Живодерня

Винтовка и ТВ

По мне так те, кто говорит, что телевизор – это зло, просто лицемерные свиньи. Вся эта фигня, типа, ящик зомбирует людей и тому подобное – все это полная чушь. По крайней мере, когда телевизор для тебя – единственное доступное в жизни развлечение, много не поговоришь.

Правда, есть еще винтовка. Это тоже очень круто. Телевизор и винтовка – вот и все мои забавы.

Я инвалид с детства. Парализованы обе ноги. Всю жизнь я передвигаюсь в инвалидной коляске. Понятное дело, что при таком раскладе особо из дома не вылезешь. Так что телевизор и винтовка для меня – все.

Только не подумайте, что я собираюсь жаловаться. Во-первых, я давно привык к своим физическим недостаткам; во-вторых, мне, может быть, еще и повезло. У меня есть уйма свободного времени и 24 часа телевизионного вещания. А это лучше, чем большую часть жизни просиживать штаны где-нибудь в душном пыльном офисе по соседству с такими же неудачниками, как и ты. Вот так я думаю.

Обожаю научно-популярные программы, а еще MTV. Довольно-таки забавно смотреть на всех этих так называемых артистов, которые при моем домоседстве скорее виртуальны, нежели хоть сколько-нибудь реальны. Впрочем, большинство из них действительно настолько похожи друг на друга, что, вполне возможно, что всех их создал компьютер и они на самом не больше, чем электронные куклы.

Я живу один. Сраное государство платит мне пенсию, но она настолько мала, что я уж на полном серьезе подумывал отсылать ее обратно. Деньги я получаю главным образом от участия в телевикторинах. Я впитываю информацию как губка и, поэтому отвечать на вопросы мне не составляет особого труда. Так что ящик меня еще и кормит.

Теперь о винтовке. Я собрал ее сам. Большую часть материалов заказал через Телемагазин, детали вытачивал в мастерской.

Ах, да! Я же не сказал, что у меня есть своя небольшая мастерская – я переоборудовал под нее кладовку. Там есть все необходимые инструменты и токарный станок. Иногда я в ней собираю всякие штучки.

Короче, винтовка – это мое второе развлечение после ящика. Из нее я стреляю по автомобилям и по людям. Нет, я их, конечно, не убиваю – винтовка-то пневматическая, хотя и очень убойная (мастер я хороший, простите за излишнюю нескромность) – просто немного развлекаюсь. Вы и представить себе не можете лицо человека, когда ему в жопу внезапно впивается пулька. Или еще куда. Очень забавно.

Хотя я был бы совершенно не против, если бы эти уроды умирали после моих метких выстрелов. Ненавижу людей. Может, меня посчитают фашистом, но я считаю, что все убийцы и маньяки – это своего рода санитары леса. Они держат численность хомо сапиенс в норме. Иначе людей было бы чересчур много, и они толкали бы друг друга локтями, они потели бы и воняли.

Беда в том, что доставать комплектующие для огнестрельного оружия в моем положении просто нереально. Только поэтому моя винтовка пневматическая.

Я сказал, что живу один, но это не совсем так: каждый день ко мне приходит дура –социальная работница. Все время спрашивает, как у меня дела. Так и хочется ответить: “Было б круто, если ты бы мне дала”. Какая ей разница? Это моя жизнь и только моя.

Она сидит часа по два и курит на кухне. Мы с ней почти не разговариваем. Она приносит мне жратву и лекарства.

Мои родители от меня отказались, когда мне не было и года. Им был не нужен ребенок-калека, я их понимаю. Я вырос в детдоме. Представляете, каково такому как я в детдоме? Ни хрена вы не представляете!

Я постоянно был объектом насмешек и издевательств со стороны моих сверстников. У этих ублюдков был любимый прикол: разогнать мою коляску по коридору и спустить по лестнице. Я потом по несколько недель отлеживался, весь один сплошной синяк. Воспитателям говорил, что, типа, сам случайно навернулся. Они, может, и догадывались, где на самом деле собака зарыта, но им было по барабану.

Я ненавидел, когда меня жалели. Я был неразговорчив и угрюм. За это меня не любили. Я отвечал тем же. Как только я там не сдох? Наверное, лучше было бы сдохнуть.

Такие вот дела. Иногда ко мне еще заходят соседи. Узнать, типа, как я поживаю и не нужно ли мне чем-нибудь помочь. Только на самом деле прекрасно видно, что им до меня дела еще меньше, чем детдомовским воспитателям или социальной дуре.

Сегодня я проснулся без четверти девять. Посмотрел на часы и снова закрыл глаза. Сосчитал до десяти. Потом еще раз сосчитал до десяти. И еще раз. Открыл глаза.

Солнце ломилось сквозь мутные грязные стекла. Мне все некогда их помыть, да и незачем. В гости ко мне все равно никто не ходит.

Нашарил рукой свою коляску рядом с кроватью. На ней неопрятным комом лежала моя одежда. Я откинул с себя одеяло.

Сухие палки моих ног беспомощно покоились на простыне. Иного сравнения я придумать не мог. Именно палки. Бесполезные, словно сучья, брошенные на лесной вырубке.

Впрочем, это фигня. Я привык с этим жить и не напрягаюсь. Я начал медленно натягивать свою одежду.

Самое проблемное – это джинсы. В детдоме меня одевали воспитатели, но с тех пор, как я живу один, мне пришлось выработать несколько хитрых приемов для того, чтобы мои ноги тоже были покрыты одеждой.

Дальше все как по маслу. Футболка с портретами биттлов, а следом рубашка. Гранджевая рубаха в клеточку.

Итак, я одет. Руками отрываю себя от кровати и перемещаюсь в коляску. Руки у меня что надо. В армрестлинг меня так просто не победишь.

Я занял свой трон на колесах. Слышно, как на улице разноголосо поют птицы. По серой пыльной поверхности шкафа скользит косой луч.

Туалет. Аккуратно, чтобы не обмочить себя и пол, справляю нужду. Застегиваю ширинку. Нажимаю на слив. В ответ несется веселое утробное бульканье.

Ящик у меня один. Для удобства помещен на кухне. Здесь же находится мой тир.

Нажимаю на кнопку. Загорается экран, динамики наполняются густым звуком. Утренние новости. Часа три, как рассвело, а в Большом мире уже кого-то убили. Поделом.

Щелкаю каналы. Большой мир, мир без меня, живет своей жизнью. Везде утренние программы или новости. Переключаю на MTV. Неизвестный мне клип, в котором какой-то женоподобный урод поет совершенную лабуду. Хорошо хоть музыка приятная.

Мою лицо в холодной струе из-под крана. Здесь же в раковине грязная посуда. Тарелки, кастрюля с окаменевшей на эмалированных стенках гречневой шелухой. Надо бы все это помыть. Вот только что-то в лом.

По MTV крутят уже новую песню. Как и предыдущая, эта, по всей видимости, также является свежим хитом – я ее до сего момента не слышал. Все остальные, поверьте мне, я знаю наизусть.

Да, вы, наверное, спросите, откуда у меня эта хата? Тут дело простое.

Уже в конце моего пребывания в детдоме, когда воспитатели решали, что со мной дальше делать, на мое счастье вдруг объявилась бабушка по материнской линии. Как оказалось, она не простила моим родителям того, что они в свое время сбагрили калеку в детдом, и все эти годы старательно меня искала. Правда, поиски в виду ряда объективных затруднений дались бабушке нелегко, но следует отдать ей должное: в конце концов, она меня все-таки нашла.

После разрешения ряда формальностей, мы с бабулей зажили, в общем-то, ништяк, правда она довольно быстро двинула коней, ибо была уже старая, да и годы поисков подточили ее здоровье. Напоследок бабушка написала завещание на мое имя. Дочке же своей – моей матери – она показала большой болт. Так и сказала: «Хуй она что получит, нечего было Олега бросать». Олег – это, типа, я. Так и остался я один, зато с хатой в центре города. Земля тебе пухом, бабуля!

Хата однокомнатная, большую часть времени я провожу на кухне. Жру и смотрю ящик. В комнате я только сплю. И еще храню винтовку.

По ящику крутят концертный клип немцев Rammstein – «Engel». Мне нравится эта группа. Хорошая музыка, жесткая. Я закрываю кран и еду к холодильнику.

Одиночество многому учит. Ты привыкаешь быть один на один с собой и получать от этого кайф. Это круче тупого общества, где никто никому не нужен, и каждый думает лишь о своей потной вонючей жопе. Я открываю белую дверцу холодильника, увешанную цветными магнитами с изображениями америкосовских мультяшек.

Социальная дура опять купила сраные сосиски и гречку. Я же говорил ей, что меня уже тошнит от них. Одним словом – дура.

На хрен жрать не буду. Лучше поставлю чайник. Пожру потом, все равно сейчас не очень хочется.

Солнечный свет лениво ползет по домам за окном. Во дворе вопит сигнализация чьей-то машины. Ненавижу сигнализации.

Так вот я всю жизнь один. Я, можно сказать, сам себе общество, этакий минимир. Думаю, главная беда людей как раз и заключается в том, что их слишком много. Им нужно выживать. Выживать, выживая других из своего ареала. Им нужно бороться. Чем их больше, тем с большим количеством себе подобных им приходится бороться. Они привыкают к борьбе. Они замыкаются в себе. Они всегда ждут удара, поэтому напряжены. Они могут доверять только самим себе и больше никому. Люди всегда одиноки. Одиночество – единственно верный способ выживания в человеческом океане. И еще ненависть.

Моя ненависть к ним. За то, что у них чуть больше возможностей. А вернее, за то, что им, по сути, на халяву досталось большее количество возможностей, чем мне. Мне за свои возможности всегда приходилось бороться самому.

Блин, агрессивная музыка наводит на агрессивные мысли. Все это туфта полная. Нужно расслабиться. Но не тут-то было. Кто-то звонит в дверь.

Я нехотя разворачиваю коляску, еду в коридор. Открываю дверь. На пороге стоит какой-то пьяный мужик и что-то говорит, но разобрать, что именно, невозможно.

- Вы, наверное, ошиблись, - говорю я и закрываю дверь.

Не проходит и минуты, как в дверь снова раздается звонок. Тот же самый мужик. Ну, уж нет! Я не позволю портить себе с утра настроение. Бью кулаком ему по яйцам и снова закрываю дверь. Теперь уже надолго. Потому что мужик больше не звонит.

Стараюсь не психовать из-за этого придурка. Насвистываю все тот же Rammstein. Помогает. Чайник на кухне закипел.

Пью чай и смотрю ящик. На экране передача про Африку, канал Discovery. Я год копил деньги и купил себе спутниковую антенну через Телемагазин, теперь у меня больше ста каналов.

За окном сосед с третьего этажа заводит машину. Собирается на работу. Я отставляю кружку с чаем и выезжаю из-за стола. Еду в комнату. Там, в шкафу, позади вешалок с одеждой стоит моя винтовка. Я достаю ее. Нежно провожу рукой по стволу, трогаю спусковой крючок. Моя красавица!

Снова еду на кухню. Подъезжаю к окну. Дотягиваюсь до стола и беру кружку с чаем. Делаю глоток остывающего напитка. Ставлю кружку на подоконник. Вскидываю винтовку, приклад упирается в плечо. Смотрю в оптический прицел. Сосед склонился над капотом своей «шестерки». Навожу винтовку на его затылок. Представляете, каково, наверное, чувствовать, что твой затылок находится в прицеле чьей-то винтовки! Хотя сосед ни фига не чувствует. Он просто копается в моторе и собирается на свою долбаную работу.

Перевожу взгляд на его жопу. Отъел же, мудила, себе батоны! Я нажимаю на спуск. Раздается холостой щелчок. Считайте, что он убит. Точнее, он вовсю орет и сжимает руками свою поврежденную ягодицу.

На самом деле он захлопывает крышку капота, садится в тачку и уезжает. Все просто – время большой охоты еще не пришло. Так, просто тренировка. Холостой выстрел.

Я глотаю чай. По ящику показывают сафари. Несколько чуваков на джипах гонятся за львом и стреляют в него из ружей. Они тоже охотники, как и я. И они-то уж точно стреляют не холостыми.

Вот бы мне устроить такое сафари! Только мишенью будет не лев, а многочисленные уроды-соседи и тупые прохожие с самоуверенными лицами. А также тачки с вонючей вечно-орущей-воющей-пердящей сигнализацией. И бичи, собирающие бутылки под окнами моего дома. И участковый, у которого в соседнем подъезде опорный пункт. И все-все-все ублюдки, которые считают ящик самым дерьмовым изобретением человечества.

Всех их я бы с удовольствием сделал своими жертвами, точно говорю.

Щелкаю на другой канал. Фигня. Другой. То же самое. На третьем – повтор какого-то ток-шоу. Ненавижу все эти базары о политике и искусстве. Все это дерьмо полнейшее.

В просвете между шторами раздается неровное гудение, похожее на звук мотора. Крупная муха садится в ложбинку между складками штор и начинает шевелить усиками. Я беру с холодильника газету и осторожно выбираюсь из-за стола. Чуть слышно поскрипывают втулки колес моей коляски. Я заношу руку с газетой. Черная тень взмывает в воздух с проворством боевого вертолета и начинает кружить над моей головой. Я замираю. Муха дает несколько кругов, выбирая место для посадки. Опускается мне на плечо. Я слышу, как вхолостую работают ее крылья. Муха бороздит шерстяной аэродром моей рубашки, потом с усиливающимся гулом взмывает в воздух и снова приземляется на шторы.

На этот раз я не ошибаюсь. Точный удар, резкий как выстрел. Из динамика телевизора несется грохот порохового взрыва, щелчок вылетающей из патронника гильзы. Моя жертва повержена. Я аккуратно наклоняюсь, беру черный членистый трупик пальцами и кладу его на подоконник. Здесь уже несколько десятков таких же, только засохших и сморщенных.

Праздную победу глотком крепкого чая. Я не употребляю алкоголь. Ненавижу пьяниц и алкашей, они мои излюбленные жертвы. Эти вонючие пресмыкающиеся, которые вздрагивают от боли, когда пулька вонзается в их плоть, и тупыми, животными глазами шарят вокруг, надеясь отыскать обидчика. Их опухшие лица при этом становятся обиженно-насупленными как у детей и глаза начинают слезиться.

Голоса и музыка, доносящиеся из телевизора сливаются в одну ритуальную песню. Песню, славящую мою победу над насекомым.

Вообще есть у меня такой прикол: просто переключать каналы один за другим и слушать то, что несется из динамиков. Иногда получается очень забавно. Что-то типа:

Просто, просто верить – это не просто. Посмертные фото тех, кто добровольно или по принуждению пополнил легион смертниц. Садизм какой-то! После этого даже работать не хочется. Что это у вас с рукой? Ерунда. Пентурикио – матерь в голубом. Большое спасибо всем тем, кто за меня болел. Туда по имеющейся информации затесалось множество боевиков, которые желали сотрудничать. Они пришли сюда снова и привели новых людей. Лечит и укрепляет десны. Пополнить запасы хлорки. И мокрыми дрова брал и спичку: раз, два, три. Дайте мне возможность обследовать его. Я должен быть уверен. Не стоит рисковать. Как какой? У вас разве нет сведений? Вкусное ощущение чистоты! Ягодичный жир. Мы возьмем его за задницу. Хватит портить воздух. Классическим романом или легким флиртом. Будут ли это пикантные отношения? Та же самая ситуация получается. Она живет не в своей квартире. Теперь и песочница побольше, и игрушки интересней. А что это за телега? А это я, барин, песочку привозил… Я предлагаю для перевозки грузов воспользоваться дипломатической почтой. Давайте обсудим детали. Бесплатный кредит на двенадцать месяцев. Лучшая подруга. Я в твоем стоял подъезде. Вот что значит интеллигентное животное. Она сказала, что ей нужен муж. У вас есть молочные косточки? Я просто люблю поезда. Он прожил остаток жизни как овощ. Разговор шел на повышенных тонах.

И это можно слушать до бесконечности. Телевидение – это искусство, искусство из ничего создавать все, из горы глупых и бессмысленных фраз создавать чудо. Это реальность для тех, у кого нет своей. Для таких как я. Это единственно честный мир тотального вранья.

Я смотрю в окно. По пыльной улице вереницей идут люди, толкаясь, не смотря друг другу в глаза. Отсюда, из моей кухни, они кажутся нелепыми фигурками на экране телевизора. Их мир – глупое, марионеточное телевидение. Они называют его реальностью. Я называю реальностью телевизор. Он не покушается на звание самого честного и подлинного, у него нет ни правды, ни лжи.

Философия здесь ни при чем. Поживите в одиночестве – и вы оцените преимущества изоляции. Для меня это просто кайф – жить и играть с самим собой. Играть с этими игрушками, которые разбросаны за окном, на экране телевизора под названием мир.

За стеной кто-то кашляет, а по MTV показывают клип Эминема. От чая осталась только коричневая жижа на дне кружки. Поверженная муха медленно засыхает на подоконнике. Я закрываю глаза и наслаждаюсь одиночеством. Вам этого не понять.

Я наливаю себе еще чаю. Время медленно ползет, как животное с перебитым позвоночником. Глотаю горячую коричневую жидкость, до начала охоты еще есть время. Я не спешу. Это самое интересное – ждать охоты.

Утро плавно вытекает из городской тени, набирая тепла и света, переливается в день, сухой и тягостный, покрытый пылью, пропитанный человеческим гомоном и выхлопными газами. День и в телевизионной сетке – самое вялое время, словно бы его тоже наполняет этот густой душный воздух, раскаленный солнцем. Я просто смотрю первый попавшийся мне сериал. Я не знаю ни одного его героя, ни сюжета – да это и не важно. Телевизионная дрема окутывает меня, словно тягучая болотная жижа.

Проходит час, а за ним и другой. Солнце перебирается по стенам домов за окном, по обоям на моей кухне. Я закрыл глаза и слушаю то, что вылетает из динамиков моего телевизора.

Внезапно раздается звонок в дверь. Протяжный, требовательный и в то же время глухой, стыдящийся собственной бессмысленности. Спорим, это социальная дура?

Нарушив мой покой всего один раз, звонок замолкает: тот, кто за дверью не сильно-то хочет меня видеть; для него это просто обременительная миссия, которую приходится выполнять изо дня в день, бесполезная и гнетущая как головная боль, наполненная смутным желанием однажды не дозвониться и сбросить с себя эту ношу. Ну, уж нет, я пока не согласен. Не спеша выезжаю в коридор и не спеша же открываю дверь..

Социальная работница, Анна Сергеевна, та самая социальная дура, мой ангел-хранитель, ниспосланный государством мне на помощь, стоит на пороге, вид у нее усталый и отрешенный.

- Здравствуйте, - говорю я и отъезжаю от двери, освобождая проход. Она кивает, заносит пакеты с продуктами и заходит сама.

- Здравствуй, Олег. Как твои дела?

Она в принципе еще ничего. Ей, наверное, немного за сорок. Не знаю, есть ли у нее муж и семья. Не спрашивал. Наверное, нет – обручального кольца я не видел. Хотя, может, она его просто не носит. И мы практически не общаемся.

- Нормально.

- Я вот тебе еды принесла.

Она идет на кухню со своими долбаными пакетами. Я еду следом. На кухне шумит телевизор. Она косится на раковину, полную грязной посуды. Я говорю:

- Да вот все руки не доходят ее помыть.

Она молча подвигает себе табуретку и садится. Достает пачку сигарет, извлекает одну и закуривает.

- Что там по телевизору?

- Не знаю, - вру я, - не смотрел.

- Говорят, сегодня опять что-то взорвали.

Черт, может, и взорвали – каждый день что-то взрывают – и что с того, неужели телевизор нужен только для того, чтобы узнавать из него о том, что где-то что-то взорвали?

- Не знаю, - пожимаю плечами я.

- Людей погибших жалко.

Никого тебе не жалко. И не надо рассказывать. Не за что их жалеть, себя пожалей. Твоя профессия – не жалость, твоя профессия – видимость жалости. Мне вот совсем не жалко.

И вообще хорошо, что ты не видела мою винтовку. Лучше бы тебе ее вовсе не видеть. Моей винтовке тоже никого не жалко, телевизору никого не жалко, даже людям там, за окном, никого не жалко. Пока они сами не стали жертвами.

Она курит, медленно втягивая никотиновый дым. Я выкладываю содержимое пакета и перекладываю продукты в холодильник. Опять сосиски. Достало!

- Деньги у телевизора рядом с вами. Спасибо. Только купите, пожалуйста, в следующий раз что-нибудь другое, а то сосиски уже надоели.

Она молчит. Отрешенно кивает. Я щелкаю на канал Discovery. Там показывают передачу про самые скоростные машины на земле. Мощные болиды летят по поверхности высохшего солевого озера. Словно пули, выпущенные из моей винтовки. Быстро и неотвратимо.

Так проходит где-то полчаса, а, может, и больше. Социальная дура курит сигарету за сигаретой, изредка мы обмениваемся короткими фразами. Потом она встает.

- Ладно, я пойду, надо зайти еще к двум людям.

- До свидания.

Я еду за ней в коридор и закрываю дверь. Странная она. Одним словом, дура. Я возвращаюсь на кухню. Невнятное бормотание телевизора с уменьшенной громкостью. Я снова переключаю на MTV. Показывают клип Бритни Спирс.

А Бритни – телка что надо. Она меня возбуждает. Дослушиваю песню и еду в туалет. Расстегиваю ширинку. Достаю член. Он встал. Представляю себе Бритни Спирс и мастурбирую. Вы не подумайте – в этом плане я абсолютно здоров. Вот только из-за моих ног вместо секса приходится обходиться более простым способом самоудовлетворения.

Кончаю, смываю и возвращаюсь на кухню. Мою руки в раковине и включаю плиту. Пора поесть по нормальному, что-то уже хочется. Набираю в единственную чистую кастрюлю воды и ставлю на плиту. Синее газовое пламя подрагивает, мелкие капли воды на поверхности кастрюли с легким потрескиванием ползут по эмалированному краю и, собравшись в кучу, медленно испаряются.

Занавески слегка подрагивают от сквозняка. Шипит, испаряясь, вода на плите. По телевизору показывают рекламу.

Телевизор предлагает покупать, приобретать и потреблять, телевизор дает шанс, телевизор создает и показывает мир. Телевизор-бог, телевизор-чудо, телевизор-шкатулка с возможностями. Возможностями, которых у меня нет там, в реальном мире.

Вообще, на самом деле, есть у меня несколько идей по поводу того, как реально изменить телевидение:

1. Ну, во-первых, людям, как ни крути, нравится смотреть на насилие, разрушение и тому подобное – поэтому-то фильмы-катастрофы, да и просто выпуски новостей, всегда вызывают повышенный интерес со стороны зрителей. Именно поэтому необходимо создать канал, на котором будут транслировать исключительно насилие и разрушение; и даже если в мире ничего такого происходить не будет, нужно будет все равно придумывать и показывать кровь и смерть. Кровь и смерть – это круто, люди от этого балдеют. Если это чужие кровь и смерть, конечно.

2. Во-вторых, на всяких там спортивных соревнованиях, например, я бы играл гимны всех участвующих стран одновременно, чтобы получалась такая чудовищная какофония, которая бы символизировала вечный мир и единение. Какофония, от которой у зрителей бы полопались барабанные перепонки.

3. И, в-третьих, я бы вообще не стал показывать передачи и фильмы про любовь, добро и все такое – Ромео и Джульетта типа и тому подобное, - все равно это никому по большему счету не нужно. Людей-то интересуют не чувства, а то, кто с кем спит и прочие интимные подробности. И на добро всякое им плевать. Больше секса, больше похоти – и никакой любви.

В общем-то, я просто хочу сделать телевидение эффективней. Кого интересует красота и гуманизм? Правильно – никого. Людям нужно шоу и шоу кровавое – поэтому все с удовольствием смотрят репортажи с полей сражений очередной войны. Войны, которая преследует, конечно же, гуманистические цели – войны, которая удовлетворяет человеческую страсть к чужой боли и отчаянию.

Нет, я не хочу сказать, что нужно затопить телевизионные экраны кровью, просто надо показывать ее более осмысленно, что ли. Говоря, типа, смотрите: это же круто, вам это нравится, ну не врите себе, ведь нравится же, а? Кому не нравится?

А раз нравится всем – вот и смотрите себе на здоровье. Смотрите снова и снова, освобождайте свой первобытный страх, утоляйте свою древнюю жажду. Смотрите на чужую боль и чужое горе. Смотрите и оправдывайте зло, творящееся в мире: воровство, коррупцию, все эти политические игры, псевдодемократию, тотальное вранье и насилие, безработицу, вонючую социальную систему, бессмысленные реформы.

Это лучше дешевых голливудских пугалок. Это то, что живет в нас. Это самое крутое реалити-шоу, которое творится на телевизионном экране под названием мир. Да, вот так бы я изменил телевидение.

В это время вода в кастрюле начинает кипеть. Белая пена поднимается из-под крышки. Я беру пачку макарон – наконец-то социальная дура купила не гречку – и высыпаю ее содержимое в кастрюлю. Реклама кончилась, и теперь играет группа Корн.

День в самом разгаре, весь город и весь мир в движении. Но только не я. И я не парюсь.

Я на своей волне; я тоже двигаюсь, но по своей оси и со своей, удобной для меня, скоростью. Мне так проще, да и по-другому я все равно не смогу. Я просто смотрю телевизор и готовлю жратву.

А потом сажусь есть. И снова смотрю телевизор. Солнце бросает тусклый отблеск на экран. Солнце скользит по занавескам. Я доедаю макароны и понимаю, что хочу спать. Бросаю тарелку в раковину и еду в комнату. Ложусь, не раздеваясь, и сон настигает меня моментально.

Сны подобны телевидению. Густая патока сна обволакивает тебя, втягивает, начинает показывать свои программы. Плавно движутся неясные образы, вспыхивают мимолетные сюжеты, появляются их герои. Кажется, что ты участник какого-то шоу, непонятного и при этом колоссального по масштабам. Здесь нет ведущего, есть только зрители. Молчаливые, но причастные. Во сне каждый может стать чем-то большим, чем является. Как и на телевидении.

Я просыпаюсь около семи часов вечера. Комнату окутывает легкая неплотная тень, солнечный свет за окнами потускнел, словно заляпанный руками кусок металла. Время моей охоты близится.

Слезаю с кровати, сажусь в свою коляску и направляюсь к шкафу. Достаю винтовку, нежно глажу ее холодную поверхность. Ну, что, красавица, споем сегодня нашу любимую песню?

Я еду на кухню. По телевизору показывают вечернее ток-шоу, сборище серого сброда, глупое и бесполезное. Я подъезжаю к окну и отворяю боковую створку.

Вечерний ветер врывается в кухню, шевеля занавески, словно огромные листья сказочных деревьев или паруса невидимой каравеллы. Тени глубокими морщинами легли на кожу улицы. Толпа оживленно ползет в разные стороны, глупая-глупая гусеница-толпа, глупая как любое вечернее ток-шоу.

Я осторожно высовываю ствол винтовки в окно – так, чтобы с улицы его было незаметно. Я чувствую, как слегка подрагивает в моих руках оружие, влекомое земным притяжением. Чувствую, как с нарастающим напряжением колотится мое сердце. Колотится в предвкушении лучшего шоу в моей жизни. Я выстрелю в телевизор мира. Стану его героем, незаметным, но от того не менее сильным и властным.

Я поглаживаю приклад, пальцы тянутся к спусковому крючку. Всему свое время, всему свое время, мои дорогие! Я приближаю глаз к оптическому прицелу.

О, как это круто видеть мир сквозь оптический прицел винтовки. Словно на экране телевизора, только телевизора куда более живого, движущегося, пульсирующего. Я вижу толпу почти в упор, ее колыхание, похожее на колыхание желе или медузы на поверхности океана (а ведь я видел все это лишь по телевизору…); пальцы потеют, пальцы только ждут сигнала мозга.

Я шарю взглядом по толпе, выискивая сегодняшнюю жертву. Женщина с ребенком – неинтересно. Толстый тип, красный, разморенный ходьбой и вечерней духотой, - это уже намного круче. Но все-таки сегодня хочется не этого.

Нужно найти человека, обычного во всех смыслах человека, задавленного грузом повседневных хлопот, погрязшего в этом жестоком по отношению к нему мире, зрителя – да, именно зрителя! – наблюдающего это глупое шоу, только наблюдающего – неспособного что-либо изменить. Вот кто должен стать моей жертвой.

Моя винтовка, пульсируя, ищет свою мишень. Одна за другой промелькивают человеческие головы: стриженные и патлатые, седые и крашенные, грязные и зализанные лаком, стянутые заколками или бантами, прикрытые кепи или шляпами – такие уязвимые, такие болезненные. Переполненные страхом изнутри. Страхом за собственный покой.

Пропускаю мимо двух-трех человек. Не те. Упираюсь взглядом в человека в сером костюме, клерка или что-то типа того: вид у него потрепанный и усталый, вид у него такой, что я ни на секунду не сомневаюсь – это именно то, что я искал.

Я вижу его насквозь. Постылая рутинная работа, недовольство заработной платой, частые конфликты с начальством, неурядицы в семье, невозможность что-то изменить. Порочный круг, замкнувший в себе одну никчемную судьбу и потихоньку сводящий ее на нет, – все это я замечаю за каких-нибудь пару секунд. И я уже знаю свою жертву.

Я слежу за ним, выбирая место, где я точно попаду в него, не задев никого другого. Навожу прицел на его шею. Мелькают смазанные силуэты и тени. Проносятся машины.

И вот он выходит на более или менее свободное от людской толкотни место. И тогда я нажимаю на спуск.

Сухой щелчок. Пуля уходит в пространство. The show must go on!

Позади меня шумят динамики телевизора, все то же вечернее ток-шоу, впереди мерцает экран этого серого и некрасивого мира. Экран, на котором теряет равновесие несчастный герой глупого шоу под названием жизнь, и с гримасой неописуемой боли летит на асфальт. Мне кажется, что я даже вижу огромную красную опухоль у него на шее. Я вижу его боль, во всяком случае.

Я отъезжаю от окна и захлопываю створку. Задергиваю занавеску. Винтовка в руках слегка подрагивает. Она, как и я, в экстазе. Мы делаем такое шоу, которое не под силу даже телевизионщикам.

Я включаю чайник, щелкаю на MTV и еду в комнату. Прячу винтовку в шкафу. Смотрю на часы: без четверти восемь.

Внезапно смеюсь и со смехом возвращаюсь на кухню. Нет, что ни говорите, а я счастлив. Даже со всеми своими недостатками.

Доедаю холодные макароны, пью чай и смотрю клипы. Джастин Тимберлейк, Ашер и Мэрилин Мэнсон. Этот чувак мне нравится больше всех. Похоже, он ненавидит мир так же, как и я.

Проходит часа два, а то и больше. Я щелкаю каналы, где вечерние новости сменяются глупыми проходными фильмами или бесконечными мыльными сериалами, мелькают музыкальные клипы с новыми и старыми звездами; по Discovery передача про Космос, эту я смотрю до конца. А потом снова MTV. Наблюдаю своих виртуальных певцов и певиц. Звезд моего личного Космоса.

Солнце закатывается за крыши домов и тонет в холодной и печальной дымке. Сумерки наползают массивные, свинцовые.

Я думаю о том чуваке, которого сегодня подстрелил. Наверное, он летел на асфальт, недоумевая, судорожно пытаясь понять, откуда эта резкая беспричинная боль в шее, откуда этот животный страх за свою жизнь, ледяным комком холодящий живот. Я прямо-таки вижу, как он шарит глазами по сторонам, ища и не находя обидчика, своего палача, как трет больное и опухшее место, как валяется его дипломат, открывшийся и обнаруживший свое стыдливое нутро, набитое разными бумагами. Мне его не жаль. Просто не жаль и все.

Мое шоу закончено, как и кончен этот день. Ночь лежит за окном, холодная и мрачная, словно фильм ужасов. Ветер колотится в стекла, просится в дом. Телевизионное вещание словно замедляется, теряя засыпающих с пультами дистанционного управления в руках зрителей, заполняется тягучим однообразием ночного эфира.

Я решаю, что помою посуду завтра. Вместо этого смотрю какой-то нудный фильм с Жан-Клодтом Ван Даммом в главной роли. Моя винтовка уже спит, ожидая завтрашнего дня и новой охоты. Я тоже его с нетерпением жду. Я же говорю, телевизор и винтовка – для меня все.

Зажигается и гаснет свет в чужих окнах, в этом чужом безразличном городе. Один за другим прекращают свое вещание на ночь телевизионные каналы. Остается только MTV и Discovery, но и то и другое мне за сегодняшний день порядком надоело. Я понимаю, что пора ложиться спать.

Напоследок выпиваю еще одну кружку горячего чая, еду в туалет, потом в ванную комнату: чищу там зубы, и возвращаюсь на кухню. Выключаю телевизор, смотрю, как медленно гаснет экран, закрывая ворота в свой удивительный мир.

Еду в комнату, раздеваюсь и ложусь. Выключив свет, некоторое время ворочаюсь, выбирая удобную позицию, затем оказываюсь на спине и смотрю в потолок. Потолок в сумеречном свечении уличных фонарей, слабо проникающем сквозь стекла и занавески, похож на погасший экран телевизора. Пустой и безжизненный.

Я закрываю глаза и думаю о том, что было бы хорошо, если бы мне приснилась сегодняшняя охота. Я бы снова увидел глаза того человека: глаза, полные боли и страха. Я бы снова, пусть и на короткое время, стал его властелином…

Как видите, я научился жить со своим физическим недостатком, проглотив эту жестокую насмешку судьбы. Более того, я смог в какой-то мере побороть судьбу, став крутым героем с винтовкой. Что бы я делал без нее?

Впрочем, у меня ведь еще есть телевизор.