Живые люди

4.

Бело-синий полицейский джип стоял на противоположном краю площади напротив моего ТЦ. В день катастрофы экипаж следил за порядком на концерте. Разумеется, ребята ничего не смогли сделать, когда всё это началось. Их смела и затоптала разбегавшаяся в панике толпа, а через несколько минут тела растерзали зомбари. Я был рад, что ничего этого не видел. Сейчас я пробирался к джипу – согнувшись, перебежками, вжимаясь в каждую попутную нишу или дверной проем. Пока вокруг было тихо, но я старался в каждый момент пути иметь точку, в которой мог бы мгновенно укрыться при появлении зараженных. На улице было прохладно, небо над площадью затянули облака. Ветер шумел кронами деревьев, с лязганьем катал по асфальту между трупами пивные банки, бутылки и прочий мусор. Все эти звуки пугали меня. Пугала и опасность привыкнуть к ним и не услышать среди них звуков приближающейся опасности.

Вчера, ломая голову над задачей связаться с военчастью, я вспомнил, что рации должны быть в полицейских машинах. И что перед концертом я видел вдалеке тот самый джип. Я не разбирался в рациях, но знал, что патрульные держали через них связь, если не по всему городу, то по своей территории точно. И возможно, дальности полицейской рации хватит, чтобы докричаться до военных. Обойти площадь было не таким безумством, как поход к военчасти, но это тоже было огромным риском. Я не был готов на вторую изматывающую вылазку за один день. Поэтому отложил это на сегодня.

Присев между стеной дома и спинкой скамейки, я прощупывал взглядом дальнейший путь. До джипа оставалась пара перебежек: отсюда в углубленный в стену проем входа в кафешку – метров десять. И еще метров пять оттуда до джипа, припаркованного у бордюра под деревом. Я огляделся: ни на улице, ни в окнах никого не заметил. Подышал глубоко, набираясь смелости крепче сжал дробовик. И побежал – легко, бесшумно, тише шума крон под ветром. Забежал в проем, больно затормозив плечом в стену. Отдышался, выглянул, опять огляделся. Отсюда открывался более подробный вид на уходящую за угол здания напротив улицу. И там, среди брошенных автомобилей, копошились грязные скрюченные фигурки зараженных. Я мгновенно сполз по стене на корточки, чтобы они случайно меня не заметили. Облился потом от испуга. Валить домой? Жалко, я почти дошел. Зря что ли так рисковал, пробираясь сюда? Надо всё-таки залезть в джип, очень аккуратно и быстро. Заберу рацию и смотаюсь домой. Они не заметят. Тем более, сегодня шумно. Ветер может помешать не только мне заметить опасность, но и им заметить меня.

Для этого рывка смелости я набирался еще дольше. Потом рванул с низкого старта, подбежал к джипу, запрыгнул в приоткрытую водительскую дверь и лег поперек сидений, чтобы меня не было видно снаружи. Осторожно защелкнул дверцу, утопил кнопку центрального замка. Отдышался. В машине было тихо, пахло пластиком и кожзамом внутренней обшивки. Проверил заднее сиденье и оборудованную вместо багажника клетку: чисто. А вот и рация – закреплена на панели перед передним пассажирским местом: черный плоский корпус, размером чуть больше автомагнитолы, с переговорным устройством на спиральном шнуре. Я сдернул ее с панели и стал осматривать. Вдруг что-то тихо стукнуло снаружи по машине, заставив меня вздрогнуть и замереть. Не поворачивая головы, я огляделся: за стеклами никого не было видно. Стук повторился. Еще. Еще несколько раз. На стеклах стали появляться крупные капли воды. Я с облегчением выдохнул. Всего лишь дождь… Нет, такими темпами меня не зараженные убьют, я от инфаркта загнусь.

Опробовать рацию нужно было прямо здесь. В бытовке стены практически заглушат сигнал, а включать ее на улице, выдавая себя шипением эфира, было бы самоубийством. В джипе же есть какая-никакая звукоизоляция. И если максимально убавить звук, то можно надеяться, что никто не услышит. Еще и дождь пришел мне на помощь, в его шуме точно никто ничего не услышит.

Я стал разбираться с настройками рации (к счастью, аккумулятор не успел разрядиться) и понял, что всё не так просто, как мне казалось. Я сканировал эфир, рация тихо шипела и свистела, но на всей шкале я не смог поймать ничего похожего на человеческий голос или хотя бы морзянку (впрочем, я ее и не знал). На какой частоте передавать сообщение так, чтобы его услышали военные? Я понятия не имел. Ничего не оставалось, кроме как перебирать частоты наугад, методом тыка и нашептывать одно и то же:

– Всем, кто слышит, прием!.. Мне нужно связаться с военчастью, частоту не знаю. У меня важная информация об антивирусном препарате. Прием!.. Мое убежище в торговом центре на центральной площади! Прием!.. Повторяю…

Раз десять я повторил сообщение на разных частотах, каждый раз пару минут слушал шипение в ожидании ответа. Потом еще несколько раз медленно прогнал всю шкалу. Ответа не было, только бесконечное шипение пустого эфира. Я подозревал, что делаю что-то совсем не то, может быть, надо просто переключить какую-то неизвестную мне настройку, но какую? Это был тупик. В конце концов я расстроенно вздохнул и запихал рацию в рюкзак. Выглянул на улицу: дождь разошелся, стало заметно темнее, хотя вечер еще только приближался. Потоки крупных капель пронизывали воздух над площадью, бомбили появившиеся на асфальте лужи, стекали по стеклам джипа, размывая картину за окнами.

Надо было возвращаться. В своих вылазках я еще ни разу не попадал под дождь и слабо себе представлял обратный путь в таких условиях. Я быстро промокну насквозь и замерзну, что само по себе не такая уж и проблема, но всё это может рассеять мое внимание. Надо быть очень осторожным и сосредоточенным. Зараженные не стоят на месте, постоянно бродят в поисках жертвы. И там, где по пути сюда было чисто, теперь может ждать засада.

Приоткрыв дверцу, я выскользнул наружу. Дождь сразу обрушился на меня холодными струями, намачивая одежду и затекая за шиворот. Я не решался надеть капюшон, чтобы не ограничивать боковое зрение, придется мокнуть. Посмотрел налево, через перекресток, туда, где по пути сюда видел копошащихся зараженных: теперь их там не было. Ну и хорошо. Посмотрел направо и обмер: темная долговязая фигура сутуло пошатывалась посреди тротуара метрах в десяти от меня. Не сразу я понял, что он стоит ко мне спиной. Шум ливня не дал ему услышать, как я вылезал из машины. Я наставил на зараженного ствол дробовика, пытаясь дыханием успокоить колотящееся сердце. Но в следующее мгновение понял, что стрелять было нельзя: позади зомбаря на некотором отдалении шарашились еще несколько. Возможно, это была та сама кучка, просто они миновали перекресток и прошли мимо джипа, не заметив меня внутри. И если я выстрелю в этого долговязого, мне придется иметь дело с ними всеми. Патронов, может, и хватит, да только кто сказал, что я всех положу с одного выстрела? А убежать смогу? По скользкому асфальту, лужам, да еще с вероятностью на бегу столкнуться еще с кем-нибудь. Нет, мне просто нужно было теперь быстро и осторожно, пока они не заметили, юркнуть обратно за угол дома, вдоль которого я сюда прокрался. Но я не успел: долговязый начал быстро поворачиваться в мою сторону. Решение я принял моментально.

Обернувшись, зараженный увидел лежащий в луже возле джипа труп, сжимающий в вытянутой руке ружье. “Труп” лежал на животе и старался не дышать, надеясь, что дождь не даст хищнику внешне или по запаху различить в нем живого человека. Одежда моментально промокла: снизу лужа, сверху дождь. Он лежал лицом набок, щекой в луже, жмурясь от брызг падающей воды и пытаясь подглядеть сквозь мокрые ресницы, что делает зараженный. Краем глаза видны были его ноги. Он топтался на месте, не приближаясь, но и не уходя. Я вынужден был лежать на месте. Другим глазом заметил недалеко от меня яркое голубое пятно, перевел взгляд: в паре метров от меня, прислонившись к стене здания лежал труп в голубой куртке. Пожилая женщина, зараженная, судя по иссохшему синему лицу и белым глазам-бельмам. Через несколько секунд я узнал в ней Любовь Андреевну. Сердце облилось кровью, я лежал и смотрел на нее, широко открыв глаза и забыв, что притворяюсь мертвым. Как же больно было видеть ее такой! Да, я понимал, что она не могла выжить. Но почему-то не представлял себе ее зараженной. Смирился с мыслью, что она погибла в день катастрофы, пусть страшной, но быстрой смертью. А теперь я видел, как черты самого человечного в моей жизни человека были жестоко изуродованы вирусом. Это было невыносимо…

Долговязый качнулся и пошел ко мне. А я замечал его лишь краем своего внимания, всё происходящее было для меня не важно, я лежал и лил слезы прямо в лужу, не отрывая глаз от любимой учительницы. Он перешагнул через меня, а я не боялся. Он медленно пошел прочь, а я даже не попытался проводить его взглядом. Впрочем, остальные зараженные всё еще были здесь, неподалеку, я должен был лежать дальше.

Неожиданно пошевелилась Любовь Андреевна. Жива! Она еще жива! Ее глаза поблуждали и остановились на мне. Рот открылся в улыбке, хотя, возможно, это был хищный оскал. Шевельнулись пальцы – она попыталась вытянуть руку в мою сторону – чтобы прикоснуться или схватить и укусить. Челюсти еле различимо двигались, она пыталась то ли что-то прошептать, то ли поклацать зубами. Я понимаю, что верными были вторые варианты. Но лучше буду думать, что в тот момент в ней что-то проснулось… Главное, она еще жива, хоть и умирает от голода, ее можно спасти. Надо только сбегать домой за капсулой с лекарством. И хоть что-то дать ей поесть, чтобы дождалась меня. Я не знаю, как утащу ее к себе в убежище, что-нибудь придумаю, на машине какой-нибудь прорвусь… Любовь Андреевна, вы только не умирайте! Когда уже они уйдут???

Они долго не уходили, те минуты показались мне бесконечными. Как только последний зараженный скрылся вдали за углом, я вскочил из лужи и метнулся к учительнице. Она уже почти не могла шевелиться и не представляла для меня опасности. Весь в слезах я нашарил в рюкзаке бутылку воды, попытался ее напоить. Большая часть воды пролилась мимо по ее щекам, но, кажется, что-то попало и в горло. Потом достал злаковый фитнес-батончик, отломил кусочек и попытался, остерегаясь укусов, положить в ее шевелящийся рот. Я всегда брал с собой перекус на вылазку. Мало ли, застряну где-нибудь в осаде зараженных, придется пережидать… Только третий кусок попал в цель, она попыталась его жевать (раньше я не обращал внимания, как хорошо она сохранила зубы для своего возраста). …Любовь Андреевна! Она вдруг обмякла и перестала шевелиться.

– Любовь Андреевна!.. – шептал я. – Любовь Андреевна, нет!..

Тряс ее, звал, уговаривал… Но она больше не шевелилась. Заплывшие белым глаза смотрели в пустоту, рука расслабленно лежала в луже. Пощупал запястье: пульса не было. Тогда я замолчал, опустил ей веки и прикрыл рот. Дождь продолжал поливать нас. Одинокий мальчик, промокший насквозь, сидел на коленях, прижимая к груди последнего дорогого человека, дважды потерянного навсегда, и ревел в голос, ничего не боясь и никого не замечая…