Жизнь есть сон

Как ветер, мчался ты, крылатый конь;

Куда теперь, о, неразумный зверь,

О, луч без пламени, без блеска птица

И рыба без чешуйных украшений,

Несешься ты, спускаешься, стремишься

К запутанному лабиринту скал?

Останься на верху горы, где звери

Тебя за Фаэтонта примут {1}. Мне

Один лишь путь дают судьбы веленья;

Другого нет; в отчаяньи слепом

Спущусь с горы я дикой и суровой,

Пред солнцем хмурящей свое чело.

Ты, Польша, принимаешь чужеземца

Неласково, записывая кровью

Его прибытье на своих песках:

При самом входе ждут его страданья.

Сказалось это и в моей судьбе.

Но, правда, кто страдальца пожалеет?

Скажи: двоих; и, жалуясь, сеньора,

В гостинице не оставляй меня.

Ведь мы вдвоем покинули отчизну

И, подвергаясь разным приключеньям,

Вдвоем среди несчастий и безумств,

Мы прибыли сюда; вдвоем скатились

С горы; и если так, разумно ль будет

Меня лишь свесить, а не сосчитать {2}?

Но горестей моих я не хочу

С тобой делить: а то и, сам страдая,

Ты не сумеешь мне давать советов.

О, жалобы приятны людям! Правду

Сказал философ, что готовы люди

Всегда страдать и жаловаться горько.

Философ сей изрядный был глупец;

А дай ему кто тысячу пощечин,

Была бы в жалобах ему приятность.

Но что же будем делать мы, сеньора,

Пешком, одни, и заблудившись ночью

В уединеньи гор, когда уходит

Уже к другому горизонту солнце?

Кто испытал столь странную судьбу?..

Но если взор виденьем не обманут,

Что создала фантазия ему,

При свете угасающего дня

Мне кажется, я вижу впереди

Строение?

Иль лжет мое желанье,

Иль я скажу и признаки его.

Меж голых скал я вижу дом столь низкий,

Что он едва глядеть на солнце смеет.

Искусством грубым создан этот дом,

И у подножья скал высоких камнем

Он кажется, упавшим с их вершины.

Там подойдем; внимательный осмотр

Строенья этого не помешает;

Но лучше будет, если тот, кто в нем

Живет, великодушно примет нас.

Открыта дверь, скажу вернее, пасть;

Из глубины ее исходит ночь.

Которая и возникает там,

Что слышу я, о, небо?

Я дрожу,

Оцепенела вся, как в лихорадке.

Должно быть, цепью узник там гремит;

Там каторжник, готов я провалиться:

Мне это ясно говорит мой страх.

О, я несчастный, о, страдалец!

Услышала печальный голос я,

И новые в душе возникли муки.

И новый страх возник в душе моей.

Кларин…

Сеньора…

Убежим скорее

От башни; заколдована она.

Я не могу, когда бы и хотел.

Как в обмороке лишь биенье пульса

И сердца стук о жизни говорят,

Так здесь мерцает бледная звезда,

Печальный свет, и оттого весь дом

Еще мрачнее кажется. Темница,

Насколько можем мы судить, пред нами,

И кто-то заживо в ней погребен.

Смотри, прикрытый шкурою звериной,

Там человек, закованный в цепях;

Он фонарем едва лишь освещен.

Бежать не можем мы; а если так,

Отсюда станем слушать, что он скажет

О горестях своих, узнаем, кто он.

О, я несчастный, о, страдалец!

Хочу, о, Небо! я узнать,

Какое зло своим рожденьем

Тебе я сделал, если ты

Со мною так всегда сурово?

Но понимаю, я родился,

И преступление готово.

Твое жестокое решенье

Причину явную имеет:

Весь самый величайший грех

Для человека есть родиться.

Но мне хотелось бы узнать,

Чтобы мое сомненье кончить,

(Оставив в стороне теперь

Тот тяжкий грех, что я родился)

Чем мог еще я провиниться,

За что мне больше наказанье?

Другие разве не рождались?

Конечно, и они родились,

Но преимущество у них,

Которым я не наслаждаюсь.

Родится птица; перьев блеск

Дает ей высшую красу;

Но что она? Цветок из перьев,

Букет крылатый, а как быстро

Летит в эфирное пространство,

Как быстро рассекает воздух,

Гнездо спокойно покидая

И негу тихую его!

Ведь у меня побольше духа,

Так почему ж свободы меньше?

Родится зверь: с своею шкурой,

Которая вся в пестрых пятнах,

Он лишь подобье звезд небесных,

(Хвала природы мудрой кисти!)

Но голод мучит и его,

Становится он смел и жаден,

Страшит жестокостью своей,

Пустыни целой он гроза.

А я с душой гораздо лучшей

Свободу меньшую имею!

Родится рыба, что не дышит,

Ублюдок пены и травы,

И лишь она себя увидит

Корабликом из чешуи,

Как всюду плавать начинает

С такой проворностью, какую

Холодные пучины моря

Ей оставляют для движенья.

Ведь лучше разум у меня,

Но почему свободы меньше?

Из-под земли ручей пробился,

И, как серебряная змейка,

Среди цветов сверкает он,

И прелесть их он прославляет

Своим журчаньем музыкальным,

И широко открыто поле

Для бега звучного его!

Ведь больше жизни у меня,

Но почему свободы меньше?

О, как в темнице я томлюсь!

И став Вулканом или Этной,

Хотел бы из груди я вырвать

И разорвать на части сердце.

Какой закон и справедливость

И разум могут у людей

Такое право отнимать,

Такое сладостное право,

Какое дал Творец ручью,

И рыбам, и зверям, и птицам?

И страх и жалость пробудили

В душе моей его слова.

Меня подслушивает кто-то?!

Клотальдо, ты?

Скажи, что да.

О, нет! Страдалец здесь (увы!).

То он в ущелии холодном

Услышал жалобы твои.

В ущельи в этом и умрешь.

О горестях моих ты знаешь;

Но ты о них не должен знать;

Ты слышал; этого довольно,

Чтоб разорвать тебя на части

Могучими руками.

Я,

Увы! я глух, не мог я слышать.

Коль ты от женщины рожден,

К твоим ногам упасть довольно,

И ты помилуешь меня.

Твой голос мог меня смягчить,

И я невольно уваженьем

К тебе проникся. Расскажи,

Кто ты и как сюда попал?

Немного знаю я ваш мир,

Ведь это башня колыбелью

Моей была и будет гробом;

Со дня рожденья моего

(Не знаю, счесть ли то рожденьем?)

Я вижу дикую пустыню

И в ней живу, как мертвый зверь,

Скелет, подобье человека {3}.

Хотя из всех людей доныне

Я говорил с одним, который

О всех моих страданьях знает

И от которого узнал я

Кой-что о небе и земле,

Хотя, чудовище для всех,

Я человек среди зверей

И дикий зверь среди людей,

Хотя учился обращенью

Я у зверей и птиц пустыни,

И только милых, ясных звезд

Я наблюдал круговороты {4},

Однако ты мое страданье

Обычной горечи лишил,

Ты, восхищенье глаз моих,

Восторг ушей. Ты каждый раз,

Когда взгляну я на тебя,

Меня даришь блаженством новым.

Чем больше на тебя гляжу,

Тем больше хочется смотреть;

Мои глаза больны водянкой,

Их жажда будет бесконечна,

Они погибнут от питья

И все же пьют. И я погибну

С восторгом, глядя на тебя.

Смотреть я буду и умру.

Лишаюсь сил я и не знаю,

Что станется со мною, если

Тебя не буду больше видеть?

Твой ясный взор приносит смерть,

А если ты уйдешь отсюда,

Наступит нечто хуже смерти,

Ужасней бедствий и страданий;

Наступит жизнь! Свое мученье

Могу я так определить:

Несчастному оставить жизнь —

Ведь это смерть послать счастливцу {5}.

Смущен видением печальным,

Тебе внимаю с изумленьем.

Не знаю, что сказать тебе,

О чем спросить тебя, не знаю.

Одно скажу тебе я, узник;

Меня утешить хочет Небо,

И потому сюда в пустыню

Меня сегодня привело;

Порой слетает утешенье

К несчастному, когда он видит

Других, чье горе еще больше {6}.

Рассказывают: жил мудрец,

Он так был беден и несчастлив,

Что только травами питался,

Которые сбирал в полях.

Он раз спросил себя: найдется ль

Другой такой бедняк, как я?

И вот, когда он обернулся,

Он получил ответ, увидев,

Что сзади шел другой мудрец,

Листки смиренно подбирая,

С презреньем брошенные им.

Своей судьбою недовольный,

Жил в этом мире я, и вот,

Когда я спрашивал себя,

Другой найдется ль человек

С судьбою более жестокой,

Страдалец, ты ответил мне;

Я, поразмыслив, нахожу,

Что взял бы ты мои страданья,

Чтоб сделать их своим блаженством,

И если в чем-нибудь они

Тебе доставят облегченье,

О них внимательно послушай

И те возьми ты для себя,

Которые мне лишни. Я…

Заснув иль оплошав от страха,

Вы, стражи башни, пропустили

Сюда каких-то двух людей;

Они темницу отворили.

Я еще более смущен.

Тюремщик это мой, Клотальдо.

Когда ж конец моим страданьям?

Сюда скорее, чтоб они

Не приготовились к защите;

Схватите их или убейте!

Измена!..

Стражи башни мрачной,

Вы допустили нас пройти,

И если выбор нам позволен,

Скажу я вам: схватить нас легче {7}.

Вы на лицо наденьте маски;

Необходимо, чтоб никто

Нас не узнал, пока мы здесь.

Так, значит, это маскарад?

Вы в заповедные пределы,

Закрытые для всех людей,

Проникнули и, по незнанью,

Нарушили царя приказ,

Гласящий, чтоб никто не мог

Узнать о том, что скрыто здесь.

Свое оружье нам отдайте,

Иль пистолет, как грозный аспид,

Двух пуль жестокий яд изрыгнет

И воздух тихий и спокойный

Огнем блестящим потрясет.

Но прежде, чем обидишь их

Иль оскорбишь ты их, тиран,

Добычей будет жизнь моя

Несчастных рук моих. Клянусь

Творцом! Я разорву на части

Себя руками и зубами,

Скорей умру я среди скал,

Чем допущу погибель их,

Чем оскорбленье их оплачу.

Ты, Сигизмунд, прекрасно знаешь,

Как велико твое несчастье:

Ведь прежде, чем родился ты,

Ты умер – так решило Небо.

Ты знаешь, что сия темница

Узда для гордости твоей

И колесо, которым я

Твой бег безумный направляю.

Зачем шумишь ты, это зная?

Закройте дверь темницы тесной

И скройте в ней его!

О, Небо!

Как хорошо, что ты меня

Свободы сладостной лишило.

Я был бы против них гигантом,

И, чтобы стекла и кристаллы

Разбить у солнца в небесах,

Горой бы яспис положил я

На основание из скал {8}.

Вот чтоб ты этого не делал,

Сегодня терпишь столько зол.

Я вижу, дерзость здесь бессильна,

Безумцем быть я не хочу;

К твоим ногам повергнув жизнь,

Пощады ей прошу смиренно.

О! пожалей меня, молю.

Была бы редкая жестокость,

Когда ни гордость, ни смиренье

Тебя бы тронуть не могли.

Когда и гордость и смиренье,

Изображения которых

Духовных драм судьбу решали

Уж много раз {9}, бессильны здесь,

То я ни гордый, ни смиренный,

А средним между них являясь,

Помилуй нас и пощади,

Молю тебя…

Гей, стража!

Здесь мы.

Оружие у них возьмите; И чтоб они не увидали,

Куда и как отсюда выйдут, Скорей глаза им завяжите.

Тебе я только шпагу дам,

Ведь ты начальник остальных,

А доблесть меньшим не сдается.

А я могу отдать свою

И подлецу (отдает шпагу солдату). Бери ее {10}.

И если должен я погибнуть.

Тебе я шпагу оставляю,

Доверясь жалости твоей;

Ее ценить высоко можешь,

Ее носил когда-то рыцарь.

Прошу тебя, храни ее.

Хотя мне тайна неизвестна,

Одно наверно знаю я:

Великие сокрыты тайны

В сем позолоченном клинке.

Надеясь только на него,

Стремился в Польшу я отмстить

За оскорбление!

О, Небо!

Что это значит? Возросли

Мои страданья и смущенье.

Печаль и горести мои.

Кто шпагу дал тебе, дитя?

Мне женщина ее дала.

Как женщину зовут?

Не смею

Я это имя открывать.

Откуда заключаешь ты,

Что в этой шпаге тайна скрыта?

Кто дал ее мне, тот сказал:

«Отправься в Польшу; осторожно

И ловко постарайся там,

Чтоб увидали эту шпагу

Военачальники, дворяне.

Я знаю, что один из них

Тебя полюбит, защитит…»

О боже правый, что я слышу?

Я даже не могу решить:

То, что случилось здесь со мною,

Действительность или мечта {11}?

Ведь эту шпагу я оставил

Моей прекрасной Виоланте

И ей сказал: «Кто с этой шпагой

В мои объятия придет,

Найдет во мне, как милый сын,

Благоволение отца».

Но что же делать мне (о горе!)

В таком ужасном затрудненье?

Ему любовь дала оружье,

Оружье смерть ему дает;

Пощады просит у меня

На смерть заране обреченный.

Какая горькая судьба!

Какой непостоянный жребий!

Что сын он мне, сказали ясно

И признаки и голос сердца;

Оно зовет его ко мне

На грудь; в ней бьет оно крылами,

Не в силах цепи разорвать.

Как человек в темнице мрачной,

На улице заслышав шум,

К окну подходит посмотреть,

Так и оно теперь, не зная,

Что здесь такое, слышит шум,

К глазам поспешно подступает,

Которые суть окна сердца,

И хочет выйти через них

В слезах горючих. Что мне делать?

Его отправить к королю?

Но это значит – смерть ему!

А скрыть такое приключенье

Я не могу, я дал присягу.

Меня любовь терзает к сыну,

Но есть и верность государю.

Но, впрочем, что я сомневаюсь?

Дороже чести, выше жизни

Должна быть верность королю.

Живи, о верность! Он погибнет.

И если я не ошибаюсь,

Он отомстить сюда пришел,

А если так, он оскорблен,

А всякий оскорбленный низок.

Нет, он не сын мой; нет моей

В нем благородной крови; нет!

Но вдруг беда случилась с ним?

От ней никто не огражден;

Работы тонкой наша честь,

Ее один поступок губит!

Ее и воздух запятнает!

И что же больше мог он сделать,

Он – крови благородной отпрыск,

Когда, опасности презрев,

Пришел сюда за честью смело?

Нет! Сын он мой; в нем кровь моя,

Великую в нем вижу доблесть.

Я в обе стороны колеблюсь,

Но лучше выбрать середину;

И так пойду я к королю,

Скажу ему: «Вот это сын мой».

Пусть он убьет его. Быть может,

Увидев, что я чести верен,

Простит он юношу; и если

Удастся мне спасти его,

Я помогу ему отмстить

За оскорбление. Но если

Король с суровостью обычной

Его на казнь отправит злую,

Погибнет он и не узнает,

Что я отец ему. (Розауре и Кларину.) Идите

Со мною вместе, чужеземцы.

Не бойтесь; горькое страданье

Не вам одним дано в удел.

Среди сомнений тяжких жить

Иль умереть, не знаю, право,

Где больше мук, где больше горя {12}!

Как луч кометы, ваши очи

Огнем блистают перед нами,

И звучный им привет поют

Ручьи, органы, трубы, птицы.

И вас в глубоком изумленье

Равно приветствуют теперь

И вашу славят красоту

Одни – рожки из пестрых перьев {13},

Другие – птицы из металла {14}.

И пули, как своей царице,

Поют приветственный вам гимн,

И птицы – как Авроре; трубы

Вас воспевают, как Палладу,

Цветы – как Флору. День блистает

И гонит сумрачную ночь;

Но вы ясней, чем ясный день;

Аврора – вы в часы веселья,

Когда повсюду мир, вы – Флора,

В час грозный битвы, на войне,

Паллада вы, и вместе с этим

Царица вы души моей {15}.

Когда должны согласоваться

Слова людские и дела,

То дурно поступили вы,

Сказав так вежливо и тонко.

У вас, пожалуй, отниму я

Великолепные трофеи,

Я в бой за них вступаю смело {16}.

Мне кажется, не согласить

Ту лесть, которую я слышу,

С суровостью, какую вижу.

Подумайте, ведь это низко,

Скорее свойственно зверям,

Полно обмана и измены,

Словами нежно льстить, лелеять,

А повеленьем убивать.

Как плохо знаете вы дело,

Когда не верите вы мне;

Эстрелла, я открою вам

Мои все мысли и желанья,

Тогда поймете вы меня.

Евсторгий Третий, польский царь,

Имел троих детей; Василий

Теперь повелевает Польшей,

По праву, как его наследник.

Он дядя наш: и вы и я

Родились от его сестер;

Евсторгий – дед наш; но об этом

Я больше говорить не стану;

Оно излишне; Клорилена,

Моя синьора, ваша мать, —

Теперь она в том лучшем мире,

Под балдахином ясных звезд, —

Родилась первая, и вы

Ей дочь; вторая, ваша тетка,

Прелестнейшая Рецизунда,

Пусть жизнь ее продлит Господь!

С Московским князем повенчалась;

От брака их родился я.

К другому делу перейдем.

Василий, знаете, синьора,

Влиянью времени сдается;

Наукам больше предан он,

Чем женщинам, он овдовел,

Нет сына у него, и вы,

И я – наследники престола;

Вы потому, что дочь вы старшей

Сестры, а я, рожденный младшей,

Как муж, имею больше прав.

Мы о намереньи своем

Послали дяде извещенье;

Он отвечал нам, что согласен

Навек соединить нас с вами;

Мы день назначили и место…

С таким намереньем уехал

Я из Московии своей;

За этим я пришел сюда,

Не воевать хочу я с вами;

Стремитесь только вы к войне.

О, пусть захочет бог Амур,

Чтобы народ, астролог верный,

Не ошибался и для нас,

Предсказывая наш союз,

В котором были б вы царицей,

Царицей моего ума.

О, если бы для большей чести

Корону дядя отдал нам,

Триумф дала бы доблесть ваша,

Моя любовь бы власть дала {17}.

На эти ласковые речи

Ответить лаской не хочу.

О, будь империя моей,

Она бы тотчас стала вашей.

Но все же вы неблагодарны,

И я от этого страдаю.

Мне думается, вашу ложь

Портрет, который на груди

У вас висит, невольно выдал.

И я сейчас вас успокою

Насчет его; однако поздно:

Я слышу звуки инструмента;

Должно быть, близко государь

Со всею свитою своею.

Фалес!

Ученейший Эвклид!

Ты среди звезд

Небесных знаков

Находишься

И пребываешь

И их пути

И их следы

Описываешь

Измеряешь.

Дозволь в смирении души,

Дозволь моим объятьям нежным

Дозволь к твоим ногам склониться {18}.

Плющом быть древа твоего.

Племянники, вам мой привет!

Я знаю, что и вы с любовью

Моей любви пришли навстречу.

О, верьте мне, нет человека,

Которого бы я обидел;

И вас не стану обижать я.

Я сознаю, что я согнулся

Под тяжким бременем годов,

И потому прошу смиренно

У вас молчания; потом

Настанет время изумленью,

Когда услышите рассказ

О том, что мнится невозможным.

Вы знаете, друзья мои,

Что в мире за свои познанья

Стяжал я имя мудреца.

Бессильны время и забвенье

Мне повредить, когда повсюду,

На всем земном огромном шаре

Тиманта кисть, Лизиппа мрамор

Меня давно провозгласили

Василием Великим. Все

Вы знаете, что до сих пор

Одной науке предан я,

Науке цифр и вычислений.

Нас учит каждый новый день,

Молва несет нам поученье,

Но предвосхитил я наукой

Обязанности их и право:

В своих таблицах вижу я

Все новости веков грядущих,

Все есть «теперь» в моих таблицах.

Что нового расскажет время?

Все сам могу я рассказать.

Небесный свод с его красою,

Лучами солнца освещенный

Иль озаряемый луной,

Миры бриллиантов и кристаллов,

Где звезды ласково сияют

И блещут знаки зодиака —

Вот вам предмет моих занятий

В течение многих, долгих лет;

Вот книги вам мои, в которых

На бриллиантовой бумаге