Живущие дважды

ЗВЁЗДЫ БЕСКРАЙНИХ ДОРОГ (Очерк)

Сегодняшние профессиональные звёзды велосипедного мира хорошо известны на Западе не только любителям спорта, но и людям, которые не интересуются спортом, но вынуждены по воле судьбы читать газеты, слушать радио и смотреть телевизионные передачи.

В ФРГ нет более славного имени, чем Альтиг, в Бельгии — Меркс и Рик ван Лой, в Испании — Сантамарина и Хименес, во Франции — Аймер, Пулидор, Анкетиль и Стаблински, в Голландии — Янсен, в Италии — Зандегу, Мотта, Джимонди и Адорни, в Люксембурге — Шутц и Шлек, в Швейцарии — Руег и Хагманн.

Вспомним ещё два имени, как бы символизирующих собой всё величие империи колёс. Это незабываемые Фаусто Коппи и Эрколи Балдини, величайшие гонщики современности. В рассказах о них сегодня уже трудно отличить правду от вымысла, легенду от действительности.

Но за пределами этого короткого списка остались ещё десятки не менее достойных гонщиков…

Весьма вычурны характеры великих велосипедных звёзд. Неопределённы и порой капризны их судьбы. Ставший легендой ещё при жизни Фаусто Коппи, крупнейший велогонщик всех времён, из ничего поднялся по социальной лестнице почти до полубога. Вся история его жизни — сплошное карабкание со ступеньки на ступеньку. И история эта имела трагический конец. Добившись благополучия материального и обеспечив себе адским трудом безбедную старость, он умер странной смертью 2 января 1960 года от неизвестного вируса в Африке, куда он ездил охотиться. Он умер так внезапно и так нелепо, что его смерть буквально шокировала весь спортивный мир. В неё было трудно поверить. После многих лет смертельного риска, которому он подвергал себя на дорогах мира, испытав на своём веку столько горьких разочарований, — и вирус. Когда Коппи хоронили на винограднике в его родном местечке, за гробом шло более ста тысяч человек, как бы завершая этим маршем одну из величайших страниц спортивной истории…

Эрколи Балдини уже в тридцать три года стал директором компании по выпуску декоративной керамической посуды. Покидая велосипедный мир, он чистосердечно признавался:

— Это очень тяжело — даже держаться возле вершины спортивного Олимпа. О самом Олимпе я уже не говорю. Меня часто в моей карьере подводило здоровье. Оно вечно напоминало мне, что я не способен, не рождён для великого спортивного подвига. Но мне удалось кое-что сделать. Это теперь в прошлом… И всё же как ни мучительно прошлое, оно лучше будущего, которое больше никогда не будет связано с ужасным велосипедным спортом.

Если о женщине говорят, что ей столько лет, на сколько она выглядит, то о гонщике можно сказать — ему столько лет, на сколько он себя чувствует. Вчитываясь в газетные и журнальные отчёты, невольно наталкиваешься на противоречивые определения возрастных возможностей каждого знаменитого гонщика.

Некоторых слишком рано называют стариками. Как в двадцать пять лет говорили о Жаке Анкетиле. Тому Симпсону было двадцать девять, а ему прочили ещё долгую спортивную карьеру. Пулидору — тридцать, и он, считают, не знает усталости. Пит ван Кемпен, старый король шестидневных гонок, стал профессионалом в пятнадцать лет и гонялся до пятидесяти одного года. И даже сделал попытку вернуться на трек в возрасте пятидесяти семи лет. Конечно, желание вернуться шло не от сладкой жизни…

В мире профессионального велосипедного спорта царит самая жестокая конкуренция, бушуют самые низменные человеческие страсти.

Подобно гигантскому скорпиону, вгрызается в удачливого велогонщика сладкая жизнь, засасывает его, пережёвывает и выплёвывает ничтожным человечком, не способным не только вновь победить, но и вообще продолжать заниматься спортом. Такая судьба постигла талантливого итальянского гонщика Петруччи, который умудрился в течение года выиграть «Милан — Сан-Ремо» и «Париж — Брюссель».

Итак, перечислив лишь некоторые из подводных камней, воздействию которых подвержены звёзды бескрайних дорог, можно уже по достоинству оценить характеры и судьбы гладиаторов двадцатого века. О них будут ещё много писать, пытаясь постичь силу боевого духа и воздав должное самоотверженности людей, которые в условиях чудовищной эксплуатации умели находить в себе силы побеждать в поединках, которые составили замечательные страницы истории спорта…

Руди Альтиг. Когда он сошёл с велосипеда, финишировав первым на чемпионате мира в Нюрнбургринге, он был ещё обычным чемпионом мира. Через две минуты после того как финиш Руди Альтига по телевидению увидел тогдашний Федеральный канцлер доктор Любке, он лично позвонил в Нюрнбургринг и сообщил, что Руди Альтигу присуждена высшая для спортсмена ФРГ награда — Серебряный Лаурелов Лист. Ни один западногерманский спортсмен не удостаивался её после 1954 года, когда этой наградой отметили успех сборной команды ФРГ в чемпионате мира по футболу.

«Большому немцу», как ещё зовут Руди Альтига, был немедленно устроен пышный приём в том же «Ринг Спортс Отеле», где жили все участники турнира. И первые слова, которые он произнёс на этом приёме:

— Я никогда не думал, что смогу оказаться победителем в этой сильнейшей «конюшне». Мысль о победе пришла лишь в ста пятидесяти метрах от финиша.

Альтиг — велосипедный феномен. Он, кроме мастерства, которое естественно для подобного опытного гонщика, имеет ещё и свой, присущий только ему класс езды на веломашине. А этим не может похвастаться даже такой ас, как Жак Анкетиль. Руди — тяжёлый, грубо сколоченный молодой человек, обладающий феноменально развитыми спинными мышцами, которые и позволяют ему с такой интенсивностью работать на равнине. Он слишком тяжёл, чтобы одерживать явные победы на горных этапах и, скажем, выиграть такую гонку, как «Тур де Франс». Но все эти недостатки не помешали, однако, победить ему в «Тур Испания», который тоже не отличается равнинностью дорог.

Кто-то из журналистов назвал Альтига «немецким Анкетилем». Но в отличие от французского коллеги, очень озабоченного своей велосипедной судьбой, своим здоровьем и будущим, Альтига скорее можно отнести к несколько легкомысленному типу спортсмена. Он почти не соблюдает спортивного режима. Не хочет и слышать о диете. Пьёт и ест всё, что придётся и что ему хочется. Любит вечерами болтаться с друзьями по весёлым злачным местам. А тренируется только в случае крайней необходимости.

Он обладает довольно весёлым нравом и остроумен. Так, на своей свадьбе, которая совершалась по всем велосипедным законам — друзья стояли шеренгами, образовав над новобрачными шатёр из велосипедных колёс, — Альтиг, несмотря на всю торжественность момента, не упустил возможности пошутить.

— Послушай, Ив, — обратился он к одному из стоявших в шеренге. — Это не то самое колёсико, которое я тебе дал неделю назад в Пиренеях?

У Руди Альтига немало спортивных боссов, но истинным его боссом является жена Криста: красивая, хрупкая с виду, но с железным характером баварской немки. Она являет собой тип едва ли не самого удачливого и хитрого велобизнесмена. Она все время держит руку на пульсе спортивной карьеры Руди и всегда хорошо знает, что происходит в коридорах маленького, но бурного велосипедного мира. И это избавляет Руди от многих случайных неудач и бед. Криста гораздо лучше, чем сам Альтиг, разбирается в контрактах. Твёрдой рукой отметает всё, что считает малодоходным, и, наоборот, готова перегрызть горло любому, кто стоит на пути к прибыльному контракту.

Криста работает в самом тесном контакте с менажером Руди, ловким и хитрым дельцом, директором велодрома в Колоне, неким Крамером. Вдвоём они непрерывно и успешно держат Альтига в фокусе общественного внимания, делают всё, чтобы журналисты регулярно и как можно больше получали материалов о Руди. Ибо паблисити — не только приятная популярность. Это чистая монета, выгодный товар, который приносит опять-таки чистую монету. Несмотря на всю вздорность характера Альтига, им удалось создать о нём такое благоприятное мнение, что никто никогда не мог прочитать в открытой прессе ни одной истории, бросающей тень на белокурого гиганта из ФРГ.

Надо отдать должное — Руди не только любит рекламу, он и работает на неё. Его личные качества и данные тому весьма способствуют. И в любой скучноватой шестидневной гонке не найдётся другого именитого спортсмена, который бы так украсил её бесконечным количеством трюков и выходок и превратил в весёлый и интересный спектакль.

Он пользуется широким набором самых разнообразных клоунских методов. Надевает такую смешную шапочку, что от хохота покатывается весь зал. Всегда готов перед фотокамерой принять любую позу, лишь бы снимок оторвали в редакции с руками.

В этом искусстве он преуспел, ещё когда начал выступать как любитель в 1959 году. Он может, стоя на голове, прочитать серьёзную лекцию о гимнастических упражнениях Йогов. Конечно, репортёр, падкий до сенсаций, с удовольствием снимает чемпиона мира стоящим на голове. И вот уже весь мир видит Альтига в таком положении.

Это нелегко постоянно, каждую минуту бороться за паблисити…

Руди Альтига нередко награждают кличкой Король. Возможно, что этим он обязан своему спортивному таланту. Но скорее кличка отражает человеческие качества Альтига, особенно его королевскую хватку в финансовых делах, когда от предполагаемого королевского благородства не остаётся и следа.

В 1961 году лучшие гонщики сражались за титул чемпиона мира на шоссе. Приблизительно в это же время проходили переговоры по основным контрактам предстоящих шестидневных гонок. И Руди выставил ультиматум, который никак не назовёшь порядочным по отношению к товарищам по профессии. На собрании немецких устроителей шестидневок он заявил:

— Вы возьмёте или Рик ван Лоя или Руди Альтига. Чтобы участвовали оба — слишком жирно!

И ультиматум был принят. Рик ван Лой, который для заработка обычно проходил в зимний период 10–12 гонок, вынужден был покинуть ФРГ, хотя шестидневки собирали огромные толпы зрителей и устроители платили гонщикам бешеные гонорары. Но такова весомость слова Руди Альтига у себя дома…

В 22 года Альтиг обладал многими высшими титулами велосипедного мира. Он был чемпионом мира среди спринтеров-любителей и дважды — среди профессионалов. Он стал идолом велоболельщиков, не уступающих по крикливости почитателям битлов и других модных певцов. И, по словам близких к нему людей, Альтиг завоёвывал эти титулы в ту пору, когда мало тренировался и бесшабашно гулял в ночных кабаках. Поэтому многие специалисты склонны признавать, что Альтиг — гонщик особого класса.

При серьёзном отношении к спорту Альтиг, наверное, смог бы выиграть десятки классических гонок. Однако не выиграл. Шумные спринтерские гонки, выгодные встречи на треках, денежные критериумы отняли у него не только силы, но и, главное, время. Альтиг стал тяжелее и старше…

Вскоре к Альтигу пришла и первая беда. И совсем не с той стороны, с которой можно было предположить. Он упал на ступеньках своего дома и повредил два спинных позвонка. Несчастье вышибло Руди из велосипедного седла почти до августа 1963 года. Он вынужден был лечь на очень сложную и дорогую операцию, которая, кстати, имела всего пятьдесят процентов шансов на успех. После продолжительного отдыха на Канарских островах, в котором так нуждалось переутомлённое в гонках тело, и многих серий серьёзных систематических упражнений, укрепивших спинные мускулы, Альтиг начал тренироваться, готовясь к сезону 1964 года.

Первая гонка принесла первую сенсацию. В стиле Фаусто Коппи Руди ушёл от «поезда» во время «Тур Фландрии» и выиграл его с преимуществом в пять минут.

Но на следующий год, имея прекрасные возможности выиграть «Тур Испании», он упал и повредил бедро, а это считается едва ли не самой тяжёлой, самой худшей травмой для гонщика.

Альтига вновь оперировали. Спустя шесть недель он стоял на костылях и со слезами на глазах наблюдал, как стартовал очередной «Тур де Франс» из Колоньи, города, в котором он жил и который был избран для старта в его честь. А когда через три недели Феличе Джимонди пожинал плоды своей победы в «Парк де Пренс», Руди уже снова сидел в седле. Он делал серии долгих и мучительных упражнений. Потом снова пришлось делать операцию и всё начинать с нуля…

И тогда на помощь ему пришла жена, которая сделала очень многое, чтобы он не пал духом. Она выводила его из состояния апатии и уныния, не давая умереть в нём надежде на возвращение в спорт.

Купленный командой «Мольтени», он стартовал в «Тур Пьемонта» и выпал из гонки, как самый заурядный новичок, на первых километрах. Затем «Тур Бельгии». Злой, тяжёлый тур, проходивший под снегопадом, когда холод сковывает мышцы ног… И опять неудача. Потом, как обычно и бывает, победы вновь чередовались с неудачами. Но уже ничто не могло выбить Альтига из седла и оторвать от дележа того сладкого денежного пирога, который так манит гонщиков, заставляя вступать под знамёна профессионального велоспорта.

«Милан — Сан-Ремо» — гонка, считающаяся первокласснейшей. И многие отдали бы не одну свою победу в других гонках в обмен на право выиграть в туре «Милан — Сан-Ремо». Первым её немецким победителем стал Руди Альтиг. Он ушёл тогда в отрыв вместе с семью лучшими в мире гонщиками. Альтиг сумел удержаться в этой семёрке, прекрасно понимая, что в спринте на финише он сильнейший. И он победил.

Когда крупнейшие гонщики мира высказались против унизительной процедуры взятия мочи на анализ, Руди Альтиг цинично заявил:

— Я получаю 280 фунтов в день плюс премии и ещё контракты с фирмами. За такие деньги я могу мочиться и при полном стечении людей.

Цинизм — почти естественная черта характера, развиваемая тяжёлой, изнурительной работой в мире, где всё покупается и продаётся. Даже состав собственной мочи…

Люсьен Аймер. Иногда о профессионалах пишут как о людях, которые не знают, что такое сомнение и что такое чувство страха. Дескать, они способны угнаться за кем угодно и гоняться где угодно. Но, увы, это плод фантазии досужих журналистов, плохо знающих мир велоспорта. Вот пример. В «Тур де Франс» 1966 года Том Симпсон получил приз самого несчастливого гонщика. Попробуйте поставить себя на его место. Он шёл тур с повреждённой ногой и был на одиннадцатом месте из девяноста гонщиков, каждому из которых не клади пальца в рот. И вдруг Симпсон вылетел из тура. Не было ничего постыдного, что Том весь в слезах сидел в медицинской амбулаторной машине, пока сестра промывала ему рану на локте. Текли не слёзы боли, а слёзы огорчения: потратить столько сил, перенести такие муки — и прекратить борьбу!..

Героем же этого тура стал человек с мягким, грудным голосом и курчавыми волосами, уроженец Тулузы Люсьен Аймер.

Он относится к числу гонщиков, которым пришлось в течение нескольких недель одного «Тур де Франс» пройти весь путь от почти неизвестного спортсмена до героя года. К началу тура ни пресса, ни специалисты не обращали на него никакого внимания. Аймер казался одной из букашек, которые копошатся в огромной тени славы, отбрасываемой великим Анкетилем. И хотя они выступали за одну команду, в подготовительный период к туру Анкетиль был настолько выше Люсьена, что их шансы на победу котировались не иначе как один к ста.

Анкетиль очень уважал спортивный талант Люсьена Аймера, но, как всякий триумфатор, говорил о возможностях другого, считая себя вне сравнения. Пресса наперебой трубила об Анкетиле, Пулидоре, Симпсоне, Хименесе и даже о бельгийце Хусмане. Люсьен оценивался не иначе как лишь «приличная лошадка в упряжке Анкетиля».

Судьба Люсьена сложилась не сразу. Ему уже исполнилось в тот год 25 лет. Возраст немалый. И это был его только второй сезон в качестве профессионального гонщика. Почему он не остался любителем? На этот вопрос Аймер отвечает сам.

— Я просто не мог больше терять время. Должен был или тянуть свой жребий, или терять всё! Я давно готовился к карьере профессионального гонщика. Но мне было страшно бросаться в ужасный водоворот профессионализма, пока не почувствовал, что имею шансы не быть затянутым на его самое дно. Труд гонщика требует огромной выдержки и терпения. И гонщик должен быть готов к постоянному анализу своих возможностей. Требуется иногда выждать, отойти назад. Поэтому не следует сжигать мостов прежде, чем совершенно точно не убедишься, что они тебе не понадобятся вновь…

Его характер проявился в одном весьма примечательном эпизоде. Три машины сопровождения попали в катастрофу. Много жертв. Среди пострадавших — три молодых гонщика, которые надеялись если не победить, то, во всяком случае, хотя бы добраться до финиша этапа. Но, увы, не суждено было исполниться даже этому скромному желанию! Что сделал Аймер, узнав о несчастье? Сразу же после ужина он, вместо того чтобы отдыхать, выскользнул из отеля и, прихватив сладостей, отправился к пострадавшим в госпиталь. Можно только представить себе радость новичков, когда к ним пришёл лидер тура, в котором им к тому же не придётся уже участвовать.

— После того как сошёл Анкетиль, я понял, что, если ничего непредвиденного не произойдёт, я смогу выиграть тур; Джимонди являлся вторым кандидатом команды на место лидера. В позапрошлом году на «Тур Авенир» я пришёл вторым, после него. В этом году я иду сильнее, — рассказывал о своих переживаниях Люсьен Аймер. — Но многие не верили в мою победу. Считали, что жребий, который мне выпал, для меня слишком тяжёл. Журналисты поговаривали, что у меня не хватит самолюбия. Они ошиблись. Да, я не считал, что могу занять место Анкетиля, который действительно супергонщик. Но моё самолюбие подсказывало, что вполне могу стать лидером молодого поколения гонщиков, идущих следом за Анкетилем. Почему бы мне, думал я, не быть этим лидером?!

Аймер начал очень серьёзно готовиться к туру ещё зимой. Он привык к самым тяжёлым гонкам — менажер Люсьена заранее нацелил его на такую трудную подготовку. Преимущество Люсьена в том, что на старте никто не следил за ним, никто из ведущих не спешил записать его номер в свой кондуит. Аймер мог довольно свободно маневрировать на этапах гонки. Однажды в отрыв ушли двадцать семь человек. Они «привезли» семь минут только потому, что никого из фаворитов не было вместе с ними.

Люсьену в командной работе поручили роль контролирующего отрывы, и, начиная тур, он даже не думал, что сможет рассчитывать на большее. В один из счастливых для Люсьена дней он лез в гору довольно успешно, но прокололся, не добравшись пяти километров до вершины горы Галибье. Аймеру удалось быстро сменить колесо и снова уловить наиболее рациональный ритм подъёма, что обычно после проколов даётся с трудом. Испанцы и Янсен подхватили его и притащили в лидеры. И Аймер принял решение, которое должен был принять гонщик такого класса и без подсказки менажера. Он выиграл этап и надел жёлтую майку. И думал, засыпая в гостинице, как сделать, чтобы не снимать лидерскую майку хотя бы ещё один день.

Когда «поезд» пришёл на гору Колета, что всего в сорока километрах от Турина, Аймер принял участие в спурте. Обычно на вершине горы все стараются отдышаться, кто попить, кто поесть. Но если ты пришёл в хорошем состоянии, у тебя есть возможность отличиться. Аймер ушёл метров на двести. И оглянулся. Он увидел, что Пулидора не видно, а Янсен, основной претендент, болтается где-то в группе гонщиков. Аймер почувствовал, что наступил тот самый счастливый момент, и он заработал так, будто украл миллион и его вот-вот поймают с поличным.

В Турин он прибыл первым с разрывом почти в две минуты. И тут даже пессимистам стало ясно, что Аймер может выиграть тур. Но что думал об этом Анкетиль? Он, хотя и вышел из игры, продолжал оставаться капитаном. Его слово решало, осуществится мечта Люсьена или нет…

Потом гонка сложилась так, что к приходу в Шамони Аймер был уже почти уверен в победе. Только Пулидор внушал страх. Люсьен опасался, что он, человек неуравновешенный и вспыльчивый, выйдя из себя, начнёт безудержно атаковать. И в таком бедламе легко остаться без жёлтой майки лидера.

Надо отдать должное Пулидору — он не замедлил этого сделать. У подножия горы Форлаза он начал такой спурт, что Аймеру показалось, будто жёлтая майка уже сползает с его плеч.

И вот тогда догнавшие Аймера Анкетиль и Хименес сказали, что будут работать на него как на лидера. Они подтянули Аймера вперёд, и Люсьену удалось сохранить небольшой разрыв.

— Стал ли я лидером молодого поколения гонщиков? — спросил себя Аймер сразу же после финиша гонки. И ответил: — Конечно, нет. Лидером не становятся по воле случая. Для этого надо много и упорно работать. И я знаю одно — буду работать так, как потребуется. В прошлом туре я сошёл на девятом этапе, в этом взошёл на самую вершину…

Жак Анкетиль. Приветственные крики на стадионе перешли в проклятия и ругательства, обрушенные на голову лучшего гонщика Франции, когда диктор объявил, что Жак Анкетиль, не нарушая двухмиллионного контракта — это диктор подчеркнул особо, — всё же сошёл с трассы тура.

— Я бы не смог тогда проехать дальше и десяти метров, не смог бы заставить себя сделать и одного лишнего движения, — сказал вечером Жак журналистам, умолчав о том, что сошёл с трассы, когда отстал от лидеров больше чем на семь минут.

Можно себе представить ту степень усталости, которая охватывает спортсмена, если подобное признание делает человек, которого самые злые завистники называют супергонщиком.

С именем Анкетиля связаны две яркие и типичные страницы французского велосипедного спорта.

Прежде всего, он стал одним из первых гонщиков, который смело вторгся в велобизнес не только как гонщик, но и как предприниматель. На майках, которые носят он и его друзья по команде, внезапно появились слова «Форд — Анкетиль». То есть фирмы вступили в согласованное сотрудничество на равных началах.

И потом, Анкетиль — одна из сторон, участвующих в грандиозном, постоянно не затухающем скандале, который многие годы кормил прессу. Вернее, соперничестве, постоянно принимавшем форму скандала, соперничестве между Анкетилем и Пулидором.

В характере Анкетиля очень много от известного гонщика прошлого Джино Бартали. Внешне он не похож на тосканца со сломанным носом. Но по грубости, коварству, по этим качествам Анкетиль не уступит Бартали.

Однако слава, подобно слою тонкой массажной пудры, покрывает большинство тёмных пятен в поведении Анкетиля. В отелях многих городов, по которым проходят крупнейшие гонки, есть комнаты Анкетиля, стены Анкетиля, столы Анкетиля, любимые скамейки Анкетиля…

Чем дальше развивается блистательная карьера Жака, тем больше споров и полемических высказываний её сопровождает. Как ни велик Анкетиль, но и его не минует десница старости, которая заставляет ещё ниже пригибаться к рулю, чаще вставать на подъёмах. От зоркого глаза специалистов это не может укрыться, несмотря на все ухищрения Анкетиля.

Год 1966. Впервые о старости Анкетиля заговорили на склонах горы Орнон. Двенадцать километров опасной скользкой дороги. И Пулидор «бросил» своего постоянного соперника почти на минуту, «бросил» Анкетиля, которого называли «королём подъёмов». И сделал это Пулидор к тому же на мокрой дороге…

Хименес заявил тогда, и его слова подхватила вся пресса:

— Жаку уже 32 года. Он уже сыт гонками. И у него не такой, как у молодого Пулидора, аппетит. Уверен, что Анкетиль совершенно здоров. Но он приближается к концу фантастической карьеры. И он уже вольно или невольно не перестаёт думать об этом. Правда и то, что, став бизнесменом, Жак теперь больше любит спокойную жизнь, которой так мало, когда ты сидишь в седле. Даже жена сопровождает его в гонке под видом корреспондентки радио Люксембурга. В тот раз случилось так, что Анкетиль из-за своих проколов лишился малейшего шанса на победу. И Пулидор понял это. Он почувствовал запах удачи, о котором всё чаще и чаще стал забывать Анкетиль…

«Тур Ломбардии» — последний тур сезона. Его особенно страстно хочет выиграть каждый профессионал. И потому, что хочется поставить в завершение сезона жирную точку, уйти на зимний отдых с победой. И ещё потому, что каждую гонку профессионал никак не хочет считать своей последней. На финише «Тур Ломбардии» того года Анкетиль выглядел очень уставшим. Это было видно по его бледному лицу и красным воспалённым глазам. Победа в туре, как и всякая победа в последнее время, досталась ему с невероятным трудом.

И всё-таки многие по-прежнему продолжают бояться его броска на другую сторону дороги и выстрела вперёд от любой по силе группы. Приём почти непостижимый. И если бы Анкетиль уже сотни раз не демонстрировал в самые неожиданные моменты это удивительное мастерство — отрываться от своих коллег, тоже не лыком шитых, никто бы из знатоков не поверил в подобную способность Анкетиля.

Жак Анкетиль не только бизнесмен и гонщик. Он пытается быть и философом. Ему принадлежит такое сравнение: «человеческое тело подобно мотору морского судна — оно может работать на широком диапазоне силовых возможностей». И сам Анкетиль не раз доказывал правоту этих слов и не раз опровергал её.

Когда ему пришлось вслед за Рик ван Лоем и Томом Симпсоном покинуть гонку, перед ним встало немало проблем этического плана. Анкетиль простудился, он уже в начале этапа чувствовал себя не в своей тарелке — у него было очень тяжёлое дыхание.

Несмотря на такие типичные признаки заболевания, нашлось немало злопыхателей, которые обвинили Жака в том, что он симулирует. Увы, никто не хотел поверить, что Анкетиль просто был болен, как может заболеть любой смертный, даже не идущий семь часов кряду под проливным дождём навстречу ветру… И ему пришлось сделать то, что он сделал однажды ещё в 1958 году, — оставить гонку без боя.

Когда загорелся спор вокруг допинговых испытаний, Анкетиль смело вступил в борьбу с сильными велосипедного мира.

Это случилось после очередного этапа «Тур де Франс», когда трое — Анкетиль, Альтиг и Стаблински заявили, что, проведя семь часов в седле под дождём и борясь со свирепым ветром, они не в состоянии ни физически, ни морально подвергнуть себя обязательному медицинскому обследованию. Они дружно тогда посмеялись над правилом, которое гласило, что гонщики, не прошедшие обследования на допинг, автоматически считаются нефинишировавшими, то есть снимаются с гонки и отстраняются от дальнейших состязаний. Но не долго смеялись гонщики. ЮСИ вынесло новое частное решение — о двух месяцах дисквалификации пяти гонщиков: Альтига, Анкетиля, Мотта, Стаблински, Зилиоли. На месяц был наказан Пулидор…

Только Альтигу, например, подобное решение судей обошлось около 10000 фунтов стерлингов в виде выплаты неустоек, в виде гонораров, которые он потерял на контрактах, не выполненных за два месяца.

Все гонщики дружно заявили, что были не в состоянии дать мочу после такой трудной гонки. Пулидор начал оправдываться, сочинив басню, что он дисциплинированно пошёл туда, где, по его предположению, должен находиться медицинский контрольный пункт, но там никого не нашёл и со спокойной совестью вернулся в отель.

Подав кассацию, все шестеро отправились на очередную гонку — «Париж — Люксембург», но на второй день состязаний были сняты. И разгорелся жаркий бой…

Анкетиль выступил с громкими протестующими интервью, в которых заявлял право на профессиональное отношение к своей работе, право не подвергаться унизительному осмотру. Он сказал, что любой профессионал принимает стимуляторы и на тренировках, и в гонках, сказал, что принимал стимуляторы каждый раз. Признание Анкетиля произвело впечатление разорвавшейся бомбы.

Витаминные стимуляторы (а кто разберётся в их происхождении и тайнах фармацевтической, часто подпольной, промышленности!) прочно вошли в жизнь любого гонщика-профессионала. Если он хочет выжить в долгом сезоне, участвуя в столь трудной гонке, как «Тур де Франс», он должен пользоваться стимуляторами. Анкетиль призвал трезво взглянуть на профессию гонщика.

— Скажите, — обратился Анкетиль к журналистам, — если вам надо для вашей работы принять какие-то стимуляторы, кто-нибудь проверяет потом вашу мочу?! За каждую гонку спортсмен теряет почти два литра пота, и жидкость ведь как-то надо восполнять.

«Самые большие собаки велосипедного мира» Анкетиль и Пулидор — каждая из них ревниво следит друг за другом — уши назад, зубы оскалены, — они были едины в своём выступлении против допингового контроля.

Весьма любопытным кажется открытое письмо Жака Анкетиля директору «Тур де Франс»:

«Дорогой Жак Годде!

Весьма ценю ту позицию, которую вы занимаете сейчас. Конечно, вам необходимо думать о будущем „Тур де Франс“, обещая хорошую рекламу представителям стольких фирм, заинтересованных в проведении гонки. И вы совершенно правы, полагая, что каждая из фирм рассчитывает с помощью своей команды на успех в туре.

В нашем обществе есть немало трескучих фраз о правах человека. И одно из таких — право на забастовку. Но мне кажется, что фраза об этом праве звучит не столько трескуче, сколько парадоксально. Хотел бы я посмотреть, как часто пользовались этим правом рабочие на заводах и служащие в конторах, если бы у них была такая же жизнь, какая выпадает на долю гонщиков — участников „Тур де Франс“! Попробуйте убедить шахтёра, что он работает в безопасности рядом с курильщиком, или водителя тяжёлого грузовика, что безопасно пить и ехать, и вы увидите, как они начнут забастовку, требуя отмены права каждого делать то, что ему вздумается.

Велоспорт начинался тогда, когда ни о каких допингах не было и речи. Велоспорт рождался чистым спортом. Футбол, скажем, уже становится чище, поскольку участников чемпионата мира подвергают допинговым обследованиям.

Я уверен, что вы достаточно много знаете о мире спорта, и ваше слово будет весомым, когда вы выступите более решительно, убеждая мир в том, что такое соревнование, как „Тур де Франс“, должно быть чистым, свободным от всяких нечестностей.

Итак, забастовка. Думаю, было бы лучше, если бы гонщики могли воспользоваться не своим правом на забастовку, а правом на участие в чистой гонке.

Желаю вам твёрдости в решении проблемы.

Ваш Анкетиль».

В этом письме весь Жак. Хитрый, себе на уме, опасный соперник. В трудную минуту он сумел повернуть собственную позицию на сто восемьдесят градусов, сделав вид, будто он всегда думал именно так, а не иначе.

Под словами «чистая гонка» Анкетиль подразумевал такую, в которой за гонщиком не будут шпионить и подвергать унизительному обычаю медицинского обследования. Так он объяснял друзьям.

Анкетиль есть Анкетиль.

Феличе Джимонди. Он, наверное, один из самых впечатлительных звёзд мирового класса. После смерти Тома Симпсона на склонах горы Венту он, за исключением товарищей Тома по команде и его близких друзей, был едва ли не самым потрясённым человеком. Вот что писал Джимонди тогда в своём дневнике, который вёл с постоянством человека, мечтающего когда-либо оставить полное собрание мемуаров:

«Я очень хорошо помню эту ночь в Карпентре, когда впервые окончательно осознал, что больше никогда не увижу живого Тома. Я лежал в спальне, и только одна мысль сверлила мозг: „Велосипед так же легко может убить и меня. Я должен бросить его как можно скорее…“ Под влиянием происшедшего у меня появилась потребность сразу же позвонить матери и жене, своим самым близким людям. Когда я начал говорить с ними, их дорогие голоса успокоили меня, и я почувствовал, что не имею права разрушать созданное работой в велосипедном седле. Я понял, что смерть Тома, конечно, страшная потеря, но всё-таки это не конец мира. В следующем году Том должен был ехать со мной в команде „Сальварани“. Я очень ценил его боевой дух. Понимаю, что теперь мне будет не хватать в команде главного — спокойствия».

Джимонди действительно преодолел эту депрессию так, как он написал. Он продолжал гоняться с не меньшей интенсивностью, чем это делал в былые годы. От сентиментальных записей в дневнике теперь он всё чаще переходит к деловым.

«Я буду участвовать в „Тур Испании“ только потому, что мои хозяева хотят использовать гоночную рекламу для расширения своего дела в этой стране. В „Тур Бельгии“ я серьёзно простудился и потому так проиграл „Париж — Рубэ“. Климат Бельгии для меня не подходит. Я южанин и, видно, останусь им, куда бы меня ни забросила жизнь».

И потом:

«Я очень хочу выиграть чемпионат мира в Имола, поскольку это родной город моего директора Лучиано Пеззи».

И потом:

«Да, часовой рекорд — магические слова для любого классного гонщика. И мне кажется, каждый из чемпионов должен обязательно хотя бы однажды попробовать побить этот рекорд».

Организаторы любого тура обычно против того, чтобы участники состязаний сами выступали в газетах с рассказом о событиях гонки. Поскольку, по их мнению, часть рекламной стоимости таким образом переходит на издания, которые эти материалы опубликовали. Так, организаторы «Тур Бельгии», собрав гонщиков, совершенно официально объявили, что запрещают выступать им со статьями за собственной подписью.

Но новая спортивная газета «Спорт-67» уже поместила сообщение, что Джимонди даст серию специальных статей. И объявление это прошло на первой полосе, напечатанное большими буквами.

Джимонди предупредили отдельно, что если он не подчинится решению оргкомитета, то будет дисквалифицирован. Рассуждали так: если разрешать Джимонди, то надо разрешать всем. Рик ван Лой в прошлом году попытался нарушить подобный запрет, но был наказан баснословным штрафом.

Неизвестно, станет ли Джимонди когда-нибудь столь же знаменитым журналистом, сколь прославленным гонщиком, однако в плутовстве он проявил недюжинные способности.

После серьёзного предупреждения со стороны организаторов Джимонди принялся каждый вечер после очередного этапа названивать своей любимой мамочке. И вовсе не потому, что уж так горячо её любил. Имелись причины более существенные.

История звонков началась с телеграммы, которая внезапно пришла в «Спорт-67»: «Организаторы тура запрещают моему сыну подписывать статьи для вас своим именем. Ставьте мою подпись — Анджела Джимонди». Вот почему, спасая контракт с изданием, Джимонди так регулярно звонил своей мамочке. Каждый вечер он подробно рассказывал ей полную историю дня соревнований, с тем чтобы она появилась под маминой подписью в следующем номере «Спорт-67». Итак, мамочка подписывает статьи, получает деньги, читатели счастливы, а организаторы тура не могут предъявить никаких претензий.

Джимонди знаменит ещё своей приверженностью к защитным бандажам. Он с юмором рассказывает о происхождении этой своей привычки.

«Как-то мне случайно попались два бандажа. Я с тех пор всегда надеваю их на колени, боясь повреждений. Я беру с собой большой запас, ибо бандажи со временем стираются и становятся неприлично грязными. Если у меня слетает хотя бы один бандаж, я чувствую себя голым. Вам это, может быть, и смешно, но для меня бандажи — символ благополучия, уверенности в себе, страховой полис. Больше всего я должен заботиться о своих ногах. Вообще, я человек суеверный, поэтому бандажи буду носить всю жизнь, даже после того, как, увы, закончу свою велосипедную карьеру».

Джимонди прекрасно имитирует голоса товарищей. Очень точно представляет Саблински, когда тот идёт в головке «поезда». «Поезд» начинает работать очень быстро. Саблински трудно, и он начинает на всех кричать: «Эй, вы, тише, пьяноу!».

Джимонди не особенно любит рассказывать о себе, о своей жизни, о том, как стал профессиональным гонщиком. Охотнее и очень интересно рассказывает он об отдельных случаях, подаренных ему судьбой на трудной жизненной дороге профессионального спортсмена.

«Я не помню его имени. Он был из самого хвоста „поезда“. Случай свёл нас вдвоём в разрыве между лидерами и „поездом“. И этот парень отдал мне всё, что у него было: два сэндвича и бидон с чаем. „Удачи тебе, Феличе“, — сказал он и провёл меня так, как только проводят в шестидневных гонках. С таким разгоном я быстро достал лидеров и ушёл вперёд. В полукилометре от начала подъёма я атаковал не глядя, что делается у меня за спиной. И тут меня поджидала самая неприятная штука — автомобиль итальянской прессы загородил всю узкую дорогу. Его колёса визжали на мокрых камнях, но он продолжал медленно сползать задом мне навстречу. Я оглянулся: „поезд“ настигал. Оставалось уповать бог весть на что. Я посмотрел на свои бандажи. Они были на месте. И я успокоился. Действительно, автомашина стала медленно, но всё же подниматься в гору. До заднего бампера оставалось метров двадцать, а скорость машины всё ещё была меньше моей. Останавливаться на горе — значит проигрывать с треском. За поворотом дороги наконец подъём пошёл положе, автомобиль набрал скорость и, обдав меня грязью, открыл дорогу в тот момент, когда я истошно закричал и уже мог дотронуться до него рукой!»

Передать же все перипетии гоночной судьбы мужественного Джимонди просто невозможно — на это не хватит никаких страниц даже специально посвящённой ему книги.

Рик ван Лой. Он упрямый. Упрямый не только на трассе, но и когда дело касается распределения доходов. Однажды он подписал свой очередной контракт с датской командой лишь после двенадцатичасового обсуждения. Сумма стоила такого долгого спора: он оговорил ежегодный доход в шесть тысяч фунтов стерлингов.

Рик — один из самых квалифицированных гонщиков. Он продукт бельгийской школы, славящейся тем, что воспитывает гонщиков, мало думающих о специализации и готовых всегда и всюду выполнять в гонке любую, даже черновую, работу. Как и все бельгийцы, он мог долго и упорно сражаться в одиночку, демонстрируя удивительную скоростную выносливость. К тому же, в запасе у Рик ван Лоя всегда было полколеса. Так говорят о гонщиках, страшных в последнем финишном спринте, зачастую в долях секунды решающих исход многочасовой борьбы на этапе.

Рик ван Лой был одним из столпов, на котором держалась экономика знаменитого брюссельского велодрома «Спортпалас». Долгие годы талант Рика кормил и его владельцев, и рабочих, вывозивших каждую ночь десятки автомашин с пивными банками и пакетами из-под сандвичей и закусок.

Но даже Рик ван Лой не смог его спасти. Лучший велодром Европы умер. Умер по той же причине, по которой умирают и все другие велодромы. Его хозяевам не удалось свести концы с концами.

Пятьдесят три года на брюссельском велодроме крутили педали такие, как Рик ван Лой. И вот зал покинут навсегда. Опустели трибуны. Потухли огни. Зал будет снесён. Место выровняют. И снова в землю вгрызётся бульдозер, готовя котлованы под фундаменты будущих многоквартирных жилых домов. Строительный бизнес в жестокой, ничего общего не имеющей со спортом схватке победил бизнес спортивный. Налоги с соревнований и требования всё более высоких гонораров со стороны виднейших звёзд привели велодром к банкротству. За свою последнюю шестидневную гонку в «Спортпалас», которую, кстати, Рик ван Лой провёл блестяще, он потребовал и получил 1400 фунтов стерлингов. Не считая премиальных, заработанных на промежуточных финишах.

Рик ван Лой как бы соткан из противоречий. На первый взгляд он может показаться вяловатым гонщиком. Но Рик немедленно преображается, как только начинается истинная борьба. В критические моменты Рик ван Лой обладает феноменальной способностью взрываться. Он умеет сфокусировать все усилия — и физические, и психические, и моральные — в один самый нужный и важный момент и этим добивается перевеса над более сильными противниками.

И ещё одной особенностью обладал Рик ван Лой — у него было совершенно железное сердце. Конечно, «железное» — не очень точное слово как медицинский термин, но зато точное по существу. Его сердце напоминало не живое, трепетное сердце человека, а искусственное сооружение, созданное для того, чтобы помогать своему хозяину выигрывать гонки. В ходе десятков физиологических обследований крупнейшими медицинскими светилами спортивного мира отмечалась удивительная способность сердца Рик ван Лоя после любых нечеловеческих перегрузок в самый кратчайший срок возвращаться к нормальной работе.

Но не железное сердце и даже не длинные, особого склада мышцы делали его сильнейшим в гонках почти любого вида — таким его делало обострённое и прекрасно развитое с годами чувство гонки и совершенно феноменальное владение машиной.

Для спортивной биографии Рика характерен неброский, но весьма знаменательный факт. Рик очень редко прокалывался во время гонок. Многим подобный факт может показаться лишь игрой судьбы, каким-то необъяснимым везением. Но всё обстояло гораздо проще и имело под собой весьма материалистическую почву. Как никто, Рик ван Лой очень внимательно следил за тем, куда «ступало» его колесо. Даже в пылу самой страстной борьбы он старался объехать любое подозрительное место на дороге, которое было чревато угрозой прокола. Затем его «привычка дворника» — время от времени он прикасается рукой, закованной в перчатку, к трубке переднего колеса, чтобы очистить резину от налипшей грязи. Многие гонщики и не задумываются над подобными мелочами. Но Рик ван Лой на то и профессионал высшего класса, чтобы подходить к своей трудной, высокооплачиваемой работе совершенно профессионально. Он очень хорошо знает, что каждая упущенная, непредусмотренная мелочь грозит банкротством, Вот почему за двадцать два года, которые он колесит по дорогам Европы и других континентов, с ним случилось только две серьёзные катастрофы. И то произошедшие по чисто техническим причинам.

Во время Антверпенской шестидневки у Рик ван Лоя внезапно «сложилось» переднее колесо. Он перелетел через голову и сильно повредил правую руку. Врач советовал Рику сойти с трассы. Но ван Лой ответил:

— Никогда. Я не могу обмануть ожидания зрителей в своём родном городе.

Его забинтовали и вновь усадили в седло, и он довёл гонку до конца.

Серьёзность, с которой Рик ван Лой относится к своей профессии велогонщика, не случайна. Он родился в Гроббендонке в бедной семье. Рано оставил школу и начал зарабатывать деньги на жизнь. Сначала работал сигароделателем на одной из небольших фабрик, которых так много на родине Рика. Затем он поступил работать в веломагазин. Наверное, там были заложены основы его прекрасного знания машины. Но Рик не поладил с владельцем веломагазина и перешёл работать к мяснику. С утра до позднего вечера развозил он заказы на тяжёлом, неуклюжем велосипеде. Рик признавался позднее журналистам, что ему кажется, будто он тоже родился вместе с велосипедом, столь же маленьким, каким был сам в минуту появления на этом свете.

Он настолько «слился» с велосипедом, что рискнул принять как-то участие в нелицензной гонке. Это произошло совершенно случайно. Его старший брат, увлекавшийся велосипедом всерьёз и изъявивший желание участвовать в гонке, в последнюю минуту струсил. Рик вышел на старт вместо брата. И в пятнадцать лет показал такой финишный спурт, которого искушённым зрителям никогда не приходилось видеть среди начинающих гонщиков.

Рик ван Лой был фанатичен в своей преданности спорту. В начале карьеры ему как-то довелось участвовать в одной из швейцарских шестидневных гонок. Сразу же после финиша и массажа он отправился спать, хорошенько выспался и наутро поехал в Милан на своём велосипеде. В первый день проделал 250 километров. Столько же во второй. На следующий день он как ни в чём не бывало вышел на старт новой многодневной гонки.

И ещё один случай из биографии, который очень точно характеризует решительность и упрямство великого бельгийца. В 400 километрах от города, где Рик ван Лою предстояло по контракту выступать в критериуме, у него сломалась легковая автомашина. Он мог позвонить организаторам или послать телеграмму, объяснив случившееся. И никто бы не посмел ни в чём его упрекнуть. Но Рик взял такси и заплатил за него почти 230 фунтов стерлингов. Ему пришлось выиграть этот критериум и ещё четыре другие небольшие гонки, чтобы вернуть себе деньги, потраченные на злополучное такси.

Рик ван Лою в жизни крупно повезло. О нём почти не говорили, что вот он так же хорош, как тот-то, или отдавали предпочтение лишь в сравнении с кем-то. О Рике всегда говорили в превосходной форме. И требовались железные нервы, чтобы не потерять голову. Но кроме нервов, очевидно, Рик ван Лоя спасало ещё и другое.

Кто-кто, а его ближайшие друзья и, естественно, он сам знали, что без Эдгара Сорегелоса Рик ван Лой не выиграл бы и половины тех больших гонок, в которых победил. Для Рика — так казалось посторонним — Эдгар был просто товарищем по команде. На самом деле он делал больше, чем коллега. Он следил за его тренировками, меню, постоянно диктовал Рику наставления, как и что надо делать — учил уму-разуму в сложном мире деловых отношений. Эдгар укрывал Рика от ветра в первую минуту после финиша и ещё задолго до старта предостерегал от различных опасностей. А когда было трудно, делился и пищей, и питьём и верил в звезду Рика ван Лоя, в его талант…

Будучи хорошим психологом, Эдгар совершенно точно постиг суть Рика. Он знал, как говорить с ним, понимая, что лучший аргумент в деловом споре — деньги. И он показывал Рику, как и где тот может заработать. Он считал, что делает для Рика доброе дело. Но не думаю, что Рик разделял мнение Эдгара, когда, закончив гонку грязным и усталым, садился на траву прямо у линии финиша, даже не в силах снять с плеч запасную трубку.

…В ту гонку великий Коппи ушёл вперёд сразу же после тридцатого километра, прихватив с собой ещё троих. Рик засиделся где-то в первой десятке «поезда». И весь день проработал, стараясь достать отрыв. Не удалось. И тогда он сказал себе: «Если не предпринять чего-нибудь немедленно, потом будет поздно — их никогда не достанешь».

Рик рванулся вперёд с такой скоростью, что никто не последовал за ним. Рывок выглядел приглашением к смерти. Рик бросал машину с асфальта на булыжник и потом вновь выскакивал на асфальт, пересекал разделительные полосы в самых опасных местах и резал углы с точностью до миллиметра. Он шёл на пределе возможностей, ещё не зная, что ждёт его впереди. Ломило плечи, от ветра слезились глаза, мешая видеть дорогу. Казалось, Рик летит. Специалисты клялись, что никогда им не приходилось видеть подобного броска.

Позднее Рик ван Лой признался журналистам:

— Я и сам не думал, что смогу идти так быстро. Наверно, отчаяние вело меня вперёд. Иначе как можно развивать скорость до 50 километров в час? Я прошёл только восемь километров на такой скорости, а мне казалось, что дороге никогда не будет конца. Это были самые долгие километры в моей жизни. Я легко нашёл двоих, которые ушли с Коппи. У обоих не хватило даже сил сесть мне на колесо. Когда я достал Коппи, оставшийся с ним Кублер тоже отвалился назад. Мы остались с Коппи вдвоём. И настоящая драма только начиналась. Я всё вложил в бросок. Меня тошнило. Хотелось что-то съесть. Я попытался сбросить Коппи, выйдя вперёд и поведя с большой скоростью несколько сот метров. Но Фаусто видел меня насквозь. Он видел, что я уже конченый человек. Он решил, что нужно быстрее бросить меня, если вообще собирается выигрывать «Париж — Рубэ». Он кидался вперёд несколько раз, я уже точно сейчас и не помню сколько. Но каждый раз, когда Коппи начинал свой бросок, я, стиснув зубы, говорил себе: «Рик, если ты проиграешь хотя бы пять метров, это конец. И весь твой бросок будет напрасной тратой сил». И мне становилось жалко именно тех усилий, которые я приложил, чтобы настигнуть Коппи. И так каждый раз — как только он прыгал вперёд, я прыгал вслед за ним. Даже не представляю, где взял силы для всех этих атак. Но затем фортуна повернулась лицом ко мне — Фаусто стал слабеть. Он тоже слишком много отдал, чтобы уйти от группы, а потом слишком много атаковал, чтобы измотать меня. Итак, ему не удалось бросить меня, и мы вдвоём прибыли на велотрек «Рубэ». И я уже точно знал, что выиграю у него спринт. Он даже не пытался оспаривать моё преимущество. Верьте, не верьте, но я никогда не был так доволен своей победой, как в тот раз. Я в изнеможении опустился на трек и не видел и не слышал ничего, что творилось вокруг меня. Помню лишь, что мой менажер пытался сдержать толпу, окружившую меня. Прошло немало долгих минут, прежде чем я смог сказать первое слово. Но ничто не доставило мне такого удовольствия во всём церемониале награждения, как рукопожатие Фаусто Коппи.

Их были сотни подобных и иных случаев в карьере Рика…

В возрасте сорока двух лет он начал поговаривать об уходе.

— Я должен буду сделать это если не сегодня, то завтра. Может быть, уйдя с шоссе, я сделаю исключение для шестидневных гонок. Мне так хочется хоть чем-нибудь смягчить ощущение конца карьеры!.. Если вы сунули палец в трубу маленького диаметра, то не так-то легко его вынуть обратно. Ведь мой послужной список почти не имеет конца…

Действительно, как шоссейник он выиграл три звания чемпиона мира, три раза звание чемпиона Бельгии, два «Тур Фландрии», два «Париж — Рубэ», два «Флеш — Валлоне», «Милан — Сан-Ремо» и «Париж — Брюссель». Как гонщик на треке он завоевал 37 титулов и установил мировой рекорд по количеству побед в шестидневных гонках.

«Император дорог» Рик ван Лой заканчивает сезон… Остался только «Тур Ломбардии» и «Париж — Рубэ». Рик бредит большой победой под занавес сезона и под занавес большой карьеры. Рик начинает понимать, что спорт, для которого он столько сделал, стал ему чужим, судьба старается вытолкнуть его за пределы велосипедного мира. И сам этот мир не испытывает к нему особой благодарности. Рик безнадёжен, считает мир. Рик больше не взлетит. Он держится в гонке, и только. Победа ему не по силам.

Тренируясь фанатично, Рик всё ещё надеется изменить ход истории. Он очень торопится, потому что следующим сезоном будет уже на целый год старше.

Эдди Меркс. Он был не только четвёртым в ту гонку, но и получил специальный приз как самый элегантный гонщик…

Это довольно странный приз в той жестокой и грубой игре, которую ведут на шоссе спортсмены. Но тем приз и популярнее.

Он присуждается, однако, не тому, кто выглядит наиболее элегантным, а тому, кто ездит на велосипеде элегантнее других. Французские журналисты никогда не будут голосовать за каждого смазливого парнишку, взгромоздившегося на велосипед. Конечно, слава могла бы служить Эдди Мерксу хорошей рекомендацией для завоевания и этого приза. Но ему не нужны особые рекомендации. Меркс работает на машине в стиле, о котором можно только мечтать. Он сидит в седле так, словно рождён на велосипеде. Машина буквально сиротеет, когда он слезает с неё. Прибавьте сюда остроумие и умение Эдди закручивать журналистам мозги, и сразу станет понятным его право на приз элегантного гонщика.

Эдди всегда полон желания к совершенствованию. Оп долго не ладил с горами. И однажды решил: если горы не хотят идти к Мерксу, он сам пойдёт в горы. В Сервинии, горнолыжном курорте, он тренировался неистово. Потом перебрался в итальянскую долину Аосты. Он приехал туда по приглашению главного менажера индустриального концерна «Сансон» синьора Джиакондо для переговоров. Ему надлежало обсудить будущее, поскольку контракт с объединённой командой «Пежо — Бритиш Петролеум» кончался. Продолжая убеждать менажера словами, он не забывал убеждать его и делом. На высоте почти трёх тысяч метров он проходил ежедневно по сто километров, нанизывая опасные круги по горной дороге. И как потом признался менажер, Эдди убедил его именно своей работоспособностью.

Жизнь профессионала со стороны кажется очень заманчивой, но в действительности тренировки и состязания занимают почти всё время в жизни гонщика. Даже на сон иногда остаются лишь немногие часы.

Французская фирма, на которую работает Эдди Меркс, платит ему 300 фунтов стерлингов в месяц. В 1967 году он заработал на премиях около 39 тысяч фунтов. Такие бешеные деньги привели его на распутье: быть только спортсменом или заняться спортивным бизнесом? Перед Эдди стала проблема: гнаться ли за деньгами или за славой? Они далеко не всегда приходят вместе. А сделать выбор бывает порой так трудно! Он, например, принял предложение фирмы «Фаема» совершить трёхнедельный пробег по всем кафе и ресторанам, в которых продаётся кофе, выпускаемый фирмой. Этим пробегом Эдди превращался в самую пошлую живую рекламу. Ничуть не лучше той, которая ходит по улицам Лондона или Нью-Йорка и своим плакатом на спине и на груди зазывает зайти именно в эту парикмахерскую, а не в другую…

Популярность — ходячий товар профессионального гонщика. О популярности Эдди можно судить по его свадьбе. Она проходила «скромно», но сотни страждущих болельщиков ожидали у входа в церковь своего кумира. Свидетелями Эдди были менажер и гонщик из его же команды. А святой отец, поздравляя пару, сказал:

— Ну, дети мои, теперь вы начинаете гонку на тандеме вдвоём, и это, верьте, не так просто, как кажется со стороны!

Потом жених и невеста покинули церковь под дождём из цветов и под крышей из скрещённых над их головами велосипедных колёс. В ближайших школах было объявлено, что во второй половине дня занятия отменяются и все желающие — а это означало абсолютное большинство учеников — могут пойти и поздравить своего кумира.

Эдди Меркс ещё очень молодой гонщик. Его список побед не длинный, но зато его потенциальные возможности, может быть, самые безграничные в истории профессионального велосипедного спорта. Эдди уже стал лучшим спортсменом мира.

Лишь четверым гонщикам в истории доводилось дважды подряд побеждать на трассе «Милан — Сан-Ремо»: Константе Джиродендо (1925–1926 гг.), Джино Бартали (1939–1940 гг.), Фаусто Коппи (1948–1949 гг.), Лоретто Петруччи (1952–1953 гг.). И Эдди был первым иностранцем, которому это удалось сделать. К тому же у него впереди ещё столько времени, чтобы не один раз повторить подобный успех.

Меркс любит спуртовать в одиночку. И это обычно приносит ему победу. В ту памятную гонку после двухсоткилометрового пути Меркс бросил «поезд» во время первого же подъёма на склонах Капо Берта. Он атаковал ослабевший «поезд» так зло, что только тридцать гонщиков смогли удержаться за ним, а остальные сто сразу же отлетели назад. Не прошли они и трёх километров, как Меркс снова атаковал, и лишь у Мотта нашлись силы, чтобы усидеть на колесе Меркса.

В пригороде Сан-Ремо трасса была буквально прорублена сквозь толпу дико кричащих людей. Затем трасса вылетала на Виа Рома, где сразу же в поле зрения попадал финишный флаг на перекрёстке дорог. Победа была близка, но чуть не случилось чудо. Джимонди в компании с Биточчи, используя проходящую машину как лидера — судьи этого не заметили, — смогли ухватиться за Меркса и Мотта, когда оставалось до финиша едва ли восемьсот метров.

Но достоинство Меркса — он никогда не теряет головы. Сам старается делать гонку. Вновь атакуя итальянцев, он буквально растерзал их на последних ста метрах. А между прочим, за его спиной — в пылу поединка он этого не заметил — шёл уже весь «поезд». Но Меркс проскочил первым, и за ним три итальянца…

Так делается гонка.

Джиано Мотта. У него очень вздорный характер. С ним приходится трудно не только товарищам по команде, но и хозяевам. Его капризы уже стали нарицательными.

Однажды Мотта категорически отказался участвовать в гонках, которые ему навязывал шеф. Он всеми силами решил увернуться от выступления в «Тур де Франс», который отнимает массу сил, но экономически не слишком выгоден. И Мотта сослался на больные ноги.

— Хорошо, — сказал босс, — мы созовём медицинский консилиум. И если врачи действительно подтвердят, что у тебя болят ноги, ты не будешь участвовать не только в «Тур де Франс», но и в сверхконтрактных критериумах. Окажешься здоровым — непременно пойдёшь в туре…

— Мои ноги принадлежат мне, а не вам, — зло ответил Мотта. И в конце концов невесть какими правдами и неправдами он выспорил своё право участвовать в выгодном «Тур Швейцарии» и в тех критериумах, которые ему нравились.

Подноготной такого каприза оказалось сведение в одну команду двух звёзд. А звёзды, как известно, очень плохо уживаются, потому что кто-то должен работать на кого-то. Звёзды же привыкли, чтобы целые команды работали на них.

У каждого гонщика есть свой, как говорят, винтик. У Мотта таким винтиком является медицина. Он при всей своей мужественности удивительно мнительный человек. И со сменой докторов он был в стольких скандальных передрягах, которых вполне хватило бы на целую команду. Но Джиано они мало чему научили.

После долгих поисков он наконец приобрёл собственного профессора. Его имя — Джиано Альто де Донато. Как ни странно, репутацию ему, по слухам, сделали советские космонавты. Никто в Италии, конечно, не мог проверить, работал ли де Донато с советскими космонавтами, но рекомендация оказалась действенной. Успехи русских в космосе и якобы трёхлетняя стажировка профессора в России потрясли воображение Мотта. К тому же он узнал, что профессор — большой специалист по мускульной биохимии и неврологии. Он-де прославился как открыватель закона зубчатого взаимодействия мышц. Словом, заслуг и титулов у профессора оказалось столько, что Мотта не смог устоять. Он взял его к себе на службу и без его санкции не выходил даже на обыкновенную прогулку.

Но вскоре начались скандалы. Профессор отказался ездить столько, сколько ездил Мотта. А тот буквально не мог жить без доктора.

Мотта спал три-четыре часа в сутки, поскольку профессор заявил, будто полезен именно такой сон — короткий, но глубокий. Профессор убедил Мотта: если человек спит больше, он расслабляется. Поэтому глубину сна и реакцию организма доктор регулярно проверял по специальному дозометру. Он готовил Мотта, как космонавта, с помощью гимнастических и специальных упражнений, а также диеты и долгой, напряжённой тренировки. Со временем доктор полностью поглотил права менажера команды.

Это стало как бы первым затянувшимся актом велосипедной трагикомедии. Акт второй: менажер Альбани заявил господам Мольтени, хозяевам команды, что он не хочет работать там, где практически ничем не руководит. Мольтени, не желая ссориться с Альбани, пригрозили, что команда будет распущена, — акт третий. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы Мотта вдруг не обнаружил, что программа, предложенная доктором, не только не сделала его сильнее, но и значительно ослабила.

В четвёртом акте этой комедии Мотта со скандалом выгоняет доктора, который, выясняется, всего лишь предприимчивый шарлатан. Делать нечего, надо искать новый клуб: команда ведь распускается. Но в пятом акте Мольтени напоминает Мотта, что он подписал контракт и обязан его отработать. В конце пятого акта молодой Мольтени поклялся, что ему всё надоело, и он твёрдо решил распустить команду. Весь шестой акт этой трагикомедии был посвящён тому, как Альбани убеждал сына и отца Мольтени не распускать команду и не выходить из дела в профессиональном велоспорте.

Акт седьмой: господин Родони, президент федерации профессионального велоспорта, лично разговаривал с Мольтени и объяснял ему, почему не следует выходить из такой большой игры, хотя она и обходится недёшево: ведь молодой Мольтени занимает пост президента Итальянской лиги профессиональных велосипедистов. В восьмом акте Мотта и Альбани, чтобы спасти команду, вынуждены были публично признать, что у них нет никаких разногласий между собой. В девятом акте на сцену выступили новые действующие лица. Могущественная фирма «Иньис» предложила Мотта и Альбени большие деньги, чтобы те возглавили создание новой команды. В десятом акте Мольтени заявили, что восстанавливается статус-кво. Контракт до конца года не расторгается. К тому же Мольтени в следующем сезоне хотят видеть и Мотта, и Альбани во главе своей команды.

Теперь, когда упал занавес этого трагикомического спектакля, следует внимательно посмотреть, кто, как и почему в нём играл.

Мольтени остались в профессиональном велоспорте прежде всего потому, что испугались лишиться такой рекламы, как команда. Они подсчитали, что уже в следующем году понесут убытки от резкого уменьшения продажи продукции. Родони ввязался, потому что не хотел, чтобы на велосипедной арене единственным владыкой осталась такая могучая команда, как «Фаема», во главе со смертельным врагом Родони — менажером Магни. Что же касается «любви» Мотта и доктора, с чего начался весь большой спектакль, дело обернулось катастрофой. У Мотта открылась страшная болезнь горла, которая, как установила медицинская экспертиза, явилась прямым следствием принятия лекарств, прописанных прежде горячо почитаемым профессором. Естественно, узнав обо всём, доктор поспешил скрыться.

Так и остался Мотта, несмотря на свою строптивость, в узде команды, которая сделала всё, чтобы ещё несколько месяцев он тянул лямку раба. На следующий год Мотта подписал контракт с новой фирмой. И уже со второй гонки у него начались новые скандалы.

«Их у Мотта будет всегда больше, чем побед», — зло пошутил кто-то из итальянских спортивных журналистов.

Но время покажет, ведь Мотта — почти мальчишка.

Раймон Пулидор. Лютый враг Жака Анкетиля. Правда, кто знает, такой ли уж лютый! Многим специалистам кажется, что оба лидера французского велосипедного спорта просто нашли форму большой игры на постоянном скандале, который помогает им всегда быть в фокусе общественного внимания.

Как-то одного гонщика спросили:

— Что вы думаете об этой спортивной склоке между Пулидором и Анкетилем?

И тот ответил:

— Я думаю, что Пулидор просто не выносит, когда кусок славы достаётся кому-нибудь другому. Для меня он не служит примером как человек. Скажем, я очень уважаю Стаблински. А Пулидору имя сделали журналисты, с которыми он всегда умеет находить язык. Он как рыбка-лоцман нашёл своего флагмана в лице Анкетиля и плывёт рядом с ним, поедая крохи с его стола. Иногда удаётся ухватить и жирный кусок. С другой стороны, он тоже чем-то помогает своему флагману.

Суждение — не лишённое житейской мудрости и справедливости.

Нередко состязания превращаются в дуэль двух людей — Анкетиля и Пулидора. А вся остальная гонка идёт как бы фоном, на котором суждено развернуться основной драме. То один, то другой атакует в самые невыгодные для партнёра минуты.

На последнем этапе «Тур де Франс» Анкетиль бросался вперёд почти на каждых двух километрах, но Пулидор неизменно «хватал его за бороду».

После долгих попыток Анкетиль всё-таки улучил момент, когда Пулидор притупил бдительность, и ушёл вперёд. И это был конец. Пулидор проиграл тридцать шесть секунд, решивших в большом туре так много.

В другой раз, как только Пулидор упал, — а он боится падать и сразу же вскакивает на ноги, зная, что произойдёт в следующее мгновение, — Анкетиль бросился вперёд. И Пулидору с помощью всей команды с большим трудом удалось снова достать «поезд», где его встретил насмешливый взгляд Анкетиля.

Конкуренция диктует и подчинённое положение других гонщиков в команде. Как только прокалывается Пулидор, он сразу же забирает у ближайшего гонщика его машину и продолжает борьбу. Он не может себе позволить промедление, зная, что за ним неусыпно следят глаза Анкетиля. А товарищ по команде, у которого он забирает машину, порой так и не может до конца этапа достать «поезд» и проигрывает сразу минут шесть-восемь.

Разозлённый Пулидор как-то обвинил Анкетиля в свинстве. Дескать, он всегда начинает отрывы в тот момент, когда с ним, Пулидором, что-то случается. И здесь не пахнет честной борьбой, утверждал он. На что Анкетиль не менее зло ответил:

— Удивительное ничтожество этот Пулидор. Как только с ним что-либо случается, так он сразу же пытается найти оправдание. Причём ему совершенно наплевать, если для оправдания придётся облить грязью родную мать. В конце концов, ему надо научиться сидеть на велосипеде так, чтобы не падать. Наверно, он и хочет этого. Но не понимаю, почему я должен ждать, пока он овладеет этим искусством. И вообще, мне уже надоели все его заявления. Следующий раз, как только он растянется на ровном месте, я уйду с такой скоростью, что только он меня и видел. Если я почему-либо не выиграю тур, то уж он его не выиграет и подавно. Даю слово Анкетиля…

И такая перебранка идёт гораздо чаще, чем они скрещивают свои колёса на одной финишной прямой.

У Раймона Пулидора не очень хороший слух. Но, что удивительно, он очень хорошо различает шорох банкнот. И это действует на него неотразимо. Он всё знает и всё умеет в велоспорте. Но одному он не может научиться уже столько лет — говорить «нет», когда дело идёт о выгодном контракте и когда шелест банкнот становится особенно громким. «Нет!» — он так и не познал значения этого слова, которое делало гонщиков порой даже более слабых, чем Пулидор, сильнее его.

Так, под занавес долгого трудного сезона он закончил Гентскую шестидневку очень усталым. Ему следовало обязательно взять месяц отпуска и отдохнуть. Но Пулидор полез на трек и после нескольких критериумов очень слабо выступил в «Тур Фландрии», где десятки новичков обошли его, будто он впервые сел в седло.

Пулидор слишком хорошо знает историю, но не делает из неё никаких выводов. Был случай, когда Рик ван Лою предложили почти 10 тысяч фунтов стерлингов за участие в многодневке, и он отказался только потому, что хотел участвовать в состязании более интересном. Пулидор прекрасно знал, что Фаусто Коппи никогда не гонялся в декабре, давая отдых сердцу и телу. И это были стоящие примеры.

Гонщик должен делать деньги, поскольку является профессионалом. Но если он всё-таки попытается, вопреки разумности и возможностям человеческого организма, доказать пословицу «куй железо, пока горячо», то в результате у него может получиться печально известный «пшик».

Пулидор, конечно, понимает, что такое быть звездой профессионального спорта, да ещё звездой первой величины. Это требует огромного напряжения сил не только на состязаниях и тренировках. Дороже всего стоит поддержание экстраформы, что обязательно для спортсмена такого класса. Он вынужден тренироваться каждый день, несмотря на холод и дождь. Раймон прекрасно понимает, что выбрал одну из самых трудных профессий в мире. Но он, наверное, её любит. За что — этого он никогда не пытался объяснить другим. Но очень жаль, что больше, чем свою профессию, Пулидор любит деньги. Он, пожалуй, и не смог бы толком объяснить, зачем ему нужно столько денег, заработанных кровью и потом!

И ко всему этому — постоянная дуэль с Анкетилем. Тот не может не считаться со спортивной злостью Пулидора на трассе. И удары, которые он наносит Анкетилю во время состязаний, нередко приходится парировать в разговорах с прессой и при помощи телевидения.

Как-то в минуту откровения Анкетиль признался:

— Я могу выступать так же азартно, как Пулидор. Но не собираюсь рисковать жизнью ради каких-то двух минут. Я слишком много отдал за двенадцать лет моей спортивной карьеры, чтобы потерять всё по глупой случайности. Пулидор ещё много должен пролить пота, чтобы получить право рассуждать так, как рассуждаю я. Вот почему каждый раз жёлтая майка лидера нужна Пулидору гораздо больше, чем мне.

И на это откровение его вызвал результат четырнадцатого полуэтапа в «Тур де Франс». Гонщики шли по кругу Вальд ле Бейнс в гонке на время. Пулидор выиграл у Анкетиля в его коронном номере, выиграл, правда, всего семь секунд. Сам по себе не бог весть какой отрыв. Но когда семь секунд отвоёваны у короля скорости, каковым считают Анкетиля, это не может не вызывать тревоги. Анкетиль, конечно, понимает, что каждый такой успех заставит Пулидора завтра с ещё большей яростью атаковать его при первой же возможности. В самую коварную минуту.

Слова Анкетиля прекрасно объясняли, почему он проиграл. Пулидор ушёл от него именно тогда, когда повороты дороги стали слишком опасными, слишком рискованными для Анкетиля.

Но время делает своё дело неумолимо. И Анкетиль, наверное, прав. Пройдут годы. И повороты, на которых Пулидор, подобно римскому гладиатору, на грани смерти добывал себе право на жизнь, станут его пугать так же, как Анкетиля. И тогда, не исключено, он повторит слова Анкетиля о праве на осторожность. Но относиться эти слова будут уже к другому, более молодому гонщику…

Том Симпсон. Несмотря на очень плотную программу осенней тренировки, Том Симпсон нашёл время выбраться в родную деревню, где он когда-то научился кататься на велосипеде. Здесь в возрасте двенадцати лет он впервые вступил в местный велоклуб и оставался в нём, пока не стал чемпионом района.

А сегодня, в день приезда, Симпсона ждёт подарок — огромное дубовое блюдо, на котором экспрессивная фигурка велогонщика из серебра рвётся к победе и надпись, соответствующая случаю: «Тому Симпсону, чемпиону мира».

Церемония награждения проходит в старой школе, где Том учился. Зал переполнен не только новыми учениками, но и старыми школьными друзьями Тома.

И речь держит дряхлый учитель:

— Вы удостоены чести видеть сегодня в стенах школы первого человека из нашей деревни, ставшего чемпионом мира. Его карьера показывает, что сила, смелость рождаются в людях нашей деревни и они способны прийти к большой победе…

Том Симпсон в ответной речи говорит, что ему памятен этот день и он уверен, что окажется не последним чемпионом мира, который выйдет из родной деревни, и что она даст ещё немало великих гонщиков…

Кто же он такой, Том Симпсон? Английский гонщик с весьма обычной биографией. В 1960 году в гонке «Париж — Рубэ» он стал кумиром европейских болельщиков, покорив их своим одиночным отрывом от конкурентов. 1962 год принёс ему ещё одно уникальное звание — он стал первым и остался пока единственным английским гонщиком, удостоенным чести нести жёлтую майку лидера такого состязания, как «Тур де Франс». На следующий год он весьма изящно выигрывает гонку «Париж — Бордо». Выигрывает в пятиминутном отрыве от соперников и финиширует под неистовые крики толпы и целых пять минут единолично царствует на финише, пока наконец появляется второй гонщик. В 1965 году Том побеждает в шестидневной гонке и становится опять-таки единственным англичанином, выигравшим её в национальном составе, то есть в паре с англичанином. В этом же году завоёвывает звание чемпиона мира на Нюрбургринге. «Молодой Коппи в мистере Томе», — заговорили газеты. Но и до этого признания лет с шестнадцати друзья называли его так за стиль езды, за железную волю к победе.

Том начал выступать рано. Свою первую командную гонку он провёл в тринадцать лет. Надо сказать, что ещё и в четырнадцать никто не видел в нём будущего чемпиона. Он был лишь обещающим. Но прогрессировал очень быстро. Потом наступила как бы полоса затишья. Том не торопился. Он долго держался в золотой серединке. Выигрывая только мелкие гонки, он, однако, не бросал спорта. Не брезговал никакой велосипедной работой. Это расширило его возможности как гонщика и принесло бесценный опыт в будущем.

Во время «Тур де Франс» 1966 года он попадает в аварию: его сбивает мотоцикл обслуживания гонки. В госпитале после финиша ему накладывают на раны пять швов. Кроме того, сильное сотрясение мозга. В первые часы он думает, что на этом тур для него закончился, но, собрав всю свою волю, решает продолжать. Следующий этап Том шёл с одной рукой. Даже для неспециалиста ясно, что это такое. Конечно, он ничего не смог сделать в туре, но на нескольких этапах умудрялся даже лидировать. Этот роковой для него год стал как бы годом ревизии его потенциальных возможностей.

Симпсон — обаятельный парень, прекрасно относившийся к нашей стране, с которой у него связано ни много ни мало как рождение клички. Будучи любителем, он принимал участие в матчевой встрече гонщиков двух стран. И во время состязаний под Ленинградом кому-то из англичан скандирование русских мальчишек, облепивших заборы вдоль трассы: «скорее, скорееее!», показалось созвучным английскому слову «спарроу» — «воробей». С тех пор кличка Воробей намертво приклеилась к лидеру английских гонщиков. Худощавый, с застенчивой улыбкой, он очень смешно произносил по слогам слово «воробей», которому его научили наши ребята…

Одним из его самых трагических дней был день, когда на чемпионате мира в Саланче он проиграл почти выигранную гонку. Том упал, повредил себе ногу и сквозь слёзы боли и обиды смотрел, как победа уплывает у него из рук.

Он сел в автомобиль обслуживания после бесславного финиша в своей пропитанной потом майке, слёзы катились по щекам. Он не обращал внимания на окружающих. Он обладал завидным качеством — отдаваться чувствам целиком, будь то радость или горе. Но уже спустя два часа после окончания гонки Том спокойно объяснял кому-то из журналистов, как надо правильно готовить домашнее мороженое. И что его надо есть сразу, когда оно ещё будто хранит все движения растирочной лопатки.

Том неоднократно проявлял себя добрым и смелым парнем, помогающим другим.

Очень много писали газеты о почти фантастическом случае, происшедшем во время одного из чемпионатов мира. Вместе с гонщиком Биллом Милсом они рухнули в канал, не сумев взять поворот… В такой ситуации, вероятно, каждый бы сначала подумал о себе. Но Том в первую очередь спасал Билла, который не умел плавать. И когда они бултыхались в воде, и когда Том поддерживал приятеля на плаву, и когда он вытаскивал его на берег, он так заразительно и весело смеялся, как не смеялся бы ни один человек, попавший в подобную ситуацию.

Том был спортсменом по самой сути своей натуры. И, наверное, не будучи велосипедистом, он смог бы вполне успешно проявить себя в других видах спорта. Кто хоть раз ехал с Томом на автомобиле, знает, как Том любил и ценил мощные гоночные машины. Это качество, впрочем, присуще многим велогонщикам. Очевидно потому, что им за каждый метр приходится расплачиваться не только потом, но и кровью. И лёгкость движения мощной машины поражает их своей расточительностью.

Том носился по переполненным улицам лондонского Вест-Энда с неимоверной скоростью. И при этом умудрялся всегда соблюдать правила движения. Естественно, правило об ограничении скорости в счёт не шло. Он очень уважал белые линии на дороге, которые нередко планировали и пути его велосипедной жизни.

С виду Том казался очень несерьёзным человеком. Подёргивая своим крючковатым носом, он в ответ на вопрос, что собирается делать в ближайшем будущем, вдруг говорил: «А не хотите ли майонезу?». И щедро предлагал баночки с майонезом, которые тут же раздавала в качестве рекламы одна из участвующих в гонке фирм. Казалось, этот человек никогда не думал, что в следующем отрезке жизни, заключённом между стартом и финишем, ему, может быть, суждено сделать последний жизненный шаг. Он почти всегда шутил, был в прекрасном настроении и вселял в друзей спокойствие и уверенность.

Но достаточно подсчитать, что сделал за свои недолгие годы этот легендарный английский велогонщик, чтобы понять всю серьёзность отношения этого человека и к спорту, и к жизни вообще. Его вполне можно поставить в один ряд с великими спортсменами всех времён. Ибо вся его жизнь — титаническая работа самоотверженного атлета.

При жизни Симпсон имел гораздо меньше «паблисити», чем после своей смерти. Увы, это не только его участь. Так бывало часто. Том как бы заново открыл для англичан противоречивый мир велосипедного спорта. Он показал, что в ярком, атакующем стиле можно побеждать континентальных гонщиков, которые для англичан всегда казались безнадёжно сильными соперниками.

Том никогда не выходил на старт с думой, что его дела безнадёжны. Он, конечно, предполагал, что может произойти всё. В гонке тысячи случайностей, готовых отнять победу. Но поражение было не властно над ним.

О чём думал Том, как он представлял себе жизнь, как рассуждал? Симпсон охотнее, чем любой другой гонщик, рассказывал о себе…

— Какой бы совет вы дали любителю, становящемуся профессионалом?

— Посоветовал бы вступить на этот путь лишь тогда, когда уверен, что не можешь оставаться любителем. Я стал профессионалом не для того, чтобы только зарабатывать деньги. Я мечтаю стать лучшим гонщиком мира. А это может только тот, кто победит всех профессионалов. Значит, надо и самому быть таковым…

— Что вы думаете делать в следующем году?

— Мой контракт с «Пежо» заканчивается. Если они захотят, чтобы я выступал за клуб и впредь, хозяева будут вынуждены платить мне больше, ибо у меня есть уже десяток блестящих предложений — три от бельгийцев, остальные от итальянцев. Я бы с удовольствием выступил и за английскую команду, если бы нашлись хозяева, которое платили бы приличные деньги.

— Говоря о деньгах, как вы представляете себе экономическое будущее?

— Видите ли, я купил себе кусочки земли на Корсике, в Бельгии и Йоркшире. Там у меня фермы. Моя жена считает, что я сумасшедший, но всё равно я хочу завести яхту. Я бы служил на ней капитаном и плавал бы с туристами вокруг Корсики. Там же я бы завёл цитрусовую плантацию. Тихо и скромно жил бы на свои доходы. Мы пробыли на Корсике три недели после рождества. Это было сказочное время! Я вставал рано, шёл на прогулку, потом покупал продукты и возвращался к завтраку. Я даже отпустил бороду. Потом я сажал кокосовые пальмы, но совсем не уверен, что они у меня примутся. Где только мог, я насадил фиговые и пальмовые деревья. Там так спокойно и так тихо! Однажды я был в саду и вдруг увидел автомобиль. Я закричал, как пьяный: «Хелен, смотри, автомобиль!» За три недели прошли только три автомобиля мимо нашего дома на Корсике.

— Что нового в вашей велоподготовке?

— Я пробую шатуны 172 миллиметра, а может быть, рискну перейти и на 175. Нога, сломанная в прошлом году во время лыжных прогулок, больше не болит. Она, кажется, стала ещё крепче, чем была. Чувствую я себя нормально. Стал сильнее, поскольку стал старше. Собираюсь выступать осмотрительнее, и уже это придаёт мне силы и улучшает самочувствие. Я, несомненно, близок к вершине своей карьеры. Хотя кто знает, что такое вершина… После неё ведь начинается спуск… А потом выясняется, что годам к тридцати трём пора заканчивать… Бывают желания скромнее: вместе с семьёй куда-нибудь уехать и отдохнуть наконец целое лето. Фантастичное желание!

— Как вы чувствуете себя, когда приходит большая победа?

— О, это серьёзное испытание морального плана! Ты начинаешь думать, что все заключённые тобой контракты плохи. Ты продешевил, продавая себя. И стоит немалых усилий подавить в себе эти мысли. У меня не было крупных побед в прошлом сезоне. Так, восемь или девять небольших выигрышей. И хотя я побеждал, никогда не позволял себе думать, что отныне я владыка мира. Полезно помнить, что сегодня наверху один, а завтра другой… Только поэтому уже стоит относиться к победе спокойно. Тогда и поражение будешь воспринимать легче. Мне это качество особенно потребуется зимой. Думаю пройти между сезонами около пятнадцати шестидневок. В мае съезжу в Монреаль. Затем лёгкий отдых перед туром. Правда, предлагают потренировать тринидадских гонщиков. Заманчивая перспектива, если думать о далёком будущем. А впрочем, и не таком уже далёком…

Но даже это оказалось несбыточным для Тома.

Сегодня, кроме строк в истории велосипедного спорта, от великого английского гонщика остался дорожный знак: «Велоотель „Том Симпсон“. 400 м». Когда вы поедете из Гента в Зеле, за деревней Дестельберген увидите эту стрелку…