Живым не брать

Вздохнув, Макс аккуратно уложил пачки соток в сидорок и вынул оттуда банку тушенки. Голод давал о себе знать, но Макс был доволен: он не поддавался спазмам желудка и за четыре дня съел только две банки консервов из четырех.

Поев, он решил произвести небольшую разведку. Для этого надо было хорошо припрятать лишний груз, который мог помешать ему – вещевой мешок с деньгами и автомат. На всякий непредвиденный случай у него оставался пистолет.

Макс огляделся. Неподалеку от себя увидел пень и рухнувшую сосну. Они могли стать хорошим ориентиром. А если сделать от них двадцать шагов в сторону берега, то на противоположной стороне реки виден створный навигационный знак. Все отлично, отыскать место заначки будет нетрудно.

Макс штык-ножом углубил яму, образованную вырванным из земли корневищем упавшего дерева, положил в неё вещмешок и загреб все это красным береговым песком. Автомат он подсунул под ствол сосны так, чтобы его прикрыли разлапистые ветви. Осмотрелся. Убедился, что припрятанные вещи обнаружить нельзя, сунул пистолет под брючный пояс за спину, как это обычно делают гангстеры в американских фильмах, одернул куртку и двинулся к реке.

Он прошел всего метров триста, когда за кустами тальника увидел причаленную к берегу моторную лодку, и двух мужчин, сидевших у костра. Над огнем висел казанок, в котором что-то варилось. На брезенте, который был брошен на землю, стояла бутылка водки, лежал хлеб, зеленый лук, огурцы.

Макс шел к рыбакам спокойно, усилием воли сдерживая желание побежать – от костра тянуло дурманящим запахом варева, а жрать ему, несмотря на только что проглоченную тушенку, хотелось страшно. Не есть, а именно жрать. Дали бы ему кость с остатками мяса, он бы стал её грызть, урча как пес. Так ему самому, во всяком случае, казалось.

Рыбаки в серых ватниках, подпоясанные патронташами, увидев Макса, спускавшегося по небольшому зеленому склону в их направлении, одновременно взялись за ружья и положили их на колени. Макс это заметил и внутренне выругался. Такая реакция рыбаков могла иметь только два объяснения. Либо это врожденная присущая жителям таежных мест настороженность, либо местное население уже предупреждено о возможности встречи с вооруженным дезертиром. Но как бы то ни было, поворачивать назад и уходить было делом бессмысленным и даже опасным, поскольку неизбежно усилило бы подозрения.

– Здравствуйте! – сказал Макс, подойдя к костру. Сам в это время, будто решив почесаться, протянул руку за спину.

Однако таежники не горожане, которые могли лопухнуться в самой критической ситуации. Одно из ружей, которое держал бородатый, судя по внешности более пожилой, рыбак, поднялось и почти уперлось в грудь Макса.

– Алексеич, общупай солдатика. А ты, сынок, подними грабки. Не бойся, мы не укусим.

«Вот и припух», – подумал Макс убито, но попытки выдернуть из-за пояса пистолет не сделал. Было видно – такое движение обойдется ему дороже. Приподнял руки, позволяя себя обыскать.

– Хо, Матвеич, да у него пушка!

Рыбак, обстукавший ладонями Макса от плеч до пяток, вытащил из-за его спины «Макарыча».

– Еще что-нибудь есть? – спросил бородатый, не опуская ружья.

– Вроде бы пусто.

– Садись на пенек, солдат, – предложил бородатый и подтолкнул Макса стволами в грудь. – Жрать будешь?

Макс облизал губы. С убитым видом ответил:

– Можно бы… не откажусь…

– Алексеич, – приказал бородатый, – плесни гостю ушицы. Пусть поест. Заодно поговорим.

Макс дрожащими руками взял алюминиевую миску. Поставил на колени.

– Ты кто такой? – спросил его бородатый, так и не выпускавший ружья из рук.

– Солдат.

– Гляди-кось, Алексеич, – он солдат. И откуда же такой фрукт появился в этих местах? Убег со службы, что ли? Значит, дезертир?

Макс ответил не задумываясь:

– Наоборот. Мы дезертира ищем.

– Ты один его ловить вышел?

– Нет, нас группа. Я с ними разминулся в лесу. Да вот и вышел на вас.

– Допустим, поверили. А почему не бритый?

Макс тронул щеку, щетина кололась.

– Четверо суток в лесу.

– Хероватый у тебя командир. Право слово. – Бородатый укоризненно покачал головой. – А если две недели проходите? Обрастете шерстью и в берлоги полезете?

Макс с раздражением подумал, что Бородатый, если судить по его поведению и рассуждениям – бывший офицер и впарить ему свою версию будет непросто. Все же решил попробовать.

– Собирались по тревоге. Спешили. Некогда было брать бритву…

– Значит, вместо автомата в спешке прихватил «Макарова»?

– Нет.

– Откуда же он у тебя?

– Положен по штату.

– С каких это пор солдат вооружают пистолетами?

Врать так врать по крупному. Авось пронесет.

– У нас во внутренних войсках вооружают.

– Какой у него номер?

– У кого?

– У твоего «Макарова»?

Макс опустил глаза.

– Не помню.

– Значит, ствол не твой. Я пятнадцать лет назад со службы уволился, а номер своего пистолета помню. А ты, Алексеич?

– Как дважды два.

– Ладно, солдат, доедай. Я тебе верю мало, потому поедешь с нами в Поречье. Там с тобой разберутся.

– Мне нельзя уходить отсюда, – скрипя зубами от злости, Макс пытался отстоять свои права. – Придет группа, а меня нет…

– Перебьются. Из Поречья тебя подбросят в город. А в случае чего, мы ответим…

– Не поеду, – Макс решил стоять на своем.

– Это ты зря, малыш, – Бородатый покачал головой. – Алексееич, спеленай-ка неразумного.

Неожиданно сильный удар в челюсть, опрокинул Макса на землю. В глазах поплыли красные двоящиеся круги.

– Лежи, лежи, – рыбак легко опрокинул поверженного солдата на живот – ну, и силища! – завернул руки за спину и стянул их обрывком сыромятного ремешка, который ему бросил Бородатый. – И не надо, милок, дергаться. Мы вот верши вытащим и почапаем по холодку до места.

Рыбаки не спешили. Уже смеркалось, когда они начали вытаскивать из воды огромные мордушки и выгребать из них крупную и мелкую рыбу. Что-то ссыпали в лодку, что-то выбрасывали в реку, переругивались, поработав, курили, и все это происходило так, будто Макса не существовало в природе вообще.

Ночь уже накрыла землю густой синеватой теменью. На небо высыпали звезды. Над рекой курилась серая кисея тумана и медленно наползала на берег. Рядом с местом, где лежал Макс, у правого его бока уютно потрескивал костер, над которым на рогульках теперь висел большой закопченный чайник. В огне то и дело с треском взрывались поленья и выбрасывали вверх снопы быстро гаснувших искр.

Еще пацаном Макс мечтал о путешествиях, о вечерах у костра на берегу озера или реки. Но самое большее, что ему удавалось в те годы, были костры, которые они разжигали на мусорных кучах за жилыми домами рабочего поселка.

Туда они уходили с друзьями, собирали ветки, поленья, щепу от старых ящиков и разжигали огонь. Сидели вокруг огнища кружком, очарованные пляской пламени, подкидывали в костер топливо, рассказывали друг другу страшные истории про оборотней, привидения и призраков. Потом в нагоревших угольях пекли картошку, выгребали её из золы почерневшую, с обуглившимися боками, подбрасывая на ладонях, обдували пепел и ели целиком, не очищая.

Посидеть так, как сейчас сидели на берегу дикой реки рыбаки – крепкие хмурые мужики, за спинами которых темнела стена дремучего таинственного леса, сидели вольные в своих поступках и свободные от всего, кроме собственных желаний, Максу так и не довелось. Но он ещё не терял надежды побывать в далеких краях, увидеть пальмы и пенный океанский прибой. Эта надежда окрепла, когда он взял в руки тугие пачки денег и представил, что на такие бабки можно купить все, что будет угодно душе – бабу, паспорт, сменив в нем фамилию на новую; уехать за границу, пока он нем здесь окончательно не забудут. И вот хрен его дернул подойти к рыбакам. Впрочем, хрен этот именовался голодом, который он не мог одолеть. Желудок сводило так, что в глазах темнело, особенно когда до ноздрей долетел запах ухи. И теперь все под вопросом – удастся ли деньги, которые он так ловко припрятал, использовать с толком и целесообразностью. Неужели эти двое так и дотащат его до неизвестного ему Поречья и сдадут ментам на опознание? Тогда ради чего он стрелял в людей, а потом рвал пуп, стараясь уйти подальше от гарнизона через глухие леса и болотные топи?

Впрочем, Макса ни на минуту не оставляла мысль о побеге. Но просто так, улучив момент, пытаться вскочить и скрыться во тьме, было бессмысленной глупостью. Руки, туго стянутые ремнем за спиной, – аргумент убедительный: добраться до ближайшего населенного пункта и шагать по глухим местам со связанными руками, без оружия и еды – равносильно самоубийству. Тем более, что и само появление его на людях в таком виде не обещало ничего хорошего. За то время, которое он бродил по таежным трущобам, милиция наверняка оповестила не только область, но возможно раззвонила о нем на всю Россию.

Суки! Во, суки!

Макс ругался и сам не знал на кого – на милицию или на рыбаков, которые его без труда попутали, а скорее на тех и других, кто ломал его планы на будущее.

Суки! Во, суки!

Выбрав все снасти и выгрузив в лодку добычу, рыбаки перевели в неё Макса, запустили мотор, и суденышко, полное рыбы, понеслось вниз по течению, таща за собой белопенный след.

Они мчались по реке не менее получаса, когда Максу пришла в голову спасительная мысль.

– Мужики, – жалобным голосом попросил он, – будьте людьми, подойдите к берегу. У меня живот крутит… Сейчас прорвет…

– Что делать? – в полголоса спросил Бородатого его напарник. – Высадишь и развяжешь, он убежит. А так ему что, я штаны снимать буду?

– Высадим, – столь же тихо ответил Бородатый. – Хрен с ним, пусть бежит. Не убивать же его. А я давно себе «Макарыча» завести хотел.

Максу развязали руки. Лодка подошла к берегу.

– Вон, иди в кусты.

Макс понял – эти преследовать его не будут. Он встал, стараясь не шуметь надел штаны, подтянул потуже пояс. Сделал два осторожных шага, не зашуршав кустами, проскользнул на полянку. Впереди темнел длинный пологий спуск, за которым в слабом свете уходившей луны рыбьей чешуей поблескивала лента реки. На миг, задержавшись на месте, Максим прислушался. Ничто не нарушало ночной тишины.

Чуть пригнувшись, чтобы голова не маячила над кустами, Макс, что было сил, побежал вниз по склону к дальней излучине реки, блестевшей вдали. Он бежал до тех пор, пока полностью не обессилел. У самого берега остановился. Оглянулся туда, откуда только что смылся. Его не преследовали.

Макс опустился на траву, растянулся в рост. Он ликовал. Вся дурацкая история с ухой и рыбаками обошлась ему слишком легко. Пропавший пистолет можно не считать большой потерей. У него оставалось куда более грозное оружие – автомат и боеприпасы к нему.

Пройдя километра полтора, Макс споткнулся о невидимую во тьме корягу. Едва устоял на ногах, но подметка тут же оторвалась, и ботинок стал походить на крокодила, открывшего голодную пасть. Макс грязно выругался. Он ожидал чего угодно, но не такой подлости со стороны обуви, которую для армии должны делать с удесятеренной прочностью.

Он сел, разулся и стал разглядывать ботинок. Для начала оттянул подметку, слегка подергал. Но этого оказалось достаточным, чтобы она отделилась от верха до самого каблука. Нитки, крепившие её, давно сгнили. Думать о том, чтобы починить башмак не приходилось. Идти дальше в одной обутой ноге было бы неудобно и не имело смысла.

Макс расшнуровал целый ботинок, потом стянул его с ноги и вместе с порвавшимся по одному зашвырнул их оба в реку. Негромкий плеск воды известил о том, что река приняла его дар.

Дальше он двинулся босиком. Трава, покрывавшая пологую полосу берега, которая ещё недавно выглядела мягкой и пушистой, на деле оказалась щетинисто колкой.

К утру, Макс по берегу добрел до места, откуда хорошо просматривался створный знак, служивший ему ориентиром для поиска тайника. Ноги болели не только от усталости. Несколько раз он спотыкался о камни и ободрал о них кожу на суставах больших пальцев. Ссадины саднило. Голова кружилась. Должно быть, его обессилили острые переживания, связанные с неожиданным пленом. Слишком много адреналина выплеснулось в кровь, и сейчас его нехватка оборачивалась душевной опустошенностью и мышечной слабостью.

Добравшись до тайника и убедившись, что его богатство – деньги и автомат остались нетронутыми, Макс окончательно утратил силы.

Из-за тайги с востока поднялось солнце и стало быстро согревать землю, остывшую за ночь. Поредела и стала расползаться в клочья пелена тумана над рекой. Открывался вид на заречные дали – на заливные луга и пустоши.

Макс забрался под ствол упавшего дерева, туда, где спрятал свой автомат, согнулся калачиком, как бездомный пес, подложил руку под щеку и тут же заснул – будто ухнул в горячую яму – ни снов, ни тревожных мыслей, которые мешают спать.

Макс проснулся под вечер, и первое что ощутил, был голод. Он сжимал безжалостной рукой желудок и подтаскивал его к горлу, отчего все время поташнивало. Макс достал из сидорка последнюю банку тушенки и, истекая слюной, вспорол её штык-ножом, отогнул крышку. Запах консервированного мяса, покрытого серым слоем застывшего сала, ударил в ноздри. Макс съел тушенку в один присест и не ощутил желанной сытости. Он вытер стенки и дно банки пальцем и облизал его.

Трудно сказать, думает ли о чем-то другом, кроме как о бегстве, волк, задравший овцу и вдруг заметивший, что в погоню за ним бросились охотники с ружьями. А вот человек думает. Всегда.

У тех, чьи мозги чисты, думают об одном, те, кому в них попала моча, – совсем о другом.

Макс двигался вдоль берега, стараясь держаться поближе к кустам тальника, чтобы иметь возможность в любой момент укрыться в них при виде опасности. Босые ноги вязли в прибрежном песке, и шагать было утомительно трудно.

Аркун в этих местах единственный удобный путь среди тайги и болот и деревни жмутся к реке, потому как реку не подвинешь с места и не заставишь течь куда тебе хочется. По берегам реки в низинах лежат болота, поросшие камышом и осокой. Здесь гнездятся утки и чайки – горластые белые пираты, проводящие дни в полете над водной гладью. Днем и ночью над топями гудят комары – миллионы серых мягких кровососов. Когда идет по берегу человек, они вьются над головой высоким столбом и сопровождают его, пока порывы ветра не разметут и не разбросают по сторонам толкущееся в воздухе облако. Хорошо, что ветры в этих краях затихают очень редко.

Макс шел и думал. Думал и зло ругался.

Сволочи! Гнусь поганая! Хмыри подзаборные! Надо же, как его подставляют в последнее время эти сучары!

Видел бы он хоть краем глаза того, кто влупил ему в приклад автомата свинцовую блямбу, не пожалел бы десятка патронов и набил бы ими чужие кишки. Правда, расщепленный приклад Макс слегка подправил: нашел кусок песчаника на берегу и затер щербины, чтобы колючие щепки не занозили руки. Однако вещь все равно потеряла качество. Вот, гадство!

Потом эти два сученыша, отобравшие у него пистолет. В мирной стране, на рыбалке не расстаются с ружьями – во, паразиты! А он к ним с открытой душой, с полным доверием. Тем более, что Макс возлагал на девятимиллиметрового Макарова немало надежд. В жилых местах, куда Макс стремился, разгуливать с автоматом – значило показать, что у тебя ни одной извилины под черепушкой. Зато на доктора «ПМ» можно всегда положиться. Он надежно лечит от всех болезней – от страха, от тоски, от жадности, прививает привычку к благотворительности. При этом доктор Макаров лечит радикально: одна свинцовая капсула в брюхо, или просто предоставленная кому-то возможность заглянуть в черное очко ствола, и любой упрямец делается покладистым, любой жмот – добрым и щедрым. Сразу забывает обо всем и начинает стонать: «Все берите, все без остатка, только не надо пилюль!» И вот такое надежное средство у него, у крутого Макса, забрали, забарабали, утырили, как у последнего лоха.

Ну, суки – люди! Никому нельзя верить! Ни к кому нельзя подходить с открытой душой. И будьте уверены, больше он рот не откроет, ушей не развесит. Доктор Калашников тоже лечит, мозги вправляет неплохо. Вы ещё только так сумеете убедиться в этом, господа ненаглядные!

Кто посмеет сказать, что Максим Чикин не думал?

Думают все, но каждый по-разному.

В этом и счастье и беда человечества.

Глубокие мысли Макса о людях, их коварстве и неблагодарности оборвались внезапно. Он заметил впереди лодку, вытащенную носом на прибрежный песок, человека, сидевшего на корме со спиннингом в руках. В кругу камней, выложенных очагом, теплился огонек костра.

«Ишь, рыбачек, – подумал Макс. – Знаем мы вас теперь, как облупленных».

Макс оставил мешок с деньгами в кустах, подхватил автомат поудобнее и направился к лодке.

Рыбак был веселый и добрый. Едва увидел Макса, он поднял руку вверх, как Ельцин, торжествующий победу над Россией.

– Прошу к нашему шалашу.

Здесь, вдали от всякого жилья, он ничего не боялся и даже не потянулся к ружью, которое лежало рядом. А если откуда-то и появился поблизости человек, то он такой же рыбак или охотник и его присутствие скрасит одиночество.

Рыбаку на вид было лет шестьдесят-семьдесят, но выглядел он достаточно свежо и бодро. Он окинул взглядом Макса и удивленно спросил:

– Что ж ты, касатик, гуляешь босиком?

Макс виновато улыбнулся.

– Так уж вышло. Оторвалась подметка, я башмаки и выкинул.

– Сколько ж ты босиком прошел?

– Даже не знаю. Может километров пятнадцать.

– Ладно, присаживайся к огоньку. Что-нибудь придумаем. У меня вроде в котомке кроссовки есть. Важно чтобы размером подошли.

– Не беспокойтесь, я перебьюсь.

– Как же это ты в наших краях оказался, солдат?

В вопросе угадывалось не подозрение, а откровенное любопытство.

– Спецназ. – Макс держался спокойно и уверенно. Старик был на берегу один и бояться его не приходилось. – Тест на выживание.

– Это как? – спросил старик. – Когда я срочную тянул, такого не было.

– Очень просто, отец. Выбросили нас в тайге с вертолета. Каждому дали свой маршрут. Задача – выйти к железной дороге.

– А-а, – протянул старик. – Видел я давеча тут вертолет. Еще подумал, что он тут кружит…

Сердце Макса тревожно сжалось: неужели это ищут его? Выходит, надо быть поосторожней.

– Значит до железки, – старик задумался. – Сколько ж это тебе телипать?

– Уже вторые сутки иду, – Макс на всякий случай сократил срок своего похода, чтобы не вызвать каких-либо подозрений.

– А как питание? Когда я служил, солдату горячее было положено ежедневно три раза.

– Спецназ, – повторил Макс ключевое слово. – На выживание – это значит на подножном корме.

– Какой же корм в тайге?

– Жить захочешь – найдешь. Змея, мышь…

– Тьфу ты! Как же можно мышь съесть?

– Жить захочешь – съешь. Важно дать ей остыть, чтобы со шкуры блохи и всякие насекомые поуходили.

– Сынок, а если я тебя покормлю? Это не нарушит ваших правил?

– Ни в коей мере. – Макс поощряюще улыбнулся. – Спецназ. Это значит обязан выжить, а уж как – командиров не касается.

– Я сейчас, – старик оживился. Полез в вещевой мешок. Достал полкирпича черного хлеба. Положил на банку, нарезал кусками. Потом вынул брусок сала, завернутый в белую тряпицу. Нарезал. Предложил. – Забей-ка, сынок, пыжа для начала. Червячка замори. А я пока ушицу сварганю.

– Да вы не беспокойтесь, – со скромностью, на которую был способен, сказал Макс. А сам, сдерживая дрожь в руках, положил шматок сала на хлеб и впился в него зубами. Подумал почти с нежностью: «Мне бы такого батю».

Что и говорить, родной батя у Макса был тот еще. Невысокий, жилистый, дерганый. Сам лысый, но лицо всегда выглядело сине-черным от мгновенно выраставшей щетины – брей её, не брей. Мужики в поселке звали Андрея Северьяновича «сучком». Но не от сучки, а от сучка, поскольку даже видавших виды сибиряков он поражал своим инструментом детопроизводства, который более походил на черенок малой саперной лопаты, чем на живой орган. Мужики старались попасть в баню в час, когда туда приходил Северьяныч: увидеть такое и охнуть от изумления все равно, что столичному театралу сходить на премьеру с любимым актером. Чтобы потом рассказывать любопытным об увиденном и ребром левой руки на локтевой кости правой отмерить фантастические размеры: «Во! Не видел бы сам – не поверил!»

Отцу его сучковатость доставляла одни неприятности. Мать ложиться с ним в постель отказалась сразу после рождения Максима. На упреки отца отвечала коротко: «Мне в инвалидки писаться не хочется». И они развелись, хотя в силу неразрешимости квартирного вопроса продолжали жить в одной квартире.

Стараясь снять с себя печальное заклятие воздержания, отец искал случайных партнерш, но вскоре в поселке женщины его стали бояться. Однажды, когда мать работала на текстильной фабрике в ночную смену, он привел в дом солидного веса и габаритов даму по имени Сима, которая приехала в гости к соседям из Новокузнецка. И тут произошел казус, который уже на другой день живо и с комментариями обсуждали в поселке.

Дама, которую пригласил отец, была веселой и до общения с мужиками охочей. Она с удовольствием приняла участие обязательной разогревочной прелюдии – с отцом они под строганину усидели бутылочку перцовки, подогрели желания и были готовы начать игру по серьезному. Но в самый ответственный момент дама углядела козыри отца и насмерть перепугалась. Она вывернулась из его рук, вскочила с постели.

– Погоди чуток, я в туалет.

Поскольку туалет типа сортир, как это предусмотрено правилами жизни в бараке, находился на улице, дама оделась и вылетела из комнаты. Почти час отец, томясь от неосуществленного желания, тщетно ждал новоявленную подругу. Потом забеспокоился. Он оделся и пошел на поиски. Не нашел. Расстроенный постучал к соседке.

– Кто? – спросила та из-за закрытой двери.

– Тата, это Чикин. Сима пропала. Вышла и её нет…

– Она у меня, – сообщила соседка. – А ты, Северьяныч, иди, иди.

– Пусть Сима выйдет.

– Я сказала – иди. Ты что, барбос, уконтропупить бабу решил? Она вон до сих пор дрожит от страха. Иди, иди…

Вскоре отец покинул поселок. Он завербовался в железнодорожную бригаду, ремонтировавшую пути Сибирской магистрали. Рабочие бригады обитали в товарных вагонах, переоборудованных под жилье. Основной контингент составляли женщины. Отец надеялся, что в обширном море холостячек и вдов он легко найдет кого-то для разрешения своих сексуальных проблем. Но уже через несколько месяцев по всей магистрали при появлении Сучка шел тревожный шорох: убивец приехал. И даже самые любопытные поплотнее затворяли двери – не ворвался бы.

Потом какие-либо вести об отце в Красноборск приходить перестали, и он исчез. Память о нем осталась только в воспоминаниях мужиков, в которых сучок выступал Гераклом половых подвигов.

Главную роль в воспитании Макса сыграла бабушка Пелагея – некогда дородная, но к старости исхудавшая старуха с бельмом на левом глазу. Была она патологически жадной, о чем знали все соседи и потому никогда не обращались к ней с просьбами, даже если нужно было позычить всего щепотку соли.

Все свое добро, накопленные за долгие годы (бабка никогда не выбрасывала даже старые тряпки) она хранила в старинном большом сундуке, обитом для прочности железными полосами. В проушинах сундука красовался амбарный замок, весом килограмма на три. Обороняя богатство, старуха спала только на своем сундуке.

Максимку бабка любила. Когда он приходил к ней, она доставала из заначки ключ, длинный, с большой фигурной бородкой и открывала сундук. Потом запускала руку в его таинственную глубину, шарила там и извлекала на свет конфетку – подушечку, липкую, утратившую форму. Совала в ладонь внучку. Конфета всегда пахла нафталином и мышами, как потом понял Макс – типичными запахами бедности.

Получив сладость, Максимчик сразу зажимал её в кулаке. Этому его научила бабка. Поскольку уроки были наглядными, они крепко запомнились пацану.

Едва Максим забирал гостинец, бабка сразу просила его:

– Дай мне конфетку.

Мальчик доверчиво протягивал к ней раскрытую ладошку, на которой лежала сладость.

Бабка брала её пальцами, длинными и тонкими как китайские палочки для еды. И говорила:

– Дурачок, зачем ты отдаешь мне свое? Вот назад и не получишь.

Максимка морщился, собираясь заплакать. Бабка возвращала ему конфетку.

– Возьми, только больше никому не отдавай.

Максимка собирался отправить гостинец в рот, но бабка его снова просила:

– Постой, постой, покажи-ка мне конфетку…

И снова Максик доверчиво протягивал к бабке руку и раскрывал ладонь.

– Ты дурак?! – голос бабки переполнялся злостью. Она шлепала пацана по затылку. И не просто так, чтобы обозначить удар, а сильно, так что голова дергалась. От обиды и боли Максик начинал реветь.

– Заткнись! – орала бабка. – Врежу!

Надо сказать, что Пелагея Кирьяновна в молодости отбухала три года в колонии общего режима по приговору за хищение социалистической собственности и умела постоять за себя, а при нужде ещё и прищучить других.

О прошлом старухи в поселке знали, и хотя отношения к людям, прошедшим через горнило зоны, здесь было спокойное, за глаза Пелагею все же называли «тюремщицей».

После очередного замаха Максимка вздрагивал, втягивал голову в плечи как черепашонок, но бабка без удара подносила раскрытую ладонь к его носу.

– Видишь, куда грабка тащит? – Она сгибала и разгибала пальцы, то сжимая кулак, то разжимая его. – На вот, попробуй забери у меня конфетку. Ну, попробуй.

Максимка пытался разжать бабкины пальцы, но это ему не удавалось. Та довольно ухмылялась.

– Что, вахлак, понял?

– Понял, – говорил Максик, понурив голову.

– Возьми свою конфету. – Она отдавала сладость и тут же снова просила. – Дай мне, а? На минуту?

– Фиг тебе.

Максик наконец-то усвоил урок. Он обиженно засопел и сунул конфету в рот. Бабка скрипуче смеялась, словно каркающая ворона.

– Понял, наконец. И всегда так поступай. Не забывай, куда грабки гребут.

С тех пор Макс всегда с удивлением и даже презрением смотрел на тех, кто не жалел своего добра, не жмотничал, мог делиться, а пожрать и попить на халяву стеснялся.

Старик ставил свою снасть, выбрался из лодки, присел к костру. Потом взглянул на ноги Макса и вскинул брови.

– Глянь-кось! Я сразу и не заметил! – он укоризненно покачал головой. – Ты же себе все пальцы избил в кровь. Давай-ка я тебя малость подлечу…

Уроки бабки во многом помогли сформироваться мировоззрению и убеждениям Макса. Потому в момент общения со старым рыболовом он испытывал противоречивые чувства. С одной стороны он говорил «спасибо» после каждой услуги, которую ему оказывал старик – мазал йодом и клеил лейкопластырь на большие пальцы его ног, достал из загашника кроссовки и отдал их, кормил хлебом и салом, потом принялся готовить уху. С другой, он испытывал к старику презрение. Судя по внешнему виду, этот человек немногого достиг в жизни именно из-за своей наивности и доброты. Типичный лох, вкалывавший не за деньги, а за идею, за интерес и получил к старости за все рупь, да копу, да пинок в жопу… Вот и опять, с какой балды он вдруг решил обихаживать незнакомого человека? Его об этом просили или обещали подкинуть бабки за доброту? Или только потому, что человек человеку друг, товарищ и брат? А хренка с бугорка он не хочет?

Наблюдая за суетой старика, Макс тщательно скрывал усмешку. Ну, лопух! Чурка с глазами! Его, человека по-настоящему богатого, кормит нищий, которого иначе и не назовешь, кормит дешевой жратвой. А ведь если хорошо подумать, поскольку башка дается каждому именно для этого, то разве задарма он обязан что-то делать? Почему грабки у всех сгибаются и гребут в одну сторону, а богатыми становятся не все? Да потому что у многих под сердцем как гиря висит дурацкая совесть, а скромность, выставляемая напоказ душит инициативу. Быдло оно и есть быдло, и жалости к нему быть не может.

Глядя на то, как старик разжигает бензиновый туристский примус и ставит на него котелок, Макс сделал несколько движений рукой, разжав и сжав пальцы. Хотел проверить – все ли у него в порядке с хватом.

– Болит рука? – заботливо спросил наблюдательный старик.

– Так, физзарядка.

– Сынок, я скоро двинусь вверх по реке. До Шаманихи. Пятьдесят верст на моторке. Если ты не против, могу подбросить. Тебе такое не повредит?

Макс в мыслях мгновенно прокрутил все «за» и «против». Конечно, проскочить на лодке полсотни километров неплохо. Но придется тащить и грузить в лодку деньги. Тяжелая ноша тут же привлечет внимание глазастого старика, вызовет у него подозрения. И в самом деле, откуда у спецназовца может оказаться непонятный груз? Для чего он ему? Нет, лучше не соглашаться.

– Спасибо, отец. Я бы с удовольствием, но потом на душе будет гнусно. Мне ведь положено шлепать самоходом. Для закалки.

– Молодец, – старик хлопнул Макса по плечу. – Одобряю. Раз нельзя, значит нельзя.

Именно в тот миг Макс понял: что значит нельзя? Кто ему может помешать делать то, чего он хочет? В памяти всплыли назойливые слова песенки: «убить зарезать хоть бы что».

Губы плотно сжались, глаза сузились.

Этот старик с худой шеей, напоминавшей шею воробьишки, которая так легко рвется, если за неё как следует тряхнуть. Он же сам высказал мысль, что удобно воспользоваться его моторкой. Ах, колхозник, как он не похож на тех двух, которые его западло кинули, забрав пистолет. Вот уж они-то знают, куда гребут грабки. И можно теперь только себя самого ругать, что фраернулся как задроченный бажбан, но нельзя не признать, что те двое игру с ним сыграли честно: развесил уши, раскрыл ладошку – вот она, моя конфетка – берите. И надо их ещё благодарить за то, что посреди речки не сковырнули за борт вниз котелком. Сейчас бы уже сутки кормил раков…

Справиться со стариком Максу труда не составило. Все прошло тихо, быстро, бескровно. Мягкое тело Макс втащил в кусты. Взял свой мешок. Вернулся к лодке. Теперь она стала его, и путь к свободе был открыт удобный и быстрый.

До сумерек Макс гнал моторку, не приставая к берегу. Несколько раз ему попадались встречные лодки, один раз катер протащил в низовья баржу, но все обошлось без происшествий: река большая и места на ней, чтобы разойтись, хватало всем.

Ближе к вечеру Макс издалека заметил на правом берегу домик. Небольшой, бревенчатый, он стоял на крутояре, откуда открывался вид на реку и пойму во все стороны. Под обрывом на узкой береговой кромке лежали ржавые железные поплавки бакенов. Рядом с домиком высилась мачта, на перекладине которой болтались навигационные знаки. Что они означали, Макс не понимал. Зато он сразу сообразил, что дом принадлежит бакенщику.

Поскольку другого жилья рядом не было, то можно было попытать удачи и попроситься переночевать. Если все пойдет хорошо, хозяев можно даже не трогать – пусть живут. Макс направил моторку к берегу. Он видел, как из дома на берег вышла женщина. Она остановилась у края обрыва, на который вела узкая деревянная лестница с перилами. Женщина была в белой косынке, зеленой телогрейке и в сапогах. Свежий ветер трепал юбку, и она то липла к её ногам, то раздувалась.

Ногой Макс подправил мешок с деньгами, загнав его глубже под банку. На всякий случай ближе подвинул к себе автомат.

Когда до берега оставалось совсем немного, Макс поднял руку, помахал ею над головой. Женщина не ответила. Под обрывом открылись узкие деревянные мостки, уходившие в воду метров на пять. С обеих сторон в настиле виднелись кольца, в которые можно продергивать швартовую цепь.

Макс выключил мотор и на веслах осторожно подгреб к мосткам. Лодка глухо стукнулась о бревна. Гремя цепью, Макс поймал кольцо и закрепился. После того как треск движка смолк и наступила тишина, стало хорошо слышно как шипели набегавшие на берег волны, которые подняла лодка, и вода плескалась о столбы причала.

Подхватив автомат, Макс выбрался на помост. Огляделся. Подошел к лестнице. Брус перил был гладкий и скользкий – за долгое время его отполировали руками до блеска. Лестница выглядела крепко, надежно. Некоторые ступени светились свежими досками, их должно быть недавно отремонтировали.

Макс поднимался по лестнице на крутояр не спеша, на всякий случай оставляя время, если вдруг придется внезапно срываться. Поднявшись наверх, Макс замер, не зная как вести себя. У правой ноги женщины сидела огромная овчарка с серьезными холодными глазами. Женщина сразу поняла, что заставило гостя остановиться. Сказала спокойно:

– Не пугайтесь, собака не тронет. – И на всякий случай предупредила пса. – Шер, это гость.

Пес с презрением посмотрел на Макса и потерся головой о колено хозяйки.

– Здравствуйте, – сказал Макс смиренно.

– Здравствуйте, – ответила женщина и спросила. – Пройдете в дом?

– Если позволите.

– Милости прошу.

– Благодарствую.

– Меня зовут Надежда Петровна.

– Очень приятно. А я… – Макс думал недолго. – Николай.

Трудно сказать, когда Надежда Петровна в последний раз встречала такого обходительного и вежливого молодого человека. Она так и подумала: вроде бы солдат, а какой воспитанный. Из памяти ещё не выветрились воспоминания о том, как пару лет назад в эти края на лесозаготовку прислали батальон вояк. Это было мамаево войско в российской армейской форме. Все вокруг гудело от лихих загулов. И офицеры, и солдаты пили по-черному. По вечерам с лесосеки в ближайший поселок с грохотом уходил гусеничный трактор с прицепом. В прицеп набивались пьяные в дупель вояки, орали песни, ругались, дрались в кровь. А вот вам какие, оказывается, бывают солдаты – вежливые, тихие. Одно не совсем хорошо – не бритый. Хотя, что с него взять – ещё мальчик.

Они вошли в дом. Шер спокойно прошел в комнату и сел возле хозяйской постели.

Сколько женщине лет, Макс определить не мог. Сбивало с толку румяное лицо без морщин, сочетавшееся с седыми прядями в густых волосах, собранных в тяжелый пучок на затылке.

Хозяйка обращалась к гостю на вы.

– Исть будете? – спросила она глубоким красивым голосом.

– Не откажусь, – с подчеркнутой скромностью ответил Макс. Он, конечно, уже проголодался, но не предложи ему хозяйка еды, мог бы заснуть и без нее. – Спасибо на добром слове.

Хозяйка загремела кастрюлями у русской печи.

– Щей вам налить? – снова спросила она, и Макс понял – у неё есть и что-то другое, но колебаться не стал.

– Можно.

Хозяйка принесла и поставила на стол перед ним большую керамическую миску, в которой дымилось ароматное варево. Достала из шкафчика хлеб – судя по всему собственной выпечки. На разделочной доске отрезала от каравая несколько кусков, положила на сплетенное из прутьев лозы овальное блюдо.

– Угощайтесь.

Макс обвел глазами углы, стараясь заметить, нет ли где иконы. Тогда стоило показать свою христианскую добродетельность, осенив себя крестом. Но икон в доме не было. Пришлось ограничиться словами.

– Благодарствую.

Щи были вкусные, хотя мясо в кастрюле вряд ли присутствовало. Хозяйка села на лавку, подперла щеку рукой.

– Похоже, вы солдат?

– Так точно, – Макс держал марку сурового и дисциплинированного человека.

– Отслужить вы не могли, – продолжала женщина раздумчиво. – С оружием навроде домой не отпускают.

– Так точно, – ответил Макс, – не отслужил. Мы здесь по служебной надобности. Бандита ищем.

– Откуль он тут объявился? – Хозяйка не скрывала сомнений. – Псих какой, что ли? Ить ему лучше в городе прятаться, чем в глухомани. Тут ведь не очень-то спрячешься. И опять же провизию достать непросто.

– Будет грабить, пропитание найдет, – сказал Макс с пугающей суровостью. – Вы тоже поостерегитесь. Неровен час…

Он отломил кусок хлеба и вытер им опустевшую миску.

За окном быстро темнело. Хозяйка постелила гостю на полу возле теплой печки. Макс улегся и прикрылся попонкой, которую от щедрот своих ему подкинула хозяйка. Несмотря на усталость, он не мог уснуть. Темные необъяснимо тягучие желания и возбуждающие мысли не давали ему покоя. Правда, временами он погружался в состояние, напоминавшее сон или дурь наркотического кайфа, но оно длилось недолго и сопровождалось видениями, разобраться в которых происходят они наяву или являются всего лишь иллюзиями, он не мог даже сам. Ему вдруг казалось, что хозяйка, лежавшая в дальнем углу на своей кровати, вдруг свистящим, полным страсти голосом звала его:

– Ну, иди ко мне, солдат. Ну, иди…

Макс открывал глаза и прислушивался. В комнате было тепло и тихо. Хозяйка мерно посапывала на своем ложе. Но едва он снова закрывал глаза, ему опять начинало казаться, что женщина изнывала от того же желания, которое мучило и сжигало его самого.

Физически и нервно Макс был вымотан до изнеможения, ему бы спать и спать, приходя в себя, но усталость не уменьшала давления гормонов на его желания. Наоборот, те становились все более агрессивными и не поддавались усмирению. На ум приходили воспоминания о Галине Федоровне…

– Иди ко мне…

Этот призыв прозвучал столь явственно, что начни Макса кто-то пытать в старании выяснить правду, он стоял бы на своем и доказывал: хозяйка сама его кликнула. Макс отбросил попонку, встал и, осторожно ступая босыми ногами по дерюжным половичкам, двинулся к кровати. Пес, лежавший на подстилке у подоконника, угрожающе зарычал. Негромко, а лишь вполголоса, будто предупреждал гостя о греховности его намерений и о своем неудовольствии этим. Макс подошел к кровати, приподнял край одеяла и забрался под него. От женщины пахло пьянящей свежестью – ароматом чистых волос, сдобой теплого тела, легкой, едва уловимой пряностью пота. Макс глубоко вздохнул и обнял хозяйку. Наткнулся на её ситцевую ночную рубаху, приподнял подол и сжал руками разогретое крепкое тело.

Женщина, внезапно проснувшись, быстро поняла, в чем дело.

– Ты что, варнак, задумал?!

Она дернулась, стараясь оттолкнуть от себя Макса, но тот не хотел уступать. Теперь свои желания он уже окончательно приписал хозяйке и, пытаясь поймать её губы своими, тупо бормотал присказку Иннокентия Шарова: «не долго билася старушка…»

Однако женщина была иного мнения о себе и «гусаре», который пытался её обратать. Резким толчком она отбросила Макса к краю кровати, тот соскользнул с матраса и задницей грохнулся о пол.

– Шер! – позвала хозяйка, и тут же рядом с Максом возник огромный пес. Он скалил большие желтые зубы и дышал в лицо Максу жарким утробным запахом. Глаза собаки горели злым янтарным блеском.

– Ну-ка, встань!

В голосе хозяйки прозвенела командирская властность – ни дать, ни взять прапорщик Гусь, оставалось только услышать «гавно такая».

Макс послушно встал.

Он мог бы, да что там мог, обязательно попытался бы сопротивляться, но на стороне хозяйки был убедительный аргумент. Овчарка, слегка порыкивавшая, находилась у самых его ног и одного движения челюстей ей хватило бы на то, чтобы начисто откусить Максу вместилище его мужского беспокойства, вместе со всем, что к нему прилагалось.

Хозяйка открыла дверь на улицу. С реки в дом дохнуло промозглой сыростью.

– Вон отсель!

– Ты что, – пытался охладить её порыв Макс, – совсем сдурела?

– Я?! – В этот восклик хозяйка вложила все чувства, обуревавшие в тот момент – удивление, возмущение, злость и даже отвращение.

Все, что переполняло и жгло её душу, нашло выражение в одном движении. Хозяйка резким толчком голой пятки наподдала Максу в зад.

– Пошел вон, пес шелудивый!

Шер яростно зарычал, готовый броситься на обидчика, но строгий окрик остановил его.

– Сидеть!

Минуту спустя из домика под ноги Максу вылетели его шмотки, сушившиеся у печи. Усевшись на штабель бревен, Макс оделся. Потом спустился к причалу. Влез руками под днище опрокинутой плоскодонки, где оставил оружие, взял свой автомат. Поначалу у него возникло желание полоснуть очередью по окнам домика, и даже если он не убьет неблагодарную дуру, она запомнит эту встречу и свою деревенскую глупость.

Почему бакенщица «дура» и за что должна быть ему благодарной Макс не думал. Это мелочи, если ты зол на кого-то.

И все же благоразумие взяло верх. Он и без того совершенно бесцельно пожег немало патронов, и нужно было беречь те немногие, что у него остались.

На пологом зеленом берегу Аркуна собрались люди – человек может сто – сто пятьдесят. Сюда к дебаркадеру по субботним и воскресным дням катер притаскивал большую баржу, в которой привозил народ прибрежных сел и деревень на районное торжище.

Светлый Ключ – поселок большой, на три тысячи домов, не меньше. Правда, дома не городские, многоэтажные, а индивидуальные сельские – рубленные с русскими добрыми печками, от которых зимой шли тепло и сухость. Здесь отродясь не бывало двух вещей, которые вне зависимости от количества делают деревню – селом, село – городом. Здесь не было церкви и тюрьмы. Церкви потому что населенный пункт был новым, советским. Тюрьмы – по причине удаленности от торных дорог.

Макс приплыл сюда на моторке в надежде, что в толпе искать его никто не догадается, а он сумеет прикупить себе немного провизии – хлеба, яиц, зелени. Оставив мешок с деньгами и автомат в лодке, он затесался в толпу торгующих и покупающих. Для начала, прежде чем сделать покупки, он решил осмотреться. Немного потолкался возле мужика, продававшего кожаную куртку, решил, что возьмет её, после того как купит съестное, и отправился к зеленым рядам. Неожиданно Макс увидел милиционера, пробиравшегося через толпу в его сторону. Это не могло быть случайным. Скорее всего, мент его заметил. Вот и все. Автомат в лодке, другого оружия при себе не было. А о том, чтобы врукопашную сладить с дядей, широкие плечи которого возвышались над головами других людей, думать не приходилось.

От страха во рту появился металлический привкус, а мошонку тронуло холодом. Все основания бояться встречи с представителем власти у Макса были. По каналам оперативной связи по всем отделениям и участкам прошла ориентировка на вооруженного дезертира – грабителя и убийцу. Получил её и капитан Лопата, участковый инспектор Светлого Ключа.

Иван Сергеевич Лопата, огромный ростом (медведь, да и только), был настолько спокоен характером, насколько велик габаритами.

Однажды изба, в которой он ночевал, полыхнула свирепым буйным пламенем. Все кто оказался внутри её, выскочили наружу в чем были. Лопата вышел из дому одетый, застегнутый на все пуговицы, в момент, когда затрещала и начала рушиться крыша. На Лопату смотрели как на выходца с того света, а он погладил пальцем опаленные огнем брови и объяснил: «Сапог, зараза, не натягивался».

Человек широкий, крепкий и щедрый, Лопата слыл «юбочником». Пропустить мимо себя женщину, не попытавшись проверить её на готовность уступить ему, он просто не мог. Поскольку Новокаменский район был краем непуганых молодаек, Лопата постоянно ощущал себя медведем, которому повезло жить в малиннике – только успевай, поворачивайся – ягодки глядели на него со всех сторон..

Женщины на Лопату не обижались. Он никому никогда ничего не обещал, ни к одной не предъявлял никаких претензий, был ласков, любил дарить подарки – не богатые, правда, но разве подарок может быть дороже внимания?

Службу капитан Лопата нес исправно. Одно его появление в месте, где возникал какой-либо конфликт, успокаивало бурливые страсти. При наведении общественного порядка, Лопата уверенно опирался на силы самой общественности.

Однажды на толкучку в Светлый Ключ приехала группа городских лотерейных кидал. Они периодически гастролировали по району, стараясь донести опыт своего мошеннического бизнеса до таежной глубинки. Доверчивых простаков, или как их ещё называли «лохов», в Светлом Ключе оказалось навалом. Беспроигрышная лотерея, в которой на удивление везло каким-то мордастым незнакомым мужикам и дамочкам-шмакодявкам явно не сельского пошиба, привлекла внимание деревенской публики. Рублики беспроигрышно летели в карманы краснорожих кидал.

Кто-то из наиболее разумных селян смотался на почту. Там в небольшой каморке, как извещала ржавая, написанная ещё при советской власти табличка, находился опорный пункт милиции. Здесь чаще всего и огинался Лопата. В прокуренной, полной сизого дыма комнатушке, он проводил время, гоняя шашки с любителями старой русской игры, которые приходили в опорный пункт как в свой постоянный клуб.

Лопата выслушал жалобу на приезжих мошенников и решил, что воспитывать неразумных нужно народными средствами. В деревнях, особенно в сибирской глубинке, хорошо помнили, как их предки учили уму разуму конокрадов.

Лопата позвал двоюродного брата, такого же ломового мужика, как и сам. Открыл железный ящик, который стоял в комнате опорного пункта. Вынул оттуда пачку тысячерублевых банкнот в количестве ста листов. Пачка была в стандартной упаковке и могла произвести на кидал вдохновляющее впечатление своей банковской девственностью.

– Вот те, Кузя, валяй пройдись, играни. Ставь сразу на все. И глади в оба – они тебя дурить будут. Возьми с собой братьев Черемховых, Кешку Тюкавкина и Егора Журавлева. Как тебя оглоеды обдерут под липку, пусть ребята их поучат. Говорят, раньше за такое шулеров шандалами били. Теперь их не найти.

– Каво?

– Шандалов.

– А чо это тако, Иван?

– Бронзовы подсвечники.

– А-а-а… Ты-то нам поможешь?

– Не, Кузя, не могу. У меня функция властная. Буду предотвращать ваш самосуд.

– Как это?

– Опасаюсь, вы их забьете, если вовремя не остановить.

Когда лохотронщиков – четверых мужиков и двух женщин нещадно потискали и помяли (вот оно деревенское русское варварство!), на толчке появился Лопата. Одним видом своим он смягчил нравы и остановил потасовку, и как отец родной оградил городских ловкачей от жаркого народного гнева. Конфисковав все нечестно выуженные у селян деньги, Лопата вернул их пострадавшим и проводил жулье до их вездехода. Доходчиво объяснил обстановку:

– Вы, ребята, езжайте, езжайте. И больше сюда носу казать не смейте. Я понимаю – деньги дураки вам отдавали добровольно собственными руками. Короче, сами во всем виноваты. Но вы тоже хороши: надо же совесть иметь – несмышленых трясти. Верно я говорю? Ко всему вы легко отделались. У нас здесь климат такой, что народ в дураках ходить не любит. Считайте по такому случаю, что легко отделались.

– Ну уж и легко, – пахан трудового коллектива мошенников возразил унылым тоном. Ему в потасовке красивый греческий нос сильным ударом кто-то обратил в плоскую монгольскую бульбу. Кровь ему уже удалось остановить, но розовая юшка ещё сочилась по его губам.

– Значит, не веришь? – спросил Лопата, не скрывая насмешки, – А как бы вы запели, если бы вам спалили тачку? То-то и оно!

Так вот Лопата двигался через толпу. Макс увидел его и замер в ожидании неизбежной встречи. Лопата высился над толпой и не заметить незнакомого человека в камуфляже не мог. Макс нагнул голову, чтобы стать пониже ростом. Он бы вообще лег, если бы это сразу не привлекло к нему внимание толпы. Из-за плеча толстой бабы в пестром платье стал следить за милиционером. Тот был уже шагах в двадцати. Все, конец! Оставалось одно – бежать, сбивая с ног торговцев и покупателей, толкая всех кто попадется ему на пути.

Макс отступил на шаг от укрывавшей его своим телом толстухи и прикинул направление, по которому удобнее всего было рвануть к причалу. Сделал ещё два шага, осторожно отступая…

И вдруг увидел – мент остановился. Больше того, повернулся к нему спиной. Что случилось Макс понять не мог, но момент для быстрого отступления складывался удачно.

Непредвиденную задержку Лопаты вызвала женщина. Уже около года он балдел при одном виде Натальи Барановой, ладной молодухи из Починок и делал все, чтобы подбить к ней клинья…

Быстрым шагом Макс вернулся к причалу, ввалился в лодку, запустил движок и понесся вверх по реке, надеясь, что сумеет перехватить продуктишек где-нибудь подальше от людных мест и там, где близко нет милиции.

Гусь привел свою команду в Светлый Ключ через пять часов после того, как Макс смотался оттуда. Прапорщику показали, как пройти на почту, чтобы найти опорный пункт милиции, где находился бдительный страж закона капитан Лопата.

Прогремев коваными ботинками по ступеням крыльца старенькой почты, вошли в тесное помещение. Погрузив себя в клубы сизого дыма, за шашечной доской с сигаретами в зубах, сидели и гоняли партию капитан Лопата и начальник узла связи Степан Коноплев.

– Прапорщик Гусь. – Не представиться в таких обстоятельствах для человека военного было бы неэтичным. – Со мной команда.

– Нам известно о вашей задаче, – Лопата, увлеченный игрой, даже не сделал попытки встать.

– Мы ищем дезертира.

– Это нам тоже известно.

– Кому нам? – Гусь уже не скрывал раздражения. Капитан, который держался с ним как отставной генерал, который вышел на пенсию с правом ношения формы, начал действовать на нервы. – Вашему превосходительству, господин офицер?

Лопата резко встал. Сдвинул ребром ладони шашки с доски. Партия у него не складывалась и выгодно её было прервать, пользуясь удобным предлогом. Начальник почты, уже торжествовавший победу, нервно дернулся:

– Иван Сергеевич, так же нельзя!

– Погоди, Степан, сейчас не до игры. – Дело, можно сказать, государственное, а вояки права качать собрались. Наплодили бандитов, теперь интересуются, кто об этом знает. Так я отвечу: мы – это внутренние органы. Вас устраивает, господа?

– Устраивает. – Гусь язвил. – Тем более, что мы тоже не болтаемся где-то снаружи, не прикрытые штанами. И папа у нас с вами – один. МВД.

– Прапорщик, – Лопата понял свой промах, – ты извини. Не обнюхались, как следует, я вас сразу и не узнал: думал – армия. Потом меня этот случай из себя вывел. Бегает этот гад по району, людей гробит.

– Сколько? – спросил Гусь. – Сколько он положил людей?.. Гавно такая…

Лопата тяжело вздохнул.

– Много.

– Сколько?!

– Одного.

– Одного?! – Гусь выразил такое удивление, что Лопата все сразу понял.

– Здесь нет войны, прапорщик. – Лопата разозлился. – У меня на участке никого не убивали десять лет. А теперь погиб Сергей Антонович Рукавишников. Вы слыхали эту фамилию? Вы слыхали?!

– Нет.

– Это был мой учитель. Он здесь всех нас обучил грамоте и честности. Всех. Понимаете вы это? А думаете что мало.

– Хорошо, виноват. Прошу прощения. Еще вопрос: куда он двинулся? Это известно?

– Нет, – Лопата слегка успокоился. – Но думаю, пошел вверх по реке.

– Почему так решили?

– Он двигался снизу. У Большого порога убил Рукавишникова. Потом поднялся до переката и побывал у бакенщицы.

– Не убил?

– Нет. Она его вышвырнула из дома. Он ушел. На лодке, которую захватил у Рукавишникова.

Лопата умолчал только о том, что и сам он, скорее всего, видел убийцу на базаре в Светлом Ключе, но мер к задержанию не принял. Теперь это уже не играло никакой роли, да и не обязан он был отчитываться перед прапорщиком.

– Я вас понял, товарищ капитан. – Гусь встал, вобрал и без того отощавший живот под грудь, изображая высшую степень воинского почтения к собеседнику. – Теперь бью челом. Нужна машина. Помогите.

– Догнать и перегнать? – Лопата задал вопрос с усмешкой. – Зачем вам суетиться? Там выше Шаманихи вся милиция на ногах. А вы не торопясь, по холодку возвращайтесь домой. Как говорят, к месту службы.

Лопата боролся за честь милиции, считая, что именно его коллеги должны приписать себе успех в задержании дезертира и убийцы. Провинциальный страж закона, далекий от политеса, даже не представлял, в какие игры могут вестись вокруг простого как яйцо дела.

– Спасибо за заботу, но нам нужна машина. Милиция-милицией…

– Не доверяете?

– Почему? Доверяем. Но кто опознает труп, если бандита убьют? А?

Лопата сбил фуражку на затылок.

– Насчет опознания – это точно. Потребуетесь. Только машины у меня нет. Есть мотоцикл, да и тот сломатый. Мотор полетел.

– Какая марка? – спросил Гусь. – «Харлей»? «Ямаха»?

– Ладно, все шуткуете. У меня «Ижик».

– Это тоже неплохо. Будешь в наших краях – я тебе движок подкину. Пойдет?

– Ну.

– А ты помоги с машиной.

– Ладно, пошли в леспромхоз. У тамошнего директора Журавлева имеется «Газель». Думаю, даст.

Лопата познакомил Гуся с Журавлевым и коротко рассказал, что прапорщику нужна машина. Зачем именно, говорить не стал.

Журавлев сидел за столом, на котором не было ничего – ни бумажек, ни отрывного календаря, ни телефона – обязательных признаков конторского начальства. Сжатые кулаки, натруженные руки со взбухшими венами, лежали перед ним на столе.

– Не во время, товарищ прапорщик. Вы думаете, пришли к предпринимателю, представителю среднего класса? У которого и машина, и счет в банке? Так? А вот и нет. Он здесь всего мокрая курица, которая если что и будет нести, так обычные яйца. А нашим властям сейчас интересно сразу найти слона с большими золочеными яйцами.

– Как это? – спросил Гусь. Далекий от хозяйственных дел, он не совсем понял, что имел в виду Журавлев.

– А так. Курица – это я. Дай мне право на леспромхоз, я раскочегарю работы, пойдет товар, государство начнет получать налоги. Но это через год, два. А в областной управе сидит лысый кашалот. Правда, фамилия у него куда как мирная – Пушков. Так вот ему плевать, что получит государство через год или два. Ему нужно сейчас и себе на лапу. Миллион, лучше два, и зелеными. А что получит казна – дело второе. Я таких денег за лицензию отвалить не могу. Нет их у меня. Значит, кашалоту до меня тоже дела нет. Он ждет, когда к нему придет кореянец или какой-нибудь там китаянин. Вот с ними он поговорит. Положит на стол руки ладонями вверх и станет ждать, когда в них капнет. И дождется.

– Но сейчас леспромхоз простаивает. Люди не получают денег…

– А кашалоту что? Он у нас демократ. Знаешь, как он говорит? «У нас власть выражает интересы нищих, а должна выражать интересы состоятельных людей. Но мы все же добьемся перемен».

– И чего вы ждете?

– Прихода кореянца. Он станет хозяином, мы – наемниками. Он начнет грести деньги лопатой, а мы – глотать слюни.

– Что же, значит на вашего кашалота нет управы?

– Есть, и до неё дело дойдет. В гражданскую у нас здесь ужас сколько партизан было…

Гусь довольно хмыкнул. Ход мыслей Журавлева ему показался понятным и близким.

– Отлично. Если возьметесь за ружья, отпишите мне. Возглавлять вас не возьмусь, но постреляю – вволю. – И уже другим, озабоченным тоном. – А теперь мне машина нужна позарез. До Шиверки. Сколько тут верст?

– Тридцать пять.

– Значит, туда и обратно семьдесят. Но мне в один конец.

Журавлев вдруг связал происшествия последних дней одной ниткой.

– Так это ваш хер тут бесчинствует? С чего?

– Моча в голову бросилась.

– Что ж намерены делать?

– Отлавливать.

– А-а, – Журавлев был явно разочарован. – Это не по смыслу. Нет. У нас, ежели медведь шатун объявляется и начинает скот и людей заедать, его не отлавливают. Его… А, да что там! – Журавлев с безнадежностью махнул рукой. – Как были мы Азия, так и остались. Давить таких паразитов надо, без суда и следствия, а мы все миндальничаем.

– Так дадите машину?

– Куда от вас денешься от спасителей и защитников? Валяйте, отлавливайте. Иначе этот волк и дальше людей рвать будет.

– Пресечем, – сказал Гусь сурово. – Как настигнем, пресечем. – Сделал паузу и добавил. – С учетом пожеланий трудящихся.

Журавлев посмотрел ему в глаза, заметил в них холодную напряженность и качнул головой.

– Добре, езжайте…

Участковый милиционер по селам Шиверки и Ягодное старший лейтенант Маляров спокойно шел по улице из дому к причалам. Шел хорошо выспавшийся, особо не обремененный служебными заботами, поскольку винной торговли и табакокурения в Шиверках не водилось так как здесь испокон веков проживали староверы, чудаки, отрицавшие пьяное баловство и сатанинское дымление через рот и нос.

– Евген Лукич, тебя можно побеспокоить? – бабка Копалиха со всем почтением, которое по сельскому этикету положено оказывать власти, предусмотренной конституцией, окликнула участкового. Она вышла из калитки своей усадьбы и остановилась возле нее.

Маляров остановился и обернулся.

– Здравствуйте, Анфиса Васильевна, чем могу?

Правая рука участкового с шиком, приобретенным ещё в армии, коснулась виска у козырька фуражки с выцветшим до непонятного цвета околышем, и таким же рывком отпала вниз, кистью к бедру.

– А вот, сердешный, поглянь сюды.

Копалиха протянула Малярову новенькую, только что из под печатного пресса сторублевку.

Маляров взял бумажку.

– В чем проблема?

Маляров с некоторых пор стал считаться у селян экспертом по бумажным деньгам, поскольку ни сберкассы, ни даже почты в селе не имелось.

Шиверки – село мирное, хотя и большое. Линия домов растянулась здесь вдоль глинистого обрывчика на речном побережье версты на две. Так для жителей показалось удобнее: у каждого под домом свои мостки, с которых бабы стирают белье, ребята купаются. К мосткам мужики швартуют моторки – у кого они помощнее, у кого послабее, но поскольку лодки предназначены здесь не для гонок, в них выше всего ценятся не скоростные качества, а надежность.

В тылу каждой усадьбы огород, обнесенный плетнем. Еще дальше за огородами грунтовая дорога. Тянется она вдоль плетней от южной окраины Шиверок, где раньше располагалась машинно-тракторная станция – МТС, к северному, где находились колхозная лесопилка и рыбокоптильня.

МТС изжила себя, поскольку колхоз распался, трактора поизносились и жизнь, по словам шиверцев, «стала до горы раком».

Теперь каждый двор был предоставлен самому себе. Жизнь от этого хуже не стала – лес и река любого, у кого есть на плечах башка, прокормит и напоит. Единственное, чего в Шиверках не стало – это денег, государственных платежных знаков с цифрами, на которые можно что-то законно прикупить в сельмаге.

Мало сказать – денег не стало. Чтобы понять смысл этих слов, стоит напомнить случай, когда приезжие-туристы, сплавлявшиеся на плотах из верховий реки, предложили бабке Касьянихе за яйца две казенные десятки. Бабка взяла бумажки в руки, покрутила и не поверила в их подлинность.

– А иде Ленин Владимир Ильич? – спросила Касьяниха и ткнула пальцем в колокольню, изображенную на купюре. – Это чо здесь тако?

Туристы стали доказывать, что десятки законные, такие теперь выпускает демократическое российское государство и банкноты обязательны к приему на всей территории страны.

– Тады и валяйте отсель в Рассею, – предложила Касьяниха. – Здесь у нас Сибирь.

Туристы махнули бы рукой на дуру-бабу, но очень хотелось яичницы, и они стали Касьяниху убеждать. Та призвала на помощь соседку. Решить вопрос о том, правильные ли деньги, они и вдвоем не сумели. Позвали участкового Малярова.

Милиционер явился при форме и оружии. Подозрительно осмотрел банкноты и так и сяк – на просвет, на ощупь.

– Вроде бы законная.

Маляров сам ещё ни разу не получал зарплату в новых деньгах, да и вообще ему полгода содержание в Шиверки не засылали ни в новых, ни в старых. Потому выходило, что он охранял и защищал общественный порядок и закон на общественных началах.

Показать свою некомпетентность в финансовых вопросах представитель власти не мог, и Маляров принял решение. Он исходил из того, что из-за приобретения двух десятков яиц никакой фальшивомонетчик рисковать не станет и туфтовые купюры наивной старухе не всучит. Во-вторых, он решил использовать надежный способ закрепления вещественных доказательств, известный каждому милиционеру.

– Попрошу паспорт, – сказал Маляров и протянул руку покупателю. Тот вынул из нагрудного кармана куртки-ветровки требуемый документ.

Маляров старательно записал реквизиты документа в свой блокнот.

Как потом оказалось, деньги были самые что ни есть настоящие, казенные, годные к платежам и расчетам. С той поры участковый стал финансовым авторитетом.

– Так в чем проблема?

– Ты поглянь, настоящая это или как?

Маляров осмотрел банкноту. И цифрами и буквами на ней было обозначено «Сто рублей». Рисунок четкий. Четыре коня на дыбках… Телега – не телега, а нечто вроде ночного горшка… И мужик в нем стоит, вот-вот свалится… В руках рогулька какая-то…

– Все в дуду, Анфиса Васильевна. Только вот номер…

Взгляд лег на цифры, пробежал по ним. Буквы «вг» маленькие. Номер 6149148…

Тут в голове мелькнула тревожная мысль.

– А откуда у тебя тако состояние?

– Сама удивляюсь. – Копалиха смущенно улыбалась. – Вот подвалило. Теперь не пойму: не то меня придурили, не то я кого объегорила…

– Это как же?

– Да вот куря продала…

– За сто?! Итить твою некуда! Кто же так дал?

Маляров спрашивал, а сам шуровал в кармане, ища бумажку, на которой записал ориентировку из райотдела. Нашел. Расправил на ладони. «Банкноты по 100 рублей с номерами вг (буквы маленькие) 6149065 по 6149564»… Так, так. Итить твою некуда! Она самая – незаконно ворованная с грабежом и опасным убийством. Не может быть такое! А почему, собственно, не может, когда уже есть? Номер это явление, которое не обойдешь и не объедешь. Номер – это финансовая величина, вещественное доказательство…

– Так кто ж тебе, Анфиса Васильевна, за куря отвалил половину твоей законной трудовой демократической пенсии?

– Должно статься чокнутый, – Копалиха протянула руку за своей бумажкой. Должно быть душа почуяла нечто неладное. Маляров банкноту придержал.

– Где он, язви его в печенку? Куда он с твоим курем подался?

– А чо?

– Плюнь через плечо, дорогая, вот чо. – Маляров откровенно встревожился. – Может статься твой чокнутый находится в розыске и подлежит отлову.

– Возверни мои деньги, – Копалиха не убирала протянутой к Малярову руки.

– Ежели он не причастен, в чем я весьма теперь сомневаюсь, – деньги к тебе вернутся. А ежели нет, извини, уйдут как вещественные доказательства…

– Значит мой куренок пропал задарма? – Лицо Копалихи скривилось – вот-вот заплачет.

– Давно он ушел?

– Совсем недавно. К причалам пошлепал.

– Тогда куренка твоего возвернем.

Маляров догнал незнакомца, который кинул Копалихе сотку за постного курчонка. Тот быстрым шагом двигался по разбитой в пыль улицы, вдоль линии штакетника, огораживавшего усадьбы. Спина, обтянутая армейским камуфляжем, белая птица с распростертыми крыльями, которую человек нес за ноги вниз головой, подсказали Малярову, что это то, кто ему нужен.

– Э, гражданин! – Маляров шел за неизвестным, не прибавляя шага. В конце концов он здесь не хрен собачий, а представитель власти и привык к тому, что к его словам прислушиваются все сельчане. Даже в соседнем селе Ягодном ему беспрекословно подчинялись пьяные. Правда, настоящей пьяни, которая вспоена городской высокой культурой и дорвавшись до бутыля, накачивается до потери сознания, в Ягодном никогда не водилось. Да, там пили, но голов никогда не теряли, при спорах ножей из-за голенища не доставали, слова участкового слушались – таежный народ спокойный, крутой, с весом в собственном понимании, но одна привычка всех здороваться со всеми старшими, каждый раз приподнимая кепчонку и склоняя голову, говорила об уважении людей друг к другу.

Здесь исповедовали мудрый принцип: человек – не медведь, с ним и без рогатины в руке можно беседовать.

Короче, Маляров приближался к Максу спокойно, не имея даже мысли, что русский солдат – а по форме он легко определил принадлежность неизвестного человека к армии – может повести себя как чеченец и открыть по нему огонь.

Макс на оклик обернулся. Увидел спешившего к нему милиционера. Понял – это конец. Финиш при выходе к последней прямой на пути к свободе. А может нет? Одному менту, а тот, судя по всему, все же был один, его не взять. Валенок, которые в деревнях правят закон и порядок, Макс ни во что не ставил. Да и терять ему уже было нечего – все теперь поставлено на последнюю козырную карту, а расклад позволял брать взятку.

Макс развернулся на левой пятке и оказался лицом к лицу с приближавшимся милиционером. Левой рукой подкинул в воздух курицу. Та отчаянно закудахтала, замахала крыльями и опустилась на забор, ограждавший от дороги ближайшую усадьбу. Это на мгновение отвлекло внимание Малярова, и Макс, воспользовавшись этим, рванул спусковой крючок.

Автомат дернулся в руках, плеснул бледным пламенем.

Маляров на какие-то доли секунды застыл на месте, потом, даже не взмахнув руками, не вскрикнув, наклонился и левым боком упал на землю. Голова его попала в придорожную канаву.

Дверь ближайшего дома распахнулась, на крыльцо выскочила простоволосая женщина в белом платье, увидела, что произошло – стоявшего с автоматом в руках солдата, Малярова, упавшего головой в придорожную канаву и заголосила, захлебнулась криком, полным ужаса:

– Ой, убили! Убили!

Макс поудобней подхватил автомат и побежал к причалу, на котором оставил моторку.

Он быстрым шагом по пологому склону, поросшему мягкой гусиной травкой, стал спускаться к реке, как вдруг увидел, что на подмостках небольшого причала, метрах в тридцати от места, где он пришвартовал свое суденышко, копошились два рыбака. Они только что подошли к берегу, успели выбраться из лодки, привязали её чалкой к столбику и выгрузили часть имущества на помост.

Когда простужено простучал автомат на сельской дороге, оба рыбака подняли головы. Они увидели бежавшего к причалу солдата. Тот в свою очередь заметил их и на бегу перенацелил автомат стволом к реке. Стрелять Макс сразу не стал, хотя и щадить людей, оказавшихся на его пути к отступлению, не собирался. Он лишь хотел подойти к ним на короткую дистанцию, чтобы полоснуть по рыбакам метров с десяти не больше. Все равно уйти из под его прицела этим двоим было некуда.

Но рыбаки оказались куда расторопней, чем то представлялось Максу. Они, даже не зная обстановки, по автоматной очереди, по женскому крику на деревенской улице «Ой, убили!», по заполошному виду бежавшего к реке человека, по движению рук, которым он перенацелил оружие на причал, они поняли, что происходит нечто неладное.

Им хватило двух десятков секунд, на которые Макс затянул с первой очередью.

Оба, не сговариваясь, – они успели только обменяться быстрыми взглядами, – выхватили из вещей, выгруженных на причал, охотничьи карабины и растянулись на помосте. Лязгнули затворы.

Один из рыбаков – Иннокентий Ермилов – служил в свое время в армейском спецназе и не утратил навыков, наработанных в тренировках.

– Эй! – крикнул он приближавшемуся солдату. – Поклади автомат! Будем стрелять!

Ермилов не боялся промашки: если солдат окажется ни в чем не повинным и стрелял в деревне не он, хотя с улицы все ещё доносились голосистые крики теперь уже двух женщин и явно слышались их слова: «Ой, убили! Убили!», перед воякой можно извиниться, но подставляться под его автомат было неописуемой глупостью.

Макс понял: с рыбаками он потянул пустышку и открывать огонь не имело смысла – один из двух запросто снимет его первым же выстрелом.

Он тут же поменял недавнее решение разделаться с рыбаками, пригнулся и зигзагами побежал к своей моторке. Всей спиной он ощущал, что сейчас – вот-вот – ему в догон жахнет выстрел. Но его не последовало. Нормальному человеку не так-то просто выстрелить в спину другого.

Движок моторки взревел с первого раза. Макс выдрал чалку из железного кольца и наддал оборотов. Лодка рванулась понеслась, оставляя за собой пенный след…

Милицейская группа поиска и захвата, которую возглавил майор Андрюшин, расположилась в месте, которое никто, двигавшийся с низовий Аркуна, не мог миновать. Поиски, которые велись в разных направлениях, результатов не дали. Бандит появлялся в разных местах Новокаменского района, но всякий раз ускользал от милиции, словно уходил промеж пальцев. Но вот из Светлого Ключа поступило сообщение, которое обрадовало Андрюшина. Капитан Лопата доложил, что из тайги по следу солдата-преступника вышла группа преследования, которую возглавляет прапорщик Гусь. Позывной его рации «Карабин». При этом прапорщик просит информировать его обо всем, что по милицейским каналам становится известным областному управлению.

Приняв сообщение, Андрюшин с облегчением вздохнул. О выходе военных в облотдел сообщили из гарнизона неделю назад. Но тут же группа бесследно исчезла, и связи с ней не было. Это, скорее всего, объяснялось маломощностью рации, которая не могла перекрыть расстояние, отделявшее группу от населенных пунктов.

Теперь, когда связь восстановлена, группа может оказать немалую помощь в поимке преступника.

На второй день после восстановления связи с «Карабином» Андрюшин получил срочное сообщение, переданное по рации речного флота.

– «Громобой», это «Клен». Мы его засекли.

Позывной «Клен» принадлежал Новокаменскому райотделу милиции. По голосу, забитому эфирным мусором – хрипами, свистами, попискиванием – все же было заметно, что передававший сообщение волнуется.

– Понял, – Андрюшин не выказал эмоций. Двухнедельное бдение изрядно вымотало всех участников операции «Невод», притупило чувства. – Я «Громобой», передавайте координаты.

– Это деревня Камешки. Пять километров выше Шиверок. Фигурант укрылся в бане за огородами. Надо спешить. Рядом лес, он может уйти. Я «Клен», прием.

– «Клен», – спросил Андрюшин, – какие у вас силы? Доложи.

– «Громобой», какие там могут быть силы? Два охотника с ружьями. Туда же поехал мой начальник розыска. Капитан Щербатов. Все.

– Автомат у начальника розыска есть?

– Что-что?

– «Клен», спрашиваю, «калаш» имеется?

– Есть такой.

– Вот и пусть держат позицию. Дезертира из баньки не выпускать. Охотникам запрети высовываться. Появятся военные, всех гражданских уведи прочь. Да и сам отойди подальше. Подмогу высылаю.

– Понял.

– Действуй, «Клен». Конец связи.

Андрюшин подвинулся к оперу Васькову. Тот стоял перед картой, опершись растопыренными пальцами о стол.

– Ну-ка, где тут у нас Камешки?

– Вот, – палец Васькова с черным пятном на сбитом ногте воткнулся в ряд прямоугольников, которые обозначали деревню. – Если сейчас выехать. Через полчаса будем на месте.

– Ты уверен? – Андрюшин говорил с явной насмешкой.

– Почему нет? Тут всего пятнадцать верст.

– Я не о том. Ты уверен, что мы прямо сейчас и рванем туда?

– Почему нет?

– Сядь, – сказал Андрюшин резко и положил Васькову на плечо тяжелую ладонь, придавливая его к стулу. – Сядь, сядь и не дергайся. Ты Малярова знал?

– Нет.

– А я знал. Хороший мужик. Крещен в Чечне. Трое детей мал мала меньше. Его этот ублюдок убил. И ты теперь хочешь, чтобы мы взяли и отдали в руки самого гуманного суда в мире? Суда, которому не жаль мента, а жаль ублюдков? А ху не хо?

– Что же делать?

– Свяжись с «Карабином». Передай прапорщику Гусю координаты. Пусть поторопится в Камешки. Скажи, что мы тоже туда едем.

Макс лежал, забравшись в угол баньки, где бревна потолще. Он устроился на полу, подсунув под голову вещмешок с деньгами. Указательный палец он просунул в предохранительную скобу автомата и направил ствол к двери. Стоило только шевельнуть рукой и тот, кто попытается войти в баньку, ляжет, не добравшись до цели.

Макс от всего пережитого отупел в чувствах и к самой мысли о возможной смерти уже относился с отрешенностью ослабленного болезнью старца.

Он понимал безвыходность своего положения, и это окончательно доломало его. Уйти отсюда ему не дадут. Он видел, как от Шиверок за ним по реке неслись две моторки. В одной сидели два человека, во второй – один, но у всех троих было оружие.

Минут через пять после того, как Макс обосновался в бане, у берега смолкли два мотора. Три человека, прячась за деревьями – Макс их видел, но стрелять не хотел, – жалел патроны – обложили баньку с трех сторон. Так, что выскочить из нее, не попав под огонь, не представлялось возможным.

Ему оставалось только ждать. Хорошо, если бы появилась милиция. С ней было больше надежды сохранить жизнь: менты слуги закона. Если он бросит оружие и поднимет руки, стрелять в него они не станут. Конечно, потом будет суд, припаяют срок, но зона – это все-таки жизнь. А коли ты жив, то игра не проиграна, просто ты одну партию просадил. Кто же запретит начать вторую? Начать, имея определенный опыт игры. И он, Макс, её начнет. Будьте уверены, будьте уверены…

Когда группа Гуся появилась возле баньки, прапорщика встретил милицейский капитан с короткоствольным автоматом АК-74. Представился:

– Щербатов, уголовный розыск, – и тут же сообщил. – Мне мой шеф приказал удалиться, когда вы появитесь. Соблюдайте осторожность: ваш гусь засел в баньке…

– Гусь – это я, – прапорщик недовольно поморщился. – А в баньке – бешеный пес.

Сочтя инцидент исчерпанным, спросил о деле:

– Сколько у баньки выходов?

– Один.

– Все, можете уходить, – Гусь протянул капитану руку. – Мы тут сами распорядимся.

– Осторожно, ребята, – предупредил Щербатов, – он моего друга уложил. Женю Малярова.

– Зачтем, – сказал Гусь, – будьте уверены.

Капитан забросил автомат за плечо, скорбно ссутулился и пошел к берегу. За ним потянулись два охотника с ружьями. Когда они скрылись из виду, Гусь расположил свой небольшой отряд прямо напротив закрытой наглухо двери баньки. Каждому показал укрытие, определил направление для стрельбы. Сам занял место в центре позиции.

– Рогоза, – Гусь легонько ткнул сержанта в бок кулаком, – я сейчас поднимусь и пойду вперед. Ты возьми дверь на прицел, но не стреляй. Это сделаю я.

– Товарищ прапорщик, – голос Рогозы звучал озабоченно. – Он вас срежет.

– Ты хочешь сказать: выстрелит? Пущай. Один хрен попасть не сумеет. У него сейчас передо мной легкий мандраж в душе. Потом я прикинул, патронов осталось – раз-два и обчелся.

– Так может пусть он их сперва расстреляет, потом мы его возьмем тепленького?

Гусь выругался.

– Мне он, Рогоза, нужен холодненьким. Знаешь, сколько он на своем пути трупов оставил? Такое спускать никому нельзя.

– Все равно ему суд смертную казнь положит.

– Э, нет, Рогоза, мы этот вопрос уже обсуждали. Я теперь никому не верю, потому исполнение возьму на себя. А там будь что будет…

Над узким окошком бани, походившим на амбразуру, под застрехой – между крышей и стеной – копошились и весело пищали воробьи.

Макс со злостью стукнул в стену ногой. Воробьи на мгновение стихли и тут же принялись щебетать, как ни в чем не бывало.

– Чив, чив, чив.

На разные голоса, но с одинаковой радостью. И азартом.

– Жив, жив, жив! – слышалось Максу. И от ярости, от досады, от страха перед неизбежностью предстоявшего, он готов был завыть как одинокий, попавший в западню волк.

Проклятые жиды! Они во веки веков так! Мало он им откручивал головы! Мало! Теперь день их торжества. Погань серая – жив! Жив! Жив!

Да, он жив, но что будет через несколько мгновений?

Макс готов был заплакать. Слезы щипали глаза. Горло сдавливали рыдания. Которые он усилием воли превращал в звериный рык. Нос тек и сопливился.

– Чикин, выходи!

Голос Гуся обрел полную силу звучания и эхом отразился от недалекой кромки леса.

Макс узнал голос Гуся – зычный, строгий и хотя прапорщик не добавил к приказу слов «гавно такая», было ясно, что они у него на языке.

Пальцы Макса дрожали, и он ничего не мог поделать с этим унизительным проявлением страха.

Макс знал – Гусь не простит ему смерть Щербо. Они были закадычными друзьями, вместе служили лет десять, вместе их загоняли в Чечню, оба вернулись оттуда с одинаковыми мыслями о глупости тех, кто затевает войны, вдвоем ездили на охоту и рыбалку, совместно давили по «гусю» на нос в воскресные дни. И страшнее всего – Гусь не милиция. Он – не закон. Он – возмездие. Скорое и беспощадное. Надеяться на то, что от него можно уйти живым было делом бессмысленным.

– Собаки! – Макс готов был расплакаться и завыть во весь голос, если бы это сулило ему прощение. – Собачья кость!

Он ругался и громко стонал, захлебываясь злостью. Ему давило на мозг проклятое воспоминание. Хмырь Борисов, с которым он сидел в «обезьяннике» напророчил ему неудачи. И вот сбываются его предсказания. Наступило время, когда черное дуло глядит на него, на Макса. Бездонное, страшное.

Сам Макс часто заглядывал в ствол автомата, когда проверял его чистоту и драил канал ствола. Обычная дырка в черной трубе со сверкающей блеском поверхностью и пологими спиралями нарезов. Но это когда автомат твой. А когда он смотрит на тебя из чужих рук, ощущение бывает иным.

Чувства, которые переживал Макс, не были раскаянием. Это был мерзкий животный страх. Он леденил сердце, заставлял дрожать руки. Однако сложись все по другому, удайся Максу выскочить из тисков окружения, он бы не поднял рук и не сдался. Он бы продолжал бежать и снова стрелял, убивал. Он бы им показал, чего стоит. Да, показал бы, а потом гульнул бы вволю по случаю удачного избавления от беды.

А может не сдаваться, а решить свою судьбу самому? Уйти по-мужски красиво и просто? Даже не заглядывая в черную дыру дула, которое держат чужие руки? Ведь его может держать милиционер, в которого ты прицелишься, или исполнитель, когда по приговору тебя поведут в подвал и поставят к стенке. Видишь, какой небогатый выбор. При любом раскладе, дуло будет смотреть на тебя. И тогда выбьют всю дурь вместе с твоим дыханием.

Нет, надо уйти красиво. Ведь куда проще сунуть ствол собственного автомата в рот и нажать на спуск. Ты ничего не почувствуешь, но другие потом ещё долго будут говорить: вот был лихой парень, не сдался!

Макс поднес автомат к лицу. От оружия тянуло едким запахом пороховой гари. Сунуть ствол в рот не удалось. Мешала массивная мушка. От запаха пороха воротило с души, и тошнота подступала к горлу.

Страх окончательно доломал Макса.

Беспорядочно передвигаясь по баньке, словно таракан, потерявший ориентировку в пространстве, он дрожал и тихонько скулил. Так скулят голодные и замерзающие на холодном ветру собачата. Ко всему резкие спазмы, такие будто внутри живота полосовали ножом, стали пропарывать кишечник. Теряя самообладание и понимая, что не в силах удержать в себе переваренную жратву, которая с дикой силой рвалась наружу, Макс схватился за штаны и стал их опускать к коленям. Он еле успел присесть, так и не добежав до угла.

Банька наполнилась тошнотворным смрадом.

Макс рассопливился и заплакал от безнадеги. Он был сам себе противен, но ничего с этим поделать не мог. Он вдруг представил себя после выстрела с головой, которую пуля разнесла как гнилую тыкву в куски, а сам он упал и лежит на обдристанном им самим полу и все это увидят те, кто войдут в баньку сразу после выстрела. Зажимая носы и морщась от вони, они потолкают ногами мертвое тело, скажут небрежно: «Гнусь, подонок». И выйдут на свежий воздух, к свету и ветру с реки. Может перед уходом кто-то ещё и плюнет на него.

– Нет! Нет! Суки! Ебэмэнэ, – Макс лаялся не переставая, – в душу вашу, в печенки, в зад! Чтобы вы все подохли, собаки!

Он ненавидел весь мир, всех тех, кто встал на его пути. Мало он их перебил, надо было бы больше!

Размазывая сопли рукой, он бросился в угол, где лежали деньги. Тупая мстительная мысль вдруг сделала его движения целенаправленными. Сейчас он спалит эти деньги! Спалит к хренам! Пусть только прапор попробует его убить! Говнюки! И тогда они не увидят своей зарплаты ещё три месяца, если не больше. Стоит обратить эту «капусту» в пепел, её банк никогда не заменит новой. Амба, пропали ваши гроши!

Макс подскочил к двери, слегка приоткрыл её.

– Эй, вы, кто там есть? Вызывайте сюда милицию! Иначе спалю ваши деньги.

– Чикин, поганец! – Голос Гуся рвал мокрую ткань туманного дня как старый трескучий холст. – Валяй, жги! Я тогда спалю тебя вместе с баней.

Сволочь прапор! Упертый долдон! Он же ничего не понимает. Если деньги сгорят, то ему же самому придется грызть лапу. Другой бы за такую сумму, какая лежит в углу, пообещал все – и жизнь и законный суд… А этот… Что возьмешь с прапора, который в конец озверел?

Макс снова стал постанывать. Теперь его скулеж походил на подвывание пса, которому дали пинка по ребрам. Морщась от липкой сортирной вони и обходя лужу извергнутого из кишечника содержимого, Макс кинулся к деньгам. Присел на корточки, раскрыл вещмешок.

То и дело облизывая шершавые, соленые от слез губы, он в последний раз посмотрел на свое богатство. Разорвал трясущимися пальцами банковские упаковки, растряс купюры, пытаясь выложить из них кучку, удобную для поджога. Вынул из кармана пластмассовую красную зажигалку, которую вытащил из припасов убитого рыбака. Нажал на рычажок, надеясь разжечь огонь. Но пламени не появилось: газа в баллончике не было.

На ум сразу пришло столько грязных и гнусных слов, что Макс начал лаяться не переставая. Страх перешел в отчаянье. В то, которое толкает трусов на действия, которые со стороны могут походить на смелость. Отчаявшийся трус может пустить себе пулю в лоб, броситься с крыши дома, вскрыть вены, полезть в петлю.

Макс схватил автомат. Ногой ударил в дверь бани. Та с треском распахнулась во всю ширь, так что створка ударилась о стену.

– А-а-а! – Макс выскочил из баньки наружу, держа приклад «калаша» у живота. Он не знал, сколько патронов осталось в рожке. Его действиями уже руководила не мысль, а бредовая уверенность в том, что оружие полоснет густой свинцовой струей по обложившим его людям.

Максим первым увидел прапорщика. Тот стоял на ровном месте метрах в пятидесяти от его укрытия. Гусь держал автомат в опущенных руках, и оружие находилось на уровне его колен.

«Вот ты и допрыгался, гавно такая, – с радостным злорадством подумал Макс. – Сейчас я тебя, командир, на прощанье уконтропуплю. Ты допрыгался!»

Макс опустил вниз рычаг переводчика, освобождая затвор автомата. Прицелился получше – попасть в здоровенного дядю с такой дистанции не так уж и трудно. Потянул на себя спусковой крючок. «Калаш» дернулся, ожил в его руках.

И в тот же самый миг очередь выпустил прапорщик Гусь.

Макс не слыхал выстрелов. Последнее, что ему пришлось ощутить в своей недолгой и неправильной жизни, был сильный удар в грудь и живот. Мощный толчок отшвырнул Макса внутрь баньки. Кляксы крови забрызгали стену и полки сооружения, предназначенного для того, чтобы дарить людям радость чистоты.

Прапорщик Гусь стоял там, где его застала очередь, выпущенная дезертиром, и держал автомат у колен. Он так и стрелял, не поднимая его.

– Все, ребята, – Гусь опустил автомат стволом вниз. – Я убил эту суку, хотя его можно было взять живым голыми руками. Пусть теперь меня судят. Вы – свидетели.

– Отойдите в сторонку, Леонид Андреевич – мрачно предложил Рогоза и довольно грубо оттолкнул прапорщика, потом вскинул автомат и рубанул длинной очередью по открытой двери баньки, в которой лежало тело Макса. В стороны, словно белые бабочки, полетели щепки.

– Теперь вы, – Рогоза посмотрел на товарищей. – Огонь!

Караваев и Гмыза полоснули очередями в том же самом направлении, куда послал пули Рогоза.

– Вот видите, Леонид Андреевич, этот подонок не собирался сдаваться. Мы стреляли все разом. Нас – четверо. Кто попал в него – трудно определить.

– Точно, – поддержал Караваев. – Пусть бы его живьем брал тот, кому жить надоело.

– Вы правильно сделали, товарищ прапорщик, – поспешил высказаться Гмыза. – Он четырех человек уложил ни за что ни про что, а мы должны с ним чикаться? Вот уж нет. – И добавил зло. – Гавно такая.

– Как хотите, мужики, – Гусь упрямо держался своей линии. – Врать на следствии я не буду и своего греха прятать не собираюсь. Стрелял, когда у него окончились патроны. И считаю, что так было нужно.

– Ваше дело, Леонид Андреевич, – сказал Рогоза мрачно, – нам всем троим скоро увольняться и потому терять нечего. Мы скажем все как было. Стреляли все разом. Очередями. Ну их на хрен законы, которые позволяют убийце мочить кого он захочет, а его и тронуть нельзя…

Гусь закинул автомат за плечо.

– Спасибо, ребята. Что будет – посмотрим. А пока, Рогоза, собери гильзы. На могилу Щербо положим.

– Зачем? – спросил сержант. Когда чего-то делать не хочется, всегда задается этот вопрос. – Ему теперь ничего не надо.

– Ему нет, – сдерживаясь чтобы не вспылить, сказал Гусь. – Мне нужно, тебе, им… Чтобы показать, что так просто людей убивать нельзя. Ни из-за денег, ни из блажи.

Гусь подсунул руку под куртку. Страдальчески сморщился и стал поглаживать грудь. Караваев заметил это и спросил:

– Сердце?

– Оно, – ответил Гусь. – На душе гнусно, оно и ноет.

– Ладно, товарищ прапорщик, – постарался успокоить его Гмыза. – Не стоит из-за дерьма расстраиваться.

– Почему не стоит? – сказал Гусь. – Иной раз случайно вляпаешься ботинком – приятного мало. А тут все же человек был…

Со стороны реки послышался треск моторов. Он становился сильнее.

К берегу приближались три лодки. К месту происшествия спешила милиция.

Как всегда она прибывала в нужный момент.