Жить! Моя трагедия на Нангапарбат

Нангапарбат (Пакистан), Четвертый лагерь

На рассвете верх ребра Мазено сверкает под ослепительным солнцем. Свет словно поднимается из бездны. Пейзаж выступает из мрака, серое небо становится голубым. День обещает быть прекрасным. Наконец-то! Целых три недели плохая погода удерживала нас в Кутгали на высоте 3800 метров. Скорость ураганных ветров на Нангапарбат не опускалась ниже 70–80 км/час на высоте 6500 метров. Выше бушевала буря, там скорость ветра достигала 150 км/час. Но сегодня после долгого ожидания мы сможем отправиться к вершине!

Мы продвигаемся вперед, один за другим. Медленно, размеренным шагом. Я люблю такие моменты. Можно включить автопилот, освободить голову. Сорок пять дней назад мы приземлились в Исламабаде, месяц, как мы в Гималаях, находимся у подножия девятой из самых высоких вершин мира (8125 метров). Ее название переводится как «голая гора». Иногда еще ее называют Диамир, «властелин гор». Или «гора-убийца», потому что на ее склонах погибло более тридцати альпинистов, пока австриец Герман Буль не поднялся на ее вершину в 1953 году.

Томек в седьмой раз попытается совершить восхождение на Нангапарбат, я – в четвертый, и это третья наша совместная попытка: зимой 2015 года мы поднялись на 7800 метров, в 2016 году – на 7500. Но оба раза плохая погода заставила нас отступить. В то утро, незадолго до 6 часов утра, я отправила из Четвертого лагеря сообщение Жан-Кристофу. Свой спутниковый телефон «Турайя» (Thuraya) я оставила в базовом лагере, потому что у нас не было генератора, чтобы заряжать его, хотя мы договаривались о генераторе с нашем агентом Али. Так что я использовала функцию «Сообщения» в моем коммуникаторе и GPS-навигаторе «ИнРич» (inReach). Сообщения получаются краткими и требуют некоторых усилий при расшифровке: максимум 160 символов: «Все норм сгдн планируем к-ч если погода будет ок если нет спуск». Мы также обменялись метеосводками с моим большим другом Людовиком, который из Гапы, где он живет, выполнял функции нашего штурмана. Ему помогала жена Томека Анна.

Мы с Томеком выдвинулись в путь только в 7:30. Немного задержались, потому что он никак не мог согреть ноги. Перед выходом на маршрут – это самое главное. Мы использовали горелку, чтобы растопить лед на его ботинках, прогреть вкладыши в них и гамаши. Пока он надевал все это на одну ногу, я грела второй комплект. Это было долго и малоэффективно. Из-за потоотделения и экстремально низкой температуры сохранять обувь сухой было трудно: она промерзала и снаружи, и внутри. Даже при ходьбе было трудно согреться. Том дорого заплатил за попытку покорить Нангапарбат в 2015 году – он обморозил ноги. Так что в этом году нашим лейтмотивом стала забота о том, чтобы сохранить обувь сухой. Мы брали с собой в спальники вкладыши в ботинки, чтобы за ночь они высыхали и оставались теплыми. В Исламабаде нам пришла в голову идея обернуть стопы фольгой, чтобы сохранять тепло на высоте сверх 5800 метров. В тот день мы с Томеком решили опробовать эту идею. Я отошла от правила: никаких непроверенных затей в день покорения вершины, и пожалела об этом, как только мы выбрались из трещины, где находился наш бивак. Вместо того чтобы защищать пальцы на ногах, фольга их морозила. Что ж, тем хуже, мы уже вышли, а значит, продолжим. Если будет слишком холодно, потом сниму фольгу. Том не жаловался – наверное, у него все было в порядке.

Мы оставили все свои вещи в Четвертом лагере, на высоте 7300 метров, в расщелине, где провели ночь. За день мы должны подняться на вершину и спуститься обратно. Это самая приятная часть восхождения: больше не нужно тащить рюкзак и устраивать бивак. У нас с собой было по литру воды и по три энергетических батончика на каждого, маски, навигаторы, фотокамеры, высотная аптечка (одна на двоих), мой коммуникатор, пара перчаток и пара защитных рукавиц.

Мы наслаждались тем, как легко стало дышать и двигаться, радовались вновь обретенной ловкости тел. Ощущения были противоречивые – без рюкзаков мы будто летали, но в то же время ноги на такой высоте словно наливались свинцом.

Я и Томек не разговаривали, экономили силы. Только звуки нашего дыхания, движения и свистевший над головами ветер нарушали тишину. Под множеством слоев одежды – шерстяной шлем, шапка, капюшон флиски, капюшон пуховика. Лишь время от времени мы перебрасывались парой слов, чтобы не терять контакт друг с другом:

– Том, все в порядке?

– Да, Эли.

– Отлично.

Длинными фразами тут не говорят. Мы немало потрудились, разрабатывая свою систему знаков и протоколы безопасности. Оба знали, что совсем одни здесь, и никакой помощи, кроме как от нас самих, ждать не приходится. Я часто говорила с Томом об этом.

Мы перебрались через огромную трещину. Заработал мой внутренний метроном, я двигаюсь быстрее, в своем ритме, иду вперед. У каждого из нас свой стиль восхождения. Том – трактор, работает на дизельном топливе, а я скорее нервный и быстрый бензиновый двигатель – утром завожусь быстро, без разогрева. Том любит идти один, говорить с Богиней, покровительницей Нангапарбат[3], поднимается он медленно. Я тоже люблю идти одна, в свете налобного фонаря или луны, или при вселяющем надежду свете дня, отдавшись потоку эмоций, которые я сдерживаю, когда мы вдвоем. В это время я мечтаю, думаю о будущем, любуюсь окружающей нас ледяной красотой, потрясающей свежестью бесконечных заснеженных склонов.

Мы с Томеком гордимся, что снова поднимаемся на эту гору в альпийском стиле[4], с минимальным количеством снаряжения. Наша цель – подняться и спуститься как можно быстрее, чтобы не сложить голову там, где воздух такой разреженный, а наши возможности столь ограничены. Не оставляя следов своего пребывания, без чьей-либо помощи и кислорода, в полном согласии со своими этическими принципами, с нашей горной философией. Снова и снова приезжая сюда, мы хорошо узнали Нангапарбат и на что мы способны на такой высоте. При восхождении в альпийском стиле нужно быть спаянной командой, дополнять друг друга. Именно такой командой мы с Томеком и были – всегда готовыми подбодрить друг друга. Все решения принимали вместе; наша двойка работала просто, без капризов и пререканий. Если кто-то из нас чувствовал себя не очень хорошо, мы тут же без сожалений и чувства вины возвращались обратно.

Погодные условия здесь всегда очень тяжелые, но эта зима выдалась особенно холодной. У нас не было права на ошибку, мы это прекрасно понимали. Но мы часто говорили друг другу: «Этот трудный день все равно гораздо легче, чем рабочий день там внизу!» Здесь тяжело, но нам это нравится. Возможно, мы получаем удовлетворение именно от совершенных усилий, от преодоления себя. Управлять своим телом, идти вперед, не обращая внимания на боль, не опускать рук, не прислушиваться к тихому внутреннему голосу, который иногда спрашивает: «Зачем ты вообще сюда полез? Это же бессмысленно, остановись!»

Мы подошли к вершинной пирамиде. Она огромна, и мы находимся у самого ее подножия. Нам предстоит подниматься по склону, в леднике видны многочисленные трещины, я и Томек обходим их. Издалека ледники всегда кажутся гладкими и смирными, но на самом деле там не все так просто. К счастью, этой зимой снега было не очень много, и его уже унесло ветром. Трещины открыты, их хорошо видно.

Вижу зафиксированную веревку. Что это, след из прошлого, который пережил таяние ледника? По сравнению со вчерашним днем гора изменилась. До сих пор перед нами была девственно пустая местность, а теперь мы видим следы других экспедиций, побывавших здесь за многие годы. Вчера заметили палатку Четвертого лагеря на классическом маршруте, ниже того места, где мы остановились. Сегодня – зафиксированные веревки и остатки палаток. С одной стороны, это успокаивает, а с другой – сбивает с толку.

Через несколько шагов – другие веревки, гораздо более свежие, вроде тех, что провешивают носильщики-шерпы, чтобы обезопасить своих клиентов и облегчить им подъем. Они натянуты в трещине, через которую нам нужно пройти.

– Том, видел веревки? Странно, что их еще видно, ведь осень прошла.

Обычно зимой веревки засыпаны снегом и покрыты льдом.

Я иду вдоль веревок, потом сворачиваю направо, к каменистому островку посреди склона. По мере того как склон становится все более отвесным, под моими ногами открывается бездна. Невероятный простор. Куда теперь? К счастью, за островком веревки продолжаются, указывая нам путь. Я не пользуюсь веревками, совершенно не доверяю им. Я вбиваю ледорубы и зубья кошек, чтобы преодолеть покрытый льдом участок. Лед очень твердый. Ледорубы приходится вбивать по два раза, попутно обрушивая одну или две «стопки» ледяных наслоений. Это признак плохого льда. Продолжаю идти по снегу. Бросаю взгляд на Тома. Он недалеко. Подожду его на солнце, здесь слишком холодно! Переход очень длинный – многокилометровый подъем, последние метры перед вершиной на таком рельефе даются с большим трудом.

10:45, выше отметки 7500 метров

Наконец, я выхожу на солнце, и могу воспользоваться этим случайным теплом. Останавливаюсь и достаю энергетический батончик, чтобы отпраздновать. Здесь очень красиво. Мое лицо покрыто инеем. Челюсти застыли, скованные утренним холодом и ледяным ветром.

Том подходит. Он движется в нужном темпе, хорошо выглядит, его борода покрыта инеем. Мы чувствуем себя нормально. Небо слегка затянуло облаками, температура еще упала. Продолжаю идти. Но через несколько метров я понимаю, что облачный покров обманчив и солнечное излучение очень интенсивно. Достаю из рюкзака маску. Оборачиваюсь:

– Том, ты надел маску? Осторожнее на солнце!

– Да, Эли, не волнуйся!

Я продолжаю идти в своем темпе, Томек следует за мной в нескольких десятках метров позади. Мы – два одиноких человека на этой огромной горе, но это нас не пугает, скорее наоборот. Нам нравится бесконечная свобода! За ней мы сюда и пришли.

Я поднимаюсь в сторону покрытого снегом гребня и седловины у правой вершинной вертикали. Том кричит, что нужно двигаться налево, вершина сейчас на главной оси. Я знаю, Том, просто хочу посмотреть, что за ней. Каменистая вершина впереди интригует меня. Я хочу осознать величие этого места. В седловине я прохожу немного вперед, чтобы увидеть больше. Эта проклятая привычка у меня еще с детства: всегда стремиться узнать, что там – выше или дальше, вдруг за тем, что мешает обзору, скрывается потрясающий вид! Я смотрю и не могу налюбоваться. Вдали ребро Мазено врезается глубоко в небо, сверкающее так, будто оно за завесой из танцующих в воздухе блесток. Ветер гонит вдаль тучи, полные снега. Я вижу ветер, но не слышу, закутанная в шапки, капюшоны и маски. На мгновение я полностью растворяюсь в этой красоте.

Нам повезло, солнце заливает склон, но мы полностью укрыты от него. Я возвращаюсь и делаю остановку, дожидаясь Тома. Пью воду, съедаю энергетический батончик.

Мы выше 7500 метров. Для альпинистов это символический рубеж, вход в так называемую «зону смерти». Мне не очень нравится ни это название, ни само понятие, но сегодня я не обращаю на это внимания. Мы не успели как следует акклиматизироваться, плохая погода внесла коррективы в нашу программу. Пока у меня все в порядке, я знаю пределы возможностей моего тела, но все равно внимательно прислушиваюсь к его сигналам. Сейчас я хочу есть, и это хороший знак!

Карта местности у меня в голове, я как следует запомнила ее еще во время подготовки в базовом лагере, снова и снова повторяя: «Вдоль карниза, который поднимается, поворачивая направо, до седловины, потом налево до начала расширяющегося кулуара, потом вверх по нему, немного направо, потом направо перед выходом из кулуара, между главной вершиной и северной, и, наконец, вверх по смешанному участку, забирая направо, до самого купола».

Но когда ты оказываешься на поле изо льда и снега, все становится далеко не так ясно. Я должна сосредоточиться, чтобы разглядеть, изучить, узнать, принять решение. Здесь все другого масштаба, и нет отметок, как на карте. Даже в Альпах легко заблудиться, несмотря на подробнейшие карты и логику восхождения, продиктованную самим рельефом. А здесь царство искаженных пропорций, бесконечных стен, ледяных полей, отполированных не знающими усталости ветрами и снегом, каменистых ступенчатых уступов.

На середине подъема на пирамиду мы попадаем в смешанную зону под осью вершины. Приходится лавировать между снежными склонами, искать линию наименьшего сопротивления[5]. Искать, следовать карте, подниматься, спускаться, карабкаться, ползти вниз, балансировать на передних зубьях кошек. Цепляться за узкие каменистые карнизы пальцами в перчатках. Нащупывать надежную точку опоры, чтобы в безопасности идти вперед, словно канатоходец по канату. Вокруг все такое огромное, что это дезориентирует: я и представить себе не могла то, что увидела здесь. Мы с Томом постоянно переглядываемся, поддерживаем контакт на расстоянии. Я должна поделиться с ним моими сомнениями насчет маршрута. Он во всем доверяет мне, соглашается и следует за мной.

Я предельно сосредоточена на том, что делаю. Мое поле зрения ограничено пятьюдесятью метрами вверх или назад – чтобы убедиться, что Том идет за мной. Скала крепкая, она состоит из гранита, гнейса и пегматита. Мои кошки оставляют царапины на узких каменных складках, рельеф становится более устойчивым; по мере того как мы поднимаемся, нам приходится все труднее. Я чищу шипы, забитые снегом. Слава богу, ветер пока не поднялся. Обернувшись, чтобы посмотреть, как там Том, и убедиться, что все в порядке, задерживаюсь взглядом на ребре Мазено справа: там бушует ветер.

Мне нравятся отрезки пути, когда я максимально сосредоточена и спокойна, а вокруг полная тишина. Сосредоточенно следя, чтобы шаги были выверенными, а хватка рук крепкой и точной, я обдумываю следующие движения. Время как будто исчезает. Воздух становится все более разреженным. Сердце бьется быстрее. Взбираясь на выступы, я задыхаюсь. Все здесь просто огромное.

Начиная с этого утра, мы работаем без веревки, она осталась в Четвертом лагере. Мы с Томеком решили, что она нам не понадобится. Разговариваем мало. «Ты как?» – «Ок!» Сосредоточенно продвигаемся вперед. Мы как будто окружены коконом, отделяющим нас от внешнего мира. Чем дальше мы идем, тем больше я вырываюсь вперед. Разрыв между нами увеличивается.

Томеку этот отрезок пути не нравится.

– Эли! Свернем налево, в кулуар?

Он прав: мы идем слишком медленно, теряем время на скально-ледовом участке.

– Идем!

На моем уровне как раз есть линия наименьшего сопротивления. Я жду Томека на краю кулуара. Его стены в волнистых складках из плотного снега, наметенного ветром. В горах я видела такое всего один раз – у вершины Аннапурны в 2009 году: волны больше метра высотой тянулись вдоль ребра на протяжении километров, и сотни шлейфов рыхлого снега обрушивались на южном склоне, поднимая белые облака снежной пыли. Захватывающее зрелище… Дожидаясь Томека, я пытаюсь понять, куда двигаться дальше.

Мы снова и снова повторяем одни и те же движения: вбить ледоруб, опереться на палки, левая нога, правая нога… Я почти не останавливаюсь. А Том наоборот, через каждые тридцать или сорок шагов делает тридцатисекундную или минутную передышку, отдыхает и снова продолжает путь.

Кулуар делается ýже, и волнистые складки из снега и льда становятся все более внушительными.

Температура комфортная, я чувствую себя хорошо.

Мой взгляд блуждает, останавливается на двух пирамидах, сложенных из камней, – слева, на уровне гребня. Две кучки камней притягивают мой взгляд, я чувствую волнение. Оборачиваюсь, чтобы посмотреть, где Томек.

Солнце становится все ярче. Небо уже не лазурно-синее, оно выцветает, приобретает желтый оттенок. Время движется к вечеру. Солнце освещает Нангапарбат, единственную вершину, возвышающуюся над морем облаков. На ребре Мазено поднимается сильный ветер. Облака перемещаются, окружают пирамиду выше ее основания. Пейзаж завораживает. Мы уже недалеко от вершинного треугольника. Но сколько сейчас времени? Я включаю коммуникатор, чтобы посмотреть, на какой мы высоте, и свериться с графиком, и вижу два сообщения – одно от мужа, другое от Людовика. Но отвечать на них здесь очень трудно. Едва я сняла перчатки, чтобы включить ИнРич, как у меня защипало руки. Так что я просто отправляю им информацию о нашем местонахождении, чтобы успокоить их: 8036 метров, время 17:15. Неплохая высота, но мы отстаем от графика… Мы потеряли время внизу, на скально-ледовом участке, слишком долго петляли из стороны в сторону! Утром мы обнаружили, что разбили Четвертый лагерь очень далеко от вершины. Но вчера выбирать не приходилось: стояла белая мгла, нас поливал дождь со снегом, видимость была нулевая. Идти к вершине было невозможно.

Подъем длится уже десять часов, до вершины осталось девяносто метров. Я выключаю коммуникатор, убираю его обратно в пуховик, чтобы сохранить заряд аккумулятора. Рискуя потерять пальцы, я все-таки хочу запечатлеть потрясающую атмосферу. Быстро достаю экшен-камеру GoPro и, снимая пейзаж, думаю о том, какое направление выбрать дальше. Я разговариваю со своей камерой. За несколько экспедиций она стала настоящей подругой, помогает скрасить одиночество. Я вижу Томека, он идет в своем темпе, у него все в порядке. Я рада, что он сегодня хорошо себя чувствует. С середины января у него начались проблемы с пищеварением. Гигиена в базовом лагере оставляет желать лучшего, особенно учитывая, что наши желудки к такому не привыкли: еду там готовят прямо на утоптанной земле. Наш повар Шаркан месил тесто, готовил лепешки чапати, резал мясо и разводил огонь совершенно черными руками. Воду иногда не кипятили, а едва нагревали. Томек, обычно очень выносливый, впервые пострадал от антисанитарии, он плохо себя чувствовал и много дней был этим совершенно измотан. Он был уверен, что источником его проблем стал хлеб, который пек Шаркан. Это было очень странно, но он считал, что у нашего повара была «миссия» сорвать его восхождение на гору! Никогда прежде я не видела Томека в таком состоянии: нервным, обозленным, после того как Симоне Моро «украл» у него «его» гору, совершив в феврале 2016 года первое зимнее восхождение на Нангапарбат. Томек так ожесточился, что это уже граничило с паранойей. Я видела, что он очень изменился, и еще мне показалось, что он сильно упал духом. В базовом лагере я страдала от гнетущей атмосферы, безуспешно пытаясь образумить Томека и вернуть его к реальности.

К счастью, после того как мы поднялись во Второй лагерь на высоте 6600 метров и целый день 22 января был посвящен отдыху, Томек как будто пришел в себя и восстановился. Он стал лучше есть, улыбался и снова начал напевать.

Я слышу скрип его шагов и спрашиваю:

– Том, как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, все в порядке. А ты?

– Отлично. Том, как поступим? Сейчас 17:15, мы на высоте 8036 метров. Ребро Мазено затягивает облаками. Мы ничего не увидим. Что ты хочешь – продолжим или пойдем обратно? Станет еще холоднее, и если продолжим, то на вершину поднимемся ночью.

– Идем дальше. Мы уже недалеко. И тут не так холодно.

Если бы один из нас хоть чуть-чуть засомневался или выдвинул аргумент против того, чтобы идти дальше, мы бы тут же повернули назад. Но мы оба хотели продолжать подъем, и нам не нужно было объяснять друг другу почему. Томек очень хотел этого, и я тоже. Меня смущало то, что мы так отстали от графика, а также приближение ночи, и у Томека это, конечно, тоже вызывало опасения, но желание идти вперед и эмоции победили. У меня был опыт ночного спуска в прошлом мае с вершины Лхоцзе (8516 метров), с этого высокого соседа Эвереста. В моих воспоминаниях этот спуск ассоциировался с огромной радостью, которую я тогда пережила, и еще я помнила, что вечером было теплее, чем утром. И я сказала себе, что и сейчас мы справимся. Облака, конечно, закрывают вид на гору, но мы можем продолжать. Мы здесь, чтобы попытаться, чтобы максимально выложиться, используя лучшее, что в нас есть.

Мы все также монотонно и размеренно поднимаемся по кулуару. Это долгий подъем. Дорога кажется бесконечной, вершину еще не видно. Напряженный, волшебный момент. Я смотрю, как туман затягивает долину, и боюсь, как бы он не накрыл внезапно и нас, тогда мы не будем видеть друг друга. Но, кажется, этого опасаться не стоит, туман остановился внизу.

Тени становятся длиннее, скоро зайдет солнце. Холод усилится, станет еще более пронизывающим, но сейчас закат – и он великолепен. За всю свою гималайскую жизнь я не видела ничего красивее. Это волшебно. Море плотных облаков закрывает все горы, кроме величественной вершины Нангапарбат, которая врезается в пурпурное небо. Но вот розовое небо стало темно-синим и холодным, жалящий холод пришел на смену почти уютной атмосфере.

Зубья кошек врезаются в твердый зернистый снег. В нескольких метрах над нами появляется выход из кулуара. Нужно идти вперед – медленно, не думая, почти автоматически.

Теперь под ногами более сухой скально-ледовый участок. Мы находимся слева от вершины. Поднимаемся, забирая вправо. Темнеет. Я достаю налобный фонарь. Жду Томека. Темнота мешает видеть, что перед нами. Я вижу только то, что освещает луч фонаря, пробивающий темноту на двадцать метров вперед. Лицо Томека покрыто обледеневшим инеем. Скованные холодом челюсти едва двигаются, но нам удается обменяться несколькими словами:

– Все в порядке?

– Да.

– Хорошо себя чувствуешь? Да? Не слишком холодно?

– Пощипывает, но терпимо!

– Идем дальше?

– Да!

Каждый пройденный метр – маленькая победа, каждый шаг приближает нас к цели. Дышать тяжело, но мы вместе поднимаемся к небу, усыпанному звездами.

В этот момент я вдруг понимаю, что мы дойдем до вершины. Это восхождение станет наградой за десять лет, на протяжении которых я мечтала, строила планы и задавала вопросы. В августе 2008 года, во время моего первого восхождения на ледник Балторо, на пути в Исламабад из Сарду, мы пролетали над Нангапарбат. Величественная, совершенная масса льда, с прекрасными очертаниями, с изрезанными гребнями. Мое сердце тут же вспыхнуло любовью к этой потрясающей горе. Скалы, покрытые льдом, притягивали мой взгляд.

Подняться на эту вершину зимой? Нереально, невозможно, говорила я себе тогда, этот ледник казался недостижимой целью. Но этот неизведанный край, полный вопросов, подогревал мое любопытство. Пять лет спустя я почувствовала, что готова преодолеть трудности, готова принять вызов, который бросал мне этот гималайский гигант, одна из самых красивых вершин с удивительной историей. Цель была крайне заманчивой и амбициозной: совершить первое зимнее восхождение на Нангапарбат в альпийском стиле.

Зимние Гималаи потрясают меня. Я считаю, что зимнее восхождение на эти горы – вершина того, что может совершить альпинист, самое экстремальное приключение. Вернувшись однажды с Нангапарбат, я написала: «Каждый день на этой горе – как награда, шаг навстречу неизвестному, который приближает тебя к открытию себя самой и своих возможностей. Там, наверху, мы пережили мгновения, когда сердцу достаточно его самого и оно наполнено радостью жизни». Там я снова испытываю детский восторг, словно впервые открываю для себя чудеса этого мира.

В январе 2013 года я отправилась к Нангапарбат вместе с Даниэле Нарди. Денег, как всегда, было в обрез! Столько лет я мечтала попасть на эту гору зимой, и теперь поднималась по ее склону… Это было потрясающе. Почти при каждом шаге я приходила в восторг от того, что видела или чувствовала. Дважды, с промежутком в несколько дней, мы пытались совершить восхождение в альпийском стиле через ребро Маммери. Маршрут, по которому мы никогда не ходили летом, что уж говорить о зиме! Изменчивая погода, ураганный ветер и снег победили нас. Но я узнала уединение зимних Гималаев, никем не нарушаемый ледяной покой, когда ритм жизни замирает и все погружается в тишину. Мир, скованный льдом, выстуженный мощными ветрами. Я вернулась восхищенная, околдованная зимними Гималаями, покоренная, навеки отдав свое сердце этой жемчужине гор!

В 2015 году я вернулась сюда с Томеком. Мы прошли в альпийском стиле 7800 метров по маршруту Месснера 2000 года, без веревок, шерпов и дополнительного кислорода.

Одни во всем мире, поднявшись выше 6000 метров, при экстремально низкой температуре мы до последнего – четыре или пять дней – боролись со стихией. Но когда мы достигли 7800 метров, изменчивая погода заставила нас повернуть. На следующий год мы вернулись. На этот раз в базовом лагере одновременно оказалось несколько экспедиций, намеренных совершить первое зимнее восхождение. Мне не понравилась царившая там атмосфера – ни с кем нельзя было говорить открыто, все напряженно наблюдали друг за другом. 23 января мы с Томеком достигли отметки 7500 метров, но ужасный холод (-50 °C) вынудил нас повернуть назад, не продолжать предусмотренный маршрутом подъем. На этот раз мы отступили не только перед холодом, но и перед ураганным ветром. Продолжать восхождение в тех условиях означало бы с риском для жизни пройти точку невозврата.

Томек шесть раз штурмовал зимнюю Нангапарбат и мечтал встретиться с богиней, о которой он так много думал.

Но сегодня мы оба наконец достигнем вершины нашей мечты! Мое сердце бьется чаще, эмоции переполняют меня. Хочется кричать от счастья, но холод сковывает связки. Хочется плакать, но слезы мгновенно замерзают.

Последние метры. Я замечаю, что свет налобного фонаря Тома за моей спиной все отдаляется. Тьма между нами становится гуще. Но я все-таки вижу этот маленький огонек. Я подхожу к седловине. Я чувствую шеей порывы ледяного ветра, они пробирают до самых костей, хлещут по щекам, сдирают снежный наст и пригоршнями швыряют зернистый снег в лицо. Снег, похожий на железные опилки, бьет по лицу, будто отвешивает пощечины, режет глаза, хоть я и пытаюсь зажмуриться. Никогда еще мне не было так холодно. Я должна двигаться дальше, не могу больше задерживаться здесь. Поправляю воротник комбинезона, который защищает подбородок, застегиваю капюшон. Каждый пройденный метр – еще одна победа над собой. Делая короткие вдохи и выдохи, я могу идти быстрее, но вскоре высота снова начинает душить меня. Мышцы сокращаются механически, вперед, к вершине, я иду как Робокоп.

Сейчас, наверное, 18 часов. Может быть, 18:30? Или больше. Я не знаю. Задыхаясь, преодолеваю последние метры, чтобы добраться до кучи камней, из которой торчит палка, обмотанная веревками. Вершина!

Я падаю на колени перед этой палкой, повернувшись спиной к ветру, чтобы защититься от его порывов. Хлопаю руками по плечам, бедрам, икрам, пытаюсь согреться. Я задыхаюсь. В воздухе проносятся сверкающие снежные шлейфы. Я прихожу в себя. Сейчас я нахожусь между двумя мирами – между землей и небом. Коленями на земле, во власти силы тяготения, но пальцами могу коснуться звезд.

Полнота и гармония этого места опьяняет. После целого дня усилий я наконец поднялась к звездам.

Я жду Томека, вижу, как приближается свет его налобного фонаря. Он совсем рядом. Дрожу от холода – жестокого, экстремального. Чувствую себя оглушенной, будто под наркозом, в котором смешались годы мечтаний и ледяной холод. Сейчас трудно отличить фантазию от реальности. И только непрерывные попытки согреться убеждают меня в том, что все это происходит на самом деле. В свете моего фонаря затвердевшие, покрытые инеем молитвенные флаги мотаются на ветру.

Я на вершине Нангапарбат, зимой, через десять лет после того, как впервые увидела эту гору и была поражена ее красотой! Я не достаю ни коммуникатор, ни камеру – для этого нужно снять перчатки, а я не хочу, не могу. Я окоченела, насквозь промерзла. Подожду Томека, чтобы увековечить этот момент, и самое главное, чтобы обнять его. Мы наконец покорили Нангапарбат! Много лет мы до дрожи хотели этого, мечтали попасть сюда! Этот день был таким длинным, таким трудным!

Как всегда, поднявшись на вершину, несколько минут я ни о чем не думаю и стараюсь проникнуться атмосферой этого удивительного места. Во время восхождения я испытывала приступы безудержного счастья, на меня будто сходила лавина радости, сердце отчаянно билось, я кричала и плакала от восторга. На вершине все иначе – я не позволяю эмоциям завладеть мной. Может быть, это нужно, чтобы оставаться ногами на земле – правило, которому я неукоснительно следую. Вершина может считаться покоренной, только когда ты спустишься с нее. Победой наслаждаются в базовом лагере, когда рисковать больше не нужно и уровень адреналина в крови падает. Это всегда так.

Я думаю о спуске, который будет не менее трудным. Экспедицию нельзя считать законченной, пока мы не спустимся сегодня в Четвертый лагерь, а завтра – в базовый. Только там можно будет говорить о покорении вершины, не раньше.