Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные

От Полтавы до Киева

После того, как я добился чина полковника и в первом же бою убедительно подтвердил, что оного достоин, мой нестерпимый карьерный зуд начал понемногу успокаиваться. Не будучи наследником герцогского или графского титула (или другом юности русского царя), в тридцать лет трудно рассчитывать на большее. Ясно сознавая, что моя воинская опытность все еще слишком недостаточна, я хладнокровно смотрел на Меншикова, шагнувшего в фельдмаршалы, Брюса, ставшего кавалером св. Андрея, Келина, прыгнувшего через чин в генерал-майоры, и других, превосходивших меня возрастом и заслугами и получивших больше в том водопаде милостей и наград, который на всех нас обрушился после того, как остатки шведов капитулировали на Днепре. Не хочу сказать, что моя награда была маленькой - скорее наоборот. Но я не умел ценить такие вещи и просто растерялся, став обладателем трех сотен душ, затерянных в лесах где-то между Тверью и Вязьмой.

Какие доходы можно получать с крестьян, ковыряющих убогой сохой тощие суглинки и подзолы? Величайшая загадка, как они ухитряются сами не помереть с голоду, занимаясь земледелием на почвах, не одаренных плодородием и в климате чрезвычайно суровом. Сравнивая российские пустоши и болота с цветущими долинами Пьемонта или Ломбардии, должно удивляться, что в этой стране вообще существует хотя бы скудная цивилизация, - ее поддержание требует определенного достатка.

Вся Европа измеряет состоятельность землевладельца количеством и плодородием его земли; в России оная так плоха, что почти не имеет ценности. Здесь богатством считают крепостных людей, коих, не обинуясь, именуют рабами. Если два благородных господина с разных концов Европы захотят похвастаться своими имениями, один скажет: 'у меня тысяча арпанов виноградника', другой - 'у меня тысяча душ'.

Ставши в одночасье рабовладельцем, я не знал, какое употребление из этого сделать, пока вечная нехватка заводских работников не подтолкнула к простому решению. Первой же зимой, проезжая из Лифляндии, завернул в свои деревни и забрал в Тулу всех, кто показался годным и не успел спрятаться. Остальных ничем не обременял.

Впрочем, сразу после Полтавы мне пришлось думать о другом. Дальнейшие действия нашей армии были очевидны задолго до военного совета в Решетиловке. Конница - с Меншиковым в Польшу, против Лещинского; пехота - с Шереметевым в Ливонию, брать приморские города. Я только не угадал, что Петр простит Августу Альтранштадтский трактат - но предательство списали на саксонских министров. Гордые поляки, притворившись что верят, изменили Станиславу и еще раз присягнули своему прежнему королю.

По расчету времени, осады на балтийских берегах выпадали на осень и угрожали протянуться в зиму. Очень часто в подобных кампаниях целые армии ложатся в землю не от вражеского оружия, а от банальной простуды, даже в более теплых краях. Не желая губить на осадных работах с таким трудом созданный полк, я напряг всю свою фантазию, чтобы избежать общей участи и не идти с фельдмаршалом к Риге.

Дабы заручиться в этом деле поддержкой Брюса, мне показалось уместным высказать ему горячее желание заняться артиллерийскими делами. Желание нелицемерное: во-первых, сидя на редуте в беспокойном ожидании шведских пушек, я особенно глубоко прочувствовал значение этого рода оружия, которое, конечно, понимал и прежде - но только умом. Во-вторых, отлично сработавшие минные воспламенители натолкнули на мысль применить в гаубичных бомбах похожую конструкцию, только вместо пружины использовать инерцию при ударе о землю. Единственно, крайним моим отупением от исполнения начальственных должностей могу оправдаться, что сие решение не было найдено раньше. И в-третьих, продолжение парижских баллистических опытов представлялось особенно своевременным ввиду предстоящей серии осад.

Поданная государю через Якова Вилимовича промемория была посвящена, однако, не артиллерии, а умножению тираторных войск. Всеподданнейшее предложение, аргументированное с немалым искусством, доказывало выгоду собрать по всей пехоте лучших стрелков и направить в Тулу для обучения в составе моего полка, учредив в нем ради этого третий и четвертый батальоны. В дальнейшем предполагалось, снабдив каждый батальон мастерской и лабораторией, придавать пехотным дивизиям для использования вместе или вразбивку, по обстоятельствам.

Соотношение потерь, наших и шведских, в бою на головном редуте произвело сильное впечатление на государя, а направлявшийся под Ригу осадный корпус был даже чрезмерно многочисленным, поэтому идея не встретила возражений. Единственная отмена против первоначальных пропозиций касалась названия: немецкие пристрастия царя взяли верх над моими итальянскими, и государев указ именовал новоманерные батальоны егерскими, а не тираторными. Это меня ничуть не огорчило. Исполнение указа, однако, составило непростую задачу: какой же полковник добром отдаст другому хороших солдат? А забрать недобром - я ресурса не имел, будучи в равном чине и младше всех по сроку производства. Сколько ни тряси царской грамотой, сколько ни уговаривай, все равно проку мало. Только потом придумал подходящий способ и, вызвавшись зимой вести к армии большой обоз с рекрутами, способствовал рождению русской поговорки про битого и двух небитых.

Вырвавшись из охваченной чумой Лифляндии, я застрял со своей добычей в карантине под Витебском. Солдаты были счастливы уж тем, что избежали осадных работ. Дабы не допустить развращающей праздности, мои офицеры учили их тонкостям винтовочной стрельбы, счету и грамоте. Под насмешки невежд, на школьную скамью усаживались почти все, кто попадал мне во власть. Не беда, что не каждого удавалось хоть чему-нибудь выучить. Зато отбор по смышлености и старанию происходил быстро и безошибочно. Тупых не мучили зря, оставляя в покое рядовыми. Лучшие стремительно делали карьеру: нужда в умных и грамотных людях была повсеместно, а система обучения отсутствовала. Помню, как удивился, приехав в Москву после Полтавы и обнаружив Навигацкую школу в полнейшей децессии. Похудевший и состарившийся от забот Магницкий поведал, что жалованья профессоры и служители давно не получали, а ученики большей частью разбрелись, добывая пропитание попрошайничеством либо воровством:

- Благодетелем нашим был генерал-адмирал Головин, царство ему небесное. Как Федор Алексеевич помереть изволил, сколько-то времени школа еще держалась: печка, хорошо протопленная, не вдруг остывает. Но с прошлого года почти совсем средства отняли. Понятно, что время военное - все деньги на войну идут, так ведь и мы не пустяками занимаемся. Ужели государь желает одними иноземцами флот комплектовать?

Леонтий Филиппович замялся, вспомнив, что его собеседник тоже иноземец. Но для меня в те годы гораздо больше значила привязанность к ученому сословию, чем к какой бы то ни было земле, и делаемые профессорам обиды принимались близко к сердцу. Я воспользовался правом писать царю напрямую, чтобы довести до него правду о бедственном положении столь полезных государству людей. Не дожидаясь, пока придет ответ из Польши или Пруссии, где Петр Алексеевич обретался, доложил Ромодановскому, что стоило бы помочь, и не бескорыстно: артиллерия тоже нуждается в знающих математику офицерах. В итоге школа получила поддержку в трудный момент, а некоторая доля недоучившихся навигаторов превратилась в артиллеристов и попала впоследствии в мое распоряжение.

Легкость, с которой важнейшая институция очутилась на грани гибели, лишившись сановного покровительства, побуждала задуматься о прочности собственных усилий. По мере возможности, главные дела я старался выстроить так, чтобы повседневное управление в обыкновенных обстоятельствах не требовало вмешательства, оставляя мне свободу, досуг и возможность думать. Полк, например, доверить Викентьеву в бою - немыслимо, а в мирной обстановке он неплохо справлялся, обладая аккуратностью и педантизмом, которые считаются более присущими немцам, нежели русским. Ротных командиров удалось вырастить неплохих, попустительства и безвластия можно не опасаться. Вот денежные вопросы тревожили меня с каждым днем все больше.

Война очевидно близилась к концу. Создать армию, равноценную прежней, Швеция не в силах. Попытки Карла заручиться поддержкой турок не удались: зимой стало известно, что султан подтвердил мирный договор с Россией, согласившись на двадцатилетнюю его пролонгацию, а короля обещал выслать. Год или два, согласно моему расчету, требовались, чтобы лишить шведов владений по сию сторону Балтийского моря и окончательно доказать им преимущества мирной жизни. После заключения мира, предположительно году в одиннадцатом или двенадцатом, следовало ожидать сокращения ассигнований на армию и оружейное дело. Уже испытав однажды тяжесть подобных мер во Франции после предыдущей войны, я считал необходимым заранее к ним подготовиться.

Россия - чрезвычайно бедная страна. По казенным доходам она лишь незначительно превосходит Саксонское герцогство, хотя население больше вдесятеро, а пространство - в сотни раз. При этом даже такие малые сборы отягощают народ свыше всякого вероятия. Несчастные мужики и горожане шагу не могут ступить, не наткнувшись на сборщика какой-нибудь подати. Наивность моя в политике была велика: я предполагал, что Петр, окончив войну и занявшись внутренним устроением государства, начнет с самых необходимых мер и постарается всех, кого можно, ссадить с народной шеи. Относительно полка делать нечего: армия может сама себя обеспечивать лишь во вражеской земле, путем контрибуций, - оставалось надеяться, что жертвой экономии падет слабейшая часть войска. На заводе возможности заместить деньги из казны другими источниками имелись, и карантинное ожидание стало прекрасным случаем их обдумать.

Еще за несколько месяцев до первого отъезда к армии я приказал изготовить и поставить в заводской кузнице плоские чугунные вальцы, чтобы плющить раскаленные полосы железа по лотарингскому способу, потом добавил вторую, фасонную пару, для изготовления калиброванного прутка на курковые оси и тому подобные детали. Заготовки выходили ровнее и красивее, чем из-под молота, я уж не говорю о точности, - а выработка на одного работника могла бы удесятериться, если бы сие требовалось. Естественно, оставались обрезки вальцованного железа, и работники тотчас приспособились делать из них шильца, ножички и прочую мелочь. Управляющий сквозь пальцы взирал на этот промысел, пока металл не начал исчезать десятками пудов, а в довершение пропало несколько винтовочных стволов, строжайше запрещенных к вольной продаже. Дабы самому не оказаться в ответе, Козин учинил розыск. Всех выходящих с завода проверяли магнитом, виновные мастера отведали кнута и принуждены были возместить ущерб. Обрезки теперь ржавели без всякой пользы, и я не собирался их трогать. Богатство таилось не в них. Оно ожидало на дороге, которую показали вороватые умельцы, с редкостной изобретательностью наладившие изготовление и продажу разнообразных изделий из краденого материала. Ножи и скобяной товар можно делать сразу, лопаты и пилы - научившись вальцевать более тонкий и широкий лист. Покупая демидовское железо огромными партиями по низкой цене, а главное - имея самые совершенные инструменты для его обработки, только что мной придуманные, вполне возможно получать прибыль сто на сто. По прибытии в Тулу я обсудил дело с Адрианом Никитичем и отдал распоряжения инструментальной мастерской, чтобы изготовить необходимые приспособления.

Соскучившись по железу, я с удовольствием занимался заводскими делами и артиллерийскими опытами. Легко работать, имея толковых помощников: от зарождения мысли до воплощения ее в металле проходит совсем небольшой срок, а столкновение умов и мнений пробуждает в людях изобретательность. У меня все получалось. Ни одна бомба из сотен не разорвалась в стволе, а число осечек при попадании оказалось в пределах допустимого. Расчеты и испытания привели к идее длинной гаубицы: действительно длинной, имеющей ствол в двенадцать калибров, весом в восемьдесят раз больше сплошного ядра. Легкое, мощное и универсальное орудие: полупудовая гаубица, равная по калибру восемнадцатифунтовой пушке, оказалась легче шестифунтовки и могла перевозиться шестеркой лошадей, стреляя, по выбору, ядром, картечью или оперенной продолговатой бомбой, весящей почти полтора пуда.

Проблем было две. Малый угол падения, при настильной стрельбе, часто приводил к рикошету без разрыва, что удалось победить, изменив форму снаряда. Теперь он напоминал винную бутылку донцем вперед, с оперением на горлышке. Дальнобойность уменьшилась, зато издаваемый звук мог загнать в пятки самые храбрые души. Вторая трудность - плохое литье, кривизна и дисбаланс бомбовых корпусов. Цена, из-за сложности формы, была высока, а точность оставляла желать лучшего. Некоторое количество бомб и пару гаубиц новой пропорции изготовили для пробы. Я отправился с ними к Роману Брюсу под Выборг, но город пал до моего прибытия; оставался Кексгольм - и здесь шведы слишком быстро сдались, всего через три дня после закладки батарей! Разумеется, правильно поступили. Жаль только, что не довелось как следует испытать оружие в бою.

В поисках хороших стрелков для четвертого батальона, который никак не получалось набрать, меня надоумили проехать по старой засечной черте от Воронежа до Тамбова. Подобно казакам или восточным народам, в здешних гарнизонах любили нарезное оружие, и годных в егеря находилось достаточно. Но самым сильным впечатлением стало иное лицо России, ранее мной не виданное. Степенные несуетливые однодворцы, большие многолюдные села, плодородные черноземы, скирды хлеба, годами нетронутые за излишеством, - все разительно отличалось от нищих северных уездов. Могло показаться: передо мной другой народ, но здешние мужики прекрасно помнили, что предки их переселены с того самого севера дедом и отцом нынешнего государя для обороны рубежей от татар. Соединяя в себе крестьянина и воина, они чуждались холопства, но не имели присущего казакам своевольного разбойнического духа, и не поддались булавинцам в позапрошлом году.

Если смысл всей государственной мудрости - найти наилучшее для каждого народа сочетание свободы и порядка, двух начал, которые так трудно примирить, то русские деятели прошлого столетия, устроившие укрепленную линию, заслуживали высочайшей оценки! Жаль только, сей опыт не получил распространения. Первое, что замечает внимательный человек, приезжая в Россию, это приниженность и бесправие простонародья. Не только чиновник или офицер - любой солдат может ограбить мужика, если найдет, что у него взять, и тот даже не станет жаловаться, ибо бесполезно. Унижение, кое выказывает простой народ перед самым мелким царским служителем, можно сравнить только с пресмыкательством последнего перед царем. Конечно, перекос в отношениях сословий существует по всей Европе, но вряд ли найдется другая страна, где он настолько велик.

Впрочем, в то время я относил сие на счет древнего варварства, обреченного исчезнуть в ходе преобразований Петра, при усвоении русскими европейских понятий. Да и внимательным меня трудно было назвать: человек, увлеченный своим делом, мало что замечает вокруг. Так рудокоп из глубокой шахты не видит, что там на поверхности - цветущий сад или заросшие бурьяном развалины.

Людей я отправлял с офицерами отдельными партиями, по мере набора, а сам вернулся уже по зимнему пути, задержавшись для закупки хлеба. В тамбовской глуши четверть ржи стоила тридцать копеек, под Москвой - рубль, в Петербурге - до четырех рублей. Морозы наступили поздно, только под Рождество, и обозы не могли двинуться раньше. Новости ожидавшие в Туле, будь я пятнадцатилетним юношей, привели бы меня в безумный восторг. Первая - объявление войны турецким султаном. Вторая - приказ идти с полком на Украину, в распоряжение киевского воеводы Дмитрия Михайловича Голицына. Ниже квадратных букв писарского почерка, собственной Его Царского Величества мозолистой рукой коряво начертано: 'Учинить по сему как наискоряе. Птръ'. Разглядывая знакомую подпись, с летящим надстрочным 'т', я прислушивался к своему сердцу: рад или не рад? Так и не найдя однозначного ответа, распорядился собрать офицеров, чтобы отдать приказания о подготовке к походу.

Сам порой удивляюсь, сколько мальчишества сохраняют некоторые люди под личиной взрослых (а иногда, скажу по секрету, и стариков). Казалось, детские мечты мои давно растаяли в тумане, стелющемся над рекой времени. Но вот обстоятельства вызвали их из небытия - и что же? Оказывается, нескладный юнец, ночи просиживавший над книгами и мечтавший победителем въехать в Константинополь среди ликования освобожденных толп, никуда не делся. Под слоем спокойного цинизма наемника, готового воевать с кем угодно, если прикажут, в душе проснулся знакомый азарт и всплыли старые счеты к наследственным врагам. Против турок сражаться стоило не ради чинов или жалованья - я сам бы с радостью заплатил за это немалые деньги, если б они у меня были.

Однако взрослый человек во мне понимал, насколько эта война несвоевременна. Двумя годами раньше она была бы просто гибельна для России, теперь же грозила стране чрезмерными отягощениями и не позволяла увенчать победы над Швецией достойным миром. Насколько сильна Оттоманская Порта, неизвестно. В прошлой войне она уступила коалиции четырех христианских государств, ныне приходится рассчитывать на одного не слишком надежного союзника. По здравом размышлении, оборонительная стратегия показалась мне наиболее уместной.

В этой связи решение отправить Тульский полк в Киев было абсолютно логичным: мои солдаты блестяще показали себя как раз в обороне, на редутах. К тому же они отдыхали и накапливали силы, пока остальные осаждали зачумленные ливонские города. Оставив необученный батальон в Туле готовить пополнение для трех остальных, мы выступили навстречу судьбе.

Восторженным юношей, мечтая о славе, я видел в войне одни баталии. Глупость, потому что война - это марши. Баталии в пропорции к ним - как праздник Пасхи к Великому посту. Что стоит шестисотверстный переход по России в середине зимы и многие ли полки на это способны, не буду рассказывать. Кто испытал такое - тот знает, кто не испытал - не поймет. С чувством законной гордости за успешно исполненный марш представившись киевскому воеводе, был неприятно поражен его высокомерием и аристократической спесью, являющими полную противоположность младшему брату: князь Михаил Михайлович отличался благородной простотой в обращении. Потом то ли я привык, то ли воевода смягчился, будучи пожалован присвоенным доселе одному Меншикову чином генерал-губернатора. Да и время не подходило для ссор: два татарских войска, каждое тысяч в тридцать-сорок, воевали Украину по обе стороны Днепра. На Правобережье главную опасность представляли, однако, не татары, а запорожцы, пришедшие вместе с ними в надежде взбунтовать здешних жителей. В довершение, против нас были поляки партии Потоцкого и шведы, посланные из Бендер неугомонным Карлом.

Годами десятью раньше польские власти попытались совсем искоренить казачество в своей части Украины, но добились лишь частичного успеха, ценой нескольких лет войны с собственными подданными. Там, где казаки склонились под шляхетской саблей, ненависть их раскалилась добела. Если бы сам дьявол явился на Брацлавщину с гетманским бунчуком в когтистой лапе, за ним бы тотчас выстроилось целое войско жаждущих восстановить свои попранные вольности. А Филипп Орлик, избранный мазепинцами после смерти прежнего вождя, никаких наружных адских признаков не имел и выглядел как приличный человек, ученый, ловкий, умеющий красно говорить и обещать все, что пожелаешь. Городки, ближние к Дикому полю, перешли на его сторону моментально, тысячи казаков пополнили враждебные силы. Земли по Роси и Днепру дышали другим духом: здесь Палий сумел удержать вольный уклад, и бунтовать было незачем. Хотя старый полковник умер в прошлом году, его люди унаследовали непримиримую ненависть к мазепинской партии и готовность биться с изменниками. Требовалось только поддержать их против многократно превосходящих числом неприятелей.

В Белой Церкви, где мы с бригадиром Аненковым и казачьим полковником Танским оказались заперты врагами, у нас было немногим более тысячи человек, считая две роты моих егерей, а осаждавших - тысяч тридцать. Я не остался в Киеве с первым батальоном, хотя древняя столица нравилась мне больше всех прочих русских городов, и вскоре по прибытии испросил у князя Дмитрия Михайловича поручение на линию соприкосновения с неприятелем. К сему побуждали в равной мере беспокойство о своих солдатах, раздерганных поротно от Фастова до Канева, и желание избежать малоприятного общества князя.

Первую атаку нам довелось отражать в самый день Благовещения, - причем на приступ шли не крымцы, а такие же православные, как защитники крепости. Какой татарин в здравом уме полезет на штурм укреплений? Молодой крымский полководец верхом на прекрасном вороном коне, совсем не похожем на обыкновенных татарских лошадок, смотрел с холма, как русские убивают друг друга.

- Мехмед Гирей, сын ханский, - пояснил приставленный для связи казачий писарь, - батьке его седьмой десяток, так шо сдается, пан полковник, скоро цей гарный парубок на трон сядет.

Неподвижная, как конная статуя, фигура излучала такое презрение к существам низшей породы, копошащимся у городского вала, что даже меня зацепило.

- Сейчас поглядим, куда он сядет.

Я выбрал дюжину лучших стрелков из своего резерва, поставил за бруствер. Измерил расстояние до ханёнка, посчитал...

- Поставьте наибольшую дальность и цельтесь на два конских роста над его головой. И не спешить! Огонь по готовности, без команды.

В то время прицельные приспособления были еще слишком примитивны и не годились для таких дистанций. Только после этой кампании я занялся их усовершенствованием. Но математика на моей стороне. Примерно одна пуля из семидесяти придется в проекцию человеческой фигуры...

Я приник к подзорной трубе. Выстрелы гремели с промежутком в одну-две секунды. Минута прошла... Есть!

Вороной взвился на дыбы, потом упал и забился в агонии, всадник на карачках из-под него выползал. Мгновенно подскакавшие татары закрыли Мехмеда и унеслись вместе с ним, как ветер. Кто-то походя резанул коня саблей по горлу, и труп красавца обезобразил вершину холма. Прекратив огонь, солдаты смотрели на меня в ожидании.

- Молодцы! Лучше бы, конечно, в хозяина - скотину жалко. Да видно, не судьба. В другой раз достанем.

Конечно, конь больше человека, ему и пуля верней. Пожалуй, когда-нибудь солдат высокого роста будут отправлять не в гвардию - а в обоз! Лучшими же пехотинцами будут считаться мелкие и вертлявые...

Враждебные запорожцы тоже предпочитали обыкновенным мушкетам винтовки - длинноствольные, турецкого образца. Конечно, по дальнобойности и скорострельности они уступали моим, но их владельцы умели стрелять, этого не отнимешь. Умели и хитрить. После первого неудачного приступа с той стороны попросили замирения на час, чтобы собрать убитых и раненых. Отказывать, по христианству, было нехорошо, но бригадир согласился не прежде, чем спросил Танского, насколько надежны его казаки. И точно: развязные запорожцы не столько торопились помочь своим стонущим и окровавленным товарищам, сколько затевали перебранку с защитниками города и совращали оных в казачью вольницу из царского холопства. Наши отругивались, но как-то не слишком бойко. Я счел себя обязанным вмешаться и с городского вала попытался внести смятение в души врагов:

- Вы там совсем обусурманились с крымцами, что в день Благовещения пришли христианскую кровь проливать! Грех великий! Побойтесь Бога, мы же с вами русские люди...

- Хиба ж ты русский? Ты москаль!

Русскими они считали только себя, не соглашаясь делить этот титул с ненавистными 'москалями'. Но и солдаты вскипели гневом в ответ на попытку отнять его:

- Сам ты нерусь поганая! Прихвостень татарский! - и дальше такое, что вовсе некстати здесь цитировать.

Остаток дня прошел в перестрелке из-за укрытий. В этой экзаменации неприятель нам выставил наивысшую оценку - судя по тому, что следующую атаку произвел в темноте, когда преимущество наше затруднительно было использовать. Отступив в замок, мы той же ночью сделали вылазку, и солдаты Аненкова выгнали противника из захваченного Нижнего города, - но утром он опять туда ворвался, и уже с пушками. Бой шел почти непрерывно уже сутки. Бригадир действовал решительно и умело, истинным удовольствием было сражаться под его командой. Он послал две роты с ручными гранатами и казаков для атаки шанцев, егеря заняли позицию поблизости. Неприятели, выбитые из укрытий, под их огнем полегли почти все. Видимо, желающих повторить опыт в стане мазепинцев не нашлось: враги отступили от Белой Церкви, и эта неудача полностью сломала их планы.

Дело в том, что татар сдерживало в рамках приличий только ожидание захвата Киева. Они щадили селянскую утварь, мечтая наполнить вьюки церковным золотом, не брали до поры и ясырь - потому что с живым товаром поход продолжать нельзя, надо спешить на черноморские рынки, пока он не испортился. Как только крымцы поняли, что киевских богатств им не видать, грабеж и охота на людей вовсю развернулись в тех самых городках и селениях, кои приняли их как союзников под гарантии Орлика. Казаки бросились оборонять от 'освободителей' свои семьи и хаты. Бендерский гетман в отчаянии смотрел, как разбегается его войско: только что он хвастал сорока тысячами, и вновь остался с горсткой запорожских удальцов, которых все имущество - сабля да винтовка, а семья - лихие товарищи. Татарам продолжать войну было незачем. Нахватав полону, они торопились в Кафу и Очаков его продавать. Князь Дмитрий Михайлович преследовал хищников с драгунскими полками. Пехота пыталась угнаться за ними по апрельской оттепели.

Здешние места - самые благодатные из русских земель, а жители среди всех ветвей русского племени выделяются вежливостью, чистоплотностью и грамотностью (а еще уклончивостью и лукавством, видимо нераздельными с цивилизацией). Старшинское сословие не чуждо образования, некоторые знают немного по-латыни, благодаря академии в Киеве. В последнюю кампанию против Карла, впервые оказавшись в Малороссии, я с облегчением вздохнул, располагая солдат на постой в тесных, но чистеньких мазанках, после великорусских курных изб. Именно эта особенность крестьянского обихода раздражала меня на Московщине более всего: ну как может народ, населяющий самый холодный климат Европы, пользоваться печами, мало чем превосходящими очаги диких американцев! Печь без дымохода - по сути, то же самое, что обложенный камнями костер.

Там, где прошла орда, беленые хатки превратились в обугленные руины, а их обитатели - в двуногий скот, назначенный к продаже на турецких рынках. Один из моих батальонов маршировал по широкому шляху в сторону Богуслава, мимо обращенного в пепелище большого села; я ехал шагом в голове колонны, когда заметил в стороне место, где бродячие псы дрались и бесились над непогребенными трупами. Не наше дело их хоронить, да и привыкли уже: по татарскому следу шли, - но, увидев, что тащит в зубах покрытая лишаями сука, не выдержал и схватился за винтовку. Подъехал ближе: рядом с издыхающей тварью на грязном апрельском снегу лежала полуобглоданная ручка младенца. Что-то заело в механизме моей души, заставив посылать пулю за пулей, пока последний уцелевший зверь не скрылся в развалинах. Казаки, служившие проводниками, осторожно приблизились.

- Петро, да что же это?

Меня трясло как в лихорадке, зубы стучали. Собачьи трупы не насытили жажду убивать. Мертвые дети были раскиданы по майдану, многие десятки, все не старше года или двух, голенькие, посиневшие, затоптанные в грязь и погрызенные псами...

- Ты, Олександро Иваныч... перший раз за крымцами...

Петро сопровождал Палия в ссылке и мог чисто говорить великорусским наречием, но в минуты волнения мешал его с местными словами.

- Воны завжди немовлят давять и кидають... Бо не дожити им до Крыму, тильки тяжкисть коневи... Тут на майдани розбир ясырю був... Жинки та дивчины наши в Туреччине дорого коштуют, а малых дитэй не трэба.

То, что выглядело плодом безумного озверения, оказалось просто коммерцией. Владельцы живого товара сортировали добычу по транспортабельности и ликвидности. Нерентабельную часть отбраковали и выбросили. Бросили псам.

Лихорадка утихла: не потому, что я успокоился, наоборот. Пришла полная ясность, что надлежит делать и как. Занимавшие прежде так много места в моем сердце личные счеты с турками съежились до одной маленькой строчки в огромном, за всех порабощенных христиан, за все века, счете, который непременно придется оплатить чалмоносным коммерсантам.

Прут розги не слаще

За два года после Полтавы многое переменилось. Вроде и не было крупных событий, но шаг за шагом прибывали силы, умения и возможности моих людей. Помимо артиллерийских изысканий и обучения солдат, немало времени было потрачено на устранение наиболее вопиющих недостатков новоманерных ружей. Бесчисленные опыты позволили дотянуть до месяца срок жизни затравочного состава, а сержант четвертой роты Тимофей Сорокин придумал простой способ извлечения останков капсулы из вкладыша и тем ускорил втрое процедуру перезарядки. Я наградил его годовым жалованьем не в зачет и представил к производству при первой оказии: очередной раз жизнь показала, что не следует полагаться на один собственный ум, толковые подчиненные способны умножить успехи.

Завод набирал ход, как корабль под хорошим ветром, его команда - молодая, но уже опытная, могла творить чудеса. Если, конечно, верные приказы будут звучать с мостика. С работниками, которые несколько лет назад бегали без штанов по родной деревне, мы добились большей выработки на душу, чем в любой из королевских мастерских Франции. Винтовальных фузей лишь чуть-чуть не хватило на весь полк четырехбатальонного состава, а по обыкновенным можно было надеяться, что через пару лет их годовой отпуск превысит десять тысяч, несмотря на чинимые природой препятствия. Изрядное число проклятий досталось от меня русскому климату, главной помехе правильному устроению токарного и сверлильного дела: мало, что водяные колеса не могли действовать с ноября по апрель, так еще и в середине лета случались перебои от безводья. Зимой выручал конный привод, крестьянские лошади все равно бездельничали, но в страду надеяться на них не приходилось, а держать ради немногих дней работы свою конюшню или ставить дополнительные запруды выше по реке - слишком накладно. Да, Тула - это вам не Шампань, занес же черт соплеменников в такие земли!

Тяга государя дальше на север, к балтийским берегам, была мне вовсе чужда и непонятна, - то есть, конечно, значение гаваней на этом холодном море для развития торговли известно, но Петра вел не только разум, еще и страсть... Наверно, чтобы полюбить Петербург, надо родиться среди русских снегов: меня влекло в прямо противоположном направлении. Не столь изнеженный, как Овидий, которому черноморские края казались Сибирью, я тем не менее считал (и доселе считать продолжаю), что суровость природы суть не единственная, но важная причина убогости нашей в сравнении с прочими европейцами.

Возьмите, к примеру, мореплавание, к распространению коего между подданными государь крайние усилия прилагал. Может ли петербургский судовладелец (уж простите меня, не нахожу святости в сем месте, и рука не поднимается писать довесок 'санктъ' к имени города) соперничать на равных с лондонским или амстердамским? Да, если переберется в Амстердам, где его корабли не будут стоять вмерзшими в лед по полгода, а смогут, как все, фрахтоваться летом в Балтийское, зимой в Медитерранское море и становиться на прикол только кратковременно, когда нуждаются в ремонте.

Не будем еще забывать, что великие реки русские все текут на юг, и вывозные товары (довольно весомые, за исключением мехов) сплавлять по течению намного дешевле, нежели тянуть бечевой вверх, потом переваливать через водоразделы. От Казани до Ладоги подрядчики никогда меньше двенадцати копеек с пуда не брали, вниз до Астрахани такое же расстояние выходит дешевле впятеро, и даже до Азова, с перевалкой посуху у Царицына - втрое. Отсутствие хороших путей подвоза из глубины государства к Петербургу ограничивает его торговое значение. Провозные цены закрывают путь многим товарам верней, чем запрет под смертной казнью.

Вот и получается, что фасонистое, на голландский манер деланное, питерское оконце в Европу, хотя изрядно украшает фасад государственный, для дыхания такой большой страны узковато и в отношении торга ненамного удобней Архангельска. Учитывая, что за проход судов в Балтийское море король датский берет пошлину, а на севере путь свободный, лишняя тысяча морских миль наполовину сим окупается. Конечно, псковские и новгородские земли, в меньшей степени - смоленские и тверские тяготеют к балтийским портам, но это едва ли десятая часть России. Свободное мореплавание на юге дало бы легкий выход в мировую торговлю русским товарам из всех уездов, где имеются сплавные реки, впадающие в Волгу, Дон или Днепр, от Смоленска до Урала. Это вам не северные форточки! Даже не окно - настоящие ворота в большой мир, только заперты они на пудовый замок, а ключ в руках султана, и янычары на страже стоят.

Султана, по человечески, тоже понять можно. Окна его дворца, включая самый сераль, в коем он с многочисленными женами забавляется, прямо на Босфор выходят. Пусти неверных собак (да покарает их аллах!) там плавать - а потом во время сладостных лобзаний постоянно думай, не смотрит ли в твое окно неверная пушка. С такими мыслями и жены не понадобятся. Так что свободу мореплавания он согласился бы дать, лишь увидев русскую армию у ворот своей столицы, не раньше. Я был уверен, что подобная картина когда-нибудь предстанет взору наместника пророка - но не теперь.

Исполнимой и первоочередной представлялась другая задача: стеснить крымцев, дабы затруднить им набеги на Украину, и по возможности нарушить сухопутную связь ханства с турками. Когда передвижение армии Бориса Петровича Шереметева указало на предстоящую наступательную кампанию, я мог только гадать, Бендеры или Очаков будут целью. Действительные планы оставались тайной даже для большинства генералов.

В Бендерах, сильнейшем оплоте турок к северу от Дуная, под крылышком Юсуф-паши находили приют все недобитые враги России: Карл с тысячей солдат, Потоцкий с пятью тысячами поляков, Орлик и Гордиенко с мазепинцами и запорожцами в переменном числе. Выжечь сей гадючник - соблазнительное дело, хотя осада и поддержание коммуникаций осадного корпуса составили бы чрезвычайно трудную задачу.

Очаков представлял больше интереса для приобретения в постоянное владение, в pendant к Азову, ибо контролировал, подобно последнему, устье большой реки. Обладание им обесценило бы свежевыстроенную турецкую крепость Еникале, запирающую пролив между Азовским и Черным морями, а крымского хана заставило бы присмиреть, как щекочущая ребра шпага мгновенно унимает самого буйного драчуна. Днепр мог служить, при наличии речных судов, линией снабжения многочисленной армии, поэтому мне казался предпочтительным очаковский поход, во всем подобный азовскому пятнадцатилетней давности, только с большими силами.

Но кого интересовало мое мнение, кому и где я мог его высказать?! Царь не зря величал шведов своими учителями. Его действия удивительно напоминали украинский марш Карла, с той разницей, что в турецких владениях нашлось сразу два мазепы. Человек верующий скажет, что измена неугодна Господу, рационалист выстроит цепочку естественных причин - так или иначе, обстоятельства похода с самого начала оборачивались против нас. Собственно, по армии рикошетом ударили бедствия, поразившие Украину. Вослед чуме и татарам летом явилась саранча, после нее поля и луга казались хорошо выбритыми. Мою прошлогоднюю жадность подчиненные сочли мудростью: закупленная с большим избытком тамбовская рожь пока выручала. Предвидя худшие времена, я спрятал в полковом обозе возов тридцать неучтенных сухарей, под видом офицерского имущества: у меня было много бедных офицеров, не заполнявших положенного числа телег. Приобретение полусотни водовозных бочек вызвало многие кривотолки относительно планов похода, оставалось делать загадочный вид - не признаваться же людям, что сам ничего не знаю. Ну, взял про запас! Старые казаки, вспоминая о былых войнах с крымцами, единодушно твердили, что на колодцы не стоит рассчитывать: орда заваливает их скотскими или людскими трупами, а реки в степи отнюдь не на каждом шагу встречаются. В короткую передышку перед выступлением из Киева у меня состоялся примечательный разговор с генерал-губернатором.

- Зачем вам, юноша, эти древние небылицы? - князь Дмитрий Михайлович никак не мог оставить в покое мой возраст, слишком юный, по его мнению, для чина полковника. - Пусть вы недостаточно искушены в воинском искусстве, в армии достаточно опытных генералов, достойных быть вашими наставниками.

С ангельским терпением и простодушным видом я объяснял, что европейский опыт не всегда применим на Востоке, каждый противник требует особой тактики, а прошлую турецкую войну из нынешних военачальников в генеральских чинах отвоевали только Шереметев да Репнин.

- Поэтому я еще раз прошу вашего позволения сделать экстракты из воеводских архивов о действиях против турок и татар. Русские не один век воюют с этим неприятелем, а многие немцы первый раз его увидят. Если вы недостаточно доверяете моему секретарю, я готов заплатить канцеляристам за работу в неурочное время.

Собеседник был опытным, хладнокровным дипломатом, но теперь княжеская бровь приподнялась с оттенком удивления: нечасто иноземцы изъявляли желание учиться чему-либо у русских.

- Нет, присылайте своего писаря, я прикажу помочь ему без всякой платы. Можно сделать еще списки некоторых рукописей собственной моей библиотеки, в воеводской канцелярии вы мало для себя найдете. Не стоит благодарить - все сие на пользу Отечества.

После этой беседы стало заметно, что князь Дмитрий Михайлович, не любивший как иноземцев, так и выскочек (я попадал в обе категории) стал относиться ко мне если не благожелательно, то хотя бы более терпимо. Идея соединить русский военный опыт с новейшей европейской тактикой казалась достаточно необычной, когда отечественная старина подвергалась гонениям.

Наиболее успешными в полуторавековой борьбе с Крымом были две методы. Первая - походы морем из устьев Днепра и Дона, от Даниила Адашева при Иоанне Васильевиче, до запорожцев, ныне перешедших на сторону врага. Вторая - неуклонное продвижение в степь аналогичных римским лимесам засечных линий, с крепостями в главнейших пунктах. Когда-то крымцы жгли Москву, потом их останавливали под Тулой, с тех пор Россия шагнула до Азова и Каменного Затона. Однако подданные были вправе упрекнуть Петра за нерадение: оборона южных рубежей опиралась на линии, созданные еще отцом государя и отставшие от нынешних нужд. Не были закрыты громадные дыры, возникшие из-за измены казаков и расправы с ними. Чем больше я изучал систему защиты, тем сильнее хотелось переделать ее на свой лад. Вторая, дальняя цель изысканий в киевских архивах как раз и заключалась в поисках пищи для размышлений о такой перемене.

Очень скоро мне стало не до размышлений. Трудности увеличивались с каждым переходом. Особенно тяжек оказался шестидневный марш между Днестром и Прутом в невыносимую летнюю жару. Я готов стоически переносить любые тяготы воинской жизни, которые случаются по естественным причинам, - происходящие же по недомыслию начальства воспринимаю с хорошо скрытым бешенством. Не было никакого препятствия маршировать ночью и в прохладные утренние часы, останавливаясь на дневку вместо ночлега. Сбиться с пути на открытой, как ландкарта, безлесной равнине при звездах труднее, чем днем, а сигнализация и обозначение колонн в темноте потайными фонарями известны со времен Древнего Рима. Никто, кажется, не подумал об отличии предлежащей сухой степи от болот восточной Литвы, где начиналось мое воинское поприще в России. Воспоминание, как перед боем при Добром переправлялись вброд, по грудь в ледяной воде, было подобно памяти об утраченном рае. В полдневный зной тяжело навьюченные солдаты десятками падали замертво; многих можно бы спасти, напоив и обливая водой, но и ее не хватало. Мне пришлось поделиться своими драгоценными бочками: представьте, в большинстве полков имели только солдатские жестяные фляги, и ничего больше! Легкомысленное отношение к солдатским нуждам заразило даже лучших: генерал Алларт, опытный воин и отличный инженер, девятнадцатого июня рапортовал, что дивизия его марширует вдоль реки Реут, а уже двадцатого жаловался на недостаток в воде и невозможность копать колодцы!

Остановившись на Пруте не доходя Ясс, мы наконец принуждены были бороться не с одними натуральными силами, но и с неприятелем: пока только крымскими татарами, знакомыми мне по зимней кампании на Украине. Они словно старались рассеять пренебрежительное мнение о них как о трусливых негодяях, не осмеливающихся на бой с регулярным войском, и большими отрядами атаковали наши кавалерийские пикеты, состоящие чуть не из целого драгунского полка. Дважды крымцам удавалось, опрокинув драгун, нанести им тяжелые потери, до половины численности, и только вовремя оказанный сикурс спасал остальных. Подтверждались слова знающих людей о различии, делаемом этим народом между походом за добычей (в коем самое важное - сберечь себя) и настоящей войной. Однако татары все же предпочитали косвенные способы действий, разорив земли на много верст вокруг, а в южном направлении осквернив и испортив все колодцы по обе стороны Прута. С поправками на местность это была та же стратегия, что Петр применял против шведской армии тремя годами раньше. Для довершения сходства государь, по необходимости, принял излюбленный принцип Карла - снабжать армию за счет вражеской страны, и понадеялся на запасы валашского господаря, якобы сложенные близ Дуная и способные продовольствовать армию. Откуда знать, что их не постигнет участь Батурина? Страны, где власти не уважают собственность подданных, мало удобны для чужеземных армий: всегда есть риск найти перед собой пустыню.

Сама природа здешняя, кажется, вступила в коалицию с турками против нас. Прежде мы встречали саранчу только ползающую, а тут - летучую, несметные стаи которой пожирали степные травы почти без остатка. К трудностям с провиантом прибавился недостаток фуража. Я не сразу понял, насколько это опасно.

Еще не имея сведений о турецкой армии, мы были наполовину побеждены. Это не могли сделать одни татары, или, смешно сказать, одна саранча. Но татары вкупе с саранчой - пожалуй.

Если бы их легкая конница не рыскала вокруг, выпас лошадей затруднился бы - однако не катастрофически. Просто больше пространства требовалось под пастбище. А с такими соседями фуражировку следовало надежно прикрывать. В нетронутой степи половина кавалерии нашей вполне смогла бы защитить участок, достаточный для прокормления коней второй половины и обоза. После саранчи потребная площадь умножалась вдесятеро, следовательно, периметр - в три с лишним раза. И как прикажете обеспечить прикрытие в присутствии многочисленной орды, нетерпеливо ожидающей удобного случая к атаке? Инфантерию использовать? Ее нужно в несколько раз больше, чем конницы, к тому же подобные ежедневные выходы после марша крайне утомительны: одна неделя, и солдаты будут не способны к бою.

Падеж лошадей начался вскоре после переправы через Прут и постепенно принял масштабы, угрожающие совсем лишить нас конницы, артиллерии и обоза. Это прозвучит парадоксом, но нам еще повезло столкнуться с турками всего через неделю марша вдоль реки на юг - чем дальше, тем вернее была гибель войска.

Седьмого июля из авангарда прискакал подполковник Фейт с известием о переправе турецкой армии и встрече с нею драгунской дивизии генерала Януса фон Эберштедта, собственно весь авангард и составлявшей. Очень сильно уступая неприятелю, драгуны могли только ретироваться по-пехотному, спешившись и образовав каре. Пятнадцать верст, отделявшие дивизию от главных сил, они шли без отдыха почти сутки, будучи вынуждены то и дело останавливаться и отражать атаки вражеской кавалерии. Следующим утром, на рассвете, я первый раз в этом походе имел удовольствие вести в бой один из своих батальонов, в составе отряда барона Николая д'Энсберга, высланного для поддержки фон Эберштедта.

Хотя сей генерал лишь в предыдущем году поступил на русскую службу, мы с ним уже встречались прежде - по разные стороны крепостной стены. Когда маршал Виллар начинал баварский поход, а юный лейтенант Джованетти куролесил, как жеребец, ужаленный змеею под хвост, д'Энсберг в должности обер-коменданта оборонял крепость Кель, лежащую на правом берегу Рейна против Страсбурга, и уступил не прежде, чем исчерпал все средства против многократно сильнейших французов. Неспешным шагом едучи рядом с ним на отличном гнедом коне, подаренном белоцерковскими казаками, я размышлял, стоит ли заговорить об этой истории. Прежняя принадлежность к враждебным армиям здесь не имела никакого значения, кельская оборона составляла славную страницу войны, но будет ли уместен такой разговор с вышестоящим? Четыре ступени служебной лестницы между нами - дистанция большая, а держался барон весьма высокомерно. Не хотелось нарываться на унижение. Решив отложить воспоминания до удобного случая, я предпочел более животрепещущую тему:

- Господин генерал, позволите ли сделать пропозицию по тактике?

- Да, полковник?

- Мои егеря не могут прикрыть весь строй с углов каре, тем более на ходу. Разрешите растянуть их внешней линией, чтобы отстреливаться, не останавливая марш. В случае вражеской атаки они просто бросятся на землю, не мешая огню фузилеров. Этот прием отработан.

Д'Энсберг нахмурился, глядя на скачущих вокруг турок и важно кивнул.

- Что ж, попробуйте. Надо что-то делать с этими дикарями.

Вражеские кавалеристы действительно доставляли много неприятностей. Еще вчера испытав драгун генерала Януса прямыми атаками и убедившись в бесплодности оных, турки переменили образ действий. Держась всей толпой за пределом досягаемости мушкетного огня, они высылали конных стрелков, кои поодиночке подскакивали ближе и палили прямо с коня в плотный строй русских солдат, затем уносились, уступая место другим таким же. Стоило нашим полкам остановиться для отпора наглецам, они разлетались прочь, как только мы начинали маршировать - возвращались, подобно рою комаров, готовых выпить кровь жертвы по капле, но всю без остатка. Наше счастье, что лишь несколько тысяч турок имели винтовки, большинство ограничивалось саблей и пистолетами. Не прошло и часа, а мы имели десятки убитых и более сотни раненых, особенно же угнетала солдат малая уязвимость неприятеля.

Прямоугольник, размером в полверсты, образованный шестью пехотными полками, медленно двигался навстречу другому подобному - только у драгун коноводы держали лошадей в середине строя. По моему приказу жиденькая цепочка егерей, с интервалами в пять-десять шагов, опоясала каре. Та самая фор-линия, о которой некогда говорил Брюс. Обыкновенно пятьдесят сажен занимает батальон, у меня же при таком построении - капральство. Предельная дистанция, на которой можно командовать голосом. Капрал получает столько же самостоятельности, сколько имеет обыкновенно штаб-офицер. Строжайший наказ от меня был следить, чтобы по каждой цели стрелял только ближайший солдат, самое большее - двое, иначе слишком часто придется делать смену. Не следовало использовать в каждый момент более полубатальона.

За спинами фузилеров я вкруговую объезжал строй, наблюдая за точным исполнением распоряжений. Слишком велик соблазн для солдат побыстрее отстреляться и уйти внутрь каре на перезарядку, требуется постоянно их удерживать от слишком частого огня. Постепенно, не с первой смены, это удалось наладить. Как только турецкий удалец отделялся от массы и опасно приближался к нам, один из егерей по команде останавливался, поражал его метким выстрелом и скорым шагом догонял свое место. Если пуля шла в лошадь, другой стрелок добивал спешенного всадника. Люди быстро воспряли духом, встречая одобрительными возгласами каждое удачное попадание.

Больше не было нужды останавливать всех, чтобы отгонять редких вражеских кавалеристов. Быстрота нашего движения возросла несказанно. Пройдя верст пять вперед, мы соединились с драгунским корпусом, сменили его конных гренадер, прикрывавших ретираду, своими гренадерскими батальонами и еще до полудня вернулись к армии в полном порядке, но с почетным эскортом из тридцати тысяч турок. Подробными сведениями обо всем, происходившем в авангарде, со мною поделился бригадир Жан-Николас Моро де Бразе (в России его величали Иваном Николаевичем), с которым у нас установились приятельские отношения, несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте. Он хороший рассказчик, а я - внимательный слушатель, к тому же нашлись общие знакомые: Моро был уроженцем Дижона, где мне довелось некогда служить, и знал многих офицеров моего прежнего полка. Судьба их оказалась печальна: при Бленхайме (эту баталию еще называют второй Гохштедтской) полк подвергся почти полному истреблению и более не возобновлялся. Если рассуждать строго логически, ранивший меня на дуэли юный де Треземан явился спасителем моей жизни. Нет сомнения, что впереди ожидала гибель, если бы все шло, как я хотел.

Гвардия вместе с дивизией Алларта атаковала турок. Они не стали удерживать позиции. Нас по-прежнему окружала одна конница в громадном числе, пехота и артиллерия вражеские таились неясной угрозой где-то за горизонтом. К вечеру стало известно решение военного совета отступать. Выступив за час до полуночи, армия двигалась в большом беспорядке, обнаруженном на рассвете, увы, не только нами, но и турками. Проклятый обоз чуть не стал причиной общей гибели: в узком дефиле несколько повозок опрокинулись на косогоре, еще более стеснив проход и принудив арьергард остановиться, в то время как впереди продолжали движение. Каре, образованное всей армией, разорвалось.

За несколько лет до сего, расспрашивая однажды Адриана Козина о походах Василия Васильевича Голицына в Крым, я выразил недоумение: как совместить сведения об отягощении армии громадным обозом со всевозможными запасами и вскоре - о бедственном положении и голодной смерти ратников. Адриан Никитич посмотрел на меня... Ну, в общем, снисходительно посмотрел и ответил:

- Так отягощают обоз имуществом одни, а голодом помирают другие.

Вот это я ныне наблюдал в таком размере, что князю Василию не снилось. Большинство полков уже три дня сидело совсем без хлеба (и до этого долгое время рацион едва достигал половины положенного). Быки и бараны, пригнанные с польской Украины на мясо, пали от бескормицы или достались татарам. Тощие обозные клячи с обтянутыми шкурой ребрами - единственное, что могло сойти за пищу в пределах досягаемости. Даже мой тайный запас сухарей совсем истощился. Накануне последние остатки его раздали своим солдатам, пока воровски не добрались чужие.

Одновременно генералитет, богатая часть офицеров, гвардейцы тащили за собой возы барахла, вовсе не нужного в походе, вплоть до мебели. Вчерашний приказ государя сжечь все лишнее получил очень вольную трактовку. Но мебель - ладно. Она, по крайней мере, есть не просит. Еще больше мне не нравилось присутствие в обозе множества офицерских жен с детьми, коим лучше бы находиться в безопасном месте. При недостатке жизненных припасов каждая посторонняя персона отнимает пропитание у одного солдата, но и это не самое худшее. Хуже привычка поминутно оглядываться, больше заботясь о сбережении обоза, чем о победе в бою. Царь подал неразумный пример, прихватив беременную на шестом месяце Екатерину, еще не венчанную, но собственной его властью объявленную законной женой.

Когда сей цыганский табор раскорячился поперек дефиле, разрыв между дивизией Алларта и гвардией, шедшей в арьергарде, открылся для неприятельской конницы. Не стану упрекать генералов, что ничего не сделали - я тоже спал в повозке, убедившись, что турки ночью не воюют. Круглые сутки бодрствовать невозможно. Капитан моего полка Федор Непогодин, за нехваткой штаб-офицеров исполнявший должность батальонного командира, единственный поднял тревогу, а батальон вывел на угрожаемый участок. Правда, без греха не обошлось: замешкавшись при перестроении в каре, одна из рот наполовину полегла под вражескими саблями. Промежуток в две с лишним версты одним батальоном не перекрыть, посему, прежде чем подоспела помощь, некоторое число татар и турок добралось до повозок. Скоро им стало не до грабежа, и сильно навредить они не успели, больше под сим претекстом разграбила собственная наша нестроевая сволочь: денщики, извозчики и иже с ними. Часа два драгоценного времени армия провела в замешательстве. А потом целый день мои егеря вместе с гвардейцами отбивались от турок в арьергарде.

Дела хватало всем. С тревогой я наблюдал, как тают боевые припасы; зато вражеская кавалерия таяла не хуже. Мы научили ее хорошим манерам и заставили вместо прежних двухсот-трехсот шагов держаться от русских за полверсты.

В два часа пополудни армия миновала урочище Станилешты, прошла после этого, почти не тревожимая, еще верст пятнадцать и встала лагерем в излучине реки, оградившись со стороны поля рогатками. Все были до крайности утомлены форсированным маршем.

Разбудили нас на рассвете турецкие пушки. Похоже, великий визирь принудил свои войска вопреки обычаю шагать в темноте, чтобы догнать отступающих гяуров. Достаточно ли велика усталость турок после бессонной ночи, чтобы уравнять их с голодными русскими? Бодрая работа, кипевшая на возвышении против нашего центра, где устанавливалась колоссальная батарея из ста шестидесяти орудий, свидетельствовала, что неприятель вполне свеж. Вскоре беспрерывный огонь стал причинять тяжелые потери полкам первой линии, особенно страдали Казанский и Вятский гренадерский из дивизии Алларта. Наша артиллерия, уступая турецкой числом в полтора раза, состояла к тому же на две трети из полковых трехфунтовок, не способных к прицельной стрельбе на таких дистанциях. Брюс был мрачнее тучи: он свой поединок явно проигрывал. В который уже раз я пожалел, что не успел привести к совершенству новые гаубицы, и даже опытные образцы оставил в Киеве. Недостаток ассигнований на эти работы был очень слабым оправданием перед лицом торжествующего неприятеля.

Мой полк, вместе с гвардией, вынесши вчерашним днем главную тяжесть арьергардного боя, находился в глубине лагеря. С самого начала похода он не был включен ни в одну из дивизий и использовался по усмотрению главного командования, посему я не имел над собою дивизионного генерала и мог обращаться напрямую к фельдмаршалу или самому государю. Какой-нибудь военный гений с готовым рецептом победы за пазухой, наверно, так бы и сделал, мне же показалось разумным прежде посоветоваться с князем Михаилом Голицыным. Бывший полковой командир капитана Читтанова ныне взирал на тактические соображения итальянского выскочки более благосклонным оком.

- Что атаковать надо, это ясно любому прапорщику, иначе турки нас голодом уморят за этими рогатками. - Князь раздраженно махнул рукой в сторону острых кольев, густо растущих во все стороны из свежего земляного вала. - Но если мы в лоб пойдем на батарею... Тебе, господин полковник, известно, как дело обернется.

- Известно, не зови гадалку: сначала картечь в полтораста стволов, потом контратака янычар на уцелевших. И все же, господин генерал-поручик, атаковать надо здесь. Через болото еще хуже будет.

Позиция представляла все удобства для обороны. К несчастью, не нам одним: неприятелям в равной мере. Правый фланг прикрывала длинная старица, плавно переходящая в болото, общей протяженностью более версты. В тылу выписывал причудливую петлю Прут, шириною менее ста шагов, но не имеющий бродов на этом отрезке. Относительно ровный и доступный для атаки участок центра и левого фланга составлял всего тысячу сто шагов по фрунту. Узкая полоска твердой земли на противоположном краю, у самого берега реки, могла быть легко перекрыта и не годилась для прохода целой армии. Будь на болоте высокий тростник, он дал бы возможность скрытно подобраться и атаковать, но саранча его съела. На открытом месте перестрелять ползущих по пояс в грязи неприятелей смог бы и ребенок.

- А насчет переправы ты не думал?

- Через Прут? Ну, отогнать татар и поляков, что на том берегу засели, нетрудно. Это мои егеря в полчаса сделают. Все равно бесполезно: переправочных средств у турок больше, они успеют там встретить всей армией, коли пожелают.

Подскакавший к нам офицер отсалютовал Голицыну, но приказ от фельдмаршала передал мне: надлежало усилить егерским батальоном поредевшие полки Алларта. Не хотелось вести людей в гиблое место, однако деваться некуда. Пришлось прервать беседу, чтобы отдать распоряжение Викентьеву. Пока батальон строился и маршировал, я вернулся, чтобы торопливо и без околичностей высказать дозревшую наконец мысль:

- Турки непременно будут сами атаковать, надо их опрокидывать и батарею брать на плечах бегущих, иначе не выйдет. От нашей позиции девятьсот шагов. Если расстояние располовинить, перестреляю канониров, как куропаток. Возьму два батальона: один пусть впереди пехоту держит, другой - через головы по артиллерии палит. Она же на холме. Как сделаю - общая атака. И непременно трехфунтовки в линию, на ближней дистанции они сильнее тяжелых. Скорострельность-то у них впятеро выше.

- А если твоих - как куропаток? Полторы сотни пушек! Не боишься? Или, как выйдешь за рогатки, в чистом поле кавалерией атакуют?

- Вчера что ж не атаковали?

- Вчера у тебя гвардия за спиной стояла!

- А нынче что, откажется стать?

- Хм? В точку, полковник! Ведь побьем турок, честное слово!

В непроницаемых обычно глазах князя блеснуло веселье. Идея выглядела дерзкой, рискованной, однако совершенно исполнимой. Были трудные моменты: стремительный выход в атаку из-за рогаток, затрудняющих подобные маневры, и взаимная согласованность линий пехоты. Малейшая погрешность могла все испортить. Самая уязвимая часть плана заключалась в расчете на предполагаемую ошибку турок: им ВОВСЕ НЕ ТРЕБОВАЛОСЬ АТАКОВАТЬ, достаточно было возвести полевые укрепления и засесть в обороне, ожидая ответных шагов русских, любой из которых вел к гибели. Но на меня снизошло понимание. Даже лучших военачальников иногда посещает чрезмерная самонадеянность: до Полтавы - Карла, после Полтавы - Петра, теперь была очередь Мехмед-паши. Мог ли он питать уважение к трусливым гяурам, обратившимся в бегство, еще не видя его армии? Почему не сокрушить их могучим ударом? Прятаться за укреплениями - недостойно слуги султана! Он уронил бы себя в глазах всего турецкого войска, действуя оборонительно.

Атака янычар была сильна. Масса пехоты, глубины необъятной, накатывалась на нас с неумолимостью стихийной силы, с криками 'Аллах!', ружейными выстрелами и нестерпимым солнечным блеском на клинках ятаганов. Я подоспел в первую линию как раз вовремя, чтобы распорядиться огнем своего батальона. Казалось, пули действуют на чудовищную толпу не больше, чем пчелиные жала на медведя, только разжигая ярость. Не ведаю, бился весь янычарский корпус или часть его оставалась в резерве, - больше похоже, что весь. С высоты седла было видно: турки, вздумай они построиться на европейский лад, образовали бы тридцать или сорок шеренг, не меньше. Смерть нескольких тысяч в первых рядах не могла иметь никакого действия на тех, кто сзади, - если, конечно, там не толпились отъявленные трусы, которых вряд ли встретишь в отборных войсках.

Отстрелявшись, егеря вышли за строй: ближние дистанции принадлежат фузилерам. Враг атаковал с фурией необыкновенной, и непременно прорвал бы линию, не будь перед нею рогаток. Мушкетные залпы в упор поражали янычар, лезущих через острые колья; множество трупов повисло на них, словно тела казненных преступников. Наконец тысячеголовое чудище почувствовало боль и отползло назад. Несколько сот турок залегло в высохшей промоине шагах в пятидесяти от наших позиций, куда из-за рельефа не доставал огонь. Генерал-фельдмаршал, собственной персоной руководивший отражением атаки, приказал роте гренадер забросать их ручными гранатами. С его позволения я повторил испробованный в Белой Церкви прием, выведя своих солдат за рогатки: когда янычары поднялись, их просто смели меткие залпы.

Как только турки отступили, государь созвал генералов в свою палатку на военный совет. Я не был вхож по чину в избранный круг, но Голицын вызвал меня из линии и взял с собою. Его Величество был мрачен и раздражен, и мучим судорогой больше обычного: видно, что ночь прошла для него бессонно. Весь разговор вращался вокруг способов вырваться из окружения. Генерал-фельдмаршал решительно высказался за атаку. Князь Михаил Михайлович воспользовался подходящим моментом, чтобы предложить наш план - скорее даже свой, ибо рука мастера так прошлась по моим черновым наброскам, что главное место теперь отводилось гвардии, егерям надлежало только подготовить ее атаку. Тем не менее князь, будучи крайне щепетилен в вопросах чести, указал изначальную принадлежность замысла.

Тяжелый испытующий взор царя остановился на мне.

- Правда сможешь с середины поля сбить канониров?

- Смогу. Не всех, но больше половины. Солдаты в такой стрельбе экзерцированы.

- А прямо с нашей позиции, из-за рогаток? Ты в Преображенском на восемьсот шагов попадал.

- Раз из пятнадцати, в бою меньше будет. Зарядов не хватит, государь. По расчету - недостаточно.

Можно было заметить, что Петра терзают сомнения. Одинокая линия стрелков между армиями казалась чрезвычайно уязвимой.

- А долго ли ты выстоишь под артиллерийским огнем? Уверен, что турки не истребят твои батальоны раньше?

- Не смогут так быстро. Сначала нас прикроет от пушек турецкая пехота. Когда первая линия оттеснит ее дальше, а егеря остановятся, трех минут на стрельбу довольно станет. Переменить прицел и пристреляться канонирам не успеть. Картечь на этой дистанции мало опасна. Да и не ждут они от пехоты такого подвоха, это главное!

- Смотри! Твой расчет - твой и ответ, коли ошибся.

- Разумеется, Ваше Величество. Как же иначе?!

Еще немного споров по диспозиции, и можно отдавать приказы нижестоящим офицерам. Я тщательнейшим образом объяснил всем, до поручиков включительно, смысл и значение каждого шага. Слишком многое зависело от правильности их действий.

Сменили позиции наши трехфунтовые пушки. Семеновский и Преображенский полки вступили в первую линию. Чуть не вся армия с завистью принюхивалась поутру к их котлам, теперь рослые краснорожие гвардейцы готовились с лихвой отслужить свой сытый кусок. Ингерманландцы, астраханцы, еще несколько полков, кои сравнительно способны к бою; гренадерские роты, охотницкие команды из казаков, как перед штурмом крепости... Всё замерло в ожидании. Судьба государства стояла на кону. На вражеских позициях кипели земляные работы, пройдет день - и они станут неприступными для поредевшей и измученной русской армии. Военный совет постановил ждать до полудня - потом атаковать, не дожидаясь турок, хотя все понимали, что такой способ действий имеет еще менее шансов на успех и может обернуться бесплодным закланием лучших полков наших.

Время шло, а турки ограничивались обстрелом. Что, если они сделали правильный вывод из утренней неудачи? Ближе к полудню бесформенная масса войск, маячившая против левого фланга, двинулась в нашу сторону, канонада ослабла: неприятельские пушки прекратили огонь, дабы не попасть по своим.

Невозможно предугадать ход сражения во всех деталях. Слишком тонкими нитками шитый план сразу начал рваться на части, заставляя латать прорехи как попало. Легко говорить, что надо опрокинуть врага: его натиск, яростный и упорный, потребовал предельного напряжения наших сил. Один из егерских батальонов втянулся в бой на левом краю и запоздал с выходом в контратаку, как и прочие части, призванные обеспечивать фланг. Будь турецкое войско способнее к маневру на поле боя - тут бы нам и конец. В центре неприятель тоже действовал иначе, чем мне хотелось. Не желая служить живым щитом, турки всё норовили ускользнуть вбок, как и надлежит в таких случаях.

Любезный читатель! Имея на плечах неприятеля, никогда не отступай в направлении собственных пушек. Не уповай на милосердие канониров - сии бестии хорошо видят вдаль, но на дистанции картечного выстрела перестают различать своих от чужих.

Егеря уже вышли на расчетный рубеж, когда неприятельская артиллерия грянула по нашим прежним позициям, полки второй линии получили свою порцию чугуна. Мы были вполне безопасны: высота траектории над головой две-три сажени. Самое спокойное место - примерно посередине между пушкой и целью. Я позволил солдатам стрелять бегло, по своей готовности, как на стрельбище. Такой способ дает большую меткость, а считать заряды ни к чему, стоя за линией атакующих гвардейцев. Если бы не вчерашний день в арьергарде - они, пожалуй, не согласились бы на такую небывалую диспозицию, убоявшись пуль в спину. Теперь же, оглянувшись с опаской и погрозив егерям здоровенными кулаками, - мол, смотрите получше цельтесь! - багинетами погнали турок к лежащей впереди возвышенности.

Батальон стрелял не спеша: примерно тридцать хорошо нацеленных выстрелов каждую секунду. При должном хладнокровии как минимум один из восьми найдет жертву, с учетом неизбежных в боевой обстановке погрешностей. Суетившиеся на батарее турки не сразу почуяли смерть: мало ли куда залетают шальные пули! Некоторые успели грянуть картечью по атакующим (и по отступающим, за компанию), - но только один раз. Потом уцелевшие попрятались за пушки и кое-где сделанные брустверы, когда же наши заряды иссякли, гвардия была уже в непростреливаемой полосе у подножия холма. Три егерские роты находились в линии вместе с нею.

После перезарядки вкладышей мы готовы были вновь окатить батарею свинцом, если она оживет, однако беда пришла в другом обличье. Крутой склон холма, изрезанный мелкими овражками, препятствовал действию турецких пушек в непосредственной близости, зато весьма затруднял атаку на них. Мехмед-паша, будучи достаточно искушен в воинском искусстве, не оставил артиллерию без пехотного прикрытия. Эти свежие силы, сплотив за собой бегущих, остановили наши полки у самой цели. Еще несколько минут - турки пошлют подкрепление на холм или атакуют вновь на левом фланге, и все пропало. У них гораздо больше сил, мы же могли победить, лишь пользуясь созданным на короткое время перевесом в решающем пункте.

- Капитаны, ко мне!

Я объяснил положение и способ действий. Если бы меня разбудили ночью, спросив, что делать с офицером, предлагающим атаковать прикрытую пехотой батарею, построившись в каре, ответ прозвучал бы в то же мгновение. Высечь розгами и разжаловать в рядовые. Именно розгами, как неисправного школяра, не выучившего урок. Однако бывают особые случаи.

- Неприятель совершенно не ведет огонь. Пушки не достают, а пехота не желает, ибо нам в этом проигрывает. Смотрите: турки в последний момент выскакивают из недоделанного ретраншемента и естественных укрытий, сразу бросаясь врукопашную, - в этом они мастера! Мы сделаем вот что...

Центральная часть холма, ограниченная с боков оврагами, была ключом позиции. Овладев ею, егеря могли бы фланговым ружейным огнем истребить всех защитников батареи. Но в случае неудачи мне грозило не только погибнуть, но и хуже: стать навеки посмешищем в глазах обеих армий. Я не помнил, как звать преображенского секунд-майора, распоряжавшегося батальоном, - зато после вчерашнего боя он готов был меня слушать.

- Сегодня поменяемся местами, твои будут в фор-линии. Прикажи пасть на землю по команде.

Атака! Барабаны гонят гвардейцев вперед. Навстречу выплескивается из земляных нор яростная, нечеловечески орущая, несущая смерть на остриях пик и лезвиях ятаганов, сила. Залп наполовину сбивает ее напор, в пороховом дыму начинается резня холодным оружием. Скоро преображенцев оттесняют.

- Гвардия, ложись!!! - пропитой бас каптенармуса Зыкова, полкового стентора нашего, легко перекрывает крики, лязг металла и редкие выстрелы.

Пусть простят меня души тех, кто не успел броситься ниц. Следующую минуту воздух перед нами кипит от раскаленного свинца.

- За царя-а-а! За Господа Христа-а-а! В атаку! Ступа-а-ай!

Не дело - атаковать врукопашную егерям, сила которых в дальнем прицельном огне. Не дело - полковнику размахивать шпагой в первой шеренге. Но у меня нет другого выхода.

В сплошном дыму, оскальзываясь на окровавленных телах убитых и раненых, добираемся до гребня. Преображенцы и егеря смешались, багинеты алчут пронзить живую плоть, из оскаленных пастей рев - не хуже турок.

За бруствером в нас целят несколько янычар - рожи зверские, но испуганные. Стреляю с левой руки из пистолета - не вижу, попал или нет. Гремят ответные выстрелы - мимо! Враги поворачивают спины, один смелый - демонски визжа, бросается вперед с ятаганом. Багинет по самую втулку входит ему меж ребер. Вот и пушки! Здоровенный пузатый турок, голый по пояс, банником отмахивается от оробевших солдат, - его бы выстрелом, а ружья разряжены. Ныряю под свистящую в воздухе оглоблю, сверкающая сталь пронзает загорелый живот. Куда ж ты, дурень, с дубиной против шпаги? Пока ты размахнешься, я тебя три раза проткну! Противник пучит глаза, пытаясь схватить меня ослабевшими руками, - приклад мушкета с хрустом врезается ему в лоб. Вперед! Повозки, зарядные ящики, спины бегущих - и пистолетное дуло в нескольких шагах! Чувствуя: не успеваю, ласточкой бросаюсь вперед, вся жизнь моя на острие клинка, - огненный удар навстречу - и темнота...

...

- Спирька, чертов сын, хрен ли ты кричишь - убили... Щас тебя самого за такие слова... Видишь - дышит!

Чей-то знакомый голос... И язык знакомый. Только не вспомню, какой. Что это было? Мы играли в войну? Точно! И Петруччио, сволочь косая, влепил нечаянно половиной кирпича по затылку... Свой же, зараза, римлянин! Какой из него римлянин - в дикари его, скотину, - даже до варвара не дорос!

Ослепительная тьма колышется передо мной. Невероятным усилием поднимаю веки, - батюшки, больно-то как, - солнечный луч ятаганом режет глаза, - и возвращаюсь в свой мир.

- Александр Иваныч, живой?

- Аллах его знает... Пощупай у меня затылок - черепок цел?

Это Ефим Мордвинов. Честный служака, из сержантов в майоры собственным трудом вышел. Но лапы у него... Морщусь от боли.

- Цел, господин полковник, только кровь и шишка здоровая.

- Ты фланговые роты стрелять поставил?

- Уже и снял. Пока вы в беспамятстве - всю батарею взяли.

- Перезарядиться и занять оборону! Турки непременно вернуть попробуют.

- Все сделано, не извольте опасаться! Господин генерал-поручик Голицын распоряжается.

- А, этот - пусть... Этот толковый...

Ефим помогает сесть. Лапаю затылок - липко, но не так уж и больно. Больно не там - внутри головы, и словно пульсирует в такт выстрелам. Оглядываюсь: солдаты повернули турецкие пушки, стреляют куда-то как умеют. Все перемешались: преображенцы, егеря, даже казаки, - среди них редкие артиллеристы, меньше чем по одному на пушку, мечутся с матерным лаем, пытаясь руководить. Смотрю на шатры турецкого лагеря к югу от нас, в версте с небольшим, и коловращение людских масс на полдороге - там, куда стреляют. Ноги вроде бы слушаются. Ищу шляпу и шпагу - Спиридон, денщик, подает, кланяется:

- Прощенья прошу, подумал - убиты... Вон дырка какая в шляпе...

- По приметам - долго жить буду... - Я через боль улыбаюсь. - Найди чем забинтовать, да чтоб чистое было!

Не зря на пистолет кидался: низко летел - вот и чиркнула пуля по затылку, на полдюйма со смертью разошлись. Но удар получился - душевный. Даже через шляпу и парик. Крепче, чем двадцать лет назад. Пожалуй, на целый кирпич потянет.

Нетвердыми ногами, с неумело забинтованной головой, обхожу позиции. Солдаты кричат что-то радостное, я не отвечаю. Рано пока веселиться. Впереди государь со свитой, смотрят странно. Подхожу ближе:

- Читтанов, ты?! Не узнал, богатым будешь. Гляжу, что за турок в чалме вдоль фрунта бродит? - Петр смеется, немецкие генералы вежливо улыбаются. - Тебя за время боя в турецкую веру не обратили?

- Да хотели ятаганом обрезание сделать, только я им отстреляние скорей учинил. Какие будут распоряжения?

- Пока - ждать. Будь кавалерия в порядке, разбили бы турок. Нам от лагеря шагу не ступить, драгунских лошадей ветром роняет. А у них кони свежие. Что, сильно ранен?

- Скорее контужен, пуля слегка задела. Заживет.

- Ступай к Блюментросту. Не спорь, приказываю! Таких голов у меня мало.

Раритетная голова, однако, кружится. В ушах звон, царь перед глазами плывет. Передав полк Викентьеву, плетусь в лагерь. У шатров полевой гошпитали толпа, много тяжелораненых, стоны, смертный хрип умирающих. На трупы смотреть легче, они отмучились. Ладно, обойдусь без врачей. Но придворный доктор - не столько доктор, сколько придворный. Умение распределять людей по рангу и соразмерно оказывать внимание у него в крови. Меня мгновенно замечают, любезно провожают в палатку. Осматривают, моют и перевязывают высоко оцененную голову, не переставая занимать разговором. За что люблю докторов - можно поговорить на латыни. Узнаю о потерях: около двух тысяч убитых, от четырех до пяти - раненых. Генералов почти половина выбита из строя. Серьезно ранены Алларт и мой приятель Моро де Бразе, шансы их плохи. Лейб-медик прописывает покой и предлагает сделать кровопускание.

- Благодарю вас, турки оказали мне эту услугу.

Мой учитель Витторио Читтано крайне язвительно отзывался об излюбленных приемах нынешней медицины. Пресловутый гуморальный баланс подвергался наибольшему осуждению как эталон бессмысленных фантазий надутого важностью невежества.

- Вот смотри, - говорил он, - приходит к доктору толстый, краснолицый, страдающий одышкой мужчина. Тот прописывает кровопускание, и оно помогает пациенту, жилы которого лопаются от избытка крови. Следующим входит бледный, малокровный, тощий субъект - и получает такое же лечение, хотя оно способно его убить или серьезно повредить здоровью. Очень мало лекарств и способов лечения способно выдержать проверку опытом по форме, принятой в натуральной философии. Чтобы судить о пользе кровопусканий или слабительного, достаточно взять тридцать пациентов с одинаковыми болезнями, десяток лечить одним способом, десяток - другим, остальных не лечить вовсе. А потом сравнить результаты. До сих пор я не слышал, чтобы кто-то ставил подобные серии.

Синьор Витторио предпочитал лечиться по своему разумению: мучительные боли в желудке изгонял щелочным питьем и утверждал, что они вызываются излишком кислоты. Учитель склонялся к воззрениям ятрохимиков и высказывал иногда такие соображения о химической природе процессов в человеческом теле, кои могли бы сделать настоящий переворот в науке, будь они систематизированы и проверены опытом. У него только недоставало досуга и желания это сделать, я же, по молодому легкомыслию, совершенно о сем не думал. С его гибелью ценнейшие прозрения высокого ума оказались потеряны для человечества.

Контузия неприятна, но не опасна. Сравнить, скажем, с Боуром... При Лесной шведская пуля влетела генералу прямо в рот, а вышла из шеи пониже затылка. Все думали: не жилец, однако лихой немец, полежав в параличе, оклемался и вовсю скакал под Полтавой. Мои страдания, сравнительно, вздор. Ноги держат, голова работает - хотя и плохо. Надо идти в полк, возможно продолжение боя. Даже более чем возможно. Батарею мы взяли, но вся турецкая армия здесь, перед собственным лагерем. Наши силы практически иссякли, а что у турок?

Похоже, и у неприятелей было не все в порядке. Много лет спустя стали известны рассказы польских изменников, союзных туркам, как янычарский ага оружием принуждал подвластных идти в бой. Ко второй атаке сумел принудить, к третьей - попробовал и отказался, не чая быть живым от своих. Пехота на грани бунта, артиллерия захвачена, поумневшая конница не горит желанием скакать на смертоносные линии русских. Хитрый визирь, зная гибельную нехватку у нас фуража и провианта, решил потянуть время и к вечеру предложил перемирие на сутки для погребения мертвых. Его условия только еще обсуждались, когда русская армия глубокой ночью выступила из лагеря, восприяв дальнейший путь к Яссам.

Прут протекает в этой местности по долине шириною в несколько верст между высоких холмов, склоняясь то к одному, то к другому краю. Впереди на протяжении дневного перехода река жалась к нашей стороне, принуждая выбирать между опаснейшими прибрежными дефиле и тяжелой дорогой по горам, для ослабевших коней непосильной. Заклепав и бросив не только турецкую артиллерию, но и половину своей, оставив непогребенными погибших товарищей и предоставив Божьей воле безнадежных раненых, шло голодное и угрюмое войско. Объявлено было о победе, но сей химерой никто не обольщался. Немногие, помнившие первую Нарву, тайком сравнивали с нею нынешний несчастный поход.

Тульский полк состоял в лучшем виде, нежели другие: первыми ворвавшись на батарею, солдаты разжились турецкими провиантскими запасами, на пару дней этого могло хватить. Мозги мои, к счастью, не совсем отшибло, я раньше всех успел присвоить отвозы покидаемой артиллерии - канаты, наподобие бурлацких лямок, для передвижения пушек вручную. Привязанные к телегам с ранеными, они позволяли тащить их по горам, не оставляя несчастных на расправу туркам. На следующий день, однако, все способные к бою люди понадобились для обороны от преследующих татар, а полудохлые кони одни не справлялись с тяжестью. Все уже было брошено, кроме походной мастерской-лаборатории, без которой винтовки превратятся в бесполезные палки. Делать нечего. Вздохнув, я взял нескольких унтер-офицеров с оружием и вышел на большую дорогу.

Повозки с ранеными и фургоны с офицерскими семьями мы пропускали, впрочем заставляя принимать наших увечных, если находили их недостаточно нагруженными. Возы с вещами распрягали беспощадно, невзирая на принадлежность: требовалось еще хотя бы двадцать лошадей.

- Нам кони нужнее, - уговаривал я несчастных жертв, - неможно солдат оставить! Люди-то государевы! Сочтите хоть, сколько батогов о спины обломано! Ежели старых солдат бросать, да учить новых - на одних батогах казне разорение выйдет.

Какой-то разряженный лакей чуть не получил в лоб прикладом, хватая нас за руки:

- Не смейте, это экипажи генерала фон Эберштедта!

- Передай твоему генералу мои искренние извинения. У меня раненые лежат. Выпрягай, ребята - я отвечаю.

Сомневаюсь, остановил бы меня сам Янус фон Эберштедт, попробуй оный вступиться за имущество: раздражение против тех, кто завел армию на погибель, перехлестнуло через край. Нельзя предавать своих людей - все остальное менее важно. Вот последняя мысль, которая чудом удерживалась в моей звенящей как колокол, накаленной солнцем голове.

Чужих коней припрягли, стали вползать в очередную гору. Оставшиеся при телегах нестроевые и легкораненые натянули веревки. Мой верный гнедой, сменивший седло на хомут, тоже шел в упряжке: мне бы с головокружением верхом не усидеть. Проходя мимо, узнал хозяина, заржал жалобно.

- Терпи, не тебе одному перемена! Бывает, и полковников запрягают.

Я взялся за лямку рядом с нянчившим забинтованную кровавой тряпкой руку солдатом, налег плечом, потянул - люди и лошади напряглись, повозка поползла веселее.

К вечеру вышли на равнину, но коням легче не стало. Несколько раненых умерло, однако вдесятеро больше прибыло больных кишечной горячкой, давно уже истреблявшей армию и добравшейся до моего полка. На следующее утро я тоже не смог встать на ноги.

В болезнях и трудах

Бесформенные пятна кружатся перед закрытыми глазами. Тошнота, головокружение, смертное бессилие. Пошевелить пальцем так же невозможно, как сдвинуть гору. Огонь окружает тело - или это душа? Она дрожит в ознобе, но этот огонь не согревает - жжет... Учитель, ты ошибся - ад есть! Синьор Витторио... Где ты? А Цезарь? Он тоже здесь? Мы просчитались насчет милосердия...

...

Старческий голос шепчет надо мной непонятные слова... Что, уже отпевают? Не надо, я живой! Пошевелиться, открыть глаза, пусть увидят! Меня нельзя хоронить... Темнота.

...

Низкий потолок тонет в сумерках. Смутная тень колышется ритмически где-то рядом... С усилием скашиваю взгляд - движение отдается болью в голове - бесформенная фигура сидя дремлет у постели, серый балахон шевелится в такт дыханию. Ослабев, проваливаюсь обратно...

...

Что-то прохладное ложится на раскаленный лоб, вода орошает иссохшие губы... Жадно глотаю - оказывается, есть на это силы! Еще пить...

- Хватит.

Это мне? Так я и говорить могу? Старуха - возможно, и не старуха, просто платок по-старчески повязан, лоб закрывает - обтирает мое лицо влажным полотенцем. Жизнь возвращается, вот что это такое!

- Какой день сегодня?

- Преподобных Симеона, Христа ради юродивого, и Иоанна, спостника его.

- Черт, скажи толком! Число какое?

- Не зови нечистого, накличешь! Не знаю я ваших чисел - надысь святому Илье праздновали.

Уже легче. Ильин день - двадцатое июля, бой на батарее был десятого, потом марш... Ни хрена себе, десять дней в беспамятстве? Или сколько? Когда свалился-то? Первый день марша вроде помню... Рад бы забыть...

...

Кто-то там есть за дверью... Старуха с ним разговаривает... Дверь притворена неплотно, но слышно недостаточно хорошо, чтобы разобрать, и сосредоточиться нет сил... Похоже на латынь... Что? Определенно, бред продолжается: как может не знающая цифр женщина владеть латынью?

Входит еще молодой, не старше меня, человек - хорошо выбритый, в камзоле, парике. Одежда господская, но взгляд лакейский. Чей-то секретарь или доктор.

- Здравствуйте, господин полковник.

- Сие пожелание очень уместно. И вам здоровья. Кто вы? И где мы вообще?

- В гостях у князя Кантемира, это его имение под Яссами. Позвольте ваш пульс.

Так и есть - доктор. Отдав распоряжения сиделке и запретив мне разговаривать, дабы не утомляться, он исчезает. Я погружаюсь в полубред, полудрему...

...

'...Невозможно, чтобы, когда идем путем правды, не встретилась бы с нами печаль, тело не изнемогло бы в болезнях и трудах, и пребывало неизменным, если только возлюбим жить в добродетели...'

Бесплотный голос шепчет надо мною. Изнемогшее тело тормошат, вытаскивают из сна... Приподнимают на подушках. Все та же пожилая женщина кормит с ложечки жидким и мутным отваром... Я слаб как младенец, и так же способен только глотать жидкую пищу и пачкать пеленки. Мой желудок совсем не работает. Нянька всерьез приняла запрет и не отвечает на попытки заговорить. С трудом добиваюсь, что ее зовут Марфа. Правильно зовут, ибо печется о многом...

...

- Как ваше самочувствие?

- Отвратительно, доктор. Но гораздо лучше, чем вчера. Армия в Яссах?

- Только арьергард. Остальные ушли сегодня утром.

- Куда?

- В лагерь на Пруте. С турками постановлен армистициум, идут переговоры.

- Похоже, ваш хозяин много потеряет?

- Великий государь вознаградит его потери, я полагаю. Давайте приступим к лечению.

- Что вы разумеете под сим термином? Если кровопускание, то я отказываюсь, слабительное тем более не нужно... Еще что-то медицина может предложить?

- Разумеется, хотя бы препараты антимония или ртути, только я не ожидаю от них большой пользы при вашей болезни. Мне известен от Ивана Лаврентьевича ваш предрассудок против отворения крови...

- От Блюментроста? Вы знакомы с ним?

- Имею удовольствие. И с вами мы виделись: я совершил весь поход с русской армией, и присутствовал в полевой гошпитали...

- Простите, совсем вас не запомнил.

- О, естественно, после ранения было не до этого. Так вот, Иван Лаврентьевич доложил государю о вероятном впадении вашем в беспамятство от чрезмерного прилива крови к мозгу, после того как вам угодно было отказаться от предложенного лечения.

- При чем здесь прилив крови? Насколько понимаю, у меня вульгарная гастрическая горячка, как у тысяч солдат, никаких контузий не получавших. Могу вообразить приступ медвежьей болезни после удара по голове... Но это не мой случай. И с каких пор я превратился в персону столь важную, что государь требует докладов о моем здоровье?

- М-м-м... На вас принесли жалобу Его Величеству. Догадываетесь, кто?

- Хм. Многие могли бы.

- Не помните, как я и предполагал. Генерал фон Эберштедт пожаловался, что вы ограбили его повозки, избили камердинера...

- Что-о-о?

- ...и похитили столовое серебро. Государь пришел в ярость и потребовал немедленно представить виновного, однако ему сообщили, что оный находится без чувств и почти при смерти. Господин Блюментрост изволил заявить о приключившемся после ранения в голову помрачении ума, единственно способном подвигнуть безупречного доселе офицера на столь прискорбные действия. По его просвещенному мнению, отказ от своевременной флеботомии сделал состояние больного практически безнадежным - посему он не видел смысла в напрасных усилиях излечить вас и не противился желанию моего великодушного покровителя принять на себя заботу о последних днях господина полковника. Однако Господу угодно было сохранить вашу жизнь: признаюсь честно, в том нет моей заслуги: я находился при гошпитали и только вчера приехал.

- Спасибо за откровенность. Иногда единственный способ выздороветь - оказаться вдали от докторов, не примите в обиду.

- Позвольте спросить, чем заслужили мы такой крайний скептицизм? Даже совершенно невежественные люди редко выказывают столь бескомпромиссное отрицание в отношении науки... Надеюсь, вы не будете спорить, что ваш недуг, вызванный совокупным действием контузии и лихорадки, обоюдно усиливающих друг друга, требует регулярных кровопусканий, тысячелетний опыт медицины доказывает это.

- Зря надеетесь. Опыт ваш доказывает лишь то, что человек - скотина невероятно живучая. Для более содержательных выводов методы натуральной философии должны прийти в медицине на смену слепой традиции, без этого - остерегусь назвать сие ремесло наукой. Взгляды Галена, служащие опорой общепринятой практике, опровергнуты Гарвеем, дай Бог память... Больше восьмидесяти лет назад! Родившиеся младенцы успели состариться и умереть! Декарт растолковал всем, кто способен мыслить, значение гарвеевского открытия и смысл обращения крови в механизме тела - и что же? Назовите мне врача, который бы озаботился вещами, прямо до него касающимися!

- Да-а-а! Похоже, вы окончательно идете на поправку: такому полемическому духу любой здоровый позавидует.

- Напротив, болезни пробуждают во мне раздражительность. К счастью, я очень редко болею.

- Вы говорили о Гарвее. Значит, по-вашему, нарушения в обращении крови следует почитать причиной горячки?

- Разве я утверждал что-либо подобное? По-моему, здесь нет никакой связи: как если бы у меня на заводе кузнец перекалил железо, а я пошел искать причину к плотинному мастеру. Бессмыслица полная. А доктора с умными лицами заявляют, что все проблемы решаются при помощи шлюзовых заслонок, сиречь ланцета, применительно к человеческому телу. Почему четыре гумора во множестве солдатских организмов единым разом приходят в такое сочетание, что несчастные одновременно впадают в брюшную лихорадку? Не разумней ли предположить внешнюю причину?

- Ну, мнение о заразительности этих лихорадок, подобно прочим поветриям, достаточно распространено. Господин полковник это имеет в виду?

- Не совсем. Мои гипотезы скорее в духе воззрений Сильвия де ла Боэ и его последователей о тонких ядах, образующихся при гниении. Если вредоносными миазмами насыщен воздух, сие вызывает грудную или горловую болезнь, если отравлены вода и пища - страдают желудок и кишки. Надо бы обдумать метод проверки: сходство гастрической горячки с отравлением очевидно, но effigia non est argumentum (подобие - не аргумент). Кстати... Скажите, с той женщиной - мне померещилось или вы говорили по-латыни?

- Это здешнее наречие, оно латинского корня и похоже на итальянские. Мы - потомки римских легионеров!

- Как же наследники римлян поддались туркам?

- Увы, мирской жребий переменчив...

- Хм! На судьбу обыкновенно ссылаются для оправдания собственного малодушия или скудоумия. Не обижайтесь, я не о вас лично. Меня давно мучает вопрос, почему магометане в своих завоеваниях продвинулись как раз до рубежа между восточной и западной церковью, а дальше получили отпор: в Испании, Венгрии, на юге Италии когда-то... Найдет ли христианский восток в себе силы для православной реконкисты? Или одним русским придется отдуваться за всех? Кстати, если вам трудно говорить на русском...

- Ничуть. Богослужение у нас славянское, и образованные люди, помимо родного языка, владеют славянским и латынью. Медицину я изучал в Павии, посему знаю итальянский. По необходимости - турецкий, увы...

- Знаете, у меня сложилось впечатление, что большинство вашего народа турки устраивают. Умеренная дань, никакого насилия в вере - их власть здесь легка. Возможность продавать зерно и гонять быков в Константинополь многим боярам дороже креста на Святой Софии. Даже, между нами: крест означает посты, спрос на быков уменьшится...

- В любой стране есть малодушные. Не все довольны господарем, что он привел войну в свою землю.

- Говорят, господарь был дружен с нынешним крымским ханом и многим ему обязан. Расскажите об этом человеке - по-моему, хан очень умен, а на мир плохая надежда...

...

- Чрезвычайно рад удостовериться, что вы склоняетесь к выздоровлению, любезнейший Александр Иванович! Доктор надеется, что опасности для жизни более нет, однако выражает сомнение касательно дорожных трудностей...

- Душевно благодарен за вашу заботу, дражайший Петр Павлович! Не извольте беспокоиться насчет дороги: в седле я еще не удержусь, но принципиальной разницы между повозкой и этим ложем не вижу. Полагаю, вы учинили резонабельный аккомодамент с турками?

Возле моей постели на угодливо поданном слугами кресле расположился полный, холеный господин лет сорока, в роскошном парике, с темными семитскими глазами, в коих блещет ум и мелькают искры природной веселости. Сам вице-канцлер Шафиров! Абсолютно не по рангу мне принимать такие визиты. Даже если государь приказал ему захватить с собой больного полковника, - достаточно было бы послать секретаря, этого шустрого немчика, вестфальского поповича, - все забываю, как его зовут... Что-то сие явление для меня значит, и значит немало...

- Понимаю, Петр Павлович, что вы не вправе разглашать статьи трактата прежде доклада государю, и не претендую на столь беспримерную конфиденцию, однако, если вам благоугодно будет позволить, попробую угадать.

- Извольте, Александр Иванович - только я не стану подтверждать либо опровергать сии предположения.

- И не нужно. Мне всего лишь хочется оценить, насколько притупился мой разум во время болезни. Итак, судя по вашему веселому виду, кондиции выгодны для России и близки к максимуму возможного.

- Что же вы почитаете максимумом?

- Status quo ante bellum, в территориальном отношении. В прямом бою мы одержали верх над Мехмед-пашой, однако генерал Голод и генерал Лихорадка причинили нам конфузию столь жестокую, что сей успех полностью потерян. Представьте, как обидно уцелеть в жестокой баталии и умереть от поноса.

- Искренне счастлив, что сия участь вас миновала.

- Благодарю, господин вице-канцлер. Стало быть, наши территориальные притязания отпадают. Турецкие - тоже, ибо ни один спорный пункт ими не завоеван. Если бы визирь неотменно настаивал на уступке Азова и прочих городов, мир не состоялся бы. Насколько я знаю государя Петра Алексеевича, он просто так крепостей не отдаст.

- Разумеется.

- Наш гостеприимный хозяин теряет княжество, это очевидно, и спасается со своими людьми в Россию. Соответственно, Орлик и Гордиенко остаются у турок - впрочем, на их выдачу и раньше надежды не было, для нехристей это вопрос чести. Размещение и статус перебежчиков суть повод для долгой склоки, но не препятствие к миру: большого значения они не имеют. Даже не знаю, упомянуты ли в трактате... Вот иная персона, главный разжигатель сей войны, была, полагаю, в самом центре споров...

- Оная персона прискакала в турецкий лагерь вскоре после ухода нашей армии, в крайней ажитации и гневе, и изволила ругать визиря, как виноватого холопа, грозя неминуемой казнью от султана...

- Не научили его приличному поведению в гостях... Холоп-то чужой! Очень любопытно, какие оплошности Карл вменял в вину турку?

- Бесполезные атаки, прежде всего. По его мнению, Мехмед-паше следовало укрепиться и ждать, пока блокада принудит русских к сдаче. Выпустив же из окружения, преследовать всеми силами, дабы исправить сию оплошность.

- Он сильно поумнел, с тех пор как погубил свою армию. Но на Востоке битых презирают. А что же визирь?

- Хладнокровнейшим образом ответствовал, что принудить к отступлению неприятелей столь опасных - уже несомненный успех, а ставить собственное войско под удар не видит нужды, ибо аллах истребит неверных голодом и чумой вернее, чем мечом.

- Вот сукин сын! Тут есть доля истины: косвенные действия на коммуникациях и впрямь оказались страшнее прямых атак. Если бы те обозы, что перехватили на Украине татары и запорожцы, дошли до армии, все могло обернуться иначе. Но возвратимся к Карлу. Я полагаю, Петр Павлович, визирь после такого согласился выслать его из Турции?

- Простите великодушно, Александр Иванович, мы договорились с вами...

- Ах да, конечно! Так... Допустим, что согласился... Кстати, прошлогодние препирательства о свободном проезде короля и размерах его конвоя - явное дурачество с турецкой стороны: кто мешал шведам послать за ним пару фрегатов в Константинополь? Или в Стокгольме не жаждут видеть любимого монарха? Но ладно. Высылка короля - хороший повод поторговаться. Турки вряд ли упустили получить за это весомые ответные уступки. Не территорию, как было сказано. Не Кантемира. Ничего в пользу шведов. Что остается? Азовский флот или вывод русских войск из Польши?

- Ваши рассуждения чрезвычайно логичны.

- Благодарю. На ликвидацию флота государь не пойдет, сие очевидно. Ограничить число кораблей - может согласиться, все равно денег не хватает. Балтийские берега Речи Посполитой, Курляндию, Эльбинг до окончания шведской войны оставить нельзя. Уйти с польской Украины? Вот это, пожалуй, туркам всего важнее. Разумная цена за отказ от поддержки Карла.

- Я не нарушу своей должности, если скажу, что всё предположенное очень близко к истине. Вы могли бы сделать в посольской службе не худшую карьеру, чем в воинской.

- Господин вице-канцлер слишком добр ко мне. Думаю, умения логически рассуждать недостаточно, чтобы стать хорошим дипломатом. Надобны другие свойства, коих у меня нет. Хочу спросить еще об одном.

- Будьте так любезны.

- Какая надежда на долговечность сего трактата? Одобрит ли его султан, и не сможет ли партия, интригующая в пользу войны, вновь подвести мину под визиря?

- Могу лишь развести руками. Возможно, Петр Андреевич, освободившись из Семибашенного замка, сможет найти ответ на эти вопросы... Здесь мы не обладаем сведениями.

- А все же, на основании того, что нам известно?

- Увы, Александр Иванович, с народом столь непостоянным и варварским ни в чем быть уверенным нельзя. Однако я утомил вас разговором...

- Что вы, помилуйте, для меня честь и удовольствие беседовать с вами! Но наверно, пора собираться?

- Давно пора. Турки в одном переходе от Ясс. Согласно трактату, мы должны за две недели очистить Молдавию. Часть этого срока уже прошла.

...

Поскрипывают плохо смазанные колеса обозной фуры, хлопает пыльная парусиновая крыша, колышется подо мною ворох соломы, наваленной потолще, чтобы не растрясло. Сие есть роскошь, подобающая офицерам: больных и раненых из нижних чинов везут по четверо и пятеро на открытых телегах. И это уже хорошо, - лучше, чем плестись за армией, пока не упадешь. Не так я мечтал закончить первую свою кампанию против турок! Иначе надо воевать с ними...

Жар и помутнение рассудка прошли окончательно, осталась страшная слабость. Неспособность переваривать пищу за две недели превратила меня в скелет, обтянутый кожей. Аппетит начал появляться, но сразу набрасываться на еду опытные люди не советуют: легко обожраться насмерть. Надо прибавлять порцию помаленьку.

Когда я не сплю - лежу с закрытыми глазами. Мысли мои далеко: тянется бесконечный тайный монолог, обращенный к воображаемому собеседнику. Иногда со мной государь, иногда синьор Витторио, реже - отец или Цезарь. Это не совсем бред. Из мутного потока внутренней речи выкристаллизовывается много такого, что должно быть сочтено за неоспоримые истины. Мне будет что сказать, представ государю.

Арьергард догнал главные силы на Днестре, у Могилева-Подольского. Армия считала потери. Из семидесяти тысяч, вошедших в Молдавию, вышла обратно половина. Около четырех тысяч погибло в бою и умерло от ран. Несколько сот попали в плен или дезертировали. Тридцать тысяч погубили болезни.

В моем полку доля боевых потерь больше - но только потому, что последние атаки дорого обошлись. В гвардии - примерно то же. Кажется, брюшная лихорадка делает мало различия между сытыми и голодными.

Мне не удалось увидеть царя: как только арьергард переправился и понтонный мост был разобран, он отбыл со свитой в Варшаву, предоставив Шереметеву вести армию в Киев. Фельдмаршал отпустил с абшидом сотни полторы иностранных офицеров от капитана и выше, другие отошли самовольно. Бесконечные скандалы из-за недоплаченного жалованья не оставляли ему времени на что-либо иное, и только на Днепре я узнал, что государю угодно было пожаловать меня бригадирским чином, - единственное повышение по итогам сей кампании. Оскорбленный мною генерал фон Эберштедт был, по счастью, уволен, а история с чужими лошадьми замята: не иначе, небесный покровитель венецианцев постарался. В детстве я не единожды задумывался, глядя на собор святого Марка, с его великолепными бронзовыми конями, похищенными в Византии, можно ли на этом основании считать почтенного евангелиста покровителем конокрадов. Будь я истинно верующим, непременно поставил бы ему свечку. Однако благополучный исход меня не радовал, и даже продвижение по службе, способное в более благоприятное время сделать счастливым, ныне осталось едва замеченным: слишком мрачные сантименты оставил по себе несчастный поход.

Полк, ставший на квартиры под Киевом, нуждался в заботе, как тяжело больной человек. Солдатам требовался отдых и усиленное питание, оружию - ремонт. Износ важнейших деталей в полевых условиях был чрезвычайно быстрым.

Начиная оружейные работы, я полагал, что рано или поздно достоинства моих инвенций станут общеизвестны и вызовут ожесточенное соперничество цивилизованных государств за обладание секретами. Против ожидания, сии новшества заслужили признание в Азии и осмеяние в Европе.

Военный престиж России очень низок. Нарвская конфузия уронила его - хуже некуда. Полтава породила кратковременный взлет, но после Прутского похода все вернулось на круги своя. Недоброжелатели смеялись над сообщениями о победе, приписывая только бегству, с утратой артиллерии, избавление царя и его войска от турецкого плена. Исключительно капризом фортуны теперь объясняли европейцы поражение шведского героя от невежественных и трусливых противников.

Малейшее усовершенствование, сделанное герцогом Мальборо, Евгением Савойским или французскими маршалами, мгновенно перенимается и становится общим достоянием. Менее авторитетные армии второстепенных держав обозреваются не столь внимательным оком. До таких же неудачников, как русские, никому дела нет.

На Пруте впервые было потеряно изрядное число новоманерных ружей. Турки, испытавшие их действие на себе, прониклись уважением и попытались использовать трофеи. Через несколько лет ко мне вернулось ружье, изобретательно переделанное безвестным турецким мастером под кремневый замок. Десяток или два попали в Европу, через турок или (корысть превыше чести) через служивших царю иноземных офицеров. И раньше ходили слухи, что в России какой-то итальяшка делает винтовки оригинального образца. Естественное в таких случаях любопытство быстро сменилось разочарованием и насмешками при непосредственном знакомстве с моими творениями. Дело в том, что казнозарядная винтовка, при выдающейся дальнобойности и скорострельности, представляет весьма нежное устройство, требующее деликатного обращения. Состояние тех, что попали в любопытные руки, было далеко не идеальным.

Большая их часть требовала перешлифовки или замены втулок после непрестанной стрельбы во время трехдневного боя. Затравочная смесь состарилась, осечки числом превосходили выстрелы. Поверхности сопряжения, кои должны быть идеально чисты и блестеть как зеркало, кислотный пороховой нагар разъедает до непригодности за несколько часов, если ружье не чищено. Что с ними сделали месяцы странствий - Бог весть. Грязные, часто ржавые или еще хуже - чищеные от ржавчины грубым наждаком, они давали просто чудовищный прорыв огня между стволом и зарядной частью.

Моя европейская репутация оружейника, подобно выкидышу, умерла не родившись. Последний гвоздь в ее маленький гробик забил - страшно сказать - сам принц Евгений. Испробовав доставленную ему винтовку, он изволил заявить, что оружие столь ненадежное не пригодно даже пугать ворон, а солдаты, им оснащенные, должны быть счастливы, если умеют быстро бегать.

Что ж, относительно того экземпляра можно, пожалуй, с ним согласиться. Да и вообще спорить об этом не имело смысла. Дела оружейные были теперь для меня на втором плане. Самые совершенные винтовки и наилучшая тактика не приведут к победе, ежели не думать о благоустройстве солдатских нужников. Обеспечение провиантом и предохранение от болезней - вот с чего следовало начинать, дабы при следующем столкновении с турками надеяться на лучший исход. Государь явно сделал такой же вывод, ибо вскоре учредил кригс-комиссариат для упорядочения снабжения армии.

Размышления о природе гастрических лихорадок еще на пути в Киев получили новый оборот. Раз сия напасть губительнее пуль и картечи, почему бы не попробовать подчинить ее себе и использовать против неприятеля? Дело лишь за тем, чтобы сконцентрировать и очистить химическими способами болезнетворную субстанцию, тот неизвестный яд, который наиболее вдумчивые ученые полагали причиной недуга. Красивые картины рисовались в моем воображении: дюжина бомб разрывается в турецкой крепости, и на следующий день ее можно брать голыми руками, ибо гарнизон не в силах покинуть отхожее место и выйти на стены. Оно же и человечнее, чем кромсать врагов ядрами, дырявить пулями и протыкать багинетами. Незачем убивать тех, кого можно обезоружить, пленить и вылечить, обменяв затем на русских рабов, которых множество страдает в турецкой неволе. А останутся лишние - пускай в ожидании выкупа бьют сваи на Мойке или строят мол в Рогервике.

Одной из главных забот князя Дмитрия Михайловича была ловля дезертиров, пробирающихся обратно в Россию, и расстреляние оных после вынесения приговора. Мне удалось исходатайствовать некоторой части смертников отсрочку, под претекстом употребления их для обезвреживания невзорвавшихся гаубичных бомб (артиллерийские опыты я возобновил, признаваться же в намерении изучать яды означало навлечь на себя самые мрачные подозрения). Два военных лекаря, избранные мной в исполнители, получили строжайшие наставления о соблюдении тайны:

- Если хоть малейшая тень мысли у кого возникнет, что немцы православный народ травят, пусть даже приговоренных преступников, - за ваши жизни я полушки не дам.

Скажу заранее, что ни единая душа не отлетела в результате сих опытов: исключая двух или трех разорванных бомбами, все дезертиры были возвращены генерал-губернатору и надлежащим образом аркебузированы. Впрочем, столь безобидный исход надо признать случайным. Дело в том, что первый же эксперимент напрочь опрокинул мои представления.

Вода из гнилой канавы, куда стекали все гошпитальные помои после множества гастрических больных, была подвергнута дистилляции: если яд представляет летучий миазм, он должен отгоняться с первыми порциями; если же солеобразную субстанцию - останется в перегонном кубе. Обе фракции оказались совершенно безвредны, в отличие от исходной материи!

Поиски, куда исчезает болезнетворное начало, продолжались и на следующий год, другие опыты - еще дольше. В конце концов я понял, что яд очень нестоек и не выдерживает кипячения, равно как действия кислот и щелочей, даже слабых, как мыло или уксус. Планы выделить его и употребить для снаряжения боевых припасов отбросил без сожаления - все же нечто отталкивающее заключалось в этой идее. Зато, продолжая наблюдения над больными и предписывая здоровым различные способы предохранения от болезни, со временем удалось узнать о сих недугах довольно много.

Никакого сомнения не осталось, что дело в воде. В жаркое время года отравляющая субстанция появляется в открытых водоемах. Колодцы безопаснее, но тоже не совершенно надежны. Кипяток, кислый квас или кислое же вино - вот здоровое питье: народные обычаи, как русские, так и древнегреческие, оказались весьма разумными. Выяснилось, что единожды перенесших лихорадку она в дальнейшем не трогала или поражала легко. Я назвал это 'эффектом Митридата': похоже, действие умеренных доз яда вызывало устойчивость к нему. Так нашлось объяснение чрезвычайной заболеваемости и смертности рекрут, в своих глухих деревнях избавленных от продуктов гниения, сопутствующих скученности людей. Рекрутский набор зимой и не меньше года в гарнизонах на привыкание - вот первостепенные требования касательно сбережения людей, наравне с чистотой и правильным питьем. Со временем смертность от гастрической горячки в подчиненных мне войсках удалось снизить во много раз, - эта победа до сих пор наполняет меня гордостью, как ни одна другая. Без нее прочие стали бы невозможны, ибо в южных странах болезни способны за одну кампанию погубить целые армии.

Многолетнее сражение с лихорадкой растянулось надолго, осенью одиннадцатого года оно только начиналось. В центре моего внимания находились другие дела. Помимо ординарных занятий командира полка, я составил обширную промеморию для государя с предложением нового начертания и устройства оборонительных линий.

Невзирая ни на какие договоры с турками, южные пределы России не были безопасны. Тысячеверстная черта пересекала равнину от Ахтырки до Симбирска через Воронеж, Тамбов и Пензу. К северу от нее крестьянин мог спокойно возделывать свою пашню, к югу - земледелие почти отсутствовало. За исключением Слободской Украины и берегов Дона, степные просторы были населены не более, чем северные тундры. Лучшие земли в государстве пустовали. Оборона по Северскому Донцу мало надежна, шайки ногаев проникали через нее. В начале последней войны больших усилий стоило не пустить хана к Воронежу и не позволить ему сжечь корабельные верфи.

Даже при поверхностном взгляде на карту становилось ясно, что удобнейшая линия защиты от кочевников идет гигантской дугой через Самару-Царицын-Азов-Богородицк-Киев, и я не был первооткрывателем этого рубежа. Начало правильной сторожевой службе на Волге и нижнем Дону положено еще в прежние царствования, большую часть предполья занимали союзные калмыки, и совсем невеликие траты требовались, чтобы закрыть оставшиеся лазейки от враждебной Кубанской орды. Эта линия почти готова. Кроме полусотни верст под Царицыном, остальная часть проходит по крупным рекам.

Не менее удобна к обороне днепровская граница от Киева до Богородицкой крепости. Вот между последней и Троицком, что у Таганьева рога - слабый участок.

Если эту сторону надежно закрыть от набегов - пространство, не уступающее крупному европейскому государству, станет доступным для поселения. Сотни тысяч крестьян можно перевести с северных болот и суглинков на тучные черноземы. Создать изобилие хлеба, позволить множеству людей оставить соху и заняться ремеслом или торговлей, споспешествующими народному богатству. Примерный расчет упущенной выгоды от пустующих земель вкупе с прямым ущербом от нападений и излишними расходами на нерационально устроенную оборону даже на меня самого произвел впечатление. Я надеялся, государь тоже признает его убедительным.

От Богородицка до Таганьева рога по прямой триста верст. Степь между Азовским морем и Днепром сужается клином: сделав шаг вперед, получаем линию от Каменного Затона до устья Берды вдвое короче, по Молочным Водам - еще короче, и в пределе - восемь верст у Перекопа. Потребность в людях и деньгах на оборону границы снижается не соразмерно расстоянию, но все равно существенно. Наоборот, отступая к Донцу, мы увеличиваем протяженность рубежа, коий должны защищать.

Бывшие владения Сечи Запорожской к востоку от Днепра предполагалось сделать пространством новой линии, с перспективой выдвижения оной вперед при удобном военном случае. Отношение к казачеству у меня было даже не двойственным, а гораздо более замысловатым. По многим причинам, значение казаков мнилось второстепенным; главное место я отводил военным поселениям, по организации близким к регулярной армии. Для их устройства предлагал древнеримскую систему, с выводом на землю старых солдат. Впоследствии, по немцелюбивой моде того времени, сие войско получило название ландмилиции.

Стратегическое положение Богородицка важно не только для обороны от татар, но и в случае наступательных действий. Есть две методы армейского снабжения. Одна - за счет местного населения (все помнят фантастические тысячеверстные марши Карла Двенадцатого), другая - из тыловых провиантских и амуничных магазинов (по сухому пути плечо перевозок не может превышать ста пятидесяти-двухсот верст, водой - больше). Рассчитывать на местные средства в Диком Поле не приходилось. Опираясь на Белгород, Полтаву и Киев, русская армия, действующая на нижнем Днепре, чрезмерно растягивала пути своих обозов и несла напрасные потери от голода и болезней. Это приводило к неудачам и в давних походах Василия Голицына, и в недавнем - Бутурлина со Скоропадским. Расширение Богородицкой крепости и превращение ее в полноценную тыловую базу большой армии приблизило бы хлебные магазины к войскам на сотни верст. При высокой воде низовья Днепра, почти до устья, попадали в полосу надежного снабжения.

Почему не Каменный Затон или Хортица, спрашивали некоторые. Двинем провиантские склады еще на сто верст вперед, и Перекоп с Очаковом станут легко досягаемы! Нет, отвечал я. Не всё сразу. Были бы запорожцы на нашей стороне... Пороги в межень приходится обходить по суше. Перебрасывать через них годовые запасы на десятки тысяч солдат трудно и ненадежно, особенно в виду неприятеля. Чтобы совершенно обезопасить операционную линию, на пути к Каменному Затону следует поставить три или четыре малых крепости. Это дело будущего, а пока надо зимовать выше порогов и держать магазины там же.

Вообще, согласно моему расчету, численность армии, действующей на крымских границах, по условиям снабжения не должна превышать двадцати, maximum - тридцати тысяч. Продвижение на сам полуостров вынудило бы оставить половину этих сил для защиты коммуникаций. Хватит ли оставшихся против ханского войска? Хотел бы я знать. У себя дома крымцы могли собрать не меньше семидесяти тысяч, а может, и сотню. Пытаться давить их числом, как при Софье - себе дороже. Умом воевать надо.

Когда бы мирный трактат, заключенный Шафировым, оказался прочным, увлеченный северными заботами Петр, скорее всего, не придал бы значения моим пропозициям. Но они попали в царские руки почти одновременно с известием о разрыве договора и новом объявлении войны Оттоманской Портой.

Назначение меня помощником генерала Бутурлина и комендантом Богородицка, с размещением Тульского полка в сей крепости, отвечало разумному правилу, что податель совета должен сам его исполнять. В ином случае, вероятно, пришлось бы отправиться в Финляндию с Михаилом Голицыным или в Померанию с Меншиковым (в страну Помиранию, как прозвали солдаты, невзлюбившие сию шведскую провинцию за мрачное имя). Впрочем, по настоянию князя Михаила Михайловича, один егерский батальон все же пришлось отдать ему. Меншиков и Шереметев, к счастью, не предъявляли подобных требований.

Если у меня еще оставались какие-то честолюбивые мечты относительно будущих воинских успехов, от подобных глупостей освободило первое же знакомство с полками расквартированной на Гетманщине бутурлинской дивизии. Ни в одном не было и половины штатного состава. Оборванные, истощенные, вшивые солдаты. Офицеры - немногим лучше. Запах нечистых тел и дух безнадежности, люди ежедневно бежали. Задержка жалованья приближалась к году, и похоже, что плохо поступающие деньги сверх того разворовывались. Матерые полковники не слишком прислушивались к новоиспеченному бригадиру, еще не заслужившему авторитета в их глазах.

Пытаясь определить тактику своих действий, я долго размышлял, насколько замешан в злоупотреблениях сам генерал. Можно ли рассчитывать на его поддержку в наведении порядка или придется интриговать против него? Пятидесятилетний Иван Иванович Бутурлин был приближенным Петра еще в правление Софьи, и пользовался полным доверием государя. Его карьере повредило пребывание в плену после первой Нарвы. Последние семь лет, из-за неудачного побега, - в шведской тюрьме, что породило в нем ненависть к иноземцам. Грубость, необразованность, пьянство вызывали антипатию при первом знакомстве, однако внимательному взгляду открывались и другие черты: храбрость, прямодушие, несклонность к интригам. Классический пример офицера брутальной формации. Он, конечно, заслуживал упрека за расстроенное состояние войск, но до какой степени? В то время полки были самодостаточными единицами, дивизии формировались только на время кампании. Кроме командующего генерала, на каждую по штату полагались генерал-поручик, два генерал-майора и два бригадира. Бутурлин, будучи сам в чине всего лишь генерал-майора, однолично управлял дивизией в летнем походе, и только к Рождеству я стал его единственным помощником. При таком некомплекте он просто вынужден был чрезмерно доверяться своим полковникам, не вникая в хозяйственные дела. Да и понятия воинские не слишком порицают офицеров, пользующихся дополнительными денежными преимуществами за счет полковой казны. К сожалению, солдаты начинают разбегаться от голода, куда глаза глядят, как только сии 'преимущества' становятся значительными.

Заручившись предписанием Бутурлина инспектировать подчиненные ему полки, я не преминул поклониться по старой памяти Ромодановскому. Князь-кесарь не был полномочен в делах армии, однако советами для защиты государева интереса способствовал и людей полезных указал. Скоро полковники оказались в моей воле: против наиболее злостных казнокрадов назначили розыск, а трактовать мелкие нарушения остальных можно было различно. Добившись замены явно негодных, прочим я поставил сроки для исправления дел и внушил, что только непрестанный труд и беспрекословное повиновение могут спасти от заслуженной кары. Начало было положено. Не раз замечал: чем энергичнее действия, тем сильнее сопротивление, хотя очень редко случается встретить нечто вроде осмысленной вражды. Обыкновенно мне противостоят силы инерции и хаоса - лень, глупость и своекорыстие.

Бутурлин провел всю эту зиму в Москве - и слава Богу, иначе его замучили бы жалобами на меня. Мы поделили обязанности: он, пользуясь родственными связями и приближением к государю, выпрашивал у Сената задержанное жалованье - хотя бы амуницией и провиантом, а не деньгами, - мне же надлежало устроить такой порядок, чтобы полученное не разворовали и не сгноили. К весне удалось полки накормить, обмундировать и пополнить рекрутами, пусть не до полного штата.

Совершенная невозможность справиться одновременно со всеми делами, которых я, по жадности, нахватал, - вот главное ощущение того времени. Начальник мой, будучи не весьма трудолюбив, с готовностью делился своими обязанностями. Вообще, переход на генеральский уровень оказался трудным: не так легко приспособиться к новым масштабам и дополнительным звеньям цепи управления. Обучение войск, охранение Украины от татар, строительство укреплений, казарм и магазинов, борьба с моровым поветрием, обеспечение провиантом и фуражом, строительными материалами и работными людьми, переговоры об этом с двумя генерал-губернаторами и одним гетманом - все не взамен, а в дополнение к прежним моим заботам. Слава Богу, воинских действий не было: чума заставила рассредоточить армии и нас, и турок. Я скоро понял, что взять управляющих с завода - единственный способ, дающий надежду на успех в строительстве и снабжении: они лучше офицеров умеют устроить дело. Задержка вышла с подбором замены Адриану Никитичу, однако в конце концов это удалось. Клементий Чулков, новый начальник казенного тульского завода, не расточил достигнутое, но преумножил: за следующие пять лет отпуск оружия удвоился, несмотря на перевод множества работников в Богородицкие ружейно-артиллерийские мастерские. Козин, впрочем, заставил себе кланяться - что ж, он того стоил.

- Никитич, - уговаривал я майора, - не прикидывайся стариком! Для истинного мудреца после пятидесяти жизнь только начинается! Возьми за образец Вобана: лучшие крепости он создал на седьмом десятке. Что тебе завод с несколькими сотнями работников, - ты можешь построить целый город!

В следующем году с громадным облегчением свалил я на него строительные дела. До десяти тысяч солдат и столько же украинских казаков с величайшей поспешностью вели работы.

В делах и заботах

Особенности украинской фортификации таковы, что каждое значительное село имеет замок или хоть земляное укрепление, чтобы отсидеться от татар в случае набега. Но крепостей, способных заслужить одобрение взыскательного инженера и достаточно долго выдерживать правильную осаду, - раз, два, и обчелся: в польской части Каменец, все же более защищенный природой, нежели искусством, а в нашей - Киев, благодаря недавним усилиям князя Дмитрия Михайловича. В духе традиций, новая Богородицкая крепость имела не слишком мощные валы, зато пространством многократно превосходила прежнюю и могла служить укрепленным лагерем большой армии. Турки не сделали ничего, чтобы помешать работам, хотя мелкие стычки с ногаями на передовых пикетах случались постоянно, составляя род экзерциции для моих людей. Разумею под 'моими' не один Тульский полк, но и других: я вложил достаточно трудов и самой души своей, дабы не считать их чужими. Сверх обычного, в каждом из семи пехотных полков устроил егерскую роту, и даже в единственном драгунском - эскадрон конных егерей. Намереваясь вооружить винтовками не менее четверти пехоты, я готовился достигнуть сего в скором времени, после очередного выпуска офицерской и унтер-офицерской школ. На учениях, развлекавших солдат от однообразия строительных работ, испытывались новые эволюции, вымышленные после Прутской баталии: каждый разумный человек понимает, что тактика должна изменяться вослед оружию. Ввиду особенностей неприятеля, новшества касались в основном противокавалерийских действий.

Первым делом отправились в обоз тяжелые пики, ни разу на Пруте не пригодившиеся. В случае крайней нужды только что взятый на вооружение длинный багинет со втулкой мог заменить пику против конницы, главной же защитой должен был служить огонь. Пехотный строй намного плотнее кавалерийского, и при лобовом столкновении в одного конника стреляют три пехотинца. С учетом свойств казнозарядных винтовок, исход боя не оставляет места сомнениям. Даже гладкоствольных фузей достаточно, если хладнокровно дать залп с правильной дистанции: когда дым рассеется, уцелевшие кавалеристы будут далеко. Рогатки, в отличие от пик, я оставил, но лишь для ночной обороны лагеря.

Неразрывность строя и правило постановки всего корпуса в единое каре или единую линию стали моими следующими жертвами. Мощь, достигаемая сплочением огромной массы войск, обесценивалась неповоротливостью. Полковые и батальонные каре доказали способность выстоять против татар и турецких спахиев, а расположение их косой линией в разреженно-шахматном порядке рождало интереснейшие возможности для маневра в бою. Дальнобойные винтовки позволяли вести фланкирующий огонь по неприятелю, атакующему соседний полк, или ставить его под перекрестный обстрел с двух направлений. Для управления изолированными частями войска в такой конфигурации, я позаимствовал у моряков флажковую азбуку и дополнил оную цветными фейерверками, обозначающими важнейшие сигналы. При необходимости строй малых каре легко развертывался в линию (или две, по усмотрению командующего). Разрывы между батальонами перекрывались огнем, позволяя пропускать свою кавалерию и останавливать чужую.

Неуказные экзерциции служили одним из важных пунктов многочисленных доносов на меня во все инстанции, вплоть до государя. Весьма напряженная обстановка после устрашения казнокрадов не позволяла расслабиться: десятки глаз нетерпеливо следили за мной в ожидании малейшей ошибки. Наибольшее негодование вызвала передача провиантского дела в полках кригс-комиссарам и солдатским артелям (строевых офицеров полностью освободили от сих забот), но улучшение кормежки и сокращение побегов оказались слишком очевидны, чтобы выступать против этого открыто. Бессильная злоба врагов проявлялась слухами и анонимными кляузами, обвиняющими 'латынского еретика' в безбожии, чернокнижничестве и колдовстве. Только ябеды сии вышестоящими воспринимались правильно, а солдатами - парадоксально: многие верили им и проникались надеждой на победу при помощи чародейства. Простые люди - как дети, из любого пустяка они готовы сотворить сказку. Взять, например, случай с утонувшей гаубицей.

Помимо обыкновенных учений, полки по очереди упражнялись в действиях на воде: амбаркации, гребле и десантировании с казачьих чаек. Более полусотни этих чрезвычайно легких и быстрых судов мы получили от гетмана Скоропадского. Вызванные из Таврова корабельные плотники долго ломали головы, соображая, как устроить в чайке настил под полковую пушку. Крупнее трехфунтовки ничего втеснить не удавалось, и для возмещения недостатка в огневой силе мне построили малые канонерские лодки примерно таких же размеров, но с гораздо прочнейшим набором корпуса, специально под полупудовые гаубицы собственной инвенции. Эти мощные, хотя не слишком точные орудия оказались к месту в речной флотилии: попадание гаубичной бомбы чувствительно даже для линейного корабля. Суда строятся так, чтобы выдерживать удары снаружи, а не изнутри. Взрываясь через долю мгновения после того, как проломит борт, бомба отрывает обшивку от каркаса и взъерошивает ее щелястым решетом на сажень вокруг. А что она может натворить на палубе гребного судна... Крупные галеры гарантированно обездвиживаются двумя попаданиями.

Так вот, одна из канонерок перевернулась прямо на днепровском фарватере, после того как тяжеловатое все же для такой лодочки орудие сорвалось с привязи и съехало к борту. Каким-то чудом все выплыли, и артиллерийский офицер под моим пристальным взглядом погнал ротозеев скорее вылавливать потерю. Следующим утром измученная команда все еще была на реке: никак не получалось обвязать гаубицу на дне.

Пришлось мне самому нырять с канатом на шесть сажен. Солдаты быстро расцветили серенькие полутона реальности яркими красками фантазии. Через пару месяцев байки об этом травили аж в двух вариантах. В одном я превращался то ли в рыбу, то ли в сказочное существо, в другом - сорокапудовая бронзовая махина всплывала по мановению моей руки. Выбирайте, что больше нравится.

Но если б россказни о колдовстве были правдой, я бы употребил сверхъестественные способности не для водных фокусов, а более тривиально - чтобы добыть денег. Ни благоволение государя, ни старания Бутурлина не могли сделать денежный ручеек полноводным, он то и дело пересыхал. Старались получать все необходимое с Гетманщины натурой, - это было тяжкое испытание моих дипломатических способностей, ибо у малороссиян, естественно, находилась тысяча причин ничего не давать, вопреки царским указам. Действительно, казаки обязаны монарху только службой, а не податями. Постепенно я освоил искусство обмена служебных поблажек на лес и провиант. Нелепость этой системы приводила меня в крайнее раздражение, как и иммунитет местных жителей от рекрутских наборов: оставалось только зубами щелкать на 'гарных парубков', как волку на ягнят из-за высокой ограды. Попробуй забрить в солдаты - крику будет на всю державу. Несправедливое распределение государственных тягот бросалось в глаза.

Правда, гетманским казакам собственная старшина давала попробовать, почем фунт лиха, а вот запорожцы, бывши царскими подданными, жили на такой льготе, что ни великорусским, ни любым европейским крестьянам во сне не приснится. Податей - нет, служба - по своей охоте, начальство - кого сами выберут, земли плодороднейшей - сколько пожелаешь бесплатно, рыбы в реках и зверя в зарослях - несчитано... А послушать стоны о московской кабале и тиранстве - можно подумать, 'клятыи москали' на барщину их гоняли. В чем же она, 'неволя московская'? Ответ прост: запретили самовольно ходить на поляков и турок, да обирать купцов на Днепре. Добычи не стало, а работать степные 'лыцари' не очень любят. Народишко в Сечи примерно такой же собирался, как у флибустьеров Вест-Индии или Мадагаскара, - попробуй-ка тех на пашню посадить, что в ответ услышишь? Зато и судьбы схожи: где теперь Тортуга, там же и Сечь. Были, конечно, в старину герои... Да только настоящие запорожцы, оборонявшие Украину от ляхов и татар, сложили буйны головы, либо состарились и умерли, как Палий. Новое поколение, кто наводил крымцев на родную землю, не смущаясь картинами, подобными виденной мною на богуславском шляхе - выродившиеся потомки разбойников и предателей, той накипи, которая остается после гибели сначала лучших, потом лучших из оставшихся, потом лучших из худших - и так много раз, пока не уцелеют одни шкурники.

Иногда мне кажется, что свобода - такая же лимитированная субстанция, как деньги. Чтобы одним добавить, надо у других отнять. В масштабе сословий это особенно заметно. 'Злотая вольность' польского фасона, предмет тайных мечтаний гетманских полковников и сотников, неотделима от священного права мордовать хлопов, как душе угодно, - и простые казаки обоснованно опасались за свое будущее, равно не доверяя ни мазепинцам, ни верным царю людям. На дисциплину эта шатость влияла не лучшим образом, порядка было мало даже по меркам иррегулярных войск. Гетману не удавалось собрать и половины списочного числа казаков, причем являлась на службу только самая убогая голытьба, не способная откупиться от постылой обязанности. В последнем походе единственным успехом Бутурлина и Скоропадского стало повторное разорение возобновленной запорожцами Сечи.

Некоторое время после Прутской кампании главные сражения происходили не на поле брани, а при султанском дворе. Визири менялись то и дело, каждый принимал власть только затем, чтобы вскоре оказаться свергнутым и удавленным. Счастливый его соперник вскоре следовал тем же путем. За полтора года турки трижды объявляли войну России, и дважды Толстому удавалось подкупом и уговорами склонить их к миру, безо всяких воинских действий. Наконец, партия войны возобладала над любителями кейфа, кальяна и гарема, взятки больше не помогали. Дамад Али-паша слишком хорошо понимал, что лишь победа над 'проклятыми гяурами' способна упрочить его положение и избавить от судьбы предшественников. Русского посла вновь заключили в крепость, оттоманская армия открыто готовилась к походу на Азов и Троицкий порт.

Главную цель военных приготовлений не имело смысла скрывать, она была слишком очевидна. Только добраться до нее туркам непросто. На первый взгляд, превосходящий флот позволял визирю высадиться где угодно, хоть под самым городом. Но так рассуждать - значит совершенно не знать Азовского моря.

На северной его стороне не то что корабли, даже крупные шлюпки цепляют дно за полверсты от суши. Восточный берег - сплошные заболоченные плавни, заросшие камышом. Пехота может преодолеть сии препятствия, но что делать с осадным парком? Строить причалы длиной в эти самые полверсты? Так придется доставить и опять же разгрузить материалы в достаточном количестве на неподготовленный берег... В общем, замкнутый круг. Разорвать его можно, однако усилия и затраты будут несоразмерны. Тем более, преимущество в гребных судах на стороне русских. Как в прошлую войну донские казаки во главе с самим царем абордировали корабли во время перегрузки провианта на плоскодонные тумбасы - думаю, обе армии не забыли. Проще и безопасней доставить тяжелую артиллерию в Крым или на нижний Днепр и по хорошей, удобной дороге везти оттуда. Значит, армии турецкой тоже нет другого пути: без надежного прикрытия пушки будут просто подарены царю.

Вот тут дивизия регулярных войск, подкрепленная изрядным количеством казаков и занимающая позицию у днепровских порогов, могла составить очень серьезную угрозу туркам. Настолько серьезную, что мимо пройти никак нельзя: коммуникации будут под ударом. Ежели вдруг под Азовом конфузия - ретирада окажется смертельно опасной.

Эта косвенная защита приморских крепостей была сильнейшим аргументом в пользу моего прожекта в глазах государя. Неприятелю пришлось бы отделить значительный корпус для прикрытия фланга, а то и вовсе начать кампанию с осады Каменного Затона и Богородицка.

Единственная неувязка состояла в том, что каменнозатонский комендант мне не подчинялся. В первоначальных планах многие подробности были упущены и благополучно урегулированы потом в соответствии со здравым смыслом, однако с полковником Созоновым поладить не удавалось. Понятно, что после приведения дивизии в христианский вид у меня образовалась репутация жестокосердного тирана, а становиться под тяжелую руку никому не хочется. Тем не менее, в преддверии войны все споры о полномочиях должны прекращаться во имя общей пользы, даже если государь, за недосугом, не установил правильный порядок подчинения. А этот упрямец признавал ближайшим своим начальником князя Дмитрия Михайловича, и совместные действия с соседом требовалось согласовывать через Киев. Он, может, еще послушал бы Бутурлина, однако генерал-майор ушел с половиной дивизии к Изюму в подчинение Петра Апраксина, защищать Украину от ногаев.

Июнь тринадцатого года был необыкновенно щедрым на грозы, чуть не каждый день громыхало, - и столь же тяжелое предгрозовое напряжение я чувствовал, читая доклады лазутчиков. Раскаявшимся изменникам обещано было прощение; многие мазепинцы и запорожцы пользовались этим, чтобы вернуться на Украину. Другие казаки, наоборот, бежали от нас к ним. Постоянный людской круговорот не оставлял возможности скрыть от неприятеля что-либо важное, в равной мере для обеих сторон: засылать шпионов в таком положении на редкость просто. Но долгое балансирование между войной и миром сослужило нашим 'начальным людям' плохую службу. Многие считали, что турки и на этот раз только пугают, чтобы добиться уступок в переговорах, и готовились отражать лишь очередной набег крымцев, хотя каждую неделю получали сведения о прибытии новых войск в Крым или Очаков.

Умножились мелкие татарские отряды в степи, наши разъезды не рисковали отдаляться от крепости. Турецкие галеры и чайки запорожцев видели в таких местах, куда они давно не поднимались. Невместно мне было требовать сикурса Каменному Затону, когда начальник сей крепости не ожидал неприятеля и отказывался от подкреплений, отговариваясь теснотой, но пришлось пренебречь приличиями. После долгой переписки, Бутурлин приказал оставить в Богородицке соразмерный гарнизон, в Каменный Затон ввести дополнительно два полка, а казакам стать у порогов для промысла над неприятелем и обороны коммуникаций. Немедленно по получении сего я посадил егерей на суда и отправился вниз по реке.

Хотя воды было много для этого времени года, все равно у Ненасытца артиллерию и провиант пришлось перетаскивать сушей, пока составленная из казаков и азовских матросов команда сплавляла через пенные буруны пустые чайки. Еще день - крутые берега расступились, по левому борту открылась равнина Великого Луга. Сказочно богатые места, где в дремучих травах зайцев и дроф можно ловить руками, мед качать бочками, груши и вишни растут в изобилии, никем не сажены, 'дике порося' сигает из-под ног на каждом шагу, а пастбища - как хвастался один днепровский лоцман, 'загонишь волов, тильки роги мриют'. Правда, волов тут пасти некому, одни тарпаны и сайгаки кормились круглый год: травы в рост человека, засохнув на корню, зимой оставались над снегом. Благодатнейший, но совершенно безлюдный край. Его несчастьем было расположение на самой границе ханских владений.

Пушечный выстрел далеко разнесся над водой: провожавший нас по берегу казачий отряд имел сообщить что-то важное. Посыльная лодочка скользнула туда и обратно, вместе с полковым адъютантом на палубу флагманской скампавеи поднялся босой чумазый оборванец в одном исподнем, с распухшей от комариных укусов рожею, и доложил:

- Господин бригадир! Крепость Каменный Затон взята неприятелем. Я один спасся.

- Ты кто такой?

- Подпоручик Степан Чеботарев.

Человек вытянулся, как по команде 'смирно', грязные пятки шлепнули друг о друга. Строевую выучку не подделать - похоже, не врет. Но как, черт возьми?! Не Бог весть какая твердыня, однако несколько дней могла держаться против осадной армии. Хотя бы то время, что нужно для устройства батарей и серьезной бомбардировки. Турки - не французы, ловкости не хватит брать крепости через coup de main.

- Рассказывай, как все было. Кратко, по делу.

- Третьего дни ватага запорожцев явилась. Дескать, сбежали от турок, хотим принести вины государю, по милостивой царской грамоте прощение получить желаем. Оружие положили, честь по чести. А ночью... Не иначе, у них в гарнизоне сообщники нашлись - выбрались из-под замка и перебили часовых на воротах. А там уже турки ждали. Не знаю, степью пришли или Днепром: десятка полтора чаек, таких, как у вас, на реке видел.

- Погоди-ка. Пятнадцать чаек - это семьсот человек, у вас в гарнизоне больше было. Сколько людей у неприятеля?

- Так темно ж, разве сосчитаешь... Может, и больше - тогда, значит, степью... А по правде, сильного перевеса у них не имелось: наутро мы половину крепости еще держали.

- Что за турки? Откуда?

- Янычары из Бендер.

- Точно?

- Когда переговоры были, ихний ага так и сказал. Я, мол, от Измаил-паши бендерского...

- Созонов что, капитуляцию с ними подписывал? Ему же после такого позора быть без головы! Про...л крепость!

- Уже, господин бригадир. Турки нас выпустили - фузеи отняли, оставили только шпаги офицерам. Пошли мы пеши, а ввечеру джамбулуцкие ногаи наехали... Кого саблями посекли, кого повязали. Господин полковник, видно, не в себе был, задрался с ними... На части его изрубили, и поручика Винтера тоже, что за него заступался. А головы в мешок поклали, верно для хана.

- Что же твоя голова на месте? И не повязали...

- Которые полоняников стерегли, грабить стали. Одёжу забирали, до исподнего. А кто уже ограблен, на тех не больно смотрели - я в заросли потихоньку и упятился.

Честно говоря, мне не удалось избежать растерянности. Слишком лихо начинался первый самостоятельный поход. Рассуждая формально, вина за происшедшее несчастье вряд ли могла быть возложена на коменданта соседней крепости, но по совести - я сделал не все, что мог. Теперь следовало немедленно принять меры к возвращению потерянного. Ну почему русским свойственно любую войну начинать с неудачи?

- Евсеев, проводи подпоручика. Умыть, одеть и накормить! Господин капитан, идем на Томаковку. Просигналь флотилии. После высадки - штаб-офицеров ко мне на совет. Казачьих - тоже.

Неприятель, несомненно, был извещен татарскими всадниками, наблюдавшими наш караван с береговых высот, и предупредил мои планы. Утром, как только рассеялся туман, дозорный с макушки холма на Томаковском острове крикнул, что верстах в пяти вниз по течению видит лодки. Я предпочел бы драться на берегу, но не на этой позиции, а впрочем, готов был к любому обороту событий.

Бой малых гребных судов совсем не похож ни на морской, ни на пехотный. Это отдельный вид военного искусства. Зыбкое основание затрудняет прицельный огонь, недаром царь Петр при атаке с лодок предпочитал абордаж. Как, кстати, и запорожцы, приближавшиеся к нам на тех самых чайках, о коих говорил Чеботарев. Саженях в двухстах за ними, второй линией, двигались полдюжины турецких каторг и кончебасов, много крупнее казачьих суденышек. От четырех до шести пушек на палубах - есть чем поддержать союзников. Да и к ретираде их не допустить: опять, как под Белой Церковью, сыны аллаха ставят гяуров в первые ряды. Убьют - не жалко.

Вопреки традиции, я сделал ставку на огневой бой. У меня, хоть лодочки мелковаты, артиллерии поболее, чем у турок: дюжина гаубиц и два десятка трехфунтовок. Впору сражаться с целым фрегатом. В первой линии, выгнутой дугой в сторону неприятеля, канонерские суда. Во второй, на изрядном удалении - с пехотой.

Каким бы ни было мое отношение к воровским казакам, храбрости у них не отнимешь. Надо иметь большую силу духа, чтобы так решительно атаковать превосходящего противника. Расстояние сокращалось. Солдаты, по сигналу, перестали грести. Все замерли, только канониры копошились у пушек. Огонь! Картечью - со ста шагов! Слаженное движение весел нарушилось. Ругань, крики раненых. Ответные выстрелы из ружей и полуфунтовых фальконетов. Наша линия двинулась назад - сначала потихоньку, потом быстрее... Благо, нос и корма у чаек одинаковы, достаточно гребцам пересесть. Простодушные неприятели ожидаемо кинулись следом: откуда знать, что сей маневр измышлен заранее, дабы подольше держать их под обстрелом. С дистанции пистолетного выстрела картечь и винтовочные пули наносят страшный урон. Запорожцы - непревзойденные бойцы в рукопашной, они пытаются свалиться на абордаж. Мне это невыгодно, и я подготовил контрдействия. Ручные гранаты летят в ближайшие вражеские лодки. Десятки гранат. Половина в воду, но не беда. Тех, что попали - достаточно. Гребцы вскакивают на банки, кто не успел - получают по дюжине осколков в ноги. Пробоины в днище небольшие, но суда постепенно начинают тяжелеть... А им еще отступать под огнем.

Линия моих канонерок искривилась в обратную сторону, теперь она вогнутая, как зеркало в ньютоновском телескопе, и сгрудившиеся неприятельские чайки - в фокусе траекторий прыгающих по воде ядер. Летят острые щепки, борта трещат, днепровская вода краснеет от крови. Таким боем можно бы гордиться. Если б не своих били.

Турецкие артиллеристы стреляют, но не слишком точно. Далеко. Галеры отстали от первой линии, стремительно нас атаковавшей и так же стремительно разбитой. Теперь им благоразумнее было бы отступить, однако в горячке боя руководствоваться разумом способны немногие. Впечатление такое, что у турок нет единого командования, - по крайней мере, оно никак себя не проявляет. Капитаны сами решают, продолжать ли баталию. Одни осторожно постреливают издалека, другие идут вперед. Наши лодки шустро ретируются, словно рыбья мелюзга от щуки: тяжелый форштевень или бревноподобное весло легко проломят борт при столкновении. Это не бегство. В ход идут гаубичные бомбы, весом полтора пуда каждая.

Ядро имеет свои преимущества: оно рикошетирует как камешек, пущенный мальчишкой, и канонирам сходит с рук неточность наводки по дальности. Инерционный воспламенитель оперенной бомбы срабатывает при первом ударе о воду. Шансы поразить маленькую верткую чайку слишком малы, - разве на такой дистанции, что пришлось бы опасаться собственных осколков. Сорокавесельная галера - вот это прекрасная мишень. Клубы порохового дыма вспухают на ее боках, взрывы кромсают фальшборт... Есть попадание в гребную палубу! Часть весел по левому борту бессильно плюхается в воду. Судно теряет ход, постепенно разворачиваясь. Гребцы не виноваты, им просто не повезло. Следующая бомба сбивает тяжелую пушку на баке. Молодцы! Надо запомнить, чей выстрел. У меня почти нет опытных канониров, и орудия наводят ученики артиллерийской школы, большей частью - безусые юнцы. Эта кампания им вместо экзамена.

Гранаты летят на палубу, кованые кошки впиваются в галерный борт. Как ни старайся, все не продумаешь: надо бы казачьи сабли на такой случай. Винтовка со штыком для абордажного боя мало пригодна. Но турки, похоже, оглушены. Серьезного сопротивления не оказывают.

Приказываю рулевому обогнуть захваченное судно. В сотне сажен левее добивают еще одну каторгу. Наши тоже две... нет, три лодки разбито, соседние подбирают с воды солдат. Таким скорлупкам одного ядра с лихвой хватает. Прямо по курсу галера с поврежденной кормой пытается выйти из-под огня. Не получится: ее явно догоняют. Много дальше, уже вне досягаемости, уходят остальные турки и несколько уцелевших запорожских чаек. Те, кто держался в тылу.

Бой идет сам по себе, без моего вмешательства. Сейчас оно, скорее всего, излишне. Все, что следовало, я сделал до баталии и в начале ее, теперь надо просто не мешать людям драться. Когда залпы умолкают, распоряжаюсь вернуться на Томаковку: надо исправить повреждения, оставить под надежной охраной трофеи и пленных, наконец позавтракать. Неприятель появился так рано, что котлы с кашей пришлось бросить на берегу.

Вот только захваченные галеры могли отбить аппетит даже у бывалых воинов. Запах от них... Истинно - дух рабства. В нашей армии, по утвержденному государем регламенту, солдатский нужник используют два дня (до Прута было три), потом закапывают и устраивают новый. У турок гребцы прикованы, а дерьмо за ними убирают... Не знаю, наверно - когда мешает грести. Прошу простить за неприглядные подробности. У нас на веслах солдаты, и такого безобразия нет, хотя люди тоже не свободные. Неволя имеет множество градаций. Вот однажды знакомый мне по нарвской осаде генерал-майор Гинтер предложил царю во избежание побегов ставить рекрутам клеймо на лице каленым железом. Как ни мало уважения имел Петр к правам и достоинству подданных, сию пропозицию не одобрил и весьма недоволен был выдумкою просвещенного европейца, хотя круговую поруку под кнутом и кандалы использовать не стеснялся.

Кстати, кандалы, с гребцов снятые, тут же пригодились для пленных. Пока мои слесари и кузнецы возились с цепями, Ефим Мордвинов попытался решить судьбу их бывших носителей.

- Александр Иваныч, нам на осадные работы люди понадобятся...

Я посмотрел на чудовищно грязную разноязыкую толпу. Наверно, все народы, обитающие вокруг Черного моря, в ней были - и не только, вон даже негры есть. Каждое племя норовит собраться отдельной кучкой. Больше всего, конечно, наших малороссиян. Тут же болгары или сербы, речь звучит похоже на русскую, но понять трудно. А это явно греки: хотя их язык я не осилил, на слух узнаю. В стороне, под большим деревом - не знаю, кто такие. Черкесы или грузины, наверно. Интересно, турок за преступление может на галеру попасть? Теоретически их религия запрещает держать единоверцев в рабстве, но это не всегда соблюдается...

- Толмача сюда.

Мода говорить голландским или немецким наречием не вышла пока за пределы царского двора. Из чужих языков в России лучше всего знают татарский. С турками (или их рабами) на нем тоже можно объясниться.

- Ефим! Объяви, а кто не знает по-русски - пусть толмач переведет, что я им всем даю волю. Кто хочет остаться с нами, в нестроевой команде или в рабочей слободке под Богородицком, тех будем кормить по солдатскому рациону. Остальных угощаем сегодня, перевозим на берег - и прощай.

- Господин бригадир, пропадут же! Куда им идти?!

- Их дело. Вижу, ты хочешь всех забрать...

- А что плохого?

- Из одной неволи - в другую... Сами пускай решают. Мне надо за себя долг отдать.

- О чем ты, Александр Иваныч? Какой долг, кому?

- Хрен его знает, кому. Богу, наверно. Делай, как я сказал!

- Будет исполнено!

Звон железа заставил меня обернуться. Только что закованный турок - судя по холеной бороде, не рядовой матрос, - бросившись ниц в нескольких шагах, что-то кричал по-своему.

- Чего ему надо? Ну-ка, переведи.

- Господин бригадир, он хочет сказать русскому паше... Виноват - вам хочет сказать что-то важное по военной части.

- Пусть говорит.

- Он просит его расковать и отпустить на волю за это.

- Не на турецком базаре, чтобы торговаться. Заслужит - отпущу, соврет - голова с плеч. Ну?!

Пленный, спеша и спотыкаясь, заговорил - толмач переспросил, не поняв сразу. Повернулся ко мне:

- Караван ластовых судов идет из Очакова, с осадной артиллерией. Они ее под Каменный Затон везли, да казачий атаман похвалился крепость без пушек взять, хитростью. Так что теперь на полпути где-то...

- Стой. Ефим, пошли человека за Шепелевым, пусть к моему шатру приходит. Этого я забираю.

Степан Шепелев - один из тех гвардейских офицеров, что достались мне по государеву указу после Лесной, из гошпитали. Он получил две пули в лицо: одна выбила правый глаз, другая изуродовала нос, - но выжил, сохранил боевой дух и не превратился в калеку. Должность полкового квартирмейстера пришлась ему впору. Напомню, что на квартирмейстерской части лежит не только забота об организации маршей и размещении войск, но еще изучение местности, составление карт, засылка лазутчиков и допрос пленных. Бывает, что человек с каким-либо физическим недостатком настолько стремится взять реванш над природой и доказать свою годность, что оставляет здоровых соперников далеко за флагом. А при допросах внешность Степана явно служила преимуществом: с таким лицом дыба не нужна, глянешь на допросчика - сразу язык развязывается.

Слова моего турка подтвердили другие. Для вящего соблазна, еще и провиант вместе с пушками. Три дня назад караван находился у кызыкерманских развалин. Сто тридцать верст вниз по реке.

Осадный парк, будучи захвачен, мог однозначно решить в нашу пользу дело о возвращении Каменного Затона и разрушить дальнейшие неприятельские планы. Конечно, у султана достаточно артиллерии помимо этой, но как скоро ее смогут собрать и доставить? Потерянное время невосполнимо. Зима в степи бывает весьма суровой, море Азовское замерзает на три или четыре месяца. Погубить армию здесь легко. Скорее всего, оказавшись перед опасностью затянуть осаду Азова до глубокой осени, османы отложат ее на будущий год.

Не будь у меня речных судов, не стоило даже пытаться. Четыре дня марша до Кызыкермана. Турки успеют увезти пушки в безопасное место или укрыть за надежными укреплениями. Но на лодках пехота обретает подвижность, недоступную даже кавалерии. Если грести в три перемены, да по течению, и продолжать движение ночью...

Да! Атаковать надо завтра. Известие о сегодняшней баталии они получат вечером, и за ночь ничего предпринять не успеют. По словам казаков, на левом берегу всего три или четыре удобных места для выгрузки тяжестей, и проскочить их в темноте опасности нет. К тому же, ночь будет лунная. Я решился. Еще до полудня флотилия оставила остров.

Спирька разбудил меня, как было приказано, с первыми признаками рассвета. Извилистая цепочка фонарей на мачтах уходила в легкий туман: рулевым приказано было держаться строго в кильватер. Утомленные солдаты гребли вполсилы. Ночью быстрее нельзя. Казак-лоцман размеренно вонзал в воду шест, чтобы нам не наскочить на мель ненароком. Когда туман растаял под солнцем, колонна остановилась, поджидая отставших. Посланные вперед под образом запорожцев разведчики вернулись и доложили о неприятеле. Скоропоспешный военный совет собрался на палубе скампавеи.

- Преимущество в артиллерии у нас: турецкие осадные пушки не монтированы на судах, лежат мертвым грузом, - отстаивал свое мнение секунд-майор Непогодин, - Можно их захватить с воды и незачем лезть на сушу драться с янычарами!

- Кабы суда посреди реки на якорях стояли, все бы с тобой согласились! - спорил Мордвинов. - Они ж у самого берега - турки их приткнут прямо к земле, как только нас увидят, и что получим? Те же янычары заберутся на них, и вот она, рукопашная с превосходящим неприятелем! Для ружейного огня никакого удобства нету, всё закрыто. Атаковать с воды корабельную стоянку - чистая гибель, по берегу надо заходить!

- При таком численном превосходстве неприятеля атаковать его с решительными намерениями нельзя с никоторой стороны. - Хладнокровно рассуждал подполковник Вюрц, из московских немцев. - Лучшее, что можно сделать, это разбить ластовые суда артиллерийским огнем в упор или забросить на них зажигательные снаряды. Пушки и ядра туркам придется поднимать со дна, а запасы пороха трудно возобновимы. Две-три недели мы выиграем.

Я слушал дебаты, одновременно разглядывая подробную карту днепровских берегов, коей обязан трудам Шепелева и учеников офицерской школы, все прошлое лето выезжавших на топографические съемки под видом казаков.

- Смотрите сюда. Вот эта луговина очень удобна для боя, а высаживаться можно здесь, выше по течению. У берега камыши, но узкой полосой. Не помешают. Численное превосходство турок умеренное: как уверяют языки, Измаил-паша увел большую часть войска к Каменному Затону. Сейчас он на полдороге. Так что против двух с половиной тысяч наших егерей неприятель имеет тысяч пятнадцать, половина - обозники, как обычно. Считая только бойцов, получим примерно три к одному. Совсем не страшно.

Можно еще улучшить эту пропорцию. На судах оставим канониров и по две пары гребцов, чтобы спустились к турецкому лагерю и корабельной стоянке, стали против них и обстреляли. Тогда часть турок останется у шатров и на берегу, полагаю - от трети до половины. Сможем мы остальных опрокинуть?

- Без сомнения, Александр Иваныч! Опрокинем и истребим!

- Сможем, господин бригадир, если не помешают непредвиденные случайности. Не слишком ли опасно отправлять лодки вниз? При неудаче десанту некуда будет ретироваться.

- Неудачи быть не должно. Но давайте оставим половину судов на месте высадки - те, на которых нет пушек. В случае конфузии этого хватит. А ты, Федор, что думаешь?

- Осилим, если высадимся без помех. Главное, передовому батальону стать в строй до контратаки турок.

- Вот ты с первым батальоном и пойдешь. Диспозиция следующая...

Я слишком оптимистично оценил численность турецких войск, раза в полтора оную преуменьшив. Но настоящих янычар, которых только и следовало принимать всерьез, оказалась малая часть среди толпы иррегулярных башибузуков. Вообще, европейские описания баталий с турками часто вводят в заблуждение относительно их воинских качеств. Громадная империя, раскинувшаяся в трех частях света, не могла бы ни возникнуть, ни существовать без достойной армии. Педантам, презирающим слуг султана за то, что они строем не ходят, рекомендую встретиться с ними в бою. Когда поляки и цесарцы объявляли, бывало, о победах над неприятелем, превосходящим в четыре или пять раз, обыкновенно забывали упомянуть, что большую часть сих 'бесчисленных турецких полчищ' составляли погонщики мулов. Обоз у османов часто обширнее самой армии, либо по меньшей мере равняется ей. Правда, войска могут очень различаться по боевым способностям: ополчения, набираемые султаном во время войны, мало пригодны для правильной баталии, хотя иногда бывают неплохи в рукопашной. Иное дело - янычары и спахии. Сии отборные и прирожденные воины оружием всех видов владеют лучше европейских солдат, а в храбрости никому не уступят. Присущий магометанской религии фатализм пронизывает их отношение к жизни и смерти. Соглашусь, что слабое место магометан - отсутствие правильного строя, это мешает им маневрировать в бою. Но чрезмерно жесткий строй, присущий регулярным армиям, тоже не всегда уместен - сие зависит от обстоятельств.

Наше построение, по условиям местности, было не совсем обычным. Старый, испытанный и надежный Тульский полк я развернул в одну четырехшереножную линию, а сводный батальон, составленный из егерских рот других полков, поставил в каре за левым флангом, обращенным к степи. Дрейфующие по Днепру канонерки поддерживали правый фланг, упирающийся в реку. Впервые (и с великим успехом) новые гаубичные бомбы использовались против пехоты.

Конечно, наибольшие потери причинили неприятелю егеря. С четкостью хорошо отлаженного механизма - одна шеренга стреляет, три перезаряжают - на дистанции, почти недоступной для ответного огня, они хладнокровно и деловито сеяли смерть. Но с каждым звуком гаубичного выстрела турки косились влево, откуда с жутким визгом, переходящим в вой, приближалась черная точка, выбирающая очередные жертвы. Канонирам сказано было припасов не жалеть. Вражеская толпа представляла достаточно обширную цель, чтобы даже с воды не давать промаха. Мужество неприятельское сокрушалось сим обстрелом еще сильнее, нежели плоть, и его хватило ненадолго.

На дальнем от реки фланге, куда бомбы не долетали, бой долго колебался на шаткой грани. Пользуясь многочисленностью, османы охватили нашу слишком короткую линию и попали под огонь каре, поставленного на этот случай. Правда, я ожидал здесь атаки кавалерии, но, против всякого вероятия, у турок ее совсем не оказалось: Измаил-паша, видимо, забрал спахиев с собой. Только ногайские всадники крутились вдалеке, не подставляясь под выстрелы. Как только винтовочный огонь ослабевал, янычары шли в атаку, и несколько раз были близки к успеху. В конце концов, их силы иссякли, и они отступили - даже не к лагерю своему, а прямо в степь.

Теперь - вперед! Сдвоив ряды и сверкая остриями багинетов, линия двинулась к шатрам, белевшим через редкий кустарник верстах в полутора. Они нам достались без сопротивления, трудность состояла лишь в том, чтобы не пустить солдат грабить. Я пригрозил лично застрелить каждого сукина сына, который самовольно выйдет из строя. Это подействовало. Все знали мою щепетильность в исполнении обещаний. Еще сотня, другая саженей - и вот он, берег! Груженые барки и кочермы не успели сняться с якорей, наши чайки с трехфунтовыми пушками стерегут фарватер. Успех самый полный, какой только можно вообразить - исключительно благодаря тому, что до вчерашнего дня немногочисленную русскую флотилию враги вообще в расчет не брали, разделили свои силы и расположились на Днепре беспечно, как на Босфоре. Будь у них укрепленный лагерь и береговая батарея - ровно ничего бы у меня не вышло.

Дело еще не окончено. Множество турок, прижатых к реке, укрылось на судах. Можно, разумеется, с ними покончить при помощи артиллерии, только мне сей караван нужен целым. Найдись непримиримый янычарский ага, желающий испортить победу гяурам - лучшее, что он мог бы придумать, это поджечь или затопить его. Кстати, если вражеские корабельщики вздумают разом отойти от берега и пробиваться в Очаков, большинству это удастся: мы не сумеем остановить всех.

Требую пленных. Их мало, большая часть с ранениями в ноги: остальные сумели убежать от медленно наступающей пехоты. Выбираю своим посланцем важного старика в зеленой чалме, похоже - духовное лицо, вроде полкового священника. Мои условия предельно просты. Кто хочет - пусть уходит, остальным смерть. Опираясь на нашего толмача, мулла хромает по берегу, выкрикивая хорошо поставленным голосом соблазнительный призыв к миру. Странная парочка, обнявшись как влюбленные содомиты, бредет все дальше вдоль линии судов, и за спиной ее начинается движение. Сначала немногие (самые смелые или самые трусливые?) выбираются на сушу, оглядываются на грозных егерей и беспрепятственно ускользают к далеким холмам, где скачут ногаи. Их пример вдохновляет остальных: вот уже целые толпы сыплются в воду, лезут вверх по склону, бегут тяжелой рысью под смех и улюлюканье солдат...

- Стой! А этих не выпускать!

Гребцы, из турецких христиан, поддались общему потоку. Объясняю, что угроза смерти их не касается, и соглашение - тоже, ибо я с ними не воюю. Пусть остаются на месте. Без них у меня людей не хватит для управления судами.

Седобородый грек степенно подошел и поклонился в пояс, принимая на себя переговоры от имени корабельщиков. Жаль, что я так и не выучил греческий. Или турецкий. Не люблю говорить через толмача.

- Очаковские и аккерманские греки во имя Христа нижайше просят высокочтимого генерала не губить единоверцев и не принуждать их к службе: буде сие случится, турки потом жестоко отомстят несчастным. Если вам угодно забрать эти жалкие лодки, семьи владельцев будут обездолены: они бедные люди и добывают себе пропитание веслом и парусом.

- Мой чин - бригадир. Скажи ему... Нет, лучше спроси вот что: много они думали о Христе, когда везли турецкие пушки убивать русских? Теперь извольте то же самое делать для нас. Под страхом, если не хотите по совести.

- Он говорит, что их заставили...

- Так я тоже заставлю. Если это оправдание годится для меня, сойдет и для Измаил-паши. Нечего отлынивать. Кто через два часа не будет готов к походу - накажу. И пусть примут солдат на борт. Это чтоб мысли нехорошие не возникали.

В гробу я видал таких единоверцев: вспомнили о православии, глядя в дуло русской фузеи. До конца кампании ни один из них не был отпущен, а все суда взяты на армию, перевозить амуницию и провиант. И то еще перевозочных средств не хватало.

Мечты о Крыме

- Петр Матвеевич, осмелюсь предположить: сколько бы мы ни наказывали ногаев, сие не возымеет действия. Хан Девлет Гирей не пожалеет об их разорении, только обрадуется, что злее будут. Для крымской знати они чужаки: кочевали за Волгой, калмыки выгнали - пришли в здешние степи. Крымцам покажется чувствителен только десант на полуостров, коий я давно предлагаю.

Апраксины состоят в свойстве с царской фамилией. Если бы государь Федор Алексеевич прожил дольше и оставил потомство, царем мог стать племянник моего собеседника. Любопытно, что было бы в этом случае с Петром? Однако братья и при нем высоко летают: один - казанский губернатор, другой - азовский, к тому же генерал-адмирал.

Обед был съеден, вино выпито. Обсуждение военных планов затянулось и успело всех утомить. Три недели назад, когда я прибыл с новообретенным осадным парком на Томаковский остров, а встревоженный моим рапортом граф Апраксин форсированными маршами спешил в Богородицк, все готовились к обложению Каменного Затона. Войска, с необходимыми приготовлениями и предосторожностями, подступили к крепости - но она оказалась пуста. Измаил-паша не стал ее защищать и отошел к Перекопу, разрушив все что мог. Должен признать разумность сего решения: убогий земляной городок, способный вместить не более трех полков (с великой теснотой и неудобством) многочисленному корпусу не впору. В равной мере проигрышным оказалось бы положение турецкого генерала за пределами укреплений. Дело в том, что нижний Днепр был наш, вражеские провиантские запасы мы частью захватили, частью уничтожили, оставив единственную возможность снабжать войска - из Крыма, гужевым транспортом, верст за триста. Паша поступил в соответствии с европейской воинской наукой: не исключаю, что кто-то из окружения маркиза Дезальера, посла Людовика при султанском дворе, исполнял должность военного советника при турецком командующем.

Возвращение в наши руки скромной фортеции праздновалось, как великая победа. Когда умолкли хвастливые заздравные речи, к похмелью прибавилась весть о татарском набеге на Слобожанщину. Пользуясь уходом Апраксина на Днепр, хан проскользнул в брешь, пробитую некогда булавинским бунтом, и с тыла обрушился на слободские полки, учинив еще худшее разорение, чем в одиннадцатом году. Это не был простой поход за живым товаром: крымцы не столько ловили людей в полон, сколько резали, без различия старых и малых.

Девлет Гирей не зря носил одно имя со знаменитым предком, сто сорок лет назад спалившим Москву. От первого своего правления он был отрешен султаном за намерение самовольно начать войну с Россией. Вернувшись к власти в год Полтавы, хан показал себя противником непримиримым и опасным. Нынешняя война была по преимуществу плодом его усилий, совместно со шведским королем: без этих интриг соскучившиеся по христианской крови турки предпочли бы начать реванш с Мореи, несравненно важнейшей для их государственной экономии, нежели азовское захолустье. На Пруте умелыми косвенными действиями старый хитрец вчистую переиграл Петра со всем его генералитетом. Татарские походы на Украину вместо хаотического разбоя начали обнаруживать рациональный план, за которым стояли ясный, безжалостный ум и железная воля. Увести в рабство, вырезать или изгнать жителей южных окраин Польши и России. Обратить вспять вековое движение русских земледельцев. Расширить Дикое поле до прежних, столетней давности, пределов, дабы пустыня сия обеспечивала безопасность Крыма. Вот такие примерно цели вырисовывались при внимательном рассмотрении ханской политики. Частично они были уже исполнены: сотни тысяч жителей Правобережья погибли или бежали на Волынь, второй раз за три года опустошалась Слободская Украина, крайний на Гетманщине Полтавский полк тоже был под угрозой. Сама природа помогала магометанам. Начиная с похода Карла, словно все казни египетские обрушились на украинские земли, непонятно за какие грехи поражая правых и виновных. Войны, набеги, чума, саранча, неурожаи...

Разорения татары причинили великие. Петр Матвеевич переживал, как за собственное имение, памятуя, что царь с него спросит. Оправдываться нечем: казанскому губернатору по должности подобает иметь богатый опыт войны с кочевниками. Позапрошлым летом он действовал на Кубани, и весьма успешно. Правда, завистники уверяли, что в своем рапорте граф побил и утопил в реке больше неприятелей, нежели имел против себя, а сожженная ставка нуреддина Копыл - всего лишь стойбище с войлочными кибитками. Пренебрегая инсинуациями, я с большим интересом расспрашивал его о подробностях кампании. Теперь Апраксин в отместку хану послал двадцатитысячную орду калмыков и донцов громить ногаев у берегов Азовского моря. Отогнанные стада стали единственным результатом.

Для противодействия крымцам требовалось нечто иное. По моему мнению, не отказываясь от оборонительных линий в расчете на долгий срок, стоило подумать о принципе 'лучшая защита - нападение'. Ни один воин не пойдет в дальний поход, если создать угрозу его собственному дому.

Чем хороша была служба под началом Петра Матвеевича, так это добродушной патриархальной атмосферой, позволяющей вольно обсуждать вопросы политики и стратегии. Он лет десять как овдовел, детей не нажил, и отеческие чувства обращал к подчиненным. Фамилиарное обращение было не всегда уместно, но в общем простительно человеку на двадцать лет меня старше.

- Вот ты, Алексаша, заботишься хана напугать, а не подумал, что у ногаев свое разумение есть. Из них многие на моей памяти с русских земель на крымские откочевали - могут и обратно прийти.

- Так это мы их вернуться увещеваем калмыцкой саблей?

- Почему нет? Народы сии готовы почитать своим господином того, кто сильнее. Даже так: кто больнее ударить может, того больше и слушаются. И уважают!

- Петр Матвеевич, ежели мы, паче чаяния, преуспеем - нужны ли государю такие подданные? Они опять уйдут или взбунтуются в первый подходящий момент.

- Ну, есть способы удержать. Первым делом - аманатов взять, лучше всего детей. Первенцев, для них это важно. Да не гноить в тюрьме, как по глупости иной раз делают: раздать по хорошим семьям, чтоб со своими вместе растили. Глядишь, через поколение у них будет много людей, не вовсе нам чуждых. Сможем выбрать, кого в начальники ставить. На службу тоже хорошо вызывать, только не против турок - на единоверцев магометане ненадежны. А когда в русском подданстве жить привыкнут, можно и к святому крещению склонять потихоньку.

- А порода? Порода - что, никакого значения не имеет? У одного племени прирожденная склонность к земледелию, у другого - к художествам, у третьего - к разбою... Разве не так? Не зря ж говорят, сколько волка ни корми...

- Насчет волка не знаю, а татарская порода совсем неплоха... Я сам татарин! Предок мой Солохмир-мурза в Рязань выехал из Орды при князе Олеге Ивановиче. Мало ли таких - Старковы, Аничковы, Чириковы... Вон, Тургеневых взять - они позже нас на Русь перешли, зато прямо в Москву. Годуновы так и на трон забрались. Ежели посчитать - знаю, ты считать любишь - среди русских князей и дворян четверть, пожалуй, не наберется, а пятая часть - точно ордынцы. И не хуже других бывали!

Бутурлин вернул нас от генеалогических штудий к войне:

- Ничего мы нынешний год не сделаем, дай Бог свое удержать. Иррегулярных отпускать надо, и чем скорей - тем лучше. Иначе будет с провиантом беда, как в запрошлом лете, когда людей голодом поморили. Вот ты твердишь о десанте, а как в него без хлеба идти?

- Иван Иванович, воюет солдат или от безделья мается - кормить его все равно надо. Во вражеской земле хотя бы отчасти можно на добычу рассчитывать, как раз урожай скоро.

Кто полагает, что самое трудное на войне - побить неприятеля, тот ничего не понимает в военном искусстве. Самое трудное - убедить начальство, чтобы тебе позволили это сделать. Всегда находится множество возражений.

- Ты хоть сочти, сколько там турецких войск! У Измаила-паши здесь тысяч двадцать было, не меньше в Крыму готовилось на Азов идти, да прибавь битых под Кызыкерменом, что тоже туда бежали...

- Считал. Сотня душ не наберется на версту побережья, если равномерно поставить. Только на берегу войск мало, больше на Перекопе или внутри полуострова. С моря они не ждут опасности. Но даже если турки не позволят разорить приморские места - пусть лучше янычары Крым сторожат, чем отправятся к Азову! Моя должность будет как у собаки в медвежьей охоте - задницу зверю рвать, чтобы не допустить до хозяина. А там лето к концу пойдет: глядишь, отложат осаду. За год много чего может произойти. Англия и Штаты уже трактат с Людовиком заключили, цесарцам воевать одним не с руки.

- Голландские Штаты навряд ли сим миром довольны. Стотысячную армию держали на свои деньги, а все выгоды англичанам уплыли. Невеликие приобретения, но выбраны с умом. - Апраксин понимающе усмехнулся. - Кстати, пленипотенциарий английский, что так ловко союзников обошел, при первой нарвской баталии был в свите Карла. Иоанн Робинсон, теперь - епископ Бристольский, а тогда резидент в Швеции. Ловкий поп, ничего не скажешь. Но ты прав насчет кесаря с французами: пожалуй, к следующей кампании у него будут свободные руки. Нынешний кесарь нашему царевичу свояк, на родных сестрах женаты - авось не оставит помощью.

Иван Иванович недоверчиво покачал головой:

- Не зря поговорка складена: свояку свояк не поможет просто так. Немец все-таки. Что он у государя за это попросит, еще неведомо.

- Коли попросит, так не наше, а турецкое. - Петр Матвеевич расправил на столе ландкарту - Испанская корона не досталась, можно с другой стороны возместить. Глядите: Белград побывал за немцами в прошлую войну, теперь удобное время взять снова. Дальше Валахия, еще немного - и море. Если весь Дунай, по устье, у кесаря будет - это не хуже американских серебряных копей. В верховьях до какого города суда ходят, ты вроде там бывал?

- До Ульма, в герцогстве Вюртембергском. Полста верст выше той деревни, где у нас баталия была с имперцами.

- Вот. Пробьются немцы к Черному морю - из самой середки Германии будет беспрепятственный водяной путь аж до Трапезунта, где все азиатские товары сходятся. Смотри дальше. Ежели сквозь здешние пороги судовой ход устроить, а меж Волгой и Доном канал выкопать - то половина Польши и чуть не вся Россия, до Урала, к сему пути пристанут. А на юг он до Персии дотянется. И это не предел.

Граф понизил голос, давая понять, что дальнейшие сведения не для праздных ушей.

- Недавно в Астрахани объявился туркменец один, просил к государю препроводить: челом бить, с важным делом, мол... Понятно, я должен знать, что за человек и какое дело. Купец оказался, звать Ходжа Нефес. Говорит, Аму-река, что от индейских гор через Бухарию течет, раньше в Каспийское море впадала и будто бы то русло можно расчистить... Дал я ему проезжую грамоту к Петру Алексеевичу.

- А не врет?

- На Коране клялся, это у них серьезно.

- Это что же, прямо от Баварии до Индии можно сквозной путь по рекам устроить?

От перспектив дух захватывало. Надо считать! Я взялся за линейку, перо и бумагу. Всякий, кто изучал обозное дело, знает не очень точную, но полезную формулу: повозкой впятеро дешевле, чем вьюком, рекой впятеро дешевле, чем повозкой, морем впятеро дешевле, чем рекой. Назовем ее 'правило трех пятерок'. Сии цифры берут в предположении, что препятствия наподобие грязи, порогов, течения или блокирующей эскадры отсутствуют. В обыкновенной торговле пропорция сохраняется: один лондонский негоциант жаловался, что доставка товара на тридцать миль в глубь материка стоит ему столько же, сколько перевозка через океан (речь об Америке, где совсем нет дорог). Из Азова в Петербург возить грузы вокруг Европы встало бы намного дешевле, нежели по внутренним путям. Убрать только пару небольших помех в проливах.

Я смутно помнил, что от Амстердама до Индии морем примерно пять тысяч испанских лиг, сиречь двадцать тысяч верст. А от Азова по рекам? Та-а-ак...

- Петр Матвеевич, а ведь может получиться!

- Чего ты там насчитал?

- Ну, англичан и голландцев с французами мы не разорим - ост-индские компании разумею - но рядом с ними место в восточной торговле занять можем. Горы всё портят. Горы - это вьюк...

Бутурлин, слишком трезвый, чтобы быть чем-нибудь довольным, не преминул поворчать:

- А сосчитал, в какой препорции купчишки солдатскую кровь в золото перегонят? За веру и государя воевать не грех - но ради ихней корысти не желаю!

Апраксин добродушно ему улыбнулся:

- Сам же сказал, немцы даром помогать не будут. Вот я тебе про корысть и рассказываю. Хватит резонов для союза?

- Может, и хватит. Только обхитрят они нас, помни мое слово. Как в прошлую войну: сами замирились с турком, а русских оставили. Даже задним числом, с-суки, наш трактат не гарантировали. Мы для них - быдло.

Граф погасил сомнительный разговор о царских свойственниках, переведя речь на более насущные предметы. Как действовать против Крыма? Он в принципе был не против десантов, только не хотел рисковать: еще одна неудача поставила бы его перед государем в совсем неудобную позицию. С Азовского или Черного моря лучше заходить? Есть ли способы избежать встречи с турецкими кораблями? Множество вопросов требовало совета знающих людей, и естественным представлялось обратиться к другому Апраксину, Федору Матвеевичу, и его подчиненным. Надо ехать! Вот единственный практический вывод, происшедший для меня из сего по-домашнему устроенного военного совета. На следующее утро, отдав необходимые распоряжения и взяв для охраны полусотню конных егерей одвуконь, поскакал в Азов. Через три дня, страдая от боли, как роженица, представился генерал-адмиралу и передал письмо от брата.

Меня удручала бездеятельность Азовского флота, с такими чудовищными издержками созданного Петром: за все время турецкой войны он ни разу не выходил в море. Не лучше ли в таком случае было обойтись без него, а деньги передать армии? Я бы сумел употребить их с пользой. Конечно, сие мнение не стоило высказывать адмиралу, малейший оттенок неуважения мог всё испортить. Лучше ненавязчиво намекнуть на затруднительность положения старшего брата, коему необходим военный успех, дабы оправдаться перед государем - и только содействие флота позволит на таковой надеяться.

Собственно, так оно и было, а мои сантименты в отношении морских бездельников не имели отношения к делу. На благородном, породистом лице Федора Матвеевича отразилось искреннее желание помочь, но также мучительное сомнение в возможности это сделать. Отвлекшись разговором о событиях и предположениях войны, под конец аудиенции он предложил на другой день отправиться в Таганрогскую гавань, поговорить с командором Бэкемом и другими офицерами.

Такое решение показалось мне наиболее разумным: адмирал - человек совершенно сухопутный. Сугубо русский парадокс. Умный начальник и неплохой полководец (на суше), он строил крепости и корабли, брал города, но никогда не участвовал в настоящей морской баталии. Царь держал за правило ставить на важнейшие должности людей, которым доверял, а недостаток у них специальных знаний возмещали толковые помощники из иностранцев. С ними и надо обсуждать детали.

Неотложные дела по крепости не позволили гостеприимному хозяину отлучиться, однако адмиральская галера поступила в мое распоряжение - знак оказать надлежащее внимание и содействие. Ни одного паруса не видать на просторах широкого залива. Главный военный порт юга постепенно открывается взгляду. Большой мол и редут в виде рисбанка перед входом в гавань. Приземистые бастионы на берегу. Десяток пустых кораблей - со снятыми пушками, реи тоже отсутствуют. Несколько судов помельче - эти снаряжены.

Меня встречали радушно не только по обязанности. В таких местах появление свежего человека - праздник, свободные от службы капитаны собрались за обедом у командора. Почти половина, как он сам, англичане. Есть голландцы, немцы. Русских немного. Несколько часов в истинно английском стиле испытываем выдержку друг друга, беседуя о чем угодно, кроме дела. После изрядного количества здравиц и взаимных комплиментов служителей Марса и сынов Нептуна атмосфера становится достаточно непринужденной для прямого разговора. Мы с Бэкемом в равных чинах и сходном положении - он при адмирале, как я при Бутурлине. Все же надо быть предельно деликатным: претензии со стороны пехотного офицера моряки не воспримут.

- Армия нуждается в вашей помощи, джентльмены. - Свое видение стратегической ситуации я только что изложил. - Как оборонительные, так и наступательные действия в настоящее время не могут быть успешны без поддержки с моря. Со своей стороны, мы готовы всячески содействовать удовлетворению насущных нужд флота, дабы он был в состоянии исполнить обязанности, возложенные государем.

Карты открыты. Очень важно оставить собеседникам 'золотой мост' для достойного отступления, не подвергая ответственности за прискорбный и очевидный упадок. Виноватых найти всегда успеем, сейчас важнее найти способы действий.

Однако воодушевления нет. Смотрят в сторону, кривят саркастически рты. Да-а-а... Неужели настолько всё плохо?! Когда такое настроение бывает у раненого - значит, скоро его хоронить. Естественным ответом на мое заявление должны быть жалобы на нехватку денег и людей (в своем распоряжении), невежество, волокиту и воровство (в других ведомствах). Надо же очистить себя от невысказанных обвинений.

Что ж, придется еще прямее.

- Командор, я хоть и венецианец, в морском деле совершенный профан. Нижайшая просьба: растолкуйте мне ваши проблемы для объяснения с моим начальством.

Несколько заинтересованных взглядов: офицерам такого ранга не свойственно признаваться в невежестве. Едкая смесь показного смирения и тайной гордыни - чисто иезуитская принадлежность, откуда она у меня? Все косятся на Бэкема. По крайней мере, субординацию понимают. Невозмутимо раскурив поднесенную денщиком трубку, он оборотился ко мне, в промежутках между клубами дыма скупо отцеживая фразы.

- Если установить пушки, суда сядут на грунт. На выходе из гавани еще мельче. Десять лет назад глубины хватало, а когда мол построили - песка нанесло. Без камелей перейти невозможно. Вывести весь флот на глубокую воду и оснастить - не меньше десяти дней даже с полной командой, а у меня некомплект. Видите?

Мундштук трубки прицелился через окно в морскую гладь.

- Что именно? Некомплект?

- Турецкий карлыгач. Посыльное судно.

На горизонте действительно белело какое-то пятнышко.

- Султанский флот стоит в Керчи. Вдвое сильнее. О нашем выходе им станет известно за неделю до готовности. Когда они явятся, суда еще не будут оснащены. Нам даже не укрыться в гавань - это столь же долгая процедура. Как бы ни изощрялся в Таврове мистер Козенц, линейные корабли - не плоскодонки. В устье Дона семь футов на фарватере, а осадка корабля - семнадцать с половиной. Можно пройти на камелях, и то в половодье. Не каждый год, в позапрошлом воды не хватило.

Сделав паузу, англичанин ожесточенно затянулся и продолжал пенять на судьбу:

- Обученные команды выморила чума. Номинально я имею половину штатного состава, но большинство матросов ни разу не выходили в море. Одиночное плавание в хорошую погоду - предел их возможностей.

Печально. Видел я эти камели, тяжкий крест азовских моряков: два широченных понтона, соединенных понизу бревнами. Их заводят притопленными под киль корабля, разгружают, откачивают - и добиваются уменьшения осадки. Пожалуй, десятидневный срок, названный командором для вывода судов - безудержно оптимистичная оценка. Не зря государь забрал отсюда на Балтику вице-адмирала Крюйса и чуть не забрал Апраксина: только угроза осады задержала его на юге.

- Жаль. Очень жаль, что мы не можем на вас рассчитывать. Гребной флот, как я понимаю, имеет отдельное командование?

- Да, к тому же они в Азове. Но самый знающий капитан - тот, что вас привез.

На обратном пути, побеседовав с галерным капитаном из архипелагских греков, я получил второе разочарование.

- Безопасный мелководный коридор вдоль берега, о котором вы, господин бригадир, говорите, действительно существует, но в нем есть разрывы. Несколько песчаных кос далеко выдаются в море, при обходе их вы встретите места, где фрегат может подойти к берегу ближе версты. Когда господин вице-адмирал изволил делать карту Азовского моря, я выполнял промеры глубин и могу уверить вас в точности сих сведений. Туркам эти пункты, скорее всего, тоже известны. Они могут запереть в них гребную флотилию на обратном пути к Азову и принудить выброситься на сушу.

- Как же тогда казаки ходили в Крым?

- Осмелюсь заметить, они ходили, когда турки с венецианцами воевали на Белом море...

- На каком море?

- На Белом. Оно еще называется Архипелагским или Эгейским. Конечно, не то море, что у Архангельского города. Весь турецкий флот был за Геллеспонтом, теперь же - весь в Керчи. На мелководьях можно от него укрыться, но обойти полморя кругом не выйдет. Разве случится длительный штиль.

Несколько ведер холодной колодезной воды, вылитые на меня Спирькой на заднем дворе адмиральского дома, вернули расплавленным от жары мозгам способность к действию. Духота страшная, даже вечер не принес прохлады. Легкое ощущение бредовости бытия тоже осталось. Большой мол, на строительстве которого, по слухам, полегли армии работников - и непомерными усилиями привели в негодность единственную гавань. Громадные корабли в мелководной луже - вместо легких канонерок или плавучих батарей. Лихорадочная, не щадящая денежных трат и человеческих жизней работа на верфях - только затем, чтобы построенные суда гнили в затонах. Трудно поставить сие в вину Федору Матвеевичу, всего лишь исполнителю предначертаний государя, входящего в мельчайшие подробности флотских дел. Царь, безусловно, умен - может ли он не видеть бессмысленность этой суеты? Или желает запугать султана одним видом линейных кораблей?

В устах адмирала все выглядело не столь мрачно. Выслушав мой рапорт, он вздохнул:

- Да, турки в оба глаза здесь смотрят, чтобы нас не выпустить. Азовское море корабельному флоту не впору, узкое и мелкое. Еще в ту войну нацеливались на Керчь - не вышло. Сейчас там султан больше двадцати кораблей держит, и фрегатов пять или шесть. У нас поменее... Но все в руце Божией! Хороший шторм у крымских берегов, или твоя Венеция в войну вступит - могли бы мигом сравняться.

- Не вступит. Им душу заменяет мешок с деньгами, турки его покамест не трогают... Федор Матвеевич, а не может ли Очаков оказаться для флота удобнее Керчи? Зимой коммуникация с Керчью возможна только по суше - значит, ее навряд ли можно удержать, не покорив прежде весь Крым. Долиной Днепра овладеть легче.

- Давным-давно о сем с государем рассуждали. Крупное судно через пороги не провести, а ниже порогов верфи не безопасны от татар. Разве граница будет по Перекопу.

- Хорошо бы! Господин генерал-адмирал, нельзя ли в Днепровскую флотилию командировать еще несколько офицеров с галер? Из тех, что море видели?

- По Днепру в море выйти хочешь? Ладно, людей дам.

Сделав визит обер-коменданту Келину и съездив еще в Черкасск напоследок, я возвратился к армии. Планы окончательно определились. Граф безусловно поддержал идею десанта, Бутурлин позволил себя уговорить. Самая большая удача: старый знакомец мой и соратник по весенней кампании одиннадцатого года Петро Щербина пришел с отрядом белоцерковских казаков, в их числе - старики, ходившие в прежние годы на Крым и способные служить лоцманами. После Прута беспрерывно шел дипломатический торг о судьбе Правобережья: турки требовали вывода русских войск, царь соглашался, но не прежде высылки Карла. Сумно было слышать об этом казакам, иные ворчали, что москали их предали. Выбор между холопством, бегством и расправой от озлобленных ляхов ожидал правобережцев, как только русские уйдут. Но вот нашлись же среди них люди, готовые драться вместе с нами не по обязанности, а для победы над турками и за долю в добыче. Я, со своей стороны, убеждал, что государь не оставит их, не будучи принужден к этому врагами. А случись неудача - на бывших запорожских землях места много.

В начале августа наши чайки скатились по Днепру, проскользнули мимо Кинбурнского мыса и вышли в море. Ветер благоприятствовал, на второй день показались крымские берега. Гезлев был естественной целью для атаки. Армянские купцы, ухитрявшиеся проникать сквозь границы, несмотря на войну, сообщали, что старинная крепостная стена местами обвалилась, а турок в городе немного. Несколько грузовых судов и вооруженную фелюгу с шестью небольшими пушками на палубе взяли без сопротивления. Егеря прыгали в мелкую, до колен, воду и шли к берегу - строиться.

Но не успели. Из-за домиков и садов выметнулась толпа янычар, преодолела нестройный огонь, ударила врукопашную. С палубы видно, как падают под клинками наши, другие пятятся, отстреливаясь, в воду, к спасительным лодкам. Маячат перед дулами пушек.

- Капитан, сигнал отступления судам. Срочно, фейерверком!

Огненные брызги рассыпаются и падают в воду, линия лодок начинает отползать от солдат, разом припустивших вдогонку. В глазах испуг и обида - ничего, потерпите, ребята... Вода им по грудь, по шею... Хватит! Теперь своих не заденем, разве оглушим.

- Капитан, стоять всем судам!

Турки так глубоко не лезут, самые наглые по пояс зашли. Хохочут вдогонку, размахивают ятаганами, кричат что-то обидное...

- Пали!

Картечь с тридцати сажен - страшная штука. А обстоятельства занятные, при случае дам задачу в артиллерийской школе: высота цели вполовину меньше, зато картечные пули рикошетят от воды. Сколько будет попаданий в сравнении с обычной стрельбой?

Еще залп, уже в спины. Полковые пушки заряжаются очень быстро, а вот бежать по колено в воде... И еще! По берегу - пока не все успели забиться в щели!

- Сигнал атаки!

Вторая линия лодок подтянулась, теперь десант выскакивает на берег дружно, en masse. Попытка турок повторить контратаку обходится им очень дорого, мало кто успевает добраться до спасительных укрытий. Дорога в лабиринт узких улочек, змеящихся между саманными стенами, открыта. Приказываю артиллеристам снять гаубицы на берег.

Эта операция столько раз проделывалась, что ни малейшей задержки быть не должно. На глубине в полсажени ставится тренога из мощных брусьев, с блоком наверху. Орудие снимают с морского станка и перекладывают на волокушу, наподобие крестьянских саней, подтаскивают под вторую треногу, на суше - и вот оно уже на заранее приготовленном сухопутном лафете, два капральства солдат впрягаются в длинные отвозы, тянут... Чуть не рысью! Всё заняло не более десяти минут. Колеса спотыкаются о бесчисленные турецкие трупы. Вперед! Туда, где егеря встретили сопротивление.

Воевать в азиатском городе, среди глинобитных дувалов и глухих стен - сущее наказание. Только ручные гранаты да артиллерия выручают. Впереди турки засели в постоялом дворе, выстроенном как острог, с башенками и бойницами. Закатываем гаубицу в проулок напротив.

- Заряд полный! Ядром!

Восемнадцатифунтовый чугунный шар пробивает стену - все же на артиллерийский обстрел строители не закладывались, дыра в аршин.

- Бомбой!

Разрывной снаряд влетает через пролом внутрь, там что-то со страшным грохотом рушится и обваливается. Солдаты бросаются вперед, по ним никто не стреляет. Через пару минут дом взят. Дальше!

Пугнув огнем неприятеля еще в нескольких местах, выходим к крепости. На вид ей лет двести, стены из ракушечника местами осыпаются. Башни - через полтораста шагов, узкие и тесные наверху. Артиллерии мало, ее просто негде ставить. Самые крупные орудия не больше наших полковушек, по одному-два на башню, и смотрят в сторону моря. А мы пришли в обход!

Зато перед приморской стеной нет рва. Пока мои два полка (третий охраняет лодки и служит резервом) располагаются на позициях, отправляюсь на рекогносцировку. Кроме штаб-офицеров, со мной казак-проводник, семнадцать лет назад бывший здесь в набеге с атаманом Чалым. Все поголовно попали тогда в турецкий плен, Чалый потерял голову - и доброе имя, на века. Зато любят малороссияне вспоминать, как в совсем уж незапамятные времена, лет сорок назад, брали Гезлев с Иваном Сирко (не сами, конечно - отцы и деды их). Вот был поход, так поход! Двадцать тысяч казаков прошли огнем и мечом не только побережье, но Бахчисарай и Карасубазар, а на возвратном пути разбили хана у Перекопа. Что сделали запорожцы, сможет повторить и регулярное войско - даже в меньшем числе. Шепелев по моему приказу собирает сведения о прежних боях, старательно отделяя правду от легенд.

Крепость не так уж крепка. Строили ее турки то ли против своих татарских вассалов, то ли против казаков - те и другие артиллерии, кроме малых фальконетов, сроду не имели. Дома, сады и дувалы подходят вплотную к стенам, они хорошо нам послужат. Посад у крепости - худшее зло для обороны, должно быть открытое пространство. Помню, когда ожидали Карла Двенадцатого быть к Москве, всерьез обсуждалось устройство бастионной линии вокруг Кремля и слом Покровского собора. Куртины гезлевской крепости слишком тонкие, полторы сажени: даже не имея осадных пушек, я мог бы сделать брешь за один день. Но сейчас и день - много. Завтра число неприятелей удесятерится.

Вот эти ворота с прямоугольной надвратной башней достаточно уязвимы: главный удар будет здесь. Ауксилиарный - там, где верх стены обрушился. И чисто демонстрационная атака у других ворот. Отдаю необходимые распоряжения. Стараюсь выглядеть хладнокровным. Для порядка посылаю парламентера с предложением сдаться, которое, впрочем, отклонено.

Здесь правильная осада была бы излишеством. Но получить жестокий отпор вполне возможно: турки умеют оборонять укрепления с завидным упорством. А мне непременно надо побеждать. Малейшая неудача будет использована, чтобы уронить меня в глазах государя. Слишком много нажито врагов. И солдатское доверие еще непрочно (если не считать Тульский полк). Казаки и вовсе присматриваются, на кого я больше похож: на Сирко или на Чалого? Они пойдут не за всяким.

Через амбразуры, пробитые в дувалах, мои гаубицы открывают огонь. Дистанция - чуть дальше пистолетного выстрела. Через час вражеские орудия сбиты, парапет все больше напоминает обгрызенный неведомым великаном сухарь. Егеря не дают туркам головы поднять на стенах. Под сим огневым прикрытием артиллерийский прапорщик Гурий Запрягаев со своими людьми подкатил к крепким железным воротам четыре бочонка пороха. Теперь засыпка, главный залог успешного минирования. Цепочка солдат, целая рота, крадется вдоль забора, на спинах рогожные мешки с землей. Укладывают вокруг заряда. И еще раз, по второму кругу.

Фитиль зажжен! Все прячутся по норам, в готовности выскочить и атаковать. Взрыв! Сквозь оседающую пыль видно: ворота вынесло, башня пошла трещинами. В любой момент может рухнуть, камни из нее уже сыплются. Стреляя на ходу и бросая гранаты, егеря врываются внутрь, следом - казаки. В стороне тоже шум боя: там атакуют через стену, с лестницами.

Врагов хватает ненадолго. Похоже, лучшие их воины погибли на берегу. Те, что остались в крепости, показывают спину - и начинается резня. Главное правило пехоты: хочешь жить - стой насмерть. В бегстве шансы погибнуть удесятеряются. Все же многие турки и здешние жители успевают унести ноги через северные ворота: их слишком много, а у нас не хватает сил обложить крепость по всему периметру.

Город почти пуст. Кто сразу не убежал - скрылся через подземные кяризы. В такой ситуации сам государь навряд ли смог бы удержать солдат от грабежа. Да и незачем. Только казаки все равно опережают: в этом деле им просто нет равных. Они первыми берут таможню и турецкий базар с запасами товаров. Хорошо, что страна магометанская, и вина совсем немного.

За два часа до заката охрипшим от ругани офицерам удается собрать войска. Прежде наступления ночи непременно надо быть в море. Иначе без больших потерь не уйти. Когда я распоряжаюсь амбаркацией, появляются Петро и два его сотника.

- Вот, Олександр Иваныч... От чистого сердца, теперь мы с тобой куда хошь готовы...

Небольшой, но увесистый мешок в его руках соблазнительно позвякивает. Но я не спешу взять.

- Петро Григорьич, тебя кто учил хабар дуванить? Не Семен Филиппович, точно: Палий бы постыдился такого.

- Та що такэ?

- Мы как с тобой решали перед походом? Зипуны всякие, оружие - ваши, без спору. А грОши складываете в общий котел с солдатами и делите наравне. Помолчи, сотник - не с тобой розмовляю. Подарком купить меня хотели? Меня купить денег не хватит, хоть весь Царьград ограбь.

Походный атаман опускает голову. По совести, возразить нечего - но идти против своих казаков не менее тяжко. Я не даю времени для ответа.

- И второе. Был уговор христиан не обижать? Тогда какого черта твои молодцы армянских девок валяют?

- Господин бригадир, та много ли тех девок... Разве случайно какие под горячую руку попали...

- Сказал бы я, подо что они вам попали... Этак мы для христианских жителей хуже татар станем. Освободители, нахрен: отцов освободили от денег, дочек от невинности. Ладно, баб можете оставить, им все равно обратного пути нет. А деньги надо переделить - или валите прямо сейчас на все тридцать два румба.

Загорелые лица сереют и вытягиваются. Угроза нешуточная. Смерть, только чужими руками. Большую, хорошо вооруженную флотилию битые на воде очаковские турки атаковать не смеют, а дюжина чаек - их верная добыча. Судьба Чалого и его ватаги у всех на уме. Возвращаться-то надо!

- Не... Ну як же... Погубить нас хочешь, Олександро Иваныч...

- Вы сами погубить себя захотели, когда отдельно гроши раздуванили. Знаете ведь, что за своих людей до последней крайности стоять буду. Ежели по-честному, пожалуйте к моему полковому казначею. Не желаете - прогоню раз и навсегда. Было такое, чтоб я не исполнил своего слова?!

Неостывший кураж после боя - как крылья за спиной. Сегодня мне можно почти всё: умение побеждать дает воинскому начальнику необыкновенную духовную силу. Деньги нужны (давно мечтаю обзавестись вторым комплектом котлов и заставить солдат пить кипяченую воду), но это - не главное. Надо пресечь своеволие и показать, кто здесь хозяин. А еще установить равенство в добыче и не дать развиться взаимной вражде. Ну, а если кто-то думает, что только он имеет право на хабар, а 'москаль' пусть воюет за голое жалованье, без такого человека я обойдусь. Полчаса ожесточенного гвалта в стане казаков, и целая депутация тащит медный казан, наполненный монетами. Акче - турецкие копейки - делят не по счету, а на вес, посему развесить казачью и солдатскую доли недолго. В награду за покорность разрешаю завтра погулять по татарским аулам на берегу, в стороне Инкермана.

Согласно расчету времени, на разорение побережья у меня не больше трех дней. Скачут, торопятся гонцы. Исходят смертным потом загнанные кони. Сегодня турецкий адмирал узнает о нашем выходе в море, завтра - о взятии Гезлева. Пошлет, всего скорее, несколько фрегатов. Через пару дней они у инкерманского мыса, еще через три-четыре - в Очакове, и тогда обратно нам прорываться с боем, имея неважные шансы на успех. Ошибка турок, что не перекрыли раньше днепровское устье: привыкли с этой стороны ждать неприятностей только от запорожцев.

Пройдя до устья Альмы (селения стояли пустыми, сопротивляться дураков не было), я повздыхал о Бахчисарае, лежащем всего лишь в двадцати пяти верстах, и отдал приказ на возвращение. Лучше не рисковать зря и иметь день в запасе, ввиду 'неизбежных на море случайностей'. Каменный Затон отомщен, сотни русских пленников вернутся с нами на родину (большей частью из свежего ясыря, со Слобожанщины). Теперь несколько дней каторжной солдатской работы на веслах - и мы будем в безопасности. Сделав короткие ночные передышки у Тарханкутского мыса и на Тендре, флотилия вышла к устью Днепровского лимана. Показались зеленые бугры северного берега и песчаные отмели южного, белеющие домики очаковских подгородных слобод... Обновленные тяжелые батареи на берегах - и линейный корабль на фарватере.

Домашние хлопоты

Двухпалубный тяжелый корабль, с прямым вооружением на первых двух мачтах и бизанью под латинский парус. Зеленое знамя с белыми каракулями обвисло на флагштоке. Откуда он взялся? Из Керчи не успеть, это точно. Ждал в Аккермане? А может, пришел с Босфора, еще не зная о наших действиях? Случайность или подготовленная засада? Могли турки заранее знать мои планы?

С таким врагом не пошутишь. Больше пятидесяти пушек. На нижней палубе, скорее всего, восемнадцатифунтовки. По английской системе это был бы четвертый класс, тогда наверху девять фунтов, на квартердеке шесть. Впрочем, у турок не угадаешь: они еще сохраняют короткоствольные орудия под каменные ядра. В любом случае, каждый борт сильнее всей моей флотилии. Трехфунтовки на чайках можно вообще не считать: они не пробьют обшивку.

- Что скажешь, капитан?

Савелий Кононов вообще-то капитан-лейтенант, из числа командированных Федором Матвеевичем, однако он капитан флагманской галеры, мой помощник по морской части и почти земляк: учился в Венеции, бегло болтает по-итальянски. Именно русские способны выучиться говорить на итальянском наречии так, что трудно отличить от местных уроженцев; и наоборот, итальянцы на русском. Звуковой строй речи очень сходен. Ну, а поговорить Савелий любит - на любом языке.

- Ширина устья три с половиной версты, турок стоит на якоре почти посередине. Проскочить между ним и батареями? С четырехсот сажен стрелять ему не близко, но уж больно удобно: бортовыми залпами по безответной цели... Ну, если людей не жалеть, пройдем: лодок много, все не перетопят. Абордировать его - не знаю, что выйдет. Всем ведомо, как государь с князем Меншиковым брали шняву 'Астрильд' и галиот 'Гедан'. Только шнява - она и есть шнява. Линейный корабль ежели кто с лодок и атаковал, потом не имел возможности о своей отваге рассказывать. Разве что рыбам.

- Сава, ты вот что скажи. Сможет он маневрировать, или так и будет стоять до конца боя?

- Сейчас штиль, если не считать сии редкие вздохи Зефира. Якорь поднять недолго, но толку-то? Без буксировки ему даже не повернуться. А что, Александр Иваныч?

- С кормы зайти - можно с ним переведаться. Действие бомб ты видел.

Есть другие способы. Взять батарею на косе, десантом. Осматриваю берег в сильную подзорную трубу: позиции укреплены с фрунта и тыла, сильное пехотное прикрытие. Нам артиллерию не подтащить. Лезть на редуты с одними винтовками можно, но очень тяжело: даже при удаче не меньше четверти своих людей положить придется. Потери и так больше, чем хотелось бы: Гезлев обошелся нам в сорок убитых и почти сотню раненых.

Из этих соображений корабль предпочтительней. Морские баталии суть большая трата пороха и малая - людей. Даже в случае неудачи можно потом решиться на атаку батареи. Наоборот - вряд ли. Если же выйдет конфузия в обоих пунктах, придется бросить суда вместе с артиллерией между Кинбурнским мысом и Перекопом и пробиваться к Днепру пешими в окружении татар, желающих выразить благодарность за гезлевское дело. Неправ Савелий, на лодках не пройти: вон у очаковского берега показались галеры, ловить уцелевших после перекрестного обстрела с корабля и береговых батарей.

Пока я думаю, подтягивается отставший хвост каравана. Штаб-офицеры прибывают ко мне, получают распоряжения и отправляются исполнять. Лишние солдаты с гаубичных канонерок уходят на другие суда, гребцами остаются предпочтительно охотники из тех, кто хорошо умеет плавать. Хотелось бы убрать подалее егерей, оставив на веслах одних фузилеров, но нельзя. Нарушишь дух боевого товарищества.

В Бразилии, рассказывают, водится рыбка - мелкая, но зубастая, которая нападает стаей, не глядя на размер добычи. Так и десяток моих лодок устремляется к страшному противнику, во второй линии - галеры, тоже имеющие по тяжелому орудию. Две из них захвачены в бою у Томаковки, отремонтированы и отмыты от дерьма. Пленными турками отмыты. Моя скампавея - в центре. Этим боем я должен командовать сам: никто другой не заставит канониров и солдат совершить невозможное.

Рабы не способны так грести. Прочные весла гнутся от усилий, вода вскипает пенными бурунами. Две версты прохватили за десять минут. Левиафана подводит уверенность в собственной мощи: пока выбирают, жалея якорь, канат, пока спускают баркас - мы уже на дистанции выстрела, и баркас разбивает тяжелым ядром, прежде чем корабль хотя бы пошевелился. Канониры без подсказок знают, по какой цели чем стрелять. Высокую кормовую надстройку, украшенную золочеными завитушками, кромсают в щепки бомбовые взрывы. Не уцелеть ни ретирадным шестифунтовкам, ни компасу, ни штурвалу. Рулевые тяги перебиты. В обычном морском сражении потерявший управление корабль уже считался бы побежденным, но здесь он еще способен исполнять должность плавучей батареи. Его корпус слишком крепок, чтобы быстро разбить. Опаснее всего бомбы, что влетают внутрь: в закрытом объеме их действие усиливается, и есть шанс попадания в крюйт-камеру. Приказываю галерам подойти ближе и стрелять каркасами. Продолговатые свертки горящей пакли со смолой и пороховой мякотью летят как попало, но промахнуться по такой громадине в упор невозможно. Дымные смоляные костры вспыхивают на палубе, язычки пламени, как матросы, начинают взбираться по вантам бизань-мачты. Смуглые турки в широких штанах и белых рубахах до колен мельтешат как муравьи в разворошенной куче, заливают, гасят огонь - на минуту между зажигателями и гасителями устанавливается шаткое равновесие.

Нас погубил один из 'вздохов Зефира', как изволил именовать сии дуновения Савелий. Обвисшие, как старческая плоть, паруса турка на минуту вспомнили молодость и наполнились жизнью, чтобы обречь атакующих на смерть. Без хода, без руля, повинуясь лишь хитрому искусству обуздания воздуха, фок-мачта и бизань потянули корабль одна вправо, другая влево, разворачивая в нашу сторону изготовленным к стрельбе правым бортом. Ничем было не спастись. И если матросы верхней палубы имели полные руки дела в борьбе с пожаром, нижним он не помешал дать полновесный залп.

Брызнули во все стороны щепки и человеческая кровь. Я больно ударился о палубу и с трудом поднялся на четвереньки. Рядом, где стоял капитан - кровавое месиво, какое остается от убитых тяжелым ядром. Секунды назад это был умный и веселый товарищ. Приходя в себя, выпрямился. Вроде цел. Только по скуле приложило и разорвало щеку - наверно, обломком дерева. Сколько ж можно, опять по голове! Галера гибнет. Кровавые борозды с обрывками человеческих тел, как от гигантских когтей, процарапаны через всю палубу, живые солдаты с ужасом озираются вокруг. Погонное орудие на баке сбито, приготовленные каркасы охвачены огнем: зажигательные снаряды на судне - палка о двух концах. Гасить бесполезно и незачем, сейчас нас добьют. Не убежать.

Выхватываю шпагу, сталь блестит под полуденным солнцем.

- Слушай меня! Все на весла!

Самые крепкие духом приходят в себя. Спихивают со скамьи останки погибших товарищей и берутся за весло. Других приводит в чувство удар кулаком или шпагой плашмя. Унтер-офицеры вспомнили о своей должности и помогают.

- Весла на воду! Сержант, управляй! Впер-р-ред!

Гребцы, привыкшие за время похода, сами ловят ритм, и горящее судно набирает ход, нацеливаясь в близкого неприятеля. Еще залп, с тридцати шагов, губит половину уцелевших, из ружей и пистолетов по нам тоже стреляют, но инерция уже неумолима. Пламя, буйно гуляющее на баке, тянется языками в сторону корабля, как зверь, алчущий новой пищи. Под баковой палубой полно неиспользованных бомб и каркасов, скоро их черед.

- Все за борт! И помоги вам Господь!

Оставшиеся в живых солдаты прыгают с обреченного брандера, плывут саженками в стороны. Пора и мне. Скидываю башмаки, отталкиваюсь от резной кормы как можно сильнее. Ныряю рыбкой, плыву под водой, сколько дыхания хватает. Несколько глотков воздуха - и опять вниз...

...Удар, словно кувалдой, по ушам. Даже тут становится светло. Ухожу глубже: сейчас будут падать обломки. Когда силы кончаются, выныриваю. Рангоут корабля пылает, как сосны в лесной пожар, огонь ползет по просмоленному борту. Мы победили! Теперь остается спастись. Беру направление на ближайшее из уцелевших суденышек - это канонерка, продолжающая размеренно посылать бомбы в горящий корабль. Босой и мокрый, с разодранной щекой, переваливаюсь через борт, приказываю прекратить огонь и начать подбирать людей.

Погибла не только моя галера, половина канонерок разбита. У них нет другой защиты, кроме малого размера: но если уж попадут, лодке конец. К счастью, люди в большинстве уцелели и барахтаются, держась за плавающие весла и обломки. Предоставив их другим судам, подхожу к пылающему исполину и вытаскиваю тех, кто был со мной. Их чудовищно мало: из ста с лишним человек не уцелело и десятка, большинство ранены. Гребцы помогают выбраться еще одному, но это турок, он бухается на колени, кланяясь и лопоча что-то просительно. Жить, наверно, хочет. Еще несколько рук хватаются за планшир. В воде кругом множество бритых голов, ежесекундно фигуры в широких одеждах бросаются с погибающего корабля.

- Не пускать! Они нас утопят. Этот пусть живет, сгодится для допроса.

Приклады и весла лупят по пальцам и по головам, лодка с трудом выбирается из этого супа с человечиной. Вода красна: кровь или отражение пламени? Распоряжаюсь прибавить ходу, чувствую, что до крюйт-камеры недолго осталось.

Через полчаса наш караван невозбранно проходит мимо догорающих останков: здесь слишком мелко, чтобы корабль затонул, и то, что не разметал взрыв, торчит на фарватере. С обоих берегов стреляют, но скорее для выражения чувств канониров. Траектория слишком крутая, ядро не рикошетирует, а сразу булькает в воду. На две версты имеет смысл вести огонь только при бомбардировке города, по любой другой цели - стоимость сожженного пороха превзойдет нанесенный врагу ущерб. Турецкие галеры прижимаются к береговым батареям Очакова, не осмеливаясь вступить в бой после того, что наблюдали. Вражеские матросы в длинных рубахах еще плавают вокруг, но их мало осталось. Невместно людям, связавшим свою жизнь с морем, тонуть летом, в штиль и в виду берегов. По-моему, они обязаны справляться с такой проблемой играючи. Если не могут - я не виноват.

Допрос пленного турка показал, что не коварство неприятеля, а вероломство фортуны стало причиной наших бед. 'Воин пророка', как назывался корабль, всего-навсего перевозил из столичного арсенала в Очаков тяжелые пушки, взамен захваченных нами у руин Кызыкермана: такой груз нельзя поручить какому-нибудь неверному греку на гнилой шаланде. Мехмет-паша (не тот, что командовал на Пруте и был удавлен в ссылке, а очаковский комендант) воспользовался случаем. Только боль в зашитой щеке не пустила на мое лицо улыбку, когда я узнал, что на момент боя добрая половина груза оставалась в трюме. Теперь шансы турок провести в нынешнюю кампанию хоть одну успешную осаду равнялись нулю.

Позже открылись и другие благоприятные следствия сего похода. Не знаю, облегчило ли это жизнь командору Бэкему, но из противостоящей эскадры четыре или пять кораблей ушли в Очаков, где и остались. Такое разделение сил было благим знаком и давало нам надежду, хотя слабую, когда-нибудь добиться перевеса в Азовском море.

Выход из днепровского устья стал невозможен - но я заранее знал, что у меня только одна попытка. Невещественным, но важным результатом оказалась рознь, посеянная между крымской знатью и султанским престолом. Майская засуха, вызвавшая неурожай на Украине, еще сильнее поразила Крым, и необходимость кормить пятидесятитысячную турецкую армию рождала ропот среди оголодавших татар. Разорение Гезлева подлило масла в огонь: пошли разговоры, дескать турки нас объели, а защитить от русских не могут. Авторитет хана пошатнулся, его воинственная позиция уже не находила всеобщей поддержки.

Последним делом, совершенным на обратном пути, стало превратившееся в регулярную обязанность здешних полков разорение Сечи Запорожской. Правда, большинство изменников вместе с атаманом Гордиенко два года как переселились в Буджак, ближе к Дунаю. Но горстка самых упрямых осталась на Днепре, в низовьях, близ Олешковских песков: они-то и сражались с нами у острова Томаковки. Страдая от воспаления и не ожидая серьезного боя, послал я полковника Юрьева захватывать лодки и жечь брошенные обитателями курени, что он и исполнил с исчерпывающей аккуратностью. После сего, третьего подряд, разорения, Сечь в этих краях более не возобновлялась. В дальнейших кампаниях союзные туркам запорожцы не показали никакого действия.

Пришедши в Каменный Затон, вновь укрепленный (даже лучше прежнего) руками солдат апраксинского корпуса, я нашел там приказ Бутурлина немедленно по получении сего прибыть в Богородицк, где все командование корпуса находилось. Разместив людей в недостроенных мазанковых казармах и поручив их старшему по службе полковнику, вместе с белоцерковскими казаками прошел снизу вверх пороги и явился к генералу с рапортом. Он благосклонно выслушал рассказ о крымских приключениях и повернулся в сторону, где на стульях в уголке скромно сидели незнакомый мне гвардейский офицер и какой-то статский приказного вида.

- Прошу вас, господа.

- Генерал-пленипотенциар-кригс-комиссара Якова Федоровича Долгорукова приказом определено мне, капитану Немирову, и авдитору Жохову ревизовать казенные суммы, отпущенные на провиантское довольствие войск, состоящих в команде бригадира Читтанова. Соблаговолите, господин бригадир, представить отчеты и дать объяснения.

Физиогномия моя представляла, должно быть, весьма живописное зрелище. Черно-синяя опухоль под глазом, как у неудачливого кулачного бойца, еще не исчезла, а только пошла зеленоватыми разводами, щека перевязана платком со спиртовым компрессом, распространяющим аромат винной лавки, и на фоне сего великолепия - выражение деревенского дурачка, которому злые мальчишки дали крепкий пинок по заднице, а сами спрятались. Поскольку, при нерегулярном поступлении денег, приходилось заимствовать на провиант средства от крепостного строительства и возвращать по мере поступления, строительные дела тоже попадали в ревизию. Наконец, любезные гости попросили предоставить им опись моего собственного имущества.

На этом я очнулся и с елейной вежливостью предложил уважаемым ревизорам проследовать в мои апартаменты, где подвести итог богатству будет, без сомнения, сподручнее. Озираясь в поисках несуществующего комендантского дома, они прошли за мной в артиллерийские мастерские, там сторож отворил каморку, где я имел обыкновение спать, находясь в Богородицке. Из-под нар появились матросский сундучок с книгами и ящик со слесарными инструментами.

- Вот. Ещё то, что на мне, но не всё. Мундир чужой. Шпага, башмаки и шляпа - тоже, их надо вернуть, когда обзаведусь. Денег нет. Совсем нет, ни копейки. Питаюсь из солдатского котла, если сие не по указу - запишите. Да, еще есть деревня, жалованная государем, только с нее дохода никакого: и так мужики с голоду пухнут.

Гости мои заскучали, даже раздумали делать опись, не утратив, однако, рвения в поисках злоупотреблений. Проверка денежных счетов и расписок затянулась на месяцы, до зимы. Впоследствии мне передали одну их беседу с Бутурлиным, из которой Иван Иванович не делал секрета:

- Именно это и подозрительно, господин генерал-майор! Если человек показывает столь мало имущества, совершенно очевидно, что он заранее думал о возможности разоблачения и конфискации, и принял свои меры, кои могут быть многообразны - от закапывания денег в землю до передачи доверенному лицу или отсылки за границу...

- Хоть ты и авдитор, а дурак. Совсем людей не знаешь. Этот итальянец, он только до чинов жадный. Везде суется, мельтешит перед государем - видно, что метит в генералы. А деньги ему - тьфу! Как приплыл из-за моря голодранцем, таким и остался. Скажи-ка лучше, кто князю Якову Федоровичу на мою дивизию поклеп возвел?

Последний вопрос остался без ответа. Понятно, что казнокрады, коим прищемили вороватые пальцы, попытались использовать против меня мое же оружие (и свои немалые связи), но не преуспели. Ревизоры обнаружили лишь то, что некоторые суммы использовались не по назначению, однако, рассмотрев дело, признали своевольные изменения достаточно обоснованными. Из самой внимательной проверки я вышел чист, что случалось в армии крайне редко, и мог бы радоваться возвышению своей репутации, если бы не огорчение от преждевременного окончания для меня кампании против турок. Я отправил государю подробный доклад о военных действиях и пропозиции на будущую кампанию, в сопроводительном письме не преминув заметить, насколько вредно для дела отвлекать офицеров от несения службы неуместными ревизиями, кои можно с лучшим успехом проводить во время нахождения войск на зимних квартирах.

Вынужденное пребывание в тылу уместно было использовать для усовершенствования городского и войскового хозяйства, совсем заброшенного мною за недосугом. Должен сказать, что пребывание на Днепре значительной армии пошло на пользу крепостному строительству. Известна поразительная способность русских солдат обустраиваться во всякого рода временных лагерях, при полном отсутствии средств и условий: поселят в продуваемой и промокающей палатке, глядь - а у них откуда ни возьмись землянка с печкой появилась, да так выкопана, что тепло и сухо. Адриан Никитич использовал это свойство, снабдив людей строительными материалами, и совершил чудо - заставил почти всё выстроить где надо и как надо. От полевого укрепления с землянками до крепости с казармами - всего один шаг, и он был сделан. Вниз по реке появились фортеции у опаснейшего из всех Ненасытецкого порога и у двух татарских переправ: Будиловской и Кичкасской. На Хортице и Томаковке сделали редуты. Вместе с обновленным Каменным Затоном эта цепочка обеспечила нам безопасный путь, а неприятелей лишила маневра. Одиночный лазутчик еще проскочил бы, но значительный отряд крымцев мог переплыть Днепр только ниже системы укреплений, распространение коей до самого устья было делом времени. Возведенные в Богородицке двухэтажные казармы позволяли зимовать пехотной дивизии без малейшей тесноты, в спешном порядке доделывались хлебные магазины, пекарни, бани, кузницы и все прочее, что необходимо регулярному войску.

Расходы, не предусмотренные сметой, всплывают при таком большом деле ежедневно и ежечасно. Препятствие в виде сидящих над душой ревизоров чрезвычайно усугубляло мои страдания. Требовался щедрый источник неучтенных денег.

Я считал, что заблаговременно позаботился об этом. Люди и инструменты, нужные для делания железных изделий на продажу, больше года как приехали из Тулы вместе с Козиным. Но работа не шла: сначала надо было устраивать мастерские, а потом мешал недостаток топлива. Древесный уголь приходилось возить аж из брянских лесов.

Мне не понадобилось напрягать ум, ибо решение лежало на поверхности: на поверхности земли, в буквальном смысле. По пути из Азова я встретил в степных балках выходы каменного угля, о котором и раньше слышал от казаков. Англичане лезут за ним в глубокие шахты, а здесь ломай и вези. Первая проба в кузнице оказалась вполне удовлетворительной. До зимы успели пригнать несколько обозов, под охраной конных егерей. Мастерская становилась прибыльной.

Еще один щедрый подарок судьбы посчастливилось получить во время рекогносцировки на правом берегу Днепра, напротив Каменного Затона: даже руки задрожали от жадности, когда увидел в речном обрыве мощный пласт минерала, что специально для меня выписывали из-за границы. Пиролюзит! Золото не обрадовало бы сильнее. Теперь все, что необходимо для приготовления затравочных смесей к новоманерному оружию, найдено в России. Государь незамедлительно получил известие о сем, цифирью. Ценность пограничной области, с обретением сих минеральных богатств, увеличивалась многократно. Добавочный резон защищать ее изо всех сил.

Помимо моего специального употребления, пиролюзит обыкновенно применяют для обесцвечения стекла, коему неизбежные в песке железосодержащие субстанции сообщают зеленый оттенок различной глубины, смотря по консистенции. Русские стеклоделы, из экономии, редко следовали сему рецепту, я же теперь мог варить на местном угле стекло высших кондиций по дешевой цене, и заложил завод, способный с лихвой обеспечить всю Украину.

По негласному правилу, действующему в России, доходы от промыслов, устроенных местными властями на казенный счет, употребляются на казенные же нужды, но по собственному усмотрению начинателей - пока верховная власть не наложит на них свою руку. Я рассчитывал использовать не включенные в государственную роспись прибытки главным образом для строительства и укомплектования оборонительной линии, утвержденной государем на бумаге, но не получившей доселе ни копейки ассигнований. Жаль было бы оставить без воплощения любимый прожект, во всех подробностях обдуманный зимними вечерами. Ландмилицкий регламент, принятый почти без поправок по моим предложениям, соединял распорядок гарнизонных войск с обычаями однодворцев старой Белгородской черты, прибавляя к ним воинский опыт егерей, из коих я намеревался ставить командиров. Мне давалась воля переводить на новую линию служителей прежних засечных черт, поселять малороссиян (этих - только своей охотой, без принуждения), зачислять солдат, признанных негодными к регулярной службе (то есть всех, которых пожелаю - какой лекарь меня ослушается?), и самое замечательное - брать в ландмилицию излишних рекрут, буде таковые окажутся. Последний пункт, на первый взгляд совершенно бесполезный (рекрут вечно не хватало, они бежали тысячами), на самом деле открывал возможности сказочные и почти безграничные.

По сути, это была индульгенция на прием беглых. Тогда еще никем не оспаривалось право любого холопа расплеваться с хозяином и пойти 'вольником' в армию, дабы служить самому государю. Приравняв ландмилицию к регулярным полкам по комплектованию, Петр тем самым позволил мне без спросу прибирать чужих крестьян в обмен на выписанные их владельцам квитанции о приеме рекрут. Обидно, если такие громадные полномочия пропадут втуне.

Тем не менее, я не сразу научился употреблять сию 'полную мочь' с пользой для дела. Если буквально следовать римской системе и выводить на землю солдат, прослуживших пятнадцать лет в строю, не удалось бы заселить и одной деревни: огромные небоевые потери и быстрый оборот людей оставляли очень мало ветеранов такого срока службы (похоже, римляне лучше умели беречь своих воинов). Вдобавок те, кто не выслужил за столь долгое время хотя бы унтер-офицерский чин, отличались дурным поведением, пьянством или иными особенностями, препятствующими постановке в десятники, коих планировалось из них сделать. В конце концов я перечислил в ландмилицию около сотни солдат, имевших прежде тяжелые раны, и на этом сей источник иссяк. Украинские поселяне воодушевления не выказали. 'Нема дурных' - звучало их единодушное заключение после знакомства с регламентом, разительно отличным от казацкой воли и подозрительно напоминающим армейский порядок. Надежда на более привычных к государственной дисциплине великороссиян столкнулась с отказом Федора Матвеевича Апраксина, из чьей губернии собирались переводить людей. Его старший брат, сочувствуя прожекту, прислал двести семей пензенских однодворцев и крещеной мордвы, но этим пока и ограничился. Беглые тоже не спешили сбегаться под мое покровительство, и правильно делали: не знаю, чем бы я стал их кормить.

По идее, военные поселенцы должны были сами обеспечивать себя провиантом, изобилие плодороднейшей земли сему способствовало. Слободу на берегу Самары, близ крепости, для них построили. Но запасы до первой жатвы, семена, инвентарь, рабочий скот - всё это надо было раздобыть, притом что казна не давала ни гроша, а ремесленные начинания находились в младенческом состоянии, когда вложений требуют больше, чем приносят прибыли.

Осенняя вспашка под озимые стала критическим испытанием земледельческих сил наших. Помилуй Бог, какие споры кипели по поводу пахотных орудий! Всякий мужик в России считает себя профессором хлеборобского искусства, даже если одет в мундир вместо армяка. Будучи полным невеждой, я ничего не мог присоветовать, а опыт людей из разных концов страны сильно различался. Солдаты из северных уездов норовили изладить привычную соху, ругаясь, что подходящего дерева на этой лысине днем с огнем не сыщешь. Пензенцы плевались, глядя на их работу, и с гордостью вывозили в поле тяжелый сабан, от которого тоже мало проку: сей татарский плуг требует шесть или восемь волов, а с тяглом у переселенцев совсем беда.

Поглядев на эти мытарства и послушав аргументы пахарей, я понял только одно: ежели ничего не предпринять, ландмилиция моя вымрет с голоду на будущий год, и начинание кончится крахом. Договорившись, чтобы переселенцам продали в долг, под оплату хлебом, выбракованных из артиллерии лошадей, отправился в мастерские и поставил заскучавшим от однообразия оружейникам задачу:

- Нужен удобный легкий плуг, под одну пару волов. Или - пару лошадей, еще лучше. Чтобы при этом брал глубоко и пласт оборачивал, - всё для здешней земли. Кто лучше всех сделает, тридцать рублей не пожалею. Только не сейчас, а после государева жалованья. Железо на это можете даром брать.

Надо ли говорить, что все загорелись работой, и не только ради приза: мастера в душе оставались такими же крестьянами, как и все прочие мужики. Тут вмешалась в дело сословная гордость земледельцев. Пробы и переделки представленных образцов затянулись на всю осень. К нынешней кампании не успели, но результат получился хорош. Не помню, кто додумался пустить бесплатное железо не только на лемех, но и на отвал, вместо дерева, - земля перестала прилипать, и плуг пошел, как по маслу. Тридцать рублей пришлось разделить между тремя мастеровыми, каждый из которых мог частично претендовать на авторство конструкции. Впрочем, получение денег было для инвенторов лишь вопросом престижа, ибо все до копейки ушло на грандиозную пьянку с угощением и побежденных соперников, и людей вовсе непричастных.

За зиму наклепали сотни таких плужков - чтобы все желающие брали, с отдачей зерном через год. Не понравится - можно вернуть, заплатив только за аренду. В последующие десятилетия они, с небольшими усовершенствованиями, распространились на юге России под названием ландмилицких. Кстати, очень похожий плуг, именуемый в Англии роттердамским, был изобретен немного позже - жаль, я не догадался взять патент на железный отвал.

Все эти занятия, прибавляясь к обычным офицерским обязанностям, не позволяли мне скучать в перерывах бесед с ревизорами. А как только дорогие гости уехали, нагрянула инспекция иного рода: двадцать тысяч татар, под командой калги Саадет Гирея, перейдя Днепр по тонкому льду между Кременчугом и Переволочной, принялись разорять крайние хутора Полтавщины.

Учиненная крымцами проверка готовности не застала наши войска врасплох. План размещения по селам припасли заранее. Жители, обычно воспринимающие постой с враждебностью, как посягательство на свои вольности, были радушны и приветливы (я разрешил полковникам в недоброжелательных селениях солдат не ставить). Баталий никто не ожидал: татары обычно уклонялись от столкновений с регулярными войсками, а те не имели возможности за ними угнаться, пока разбойники не обременят себя скотом или ясырем. Однако на этот раз произошел серьезный и весьма знаменательный бой (к сожалению, без моего участия).

Полк Ивана Баташева, один из ходивших летом на Гезлев, на марше в открытом поле оказался окружен всей неприятельской ордой и принужден отбиваться с утра до позднего вечера, прежде чем дошел до укрепленного городка, где можно было дать людям отдых. О пережитом страхе говорили без стеснения. Офицеры и солдаты вскладчину поставили пудовую свечу в гарнизонном храме Рождества Богородицы за свое чудесное спасение. Но я сделал иные выводы.

Подтвердилось прутское наблюдение, что иррегулярная восточная конница, сколько бы ее ни было, бессильна против дисциплинированной пехоты. Новоманерное оружие, даже в небольшом количестве, придало дополнительную устойчивость обороне. Две роты егерей, образуя одну из четырех шеренг, не могли вести длительный непрерывный огонь, как Тульский полк, но прекрасно дополняли фузилеров: общими усилиями они отражали любую атаку. Пятнадцатикратно превосходящий неприятель, соблазнившийся численным перевесом, ничего не сумел поделать с неприступным каре, разве что замедлил его движение. Конечно, если бы нападения продолжались, истощение боевых припасов и утомление угрожали гибелью - но два или три полка, снабженные всем необходимым, чувствовали бы себя гораздо увереннее. А бригада четырехполкового состава, при условии что ей не придется заботиться о коммуникациях, пройдет по татарским степям, как пуля через печень - навылет.

Крымцы сделали обычные пакости: поймали оплошных людей, угнали скот, выжгли оставленные жителями поселения, - и ушли восвояси. Можно было отправляться в зимний отпуск, на что позволение давно имелось. Не спеша, с уроками турецкого языка в дороге от специально взятого в кибитку пленного эфенди, с долгими остановками в Туле и Москве добирался я до балтийских берегов, но все же приехал в Петербург раньше государя. Его задержали голштинские дела. Противоборство со шведами в Германии и Финляндии стояло на первом месте, туда шли деньги, рекруты, лучшие генералы - мы на юге довольствовались остатками. После неудачного похода Петр держался относительно турок оборонительной стратегии и, похоже, тешил себя надеждой, что бесплодная минувшая кампания заставит султана задуматься о мире. Некие намеки на смягчение жестоковыйных неприятелей действительно были: русского посла Петра Андреевича Толстого в очередной раз выпустили из тюрьмы и даже позволили ехать к царю для консультаций. Его ожидали со дня на день.

Городок на Неве превратился в оживленное место, знакомых встречалось множество: князь Михаил Голицын, почти вся гвардия, оба Брюса. Генерал-адмирал тоже был здесь, и возвращение его в Азов состояло под сомнением, в зависимости от военных обстоятельств. Собираясь с визитом, я посчитал удобным воспользоваться сей формой изъявления вежливости, чтобы возобновить вопрос о комплектовании ландмилиции.

Препятствуя переводу 'старых служб служилых людей' на новое место, Федор Матвеевич исходил из интересов губернии и флота: верфи на Дону нуждались в защите. Бывшие запорожские владения формально никуда приписаны не были, но де-факто оказались под рукой Дмитрия Михайловича Голицына. Размышляя, как бы объехать загородившего путь адмирала, я нашел единственно возможный способ. Надо добиться передачи восточной части провинции, по Днепр, в Азовскую губернию, чтобы ответственность за оборону легла на Апраксина, а линия стала частью единой системы, расположенной в порученных ему землях. Резоны, главным образом военного свойства, подобрать нетрудно. Были аргументы и в пользу подчинения князю Дмитрию Михайловичу, но последний год отношения с ним испортились. Князь бесцеремонно задерживал мои лесные и хлебные грузы для своих киевских нужд, и возражать ему не приходилось: в этом генерал-губернатор властен. С караванами равного по рангу соседа он бы так поступать не стал.

Говоря по совести, имелся у меня и личный мотив. Голицын сидел в Киеве безвылазно, вникая во все подробности управления; Апраксин занимался преимущественно флотскими делами и проводил в Петербурге едва ли не больше времени, чем в губернии. Можно было надеяться на совсем иную меру самостоятельности. К приезду царя удалось убедить Федора Матвеевича, что польза отечества неотменно требует распространения его власти к западу от Азова, и наше совместное представление на высочайшее имя увенчалось успехом. Сделавшись (весьма кратковременно) частым спутником и сотрапезником государя, я имел удовольствие вскоре быть представленным прибывшему из Константинополя через Венгрию и Польшу Толстому и участвовать в обсуждении дел, прикосновенных к турецкой войне.

Не хотел бы я видеть этого человека своим врагом. К счастью, обстоятельства ставили нас скорее в положение союзников, равно заинтересованных в привлечении царского внимания к югу, дабы возвысить собственное значение. Сии попытки требовали достаточно ненавязчивой манеры: любопытно, какое воздаяние получил бы глупец, осмелившийся указывать Петру, что следует делать. Как лучше добиться его целей - такие советы он еще готов был принимать от людей, отмеченных августейшим доверием. Политический расчет и простое любопытство действовали в одном направлении, побуждая меня играть на руку Толстому и постоянно расспрашивать посла о политике Блистательной Порты, интригах и перемещениях начальствующих лиц. Незадолго пришло известие, что турецкий командующий Измаил-паша отозван.

- Дорогой Александр Иванович, - будучи вдвое меня старше, знаменитый дипломат тем не менее обращался с безукоризненной вежливостью, возможно содержащей каплю иронии к бесцеремонному выскочке, - не принимайте так близко к сердцу опалу вражеского генерала, хотя бы и несправедливую.

- Не в этом дело, уважаемый Петр Андреевич! Если сей паша понесет наказание за свои осторожные и разумные действия и за неисполнение неисполнимого, его преемник во избежание столь же печальной судьбы может избрать более рискованный военный план, о чем было бы полезно знать заранее.

- Увы, пока невозможно с уверенностью предполагать, кто займет это место: слишком быстро менялись люди в султанском окружении. Десять лет назад, государь, - Толстой повернулся к царю, обратившему внимание на наш разговор, - я докладывал Вашему Величеству о казнях, учиненных визирем Хасан-пашой. Двенадцать тысяч тогда умертвили, большей частью чиновных и знатных. Верите ли, за последние годы еще больше палачам трудов было.

- Что тут невероятного? - Петра было казнями и опалами не удивить. - Поделись-ка лучше своими обсервациями о султане и нынешнем визире, чего от них ждать.

- Падишах Ахмед - младший сын Мехмета, который осаждал Вену...

- Лучше скажи: который охотился на зайцев, пока визирь Кара-Мустафа осаждал Вену, - усмехнулся Петр.

- Истинно так, Ваше Величество. Младший сын прозванного 'охотником' султана Мехмета от гречанки-вероотступницы. Наследовал после бунта своему брату, свергнутому янычарами, и очень боится разделить его судьбу. Он малодушно податлив к прихотям черни и мнительно-жесток с приближенными, от коих вечно чает измены. Топор палача ни дня не остается праздным. На плахе скончало жизнь больше турок, нежели под мечом Евгения Савойского. Оно бы и хорошо - пусть басурманское племя само себя истребляет, только вот беда: к власти пришли небитые. Никого не осталось из помнящих прошлую войну. Новые паши мнят себя счастливее проигравших оную прежних и не престанут воевать, пока не вернут Азов (чего Господь да не попустит), либо пока не будут биты до потери куража.

- А визирь? Столь же воинственно настроен?

- Визирь настроен сберечь свою голову. Когда весь народ турецкий жаждет побед над христианами, ни один разумный министр противиться не станет - но конфузия означает удавку. Было время, султан менял визирей чаще, чем галантный кавалер меняет подштанники...

- Да, каждый раз, как обгадится!

- ...Однако нынешний Дамад Али-паша, зять султанский, совсем не прост. Всем ведомо, что нынешняя война начата по интриге крымской и шведской - а по каким резонам закончится, никто не знает. Визирю нужна хотя бы видимость победы, иначе опять станут виноватых искать. И вот еще что я приметил. Сильнее всего ратуют за возвращение Азова такие лица, коих ни при каких обстоятельствах в бой не пошлют. Воинские люди, кто поумней, больше в сторону Мореи поглядывают: венецианцев осилить нетрудно, а провинция побогаче Азова будет. Не голая степь. Кара-Осман, ага янычарский, почти открыто противность показывает.

- Мнишь, янычары опять взбунтоваться могут?

- Если их прямо на убой пошлют, как на Пруте - возможно. Только у Али-паши хитрости хватает до этого не доводить, а непокорных поодиночке выдергивать и с важной должностью на войну отправлять. Или из янычар исключать, под видом негодности. Вот еще резон против мира: чем казнить, лучше своих врагов под русские пули подставить.

Царь хмурился на такие соображения: необходимость держать две армии против шведов и третью (под командой Шереметева) в Польше, по своему политическому устройству уязвимой для враждебных интриг, оставляла очень мало средств для борьбы с турками и татарами. Рассуждения мои о пользе для России взятия Очакова раздражали его несвоевременностью. Осада и удержание города одними имеющимися силами были, пожалуй, возможны - но пришлось бы оставить без должной защиты остальную границу, чем хан не преминул бы воспользоваться. Устройство оборонительных линий и десантные действия против Крыма, напротив, встретили полную поддержку: государь наградил меня за прошлую кампанию деревнями и подарил свой портрет с бриллиантами.

Теперь я знал, куда девать крепостные души, а на предстоящую кампанию (буде обстоятельства возблагоприятствуют) наметил, обсудив с царем и адмиралом, несколько многообещающих планов. Пользуясь близостью Азова и днепровских крепостей к уязвимым пунктам неприятельским, можно было на татарские набеги отвечать своими. Лучший способ отучить хана от дальних походов - заставить его обороняться. Высочайшая апробация моих воинских намерений давала надежду преодолеть бездеятельную осторожность Бутурлина.

Негоциации между Вилларом и Евгением Савойским в Раштатте, ведомые в ту зиму, привлекали внимание всей Европы, а наше - особенно. Вмешается ли император после неизбежного мира на западе в войну на востоке? Петр возлагал надежды на породненного теперь с ним Карла Шестого, ожидая его содействия не только против турок, а также и против шведов, вытеснение коих из Германии предполагал выгодным для венского двора. Скептики сомневались, усмотрит ли сей двор выгоду в замене шведского влияния русским на балтийском побережье, но ничего еще не было решено, и мой амстердамский знакомец Андрей Артамонович Матвеев, лучший дипломат России, отправился в Вену соблазнять имперцев выгодами союза. Толстой полагал эту задачу чрезвычайно трудной:

- Интриги шведов или крымского хана, - пояснял он, - это сильный резон для султана нападать именно на нас, но не единственный. Карловицким трактатом страны римской веры взаимно гарантировали свои от турок приобретения, так что атака на любую из них грозит Порте возрождением Священной Лиги. К России союзники ласкались, пока для войны надобилась, а на победный пир не позвали, оставили за воротами. К православным там отношение хуже, чем к магометанам, на завоеванных землях теснят и принуждают к унии всемерно. Если будут русские сильны, а границы сблизятся - император станет в сей политике не настолько волен. Ему выгода так сделать, чтобы мы с турками взаимно друг друга истощили. Нападение на Польшу или Венецию для Карла Шестого - casus belli, а нам помогать он ни обязательств, ни корысти не имеет.

- Петр Андреевич, насчет корысти не так всё грустно. - Я изобразил систему речных торговых путей, возможную в случае совместной победы над османами. Толстой задумался:

- Может быть. Но и здесь почвы для соперничества усматриваю не меньше, чем для союза. Получат ежели цесарцы выход к Черному морю - постараются торговлю целиком под свою руку взять, а персидский шелк вместо Астрахани в Трапезунт направить. И даже если государь Петр Алексеевич с императором о разделе торговых выгод договорятся, иезуитских интриг сие не устранит. Священная Римская империя - не Голландские Штаты, кои деньги выше религии ставят.

- А насколько вероятно вмешательство Вены при вторжении турецких войск на польские земли? Скажем, в случае их марша к Киеву, как мы прошли в Молдавию три года назад?

- Вряд ли турки на такое осмелятся. Французский посол убеждает их ни в чем себя не ограничивать, ибо немцы теперь ослаблены, только собственный интерес французов слишком явственно в сих уговорах просвечивает. Война против коалиции, с лучшим европейским полководцем во главе, в планы великого визиря не входит, он постарается осилить христианские государства по отдельности. Что его ждет при неудаче, всем известно. Захочет ли он совать голову в петлю?

- И все же, давайте возьмем разные степени нарушения польского нейтралитета, от набега крымцев до полновесного похода - какой может оказаться достаточно, по вашему мнению, для имперцев?

- Они могут игнорировать любое нарушение, коли пожелают, под претекстом, что русские войска первыми вошли в республику и разорвали ее нейтралитет. А более всего сие зависит от Варшавы: неловко, знаете ли, объявлять войну в поддержку союзника, который сам отказывается сражаться. Помните, как весной одиннадцатого года поляки ответили на разорение Правобережья Орликом и Мехмед-Гиреем?

- Никак. Они предоставили это нам. Будто не их территория.

- Вот именно, любезный Александр Иванович. Казачьи земли польские магнаты не очень-то за свои считают, скорее за покоренные неприятельские. Начнут турки грабить их собственные имения - тогда встрепенутся. Действия же императора предсказать очень сложно: пожелает он дать отдых народу после испанской войны или захочет утешиться от разочарований приобретениями на востоке, нам неведомо.

Ответный визит

Решив в Петербурге важнейшие дела, я не стал ни дня задерживаться на севере, предполагая вернуться по зимнему пути и успеть еще завернуть в новообретенные имения и на Белгородскую черту. В обоих местах разговор с мужиками шел о переселении на линию. Сочетая в разумной пропорции уговоры и угрозы (с однодворцами больше первых, с крепостными - вторых), удалось добиться посылки на юг авторитетных стариков, чтобы посмотреть землю. Для перемены жительства все равно не было другого времени, кроме поздней осени, когда хлеб убран и обмолочен: до этого следовало все приготовить.

Государь сохранял надежду на переговоры и посему приказал не вести наступательных действий первыми, отдавая почин кампании неприятелю. Я считал это решение сомнительным в стратегическом отношении, но оно меня устраивало: появилось время вплотную заняться устройством ландмилиции. Проехав до Троицкой крепости с большим отрядом и в сопровождении мужицких депутаций, выбрал места, угодные для обороны и земледелия одновременно, заложил земляные фортеции и разместил в оных по роте солдат богородицкого гарнизона и по сотне или две казаков. Помимо сторожевой службы, им поручалось выстроить мазанковые казармы в двойном, против собственных нужд, объеме - с расчетом на будущих переселенцев, должных сначала дополнить, а потом вовсе заменить на линии регулярные войска. Планом предусматривалось десять ландмилицких полков, тысяча человек в каждом, с делением на роты и капральства по десятичной системе. Первый год собирались поселить около двух тысяч семей, и далее примерно в той же пропорции, с расчетом на пять лет. Чтобы создать резервы хлеба, коего каждый год постыдно недоставало в сей наивыгоднейшей для хлеборобства провинции, силами солдат верстах в двадцати выше по Самаре, где ныне Новомосковская крепость, а тогда стоял безымянный редут, распахали и засеяли несколько тысяч десятин. Заводы, стекольный и железных изделий, входили в силу - черт бы с ней, с этой войной, буду хозяйством заниматься!

Но так не бывает, чтобы заниматься любимым делом - и никто не мешал. Вражеский набег по первой траве на сей раз пошел восточнее, в сторону Пензы и Симбирска, силами кубанских ногаев Бахты-Гирея. Петр Матвеевич Апраксин, принужденный его отражать, не мог отделить войска для защиты Украины. Когда здесь тоже явился неприятель, оборона легла на нас с Бутурлиным и гетмана Скоропадского. Легкая конница - как текучая вода, она не перехлестывает плотину, а ищет щели в ней. Встретив сопротивление на Левобережье (новая линия использовалась как форпосты), крымцы спустились до Носаковки и перекинулись на западную сторону. Опасность глубокого обхода, подобного декабрьскому, могла быть устранена либо отводом части войск к устью Ворсклы, либо наступлением вниз по Днепру, в свою очередь угрожающим ханству и вынуждающим татар отойти для защиты Перекопа. На военном совете второй вариант был признан предпочтительным, и войска двинулись, сопровождаемые караваном судов, устраивая укрепленные лагеря и редуты в местах удобных переправ. Русские не имели ни средств, ни намерения штурмовать перешеек - но врагам сие не было известно.

От пленных татар и крымских купцов мы знали, что с прошлой осени примерно две трети турецких войск покинули полуостров, перед этим вконец его оголодив и чуть не подвигнув к бунту вернейших вассалов султана. Оставшиеся сторожили Перекоп либо стояли гарнизонами в городах. Пока Иван Иванович с главными силами неторопливо маршировал вдоль днепровского берега, я начал осуществлять одну из обсуждавшихся в Петербурге диверсий.

Четыре полка: Баташева, Юрьева, Тульский и сводный (из чужих егерских рот) в сопровождении большого отряда калмыков двинулись из Каменного Затона строго на юг и на пятый день вышли к морю. Здесь дан был отдых от марша, но не от работы. Сгрузили тонкие длинные доски с повозок, застучали топоры и конопатки, задымилась на кострах горячая смола. Несколько сотен плоскодонок было готово через день. В мелководных заливах они дают немыслимую свободу маневра. Совсем немореходные, зато легкие: пятиместная лодка - десять пудов, по два пуда на человека. На удобной плечевой лямке солдат такой вес хоть за десять верст унесет, а на телеге - вообще куда угодно перевозить можно. Особенно в разобранном виде. Пока одни плотничали, другие строили нехитрое предмостное укрепление на берегу узкого пролива, отделяющего матерый берег от длинной песчаной косы. Часть лодок, выстроенных в ряд, накрыли дощатым настилом, и калмыцкая кавалерия начала переходить через мост. Взглядам, нетерпеливо бросаемым мною на дремлющее в безветрии море, позавидовал бы самый пылкий влюбленный.

План похода был с двойным дном. Имеющиеся средства ограничивали наши возможности набегом на северо-восточный берег Крыма, где пасутся ханские табуны. Калмыки, отогнав коней, укрылись бы под защиту егерей и постарались завлечь погоню в засаду, вот и всё. Но если бы азовские моряки сумели ускользнуть от вражеских фрегатов и привести две дюжины стругов с провиантом и артиллерией к месту переправы - открывались новые горизонты, с прицелом на Кафу.

Наконец показалась долгожданная флотилия. Не разрешив ни часу отдыха донским казакам и солдатам азовского гарнизона, сидевшим на веслах, я погрузил назначенный к десанту батальон и приказал грести в три перемены, днем и ночью, под суровым наказанием за потерянное время. Впереди больше ста верст и всего лишь сутки, чтобы опередить турок у полуразрушенной убогой крепости, закрывающей выход из дефиле.

Всем остальным тоже не стоило медлить. Когда всадники арьергарда покинули широкое поле перед редутом, вдали показались мелкие ногайские отряды. Игра пошла в открытую. Не пройдет и дня, как сидящий на Перекопе хан будет уведомлен обо всех наших действиях.

Узкая, местами в полверсты, полоса стелется под ноги. По обе стороны море, впереди - песок, покрытый сухою травой. Сутки, вторые... Продолжается марш. Ночью и утром идем, в разгар дня отдыхаем. По календарю еще весна, конец мая - а жара стоит страшная. Лица солдат цветом как пушечная бронза. Мундиры свернуты и приторочены к ранцам, кожаная солдатская сбруя надета прямо на пропотевшие рубахи. Шляпы обвисли, париков давно ни у кого нет - разве у штаб-офицеров. Какие парики, если на хлеб казна денег недодает?

Бригада растянулась безбожно, верст на десять. Тульский полк, самый экзерцированный и сытый, все время уходит вперед, другие за ним не поспевают. Сводный батальон на плоскодонках сопровождает колонну по мелководному заливу. Калмыки везде, их обязанность - разведка и охранение. Только что прискакали с рапортом: Арабат азовцами и батальоном егерей занят. Гарнизон вражеский убежал, там было не более полусотни.

На исходе второй ночи в авангарде послышались частые залпы. Туляки атакованы! И похоже, немалыми силами: стрельба не прекращается. Так получилось, что я был в этот момент в другом месте. Вообще, по моему мнению, принятое в армии соединение должностей генерала (или бригадира), полковника и капитана, позволяя получать по три жалованья, не всегда уместно в бою и лживо по сути. Фактически ротой, где 'капитанствует' генерал, управляет кто-то из лейтенантов. То же самое - в полку, за меня командовал обычно Ефим Мордвинов. Действовал бы я на его месте иначе? Возможно... Но что случилось, не переделаешь.

Узкоглазая наша стража поздно разглядела с западной, крымской, стороны пересекающую залив темную массу. Никто не знал, что неподалеку от устья Салгира кавалерия способна перейти Гнилое море вброд. Тревогу подняли, когда всадники полезли из воды. Любой другой полк был бы обречен, но егеря успели стать в каре и в предутренних сумерках отбить первый натиск. Дальше стало легче целиться, при свете восходящего солнца. Крымцы кружились вокруг, как ярмарочная карусель. Неприятной новостью оказалось наличие у них винтовок: только ханские сеймены имеют огнестрельное оружие, у простых кочевников вместо него - лук и стрелы. И сабли с пиками для ближнего боя, разумеется.

Шире шаг! Идущие позади полки прибавили ходу - все равно, по моей оплошности, для сикурса требовались часы. Лодочники замелькали шестами, опережая пеших. Перед нашим фрунтом тоже появились татары; я предпочел каре линии, из-за опасности обхода по мелководью. Несколько наскоков заставили вести огонь и замедлили марш. Сохранявшееся прежде легкое пренебрежение к этому народу быстро таяло: конница атаковала сплоченно и мужественно, под плотным обстрелом доходя до багинетов. На своей земле - не то, что в набеге!

Мы продвигались вперед... Не люблю этот бой, в нем не было ни замысла, ни искусства. Вспоминая, каждый раз думаю, насколько моя репутация военачальника преувеличена. Нет, от почестей не отказываюсь: по справедливости они принадлежат мне же - но как оружейнику. За свою карьеру я сделал множество тактических ошибок, жертвовал здравым смыслом в угоду красоте построений и неоднократно заслуживал быть битым - однако свинцовый ливень сносил всякого, кто имел безумие стать перед фрунтом моих солдат.

Крымцы оказались зажаты на узкой, насквозь простреливаемой косе между сходящимися полками. Цепочка лодок отрезала путь через залив, откуда пришли. Больше деваться некуда: некоторые проскочили вдоль берегов, под беспощадным огнем с боковых фасов каре, и сразу же попали под калмыцкие сабли.

Было ли это исполнение приказа или слепой порыв обезумевшей толпы? Не знаю. Никогда более не видел атаку на лодки вброд, по грудь в воде, или вплавь. Стрельба в упор, багинеты колют вниз, как остроги, сабли рубят дощатые борта... Несколько плоскодонок опрокинули, только из-за этого части неприятелей удалось бежать. Не знаю, многим ли. Не считал. Не до того было. Тысяч пятнадцать легли под пулями или добиты калмыками, обиравшими врагов. Еще некоторые вымолили пощаду и попали в плен.

У нас тоже были потери, но соотношение вышло не хуже, чем у принца Евгения при Зенте. Ханство получило в сей баталии страшный удар.

Количественно крымцам случалось терять и больше воинов в одном бою: за шесть лет до этого черкесы, озлобленные жадностью татарских работорговцев, взбунтовались и вырезали кинжалами целую армию. Но там были большей частью кубанские ногаи, о которых на полуострове никто плакать не станет. Здесь же - ханская гвардия почти в полном составе. И коренная крымская знать. Лучший, отборный корпус. Командующий им калга Мехмед Гирей, недавно сменивший Саадета, обвиненного в неудаче зимнего похода, тоже погиб: его труп опознали пленные.

Таких неудач не прощают ни подданные, ни хозяева. В политическом отношении Крым имеет нечто общее с Речью Посполитой, только поляки зависят от нескольких стран и тайно, а татары - от одной Турции и открыто. Девлет Гирей еще сколько-то времени считался номинально властителем, но приказы его не исполнялись. Каждый был сам за себя. Беи со своими людьми покидали стоящее у Перекопа войско - кто под покровом ночи, кто средь бела дня. Некоторые прямо в лицо бросали хану, что незачем стеречь ворота, когда в доме - пожар. Увезти в горы семьи, угнать скот стало главной заботой, раз уж не сумели сдержать русских на пороге своей земли. Грозная многочисленностью сила растекалась, уходила как вода в песок, как кровь из жил раненого. Скоро в степи не осталось ни одного отряда, способного бросить вызов нашим калмыкам, не говоря уже о пехотной бригаде.

Пока сие разложение государственного тела набирало ход, я с боем занял Кафу, вытеснив трехтысячный турецкий гарнизон в направлении Сурожа. Крупнейший и самый богатый из крымских городов лежал у моих ног. Старая генуэзская крепость мало помогла туркам: в современной фортификации преграду атакующим создает грамотно распределенный огонь, а не просто каменные стены. Для канониров неприятельских припасен был сюрприз: команды особо метких стрелков и винтовки с прицелами, годными для стрельбы до тысячи шагов. С дистанции же, на которую удалось подобраться, они вообще могли выбирать, в который глаз поражать врагов, в правый или в левый. Солдаты беспрепятственно дошли до стены и разворочали кладку ломами - разумеется, не на всю толщину, а настолько, чтобы заложить заряд. Как часто бывает, храбрецы пожертвовали собой ради трусов: отряд янычар почти целиком погиб у бреши, пока остальные защитники бежали без памяти.

В тот самый день, когда я овладел городом, два турецких фрегата явились в Арабатском заливе и уничтожили гребные суда. Люди, спасшись на берегу, присоединились к нашим главным силам, а флотилия изначально была в моей партии жертвенной пешкой, предназначенной к размену: ценность ее сравнительно невелика. Однако, если бы струги уцелели, скорее всего мы отступили бы тем же путем - по песчаной косе. Спасибо капудан-паше, он развязал мне руки.

Известия о хаосе, в который погружался Крым после истребления лучших воинов ханских, побудили задуматься о продолжении похода. По косе отправились на север только нагруженные татарской амуницией иррегуляры. Не более как через неделю новые отряды калмыков и донских казаков, влекомых завистью к добыче, в утроенном числе явились на их место. Солдаты как раз успели отдохнуть после трехсотверстного марша по жаре и двух тяжелых баталий.

Хитрые генуэзцы, вечные соперники моих венецианских компатриотов, не зря основали колонии на этих берегах. Окрестности Кафы удивительно похожи на Италию - только турки здесь лишние. Впрочем, все магометане и добрая половина христиан бежали вместе с гарнизоном. Напрасно они так испугались: мне удалось сохранить дисциплину, не допустив грабежей и насилий. Единственное, чем пришлось поступиться жителям - тягловый скот и повозки, двуколки на громадных колесах. Не на себе же тащить солдатам воду и провиант в страшную летнюю жару!

Не без внутреннего трепета отдал я приказ готовиться к дальнему походу по вражеской территории, в самую глубь осиного гнезда. Если действовать правильно, никто не сможет нас одолеть - однако любая оплошность грозит гибелью. Что помогло преодолеть сомнения? Ненависть? Месть? Нет, я постарался исключить чувства. Скорее - теоретические соображения о наивыгоднейшей стратегии. Манера большинства современных полководцев (за всем известными исключениями) представлялась мне слишком академичной, слишком вялой, дающей неприятелю время и возможность восстановить силы. Разбитый враг должен получать новые удары с такой стремительностью, которая не позволит оправиться от беспрерывных конфузий. Ничего, если победоносные войска терпят лишения: лишь бы врагу было еще хуже.

Меня влекло, конечно, южное побережье. Но соваться в двухсотверстное дефиле между горами и морем, где придется ожидать засады в каждой долине и обстрела с кораблей на каждом приморском карнизе - чистое самоубийство. Господство на море и сопровождение флота суть необходимые условия такого марша, независимо от численности войск. К тому же это султанские владения: мне представлялось более полезным разорить земли, состоящие под властью хана. Как иначе внушить ханским подданным мысль о неизбежной расплате за воинственную политику Девлет Гирея?

...Пахнет дымом. По ночам дальние огни охватывают половину горизонта. Всё горит: пустые аулы, сухая трава в степи, местами даже сады. Я уже видел похожее в России при вторжении шведов - теперь знаю, у кого государь заимствовал эту беспощадную тактику. Только нас пожарами не проймешь: кров нам не нужен, провиант с собой, а кони пасутся на зеленом ячмене, едва пошедшем в колос и полном земными соками. Будь он спелее, татары выжгли бы и его, тем более что земледелие у степняков считается презренным занятием. Копаться в земле - удел рабов или самых опустившихся соплеменников. Грань между ними занимают потомки русских невольников, ради избавления от рабства принявших магометанство. Нет худших ненавистников России, чем эти ренегаты. Попался один такой в плен, в зеленой чалме и с чисто рязанской рожей - так и продолжал до конца славить аллаха. Не любят солдаты предателей, поскупились на легкую смерть. Проткнули ему брюхо багинетом и бросили.

Что не успели поджечь татары перед нами, уничтожают казаки и калмыки. Сии дети природы ухитряются ежедневно отбивать и пригонять к армии тысячные гурты скота. Запас мяса иметь неплохо, но перспективы меня пугают: бредущее за армией стадо растет угрожающе. Я сюда пришел не баранов воровать! Пришлось разочаровать добытчиков, повернув от Ак-Мечети не сразу домой, к Перекопу, а на юго-запад, к Бахчисараю. Нельзя же в одном переходе от ханской столицы пройти - и не сделать визит гостеприимным хозяевам!

Это единственный город, где хан с оставшимися верными ему людьми оказал сопротивление. Нелепой сказкой показался бы мне раньше рассказ, что пятнадцатитысячный корпус, коего две трети - иррегулярная конница, может пройти половину Крыма почти без боя. Только неприятели наши далеко не глупы. Уклоняться от прямого столкновения, бить по тылам, нарушать коммуникации - эта метода войны приносила им успех на протяжении столетий. Четвероногое богатство пасется на крымской Яйле, добыча наших конников - ничтожные крохи, мелочь. Лачуги подлого сословия тоже не жаль. Вот ханский дворец и городские дома знатных беев и мурз крымцы защищали всерьез: тяжелый уличный бой длился почти сутки. Многочисленная артиллерия, своя и захваченная в Кафе, решила дело. Саманные стены легко сокрушались выстрелами в упор, взорвавшейся в доме гаубичной бомбы хватало на всех защитников. 'Дворец-сад' превратился в обугленные руины.

Будь у меня возможность, я б еще каждую головешку в порошок растер. Есть за что.

Девлет Гирей с небольшой свитой и гаремом бежал в Инкерман, был отрешен султаном от престола и сослан на Родос. Лучший татарский полководец последних полутора веков провел остаток дней ничтожным изгнанником, в разочаровании и тоске. Его грандиозные планы возрождения ордынского могущества и оттеснения России от крымских рубежей не увенчались успехом. Поделом вору мука: не ставь перед собой нереальные цели. Установи прочный мир, карай подданных смертью за набеги - и даже в самой отдаленной перспективе стремления царя не пойдут дальше пары приморских крепостей и свободного мореплавания на юге. Безопасность границ - ключевой пункт: ни одно государство не станет терпеть такую кровоточащую язву на своем теле. Я пробовал однажды подсчитать - и вышло, что за последние два столетия с Украины сведено в неволю больше людей, нежели сейчас на ней осталось. А если спустимся дале в глубь веков? Ответьте, высоконравственные мудрецы, порицающие русских за то, что живут во мраке рабства: почему в новых европейских языках слова, обозначающие раба, восходят к племенному имени славянскому? Потому ли, что славяне - рабы по природе, или в память о канувших в Лету бесчисленных караванах невольников, удобривших своими костями почву Европы? Что, давнее дело? А когда последний раз христианнейшие французские короли покупали у турок ясырь для галер, успокаивая свою католическую совесть тем, что схизматики - не настоящие христиане? Почему русских людей магометане продают перекупщикам у подножия бастионов, возведенных учениками Вобана?

Сто двадцать верст раскаленной степи между долиной Салгира и Перекопом стали самой трудной частью похода. Колодцы испорчены, вода в бочках и бурдюках протухла - и той не хватает. Трофейная скотина от жажды падает тысячами, обозных коней вот-вот постигнет та же участь. Ночью идти нельзя: при свете ни один татарин не осмеливается приблизиться к нам, но в темноте превосходство стрелков обесценивается. Враги наглеют, атакуя удаленные посты и пикеты. Отсиживаемся за рогатками. Кстати, очень быстро крымцы освоились с минами, придумав свой способ обезвреживания: прежде чем самим идти, в опасное место гонят скот, если его нет под рукой - рабов, в самом крайнем случае пускают заводных коней. В порядке, обратном ценности ходячего имущества.

Перекопскую линию тысячи работников обновляли несколько лет, на случай русского вторжения с севера. Если бы не пересохшее горло - впору расхохотаться, глядя на земляные укрепления с открытой горжей. Турецкий гарнизон - как пробка в бутылке: можно мучиться, продавливая внутрь, но лучше вышибить молодецким ударом по донышку. Начальник его Ибрагим-ага попробовал остановить нас, засев в наскоро сделанном ретраншементе у Армянского Базара, но это была попытка с негодными средствами: у него не хватало сил для столь протяженного фрунта. Линия-то рассчитывалась на присутствие хана с большим войском. Турки в обороне, как правило, держатся стойко - но если уж побегут, не остановишь. Выбитые из траншей, они не стали защищать ни обратную сторону вала, ни крепость (довольно бесполезную при ширине перешейка восемь верст), а сразу отступили на запад, в направлении Очакова. Даже не успели засыпать колодцы.

Эти две ямы с дрянной солоноватой водой чуть не привели к катастрофе. Остервенелые от жажды и жары люди рвались к ним - но если один колодец Ефим сразу взял под свою жесткую руку, у другого врукопашную схватились юрьевцы со сводным полком.

Раздвигая конем толпу, в которую превратились потерявшие строй солдаты, я застрял саженях в десяти от центра драки. Меня никто не слушал. Крики офицеров тонули в реве тысячеглавого зверя, удары не действовали. Свирепое белое солнце яростно выжигало мозги беспощадными лучами. Безумие волнами катилось к краям, охватывая подбегающих из соседних проулков.

Неподалеку, как камень в потоке, мелькала в человеческих волнах упряжка с орудием. С риском быть затоптанным, я добрался до нее. Молоденький артиллерийский капрал, разинув рот, взирал на окружающий хаос.

- Отцепляй пушку!

Захлопнув рот, парнишка испуганно взглянул на меня - слава Богу, с осмысленным видом. Пара канониров возникла рядом, отлепившись от дикой толпы.

- Заряжай! Холостым зарядом заряжай!

Молниеносно вбили картузы, выдернули клин из-под казенной части - дуло задралось вверх...

- Пали!

Как Божий гром, огневой удар разнесся над головами. Пороховым духом оглушило дерущихся, все на мгновение замерли. У некоторых, кто ближе - кровь из ушей...

Людская волна отхлынула в стороны, но вдруг заколебалась. В центре, у самого колодца, продолжают драку совсем уже обезумевшие - которых ничем не прошибешь. Мелькают приклады, мертвые с разбитыми головами лежат на земле. Не так лежат, как раненые.

Офицеры кинулись разнимать... Бесполезно: отпрянувшее было зверское в человечьих душах вновь вылезает на поверхность. Еще минута - и хаос не остановить, он захлестнет всё...

- Картечью заряжай!

Ужас плещет в глазах юного капрала. Моя шпага с шипением змеи вылетает из ножен, уставясь ему в лицо блестящим жалом. Дрожащими руками артиллеристы делают свое дело. Парнишка берется за пальник.

- Стой! Понизить прицел!

Под ледяным взглядом клинка ствол опускается к горизонту.

- Пали!

Кто не успел опомниться, тех не спасти. Расходится пороховой дым. Кровавые клочья тел покрывают землю перед колодцем, бьется в агонии раненый с оторванной рукой, алая кровь пульсирует фонтаном.

- Офицеры, ко мне!

С лицами как у покойников, на непослушных ногах подходят офицеры. Не все. Кто-то разнимал до последнего и попал под выстрел. Откуда-то из-за спины появляется запыхавшийся Юрьев. Спрыгивает с коня прискакавший командир 'сводников' Яков Вюрц.

- Где вы шляетесь, полковники %$#ные?! Здесь ваше место! Убитых похоронить. Раненых лечить, кто выживет - к суду за неповиновение и бунт. Полки построить у городского вала, воду получите в последнюю очередь. Выполнять!

Как в детстве после драки, бьет лихорадка. Жестокость схлынула. Я вот-вот разрыдаюсь. Поворачиваюсь спиной и ухожу. Никто не должен видеть меня слабым.

Воинский начальник, особенно если он претендует на командование отдельным корпусом, обязан владеть своими чувствами. Это не запрещает зверя в душе. Но зверю лучше высовываться пореже, и надо быть крупнее и кровожаднее, чем у подчиненных.

В шестидесяти верстах, на Днепре, должен быть укрепленный лагерь Бутурлина и Скоропадского. Если у них все шло по плану. Небольшой отряд донцов одвуконь ускакал на север с моими донесениями. Остальным нужны хотя бы сутки отдыха. К тому ж у меня целый табор освобожденных невольников и около тысячи больных и раненых солдат. Четыре кровопролитных боя и шестисотверстный марш по враждебной земле за месяц с небольшим - это много. Но для полного успеха надо догнать ушедших с Перекопа турок. Десять против одного, что пойдут на Кинбурн. Есть одна переправа поближе, но она в дневном переходе от русского лагеря. Слишком опасно.

Через три дня мы соединились с главными силами. Иван Иванович встретил в своей манере. Но я к ней уже привык:

- Ворчите, мой дорогой генерал, сколько угодно! Я так рад встрече, что для меня это сладчайшая музыка! Да, пришлось переменить план похода - но всё для пользы дела!

- Вот взгреет тебя государь за самовольство - будет польза! Еще смеешь мне диспозиции предписывать?!

- Иван Иванович! Наш государь - Петр Алексеевич, а не Манлий Торкват, он никого доселе не казнил за самовольно одержанную победу. Хотите всю воинскую славу мне отдать? Возьмите себе немножко, пригодится! Битого добить нетрудно, а честь велика! И польза немалая: а то уйдет в Очаков, выковыривай его оттуда! Если упустим Ибрагима - за это нас государь подлинно взгреет!

- Мне такая слава нахрен не нужна! Слава сорвиголовы и вертопраха! Свою жизнь ни в грош не ставишь - людей бы пожалел! Тебя после рапорта из Кафы не чаяли живым увидеть!

- Напрасно беспокоились, господин генерал! Все рассчитано. Вероятность смерти - в разумных пределах.

Умный старик Скоропадский предложил продолжить беседу как полагается, за столом. Я чуть не впал в тяжкую провинность - совсем забыл о праздновании дня Полтавской баталии. Под хорошую выпивку смягчившийся Бутурлин отдал необходимые приказы, и на следующий день корволант, составленный из регулярных полков его дивизии и нескольких сердюцких гетмана, отправился в погоню за перекопским агой. Пехота и артиллерия шли на судах. Обилие боевых припасов особенно радовало. Уповая на огневую мощь, в крымском походе я не давал лениться канонирам и вышел с полуострова, имея по три заряда на орудие.

Мы на день или два опоздали. Не меньше половины турок успели уйти, в том числе вся кавалерия. Коней переправили татарским способом: привязывая уздечками сразу по четыре к прочным шестам, закрепленным поперек лодок. Иначе животных на такое расстояние плыть не заставишь. Остальные неприятели спешно грузились на галеры, подошедшие насколько возможно к Кинбурнскому мысу. Флотилия наша не могла воспрепятствовать: турецкие корабли в середине пролива (теперь стоящие в правильной позиции для ведения огня) утопили бы ее с легкостью. Береговые батареи, хорошо защищенные с суши, закрывали путь по мелководью.

Слабое место обороны я усмотрел в конструкции батарей: линия на берегу не бастионная - она прямая, а поперечные траверсы, компенсирующие сей недостаток в соответствии с системой Вобана (точно сидит какой-то француз в Очакове!) укрывают орудия от настильного огня, но мало полезны при обстреле по навесной траектории. Гаубицы за несколько часов перепахали прибрежный фрунт, и ближние к нам укрепления были успешно атакованы пехотой с лодок. Втащив туда свою артиллерию, мы смогли обстреливать берег, где в ожидании толпились турки, и сами галеры в момент погрузки. Несколько хороших попаданий вынудили суда ретироваться и не возобновлять попытки в течение дня. А ночью я не жалел лихткугелей: при их свете стрельба была не менее убийственной. Наутро уцелевшие враги, в числе двух с половиной тысяч, сдались пленными. Бутурлин, не имевший доселе побед, кроме сожжения запорожских шалашей, с важностью принимал поздравления.

Шепелев отцедил из толпы пленников тех, кто меня интересовал, в первую очередь - прибывших с недавним пополнением из столицы. Лето близилось к середине, а турецкие силы выказывали очень мало движения. Допросы пролили ясность: йоклама, сиречь проверка воинских патентов и учет поместий, жалованных под условием службы, сильно затянулась. Среди янычар обнаружили множество людей, никогда не державших в руках оружия, зато державших лавки и постоялые дворы. Имя грозного воинства служило им защитой от любителей поживиться на чужой счет. Тимариоты, помещики турецкие, уклонялись от службы ничуть не меньше русских собратьев по сословию. Думаю, царь Петр, неустанно и бесплодно преследовавший 'нетчиков', окажись он чудесным образом рядом с визирем при разборе дел, забыл бы на мгновение вражду и обнял его, как родного: 'тебе тоже это знакомо!'

О взятии Очакова наличными силами не стоило и мечтать: гарнизон многочисленнее нашего отряда. Весьма серьезные укрепления с хорошей артиллерией. Эту крепость не забывали обновлять и перестраивать. Корпус Бутурлина напоминал развернувшуюся до конца пружину: несколько полков на Перекопе и Кинбурне - предел возможностей, а на зиму, скорее всего, и те придется снять. Дополнительные войска, и еще важнее - деньги на закупку и перевозку провианта и всего прочего мог предоставить только сам государь. Если будущий историк исчислит когда-нибудь, какими скудными средствами велась сия война, он переживет глубочайшее потрясение, а если сумеет вообразить страдания мои из-за нехватки денег - просто зарыдает, как ребенок.

Предусмотренное контрактом право обращаться напрямую к царю я использовал только в самых важных случаях. Сейчас это было уместно. Депеши, умчавшиеся в Финляндию, вмещали, сверх подробного рапорта, изложение моего взгляда на турецкую войну в самой широкой перспективе. Особый упор я делал на окончательный расчет с ханом. Закрепление наше на нижнем Днепре и Перекопе рассекло бы его владения на три или четыре части и привело это разбойничье царство в полное несостояние. 'Государь! - писал я, - Редко или никогда случается верная оказия приобрести столь сигнификантные авантажи ценой таких малых затрат. Грех нам будет, коли не раздавим сию гадину, имея ее под пятой своею!'