Житье-бытье мальчишечье

Глава первая

Когда Юрка выбежал на улицу, уже рассвело. Но утро было хмурым, пасмурным. Низкое небо будто задернуто серенькой марлевой занавеской. Сквозь нее лениво сочится редкий дождь. На земле тускло желтеют грязные, словно в рябинках, опавшие листья. Лица торопливых прохожих строги и озабочены. Да и кому по душе такая погода? Не нравится она и Юрке. Только сегодня он ее просто не замечает. У него настроение — лучше не надо.

Юрка спешит в школу. Учится он в третьем классе, в школе, что смотрит окнами на узенькую улочку, которую почему-то называют Широким переулком. Возле школы чуть ниже ее — каменная часовня. Сейчас в ней находится магазин. Юркин папа говорит, что почти двести лет назад здесь останавливался сам Емельян Пугачев. Юрка частенько бывает в часовне-магазине. Вообще-то он, если честно, не очень охотно ходит по магазинам. А вот в часовню сам напрашивается. Бывало, заскочит, примостится где-нибудь в сторонке, запрокинет голову назад и долго-долго глядит на купол...

В магазине шумят покупатели, а Юрке кажется, что в часовне собралась казацкая вольница со своим атаманом Емельяном Пугачевым...

Он часто так увлекался, что приходилось снова занимать очередь.

Сегодня Юрка только мельком взглянул на часовню, проходя мимо. Его голова была занята другим: приездом бабушки, которая живет далеко-далеко.

— На самом краю земли,— объясняла Юрке мама, когда он был маленьким. Но он-то знал, что земля круглая, все равно что футбольный мяч или тыква. И удивлялся, что мама этого не понимает.

Когда Юрка узнал, что бабушка собирается приехать к ним, очень обрадовался. Уж она-то ему поможет... Дело в том, что у него не всё ладилось в школе. Особенно с арифметикой.

По письмам, которые приходили с «краю света», мальчик знал, что бабушка грамотная. Ни одной ошибки не мог отыскать в них. Что Юрка! Должно быть, Анна Степановна, его учительница, сразу поставила бы «отлично», прочитав письмо. Обо всем этом думал мальчик, шагая в школу.

Когда он вошел в свой класс, там оказались только две девочки-дежурные. Они стояли у полуоткрытого окна и неумело колотили молотком. Оглянулись на стук двери, увидели Юрку, обрадовались:

— Вот хорошо-то... Ты нам, Хохолок, помоги. Окно не закрывается.

Хохолком Юрку прозвали еще в первом классе и вот почему. Волосы у него были прямые, русые, с аккуратной челкой. Только спереди, справа, вечно топорщилась прядка — забавно и воинственно, как петушиный хвостик.

Первыми это заметили девочки. Одна из них засмеялась и спросила:

— Тебе мама кудри накручивает, да?

Другая добавила:

— Ты как Рикки-Тикки-Хохолок.

Юрка рассердился. Даже начал дергать девочек за косички — не помогло. После этого решил избавиться от хохолка. Смачивал его часто водой, но он высыхал и опять кудрявился. Тогда Юрка начал приглаживать прядку рукой, тянул, чтобы выпрямить. Но она закручивалась еще больше.

Со временем Юрка перестал обижаться, и ему даже начало нравиться прозвище.

Вот и сейчас ничего не сказал девчонкам, молча подошел к окну, молотком вогнал гвоздь в гнездо.

Уроки в этот день тянулись долго — так показалось Юрке. Когда прозвенел последний звонок, он первый выбежал из класса...

В свой дом Юрка влетел и сразу увидел бабушку. Она сидела на стуле, щупленькая, мало похожая на ту, что была на карточке. И всё же мальчик узнал ее.

— Здравствуй, дитятко! — проговорила бабушка певучим голосом. Поднялась, притянула теплыми, чуть грубоватыми руками внука, поцеловала в щеки. Тот увидел добрые, в лучинках морщинок, глаза.

— А как вас зовут? — неожиданно спросил Юрка.

— Меня-то? — улыбнулась бабушка. — Настасьей Петровной ругают.

— Ругают? За что? — мальчик от удивления выпятил нижнюю губу.

Старушка рассмеялась:

— Экий ты! Зовут, значит. Только это лишнее. Бабушка я тебе, и всё тут. И «выкать» ни к чему.

— Анна Степановна говорит, что со взрослыми надо на «вы», — возразил Юрка.

— Да ты, знать, и маму с папой на «вы» кличешь?

— Нет, их можно так. Они свои.

— Поди ж ты! — всплеснула руками бабушка. — А я что, чужая?

Их разговор прервал приход Юркиных родителей.

Маму у Юрки зовут Анной Петровной. Она очень симпатичная. Темно-карие выразительные глаза, черные-черные и ровные, будто нарисованные тушью, брови. Аккуратный, чуть вздернутый нос. Смоляные крупные кудри волос. По характеру она живая, непоседливая. Работает воспитательницей в детском саду.

Папа, Михаил Иванович Никитин, высокого роста, с русыми прямыми волосами. По натуре он неторопливый и сдержанный. Может, в этом виновата болезнь, которая проявляется в легком, но частом покашливании... А заболел Михаил Иванович в год, когда горел лес километрах в пятидесяти от Ижевска. Запах пожара добрался и до города. Сотни людей участвовали в тушении. Среди них был и Никитин-старший. Однажды, окруженный бушующим огнем, он много часов провел в холодном лесном озере... Заболел двусторонним воспалением легких, потом — туберкулезом...

В семье Никитиных трое детей: два сына и дочь. Старший, Алексей, учится в девятом классе. Одиннадцатилетняя Галка ходит в четвертый класс. Отношения у нее с Юркой в общем-то нормальные, хотя они иногда ссорятся. Юрка считает, что Галка задается. Тем, что похожа на маму, что учится отлично, что старше. Всего на год с небольшим, а воображает, что на пять.

Вот Алеша... Ему уже семнадцатый идет, а он ничуть не задается.

Чем только не увлекается старший брат! Рисует, пишет стихи, играет на мандолине и скрипке.

Но самое горячее его увлечение — авиация. Нос у Алексея постоянно глядит вверх. Однако не потому, что его владелец курносый или зазнайка-гордец. Просто оттого, что Юркин брат все время высматривает в небе самолеты. Когда они появляются там, небо становится похожим на огромный голубой платок, который начали вышивать «крестиками».

Юрка души не чает в старшем брате. Правда, спроси его, за что любит, сразу бы не ответил. Верно, за то, что брат. Еще за то, что старший. Юрка точно знает, что ни у кого нет такого замечательного брата, как у него. Вон у Горьки, что живет в соседях, тоже есть старший брат. Так от него Горьке постоянно влетает. Алексей разве такой? Он Юрку и в кино сводит, и игрушку смастерит ему. Берет с собой в читалку. А там книг — ух, сколько! И все интересные. Правда, за помощью в учебе обращаться к брату Юрка почему-то стесняется. Может, потому, что тот всегда очень занят.

Оттого так и обрадовался Юрка бабушке. Она не работает, не учится. Свободного времени у нее много. Вот и поможет ему...

На следующий день после школы Юрка, пообедав, сел за уроки. Настасья Петровна примостилась тут же, возле стола. Привычно, почти не глядя, сновала спицами, вязала варежки. По письму задание было простое. Только вот любопытство Юрку разобрало...

— Бабушка,— оторвался он от тетрадки.— Почему слово «Советская власть» пишется с большой буквы, а не с маленькой?

Старушка смутилась. Потом не очень уверенно проговорила:

— А как по-другому-то? Советская власть... верная, крепкая, значит, большая власть. Разве можно маленькой-то ее пропечатывать?

Юрку такое объяснение привело в восхищение. Он на этот раз и не заметил, как разделался с письмом, Даже с охотой принялся за ненавистную арифметику.

Но в первом же примере у него никак не получался ответ...

— Бабушка, а у меня вот тут...— он ткнул пальцем в «Арифметику»,— не выходит. Надо 76 помножить на 89. Сколько будет, а?

Настасья Петровна перестала вязать, нахмурилась, вздохнула:

— Эстоль-то мне, дитятко, не под силу...

Глаза у Юрки округлились.

— Ты вот в школу ходишь, а я не учена... Неграмотная, значит.

Мальчик даже задохнулся от неожиданности, потом выдавил:

— Такая большая и... Ты ленилась?

Бабушка горестно покачала головой:

— Уж скажешь... Не на что было учиться. Да и некогда, батрачила я... Вот давеча ты спросил меня про власть Советскую... Так ее раньше и в помине не было. Власть буржуев прежде прозывалась.

— Я читал. Так это когда было... У, давно как!

— А я, дитятко, все это своими глазыньками видела, своими рученьками щупала.

Юрка оторопело захлопал ресницами:

— Выдумываешь, бабушка.

— Да ты что? Какой прок-то мне врать? Хочешь, расскажу?

Настасья Петровна поведала внуку горькую историю Тот, будто наяву, увидел бабушку маленькой, такой же, как он. Она вместе со взрослыми под горячим, будто печь, солнцем работала в поле на толстого, словно Карабас-Барабас, помещика. Какая уж тут школа!

Юрке захотелось сделать бабушке что-то доброе, и он выпалил:

— Хочешь, бабушка, я тебе почитаю «Родную речь»?

Та встрепенулась. Лицо у нее враз посветлело. Будто солнце тени согнало.

— Спасибо, дитятко. Только цифры-то доделай. Уж после,

Желание почитать бабушке оказалось таким сильным, что Юрка и с арифметикой разделался быстрее обычного. Правда, с громким чтением поначалу заминка получилась. Он никогда так не волновался. Чуть не им складам читал, как первоклассник. А ведь с чтением-то у него хорошо было. Когда кончил, от смущении головы не поднимал. Бабушка же пришла в умиление

— Ах ты, господи, молодец-то какой,— запричитала она. — Так бойко.

— Я еще быстрее могу,— смалодушничал Юрка.— По «Родной речи» у меня только «отлично» и «хорошо».

О том, какие оценки по остальным предметам, он промолчал.

— Вот бы мне, дитятко, так,— Настасья Петровна тоскливо посмотрела в книгу.— Чего только в ней не написано, не порассказано. А для меня — темный лес.

— Ты, бабушка, иди к нам, в класс. Анна Степановна быстро научит.

— Уж куда мне, старой,— улыбнулась бабушка.— Да и поздно. Ни к чему.

— Книжки читать будешь,— возразил Юрка, потом доверительно добавил:— Раньше, когда я был маленький, тоже не умел читать. А сейчас научился... А хочешь, бабушка, я тебя буду учить?— вдруг неожиданно спросил он.

...С того дня Юрка реже выходил на улицу.

Бабушка оказалась на диво старательной и понятливой. Иногда объяснения «учителя» вызывали у нее лукавую усмешку. Тогда Юрка, входя в роль, спрашивал:

— Бабушка, у тебя есть вопросы?

Азбукой Настасья Петровна овладела быстро. Мальчик даже огорчался, что ему редко приходилось поправлять ученицу. Зато с письмом дело шло туго. Сухонькие бабкины руки никак не держали ручку, перо цеплялось за бумагу. И Юрка с удовольствием выводил буквы, показывал, как надо писать. Что и говорить, сам он старался, чтобы не ударить в грязь лицом.

Письма далекой дочери бабушка обычно просила писать внука. Не очень-то хотелось ему писать, особенно потому, что тетя в ответах указывала, какие ошибки сделал племянник. Если письма читал Юрка, он обычно опускал эти места. Когда же их читали папа и мама, мальчик не знал, куда деваться. Правда, в последнее время краснеть ему приходилось все меньше...

Однажды Юрка в своей комнате сидел за книгой. Вдруг он услышал сердитый папин голос:

— Ну-ка, сын, иди сюда, тут по твоей части...

Мальчик вошел в гостиную.

— Вот слушай, грамотей, что тетя Зина пишет: «Должна сказать, что последнее письмо удивило меня. Давно уж мы не получали такого. «Аккуратность» исключительная, ошибок — трудно счесть».

— Ну, что скажешь? Неужели не стыдно?— папа гневно посмотрел на сына.— Чего доброго, останешься таким, как твоя бабушка, неграмотным. Но ей-то простительно...

— Вот и неправда, Миша,— перебила Настасья Петровна.— Читать и писать могу,— она лукаво улыбнулась.— Только пока еще не шибко.

— Да вы что, мамаша?— Папа был явно раздосадован.— Юрка за вас письма пишет...

— А последнее сама нацарапала. И ведь все Зина верно поняла. А то, что ошибки да некрасиво, не беда.

Бабушка подошла к внуку, притянула к себе и скатала, взглянув на папу:

— Вот мой учитель-то... Добрый у тебя сынишка, Миша. Дай ему бог здоровья. Жалко только, что мне пора уезжать.

...Как ни грустно было расставаться, но пришлось. Настасью Петровну звала дочь Зина: надо было нянчиться с новым внуком. Бабушка поплакала, попрощалась со всеми. Особенно долго глядела на Юрку, вздыхала. Наказала, чтобы следующим летом всей семьей приезжали к ним, на Дальний Восток, и уехала...

Но наступил июнь 1941 года, пришло 22 число, и псе перепутала война. Она далеко отодвинула прежнюю мирную жизнь.

Глава вторая

Воину Юрка встретил восторженно.

Еще бы! По книгам и кино он знал, что война — это взрывы снарядов, свист пуль, улепетывающие враги.

Война — это геройство, подвиг. А какой мальчишка не мечтал о нем?

В голове у Юрки так и вертятся слова из песни:

Он удивился, когда мама назвала войну горем, несчастьем. Ну, ладно, мама — женщина, а женщины не любят воевать. Но и папа тоже сказал, что война — это зло.

Он на второй же день пошел в военкомат. Там, узнав, что Никитин работает инженером на металлургическом заводе, даже не стали с ним разговаривать.

Тогда Михаил Иванович отправился в горком партии, уговорил, хотя и с трудом... И все же его не взяли. Как ни скрывал свою болезнь, врачи обнаружили ее.

Михаил Иванович перестал бывать в военкомате. Потом Юрка узнал, что в военкомат ходил и Алексей, просился на фронт. Его там выслушали, заглянули в паспорт, похвалили и сказали, чтобы заходил... когда стукнет восемнадцать.

Юрке стало жалко брата: такой большой, а не берут. Так что ему, Юрке, и думать нельзя...

У Михаила Ивановича состоялся разговор со старшим сыном. Он посоветовал Алексею не ходить больше в военкомат, а продолжать учебу в школе.

— Пойми, Алеша,— сказал он ему,— войне не век тянуться, закончится. Опять мир наступит. Тогда образование ох как пригодится.

Старший сын, обычно спокойный и выдержанный, загорячился:

— Папа, я знаю, что расколотим мы этого проклятого Гитлера. Но сейчас идет война, и не могу я быть в стороне. Как это так? По советской земле гад ползает, а из нашей семьи никого на фронте нет.

Тут Алексей заметил, что лицо отца помрачнело.

— Прости, папа,— виновато сказал он.— Я не хотел тебя обидеть. Тебе нельзя: ты болен. А я? Посмотри!— сын протянул свои крепкие руки.— Разве ими перышком пописывать? Если уж меня не берут в армию, то на завод ты меня должен устроить. А учиться я обязательно буду. Только не в школе...

После этого разговора Алексей поступил учеником токаря. Тогда же он записался в Ижевский аэроклуб: знающие люди намекнули, что оттуда легче попасть на фронт. Да это и совпадало с его мечтой об авиации.

Но все перечеркнул случай. При обработке детали малюсенькая стружка, похожая на запятую, стрельнула в глаз. Ее сразу удалили, пропала даже краснота, но глаз на большом ветру слезился. Пришлось Алексею попрощаться с небом — и навсегда...

Хотя в военкомате давно уже перестали разговаривать с ним, он по-прежнему обивал там пороги. И однажды Алексей вернулся оживленный и взволнованный: ему обещали, что направят в танковое училище.

...За окном стылая ночь, а в кровати уютно и тепло, как на печи. В такую пору спится особенно крепко. Конечно, Юрка не какой-нибудь засоня. Не то что Галка.

Та ложится еще до десяти часов вечера. Правда, поднимается раненько. Юрка обычно после ужина, когда нет дел по дому, уткнется в книгу и читает до полуночи. А по утрам его будят не добудятся.

Бессовестно проспал Юрка в день отъезда старшего брата в училище. Он долго бы еще сопел носом, не разбуди его Галка. Со сна Юрка плохо понимал, что она говорит.

— Ладно, пусть спит, не мешай, Галя,— сказал Алексей. Крепко чмокнул брата в теплые щеки, погладил по голове, поправил одеяло и вышел. А тот снова окунулся в сон, как в теплую воду...

Второй раз в этот день Галка разбудила Юрку, когда часы показывали четверть восьмого. Пора было собираться в школу, хотя в комнате все еще стояла темнота. Юрка нехотя вылез из-под одеяла, спустил ноги с кровати. Обычно они чуток не доставали до полу. А тут вдруг уперлись. Неужто он вырос за ночь? Юрка вскочил и сразу почувствовал, что стоит не на полу. Наклонился и нащупал какие-то дощечки. Уж не подшутила ли Галка? За ней не станет. Юрка щелкнул выключателем... Неужели он все еще спит? Неужели это только сон? В слабом электрическом свете он увидел у своей кровати лыжи — небольшие, малинового цвета, с круто загнутыми носками. Юрка протер глаза, со страхом ожидая, что лыжи исчезнут. Но они не исчезали. Он без всякой жалости ущипнул себя в бок. И тут же ойкнул от боли и счастья: лыжи по-прежнему лежали на полу.

Это были первые в Юркиной жизни настоящие лыжи. До этого он катался на самодельных. Вырезал их старший брат из фанеры от старых, бросовых решет. Выглядели они неуклюже, как утюги, однако скользили не хуже фабричных. Ясно, что с крутых гор на них не покатаешься, голову потерять можно. Зато по горке, что была у них на улице, Юрка носился лихо, как метеор. Правда, когда поглядывал на горы, что белели за домами, ему становилось очень грустно... И вот сейчас он сможет покататься с них.

— Галка!—закричал он во всю мочь.— Гляди, у меня-то что!

Сестренка появилась быстро. Поняла, в чем дело,, равнодушно сказала:

— Подумаешь, вот у меня...

Она не договорила, убежала. Вернулась с куклой:

— Видишь, что мне Леша подарил? Это тебе не лыжи...

Юрка хмыкнул, подумал: «Как маленькая: кукле обрадовалась. Девчонка так девчонка».

В тот день уроки тянулись, как зимняя ночь. Юрка еле дождался конца. Дома быстро надел лыжи и отправился в горы. До этого ему не приходилось кататься здесь. Но, глядя на других ребят, которые носились, как будто у них за спиной были крылья, он осмелел.

Потом его окликнул Горька. Юрка с ним не водился, потому что тот был большим задирой. Правда, Юрку он не трогал. Может, потому, что жил рядом. Увидев новые лыжи, удивился:

— Вот это сила! Твои?

— Мои, брат подарил. Он сегодня на фронт уехал.

— Дай прокатиться!

Признаться, Юрке было жалко давать лыжи Горьке. Но жадным он не был. Горька быстро скинул свои лыжи, битые-перебитые, надел Юркины. Скатился раз, другой, третий...

— Хватит,— сказал ему Юрка.

Но тот не собирался кончать. Тогда Юрка вцепился ему в пальто.

— Давай, говорят.

— Подожди, успеешь...

— Слышишь? А то больше не получишь, понял?— рассердился Юрка.

— Да на!— Горька дернулся, зло ударил одной лыжей по другой. Раздался треск, и от нижней лыжи отлетел носок. Не помня себя от обиды, Юрка ударил Горьку. Через секунду ребята уже барахтались в снегу. Скоро Горька уселся Юрке на спину и стал тыкать его лицом в снег, приговаривая:

— Проси прощения, не то хуже будет...

Снег набивался в нос и в рот. Юрка задыхался, у него текли слезы. Горька еще несколько раз сунул его в снег и отпустил:

— Ладно, плакса, живи. Только помни...

С того дня чем только Горька не изводил Юрку! Обзывал, плевался, заставлял что-нибудь делать себе на потеху. Не стало житья от Горьки и Юркиной сестренке, с которой они учились в одном классе. Галка ходила в отличницах, была старостой. Она постоянно корила Горьку за плохие отметки, за грязные руки и тетрадки, за разговоры на уроках. Но Горька раньше не обижал ее. Юрка тогда думал: потому что Галка никогда не была ябедой. За это и Юрка ее уважал, хотя в остальном она была как все девчонки.

Юрка почувствовал себя самым несчастным человеком. Горьку он стал люто ненавидеть и бояться. Стоило тому появиться на улице, как у Юрки екало сердце. Он начал презирать себя.

Надо было найти средство, чтобы стать смелым...

Глава третья

Юрке припомнился давний разговор со старшим братом о том, как тот в детстве учился перебарывать страх чтением «страшных книг». У ребят Юрка с большим трудом выклянчил повести Гоголя. Их хвалили наперебой, говорили, что там сплошные страхи.

В один из дней, вечером, выждав, когда все ушли из дома, Юрка вытащил книгу.

В доме было пусто и тихо, как в погребе. К тому же еще темно, хотя лампочки горели. Однако от слабого напряжения нить в них нагревалась еле-еле и походила на жучка-светлячка. Она отвоевывала у темноты лишь малюсенькое пространство вокруг себя.

Юрка размотал шнур у лампочки и опустил ее чуть ли не до самого стола, сам сел на стул. Признаться, ему сразу стало не по себе от вязкой тишины и темноты в доме. Поэтому он даже обрадовался, что первая повесть оказалась такой веселой. Ну разве не смешно, что двое взрослых поссорились из-за какого-то слова «гусак»? Вон ребята в классе друг дружке какие прозвища дают — и ничего.

В общем, повесть эта понравилась Юрке. Он даже забыл, что один во всем доме. Когда же пробежал первые страницы «Вия», слабенький холодок начал обволакивать его сердце. Затем Юрка дошел до сцен в церкви и почувствовал настоящий страх. Даже оторвался от книги. Но ее образы не покидали его. А тут еще почти кромешная темнота вокруг, тоскливая тишина, даже ходики с кухни не слышно. От этого еще страшнее. Юрка снова уткнулся в светлое пятно книжки. Перебарывая страх, читал дальше. «Такого не бывает,— успокаивал он себя.— Это же сказка». И все равно Юрке было жутко, сильнее, чем Хоме — герою повести. Облизывая сухим языком пересохшие губы, мальчик читал: «Тишина была страшная; свечи трепетали и обливали светом всю церковь. Философ перевернул один, лист, потом перевернул другой и заметил, что он читает совсем не то, что писано в книге. Со страхом перекрестился он и начал петь. Это несколько ободрило его: чтение пошло вперед, и листы мелькали один за другим. Вдруг... среди тишины... с треском лопнула железная крышка гроба и...»

Тут Юрка остановился, будто споткнулся. Сердце его на миг замерло, а потом испуганно зачастило, как пулемет. Он услышал, как на кухне что-то загрохотало, словно гром грянул. Юрка не сразу сообразил, что грохот — это явь. Когда понял — испугался еще больше: решил, что кто-то забрался в дом. Он замер на месте, всматриваясь в темь кухни. Грохотанье там смолкло, и Юрка чуть успокоился: он припомнил, что дверь запер-сам на два крючка. Только, наверное, через минуту решился оторвать от стула тело, ватное от перенесенного и еще не покинувшего его до конца страха. По-кошачьи неслышно, на цыпочках, сжавшись в комок, направился на кухню. Заглянул туда. Но темень тут была еще гуще, потому что лампочки не горели. И все же острые глаза мальчика, ощупывая кухню, споткнулись на смутном пятне на полу. Юрка не отводил взгляда от него. И вдруг... Неужели ему померещилось? Пятно поползло, при этом послышался резкий, неприятный скрип, будто кто-то водил ногтем по стеклу. Затем пятно как-то странно перекосилось и снова загрохотало. А потом неожиданно замяукало.

«Это же Димыч!»—догадался Юрка. Облегченно вздохнул, включил лампочку. Ее скупой свет объяснил все. На полу валялось белое эмалированное блюдо, упавшее с кухонной полки. Мальчик поднял его, и из-под блюда выскочил кот.

— Ух ты, Вий!— обрадовался Юрка и схватил Димыча на руки.— Пойдем-ка вместе дочитывать.

Глава четвертая

Со дня отъезда Алексея прошло несколько месяцев. Как-то Юрка сидел дома и готовил уроки. Он торопился, чтобы поспеть до прихода сестры. В голове у него уже рисовалась приятная картина... Возвращается Галка, видит, что брат бездельничает, начинает стыдить.

А тот небрежно говорит, что уроки уже приготовил. Еще вчера. Она злится. Ну, тогда погляди, если не веришь, говорит Юрка и показывает письменные работы. Сестра смотрит, потом устраивает экзамен. Он без запинки отвечает. Галка ошеломлена. Юрка на седьмом небе...

Правда, спроси его, что такое седьмое небо, он бы, если честно, не ответил...

Юркины думы прервали голоса за окном, что выходит на улицу. Он выглянул и увидел там сестренку с Горькой. Тот держал Галку за руку, она пыталась вырваться:

— Отпусти, говорят.

— А будешь приставать?

— Тебе еще не так надо... Отпусти, слышишь? А то...

— А то что? Алешке скажешь? У тебя, наверное, память отшибло? Он же уехал... Вот тебе, чтобы помнила!

Горька больно стиснул Галке пальцы, потом неожиданно хмыкнул:

— А! Ты, может, хочешь пожаловаться Юрке? Давай, давай зови!

Он захохотал и еще сильнее сжал Галкину руку. Когда у нее от боли и обиды брызнули слезы, Горька подобрел:

— Ладно, топай. Только не вздумай мне больше на мозги капать. Хуже будет...

Юрка смотрел на все это из окна, кусая губы от злости. Даже порывался выбежать. Но вспомнил, как тычет его лицом в снег Горька, и от решительности не осталось и следа...

Потом Юрка забыл об этом случае. Напомнил Алексей в письме. Он, как обычно, рассказывал о своих делах. И тут же спрашивал: «Как учеба? Помогаешь ли маме? Как она себя чувствует? Как сестричка? Не обижаешь ли ты ее? Не даешь ли другим в обиду?» Юрка решил, что Галка пожаловалась.

— Ябеда ты, вот кто!—выпалил он ей в тот же день, когда получил письмо.

— Ты чего?—возмутилась Галка.— На кого это я жаловалась? Уж не на тебя ли? Очень надо!

— А помнишь, Горька тебя... около нашего дома... обижал...

— Ты-то откуда знаешь?—удивилась сестренка.

Юрка чуть не прикусил язык: «Ведь точно, она же не видела меня».

— A-а,— протянула Галка,— поняла: это Горька расхвастался. Тоже мне — мальчишки! Один — герой против девчонки, другой...

Она не договорила, презрительно сморщила свой нос в веснушках, махнула рукой и отвернулась.

Вечером Юрка долго мучался над ответом Алексею.

Да так и не написал. Только на третий день сделал это. Рассказал обо всем. О том, что от Горьки житья нет...

О том, что и Галке от него влетает. «Может, я просто трус?»— спрашивал он в конце.

Алешино письмо пришло не скоро. Юрка получил его утром. Прочитать не успел: опаздывал в школу. Но на первом же уроке украдкой вытащил письмо. Брат писал: «Юрча! Ты рассказываешь о Горьке, что от него попадает и тебе, и сестренке. Пойми меня правильно, но мне стало обидно за тебя. «Может, я просто трус?»— спрашиваешь ты. Ни за что не поверю, что это так...

Я не стану тебе больше ничего говорить. Только расскажу, что произошло со мной в первом бою... Честно признаюсь, страшно было, даже очень. Когда кругом тебя ревут орудия, грохочут взрывы, визжат пули, когда гибнут товарищи, когда сам ты рядом со смертью, то действительно страшно. Но ведь и самый смелый человек боится. Только он умеет вовремя подавить боязнь, а труса побеждает страх. Бой, о котором я хочу рассказать, был для нас первым. Мы получили приказ взять одну деревушку».

Юрка читал и как наяву видел то, о чем писал Алексей... Грозная машина, лязгая гусеницами и пыхтя огнем, мчится вперед — туда, где немецкие противотанковые орудия. Они бьют непрестанно. Ухают взрывы, цокают по броне, как лошадиные подковы, осколки. И вдруг танк будто врезается в металлическую стену: страшный удар останавливает его. Алексей и его товарищи теряют сознание.

Первым очнулся стрелок Владимир Белоусов. В танке было как в паровозной топке: он горел... «Сейчас взорвутся снаряды»,— полоснула Владимира мысль. Превозмогая боль, которая тяжелым грузом клонила голову, стрелок рванулся к люку. Непослушными руками стал открывать его. В это время за тонкой стенкой машины ухнул близкий взрыв. Он будто отрезвил Владимира. «Что же я делаю? — опомнился он.— Ведь они, наверное, тоже живы...» Мозг его заработал быстро и четко, словно боль выбило из головы взрывом. Белоусов, стиснув зубы, приник к смотровой щели. Увидел, что фашистское орудие по-прежнему ведет огонь. Только чуть в сторону, должно быть, по другим машинам. Владимир лихорадочно схватил снаряд, привычно, не глядя, загнал его в ствол, прицелился... Третьим выстрелом он накрыл вражескую пушку. Высунувшись из люка, автоматом расстрелял артиллеристов...

«Первым из горящей машины,— писал Алексей,— он вытащил меня, затем — остальных... Правда, когда тащил последнего, наш танк взорвался, и Белоусова еще раз контузило... Я, как командир экипажа, подал рапорт о представлении его к награде. Сейчас мы все вместе лежим в госпитале, откуда я тебе и пишу. Пишу и думаю: вот что значит, когда человек побеждает страх. Сам жив остался, да еще троих спас. На такого можно положиться».

Юрка несколько раз перечитал письмо. Оно не давало ему покоя, особенно строчка: «На такого можно положиться». «А на меня?— думал Юрка.— Неужто нет?.. На фронте бы и я не струсил... Ну, может, вначале немножко. А вдруг бы убили? Но ведь он знал, что его тоже могут убить. Знал и не струсил... А Горька что, убьет меня? Ну, поколотит еще раз и все. Зато я...»

Когда прозвенел звонок с урока, Юрка бросился искать Горьку. Нашел во дворе школы.

— Поговорить надо!

— О чем это?

— О том, чтобы ты...— Юрка запнулся, в горле у него запершило.

— Ну, давай, давай,— подбодрил заинтересованный Горька.

— Чтоб ты... к моей сестренке... не приставал... Понял?

Горькины глаза превратились в щелочки.

— Все? Ну, ты даешь. Только знай, что мне советчиков не надо. Особенно таких, как ты.

Он быстро и больно щелкнул Юрку по носу. Тому сразу стало не по себе.

Выручил звонок.

— Давай топай,— сказал Горька.— На уроке подумай, как извиняться будешь. На следующей перемене меня найдешь. Усек?

В остальные перемены Юрка сидел в классе. После уроков, выходя из школы, снова увидел своего обидчика... Хотел было увильнуть в сторону, но заметил тут же Галку. Она успокаивала какого-то малыша. Тот всхлипывал и тер руками глаза.

— Не бойся, мальчик,— говорила Галка,— он тебя больше не тронет.

Горька (речь шла о нем) засмеялся:

— Ишь, заступница. Чеши-ка, пока самой не попало.

Юрка все понял: «Вот тебе и девчонка. А я...» Он так стиснул зубы, что они скрипнули. Юрка нерешительно приблизился к Горьке. Тот нахмурился:

— Приволокся... Я вот сейчас тебе представление покажу, а потом уж тобой займусь.

Юрка засмеялся неожиданно и нервно. Горька тоже хмыкнул, думая, что тот смеется над его остротой. А у Юрки как будто враз выдуло ветром весь страх.

— Ты!—он дернул обидчика за рукав.

— Отстань, не до тебя!

Юрка не отпускал. Глядя отчаянными глазами в лицо Горьке, выдавил:

— Если ты еще раз обидишь Галку, пеняй на себя.

Горька ошалело глянул на Юрку. Потом быстро и умело подсек ему ноги. Когда тот больно стукнулся затылком о землю, оседлал его. Горька разошелся не на шутку и лупил почем зря. В душе Юрки поднималась злость. Он извивался, старался сбросить его. Неожиданно ему это удалось: Горька упал на спину. Тут Юрка увидел Галку, и ему стало все ясно. Брат и сестра крепко держали обидчика, а он грозился:

— Отпустите, а то хуже будет. Двое на одного. Я вам покажу... потом...

— Раз стращаешь, так лежи,— нисколько не боясь, сказала Галка.— Правда, Юрча?

— Ясное дело,— смело ответил тот.

Долго еще артачился Горька. Потом заныл:

— Кончайте, а то заболею. Вон какая земля холодная...

— Давай уж отпустим,— сжалилась Галка.—Только ты, Горь, смотри. Мы за тебя сейчас вдвоем возьмемся. Так и знай.

Горька поднялся, зло замахнулся было на Юрку, но сдержался, не ударил.

Он удивился: Юрка даже не моргнул...

Глава пятая

Первое, что помогло Юрке понять, какое это зло — война, был голод. Конечно, ему и до войны доводилось испытывать его. Например, тогда, когда дотемна заигрывался на улице. Или когда ходил в лес за грибами да плутал там. Но голод исчезал быстро, как только Юрка добирался до дому. Мать, для порядка поворчав на сына, тут же кормила его...

Но такое тогда случалось редко. В войну же голод Юрку терзал постоянно, как затяжная хроническая болезнь. Ему все время хотелось есть. А еды не хватало, даже хлеба, который заменял все.

Неработающим полагалось всего по триста граммов хлеба на день. Им можно было только заморить червячка. Вот почему у Юрки не выходили из головы мысли о хлебе и в школе, и дома. Никак не ладилось с уроками, особенно с арифметикой. Будто назло и задачки подворачивались такие, что усиливали терзания. «В магазин привезли 3 тонны белого хлеба»,— читал он и давился слюной. «Интересно, а в Ижевске продают где-нибудь белый хлеб?—думал Юрка,—Вот бы целую буханку его... С молоком бы. Ух, вкуснотища!» Но тут Юрка заметил, что никак не припомнит вкуса белого хлеба. «А, ладно,— отмахивался он.— Хоть бы черного, только побольше... Да и черный даже вкуснее...» От таких мыслей в животе начинало урчать, будто гром перекатывался... Когда Юрка приходил в класс, без всякого раздумья съедал малюсенький хлебный кусочек с повидлом (такие пайки давали школьникам во время войны). Он упивался запахом и вкусом хлеба с повидлом. Но радость была такой же короткой, как хлебный кусочек. Зато, урокам, казалось, не видно конца... Правда, они летели быстрее, и голод не был таким злым, когда Юрка приносил в класс новую книжку. Спрятав ее под партой, на коленях, он читал. Конечно, чтобы не заметила Анна Степановна, приходилось держать ухо востро...

Достать в войну книгу было не легче, чем хлеб. Поэтому, когда Юрка совсем случайно обнаружил на чердаке целую груду книг, он чуть не задохнулся от радости. Тут же завел свою библиотеку, стал выдавать книжки ребятам. Правда, самые любимые давал не всем. Сам их постоянно перечитывал.

Однажды принес Юрка в школу «Как закалялась сталь». Увидел книжку одноклассник Федька Иванов и начал клянчить: дай почитать. Юрка отказал. Он не забыл, что получилось с «Тремя мушкетерами», которых он давал Федьке. В них не хватило нескольких листов.

— Тогда продай,— вдруг предложил Федька.

Юрка посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Да, понимаешь,— сказал тот,— я в библиотеке взял такую же книгу, а мамка по ошибке ею печь растопила. А в библиотеке требуют возвратить или заплатить штраф.

— Ну и платите! Сами виноваты...— рассердился Юрка.

От ребят он слышал, что Федькина семья живет что надо. Отец на хлебозаводе работает, мать — в столовой. Федька часто в класс приходит с хлебом да котлетами. Но чтоб угостить — жила!

— Слушай, Юр!— понизил вдруг голос Федька.— Хочешь, я тебе за эту книгу хлеба дам, а?

Хлеб за книжку! Юрка сразу вспомнил, сколько у него книг, и на миг представил каждую из них буханкой. «Как в хлебном магазине»,— подумал он, проглотив слюну, и спросил:

— Сколько дашь?

— Говори ты!—-сказал Федька.

«Буханку!»—хотел было выпалить Юрка, но постеснялся и вслух несмело промолвил:

— Полбуханки, а?

— Идет. По рукам!

...Хлеб, который принес Федька, был еще теплым, с поджаренной корочкой, которая хрустела, как вафельный стаканчик у мороженого. Юрка съел его в один присест и огорчился.

— Давай дуй за книгой,— потребовал Федька. Юрка поплелся домой.

Зашел в свою комнату, глянул на книжную полку, которая нависла над его кроватью. Книг на ней лежало немного, но это были самые любимые. Юрка прочитал их не раз и не два, помнил наизусть целые страницы.

Тут же стояла «Как закалялась сталь». Мальчик вытащил ее. На сероватой картонной обложке был нарисован всадник в буденовке, с обнаженной саблей. Юрка не удержался, начал перелистывать книжку, задерживаясь глазами на знакомых строчках. И вдруг почувствовал какую-то непонятную тревогу... В книге было немало рисунков. Никогда раньше он не рассматривал их так внимательно, с таким волнением. «Ведь последний раз...»— эта мысль больно кольнула сердце.

А он все листал и листал книгу. Остановился, когда снова попался рисунок. На нем был изображен Павка Корчагин. На скамейке, с палкой в руках. Совсем рядом плескалось море. Юрка вспомнил то место в книге, где написано о том, как тяжело больной Корчагин приехал на Кавказ... Вон какие грустные глаза у Павки. Оно и понятно: поневоле загрустишь, коли попадешь в такое положение... И еще Юрка заметил, что в глазах у Павки есть что-то, кроме грусти. Как будто они укоряют кого-то. Кого? Может... Мальчик оторопел. Может, Корчагин смотрит укоризненно на него, Юрку? За то, что тот... У Юрки не хватило духу признаться в этом даже самому себе.

За то, что тот променял его на какой-то кусок хлеба!

Юрка представил, как Федька хватает жадными руками книгу, и ему стало гадко. Защипало в глазах...

Он выбежал во двор.

— Сколько тебя ждать?— недовольно буркнул Федька и потянулся за книгой, которую держал Юрка. Тот резко завел руку за спину, потом растерянно посмотрел на Федьку:

— Понимаешь, не могу я...

— Что не могу?— нахмурился Федька.

— Эту книгу не могу отдать... Хочешь другую? Даже две?

— Ты что, с ума сошел? Хлеб съел, а книгу не даешь!— разозлился Федька и попытался вырвать книгу из Юркиных рук.

Но тот крепко прижимал ее к себе.

— Я тебе хлеб верну, ладно?— попросил Юрка наконец.

Федька неожиданно согласился:

— Только тащи сейчас же.

— А где я тебе возьму сейчас-то?

— Мне что за дело?

Они долго препирались, потом поладили на том, что' Федька получит хлеб через четыре дня, но не полбуханки, а целую.

Проползли улиткой два дня. Юрка, терзаясь голодом, запрятывал подальше свой хлебный паек. На третий день не выдержал, съел один. Понял, что книги ему больше не видать, бросился о сарай и отчаянно зарыдал.

Там его и нашла мама. Хмуро выслушала сбивчивый рассказ, повздыхала, в сердцах шлепнула несколько раз. Через день, когда Юрка собрался в школу, дала ему большой сверток...

— Опоздал ты, пять дней уже прошло,— заартачился Федька,— не надо мне хлеб, давай книгу!

Юрка грубо сунул сверток Федьке в руки, глядя на него злыми глазами. Когда тот снова запротестовал, крепко стиснул кулак, поднес к самому носу Федьки:

— Этого вот не хочешь?

Тот испуганно отшатнулся...

Глава шестая

С начала войны Юркины родители стали долго задерживаться на работе. Уходили чуть свет, возвращались поздно.

Потом Галка оставила школу, пошла в ремесленное училище, из него попала на завод. Уговоры родителей не помогли. Она упрямо стояла на своем, твердила, что ее место там...

Домашние дела сами собой легли на Юркины плечи.

Ему пришлось ухаживать за коровой, которую Никитины купили еще до войны. Пасти ее, заготовлять корм. Но с этим еще можно мириться. Другое дело — дрова. До ухода в армию ими занимался старший брат, младший только помогал. Сейчас дрова для Юрки обернулись настоящим горем.

Попробуй-ка втащить бревно на козлы. Оно тяжелое, будто свинцом налитое. Юрка кряхтит, силится поднять один конец. Пот заливает глаза, ест их нещадно. Вконец измучившись, Юрка плюет на противное бревно, зло пинает его, чуть не плачет от бессилия и обиды. Потом усаживается на козлы, успокаивается. Начинает соображать. Вскакивает, быстро отыскивает в сарае веревку и толстую палку, пытается с их помощью поднять бревно. Но проку мало... Юрка в сердцах бросает палку и веревку.

— Фашист проклятый!—кричит он «а бревно, и ему на мгновение представляется, что это действительно лежит немецкий солдат. Может быть, даже тот, что чуть не убил старшего брата...

Невыразимая злость обуревает Юрку. Ему кажется, что он вот-вот задохнется от нее, если не найдет выхода.

Он срывается с места, с каким-то диким криком вцепляется руками в бревно, отрывает его от земли, втаскивает на козлы.

От радости Юрка издает победный вопль, хватается за пилу... Но пилить в одиночку не просто. Поначалу пила прыгала на зубцах, норовя съездить по пальцам, играла из стороны в сторону, будто рыбина. Но постепенно он наловчился...

А тут еще у него появился помощник — новый сосед, такой же, как Юрка, парнишка. Звали его Женькой Михайловым. Он приехал с матерью из Одессы, к дедушке и бабушке, которые жили рядом с Никитиными. Женькин отец воевал на фронте.

Не очень-то дружелюбно встретили здешние мальчишки новичка, да и Юрка тоже. Женька, как всякий одессит, немного задавался: Ижевск называл хутором, пруд — лужей.

Юрку даже подмывало поддать зазнайке, хотя драк он не терпел.

Надумал сблизиться с Женькой Горька, точнее прибрать к рукам. Но тот заартачился. Тогда Горька с приятелем Федькой решили проучить Женьку.

Однажды они подкараулили его и давай тузить, надеясь, что тот захнычет и покорится. А Женька не собирался реветь и каяться. Он вертелся волчком, наконец ему удалось вырваться, и в цепких руках врагов остались только куски его рубахи. Но вместо того, чтобы броситься прочь, Женька вмиг повернулся и с маху влепился головой Горьке в грудь. Тот, будто куль, шлепнулся на спину.

Федька не стал ждать своей очереди и постыдно бежал. Юрка узнал об этом и проникся к новому соседу симпатией.

Окончательно покорил его Женыка своей щедростью. Живут Михайловы, по всему видно, не ахти как. Да и понятно — война. А когда Женька выходит на улицу с чем-нибудь съестным, не торопится, как другие, сказать «пусто!»

Есть такая игра. Вынесет мальчишка, например, хлеб на улицу, скажет «пусто!» Никто после этого клянчить не смеет. Зато, если другие успели сказать «магнит!», крутись не крутись, а делиться должен. Таков уж неписаный закон.

Юрка часто замечал, что Женька не успевал говорить спасительное слово. Но ни капельки не огорчался, когда слышал «магнит!». Уж потом Юрка понял, что делиться с другими чем-нибудь — обычное дело для Женьки.

И помочь Юрке разделаться с дровами Женьку никто не звал. Увидел сквозь редкий забор, как тот возится один, перелез, подошел и ухватился за свободную ручку пилы...

Ясно, что Юрка не оставался в долгу.

Они подружились.

Летом им особенно повезло: они получили путевки в один пионерский лагерь.

Глава седьмая

На дальнем от города берегу пруда, как раз за Юровским мысом, спряталось в зелени двухэтажное деревянное здание. Спряталось оно совсем так, как это делают малыши. Закроют лицо ладошками и кричат: «Я сплятался, ищите меня!» Верхний этаж прикрывала пышная шевелюра деревьев. На нижний этаж ее не хватило.

Место тут тихое, уютное. В трех шагах лес — густой, духмяный. Он упрямо теснит здание, и оно, кажется, вот-вот кувыркнется в воду...

Юрка слышал, что дом этот давным-давно, еще перед революцией, срубил Евдокимов, кажется, здешний заводчик. Сейчас в нем разместился пионерский лагерь, больше всего известный как Евдокимовская дача. В него-то и попали Юрка с Женькой.

Здесь они встретили несколько знакомых ребят. Неприятной оказалась одна встреча — с Горькой... Друзья решили по возможности избегать его. Но случай рассчитал по-своему...

В лагерь хлеб, молоко и овощи привозили на лодке с Воложки, за два-три километра. Этим занимался Герман, молодой матрос с парохода «Красный сплавщик». Женька, который, оказывается, был знаком с ним раньше, напросился к нему в помощники. Тот согласился, велел подобрать еще двоих мальчишек, умеющих хорошо плавать. Одним из них, ясное дело, стал Юрка, вторым... Горька. Герман сам выбрал его, заметив, что тот плавает, как рыба, и грести — мастак.

Юрка так обрадовался, что даже не обиделся, когда Женька произвел себя в капитаны, Горьку — в боцманы, а его — в матросы. Он упивался ездой на лодке, готов был один грести до Воложки. Горька к гребле относился равнодушно: не напрашивался, но и не отказывался. Женька же всякими правдами и неправдами отлынивал...

Однажды перед самым отплытием за продуктами матроса срочно вызвали в город.

— Что же делать-то?— огорчился он.— Без молока и овощей лагерь оставим.

— А мы что, маленькие?— заявил Женька.— Одни сплаваем!

Герман понимал, что отпускать мальчишек одних не имеет права. Если об этом узнает Нина Ивановна, начальник лагеря, не сносить ему головы. Но другого выхода ом не нашел и решился.

— Будь что будет! Давайте, хлопцы, плывите... Ты, Женя, за старшего.

Ребята быстро влезли в лодку, Юрка сел за весла.

— Чтоб полный порядок у меня!—строго наказал Герман.

— Есть полный порядок!— заявил Женька и добавил: — Слово одессита.

— Тогда полный вперед!—скомандовал матрос.

Юрка рванул весла на себя. Греб он с упоением.

Ему нравилось преодолевать упругость воды, видеть, как бойкими струйками обегает она с весел, когда они взмывают вверх.

Потом Юрка устал, но сменять его никто не собирался. Женька с Горькой болтали как ни в чем не бывало. Просить же он не хотел. А весла становились все тяжелее и неповоротливее. Лодка замедляла ход. Это заметил Горька.

— Так мы, Юрка, к завтраку опоздаем,— сказал он. — Поднажми-ка!

Того взорвало:

— Сам садись, да и жми! Расселись какие!

Больше всего рассердился Юрка на Женьку: от него-то он не ожидал...

— Ну-ну, не очень!—осадил его Горька.— Ишь каком! Забыл, что я боцман, а Женька — капитан? Ты лучше скажи нам спасибо, что мы...

— Спасибо? За что?— оторопел Юрка.

— Если бы не мы, не видать бы тебе лодки, как своих ушей! Скажем адмиралу, что слабак ты, спишет на берег, будь здоров!

Юрка разозлился, хотел было сказать что-нибудь обидное, да испуганно подумал: «А вдруг Горька, по правде нажалуется Герману?»

Он торопливо ухватился за весла, принялся снова грести. Но скоро окончательно выдохся. Хотел было уже совсем плюнуть на все, как вдруг заметил, что до берега подать рукой... Ребята быстро получили продукты, стаскали их в шлюпку, отчалили. За весла сел Горька. Женька пристроился на носу и командовал: «Право руля! Так держать! Правое табань, левое греби!». Юрка пристроился на корме, уставший и сердитый. А тут еще начала портиться погода.

Совсем недавно в небе, чистом, будто старательно протертом, плавало солнце, похожее на зрачок в глазу. Второе солнце купалось в прозрачной тихой воде... Затем пахнул легкий, робкий ветерок. По пруду побежала чуть заметная рябь, словно его зазнобило, и на нем высыпали мурашки. Солнце задернулось облаками, набежавшими из-за горизонта. Ветер закрепчал, стал злым и порывистым. Рябь перешла в крупные барханы... Вспучились волны, белые гребешки росли, словно мыльная пена. Они сердито толкались в крутой нос лодки, пытаясь добраться до тех, кто сидел в ней. Вдруг сильный порыв ветра развернул шлюпку, и темная волна, будто вороная лошадь с белой гривой, ударила в борт перескочила через него... Горька попытался было повернуть лодку носом к ветру, но лишь беспомощно махал веслами, Юрка бросился к нему, схватил обеими руками одно весло, сильным рывком выровнял шлюпку.

— Воду быстрей вычерпывай!—крикнул он Женьке. Тот, казалось, окаменел. Вцепившись в скамейку руками, испуганно озирался по сторонам. Горька, у которого Юрка выхватил весла, кинулся за черпаком... В это время в пионерском лагере все высыпали на берег. Несмотря на грозные приказания Нины Ивановны, никто не уходил. Тут же был Герман, только что вернувшийся из города. Узнав, что ребят до сих пор нет, он бросился на лодкой. Тут-то его и увидела начальник лагеря.

— Виноват, Нина Ивановна,— каялся он.— Если бы я знал, что погода испортится. Но вы не волнуйтесь. Мальчишки отлично плавают и лодкой умеют управлять.

Герман как мог успокаивал ее, хотя сам волновался страшно. Он впрыгнул в шлюпку, схватился за весла. Успел сделать лишь несколько гребков, как вдруг раздался радостный крик:

— Ура! Плывут!

Герман обернулся, увидел показавшуюся из-за мыска лодку, облегченно вздохнул...

Когда Юрка, Женька и Горька вышли на берег, их плотно окружили ребята, начали расспрашивать. Но вскоре страсти улеглись, и подобревшая Нина Ивановна отвела всех на завтрак. Остались лишь Герман да «мореходы». Он поглядывал на них повеселевшими глазами, будто не видел целую вечность. То и дело одобрительно похлопывал ребят по плечу, приговаривая:

— Вот это молодцы, настоящие матросы!

Наконец Герман спохватился:

— Что это я! Вы же вымотались. Да и, наверное, чуток... испугались? Как, Юра?

— Было дело,— ответил тот.

— Не испугаешься тут!—воскликнул Горька.

— А ты, Женя, что молчишь? — спросил Герман.— Не испугался, значит? Молодец! Вообще-то капитану, да еще одесситу, так и положено. Испугайся он — и корабль пойдет ко дну.

— Никакой он не капитан!—выпалил . Горька.— Трус он, вот кто!

— Ты что-то путаешь,— нахмурился Герман.— Говори толком.

— Пускай сам скажет!

Лицо у Женьки залилось краской. Его обычно чуть-чуть с нахалинкой глаза погасли, в них поселились стыд и растерянность.

— Ну, говори же!—подтолкнул его Герман.

— Да что говорить!— вдруг разозлился Женька.— Горька все сказал! Испугался я, точно. А вы что, нет? Только вы плавать умеете, а я...— Он не договорил, тяжело вздохнул. Это было так неожиданно, что сразу наступило молчание.

— Как же так?—наконец вымолвил Герман.— Плавать не умеешь... А школа юных моряков в Одессе?

— Туда не берут, если плавать не умеешь,— грустно усмехнулся Женька.— Соврал я...

— Может, ты и в Одессе-то не был?—насмешливо спросил Горька.

— Он там жил, я точно знаю,— вмешался Юрка. Ему стало жалко Женьку: может, потому что тот сразу признался, может, потому что одессит, а плавать умеет...

— Давай-давай, задавака!—засмеялся Горька.

Женька сердито стрельнул в него глазами, повернулся и понуро побрел в палату.

— Ты, Женька, куда? А в столовую? — услышал он Юркин голос. Оглянулся и увидел, что тот идет на ним... Они пошли рядом. В нескольких шагах от них плелся Горька. Он не решался догнать их, лишь прислушивался, стараясь понять, о чем говорят. Но различил только одну фразу: «Хочешь, научу тебя плавать?» Это спросил Юрка. Что ответил Женька, Горька не разобрал...

Дни в пионерском лагере летели быстро. Здесь было сытно и очень интересно. Ребята купались, загорали Собирали в лесу грибы, сушили их, сдавали на приемные пункты. Помогали соседу-колхозу убирать урожай...

Юрке с Женькой доверили хромую, с куцей гривой лошаденку и скрипучую, рассохшуюся телегу. Напросился на это Женька. По его словам выходило, что он чуть ли не с пеленок пас лошадей. Юрка расстроился. Оттого, что ему раньше не приходилось иметь дело с лошадьми. Еще оттого, что Женька опять наплел целый короб небылиц. Ну какие в Одессе лошади?

Когда же тот умело и довольно быстро запряг конягу, Юрка онемел от изумления...

Друзьям доверили возить зерно. Они наполняли им им току мешки, взваливали на телегу и везли в сушилку, оттуда — на склад. Лошаденка оказалась сущим мучением. Быстро и много груза возить она не желала, а точнее, не могла.

А тут еще, к несчастью, гора. Когда ребята съезжали с нее, направляясь на ток, телега напирала на конягу, п той поневоле приходилось бежать. Но было похоже, что она вот-вот упадет и протянет ноги.

Еще труднее лошадь одолевала дорогу в гору. Из сил выбивалась, таща поклажу. Часто где-то на середине подъема останавливалась, загнанно поводя худыми потными боками. Когда такое случилось в первый раз, коновозчики растерялись. Телега начала пятиться, старания ребят удержать ее не помогали. Ладно Женька сообразил сунуть под задние колеса по обломку дерева. Пришлось ждать, когда отойдет коняга. Кое-как выбрались, да и то лишь свалив с телеги пару мешков. Три пота сошло, пока друзья дотащили мешки до ровной дороги...

Ну и наматывались за день. Под конец буквально валились с ног. И все равно не забывали распрячь лошадь, накормить, напоить ее, отвести в конюшню...

Крепко, по-настоящему сдружила ребят эта работа. Оба очень огорчились, когда Женьке пришлось на неделю раньше вернуться домой: у него тяжело заболела мать.

С ним уехал и Горька: его ждала переэкзаменовка

Глава восьмая

Из лагеря Юрка вернулся только в конце августа. Сразу же побежал к Женьке. Но его дома не оказалось. Юрка даже расстроился. Немного развлекла его встреча с Горькой. Они поздоровались, поговорили, зашли во двор, потом в огород. Тут Юрка вспомнил жалобы матери...

— Кто-то огурцы и морковь у нас межует,— сказал он Горьке.

Тот встрепенулся, хмыкнул:

— Я знаю. Только...

— Кто? Говори!

— Не поверишь даже...

— Да не тяни!

— Женька это, понял?—выдавил Горька.

— Ты что?—возмутился Юрка.

— Не веришь — не надо!—обиделся Горька.— Своими глазами видел. Чтоб мне землю есть!

— Видел и ничего не сказал ему?

— Ему окажешь...— виновато ответил Горька.

— У своих?!—Юрка задохнулся от возмущения.

Как многие мальчишки, он сам увлекался этим занятием. Незаметно, межами, пробраться в огород, нарвать огурцов или моркови — в этом была своя прелесть. Правда, взрослые оценивали ее по-другому и платили обычно крапивой. Но железный закон улицы разрешал межевать в чужих огородах. Делать это у своих считалась подлостью.

Юрка и Горька вышли на улицу. Там к ним подошло несколько ребят. Завязался разговор... Потом появился Женька. Увидев Юрку, обрадованно кинулся к нему, протянул руку.

—Таким не подаю!—отрезал тот.

Женька растерянно замигал, с удивлением спросил:

— Ты чего?

— Сам знаешь!—вмешался Горька.— За это в рожу полагается...

— Точно,- поддержал его Федька.— Неужто, Юрка, не врежешь?

— Не трухай,— подзадоривал Горька.— Если что — поможем!

Юрка был очень зол на Женьку, но драться ему не хотелось. Однако Горька и Федька начали подталкивать его к Женьке. А тот, чтобы не стукнуться лбами, резко уперся руками в Юркину грудь...

— Ах ты, драться?—закричал, заметив это, Горька. — Дай ему сдачи.

Юрка видел, что Женька и не думал драться. И все же он как-то неожиданно даже для себя несильно ударил его по лицу. Женька хотел было ответить тем же, но сдержался и только укоризненно выдавил:

— Эх, ты!

Юрку это обескуражило, ему стало стыдно. Он разозлился на себя и на ребят. Грубо растолкал мальчишек и убежал во двор... Под вечер Юрка слонялся в саду, украдкой поглядывая на соседский двор. Когда там появился Женька, сделал вид, что собирается лезть на березу.

— Юрка!— услышал он Женькин голос.— Ты за что это меня, а?

— Будто не знаешь?—Юрка снова разозлился, хотя только что был готов все простить товарищу.

— Нет.

— Кто у нас огурцы межевал?—зло спросил Юрка.

Женька вначале рот раскрыл от удивления, потом хмыкнул:

— Это Горька наклепал, да?

— Мало ли кто.

— Эх, ты!— Женька вздохнул, затем сердито сказал: — Я ему еще всыплю за вранье... за ваши огурцы...

И Юрка все понял. Понял, как просто обвел его Вокруг пальца Горька. И он сам хорош: поверил в такую чепуху.

— Жень,— жалобно сказал он после некоторого замешательства,— знаешь что?

— Ну?

— Ты... меня... ты сделаешь, если я тебя попрошу?

— Ладно, если смогу,— сразу согласился Женька.— Чего тебе?

— Дай мне... — Юрка запнулся,— стукни мне... раз, а?

Женька расхохотался.

— Ну, серьезно,— сказал Юрка.

— Да пошел ты, знаешь, куда?—рассердился Женька,—Я лучше Горьке врежу,— и снова хмыкнул:—А потом уж тебе, ладно?

Юрке как-то враз стало легко, и он заулыбался...

Глава девятая

Первого сентября Юрка с Женькой пошли в школу. Но уже не в ту, что стояла в Широком переулке: там сейчас находился военный госпиталь. Они направились в конец своей улицы, где стоял малюсенький заводик, именуемый «чугункой». Рядом с ним вытянулись низенькие дряхлые бараки. Их называли «березинскими»— по фамилии бывшего владельца. Среди них высилось двухэтажное здание, построенное уже после революции. В него и перевели школу...

Друзья попали в один класс и даже на одну парту. Но недолго довелось им быть вместе. Анна Степановна рассадила их за то, что шептались на уроках. Юрка остался на прежнем месте, Женька очутился один на самой последней парте. И ему стало скучно...

Как-то ребята заметили, что Женькина парта пуста. Они зашушукались, завозились. Учительница сделала одно замечание, второе. Потом увидела, что Женьки нет на месте, хотя точно помнила, что он был.

— Михайлов, ты куда запропастился?— сердито спросила она. Никакого ответа. Анна Степановна подошла к Женькиной парте, остановилась озадаченная.

Окинула взглядом весь класс, задержалась на вешалке, на которой плотной стеной висели пальто. Вдруг улыбнулась, но ничего не сказала, затем продолжила рассказ нового материала. Когда закончила, попросила:

— А сейчас, ребята, повторим. Вспомните, в каком году Наполеон начал войну с Россией? На этот вопрос ответит...— Анна Степановна сделала небольшую паузу, потом закончила:— Ну-ка, давай, Михайлов.

— Его нет,— зашумели ребята.

— Не может быть!—Анна Степановна сделала растерянное лицо.

Потом молча прошла через весь класс, остановилась у вешалки, глядя на нее, как-то весело спросила:

—Ты что, Михайлов, не слышишь, тебя вызывают?

Вешалка молчала.

Но когда вопрос повторился, пальто сразу зашевелилось и оттуда показался Женька, похожий на вареного рака... В классе громыхнул смех.

—Вопрос слышал?—сдерживая улыбку, спросила Анна Степановна.— Отвечай.

—В 1912 году!—выпалил Женька.

—Только не в 1912, а в 1812,— поправила учительница и уже строго сказала:—Давай-ка на место, и чтоб это было последний раз.

Глава десятая

Однажды приходит к Юрке Женька и спрашивает:

—Соли надо?

—Надо. А где взять?

—Бери мешочек, и айда...

В войну соли постоянно не хватало. На базаре за нее просили дороже, чем за сахар. А за сахар... Юрка не видел, чтобы его продавали на базаре. Да и вообще он, как многие его сверстники, забыл вкус сахара. Чай тогда пили с приторно-сладким сахарином, чаще с «дуем». Это означало: дуть на чай, чтобы остыл быстрее. Но чай без сахара — полбеды. А вот суп или хлеб без соли трава да и только.

Услыхав о соли, Юрка так обрадовался, что не стал больше ни о чем расспрашивать. Отыскал мешочек, и они вышли на улицу. Там их ждал парнишка, незнакомый Юрке,

—Давайте па тромбик— и до Казанского,— сказал он, и все трое двинулись к остановке... В ту пору ижевский трамвай ходил редко и с очень тихой скоростью, за что мальчишки прозвали его черепахой.

Вагон, и который сели ребята, дребезжа и шарахаясь из стороны в сторону, до вокзала полз долго, почти час. Приятели направились туда, где стояли товарные вагоны. Ныряя под них, добрались до последней колеи.

—Дальше не пойдем,— остановил ребят Женька, шедший впереди. Он стал высматривать что-то из-под вагона... Юрка тоже глянул и увидел какое-то приземистое здание, должно быть, склад. Тут же высился серовато-белый холм соли. Возле него топтался человек, наверное, сторож.

— Ты, Юр, побудь здесь,— зашептал Женька.— Если что — свисти. Ты, Вить, в обход вагонов. Сторожа отвлеки, я в это время соли наберу.

Витька молча кивнул, шмыгнул под вагон. Юрка и Женька, сидя на корточках, следили за сторожем. Вот он скрылся за холмом, опять показался и вдруг сердито закричал что-то, грозя кулаком. Ребята поняли, что сторож заметил Витьку.

В это время Женька нырнул под вагон, не разгибаясь, добежал до соляного холма. Юрка с бьющимся сердцем следил за сторожем. Тот, ругаясь, шел в сторону, где был Витька...

Женька вышмыгнул из-под вагона неожиданно.

— Порядок!— облегченно переводя дыхание, сказал он. В руках у него был туго набитый мешок.

— Ага, попались?— вдруг услышали ребята негромкий, но грубый голос. И тут же почувствовали, что их кто-то крепко ухватил за руки. Юрка увидел, что их держит парень, здоровый, мордастый, в кепке блином. Когда мальчишки попытались вырваться, он зло зашипел:

— Ну-ка, не рыпаться, а то мигом усыплю...

— Соль, значит, свистнули?— проговорил другой, которого Юрка сразу не заметил.— Дай сюда!

Он вырвал мешок из Женькиных рук, попробовал на вес:

— Лады. Сгодится.

— У, гады!—возмутился Женька.

Мордастый парень, державший ребят, сильно и зло тряхнул их.

— А ну, ты, заткнись!— приказал второй, у которого на верхней губе чернели усики.— Рвите-ка отсюда, чтоб ног не видно...

— И не вздумайте накапать,— предупредил парень в кепке. Он ехидно улыбнулся и добавил:

— Надо бы вам по вывеске для убедительности. Но ладно, живите...

Парни направились вдоль вагонов.

Когда появился Витька, ребята рассказали ему о случившемся. Он сразу же набросился на Юрку:

— Ты-то что рот раскрыл? Тебя зачем тут оставили?

—Кончай, — успокоил его Женька.— Чего ты? Еще раз заскочим...

—Пускай он идет!—кивнул Витька на Юрку.

—Я сам, оказал Женька.— Один. И тебя не надо.

Он юркнул под вагон и скоро вернулся с солью. Тут же начал отсыпать из своего мешка остальным. Но Юрка, обиженный, ни за что не хотел брать...

—Ишь, какой гордый!—возмутился Витька, и Женька опять шикнул на него.

—Не берешь?—спросил он Юрку.— Тогда и мне не надо. Забирай, Вить, всю.

—Я что, хуже всех?—обиделся тот.

Юрке стало неловко, и он молча протянул свой мешочек. Поделив добычу и запрятав ее под пальто, ребята сели и трамвай. Народу в нем было немного. Но Юрке казалось, что все заметили, как топорщится у него пальто. Вагон тащился долго. Юрку начало знобить. Витька с Женькой болтали как ни в чем не бывало. Они не намечали ни Юркиной молчаливости, ни бледного его лица...

Только когда сошел Витька, Женька догадался, что с другом творится неладное.

—Что с тобой?—спросил он.— Трухнул, что ли?

Юрка обидчиво возразил:

—Ничего нс трухнул! Просто... Вот тебя мама спросит, где соль взял, ты что... врать станешь?

—Подумаешь,— беспечно протянул Женька.— Скажу. что на вокзале. Видел, сколько ее там? Памир! Что, убудет? Да и моя не спросит...

—А моя спросит,— вздохнул Юрка.

—Скажи, что я дал.

Юрка задумался. Может, так и сказать? Мама поверит. Она о Женьке знает много хорошего. Не пойди Юрка за солью, тот все равно бы с ним поделился.

Но Юрка очень не любил врать, хотя иногда, чего скрывать, приходилось. Например, когда у него заболели ночыо зубы. Так сильно, что он даже проснулся. И десны будто воткнули раскаленный гвоздь. Мальчишки нс утерпел, застонал.

Стало как будто лучше. Но мама услышала, пришли. положила ватку с одеколоном. Боль утихла, но ненадолго. Потом набросилась еще злее. Юрка опять застонал и проснулся. Чтобы не разбудить маму, упрятал голову под одеяло. Но она все равно услышала, пришла.

— Что, сынок, опять заболели?— спросила она.

— Нет,— сдерживая слезы, ответил парнишка.— Не беспокойся, мамочка. Мне... лучше.

Мама посидела возле сына, поговорила с ним, и боль исчезла, словно испугалась...

Одним словом, Юрка врать не любил.

Согласившись пойти за солью, он не подумал, что это самое настоящее воровство. Только на обратном пути, испугавшись, что кто-нибудь заметит соль под полой, Юрка как-то по-взрослому взглянул на свой поступок. «Мы же украли,— с горечью подумал он, когда распрощался с Женькой.— Мама обязательно спросит, где взял. Что я ей скажу?»

Юрка так и не решил, что ему делать. Дома он зашел на кухню, высыпал соль в банку. На другой день мама, увидев соль, радостно всплеснула руками.

— Галка!—позвала она дочь.— Это ты купила?

Та, поняв, о чем идет речь, удивленно пожала плечами. Юрка в это время сидел за уроками. Его чуть знобило. Голова была тяжелой, в горле першило. Он с трудом понимал то, о чем читал. Вдруг Юрка услышал, что его зовет мама:

— Это не ты соль принес?

Юрку враз обнесло жаром, будто его сунули в сильно натопленную баню.

— Соль? Какую соль?— залепетал он, сглатывая сухость во рту.

— Да в банке. На кухне стоит.

— А... в банке. Я...

— Что с тобой?— забеспокоилась мама, заметив на лице сына нездоровый румянец.— Уже не жар ли у тебя? Вон как ты полыхаешь!

Она положила мягкую прохладную руку ему на лоб:

— Ну, точно. Простыл... Где это тебя вчера нелегкая носила? Беда мне с тобой... Замерз, наверное. Ну-ка быстро в кровать! Сейчас смеряем температуру.

Юрка, облегченно вздохнув, подумал: «Как хорошо, что я заболел!» Он разделся и юркнул под теплое одеяло. Вернулась мама, поставила градусник и попросила:

— Открой-ка рот. У-у-у, точно. Горло-то, как краска красная... Ну, ничего,— она погладила сына по вихрастой голове.— Погреем золой — и пройдет. Или солью. Говорят, еще лучше...

От этих слов Юрка испуганно закрыл глаза.

—Тебе плохо?—забеспокоилась мама.— Покажи-ка градусник Тридцать семь и девять.

—Ты мне горячей золы, ладно?—попросил сын.

—Хорошо. Сейчас нагребу из загнетки в тряпочку и привяжу.

Через несколько минут Юрка, лежа в кровати, чувствовал на шее приятное, уютное тепло...

Назавтра он засобирался в школу.

—Полежи, сынок!—сказала мама.— Хоть сегодня нет температуры, но в горле все еще краснота.

—Нет, мамочка,—не согласился мальчик.— Я пойду. А вечером ты мне опять привяжешь тряпочку с соль... — Он запнулся, смутился, потом поправился:

—С золой, ладно?

- Ну, как хочешь,— не стала настаивать мама и пошла собирать завтрак.

Вечером Юрка долго сидел за уроками. Мамы и сестренки еще не было. Мама на кухне занималась стиркой. Оттуда доносились чавканье белья да постукивание стиральной доски. Когда в прихожей хлопнула дверь и послышались голоса, Юрка решил, что вернулась Галка. Он оторвался от учебника, навострил уши и понял, что мама разговаривает с тетей Шурой, Горькиной матерью.

—Выручи ты меня,— говорила соседка.— Ни солинки дома не осталось. А какая картошка без нее? Ты, Петровна. не беспокойся, я тебе верну.

—Пустяки, — ответила мама, и Юрка понял, что она улыбнулась. — Такую кроху возвращать.

—Как же! — возразила тетя Шура и спросила:— Сколько она нынче на базаре-то стоит? Верно, опять подорожала?

—Да я не брала,— мама пожала плечами.— Не знаю.

—Я-то что слышала, — продолжала Горькина мать. — говорят, некоторые бабы своих парней на вокзал посылают, там целая гора соли. Те тащат, а потом их матери на базаре за нее втридорога дерут. Вот какие бесстыжие есть на белом свете. Дуры, не знают, наверное, что соль-то на фронт везут. Нашим же мужикам!

Тетя Шура долго еще возмущалась. Анна Петровна только поддакивала. Потом соседка ушла. Юрка сидел ни жив ни мертв от стыда. Сейчас мама придет и спросит, откуда соль. С вокзала, да? «Вот этого я от тебя не ожидала,— окажет она.— Своровал, да еще и признаться побоялся... Ну и ну...» Но маме, должно быть, и в голову не пришло, что ее сын мог такое сделать.

С Юркой в тот вечер она разговаривала как обычно. Только ему от этого не было легче. Долго ворочался он в постели, когда лег спать. Наконец, измученный, забылся... И какой-то странный сон привиделся ему. Будто бы попал Юрка на фронт. Только почему-то ни грохота взрывов, ни фашистов не видно. Наши бойцы обедают. Сидят они в окопах, а перед каждым из них алюминиевый котелок с кашей, и из него парок вкусный вьется. Юрка слюну глотать не успевает, а солдаты ложки отложила и хмурятся.

— Вы, дяди, почему не едите?— не утерпев, спрашивает мальчишка.— Каша-то остынет.

— Кому такая нужна?— сердито говорит один из бойцов и сует Юрке ложку.— Ну-ка, попробуй...

Тот проворно черпает кашу, кладет в рот. И тут же выплевывает: она безвкусна, как трава.

Юрку бросает в жар от страшной догадки. Значит, соль не дошла до фронта. Значит, ее всю растащили с Казанского вокзала. Такие, как те парни. Такие, как он... Юрка опускает голову, закрывает глаза, кусает губы, чтобы не расплакаться.

— Ты это что, хлопчик?—участливо спрашивает боец, одолживший ложку.

Юрка всхлипывает. Потом, разозлившись на себя, проглатывает комок в горле, громко, чтобы удержать непрошеные слезы, говорит:

— Это, дяденька... я... соль вашу... утащил... я...

Мальчик открывает глаза и смотрит в лицо солдата. А оно почему-то совсем не сердитое и очень похоже на мамино. Боец глядит как-то по-доброму и гладит Юрку по голове.

— Ничего, сынок,— говорит он совсем маминым голосом.— Это уже хорошо, что ты сознался. Я знала, что так и будет. Потом мы с тобой поговорим... А сейчас спи давай спокойно. Еще ночь на дворе...

Юрка тихонько всхлипывает. Но не потому, что ему плохо. А как раз наоборот, потому, что у него становится легко на душе.

На другой день Юрка, встретив Женьку, позвал его на Казанский вокзал. Тот нахмурился, недовольно пробормотал:

—Сам говорил, что нехорошо, а сейчас... Куда тебе больше-то?

—Ты мне друг?—вместо ответа спросил Юрка.

—Ну.

—Тогда молчи, и давай двинем. По дороге расскажу.

На вокзале они долго разыскивали начальника станции. Наконец нашли его в темной, с огромной картой на стене, комнатушке. Это был пожилой мужчина в круглых очках. Он сердито разговаривал с кем-то по телефону. Кончив, ловко бросил трубку на рычаг, взглянул на ребят:

—Вас сюда кто приглашал? Вы тут зачем?

—Соль охранять! — выпалил Женька.

—Какую такую соль?-—нахмурился и без того мрачный начальник станции.— Чего городите? Ну-ка марш отсюда, без вас тут дел по горло!

—Пойдем,— потянул Женька друга за рукав.

Но Юрка сбивчиво и путано начал объяснять нами и.пику, боясь, что тот не поймет. А он все понял.

—Да, ребятки,— сказал он усталым, но добрым голосом, бывает такое. Архипыч, сторож наш, уж очень nap /in болен. Не углядеть ему...

—Вот мы и поможем,— сказал Юрка.

Мужчина ничего не сказал на это, поправил очки, внимательно поглядел на ребят.

—Может, вы нам не верите? — нарушил молчание I панка. Начальник станции удивленно поднял брови, Подумал про себя: «Смотри-ка, шкет мысли читает».

—Мы, дядя, пионеры,— сказал Юрка для убедительности. Сказал и покраснел: когда тащил соль, забыл об этом... Заволновался и вдруг выпалил:

—Ну, честное слово!

—Это же для фронта! — поддержал друга Женька.

—Для фронта? — удивился начальник.

—Все говорят...

Мужчина чуть было не хохотнул от неожиданности, Но сдержался: «К чему ребят разочаровывать? Пусть верят. Для пользы же». Вслух недовольно погрозился.

—Ох, и намылю я кое-кому шею за то, что военную тайну разбалтывают... А теперь рассказывайте, кто вы такие, где живете, учитесь.

Когда ребята поведали ему о себе, одобрительно кивнул и сказал:

— Идемте к Архипычу, я вас познакомлю, вы с ним будете иметь дело.

Женька и Юрка, обрадованные, заторопились к знакомому месту.

— Э-э, не так быстро,— остановил их начальник станции,— Мне ведь уже ого-го сколько годков, да и одна нога у меня чужая: свою-то фашисту «подарил», будь он неладен.

Только сейчас ребята увидели, как, тяжело прихрамывая и постукивая протезом, шел он за ними...

Через несколько дней Юрка и Женька отправились на Казанский вокзал: Архипыч согласился взять их в помощники. Не сразу, но все же они уговорили его разрешить и другим мальчишкам с Юркиной улицы участвовать в охране соли. Желающих помочь сторожу оказалось больше, чем надо...

Глава одиннадцатая

После случая с вешалкой Женька перестал пропадать с парты. Не потому, что потерял интерес к проказам, а просто не хотел сердить Анну Степановну: ведь она пересадила его снова к Юрке. Но долго сидеть спокойно он не мог....

Как-то учительница вызвала Женьку к доске, а его на месте опять не оказалось.

— Ну, Михайлов! Опять за старое? Сейчас же вылезай! — в сердцах воскликнула она и посмотрела на вешалку. Но та даже не шелохнулась.

— Что ж, придется тебя вывести оттуда! — пригрозила учительница.— Только тогда и постоишь ты у меня за партой весь урок!

Анна Степановна, порозовевшая от досады, подошла к вешалке и заглянула за нее. Там никого не было.

— Ну, знаете ли!—она растерянно оглянулась, нашла глазами Юрку, спросила:

— Рассказывай, Никитин, куда твой сосед подевался?

Все ребята повернулись к Никитину.

Тот поднялся, понурил голову, молчал.

— Ну, что? — нетерпеливо спросила учительница.— Не видел, куда исчез?

— Видел.

— Куда?

Юрка не отвечал...

В это время дверь в класс широко растворилась, и все увидели директора школы Лидию Аркадьевну и... Женьку.

— Анна Степановна, забирайте-ка своего «парашютиста»,

Заметив недоумение на лице учительницы, спросила:

— Вы что, не видели, как он в окно выпрыгнул? Я как раз проходила мимо.

— Это со второго-то этажа? — испугалась Анна Степановна — Ноги же можно поломать!

— Да там вскопано,— пожал плечами Женька.— Mягко.

— Неужели никто не видел? — удивилась Лидия Аркадьевна. Потом заметила Юрку: — А этот чего стоит?

— Он сосед Михайлова,— пояснила учительница.—Вот я и спросила его, куда Михайлов подевался. А Никитин будто воды в рот набрал.

— Это он, наверное, так дружбу понимает,— нахмурилась Лидия Аркадьевна.— Вы, Анна Степановна, пришлите их ко мне после уроков... А сейчас продолжайте занятия.

...Разговор Лидии Аркадьевны с друзьями был недолог.

— Видели, на дворе толстое бревно валяется?—спросила она в конце беседы.

Мальчики нс очень уверенно кивнули.

— Возьмите пилу и действуйте. Ясно?

— Ясно,— грустно ответили ребята.

— Вижу, что не очень. Ну, ничего, распилите бревно, тогда, может быть, прояснится. Не справитесь — завтра в школу без родителей не приходите.

Юрка с Женькой вышли во двор. Там действительно лежало бревно. Оно и раньше казалось им очень толстым. А сейчас будто увеличилось на глазах. Настроение совсем упало. С таким толстенным за два дня не управишься. Но не вести же родителей...

Друзья хмуро взялись за пилу и сразу поняли, что ее давно не точили. Пропилили минут тридцать, выдохни с не закончив и одного реза. А таких резов надо было сделать не меньше шести...

— Слушай, Юр,— остановился вдруг Женька.— Надо что-то придумать, а то загнием с этим бревном.

— Может, ребят из четвертого «А» попросить? Они еще не ушли.

— Держи карман шире! Они сразу в футбол побегут играть.

Мальчики снова взялись за пилу. Скоро их спины потемнели от пота, заело глаза.

— Ты чего?—возмутился Юрка, когда Женька неожиданно отпустил ручку пилы. И та, слабо звякнув, заходила из стороны в сторону, как рыбий хвост.

— Придумал! —радостно закричал Женька.— Понимаешь, придумал!

Он огляделся, нет ли кого поблизости, зашептал что-то на ухо другу, потом уже вслух спросил:

— Ну, что?

Юрка пожал плечами:

— Не поверят!

— Поверят, я тебе говорю! Ну, а не поверят — пусть. Но попробовать надо.

Друзья снова принялись пилить... Скоро прозвенел звонок с последнего урока. Во двор вышли ребята из четвертого «А», и несколько мальчишек остановилось около пильщиков.

— Это кто вас заставил? — насмешливо спросил один из них.

Юрка и Женька продолжали пилить. Казалось, они ничего не видели и не слышали.

— Хоть отдохните немного,— пожалел кто-то.— С вас уж дождик сыплется...

— Ну-ка, парни,— поднял вдруг голову Женька,— чешите-ка отсюда.

— Не до вас, мы торопимся,— поддержал друга Юрка.

— Это куда?

Но приятели, утирая пот, снова уткнулись в бревно... Любопытных поубавилось, но человек пять по-прежнему крутились около.

И вот первая чурка плюхнулась на землю. Женька внимательно оглядел ее и огорченно произнес:

— Нету здесь.

— Придется дальше пилить. Он все равно где-то в бревне,— сказал Юрка.

— Чего это вы ищете? — заинтересовался один из парнишек, у которого из-под кепки торчала выгоревшая за лето челка.

— Военная тайна,— сказал Юрка.

— Идите домой, там вас ждут,— добавил Женька.

— Ты нам не указ,— возразил парнишка с челкой.

— Стойте, нам не жалко,— сказал Юрка,— только не мешайте.

...Терпения у зрителей хватило ненадолго.

— Ну, скажите,— попросил парнишка с челочкой,— что у вас там?

— Давай, Жень, скажем? — пожалел его Юрка.

— Ладно,— недовольно махнул рукой тот.

Ребята сгрудились вокруг друзей.

— Понимаете,— начал Юрка как-то неуверенно.— Понимаете... В этом бревне...

— Тихо! — перебил Женька.— Давай в сторону, а то ходят тут всякие...

Когда все отошли к забору, он почти шепотом начал:

— Это нас военрук попросил. Говорит, в бревне должен быть... снаряд...

— Снаряд? Заливаешь! — хмыкнул мальчишка в клетчатом пальто.

— Мы тебя просили оставаться? — набросился на него Юрка. Все зашикали на мальчишку и попросили Женьку рассказывать дальше.

— Ну, хорошо,— согласился он.— Значит, военрук сказал, что бревно оттуда, где фронт проходит. В него снаряд попал, не разорвался...

— А вдруг взорвется? — испугался мальчишка в клетчатом пальто.

Женька растерялся...

— Да в нем нет...— снова вмешался Юрка,— этого... как его...

— Взрывателя? — неуверенно подсказал кто-то.

— Точно!

— От снаряда дыра должна быть,— засомневался вдруг парнишка с челочкой.— Как же он туда попал?

— Пошли вы!—не выдержал Женька.— То взорвется, то дыра!

— Дыра-то, может, заросла,— сказал Юрка.— Снаряд ведь давно попал.

— Давай, Юр, пилить, ну их,—Женька махнул рукой в сторону ребят.

Приятели задергали пилой...

Мальчишки не уходили. Кто из них не хотел своими глазами увидеть настоящий снаряд да еще в дереве, побывавшем на фронте! Когда Женька с Юркой остановились, чтобы передохнуть, парнишка с челочкой робко попросил дать попилить. За ним начали просить и другие. Друзья не стали возражать...

Работа пошла бойко: чувствовались свежие силы и страшное желание отыскать фронтовую диковинку.

Но когда начали предпоследний рез, помощники приуныли. Вытирая пот, они огорченно посматривали на бревно и на друзей. Юрка не знал, куда девать свои глаза. Только Женька не унывал...

На улице уже вечерело, когда из школы вышла Лидия Аркадьевна. Женька и Юрка совсем забыли о ней. Хвататься за пилу было уже поздно: директор поняла сразу.

— Вас кто сюда просил? — строго спросила она ребят из четвертого «А».— Сейчас же марш домой!

Один из пильщиков хотел было объяснить:

— Мы тут...

— Ничего не хочу слушать! — перебила Лидия Аркадьевна.— Без разговоров домой! А вы, голубчи-м|, обратилась она к приятелям,— завтра без родителей в школу не приходите.

— Мы же допиливаем,— жалобно сказал Женька.— Вы сами говорили...

— А кто пилил? Вы? — возмутилась Лидия Аркадьевна.

— Да. Они только немножко. Мы их не просили. Они сами....

— Ой, выдумываешь, Михайлов!

— Честное слово!—горячо сказал Юрка.

— Честное слово, говоришь? — Директор внимательно посмотрела на Никитина.— Ну, ладно, верю... А сейчас по домам. И чтоб фокусов таких больше не было, поняли?

— Поняли! — почти враз ответили друзья.

Глава двенадцатая

Раньше, до отъезда брата на фронт, все свои радости и беды Юрка доверял Алексею. И еще маме, конечно. Только брату чаще, потому что он мужчина. С папой, как ни странно, у Юрки душевной близости не получилось. Наверное, потому что тому все время было недосуг,

Михаил Иванович не баловал своих сыновей, редко вмешивался в их жизнь. Видя, что младший сын во всем подражает старшему, отец был доволен.

После ухода Алексея в армию Михаил Иванович почувствовал, что младшему не хватает мужского внимания.

И хотя ему приходилось часто сутками пропадать на заводе, он старался больше времени проводить с Юркой.

Михаил Иванович сразу заметил, что сын чуждается его, вопросы задает редко, хотя их у него уйма. Заметил и понял, почему это происходит. Должно быть, сын помнил, как часто прежде отец ссылался на занятость...

Сейчас Михаил Иванович открыл для себя в сыне много нового. Тот оказался удивительно интересным и горячим собеседником. Юрка любил сам рассказывать, да еще так выразительно и забавно, что отец от души хохотал. Очень нравилось мальчику слушать ответы отца на его вопросы. А вопросов у Юрки было тьма. В последнее время все больше про войну.

— Папа, а почему Красная Армия отступает? Неужто она слабее фашистов?

Юрка пытливо глядит на отца. Тот хмурится от этих вопросов. Не потому, что не знает как ответить. А потому, что объяснять тяжело... Да и понять эти вещи не то что мальчишка, не каждый взрослый сможет.

Михаил Иванович глубоко вздыхает, но, заметив, что сын по-прежнему вопрошающе смотрит на него, начинает неторопливо, подбирая слова:

— Нет, не слабее Красная Армия... Одолеет она врага. Уж это точнее точного. Только трудно сказать, когда, может, через год, может, через два... Будем надеяться, что скоро. А то, что мы пока отступаем, не означает, что Гитлер сильнее. Просто он на нас из-за угла напал, неожиданно... Бандит, он и есть бандит... Да и оружия у фашистов поболее нашего... А нам его не хватает. Пока не хватает. Поэтому все, кто остался в тылу, трудятся, не считаясь со временем, с нехваткой хлеба, чтобы дать как можно больше оружия фронту...

— А почему фашисты на нас напали? — снова спрашивает Юрка.— Разве мы им что-нибудь должны?

— Нет, сынок, ничего не должны... А напали потому, что натура у них такая... По-другому они не могут. Им наши богатства нужны. Они хотят, чтобы мы стали их рабами. Да и боятся они нас. Как бы там у них не случилось то же самое, что у нас,— революция. Как бы род не сбросил их, хозяином не стал. Вот они и затевают войны, чтобы нахватать побольше... Только с нами у них ничего не получится... Не по зубам мы им... Понятно, сынок?

Мал был еще Юрка, чтобы во всем разобраться до конца. Но главное он понял...

О разрушениях, которые принесла война, о зверствах гитлеровцев, о том, как сражались и погибали советские солдаты, Юрка слышал по радио, об этом рассказывали газеты, учителя в школе. Об этом писал и старший брат. «Сердце кровью обливается, когда видишь, что наделали фашисты,— говорилось в одном из его писем Такая ненависть и сила в тебе поднимается, что никакие трудности не остановят. Как тогда рвутся солдаты и бой! Ни крови, ни жизни не жалеют!»

Юрка, конечно, знал, что на фронте погибают, и жалел наших солдат. Только жалость была какая-то неопределенная и быстро проходила. Так получалось оттого, что он не знал погибших, никогда не видел их...

Первая похоронка, которая пришла на их улицу, ошеломила Юрку.

Как-то он сидел у окна, выходившего в соседний двор Там клацнула запором дверь, и появилась почтальонка. На крыльцо вышла Горькина мать. Сунув ей в руки треугольник, почтальонка исчезла. Тетя Шура Торопливо развернула письмо, уткнулась в него... И вдруг закричала так страшно, что Юрка обмер...

Потом он узнал, что у Горьки не стало отца. Юрка знал его и уважал. Особенно за то, что тот нередко осаживал задиру-сына. Иногда Горькин отец заходил к Никитиным поговорить-посоветоваться с Михаилом Ивановичем. И вот его не стало.

Поначалу у Юрки это никак не укладывалось в голове. Только постепенно он осознал, что Горькиного отца убила война и тот уж никогда не вернется домой...

Глава тринадцатая

В одном из писем брату Юрка рассказал о случае с солью. Алексей в ответ писал: «Верю, что с тобой больше такое не повторится. А то, что помогли, похвально. Я очень понимаю твое стремление помочь нам, фронтовикам... Что можно посоветовать? Есть, братик, такая великолепная детская повесть — «Тимур и его команда». Написал ее замечательный человек — Аркадий Гайдар, который в шестнадцать лет уже командовал полком. Ты, случайно, не читал эту книгу? Если нет, обязательно прочитай...»

Достать повесть оказалось делом трудным. Юрка обегал все библиотеки в городе. Клянчил чуть не до слез. Но там говорили, что нужен паспорт.

Своей заботой он поделился с Женькой. К книгам тот относился спокойно, увлекался только рассказами о пиратах.

— Да ну ее! — успокоил он друга.— Я тебе лучше дам «Остров сокровищ». Жуть, как интересно!

Юрка тоже любил читать о морских разбойниках. Поэтому, не мешкая, отправился к Женьке домой. Роясь в его небольшой библиотеке, он наткнулся на тоненькую книжку в зеленом переплете. Его внимание привлекла обложка, на которой была изображена большая красная звезда. Под ней расплылась огромная чернильная клякса. Юрка раскрыл книгу. «Тимур и его команда»,— прочитал он на титульном листе и не поверил своим глазам. Потом испустил радостный крик...

Книгу друзья читали вместе, взахлеб... Потом громогласно объявили, что они организуют тимуровскую команду.

Многие ребята тут же записались в нее. Когда начали выбирать командира, первым назвали Юрку. Он совсем не ожидал, даже смутился, хотя ему было вообще-то приятно. И все же Юрка понимал, что лучший командир — Женька (его тоже называли). Поэтому он предложил друга. Ребята согласились. Однако Женька неожиданно для всех отказался:

— Пусть будет Юрка. У него лучше получится. А я еще... зазнаюсь... Так что...

— А я тебе не дам зазнаваться,— перебил друга Юрка.— Я согласен быть комиссаром. Если никто не против...

Мальчишки закричали «ура!»

Так Женька стал командиром, Юрка — комиссаром.

...Первую операцию назвали просто — «Дрова». А вот вопрос, с кого начать, вызвал спор. Женька заявил:

— С Горькиного дома.

— Выдумал! — удивился белобрысый Мишка Чуркин.— Он даже не захотел записаться к нам.

— При чем тут Горька? — рассердился Женька.

— А мать у него? — поддержал Мишку Колька Глушков и привычно шмыгнул носом, осыпанным веснянками.— Забыл, как она ругается?

— Ну и что? — загорячился Юрка.— Отец у них погиб, а брат воюет!

— Точно! — отрезал Женька. Заметив, что кое-кто собирается продолжать спор, строго приказал:

— Начать операцию!

...Скоро «разведчики» доложили, что дома у тети Шуры никого нет. Бабушка с двумя малышами, должно Ныть, ушла в магазин. Горька где-то пропадал.

Тимуровцы скрытно, огородами пробрались во двор, и скоро там завжикали пилы, закрякали тюльки под. топорами. Работа шла споро. Мальчишки так увлеклись, что забыли обо всем на свете и не заметили, как скрипнула калитка, широко распахнулась, и в ней показалась хозяйка дома. От картины, которую она увидела, тетя Шура па какой-то миг оцепенела. Но тут же пришла и себя. Проворно схватив валявшуюся под ногами сучковатую палку, ринулась на тимуровцев с криком:

— Ах вы, хулиганье несчастное, что задумали! Вот я вас!

Ребята враз остановились, тут же мгновенно сыпанули, как воробьи, в разные стороны. Потом, увертываясь от палки, бросились к воротам. Хозяйка — за ними.

Заметив, что один парнишка замешкался, она собралась было огреть его палкой, но узнала соседского Юрку и очень удивилась. Тетя Шура уважительно относилась к Никитиным, да и самого Юрку почитала за примерного мальчика.

— Ты-то как среди этой шайки очутился? — строго спросила она.— Не ожидала от тебя, право слово.

— Да какая же это шайка, тетя Шура? — обиделся Юрка. — Это тимуровская команда. Мы вам...

— Для меня что команда, что шайка — все одно,— перебила она.— Команда... Для того, чтоб дрова тащить, что ли? Не подумали, бестии, как в холодной-то избе малышей держать.

— Да вы что! — рассердился Юрка, поняв, за кого приняли их.— Скажете тоже: «Дрова тащить!»

Тут ему вдруг стало смешно, он даже хмыкнул. Соседка нахмурилась:

— Ишь ты, ему еще и весело!

Юрка, с трудом согнав улыбку с губ, стал объяснять:

— Мы вам помочь хотели, понимаете? У вас же мужчин в доме нет...

— Это верно,— согласилась тетя Шура и тяжело вздохнула.— Один мужичонка-то у меня, Горька. Только прок от него невелик. За ним самим нужен догляд...

— Вот мы и решили,— продолжал Юрка,— помогать всем семьям фронтовиков.

Соседка встрепенулась, с недоверчивым любопытством взглянула на мальчишку, заговорила негромко, будто рассуждая с собой:

— Надо же... Не могли сказать зараныпе. Ишь, оказывается, какие. А я-то на них с палкой...

У нее запершило в горле, она зашмыгала носом. Потом положила по-мужски тяжелую руку на Юркино плечо, заглянула в лицо, улыбнувшись, полушутливо попросила:

— Уж извиняйте старуху-то?

— Да какая вы старуха, тетя Шура? — возразил Юрка.— Вам, верно, лет пятьдесят только.

Тетя Шура невесело улыбнулась, про себя подумала: «Эх, малец, малец... До таких-то пор мне еще почти десяток надо прожить. Ну да пускай... Война это нас состарила».

— Ну, ты не серчай. И своей шайке... тьфу... своей команде передай, что винюсь я перед ними.

— А вы, тетя Шура, сами им скажите,— посоветовал Юрка.

Соседка нахмурилась:

— Уж извиняй, только недосуг мне будет искать их по улице-то.

— Они сами придут сюда.

Тетя Шура недоуменно посмотрела на мальчишку:

— Это заради чего?

— Вы же будете ругаться,— объяснил Юрка,— если мы не наведем порядок во дворе.

— Ну, шельмецы,— восхищенно воскликнула тетя Шура, покачивая головой и улыбаясь, затем добавила спокойно и серьезно:

— А ведь правильно. Вот это будет по-нашему, по-рабочему...

Глава четырнадцатая

Вечерело... Анна Петровна пододвинула табуретку к раскрытому окну, устало опустилась на нее. Положила тяжелую голову на ладони, облокотилась на подоконник. Минуту бездумно, отдыхая, глядела в окно... Встрепенулась, когда за забором, что отделял их двор «и соседского, послышались голоса. Анна Петровна сра-iy узнала бойкую речь, почти скороговорку Горькиной матери.

— Горе ты мое луковое,— причитала она.— В кого ты такой уродился?

— В батю! — Это был Горькин голос.

— «В батю!» — передразнила соседка.— Лодырь-то такой! Ты видел, чтобы отец твой бездельничал? А ты... Когда учителя на тебя перестанут жаловаться? Ведь и школу не зайди — стыдоба такая. Учишься — хуже некуда. Дерешься вечно... Что-то Юрка-то соседский не очень с тобой водится? Да и этот, как его... Женька. Небось и своих-то колотишь?

— Их наколотишь! — бубнит Горька. У него появилась надежда сменить неприятный разговор о школе. — Вон Юрка меня вместе со своей сеструхой... чуть не налупили. И Женька...

— Сам налез! — обрывает мать.— Это уж как пить дать Смотри, Юрку не трожь. Да и других... Узнаю — за мной не заржавеет! Это же не ребята — золото... Видал, у нас дрова распилены да расколоты? Так это все они. Тимурцами какими-то прозываются.

— Тимуровцами,— поправляет Горька, и в голосе его чувствуется удивление.

— Вот-вот,— сердится соседка.— Ты только мамку и можешь поправлять. Нет чтоб вместо драк да разного хулиганства поучиться добро людям приносить. Как эти гпмурцы.—Тут она неожиданно замолкает, потом с какой-то тревогой спрашивает сына: — А ты-то почему не в тимурцах? Кто у них начальник-то? Знать, Юрка?

— Самый главный — Женька, а потом уж Юрка,— уточняет Горька и огорченно вздыхает.-—Меня они не возьмут...

— Это почему? — удивляется соседка и тут же догадливо протягивает: — А-а-а! Ясно. Нужен ты им такой. Вон уж скоро вечер на дворе, а уроки тебя ждут не дождутся. Давай-ка быстро заниматься. Только вначале поешь — картошка в печи. А я на работу побегу.

После этого послышался скрип лестничных ступеней, хлопнула калитка, и все смолкло.

Анна Петровна еще с минуту глядела в наливающееся темнотой окно, потом поднялась с табуретки...

Юрка вернулся домой поздно: всей командой копали картошку. После случая с дровами мальчишки перестали заниматься секретными операциями. Ребята приходили к хозяевам, говорили, что они тимуровцы. И этого было достаточно: тетя Шура поведала всем женщинам о команде Женьки и Юрки.

Ребят стали ждать, как из печки пирога. Но когда они разделались с дровами и пожелали помочь в уборке нехитрого домашнего урожая, хозяек будто подменили. Они отнекивались, говорили, что сами справятся. А одна из женщин прямо сказала:

— Спасибо вам. Только мне самой сподручнее. До последней картошки выкопаю. А вы половину оставите в земле. Уж не обижайтесь...

Мальчишки обиделись, но напрашиваться не перестали. И вот сегодня одна хозяйка, боясь, что скоро зачастят осенние затяжные дожди, сдалась...

Тимуровцы трудились на совесть. Привередливая хозяйка поначалу частенько, оторвавшись от дел, прибегала в огород. Поглядывала за ребятами, украдкой перекапывала землю. Не находя ни одного клубня, одобрительно хмыкала. Потом махнула рукой... Когда мальчишки кончили, долго-долго благодарила их. Тут же, в огороде, зажгла костер, испекла свежую картошку, накормила тимуровцев.

Обо всем этом, захлебываясь радостью, Юрка рассказал матери.

— А почему в вашей команде не все ребята? — неожиданно спросила Анна Петровна.

— Кто не захотел, тот и не пошел,— беспечно ответил сын.— Что нам, их силой тянуть? Не хватало еще...

— А вот, например, соседский мальчик. Как его правильно-то зовут? Георгий, наверное? Или Гера?

— Горька? — усмехнулся Юрка.— Его... в тимуровскую команду? Позорить, что ли?

— Ну, знаешь ли,— строго сказала Анна Петровна.— Стыдно так говорить. Вас вон сколько. Неужели вы с одним не справитесь?

— Очень надо!

— А вдруг он возьмет да свою команду организует, только вроде квакинской? Что тогда? И потом, ты не забывай: отец у него погиб на фронте. Какие же вы тимуровцы, если не поможете сыну фронтовика?

Мальчик задумался. После короткого молчания ответил:

— Ладно, мама. Возьмем Горьку. Я поговорю с ребятами...

— А если они не согласятся, сынок? Вдруг не убедишь?

— Убедю!—уверенно сказал Юрка.— Ты ведь меня убедила...

Анна Петровна рассмеялась и даже не поправила, как обычно, не объяснила, что слова «убедю» в русском языке нет...

Но не так-то просто оказалось уговорить ребят. Женька даже слушать не стал, сразу возмутился:

— Выдумал тоже. Только Горьки не хватало.—А доводы Юркиной мамы лишь обрадовали его.— Вот здорово! -воскликнул он.— Пусть свою команду организует. Это интересно. Мы им покажем, если начнут хулиганить...

Юрка, расстроенный и сердитый, заявил, вспылив:

—Тогда я уйду из команды!

Сказал и сразу испугался: что-то ответит Женька. Тот осуждающе глянул на друга, потом сердито отвернулся, хмуро бросил через плечо:

— Ну, как хочешь...

У Юрки дрогнули губы от обиды. Он стоял, не в силах сдвинуться с места.

— Ты чего стоишь? — удивленно спросил Женька.— Давай двигай.

Юрка сорвался с места, в глазах у него враз вскипели слезы.

— Быстрее! — подхлестнул Женька.— Тащи своего Горьку. Будем из него тимуровца делать...

Юрка остановился как вкопанный, обрадованно посветлел лицом, потом припустил к Горькиному дому.

В первой же операции Горька чуть не подвел тимуровскую команду. Вместе со всеми он копал картошку. Когда закончили, Юрка приметил, что рубашка у Горьки подозрительно топорщится.

— Выкладывай,— зашипел он на него,— пока хозяева пе увидели.

— Че я, даром, что ли, горбатился? — огрызнулся тот.— Взял-то несколько штук. Не убудет.

— Ну ты, Горька, даешь!—возмутился Мишка Чуркин.

— Квакинец он, вот кто! — поддержал Колька Глушков.

— Я квакинец?— обиделся Горька.— За это по шее полагается.

Они чуть было тут же не сцепились. Но помешал Женькин крик со двора:

— Команда, стройся!

Горька бросился со всеми вместе, вытаскивая рубашку из-под штанов. Оттуда сыпанули клубни.,.

Все обошлось благополучно для команды. Но не для Горьки. Женька отчитал его перед строем, вынудил дать слово, что больше такое не повторится. Горька дал. И после еще не раз давал. Только уже по другим поводам: что не станет драться со своими, обижать младших, опаздывать в строй. Давал слово и, что удивительно, сдерживал его. Только одно не смог: избавиться от «троек». Даже угроза, что вылетит из команды, не подействовала. А она для Горьки была страшнее широкого отцовского ремня, который не раз гулял по его спине. Тетя Шура, потеряв терпение, потчевала им непутевого сына. А потом со слезами на глазах, ругая себя, ставила ему примочки. Правда, в последнее время ремень спокойно висел на стене в прихожей, и его не касалась ни одна рука....

Глава пятнадцатая

Юрка, как комиссар команды, знакомил тимуровцев с делами на фронте. В газетах и по радио все чаще сообщали о победах Красной Армии. Наверное, от этого стали светлее лица у людей... Правда, горе по-прежнему заглядывало то в один, то в другой дом, обычно в виде похоронок.

Загрустил и Юрка. Уже больше месяца молчал брат. Юрка лез с расспросами к родителям. Папа хмурился, успокаивал: Алеше, мол, некогда или, может, письмо затерялось. В последнее время он все чаще пропадал на заводе до утра. Еще больше похудел, и костюм на нем висел, как на вешалке... Мама, когда заходил разговор о старшем сыне, тихо повторяла Юрке:

— Обязательно, сынок, придет письмо. Только надо подождать. Ты не расстраивайся,— и кусала губы, чтобы не расплакаться.

Каждый день из детского сада она шла в госпиталь, ухаживала там за ранеными. Возвращалась оттуда вконец уставшая. Как-то мама намекнула Юрке, что неплохо бы показать раненым концерт. На следующий же день он поговорил с ребятами. Тимуровцы загорелись, подобрали номера, даже пьесу. С ней поначалу заминка вышла: все наотрез отказывались играть роль фашистского офицера, которого партизаны взяли в плен. Тогда решили тянуть жребий. «Фашист» попался Горьке. Он хотел выкрутиться, но не тут-то было.

Анна Петровна помогала готовить пьесу. Ее сразу же удивил Горька. Он умело коверкал русский язык, пыжился, как заправский немец, так натурально вел себя, что мальчишки, наблюдая за ним, орали: «Смерть фашисту! Бей его!»

Анна Петровна даже испугалась, как бы не пристало к Горьке это проклятое прозвище. Но скоро успокоилась, видя, как после репетиции мальчишки одобрительно хлопают Горьку по плечу и показывают большой палец. И все же прозвище ему дали, но другое. Женька однажды восхищенно заявил:

— Ты у нас, Горька, великий артист.

С его легкой руки все стали звать Горьку Артистом.

Юрка возмущался:

— Кончайте. Что, у него имени нет?

— Да ладно,— миролюбиво отмахивался Горька,— жалко, что ли?

Он нисколечко не обижался, наоборот, был очень доволен, хотя виду не подавал.

...Первый свой концерт ребята приурочили к Дню Красной Армии. Они очень волновались. Но успех был полным. Раненые долго и шумно аплодировали артистам, потом накормили их, вручили по пачке «сладких петушков» и только тогда отпустили.

Юрка распрощался с ними раньше других: дома ему предстояло натаскать воды в баню.

Зайдя во двор, он привычно сунул руку в почтовый и шик, похожий на скворечник. Нащупал бумагу и с забившимся от волнения сердцем вытащил солдатский треугольник». От радостной догадки (.«Брат написал!») Юрка не сразу заметил, что адрес выведен незнакомым почерком. Торопливо развернул письмо. В нем оказалась бумажка, на которой было написано: «На ваш запрос сообщаем, что ваш сын... в боях с немецкими оккупантами, проявив геройство и отвагу, был убит, похоронен с отданием воинских почестей. Извещение о его смерти и наградное свидетельство вам выслано...»

До Юрки не сразу дошел весь смысл написанного. Он, конечно, понял, что речь идет о смерти. Но при чем тут Алексей? Почтальон, наверное, ошибся. Юрка еще раз пробежал глазами адрес. Он был правильный. Начал читать вторично бумажку и споткнулся на своей фамилии, которую в первый раз случайно пропустил: там говорилось о Никитине Алексее Михайловиче...

Юрка ужаснулся, горло сдавили спазмы, глаза обволокло туманом, потом брызнули слезы. Как слепой, наталкиваясь на стены, поднялся по ступенькам, добрел до своей кровати, зарылся лицом в подушку. Рядом с кроватью упало письмо, похожее на опрокинутый бумажный кораблик...

Первой его заметила Анна Петровна, когда вернулась домой. В тот день словно иней осыпал ее черные волосы. Она слегла. Заболел Юрка. Тяжело переживали утрату Михаил Иванович и Галка. Только они оказались покрепче. Да и страх потерять жену и сына, маму и младшего брата смягчили в тот момент остроту обрушившегося на них удара. Это же помогло Анне Петровне быстро оправиться от болезни. С Юркой же было худо. Жар душил его, температура прыгала до сорока одного. Мама не отходила от него ни днем, ни ночью. То и дело меняла мокрую тряпку на его горячем, в бисеринках пота лбу, поправляла компресс.

А сын постоянно бредил. То вяло мотал головой по подушке, то вскакивал, глядя потемневшими от боли глазами на всех и никого не видя... Только раз он почувствовал, как вдруг погасло пламя в голове, и боль отступила.

В этот миг Юрка увидел маму, которая сидела возле него. Счастливо улыбнулся ей, хотел было подняться. Но глаза у него сами собой закрылись, и он будто полетел в глубокую яму. От страха открыл глаза и тут же прищурился от светлого пятна — окна. В него смотрело солнышко, которое расстелило по полу дорожку до самой кровати.

Вдруг вся комната начала медленно кружиться,

Словно кто-то раскручивал карусель. Вот проплывают перед Юркой окна... затем стулья... стол... стены... Показывается дверь, ведущая во двор. И тут мальчишка с удивлением замечает, что она начинает открываться. Юрка впивается в нее взглядом... Наконец дверь распахивается, и на пороге появляется человек. Он в офицерской форме, с погонами, на них — по маленькой серебряной звездочке. На груди тоже звезда, только большая и красная. Это орден, Мужчина подходит к Юрке, говорит с улыбкой в голосе (лица почему-то не видно), будто продолжая разговор:

—Ничего, дружище, это пройдет. Давай скоренько поправляйся, да и махнем с тобой на лыжах, как бывало, а?

Юрка, который еще не пришел в себя от неожиданного появления человека, сник, услыхав про лыжи.

—Сломал я их,— горестно выдавливает он.— Это Горька... вредный...

—Как? — удивляется мужчина.— А эти чьи? Такие же, как я тебе подарил...

Он машет куда-то в сторону. Юрка скашивает глаза и ойкает: там, у стены, стоят лыжи — новехонькие, небольшие, малинового цвета, с круто загнутыми носками. Первые в его жизни настоящие лыжи, которые подарил Алексей.

—Мама! Мамочка! — кричит Юрка, задыхаясь от счастья и только сейчас поняв, что перед ним стоит старший брат. — Здесь Алеша! Сюда! Скорее!

И комнату вбежала встревоженная Анна Петровна, торопливо села возле сына, ласково приговаривая:

—Успокойся, сынок! Я здесь.

Юрка таращит все еще сонные глаза, недоумевая, куда подевались брат и лыжи.

Потом он начинает понимать, что все это ему снится. Печально вздыхает, но горе тут же перемешивается с радостью от встречи с любимым братом, хотя она и произошла не наяву.

— Мамочка,— шепчет он.— А я Алешу видел... во сне...

Анна Петровна, моргая покрасневшими глазами, гладит сына по голове, улыбается дрожащими губами. Значит, самое страшное позади. Значит, ее Юрча будет жить...

Глава первая

Шла весна 1944 года. Красная Армия вела тяжелые упорные бои, освобождая от врага советскую землю.

Еще в тот день, когда Никитины получили похоронку, Михаил Иванович твердо решил идти на фронт. Не поколебали его ни слезы жены, ни уговоры на заводе.

Как только поднялся на ноги Юрка, отец отправился в военкомат. На этот раз ему удалось пройти медицинскую комиссию, благо ее представлял всего один врач... Через несколько дней он распрощался с семьей. Но до фронта добраться не удалось. В дороге Никитину стало худо. Его ссадили с поезда, положили в больницу в маленьком западноукраинском городе Чорткове, совсем недавно освобожденном танковой дивизией. В письмах родным Михаил Иванович ни словом не обмолвился о своей беде. Просто сообщил, что его якобы направили сюда на курсы подготовки.

Лежать в больнице было тяжело, особенно угнетало вынужденное безделье. Поэтому Михаил Иванович обрадовался, когда однажды к нему в палату зашел мужчина, который назвался инструктором горкома партии. Он справился у Никитина о здоровье, поинтересовался, куда тот собирается после больницы. Узнав, что Михаил Иванович твердо настроен на фронт, разубеждать не стал, только наказал после выздоровления обязательно зайти к секретарю горкома Куценко. Чуть не месяц пролежал Никитин в больнице. Когда, наконец, выписался, сразу отправился в горком.

Куценко оказался мужчиной лет под пятьдесят, невысокий, подвижный, с быстрыми острыми глазами. Рукопожатие его было крепким и энергичным.

— Ну, как, товарищ Никитин, не передумали? — пригласив жестом сесть, спросил он.

Михаил Иванович понял, о чем спрашивает секретарь. «Неужели будет уговаривать вернуться в Ижевск?» — сердито подумал он и упрямо произнес:

— Нет.

— Значит, вы по-прежнему рветесь на фронт? — снова спросил секретарь, и Никитину показалось, что в его глазах вдруг плеснулась какая-то веселая искорка.

— Что ж, препятствовать не будем,— сказал Куценко.

Михаил Иванович обрадованно вскочил со стула:

— Когда я могу ехать?

— А ехать...— секретарь улыбнулся,— ехать никуда не надо.

Заметив недоумение на лице Михаила Ивановича, погасил улыбку:

— У нас здесь, товарищ Никитин, настоящий фронт, даже похлеще. Там...—он махнул рукой на окно, выходящее на запад,— врагов сразу видно, а тут... Днем они работают — попробуй разбери. А ночами нож нам в спину норовят сунуть... Вы, конечно, догадываетесь, мни и имею и виду?

Михаил Иванович кивнул. Он понял, что Куценко говорит об украинских националистах-бандеровцах. Они занимались диверсиями, убивали партийных и советских работников, подрывали поезда, терроризировали население.

— Не стану вам объяснять,— продолжал секретарь, — насколько важен и сложен этот фронт. А опытных людей не хватает. Вот почему коммунист Никитин, да еще бивший чекист, нам очень нужен. Откуда мне известно, что вы работали до завода чекистом? Из ваши же документов. Кроме того, мы связались с Ижевским.. Так что завтра принимайтесь за дело. Конкретно ж какое нам расскажут в органах... Возражений не принимаю, да и не пойму их. Считайте это военным приказом. Точнее, партийным...

Через месяц Михаил Иванович отправился в Ижевск, забрал семью и вернулся в Чортков.

Глава вторая

Никитины поселились в каменном двухэтажном здании Простояло оно не один десяток лет. До того, как

Западная Украина стала советской, в нем жил какой-то пан с семейством. Никитины заняли две комнаты с маленькой тесной кухонькой. В углах обеих комнат стояли печи, похожие на шкафы. Одна из них была выложена голубым кафелем, другая — темно-коричневым. Печи были красивыми. Юрка это понимал. И все же они не нравились ему. Да что печи! Весь город не нравился мальчишке. Может, потому, что совсем не походил на Ижевск, который отсюда, издалека, казался еще лучше. Может, потому, что Юрка крепко тосковал по родному городу, друзьям... Лишь одна мысль чуточку мирила его с новым местом: Юрка знал, что где-то в этих краях погиб старший брат Алексей...

Но со временем в парнишке пробудилось любопытство. Он стал замечать, как много в Чорткове зелени, невысоких каменных домов, узких мощеных улиц. Правда, в этих улицах можно было заплутаться, потому что они тянулись в самых разных направлениях, переплетались между собой, часто оканчивались тупиком. Это чуточку пугало Юрку, но и будило чувство, похожее на то, которое возникает у рыбака, когда поплавок начинает вытанцовывать...

В доме, где поселились Никитины, мальчишек — ровесников Юрки — не оказалось. Поэтому он стал часто наведываться к отцу: тот работал в трех шагах от дома. Юрка заходил к нему в кабинет, устраивался где-нибудь в сторонке, читал или сидел просто так. Иногда спрашивал о чем-нибудь, только не о работе, так уговорились сразу. Потом Михаил Иванович нашел ему занятие: попросил переписывать набело бумаги, которые не представляли секрета. Мальчику нравилось бывать у отца. Жаль только, что он часто ездил в командировку. Сын не раз просился с ним, но отец и слушать не хотел, ссылаясь на опасности.

Юрка, конечно, знал и о бандеровцах, и о том, что с ними происходят настоящие бои. Знал и в душе побаивался, но при случае снова просил отца взять его в командировку.

Однажды он сидел в тесном, но уютном отцовском кабинете и переписывал сочиненное отцом обращение к бандеровцам с предложением явиться с повинной. Закончил его только к обеду: очень уж старался. Михаил Иванович посмотрел, обрадованно воскликнул:

— Молодец! Не стыдно хоть кому показать!

Юрка повеселел.

— Ну, сынок, — продолжал отец,— я тобой доволен. Очень даже... Проси, что хочешь.

Мальчик встрепенулся:

— Правда?

— Вот моя рука.

— Честное слово, что хочешь? — с заблестевшими глазами переспросил сын.

— Э-э! — догадливо протянул Михаил Иванович.— Вон оно что! Хитрец! Взять с собой в командировку? Нет-нет!

Юрка понял, что заветное желание его не исполнится и страшно огорчился.

— А еще говорил «что хочешь»...— обидчиво выдавил он.

Отец как-то озабоченно поглядел на него, задумчиво погладил подбородок, решительно махнул рукой:

— Ладно! Была не была. Раз «что хочешь», так «что хочешь». Уговорил!

Через несколько дней Михаил Иванович отправился в командировку, забрав с собой сына. Ехали они на стареньком, по еще бойком «виллисе». За рулем сидел Николай Матвеич, или попросту дядя Коля, бывший фронтовой шофер, уволенный после тяжелой контузии. Машина бежала ходко. Уже скрылся за горами город, огромными зелеными букетами поплыли мимо хутора. Умостившись на заднем сиденье, Юрка глазел по сторонам. В груди у него стыл радостный холодок от быстрой езды. Часа через два «виллис» въехал в небольшой городишко со странным названием Залещики, где у Никитина-старшего были срочные дела. Пока он решал их, Юрка с дядей Колей успели вдоволь накупаться в речушке. После этого подкрепились нехитрой снедью, что взяли с собой.

С делами Михаил Иванович управился только к вечеру. Сразу заторопились домой... От езды и новых впечатлений Юрка почти сразу задремал.

Отец озабоченно поглядывал то на него, то на солнце. которое уползало за горизонт. Лицо у него была: Хмурым, мысленно он уже крепко ругал себя за то, ню тик опрометчиво уступил сыну. Ругал за то, что задержался в Залещиках дольше, чем рассчитывал.

Матвеич догадывался о состоянии Никитина-старшего.

— Поспеем, Михаил Иваныч! — успокаивал он и добавлял ходу.— Все будет «дуже добре».

Скоро впереди показался лес, густой и плотный, как стена. Лишь узкая, почти прямая дорога, как река, разрезала его надвое. Об этом лесе, хоть он и лежал почти под боком города, ходила недобрая молва.

У самого леса Матвеич притормозил машину.

— Может, в объезд? — повернулся он к Михаилу Ивановичу.

Тот, секунду помешкав, возразил:

— Уж очень там дорога никудышная. Чего доброго, застрянем, много времени потеряем. Дома тревожиться станут... Давай здесь, Матвеич.

Никитин откинулся на спинку сиденья, расстегнул кобуру, в которой находился наган. «Виллис» въехал в лес. Тени в нем уже загустели, только верхушки деревьев были подрумянены закатывающимся солнцем... Матвеич прибавил газ.

На одной из колдобин машину сильно тряхнуло, и у Юрки сразу пропал сон. Он открыл чуть припухшие глаза, оглянулся по сторонам...

По обочинам дороги, сливаясь в одно целое, мелькали кусты и деревья. Мальчик стал глядеть в даль дороги. Было похоже, что сплошная стена постепенно расступается и оттуда выползает огромная темноватая змея-дорога. Потом она набирает скорость и стремглав бросается под машину.

...Зоркие Юркины глаза сразу наткнулись на темное пятно впереди.

— Лошадь?!—удивленно воскликнул мальчишка.

От неожиданности дядя Коля так тормознул, что

Михаил Иванович чуть не врезался лбом в ветровое стекло, а Юрка ударился о спинку переднего сиденья. Шофер в сердцах чертыхнулся и хотел двинуться дальше, но его остановил Никитин, который внимательно вглядывался вперед. Там стояла лошадь, обыкновенная коняга. Но стояла она очень странно, как раз поперек дороги, почти касаясь головой и хвостом придорожных кустов. Причем казалось необычным то, что голова ее была вздернута вверх. Михаил Иванович понял, что лошадь тянется мордой к кустам, но ей что-то мешает.

— Матвеич,— негромко, но торопливо сказал он шоферу.— Поворачивай... быстро...

Тот смекнул сразу. Окинув взглядом придорожные деревья, озабоченно подумал: «Такая теснотища... Повернешься тут, как же».

Юрка попил все только тогда, когда увидел впереди выскочивших на дорогу, к машине, людей, услышал выстрелы.

Сквозь страх, сковавший его, Юрка все-таки заметил, что отец стреляет из нагана.

A где же автомат, подумал он, неужели папа забыл про него? Юрка глянул под сиденье, куда перед отец положил автомат, завернутый в мешковину. Он лежал там. Мальчишка, цепенея, нагнулся, одеревеневшими руками достал оружие.

— Папа! — осипшим голосом позвал он.— Папа!

Тот повернул к сыну бледное, хмурое лицо, сразу увидел автомат, резко выхватил его, щелкнул предохранителем а нажал на крючок.

Автоматная очередь заставила нападавших укрыться в кустах. В это время дядя Коля переключил скорость и повернул руль. Мотор взревел. Юрка потерял равновесие и повалился на дно машины. Падая, он увидел, что «виллис» вот-вот врежется в ствол огромного дуба и тогда бандиты успеют добежать...

Шофер резко крутанул баранку, и Юрке показалось, что она отвалилась. Машина, скрежетнув правым крылом но дереву, рванулась на дорогу.

— Черт вам брат!—торжествующе выругался дядя Коля, скрипнув зубами и вцепившись в руль так, что пальцы стали белее мела.

Когда бандиты остались далеко позади, Михаил Иванович тревожно спросил Юрку:

— Ну, как, сынок?

У того уже схлынул испуг, хотя губы все еще подрагивали.

— Нормально,— чуть запинаясь, ответил он.

— Молодчага ты, Юра,— похвалил дядя Коля.— Весь в батьку... А я, дурья голова, поначалу и не заметил животину-то. Вроде и заметил, и не заметил.

Поймав недоуменный взгляд Никитина, пояснил:

— То, что лошадь, оно, конечно, заметил. А то, что на дороге стоит да еще поперек — внимания не обратил. — Он помолчал чуть-чуть. Потом со вздохом сказал: — Да-а... Поделом тебе, старая башка.

— Хватит тебе казниться, Матвеич,— остановил его Михаил Иванович.— Если бы ты так лихо не развернулся, всем бы худо пришлось. Я тоже хорош, про автомат забыл. Ладно, Юрка мне его вовремя подбросил. Ты, сынок, действительно молодец.

Юрка смущенно и счастливо улыбнулся...

Домой они приехали в полночь дорогой, которая подковой огибала лес, еще раз подтвердивший свою худую и печальную славу.

Эта командировка оказалась для Юрки первой и последней. Она надолго осталась в его памяти. Потому что тогда он впервые побывал рядом с опасностью. Еще потому, что отец назвал его молодцом. А ведь Юрка знал, как был скуп тот на похвалу.

Глава третья

Стояло благодатное украинское лето. Погода была жаркой. Юрка зачастил на реку. Конечно, она не шла ни в какое сравнение с Ижевским прудом. Однако купаться в ней было можно. А разве отыщется мальчишка, который этого не любит?

До сих пор Юрка так и не познакомился ни с кем. Да он и не искал новых товарищей. Наверное, оттого, что по-прежнему часто вспоминал ижевских друзей. С ними он виделся чуть ли не каждый день, конечно, мысленно. В своих письмах рассказывал, как живет, какие у него новости, сам спрашивал их обо всем. Правда, одно огорчало, что отвечают они не сразу: письма до Ижевска и обратно шли долго...

В общем, на речку Юрка ходил один.

Обычно раздевался, прятал одежду, загорал, потом лез в воду. Тело, припеченное горячим солнцем, млело от неизъяснимого блаженства. Юрка прыгал, скакал, нырял вглубь, где пряталась прохлада, плавал. Вылезал, когда зуб на зуб не попадал.

И в тот день Юрка вылез только тогда, когда тело покрылось сплошными пупырышками и посинело. Взобрался на плоский, нагретый солнцем камень. Сидел, грелся, глядел на купающихся. Случайно взгляд его задержался на парнишке, который собирался вылезти на берег. С его черных волос капала вода. Он ухватился за камень, вросший в землю, и поднялся. Но тут к нему неожиданно подскочили двое мальчишек. Один, с рыжей: челочкой, толкнул его. Черненький плюхнулся в воду. Но тут же снова упрямо полез на берег. Рыжий показал ему кулак:

— А ну, давай обратно!

— Ты чего? — огрызнулся черненький и попытался ухватить обидчика за руку.

— Ах, так? — разозлился тот.— Ну-ка, Чулок, помоги,

Когда черненький опять попытался подняться на берег, рыжий с товарищем толкнули его...

Юрка подумал, что парнишка отступится. А тот, подавшись чуть в сторону, ухитрился вспрыгнуть на берег. Но забияки были уже тут как тут и враз кинулись на черненького. Отступать тому было некуда, и он отчаянно замахал руками. Однако ему приходилось худо, из носа уже текла кровь.

В тот момент Юрка не думал, благородно или нет нападать сзади. Как-то неожиданно даже для себя он вскочил и с ходу врезался головой в спину рыжему. Тот кувыркнулся в воду.

В это время Чулок подножкой уронил черненького и кинулся к Юрке.

Но тут же увидел, что к ним бежит еще один парнишка в соломенной шляпе. Решив, что тот из компании черненького, Чулок удрал...

Вот так необычно познакомился Юрка с новыми друзьями. Черненького звали Валькой, а его товарища и соломенной шляпе — Мишкой.

Глава четвертая

Как-то незадолго до начала учебы друзья заговорили о школе. И тут выяснилось, что Юрка записан в другой класс.

—Так не пойдет! — возмутился Мишка—Берем его, Валька к нам, а?

—Разрешение директора надо! — отозвался тот.

—Значит, завтра к нему! — решительно заявил Мишка.

Юрка, к удивлению друзей, не проявил особого желания... Но назавтра все трое отправились в школу.

Она стояла на южном высоком берегу реки. Отсюда открывался замечательный вид, от которого чуточку Кружило голову и щемило сердце...

Расплавленным серебром неторопливо текла река. Дальше се величавое плавное движение сдерживала плотина. Густые прибрежные заросли хранили прохладу и таинственность.

На другом берегу краснели кубики домов. Деревья походили на букеты зеленых цветов. Железнодорожный мост, перекинутый через реку, напоминал огромную лестницу, исчезающую за горизонтом...

Само здание школы, двухэтажное и деревянное, выглядело блеклым и тесным. Совсем крохотной комнатушкой оказался кабинет директора, куда вошли друзья. Юрка, который уже был здесь, знал, что директора зовут Кузьмой Ивановичем. Это был мужчина среднего роста, с приветливым, открытым лицом. Он просматривал какие-то бумаги. Иногда делал в них пометки. Писал директор левой рукой, тощий правый рукав гимнастерки был аккуратно заправлен за широкий офицерский ремень.

Ребят он выслушал внимательно, заглянул в тетрадь, где, наверное, были списки учеников, невесело пощелкал языком:

— Должен огорчить вас, мальчики. Не получается...— Поймав их недоуменный взгляд, пояснил: — Сейчас в обоих классах учеников поровну. Если же Никитин перейдет в ваш, то...

— А если нас в тот класс перевести? — предложил Мишка.

— Еще хуже будет,—сказал Валька.

Кузьма Иванович поглядел на него и с улыбкой спросил:

— Силен, наверное, в математике-то?

— Он у нас настоящий Кабалевский! — похвастался Мишка.

— Что ты говоришь? — директор усмехнулся.— И на каком же инструменте он играет?

Мишка снисходительно пояснил:

— Да это же математик знаменитый!

— Не Кабалевский, а Лобачевский,— шепнул Валька.

— Вот,— одобрительно сказал Кузьма Иванович и добавил, обращаясь к Мишке:— Товарищ у тебя знающий.

— У нас все такие! — выпалил Мишка.— Вон Никитин... Круглый отличник.

Юрка смутился, сердито дернул друга за рукав.

— Ты что, табель его видел? — весело спросил Кузьма Иванович Мишку.

Тот смешался:

—Нет. А что? Я и так знаю. Он способный... Веришь в него? — перебил директор.

—Ясное дело.

—И я верю.

Он бросил взгляд на красного от смущения Юрку:

—Как, Никитин, не забыл нашего разговора?

—Да, — чуть слышно, не поднимая глаз, ответил тот.

—Ну, что ж,— сказал Кузьма Иванович,— хоть мм и вполне приятные собеседники, но наш разговор пора заканчивать. В общем, будете учиться в одном классе.

—Ура! — не выдержав, закричали Валька и Мишка. Заулыбался и Юрка.

Когда друзья вышли на улицу, Мишка, сгорая от любопытства, потребовал у Юрки:

—Давай-ка выкладывай.

—Что выкладывать-то? — замялся тот.

—Не хитри, Юр,— попросил Валька.— Директор говорил о каком-то разговоре.

—Друг еще называется,— возмутился Мишка.

Пришлось Юрке все рассказать.

Чтобы записаться в школу, надо было отнести туда табель. Но Юрка все тянул.

Учителя считали Никитина прилежным учеником.

II удивлялись, что у него не ладится с немецким языком Учительница немецкого, слушая Юрку у доски, краснела от негодования. С видом мученика выводила она ему тройку за год. В полное отчаяние привели ее ответы Никитина в последней четверти шестого класса.

Это было как раз после Юркиной болезни. Вот тогда-то появилась в табеле двойка. В окружении пятерок и четверок она казалась совсем чужой. С таким табелем Мишке предстояло идти в новую школу. Со стыда сгореть можно, думал он. Откуда, скажут, такой приехал?

Еще, чего доброго, оставят на второй год.

Ясное дело, своими горестями, как и радостями, Юрка делился с Женькой в письмах. Тот рассказывал ему об ижевских делах, о тимуровцах, которые помнят своего комиссара.

Можно сказать, что письмо к другу помогло и в истории со злополучной двойкой.

Михаил Иванович однажды напомнил сыну, что пора мести документы в школу. Тот, чтобы не забыть, вытащил табель, повздыхал над двойкой, похожей на фиолетового гуся, положил на стол. Принялся за письмо Женьке, чтобы по пути в школу бросить его в ящик. Писал быстро. И произошло такое, о чем говорят: нарочно не придумаешь...

Юрка обмакнул ручку в непроливайку, вытащил ее, и тут чернильная капля вдруг сорвалась с пера... И надо же — упала на табель, на то место, где стояла двойка. Юрка сначала расстроился, но потом ему в голову пришла неожиданная мысль.

...До школы Юрка дошел быстро. Войдя в учительскую, несмело поздоровался. Однако тут же приободрился: уж как-то очень весело ответил директор на Юркино приветствие. Мальчик протянул ему табель. Директор неторопливо раскрыл его и сразу нахмурился: должно быть, увидел кляксу. Начал просматривать оценки, и лицо у него снова посветлело.

— Так... так,— то и дело одобрительно бросал он.

Закончив, поднял глаза, спросил:

—Это кто же так неаккуратно?

Юрка смутился:

— Я это... нечаянно...

— Печально, печально,— сказал директор, чуть-чуть помолчав, добавил: — Ну, не беда. Дело это поправимое...

Он обмакнул ручку в чернильницу, улыбнулся подбадривающе:

— Что ж, говори, какую оценку скрывает эта симпатичная клякса, похожая на свернувшегося ежа? Надеюсь, пятерку или четверку?

Мальчишка встрепенулся. Он почувствовал, что стоит ему назвать любую оценку, и она будет вписана в табель. Да и кому придет в голову, что под кляксой двойка или тройка? Тому, кто знает? Но знает только он. Даже родители не успели посмотреть. И все-таки что-то удержало его. Поэтому вместо того, чтобы назвать четверку (о пятерке Юрка и не думал), он вдруг сказал:

— А может, там тройка была?

— Если была, значит, ее и напишем,— уже без улыбки заметил Кузьма Иванович.— Не думаю, что ты меня обманешь. Нет, Юрка не любил да и не умел лгать, особенно тогда, когда ему верили. Это было бы гадко...

— Там стойла двойка,— почти шепотом произнес он.

—Двойка? —глаза у директора удивленно округлились. —Ты шутишь?

Он положил табель на стол, откинулся на спинку стула. Юрка стоял красный от смущения.

—Как же так, а? — спросил директор огорченно.— Может, учитель поставил несправедливо?

— Нет.

—Не любишь немецкий язык?

Юрка утвердительно мотнул головой.

— За что же?

—Ну, просто не нравится... и все...— слукавил Юрка. И вздохнул невольно.

Его и раньше спрашивали об этом, и он отвечал то же самое Такой разговор с ним учителя обычно заканчивали наставлениями о том, что все предметы должны нравиться. А если и не нравятся, все равно надо учиться.

Вот и сейчас директор начнет, наверное, упрекать...

Но тот неожиданно спросил:

—Можно тебе задать один вопрос?

—Конечно,— Юрка недоуменно пожал плечами.

—Только отвечай на него честно или промолчи, сели не можешь ответить. Договорились?

—Договорились,— согласился Юрка.

—Ты не любишь немецкий за то, что на нем говорят фашисты, да?

Ошеломленный, мальчик смог только утвердительно кивнуть головой...

—Вот оно что! — протянул задумчиво директор.— А ты знаешь, кто такие Карл Маркс, Эрнст Тельман? Слышал о них?

—Знаю,— ответил Юрка даже с некоторой обидой.

—Вот и хорошо. А тебе известно, что они жили в Германии?

—Да.

—Как ты думаешь,— продолжал директор,— на каком языке говорили Маркс и Тельман? На каком языки говорят немецкие коммунисты?

Юрка вначале недоуменно замигал, потом хлопнул себя но лбу: ну и глупец же он, как это ему не пришло в голову?

—Ну что, понял? — рассмеялся добродушно директор. — Так-то вот...

Он вдруг посмотрел на ручные часы:

—У-у! Мы с тобой заговорились. Извини, брат, опаздываю. Будем считать, что в седьмой класс ты зачислен, но тебе придется постараться. Как, могу я надеяться? Не подведешь?

— Я постараюсь,— горячо ответил Юрка.

Глава пятая

Кончились летние каникулы. Забурлила беспокойная школьная жизнь. Добавилось дел у Юрки дома. Опять надо было заботиться о дровах. Правда, сейчас ему помогала пилить их сестренка, которая после трехлетнего перерыва снова пошла в школу. Так что теперь Юрка не тяготился этой работой. Более того, она стала причиной его нового увлечения.

Однажды Юрка колол дрова, Галка таскала их в кладовку. Одна чурка очень приглянулась мальчишке,, ровная да аккуратная, ни сучка, ни трещинки.

— Ты посмотри, какая штука,— показал он ее сестренке.— Даже колоть жалко.

— Давай из нее сделаем подставку для цветка,— предложила Галка.

Юрка хмыкнул:

— Подставку для цветка! Да, может, из такой вот папа Карло Буратино смастерил...

— Ну и ты что-нибудь попробуй,— посоветовала Галка.

Юрка задумчиво и осторожно погладил чурку. Долго смотрел на нее, не мигая, до тумана в глазах. И в этом тумане дерево, казалось, ожило. Оно глянуло на мальчишку лицом погибшего Алексея...

Несколько дней сидел Юрка, вырезая фигурку брата. Заметил, что совсем не похож, и расстроился вконец. Может, так бы и кончилось его новое увлечение,, не попадись заброшенная фигурка маме. Она догадалась обо всем...

Тем же вечером мама попросила Юрку помочь ей погладить простыни. Он удивился, потому что прежде ему не доверяли такого дела, но взялся охотно. Разогрел углями утюг, взялся за глаженье. Анна Петровна украдкой поглядывала на Юрку, побаиваясь, что он сожжет белье. Но, пересохшее, оно даже не проглаживалось, хотя мальчик водил утюгом долго и старательно.

Заглянув в который раз в комнату, где орудовал утюгом сын, Анна Петровна посмотрела на простыни и насмешливо сказала:

— Что-то, сынок, неважно получается у тебя.

Юрку задело за живое:

— Я же, мама, первый раз. А первый блин комом. Так говорят? Потом лучше получится. Вот увидишь,

Анна Петровна, довольная, улыбнулась и лукаво спросила, показав фигурку:

— Это ты вырезал?

— Я, — вздохнул Юрка.— Не получилось. Только причем тут это?

— Так ведь первый блин комом, сам только что говорил, — улыбнулась мама.— Тем более, что вырезать из дерева — это не белье гладить.

Юрка повеселел...

После этого разговора он вырезал футболиста, затем солдата, танк. Только потом вновь взялся за фигуру брата. Ее он надумал подарить маме на день рождения Терпеливо часами просиживал Юрка с перочинным ножичком и бритвой, боялся в спешке испортить дело,

А дни пролетали быстро, и Юрка забеспокоился, что не поспеет к сроку. Тогда он стал заниматься этим и в школе.

Попался Юрка на уроке немецкого языка: так увлекся, что не заметил, как около него остановился учитель,

— Ну-ка покажи, Никитин, чем ты занимаешься? — сказал он и поднял крышку парты. Мальчишка вздрогнул, уронил нож. В последний момент успел затолкнуть фигурку в парту и захлопнуть крышку.

— Ага, значит, режешь? — рассердился учитель,— Как не стыдно!

Он снова поднял крышку, хмыкнул недоуменно: обратная сторона ее оказалась в порядке. Но тут же увидел фигурку, взял ее, оглядел, удивленно воскликнул:

— Да ты не режешь, а вырезаешь! Причем недурно... недурно...

Класс одобрительно зашумел: то ли ему понравилась игра слов, то ли отношение учителя к Юркиной поделке.

— Тихо! — строго оборвал ребят учитель.— Неплохо у Никитина получилось, что и говорить. Только сейчас не урок рисования. Чтобы неповадно было, я заберу это...

Ребята загудели.

— Тихо! — снова успокоил их учитель и добавил:— Верну, когда мать придет в школу.

Юрка сильно расстроился. Ведь фигурка была почти готова и ему удалось передать сходство с братом. Он понимал, что виноват сам. Можно, конечно, все объяснить, но только кому-нибудь другому, а не учителю немецкого языка. Он относился к Никитину очень прохладно. Наверное, за то, что тот выше, чем на тройку, ему не отвечал. Юрка помнил разговор с директором. Хорошо помнил, но ничего не мог с собой поделать. Ему оказалось не под силу справиться с прежней неприязнью к языку. Давало о себе знать и отставание...

Так что Юрка не станет ничего объяснять учителю немецкого языка. Да и матери не сообщит. Тогда пришлось бы рассказать, почему он торопился. Значит, фигурку он не получит. Эта мысль терзала сердце мальчишки. Не успокоили его и друзья, которым он обо всем рассказал.

Через два дня Никитина вызвали к директору. Юрка вошел в кабинет и сразу увидел учителя немецкого языка. Тот обернулся, нахмурился и, обращаясь к Кузьме Ивановичу, произнес раздраженно:

— И этот пришел. Тоже жаловаться? Тех можно понять: друга выручают. А этот?

Юрка озадаченно замигал глазами. Директор между тем мягко остановил учителя:

— Борис Николаевич, Никитина я пригласил. А те, хоть сами пришли, но не жаловаться. Рассказали все, как было. Друга своего критиковали. Правда, меня попросили, чтобы я похлопотал перед вами в отношении фигурки. Ну, а почему, я уже вам объяснил. Если не убедил, поступайте, как считаете нужным. Никитина я не оправдываю. Думаю, что он сам осознал свою вину и больше такого не допустит.

Кузьма Иванович взглянул на Юрку, как бы ища подтверждения. Тот хотел было что-то сказать, но от волнения смог только кивнуть головой. Он все понял. Чувство горячей благодарности к друзьям, директору захлестнуло его.

— Хорошо, Кузьма Иванович,— сказал учитель немецкого языка,— убедили. Только у меня вопрос к Никитину, — Он обернулся к Юрке: — Почему ты мне сам этого не объяснил? Думаешь, я не понял бы?

Юрка густо покраснел, запинаясь, проговорил:

— Извините... Спасибо вам. Больше такого не повторится. И по немецкому я подтянусь.

Когда Никитин вышел из кабинета, Борис Николаевич задумчиво, со вздохом проговорил:

— И за что он меня не взлюбил?

— Да не вас,— возразил Кузьма Иванович,— язык, который вы преподаете.

II директор поведал о своем давнем разговоре с Юркой.

Глава шестая

Город, где жили друзья, считался в ту пору областным центром. Настоящий центр — Тернополь, сильно разрушенный, еще не был восстановлен.

Бандеровцы, конечно, не рисковали в открытую наведываться в городок. Однако делали тайные вылазки. Об этом говорили листовки с изображением трезубца, испорченный кабель, ночные выстрелы...

Обычно эго происходило в канун больших революционных праздников.

Как-то перед Октябрьскими днями мальчишек-семиклассников собрали в учительскую. Директор, выждав, когда они угомонятся, сказал:

— Ребята, мы хотим вас попросить помочь в одном важном деле. Надо принять участие в дежурстве в праздничные дни...

— А что, бандеровцы пошаливают? — озорно спросил Мишка. Юрка и Валька, будто сговорившись, толкнули его в бок.

— Да, такие опасения есть,— серьезно ответил Кузьма Иванович,— но ловить их не ваша обязанность. Вам придется патрулировать по улицам, сообщать о подозрительных вещах, следить, не появятся ли в городе пакостные листовки... Ну, а подробнее обо всем расскажет товарищ из органов госбезопасности.

Только сейчас друзья заметили сидящего в уголке на пуле человека, на которого указал директор.

Тот коротко объяснил ребятам, куда кому и когда явиться, что делать.

— А оружие нам дадут? — снова не удержался Мишка.

Мужчина улыбнулся:

— Это ни к чему. Еще выстрелите не в ту сторону.

Мальчишки обиженно зашумели. Мужчина шутливо поднял руки:

— Сдаюсь! Только оружие все равно не получите. Уж не взыщите.

Ребята засмеялись...

Николай Петрович (так звали работника госбезопасности) разбил всех учеников на тройки.

Толково разъяснил им обязанности, назвал участки. Потом отпустил с напутствием:

— Действуйте по обстановке!

Вечером Юрка, Валька и Мишка направились на окраину города. Они прошли по улице, которая упиралась в железнодорожную станцию. Как раз подходил поезд. Черномазый паровоз, пыхтя и отдуваясь, как толстяк, страдающий одышкой, остановился. Из вагона сыпанули люди. Друзья засмотрелись, потом вспомнили, зачем они здесь, и заторопились на свою улицу... Свернули на нее и сразу заметили одинокого мужчину с портфелем, идущего в том же направлении, что и они. На улице было тихо. Немо серели дома, будто заброшенные, хотя в некоторых уже горел свет.

Друзья шли не спеша, изредка перебрасываясь негромкими словами и поглядывая на фигуру впереди.

Вдруг они увидели, что мужчина остановился около одного из домов, оглядел его, направился к воротам. Там он наклонился, повозился в портфеле, потом выпрямился. Что-то белое мелькнуло в его руках.

Через несколько секунд незнакомец, подхватив портфель с земли, двинулся дальше.

Ребятам это показалось подозрительным. Скрытно и бесшумно они бросились к дому, около которого останавливался мужчина. Сразу же увидели на воротах бумагу в развернутый тетрадный листок.

— Листовка! — прошептал Мишка.— Значит, это...

— Юр,— перебил его Валька, который был за старшего.— Дуй быстрее за Николаем Петровичем. Он должен быть на соседней улице.

Юрка бросился со всех ног.

Между тем темнота наплывала, как грозовая туча. Валька и Мишка, хотя следовали за мужчиной по пятам, то и дело теряли его из виду... Вот он опять мелькнул в свете огня, падающего из окна дома. Было по-ложе, что незнакомец подошел к двери, повозился недолго, должно быть, приклеивая листовку...

Друзья затаились невдалеке, ожидая, когда он появится вновь. Но неожиданно стукнула дверь.

— Миш,— зашептал на ухо другу Валька.— Ты: следи здесь, а я обойду дом. Вдруг он заметил нас и. решил улизнуть?

Но Валька даже не успел подойти к ограде, как: вернулся Юрка с Николаем Петровичем.

В тот же момент двери в доме отворились, из них. вышел человек с портфелем.

— Это он,— шепнул Валька на ухо Николаю Петровичу. Тот несколько секунд всматривался, потом, вдруг хмыкнув, сказал:

— Это инструктор из горкома партии. Павел Иванович! — окликнул он незнакомца.

— Николай Петрович? — удивился человек.— Ты тут что делаешь? Или твой участок здесь?

— Да. А вот мои помощники,— показал Николай Петрович на ребят.— Они тебя за бандита приняли.

— Значит, мое чутье не подвело меня! — рассмеялся Павел Иванович.—Затылком чувствовал, что кто-то следит за мной. Оглянусь — никого. Ну, уж извините, что помешал. Горком задание дал — расклеить листовки-поздравления. Днем было некогда. Вот и решил по пути домой.

Они еще немного поговорили и расстались. Остальное время дежурства у друзей прошло спокойно. Казалось бы, ребятам только радоваться. А они загрустили. Так мечтали выследить бандеровца, а не смогли: обнаружить даже обыкновенной бандитской листовки.

По долго печалиться друзья не умели...

Глава седьмая

Последнее Женькино письмо обрадовало и расстроило Юрку. Почему обрадовало, понятно. А расстроило оттого, что друг рассказывал о лыжных походах тимуровской команды. В Ижевске уже наступила зима. Здесь же, на Украине, снега еще не бывало.

Потом он наконец выпал, полежал денька два и растаял. Снова лениво и скупо просыпался с хмурого неба, порадовал ребят с неделю и опять исчез. После этого выпадал несколько раз, но таял в тот же день.

Юрка вконец огорчился, сильнее обычного заскучал по родным местам. Вспоминались окрестности Ижевска. Стройные ели... Их ветви усыпаны снегом. От солнца снежинки сверкают, как крохотные зеркальца... Вот тогда, наверное, зашевелилось в Юрке желание выразить свои чувства в стихах.

С тех пор будто какая-то болезнь поселилась в нем. Даже на уроке литературы неожиданно для себя принялся писать сочинение в стихах. Когда кончил, растерялся и только было начал писать в прозе, прозвенел звонок с урока. Учительница литературы, Мария Васильевна, разобравшись в чем дело, удивилась, но сочинение приняла.

Потом она долго беседовала с Никитиным, даже сказала, что, может, в нем есть искра божья. Дала ему книжку М. Исаковского «Как писать стихи?»

И Юрка всерьез заразился поэзией. Увлекся чтением стихов и книг о поэтах, постоянно таскал в кармане записную книжку и карандаш.

Мария Васильевна, на суд которой мальчишка отдавал свои стихи, с затаенной надеждой думала: «А вдруг что путное выйдет?» Скоро о Юркином увлечении узнала вся школа...

Глава восьмая

Юрка любил зиму. Не меньше нравилось ему и лето. Здесь, на Украине, оно длилось много дольше, чем в Удмуртии. Начиналось сразу после зимы-осени, по существу, без весны. Лето — это зеленое пламя деревьев, бултыхание в ласковых водах реки, таинственные тропы путешествий и, конечно, футбол — самое любимое у мальчишек.

В городе настоящий стадион был один. Туда ребятам удавалось попасть реже редкого. Поэтому они облюбовали свое место для игр.

Это была довольно ровная и просторная площадка, обнесенная невысокой полуразрушенной стеной из неотесанного камня. Только дело немного портила маленькая церквушка, приткнувшаяся к одному из углов площадки. Ребята прибегали сюда обычно после уроков и до темноты гоняли мяч. Правда, чаще всего это была простая покрышка без камеры. Ее набивали травой, которая топорщилась изо всех дыр. Обычно встречались два седьмых класса. Чаще выигрывала Юркина команда. Но однажды она потерпела сокрушительное поражение. Победители сразу же ушли с радостными воплями. Разбрелись и побежденные. Осталась лишь тройка друзей. Им никуда не хотелось идти. Обидно. Проиграть, да еще с таким счетом! Сколько возможностей проворонили. Какая кошка перешла им дорогу?

Ребята не удержались от взаимных упреков.

—Ну и мазила ты,— укорил Мишка Вальку,— С двух шагов... Может, пас мой был плохой?

—А сам-то ты,— вмешался Юрка,— Влепил во вратаря...

—Ладно! — оборвал его Валька сердито.— Три-то штуки кто пропустил?

Юрка сразу сник.

—Хватит ругаться. Все виноваты.

— Точно,— согласился Мишка,— бывает.

У всех как-то враз схлынула злость друг на друга. Друзья переменили тему разговора. Развалились на траве, набравшей за день тепло, и только сейчас почувствовали, как тихо здесь, вдали от городской суеты. Над молчаливой церквушкой постепенно темнело небо, даже птички уже попискивали лениво и редко. Только небольшой серенький воробей щебетал и порхал со стрехи церковной крыши на каменную ограду и обратно.

Валька первый заметил его. Поднялся, запрокинул голову и смотрел под стреху, откуда только что выпорхнула птичка. Юрка и Мишка тоже заинтересовались.

—Там, верно, гнездо у нее? — предположил Юрка. — Птенцы... Вот она и боится нас.

—Давайте залезем, поглядим,— загорелся Мишка.

—Еще чего! — возмутился Юрка.— Зорить?

—Да просто так, интересно посмотреть,— поддержал Мишку Валька.

И он тут же начал карабкаться на церквушку, цепляясь за углы. Наконец добрался до крыши, стал что-то высматривать там.

Птаха вилась над ним, тревожно тенькая. И вдруг Валька стремглав полетел вниз, шлепнулся о землю. Вслед за ним грохнулась доска. Мишка и Юрка испуганно кинулись к другу. Однако он быстро поднялся, потирая ушибленный бок.

— Так вот в чем прелесть полета в небо, она — в падении! — засмеялся Мишка.

Валька будто не слышал его. Он снова полез на церквушку, но, взобравшись, тут же спустился.

— Ну, что, птицы передают нам привет? — опять пошутил Мишка. Юрка же почувствовал, что Валька чем-то встревожен.

Тот беспокойно шнырнул своими острыми глазами по сторонам, коротко шепотом бросил:

— Тихо, потом расскажу. Помогите.

Он в третий раз вскарабкался наверх. Там укрепил доску, поданную Юркой, и снова спустился:

— Пойдемте быстро отсюда.

Мишка уперся:

— Ни шагу не сделаю, пока все не выложишь.

— Не томи,— поддержал Юрка.— Что там такое?

Валька неохотно начал:

— Ну, заглянул я в дыру... Что-то там есть. Ящики не ящики, не поймешь: темновато.

— Давай вовнутрь залезем,— предложил Мишка.

— Опасно: на дворе-то еще светло,— возразил Валька.— Надо подождать.

— Да вы чего? — остановил их Юрка.— Это как же называется? Грабеж...

— Борьба с религией, вот как,— огрызнулся Мишка.— Подумаешь, мы только посмотрим! Ты можешь не лазить.

— Ну, даешь!

— Вдруг там книги, а?— высказал догадку Мишка и лукаво посмотрел на Юрку.

— Вот бы здорово,— загорелся тот.

— Значит, так,— сказал Валька, поняв, что больше возражений со стороны Юрки не предвидится,— сейчас по домам. Как только совсем стемнеет, встречаемся здесь у входа.

Прошло больше часа, когда Юрка вновь появился у церкви. Уже стемнело. Небо было черным и походило на школьную доску, на которой ядреным мелком написаны нотные знаки — звезды.

Стояла тишина, какая бывает на кладбище. И вдруг послышалось близкое кваканье лягушки. «Откуда ей здесь взяться? — удивился Юрка, но тут же хлопнул себя по лбу: — Это же наш условный сигнал!» Он негромко, но очень похоже проквакал. Кусты, облепившие стены «стадиона», зашуршали. Из них выросли две тени, в которых Юрка узнал друзей. Все трое молча шмыгнули в пролом в ограде и очутились у церквушки, которая смутно вырисовывалась на фоне неба.

— Мишка,— зашептал Валька,— ты останешься здесь. Если что — два квака, отбой — три, понял?

Тот мотнул головой, хотя ему меньше всего хотелось оставаться внизу. Но Валька его уговорил еще по дороге сюда: здесь опаснее, да и Мишка покрепче, а вдруг что случится.

Валька и Юрка полезли наверх. Добрались до крыши, сдвинули в сторону одну из досок и протиснулись в образовавшуюся дыру. Затем поставили доску на прежнее место.

Здесь, наверху, была кромешная темнота. Валька включил карманный фонарик, и тонкий лучик света уткнулся в дощатый пол. Затем бойко метнулся в глубь чердака, наткнулся на какие-то длинные ящики. Тут же выхватил из темноты что-то вроде небольшого сундука, обшарил его со всех сторон.

— Загляни-ка в него, Юр,— еле слышно попросил Валька.— Он не заперт, кажется...

Юрка с трудом поднял, будто литую, крышку.

— Смотри, какие-то бумаги!—удивился Валька, светя фонариком вовнутрь сундука. Он схватил первый попавшийся листок, но не успел разобрать ни одного слова, как услышал испуганный шепот Юрки:

— Трезубец.

Лишь сейчас Валька заметил, что текст был напечатан на бумаге с изображением бандеровского знака. Но тут фонарик погас, что всегда случается в самые неподходящие моменты. Несмотря на отчаянные попытки мальчишек включить его, он никак не хотел зажигаться... Рассердившись, Валька сунул его в карман.

— Давай вниз,— заторопил он Юрку.

— Сейчас, только сундук закрою,— ответил тот, ухватился за крышку, рванул на себя... На чердаке будто взрыв грохнул. Это хлопнулась крышка сундука, вырвавшись из рук.

У обоих сердце враз ринулось вниз.

— Тише ты! — прошептал Валька.

Тотчас же квакнула лягушка два раза. Что это? Или, действительно, опасность, или Мишку ввел в заблуждение грохот упавшей крышки? Сомнения рассеял глухой стук внизу, похожий на звук захлопываемой тяжелой двери.

— Кто-то в церковь зашел,— чуть слышно проговорил Валька.— Вдруг сюда?

От такого предположения у обоих забегали по спи-не мурашки. Ребята замерли. Внизу стояла тишина.

— Давай спустимся,— предложил после тягостного молчания Юрка.— Это, наверное, сторож пришел. Ночевать будет.

— Подождем чуток. Чего доброго, засыплемся.. Мишка-то молчит...

Не успел Валька договорить, как где-то, казалось-совсем рядом, послышались скрип и шлепанье. Было похоже, что кто-то поднимался по ступенькам. Ребята увидели сквозь щели в стенах, как вспыхнул свет. Потом громыхнул замок...

Мишка считал, что только в книжках случаются совпадения. Он был уверен, что лезть наверх следовало всем троим. Конечно, так уж принято: кто-то должен «прикрывать». Тем более, что рассказы о бандеровцах это не какие-то сказочки. Он сам бывал на похоронах убитых ими солдат и даже гражданских. Да и Юрка рассказывал — такое не придумаешь. Но ведь это в лесах, на хуторах... А здесь, почти в самом центре города, какие могут быть бандеровцы? «Это Валька все,— неприязненно подумал он,— Уговорил меня, как маленького, а сам с Юркой...» Тут ему в голову пришла мысль плюнуть на все это наблюдение и податься наверх.

Конечно, спроси Мишку, что его тянет туда, он бы затруднился сразу ответить. Просто хочется чердачок поглядеть да узнать, что это за ящики. Такая уж у всех мальчишек, должно быть, натура — любознательная.

...Мишка легонько оттолкнулся от ограды, на которую навалился, чтобы ему было удобно выполнять обязанности наблюдателя, шагнул к церквушке. В тот же миг он увидел, скорее — почувствовал, что кто-то вошел в ограду. Мальчишка тотчас пригнулся и вспомнил, что должен предупредить друзей. Он дважды квакнул, следя за тенью, которая неслышно скользила от входа на «стадион» в сторону церквушки. Потом послышалось негромкое скрежетание, скрип и стук двери.

Мишка вплотную приблизился к церкви, лихорадочно соображая... У него заныла голова от вороха мыслей, которые толкались в ней. Кто это мог быть? Что ему понадобилось здесь в глухую полночь? А вдруг он поднимется наверх, туда, где ребята? Что делать?

Может, заорать? Тот человек услышит и вернется. В это время Юрка с Валькой уберутся.

Мишка совсем было собрался крикнуть, как вдруг сообразил, что неизвестный может и не выйти. Испугается и затаится.

...Мысль заколотить ногами в.дверь пришла в голову Мишке мгновенно. От первого удара дверь ухнула, издав звук, похожий на глухой взрыв. Мишка стукнул в нее еще несколько раз. Боясь, что там не услышат, заколотил часто и сильно пяткой. Потом приник ухом к двери. Там было тихо. Мишка снова лягнул несколько раз, затаил дыхание, вслушиваясь в тишину... Наконец, уловил какое-то движение за дверью. Догадался: «Открывать боится». Испугался сам, сердце его заныло, потом бешено зачастило. Он шмыгнул носом. Хотел было дать стрекача, как вдруг услышал за дверью тревожный хрипловатый голос:

— Кого там ще носыть нечиста сыла?

— Д-дядя,— заикаясь, выдавил Мишка, не соображая, что говорить.

Тот за дверью, должно быть, поняв, что там всего-навсего мальчишка, спросил спокойно:

— Шо тоби треба, хлопец? В такый-то час?

— Мне... Меня... мама... послала...

— Да кто ты е? Куда тобе маты послала? Це ж церковь...

Мальчишка уже совсем успокоился, и голова его заработала.

— Мамка меня к тетке послала,— затараторил он,— а я дом найти не могу.

— Якый дом?

— Ну, будынок.

— Якый будынок? — уже сердясь, переспросил голос.

— Да мамка сказала, что тетка живет рядом с церковью. А я не нашел. Вот и постучался: может, вы знаете?

— Да ты шо, сказывся? — разозлился тот.— Стучался бы в дома, а то выдумал куда! Я вот зараз выйду...

— Так ведь мамка говорила, что рядом с церковью,— снова забубнил Мишка плачущим голосом.— Ну не сердитесь, дяденька. Я больше не буду. Пусть мамка сама ищет.

Шмыгая носом, он отошел от церкви и побрел за ограду. Там его уже ждали друзья.

— Ну как? — спросил он у них.— Что, клад нашли? Не застукал вас старикашка-то?

— Ты о чем это с ним разговаривал? Про тетку и мамку что-то нес?

— Вы разве слышали? — удивился Мишка и разочарованно протянул: — Эх, зря старался...

— Да тише ты! — оборвал его Юрка шепотом, подом обернулся к Вальке: — Ты доску-то положил на место?

— Ясное дело.

Друзья коротко рассказали, что произошло наверху.

— Здорово! — удивился Мишка, сразу став серьезным.— Может, попы с бандеровцами заодно? Покопаться бы в ящиках. Уж не оружие ли в них?

У ребят разыгралось воображение. Они еще некоторое время шептались, пока не вспомнили, что пора домой. По дороге договорились молчать о случившемся...

Глава девятая

На другой день друзья, встретившись в школе, завели разговор о вчерашнем. Оказалось, что Юрка обо всем рассказал отцу. Валька с Мишкой возмутились. Конечно, отец у него в органах работает. И все же это было явным предательством. Мишка так и сказал:

— Предатель ты.

— И болтун,— добавил Валька.

Юрка, как ни странно, не обиделся, начал объяснять.

— Честное слово, я не хотел. Это отец. Когда я пришел домой, он сразу понял что-то, стал расспрашивать. Я отнекивался. Он тогда говорит: «Если эта тайна касается лишь тебя и друзей — молчи. Если же касается и других, надо сказать, тем более мне, чекисту». Я и рассказал. Отец предупредил, чтобы мы туда ни ногой.

— Вот так раз! — огорчился Мишка,— Мы нашли, а другие...

— Ты думаешь, это шуточки? — сердито оборвал его Юрка.

— Правильно,— поддержал Валька.

...Вечером Мишка не утерпел и, когда совсем стемнело, осторожно пробрался к «стадиону». Стволы деревьев еще различались в темноте, верхушек уже не было видно: они окунулись в ночную глубь неба. Устроиться в кустах возле проема в ограде наискосок от дверей церквушки было делом одной минуты.

Мальчишка затаился, поглядывая изредка на церквушку. Где-то сонно попискивала птичка. Вдруг рядом чуть слышно зашелестела листва, потом враз стихло. «Кошка, что ли,— насторожился Мишка.— А может, мышь?» Снова зашуршало что-то, сухо треснула ветка, и из кустов показалась тень. Хотя «стадион» уже как будто весь был залит чернилами, Мишка узнал человека. Прикрыв ладонью рот, чтобы не прыснуть, он глухо произнес:

— Валька...

От неожиданности тот присел, повернулся, зашептал:

— Ты? Ну, даешь! Почему не зашел?

От такого нахальства Мишка не сразу пришел в себя:

— А сам-то ты как здесь очутился? Небось случайно?

— Точно. Вдруг мне в голову ударило: а что если их сегодня возьмут? Значит, можно будет посмотреть. Я и ринулся сюда. Хотел к Юрке и тебе забежать, да вовремя вспомнил: сами не пойдут и меня отговорят...

— И я так думал,— рассмеялся Мишка.— Только зря мы, должно быть, пришли. Наверно, уж были тут те, кому следует.

Ребята замолчали.

Улица, проходившая рядом с церковью, была малооживленной и днем. А вечером вообще замирала. Вот почему Валька с Мишкой сразу насторожились, когда с улицы послышался шум машины. Они затаились в кустах.

Звук мотора нарастал, и вскоре к «стадиону» подкатила грузовая машина с горящими подфарниками.

Около самой церквушки она простуженно чихнула и остановилась. Из нее вылез какой-то человек и тут же исчез. Будто провалился под землю. Скрип двери подсказал ребятам, что человек вошел в церковь. Он долго не появлялся. Затем послышались приглушенные голоса. Ребята до рези в глазах уставились в темноту. Заметили странную фигуру, похожую на печатную «Н». КогДа она приблизилась к машине, поняли, что это два человека несут груз, должно быть, длинный ящик. Потом что-то глухо заскребло: ящик втаскивали в кузов. Это повторилось несколько раз, и носильщики в конце

концов сами влезли на грузовик. Машина, не включая фар, развернулась и выехала с пустыря.

Скоро вокруг церквушки снова стояла гробовая тишина.

— Эх, а я-то думал! — вылезая из кустов, не хоронясь, в полный голос произнес Мишка.— Ни бандитов...

— Руки вверх, ни с места! — резко и оглушительно, как выстрелы, прозвучало в темноте, и сноп яркого света ослепил ребят. Они оцепенели.

— Вы тут что делаете? — уже спокойнее спросил мужской голос, но тут же удивленно воскликнул: — Юра, это ты? Ну и ну... Разве тебе папа ничего не говорил?

Валька и Мишка решили, что человек обознался.

— Говорил, товарищ капитан,— услышали они за собой виноватый голос, обернулись и увидели... Юрку.

— Но я вижу, не очень убедительно? — усмехнулся мужчина.

— Вы только не говорите его папе,— попросил Валька.— Это он ради нас.

Мишка хмыкнул.

— Ладно,— согласился капитан,— только с одним железным условием: сейчас же по домам, а сюда не приходить, пока не скажу. Поняли? И молчок обо всем.

Почувствовав, как ребята расстроены, добавил:

— Не огорчайтесь, хлопцы. Вы свое дело сделали: здорово помогли нам. Видели, наверное, сколько добра мы увезли на машине? Так-то вот.

Друзья побрели домой...

С той памятной ночи прошло несколько недель.

Как ни пытались ребята разузнать что-то новое про церквушку, все было напрасно.

Даже поначалу обиделись: все-таки не кто-нибудь, а они натолкнули. Потом рассердились:

— Подумаешь, какой секрет... очень уж надо!

И перестали этим интересоваться.

Но когда знакомый капитан попросил их заглянуть к нему, обрадовались. Наконец-то они узнают все...

Друзей привел Юрка, который считался в управлении своим человеком. Там их уже ждал капитан. Он завел ребят в комнату, должно быть, его кабинет, усадил. Начал шутить, расспрашивать о делах, учебе, рассказывать о пустяках. О церквушке ни слова. Ребята приуныли... Мишка не выдержал, спросил обиженно:

— Вы, товарищ капитан, нас для этого только и позвали?

Тот недоуменно поглядел на него.

— О церкви-то когда расскажете?

— К сожалению, я не имею права об этом говорить,— серьезно ответил капитан.

Лица друзей разочарованно-сердито вытянулись.

— Но собрал я вас не для того, чтобы поговорить. Начальник управления поручил мне выразить вам благодарность за помощь, ну и кое-что вручить.

Капитан повернулся к шкафу, стоящему в углу комнаты, открыл дверцу и вытащил оттуда новенький футбольный мяч.

Легко понять ту бурную радость, которую испытали в этот миг друзья...

Глава десятая

8 мая Юрка улегся спать поздно. Ездили всем классом заготовлять дрова для школы и умаялись.

Утром, когда Анна Петровна принялась будить сына, он проснулся не сразу.

— Вставай, Юрча,— продолжала тормошить мама.— Победа! Понимаешь? Радость-то какая... По-бе-да!

Наконец до мальчика дошел смысл того, что говорила мама. Словно электрическим током ударила радость в сердце. Сон слетел вместе с одеялом, сброшенным на пол. Юрка вскочил, закричал «ура!», кинулся в объятия матери. Стиснул Галку, чмокнул ее в щеку. С минуту бесшабашно носился по комнате, пока в глаза не бросился бюст Алексея, стоявший на столе. Юрка как будто споткнулся, сердце у него горестно сжалось, в глазах поплыло...

В полдень друзья отправились на центральную площадь. Здесь начиналось гулянье, посвященное победе. Было весело и шумно. Радио много раз передавало о том, что гитлеровская Германия капитулировала. Люди слушали молча, но как только диктор кончал, раздавались радостные крики, аплодисменты. Над площадью лилась торжественная музыка.

— Вот бы об этом стихи написать,— неожиданно высказал мысль Валька. .

— Здорово придумал! — одобрил Мишка и повернулся к Юрке.— Как, «Александр Сергеевич», принимаешь заказ народа?

— Принимаю! — Юрка рассмеялся,— Только болтать перестань и не язви!

Признаться, мысль написать стихотворение о сегодняшнем дне пришла Юрке еще утром. Наверное, ее вызвало переполненное радостью сердце. Чувства и слова искали выхода. А тут еще Валька...

Желание приняться за стихотворение так захватило Юрку, что он уже не мог больше ни о чем другом думать и говорить...

Друзья, заметив, что Юрка начал отвечать им невпопад, поняли и оставили его.

А к нему, казалось бы, сама собой уже пришла первая строфа:

Юрка чувствовал, что эти строки пока не выражают счастья победы. Он продолжал:

В ушах у Юрки все еще звучали торжественные слова диктора, голос которого был знаком всем советским людям. Но сегодня он звучал как-то необычно. Не сразу до мальчишки дошло, что диктор волнуется.

«Победа — это мир,— размышляет Юрка, покусывая кончик карандаша.— Победа — это тишина... Это молчаливые пушки... Нет, салютующие победителям пушки!!!»

И он закончил стихотворение так:

Вряд ли кто возьмется уверять, что из четырнадцатилетнего парнишки, сочинившего это стихотворение, получится поэт. Одно можно сказать смело: из Юрки вырастет человек, чувствующий и понимающий поэзию.

Глава одиннадцатая

Юрке да и его друзьям никогда и в голову не приходило, что придется когда-нибудь расстаться. Но жизнь не очень-то считалась с их желаниями.

Первым сообщил приятелям печальное известие Мишка: его отца, недавно вернувшегося из армии, направляют в Барнаул. Потом Валька заявил, что мать собирается ехать в Запорожье, где погиб отец. Тогда-то и появилась у Вальки мысль: всем троим взяться за повесть о них.

— Гениально,— сразу одобрил Мишка.

— Нескромно,— возразил Юрка/— Подумаешь, герои нашлись!

— Так мы же для себя напишем,— пояснил Валька.— Пройдет много лет, мы станем старичками, седыми да худыми...

— Память у нас тоже прохудится,— вмешался Мишка.— Вот мы и заглянем в нашу повесть и все вспомним. Разве не приятно будет?

— Тогда другое дело,— согласился Юрка.— Вроде дневника,значит?

Друзья тут же составили план повести, договорились, о чем писать каждому.

Юрка взялся за начало. Его так захватило, что он несколько дней после школы не выходил на улицу, все писал. Только кончил, побежал к друзьям. Те слушали внимательно.

— Я бы поставил «пять» за это сочинение,— сказал Мишка.

— Давай теперь ты свое прочитай,— попросил Юрка.

— После того, что ты сочинил, язык не поворачивается. Честно признаюсь, слабовато у меня получилось...

— Ты честно признайся, что просто не брался!— возмутился Валька.

Мишка хихикнул:

— Ты написал, да много ли толку? На двойку с минусом!

— Пробовал я, только не получилось.

Мишка продолжал гнуть свое:

— Ты, Юрка, начал, тебе, значит, и кончать. А мы с Валькой поможем.

Пришлось Юрке одному доводить дело до конца: не мог он бросить его на полдороге. Опять увлекся, расписался — остановиться не мог. Как-то само собой получилось, что Юрка в своей «повести» рассказал и об Ижевске, тимуровцах и, конечно, о Женьке... Пять толстых тетрадей исписал... Потом стал советоваться, как быть с записями.

— Пусть остаются у Юрки! — предложил Валька.— Это будет справедливо: он писал.

— Да, я согласен,—уныло сказал Мишка.— Но... как же мы? Как идея?

— Какая еще идея? — сердито спросил Валька.

— Та, которую... ну, я-то подал... Написать повесть про нас. И когда мы будем старичками...

— Ты даешь! — возмутился Юрка.— Это же Валька предложил! — Он зло сунул Мишке тетради: — На, забирай! Неужто думаешь, что я возьму?

Тот неожиданно смутился:

— Ладно, не злись, я пошутил... У меня идея. Выход есть. Давайте тетради оставим здесь...

Валька и Юрка озадаченно посмотрели на Мишку.

Тот продолжал:

— Завернем во что-нибудь понадежнее — и в землю. Кто первый вернется сюда, тот и достанет.

Мишкина идея привела друзей в восторг. Спор был забыт. В тот же день ребята, завернув тетради в клеенку, закопали их в палисаднике дома, где жили Никитины...

После этого чуть ли не в один день уехали Валька и Мишка. Юрка загрустил. Ходил сам не свой, будто в воду опущенный. Мысль, что расстался с друзьями надолго, пугала его, больно сжимала сердце.

Задним числом Юрка удивился, как быстро и крепко сошелся с Валькой и Мишкой. До них ему казалось, что после Женьки не сможет ни с кем дружить.

Расставшись с Валькой и Мишкой, он надеялся, что у него заведутся новые друзья. Вон сколько хороших ребят в их классе! Они тащили его в кино, играть в футбол. Юрка не сопротивлялся, но делал это без обычного увлечения.

Шло время. Однажды отец поделился новостью: его вызывают обратно в Ижевск. Сын, услыхав об этом, вначале онемел от радости, потом суматошно кинулся собираться в дорогу...

Успокоился только тогда, когда вся семья заняла места в вагоне.

Юрка устроился у окна. Отсюда были видны река, перепоясанная мостом, окраинные домики, напрасно прячущиеся в поредевшей желтой листве деревьев. Своего дома мальчишка не разглядел, как ни старался. А ему так захотелось, может быть, в последний раз увидеть его.

Юрка почувствовал грусть. До отъезда он не предполагал, что так привязался к этому городу. В нем он прожил полтора года. Здесь встретился и... расстался с Валькой и Мишкой. В одном из палисадников этого города лежат в земле, упакованные в клеенку, толстые тетради. Кто знает, может, придет время, и снова встретятся друзья. Вот когда начнутся бесчисленные воспоминания.

...Еще сильнее расстроился Юрка от мысли, что они покидают места, где погиб его старший брат.

Правда, мальчишка не знает точно, где похоронен Алексей: многочисленные запросы Михаила Ивановича пока не дали результатов. Но Юрка верит, что они в конце концов отыщут могилу. Обязательно приедут туда, чтобы поклониться светлой памяти Алеши...

Печальные думы Юрки обрывает вокзальный колокол: поезду пришло время отправляться в далекий путь.

Паровоз бойко свистнул, пыхнул облачком пара, скребнул рельсы колесами, будто примериваясь к бегу, и решительно тронулся с места...

Вместе с поездом устремились вперед и Юркины мысли — туда, где его ждали друзья, город, в котором он родился...