Прошло ещё с десяток лет, я узнал, что некоторые мои одноклассники переехали в Израиль; мне захотелось их повидать и внимательно ознакомиться с этой удивительной древней страной; в аэропорту меня встречали друзья: Иосиф Шрайбман, Софа Ясногородская и Майя Король; мы на электричке поехали к Иосифу домой в Рамат-Ган, пригород Тель-Авива; отметили встречу, я вручил подарки: кавказские сувениры и диск, на котором были мои многочисленные школьные фотографии; Софа и Майя уехали домой в Ашдод, взяв у меня обещание, посетить их; я остался жить у Иосифа, его симпатичная русская жена Неля на следующий день вернулась из Вашингтона, посещала дочку; я был с ней знаком ранее, когда мы отмечали школьный юбилей в Рубцовске. За двенадцать дней пребывания в Израиле, я много узнал о стране, посетив Иерусалим, Вифлием, Хайфу, Акко, Герцлию, Яффо, Галилею, Кесарию, Цфат, Хамат-Гадер, Ашдод, Беер-Шеву, Тель-Авив, Мёртвое море, крепость Моссаду, Эйлат; даже совершил однодневную групповую экскурсионную поездку в Иорданию, чтобы подробно осмотреть одно из семи чудес света – древнюю Петру. Передвигаться по маленькому Израилю поездом и автобусом удобно: всегда можно к вечеру вернуться на ночлег к друзьям; в первый же день Иосиф, который ранее работал в НИИ по стройматериалам, рассказал о своей жизни после школьного юбилея; в Рубцовске его здоровье, как и у многих, переживших последствия ядерных испытаний на Семипалатинском полигоне, расположенном недалеко, стало резко ухудшаться; семья, в которой росли три дочери-школьницы, вынуждена была переехать в Барнаул; кроме того, причиной переезда было очень плохое снабжение города продуктами питания и разгул антисемитизма; через несколько лет семья оказалась в Израиле, где строительная фирма им предоставила за очень небольшую плату в рассрочку квартиру; кроме получения положенного материального пособия от государства, родители подрабатывали уборкой лестниц в соседнем доме; им сделали бесплатное качественное медицинское обследование; за последующие годы Иосиф перенёс три успешные операции, что позволило прожить ему пятнадцать лет; дочери вышли замуж за русских парней, и их семьи имеют прекрасные квартиры и хорошо живут в Израиле и Вашингтоне; на старости лет у Иосифа, совершенно неожиданно для него, пробудился талант живописца, он стал рисовать картины, некоторые я сфотографировал; через пять лет в Пятигорске получил от друзей сообщение о смерти дорогого Иосифа, а с Нелей до сих пор общаюсь по Интернету.
Побывал я в гостях у своего школьного друга Володи Фельдмана, который жил с женой Марго в городе Герцлия на берегу Средиземного моря; мы созвонились, и он специально приехал на своей Тайоте в Иерусалим, чтобы забрать меня из Старого города, куда я самостоятельно приехал и посещал достопримечательности; повёз меня к себе домой, и я познакомился с Марго, красивой симпатичной минчанкой; в разговоре узнал, что она инженер-металлург, после окончания института, как и я, много лет работала на производстве, у нас сразу установился хороший контакт; была суббота, шабат, к нашему приезду Марго приготовила шикарный стол, вкусную и обильную закуску (всё-таки, Белоруссия!); я отказался от крепких напитков и за встречу пил вино, поскольку всегда, посещая разные страны, пробую именно местное вино; мы были втроём, дети и внуки живут в США, летом посещают предков; два брата Володи, Феликс, одноклассник моего Виктора, и средний брат Марк, живут в разных городах Израиля; после трапезы мы стали смотреть школьные фото с моего диска, а Володя давал пояснения жене; я переночевал в гостевой комнате – бывшей детской, а утром Володя повёз меня на север в район Голанских высот; дорога была длинная, я попросил рассказать о его жизни в Минске после окончания института. Его родители переехали из Рубцовска в Минск, мама, как и ранее в посёлке АТЗ, работала врачом, всегда дружила с моей мамой; отец работал и на ХТЗ и на АТЗ начальником чугунолитейного цеха (на ХТЗ получил от Серго Орджоникидзе легковушку «Эмку»); в Минске Володя успешно работал в оборонном НИИ конструктором; с товарищами по работе участвовал в митингах протеста против действия властей (Чехословакия, диссиденты и т.п.); КГБ обвинил их в создании подпольной группы, что было ложью, начались репрессии, вплоть до увольнения с работы; приходилось ездить в Москву и в ЦК объяснять, что все обвинения ложны; в общем, много крови ему попортили; выслушал я его исповедь, понял, что хлебнуть ему пришлось много; это явилось причиной эмиграции семьи в Израиль в 1970-х годах; там он и жена устроились на работу, прилично зарабатывали, купили хорошую квартиру, дети получили образование, обзавелись семьями; имеют свои машины, Мерседес и БМВ, живут в достатке; когда я звоню им из Пятигорска, Володя, чтобы я не платил, сразу говорит: «Вешай трубку, я перезваниваю»; и мы разговариваем долго, вспоминая школьные годы и своих друзей; когда я напоминаю, что надо заканчивать, он всегда произносит фразу: «Толя, не волнуйся, деньги есть»; я ранее говорил, что ещё в школе он увлёкся спортивной стрельбой, имел взрослый третий разряд; в Израиле продолжил своё увлечение, сказал мне, что уже на пенсии занял призовое место в своей возрастной группе; кроме того, у них пенсионерам разрешается две недели в году служить в армии, и это хорошо оплачивается; забегая вперёд, скажу, что когда мы прощались, он не стал ничего мне дарить, а вручил двести долларов, хотя я отказывался брать, поскольку у меня было достаточно денег; но друг настоял, а позже, когда я за 195 баксов оплатил экскурсию в Иорданию, посетил легендарную Петру и позвонил Володе, чтобы поблагодарить за подарок, он искренне порадовался и позавидовал мне, т.к. арабы запрещают посещать их страну с израильским паспортом, поэтому мои тамошние друзья не могут увидеть легендарную Петру.
Возвращаюсь к поездке на север Израиля, но не буду утомлять читателя, дам лишь общий очерк. На одной из Голанских высот мы вышли из машины и Володя сказал, что в этой точке сходятся границы трёх государств: Иордании, Сирии и Израиля; «Давай отсюда быстро мотанём, чтобы случайно не попасть под миномётный обстрел» и мы съехали в долину, где располагался самый крупный в Израиле развлекательный и лечебный водный комплекс Хамат-Гадер, оборудованный огромными открытыми бассейнами с минеральной водой; там купались и отдыхали до вечера, а затем посетили иудейские и христианские святыни: остатки древней синагоги, в которой молодой иудей Иисус из Назарета читал свои первые христианские проповеди; осмотрели место с полукруглыми скамьями, где читал проповеди Святой Пётр; древний храм, бывший на протяжении веков святым местом трёх религий: иудейской, христианской (Византия) и мусульманской; увидел я в зале верх скалы, поднимающейся на один метр выше пола, с которой по легенде Мухаммед со своим конём взлетел на небо; посетили мы христианскую церковь, расположенную на берегу озера Кинерет, откуда берёт своё начало река Иордан; церковь была на реставрации, но теперь по ТВ я вижу её во всей красе и вспоминаю нашу поездку по святым библейским местам; поздно мы вернулись домой, а утром Марго отвезла меня на вокзал, и я доехал поездом до Рамат-Гана.
Через день я посетил Софу и Майю в Ашдоде, расположенном на берегу Средиземного моря; Софа, наша школьная отличница и красавица, никогда не была замужем, работала всю жизнь на АТЗ, дослужилась до высокой должности – начальник центральной лаборатории завода; перед пенсией продала квартиру, переехала в Израиль, живёт одна, снимает комнату у хозяйки; у Майи в Израиле живёт родная сестра, она помогла переехать из «благословенного» Рубцовска, помогла с жильём; мои школьницы встретили меня на автовокзале, мы у Майи дома отметили встречу, побеседовали и договорились с Софой встретиться ещё завтра; хотя Майя жила одна, но квартира была трёхкомнатной; «зачем тебе платить за неё?» – спросил я, она сказала, что все приезжие у неё останавливаются и показала мне на полу более двадцати тапочек; я спал в маленькой комнате, утром пошёл купаться на Средиземное море, находящееся в 200м от дома, Майя отказалась, сказала, что температура воды 24 градуса считается низкой; прекрасно искупался, хороший песчаный пляж был пуст (осень, ноябрь), и только несколько наших бывших соотечественников, с берега удочками ловили рыбу; после завтрака мы направились к остановке троллейбуса; как только вышли из дома, к Майе подбежали более десяти бродячих кошек за кормом – каждый день она их кормила; на остановке Софа уже ждала нас, мы поехали осматривать город, зашли в супермаркет, посидели в кафе, поговорили; я заметил, что в общении между ними были некоторые трения; да и вообще, разные судьбы, разные темпераменты; Майя приветливая, с юмором, нравилась мне ещё во время празднования юбилея в Рубцовске; Софа более спокойная, молчаливая в противоположность Майи, которая, как я заметил, иногда в разговоре не жаловала её, но моё дело сторона; мы приехали на автовокзал, Майя сразу взяла у меня деньги и по своему пенсионному удостоверению, купила билет до Беер-Шевы за 50% стоимости (это скидка в Израиле для пенсионеров, фамилия на билете не проставляется); мы тепло попрощались, я отбыл в новый красивый город Беер-Шева, расположенный на юге в пустыне, построенный в период массовой эмиграции в 70-е и 80-е годы.
Меня встречала одноклассница Женя Гонионская-Флеккель и её дочь Виктория; она довезла нас на своей АУДИ до работы отца; Валерий Гонионский был на класс старше нас и учился с Борисом Фертманом; семья переехала в Израиль из Свердловска, а через некоторое время Валерий за свою ценную работу получил госпремию Израиля, что позволило купить хорошую квартиру; дома к нам присоединился сын Виктории, Борис, который оканчивал последний класс школы; мы впятером сели обедать, выпили за встречу и поговорили за жизнь; Борис, выросший в Израиле, понимал русский, но ответить мне на русском языке уже не мог, отвечал через маму на иврите, а она переводила мне; после трапезы мать с сыном сразу уехали домой, т.к. Виктория кроме преподавания в техникуме, подрабатывала дома – прибывших из России людей учила ивриту; Женя и Валерий показали мне красивый центр города, а вернувшись домой, мы рассматривали школьные фотографии с моего диска и разговаривали, разговаривали… Утром следующего дня Женя проводила меня на автовокзал и я, благодарный друзьям, уехал на Красное море в Эйлат. Вернувшись в Рамат-Ган из Эйлата, я рассказал Иосифу о Софье, которая в Израиле изменилась не в лучшую сторону, не нашла себя и, наблюдая её общение с Майей, мне показалось, что она чувствует себя не в своей тарелке; Иосиф объяснил мне: «Понимаешь, Толя, всё-таки в Рубцовске она занимала высокую должность, входила в круг высшего заводского руководства; здесь же она одна, языка не знает и не учит, общаться с простыми людьми ей трудно»; после моего визита уже из Пятигорска я некоторое время общался с ней по Интернету, сообщал новости о наших друзьях, проживающих в России, присылал их фото; но однажды она перестала отвечать, видимо, друзья перестали её интересовать; однако нехорошо отворачиваться от своих друзей, когда достигаешь более высокого положения в обществе – это называется снобизмом, которого никогда не было у Виталия Мухи, руководителя крупнейшего региона России. Вот всё, что я могу сказать о школьных годах и судьбах некоторых моих однокашников; это мой личный взгляд на жизнь нашего поколения, а кто-то другой напишет своё видение. Осталось попросить читателя извинить за мой неотёсанный стиль; в своё оправдание могу лишь сказать, что я больше привык обращаться с практическими делами, чем с пером, и поэтому не могу претендовать на литературные взлёты и пышность стиля, встречающиеся в хороших произведениях, которые я иногда люблю почитывать.
Учёба в институте.
Помните, господа, что ваше слово,
пока вы живы, много, много значит.
А.С. Пушкин
Моя история в Ростове началась с небольшой толики везения, поскольку приняла меня семья Либановых, которые несколькими годами ранее приехали из Рубцовска и жили на посёлке Сельмаш; Вениамин Наумович (дядя Нёма) был младше моего папы и работал инженером на ХТЗ, а на АТЗ он был уже начальником цеха; его жена Агнесса Михайловна, детский врач, их дочери: Нелла училась уже на третьем курсе в РИСИ, а Виктория, училась в школе вместе с нашей Ольгой. Отмечу, очень многие работники АТЗ с окончанием школы их детьми, переезжали из Рубцовска в Минск, Липецк, Владимир и другие города, где расположены тракторные заводы, а министерству было выгодно иметь там высококлассных специалистов с лучшего завода страны; например, в доме, где жили Либановы, квартиры получили, работавшие теперь на «Ростсельмаше» Эйгер, ведущий технолог АТЗ, заместитель папы; Арье, инженер-металлург АТЗ, чемпион Алтайского края, а позже и Ростова по шашкам, самый крупный в Рубцовске мужчина-гигант
В первый день вечером Нелла спросила меня, куда буду поступать, я честно рассказал о Казани, Москве и признался, что сам ничего ещё не выбрал; она перечислила местные вузы: педагогический, медицинский, сельхозмашиностроения, железнодорожный, строительный; в эти вузы меня не тянуло, но я понимал, что решать надо: в августе предстояли приёмные экзамены, к которым придётся готовиться; на следующий день Нелла предложила мне поехать вместе с ней в РИСИ и посмотреть институт – понравится или не понравится; там она оставила меня в большом зале на первом этаже, где за столиками сидели члены приёмной комиссии, а сама пошла к себе на факультет; в зале на стенах висели плакаты с красивыми фасадами зданий: дипломные проекты выпускников, а также рисунки античных построек Греции и Рима; абитуриентов было лишь несколько человек, и я подумал, что, возможно, конкурс не будет большим; вернулась Нелла, и когда мы ехали домой, она не расспрашивала меня, дипломатично молчала, понимала, что я размышляю. Вечером мы поехали на троллейбусе в центр города, показала мне Ростов; сразу я обратил внимание: вся центральная улица Энгельса (бывшая Садовая) была в строительных лесах и ни одного нового построенного здания, ведь прошло всего 9 лет после войны, а город был сильно разрушен бомбёжками; особенно мрачно выглядело огромное кирпичное административное здание (сейчас администрация области и часовой завод) с пустыми глазницами многочисленных окон, подожжённое немцами при отступлении; мы шли и разговаривали, Нелла сообщила, что преподаватели вуза рассказывали студентам: до войны улица была одной из самых красивых на юге страны, а поэт Михаил Светлов написал:
Много милого и простого
Есть у города Ростова,
Два проспекта «пути пройденного»
Ворошилова и Будённого,
Неспокойная и бедовая,
Днём и ночью шумит Садовая.
Слава технике, связь живая –
По Ростову идут трамваи,
Пролегла их судьба косая
От Садовой и до «Аксая»,
И катаются ростовчане
От Ростова к Нахичевани.
Когда мы ехали домой, я сказал, что о строительной специальности не имею никакого представления, но поскольку в другие вузы поступать точно не буду, может попробую в строительный, поучусь, а если не понравится, переведусь после первого курса; Нелла успокоила меня, сказала, что решение я принял правильное; значительно позже я где-то прочитал: «… в чём твоё будущее? Спрашиваешь ли ты себя об этом иногда? Нет? Тебе всё равно? И правильно. Будущее – наихудшая часть настоящего. Вопрос «кем ты будешь?», брошенный человеку, – это бездна, зияющая перед ним и приближающаяся с каждым его шагом».
На следующий день утром поехал я на трамвае в институт и подал документы в приёмную комиссию; теперь предстояло хорошо подготовиться к пяти экзаменам, но открывая учебник и школьные конспекты, чтобы освежить знания, у меня не было никакого желания это делать: ведь прошло всего два месяца после напряжённой подготовки к экзаменам в школе и всё, что было в голове, никуда не пропало; Агнесса Михайловна меня усиленно кормила (её украинский борщ был лучшим и в Рубцовске и здесь!), беспокоилась о моих занятиях. Этим летом в Ростове была сильная жара, в квартире никакой прохлады и все ходили раздетыми: А.М. – в халате, дядя Нёма и я – в трусах, Нелла – в купальнике; она удивлялась, что я не умею танцевать и стала меня учить – вальс, танго, фокстрот, и благодаря этому я на танцах в институте стал хорошо танцевать; вскоре освободилась квартира соседей по площадке: хозяин, военный лётчик, пенсионер Евграф уехал надолго к своей молодой жене Еве в Москву и оставил ключи, я стал полным хозяином квартиры, в тишине мог готовиться к экзаменам, но не хотелось, всё помнил; там была хорошая библиотека, лёжа раздетым на диване, я зачитывался книгами; помню, что с удовольствием прочёл все тома неизвестных мне ранее Новикова-Прибоя, Гиляровского и других; в полдень А.М. стучала в дверь и звала меня, «перегруженного подготовкой к экзаменам», обедать.
С начала августа начались экзамены; в большой, расположенной амфитеатром, аудитории № 227 мы писали сочинение; я помнил, что мама, зная мою спринтерскую привычку (а привычка – вторая натура), мне наказывала прочитать и проверить ошибки десять раз – так и сделал; сельское ребята, сидевшие рядом, просили проверить их сочинения, в которых действительно я находил много ошибок, они исправляли их; когда я пошёл сдавать работу, неожиданно встретил свою одноклассницу Женю Флеккель, которая по рекомендации двоюродного брата, старшекурсника, решила поступать в РИСИ; её брата видел лишь однажды в коридоре института; это был высокий красивый парень; в дальнейшем он стал крупным ростовским архитектором, но к большому сожалению рано ушёл из жизни.
Через два дня я сдавал экзамен по литературе устной, получил пятёрку, увидел на столе преподавателя своё сочинение с оценкой отлично. На экзамене по физике мне попалась паровая машина Ползунова, которую я хорошо знал и вычертил схему на бумаге; пока не подошла очередь отвечать, сидел и слушал какие задают дополнительные вопросы; экзамен принимал импозантной «профессорской» внешности седовласый завкафедрой физики доцент Кудрявцев; ответил я ему хорошо, вопросов не последовало и он поставил в зачётный листок четвёрку; я не понял в чём дело, ведь каждый потерянный балл имел значение при конкурсе (четыре человека на место и проходной балл равнялся 22); спросил, почему не пять? «Профессор» (так в дальнейшем его студенты прозвали) сказал, что схема вычерчена небрежно, поэтому и четвёрка; затем я спросил, понятно ли рассказывал о работе машины и он подтвердил это, а я предложил перечертить схему; он подумал и начал, как бы оправдываясь, говорить, что, возможно, комиссия по итогам экзаменов будет проверять эти листочки, и ему могут сделать замечание; несколько раз я просил его или задать дополнительные вопросы, или позволить мне перечертить схему; но ни в какую – так и осталась четвёрка. Теперь я как преподаватель понимаю, что ему не хотелось исправить оценку на более справедливую, хотя это разрешается правилами, но главное – это амбиция; читатель вправе требовать доказательств – что ж, клятвенно обещаю, они скоро будут предъявлены; до меня отвечала девушка, которая по билету ни в зуб ногой, а профессор глаз не сводил с её голых коленок и поставил ей пятёрку; когда я ехал на трамвае домой, вспомнил об этом, было обидно. И ещё, очевидно Кудрявцев запомнил своё несправедливое ко мне отношение: на первом курсе физики у нас не было, но во время перерыва, идя по коридору, он всегда отворачивался, чтобы не смотреть на меня; более того, сдавая ему в двух последующих семестрах физику, не слушая меня толком, он ставил пятёрки. Как-то в институте случился скандал: Кудрявцев без ведома ректора заказал в МГУ установку с радиоактивными изотопами, и когда её доставили на кафедру, то лаборанты, не разобравшись в инструкции, стали распаковывать и подверглись радиации, от которой спасались водкой; ушлые студенты знали это и перед экзаменом Коля Долгополов из нашей группы собрал с нас деньги на водку для облучённых лаборантов, которые передали нам схему расположения билетов; теперь каждый студент брал «свой» билет и вся группа сдала физику Кудрявцеву очень успешно; позже мы узнали, что ректор объявил Кудрявцеву выговор за самовольство, а установку с изотопами срочно поместили в специально пристроенный к корпусу кирпичный бокс; когда через много лет я работал в РИСИ доцентом, то поинтересовался у заведующего нашей кафедры Раецкого, бывшего проректора, судьбой Кудрявцева; мне он сказал, что «профессор», губы которого всегда были румяны, улыбающиеся – цвета сёмги – губы жуиров и развратителей студенток, в 1960-е годы погорел на интимных связях с ними и был уволен.
Экзамен по математике принимал Шленёв Михаил Александрович, будущий наш преподаватель теоретической механики; отвечал я хорошо, а третий вопрос билета оказался странным и для меня, и для экзаменатора: «Изобразите контур тени от куба, если источник света расположен напротив диагонали». На столе экзаменатора стояла большая стеклянная чернильница, я, глядя на неё, представил тень и нарисовал контур; во время ответа Шленёв посмотрел, затем прочёл условие задачи, снова взглянул на контур (я рукой показал на чернильницу), хмыкнул и, не говоря ни слова, отложил билет с несуразной задачей в сторону; затем попросил меня написать уравнение и изобразить на графике синусоиду; я понятия об этом не имел и сказал, что этих вещей нам в школе не давали; ответил я на несколько дополнительных вопросов и заработал четвёрку.
Среди студентов ходила легенда. Шленёв во время войны остался в Ростове и служил немцам, за что подпольщики хотели расправиться с ним; после войны «предатель» исчез, но через некоторое время ростовчане узнали, что он действовал в немецком штабе по заданию центра и передавал ценные разведданные; позже был награждён орденом Ленина, но никогда это не афишировал. Может всё это лишь легенда, не знаю. Мы же видели высокого статного мужчину, несколько суховатого и малоразговорчивого; читал он лекции по теоретической механике, очень чётко излагал материал, конспект писать было удобно; всегда безукоризненно одет и этим выделялся среди коллег; жил в доме, расположенном на территории института. М.А. много курил и однажды, когда я отвечал ему на экзамене, неприятно окуривал меня папиросным дымом, хотя и старался выпускать его в сторону. Его несколько раз избирали секретарём парткома института; все преподаватели и студенты отмечали его справедливость и уважительное отношение к личности; в конфликтах он всегда защищал студентов, в частности, когда организаторов забастовки в столовой хотели отчислить из института, именно Шленёв на парткоме призвал ректора Иванова не отчислять пятикурсников, чтобы они могли окончить вуз. Минуло много лет. я работал доцентом на кафедре ТСП и был председателем факультетского народного контроля; однажды, проверяя документацию на кафедре теормеханики, беседовал с пожилым Михаилом Александровичем; напомнил ему 50-е годы, он внимательно слушал, поблагодарил меня, ведь преподавателю всегда интересно, что о нём думают студенты. И ещё. На третьем курсе мы узнали, что М.А. подготовил кандидатскую диссертацию, посвящённую расчётам траекторий небесных тел; сдал её в учёный совет и ожидал вызова на защиту; однако из Москвы сообщили: полгода назад подобную диссертацию защитил один швед; пришлось М.А. за два года подготовить новую диссертацию и успешно защититься. И последнее. В самом начале 80-х годов М.А. умер; в те годы в организациях ещё не было принято (даже запрещено) выставлять гроб для прощания с усопшим коллегой; в СССР только для высших руководителей государства устраивалось прощание в Колонном зале Дома Союзов в Москве. И вот, впервые в истории РИСИ состоялась церемония прощания: в актовом зале был установлен гроб с телом М.А.Шленёва, произносились речи, всё прошло очень достойно.
Но я отвлёкся, возвращаюсь к экзаменам; в итоге из 25 баллов я набрал 23; через несколько дней после экзаменов вывесили списки тех, кто прошёл по конкурсу; тогда же в Ростов приехал из Краматорска брат Виктор и мы вместе стали смотреть списки; толпа была большая, всё-таки перечислены 300 человек нашего курса; мы подошли к огромной толпе абитуриентов, пришлось смотреть через головы людей; сначала моей фамилии не нашли и лишь при внимательном осмотре Виктор крикнул: «Нашёл!». Я стал студентом, а вечером перед сном вспомнил школьных друзей, которые тоже поступили в институты.
Теперь до 1 сентября я был свободен и в один из погожих дней мы вместе с Неллой и её ухажёром Юрой Пискуновым, будущим мужем, отправились на теплоходе в Таганрог, посмотрели красивую набережную, памятник Петру Первому, дом Чехова и другие интересные достопримечательности – прекрасная была поездка. Юра все институтские годы неизменно и красиво ухаживал за черноволосой красавицей Неллой; ему всё в ней нравилось: мягкость характера, образованность, приветливость, которую унаследовала от отца, да и то сказать: Нелла входила в пятёрку самых красивых девушек «женского» факультета СиД (Строительные изделия и детали, в народе: «собрание интересных девиц»). Юра был ростовским стильным парнем, брюнетом, носил тонкие усики, причёска модная, одевался с иголочки; его друзья, стиляги, завидовали ему; он и Нелла были хорошей парой, и когда окончили институт, решили пожениться; но воспротивилась мама Неллы «он русский и её дочери не подходит»; что на неё нашло никто понять не мог.
Я возвращаюсь к 1954 году. Виктор побыл в Ростове несколько дней, вспоминаю один смешной случай; мы зашли в столовую на Газетном и стали выбирать гуляш, в котором почти всё мясо представляло собой смесь жира и костей; брат возмутился и громко спросил: «Неужели у вас нет человеческого мяса?» – народ засмеялся, но «человеческое» мясо так и не принесли. Последнюю неделю августа Нелла, Юра и я посещали пляж: на Державинском причале усаживались в катер и переплавлялись на левый берег Дона; в центре палубы был установлен мотор от дизельного трактора ДТ-54, выпущенного на СТЗ, а моторист сидел в фанерной будке; мы с Неллой объяснили Юре, что моторы эти впервые создали у нас на АТЗ и за это получили Сталинскую премию, а затем их стал выпускать СТЗ и другие заводы, в т.ч. в Китае, Польше, Венгрии и других социалистических странах; кстати, из Китая в Рубцовск моему папе пришла бандероль, в которой был хорошо изданный на китайском языке (оглавление было и на русском), сборник статей советских тракторостроителей; статья папы называлась: «Опыт АТЗ по освоению и выпуску нового трактора без остановки основного производства» (на заводе до этого выпускали керосиновый трактор «СТЗ-НАТИ»); это был первый опыт в мире, поскольку даже американский «Cаterpillar», переходя на новую машину, останавливал производство и конвейеры на 4-6 месяцев; но, как позже рассказывал мне папа, они быстро изучили наш опыт и по темпам и качеству ушли далеко вперёд. До начала сентября каждый вечер мы втроём приезжали на троллейбусе в центр города и прогуливались по «стометровке» – центральной улице Энгельса на участке между Ворошиловским и Будённовским проспектами (народное название «Бродвей» появилось позже). Семье Либановых я бесконечно благодарен; моя жизнь сложилась так, что в дальнейшем к ним редко заглядывал; иногда видел симпатичную мне семью, всегда и всюду помнил о ней в силу моих незабвенных минут, проведённых в дни самой первой юности в этой семье, и знал, что и они все интересуются мной, где я нахожусь и что делаю.
1-й курс. 1954-55 г.г.
Воспоминания я писал, ориентируясь главным образом на свою память; очень помогли фотоальбомы, мой небольшой архив и записные книжки, которые храню; хочу отметить и то, что я не могу ручаться за абсолютную точность бесед, приведенных мною в воспоминаниях, поэтому их не так и много на этих страницах; но события, их восприятие мною, чувства, испытываемые мною тогда, я старался передать максимально достоверно; стоило мне сесть за написание воспоминаний, я поразился тому, с какой лёгкостью события тех лет всплывают в памяти. Несмотря на явный отрывочный характер моих архивных записей, несмотря на то, что отдельные события можно лишь условно соотнести с конкретной датой, несмотря на возможные огрехи при приведении некоторых имён, я решил хотя бы примерно придерживаться хронологической последовательности событий. Возможно, люди будут интересоваться тем, как жили и учились студенты в прошлом XX веке, как жил и учился их предшественник, не захотят забыть о нём вовсе и будут читать его воспоминания.
В конце августа 1954 г. в институте вывесили списки всех групп первого курса факультета ПГС; поступивших учиться было около 300 человек, поэтому их разделили на два потока; я попал в первый, группа П-154 (1 – означает 1-й курс, 54 – № группы). Забегая вперёд, скажу о первоначальном составе группы: треть ребят были из села или малых городов, остальные – приезжие из городов Украины и России, несколько человек – ростовчане. Юношей и девушек, как и на всём факультете, было примерно поровну; Женя Флеккель тоже оказалась в этой группе; общежитий не хватало там жили только старшекурсники, все остальные снимали углы в центре города, жили у хозяев в комнате по двое-трое или обитали у родственников. В дальнейшем о судьбе каждого из сокурсников я буду рассказывать по ходу изложения своих воспоминаний.
В первый день занятий деканат назначил старосту нашей группы, Рыкова Олега Николаевича, 30-летнего мужчину, фронтовика-артиллериста, майора в отставке, который сразу после школы в Ростове пошёл добровольцем на фронт, войну окончил в Берлине; был он скромным, никогда не надевал боевых наград, но мы видели на фотографии в зачётке, что их было много, в том числе орден Кутузова за форсирование Днепра. Из Берлина его направили в Китай, но мечтал он об учёбе в артиллерийской академии в Москве; однако там рассмотрели его документы и по каким-то причинам не вызвали на экзамены. Воинская часть располагалась недалеко от китайской деревни и однажды Олег (с первых дней своего старосту мы называли по имени), вспомнил и рассказал нам о двух красноречивых эпизодах того времени; во время учебных стрельб снаряд попал в крестьянский дом и погибла девушка, невеста одного крестьянина; это было ЧП, которое требовалось скрыть от начальства; дом быстро восстановили, но пришёл жених и офицерам пришлось скинуться, чтобы собрать деньги для покупки новой невесты. И ещё любопытный случай, связанный с многочисленными китайцами. Строился аэродром, и потребовалось перевезти от ж/д станции, которая находилась в пяти километрах от аэродрома, огромные и тяжёлые цистерны для горючего. Командир части дал заявку в округ, чтобы прибыл кран и транспорт, но об этом узнал староста деревни и с обидой пришёл в штаб: «Зачем вы будете ждать несколько месяцев технику; мы сумеем за несколько дней перенести цистерны, наши крестьяне немного заработают». Командир согласился и 200 китайцев при помощи деревянных ваг подняли тяжёлые цистерны и доставили на аэродром. Олег после отказа, полученного из Москвы, уволился из армии, приехал к родителям в Ростов и подал документы в РИСИ, чтобы получить специальность. Его слова «ничего не умею делать, кроме как стрелять их пушки». Он был коренастым крепким мужчиной очень высокого роста широкоплечим, широким в кости, кулак двойного размера; могучие плечи, высокая, сильно развитая грудь и руки с рельефными мускулами, твёрдыми, как верёвки, показывали большую силу; у него было спокойное лицо с полными решительными и крепкими губами – даже красивое, но вялое и маловыразительное, зато улыбка приятная, дружелюбная; на голове большая шевелюра, тёмные волнистые волосы; большие тёмные выразительные глаза глядели по временам задумчиво и умно; был он спокойным, несколько медлительным, но обращение его было свободно; в речи фронтовика никогда не было мата, только изредка в кругу ребят выдавал, но очень деликатно, армейские выражения и характеристики некоторых ребят, но всегда по делу и точно; видел наши недостатки, но не высказывался, не критиковал, не повышал голоса, не делал замечаний, не командовал – за это мы его и уважали; как и любой староста, отмечал в журнале неявки на занятия, никому не делал поблажек и, надо сказать, что в течение пяти лет учёбы нам крупно повезло с этим бесхитростным и незлобивым старшим товарищем. Аккуратный, тактичный, скромный, культурный, честный, с хорошим чувством юмора, трудолюбивый; обладал большим жизненным опытом; и поэтому мудрый, рассудительный, справедливый, ответственный и серьёзный; член партии, но всегда противился быть избранным в партбюро, партком. Во многом благодаря Олегу, который был всеми нами уважаем, с дисциплиной в группе все пять лет было нормально; разве что Коля Долгополов иногда что-нибудь откалывал.
Как и все артиллеристы был он немного глуховат, поэтому всегда, особенно на лекциях, старался занять место впереди; когда он не успевал записать что-либо в конспект, обращался ко мне или к моему другу Валентину Гайдуку с просьбой дать переписать; он знал, что благодаря нами выработанной системе, не было пропусков в конспектах; кстати, я завидовал его красивому почерку; даже сейчас через много лет, глядя на его письмо ко мне, зависть не отпускает. Олег не отличался большим умом, был туговат на ученье, но очень старался; ему в отличие от нас было труднее учиться, поскольку за годы многое забыл из школьных знаний; часто сдавал экзамены последним, оставаясь с преподавателем наедине и мы знали зачем; ему не ставили двоек и троек, мы всё прекрасно понимала, не судачили на этот счёт; дома он корпел над курсовыми проектами, ему было труднее, чем нам, мы это тоже знали и видели во время консультаций, однако выполнял он все задания добросовестно и качественно, не халтурил, за что и получал высокие оценки; в семье все понимали, насколько трудно ему было учиться, старались создать хорошие условия для работы. После окончания института Олег по распределению поехал в Астрахань, где работал в проектном институте «Гипроводхоз»; со временем стал классным специалистом, настоящим профессионалом, работал ГИПом; часто ездил в командировки, в Ростове посещал родителей; но мне встретиться с ним ни разу не пришлось.
Староста одной из групп был, как и наш Олег, участником войны, служивший в армии с 1944г., когда ему едва исполнилось 17 лет; Павликов Валентин, ростовчанин, он был невысокого роста; довольно приятное лицо его имело серьёзное выражение, но порой тёплая неторопливая мягкость улыбки и выразительные добрые синие глаза выдавали его спокойный темперамент; всегда чрезвычайно опрятно одет, тщательно выбрит; вежливый, тактичный, ответственный, не болтливый, любящий людей; мне Валя очень нравился, и хотя он был старше нас, это совсем не чувствовалось. Он служил в авиации и работал механиком на аэродроме в то время, когда американские самолёты, бомбившие немецкие города, совершали челночные полёты: заправлялись в Ростове, брали боекомплект, летели на запад и снова бомбили немцев, но приземлялись уже в Англии.
Моя землячка Женя Флеккель училась в школе хорошо, успешно сдала экзамены, поступила в РИСИ и оказалась в нашей группе; умная и скромная девушка с добрыми красивыми глазами и копной ухоженных тёмных волос; светлое лицо её было немного бледновато; обладала она спокойным темпераментом, но порой выражала свои чувства приятным смехом; при этом лицо её делалось наиболее привлекательным; одевалась всегда со вкусом и подруги по-хорошему завидовали ей. Происходила она из культурной интеллигентной семьи и унаследовала от родителей вежливое, тактичное поведение, уважительный и доброжелательный тон в общении с людьми; к учёбе относилась серьёзно, но я считал, что не техника, а гуманитарные науки для неё более предпочтительны; более того, мне иногда казалось: Женя опоздала родиться – и своим характером и образом мыслей вся принадлежит XIX столетию. После окончания института вернулась в Рубцовск, вышла замуж за Валерия Гонионского, который учился на класс старше нас; жили они в Свердловске, где Валерий работал на заводе; дочь Виктория после школы окончила физико-математический факультет Свердловского университета; сын, талантливый умный мальчик, к сожалению, у него был диабет и на первом курсе института во время несложной операции из-за ошибки врачей он умер; вот так варом закипело у родителей на душе, как они, сердечные, должно быть, были изумлены и поражены этою неожиданностью; потрясённые смертью любимого сына они тяжело переживали горе, и это во многом повлияло на решение переехать в Израиль; у Виктории родился сын Борис и через некоторое время семья обосновалась в городе Беер-Шева, находящемся в пустыне на юге Израиля; я уже писал об этом ранее в предыдущей главе.
В первых числах сентября весь курс отвезли на грузовиках в колхоз на уборку кукурузы; а после, наконец, начались занятия и, главное, – распределение учебников, которых в продаже не было; конечно, для трёхсот студентов в библиотеке учебников не хватало; выдавали один на трёх-четырёх человек по географическому принципу «кто рядом живёт». Назначили нам «классную даму» – куратора, правда, этого слова тогда ещё не употребляли; им оказался высокий и очень худой пожилой преподаватель рисования Пьянков, который нас очень устраивал, другого ментора мы и не желали, поскольку он совершенно не занимался группой, а только вёл свой предмет. В конце первой недели занятий нам снова объявили об однодневной поездке в колхоз на уборку урожая лука – это был общий порядок в Советском Союзе – бесплатно помогать колхозникам два раза в год: прополка и сенокос, уборка урожая.
В середине сентября из Рубцовска прибыла наша семья: мои родители и сестра Оля; они ехали через Москву и останавливались на несколько дней у дяди Давида; мама рассказывала мне, что в первый же день папа купил самого высшего сорта муку (её можно было купить только в Москве), и она пекла разную вкуснятину; позже, когда я зимой на каникулах был в Москве, брат Эрик сказал: «Эх, Толька, ты не знаешь какая у тебя мама, какая она мастерица печь!». В Ростове папа работал на заводе Ростсельмаш главным технологом; завод выделил семье две комнаты на первом этаже общежития, находящегося в районе «Пятидомиков» на Октябрьским шоссе (теперь проспект Шолохова), ведущим в аэропорт; я шёл по утрам мимо сельмашевского базарчика к остановке трамвая № 1; вечером улица пустела, будто её метлой вымели; этот трёхсотметровый участок дороги в тёмное время суток совсем не освещался, по вечерам там часто бандиты грабили прохожих, раздавались женские крики, но ставни частных домов были закрыты, помощи пострадавшим никакой, милиция отсутствовала; мама очень переживала, когда я возвращался поздно из института. Каждое утро я ехал на трамвае в центр города по ул. Станиславского (на угловом доме по Театральному переулку была видна оставшаяся от немцев надпись Stanislavski St.) до остановки «Проспект Кировский», оттуда поднимался вверх до ул. Социалистической и заворачивал направо в институт. Иногда, особенно при авариях на трамвайных путях, приходилось ехать троллейбусом, но билет стоил дорого – 1 руб. 10 коп (трамвайный билет стоил 3 коп), кроме того, утром всегда давка и рулон чертежей, чтобы не измять, приходилось полчаса держать на вытянутой руке под потолком (тубусов в продаже ещё не было). Как-то в ноябре в трёх комнатах общежития поселили польских специалистов, прибывших на завод; однажды вечером они вернулись из центра города, где были в кино и пожаловались маме: «У нас вытащили из карманов пальто хорошие кожаные перчатки», на что мама им ответила: «Ну, это же Ростов, держите карманы!»; в другой раз они пришли с промокшими ботинками, поскольку даже на центральной улице вокруг деревьев не было решёток, а были такие глубокие лужи, что и галоши не спасали; в коридоре они, чертыхаясь, чистили брюки и обувь; мама дала им щётку и тряпку, они с гордостью говорили ей, что в Варшаве такого нет; но после эмоционального разъяснения мамы «это вам не Варшава и не Краков» вспыхнувшая их гордость тотчас улеглась, благоразумие взяло верх, их взгляды потухли и помрачнели. Ближе к зиме наша семья переехала в двухкомнатную квартиру на третьем этаже нового дома; на кухне была печь, которая топилась углём и дровами; через несколько лет, когда к Ростову подвели Ставропольский газ, кирпичные печи ликвидировали и перешли на газ.
Начались мои занятия. В честь поступления в институт родители мне сделали подарок – папины большие наручные часы, он носил их после войны, работая на АТЗ; к этому времени у папы уже был фотоаппарат ФЭД, которым я снимал в Ростове. В начале октября получил первую стипендию, 225 рублей и эти деньги отдал маме. Сначала учиться было относительно лёгко; занятия по рисованию проходили в тесном классе, сплошь заполненном мольбертами; требовалось рисовать с натуры модели архитектурных деталей зданий (капитель, фриз и пр.), а также головы древних греков, римлян и др. Мне понравилось, что Пьянков научил как при помощи глазомера переносить на бумагу в уменьшенном масштабе детали объектов, однако рисование – это не моя стихия и зачёт я сдал только на тройку. На архитектуре мучило нас написание разного вида шрифтов; с остальными предметами было всё в порядке и особенно нравились лекции по основам строительного дела, которые читал известный ростовский архитектор Василий Васильевич Попов, высокий и худой мужчина с прекрасным чувством юмора; его рассказы об античных строителях и истории возведения шедевров Москвы и Петербурга были очень интересными; приёмы русских мастеров-каменщиков и плотников он демонстрировал своими эскизами на доске; особенно запал в память его рассказ об изготовлении в дореволюционной Татарии (Казань) высококачественной извести для прочного раствора при каменной кладке: с рождением мальчика отец в специально выкопанной яме затворял водой негашёную известь и засыпал яму землёй; после совершеннолетия сына яму вскрывали, и известь можно было использовать при кладке стен дома для новой семьи. Рассказывал В.В. и об использовании московскими строителями яиц в известковом растворе; и, действительно, когда я впервые в 1955 году осматривал собор Василия Блаженного на Красной площади, то видел: рабочие занимались реконструкцией, при помощи отбойных молотков откалывали часть старой кирпичной кладки, при этом трещины шли не по крепчайшему раствору, а по кирпичу.
Пока я сдавал зачётную сессию, с папой произошёл несчастный случай: во время командировки в Москву в самолёте произошло кровоизлияние в мозг; папу по распоряжению министра, разместили в кремлёвской больнице, где он лечился три месяца, после чего мама перевезла его домой в Ростов. У папы была поражена та часть мозга, которая отвечает за речь и память, работать он уже не мог, стал инвалидом. Мама в течение трёх лет учила его словам, как маленького ребёнка: показывала ему утюг, а он называл яблоко, на стул отвечал вода и т.д. Однако кроме несвязной речи и отсутствия памяти, его крепкий от природы организм не пострадал; со временем в результате занятий с мамой речь и память частично восстановились и окружающие ничего особенного не замечали.
Второй семестр – самый загруженный, самый трудный, но в нашей группе тон задавали серьёзные ребята и девушки, которых было большинство; они не пропускали занятий, чётко знали, если получат тройки, лишатся стипендии и полностью сядут на шею совсем не богатых родителей, ведь после войны прошло всего десять лет и временами были голодные годы; естественно, эти студенты получали хорошие отметки, благодаря упорному труду; но некоторые ленились, пропускали утренние занятия, отсыпались после проведённых бурных вечеров; не хочу этим сказать, что во время учёбы я не уделял времени развлечениям, были: кино, танцы по субботам, спорт, велосипед, вечеринки с умеренной выпивкой – любил временами повеселиться, пошухарить, посмеяться вместе с ребятами; а по завершении геодезической практики у нас дома распить с ними бутылку Цимлянского, закусывая макаронами и колбасой; я погружался в водоворот жизни – отсюда и масса впечатлений.
Ещё в ноябре, благодаря счастливому стечению обстоятельств, вся наша семья собралась ненадолго в Ростове: приехал из Краматорска Виктор с женой Тоней, которую мы видели впервые; она всем понравилась, кроме ревнивой нашей мамы. Папа всегда хорошо относился к нашим занятиям спортом (Виктор и я – это лёгкая атлетика, а Оля – волейбол); мама спортом не интересовалась, но не препятствовала, а когда мы хвалились своими мускулами, она с иронией говорила: «Атлёт!», именно через ё. Однажды днём папа показал мне и Виктору приёмы французской борьбы: лёжа спиной на полу валетом и зацепившись поднятыми вверх ногами надо по команде пытаться перевернуть соперника и положить его на пол животом. Папе был 51 год, и он легко переворачивал нас, лихих спортсменов, сильный был сельский мужик! Конечно, это было до тяжёлой болезни отца; а ведь пока отец был жив, мы не особенно ценили минуты общения с ним. Почему с возрастом человек становится порой дальше от отца, чем был при рождении; а всё это происходит оттого, что мы мало общаемся с отцом, не обращаемся к нему за советом; а порой, обратившись, не пытаемся услышать его ответа, обратившись же за советом в следующий раз, ответа может не последовать; так и вышло, но об этом ниже. В этот раз все были рады общению, устраивали краткие походы по городу, посещали знакомых; но уже в 1960-е годы члены семьи были разбросаны по городам и весям: Оля в Зиме, Виктор в Краматорске, я в Красноярске, Братске, родители в Ростове.
Заканчивался первый семестр, предстояло сдать пять экзаменов; мы были предупреждены, что троечникам стипендию платить не будут; экзамены я сдал нормально и стал вопрос, как провести зимние каникулы; папа посоветовал узнать в профкоме, куда есть путёвки; сразу отмечу, что в 1950-е годы туристические предложения значительно опережали спрос: в профкоме лежало на столе много путёвок на любой вкус; я выбрал недорогой 7-дневный лыжный поход по Подмосковью, собрал рюкзак, приехал в Москву к брату Эрику, оттуда электричкой в сторону Загорска (теперь Сергиев Посад) и автобусом добрался до турбазы «Торбеево озеро»; собралась сборная группа студентов разных вузов: в основном девушек, юношей было всего трое, плюс инструктор: фронтовик лет пятидесяти, худощавый и довольно мрачный мужчина; среди нас был Серёжа Малеинов и, как позже я выяснил в альплагере на Кавказе, он был сыном известного в СССР альпиниста Алексея Малеинова, мастера спорта, автора учебников по альпинизму.
Один день дали нам на подготовку: экипировка, подгонка лыж, получение продуктов; в зале, выстроив группу в шеренгу, инструктор по-военному, лично проверил наличие у всех, в т.ч. у девушек, тёплых подштанников, надетых под лыжными брюками; конечно, он мог попросить это сделать женщину из персонала турбазы, но, видимо, не доверял; за эту проверку девушки обиделись на него и выражали недовольство при каждом удобном случае. Утром двинулись в путь по маршруту; зима была снежная, а лыжню, где её не было, прокладывал инструктор; поэтому первыми и замыкающими шли мужчины. Я оценил великолепную природу Подмосковья: огромные ели, их нижние густые ветви были четырёхметровой длины. Некоторые участники похода никогда не ходили на лыжах и, естественно, приходилось очень часто останавливаться и править старенькие крепления; этим занимались мы, трое юношей, пришлось нам безропотно нести свой крест в течение всего похода. Папа дал мне свой фотоаппарат и в походе я сделал много снимков, отражающих интересные эпизоды; например, учение по транспортировке пострадавшего; его укладывали на постель из хвойных веток, под которой были лыжи больного; тащили два человека при помощи сцепленных по длине лыжных палок. Ночёвка была в зимнем лесу, я впервые с этим встретился; но ничего страшного: натаскали сухих веток, организовали костёр и поставили варить еду на ужин, а под большой елью, где было меньше снега, устроили общее трёхслойное ложе из хвойных веток и прекрасно провели ночь в спальных мешках; костёр соорудили с наветренной стороны и возле него всю ночь поддерживали огонь сменные дежурные; все остальные ночёвки были в избах хозяев, которые имели договора с турбазой.
Однажды передвигаясь по маршруту уже в сумерках, наш молчаливый и необщительный инструктор стал часто останавливаться и, подсвечивая фонариком, рассматривать карту-трёхвёрстку (в те времена она была секретной, но многие фронтовики сохранили её для удобства передвижения в лесу), похоже, что мы заплутали; гид велел всем остановиться, взял меня и Малеинова с собой на разведку; через полчаса, выйдя на опушку леса, мы увидели вдали огни в домах деревни; вернулись к группе и двинулись в путь; этот случай не прибавил авторитета нашему гиду; он привёл нас в избу и хозяин, симпатичный мужчина средних лет предложил свободно располагаться, поскольку жена с детьми ушла к родственникам; разрешил воспользоваться кухней; поужинали уже в полночь и разместились в большой комнате на полу; спать не хотелось, начали рассказывать анекдоты; две студентки московского медицинского училища взяли инициативу в свои руки и соревновались в рассказывании настолько откровенных с густым матом на каждом слове анекдотов, что все притихли и, я думаю, они перещеголяли в этом деле мужиков-грузчиков; в полной тишине с жаром травили непристойности. Забегая вперёд, скажу, что после похода они пригласили меня и Юру в гости, записав свои адреса и телефоны, но мы, естественно, и не думали ими воспользоваться.
В один из дней посетили знаменитое Абрамцево, где старинная церквушка мне очень понравилась, сфотографировал её; она строилась быстро, и художник В.М. Васнецов вспоминал: «Все мы, художники: Поленов, Репин, я, сам Савва Иванович Мамонтов и семьи принялись за работу дружно, воодушевленно. Наши художественные помощники: Елизавета Григорьевна Мамонтова, Наталья Васильевна Поленова (тогда еще Якунчикова), Вера Алексеевна Репина от нас не отставали. Мы чертили фасады, орнаменты, составляли рисунки, писали образа, а дамы наши вышивали хоругви, пелены и даже на лесах, около церкви, высекали по камню орнаменты, как настоящие каменотесы; Савва Иванович, как скульптор, тоже высекал по камню. …Подъем энергии и художественного творчества был необыкновенный: работали без устали, с соревнованием, бескорыстно. …Работа кипела».
В последний день похода, оставив лыжи и рюкзаки в доме, где ночевали, мы посетили в Загорске Троице-Сергиеву Лавру; зашли в музей, в котором хранится шапка Мономаха, музей старинных игрушек, постояли у могилы царя Бориса Годунова и его семьи; затем подошли к красивому старинному зданию духовной семинарии и чёрт нас, студентов, дёрнул пообщаться с тамошними студентами; вошли через парадное и, никого не встретив, начали подниматься по лестнице на второй этаж, откуда слышался шум, вероятно, была перемена; поднявшись на лестничную площадку, мы увидели стоявшего наверху здоровенного семинариста в чёрной форменной одежде, который закричал на нас: «Кто вам разрешил сюда входить? Вон отсюда!». Мы стояли и смотрели на него, а внизу появился, очевидно, дежурный на входе, первокурсник, который отлучился с поста, когда мы входили; он тоже стал на нас орать, но мы не уходили, а вверху уже собралась толпа, которая угрожая, начала спускаться к нам. Я намотал ремень фотоаппарата на руку, чтобы отбиваться; не торопясь, мы покинули это отвратительное негостеприимное заведение, которое оставило во мне на всю жизнь неприятие к будущим попам.
В заключение мы решили посетить храм; когда я и ребята зашли, то услышали за спиной громкий голос пожилого привратника; мы оглянулись и увидели, что он, размахивая палкой, не пускает наших девушек в церковь, «куда вы, нечестивые, лезете», отгоняет их от входа; мы вырвали палку из рук и утихомирили его; оказалось, что женщинам нельзя входить в лыжных штанах. Ребята вернулись в храм, где шла служба, мы увидели в толпе нашего инструктора; прихожане писали записки за здравие и упокой, клали на стол, а священник по порядку их провозглашал; у нас мелькнула дурацкая мысль подшутить над надоевшим за весь поход инструктором; написали записку за упокой и указали его имя и отчество, положили записку на стол; чтобы нас не поймали, мы быстро вышли из храма, да ещё и похвастались перед девушками, глупые, конечно, были; с тех пор он с нами не разговаривал и даже не попрощался. На турбазе окончился наш замечательный интересный поход, доставив всем большое удовольствие; мы сдружились и на прощанье спели студенческую песню:
Критики, вам вечно что-то не нравится,
Нытики, вам вечно что-то печалится,
Припев
Звонкий смех все любят люди нормальные,
Жаль нам тех, кто ходят вечно печальные,
Жаль нам тех, кого пугает весёлый смех,
Кому смеяться не нравится,
Кто не смеяться старается,
Кто смех считает за грех.
Ха, ха, ха, ха!
Что же вы, ведь впереди ваша сессия,
Что же вы, носы как будто повесили.
Припев
В жизни нам бороться часто приходится,
Нытикам борьба дороже обходится.
Припев
Окончилось наше путешествие, а много позже я узнал, что в 1819 году русский писатель, путешественник Павел Петрович Свиньин (1788-1839) основал журнал «Отечественные записки», взяв эпиграфом:
Любить Отечество велит природа, Бог,
А знать его – вот честь, достоинство и долг
(«Отечественные записки», 1819 г.)
В первом номере он так обратился к читателям журнала: «Только зная своё Отечество, россиянин может в полной мере чувствовать своё достоинство, убеждаясь опытами, что благословенное его Отечество изобилует всеми сокровищами мира, всеми прелестями природы, что в Отечестве его есть люди с необыкновенными способностями и добродетелями, достойные просвещеннейших наций, и некоторые из оных доведены до столь высокой степени совершенства и в столь огромном объёме, что не существуют нигде им подобные. Только узнав всё это, можно отвыкнуть от страсти удивляться чужеземному, можно излечиться от слепого пристрастия к иностранцам и, наконец, можно с пользой и приятностью путешествовать по обширной России».
Вернувшись в Москву, я рассказывал о состоявшемся походе Эрику, который учился на первом курсе в МХТИ им. Менделеева; вообще-то, он подавал документы в Ленинградское высшее военно-морское училище им. Дзержинского, «Дзержинка» – лучшее училище в стране; брат хорошо окончил школу, был прекрасно образован, имел крепкое здоровье, подтверждённое медкомиссией военкомата; хорошо сдал экзамены в училище, прошёл по конкурсу, однако в Москве получил письмо с сообщением, что в училище не принят по причине (естественно, выдуманной) дефекта зрения; что ж, он не был принят, еврей потому что.
«Вход воспрещается» – как часто надпись эту
Встречаешь на вратах, где хочешь ты войти,
Где входят многие, тебе ж, посмотришь, нету
Свободного пути!». (поэт XIX века).
Чтобы не опоздать на занятия, мне пришлось сразу уехать в Ростов, но дать обещание Эрику обязательно приехать в Москву на следующие зимние каникулы; дома с папой вечером печатали фотографии, сделанные во время похода, я давал пояснения к каждому эпизоду.
Начался второй семестр, более напряжённый, чем первый: излишне научные зачем-то лекции старика Дзиковского по геодезии, сложные лекции и практические занятия по начертательной геометрии изящного доцента Наумович, чемпионке Ростова по бегу на коньках, нудные лекции старухи Макеевой по «марксизиму-ленинизиму» (её выражение). Высшую математику читала Галонен, не объясняя логику последовательных действий, и приходилось зазубривать материал, чтобы ответить на коллоквиуме; «Твердо стойте на своем нежелании вникать в формулы алгебры. В реальной жизни, уверяю вас, никакой алгебры нет» (Франц Лебовиц); практику по математике вёл симпатичный преподаватель, приглашённый из РГУ, невысокий, коренастый, доброжелательный мужчина с приятной речью и улыбкой; он научил нас многому: работать с логарифмической линейкой, решать дифференциальные уравнения и брать логарифмы; однажды на занятиях Володя Бимбад, делая расчёты по линейке, спросил преподавателя: «Не пойму, куда только движок не ставлю, ответ всегда 28-70, почему?»; Студенты и преподаватель засмеялись – это была цена водки «Московская», белая головка. И снова о Галонен; она готовила свою диссертацию, чтобы защищаться в Москве, и, докладывая её три раза на предзащите в РИСИ, талантливый преподаватель Аксентян каждый раз оценивал диссертацию на двойку; он читал лекции, к сожалению, не у нас, а на втором потоке и по рассказам студентов делал это великолепно. Но всё это цветочки, а вот первый проект по архитектурным конструкциям жилого дома и фрагмента плана этажа (квартиры и лестничная клетка), который надо было вычертить тушью рейсфедером и сделать цветную отмывку разрезов кирпичных стен, – это заставило нас корпеть вечерами, а иногда и ночью, не отвлекаясь; каждый получил под расписку на пять лет чертёжную доску, принёс домой, купил в магазине большую рейсшину и, установив доску наклонно на столе, прикрепил лист ватмана, купленный в институте строго по списку, поскольку в магазинах продавался тонкий некачественный; согнувшись над доской, медленно, стараясь без помарок, выполняли чертёж на оценку; этот первый проект всех вымотал и недаром на ПГС второй семестр первого курса считался самым трудным.
Я упомянул Аксентяна и хочу привести легенду о нём, которая ходила в кругу студентов. Из-за стремительного наступления немцев на Ростов, он не успел эвакуироваться; кто-то немцам сообщил, что Аксентян до войны преподавал в РАУ; оккупанты под угрозой расстрела принудили его читать курс баллистики для артиллеристов; Аксентяна возили на занятия в училище, расположенное в Новочеркасске, под охраной автоматчика; после войны за него взялся НКВД; преподавать разрешили, но о карьерном росте пришлось забыть, хотя его ученики в РИСИ защищали диссертации; прекрасный математик, он читал теорию упругости на втором потоке: и мы, глядя в расписание занятий, вывешенное на стене в коридоре, удивлялись, когда среди доцентов и старших преподавателей, Аксентян значился простым преподавателем.
Однажды Попов проводил консультацию по проекту, мы показывали ему лист и выслушивали замечания; когда подошла очередь самой красивой девушки на курсе, преподаватель ткнул карандашом на чертёж унитаза, и спросил: «Что это?», студентка ответила: «Санузел»; он снова указал конкретно на унитаз, и опять она ответила, что это санузел; студенты от любопытства сгрудились вокруг стола и в тишине заинтриговано ждали, что же скажет студентка далее; ещё несколько раз повторились тот же вопрос и тот же ответ; наконец она, смутившись и сильно покраснев, тихо сказала: «Это унитаз»; но вычерчен он был несоизмеримо крупно; Василь Васильевич заметил: «А я думал, что здесь детей купают» – это вызвало смех всех присутствующих. Позже я узнал, по проекту В.В. было построено здание механического техникума, которое находилось, не доезжая одной остановки до Сельмаша; всегда, даже через много лет после окончания института, проезжая на трамвае мимо этого здания, я смотрел на его парадный вход, над которым возвышались вплоть до карниза классические колонны с изящными капителями, и вспоминал нашего Василь Васильевича. В курсе «Строительные материалы» мне нравились практические занятия по сварке, которые проходили в институтских мастерских, но из-за недостатка учебных часов, и большого количества студентов, работающих по очереди всего на двух постах, научиться сваривать детали качественными швами не получилось.
В конце апреля кафедра физкультуры включила меня и Валентина Гайдука в состав сборной команды института по городской эстафете, которая открывала весенний спортивный сезон. 2 мая центр Ростова был перекрыт милицией и состоялся традиционный эстафетный забег по улицам города, в котором участвовали вузы и спортобщества; команда РИСИ, в которую входил пятикурсник Накладов, кандидат в мастера спорта по бегу, заняла призовое место. Затем на стадионе «Труд», расположенный в Рабочем городке, прошли соревнования на первенство вузов по лёгкой атлетике, в которых я, как оказалось, участвовал последний раз. Почему последний? В Рубцовске я привык в беге на 100 и 200 метров быть или первым, или хотя бы вторым; в Ростове, несмотря на все усилия, я не мог соперничать с лучшими бегунами из вузов города, для этого надо было часто тренироваться, а времени свободного не было, поскольку много домашних заданий: подготовка к семинарам, чертежи, «тысячи» по-немецки и пр. и пр.; так пришёл конец моей карьеры бегуна, грустно, конечно. Тогда же я познакомился с Сергеем Румянцевым, студентом со второго потока, красивым темноволосым спортивным и смелым парнем, который жил в Рабочем городке; место это отличалось разбоями и хулиганством, и Сергей был не последним среди местных отчаянных ребят; учился в институте средне, затем работал, а со временем защитил диссертацию в НИИЖБе и стал научным сотрудником в этом центральном институте Госстроя СССР; вот так, ребята!
Как-то папа спросил, что я собираюсь делать летом и посоветовал взять в профкоме путёвку в поход по Кавказу; я вспомнил поездку в горы Алтая, в профкоме внимательно прочитал описание разных маршрутов и мне посоветовали выбрать пеший поход по Военно-Осетинской дороге; в те времена было не так много желающих ходить в походы, предлагаемых путёвок было много, да и цена для студентов была доступной:15–30% их полной стоимости.
Подошла весенняя сессия и началась подготовка к экзаменам, а их надо было обязательно сдать без троек, чтобы получать стипендию на протяжении восьми месяцев; готовился очень тщательно, поскольку требования преподавателей к нам были серьёзными, никаких скидок не делали, сдал экзамены успешно. На протяжении пяти лет учёбы в период подготовки к экзаменам дома старались создать мне идеальные условия: готовился в дальней тихой комнате за плотно закрытыми дверями. К шести часам вечера голова уже была перегружена и, если не надо было ехать в институт на консультацию, то посещал «Рощу» (так называли Сельмашевский парк) отдохнуть и послушать оркестр, а когда на посёлке открылась детская музыкальная школа, часто посещал концерты. В день экзаменов у каждого студента, согласно его вере в приметы, был определённый ритуал: кто-то не бреется, не купается, не спешит с утра в институт, а два-три часа дополнительно штудирует материал; а я любил утром принять душ, чтобы «очистить голову от лишнего», побриться, хорошо позавтракать, легко одеться, не любил просматривать конспекты, чтобы не появились лишние сомнения; и быстрее на трамвае – в институт.
После сдачи весенней сессии была недельная ознакомительная практика; на полигоне строительных машин мы посмотрели работу бульдозеров, скреперов, мобильных кранов, катков, траншеекопателей; я всё это фотографировал; посетили также «плохую» стройку – Дворец культуры завода Ростсельмаш, где нас «попросили» два дня поработать на уборке строительного мусора; отчёт по практике, снабжённый собственными фотографиями, я защитил на пятёрку.
Теперь предстояло пройти месячную геодезическую практику; хочу отметить, что летние практики студентов РИСИ были поставлены солидно и как свидетельствует мой многолетний строительный и преподавательский опыт, весьма продуктивно – это была одна из лучших традиций института. В июле каждый день я ехал трамваем через весь город до ж/д вокзала и далее трамваем № 7 поднимался на гору в Красный Город-Сад (район телевышки), где весь наш курс проходил практику; мы осваивали нивелир, теодолит, привязку с помощью рулетки зданий, геодезическую съёмку местности и пр.; описывать не буду, но отмечу интересное. Привязка была интересной: в июне поспела черешня и привязывая углы частных домов к теодолитному ходу, мы измеряли расстояния в их садах и, конечно, не забывали полакомиться вкусной черешней. Этот момент нам очень нравился, поскольку мы заходили с рулеткой в частный двор, делали замеры углов дома и одновременно наедались вкусной спелой ягодой; правда, иногда, но очень редко, лаяла собака, мы опасливо пропускали этот двор, а в отместку на трафарете у калитки исправляли мелом… «злая собака» на «злую хозяйку», мальчишество, конечно. Практика завершалась мензульной съёмкой, во время которой надо было подолгу стоять на одном месте и наносить на планшет данные замеров; жара была страшная, и я допустил большую оплошность: снял рубашку, чтобы ветерок немного обдувал тело, и работал так несколько часов; дома после душа увидел, что мои плечи сильно обгорели, а утром появились волдыри, которых, правда, не было видно под рубашкой; дней десять кожа сильно болела и облезла – это был урок на будущее; так я узнал и запомнил на всю жизнь, что при сильном солнце именно на ветру, который вроде бы охлаждает тело, больше всего шансов обгореть. Неделю нам дали для составления отчёта, защитили его, получили зачёт по практике, и в этот же день получили стипендию за все летние месяцы; помню, вышли из института, я предложил отметить завершение учёбы в нашей пустой квартире (мама поехала в Москву к больному папе, а Оля была в заводском пионерлагере на море). Коля Долгополов с ребятами пошли пить пиво, а я с Валей Гайдуком и Юрой Кувичко, купив Цимлянского, колбасу и макароны, поехали на Сельмаш к нам домой; сварили большую кастрюлю макарон и чудесно отметили окончание учёбы; чтобы спастись от жары, мы разделись до трусов, ребята с ужасом рассматривали мои волдыри; мы пили и закусывали, слушали новые пластинки, а вечером, когда стемнело, ребята на трамвае разъехались по домам.
Через некоторое время приехали родители, и я мог ехать на Кавказ; но прежде надо было купить на Ростовской толкучке в «Новом поселении» (теперь на этом месте расположен Дворец спорта) сеточку для волос; рано утром удачно съездил и возвращался трамваем домой; на Старом базаре купил овощей по заказу мамы и продолжил путь; зашёл в переполненный трамвай, в котором было необычно шумно; у одной женщины платье оказалось совсем порванным, она рассказывала, что на толкучке кто-то из хулиганов бросил вверх над толпой пакет с песком, в котором была бутылка, начинённая карбидом; в воздухе она взорвалась, песчаная пыль накрыла людей, раздался крик: «Атомная бомба!». Естественно, это известие вмиг разнеслось по всему огромному рынку, и началась страшная паника; люди рванулись к единственному выходу, давили друг друга, были жертвы; хозяева киосков, расположенных по периметру рыночной площади, также бросили свои товары и бежали прочь; позже стало ясно, что всё было заранее спланировано бандитами, которые хорошо поживились разным дорогим товаром; полуголая женщина, ехавшая в трамвае, тоже была в числе пострадавших.
Раз зашла речь о ростовском трамвае, хочу рассказать о том, с чем встретился впервые. Прежде всего, это слепые (настоящие и не очень) с палочками, которые весь день, идя по вагонам, собирали подаяние; при этом на каждом маршруте был свой слепой. Во-вторых, это карманные воры, которых было много не только в транспорте, но и везде, где толпился народ. Однажды на первом курсе в день получения стипендии я возвратился домой трамваем, и мама увидела разрез бритвой на моей москвичке (зимнее полупальто) снаружи как раз напротив внутреннего кармана; хорошо, что я положил деньги в карман пиджака, а то бы плакала моя стипендия; это был хороший урок и в течение пяти лет меня ни разу не обворовывали. А вот беспечный Виктор, не привыкший к этому в своём тихом Краматорске, имел обыкновение класть деньги в задний карман брюк; весной 1955 г. мы ехали из центра города домой, и в районе Нахичевани он во время остановки почувствовал, что к нему лезут в карман; да, денег там не оказалось, но мы заметили парня, который быстро выскочил из трамвая; дёрнули за верёвку (так в те времена кондуктор сигналил водителю), трамвай остановился, мы выпрыгнули и увидели в 50 метрах от нас убегающего вора; быстро его догнали, это был совсем молодой пацан, который дрожащей рукой вернул нам похищенную 50-рублёвую купюру, но бить его рука не поднялась. О проделках ростовских карманников рассказывали: однажды на праздник Пасхи весь народ не помещался внутри главного собора на Семашко, тысячи людей вынуждены были молиться у его стен на улице; карманники организовали и провели акцию: ровно в 10 часов утра во время молебна один из них закричал: «Собор падает!», и когда люди посмотрели вверх на купола и движущиеся за ними облака в сторону города, всем показалось, что действительно на них падает собор; началась паника, люди старались разбежаться, а в суматохе карманники делали своё дело; в давке пострадало много людей, в т.ч. детей; так что колыбельная песня о ростовском трамвае правдива:
Бай-баюшки бай-бай,
Бай-баюшки баю,
Прослушай, детка, песенку мою,
Хэллоу, бэби.
Бай-баюшки, бай-бай,
Бай-баюшки, бай-бай,
Прослушай, детка, песню про трамвай.
Когда ты подрастёшь
И ножками пойдёшь,
То знай, что далеко ты не уйдёшь,
Хэллоу, бэби.
Но ты не унывай,
Садись скорей в трамвай.
Садись, и куда хочешь. Поезжай.
Когда войдёшь в трамвай,
Ты рта не разевай,
И шарить по карманам не давай.
Хэллоу, Бэби.
Монетку доставай,
Вперёд передавай,
Ведь это же ростовский наш трамвай.
А если твой сосед,
Зажилил твой билет,
То хамом ты его не называй,
Хэллоу, бэби.
Монетку доставай,
И вновь передавай,
Ведь это же в конце концов трамвай.
А будешь выходить,
То не забудь спросить,
Выходит ли вперёд тебя народ.
Хэллоу, бэби.
Выходишь нет иль да?
Ах ты, старая карга,
Чего ты еле ноги волочёшь.
Бай-баюшки бай-бай,
Бай-баюшки баю,
Прослушал, детка, песенку мою,
Хэллоу, бэби.
Бай-баюшки, баю,
Бай-баюшки, бай-бай,
Теперь ложись, скорее засыпай.
Летний поход по Кавказу 1955 года. Мама собрала меня в поездку, я сел в поезд и двинулся на Кавказ; единственной проблемой было съесть крутые яйца, которыми вместе с другой едой она меня снабдила; страшно объелся и потом долго вспоминал эти яйца. Утром прибыл на станцию Дзауджикау города Орджоникидзе, пешком добрался до турбазы, где собралась наша группа, состоящая из студентов из разных городов страны; в середине двора росла огромная чинара, которую могли обхватить только несколько человек, взявших за руки – это уникальное дерево, ему несколько сотен лет – своеобразный городской памятник. Нам показали городские достопримечательности и прекрасный музей Коста Хетагурова, которого я запомнил и в дальнейшем подробно ознакомился с его творчеством. Организовали также поездку в Даргавское ущелье, где мы впервые увидели сложенные из камня высокие башни, в которых хоронили людей в древности; внутри по четырём стенам на полках в несколько ярусов лежали скелеты умерших; экскурсовод рассказал нам байку о съёмках фильма «Табор уходит в небо», в котором по сценарию медведь должен был задрать барана; но медведь никак не хотел даже приближаться к нему; пришлось обмазать барана мёдом, но и это не помогло, медведь не шёл к барану; а когда стали гнать медведя к барану палками, ущелье огласилось громким хохотом.
На следующий день, надев тяжёлые рюкзаки, двинулись сначала по Военно-Осетинской дороге в многокилометровый поход – «дорогу осилит идущий» (Ригведа). Дошли до Бурона и свернули в Цейское ущелье, а к вечеру прибыли на турбазу «Цей»; пейзаж был великолепный: горная река Ардон, извивающаяся среди теснин, распадки, образующие живописные поляны с альпийскими лугами; с юга открывалась панорама Цейского ледника с окружающими его вершинами Главного Кавказского хребта; во время вводного инструктажа, нам сообщили, что два дня назад альпинисты-спасатели с большим трудом сняли с отвесных скал, нависающих прямо над турбазой, московского туриста, который первый раз попал в горы и полез вверх на скалу, но спуститься не смог, боялся упасть; всю ночь там просидел, кричал: «Спасите», но услышали его только утром и сняли. Погода днём стояла солнечная и все хорошо загорели. В одном из радиальных дневных походов нам показали последствие огромного камнепада, который несколько лет назад полностью разрушил альплагерь «Спартак»; страшное зрелище, но, слава Богу, все альпинисты были на восхождениях, и кроме повара жертв не было. Следующие два дня шёл проливной дождь, и мы всё время проводили в клубе, где нас развлекал и удивлял молодой экскурсовод, цыган, который прекрасно исполнял все модные мелодии, перебирая клавиши пианино даже носом и пальцами ног. От маломощного движка по вечерам лампочки на турбазе горели вполнакала и чехи из параллельной группы, указывая на лампочки, язвили: «Советика!»; это нас мало трогало – что с них, неблагодарных, взять.
На четвёртый день двинулись по направлению к перевалу, и в конце дня прибыли в осетинское село Калак; на его окраине имелись хорошие нарзанные источники, огороженные большими плоскими камнями, на которых удобно сидеть, и, отдыхая, пить целебную водичку. В примитивном каменном сарае приюта нам предстояло ночевать на соломе, постеленной прямо на земляной пол; когда мы собрались готовить ужин, подошёл пастух в бурке, который пас отару овец; мы договорились купить у него барана за 80 рублей и сделать шашлык; пастух вместе с хозяйкой приюта разделали барана и начали жарить мясо; хозяйка готовила, мы беседовали с пастухом и поинтересовались, как он продал нам колхозного живого барана; он объяснил: «Отара пасётся на склоне горы, камень сверху скатился и убил барана, обычное дело и в колхозе это поймут. Постепенно к вечеру стало прохладно и хозяйка предложила чачу, которую и выпили; были мы сильно голодны, подействовала чача, стали интересоваться, готово ли мясо; показалось, что готово, стали нанизывать куски на деревянные шампуры и с аппетитом есть не до конца прожаренное мясо; расплата пришла ночью, когда у всех заболели животы – бывает.
Утром мы продолжили поход и достигли Мамиссонского перевала (2829м), с которого открывалась прекрасная круговая панорама ГКХ с его самыми высокими вершинами (Эльбрус, Казбек…) и мощными ледниками; шли цепочкой по гребню перевала и затем начали спускаться на юг в Грузию; мы сразу почувствовали разницу по сравнению с Северным Кавказом: здесь и солнце жарче, и растительность более разнообразная и пышная; придя с гор в долину, дошли до турбазы, расположенной на территории горного курорта Шови; в большой столовой, где обедали сразу несколько групп туристов и альпинистов, произошёл неприятный случай; подали харчо, и одна туристка обнаружила в супе тухлое мясо; пришёл директор, стал извиняться, сделали замену блюд, но осадок остался – всё-таки курорт.
На другой день был отдых, прогуливались по альпийским лугам. Теперь путь лежал в город Кутаиси; во время большого перехода несколько раз ночевали в палатках; однажды в конце дня мы готовили на костре ужин: вермишель с мясной тушёнкой, хлеб с маслом, чай с печеньем; рядом с нами расположилась та самая группа чехов, которая ужинала не так, как мы все вместе, а каждый готовил на своём примусе из своих продуктов; муж с женой готовили и ели вместе; палатки у них были тоже индивидуальные; чехи закончили есть, когда мы только начинали; наши девушки пригласили одного чеха, Зденека, довольно крупного мужчину, попробовать наше варево, и он согласился; уступили лучшее место у костра, он с большим удовольствием ел, а девушки добавляли в его миску куски мяса. После чая начались туристские песни под гитару. Начало смеркаться, сидеть у костра и петь песни было приятно, никто не хотел идти спать; вдруг Зденек изменился в лице, все поняли, что у него сильно заболел живот, вероятно, от переедания; встать он побоялся, как бы при всех не случилось беды, и на четвереньках довольно быстро достиг кустов и скрылся, к нам он уже не вернулся, пошёл к себе спать. Перед расставанием с чехами в Кутаиси поинтересовались, откуда Зденек хорошо знает русский; он рассказал, что работал замминистра текстильной промышленности и часто приезжал в Москву, где у него была любовница; об этом узнало начальство и за аморалку его уволили, да и жена ушла от него, вот и решил развеется в походе по Кавказу.
Прибыли мы в город Кутаиси на турбазу и пробыли там несколько дней; побывали на экскурсии в Зестафони и посмотрели ГЭС на реке Риони, которая протекала между высоких скал, а вода после дождей была коричневой; но самое большое удовольствие мы получили во время экскурсии в грузинском селе Гелати во время посещения комплекса древнего Гелатского монастыря; с большим вниманием слушали мы рассказ пожилого местного экскурсовода, грузина интеллигентного вида с копной седых волос на голове; он показал нам, расположенные во дворе, огромные старинные подземные ёмкости-чаны для вина; но особенно мне понравилась архитектура главного собора и остатки великолепных цветных росписей во внутреннем интерьере. В Кутаиси заканчивался пешеходный маршрут длиной 180км и нам торжественно вручили значки «Турист СССР»; в те незабываемые времена ещё помнили заветы С.М. Кирова, сказанные в начале 1930-х годов: «Каждый молодой человек в нашей стране должен обязательно побывать хотя бы в одном походе»; сегодня человек, посетивший даже одну местность, называется туристом; а в то время, чтобы заработать значок «Турист СССР», надо было в пешем походе пройти с рюкзаком (вещи, продукты, спальник, палатка…) не менее 150км! И мы сделали это, с гордостью прикрепили значки к рубашкам; в честь награждения устроили маленький банкет и пели студенческие песни.
Теперь мы ехали в открытом автобусе типа «торпеда» через Самтредиа, Махарадзе, Кабулетти, и прибыли вечером в Аджарию, город Батуми; утром следующего дня любовались красивейшим садом при турбазе, а затем была экскурсия по городу и приморскому парку, хорошо ухоженному, везде чистота; в городе посетили достопримечательность – магазин «Восточные сладости», в котором с удовольствием пробовали разную вкуснятину; гораздо позже в конце 1970-х годов я с сыном Кириллом посетил Батумский дельфинарий и затем решили найти этот замечательный магазин; я помнил улицу, правда, к тому времени она стала торговой, заполненной киосками; в каком-то доме на первом этаже был когда-то этот магазин; я обратился к пожилой грузинке, одетой в чёрное длинное платье с тёмной косынкой на голове, и спросил: «Вы не скажете, где в каком-то угловом доме был магазин «Восточные сладости», она ответила: «Магазина давно уже нет, вы видите, что теперь творится, везде одна частная торговля. Куда идём? В зад идём, в зад!» – сказала она громко и пошла по своим делам; мы потом дома в Ростове рассказывали и смеялись над этим: «В зад идём, в зад!».
Я никогда ранее не видел моря (грязный залив Азовского моря у Таганрога не в счёт). Море… Море… наконец-то я настоящее море увижу, и предо мной замелькали виденные мной на картинках моря: у Айвазовского, Левитана, Коровина… Непонятны мне, жителю далёкого Алтая, ни яркое море Крыма, ни ревущее море Айвазовского – всего этого я не видел на нашей реке Алей и даже на Оби в Барнауле. Наконец мы подошли к морю, я увидел настоящее море, глаза расширились, как никогда: на всей дали и шири был гладкий синий простор, живой неоглядный простор. Так вот оно море! Сердце усиленно билось, хотелось сразу же окунуться в неведомую ранее воду. На набережной, утопающей в южной растительности, нам показали большую магнолию, которую посадил в XIX веке драматург А.Н.Островский; экскурсовод рассказал, что если на обратной стороне листа магнолии написать письмо и приклеить марку, то письмо придёт по назначению; я купил на почте марку, написал на обороте большого листа «Привет из Батуми!» и опустил его в почтовый ящик; дома мама показала мне эту «живую открытку», которую ей принёс почтальон.
Первый раз мы искупались в море после обеда и позагорали на галечном пляже; следующая продолжительная экскурсия была в знаменитом на весь мир Батумском ботаническом саду, основанному в начале XX века русским учёным-ботаником Андреем Красновым; там собраны более 3000 видов растений со всей планеты и только 140 кавказских; я впервые увидел бамбуковые и самшитовые рощи, огромные банановые деревья, хлебное и железное дерево и многое другое. Последняя экскурсия на этой турбазе была в Колхиду (вспомнили Золотое Руно), где мы посетили средневековую крепость в селении Цихи-Дзири; с высокой отвесной скалы я заснял панораму прибрежной низменности, захватив морской прибой и извивающуюся рядом с обрывистыми скалами железную дорогу; сверху мы видели также длинную колонну танков, которые двигались, вероятно, с учений ЗакВО на базу в Батуми; они ехали рядом с асфальтированной автодорогой, месили грязь и сами были облеплены жёлтой грязью; фотографировать военную технику было опасно; я смотрел на «усталые» и медленно ползущие машины, почему-то подумал об усталых после учений танкистах.
Оставшиеся четыре дня мы провели на турбазе «Зелёный мыс», что в нескольких километрах к северу от Батуми; турбаза располагалась высоко на горе, а внизу было море, к которому вела длинная и крутая лестница в 160 ступеней; все дни стояла прекрасная, без единого дождя, погода; температура воздуха + 35 градусов, воды + 26. Это были незабываемые дни наслаждения, когда мы после похода по Кавказу все сдружились, целыми днями и вечерами купались в тёплой и чистой воде, ныряли, играли с мячом, веселились и загорали – было очень здорово, понимали, что мы всё это заслужили. Однажды, забыв на время о всяком благоразумии, решили в полночь купаться полностью раздевшись; значительно позже я прочёл стихи одного поэта, написанные как будто про нас:
Мы купались неглиже.
Было море под луною
Словно стёклышко цветное
На вселенском витраже.
И, как будто в мираже,
Плыл над нами полог млечный.
Были мы шумны, беспечны,
Чуть пьяны, а значит – вечны,
И купались в неглиже.
Годы скачут, как драже
По дубовому паркету –
Их из Божьего пакета
Сколько выпало уже!
На последнем вираже
Станем толсты и учёны –
Помянём тогда о чём мы?
Да о том, как в море Чёрном
Мы купались неглиже!
Вещи мы оставили на пустом пляже, а сами плавали в полной темноте; когда вышли на берег, вещей не было, стали искать, бесполезно; из кустов, нависающих над пляжем, услышали смех и поняли, что вещи спрятали пограничники; долго пришлось уговаривать, пока они не сбросили нам одежду.
Из девушек мне нравилась Кира Федосеева, девушка моих лет, не отличавшаяся красотой, но симпатичная, крепенькая, впервые, как и я, дорвавшаяся до моря; нам вместе доставляло большое удовольствие плавать, и что мы только не вытворяли в воде, а вдоволь нанырявшись, «выползали» на берег усталые и отдыхали до следующего заплыва; но счастливое время когда-нибудь кончается и настала пора разъезжаться по домам; мы обменялись адресами, она застенчивой улыбкой одарила меня на прощание; позже из Ростова я отправил ей в Минск письмо с фотографиями, но ответа не получил; это воспоминание резануло моё омертвевшее сердце; говорят, что человек не может возродить прошлое, и это, конечно, верно, но так же верно и то, что он должен стремиться возродить его, и он действительно непрерывно стремится к этому, даже против собственной воли.
Вместе с одним из туристов я купил билет до Ростова с пересадкой в Новороссийске в общий вагон за пять рублей; до вечернего поезда у нас был свободный день, который провели на городском пляже, где и пообедали купленными в магазине продуктами; на пляже отдыхало много народу, и мы познакомились с туристами, у которых маршрут завершался также в Батуми; от них узнали, что всего в 7км к югу от пляжа за утёсом проходит граница с Турцией, и тогда мы поняли почему примерно через каждый час звено реактивных истребителей пролетает над морем недалеко от пляжа в сторону нейтральных вод, наводя рёвом моторов страх на турок.
Один случай рассмешил пляжников; как-то все обратили внимание на очень «широкую» женщину в чёрных трусах, в которые могли поместиться трое футболистов; она стала заходить в воду, кто-то громко сказал: «Сейчас Чёрное море выйдет из берегов», все хохотали. И ещё интересное явление: вероятно, возле самого берега шёл косяк хамсы, и в этот момент волной от проходящего невдалеке катера выбросило рыбу на пляж, который сразу стал серебристым; местные мальчишки подбирали хамсу и с аппетитом сразу поедали её, а нам пришлось перейти на другое место, чтобы не наступать на рыбу.
Утром мы прибыли в Новороссийск, посетили базар и на последние деньги (я оставил себе 50 коп, хотя билет от вокзала до Сельмаша стоил 3коп, но мало ли что) купил буханку хлеба, овощи и килограмм дешёвого (1руб 80коп, т. е. 18коп новыми), но очень крупного и сладкого столового винограда; на море идти не хотелось, мы устроились на скамейке в скверике, где и провели время до вечера. Дома меня встречала мама и удивилась очень чёрному загару; пока она готовила еду на кухне, я принял душ, смыл морскую соль и грязь; голодный, как волк, сел поедать вкусную еду и рассказывать маме о походе, затем завалился спать (в общих вагонах две ночи почти без сна) и проспал до самого вечера; на другой день начал печатать походные фотографии.
2-й курс. 1955-56 г.г.
Из-за кавказского похода я немного опоздал в институт, уже несколько дней шли занятия, но нас снова отправили на месяц в большое село Александровка работать на колхозной бахче и собирать урожай арбузов. Бахча это была особая, основанная ещё до войны одним из последователей Мичурина. Арбузы «элитные», поставлялись «для Кремля». На бахче мы грузили их на машину, а на станции – перегружали в вагоны, аккуратно укладывали в солому. Каждый арбуз был спелым, очень сладким, сахарным. По вечерам в пустом доме, где мы расположились, устраивались шахматные баталии и, чтобы лучше соображать, ели арбузы, привезённые с бахчи в неограниченном количестве. Девушки спали в дальней комнате большого дома, а ребята – в ближней, проходной, и ночью все ходили в уборную во двор, перешагивая через спящих; на обратном пути часто в прихожей присаживались за стол, съедали пару заранее нарезанных сладких скибок и отправлялись снова спать.
Руководителем нашим был преподаватель кафедры физвоспитания Гуреев Виктор Яковлевич – замечательный человек, альпинист, фронтовик. Как он гонял всех нас, чтобы нигде не было мусора, чтобы в уборной было чисто, чтобы мы хорошо мылись после работы, а утром не забывали чистить зубы. Был он хорошим рассказчиком и именно от него мы услышали правдивую историю об ужасной катастрофе, постигшей нашу армию при немецком наступлении на Кавказ в 1942 году; он был живым свидетелем этих трагических событий, правда о которых ещё до сих пор не написана. Из книг известно, что одновременно с общим наступлением на Сталинград, немецкая танковая армия генерала Клейста двигалась на Кавказ с целью овладеть нефтяными промыслами в Чечне (Грозный) и на Каспии (Баку). Одной из задач армии было с помощью горнострелковых войск (альпийские стрелки дивизии «Эдельвейс») захватить перевалы через ГКХ и обеспечить проход основных сил в Грузию, чтобы с юга продвинуться к желанной нефти. В нашей стране горнострелковых войск в достаточном количестве не имелось, чтобы защитить перевалы, поэтому угроза была очень большая. По приказу Сталина спешно со всех фронтов собрали около шести тысяч довоенных альпинистов, которых направили на Закавказский фронт. В.Я. рассказал, что почти все они, лучшие альпинисты Союза, погибли под пулями, снарядами и минами хорошо вооружённых альпийских стрелков. Сам В.Я. был ранен в бою и отправлен в госпиталь, только поэтому остался жив. Когда он рассказывал о гибели наших плохо вооружённых и полуголодных (подвоза продовольствия часто не было) товарищах, его глаза наполнялись слезами. За 70 послевоенных лет было выпущено около десятка книг, но ни слова не сказано о гибели практически всех альпинистов страны.
Через неделю председатель колхоза попросил выделить восемь человек для заготовки сена на зиму для молочно-товарной фермы (МТФ); в эту группу вошёл и я; привезли нас на ферму, выделили комнату для ночлега и объяснили работу. Надо было укладывать сено в огромную скирду. Четыре человека нагружали полную волокушу сеном, а два мощных вола с помощью троса тащили её; волокуша двигалась по наклонной части скирды на самый верх, где четыре человека разгружали вилами сено и хорошо укладывали его. Обратно на исходную позицию волокушу стаскивала вниз тросом старая кобыла. Работа наша была тяжёлой, но и сбор тяжёлых арбузов (чемпионы весили более 20кг) и погрузка их нашими ребятами была не легче. К концу дня выматывались мы сильно. Еду нам привозили на подводе, а молоко брали на ферме. Через неделю мы стали замечать, что еды привозят меньше, а молоко давали только одну кружку. Мы предупредили бригадира, что будем бастовать, на что бригадир ответил: «Приедет Камышатник, разберётся», мы подумали, что это фамилия. В обеденный перерыв на двуколке примчался начальник МТФ по фамилии Завада, мы рассказали ему о питании, но он сразу стал кричать на нас: «Приступайте к работе, иначе напишем вам в институт плохих характеристикив». Пришлось нам ехать к председателю решать вопрос. Заодно повидались со всеми, нас они называли молочниками, мы наелись арбузов и переночевали. Утром председатель отправил нас на МТФ и сказал, что с едой всё будет в порядке, а хлеб и молоко – в неограниченном количестве, и он своё слово сдержал.
Как-то мы расспросили работников фермы и нам рассказали интересную историю о начальнике МТФ. Во время немецкого наступления Завада (Камышатник), молодой парень, струсил, бросил винтовку и отсиделся в камышах. С приходом наших войск его селяне разоблачили, он был осуждён, отсидел в лагере и вернулся в родное село; но жители презирали труса и назвали камышатником. Однако работник он был хороший, требовательный, и поставили его руководить фермой. После этого, когда он пару раз приезжал, мы с ним не разговаривали. Рассказали нам о большой физической силе этого среднего роста мужчине. Однажды мимо села проезжали цыгане, которые везли большие стокилограммовые мешки с морковью. Завада посмотрел мешки и сказал: «Такой мешок я могу нести полкилометра без отдыха», цыгане не поверили, а он дополнил, что и два мешка донесёт. Тогда, думая, что мужик на первых десяти метрах свалится под тяжестью мешков, договорились, что если он донесёт два мешка до своего дома, то пусть их забирает себе. Собрался народ посмотреть, что из этого получится. Водрузили два мешка Заваде на плечи, он крякнул и понёс, а цыганская повозка ехала за ним. Так у цыган «плакали» два мешка моркови, мужик их донёс до своего сарая.
Однажды после работы Коля Долгополов отвязал лошадь и решил покататься без седла верхом по степи; ему было не впервой, ведь детство своё провёл в Зимовниках. Когда он вернулся, я решил тоже попробовать, но отъехав около 50м, не удержался и рухнул с лошади; после этого никто из ребят уже не рискнул кататься, а я в дальнейшем и не думал садиться на лошадь. Подошла к концу наша «командировка» на МТФ мы присоединились к своим ребятам, которые уже освоились в селе, познакомились с местными и посещали танцы. Однажды местные парни указали на одну девушку, засмеялись и объяснили нам почему. Это была известная всей деревне шлюха, которая заражала не знавших её ребят сифилисом. Парни решили её проучить, вечером зазвали в кусты, связали ноги, задрали вверх платье, которое завязали вместе с руками над головой, вынесли на обочину дороги, помочились на неё и оставили. Утром, сельчане, идущие на работу, всё это увидели.
Нам объявили, что в Ростов всех отправят в первых числах октября, но ребята, зная, что у меня 30 сентября день рождения, уговорили В.Я. отпустить меня 29-го. Он, уже зная мои успехи в первомайской эстафете и желании летом отправиться в альплагерь, разрешил уехать. Я выбрал два больших арбуза, кто-то дал сетку и к вечеру приехал на попутке к Старому базару, что на Будённовском. Вошёл в трамвай и поставил арбузы один на другой в конце вагона у окна. Пассажиры с удивлением увидели, что верхний арбуз был вровень с началом окна (где-то около метра высоты). Дома, естественно, все удивлялись, в т.ч. соседи, только мама сказала, что в Одессе на Привозе видела такие же.
В октябре начались занятия в институте. Учёба шла своим чередом и однажды объявили, чтобы все принесли справки о зарплате родителей. Оказалось, что часть малоимущих могла с тройками получать стипендию. Меня это не касалось, но справку я принёс – 120 р. пенсия отца, мать не работала, сидела с больным отцом, семья была четыре человека. В нашей группе малоимущие были разные и справки тоже разные, ведь на селе платили трудодни, поэтому в справках сельчан указывалась грошовая зарплата. Там люди имели своё хозяйство, что-то продавали, присылали переводы студентам. У нас была дружная группа, мы хорошо общались, знали реальное материальное положение каждого. Знали также, что родители передавали продукты, ведь известно, что основные деньги расходуются на питание. Я один год был комсоргом группы и сказал нашему старосте Олегу, что здесь не пахнет справедливостью, поскольку некоторые ребята, получившие одну тройку и лишённые стипендии, обижены. На что он посоветовал мне не думать об этом, а студентам надо учиться на твёрдую четвёрку. Некоторые питались слабо: прихожу однажды к Жене Смирнову, за учебником; Женя лежит пластом на кровати и глядит в потолок, к семинару не готовится, ничего не чертит и говорит, что экономит энергию, иначе кушать захочется, а продукты, которые мама прислала из села уже все съел.
По загруженности занятиями 2-й курс был самым лёгким – мало домашних заданий, много свободного времени. Теперь, готовясь к семинарам, я сидел в углу большой комнаты за письменным столом папы (теперь больному стол был не нужен) и работал, слушая замечательную музыку, доносившуюся из окна противоположного дома: «Говорит (ударение на второе о) Сталино-Донбасс, Маяк передаёт лёгкую музыку». Надо отметить, что хорошая традиция передавать по радио весь день музыку сохранялась в стране до начала 1970-х годов, а затем по каким-то причинам сошла на нет. Сделав домашние задания, я был свободен: катался на велосипеде, ходил в кино, встречался с друзьями и знакомыми, которые жили на Сельмаше. Иногда задерживался в институте, чтобы в зале поиграть в волейбол. Во дворе института имелась хорошая баскетбольная площадка; однажды пришёл на тренировку, ведь играл хорошо. Но не тут то было – наглые ростовские ребята брали в команды только своих, а чужаков не принимали; соревнования между курсами и факультетами не проводились и мне ни разу не удалось сыграть. В волейбол играли в зале, я и Коля Мартухович входили в команду нашего курса. В тренировках участвовали юноши и девушки; помню, что одна из них стоя на 3-м номере у сетки, любила отдёргивать пальчиком трусы у ребят – видимо, похотлива была. Позже, работая на производстве, для баскетбола и волейбола не было времени, однако навыки остались, желание играть всегда имелось. В 1966 г. я на производстве был премирован путёвкой на ВДНХ и посетил во Дворце ЦСКА игру женских команд между «Уралочкой» и ЦСКА; в перерыве не удержался и вышел вместе с несколькими болельщиками поиграть несколько минут, и что удивительно: нас не прогнали.
Начался второй семестр, учёба шла нормально, но с большим трудом все осваивали социалистическую идеологию, которую преподавали в течение всех семестров на протяжении пяти лет, чтобы инженер был «правильным»: марксизм-ленинизм и история партии, исторический материализм, диалектический материализм, политическая экономия, философия – сколько труда, зубрёжки и нервов! Однажды всех собрали в актовом зале, нам зачитали постановление ЦК КПСС о культе личности; выступил парторг института: высокий и худой, как доска, говорил скрипучим басом, ссылался на доклад Хрущёва, зачитанный съезду партии, но сам доклад нам не прочли – его читали в закрытых помещениях членам партии.
По вечерам я иногда ходил в кино, впервые посетил цирк шапито, который располагался на пустыре за кинотеатром «Победа»; в Ростове здание цирка ещё не построили, а в Рубцовск цирк не приезжал, так что живых зверей видел только в кино; посмотрел макак, которые лазали по стене из стальной сетки, но на меня впечатления не произвели. Иногда в институте устраивались танцы на хорошем паркете в большой 119-й аудитории, а поскольку народу было много, танцевали в тесноте и духоте, и это мероприятие старались не пропускать. Как-то наш неизменный профорг группы Нелля Усачёва принесла билеты на вечер в театр им. Ленинского комсомола, который находился в Нахичевани напротив кинотеатра «Спартак». Я был там впервые, но красивый фасад театра, выполненный в античном стиле, замечал давно из окна трамвая; внутренний интерьер этого небольшого, но уютного театра был великолепно отделан, а на прекрасном паркете в фойе танцевать было очень приятно.
Однажды весной нашу группу после занятий отправили на кирпичный завод, где мы в цивильной одежде до вечера грузили вручную на автомашины кирпич для строек – это называлось добровольная комсомольская помощь производству. В течение весеннего семестра преподаватели организовали нам несколько интересных экскурсий; мы посетили полигон, где изготавливались ж/б конструкции, там я впервые увидел, как крановщик башенного крана выполняет одновременно три операции: ход крана по рельсам, подъём груза и поворот стрелы, впечатлило и запомнилось; особенно мне понравилась экскурсия на строительство крупного ростовского элеватора, расположенного на левом берегу Дона; мы поднялись по лестнице и стояли на «рабочем полу», который поднимался вверх двенадцатью домкратами синхронно по ходу бетонирования круглых стен (банок); это было первое знакомство со скользящей опалубкой.
Экзамены я сдавал на пятёрки, оставалась химия; курс читал доцент Приблуда, извиняюсь за каламбур, «приблудился» он в РИСИ из Одессы. Это был тот ещё доцент: престарелый, очень низкого роста, лохматый, небритый и неухоженный, всегда в длинной рубахе навыпуск, подпоясанной тонким ремешком, конец которого болтался почти до колен; но самое главное в внешности – это брюки, которые всегда были настолько спущены ниже живота, что мы боялись, как бы они вообще не упали, ширинка часто была расстёгнута; девочки, встречая его в институте или на улице, отводили глаза. В большой аудитории № 227 он читал лекции таким тихим голосом, что слышно было лишь в первых рядах, на шум вообще не обращал внимание. Во время экзамена отвечал я хорошо, но он задавал всё новые дополнительные вопросы, на которые я также отвечал; наконец во время моего последнего ответа, он открыл зачётку, посмотрел в неё и остановил меня со словами: «Сразу бы сказали, что идёте на повышенную стипендию, зачем я тратил время», и поставил пятёрку.
. Теперь нашему курсу предстояла поездка на военные сборы в лагерь, расположенный под Каменском-Шахтинским на берегу реки Северский Донец. В первый день все переоделись в солдатское обмундирование и перестали узнать друг друга, установили армейские палатки, рассчитанных на отделение в 10 человек. Устроили туалет: выкопали большую яму, над ней уложили два связанных берёзовых ствола – туалет готов; надо было высиживать на «жердочках», удерживая равновесие, чтобы не упасть в г, да и вонь стояла страшная, поэтому всё делалось быстро. Вы усмехнулись или вас перекосило от отвращения – мне безразлично.
Еду привозила полевая кухня, ели за длинными, сколоченными из досок, столами в окружении растущих вокруг молодых дубов. В расположении лагеря нашим начальником был старшина Аликбаев, он проводил ежедневную строевую подготовку обязательно со строевой песней, но иногда мы, шагая по пыльной дороге, пели не советские песни, а на стихи Р.Киплинга:
День – ночь, день – ночь мы идём по Африке,
День – ночь, день – ночь всё по той же Африке,
Здесь только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог
И отдыха нет на войне солдату, пыль!
Начались практические занятия по сапёрному и минно-взрывному делу. Руководил наш преподаватель военной кафедры полковник Рошаль, пятидесятилетний фронтовик с хорошим чувством юмора. Сначала выполнялись стрельбы на зачёт из пистолета и автомата, подрыв двумя шашками рельсов и деревьев, при помощи бикфордова шнура. Затем – тренировка по установке лёгких противопехотных и тяжёлых противотанковых мин и их извлечение. Эти занятия проходили после ночного дождя и приходилось ползать по-пластунски на брюхе, не поднимая головы. Если кто-то опирался на локти и чуть приподнимался, чтобы не набрать чернозёма в штаны и за пазуху, раздавался резкий свисток, и приходилось ложиться и ползти снова по-пластунски. Поэтому все были перемазаны грязью, в лагере пришлось стирать обмундирование в реке и сушить на солнце, а до вечера ходить в трусах. После тренировки мы самостоятельно выставляли уже боевые мины в линию на расстояние 200м. Коммутировали их таким образом, чтобы все мины взорвать одновременно. Когда окончили и проверили, Рошаль с одним нашим парнем, который нёс подрывную машинку, ушёл подальше, ничего нам не сказав. Мы отошли от места установки мин на 30-40 метров. Взвилась ракета, мины взорвались, и мы увидели, что высоко в небо полетели куски грунта, а обратно они опускались прямо на нас; мы бежали, а по спинам ударялись куски чернозёма, иногда очень даже приличные, но голову никому не разбило. Когда мы отряхнули гимнастёрки, Рошаль всех построил и предупредил, чтобы в следующий раз надо отходить туда, где располагается машинка. Позже в институте на лекции мы спросили Рошаля, специально ли он всё это придумал, ведь он знал, что поле имело уклон в нашу сторону и, естественно, куски грунта не полетят вертикально, а вернутся к нам, стоящим недалеко. Рошаль улыбнулся и сказал: «Надеюсь, вы теперь всё хорошо запомнили». В один из дней каждому отделению предстояло выкопать окоп полного профиля для танка, т.е. выкопать 112 кубометров грунта. Это была тяжкая работа под палящим солнцем, снимать гимнастёрку запрещалось (маскировка с воздуха), только разрешалось расстегнуть пуговицы. К обеду окопы не были готовы, обед отменили и только к семи часам мы сдали проверяющему готовый окоп. Устали все основательно, а когда пришли в лагерь, хотели перед ужином лечь и передохнуть. Но не тут-то было: старшина Аликбаев строго следил, чтобы в период рабочего дня никто не смел садиться на постель – для этого есть пень, бревно и т.п. Как назло, к вечеру пошёл дождь и когда мы стали хлебать щи, то с деревьев в наши миски вместе с каплями дождя стали падать с дубов бабочки. Ужас! Сначала хотелось отказаться от щей, но мы были страшно голодны, стали по возможности вылавливать бабочек и кидать их на стол, а щи с дождевой водой быстро доедать; слава Богу, что такая экзотика имела место только один раз.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги