Жизнь и смерть кораллов

Кораллы убивают, пожирают, живут и умирают. — Меня охватывает глубинное опьянение. — У меня перелом двух позвонков. — Ноев ковчег XX века. — Акула берет корм из наших рук. — Как делать сразу три дела. — Начинаем испытания.

Неподвижная вода поддерживает мое тело. Сквозь стекло маски я вижу: коралловая стена, разрушаемая кавернами, уходит все ниже, сиреневые точки, золотые пятна, алые и желтые соцветия купаются в головокружительной синеве. Плыву над краем рифа: внизу известковые зонты акропор (Acropora) раскинули свои ветви, кружатся голубые с желтыми крапинками рыбы…

Спускаюсь вдоль стены, покрытой ковром живых существ. Крупные тридакны, приоткрыв створки раковин, позволяют увидеть изумрудное тело, отороченное темно-синей зигзагообразной полосой. Осторожно прикасаюсь к пурпурным трубкам коралла органчика (Tubipora), действительно похожего на миниатюрный орган. Губки, формой напоминающие руки, цепляются за склон, в зарослях черных кораллов прячутся крохотные креветки. Рыбы-бабочки, рыбы-ангелы следят за тем, как я проплываю мимо них.

И вновь я погружаюсь в живую массу кораллов Красного моря. И вновь испытываю то же восхищение, какое впервые испытал, когда мы прибыли сюда на «Калипсо» 16 лет назад, в 1951 году.

Здесь все та же теплая шелковистая на ощупь вода, те же лабиринты, те же гроты, из которых врассыпную вылетают рыбы, едва я заглядываю в них, те же асцидии, похожие на раздувшиеся бурдюки, известковые водоросли, напоминающие сиреневые гирлянды, и даже, кажется, та же рыба-крылатка (Pterois), ощетинившаяся ядовитыми иглами спинного плавника.

В то время как я опускаюсь к основанию рифа, передо мной, словно в калейдоскопе, мелькают различные рыбы: спинороги (Balistes), у которых на выкате, как у Фернанделя, глаза; рыбы-бабочки (Chaetodon), плоские и круглые как тарелки; голубые, с золотым пятном с обеих сторон хвоста, рыбы-хирурги; занклы (Zanclus), волочащие сзади длинный усик, напоминающий вымпел…

А еще ниже — акулы, они, будто дежуря, кружат над песчаным дном.

Здесь царство кораллов. Если такое выражение может показаться странным читателю, незнакомому с подводным миром тропических морей, то это вполне естественно. Понятно, что среда, столь отличная от той, в которой мы живем на суше, приводит в замешательство людей, не приобщившихся к подводному миру, новому, непривычному для человека.

Книгу, посвященную кораллам, следовало бы начинать с подробного описания подводных пейзажей, которые, надеюсь, когда-нибудь собственными глазами увидят читатели, если они еще не знакомы с красотами подводного мира. Удивительно великолепен этот мир, притом следует отметить, что в Красном море и Индийском океане это скорее животный мир, чем растительный. Заросли, о которых я говорил, кусты, простирающие свои ветви в синей воде и напоминающие внешне обыкновенный кустарник, встречающийся на суше, на самом деле являются колониями животных организмов, сложными сочетаниями особей и клеток, пищеварительных систем, миниатюрного вооружения, тесно связанных между собой, чьих тайн мы еще не знаем. Кораллы убивают, пожирают свои жертвы, живут и, увы, гибнут сами, как мы в этом убедимся. Вызвать у читателя интерес к этой коллективной жизни, удивительной и зачастую жестокой, вот чего бы мне хотелось. Живая плоть кораллов образует в теплых морях поистине целые королевства, которые мы с вами посетим.

Понадобится немало времени, чтобы познать их: они никогда не бывают похожи друг на друга.

С глубинами Красного моря, первой из этих подводных стран, у меня связано множество впечатлений, в которых все перемешано — и открытия, и животные разных видов, в частности акулы, и друзья: мои старые компаньоны, Пьер Драш, профессор из Сорбонны и аквалангист, Фредерик Дюма, который уже давно занимается подводной археологией в Средиземном море; кстати, он участвует и в нынешней экспедиции.

Вспоминается случай, который произошел 16 лет назад, когда мы появились здесь впервые. К Пьеру Драшу подплыла акула довольно внушительных размеров. Я видел это, находясь по меньшей мере в десятке метров от него, и попытался привлечь его внимание… Надо сказать, Драш — один из самых выдающихся наших зоологов. Когда он работает — в лаборатории или на глубине 40 метров, — он не любит, чтобы ему мешали, пусть даже это акула. Я похлопал Пьера по плечу. Акула по-прежнему была рядом, она едва не касалась рук аквалангиста. Видимо, у нее уже разыгрался аппетит. Драш взглянул на акулу, пожал плечами и продолжал изучать колонии мшанок. Видя такое пренебрежение к ее особе, акула повернулась и исчезла в темно-синей толще воды.

Именно во время того погружения мы спускались еще глубже, чтобы испытать хорошо знакомое подводным пловцам полубессознательное состояние, называемое глубинным опьянением. На глубине 70–80 метров оказываешься в царстве мечты, которая может обернуться опасностью.

Стена ощетинилась сотнями трубок — виргуляриями, кораллами, напоминавшими трости, с какими ходят слепцы. Самые немыслимые формы жизни встречались нам в путешествии в этот совершенно иной мир — страну грез, феерическую и кошмарную. Горгонарии, гибкие словно опахало, ласково касались меня…

Достигнув глубины свыше 80 метров, я стал всматриваться вниз, в толщу синей как ночь воды, где, казалось мне, кроется какая-то сладостная тайна.

В тот день я осознал, что еще не готов по-настоящему к встрече с глубинами моря, которые земляне называют «бездна»; исследование их требует значительных средств, средств, которые нам еще только предстояло изыскать. Тогда-то я и решил во что бы то ни стало создать аппараты, которые позволили бы проникнуть в самые глубины «мира безмолвия».

Правда, с автономным снаряжением мы смогли проникнуть в глубь моря и свободно передвигаться там, но после того глубоководного погружения я понял, что нам потребуется преодолеть второй рубеж, поскольку за его пределами акваланг и гидрокостюм становятся малоэффективными. Для того чтобы проникнуть за этот второй рубеж, я и разработал аппарат типа «ныряющее блюдце». (В нашей стране сконструирован и проходит успешное испытание аналогичный подводный аппарат «ТИНРО-2». — Прим. ред. ) В продолжение всего плавания мы будем пользоваться этими аппаратами. Более того, работа с ними займет важное место в наших исследованиях и явится одним из предметов нашего повествования.

С тех пор как мы совершили тут первые свои погружения, я довольно часто возвращался в край кораллов. В 1963 году в Красном море мы спустили подводное жилище «Преконтинент-II», проведя беспрецедентный научный эксперимент: целую неделю люди жили под водой на глубине 25 метров и месяц — на глубине 10 метров.

В начале 1967 года я снова оказался в Красном море, но в этот раз на свидание, назначенное мною несколько лет назад, я явился вооруженным до зубов. Я успел приобрести значительный опыт, был оснащен такими приборами, о каких прежде и мечтать не смел, был преисполнен решимости осуществить в зрелом возрасте честолюбивые мечты своей юности.

17 февраля 1987 года «Калипсо» покинула Монако. Нам предстояло плавание гораздо более продолжительное, чем я мог предполагать, плавание, фактически не имеющее предела ни в пространстве, ни во времени, — так сказать, в бесконечность.

С борта «Калипсо» во время прошлых экспедиций мы успели осуществить множество океанографических исследований, как частного, так и общего характера. К примеру, фотографировали рельеф дна глубоководных участков Атлантического океана. На сей же раз ничто не ограничивает наши задачи. Мы отправляемся в многолетнее плавание, горя желанием раскрыть все тайны моря. Это не означает, что у нас нет определенной цели. Напротив, мы разработали более обширную программу, чем когда-либо ранее, при поддержке Океанографического музея в Монако. Но этот научный план не ограничивает нас. Мы будем странниками, морскими бродягами, у которых лишь одно занятие: собирать новые данные повсюду, где удастся, и собирать их до тех пор, пока «Калипсо» не надоест носить нас по волнам. Не думаю, чтобы когда-либо прежде предпринимались океанографические экспедиции подобного рода. Много лет назад мы с моими спутниками решили посвятить себя изучению глубин и давно поняли, что это требует такого же самопожертвования, отрешенности от жизненных благ, как и в эпоху парусников, во времена первых кругосветных путешествий.

У меня перелом, двух позвонков

Перед отплытием всегда достаточно хлопот и обременительных дел. Тем более когда предстоит продолжительное плавание… Но вот лихорадочное волнение последних минут позади. Позади проводы. Мы вышли в открытое море и тотчас принялись за разборку и размещение снаряжения и припасов… Наконец пройден Суэцкий канал и «Калипсо» бросила якорь в столь желанных водах.

Во время моего первого погружения, сопровождаемый взглядами пучеглазых спинорогов и свирепых акул, мысленно я заново переживаю расставание с близкими, все тревоги. Зато теперь я вознагражден и наслаждаюсь покоем в этой синей воде, теплой, как человеческое тело.

За несколько часов до выхода в море экспедиция едва не сорвалась. Я попал в автомобильную катастрофу, у меня оказались сломанными два позвонка. И вот я в воде… Я знаю, что лучшее для меня целительное — воды Красного моря. Но некоторые движения заставляют корчиться от боли и даже кричать. Подобно ребенку, только пробующему свои силы, я еще не знаю как следует, что мне можно делать, а чего не могу себе позволить… Совершать погружения? Я только что убедился, что на это я способен. Но до какой глубины? Я все еще берегу себя.

Неужели я мог бы отказаться от участия в плавании, разрушить мечту всей жизни и разочаровать своих товарищей по «Калипсо», когда уже все готово к кругосветному путешествию — новые приборы, новое снаряжение, оборудование, какое еще никогда прежде не устанавливалось на борту океанографического судна?

Генеральная репетиция

Утром бросаем якорь возле небольшого кораллового острова Шакер. Совершаем первое погружение. Я всех предупреждаю:

— Работа будет нелегкой. Необходимо сразу же выяснить, что же нам под силу, поскорей освоиться с обстановкой. Придется делать сразу несколько дел.

В моторные лодки садятся две группы; в каждой из них так называемый актер, то есть пловец, который особенно фотогеничен и «смотрится» в воде, кроме того, оператор и осветитель. Как знать, возможно, знакомство с дном позволит им найти сюжет для съемок.

Извлекаем из трюма и поднимаем на палубу «ныряющее блюдце „SP-350“. Лабан и Барски готовятся к погружению. В 10 часов „блюдце“ в воде. И только теперь, провожая взглядом желтую сферу в голубизну моря, я по-настоящему осознаю, что экспедиция наша началась. Уверен, что все, кто находится на „Калипсо“, испытывают то же чувство.

Большинство моих товарищей, которые еще недавно зябли на побережье Франции, омываемом холодными серыми водами неспокойного Средиземного моря, радуется теплому синему морю, пронизанному жаркими лучами солнца, радуется возможности спуститься в его воды, бережно подхватывающие их тело. Для меня же это начало самого значительного в моей жизни приключения, которого я ждал долгие годы. Сегодня первое в новой экспедиции погружение.

Правда, пока это только генеральная репетиция. От первой операции я не жду многого, однако программа настолько сложна и тяжела, что я должен как можно скорее увидеть свой экипаж за работой, чтобы сразу же, после первой проверки, сделать необходимые выводы.

Главное заключается в том, чтобы научиться производить одновременно и подводные съемки, и нужные опыты, и исследования.

Целый день мы трудимся — или в воде, или под лучами солнца. Единственная передышка — во время завтрака в кают-компании „Калипсо“. Все, перебивая друг друга, горячась, обсуждают достоинства и недостатки оборудования. Можно услышать много толковых замечаний. Фалько в восторге от снаряжения, которое только что испытал.

— Новые баллоны позволяют дольше находиться под водой, — говорит он уверенно, — а в новых обтекаемой формы гидрокостюмах можно быстрее плавать.

От автономных ламп для подсветки, которыми были оснащены осветители, пользы было поначалу немного. Я предложил укрепить аккумуляторы на баллоне оператора, а лампы на самой кинокамере. Такое решение оправдало себя, и мы уже два года используем его.

Бывают и неудачи. Например, я было предложил, чтобы оператор, сняв какой-то кадр, по подводному телефону сразу передавал сопроводительный текст, а на поверхности его записывали бы на пленку. Из предприятия ничего не вышло: записи получались неразборчивые, если глубина погружения превышала 30 метров. Происходило это из-за дефектов в системах, обеспечивающих связь и запись, потому, что на таких глубинах из-за значительного давления выдыхаемого воздуха голос сильно искажается.

На мостике „Калипсо“ был установлен оборудованный записывающим устройством электронный компьютер. Предполагалось, что он должен помогать нам в монтаже фильмов. Мы возлагали на компьютер большие надежды. Используя сочетания букв и цифр, мы рассчитывали запрограммировать отснятые кадры. К примеру, сочетания B 17 и Z 64 обозначали бы акулу, которая движется справа налево одна, или же акулу, которая движется слева направо в сопровождении одного или двух аквалангистов. Если бы все шло, как задумано, то при монтаже в случае необходимости иметь „акулу, плывущую слева направо“, нужно было бы лишь нажать кнопку… На деле система не сработала. Вначале возникли трудности при программировании, затем сложности при использовании электронного устройства, которые оказались практически неразрешимыми. Несмотря на лучшие намерения, пришлось отказаться от внедрения столь прогрессивных методов.

Подводя итоги дня, я пришел к выводу, что экипаж превосходно подготовлен к успешному решению сложных задач. Люди „Калипсо“ могут делать сразу три дела. А возможно, и четыре. Сегодня удалось осуществить весьма важную операцию с использованием двух групп подводных кинооператоров и „ныряющего блюдца“.

На глубине свыше 100 метров

Андре Лабан, завершив погружение на — глубину более 100 метров в нашем "ныряющем блюдце SP-350", ничего не рассказывает о красоте увиденного им мира. Вот уж действительно говоруном его не назовешь. Он хранит впечатления для себя. Что касается деталей, то Андре полагается главным образом на камеру, смонтированную на "ныряющем блюдце", которым он управляет виртуозно.

Вытерев на бритой голове выступившие капельки пота, Андре роняет лишь одну фразу:

— Были там красивые пучки черных кораллов. А остальное мы увидим на пленке.

Подводный мир Красного моря. На каждом шагу какие-нибудь сюрпризы — я это знаю по опыту. Это настоящая шкатулка чудес и неизведанных тайн, хотя нами изучен чуть ли не каждый риф. Именно здесь мы понемногу узнавали мир кораллов, являющий собой на нашей планете невероятное изобилие животных существ. Во время первых спусков под воду богатство, яркость, величие представшего нашим взорам поначалу подавляли, угнетали нас. Постепенно мы научились понимать этот мир, столь чуждый человеку, этот край, где на первом месте находятся животные, какой бы образ жизни — подвижный или прикрепленный — они ни вели. Мы же, люди, стоим на втором месте, ведь здесь мы только гости…

С каждым годом мы все больше привыкаем жить бок о бок с акулами — последними крупными хищниками, еще ускользающими из-под контроля человека. Они, несмотря на современное оружие в руках людей, более опасны, менее изучены, менее уязвимы, чем сухопутные хищники. Пришлось проходить курс приспосабливания к совместной с ними жизни. Именно Красному морю мы обязаны своими самыми яркими воспоминаниями и самыми большими радостями.

И вот мы снова здесь. Как это приятно понимать, что мы — первопроходцы, что мы — авангард человечества, которому предстоит шагнуть в море.

Я провел "Калипсо" через лабиринт архипелага Фарасан, который расположен у побережья Иджаза и Йемена. Длина его 500, а ширина 50 километров. После Большого Барьерного рифа это самый крупный в мире коралловый комплекс. С целью изучения условий его развития и биологического баланса на островок Абу-Латт на месяц была направлена научная группа. Она получила любопытные данные, но нам предстоит еще узнать многое о жизни и смерти кораллов.

Сейчас, в марте 1967 года, мы движемся на юг, а сюда вернемся позднее. У нас теперь одна забота: быстрее наладить оборудование, испытать снаряжение и людей. Кроме того, необходимо проверить надежность разработанных мною методов.

Мы будем применять самую современную технику и при этом, следуя старым традициям, отдавать все силы, не щадить себя, как испокон веку было принято на флоте.

И еще — не рисковать напрасно. Так издавна заведено на "Калипсо". Для этого нужно, чтобы каждый знал свое дело назубок. Более того, необходимо совершенствовать свое мастерство, постоянно учиться. Ведь аквалангистов на каждом шагу подстерегают неожиданности, от обычной опасности до риска. Само море тоже опасно. Экспедиция "Калипсо" — плавание не обычное. Мы изучаем морских млекопитающих, исследуем большие глубины и, прежде чем начать погружения, должны отыскивать место для якорной стоянки. Нередко пловцам приходится спускаться под воду в весьма неблагоприятных условиях. К тому же, и на самой поверхности моря, и под водой случается гораздо больше событий, чем об этом могут догадаться пассажиры обычного теплохода. И каждый, кто находится на борту нашего судна, хотя и занят своим делом, внимательно следит за происходящим вокруг, не дожидаясь особого распоряжения. Тридцать обитателей "Калипсо" всегда начеку, всегда готовы действовать по обстановке.

Зачастую мы ставим рискованные опыты с животными. Приходится приближаться к ним чуть не вплотную, хотя чаще всего невозможно предвидеть, какой будет их реакция. Мы привыкли к встречам с акулами (они для нас старые знакомые), а также с самыми крупными млекопитающими — китообразными. Предполагаем заняться изучением кашалотов, а также косаток, известных своей кровожадностью. Мы впервые собираемся вести систематические наблюдения за ними.

Предстоит также в любую погоду спускать на воду моторные лодки, чтобы обеспечивать работу аппаратов типа "ныряющее блюдце". При этом необходимо помнить о коралловых рифах, острые края которых могут порвать надувные лодки и ранить аквалангистов. А у них и без того будет достаточно опасных встреч с обитателями тропических морей, умеющими колоть и пускать в ход яд, — актиниями, огненными кораллами, медузами, сифонофорами…

Я горжусь своим экипажем: какая понадобилась подготовка, сколько надо опыта, физической силы и сноровки, чтобы сохранять активность в таких условиях…

Мастера на все руки

В этом рассказе речь пойдет прежде всего о людях. Несмотря на все научные и технические достоинства "Калипсо", для меня важнее всего люди, их дела. Я реже вспоминаю, что именно мы делали, и чаще, с чьей помощью это было сделано. Достижения наши являются результатом совместных трудов, сопряженных с риском, которому мы все подвергались изо дня в день.

Вместе с Фредериком Дюма, моим сыном Филиппом и Альбером Фалько по прозвищу Бебер, марсельским Тарзаном, который пришел к нам 16-летним подростком, мы производили свои первые наблюдения за акулами. Во время нынешней экспедиции нам предстоит работать снова сообща.

Не могу забыть такую сцену: коренастая фигура Бебера в воде, долговязый Филипп и акулы; они кружат рядом, привлеченные запахом мяса, кусок которого прикреплен к концу палки, находящейся в руках Каноэ Кьензи, одного из самых отважных наших аквалангистов.

Хотелось бы рассказать о всех событиях в жизни экипажа нашего судна, хотя и понимаю, что это едва ли возможно. Каждодневный, почти всегда изнурительный труд, погружения в любую погоду, независимо от состояния моря и степени утомления каждого из нас — на такое годятся лишь люди, увлеченные подводным миром и целиком преданные нашему делу. Все это оказалось бы нам не под силу, если бы на борту "Калипсо" не царила особая атмосфера. Редко встретишь экипаж настолько дружный и умелый; в сущности, это мастера на все руки. Каждый член экипажа, по крайней мере в начале плавания, делал все, выполнял любые обязанности, и на палубе судна, и под водой.

Команда "Калипсо" всегда была чрезвычайно разношерстной. По-моему, другую такую вряд ли где еще сыщешь. Пловцы, кинематографисты, писатели, инженеры и ученые-биологи, зоологи, геологи — кого тут только нет. Все ученые, жившие на борту "Калипсо", и французы, и иностранцы, научились выполнять несложные судовые работы. По словам Фредерика Дюма, для них это были "практические занятия", Так случилось с Гарольдом Эджертоном, профессором Массачусетского технологического института, профессором Сорбоннского университета Пьером Драшем, профессором Шарбонье и многими другими. Они драили палубу, выполняли швартовые операции и даже ремонтировали радиолокационную установку.

Судна с более живописным экипажем, пожалуй, найти невозможно. Среди нас множество бородачей, а наш старый знакомец оригинал Андре Лабан ежедневно бреет голову. На корабле каждый пользуется неограниченной свободой. Существует лишь одно правило: на борту "Калипсо" все, от командира до матроса, непрестанно учатся. Главное заключается в том, чтобы пытаться понять непонятное, внедрять новое, изобретать способы разрешения задач, возникающих при исследовании моря.

Каждая тема исследования, которая одновременно представляет собой сюжет фильма, является как бы отдельной главой, новой загадкой; чтобы ее разгадать, необходимы знания, необходимы физические усилия, а то и создание нового оборудования. Это относится к изучению акул и морских ежей, китов и морских звезд. В результате — бесконечное разнообразие методов, каждый день новый вид работы. В этом-то и прелесть нашей экспедиции.

Финансовые и материальные проблемы

Может возникнуть вопрос, каким же образом финансируется наша научно-исследовательская организация. Многие полагают, будто мы получаем значительные субсидии от официальных властей или частных лиц. Ничего подобного. "Калипсо" находится под эгидой основанного мною в 1950 году учреждения "Французские океанографические экспедиции". Учреждение это существует лишь за счет моих авторских гонораров, получаемых за книги и демонстрацию моих фильмов по телевидению, за счет промышленных и научных контрактов.

Океанографический музей в Монако, учрежденный принцем Альбертом I (директором этого музея являюсь я), не в состоянии субсидировать экспедиции на "Калипсо", но он обеспечивает научное руководство нашими исследованиями. Таким образом, мы можем рассчитывать на помощь всех ученых, работающих под эгидой Монакского музея. Поворотом в своей карьере — назначением на пост директора Океанографического музея, первой финансовой поддержкой "Калипсо" и его экипажа я обязан своему учителю профессору Луи Фажу, память о котором я глубоко чту. Вдохновителем биологических исследований является профессор Раймон Вессьер, заместитель директора Монакского музея и профессор факультета естественных наук университета в Ницце. Он был одним из океанавтов, участников программы "Преконтинент-II", и первым ученым, прожившим месяц под водой, чтобы вести научные наблюдения в Красном море. Благодаря этому обстоятельству он приобрел обширный опыт в использовании подводных аппаратов для биологических исследований.

Геологическими и геофизическими работами руководил профессор Буркар, а затем нам помогал геолог доктор Гюнтер Гирманн, немец, много лет работающий в Монакском музее. В настоящее время он помощник директора Межправительственной океанографической комиссии при ЮНЕСКО. Доктор Оливье Леенхардт под руководством капитана 3 ранга Алина осуществлял все сейсмологические наблюдения, которые позволили нам получить представление о структуре осадков в различных океанических бассейнах, а также о характере глубоководных участков, и о местах выхода на поверхность дна скальных пород.

Океанографический институт управляется двумя органами: административным советом и квалификационным комитетом, который состоит наполовину из французских, наполовину из иностранных ученых. В этот комитет входят крупнейшие океанографы: французские, американские, итальянские, немецкие, норвежские, шведские и даже советские ученые. Так, в нем, в частности, сотрудничал Лев Зенкевич (Лев Александрович Зенкевич (1889–1970), академик, зоолог и океанолог. Крупнейший специалист по гидробиологии и зоологии беспозвоночных. — Прим. ред. ), профессор Института океанологии Академии наук СССР, специалист по бентосу.

Принц Альберт некогда обратился к ученым всего мира с призывом: море требует большого количества знаний, а на карту поставлено столько, что нельзя не попытаться достичь совместного сотрудничества всех ученых мира.

Следует отметить, что наши исследования в различных районах Мирового океана выходят далеко за рамки сугубо национальных интересов, поэтому наша экспедиция вправе надеяться на поддержку всех, кто занят изучением проблем моря, независимо от национальности.

Верность традициям

Средства на научные исследования, завещанные принцем Альбертом Монакским, практически растаяли вследствие произошедшей за эти годы девальвации франка. Лаборатории института могут рассчитывать на суммы, складывающиеся из достаточно высокой платы за вход в музей. Для того же чтобы осуществлять серьезные научные исследования, нам приходится заключать контракты с французскими государственными учреждениями, в частности с Национальным центром эксплуатации океанов. Кроме того, мы получаем субсидии из некоторых других источников и оттого имеем возможность продолжать океанографические экспедиции. Мы полны решимости сохранять традиции, завещанные принцем Альбертом. Принц Альберт и сам участвовал в ряде экспедиций на борту своих четырех океанографических судов: "Иронделль-I", "Принцесса Алиса-I", "Принцесса Алиса-II", "Иронделль-II". Он работал в Средиземном море, в Атлантике, в частности близ Азорских островов. Он был заворожен Крайним Севером, не раз бывал на Лабрадоре, а еще чаще на Шпицбергене. За свою жизнь он выполнил более 4500 океанографических станций. Не думаю, чтобы нашлось много океанографов, на счету у которых такое количество наблюдений. Полагаю даже, что таких энтузиастов нет вовсе. Плавания "Калипсо" являются как бы продолжением работы, начатой этим исследователем.