная ошибка! Нестыковка какая-то! Завтра узнаю, уточню, что там не срослось, будь оно неладно… Ну, Андрей, повеселей, повеселей на мир смотри! (Валентин бодро хлопнул меня по плечу). Мир — прекрасен! Все будет в порядке! Даже не парься! Кстати, узнай в деканате, когда пересдача. Обещаю, родственник тебя обязательно возьмет, ты слышишь, обязательно! Голову на отсечение! Ты же меня знаешь! Я тебя когда-нибудь подводил? То-то и оно! И не боись, на пересдаче возьмет, возьмет, как миленький, и поставит то, что обещал! Ни о чем плохом не думай! Это мои проблемы! Я от слов своих никогда не отказываюсь…

— Ва-лен-тин-чик, а Ва-лен-тин-чик! — заворковал вдруг в глубины квартиры певучий женский голос. — Ну кто там? Куда ты про-пал? Кто там? Ну иди ко мне, мне же скуш-на-а-о!..

— Все, говорить больше не могу. Завтра, все завтра… Привет всем!

Обитая дерматином дверь в безоблачное семейное счастье тихо закрылась…

Я вышел на улицу. Не знаю почему, но после разговора с Валентином стало почему-то чуть легче. Я потопал на железнодорожный вокзал "Пермь-I". Ближайшая электричка должна была быть через 45 минут.

"Что делать мне? Что делать?" Мысль эта сидела внутри, не давая покоя, все то время пока шел я от дома Валентина М. до "Перми I", и все то время, пока ехал на электричке до "Молодежной".

Кроме стыда, что испытывал я тогда? А ничего нового: заново "пережевывая" и "пережевывая" случившееся я пытался понять, в чем, собственно, ошибка? Признавая, что произошел серьезный системный сбой… Но — почему? И — возможен ли был иной исход?

Мысленно я снова и снова, в тысячный, наверное, уже раз, все "входил" и "входил" в полутемный экзаменационный зал, вновь и вновь окидывая взглядом экзаменаторов — вот они, золотые мои. Все опять были на своих "привычных" местах: ближе всех ко мне доцент В., чуть подальше — профессор Оленева, а там, в самой глубине помещения — М.Н.Шварева!

Я вновь и вновь тянул "свой" экзаменационный билет, "садился" за "свой", третий слева от окна стол, и начинал готовиться.

…"Почему так случилось? Как, как можно было довериться практически незнакомому человеку? Ну и что из того, что Валентин постарше меня, что он "на год больше меня проучился"? Возраст… Разве более старший возраст сам по себе гарантирует честность и порядочность человека, разве он избавляет людей от возможности ошибиться? Разве он лишает их склонности к авантюрам и интригам, к сознательному или бессознательному обману? Разве то, что Валентин — старшекурсник мешает ему, к примеру, вести в отношении меня какую-то "свою игру", цель которой я могу не знать вовсе? Да и я сам хорош, нечего сказать!"

За окном мелькали разъезды и полустанки… А я все продолжал бредить наяву, "находясь" в воображаемом экзаменационном зале, на секционных столах которого лежали "демонстрационные препараты". С одного из этих столов я "взял" кисть, с другого — желудок с поджелудочной железой… "Сел". "Готовлюсь". Вот Шварева на моих глазах "топит" уже третьего. Вот доцент В. невозмутимо слушает очередного студента, слегка откинувшись на спинку стула. Я наблюдаю за ним. Внешне он чем-то напоминает мне молодого пролетарского писателя М. Горького, вот только усы у него короткие, "щеточкой"…