Житейская правда войны

В 1943 году И. Сталин, как Верховный Главнокомандующий, приказал разработать критерии награждения командиров за успешное форсирование рек. А вскоре вышла и соответствующая директива Ставки ВГК за № 30178:

«9 сентября 1943 г. 02.00 м.

В ходе боевых операций войскам Красной Армии приходится и придется преодолевать много водных преград.

Быстрое и решительное форсирование рек, особенно крупных, подобных рекам Десна и Днепр, будет иметь большое значение для дальнейших успехов наших войск. В связи с этим Ставка Верховного командования считает необходимым довести до сведения командующих армиями, командиров корпусов, дивизий, бригад, полков, понтонных и инженерных батальонов, что за успешное форсирование крупных речных преград и закрепление за собой плацдарма для дальнейшего развития наступления командиры названных соединений и частей должны представляться к высшим правительственным наградам.

За форсирование такой реки, как Десна в районе Богданово (Смоленской области) и ниже, и равных Десне рек по трудности форсирования, представлять к наградам.

1. Командующих армиями – к ордену Суворова I степени.

2. Командиров корпусов, дивизий, бригад – к ордену Суворова II степени.

3. Командиров полков, командиров инженерных, саперных и понтонных батальонов – к ордену Суворова III степени.

За форсирование такой реки, как Днепр в районе Смоленска и ниже, и равных Днепру рек по трудностям форсирования, названных выше командиров соединений и частей представлять к присвоению звания Героя Советского Союза.

Военным Советам фронтов и армий в течение суток с момента получения настоящей директивы ознакомить с ней командиров соединений и частей, названных в настоящей директиве…»¹

Форсировать Днепр

Итак, Днепр – третья по величине река в Европе после Волги и Дуная. Ее правый берег намного выше и круче, чем левый. Переправа такой реки, ширина которой в низовьях могла достигать трех километров, дело непростое, и особенно, когда на той стороне закрепился за преградами и в специальных сооружениях сильный противник.

После Курской битвы Гитлер приказал своим войскам стоять на Днепре насмерть и отдал приказ о строительстве Восточного вала. Советское командование в свою очередь приняло решение форсировать Днепр с ходу по всему участку фронта, что, безусловно, вело к огромным потерям, но в таком случае у противника не оставалось времени на укрепление своей обороны и возможности перегруппировать свои силы и средства…

Изрядно поредевшие в предыдущих боях части 38-й стрелковой дивизии в двадцатых числах сентября 1943 года остановились буквально в трех километрах от Днепра. Из села под названием Городище очень хорошо был виден его противоположный берег, на котором тесно жались друг к другу украинские хатки села Григоровка. Именно там и предстояло захватить плацдарм 48-му полку этого соединения.

Незадолго до этого недавно назначенный командиром дивизии полковник Богданов на привале собрал офицеров полка и кратко рассказал о предстоящих действиях:

– Наша задача состоит в том, чтобы форсировать реку с ходу, не ожидая прибытия табельных переправочных средств. Нужно действовать быстро, использовать фактор неожиданности, не дать противнику опомниться. – И в конце лишь добавил: – Учтите, на этом участке правый берег довольно крутой и, как сообщают разведчики, сильно укреплен².

Позднее комдив отдаст командованию полка следующий устный приказ: «форсировать Днепр, захватить высоту севернее села Григоровка, затем совместно с другими частями овладеть им, закрепиться и удержать плацдарм до переправы на правый берег главных сил дивизии»³.

Советские саперы строят переправу через Днепр северо-восточнее Киева

И командование не на шутку растерялось. В своих воспоминаниях помощник начальника штаба по оперативной работе старший лейтенант Лебединцев объяснит почему: «Видимо, угнетали их и сложность задачи, и отсутствие переправочных средств. К тому же в полку к тому времени был только один батальон из трех положенных по штату. Командовал им старший лейтенант Тихон Ламко. В саперном взводе налицо имелось всего лишь три человека: лейтенант, сержант и ездовой с повозкой, на которой везли саперные мины»⁴.

Командир полка майор Кузминов, как видно из его мемуаров, больше всего переживал за недавно прибывшее в полк пополнение: «Я лежал на плащ-палатке, смотрел в небо, видневшееся в просветах между верхушками деревьев, и снова, в который уже раз, задавал себе одни и те же вопросы.

Беспокоило меня и недавно прибывшее в полк пополнение – молодые солдаты, прошедшие ускоренный курс обучения и еще не нюхавшие пороху»⁵.

Но судя по всему, переживал он больше всего за взятие и удержание плацдарма на том берегу. Михаилу Яковлевичу попросту не хватало ни знаний, ни боевого командирского опыта. Тридцать три года от роду (1910 г.р.). Крестьянское происхождение. За спиной начальная средняя школа, после которой плотничал. В Красной Армии с 1932 года, а в 1938-м окончил курсы младших лейтенантов при Бакинском пехотном училище. На фронте с января 1942 года как исполняющий должность начальника штаба стрелкового полка. До этого старший адъютант отдельного батальона охраны Управления фронта, командир отдельной роты охраны. В июле 1942-го Кузминова назначают командиром батальона охраны штаба фронта. И только в мае 1943-го заместителем командира 48-го стрелкового полка. В должности командира полка он утвержден накануне событий: 15 сентября 1943 года. А 23 сентября ему присваивают звание майора⁶.

С молодым пополнением и переправочными средствами все было куда проще. Как утверждает А.З. Лебединцев, полковой инженер лейтенант Ф. Чирва буквально загорелся выполнением задачи: «Грядущее форсирование настолько раззадорило полкового инженера, что он забыл об обеде и со своими двумя помощниками немедленно принялся обходить дворы Городища, выясняя, у кого есть спрятанные рыбацкие лодки. Селяне их затопили в заводях, чтобы немцы не уничтожили. Когда набралось восемь “посудин”, Чирва построил владельцев в шеренгу, зачитал текст военной присяги и заставил это сделать всех стоявших в строю. Потом они поставили свои подписи в блокноте лейтенанта, и тот поздравил “рекрутов” с зачислением в саперы 48-го стрелкового полка. В заключение Чирва сказал, что самым главным оружием новобранцев, которых даже не переодели в красноармейское обмундирование, будут их собственные лодки и весла на время переправы. С наступлением темноты плавсредства перевезли на повозках к берегу реки и замаскировали в кустах»⁷.

Ночь была удивительно теплая

В сентябре 1943 года девятнадцатилетнего лейтенанта Зайцева назначили в 48-й стрелковый полк командиром взвода пешей разведки. Именно его взводу первым удалось переправиться на другой берег Днепра. Вот как это было: «Ровно в час ночи 23 сентября 1943 года на шести небольших лодках мы отчалили от левого берега Днепра и, преодолевая течение, направились к противоположному берегу, где затаился враг. Мы – это взвод разведки, усиленный саперами и автоматчиками, всего тридцать человек. У нас два пулемета, у каждого – автомат, нож, дюжина гранат, максимально возможный запас патронов.

Ночь была удивительно теплая. От реки поднимался седой туман, словно Днепр хотел прикрыть от вражьих глаз своих освободителей. Противник мог обнаружить нас только на слух, и мы молили судьбу, чтобы туман не рассеялся, пока не достигнем правого берега.

Изредка над нами вспыхивали ракеты, но толщу тумана они не пробивали и, померцав в небе бледными звездочками, гасли и падали в воду. А вода казалась черной, тяжелой и вязкой, как застывающий битум.

А.Н. Зайцев

С юга и севера доносился гул боев. Потом уже я узнал подробности. Севернее нас, в районе населенного пункта Великий Букрин, на сутки раньше преодолели Днепр 12 бойцов во главе с командиром роты лейтенантом А. Алексеевым из 69-й механизированной бригады 3-й гвардейской танковой армии генерала П.С. Рыбалко. Партизаны отряда имени В.И. Чапаева, которым командовал И.К. Примак, помогли танкистам высадиться на участок берега, где гитлеровцев не было. 22 сентября с раннего утра там разгорелся жестокий бой с подошедшими туда войсками противника.

Слева, немного южнее села Григоровка, на полсуток раньше высадилась четверка отважных бойцов из 51-й гвардейской танковой бригады – комсомольцы-автоматчики гвардии рядовые Н. Петухов, В. Сысолятин, И. Семенов и В. Иванов. Сопровождал их партизан А. Шаповалов. Смельчаки захватили маленький плацдарм и геройски защищали его, пока не подоспела помощь.

А на нашем участке стояла тишина, тревожная и напряженная, таящая в себе множество неожиданностей. Кто-то нечаянно стукнул веслом о борт лодки, и я невольно вздрогнул. Кто-то неумело опустил весло в воду – раздался всплеск, будто рыбина, резвясь, ударила хвостом по волне. Тут же, прошипев по-змеиному, зажглась над нами ракета. Я ждал и думал: “Вот-вот обрушится на реку шквал огня. Закипит вода от пуль и снарядов. И кто-то из нас не доплывет до того берега. Хорошо, если только кто-то. А если всех накроют? Тогда не будет плацдарма, не будет выполнена задача. И снова первыми придется идти другим. И будут новые жертвы. Нет, уж лучше пусть кто-то из нас не доплывет. Пусть даже я… В случае чего меня заменит сержант Николай Новиков, храбрый, смелый разведчик”.

Отогнал назойливые мысли, но все еще было беспокойно: вдруг фашисты ловушку готовят? Только ступим ногой на берег – ударят в упор.

Пересекли середину реки. Ребята нажали на весла, и они слегка заскрипели. Так и захотелось крикнуть: “Да тише вы, черти!”

На веслах были местные жители, хозяева лодок, добровольно вызвавшиеся помочь в форсировании Днепра. Одним из них был Иван Дмитриевич Боровик. Ему предстояло принять боевое крещение на родной реке, а потом уже стать бойцом саперного подразделения. Впоследствии опыт, полученный на Днепре, пригодился ему также при форсировании Молдовы в Румынии и Тисы в Венгрии. Иван Дмитриевич храбро сражался до светлого Дня Победы и вернулся домой, в село Городище, с орденами Красного Знамени и Красной Звезды. А в ту ночь он еще не был бойцом Красной Армии, но шел вместе с нами в пекло.

…У берега шапка тумана оказалась тоньше. Сквозь нее виднелись темные мрачные кручи.

От резкого толчка мы чуть не вылетели из лодки. Оказалось, что ткнулись в песчаный нанос. Вышли точно – к устью широкого и глубокого оврага, с северной стороны господствующей над всей окружающей местностью высоты. Это место мы выбрали для высадки накануне, когда вели наблюдение за вражеским берегом.

Одна за другой подошли остальные лодки. Осторожно, стараясь как можно меньше шуметь, я ступил в воду. Разведчики поспешили за мной. Так и хотелось крикнуть: “Вперед, ребята, за мной, ура!”, взорвать зловещую тишину и сразу покончить с гнетущей неясностью… Но надо было продвигаться вперед осторожно, как можно дольше оставаясь незамеченными.

Вот и берег. Меня опередили саперы. Показал им направление движения – вверх по оврагу, по самой кромке ручья. Обернулся к Новикову, шепнул:

– Передай: идти гуськом, интервал десять шагов.

Стали медленно продвигаться следом за саперами. У ног бурлил ручей.

Подумал: “Будь наверху мы, а здесь фрицы – устроил бы я им в этом овраге западню…”

Саперы остановились и, когда я подошел, шепотом доложили: впереди обнаружена тропа. Значит, совсем близко и траншея гитлеровцев. Она находится в сотне метров от уреза воды и флангом выходит в овраг. Накануне со своего берега мы видели здесь над оврагом дежурного немецкого пулеметчика…

Я положил руку на плечо Новикову и шепнул:

– Давай!

Он исчез в темноте. За ним скрылся и рядовой Сулимов. Через минуту и мы, низко пригнувшись к земле, двинулись к траншее. А там уже шла горячая схватка. Помог Новикову справиться с дюжим гитлеровцем.

– Товарищ лейтенант, он нам еще пригодится, – сказал Новиков.

И не ошибся: пленный сообщил важные сведения.

Между тем мой отряд выбрался из оврага и залег плотной цепью, ожидая дальнейших указаний. Я оставил на месте схватки одного разведчика с пулеметом, остальным приказал обойти траншею с тыла и по сигналу забросать врага гранатами. Сам же, взяв с собой Новикова, стал продвигаться, прошел несколько шагов, выбирая позицию, с которой удобнее вести огонь вдоль траншеи.

Минуты через три или четыре впереди, куда направились разведчики, раздался чей-то вопль. В тот же миг тишину разорвали разрывы гранат и треск автоматов и пулеметов.

Уже потом выяснилось, что моих ребят обнаружил вражеский офицер. Его хотели взять тихо, но он закричал и всполошил всех.

Мы с Новиковым бросились на помощь завязавшим бой разведчикам. За изгибом траншеи услышали чужую речь. Новиков бросил туда гранату, а я, едва прогремел взрыв и просвистели осколки, открыл огонь из автомата.

Кто-то из фашистов тоже бросил гранату, но Новиков поймал ее на лету и метнул назад. Я бросил гранату туда же. Два взрыва прогремели почти одновременно. Мы пробежали еще немного вперед и увидели на пулеметной площадке клубок тел. Два гитлеровца напали на нашего автоматчика. В руке одного из них мелькнул нож. И опять Новиков продемонстрировал свою блестящую реакцию: удар ноги – и нож отлетел в сторону. Я схватил одного из гитлеровцев за воротник, приподнял и ударил финкой. Наш боец вскочил, воскликнул:

– Спасибо, братцы!

И тут же перезарядил автомат.

– Сейчас я им покажу! – прибавил он и побежал по траншее.

Минут через пятнадцать бой кончился. Только осветительные ракеты все время взвивались над нашими головами. Видимо, противник пытался определить наши силы.

Пользуясь затишьем, я проверил личный состав. Убитых нет. Двое легко ранены.

Достал ракетницу и подал сигнал командиру полка о том, что все в порядке – плацдарм на правом берегу Днепра захвачен.

Примерно через час гитлеровцы обрушили на нас интенсивный огонь из всех видов оружия. Затем предприняли контратаку, которую мы легко отбили, хотя, к сожалению, потеряли двух человек.

Поняв, что просто так нас не взять, враг произвел еще один сильный огневой налет, а потом бросил большую группу пехоты, стремясь во что бы то ни стало сбросить нас в реку. За этой атакой последовала другая, но мы уже крепко вгрызлись в землю.

Наверное, мысли каждого выразил Николай Новиков. Когда была отбита очередная атака, он, вытирая рукавом пот с лица, сказал:

– Нет, сволочуги фашистские, и не надейтесь: теперь нас отсюда не вышибить! Лично для меня земли за Днепром нет. Пусть уж лучше здесь будет моя могила.

Солдаты и сержанты дрались геройски. Смертью храбрых погибли Иван Смолокуренко, Василий Бойко, Григорий Шевяков, Степан Звонарев. Раненые оставались, сражаясь, пока были силы.

После каждой вражеской атаки нас оставалось меньше и меньше… Я переходил по траншее от одного к другому, заставляя как можно чаще менять позиции. Да и сам вел огонь из пулемета с разных позиций, чтобы фашисты думали, будто нас больше, чем на самом деле.

Дважды фашистам удавалось ворваться в траншею. И тогда завязывались жестокие рукопашные схватки. На войне, пожалуй, нет ничего страшнее рукопашной, когда ты в самой гуще неприятеля, когда мелькают бешеные глаза, оскаленные рты, перекошенные злобой и болью лица врагов, когда с хрустом вонзаются в тела штыки, а на головы обрушиваются приклады…

Но труднее всего драться врукопашную в узкой тесноте траншей… В один из ожесточенных моментов схватки я едва успел увернуться от удара прикладом, чуть оступился – и тут же сверху всей тяжестью навалился на меня здоровенный фашист. Я упал на дно траншеи, лицом вниз. Автомат подо мной. Фриц стал выкручивать мне левую руку, но правую с ножом я вытянул вперед. Фашист пытался дотянуться до ножа. Щекой почувствовал его потную противную морду. Он сопел, дышал на меня чем-то до тошноты вонючим. Я изловчился, собрал все силы и вонзил в горло врага нож. А вокруг продолжалась яростная схватка. Выбраться из-под груды убитых уже не было сил. Будто издалека услышал отчаянный крик Новикова:

– Зайцев! Где Зайцев? Лейтенант, вы где?

– Я здесь… Здесь я… Здесь… – еле выдавил из себя.

Новиков разбросал трупы, склонился надо мной и тут же испуганно отшатнулся, увидев, что все лицо в крови.

– Лейтенант, что с вами?

– Помоги подняться, – попросил я.

Он помог стереть кровь и долго всматривался в лицо, все еще не веря, что я жив и стою на собственных ногах, совершенно целехонький, без единой царапины.

– Зайцев! Ты живой, живой! – закричал он радостно.

Немного погодя произошла еще одна схватка. Я увидел, как в сотне метров от меня четверо гитлеровцев ворвались в траншею. По лязгу металла, по крикам определил – началась рукопашная. Побежал туда. Новиков, как всегда, следом, одного меня не оставлял. И все началось снова… Вот где особенно ярко проявилось правило – сам погибай, но товарища выручай. Впрочем, с одной очень важной добавкой – самому-то надо не погибнуть, а победить! В какой-то момент мы оказались перед наведенным на нас автоматом. Тут же кто-то из разведчиков с бруствера прыгнул на врага и этим спас нам жизнь.

Я побежал по траншее туда, где скрылись враги, и столкнулся с одним из них на повороте, да так, что переносицей сильно ударился о его каску. У меня искры из глаз посыпались, а гитлеровец, воспользовавшись этим, успел навести свой автомат… Вынуть пистолет из кобуры, выдернуть нож из чехла или гранату из кармана я уже не мог. Но фашист почему-то медлил, наверное, ждал, когда я выпрямлюсь, чтобы с наслаждением прошить очередью сверху донизу. Поднялся я во весь рост, крикнул:

– Ну, стреляй же, гад!..

И тут очередь сзади, у самого уха, оглушила меня и обожгла щеку. Фашист рухнул как подкошенный, успев нажать на спусковой крючок. Его автомат прогрохотал, выпустив трассу в ночное небо. Я обернулся и увидел разгоряченное лицо Новикова. Обнял его без слов и снова побежал вперед…

Из тридцати воинов полка, первыми форсировавших Днепр, в живых осталось двенадцать – двенадцать иссеченных осколками, насквозь прокопченных порохом, обожженных и контуженных, но не отдавших врагу ни одного из девятисот метров захваченной траншеи»⁸.

Парашютный десант

После ухода Зайцева роты 48-го стрелкового полка укрылись на берегу вместе с лодками в зарослях кустарника. Лебединцев фиксирует: «Весь день мы вели наблюдение за противоположным берегом. Передвижений врага не наблюдалось. Позже выяснилось, что потрепанные германские части были отведены на удаление 15–20 км от русла реки. Немцы никак не ожидали, что русские с ходу решатся форсировать Днепр на подручных средствах, поэтому не организовали оборонительного рубежа на выгодном возвышающемся берегу. Это был их большой тактический просчет»⁹.

И действительно, по донесениям воздушной разведки, в излучине Днепра, между Ржищевом и Каневом, значительных сил противника не имелось, как и не было создано прочной обороны. В таких условиях, с целью развития достижения успеха и расширения букринского плацдарма, командование Воронежского фронта принимает решение высадить в районе города Канева воздушный десант в составе 3 воздушно-десантных бригад. В ночь с 25 на 26 сентября транспортные самолеты совершили 296 вылетов, при этом 13 машин с десантниками вернулись на свои аэродромы, не найдя района высадки, два самолета высадили десантников в глубоком тылу противника. Еще один – в собственном тылу, а один сбросил парашютистов прямо в Днепр. Словом, Каневская воздушно-десантная операция провалилась прежде всего из-за грубых организационных ошибок и отсутствия у офицеров, все того же опыта руководства боевыми частями¹⁰.

Один из участников той операции, С. Мучкаев, напишет в конце девяностых об этом следующее: «…в ночь на 25 сентября 1943 года была произведена выброска Днепровского десанта в количестве около 5000 человек, в числе которых были наша 3-я ГВДБ в полном составе 3050 человек и 5-я ГВДБ (1525 человек). С рассветом десантирование 5-й бригады было прекращено из-за отсутствия всякой связи с десантировавшимися и топлива для самолетов.

А.З. Лебединцев

Немцы не давали возможности нашим самолетам выбросить бойцов в заданных районах, они теряли ориентировку и выбрасывали парашютистов на боевые порядки гитлеровцев и в холодные воды Днепра. Десантники оказались разбросанными на территории 30–100 км вместо 10–15 км. Собрать их вместе оказалось невозможным. Но они в этой обстановке смертельного риска все-таки начали действовать разрозненными отрядами и группами совместно с партизанами.

Позднее основные группы десантников большими усилиями были объединены в бригаду численностью более 1 тысячи человек под командованием командира 5-й ГВДБ Сидорчука. Диверсионные группы взрывали мосты, уничтожали средства связи, транспорт, совершали внезапные и дерзкие налеты на гарнизоны фашистов»¹¹.

По утверждению Лебединцева, советский парашютный десант был выброшен именно в те районы, где приводили себя в порядок немцы. Далее он обращает внимание на следующий факт: «Почти все наши десантники были уничтожены ими. Но вместе с тем войска противника были задействованы там и не смогли выдвинуться к берегу, чтобы помешать форсированию. Кстати, трофейные парашюты немцы использовали в качестве обивочного материала в своих землянках от просыпающегося грунта, что мы не раз наблюдали после их отхода»¹².

Создание… Букринского плацдарма

Когда стемнело, полковой инженер и командир батальона руководили погрузкой первой роты. Огневого сопротивления не было, и глубоким оврагом бойцы начали выдвижение к высоте 244.5. На этой высоте противник уже успел организовать свой опорный пункт в нескольких километрах от берега реки¹³.

Вторым рейсом, со второй ротой батальона Ламко, на тот берег переправился и ПНШ Лебединцев: «Было за полночь, стрельбы почти не велось. Только редкие очереди трассирующих пуль прочерчивали туман над поверхностью реки да одиночные ракеты мерцали в тумане. Слышался скрип уключин и всплеск воды от весел.

Много за ту ночь появилось у гребцов кровавых мозолей на ладонях, но еще больше проявили они храбрости, скользя на своих утлых лодочках между разрывами снарядов мин и бомб в светлое время. Вот кто постоянно проявлял героизм, по значению сродни пехотной атаке!..

Вот и противоположный берег. Лодка носом ткнулась в прибрежный песок, и мы быстро выскакиваем на берег прямо в расщелину оврага, по дну которого протекал небольшой ручеек. Увлекаю связистов влево, и на четвереньках карабкаемся по крутому склону вверх. Вот и встали на ноги, осторожно продолжаем путь. Показались строения, заходим в крайнюю хату, жители в погребе. Зажгли трофейную плошку, завесили окна и начали устанавливать телефоны и развертывать радиосвязь. До смерти я не забуду позывные тех дней по радио: “Гектар, Гектар, я Авиатор, даю настройку: раз, два, три и т. д.” А телефонисты со штабом дивизии перекликались: “Бокал, Бокал, я Сосна. Сосна слушает”. Это нельзя забыть! Вспоминалось мне это много раз на встречах с радисткой Раей с Кубани, телефонистками Явдохой из города Ромны и Надей из Тульской области. Последние появились пару месяцев спустя, а до них были только Рая и Маша. Я вывел всех посыльных и связистов во двор. Здесь тумана не было и видимость была лучше. Хата стояла почти под обрывом, который возвышался над ней почти до крыши. Я указал Митрюшкину размер щели, и связисты сразу приступили к ее отрывке, работая посменно и вычерпывая землю стальными шлемами. Через час появились начальник штаба и командир полка. Кузминов с телефонистами пошел на КНП, который ему оборудовали те же телефонисты за селом примерно посредине расстояния между батальоном и штабом полка»¹⁴.

Как вспоминает командир взвода разведки Зайцев, наконец подошла большая группа батальона Ламко: «Перед ней стояла задача: расширить плацдарм, захватить господствующую высоту. Не случайно это нелегкое дело Кузминов доверил именно Ламко, опытному командиру, беспредельно храброму, но расчетливому, хладнокровному, всегда действовавшему с умом.

Когда пехотинцы влились в нашу траншею, мы встретили их криком “ура!”. А они наше “ура” подхватили, и этот боевой клич мощно прозвучал над высотой как предупреждение гитлеровцам о том, что пора убираться восвояси, ибо очень скоро последует суровая расплата.

Вскоре прибыл комбат. Мы посоветовались, как действовать дальше. Выслушали предложения сержантов, учли данные, полученные нами от пленных. Выходило, что наиболее слабое место в обороне гитлеровцев было на южных склонах, спускающихся к окраине Григоровки. Фашистам, сидевшим на высоте, никакая опасность со стороны села не грозила. Все внимание они сосредоточили на нашей траншее.

– Вот оттуда мы и начнем их теребить, – сказал Ламко. – Один взвод пойдет по оврагу в обход высоты справа, наделает шуму – пусть фрицы думают, что основной удар мы нанесем оттуда. А на вершину пойдем в лоб.

Я предложил комбату остатками моего отряда попытаться с левого фланга обойти высоту и ударить по обороняющимся с тыла. Он согласился, дал на усиление нескольких бойцов, поделился боеприпасами. Договорились о сигналах и взаимодействии. Затем я собрал свой пополненный отряд, разъяснил задачу, и мы отправились по траншее на левый фланг.

К тому времени небо на востоке уже начинало светлеть, но над землей еще висела густая тьма, а в овражках и лощинах, в распадках и низинах клубился серый туман. Мы передвигались то по-пластунски, то на четвереньках, а где можно было – короткими бросками, используя естественные укрытия на местности.

У северной стороны высоты уже вовсю «шумел» один из взводов 1-го батальона. Видимо, все силы противник сосредоточил на ее гребне, на восточных и северных скатах. Это обстоятельство значительно облегчило наши действия. Скрытно, ничем себя не обнаруживая, бесшумно ликвидируя встречающихся на пути фашистских солдат, нам удалось по ходам сообщения и траншеям подняться почти до половины высоты. Конечно, времени на подобное “восхождение” ушло немало, и у Ламко, видимо, не хватило терпения. Он поднял подразделение в лобовую атаку. Минут на пять позже и мы с криком “ура!”, пустив в ход гранаты, стреляя из автоматов и пулеметов, бросились на врага. Внезапный удар с тыла был для гитлеровцев неожиданным и ошеломляющим…

Восход солнца мы встретили на вершине высоты. Перед нами открылась величественная картина общего форсирования Днепра. К сожалению, полюбоваться ею как следует не пришлось – из глубины обороны гитлеровцы открыли массированный артиллерийский и минометный огонь по реке и по нашей теперь уже высоте.

– Стреляйте, гады, стреляйте, – приговаривал Новиков, засекая огневые средства противника и нанося их на схему. – Насыпят вам перцу наши артиллеристы.

Захватив высоту, мы лишили гитлеровцев возможности визуально наблюдать за рекой примерно на пятикилометровом участке, а к полудню была освобождена Григоровка. Скоро весь полк переправился на правый берег, а вслед за ним подразделения 51-й гвардейской танковой и 69-й гвардейской механизированной бригад. Началось создание знаменитого букринского плацдарма, сыгравшего значительную роль в сокрушении пресловутого Восточного вала»¹⁵.

Глазами старшего лейтенанта Лебединцева картина на том берегу Днепра обретает несколько иные тона. Но это уже работа штаба полка на плацдарме: «Мой прямой начальник Ершов был, прямо скажем, в каком-то трансе. Вызвано это было, скорее всего, страхом и безысходностью нашего положения на плацдарме, тогда как я воспрянул духом после удачной переправы и руководил всеми делами штаба. Только начало светать, я увидел, что в огороде нашего дома разместилась минометная батарея 120-мм калибра, но не нашего полка. Эти “самовары” принадлежали мотобригаде 3-й гвардейской танковой армии. Я попросил их переместить позиции дальше от штаба полка, но минометчики стояли на своем, утверждая, что позиции заняли раньше нас и никуда не уйдут. Я просил, чтобы Ершов употребил свою майорскую власть, но он только рукой махнул.

Утро обещало ясный день. В чистом небе первыми появились над нами четыре “мессера”. Увидев батарею, они сбросили на нее и на хату по два контейнера с мелкими бомбами. Мы еще до этого все свалились в щель в несколько слоев. Я был верхним и заметил в простенке хаты солдата-связиста, которому не хватило места. Он до бомбежки ощипывал убитую утку. А у стенки, прижавшись к ней спиной, стояла фельдшер, лейтенант медицины, молдаванка Оля Дейкун. <…>

Основной удар мелких бомб пришелся по минометной батарее на “нашем” огороде, где были несколько человек убитых и раненых. Ольга бросилась туда оказывать помощь пострадавшим. Связисты принялись копать на возвышении яму для тела своего товарища. <…>

Ю-87

Начальник штаба укрывался под лавкой в хате и разразился бранью за то, что я выбрал именно эту хату. Он впервые с самого начала боев дивизии решил сам лично выбрать место командного пункта и, захватив всех людей штаба, пошел в овраг искать подходящее место, оставив меня и радистку Раю Хабачек поддерживать связь до того времени, пока он не возьмет связь на себя. Минут через пять после их ухода появилась новая волна вражеских бомбардировщиков Ю-87 и Ю-88. Это были фронтовые пикировщики, близко знакомые нам, пехотинцам. Они наносили точные удары по целям, и пришлись они теперь в основном по скоплениям штабов, службам тыла и медучреждениям, облюбовавшим себе спасение во множестве промоин крутых обрывов большого оврага. Были сброшены несколько бомб и по минбатарее. Теперь она практически перестала существовать. Бомбежку я перенес под лавкой, а радистка с испуга забралась в подпечье русской печи и теперь никак не могла вылезть, задевая своими ягодицами и рыдая от страха и темноты. Я предложил ей лечь там плашмя и высунуть ноги; ухватившись за них, я извлек ее всю в курином помете и пыли. Зазуммерил телефон. Это майор разрешил нам двигаться по проводу на новое место. Взгромоздил ей на плечи приемопередатчик, а себе упаковку питания и телефонный аппарат, и через пять минут мы увидели своих, сидящих в промоинах. Теперь, после второй бомбежки, начальник штаба ругал себя за неудачный выбор места, видя вокруг огромное скопление тыловых служб, и повелел мне с Митрюшкиным найти новое место, более укрытое, замаскированное и отдельное от других обитателей. Почти по отвесному скату оврага на четвереньках мы выбрались севернее, пробежали метров сто пятьдесят вдоль обрывистого берега Днепра и обнаружили именно то, что и было необходимо. Здесь были такие же промоины, но не обозначенные на карте и поросшие терновником, хорошо маскировавшим предполагаемое расположение КП.

Сержант остался с автоматом охранять место, а я вернулся, чтобы привести к нему всех. Впервые Ершов похвалил меня за удачный выбор. Связисты принялись устанавливать связь, а я распределять промоины службам штаба. Громко объявил всем, чтобы не нарушали кусты, и указал, где отрывать котлован землянки. Из всех ПНШ только я один находился при начальнике. Остальные, переправлявшиеся другими рейсами, видимо, блуждали в поисках нас, и я послал на берег к месту причала Митрюшкина, чтобы он указывал место штаба и КНП Кузминова. Только к обеду был доставлен нам поваром Петровичем завтрак на лодке. Петрович был пожилой кубанский казак из станицы Гулькевичи под Армавиром. Он дрожал от пережитого страха после разрывов вокруг лодки и извинялся, что остыли в ведре каша, а в термосе чай. Уже с наступлением темноты он привез нам обед и ужин одновременно. Как мы обрадовались полному ведру жареных окуней, которых он собрал с поверхности реки, возвращаясь на свой берег после завтрака. От разрывов снарядов, мин и авиабомб на реке гибло много рыбы и она всплывала на поверхность и уносилась вниз по течению. Ее даже было видно в бинокль из нашего штаба. Начальник связи капитан Лукьянов часто смотрел в бинокль на противоположный берег, где заправлял переправой полковой инженер Чирва. Рыбу тогда как грибы в лесу собирали многие переправлявшиеся. Ее несло течением также с Щучинской и Зарубинской переправ, которые подвергались бомбежке не менее нашей.

Мы имели свою телефонную связь с находящимся впереди комбатом Ламко и командиром полка. Постоянно была связь с командиром и штабом дивизии, находившимся все еще на левом берегу. Из трех стрелковых полков дивизии только линия по дну реки, наведенная нашим начальником направления связи (ННС) младшим лейтенантом Оленичем И.И., служила безотказно по одной простой причине – она не имела ни одного сростка под водой на протяжении километра и была проложена немецким трофейным кабелем в полихлорвиниловой изоляции. На нашем берегу вынуждены были подключиться к ней и другие два полка, а когда и штаб дивизии переправился на плацдарм, то эта же линия служила проводной связью со штабами 40-й и 27-й армий.

Вот за нее и получил Героя Иван Иванович по моей рекомендации. Хотя этого высокого отличия он вполне заслуживал и за другие дела, часто прикрывая ручным пулеметом КНП Кузминова. Он был истинный Герой, скромный и малоизвестный в дивизии…

К вечеру начальнику штаба захотелось иметь данные о положении рот от непосредственного свидетеля и он послал меня в боевые порядки. Шагал я с посыльным «по проводу». Первоначально я навестил командира полка на КНП, там с ним находился начальник артиллерии, командир поддерживающего артдивизиона капитан Багрянцев и начальник разведки полка старший лейтенант Борисов»¹⁶.

КНП Кузминова

Командир взвода разведки лейтенант Зайцев также быстро нашел КНП (командно-наблюдательный пункт) командира полка: «Во второй половине дня майор Кузминов обосновался со своим командным пунктом на западных скатах захваченной нами высоты, чуть ниже ее вершины. Я кратко доложил ему о выполнении задачи.

– Спасибо, Зайцев! – взволнованно сказал командир полка. – Ты большое дело сделал! Ну а сейчас – разведка, разведка, разведка! Непрерывная, самая достоверная и точная. – И добавил: – Я должен знать, что думает и замышляет противник…

Уходя с командного пункта, я мысленно повторял слова: “Разведка, разведка, разведка! Знать, что думает и замышляет противник”»¹⁷.

С КНП командира полка, как отметит Александр Захарович Лебединцев, открывалась панорама почти всего Букринского плацдарма: «Справа от КНП возвышалась самая высокая точка с отметкой 244.5. Ее пока еще удерживали немцы, но Ламко вел бой за захват этой высоты с тригонометрическим пунктом. Нанеся на карту точное положение КНП и положение противника, мы переместились в батальон. Своего друга я нашел в верховье того самого огромного оврага, который отсюда брал свое начало. Комбат обедал и ужинал одновременно и пригласил меня к котелку с рыбой из того же водоема, только с батальонной кухни, предложив мне “для храбрости” спиртика в кружке, в которой плавало и пшено. Разводить было нечем, и я выпил со всеми градусами. Мы располагались на восточных скатах высоты, а немцы с западных вели обстрел минами через высоту и я, впервые за всю войну, мог наблюдать мгновенное падение и взрыв мин на поверхности земли. Позже мне такое не приходилось наблюдать до самого конца войны. (Вылеты мин из ствола видел много раз, как и полет реактивных снарядов из катюш и установок “БМ-31”.)

Той ночью батальон овладел вершиной высоты. 26 сентября он весь день вел бой за Колесище и высоту 209.7, продвинувшись на несколько километров в южном направлении. 27 сентября батальон атакует высоту 209.7, но противник оказывает упорное сопротивление огнем артиллерии и ударами авиации. За день боя 20 человек убитых и раненых. Недостаток боеприпасов в ротах и батареях. Очень сильным обстрелам и бомбежкам подвергается наша переправа. На следующий день продвинуться не удалось ввиду сильного вражеского огня. Разведка отмечает сосредоточение вражеской пехоты и танков.

В ночь с 28 на 29 сентября по приказу свыше происходила перегруппировка войск. Наш полк, передав свой участок, должен был до рассвета принять другой от 337-й стрелковой дивизии. Эту ночь я провел в батальоне, так как при передаче и приеме позиций вышестоящие штабы, чтобы перестраховаться, требовали оформлять прием и передачу по акту, с указанием переданных инженерных сооружений. Это была практически невыполнимая задача в ночное время и в весьма короткие сроки. Но у нас всегда и все было на пределе человеческих возможностей. Ершов в этом отношении был просто деспотом, требуя акты и схемы не от батальонов, а лично от меня. До рассвета батальон успел только занять чужие окопы, ничего не зная ни о соседях, ни о противнике. Перед рассветом я вернулся в наш штаб. Все спали, кроме дежурного. Я попросил его доложить Ершову о моем возвращении и мгновенно уснул в одной из промоин.

В моем боевом донесении, сохранившемся в архиве, не были указаны часы, когда именно началась вражеская артиллерийская подготовка. Видимо, через несколько минут после того, как я уснул мертвецким сном, я услышал сплошной грохот разрывов снарядов и мин. Земля буквально содрогалась. Зарево разрывов покрыло равномерно всю занимаемую войсками площадь на плацдарме. Такого я с декабря 1941 года еще не переживал. Дежурный бегал, выкрикивая мою фамилию. Я зашел в котлован, прикрытый сверху обычной плащ-палаткой. Ершов с обезумевшими от страха глазами не спросил меня ничего о смене, а сразу заорал: почему нет связи с батальоном и с командиром полка и что творится вокруг?

Доказывать, что я не начальник связи и что не я спал, а он дрыхнул всю ночь, было бесполезным, и я крикнул: “Что еще вам от меня нужно?” Хотя и сам понимал глупость моего вопроса. Но это привело его в чувство, и он спокойнее сказал: “Нужно срочно бежать на КНП к Кузминову и уточнить, где батальон, а по дороге исправить связь”. Я понимал, на что он меня посылает и куда придется идти через сплошной шквал разрывов. И мы пошли по проводу, сращивая перебои провода от разрывов. Вот и верховье большого оврага, поднимаемся на пригорок, где был окопчик КНП. Младший лейтенант связист Оленич вел огонь из ручного пулемета короткими очередями, Кузминов и Бикетов стреляли из карабинов связистов, которые набивали запасные диски к РПД. Увидев меня, Кузминов закричал: “Саша, как ты прорвался через эту стену огня и что вообще сейчас творится?” Телефонист только сообщил о прибытии в штаб, как провод снова перебило разрывом. Со штабом дивизии у командира тоже не было связи, как ее не было, видимо, ни у кого в таком аду. Впереди КНП танконедоступный овраг, откуда были слышны две команды: “форверст” и “фойер”. Но вражеская пехота тоже не лезла под пулеметный огонь. Я доложил о вчерашней смене боевых порядков и о той неразберихе, которая там творилась, что и привело к прорыву нашей обороны, видимо, на три-четыре километра. Командиру еще позавчера нужно было сменить свой КНП, но он почему-то не сделал этого. Ну и часовая артиллерийская обработка всей площади плацдарма позволила врагу вклиниться в наши боевые порядки. Массированность огня противника начала уменьшаться. Уже рассвело, но везде стоял дым и пыль, точно дымовая завеса.

Очнулся от своих дум Кузминов и решил послать меня с докладом об обстановке к командиру дивизии. Хотя он не знал, где наш батальон и что с полковой артиллерией. Он просил передать, что свой КНП они с начальником артиллерии не покинут и будут отстреливаться до последнего патрона. Он просит командира дивизии открыть огонь артиллерии по этому скату. Говоря возвышенными словами, он вызывал огонь на себя, но, не имея связи, делал это через меня. Только вылез я из окопа, как рядом раздался взрыв снаряда, и меня снова бросило в окоп. Я почувствовал боль в области колена левой ноги. Штанина была разорвана, показалась кровь. Я вспомнил, что в командирской сумке у меня почти год хранится перевязочный пакет, я разорвал прорезиненный чехол и стал накладывать повязку сверху брючины. Встал на ноги и с облегчением подумал, что кость цела. Вдогонку Кузминов крикнул мне, что его адрес записан в книге. Я знал, что его супруга Мария Леонтьевна с сыном и дочерью проживают в Сухуми. Спускались мы вниз к реке, где у самого берега должен был располагаться командир дивизии с оперативной группой штаба. Через полчаса мы были у берега, где, заложив руки за спину, ходил по песку командир дивизии полковник Богданов. В стороне стоял начальник оперативного отделения штаба дивизии майор Петров и пытался дозвониться куда-то по телефону. Здесь же были начальник разведки майор Чередник и дивинженер Эшенбах»¹⁸.

А как же с вызовом огня на себя?

Командир полка Михаил Яковлевич Кузминов в своих мемуарах достаточно подробно описывает события, произошедшие в тот день, хотя и путает дату, называя 26 сентября вместо 29-го: «…бой севернее Григоровки достиг наивысшего напряжения. Стремясь во что бы то ни стало сбить нас с занимаемых позиций и ликвидировать плацдарм, фашисты яростно лезли на высоту, где был оборудован полковой наблюдательный пункт. Нас оставалось все меньше и меньше. Кончались и боеприпасы: на каждое орудие было по 4–5 снарядов. На винтовку – по 5–7 патронов, на автомат – не более половины диска, а к станковым пулеметам, которых на высоте было всего два, – где-то около половины ленты. Фашисты беспрерывно бомбили переправу, и доставка боеприпасов задерживалась. Положение становилось критическим.

Около пяти часов вечера противник предпринял мощную атаку. Вражеские танки, обгоняя пехоту, которую мы заставили залечь, ворвались в боевые порядки полка и начали утюжить наши окопы. Один из них переполз через наблюдательный пункт, оборудованный в траншее, и, остановившись метрах в семи позади нас, открыл беглый огонь по переправе. Через реку в это время переправлялось подкрепление во главе с лейтенантом Н.Ф. Медведевым. Понимая, что наш успех на правом берегу во многом зависит от свежих сил, Медведев, несмотря на яростный обстрел, ловко маневрировал между фонтанами разрывов, руководя переправой наспех сколоченных из бревен и досок плотиков. Все же фашистскому танку удалось расстроить переправу. Так нужное нам пополнение задержалось.

В связи с прорывом к нам в тыл вражеского танка все те, кто находился на моем наблюдательном пункте, оказались в отчаянном положении.

Мы с майором Бикетовым (оба к тому времени были ранены) прижались к стенкам траншеи. Лейтенант Оленич, скрипя зубами, смотрел в остановившийся позади нас вражеский танк. Хоть зубами грызи этот “тигр”: у нас не было ни противотанковых гранат, ни бутылок с горючей смесью. А вражеская пехота, подгоняемая командами офицеров, опять устремилась на высоту, все ближе подбираясь к полковому НП.

Что делать? Ведь если фашисты возьмут высоту, они легко прорвутся в Григоровку, и весь плацдарм будет под угрозой ликвидации. После недолгих размышлений я приказал Бикетову вызвать огонь по нашему наблюдательному пункту. Майор внимательно посмотрел на меня и дал условный сигнал. С НП артиллеристов запросили:

– Где ваш “первый”? – так условно именовался командир полка.

Я взял микрофон у майора Бикетова и сказал:

– Нахожусь у края «ленты» (условное название Днепра). Прошу немедленно открыть огонь по высоте.

– Понятно! – ответил артиллерийский наблюдатель. И вслед за этим все вокруг загремело, загрохотало, в небо полетели комья земли. Высоту окутали дым с пылью, закрывшие небо. Мы с Бикетовым лежали на дне траншеи, тесно прижавшись друг к другу.

Вражеский танк, пятясь назад, переполз через нас, привалив землей сержанта Николая Семенова. Если бы фашисты знали, что в траншее расположен наш НП, где находились два майора, лейтенант и три солдата-связиста, они, конечно же, нас живыми не оставили. Достаточно было водителю вражеского танка развернуть машину над нами, «поерзать» на месте, и мы оказались бы заживо погребенными.

Но теперь фашистам было не до этого. Наша артиллерия и катюши накрыли высоту, расстроили боевые порядки танков. Не менее десятка бронированных машин вспыхнуло, и теперь они огромными кострами догорали на склонах. Спасаясь от мелких залпов, гитлеровцы бросились наутек, оставляя на высоте убитых и раненых.

Вдруг мы услышали громкое “ура!”. Это наши бойцы уже поднимались на высоту. О том, что мы вызвали огонь на себя, в штабе полка, располагавшегося возле Днепра у обрыва, никто не знал. Когда наша артиллерия начала бить по высоте, начальник штаба майор Ершов и мой заместитель по политической части майор Гордатий пришли к мнению, что на НП никого не осталось. Решили, что мы погибли, и, чтобы спасти плацдарм, подняли по тревоге офицеров штаба полка, саперов, минометчиков, даже легкораненых и повели их в атаку на высоту. К этому времени подоспело и пополнение, доставленное через Днепр лейтенантом Медведевым»¹⁹.

Когда Михаил Яковлевич Кузминов писал свои мемуары, вряд ли он думал о том, что бывший ПНШ по оперативной работе старший лейтенант Лебединцев тоже возьмется за написание воспоминаний. Но если и думал, то уж точно не предполагал, какую правду напишет его подчиненный: «Я доложил комдиву о просьбе Кузминова, и он потребовал указать его место на карте и на местности. Потом он спросил, где наш штаб. Я ответил, что здесь же на пригорке в промоинах, и он отпустил меня, наказав: немедленно на том берегу собирайте всех способных держать оружие и переправляйте их сюда. Увидев здесь нашего офицера связи лейтенанта Медведева, я взял его с собой. Начальник штаба обрадовался моему возвращению, и я передал приказ комдива. Ершов тут же поставил задачу Медведеву переправиться на тот берег, провести там тотальную мобилизацию и доставить всех на наш берег. В связи с продвижением противника теперь вся территория плацдарма простреливалась не только артиллерийским и минометным, но и пулеметным огнем.

После обеда Медведев доставил сюда из тылов всех и моего писаря в том числе. Оказалось человек двадцать. Убедившись, что я могу ходить, Ершов, опять же, поручил мне идти с отрядом на КНП командира и найти его живого или мертвого. Как ни странно, на месте КНП оказались только связисты. Один из них был убит и один ранен. Я спросил о судьбе командира полка, и Оленич сказал, что оба майора ушли к соседям для поддержания связи и не вернулись. Связь снова была наведена, и я доложил Ершову и в штаб дивизии майору Петрову о том, что командир был жив и где-то у соседей. На его КНП двадцать солдат под командованием Медведева.

Начальник штаба полка хотел послать меня на поиски Кузминова, но это было все равно, что искать иголку в стоге сена, и он приказал мне вернуться на командный пункт. Ужасная тревога немного улеглась. Возвращаясь назад, я видел нескольких раненых, один из них даже песню пел. Я подумал, что, кроме ранения, он еще контужен. Но он на полном серьезе объяснил мне причину своего веселья – теперь на месяц как минимум попадет в госпиталь, где отмоется, отоспится и, может, приударит за санитаркой. Было и такое…

К вечеру на КНП появился адъютант, старший батальона старший лейтенант Николенко, который сообщил о том, что батальон отошел на свои прежние позиции на высоте 244.5. С ним остатки роты автоматчиков и разведчики под командованием Зайцева. А командир батальона старший лейтенант Ламко отправлен в полевой госпиталь тяжелоконтуженым»²⁰.

В итоговом боевом донесении штаба 48-го стрелкового полка за 29 сентября 1943 года ПНШ Лебединцев (он его переписал спустя годы в ЦАМО) докладывал: «Роты, не успев принять новые районы обороны, приступили к отражению начавшегося наступления противника. Это был самый ожесточенный день. Окончились боеприпасы, контужен командир батальона, в командование вступил адъютант старший Николенко, погиб один из ротных командиров. Пехоту поддерживали рота автоматчиков полка и взвод пеших разведчиков. Отвагу проявили связисты сержант Перевозчиков и рядовой связист Лыткин. Пал смертью героя командир роты автоматчиков лейтенант Бахтин. Получили ранения начальник разведки старший лейтенант Беличенко, ПНШ-6 капитан Зернюк, парторг полка капитан Новожилов, пропагандист полка капитан Носов. На переправе тяжело ранен полковой инженер Чирва. Комбатом назначен капитан Лихолай из полкового резерва».

Последующие дни боевых действий на плацдарме Александр Захарович описал благодаря своим детальным выпискам в архиве Министерства обороны: «30 сентября противник предпринимал неоднократные попытки продолжить свое наступление, но все они нами были отражены с юго-восточных скатов высоты 244.5. 1 октября продолжалась только артиллерийская перестрелка, без активных действий пехоты. Ночью подразделения полка были сменены вторым батальоном 22-й гвардейской мотострелковой бригады и выведены на южную окраину Григоровки. Противник, видимо, обнаружил сосредоточение нашей пехоты и танков в колхозном саду и нанес очень сильный, массированный артиллерийский налет по этому району. Командный пункт нашего полка временно разместился в подземном хранилище для зимнего содержания ульев пчел. Этот подвал имел до полутора метров земляной насыпи. После обстрела я насчитал три прямых попадания крупного калибра, но даже они (слава советским колхозникам!) не смогли разрушить надежное перекрытие. Противнику удалось попасть и поджечь два наших танка. В этот артналет погиб начальник связи полка капитан Лукьянов, а при переправе был убит ПНШ-4. Таким образом, за двое суток в штабе полка из шести помощников начальника штаба полка остался я один. Но даже это нисколько не смущало начальника штаба полка, и он продолжал каждую ночь посылать меня на передний край для уточнения положения и проверки бдительности несения боевой службы и дежурства в ночное время. Мы в ротах бывали подчас чаще, чем батальонный командир и его адъютант старший (начальник штаба). А на мне постоянно лежали обязанности в организации смен боевых позиций и частых перегруппировок в обороне.