Жизнь честных и нечестных

8

Пробуждение было ужасным.

Я открыла глаза с непереносимой мыслью о том, что вчера оставила ребенка без отца. Самое обидное, мне было до слез жалко Игоря. Я готова была разорваться пополам оттого, что очень жалела своего бедного мужа и что понимала со всей определенностью: вот теперь между нами все кончено.

А еще меня время от времени окатывала волна холодной паники, когда я вспоминала о необходимости объясняться с мамой.

Маша накормила меня плотным горячим завтраком, наверное, вкусным, но я с таким же успехом могла жевать бумагу: то ли транквилизаторы отбили у меня вкусовые ощущения, то ли вкус пропал на нервной почве.

За едой я монотонно рассказала ей все, что произошло. Маша сообщила, что через час после того, как я уснула, приходил Игорь. Она не впустила его в квартиру, разговаривала через дверную цепочку, он грохотал кулаком по двери, грязно ругался, плакал, говорил ей, что любит меня больше жизни, требовал, чтобы она меня привела. Потом ушел. Надо же, а я так отключилась, что ничего не слышала.

Маша предложила пожить пока у нее. Конечно, это был для меня идеальный вариант.

— Спасибо, Маша, — сказала я, глядя в одну точку, — хотя я не заслуживаю того, чтобы ты так со мной возилась.

— Почему это? — испугалась Машка.

— Потому что Игорь прав. Я вела себя как последняя скотина. И даже если вчера он придрался ко мне на пустом месте, я все равно виновата перед ним. Я же ему изменяла, значит, получила по заслугам.

— Машенька, — заговорила моя подруга, испуганно глядя на меня, — а может, я позвоню Диме, как его — Сергиенко? Пусть он тебя жене покажет. Тебе надо успокоиться, возможно, даже полечиться. Давай? Скажи мне телефон…

— Нет, спасибо. Не надо меня лечить. Я пойду на работу; мне сейчас только и остается, что работать круглые сутки и про все забыть.

— А ты сможешь работать? — с сомнением спросила Машка. — Ты на себя посмотри в зеркало. А если Игорь к тебе на работу придет, что ты будешь делать?

— Этого еще не хватало, — испугалась я.

— Может, тебе у меня полежать денечек? — с надеждой спросила Маша.

— Нет, Маш. Представляешь, что со мной будет, если я останусь одна и буду обо всем этом думать? Нет уж, лучше я пойду на работу. Там народ, некогда будет скулить.

— Ну ладно, уговорила, но вечером ко мне. Встретить тебя?

— Я тебе позвоню.

— А этому своему Синцову скажи, что теперь он как честный человек должен на тебе жениться.

«Да уж, Синцову надо сообщить о случившемся в первую очередь, — подумала я. — Учитывая его жгучий интерес к моему семейному положению, ему это будет очень интересно».

По дороге на работу я рассмотрела ситуацию под другим углом и, стыдно сказать, испытала заметное облегчение. Ведь Игорь сам сорвал с меня обручальное кольцо, которое самолично надел мне

На палец восемь лет назад под звуки марша Мендельсона. Я его с тех пор не снимала ни днем ни ночью. А он сорвал его и выбросил, и кричал при этом, что я недостойна его носить. (Я осмотрела безымянный палец на правой руке: он посинел и распух.) Значит, он сам хотел развода, и это не моя инициатива, я-то как раз старалась сохранить семью.

Оправдание получилось кривое, потому что факт адюльтера с опером Горюновым имел место. Это плохо вписывалось в концепцию моих стараний по сохранению семьи.

В этом месте рассуждений меня объял ужас: странно, что до моего мужа не дошли еще разговоры о моем романе с Горюновым; страшно подумать, что будет, если ему кто-то хотя бы намекнет на это. И тут же я опомнилась: все, хватит, больше мне не надо ничего бояться.

Несмотря на то, что я потратила все содержимое своей косметички, чтобы заретушировать следы страстей, и чувствовала себя безразлично-спокойной, в прокуратуре не было человека, который не задал бы мне вопроса: а что случилось? Горчаков же и Стас вели себя как близкие члены семьи у постели умирающего. Они увели меня в кабинет к Лешке, заварили чай, стали меня отпаивать и осторожненько расспрашивать. Получив исчерпывающую информацию, Горчаков позвонил Андрею, сказал ему, что тот — чудовище и что из-за него я развожусь с мужем, в общем, напугал бедного Синцова до полусмерти, и тот пообещал срочно приехать.

К тому моменту, когда Синцов явился в прокуратуру, новость о моем уходе от мужа обсуждали уже повсеместно. Все были предупреждены: если мой муж появится в конторе, сведения о моем местонахождении ему не сдавать и вообще постараться меня эвакуировать незаметно для него. Это, конечно, была идея Горчакова; это в его духе, он любитель разрабатывать и проводить войсковые операции.

Войдя в кабинет Горчакова, Андрей остановился у порога, виновато глядя на меня, и проникновенно сказал:

— Маша, прости меня, пожалуйста! Я полный идиот, я ведь знал твоего мужа, но не подумал, что у тебя могут быть такие неприятности! Ну прости!

— Ладно, Андрюша, это все мои проблемы, ты-то тут ни при чем.

— Но это же все из-за меня?

— Да нет, не из-за тебя, не это, так другое бы случилось.

— Чем я могу тебе помочь? Хочешь, я пойду к твоему мужу и все ему объясню?

— Нет уж, вот этого не надо. Он все равно тебе не поверит, только подеретесь еще. И вообще, давайте сменим тему. Как сказала моя одноклассница Шнайдер, когда обсуждали контрольную по физике: «Хватит говорить о противном, давайте поговорим о чем-нибудь приятном: у кого есть глисты?»

Все вежливо посмеялись, но лица оставались напряженными.

— Ну что, ребята, за время вашего отсутствия тут произошли эпохальные события, — сказал Летка. — В пятницу у меня аттестация на должность начальника отдела по надзору за милицией.

Как говорится, немая сцена.

— Ну, Леша, поздравляю! — наконец сказала я. — Я за тебя очень рада, хотя, скажу откровенно, мне будет тебя не хватать.

— Да ладно, я же не на Камчатку уезжаю, а всего лишь в аппарат перехожу. А знаете, почему я согласился? Потому что буду теперь на равных с этой гнидой Недвораевой; представляете, она идет по коридору в городской и здоровается со мной, а я отворачиваюсь и мимо прохожу!

— Боже, ну и детский сад! — поразилась я. — А кстати, что за пожар такой с твоим назначением? Еще в пятницу все было тихо, а должность начальника милицейского отдела пустует уже полгода, и никому это глаза не мозолило.

— Не знаю, в пятницу действительно ничто не предвещало. А в понедельник в три часа меня вызвали к Асташину, сказали, что мне надо расти, пообещали звезду еще одну на погоны и велели к утру среды представить аттестацию. Шеф, рыдая, написал, вчера отвезли. Ну, если подходить объективно, расти мне действительно надо, что ж я, так и сдохну в следственном ярме?

— Ну что ты, пусть лучше мы тут сдохнем. Тем более что твои дела, судя по всему, приму именно я.

— Да, кстати, насчет дел, — присоединился ко мне Синцов. — Я надеюсь, Леша, ты помнишь, что у тебя есть определенные обязательства?

— Помню, помню. Думаешь, мне самому не жалко эти дела отдавать, выстраданные? Давайте тогда сразу и обсудим, кто будет работать. Андрей, сразу предупреждаю: Машке я верю, как себе. Но ей одной будет туговато, поэтому пусть с ней вместе работает Стас. Преступными связями он пока еще не оброс, надеюсь, что информацию ему сливать некому. Так что вводи их в курс дела. Говорить можно все.

— Маша, ты можешь воспринимать информацию? — участливо обратился ко мне Синцов.

— Могу, Андрюша. Не надо обращаться со мной как с тяжелобольной, на умственных способностях моя личная драма не отразилась, я тебя уверяю.

— Ну, если так, пошли вниз, в кафе, посидим, там я вам все и расскажу. В прокуратуре говорить нельзя.

Стас, Андрей и я спустились на первый этаж нашего здания в жуткую грязную забегаловку, хорошую только тем, что там было темно и никому ни до кого не было дела. Насколько я знала, там опера встречались с агентами; единственное, что никому не приходило в голову, — ходить туда обедать.

— Маша, ты не думай, что я нарочно тебя тер-; зал вес это время, тихарился, ничего тебе не рассказывал, — начал Андрей, когда мы устроились в самом углу и убедились, что в кафе мы одни. — Мне нужно было понять, можно с тобой работать или нет… Ну, экзамен ты сдала на пять с плюсом. Честно признаюсь, не знаю ни одной женщины, которая бы столько вытерпела: не замучила бы меня и не сдохла от любопытства сама. Аплодирую, — без улыбки сказал Синцов. И продолжал:

— В феврале, если помните, был убит директор городской похоронной конторы Мантуев. Он был застрелен неизвестными или неизвестным в парадной своего дома, когда возвращался домой с работы; пуля 9 миллиметров, выпущена в голову с близкого расстояния. Никто ничего не видел и не знает. Жена выбежала из квартиры на выстрел, Мантуев уже лежал с простреленной головой, в парадной никого не было. Дело у Горчакова; то, что возможно было проверить следственным путем, он отработал, естественно, без результата. Я не поленился просмотреть два тома объяснений в ; вашем районном розыске: ни одного заслуживающего внимания сигнала, ну просто голо… В марте был убит президент банка «Геро» Хохлов. Он был застрелен неизвестным или неизвестными, как вы ; уже догадываетесь, в парадной своего дома, когда возвращался с работы. Пуля калибра 9 миллиметров, выпущена в голову с близкого расстояния. Маша, ты уже рот открыла, чтобы задать вопрос, — нет, по заключению экспертизы, пули выпущены не из одного оружия. Так вот, никто ничего не видел и не знает. Жена выбежала в парадную на выстрел, никого не видела.

— Подожди, но убийство Хохлова раскрыто; дело в городской, я слышала, что люди сидят уже месяца три, — перебила я Андрея.

— Да, сидит левый человек, доказательств — ноль.

— Но санкцию на него дали? Да и срок продлили до трех месяцев? Значит, что-то было, на чем его можно было арестовать?

— В том-то и дело, что ни на чем.

— Слушай, но так не бывает; у нас не тридцать седьмой год. Можно ведь и в суде обжаловать меру пресечения.

— Ты потом дело посмотришь и скажешь, бывает или не бывает. А я как раз тогда перешел из третьего отдела в отдел собственной безопасности главка и сразу получил в разработку сигнал по службе наружного наблюдения. Оказалось, что с ноября по февраль за Хохловым ходила «наружка».

— Очень интересно. А кто ее поставил?

— То есть, кто задание дал? А никто!

— То есть?

— Они его «пасли» без всякого задания.

— А откуда это стало известно?

— Эту гоп-компанию, которая ходила за Хохловым, долгое время разрабатывала их собственная служба безопасности. Они их слушали вдоль и поперек, и дома и на работе, и, видимо, хотели прихватить с поличным; вот и прихватили на наблюдении за Хохловым. Как я понимаю, просто спасли его тогда, оттянули убийство на месяц. По этому поводу есть материальчик у них в службе СБ, в четырех томах. Вернее, он сейчас у меня, я его забрал по распоряжению руководства, совершенно официально. Все тома набиты сводками по их телефонным переговорам; они там, не стесняясь, обсуждают проблемы зарабатывания денег путем использования профессиональных навыков в частном порядке. Они и телефон хохловский слушали некоторое время — прямо в коробку влезали. Я самолично съездил, посмотрел — точно, проводочки в коробке на лестнице заголены, туда и подключались.

— Но тогда в деле должны быть сведения, по чьему заказу это делалось?

— Вот то-то и оно, но я дело получил, подозреваю, в сильно усеченном, почищенном виде, концы не стыкуются. Дело кончается заключением о направлении материалов в инспекцию по кадрам. Я пошел другим путем: используя благосклонность старых знакомых, я влез в личные дела тех, кто засветился на слежке за Хохловым, и обнаружил там их собственноручные объяснения, где они каялись, что в эту историю их втравил некий Фролов, уволенный из управления за дискредитацию звания работника милиции, ныне сотрудник охранной фирмы.

— А что Фролов говорит?

— А Фролова никто не спрашивал. Его объяснений в личных делах нет. А негодяи, которые в рабочее время выполняли личные просьбы Фролова, примерно наказаны: каждому — неполное служебное соответствие. Думаю, что Фролов им моральный ущерб компенсировал, — во всяком случае, за работу он платил жирно: они по телефону долго мусолили размер оплаты и сошлись на двадцати долларах за час слежки. Связь между убийствами Мантуева и Хохлова всем понятна? Дело Мантуева — у Горчакова в производстве. Сейчас наша задача — сделать так, чтобы тебе, Маша, передали дело Хохлова из следственной части и еще одно дело, из другого района: об убийстве дочери заместителя начальника того самого управления, Боценко. Подозреваю, что именно его фамилию тщательно вымарали из матерьяльчика по «наружникам».

Стас не удержался и свистнул. Глаза его горели.

— Только сразу предупреждаю, друзья: ни с кем ничего не обсуждать, упаси Боже, и ничего лишнего по телефону. Мальчик, тебя особенно предупреждаю: ни жене, ни маме… А теперь напишите мне свои полные данные, с датой и местом рождения.

— Зачем? — спросил Стас.

— С того момента, как я в это дело вписался и начал кое-что понимать, за мной ходят, думаю, что и слушают. Ты, Маша, видела, это не шизофрения: и в поезде нас оставить не могли, и в гостинице в Москве очень хотели попасть в твой номер, уж не знаю зачем, ксива им нужна была шермушенковская или ты сама, пришлось даже принимать непопулярные меры, — он продемонстрировал сбитые костяшки пальцев, — и с вокзала нас проводили, ты это видела. Прости, Маша, — спохватился он, но я отмахнулась от его извинений. — Я лично свои данные в ЦАБе просто уничтожил.

— Как это?! — поразился Стас. — Как же можно в ЦАБе что-то уничтожить?!

— Очень просто: принес знакомым девочкам по шоколадке, и они меня из компьютера вымарали, вообще нет меня в природе. А карточку из картотеки я сам спер. Думаю, что как только станет ясно, что вы со мной работаете по теме «разведки», вы оба тоже попадете под колпак; поэтому лучше, чтобы случайностей было меньше.

— А мне в jтделе кадров говорили, что сотрудникоd прокуратуры по ЦАБу «закрывают», сведения о нас не выдают, — не сдавался Стас.

— Правильно, если ты по телефону позвонишь, тебе и не дадут. А если ты с девочками из ЦАБа когда-то в песочек играл или сто лет уже за такими справками ходишь, и они тебя знают как облупленного, они тебе без проблем разрешат в картотеке покопаться, им же проще, если ты на самообслуживании… Маша, Лешка говорит, что тебе надо с матерью увидеться: давай я сегодня машину возьму, отвезу тебя на дачу?

Это был бы подарок судьбы. Я так и сказала Андрею, потому что трястись час в электричке у меня сегодня не было сил. Мы договорились, что вечером он заедет за мной на работу, Стас и я отдали ему листочек с нашими данными, и он ушел.

— Значит, Хохлов и Боценко? — повторила я, сидя за столом в кабинете у Стаса (в надежде, что к его телефону еще не успели подключиться) и набирая номер канцелярии вице-губернатора.

Когда мне ответил вежливый женский голос, я представилась и попросила соединить меня с Николаем Ивановичем.

— К сожалению, Николай Иванович сейчас в Законодательном собрании. Что ему передать?

— Передайте, пожалуйста, что я жду его звонка.

— Обязательно передам, — заверила меня сотрудница канцелярии вице-губернатора.

Через десять минут Стас, которого я попросила посидеть «на телефоне» в моем кабинете, прибежал за мной и, явно волнуясь, сказал:

— Мария Сергеевна, там вице-губернатор звонит!

Я взяла трубку, и тот же приятный женский голос зажурчал:

— Мария Сергеевна? Соединяю с Николаем Ивановичем Заболоцким.

— Алло! — в динамике раздался не менее приятный мужской голос. — Мария Сергеевна? Рад тебя слышать, когда мы увидимся?

— Чем скорее, тем лучше, Коля, у меня беда, мне нужно с тобой поговорить.

— Я могу сейчас приехать на полчасика, ты будешь на месте?

— Ну конечно, ради такого высокого гостя я все отложу!

— Договорились.

Положив трубку, я попросила Стаса сходить в магазин за приличным кофе. Но даже самый дорогой кофе не мог скрасить убогого впечатления от наших битых чашек. Не могу понять почему, но в прокуратуре хорошая посуда долго не живет. Сколько мельхиоровых ложек растворилось в безднах нашей конторы, сколько приличных стаканов и чашек, принесенных из дома, бесследно исчезло, путешествуя из кабинета в кабинет! Я, со своим гуманитарным образованием, разобраться в этом феномене так и не смогла. Остается уповать на закон сохранения материи, сформулированный когда-то батюшкой Ломоносовым, и утешаться тем, что раз здесь убавилось, то в другом месте обязательно прибавится. Знать бы только, где это другое место… Вот и пришлось купить дешевенькие чашечки из пластмассы. Коллеги одобрили, а вот люди пришлые, особенно из тех, кто ведет возвышенный образ жизни, содрогаются.

Когда одну мою профессиональную удачу широко растиражировали по всем программам телевидения, мне неожиданно позвонил человек, который учился со мной вместе до третьего класса. Сказал, что увидел меня по телевизору, испытал тоску по детским годам и решил со мной встретиться. Я предложила ему приехать ко мне на работу и соответственно подготовилась: кофе, вкусное печенье и пластмассовые чашечки, тогда еще новые. С моей точки зрения, все выглядело очень авантажно. Когда бывший одноклассник вошел в кабинет, я поняла, что теперь он из другого социального слоя. Дорогой костюм, дорогая стрижка, дорогой парфюм, безумно дорогой букет, который он мне преподнес… Я ему предложила выпить кофе, он сел к столу, осторожно взял чашечку, оглядел со всех сторон и жалостливо сказал: «Это вы все время так? Какой кошмар…»

Так что придется вице-губернатору тоже в очередной раз пережить кошмар соприкосновения с суровой действительностью, но ничего, ему полезно будет на полчасика окунуться в простую жизнь.

Стас вернулся с самым дорогим кофе, который только нашел в окрестных магазинах, я попросила у него разрешения принять гостя в его кабинете, и гость не замедлил явиться. Два интеллигентного вида телохранителя остались в коридоре, а вице-губернатор вошел и самым душевным образом меня поприветствовал.

— Маша, я смотрю на тебя и поражаюсь: как ты в этом сумасшедшем доме умудряешься так прекрасно выглядеть? Все-таки ты очень красивый человек! — сказал он, целуя меня в щечку.

— Спасибо, Коля. Кофе будешь?

— Не откажусь! Что у тебя стряслось?

— Я развожусь с Игорем.

Мы подробно обсудили случившееся, но я, естественно, рассказала ситуацию, повлекшую разрыв, только в двух словах, упомянув лишь о беспочвенной ревности.

— Жалко мне Игоря, ему плохо придется, он небось уже раскаивается. — Сказав это, Коля испытующе посмотрел на меня.

— Мне тоже его жалко, поверь, и намного больше, чем тебе.

— Да, расстроила ты меня. Но я надеюсь, на наших с тобой взаимоотношениях это не отразится?

— Да нет, конечно.

— Ну ладно, не буду больше бередить твои душевные раны. Я ведь тоже хотел с тобой увидеться, по делу. Можно?

— Можно, можно, я еще вполне адекватна.

— Маша, — посерьезнел вице-губернатор, — я хочу тебя попросить об одном одолжении: не примешь ли ты к производству дело об убийстве Хапланда?

Я усмехнулась.

— Нет, Коля, спасибо за доверие, но я предпочитаю держаться подальше от высокой политики. Там, как я слышала, уже комитет работает?

— Да, создана межведомственная бригада — МВД, прокуратура, ФСБ, но возглавляет ее, неофициально, конечно, полковник Арсенов. Он, кстати, спрашивал у меня твои координаты, что-то ему было нужно от тебя.

«Очень интересно, — подумала я, — полковник Арсенов отвлекается от расследования убийства века на второй день после его совершения и озабочен каким-то изъятым удостоверением?»

— Вы виделись?

— Да, он передал от тебя привет, очень приятный мужчина.

— Маша, а почему ты не хочешь принять участие в расследовании?

— Ты забываешь, что я рядовой следователь районной прокуратуры.

— Ну, не надо прибедняться! Твою фамилию весь город знает. Опыт у тебя огромный, соответствующий…

— Коля, я могу только повторить — спасибо за доверие, но я убеждена, что в бригаде специалисты не хуже меня, и я им ничем полезной быть не смогу. К тому же там ведь уже выработано основное направление расследования?

— Да, основная версия — убийство на почве

Личных отношений. Конечно, его деловые контакты проверяются, но оперативным путем, силами ФСБ.

— Ну вот видишь; так что это фарс, а не расследование. Более того, осмелюсь предположить, что убийство Хапланда будет раскрыто через пять-шесть месяцев, чтобы общественность еще не успела забыть об этом страшном преступлении и чтобы был выдержан приличествующий срок для демонстрации профессиональных возможностей ФСБ. Думаю, что убийцей окажется шизофреник со стажем, которому Хапланд в прошлом году в трамвае наступил на ногу, и тот затаил на него злобу.

По тому, как Заболоцкий насупился, я поняла, что меня занесло не туда.

— Извини, Коля, я так неуклюже пошутила. Мне все сейчас кажется в черном свете. Ты ведь понимаешь…

Коля оттаял.

— Конечно, Машенька, я понимаю. Значит, отказываешься?

— Не сердись, но там и без меня прекрасно справятся. Да и район как я брошу? У нас же Горчаков уходит на повышение, мне просто шефа жалко: я же одна дееспособная остаюсь. Коленька, если ты не смертельно на меня обиделся за мои неудачные шутки, могу я у тебя попросить содействия в одном служебном вопросе? Ты же с Асташиным, прокурором города, общаешься? Не мог бы ты намекнуть ему, чтобы он передал в наш район два дельца? Одно из другого района, а второе из следственной части. На их плечах теперь и Хапланд, они будут только рады отдать. А у меня кое-что вырисовывается по этим делам, было бы любопытно. А, Коля, поможешь?

— Ну что ж, жаль, что ты не хочешь помочь в расследовании актуального преступления. Но, несмотря на то, что ты мне в моей просьбе отказала, я не буду брать реванш. Я тебе позвоню, напиши, какие дела тебя интересуют.

Вышколенные мальчики в коридоре молча вскочили и двинулись — один впереди шефа, другой замыкая шествие. Вице-губернатор, не оборачиваясь, прошел по коридору и скрылся за дверью, ведущей на лестницу. Как и не бывало его, только немытая чашка из-под кофе напоминала о визите небожителя на землю.

На душе было так худо, что хотелось броситься на пол, кататься, выть и стучать кулаками. Вместо этого я набрала номер телефона и сразу услышала веселый голос Горюнова:

— Я весь ухо, говорите!

— Здравствуй, Толик! — неоригинально ответила я на такое оригинальное приветствие.

Голос тут же поскучнел:

— Привет. Слушай, я занят немного, я тебе перезвоню. — и тут же отбой.

До конца дня он так и не перезвонил. Без пяти шесть я позвонила Машке, предупредить, что еду на дачу и не знаю, когда вернусь.

— Представляешь, Маха, Горюнов-то прячется от меня.

— А ты что думала? До него небось слух дошел, что ты теперь женщина свободная, он и испугался, что ты на него права предъявишь. А у него жена и двое детей.

— Если честно, то мне даже думать о нем противно.

— А зачем звонила?

— Сама не знаю. Все-таки любовник…

— Бывший, Маша, бывший, — жестко сказала подруга.

В дверь просунулась голова Синцова:

— Карета подана!

Каретой оказалась светло-зеленая «ауди», дверцу которой Синцов галантно распахнул передо мной.

— Откуда такая роскошь? — поинтересовалась я.

— Приятель одолжил. Говори, куда.

Я объяснила Андрею, как ехать ко мне на дачу, и мы лихо понеслись за город, обгоняя всех остальных, едущих в этом направлении. Когда скорость выбилась за пределы моих представлений о безопасности, я робко пискнула, но Синцов, не глядя на меня, только пробормотал: «Держись, Маша!» и вырулил на тротуар, по которому поехал, не снижая скорости, чтобы обойти пробку из вереницы машин. Прохожие рассыпались в стороны. Наконец мы выскочили на пригородное шоссе, и мой пульс потихоньку пришел в норму.

Я доложила Андрею, что о передаче дел в наш район позаботилась, и туту меня мелькнула мысль, которая не давала мне покоя весь день.

— Послушай, — медленно начала я, — дело Шермушенко мы тоже в общую кучу?..

— Ну, в общем, да, — ответил он, не отрывая взгляда от дороги. — У меня такое впечатление, что его удостоверение получено как документ прикрытия.

— Шермушенко ведь был прописан в доме семь по улице Чащина…

— Может быть.

— А мы со Стасом в субботу выезжали на такой интересный труп, в лесу закопанный: явный бомжара, только разодетый как денди лондонский, и что интересно, тоже из дома семь по улице Чащина… Может, и это дело забрать? С ним будет легче: все-таки он на нашей территории был прописан, и тот район его с радостью нам спихнет. Мне почему-то кажется, что это не случайное совпадение, во всяком случае, проверить надо… Слушай, нам не сюда!

— Я знаю, — ответил Синцов, заворачивая в какой-то дачный поселок.

Мы подъехали к дому рядом с шоссе, Андрей остановил машину, вышел и открыл дверцу с моей стороны. Потом вошел в калитку, из дома выглянул парень в черной футболке и джинсах, в котором я, правда не сразу, узнала оперативника, работавшего с нами на закопанном трупе.

— Андрюша! — завопил он на все окрестности. — Наконец-то! Ну проходи, проходи! Да еще и не один! Как я рад вас видеть!

Не переставая бурно изливать радость по поводу нашего приезда, парень раскинул руки, навалился на Андрея, который стал хлопать его по спине. Обнявшись, они пошли в дом, и мне ничего не оставалось, как следовать за ними.

В доме они замолчали, деловито прошли к окну напротив двери, хозяин выглянул в окно, потом бесшумно выпрыгнул на мягкую травку, огляделся и, прошептав: «Чисто!», помог выбраться мне, а за мной вылез Андрей. Хозяин знаками велел нам пригнуться, и мы гуськом, согнувшись так, чтобы нас не было видно через окна с той стороны дома, где осталась машина, прошли вдоль всего строения, потом мимо огромной теплицы с огурцами, потом за сарай и через соседний участок вышли на параллельную улицу.

Хозяин передал Андрею ключи и показал на раздолбанные «Жигули», в которые мы с Андреем сели. Андрей стал заводить машину, а наш проводник, так же согнувшись в три погибели, вернулся в дом, и оттуда сразу же грянула музыка.

— Нич-чего не понимаю! — с интонацией братьев Колобков призналась я.

— Я же тебе говорил, что не совсем я по уши Деревянный, — укоризненно заявил Андрей. — Мы с тобой вписались в серьезную тему, и чем все это может закончиться, одному Богу известно. Мы под колпаком; и неужели я их приведу к тебе на дачу, где у тебя ребенок?! Надеюсь, что мы от них оторвались. Костя должен принять меры, чтобы усыпить их бдительность. Поехали!

— Я с этим парнем выезжала в субботу на того самого закопанного, — сообщила я Андрею.

Он тут же повернулся ко мне со словами:

— Это удачно! Костику можно доверять, а если труп на его земле, он сможет нам помочь, не привлекая внимания. Он честный парень, а честных осталось так мало, что меня порой охватывает отчаяние. Поверишь, иногда боюсь коллегам что-нибудь рассказывать, а начальству — и подавно; кругом враги, и не подумай, что у меня мания преследования. Просто в милиции остались либо сумасшедшие фанатики, которых дустом посыпь, а они все равно будут работать, да еще и за вход приплачивать, либо ребята с коммерческим мышлением, которым все равно, на чем деньги делать. Ну, еще осколки застойной милиции, которые по инерции до пенсии дорабатывают. А про вашу гнилую контору даже говорить не хочется.

— Да у нас то же самое. Когда зональному прокурору дело по его запросу отправляешь, не знаешь, кто его читать будет — он или адвокат обвиняемого. Или еще лучше: у меня дело по обвинению: профессионального киллера, он еще и наркоман, поэтому он и заказчика вломил по самое «не балуйся». А заказчик — человек со связями. Звонит мне тут мой бывший коллега, а ныне адвокат, и осторожненько так интересуется, не собираемся ли изменить этому заказчику меру пресечения. «Понимаешь, — говорит он мне, — человеку обещают решить вопрос о его освобождении через городскую прокуратуру, он уже начал деньги собирать, и немалые, но хочет быть уверенным, что заплатит деньги действительно за услугу, а не за случайность». Представляешь, какая наглость? Они еще уточняют, давать ли взятку! Еще бы письменный запрос прислали: «В связи с намерением дать взятку сообщите о планах следствия, чтобы не пропали деньги»!

А на следующий день звонит зональный и ставит в известность, что не усматривает оснований для продления срока содержания под стражей. Ну и что, что убийство? Если тебе городская прокуратура откажет в продлении срока, куда ты пойдешь? В Генеральную? Только поезд уже ушел, клиент уже на свободе.

И ваши тоже хороши. У нас в прокуратуре лежит материал на возбуждение: два владельца булочной поссорились и стали делить имущество, а пять на два не делится, как Лиса Алиса говорила, поэтому забили «стрелку» и приехали на нее с «крышами». Представляешь, к месту встречи подъезжают две милицейские машины, из одной вылезает первый бизнесмен, за ним «крыша» — патрульно-постовая служба, а из другой второй бизнесмен и его «крыша» — овошники. Хорошо, стрелять не начали.

— Как, кстати, этот ваш мальчик, стажер? Ему действительно можно доверять? Или он нам все провалит? — поинтересовался Андрей.

— Ну, в душу не залезешь, и пуд соли я с ним еще не съела, но похоже, что с ним все в порядке. Производит впечатление честного парня. Андрей, а я по-твоему, честный человек? Раз ты согласился со мной работать?

— Да, думаю, что ты честный человек, — медленно ответил Андрей, и я пошутила:

— Мне что, обидеться, что ты так долго думал?

— Я не долго думал, а веско и уверенно отвечал. Единственное, что меня в тебе не устраивает, это твои отношения с Горюновым. Он плохой человек и тебя не стоит.

Я покраснела.

— Андрюша, это ты как дуэнья меня опекаешь или считаешь, что он может делу повредить?

— Конечно, если бы мы вместе не работали, меня бы твои сердечные привязанности не волновали, но Горюнов — негодяй и в интимной обстановке может что-нибудь из тебя выудить, какую-нибудь информацию.

— Успокойся, Горюнов уже в прошлом. А кстати, насчет Горюнова: ты ведь знаешь, что я изменяла мужу с ним. Какой же я после этого честный человек?

— Ну, Маша, это перебор. Я знаю, что ты взяток не берешь, информацию не продаешь, в разводки не вписываешься, ментов не презираешь. А с кем ты спишь, волнует меня только в аспекте работы по делу. Твоя женская честность меня абсолютно не трогает…

— То есть ты считаешь, что бывает честность — и женская честность? Осетрина второй свежести? Я могу изменять мужу направо и налево, но это не умаляет моих профессиональных достоинств? Так?! Или, по-твоему, честь и совесть — качества для муж-чин? А курица не птица?

— Что ты ко мне пристала? Я же сказал, что считаю тебя честным человеком. Что ты прямо как с цепи сорвалась?!

— Плохо мне, понимаешь?! И я пытаюсь для себя! решить вопрос — могу я своему ребенку в глаза смотреть или нет. Можно ли быть хорошей матерью и изменять мужу. Можно?

— Не знаю, не думал. В конце концов, это личное дело каждого.

— Ты понимаешь, мой муж, когда мы с ним познакомились, мне доказывал, что если один из супругов изменяет, то виноват тот, кому изменяют. И еще говорил, что лучше жениться на интересной женщине, на которую обращают внимание другие мужики, чем на дурнушке, с которой хоть спокойно, но скучно. Иными словами, что лучше есть торт вдвоем, чем дерьмо в одиночку. А как только на; мне женился, стал рассуждать с точностью до наоборот. Мой ребеночек как-то слушал, слушал его претензии ко мне — для кого я постриглась, зачем я на даче крашусь, — потом сказал: «Папа, я понял — ты хочешь, чтобы мама не ухаживала за собой, но хорошо выглядела, и чтобы на нее все смотрели, но никто не обращал внимания!» А еще знаешь, какой сказал однажды? Муж как-то за обедом до меня докапывался, докапывался, все ему не так, пока Бегемотик ему строго не заявил: «Папа, что ты все маму ругаешь? Раз женился на ней, то терпи!» Честное слово!

— Слушай, а почему Бегемотик?

— А, это старая история. Когда ему исполнилось полтора года, я вышла на работу, и в первый же день звонит плачущая мать, говорит, что ребенок проглотил кусок стекла. Я все бросаю, прыгаю в такси, мчусь домой. В кресле лежит мать в полуобмороке, напившись валидола с реланиумом, а моя деточка спокойно играет на полу. Мать, едва оклемавшись, рассказывает, что разбилось блюдце и, пока она ходила за веником, ребенок съел осколок. Спрашиваю, какой, мать показывает размеры куда больше всего блюдца. «Скорая помощь» уже вызвана… Я, пока ждала врачей, стала собирать осколки на пластилин, чтобы понять, какого не хватает. Оказалось, все до единого осколки в наличии. Спрашиваю ребенка: «Ты глотал кусок блюдца?» «Глотал», — отвечает он и честными глазами на меня смотрит. «Зачем?» — спрашиваю. А он мне с гордостью говорит: «Потому что я бегемот!»

— Тут у меня очень своевременно полились из глаз слезы, но мы уже подъехали к даче. Я сдавленным голосом попросила Андрея остановиться и выскочила из машины.

— Машенька? Вот уж не ждали! — радостно приветствовала меня мама, поднимаясь на крылечко с тазиком выстиранных ребенкиных вещичек. — Что это ты — плачешь?

Когда я поведала ей о печальных событиях, радости от моего приезда как не бывало. Мать поджала губы, помолчала, потом сказала своим жутким тоном (в жизни она не повысила на меня голос, но когда злилась, начинала говорить таким голосом, что у меня поджилки тряслись, и я на все была готова, лишь бы она со мной так не разговаривала):

— Ну что ж, дочь, ты человек взрослый, тебе; жить. Только я тебя больше знать не хочу. Бедный! Игорь терпел твои выходки, а ты плюнула ему в душу… Иди попрощайся с ребенком и уезжай, не могу тебя больше видеть. Пока…

Залившись слезами, я вышла в сад, позвала своего Хрюндика. Он пришел чумазый, серьезный, с банкой, где сидела лягушка.

— Ты чего плачешь, Швецова? — спросил он. Взял моду от папы — тот меня называл по фамилии, и сыночек приспособился.

— Бегемотик, я хочу сказать тебе одну вещь. Мы с папой не будем больше жить вместе.

— А я?! — тут же спросил мой Бегемотик, и из его серых глазищ полились слезы размером с крыжовник. — С кем буду я?

— Со мной и с папой, поровну, — прижав его к себе, успокаивала я.

— А почему вы не можете жить вместе? — рыдал он.

— Маленький мой, понимаешь, — объясняла я ему, как могла, — взрослые люди могут жить вместе, только если любят друг друга. А я разлюбила папу. Ты же сам видел, как мы все время ссорились, так что ничего хорошего в нашей совместной жизни не было.

— А я?! — зарыдал он еще пуще. — Я ведь хорошее, и от вашей совместной жизни!

— Малышка мой.., ты самое хорошее, что у нас с папой в жизни есть, — я сама чуть не разрыдалась в голос, но постаралась взять себя в руки. — Ведь тебе тоже было плохо, когда мы ссорились…

К счастью, мой сыночек всегда отличался на редкость трезвым для его возраста умом. Я поглаживала его светловолосую макушку, и он потихоньку успокаивался.

Отрыдавшись, он обнаружил, что, пока он плакал, банка перевернулась и лягушка ускакала. Это его немного отвлекло. Глазищи высохли, и мой Бегемотик деловито спросил:

— А у тебя кто-нибудь есть? Я растерялась.

— А почему ты решил, что у меня кто-то должен быть?

— Ты ведь сама сказала, что ты папу разлюбила. А человек ведь один не может, так что ищи себе скорей кого-нибудь, — назидательно заключил мой добрый сыночек.

— Ладно, цыпленочек, я всегда и во всем буду следовать твоим советам, — искренне пообещала я ему. Он проводил меня до калитки, выходить за которую ему было строжайше запрещено, я помахала ему рукой и пошла, давясь рыданиями.

Когда я подошла к машине, Андрей, куривший возле, поспешно бросил сигарету, открыл передо мной дверцу и, взяв за плечи, опустил на сиденье, потом бросился за руль, и мы стремительно понеслись куда-то. Заехав на лесную дорогу, Андрей заглянул мне в лицо и неуверенным голосом спросил, не хочу ли я немного посидеть на травке. Я безучастно пожала плечами, он остановил машину, и мы вышли на полянку, освещенную розовыми закатными лучами. С заднего сиденья машины Андрей достал бутылку и протянул мне.

— Что это? — отшатнулась я. — На, попей, это пепси-кола. Да не бойся ты, без водки, — усмехнулся он, и я вдруг начала истерически смеяться…

Через полчаса мое истерическое состояние сменилось пустотой и холодом, но зато мозги прояснились.

— Слушай, а зачем тебе с нами связываться? — спросила я Синцова, перебирая в уме дела, которые он нам сегодня называл. — Не проще ли объединить дела в следственной части?

— Не проще, — ответил Синцов, опасливо поглядывая на меня, — видимо, сомневался в моей способности адекватно реагировать на внешние раздражители в данную минуту.

Он расстелил на траве свою куртку, и мы сидели рядышком, как старые друзья или давние любовники, которые уже пережили пылкость отношений и испытывают друг к другу ровную привязанность.

— Могу тебе сказать, в продолжение сегодняшнего разговора, что, посмотрев личные дела «наружников», я вытащил их к себе и двоих из четырех расколол. Они назвали мне заказчика оперативно-розыскных мероприятий. То есть подписывал их на; это грязное дело Фролов, бывший сотрудник, но двое от Фролова знали о заказчике. Я пришел к следователю…

— А у кого дело-то?

— У Берендеева, молоденького такого, он всего пару лет работает, из них около года в следственной части. Я ему вывалил всю информацию, которую успел наскрести по сусекам. Он мальчик: неглупый, интеллигентный, подумал и согласился, что все это очень перспективно. И вызвал заказчика на допрос. А поскольку дело на контроле лично у прокурора города и Асташин дал следователю карт-бланш на задержание кого угодно, лишь бы убийство раскрылось и пресса перестала их терзать, Берендеев всерьез собрался заказчика задерживать и колоть… А дальше самое интересное. Начался допрос заказчика, я сижу у Берендеева в кабинете и прямо кожей ощущаю, что еще слегка дожить — и заказчик «поплывет». Но в самый кульминационный момент появляется секретарша и говорит: «Леонид Викторович, срочно позвоните начальнице!» Берендеев огрызается, мол, я занят, у меня допрос. Секретарша выходит, и через пять " Минут звонит сама Недвораева: в чем дело, я же вам передала, чтобы вы со мной связались!.. В общем, Ленечка все бросил и пошел к ней. Вернулся, вызвал меня в коридор и говорит: «Она мне запретила задерживать, велела прекратить допрос и отпустить человека. Но я ей сказал, что я лицо процессуально самостоятельное и допрос прекращать не собираюсь»… Как только он в кабинет вернулся, Недвораева не поленилась, сама к нему пришла и железным голосом уведомила, что в таком-то районе убийство и чтобы он немедленно собирался и выезжал на место происшествия, она тоже поедет, от руководства. Не будешь же ее из кабинета выпихивать. Да и молодой он еще, нерешительный, начальство посылать не научился, да еще при посторонних. Собрался и поехал.

Когда я после этого к нему пришел и спросил, какие у него дальнейшие планы, молодой способный следователь Леня Берендеев мне, старому сыщику, доходчиво объяснил, что лезть туда, куда я предлагаю, — это значит создать себе серьезные проблемы, возможно, связанные с опасностью для жизни, а он, Леня, собирается стать судьей и принести много пользы обществу, и вообще слишком себя ценит, чтобы так легкомысленно к себе относиться. А через два дня я узнаю, что Лене убойный отдел главка подогнал «левого» клиента и Леня недрогнувшей, рукой опустил его в камеру. Разумеется, с полного одобрения начальства… Ну, я сунул свой любопытный нос в эту историю и выяснил, что у небезынтересного тебе оперуполномоченного Горюнова в доме напротив хохловского живет агентесса… Так вот, она: ему поведала, что перед убийством Хохлова как раз в окно смотрела и видела, что к дому подъехала машина, номер которой она, естественно, записала — ; как чувствовала. Из машины вышел человек с пистолетом и вошел в парадную, где жил Хохлов. Потом приехал Хохлов, вошел в парадную, раздались выстрелы, после чего человек с пистолетом вышел, сел в машину и уехал.

— Да? А номера пистолета агентесса случайно не записала? — спросила я, машинально отметив, что о своем участии в этом деле Толик Горюнов мне ничего не говорил. Что, в общем-то, странно: уж раскрытием по такому делу похвастаться сам Бог велел…

— Вот-вот; ну, а дальше понятно: по номеру установили машину, по машине владельца, и бравый опер Горюнов вскоре представил следователю жителя старинного города Новгорода — Бесова Сергея Юрьевича, подозреваемого в убийстве Хохлова. Мотива только нету, но это несущественно.

— Минуточку! Мотива нету, а что есть?

— Якобы — я это знаю только по слухам — его сняли на видеопленку, сделали видеоряд еще с несколькими мужиками и кассету с видеорядом якобы показывали «барабанщице», и она ткнула пальцем в Бесова. Якобы кассету ей показывала лично Недвораева.

— То есть?

— То есть Горюнов — это со слов Лени Берендеева — самолично возил к дому Хохлова Недвораеву, на улице они встретились с агентессой, якобы Недвораева ходила к ней домой, там показывала ей кассету, Втором вышла и подтвердила, что все в цвет.

— А какие-нибудь материальные следы этой операции остались? Хотя бы в виде вшивенькой справочки, я уж не говорю о протоколе опознания?

— Дело в том, что агентесса категорически отказалась участвовать в каких-либо следственных действиях и вообще якобы настаивала, чтобы ее фамилия нигде упоминалась, поскольку она боится мести убийц.

— То есть сам Берендеев при этой исторической встрече не присутствовал?

— Конечно, нет.

— И так с ходу во все это поверил? Ему что, лично Недвораева отчиталась о поездке?

— Нет, ему Горюнов в деталях рассказал.

— Очень остроумно. Может, у Бесова хоть пистолет нашли?

— Да никто пистолет и не искал. У него даже обыска не было. Его Горюнов схватил и привез в Питер. Более того, Бесов алиби предъявил: убийство было семнадцатого в восемь вечера, а в девять вечера с копейками Бесов регистрируется в гостинице «Восточная» в стольном граде Москве, с девушкой. В общем, он сидит уже третий месяц. Меру пресечения, кстати, не обжалует.

— А кто он такой вообще?

— Бесов-то? Да быковатый такой, но неглупый; в принципе убить он может, другой вопрос, мог ли он убить Хохлова вечером семнадцатого? Связи между ну никакой не прослеживается. Равно как ним и «наружниками».

— А чьих он будет?

— В смысле — из какой группировки? Из команды братьев Гавелов.

— Конкурентов чернореченских, что ли?

— Да, правильно.

— А как он себя в камере ведет?

— Ты знаешь, я в убойном просмотрел абсолютно все сводки по камере за все время его отсидки. Он ведет себя как человек, который искренне недоумевает, за что его посадили. Ни разу он не прокололся и ничем себя не выдал, хотя его провоцировали на разговоры об убийстве. Говорил, что в Питере был всего два раза, а на той улице, где Хохлов жил, вообще не был никогда.

— А откуда он улицу знает?

— Так ему же обвинение предъявили, где указано место убийства. Сразу после предъявления он в камере и поделился, что никогда на такой улице не был. И как проехать туда, не знает. В общем, у меня сложилось впечатление, что либо он действительно не при делах, либо он слишком умный, нам не по зубам. Ну не может человек почти три месяца так ровно держаться в камере, в чем-нибудь да проколется, а это сразу видно будет. Но тут — полнейший ажур.

— Слушай, — спохватилась я, — ты же мне главного не сказал: а кто заказчик?

— Да Хапланд же. Борис Владимирович.