Жизнь и подвиги Антары

ЭПОПЕЯ О ГЕРОИЧЕСКИХ ДЕЯНИЯХ АНТАРЫ

В городах Ирака, Сирии и Египта еще недавно можно было услышать своеобразных декламаторов (шаиров или мухаддисов), которые по нескольку часов подряд неторопливо читали огромные средневековые романы-эпопеи (так называемые народные романы) о замечательных подвигах героев арабской старины и об удивительных событиях прошлого. Такие чтения обычно происходили в кофейнях или на рынках и являлись неизменным атрибутом мусульманских праздников. Чтец усаживался в середине кофейни, его слушатели располагались вокруг на скамейках, а те, кто не помещался, — за открытой дверью на каменных скамьях (мастаба) — и наслаждались его повествованием, попивая кофе, покуривая трубки и весьма бурно реагируя на события рассказа.

Рифмованную прозу этих эпопей исполнители читали по рукописям, а многочисленные стихотворные вставки распевали под аккомпанемент струнного инструмента ребаб. По окончании чтения декламатор получал свое скромное вознаграждение от владельца кофейни, заинтересованного в привлечении посетителей, да кое-кто из слушателей добавлял от себя несколько мелких монет[1].

В некоторых провинциальных арабских городах остатки этой традиции бытуют и поныне, а в средние века такие шаиры и мухаддисы составляли целые корпорации наподобие цехов ремесленников и мелких торговцев.

Из романов-эпопей, исполнявшихся мухаддисами и шаирами, наиболее известны «Жизнеописание Абу Зейда», или «Рассказы о подвигах племени аль-Хилял» — история легендарного доисламского героя, «Жизнеописание аз-Захира Бейбарса» — вымышленная история мамлюкского султана, жившего в XII в., «Жизнеописание Зу-ль-Химма» — фантастическая история женщины — предводительницы арабского войска и другие, причем каждая эпопея имела своих рассказчиков. «Сират Антара» («Жизнеописание Антары») — одно из самых популярных сочинений этого рода, — по свидетельству известного английского ориенталиста-этнографа первой половины XIX в. Лейна, широко исполнялось в Каире чтецами, которых называли «анатира» или «антарийа»[2].

Традиция арабского устного рассказа восходит к далеким доисламским временам, когда в племенах передавались многочисленные предания о межплеменных столкновениях и войнах, вошедшие позднее в сборник «Аййам аль-араб» («Дни арабов»), составленный басрийским филологом Абу Убейдой (728–825) (в «Сират Антара» читатель найдет множество свидетельств о том, как доисламские воины на пирах или женщины во время праздников развлекались рассказами «о подвигах храбрецов и об удивительных событиях»). На протяжении всего средневековья устный рассказ бытовал в арабской культуре наряду с изысканной придворной поэзией, а на фоне эпигонской безжизненно-формалистической позднесредневековой поэзии рассказы о героях становятся чуть ли не единственным видом словесности, питавшим живое и жадное воображение горожан. Не пренебрегали ими и привилегированные сословия, особенно военная аристократия и мусульманское «рыцарство», пристрастившееся к героическим рассказам в эпоху крестовых походов. Не случайно, по-видимому, именно в это время (XI–XII вв.) и происходила циклизация этих преданий и оформление многотомных романов-эпопей, составивших на несколько веков репертуар шаиров и мухаддисов.

В отличие от других памятников этого рода, сюжеты которых вымышлены или легендарны, «Сират Антара» — своего рода «исторический роман», в нем повествуется об известном доисламском поэте и герое Антаре, жившем в конце VI — начале VII в., авторе одной из семи поэм-муаллак[3], признанных арабской средневековой критикой поэтическими шедеврами, и воспроизводятся — хоть и в сильно трансформированном виде — многочисленные исторические события, происходившие на протяжении шестисот лет (VI–XII вв.) в древней Аравии и Халифате.

«Китаб аль-Агани» («Книга песен») — антология арабской поэзии, составленная известным историком литературы и поэтом Абу-ль-Фараджем аль-Исфагани (897–967) и являющаяся основным источником сведений о доисламских поэтах, содержит следующие скудные данные: один из вождей племени Абс захватил во время набега рабыню-негритянку по имени Забиба, и она родила ему сына Антару, который прославился своей силой и храбростью. Антара участвовал во многих походах абситов, спас их во время столкновения с вражеским племенем Тамим и погиб в преклонном возрасте в одном из сражений. Он был одним из самых замечательных богатырей древней Аравии, и сам Мухаммед восхищался его подвигами и был знаком с его стихами[4].

Эти скудные сведения, сообщенные в «Китаб аль-Агани» в виде комментария к стихам Антары, позднее, как это не раз бывало в средневековой арабской словесности, обросли многочисленными легендами и зажили самостоятельной жизнью, а в конце концов сложились в огромную эпопею, состоящую из 32 книг (причем деление на книги не всегда совпадает с завершением фабульных частей). На протяжении столетий многочисленные рассказчики и передатчики, по-видимому, дополняли и шлифовали роман об Антаре, вводя в него все новые и новые эпизоды, пока он не обрел того вида, в котором дошел до наших дней.

В самом романе авторство настойчиво приписывается известному арабскому филологу аль-Асмаи (740–828). Интересно, что в одном из авторских отступлений аль-Асмаи рассказывает о споре, который он якобы вел при дворе халифа Харуна ар-Рашида с багдадскими филологами, поэтами и придворными, и упоминает богослова-мистика Хасана Басрийского (642–728), поэта Абу Нуваса (747/762–813/815), музыканта Ибрахима Мосульского (742–804), везира Харуна ар-Рашида Джафара Бармакидского (ум. в 803 г.), будто бы оспаривавших достоверность его рассказов об Антаре, а в заключительных строках романа аль-Асмаи сообщает, что он «закончил свой труд в день благословенной пятницы в конце месяца джумада аль-ахира в 473 году хиджры нашего пророка (т. е. в 1080 г. — И. Ф.)… в дни повелителя правоверных халифа Харуна ар-Рашида из рода Аббасидов» и что составил он это жизнеописание «по достоверным сведениям со слов Хамзы, а также Абу Талиба, Амра ибн Мадикариба аз-Зубейди, Хатима ат-Таи, Имрулькайса аль-Кинди, Хани ибн Масуда, Хазима аль-Мекки, Убейды и Амра ибн Вудда аль-Амири, Дурейда ибн Симма, Амира ибн ат-Туфейля… ничего не прибавив и не убавив».

Таким образом, если верить всему этому, автор романа аль-Асмаи был современником многих доисламских поэтов и воинов, знал родственников Мухаммеда, жил при дворе аббасидских халифов VIII–IX вв. и завершил свой труд в 1080 г., т. е. должен был прожить несколько сот лет. Эти фантастические данные соответствуют эпическому представлению о веке человеческом — сам Антара, согласно эпопее, прожил не менее 600 лет, — но, разумеется, не вносят ясности в проблему авторства романа. Не исключено, что наиболее древние его части восходят к концу VIII — началу IX в. и действительно сведены в единое повествование аль-Асмаи или кем-либо из его современников, что подтверждается относительной стройностью и фабульным единством всех частей, повествующих о жизни Антары в Хиджазе. Другие же эпизоды романа, изображающие приключения Антары за пределами Хиджаза на фоне войн с Византией и крестоносцами и, таким образом, относящиеся к более поздним временам, никак не могли быть внесены в эпопею во времена аль-Асмаи и являются позднейшими наслоениями, отличающимися от хиджазской линии эпопеи не только фабульным составом, но также тоном и всей атмосферой повествования.

В основе фабулы первой части романа — любовь Антары к его двоюродной сестре, красавице Абле, дочери знатного абсита Малика ибн Кирада. Сын рабыни, по племенным законам раб, Антара вырастает могучим и доблестным героем, многократно спасает абситов от набегов вражеских племен, преодолев сопротивление множества врагов и завистников, добивается положения равноправного воина, наконец, получает от своего отца эмира Шаддада имя и родословную и женится на Абле.

Присоединение «верблюжьего пастуха, ничтожного раба» к родословной знатных арабов и брак дочери знатного бедуинского воина с рабом считаются небывалым позором для племени и делают абситов «притчей во языцех среди всех арабских племен». Поэтому свадьбе Антары предшествуют бесчисленные трудности и козни, чинимые отцом и братом Аблы, соперниками Антары и другими его врагами, а также множество всяческих бедуинских приключений и злоключений, когда Антара спасает своих соплеменников от всевозможных бедствий, а свою возлюбленную Аблу — от похитителей.

Следующие части романа описывают жизнь Антары — нескончаемую цепь подвигов и приключений, арена которых от эпизода к эпизоду расширяется, охватывая североаравийские княжества (Хирское и Гассанидское), Ирак, Сирию, Византию, земли франков, острова Средиземного или Северного морей, Испанию, Северную Африку, Абиссинию, Египет.

В центральной части романа, при описании похода героя в Абиссинию, неожиданно выясняется, что мать Антары, Забиба, — дочь абиссинского негуса и что Антара, таким образом, происходит из знатного рода.

Из ничтожного раба в начале эпопеи, а потом не вполне равноправного воина, Антара постепенно становится фактическим предводителем своего племени, вождем многих племен Аравии, возглавляет армии Сирии, Ирана и Византии и участвует в решении судеб европейских народов. Последние годы своей долгой жизни Антара проводит в довольстве и славе на берегу Евфрата, где поселяется со своим родом после ссоры с абситами. В оплакивании Антары принимают участие вожди всех бедуинских племен Аравии, а также сын византийского императора Ираклий, персидский царь Ануширван, правитель Дамаска Амр ибн Харис и правитель Хирского княжества Мунзир. Дети и друзья Антары, собрав все союзные племена, мстят за его гибель, а впоследствии его потомки и соплеменники принимают ислам и участвуют в священной войне.

Таким образом, в эпопее отражены доисламские межплеменные войны, борьба арабов с персами, византийско-иранское соперничество в Аравии, арабо-мусульманские завоевания в Азии, Африке и Европе и крестовые походы. Однако как бы далеко в пространстве и времени ни заносила Антару судьба и фантазия рассказчика, все же после каждого похода или цикла походов герой покидает чужие земли и новых жен и наложниц, возвращается в родной Хиджаз, к своей Абле, в становище абситов, где соплеменники радостно празднуют его благополучное возвращение и где знакомые читателю с начала эпопеи враги и завистники продолжают свои козни против героя. Таким образом, пестрые, разнородные по материалу и художественно неравноценные эпизоды эпопеи вписываются в фабульно-единую и поэтически органичную историю племенного героя, неразрывно связанную с историей его племени.

В историко-культурном плане «Жизнеописание Антары» — прежде всего памятник Аравии, жизнь которой, однако, представлена в эпопее в сильно трансформированном, «модернизированном» сознанием позднейших рассказчиков виде.

Пережитки племенного уклада на протяжении веков играли огромную роль в жизни Халифата и лежали в основе всей его структуры. Халифы омейядской династии, будучи правителями огромного мусульманского государства, оставались при этом вождями племенных группировок, продолжавших с доисламских времен свои межплеменные распри и хранивших традиции, союзы, предания — словом, весь комплекс доисламских племенных отношений. В эпоху крестовых походов и для рядового воина и для предводителя мусульманской армии его связь с племенным коллективом имела не меньшее значение, чем принадлежность к мусульманской общине. За мусульманской общностью, предполагавшей равенство всех единоверцев, почти всегда скрывался запутанный клубок межплеменных и других противоречий, которые закреплялись сложной, детально разработанной генеалогией, преданиями и неизменно культивировавшимися представлениями о племенной чести. Эти устойчивые племенные традиции проходят через всю арабскую средневековую литературу. Придворные панегиристы омейядских халифов аль-Ахталь, аль-Фараздак и Джарир (VII–VIII вв.), воспевая халифов, при дворах которых они жили, в своих касыдах не забывали и о подвигах своего племени. Панегирист аббасидских халифов, грек Абу Таммам (805–846), присвоил себе вымышленную родословную, доказывающую его происхождение из бедуинского племени. Крупнейший поэт арабского средневековья аль-Мутанабби (915–965) в своих панегириках хамданидскому правителю Сайф ад-Даула постоянно подчеркивает его заслуги перед североаравийскими племенами Аднан. Но полнее всего родо-племенная тематика отражена в народных романах-эпопеях, которые в большинстве своем основаны на сюжетах из родо-племенной жизни и восходят, по-видимому, к древнеарабским историческим преданиям. Таково и «Жизнеописание Антары» — «защитника племени Абс», дающее развернутую картину жизни доисламской Аравии.

В романе об Антаре отражены многие реальные события политической жизни древней Аравии: войны родственных племен Абс и Фазара (в частности, полулегендарная сорокалетняя «война Дахиса и аль-Габра»); многолетняя борьба североаравийского союза племен Аднан (к которому принадлежало и племя Абс) с южноаравийским союзом племен Кахтан, неизменно выступающим в эпопее как враждебная сила; войны с абиссинцами в IV в., покорившими на короткий срок Южную Аравию; постоянные столкновения аравийских племен с хирским и гассанидским княжествами и, наконец, войны с персами и византийцами.

А постоянные междоусобицы из-за пастбищ и водоемов и бедуинские набеги, заканчивающиеся угоном скота, захватом имущества и семей побежденных, составляют чуть ли не основное содержание хиджазских частей эпопеи. При этом бедуинский быт и уклад, несмотря на множество анахронизмов, воспроизведен в «Жизнеописании» достаточно реально, а во многом даже точно.

Из «Сират Антара» мы узнаем об основных обычаях бедуинов доисламской Аравии: о кровной мести, порождавшей ожесточенные столкновения, о способах дележа добычи, о пресловутых бедуинских добродетелях щедрости и гостеприимстве — по свидетельству «Сират Антара», «некоторые семьи племени Абс обеднели из-за того, что у них бывало множество гостей», — о выкупе за невесту, уплата которого считалась делом чести, о взаимоотношениях внутри племени и т. д.

В эпопее детально описываются «способы ведения боя» и «воинское искусство» фарисов, начинавших бой, а иногда и решавших конфликт единоборством. При этом в соответствии с древнейшими обычаями столкновению воинов предшествует поэтическая перебранка, в которой оба противника изощряются в сочинении хиджа (поношение) и фахра (самовосхваление).

Согласно «Сират Антара», положение женщины в доисламском племени почетно — в эпопее даже фигурируют несколько женщин-воительниц, предводительниц племен, что, вероятно, является отзвуком древнейших матриархальных отношений. Например, предводительница племени Бену Риян по имени Рубаб «превосходила многих рыцарей и храбростью и воинским искусством» и даже победила в поединке царя Джузейму. Воительница из племени Бену Кудаа, Гамра, оказывается достойной противницей самого Антары. Последняя жена Антары — храбрая воительница Хейфа. И даже сама «луноликая» Абла время от времени садится на коня и надевает боевые доспехи.

«Сират Антара» отражает характер семейных отношений в племенах Аравии: Антара (как и другие герои) постоянно называет Аблу не женой, а «двоюродной сестрой» или «дочерью дяди». В свою очередь Абла именует Антару «двоюродным братом». Тесные семейные связи внутри племени обусловлены типом семейных отношений, восходящих к древнейшим формам брака. Кузенный брак считается наиболее естественным (царь абситов Зухейр указывает отцу Аблы Малику на то, что Антара больше достоин брака с Аблой, чем его соперник Умара, потому что она его двоюродная сестра).

По свидетельству «Сират Антара», в племени царит своего рода иерархия, в силу которой раб не может стать вольным бедуинским воином, и вся коллизия первой части романа строится на том, что эмир Шаддад не хочет признать Антару своим сыном, боясь стать «притчей во языцех среди всех арабов» и показать дурной пример другим рабам, которые «станут покушаться» на привилегии свободных воинов. Враги Антары (особенно Малик, отец Аблы, и ее брат Амр) не столько завидуют славе Антары, сколько считают позором породниться с рабом. Царь Зухейр, преисполненный любви и сочувствия к Антаре, боится тем не менее наказать его врагов Умару ибн Зияда и Рабиа — шейхов племени Абс, дабы не вызвать раскола в племени, и даже вынужден ради сохранения мира и единства и во избежание «смуты и раздоров» изгнать Антару из становища.

В «Жизнеописании» фигурируют судьи арабов — «знатоки родословных и преданий», обладающие высшим авторитетом в решении спорных вопросов: когда возникает спор из-за Антары, судья Бишар ибн Куттыйя «присуждает» Антару его отцу Шаддаду.

В эпопее мы застаем доисламское общество на стадии разложения родо-племенных отношений. Все указывает на то, что былому равенству в племени наступил конец и племенные вожди присваивают себе несвойственную им в прошлом политическую и экономическую власть. Примеров тому множество: йеменский царь Мурра самодурствует, собирая с племен дань за пользование пастбищем и «за покровительство». Враг и губитель Антары, вождь племени Набхан, Визр ибн Джабир, по прозвищу Бесстрашный Лев, «нарушает справедливость» (т. е. былое племенное равенство), взимает с соплеменников дань. Он, как и Мурра, издевается над арабами, посылая сборщиков дани, которые возят с собой барана с золочеными рогами и требуют, чтобы, уплачивая дань, все племена поклонялись этому барану. Даже благородный царь абситов Зухейр из тщеславия захотел построить на своей земле святилище наподобие мекканского.

Всякий раз как Антара в своих походах покидает пределы Аравийского полуострова, картины примитивного и близкого к природе быта аравийских кочевников, составляющие фон хиджазских частей эпопеи, сменяются описаниями роскоши дворцов и замков и утонченных придворных развлечений. Эпопея явственно обрастает аксессуарами рыцарской культуры: единоборство героя с врагами постепенно принимает характер рыцарских поединков, в Иране и Византии Антара становится победителем на рыцарских турнирах, происходящих на специальной арене, окруженной многочисленными зрителями — воинами и придворными, — в присутствии царя или императора. При этом противники выезжают на поле боя облаченные в рыцарские доспехи, в сопровождении пажей и оруженосцев (при Антаре роль оруженосца играет его брат Шейбуб).

Автор «Сират Антара» довольно хорошо знает придворный быт Ирана до мусульманских завоеваний, знаком с историей Ирана и с иранскими преданиями. Действие романа время от времени переносится в сасанидскую столицу, и перед читателем предстает пышный двор царя Ануширвана с его роскошной обстановкой (огромные залы, троны из червонного золота, драгоценное убранство, ковры и т. д.) и с великолепием пиров и празднеств (прекрасные служанки-невольницы, певицы и танцовщицы, роскошные яства и т. д.). В романе упоминаются различные высокопоставленные персидские чиновники и военачальники — везиры, хаджибы, великий мобед, марзбан и другие.

Отношение, высказываемое автором или разными авторами ко всему персидскому, противоречиво. В целом «Сират Антара» пропитан несомненной антиперсидской тенденцией, отражающей, по-видимому, многолетнее арабо-персидское соперничество в Халифате. Персы, выступающие в большинстве случаев как противники арабов, именуются «негодными», отличаются «хитростью и коварством» и часто рисуются в неблаговидном свете. Однако во многих местах «Сират Антара» мы находим терпимое и даже сочувственное отношение к персам, зороастрийскому культу и иранской культуре, которая вызывает несомненное уважение, а иногда и восхищение автора.

Так, когда Антара посещает храм огнепоклонников, «чтобы потом рассказать о нем в своем становище», и, восславив в стихах огонь, совершает традиционный обряд зороастрийцев, автор описывает этот обряд с большим сочувствием и даже как бы противопоставляет его примитивному культу арабов.

В одном месте царь Ануширван характеризуется как «добрый и справедливый правитель», защитник бедных и обиженных: к его трону проведен шнур с колокольчиком, и всякий желающий попасть к царю может позвонить в него, дабы испросить у него милости и правосудия. В другом месте говорится о благородном царевиче Кубаде, который стремится захватить власть, «чтобы уничтожить притеснение и несправедливость».

Несомненные проперсидские симпатии автора проявляются в отдельных репликах «о жадности арабов», о презрении, которое вызывает у цивилизованных персов «дикая жизнь арабов в бесплодной пустыне», их варварские нравы и обычаи.

Однако в основном быт и нравы персов — так же как византийцев, франков и других европейских народов — описываются в эпопее как диковины, «чудеса» других стран и иногда как бы сопоставляются с нравами и обычаями вольных кочевников, хоть и варварскими, но все же более милыми душе автора. В этом уже чувствуется элемент характерной для VII–XII вв. «романтической» идеализации бедуинской старины.

С Константинополем автор «Сират Антара», по-видимому, знаком в такой же мере, как со столицей Ирана. В романе подробно описаны Двор византийского императора — царедворцы в богатых одеяниях, рыцарские турниры и состязания, пиршества с утонченными яствами — и роскошные дворцы.

В романе множество христианских реалий: христианские монахи читают Евангелие над византийским рыцарем Бадрамутом перед его поединком с Антарой; в тексте постоянно упоминаются византийские колокола, крест, заупокойная молитва; христиане клянутся Иисусом Христом, христианской верой, Девой Марией; в росписи византийского дворца Антара видит изображение Девы Марии, Иисуса и апостолов. К христианству автор романа относится вполне терпимо, что соответствовало, по-видимому, взглядам просвещенных слоев населения Халифата VIII–IX вв. Есть в эпопее и явные реминисценции крестовых походов: так, например, послы франков появляются в Константинополе с крестом на груди, облаченные в одежды рыцарей-крестоносцев. Крестоносцы борются за Иерусалим. Сын Антары от франкской царицы Марьям Джауфаран во главе христианского войска осаждает Дамаск и высылает войско против Антиохии.

Европа описана в эпопее значительно менее правдоподобно: автор явно в странах Европы не бывал и знает о ней лишь понаслышке.

В своих многочисленных походах Антара проходит путь, подобный пути крестоносцев (но лишь в обратном направлении): из Аравии он попадает в Сирию, из Сирии в Иран и Византию, а затем во главе византийского войска вторгается в земли франков, описание которых носит полуфантастический характер. Вместе с сыном византийского императора Ираклием Антара сражается на море и на суше с франкским королем Лайлуманом — «царем моря и морских островов», затем попадает в фантастическую Камфарную страну со сказочно прекрасным Хрустальным замком, где находит свою византийскую подругу Марьям. Хрустальный замок поражает Антару и его спутников своей диковинной роскошью, в нем «больше великолепия, чем у персидского царя и византийского императора». И действительно, вся обстановка дворца Марьям — мраморные лестницы, ковры, статуи, подземные ходы, сад с поющим птицами, красавицы, нежащиеся в саду у ручья, — скорее напоминает утонченную роскошь при дворе какого-нибудь восточного правителя, нежели раннесредневековый европейский замок. Таким же фантастическим выглядит завоеванный Антарой остров Вахат (Сицилия?). Не более реален и «римский» эпизод, когда Антара помогает «правителю Рима» Маркусу против его врага франка и женится на сестре Маркуса — Марьям. В описании похода Антары в Андалусию мы находим своеобразный отзвук реконкисты — реалии этого эпизода также носят достаточно фантастический характер: Антара вторгается во владения испанского царя Джантйяила (Сантьяго?) во главе византийского войска, вступает в единоборство с Джантйяилом, который почему-то выезжает на поединок на слоне, а после победы над Джантйдалом Антара и Ираклий покоряют Испанию.

Свой поход в Европу Антара завершает покорением Андалусии, Туниса и Верхнего Египта, правители которых — Матрус, Кардус, Гермес, Мукавкас, Кандариус — в конце концов после ряда сражений подчиняются Антаре и обязуются платить ему дань.

В заключение, в полном противоречии с реальным развитием истории, после победоносных войн с византийцами, франками, испанцами и т. д., в которых хотя и в фантастической форме, но все же отразились исторические события VII–XII вв., Антара заканчивает свои дни на берегу Евфрата в доисламском племенном становище, а после его смерти его родичи абситы принимают ислам и участвуют в Священной войне, т. е. как бы вступают на путь, уже пройденный в фантастической шестисотлетней жизни их главного героя Антары[5].

Естественно, что подобный «историзм», при котором все эпохи перемешиваются самым причудливым образом, чреват множеством анахронизмов в повествовании. Пересказывая легендарный материал, автор порой сознательно дополняет его деталями «исторического колорита», присовокупляя: «У арабов в то время был обычай…» Однако все описания бедуинского быта в эпопее представляют собой некую причудливую смесь доисламской племенной жизни, донесенной преданием, и реалий знакомой рассказчику придворной жизни Багдада. Например, когда Зухейр стал после смерти своего отца предводителем племени Бену Абс, к нему, совсем как к средневековому феодальному сюзерену, «поспешили со всех сторон фарисы, готовые ему служить, и он одарил их подарками, платьем, золотом и серебром». В другом месте говорится, что, радуясь чудесному спасению Антары, абситы «разбрасывали во все стороны дирхемы и динары» — совсем как щедрые феодальные правители.

И уже в наиболее древних частях «Сират Антара» ощутимы черты феодального сознания. Так, когда после смерти хирского правителя Мунзира повелитель Ирана Ануширван признает его преемником Нумана, царь абситов Зухейр «спешит отправить письмо с выражением покорности новому царю».

Малоправдоподобны описания бесчисленных пиров бедуинов, когда соплеменники передают друг другу кубки, наполняя их «чистым вином из кувшинов», «поют рабыни и мулатки», «невольницы бьют в бубны и играют на флейтах» и т. д., т. е. развлекаются наподобие багдадской знати.

Любопытен в этом смысле эпизод свадьбы Антары, в котором гиперболизированная картина бедуинского пиршества: «Было зарезано много тысяч верблюдов и верблюдиц, тысяча жирных коней, множество львов и пантер» — переплетается с описанием придворной роскоши — богатейших нарядов и шатров, уборов из драгоценных камней и т. д.

Совсем неправдоподобно изображена в эпопее природа полупустынной засушливой Аравии, которая якобы богата прудами и водоемами, покрытыми цветами лугами и даже лесными чащами наподобие цветущей долины Двуречья.

Все эти анахронизмы и уподобления как бы сближают далекие эпохи и страны и создают в эпопее некое единство фона описываемых событий.

В критической литературе «Сират Антара» освещен довольно скудно. Кроме небольших разделов, а чаще просто упоминаний в общих курсах истории арабской литературы имеются монография венгерского арабиста Бернара Хеллера[6] основные положения которой вкратце изложены им в статье «Сират Антара» в «Энциклопедии ислама», и небольшие вступительные статьи к переводам эпопеи или отрывков из нее, публиковавшимся в европейских периодических изданиях[7]. В критике эпопея об Антаре иногда именуется народным или лубочным романом (Крымский, Хартманн)[8], а чаще всего рыцарским романом по аналогии со средневековыми европейскими произведениями этого жанра. Так определяет «Сират Антара» и его единственный исследователь — Бернар Хеллер, аргументируя употребление этого термина чисто внешним сходством: наличием в эпопее аксессуаров рыцарского быта и некоторыми частными фабульными совпадениями с европейским рыцарским эпосом, в частности с французскими Chansons de Geste, прослеженными им в «Сират Антара»[9].

Кроме этих частных моментов, сама история Антары, рыцаря своей «дамы» Аблы, совершающего во имя любви к ней множество подвигов, всегда борющегося с несправедливостью, защищающего обиженных (и прежде всего женщин), а во второй половине эпопеи странствующего по свету, внешне как бы совпадает с обычной схемой европейского рыцарского романа. В эпопее многократно декларируются заповеди рыцарской чести вроде: «Справедливость — доблесть рыцаря» или «Отныне я помогаю всем обиженным и оскорбленным», и в уста бедуина Антары время от времени вкладываются речи о любви, которая «толкает на опасности», «из-за которой падают с плеч головы отважных мужей и доблестных героев», «которая знает одно лекарство — терпение», вполне подходящие влюбленному рыцарю из куртуазного романа.

Выезжая на поле боя, Антара обычно восклицает: «О Абс, о Аднан, я фарис, влюбленный в Аблу!» (или: «Я рыцарь Аблы на вечные времена!»). В самом этом кличе гротескно сплетены две ипостаси Антары — племенного героя и влюбленного рыцаря. И не только Антары — многие его противники также бросаются в бой (часто обыкновенный бедуинско-разбойничий налет), «именуя дам». Время от времени бедуин-грабитель Антара ведет себя почти галантно: он даже целует руку Абле — любезность, едва ли принятая в бедуинских становищах.

В романе Антара постоянно именуется всадником или фарисом, отцом рыцарей (Абу-ль-Фаварис), рыцарем рыцарей (Фарис аль-Фурсан). Однако слово «фарис» обозначает здесь не столько рыцаря в европейском смысле этого слова, сколько бедуинского воина-героя.

Вопрос о влиянии рыцарской культуры на эпопею еще не изучен. Французский исследователь рыцарского эпоса Э. Делеклюз даже высказал предположение о том, что «Сират Антара» наряду с «Шахнаме» явилось тем источником, откуда Европа могла почерпнуть внешние черты рыцарства[10]. Французский арабист Рено, напротив, усматривает в «некотором налете рыцарства, ощутимом в различных местах этого произведения, подражание идеям и поведению европейского рыцарства»[11]. К этой точке зрения присоединяется и французский переводчик эпопеи, ориенталист Косен де Персеваль, который отмечает, однако, самобытность эпопеи, ее связь с древнеарабской поэзией и даже называет ее «своеобразной арабской Илиадой»[12].

Эпико-героическое начало почувствовал в эпопее об Антаре и И. Ю. Крачковский, который использует это произведение (наряду с другими арабскими средневековыми романами-эпопеями) для доказательства несостоятельности распространенной точки зрения о «неэпичности» арабского поэтического мышления[13].

А Ипполит Тэн в своих «Лекциях по философии искусства» прямо включает Антару в число «героев настоящего эпоса» наряду с Зигфридом, Роландом, Сидом, Рустемом, Одиссеем, Ахиллом, «идеальными созданиями», которые «родятся в изобилии только в первобытные и младенческие эпохи»[14]. Столь же высоко оценивает эпопею А. Ламартин, поставивший ее творца в один ряд с Гомером, Виргилием и Тассо, ее героя — с библейским Давидом[15], т. е. также почувствовавший в «Сират Антара» (вернее, в переводах отрывков из него, сделанных Коссеном де Персевалем) эпическую мощь и первобытно-героическое содержание.

Достаточно беглого знакомства с «Сират Антара», чтобы почувствовать, что «куртуазные» элементы образуют лишь внешний покров эпопеи — нечто вроде маскарадного костюма, весьма мало соответствуя как ее жизненной основе — доисламскому родоплеменному укладу, так и эпико-героическому существу ее сюжета и образов.

Несмотря на некоторые галантные сцены, рыцарские значки, символы, декларации и даже на любовные стихи и любовную основу его истории, герой эпопеи Антара все же по преимуществу остается бедуинским воином-богатырем и входит в сознание читателя отнюдь не как галантный рыцарь и томный влюбленный, а как «герой-храбрец», огромный, могучий, безрассудно отважный, неистовый, простодушный, доверчивый и во всем этом подобный множеству богатырей, в образах которых другие племена и народы воплотили свой идеал воина и человека. Поэтому не вполне правомерна также трактовка Антары как героя рыцарского эпоса[16].

«Рыцарское» в Антаре либо носит декларативный и внешний характер, либо выводится из бедуинских представлений об идеальном воине — добром, благородном и великодушном.

Антаре еще ни в коей мере не свойствен односторонний пафос служения, заостряющий и обедняющий характеры героев развитого рыцарского эпоса. Напротив, Антаре в высшей степени присуща та эпическая полнота и разносторонность характера, которые составляют основу наивного реализма в образах героев архаического родового эпоса.

Антара — человек во всей наивной полноте, удивительно земной, и ничто человеческое ему не чуждо. Он ест и пьет за десятерых, у него то и дело «мутится разум» от вина, от гнева, от красоты женщин: тогда он способен и убить попусту человека, и насильно овладеть женщиной (Гамра, Мехрийя), и ввергнуть своих родичей или друзей, а то и все племя в беду. Поведение Антары обычно вытекает из земного характера героя — им движет любовь к Абле, стремление «добиться желаемого», гнев, неистовая отвага, а иногда и грубая, животная страсть. Даже когда он отправляется в поход или бросается в бой, «чтобы отомстить и стереть с себя позор», в этом больше гнева и неистовства, чем рыцарского императива чести.

В детстве Антара, как и полагается богатырю, — чудо-ребенок. Он поражает всех физической силой и доставляет окружающим немало забот своими дикими и разрушительными «богатырскими играми», с самого начала внося в племя «ссоры и раздоры». Эпический герой-богатырь самим фактом своей исключительности выделяется из эпического коллектива и в известной мере ему противопоставляется. В «Сират Антара» это противопоставление героя племени задано с самого начала в завязке эпопеи. Антаре, незаконнорожденному чернокожему рабу, приходится «добиваться желаемого», полагаясь только на свои силы и отвагу и преодолевая скрытую и открытую вражду тех, кто, защищая старинные племенные обычаи, противится принятию раба в число равноправных воинов. Для того чтобы сравняться положением со свободными всадниками и получить право на Аблу, Антара должен превзойти всех своей силой, храбростью и воинским искусством — таким образом, героическая исключительность Антары мотивируется исходной ситуацией эпопеи.

«Я покончу с превратностями судьбы своим острым мечом и достигну того, к чему стремлюсь», — любит говорить Антара. Рассказывая византийскому императору о своей жизни, Антара говорит: «Я завладел дочерью своего дяди Аблой с помощью острого меча».

Враги Антары — традиционные эпические враги героя: коварный тесть и дядя Малик, брат Аблы Амр, соперник Умара, а в начале романа и отец Шаддад — однако здесь их вражда опять-таки мотивируется защитой племенной чести от посягательств «ничтожного раба». Причем их боязнь «стать притчей во языцех среди всех арабов» имеет основание, потому что на протяжении всей эпопеи враги постоянно попрекают абситов тем, что «у них овечьи пастухи женятся на знатных девушках и присоединяются к родословной благородных арабов».

Рабская психология Антары, особенно в первых частях эпопеи, еще очень сильна. Антара ведет себя как раб, покорно пасет в племени скот и выполняет другую черную работу. Он послушен отцу, провинившись, дает себя избить и связать, боится первый заговорить с Аблой на людях, всегда помнит, что он раб, а она его госпожа.

Забиба, мать Антары, все время советует сыну знать свое место и вести себя скромно, и Антара следует ее советам. Племенные законы представляются ему незыблемыми, и он горько раскаивается, когда, охмелев, решается попросить своего отца Шаддада, чтобы он «присоединил его к своей родословной и открыто признал своим сыном». Только иногда в нем просыпается гнев и обида человека, заслуживающего лучшей доли, но это не бунт против племенных порядков, а лишь возмущение несправедливостью соплеменников, которые не желают признать его заслуги. И на протяжении всей эпопеи в Антаре, уже достигшем признания и славы, сознание своего значения — «я первый фарис нашего времени!» — уживается с сознанием бывшего раба, всегда помнящего о своем низком происхождении.

Его преданность племени неистребима. Какие бы козни ни чинили против него враги, пороча его перед царем и соплеменниками и измышляя всяческие способы погубить, он неизменно выступает как их защитник и спаситель, несчетное число раз выручает их из плена и избавляет от всевозможных опасностей, ибо «он вырос под их покровительством». Враги Антары знают о его преданности соплеменникам и даже неоднократно пользуются ею, чтобы устроить ему засаду.

Никакие действия царей Зухейра и Кайса, поступающих в угоду сохранения племенного единства несправедливо, подобно Агамемнону или королю Конхобару из «Ирландских саг», не могут поссорить Антару с родным племенем. Даже будучи изгнан из становища царем Зухейром, а впоследствии неоднократно и его сыном Кайсом, Антара, узнав о нападении врагов, неизменно приходит абситам на помощь. Однако преданность Антары царю Зухейру и его сыну Кайсу не похожа на преданность феодального вассала сюзерену. Племенной вождь, даже поступив несправедливо, остается символом единого эпического коллектива, и верность ему Антары — выражение его верности племени.

Защищая абситов от нападений разнообразных врагов и добиваясь Аблы, Антара совершает один удивительный подвиг за другим и таким образом постепенно «завоевывает» любовь и признание соплеменников. Начиная с Шаддада, который в начале романа также жаждал гибели своего сына, доблесть и благородство Антары превращает многих его врагов в верных друзей и побратимов (Урву, сына царя Шаса, а впоследствии и его боевых противников Мукри, Бастама, Мадикариба, Рабиа ибн Мукаддама, Зу-ль-Кельба и других).

В конце эпопеи среди абситов только коварные Бену Зияд — родичи его соперника Умары, влюбленного в Аблу, — сохраняют свою ненависть к Антаре. Они же являются причиной его последнего изгнания из становища.

Антара сознает свое значение и силы и даже весьма склонен к переоценке своих возможностей. Отсюда обычная добродетель-порок эпических героев — безрассудная отвага, в высшей степени присущая Антаре. Он всегда готов ринуться в бой, даже если его противников «будет столько, сколько песка в пустыне или звезд в небе» или «если против него выйдут все джинны подземного мира», и никогда не внемлет предостережениям своего разумного и практичного брата и неизменного спутника Шейбуба.

Безрассуден Антара и в рыцарском благородстве, когда, отогнав врагов от становища племени Бену Хаулан, где он был в плену и ждал казни, он, к величайшему возмущению Шейбуба, возвращается и требует, чтобы его опять связали, как до набега врагов. Или в эпизоде защиты Дамаска, когда Антара — спаситель города — добровольно возвращается в плен, говоря: «Мы не можем предать женщин, которые выпустили нас и разбили наши оковы! Я не допущу, чтобы Халима говорила: „Они нарушили клятву!“»

Подвиги Антары не всегда вынуждаются обстоятельствами; часто он сам ищет поприще для реализации своих героических возможностей и идет навстречу опасностям, причем его неумеренная отвага то и дело оборачивается трагическими последствиями: из-за нее погибает его любимый сын Гадбан, а также другие друзья и спутники, да и все племя часто оказывается ввергнутым в опасности и бедствия неуемной доблестью своего защитника. Однако в эпопее нет осуждения неблагоразумия Антары, ибо его поведение соответствует племенным представлениям об идеальном бедуинском богатыре, героические деяния которого направлены на защиту интересов племени и прославление его могущества. Здесь, как обычно в героическом эпосе, «присутствует замечательное понимание того, что некоторые поступки героя, ставящие под угрозу общее благополучие эпического коллектива, вытекают из самых лучших, именно героических его качеств, в принципе соответствующих народным представлениям о прекрасном»[17]. В полном соответствии с древними представлениями арабов об идеальном бедуинском богатыре Антара превосходит всех своих противников не только силой и воинским искусством, но также и красноречием и поэтическим даром, обязательными для всякого бедуинского воина. По его стихам, которые записывает за ним его равий, брат царя Усейд, и повторяют на пирах все арабы, в Аблу влюбляются воины из других племен. Прежде чем вступить в бой с врагом, Антара, согласно древнему обычаю, слагает стихи, в которых превозносит свою храбрость и унижает противника (фахр и хиджа), пируя с царями, восхваляет в стихах своих покровителей, а в горькие минуты «произносит стихи, в которых жалуется на судьбу». Абситы гордятся поэтическим даром Антары, который должен «прославить их среди всех арабов».

Поэтическое состязание в Мекке, когда Антара — правда, в основном при помощи своего меча — добивается чести подвесить свою касыду на Каабе, где до сих пор висели лишь муаллаки шести знатных поэтов-воинов (Имрулькайса, Тарафы, Зухейра, Амра ибн Кульсум, Хариса ибн Хиллиза и Лабида), является одной из кульминаций эпопеи. Здесь Антара употребляет и силу своего меча, и свое воинское искусство, и дар красноречия, чтобы заставить все арабские племена признать его поэтическое мастерство, «поклониться его касыде». Сам Имрулькайс признает себя побежденным не только мечом, но и красноречием Антары.

В эпопее постоянно подчеркивается щедрость Антары — одна из главных бедуинских добродетелей. Он щедр и равнодушен к богатству, он постоянно раздаривает свою добычу, наделяя бедняков, вдов и сирот. Добыча нужна ему только для «достижения желаемого», т. е. для выкупа за Аблу и для того, чтобы угощать гостей, ему же самому ничего, кроме коня, острого меча и копья, не нужно.

Однако Антара не только добр, благороден и щедр, он и жесток. Ему ничего не стоит, например, отрезать трем посланцам персидского царя Худованда носы и уши, а остальных распять или в гневе отрубить голову ни в чем не повинному рабу. В его поведении гротескно переплетается бедуинская разбойничья этика с рыцарским кодексом чести. Неизменный защитник всех обиженных, всех женщин, вдов и сирот, Антара, который не может видеть женских слез, ни на секунду не задумываясь, нападает на свадебную процессию и похищает невесту, готов погубить Марьям, насильственно овладевает Гамрой и т. д. В Византии он собирается убить свою наложницу Марьям, потому что не хочет, чтобы в землях христиан появился его сын-богатырь, «подобный ему храбростью и силой».

Порой Антара предстает перед нами в эпопее наивным демагогом, «прикрывающимся» бедуинской этикой. Так, после совершения очередного набега Антара отдает награбленное добро и освобождает пленных в обмен на полюбившегося ему коня, оправдываясь перед соплеменниками тем, что не хочет, чтобы их «всегда порицали за недостойный поступок» и чтобы они «стали притчей во языцех среди всех арабов», потому что они «захватили в плен женщин, детей и рабов в отсутствие воинов-мужчин, а ведь всякий воин знает, что это позор». На фоне расшатывающихся родовых и патриархальных связей и социальной дифференциации общества времени создания эпопеи древние нормы чести и морали приобретают в ней значение некоего идеала.

Во многих эпизодах эпопеи Антара выступает защитником справедливости. Преданность старинной родовой демократии заставляет Антару напасть на «притеснявшего арабов и нарушавшего справедливость» Визра ибн Джабира — его будущего убийцу. История Визра и его барана перекликается с рассказами о великане и баране царя Мурра в начале эпопеи, а также со знаменитым преданием о войне из-за верблюдицы аль-Басусы, описанной в «Днях арабов»[18]. Символично, что Антара, защитник старинной племенной демократии, погибает от руки «притеснителя» Визра ибн Джабира.

В Аравии Антара совершает несчетное количество удивительных подвигов: убивает львов, поражает огнедышащего змея, освободив от этого чудовища лесную чащу, наподобие героев древнего мифологического эпоса, побеждает в единоборстве множество прославленных героев и обращает в бегство тысячные войска. Каждый из этих подвигов мог бы составить фабулу целой поэмы. Однако автору (или авторам) «Сират Антара» этого мало — он проводит Антару по всему известному ему миру и придает его подвигам «мировой масштаб». При этом образ Антары, выведенного за пределы Аравии и превращенного из племенного героя в странствующего рыцаря, приобретает несколько иное звучание. В Византии, Европе и даже Иране Антара выглядит диковинным чудо-богатырем и варваром. При въезде Антары в Константинополь жители города «дивились… его огромному росту, сильному сложению и доблести, которая сверкала у него в глазах… черному лицу, сильным рукам и густым бровям».

И византийского императора и царя Ануширвана он поражает своим богатырским аппетитом и варварской манерой есть: «А потом слуги стали приносить золотые и серебряные блюда с различными кушаньями, приготовленными на молоке и коровьем масле, и ставить перед каждым по блюду, а перед Антарой они поставили семь блюд. И Антара стал есть большими кусками, а император смотрел на него и дивился».

Выезжая на турнир в Константинополь, Антара восхищает императора своими доспехами: «…пятеро византийских невольников шли за Шейбубом, неся боевое снаряжение Антары. А копье Антары состояло из двадцати четырех железных трубок, насаженных друг на друга, и походило на корабельную мачту…» — и, конечно, своими подвигами.

Дивятся Антаре франки, испанцы и другие народы. Чуждый мир в свою очередь поражает Антару. Роскошь персидского и византийского дворов удивляет его, но не привлекает. Изысканные блюда персидской кухни кажутся ему детской пищей. Когда в Константинополе ему отводят целый дворец, «который возвышается до самого неба», он высказывает желание жить в своей палатке. А в ответ на приглашение византийского императора остаться в Константинополе, чтобы «возглавить войско и вершить дела всего государства», Антара говорит: «Я не привык жить за стенами, мы ведь живем в степях и пустынях, шатрах и хижинах. И я не могу оставить своих друзей и товарищей».

Приобретая «мировой масштаб», Антара утрачивает в этих частях поэтичность и гармоничность своего хиджазского облика. Однако «взаимное удивление» героя и нового, неведомого ему мира придает этим частям эпопеи особую яркость и увлекательность.

Образ и судьба Антары по-своему повторяются в его доблестных сыновьях, особенно похож на Антару его любимый сын Гадбан. Антара трижды встречается на поле боя с молодым воином, обладающим удивительным воинским искусством, и, чувствуя необъяснимое влечение и жалость к юноше, долго не может одолеть его, а победив, не хочет убивать. Во всех трех случаях впоследствии выясняется, что юные богатыри, соперники Антары, — его сыновья Майсара, Гассуб и Гадбан. Жена Антары Абла была бесплодна, но во время странствий у Антары при разных обстоятельствах появлялись жены и наложницы, а их дети во многом повторяли судьбу Антары (особенно Майсара и Гадбан): так же как и их отец, они росли неравноправными рабами и своей силой и отвагой завоевывали себе положение и право жениться на возлюбленной, а вырастая, чудесным образом встречались в единоборстве со своим отцом. Причем параллельно поединку Антары с Гассубом происходит единоборство Шейбуба с его сыном Хазруфом. Единоборство отца с сыном — распространенный в эпической поэзии мотив (в немецкой «Песне о Гильдебранте» — поединок Гильдебранта с Гадубрантом, в «Ирландских сагах» — поединок Кухулина с Конлайхом, в иранском эпосе — поединок Рустема и Сохраба, в русских былинах — Ильи Муромца с Сокольником, в армянском эпосе о Давиде Сасунском — Давида с Мгером)[19]. Эта ситуация представляется родовому сознанию особенно трагической и обычно разрешается, в соответствии с патриархальной идеализацией прошлого, победой отца, т. е. богатыря старшего поколения. Кроме трех поединков — знакомств с сыновьями в эпопее есть еще эпизод единоборства Антары с любимым сыном Гадбаном, которого его неукротимый (похожий на отцовский) нрав доводит до ссоры с Антарой.

Столь же доблестны и остальные дети Антары — эпизодически проходящие в романе Джар и Зейдан, а также появляющиеся после смерти Антары мстители за его гибель Гаданфар и Джауфаран.

Известным антиподом, дополнением, оттеняющим неистовую доблесть Антары, является его единоутробный брат и неразлучный спутник Шейбуб, который в отличие от простодушного, доверчивого и неразумного Антары наделен умом, хитростью и благоразумием. Антара прежде всего храбр, Шейбуб хитер, Антара серьезен, Шейбуб находчив и остроумен. Огромный тяжелый Антара скачет на Абджаре, «подобно разгневанному льву», а быстрый, как шайтан или как «самец страуса», Шейбуб бежит у его стремени, опережая скакунов и газелей. Еще детьми они поразили Шаддада двумя подвигами: Антара убил волка, а Шейбуб догнал и поймал лису. Антара добивается своего «острым мечом», а Шейбуб хитроумными проделками, украсившими эпопею многими занимательными историями в духе багдадских новелл из «1001 ночи». Подобные «пары-антиподы» встречаются во многих эпических сказаниях (Рама и его брат, Гильгамеш — Энкиду, Тор — Локи и др.).

Многие подвиги прямолинейного и недальновидного Антары не могли бы быть совершены без находчивости, смелости и предусмотрительности Шейбуба, который «был его помощником во всех трудностях и опорой во всех несчастиях». Шейбуб — проводник Антары по пустыне, обычно он «бежит впереди и указывает дорогу». Когда враги похищают Аблу, берут в плен кого-либо из соплеменников или уводят любимого коня Антары Абджара, Шейбуб отправляется на поиски, находит их, «где бы они ни были», и, измыслив какой-нибудь хитрый способ, освобождает их либо один, либо с помощью «острого меча» Антары. Шейбуб постоянно предостерегает брата от безрассудных поступков, подобно «разумному Оливье» из «Песни о Роланде», тщетно пытающегося обуздать неумеренную и губительную отвагу героя[20].

Впрочем, Шейбуб не только разумен, в эпопее говорится, что «силой и воинским искусством Шейбуб уступал одному только Антаре». Но главное в нем — ум и хитрость, которые наряду с физической силой и отвагой часто становятся предметом идеализации в эпосе. Не случайно Гомер воспел не только Ахилла и Гектора, но и «многомудрого» или «хитроумного» Одиссея.

Подобно тому как героический характер Антары продолжен и повторен в его доблестных сыновьях, Шейбуб повторен и продолжен в своем сыне Хазруфе, с той только разницей, что если юные богатыри все же уступают ни с кем не сравнимому Антаре — патриархальное родо-племенное сознание не склонно верить в прогресс героического начала, — то Хазруф, как это неоднократно подчеркивается в «Сират Антара», умом, хитростью и предусмотрительностью превосходит самого Шейбуба.

Подруга Антары, «луноликая» Абла, обрисована менее цельно и конкретно и выступает в романе в различных амплуа. С одной стороны, она как бы играет роль «дамы-повелительницы», постоянно требующей от Антары доказательств его рыцарской доблести и готовности совершать во имя любви к ней все новые немыслимые подвиги. Причем своим своенравием и неразумием Абла не раз движет действие романа и ввергает Антару, себя, а порой и все племя в нескончаемые злоключения.

Однако поклонение Антары «даме» мотивировано здесь с самого начала любовью «ничтожного раба» к знатной госпоже, и Абла не забывает напоминать об этом Антаре, даже когда он находится в самом зените славы, после того как, подвесив касыду на Каабе, он добивается признания всех арабов.

Во многих эпизодах Абла изображается в виде изнеженной гаремной красавицы: «Абла стояла в дорогих, цветных, расшитых золотом одеждах, которые сияли, освещая все вокруг, а на груди у нее сверкало три алмазных ожерелья. И она опиралась на нескольких рабынь-мулаток, клонясь от сознания своей красоты, подобно гибкой ветви ивы или тростнику».

Но в большинстве случаев она самоотверженно преданная возлюбленная, стойко сопротивляющаяся всем козням отца и брата (она готова сохранять верность Антаре, «даже если бы отец и брат разрезали ее на куски») и всем посягательствам многочисленных соперников Антары, каким бы мучениям ее ни подвергали (см. эпизод у Муфарраджа). Спасая жизнь Антары и других пленных героев-бедуинов, она даже совершает удивительный подвиг наподобие библейской Юдифи, убивая коварного и развратного персидского царевича Ардашира.

В некоторых эпизодах Абла предстает перед нами мужественной «боевой подругой» героя, сопровождая его на подвиги и даже выезжая на поле боя в доспехах. Очевидно, племенные предания дали лишь условную фигуру возлюбленной героя, оставив простор для воображения позднейших рассказчиков-горожан, уподоблявших Аблу различным известным им вариантам женских типов.

Рассказ о последних годах жизни Антары, когда один за другим гибли его сыновья, родичи и друзья, окрашен в элегические и даже трагические тона. Оплакивая своих погибших сыновей, Шейбуба и других близких, Антара столь же неистов в горе, как в отваге, и враги, злорадствуя, твердят о том, что счастье изменило Антаре, и предсказывают ему близкую смерть. Последовательная гибель большинства героев эпопеи, завершающаяся кончиной Антары, а вскоре и Аблы, как бы знаменует конец героических времен, конец патриархальной родо-племенной демократии и придает этой части эпопеи эсхатологическое звучание. Не случайно в уста героев эпопеи то там, то здесь вкладывается сентенция пессимистического и фаталистического характера.

Символична сама сцена смерти Антары, который испускает дух в полном боевом снаряжении и мертвый еще некоторое время остается на коне, защищая от врагов свою Аблу и родичей. «О доблестный фарис, ты и после смерти охранял свою семью и родичей, как при жизни!» — говорят над мертвым Антарой вражеские всадники.

В фабуле «Сират Антара» бросается в глаза множество эпических «общих мест»: «богатырские игры» Антары в детстве, козни тестя и дяди Малика[21], «героическое сватовство», требующее от богатыря удивительных подвигов, змееборчество, поединки отца с сыном, месть сыновей за отца, братание с противником после поединка, чудесные истории меча и коня и т. д., не говоря уже о бесчисленных победах героя над непобедимыми воинами и огромными вражескими воинствами.

Поэтика «Сират Антара», стилистический и образный арсенал повествования обладают всеми чертами наивно-эпического стиля. Невероятные гиперболы живописуют мощь Антары, который в один день убивает «более тысячи двухсот всадников», сражается «с четырьмястами тысяч всадников царя Хинда и Синда» Абд Хайяфа или мгновенно побеждает во время турнира византийского рыцаря, перед этим «повергшего на землю пятьдесят тысяч воинов», кричит так, что «содрогаются горы и долины», одним ударом разрубает пополам льва, голыми руками душит слона и т. д. Столь же гиперболичны и другие «достоверные» описания воинов — достойных соперников Антары, вражеских войск, численность которых обычно точно указывается, а в самых критических случаях воинов оказывается столько, «сколько песка в пустыне или звезд в небе».

Автор «достоверно» сообщает, что для своей свадьбы Антара поймал семьсот львов и пятьсот пантер, заколол несколько тысяч верблюдов и верблюдиц и тысячу жирных коней, а гостей у него побывало двадцать пять тысяч.

Язык эпопеи состоит из типичных эпических «штампов» — постоянных эпитетов и сравнений, синонимических конструкций и диалогических формул. Воины всегда выезжают на бой, «подобно разгневанному льву» или «подобно неотвратимому бедствию», а во время сражения бьются так, «что, глядя на них, поседели бы дети» или «мутился разум». Красавицы «подобны газелям», а их лица «подобны солнцу или луне» или «затмевают солнце и луну своим сиянием». Шейбуб и его сын Хазруф бегут «подобно самцу страуса» или «подобно ветру» и т. д.

В романе часто встречаются синонимические конструкции типа «бросьте эти ссоры и раздоры», «приготовились к бою и сражению», «проводил дни в горе и страдании», сохранявшиеся во всей позднесредневековой арабской прозе.

В тексте постоянно повторяются одинаковые описания стереотипных ситуаций: возвращение воинов в становище после удачного похода, когда им навстречу выезжает все племя, «невольницы бьют в бубны и барабаны», а «царь поздравляет с благополучным возвращением», пиры, когда «по кругу ходят кубки», а «воины едят, пьют и веселятся», поединки, когда победитель либо пронзает свою жертву копьем и оно «выходит, сверкая, из его спины», либо выбивает противника из седла и «оставляет поверженным на лике земли», волнение героя в критические моменты, когда он «теряет (или „едва не теряет“) сознание от гнева» и из глаз его «сыплются искры», а глаза «едва не вылезают из орбит» и т. д. Повторение таких описаний придает повествованию плавный эпический ритм и медленный темп. Причем в хиджазских частях эпопеи такая повторяемость стилевых компонентов при описании одних и тех же событий бедуинской жизни (бесчисленных поединков, похищений, освобождений из плена, пиров и т. д.) органична материалу, в ней как бы выражается однородность и статичность мира — устойчивого эпического фона, на котором разворачиваются деяния героя. Но когда судьба переносит Антару из одной чужой страны в другую и ввергает в самые разнообразные приключения, этот эпический арсенал, перенесенный из бедуинского становища вместе с Антарой, его конем Абджаром и братом Шейбубом, порой приобретает гротескное звучание. Забавно звучат, например, в устах византийского императора стереотипные диалогические формулы, перенесенные из разговоров бедуинов Аравии. «Христос дарует победу тому, кому пожелает!» — повторяет император формулу арабских воинов, заменив Аллаха Христом. «А если кто из вас проявит непокорность Антаре, — говорит император своим воинам, — я захвачу его семью и разрушу его дом!»

Эпическая ретардация создается также «методом» рассказчика, который не просто сообщает своим слушателям о событиях, но как бы описывает проходящие перед его глазами картины, не упуская ни одной детали и не спеша переходя, как в волшебном фонаре, от одного диапозитива к другому[22]. Отсюда часто повторяющиеся в тексте «потом», как бы связывающие одну статичную картину с другой.

Рифмованная проза «Сират Антара» перемежается с огромным количеством стихотворных отрывков: стихами Антары и других воинов, стихотворными перебранками противников, любовными диалогами и т. д., что в известной мере связано с традицией устной передачи текста, исполнение которого оживлялось пением стихов. В этих поэтических отрывках, как правило, соблюдаются законы классического арабского стихосложения (аруда), но лишь немногие из стихов (например, цитируемые муаллаки) относятся к доисламскому времени. В основном же эти стихи скорее напоминают произведения придворных аббасидских панегиристов, что находит отражение и в их стиле и в реалиях быта[23].

Эпически-спокойное повествование «Сират Антара» иногда принимает эмоциональную окраску («а проклятый предатель Зу-ль-Химар…», «а презренные предатели Бену Фазара» или об убийце Антары Визре: «И пусть Аллах не будет милостив ни к той земле, что укрыла его прах, ни к его друзьям и родичам»), а порой прерывается весьма сумбурными авторскими отступлениями, в которых рассказчик свидетельствует о величии и достоверности описываемых им событий.

Это стремление автора создать иллюзию достоверности (см. заключительные строки эпопеи) характерно для архаического поэтического мышления, еще не признающего права поэзии на чистый вымысел.

Композиция «Сират Антара» свободна, эпизоды следуют один за другим, образуя некую цепь, в принципе бесконечную. Однако фабульная схема «Жизнеописания» достаточно сложна и объединяет большое число действующих лиц, проходящих через всю эпопею (во всяком случае, через множество ее эпизодов). Разумеется, при этом не обходится без неувязок и противоречий, свидетельствующих о сложном авторстве и многослойности текста.

Так, вспоминая перед смертью свою жизнь, Антара с гордостью повествует о своих победах в Аравии, Ираке, Иране и Сирии, но ничего не говорит ни о своих путешествиях в Византию, ни о походах в земли франков, в Испанию, Северную Африку, Абиссинию, Судан и другие страны. В начале романа Антара — сын рабыни-негритянки, в середине эпопеи выясняется, что его мать — дочь царя Наджаши, «повелителя абиссинцев и страны черных», и что, следовательно, Антара — воин знатного происхождения, о чем он и сообщает византийскому императору. Последнее обстоятельство ничуть не мешает знатным соплеменникам Антары в конце романа вновь поминать его низкое происхождение, что приводит к новым конфликтам, и т. д.

Итак, образы, сюжет и поэтика эпопеи свидетельствуют о том, что основу «Сират Антара» составляют героические родо-племенные сказания. Очевидно, рассказчики и компиляторы X–XII вв. обработали эти сказания наподобие рыцарских романов и привнесли в них обширный материал, почерпнутый из фантастической, приключенческой и любовно-бытовой новеллистики того времени.

«Сират Антара» пестрит рассказами о разбойниках-людоедах, похищающих женщин, о волшебствах, колдовстве, чудодейственных амулетах и т. д.

Герой встречается со злым духом, заточенным в дерево «одним жрецом в древние времена», сражается с джиннами, освобождает «морского коня» — царя джиннов, заключенного в замке на острове Вахат Искандером, и т. д.

Еще больше в «Сират Антара» приключений с переодеваниями и хитрыми уловками (история Зухейра и Тумадир, проделки Шейбуба и Хазруфа, рассказанные вскользь любовные истории эпизодических персонажей и др.). Все это вводит в эпопею мир сказок и новелл «1001 ночи», которые переплетаются с рассказами о героических деяниях, образуя пеструю ткань романа.

Предлагаемая читателю обработка «Сират Антара» представляет собой частично перевод, частично изложение, сделанное по Каирскому восьмитомному изданию, в котором были сведены воедино Хиджазская и Иракская рукописи романа. При сокращении текста переводчики стремились представить читателю историю Антары, значительно сократив и опустив все периферийные фабульные линии и сохранив наиболее значительные, поэтически ценные и интересные в историко-культурном отношении эпизоды[24].

В качестве иллюстраций для настоящего издания использованы рисунки из каирского издания «Сират Антара», представляющие собой образец арабского позднесредневекового лубочного рисунка.