Живая смерть

Третья часть

Разгоралась заря. Натянув сапоги и перчатки, человек поверх одежды набросил на себя также и непромокаемый плащ с прозрачным капюшоном.

Сейчас он стоял на плоской крыше здания. Перед ним раскорячилась тренога со сдвоенной подзорной трубой, нацеленной на горные вершины. Несколько электрических проводов связывали этот оптический прибор с черной квадратной коробочкой, лежавшей на полу.

Человек слегка согнулся в коленях, прилаживая глаза к окулярам. Он попытался обеими руками подрегулировать инструмент.

Недалеко от него крыша разверзлась. Из люка выполз второй точно так же одетый мужчина.

— Ну что? — поинтересовался он.

— По-прежнему после тринадцатой опоры ничего не видно. Туман слишком густой и не пропускает лучи. А сами они не пытались связаться с нами?

— Нет, — отозвался его собеседник. — Линия, несомненно, повреждена. Я опасаюсь за шефа. С какой это стати вместо неё говорил Жоаким? Там, наверху, происходит что-то такое, что вызывает тревогу. Я даже представить себе не могу, что Уго больше нет в живых…

Первый из наблюдателей оторвался от подзорной трубы. Он принялся расхаживать по цементному покрытию крыши, энергично размахивая руками, дабы хоть чуточку согреться. По ходу гоготнул:

— В жизни не видел такой грозы!.. Смахивает на настоящую бомбардировку. Удивительно, что все молнии точно били прямо в замок. Должно быть, Жоаким умудрился смастерить что-то такое… что притягивает их к себе.

Второй пожал плечами.

— Но Жоаким ни разу не обращался с просьбой поставить ему что-нибудь из материалов, связанных с электричеством. Мы отправляли наверх только микроскопы да…

— Ты забываешь об этих огромных табло, утыканных реостатами и цветными лампочками.

— Не вижу, с чего бы это подобные штучки начали вдруг навлекать на себя молнии.

Взмахом руки первый из мужчин устало отмел все эти бесполезные предположения.

— Поживем — увидим, — промолвил он.

Постепенно туман вокруг них начал рассеиваться. Стали проступать металлические сооружения, ангары, тросы навесной дороги. Последние сплелись в трагическую паутину в подернутом сумрачной пеленой небе; вдоль них, словно холодные и прозрачные жемчужины, медленно скользили сконденсировавшиеся капельки влаги.

Обнажилось, наконец, и обширное пространство, на котором перехлестывались в грязи колдобины от колес и гусеничных транспортных средств. Цепочками тянулись от одного здания к другому люди. Застывшие двойные подъемные краны походили на великанов, воздевших руки в молчаливой мольбе к какому-то божеству Пурров.

Время от времени в том или другом месте слышались голоса, отдававшие команды. Раздавались свистки, в ритме которых выполнялся какой-нибудь рабочий маневр. Из склада выкатился небольшой состав из вагонеток, водитель звякнул в колокол, после чего поезд скрылся за нагромождением прикрытых брезентом ящиков.

Неспешно полз в гору по бетонке крупный грузовик с обутыми в цепи колесами. Он втянулся в крутой поворот и вскоре скрылся за огражденной обочиной, срывавшейся в пропасть. Но ещё долго откуда-то из глубин гор доносился натужный рев его мотора и взвизгивание тормозов.

Один из собеседников начал надсадно кашлять под своим капюшоном.

— Обратился бы ты к врачу, — посоветовал второй.

— Да он проверял меня счетчиком Гейгера всего пару дней тому назад.

— И что?

— Да ничего не обнаружил.

— Не очень-то я верю этому Матиасу. Он безнадежно сел на иглу. Шефу давно следовало бы избавиться от него. Вспомни-ка того типа, что в прошлом году высунулся наружу без капюшона. Уверяли, что он якобы выздоровел после этого. А у него спустя всего два месяца развилась базедова болезнь, а кожа сплошь покрылась красноватыми пятнами. Поверь, тебе стоило бы проявить настойчивость… Кстати, он осмотрел твое горло?

— Заурядный ларингит.

— Да-а-а.

Он замолк и, передернув плечами, приложился глазами к подзорной трубе.

— Эй!

— Что такое?

— Я вижу уже на расстояние до двадцатой опоры. Они спускаются вниз.

— А замок так и не просматривается?

— Даже и не пытаюсь этого делать: слишком далеко.

— Верно, но он ведь расположен весьма высоко, и там, возможно, туман более разреженный.

Последовала пауза. Затем тот, кто стоял без дела, произнес:

— Скажи-ка, сколько их там, в люльке? Не исключено, что парням все же удалось подняться до замка. А не прихватили ли они с собой в обратный путь и хозяйку?

— Помолчи, пожалуйста. Они начали подъем только в три часа утра. Сразу видно, что в горах ты не шибко разбираешься. Ведь сейчас едва минуло пять часов. Впрочем, не вижу причин для того, чтобы сюда пожаловал и шеф. Гроза-то уже прошла.

— Жоаким сообщил, что она заболела… Лично я думаю, что после смерти дочери она здорово изменилась. Дела пока идут, но самоходом, а вот прежней удали явно не достает, да и инициативы не чувствуется. Спрашиваешь её, к примеру, как действовать в отношении новой разработки, а она отвечает: поступайте точно так же, как было с четвертой. Такое впечатление, что ей не терпится поскорее от тебя отделаться. А ведь седьмая покрыта тысячеметровым слоем воды. По-хорошему там надо бы задействовать намного более мощные средства. Это же, смею тебя заверить, исключительное по важности место. Целых десять квадратных километров. А ведь одна находка так и следует за другой! И конца краю этому не видно. Как он, кстати, назывался в прошлом, этот город?

— Что-то вроде Парижа или Парисса, уж и сам теперь не знаю.

Внизу стайка выпачканных в грязи людей подошла к зданиям. Они принялись отчаянно размахивать руками, подавая какие-то сигналы. Один отважился даже чуть приподнять краешек капюшона с тем, чтобы его можно было услышать на расстоянии. Но все равно разобрать, что он выкрикивал, было невозможно.

— Вот олух! — бросил в сердцах тот, кто работал с оптическим инструментом. — При таком тумане он же сожжет себе все легкие! Этого дурака и жалко не будет, когда начнет харкать кровью. Спустился бы ты к ним, старина, и выяснил, чего они хотят от нас.

Второй, молча кивнув, пошел открывать люк на крыше. Опустившись в него, он тщательно прикрыл крышку над головой. Он проследовал далее по коридору, где его по ходу исхлестали водные струи, освободился от своего одеяния в теплой комнатушке, где старательно вымыл руки и поднес к губам стаканчик жидкости розового цвета. Прополоскав рот, он сплюнул в умывальник и внимательно осмотрел глотку в зеркале.

Пожав плечами, мужчина направился затем в просторное помещение, куда по одному входили другие люди, тут же пристраиваясь спинами к теплому радиатору.

— Ну, так что стряслось? — осведомился он.

Один из вновь прибывших, утомленно махнув рукой, произнес:

— Фуник полетел, и надолго. Подумать только: обрушилась четверть всего холма! Опоры снесло на протяжении пятисот метров. Теперь в овраге до чертиков металлолома, и его придется доставать оттуда.

— Выходит, что они изолированы там наверху?

— Да вроде бы так. Теперь, чтобы добраться до них, надо карабкаться по северному склону.

— А вертолет… Сообщивший новость субъект саркастически хмыкнул:

— Вертолет! Вертолет! А ты не сдрейфишь полететь на нем? Учитывая разгулявшийся ветер и вихри, что размажут тебя по скалам одного из трех горных пиков?

— Но шеф, похоже, болен.

— Знаю, знаю. И поскольку все мы в той или иной степени неравнодушны к чарам Марты, то предпочитаем предпринять попытку взобраться с севера. Придется пару дней вертикально повисеть на канате! И все это время не снимать капюшонов! А впереди ещё и обратный путь. Это говорит вам о чем-нибудь, парни? По возвращении не обойтись без нескольких обмороженных ног и обугленных легких. Но что не сделаешь ради Марты, разве не так?

Вот уже несколько часов, как Жоаким и Марта сидели в вестибюле, примыкавшем к тоннелю фуникулера. Они ждали. После окончания грозы Марты не произнесла ни слова.

Время от времени Жоаким вставал и спускался к железным переходным мосткам, вглядываясь в кабель — не дрожит ли тот, — а также силился уловить — не искрит ли мотор. То и другое означало бы приближение вагонетки подвесной канатной дороги. Но все его надежды не оправдывались.

И тогда ученый неизменно возвращался к молодой женщине и тушил переносную лампу. Тока в сети по-прежнему не было.

В наступавшей темноте он вновь принимался трепетно прислушиваться к малейшим шорохам. Обмирая от страха, он воссоздавал в памяти образ гнусного монстра из зала для стражи. И каждую секунду ему казалось, что он слышит, как ползут змеиные телеса по разветвленной сети лабиринта.

При виде стиснувшей зубы Марты у него сжималось сердце. Он пытался как-то согреть её руки-ледышки, крепко сжимая их в своих ладонях. Она не противилась, безучастная ко всему на свете, опустошенная душой.

Биолог перебирал в уме детали всего, что приключилось с ним с момента отлета с Венеры и прибытия на Землю, где он подключился помогать нечестивому делу. Этот грандиозный, но неудавшийся эксперимент начисто лишил его всякой казавшейся теперь безмерной глупостью религиозности. В сущности, он только сейчас по-настоящему достиг совершеннолетия, освободился от всех этих табу, что с детства сдерживали его развитие. Наконец-то ученый смог осознать ставшим свободным разумом и то, до какой степени были обоснованы некоторые венерианские заповеди. Любая наука несла в себе опасность. И хотя раньше он придерживался другого мнения, в эти минуты был вынужден признать, что крайне рискованно касаться как атома, так и клетки человеческого организма. В этом смысле Его Высокая Осторожность был совершенно прав.

Но Жоаким негодовал в связи с тем, что соблюдение этого принципа было доведено Его Высокой Осторожностью до неоправданной крайности. Если бы Священник-Инспектор не придирался столь вздорно к нему в том, что касалось его опытов на лягушках, то он сумел бы продвинуться в своих исследованиях намного дальше и не оказался бы таким беспомощным перед феноменом близнецов. Его Высокую Осторожность следовало бы величать Святой Трусостью. Он явно находился в руках этой малодушной Консистории. И его эмблему на фронтонах храмов вполне заслуженно надо было бы сменить: вместо меча изобразить страуса, прячущего голову под крыло. Вот она, сермяжная правда!

Его Высокая Осторожность боролся с наукой методом запретов. До чего смехотворно! Наилучшим приемом для него в этой схватке явилось бы нападение. Оборонительная стратегия всегда вела только к беде. Ополчиться против тех опасностей, что таит в себе наука? Ладно, согласен. Но делать это надлежало наступательными средствами, иначе говоря, поощряя ученых в их деятельности, а не всемерно тормозя её.

Жоаким проклинал официальный обскурантизм. Ретроспективно в нем поднималось нечто вроде волны гнева всякий раз, когда вспоминались нанесенные обиды. С ним обращались как с ребенком. Стоит ли тогда удивляться, что, не выдержав слишком сурового воспитания, тот взбунтовался. А из этого мятежа и возникло потом все так трагически проявившееся зло.

Внезапно ученый насторожился. Он уловил какой-то шум в коридоре. Тот напоминал прерывистое шуршание по цементному полу. Вдоль стены доносилось чье-то шипение. Временами все стихало, но затем это нечто начинало еле слышно царапать пол, неумолимо приближаясь к ним…

Жоаким не решался даже пошевелить мизинцем. Марта чуть слышно горестно вздохнула и сделала слабую попытку высвободить руки: объятый диким ужасом, Жоаким не заметил, как сжал их изо всех сил. Этот слабый стон привел ученого в чувство, разом освободив его от раздражавшего паралича. На ощупь отыскав в потемках лампу, он молча поднялся. Шагнул к двери. Еле различимое скольжение чего-то по полу возобновилось, заметно приблизившись к их убежищу.

Жоаким направился, крадучись на подгибавшихся ногах, к коридору. С ходу напоролся, больно стукнувшись лбом, на дверь и с испуга чуть не завопил во весь голос. Он поспешно зажег лампу. Его взгляд тут же выхватил из мрака белое пятно, трепетавшее, словно чье-то крыло, на легком сквозняке, — оказалось, то был обыкновенный листок бумаги, сложенный вдвое!

Жоаким бессильно привалился к стене. Вытер обильно выступивший на лбу ледяной пот.

Едва оправившись от шока, биолог мужественно прошагал до угла коридора и осветил его метров на пятьдесят. Пусто.

Возвращаясь в вестибюль, он подобрал нагнавшую на него столько страху бумажку. Сразу же узнал её. Должно быть, она выпала у него из кармана, куда Жоаким поспешно сунул её перед бегством сюда. Это был черновик его работы по расшифровке надписи:

«Здесь покоится пирене, дочь бебрикса, мать змеи…»

Он надолго задумался над смыслом второй части текста:

«Так заканчивается господство человека… новая всемогущественная раса».

Поперек, напоминая о разыгравшейся трагедии, бежала торопливо начертанная рукой бедняги Уго строчка:

«На них это больше не действует… ничего не понимаю…»

Этот крохотный листочек являлся кусочком недавнего прошлого, доказательством того, что все случившееся не было плодом воспаленного воображения свихнувшегося человека.

— Новая всемогущественная раса, — громко произнес Жоаким.

Он содрогнулся и смял черновик в руке. Еще раз прислушался к зловещему эху, доносившемуся из коридора. Только сейчас ученый заметил, что продрог до мозга костей и с грустью вспомнил о своем жилье, в котором не так давно Уго заботливо поддерживал огонь в камине, постоянно подбрасывая туда охапки дров.

Жоаким взглянул на Марту. Она несколько раз мигнула от света лампы. Спросил ее:

— Как вы себя чувствуете?

Хозяйка замка смолчала. Но в её глазах Жоаким прочел до глубины души потрясшую его муку. В его представлении Марта была крайне хрупкой и изящной женщиной, на которую слишком жестоко и непомерно обрушилась судьба. В груди ученого что-то надорвалось. На сердце накатилась волна долго сдерживаемой нежности. Он присел рядом и заключил молодую женщину в объятия. Поцеловав Марту в лоб, он заговорил с ней так, как никогда бы в жизни не решился сделать раньше, обращаясь к хозяйке замка, гордой принцессе Пурров.

— Моя милая подбитая на лету пташка, — вырвалось у него. — Я спасу вас, вот увидите. Увезу вас отсюда далеко-далеко, и вылечу, и… Я люблю вас, Марта. Вы сразили меня уже при нашей самой первой встрече, но я не отдавал тогда себе в этом отчета. Позвольте же мне признаться в этом теперь и повторять эти слова снова и снова, какими бы смешными они ни казались в устах старика вроде меня. Я буду заботиться о вас всегда, как отец в отношении собственной дочери.

Какое-то время он убаюкивал её на своей груди. При этом не уставал твердить:

— Я люблю вас. Последняя радость в моей жизни наступит только тогда, когда удостоверюсь, что вы спасены. О, да! Я все сделаю, чтобы вывести вас из этой передряги целой и невредимой.

Все это выглядело весьма комично. И он прекрасно сознавал сей факт. Но подобные заверения пробудили в нем энергию, свойственную лишь молодым людям. К тому же поблизости не было никого, кто мог бы посмеяться над ним; не стоило принимать в расчет даже Марту, поскольку в эти мгновения её разум, похоже, затерялся в каком-то неведомом и таинственном измерении.

Биолог обулся в сапоги, напялил на себя прозрачный плащ с капюшоном и натянул на руки перчатки. После недолгого раздумья заставил подняться и проделать то же самое и Марту. Она покорно следовала его указаниям.

Усадив её снова на скамейку, Жоаким бросил:

— Я скоро вернусь.

Он спустился по ступенькам, которые вели к мосткам у фуникулера. Его шаги гулко чеканили по металлу, порождая угрюмое эхо, терявшееся где-то в тоннеле.

Ученый соскользнул на каменистый склон, двигаясь в направлении блекло подсвеченного туманным днем метрах в ста ниже его полукруга.

Минут через пять он выполз наружу и заковылял по сырому откосу, то и дело поскальзываясь на круглых гальках. Ориентировался по тросам подъемной дороги, изгибавшимся от одной опоры к другой, пока не вышел на край пропасти.

При этом он едва не загремел с высокого утеса. Было ясно, что дальнейшее продвижение вперед было невозможным.

Биолог немного постоял у каймы пропасти, возвышаясь над океаном напоминавшего вату тумана. Он ещё мог различать пару пилонов — контуры третьего лишь слегка проступали в окружавшей его со всех сторон мгле.

Жоаким принялся кричать что было мочи:

— На помощь!

Но голос, заглушаемый капюшоном, звучал глухо и явно разносился не так уж и далеко. Тогда, обреченно махнув рукой, он открыл лицо и заорал во все горло:

— Спасите Марту! Эй, вы, там внизу, слышите ли меня? Э-э-й!

Переводя дух, он полной грудью вдыхал смертельную влажность воздуха.

Он продолжал надрываться, пока не охрип, понимая, что его призывы попусту теряются в горах. Обессилев, он пошел обратно, тяжело ступая и останавливаясь через каждый десяток метров, чтобы перевести дыхание. Приближаясь к тоннелю, заметил желтого, в руку толщиной, слизняка, лениво уступившего ему дорогу, испачкав при этом гравий мерзкой пленкой.

Неожиданно до него донесся крик, точнее, нечто похожее на отрывистый смех, раздававшийся где-то в глубине тоннеля. Его сразу же захлестнула мысль: «Что-то стряслось с Мартой!»

Жоаким рванулся, задыхаясь, вперед, ворвался под мрачные своды коридора и сразу же зажег лампу. Он живо представил себе, как Марта в этот момент насмерть схватилась с…

Совершенно изнуренный, он кое-как вскарабкался на мостки и плашмя растянулся на полу, чувствуя во рту привкус крови. В ушах нестерпимо звенело, словно там бухали в барабан. Он с трудом пробормотал:

— Мар… Марта!

По ступенькам он уже карабкался на четвереньках, уподобляясь животному. В вестибюле никого не было. Голос заулюлюкал чуть дальше, в коридоре. То был рассыпавшийся горохом безумный смех, раздававшийся в паузы между куплетами старинной песни, примитивной, отражавшей все зловещие легенды прошлого:

Жоаким, пошатываясь, поднялся на ноги и, прижимая руку к груди, словно пытаясь сдержать бешено колотившееся сердце, потащился по коридору. Он хотел позвать Марту, но из горла вырвался едва слышный шепот.

А тем временем песня Марты причудливым эхом пульсировала по закоулкам лабиринта:

Жоаким мобилизовал все физические ресурсы своего уже достаточно немолодого тела. При выборе направления движения он опять ориентировался по степени освоенности предшествовавшими ему ходоками коридоров. Но миновав три перекрестка, ученый вдруг обнаружил, что голос стал затухать, причем, как ему представлялось, теперь он доносился откуда-то сзади.

Совсем потеряв голову, Жоаким побрел обратно. Марта, очевидно, сворачивала в этой запутаннейшей сети галерей, нашпигованных обвалами и всякого рода ловушками и темницами, просто так, наобум, ничуть не раздумывая.

Он позвал:

— Марта!

Но его полный тревоги призыв отскакивал, подобно шаловливому мячику, от сводов.

— Т-а-а-а! Марта-а-а-а! Т-а-а-а! Т-а-а-а!

Его крик, трижды прокрутившись в лабиринте, возвратился к Жоакиму, вынырнув сразу из двух проходов, — впереди слева и сзади справа. Ученый развернулся и споткнулся о камень. Выпав от удара из рук, лампа на мгновение выхватила из мрака позеленевшие от плесени и накопившейся веками грязи стены; она шлепнулась на пол, и обрезанный выступавшим углом конус света выхватывал теперь из темноты лишь небольшой участок, жестко окантуривая гуду червей, копошившихся в животе гигантского паука.

Жоаким потянулся закованной в перчатку рукой за лампой. Паук, несомненно, был мертв. На его суставчатом туловище болтался кусок оборванной цепи.

Ученый высветил часть коридора прямо перед собой, и резко отпрянул. Всего в нескольких сантиметрах от сапог пол проваливался в угрюмо черневшую прямоугольную дыру. От волнения у него закружилась голова. Жоаким оперся рукой о стену, но тотчас же отдернул её. Он натолкнулся на что-то податливо-мягкое, нечто живое, чья плоть вздрогнула под его пальцами. Биолог пристально вгляделся, но было уже поздно: тварь удрала. Чьи-то лапы проворно простучали по плитам позади кучи обломков: «Это крыса, вне всякого сомнения, она», — постарался убедить самого себя Жоаким, чтобы не дать разгуляться воображению, способному нарисовать куда более мерзкую картину.

Осторожно, на цыпочках, он отодвинулся от колодца. Странно, однако! Он готов был поклясться, что уже проходил этим путем. Но сие было немыслимо. Тогда, спрашивается, сколько же раз он поворачивал обратно? И вообще: с какой стороны он сюда приплелся? Жоаким ещё раз позвал Марту. В ответ дробный смех, прозвучавший где-то далеко-далеко, но затем быстро приблизившийся. Ясно: он никак не мог доверять акустике этого лабиринта, безобразно деформировавшей расстояния. Тогда ученый заковылял на авось. На лбу морозко выступила испарина при мысли о Марте, плутавшей здесь без какого-либо источника света.

Неожиданно он вновь услышал её где-то справа, на этот раз — он был абсолютно уверен — совсем недалеко. Она распевала другой куплет своей лишенной видимого смысла песенки:

— Марта! — что было духу крикнул Жоаким. — Прекратите петь эту чепуху, дорогая. Отзовитесь! Говорите спокойно, потому что из-за эхо невозможно правильно ориентироваться в этом хаосе коридоров… Марта!

Он стал осторожно пробираться в казавшуюся тупиковой галерею и лишь в самый последний момент заметил открывшуюся сбоку щель с неровными краями. Он смело сунулся туда, обдирая плащ о стены, чуть не упал, ступив на покатую кучу мусора, забившегося ему в сапоги. Позади вновь раздался явно безумный голос:

Жоаким обернулся. В углу притулилась Марта. Капюшон оторвался и беспомощно висел на плече, спутанные волосы — все в паутине. Она натужно покачивала головой — слева направо, снова налево…

Заслоняясь от резкого света лампы, она прикрыла глаза рукой и повторила, скорее речитативом, чем напевая:

— …Чудо-тело стало грудой… костей, dominus benedicat vos.

Жоаким сразу же по характерному звучанию признал тот самый язык Лациума, на котором были написаны древние книги. Он заскользил по наклонному склону. В сапоги набилось ещё больше гравия. Устало присел возле молодой женщины. Та, помаргивая, взглянула на него и вдруг зашлась в пронзительном вопле, который втянулся в бесконечную путаницу ходов, и ломаясь об острые зубцы камней, покатился, изломанный на тысячи осколков-эхо, куда-то далеко, отскакивая от свода к своду.

— Марта! — умоляюще произнес Жоаким, крепко прижимая её к груди. Марта, успокойтесь! Это же я, Жоаким.

Она выдохнула:

— Почему?

— Что? — недоуменно переспросил биолог, прежде чем сообразил, что этот вопрос входил неразрывной частью в распевавшиеся ею куплеты старинной песни.

Марта повторила:

— Отчего, что такое, о чем разговоры?… Королева уже давно умерла. И ветер рыдает под дверями.

Затем она принялась тихонько всхлипывать.

Совсем обессилев, Жоаким чуть было не расплакался вместе с ней от осознания собственной немощи, ужаса и отчаяния.

Его губы предательски задрожали, и он крепче сжал Марту в объятиях.

Марта замкнулась в покорном молчании.

Жоаким не смог бы сказать, сколько часов он подталкивал её перед собой, фактически таща молодую женщину на собственном горбу по извилинам подземелья. Он безуспешно пытался отыскать выход. Свет лампы постепенно тускнел, и он старался теперь зажигать её пореже — только в опасных местах и при разветвлениях. Большую часть времени он пробирался на ощупь.

Пару раз ученый прикорнул, растянувшись прямо на плитах. Но перед этим, дабы исключить возможность побега Марты, он связывал её полосками своего разорванного плаща.

Его охватила невыразимая слабость, мучила жажда. Он уже предчувствовал, что вот-вот наступит момент, когда упадет замертво. Если бы Жоаким был один, то не стал бы этому противиться. Единственным источником его энергии оставалась любовь к Марте. Но и он начал иссякать, превратившись в слабый и прерывистый ручеек мужества.

Внезапно возникли галлюцинации. Из окружавшей их тьмы начали выступать, выплясывая причудливый танец, какие-то светившиеся точки, затем — светлые пятна на своеобразном сером фоне. Он помотал головой и усиленно потер глаза. Но видения не исчезали. Тогда Жоаким зажег лампу.

Окончательно одурманенный, он тупо уставился в сочившиеся влагой стены, в земляные завалы на пути и валявшиеся кругом камни. Вновь погасил лампу и стал вслепую карабкаться по песчаному склону вверх. Левой рукой продолжал сжимать хрупкую кисть Марты.

Галлюцинации возобновились через полминуты. На этот раз они приняли форму тусклой кляксы на вершине очередной осыпи. Она деформировалась и разрасталась по мере продвижения Жоакима. То было… нет! Вовсе не видение!

Дневной свет! Грязноватого, с налетом печали, оттенка, он пачкал истлевшие камни. Великолепный и чудный!

Жоаким, задыхаясь, взобрался на гребень. Посадил на пол Марту и рискнул выглянуть в отверстие с рваными краями. Увидел по ту сторону почти полностью сохранившийся коридор. Свет пробивался издалека. Но на первый взгляд каких-либо препятствий впереди не просматривалось.

Щель была слишком узка, чтобы пролезть в нее, и Жоаким лихорадочно заработал руками, выгребая песок. Несколько комков песчанистого известняка протолкнул вперед, расширил дыру, поработал ногами, расшатывая пинками камни.

Ухватив Марту за руку, он протолкнул её перед собой в образовавшийся проход. Не удержавшись на ногах, оба кубарем покатились по насыпи. Долго лежали рядышком, набираясь сил для того, чтобы преодолеть сотню метров, отделявшую их теперь от ясно видимого отсюда выхода наружу. «Это фуникулер, — подумалось Жоакиму. — Люлька давно уже должна была бы прийти за нами. Вот-вот мы увидим на мостике людей. Людей, людей!»

Он привстал, подтянул Марту к себе и, придерживая молодую женщину, двинулся в путь. Собрав остаток сил, крикнул:

— Эй!

Но уже вступая в прямоугольник света, он почувствовал, как болезненно сжалось сердце. За отвалившейся плитой отчетливо проступало помещение. Подняв глаза, он сразу же узнал до боли знакомые стрельчатые своды. Приподнялся на цыпочки и просунул голову… в лабораторию.

На скособочившейся каменной плите прямо на него пучились полустертые буквы надписи:

Gens nova om ipoten

«Новая всемогущественная раса»

Отсутствие некоторых знаков как бы окутывало формулу некоей несущей в себе пагубу аурой. Будто её вслух произносила щербатым ртом какая-то ведьма.

— Угодили прямо в логовище монстра, — упавшим голосом произнес Жоаким.

Он взглянул на Марту.

По-прежнему неотразимо прекрасная, даже с черной каймой вокруг глаз. Но её взор на ничего не выражавшем лице был каким-то потерянным, блуждающим. Как ни странно, но обильная паутина в её волосах выглядела вуалью новобрачной.

— Ну что же, пойдемте! — обреченно выдохнул Жоаким.

Взяв молодую женщину под мышки, он попытался её приподнять. Но она оставалась инертной, никак не реагируя на его усилия. В итоге оба опять свалились в дыру.

Жоаким просидел, не шевелясь, долгих минут десять. Восстанавливал дыхание.

Наконец он поднялся и пролез в щель один. Затем, распластавшись, он зацепился сапогами за края отверстия и протянул руки молодой женщине. Но та, похоже, даже не замечала его, и ученому пришлось несколько раз настойчиво вполголоса взывать к ней:

— Марта, возьмите меня за руки… Послушайте, Марта, надо же выбираться отсюда… Слышите?

В конце концов она с совершеннейшим равнодушием откликнулась на его просьбы. Биологу понадобилась вся многократно приумноженная любовью к ней энергия, чтобы вытянуть Марту на пол лаборатории.

Покачиваясь из стороны в сторону, Жоаким добрел до двери и настороженно прислушался. Ни звука. Скорее — и это было ещё страшнее стояла такая густая тишина, будто кто-то, говоря музыкальными терминами, взял диез очень низкого регистра. У ученого создавалось впечатление, что где-то неподалеку затаилось нечто тяжеловесное, жуткое и величественное. По коже пробежали мурашки. Сами собой заклацали зубы. Наполовину парализованный страхом, он с трудом подчинил своей воле непослушные мускулы, чтобы закрыть дверь и задвинуть щеколду.

Вернувшись к Марте, он обратил внимание на то, что и она испытывала такое же волнение. Биолог усадил её поудобней в кресло, стараясь производить как можно меньше шума. Пошел наполнить стакан из водопровода и нервно вздрогнул, когда, повернув кран, услышал, как громко загудела в трубах вода. Он протянул бокал Марте, но та, судя по всему, его попросту не замечала. Пришлось прижать краешек к губам молодой женщины. Вся дрожа, она принялась неловко пить, но поперхнулась и закашлялась. Стакан упал на пол с невыносимым для обостренной чувствительности ученого грохотом.

Он надолго застыл, опасаясь, что тем самым привлек к лаборатории чреватое бедой внимание. Затем биолог утолил жажду сам, хлебая воду, как дикарь, прямо из ладони.

Вытерев губы, взглянул в направлении своей комнаты. Он едва не шлепнулся в обморок, увидев, что дверь в неё приоткрыта и в затененном треугольнике что-то поблескивает. Жоаким, автоматически, будто заводная игрушка, переставляя ноги, пересек всю лабораторию. Вошел в помещение и, нагнувшись, обнаружил, что это отсвечивала часть позолоченного корешка совершенно безобидной книги. Он безвольно опустился на кровать и просидел так какое-то время — настороже, в состоянии полной, хотя и чуткой, опустошенности, при которой исчезли всякие представления о времени.

Через проем двери в другом конце лаборатории ему был виден неподвижный силуэт Марты, скрючившейся в комочек в громадном кресле.

Солнце пробивалось сквозь оконные стекла хилым желтоватого оттенка сиянием, расползавшимся по каменным плитам. Оно лениво перемещалось по мере того, как истекал час за часом, играя бликами на колбах, выстроившихся в ряд на большом столе, словно последовательно маркируя одну за другой фазы проведенного сатанинского эксперимента.

Из плохо завернутого крана, отсчитывая секунды, с раздражающей монотонностью капало в фаянсовую раковину умывальника.

Проникавшие снаружи в лабораторию солнечные лучи всё больше и больше удлинялись, пока не коснулись двери, выводившей в коридор, после чего моментально исчезли. Всюду сгустились серые, отдававшие грустью тени.

Страх перед надвигавшейся ночью вывел Жоакима из ступора. Он вскочил и, пощелкав впустую электрическими выключателями, зажег две керосиновые лампы.

С нежностью вытер влажным полотенцем лицо Марты, рукой осторожно снял паутину, замаравшую её волосы и одежду.

Она вроде бы несколько успокоилась, и Жоакиму удалось немного покормить молодую женщину. При этом он обращался с ней, как с малышкой, заставляя глотать с ложечки содержимое консервной банки, завезенной с Венеры. Поел сам и, несколько успокоившись, решил полистать ту самую книгу, кусок позолоченного переплета которой ещё совсем недавно так его напугал.

Ученый подобрал её с пола, наугад раскрыл и с удивлением обнаружил, что до сих пор почему-то не читал. Вероятно, уронил при поспешном бегстве отсюда прошлой ночью.

Он не очень-то разобрался в нюансах текста, хотя, судя по всему, то были сплошные восхваления в адрес очень древнего божества. Но одна фраза приковала его внимание:

«Владыко небесный, ты знаешь, что есть старое, а что новое: ты создал меня и ведешь как бы за руку».

От этого старинного псалма как-то полегчало на душе. Биолог почувствовал свою кровную связь с людьми прошлого, которые черпали утешение, взывая к отческой защите Бога. Перевернув несколько страниц, он прочитал другой пассаж:

«Господь — мой светоч; именно он мой спаситель: кого опасаться, если он со мной?.. да пусть мне противостоит хоть целая армия — мое сердце даже не встрепенется».

В Жоакиме вдруг поднялась волна возмущения против объявшего его страха. Его восхитило, что автор книги нашел чистые и наивные формулировки для того, чтобы укрепить уверенность в своих силах. Он подумал о Высшем Существе, которое чтили священники на Венере. Ему пришло в голову, что те неважно справлялись со своей задачей и что их религия была целиком построена на ограничениях. Они вели речи только с позиций боязни и осторожности. Вне всякого сомнения, Высшее Существо предпочитало людей отважных и предприимчивых. Он проклинал сейчас самого себя за то, что усомнился, а было ли Оно на самом деле.

Да разве важно имя, которым наделяют эту Верховную Силу! В древности его величали Господом. Венериане называют Высшим Существом. Ну и что из того? Разве при этом подразумевалось не одно и то же?

Жоаким вдруг осознал, что можно сколь угодно оставаться материалистом и одновременно верить в скрытые силы. Разве кто-нибудь видел воочию ветер? Или мысль? А ведь они существуют.

Он прекрасно понимал, что оперирует аргументами до прискорбия наивными. Но слова звучали в нем, как не имеющая никакого значения музыка, и служили лишь иллюстрацией к зарождению интуитивной убежденности.

Он представлял себе этого «Господа» как неисчерпаемый источник моральной энергии, как почти космическую силу, которую мог задействовать каждый, опираясь на слова-катализаторы.

Самовнушение? Ну и что? Термин укреплял его склонность к рационализму, но в нем не было ничего святотатственного, ничего шокирующего для духовно развитой личности…

Ему было трудно конкретизировать свою мысль в логических построениях. Но совсем неожиданно он задался вопросом, а с какой, собственно говоря, стати он стремится перевести на человеческий язык ту неизмеримую уверенность в себе, которая охватила его. Он вдруг почувствовал презрение к праздным спорам между свободными мыслителями и приверженцами ограниченной религиозности. Ему в равной степени претили как муторный обскурантизм Его Высокой Осторожности, так и мелкое, безмозглое тщеславие некоторых апологетов атеизма.

Он вполголоса произнес:

— Боже, ты ведешь меня как бы за руку — так чего же мне бояться?

Говоря это, он несколько подсмеивался над самим собой. Но этот Господь, эта фантастическая сущность, этот Бог — разве не было им по нраву, когда, насмехаясь над собой, одновременно взывали к ним? И разве это хоть в чем-то ставило под сомнение их благорасположение?

У Жоакима возникло впечатление, что в эти минуты какой-то необъятно громадный Друг космического масштаба ему заговорщически подмигнул. Ему внезапно пришла в голову мысль, а не слишком ли фамильярно гуманизировал он Высшее Существо. Но ученый вновь повторил про себя: ну и что из того?

Взяв лампу, он твердым шагом направился к двери в коридор и, храбро отодвинув засов, распахнул её.

Жоаким вышел за пределы лаборатории. И тут вопреки всем его усилиям непроизвольно зазвякали сами по себе зубы. Вдоль позвоночника противно поползла струйка студеного пота. Он мысленно повторил фразу из старинной книги, словно читал заклинание против страха.

Тот, конечно же, прочно сидел в нем, но был теперь сбалансирован достаточной дозой пробудившегося мужества. А посему биолог продолжал неуклонно продвигаться вперед — к залу для стражи.

И когда его нервную систему захлестывали волны робости и малодушия, он внутренне мобилизовывал против них приливы веры.

На последнем перед целью повороте коридора у него все же подкосились ноги, и Жоаким прислонился к стене. Зубы клацали так громко, что от сводов ещё невидимого ему зала отражалось звонкое эхо. Он напряженно повторил про себя сакраментальную фразу: «Боже, чего мне бояться?» И сделал последний, решающий шаг.

Масса была на месте. Масса ли?…

Да, именно это слово возникло в его мозгу при виде бесформенной груды плоти. Совершенно чудовищная гора человеческого мяса почти конической формы прямо в центре помещения.

Еще достаточно отчетливо проступали контуры змеи непомерной длины, аккуратно свернувшейся вокруг себя, прежде чем её кольца слились воедино, одно с другим. И местами это новообразование подрагивало. Оно жило. И слегка деформировалось под гладкой кожей — точь в точь как у женщины на сносях, — фосфоресцируя фиолетовым огнем, схожим с тем, что испускают светлячки.

Остолбеневший Жоаким выронил бесполезную теперь лампу. Та покатилась к подножью этого наделенного жизнью холма, и биолог не посмел подобрать её.

Тем временем в одной точке своего безобразного тела Масса начала вспучиваться. Вздувшийся там пузырь шумно лопнул, будто на поверхности выпекавшегося теста. Из образовавшейся дыры что-то вылезло на свет: нечто, напоминавшее червеообразный отросток, с ленцой потянувшийся, словно рожок улитки, в сторону биолога.

Запаниковавший Жоаким отступил на шаг, вжавшись в стену. Буквально у него под носом этот аппендикс разорвало, и наружу вывалилось подобие начавшего ускоренно развиваться цветка, на конце стебля которого вдруг возникло… око. Лишенное век и глазницы, оно выглядело жутко и зловеще.

В течение нескольких секунд око рассматривало Жоакима, а затем втянулось обратно в ложноножку, которая в свою очередь убралась в люминесцентную Массу.

В пирамиде из плоти возник и также с треском взорвался второй волдырь. И перед оцепеневшим Жоакимом возникла щель, окаймленная розовыми губами рот.

Тот раздвинулся в мерзкой ухмылке, обнажив белоснежные молодые зубы. Раздался детский голосок:

— От тебя так и пышет радиацией, Жоаким. Но в создавшемся положении это ровным счетом не имеет никакого значения.

Ученый узнал тембр близнецов.

Но губы уже сжались в узкую полоску, её края срастились, и рот исчез.

Из Массы высунулось новое щупальце. Вытянувшись змеей, оно поползло к Жоакиму.

Икнув от охватившего его ужаса биолог со всех ног рванул в лабораторию.

Он бежал в полумраке, то и дело наталкиваясь на стены и набивая себе шишки и синяки, споткнулся, едва удержавшись на ногах, вновь устремился вперед — к прямоугольнику света, указывавшему на спасительную дверь. И наконец добрался до нее.

В последний момент он обернулся и увидел, что светившаяся змея неуклонно приближается к нему, сродни потоку лавы. В отчаянном прыжке, резко распахнув дверь, он ворвался в лабораторию, немедленно щелкнул за собой задвижкой.

Биолог подошел к креслу, где устроилась Марта. Приближение монстра взвинтило и ее: у молодой женщины зуб на зуб не попадал. Жоаким машинально произнес:

— Я с вами, Марта. Так что вам нечего опасаться.

Потом принялся безостановочно повторять полюбившуюся ему фразу:

— Боже, чего мне бояться? Боже, чего мне бояться?

Но тут же глаза у ученого полезли на лоб, когда он увидел, что злодейка-змея, расплющившись, проползла в щель под дверью, а затем, немного покачавшись из стороны в сторону как хобот, образовала глаз, быстро сменив его на палец, проворно открывший запор.

Отросток утянулся обратно в щель. Исчез. Но через мгновение дверь неспешно приоткрылась. Появилось нечто ярко светившееся. Оно выбросило вперед на плиты, устилавшие пол лаборатории, псевдоножку.

Жоаким крепко прижал к себе Марту. Та, парализованная страхом., совсем одеревенела. Ученый со столь неудобной в обращении ношей зашатался, и его колено подвернулось. Выступивший на лбу холодный пот заструился по носу, ослепил его, залив глаза.

Подняв руку, он вытерся, но одновременно уронил Марту, покатившуюся по полу. Биолог оцепенел.

Аппендикс монстра ощерился, формируя рот, как он уже проделывал это в зале для стражи. Из него вылетели слова:

— Не дрейфь, Жоаким. У меня нет других, кроме добрых, намерений. Я мог бы запросто высадить эту дверь. Но предпочел все же просто открыто её, чтобы как можно меньше пугать тебя.

Жоаким с трудом сглотнул. Он провел языком по разом ставшими сухими губам и с трудом выдавил из себя:

— Вон отсюда!

Меняющее как угодно свои очертания щуальце вздулось шаром вокруг того, что было ртом, образовало на этом месте пару глаз, нос… черноволосую голову одной из улыбавшихся близняшек. Та провозгласила:

— Ты же видишь сам, что я очень стараюсь не стращать тебя. Принимать человеческий облик мне совсем ни к чему. И я пошла на это исключительно ради тебя, Жоаким, дабы снять охватившее твою душу смятение.

— Убирайся отсюда! — повторил Жоаким.

Голова звонко и благожелательно рассмеялась. Ее свечение почти полностью прекратилось, и теперь она выглядела чуть ли не совсем по-человечьи.

— Уйти отсюда? — промолвила она. — Ну что же, чтобы доставить тебе удовольствие, я могла бы и послушаться. Но поджимает время. Взгляни-ка лучше на Марту, — она еле жива от испуга, и, говоря так, и ничуть не преувеличиваю. Она и в самом деле уже стоит одной ногой в могиле. Мне надлежит заняться ею. Так что — прочь с дороги!

Масса на глазах у Жоакима вспухла, подобно накатывавшемуся с разбушевавшегося моря валу. Он отшатнулся, ударившись поясницей о край длинного стола. С того посыпались на пол колбы и сосуды, разбиваясь вдребезги. Тем временем приливная волна с хлопком накрыла тело Марты.

— Марта! — завопил Жоаким.

— Тихо! — требовательно рявкнула человеческая голова. — Вопреки тому, что ты думаешь, она наоборот спасена. И тебе вовсе не о чем беспокоиться. Я успела вовремя, как раз перед тем, как она испускала последний вздох. Теперь она живет во мне. Является моей составной частью. Вот только одежда её мне совсем ни к чему.

И тут же монстра выплюнул на пол откуда-то сбоку груду тканей. Жоаким мгновенно признал в этой скомканной рыхлой куче плащ, а также сильно помятые длинное манто и платье Марты. Он так яростно вцепился в край стола, что даже поломал о дерево ногти. Его сапоги заскользили в растекавшейся из уничтоженных колб плазме. Он завалился набок.

На подгибавшихся ногах Жоаким все же сумел добежать до своей комнаты и закрылся там. Придвинул к двери кровать. Вновь упал на колени. Зарылся с головой в одеяла, чтобы погасить сотрясавшие его рыдания. Ложе все ещё пахло духами Марты.

Что-то стукнуло в дверь. Голос потребовал:

— А ну открой, Жоаким!

— Убирайся! — в третий раз истерично выкрикнул он.

Но горло не слушалось его, и вместо энергичного возгласа получилась какая-то неразборчивая мешанина звуков.

«Боже, чего мне бояться? Боже, чего мне бояться?»

Голос не сдавался:

— Неужто ты молишься там, Жоаким? Правильно поступаешь. Но ты ещё не слишком силен в этом деле. Поэтому молитва тебе не помогает в полной мере. Слишком поздно ты спохватился, ну да это уже не играет никакой роли!.. Выслушай лучше меня, да хорошенько, Жоаким. Повторяю: мне не составило бы труда с треском выставить эту дверь. Но я не буду этого делать. Лучше переговорю с тобой через эту преграду, ты все прекрасно поймешь и так.

Ученый, закрыв руками уши, возопил:

— Господи! Господи! Господи!

Голос стал громче:

— Ах, значит тай! Да ты совсем свихнулся, Жоаким. А мне-то казалось, что ты духом покрепче. Ты и впрямь веришь, что Господь Бог помогает тем, кто теряет голову! Он любит набожность, почитание, а не исступление и буйство!

— Господи! Господи! Господи! О, Высшее Существо!

— Тем хуже для тебя. Начинаю ломать дверь.

— Нет!

Дерево сухо затрещало.

Доски не выдержали. Светящийся жгут из плоти потянулся к кровати. Жоаким отпрыгнул назад и бросился к окну.

Масса, более прыткая, чем ученый, выбросила ложноножку влево, пытаясь преградить ему путь.

Дверь разлетелась на куски. Жоаким прикрыв глаза, грохнулся на пол в углу комнаты. Но излучение, испускавшееся монстром, было настолько мощным, что биолог, даже зажмурившись, ясно различал скелет своих пальцев. У него душа ушла в пятки, и ученый предпочел опустить руки.

Жоаким видел, как Масса разлилась, совсем как полноводная река при лунном сиянии, по всей лаборатории. Она втискивалась теперь в комнату, медленно формируя на конце гибкого щупальца шар. Тот преобразовался в лицо, свечение ослабло. Монстр принял лик Марты.

— До чего ужасно! — воскликнул вне себя Жоаким.

Голова усмехнулась.

— Так говоришь, ужасно? Ну-ну, а я-то грешным делом считала. Что ты в меня влюблен. Ах, знаю, что тебя приводит в содрогание, — виновата чересчур длинная шея. Ничего, сейчас мы это дело поправим.

Голова несколько отступила, аппендикс съежился. И перед взором Жоакима предстала Марта, купающаяся в реке. Выглядело это так, как будто над водой, — на самом деле над Массой, разлившейся ярко светившейся лужей, приподнималась лишь её голова.

— Ну как, так лучше? — поинтересовался монстр. — Как видишь, Жоаким, я приняла ту форму, которая наиболее привлекательна для тебя.

— Но ты — не Марта! — всхлипнул тот.

— О, конечно же, она самая! Хотя, разумеется, я «не только» Марта. Но голова, что с тобой разговаривает, несомненно, она. У меня совершенно фантастический метаболизм. Я могу на свой вкус собирать любые клетки, причем, делать это невообразимо быстро, а затем, как угодно, перестраивать их. Вслушайся повнимательней — мой голос полностью идентичен тому, что был у Марты. Я воссоздала Марту. И с тобой говорит именно она, Жоаким. Вы меня слышите, я уже не сумасшедшая. Никогда ещё ранее в жизни мой разум не был столь ясным, как сейчас, и я прошу вас довериться мне.

Лицо молодой женщины радостно просияло. Глаза так и светились довольством. Такой Марту ученый ещё не видел ни разу. Даже при рождении близняшек она не выглядела столь счастливой. Голова заговорила вновь:

— Мы стали невольными инициаторами замечательной мутации. Много веков человеческая протоплазма ожидала подобного благоприятного сочетания случайностей, которые позволили бы ей подняться на целый порядок выше на пути к совершенству. Вот что написано по этому поводу в одной древней книге:

«Вы прошли путь от червяка до человека… чем является обезьяна для человека? жгучим стыдом и объектом насмешек. а чем будет человек для сверхчеловека? жгучим стыдом и объектом насмешек».

«Автор сего текста явно предчувствовал эту невероятную мутацию, оставшуюся, однако, достаточно неясной для его разума. Сверхчеловек? Это не очень удачное определение, и было оно ещё слишком элементарным. Скорее следовало бы говорить о Сверхчеловечестве или же найти ещё более сильное слово. Но вскоре и сама речь перестанет быть необходимостью.

Человеческая протоплазма поглотит все остальное. Жизнь с большой буквы станет единой. Мы впитаем в себя деревья и животных…»

— Мне непонятно это, — вымученно пробормотал Жоаким.

А Марта продолжала в упоении:

— Это не суть важно. Скоро разберетесь. Вам достаточно узнать, что решающим фактором выступил яд рептилии, повлиявший на гены моей дочери. Тем не менее нам понадобилась определенная практическая деятельность, чтобы произвести на свет существо нового типа, более могучее и совершенное, чем даже человек, величавший себя, однако, венцом творения.

— Более совершенное? — насмешливо передразнил Жоаким. — Но эти сатанинские близнецы были лишь монстрами-невротиками. Злобыними и гадкими, и мы…

— Спокойнее, Жоаким! Вы произносите явно непродуманные слова. Просто у близняшек был своего рода переходный возраст, предшествовавший их слиянию в единый организм. Их жестокость, убийство сестренки — не более, чем форма проявления инстинкта самосохранения. Ведь в то время мы бы всех их поуничтожали, случись мне заполучить нормальную Лизу. И они это прекрасно чувствовали. А потом было уже слишком поздно. Они стали нам не по зубам. Надежный инстинкт, свойственный им тропизм вытолкнули их наружу под радиоактивный ливень во время грозы. (В сущности, они сами и спровоцировали её с помощью феномена, суть которого было бы чересчур сложно объяснять.) Тогда-то и завершился процесс мутации. Час пробил, как выразился Шадан, колдун из Деймос-Тауна.

— А теперь настал и ваш черед, Жоаким. Вы наглотались опасного для вашего жалкого человеческого организма тумана. И сейчас стоите на краю могилы. Вот почему абсолютно необходимо, чтобы я поскорее всосала вас в себя и тем самым спасла бы от гибели.

— Не надо, — надрывно простонал биолог, скрючившись в углу.

Голова изобразила щедрую улыбку. То был действительно лик Марты. Но преображенный «живой водой». Марта, более, чем когда-либо соблазнительная и притягательная. Она проговорила:

— Я ещё молода. Под «Я» подразумеваю «Массу», новое существо… И, как всякая молодежь, склонна к играм, к немотивированным поступкам. Я ведь могла бы просто так проглотить вас, даже не испрашивая вашего на этот счет мнения. Но мне хочется, чтобы вы сами сделали первый шаг. И я сейчас попытаюсь соблазнить вас, Жоаким. И вы сами по доброй воле броситесь в мои объятья.

— Нет!

— О, да!

Лицо Марты начало понемногу приближаться к Жоакиму. Из псевдореки, состоящей из сверкающей плоти, выступили сначала округлые и нежные плечи, а затем и белоснежные руки.

Перед Жоакимом воздвигнулось гибкое и молодое тело во всей своей ослепительной наготе.

Марта выглядела русалкой, опирающейся на необъятный и отливающий всеми цветами радуги хвост. Она призывно протянула к нему руки.

— Жоаким, — проворковала она. — Предлагаю вам умереть, чтобы тотчас же воскреснуть. Обнимите же меня.

— Это… это чудовищно, — пролепетал ученый. — Я всего-навсего пожилой человек и…

— И вам никогда не приходилось заключать в объятия женщину. Желаю, чтобы вы, Жоаким, умерли восхитительным образом. Через какой-то миг мы сольемся воедино. В любом случае вы пропащий человек. Я же предлагаю вам живую смерть.

Жоаким поднялся и так сильно прижался к стене угла, куда его загнали, как если бы он хотел вдавиться в камень.

Марта подалась ещё ближе к нему. Она убедительнейшим голосом прожурчала:

— Ваше целомудрие просто смешно. Вскоре мораль и сексуальность потеряют всякое значение. Так обнимите же меня.

Ее завораживавшее лицо было совсем рядом. В глазах Жоакима вспыхнуло что-то вроде экстаза. Губы задрожали. Он внезапно наклонился к Марте, почувствовав, как его голова пошла кругом. Его руки страстно сомкнулись вокруг пленительного силуэта, губы коснулись нежной как шелк щеки. То был дивный миг счастья — и ученый обратился в ничто.

Все охваченные непреодолимым влечением клетки его тела растаяли в океане блаженства.

Монстр утянулся обратно в лабораторию. А в комнате оставил на полу лишь горку опустошенной одежды.

Один за другим люди выкарабкивались из бездонной глубины пропасти. Они цепочкой в последнем усилии подтянулись на громадную скалу, на вершине которой с северного её склона величественно возвышался замок. Их было пятеро.

Достигнув цели, они окинули взглядом четко проступавший на фоне небес грандиозный ансамбль силуэтов башен.

Вконец измотанные, они приостановились на некоторое время, чтобы перевести дыхание. Затем один из них подал знак — приказать голосом он был просто не в силах — к продолжению пути. Он первым ступил на узкий и скользкий пандус. Связанные друг с другом веревками, остальные с тупой покорностью судьбе побрели за ним следом. С капюшонами на головах они выглядели как процессия привидений.

Едва они обогнули выступ замка, как свирепый западный ветер жадно набросился на них, вздувая крыльями полы их плащей. Один из смельчаков не удержался под столь яростным напором и зашатался. Его сапоги соскользнули с тропы. Если бы не страховочные лонжи, его бы ждала неминуемая гибель в беспросветной бездне.

Люди подошли к одному из потайных входов в замок и легко проникли в замусоренную галерею. Метров через двадцать они наткнулись на сколоченную из досок перегородку. Сквозь щели просматривалась лестница.

Они принялись крушить препятствие ледорубами.

Монстр вслушивался в эхо звонких ударов, терявшееся где-то в чреве замка. Собрав всю свою ярко светившуюся плоть на верхних ступеньках, он выжидал.

Как только стук прекратился, он молниеносно стек вниз, разделился на три части, которые рассредоточились в трех разных направлениях: одна взвилась по спиральной малой лесенке, другая — втянулась в люк, что виднелся слева, несколько в стороне, третья — скатилась по осевшему за века ближайшему коридору.

Группа продвигалась вдоль галереи. Войдя в помещение, люди откинули капюшоны. Замыкавший нес на плече ставшие теперь ненужными и свернутыми в кольца лонжи. Глаза у всех ввалились от усталости, черты лица после столь тяжкого подъема заострились. Один из участников спасательной экспедиции беспрерывно кашлял. Второй, опираясь на ледоруб как на костыль, ковылял с вызывавшим жалость трудом.

Неожиданно лидер остановился, причем так резко, что следовавшие за ним коллеги врезались друг в друга.

— Там полыхает огонь! — хрипло просипел он.

Но нет, то было нечто совсем иное. На них медленно, с фатальной ленивостью накатывалась мягкая и податливая, как тесто, Масса, поток светоносной плоти. И в ней там и сям возникали глаза; они выглядели совсем по-человечьи, выскакивали, как грибы, повсюду, тут же внезапно исчезали и на их месте появлялись новые, во всем аналогичные прежним.

Кто в группе панически заорал первым — так и осталось невыясненным. Но все они, беспорядочно толкаясь, пустились наутек по галерее вспять. Один, подвернув ногу, упал. Нестерпимо сиявшая Масса нависла над ним и коснулась кожи искаженного ужасом лица. Человек исчез, словно его лихо высосали из мгновенно опустевшей одежды.

Остальные мчались опрометью, не оборачиваясь. Уже начали скатываться с лестницы, что вела к потайному входу. Двое из них под напором бежавших сзади людей с ходу, сломя голову, угодили во вторую ослепительно блестевшую часть Массы, выдвинувшуюся им навстречу.

Уцелевшие развернулись и едва успели отскочить в сторону, оказавшись между двумя чудовищами, которые тут же слились в одно целое, пустившееся за ними. Наименее резвый был почти сразу же настигнут. Его дикий вопль резко оборвался, — монстр заглатывал свои жертвы, не церемонясь.

Последний из спасателей несся по коридору во всю прыть. Но на первом же повороте тормознул и вжался в стену. К нему неспешно приближалась ещё одна Масса.

Он лихорадочно искал пути спасения. Бесполезно — его взяли в светящиеся тиски. Прерывисто дыша, он несколько раз провел языком по сухим губам. Затем, вскинув ледоруб, изо всех сил метнул его в ближайшую Массу.

Посыпались искры, и импровизированное оружие отскочило обратно к его ногам.

Сотня устремленных на него глаз гипнотизировали смельчака. Они отпочковывались, разрастались, щелкали как лопавшиеся пузыри, снова зарождались и неуклонно надвигались.

Обомлев, человек просто ждал, Он почувствовал, как его тело растворяется в вихре света. И его сразу же охватило чувство неизбывного счастья. Оно напоминало радость идущего в ногу с дружески настроенной гурьбой многочисленных сотоварищей. Удивительное дело: он понимал, что его больше не существовало, или, выражаясь точнее, он остался самим собой, но одновременно стал всеми остальными, объединенными ощущением совместной безопасности, благости и могущества.

Масса скатывалась вниз по горному склону. Она струилась, подобно водному потоку, огибала одинокие, острые, как бритва, утесы, воссоединяясь за ними вновь, поглощала попадавшихся на её пути отдельных слизняков, какой-нибудь муравейник или склонившееся над пропастью деревце. Она напоминала гигантскую стирательную резинку, подчищавшую по ходу все проявления жизни. Разрасталась, как снежная лавина.

Приближаясь к скалам, она растягивалась в стороны гигантскими крыльями, воспаряя в животворном тумане.

Масса обрушилась ангелом-губителем на здания и, проникая в малейшие зазоры, очистила их от обитателей.

Потом стекла ещё ниже, где стояли готовые к взлету два межпланетных корабля.

Там Масса раздробилась.

Самая крупная её часть двинулась к морю — неисчерпаемому источнику жизни, столь отвечавшему её ненасытному аппетиту.

Наименьшая же прорвалась в космолеты, переварив пилотов и техников, после чего наделила себя глазами, ушами, руками, которые тут же нажали кнопки, командовавшие стартом.

Один корабль направился к Марсу с остановкой на Луне, другой вышел на вытянутую орбиту, пересекавшуюся с той, по которой двигалась Венера.

Чуть позже космолеты ей уже не понадобятся, как не нужны костыли выздоровевшему калеке. Масса впитает в себя железо и скальные породы. Она сама сделается космическим кораблем и в этом качестве будет в одиночку совершать прыжки с планеты на планету, вплоть до самых дальних рубежей Вселенной, поглощая все — свет и материю.

В этом неустанном поиске она распространится на все галактики, удовлетворенно урча от коллективного счастья своих составляющих, когда все клетки животного и растительного происхождения образуют единый потрясающий, поющий в унисон хор.

О том, что все произойдет именно так, я знаю с той самой минуты, как меня посетила Марта. Ибо я узрел знак грядущего в глазах её умиравшей дочери. То было знамение, предсказанное древними чудотворцами Деймоса и прорицателями Соонка. И тогда же я приготовил очистительную воду, загасив в ней священный факел. А затем окропил этой крестильной водой алтарь Мораан-Сасса. И увидел всю эту историю в сфере Сиига.

Повторяю, я и в самом деле усмотрел там всё вышеизложенное и написал эту книгу.

Зачем я это сделал? Не ведаю. Мне нечем было более заняться в ожидании того, что неумолимо надвигалось.

И вот уже с Венеры стали поступать странные слухи. Астронавты заверяют, что всю планету затопило какое-то ослепительно сверкающее море.

Но большинство людей не верит, пожимает плечами и говорит, что это галлюцинации или проявление каких-то суеверий.

Но я-то знаю, что к чему. Мне известно с точностью до секунды, когда… Ага, слышите, как заволновалась толпа снаружи. А вот и окно озарило фиолетовым сиянием. Слышу, как нарастает шквал ужаса, но только я понимаю, что это появилась в городе Масса. Я четко различил её тогда в сфере Сиига, я — Шадан, даот Деймос-Тауна, последний мудрец, наследник древнего знания. И…

Хеддиах, час пробил, Хедеддиах, настало…