Жизнь и труды святого Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского

Глава четвертая Св. Иоанн Златоуст в заточении и его блаженная кончина (404–407 гг.)

Таким образом, неправда восторжествовала, нечестивые гонители праздновали победу, а величайший праведник, истинно великий светильник для грешного мира был оскорблен и изгнан. Но торжество это было лишь внешнее и призрачное. Действительной победительницей всегда бывает правда, и, хотя бы она и была гонима и. попираема, хотя бы и была увенчана терновым венцом и вознесена на позорный крест, ее победного лика не могут омрачить никакие мучения и казни, и она восторжествует над своими мнимыми победителями. «Блаженны изгнанные за правду; ибо их есть царство небесное». А кому принадлежит царство небесное, тому принадлежит и победа, потому что только оно и есть цель всех стремлений и высших домогательств человеческой души. Кто не достоин царства небесного, тот есть несчастнейший из несчастных, который погубил свою земную жизнь и хотя бы видимо торжествовал победу, в действительности есть побежденный, повергнутый в прах и уничтоженный. Все это и оправдалось на последующей судьбе как самого великого угодника Божия Иоанна, так и на его жестоких гонителях.

Изгнав великого святителя из столицы и таким образом достигнув желанной цели своих злобных домогательств, императрица Евдоксия, однако, еще не успокоилась и старалась преуспеть в том, чтобы поскорее уничтожить самые следы существования Иоанна. Даже и в заточении, в качестве беспомощного узника, Иоанн все еще страшен был для нее, и в ее преступной совести все еще гремели обличительные слова: «Опять беснуется Иродиада, опять мятется, опять пляшет и рукоплещет, опять главы Иоанновой ищет». Одно воспоминание об этих словах приводило ее в злобное неистовство, и она действительно продолжала искать главы Иоанновой. Она не преминула дать воинам, отправлявшим его в заточение, строгий наказ, чтобы они обращались со своим узником как можно беспощадней и всячески оскорбляли его, и это с той целью, «дабы умер скорее». Такова сатанинская жестокость этой своенравной женщины!

Варварские воины, конечно, были рады стараться и причиняли великому праведнику всевозможные оскорбления, стараясь всячески отравлять ему жизнь. Посадив его на голую спину лошака, они с жестокой поспешностью гнали животное, делая в один день такие переходы, какие следовало бы сделать только в два или три дня. Не давая ему ни малейшего отдыха днем, они и на ночь останавливались в грязных гостиницах, иногда в еврейских корчмах, а порой и прямо в блудных домах, совершая при нем всевозможные гнусности. В церковь нигде не позволяли ему входить, и когда он заявлял желание об этом, то его подвергали всяким ругательствам и оскорблениям и томили голодом, отнимая положенный ему паек.

Таков был крестный путь великого угодника Божия, направлявшегося к месту своего заточения.

Но оскорбления ему причиняли не одни только грубые варвары-воины. Когда случалось им проходить через города, где жили друзья Феофила александрийского и, следовательно, ожесточенные враги Иоанна, то и эти недостойные пастыри всячески старались излить свою злобу на страдальце; некоторые совсем не впускали его в город, а другие даже поощряли воинов поступать с ним как можно беспощадней.

Один из его смертельных врагов, епископ Кесарии Каппадокийской, некий Фаретрий, позоривший славную кафедру Василия Великого тем, что его главным занятием была псовая охота на зайцев, едва не погубил жизнь Иоанна. С притворным гостеприимством отведя для него особый дом, Фаретрий подговорил монахов произвести на этот дом нападение, и святитель, спасаясь от ярости этих негодных людей, должен был ночью бежать из города, пробираясь по ухабистым горным тропам. Мул под ним при этом споткнулся, и страдалец, упав с него, получил такой сильный ушиб, что долго пролежал в опасном для жизни обмороке.

Положение страдальца было бы ужасным, если бы он не носил в своей собственной душе источника той неизреченной радости, которой никто не может отнять в этом мире и которая нередко прорывалась наружу, когда святитель, в безграничном уповании на всевидящий и благоустраивающий Промысл Божий, неоднократно говорил: «Слава Богу за все». Немалым утешением для него было и то, что в некоторых местах его встречали с глубочайшим сочувствием как епископы, так и народ, и проливали о нем горючие слезы. Особенно трогательным было зрелище в Таврокиликии, где навстречу ему вышло множество девственниц, которые или слышали когда-то его златословесные беседы, или, по крайней мере, читали его великие творения о девстве, сделавшиеся вечным источником назидания и ободрения для всех подвижниц этого рода. Увидев великого святителя, ведомого в заточение, они огласили воздух громким плачем и, проливая горькие слезы, вопили: «Лучше бы было, дабы солнце угасло, нежели уста Иоанновы умолкли». Это зрелище до глубины души тронуло страдальца, и он плакал и сам, находя себе в то же время великое утешение в столь искреннем и глубоком сочувствии даже со стороны тех, которых он никогда раньше не видел и не имел о них никакого попечения.

Местом ссылки для св. Иоанна назначена была отдаленная и бедная деревня Кукуз в Малой Армении, терявшаяся в одной из глухих долин дикого Тавра, где гнездилось разбойничье племя исаврийцев, которые то и дело совершали набеги на окружающие селения, производя грабежи и убийства. В этой живой могиле и должен был проживать бывший патриарх столичного города.

Враги его могли бы наконец успокоиться, если бы гнев Божий и возмущенная совесть не явились грозной карой для них за совершенную ими несправедливость. Слух о совершившемся насилии в Константинополе возмутил всех даже на далеком Западе. Папа Иннокентий I, узнав о подробностях дела, сообщил обо всем императору Гонорию и просил его ходатайствовать пред своим братом, которому с своей стороны написал сильное и трогательное письмо. «Кровь брата моего Иоанна, — писал он, — вопиет к Богу на тебя, царь, как в древности кровь Авеля праведного вопияла на братоубийцу Каина, и она будет отомщена, потому что ты во время мира воздвиг гонение на церковь Божию, изгнал ее истинного пастыря, изгнав вместе с тем и Христа, а стадо вручил не пастырям, а наемникам». Гонорий с своей стороны также написал брату, укоряя его в неразумной жестокости, и отправил посольство для расследования дела. Но Аркадий, считая уже дело непоправимым и более всего опасаясь злого нрава Евдоксии, перешел, как это обыкновенно бывает со слабыми натурами, от малодушия к дерзости и отнесся к посольству своего брата с оскорбительным пренебрежением, хотя в душе и терзался сознанием допущенной им неправоты.

Между тем праведный гнев Божий начал приносить должное воздаяние всем совершителям зла. В сентябре 404 года над Константинополем разразилась страшная буря с градом чудовищной величины, который в один миг истребил жатвы и сады. Вместе с тем раздавались глухие подземные удары, и мать-земля стонала и колыхалась под ногами нечестивцев, как бы не вынося совершившегося позора.

6 октября того же года отозвана была к судилищу Бога живого и сама императрица Евдоксия. Жаждая смерти великого праведника, она сама скорее подверглась смерти и умерла в мучительных страданиях от родов. За нею с изумительною быстротою понесли заслуженную кару и другие главные злоумышленники и враги угодника Божия. Так, епископ Кирин Халкидонский — один из главных деятелей печального собора «При дубе» — подвергся страшной болезни от разбереженной ему мозоли, на которую нечаянно наступил епископ Маруфа: у него сгнили ноги, и, несмотря на то что неоднократно совершалась ампутация, он умер от Антонова огня. Один из врагов святителя получил смертельный ушиб при падении с лошади, другой умер от гнойной водянки, третий — от рака на языке, заставившего его сознаться в тяготевшем на его душе мрачном преступлении. Феофил александрийский, временно избегнув суда человеческого, также впоследствии не избег суда Божия. От крайнего напряжения в своих злобных ухищрениях он помешался и умер скоропостижно — от паралича. Если не телесно, то еще более душевно терзался и злополучный император Аркадий, который, освободившись, наконец, от невыносимой тирании своей злонравной супруги, хотел найти себе облегчение от сердечной туги в молитвах пустынников. Но когда он обратился с просьбой помолиться за него к знаменитому синайскому отшельнику Нилу, то отшельник с истинною твердостью и дерзновением древних пророков отписал ему: «По какому праву желаешь ты, чтобы царствующий град избавлен был от опустошающих его землетрясений, когда в нем совершаются такие преступления, нечестие с неслыханною наглостью возводится в закон, и когда из него изгнан столп церкви, светило истины, труба Христова, блаженный епископ Иоанн? Как можешь ты желать, чтобы я согласился молиться об этом злосчастном городе, потрясенном всесокрушающим гневом небес, когда я изнываю от скорби, потрясен духом и когда мое сердце разрывается от злодеяний, совершенных на твоих глазах против всех законов?» [30].

Так праведный гнев Божий карал творителей зла, и они, думая праздновать свою победу, в действительности несли страшные поражение и наказание, терзаясь и душой, и телом.

А в это самое время великий угодник Божий, державшийся того христианского убеждения, что «Господня земля и исполнение ея», нашел себе успокоение и даже радость в самом Кукузе, который своей удаленностью от суеты грешного мира как бы вновь возвратил его к пустынножительству, столь сладостному для его утомленного невзгодами духа. И там у него нашлись почитатели в лице местного епископа Аделфия и именитого жителя деревни Диоскора, который предоставил в распоряжение святителя свой дом и заботился о всех его нуждах. Не забыли его и старые друзья, и многие из них приходили посетить его в заточении даже из Константинополя и Антиохии. Особенно сочувственно отозвались антиохийцы, эти возлюбленнейшие его духовные дети, которых он более всего любил и для блага которых более всего потрудился. Когда слух о заточении св. Иоанна дошел до Антиохии, то из нее потянулись в Кукуз целые караваны поклонников и почитателей, так что ничтожная армянская деревня сделалась для них как бы местом благочестивого паломничества. Недаром озлобленные враги святителя с ярой завистью говорили: «Вся Антиохия в Кукузе!».

И сам святитель не забывал своих прежних друзей и духовных чад. Он вел с ними оживленную переписку, и особенно с благочестивой диакониссой Олимпиадой, сохранившиеся до нас письма к которой дышат глубоко христианской любовью святителя и отца церкви, не перестававшего и в своем заточении заботиться о духовном благе своих чад. Переписывался он и со многими епископами как восточными, так и западными, и в этих письмах оставался все тем же великим святителем, который, как бы забыв о своем собственном печальном положении, продолжал заботиться о благе и преуспевании церкви Христовой. Мало того, он не оставлял и своей заветной' мечты — возможно шире распространять царство Божие среди сидящих во тьме и сени смертной. Сам находясь в заточении, он, подобно апостолу Павлу во время его нахождения в узах, продолжал заботиться о спасении других и вновь обращал свои взоры к Финикии, где так много уже сделал для разогнания языческой тьмы. Он заботился о снаряжении туда новой миссии, старался утверждать уже ранее основанные там церкви.

Неподалеку от него находилась Персия, которая первоначально представляла весьма благоприятную почву для распространения Евангелия, но в это время христиане стали там подвергаться ожесточенным гонениям, как враги государства. Многие христиане кровно запечатлели свою преданность вере, и положение всех было угнетенное. И вот великий святитель пришел на помощь и к этим угнетенным христианам и своею апостольскою ревностью поддержал христианство и в этой стране. Но более всего его занимала мысль о просвещении светом евангельской истины полуварварских готов, этой молодой силы, которая в своем непросвещенном состоянии представляла угрозу для христианского цивилизованного мира, а с принятием православной веры могла бы обновить дряхлевший греко-римский мир.

Таким образом, ничтожная армянская деревня, о которой раньше едва ли кому было известно, теперь сделалась средоточием апостольства, лучи которого распространялись далеко — во все страны света, и все это потому, что в этой деревне заточено было великое духовное светило мира, светившее не заимствованным, а своим собственным духовным светом.

Когда таким грубым и жестоким образом низложенный и униженный всячески патриарх и в своем далеком заточении продолжал оставаться все тем же светилом миру, каким он был в Антиохии и Константинополе, и когда жалкая деревня Кукуз угрожала затмить самый Константинополь, все это стало до крайности беспокоить тех, кому возвышение Иоанна было равносильно их собственному посрамлению. Все уцелевшие от праведной кары Божией и оправившиеся от страхов враги его (а их еще было много) вновь пришли в движение и стали замышлять новые козни против низверженного ими святителя. Они думали, что он уже умер для них, а между тем он оказывался жив и начинал сосредоточивать на себе глаза всего христианского мира. «Смотрите, — переговаривались они между собой, — как этот мертвец становится опасным для живых и своих победителей». Им уже мерещился страшный призрак, как бы Иоанн вновь не возвратился на константинопольский престол, где он, по их мнению, должным образом расправился бы со своими врагами. И это казалось тем естественнее, что слабый преемник его Арсакий вскоре помер. Нужно было принять меры, чтобы поскорее похоронить его. И действительно, они приняли все меры к тому. Пущены были в ход все обычные в таких случаях интриги и подходы для того, чтобы разрушить столь опасное для них гнездо, каким сделалась деревня Кукуз. И вот они добились того, что приказано было удалить оттуда Иоанна и перевести его в новое место заточения — в Пифиунт. Это был самый отдаленный город империи, лежавший между Понтом и Колхидой, на берегу Черного моря, в стране дикой и пустынной, почти всецело предоставленной варварам. Приказ был дан внезапно (в июне 407 г.), с запрещением всякой отсрочки.

И вот воины грубо схватили великого святителя и, не дав ему хорошенько проститься с жителями сделавшейся дорогой его сердцу деревни Кукуз, повлекли его вновь в далекий, трудный и неизвестный путь. Святой Иоанн был уже до крайности ослаблен невзгодами и болезнями, ускорившими для него наступление старческой немощи, и потому это новое ужасное путешествие под конвоем грубых воинов, которым было приказано обращаться с ним жестоко и беспощадно, было уже ему не под силу. Духом он по-прежнему был бодр, непоколебим в своем уповании на Промысл Божий и с безграничной покорностью воле Божьей без всякого опасения готов был переселиться и в новое место его заточения, оставаясь все при том же убеждении, что «Господня есть земля и исполнение ея», и никакие страдания не могли исторгнуть какого-либо ропота или жалобы из надорванной груди того, уста которого привыкли повторять: «Слава Богу за все». Но тело его было уже дряхло и немощно, и потому, когда жестокие воины, исполняя приказ своих бесчеловечных начальников, заставляли великого угодника Божьего то с обнаженной головой идти по каменистой дороге под палящими, жгучими лучами солнца, то дрогнуть под проливными дождями, страдалец не выдержал. Силы его стали быстро падать, и когда после трех месяцев беспрерывного пути воины прибыли со своим узником в Команы, в Понте, и, по своему обычаю, не останавливаясь в самом городе, сделали привал с ним за городом, близ церкви св. Василиска, то святитель Иоанн совсем ослабел и не мог уже двигаться.

Ночью ему было видение: явился сам св. Василиск (епископ, замученный при Максимине) и сказал ему: «Мужайся, мой брат Иоанн, завтра мы будем вместе!». С наступлением утра святитель, чувствуя полное изнеможение, просил воинов, чтобы они хоть на несколько часов отложили путешествие; но они грубо отказали ему в этом и с жестокостью поволокли его дальше и, лишь убедившись, что он находится при последнем издыхании, вернулись назад к церкви св. Василиска.

Тогда, сосредоточивши все свои силы, страдалец вошел в церковь и, испросив себе полное церковное одеяние, облачился в него, а дорожные одежды роздал присутствующим. Совершив божественную литургию, он затем причастился св. Тайн и потом некоторое время молился пламенно и громким голосом. Но вот голос его начал все более и более ослабевать. С удивлением и благоговением приступили к нему присутствующие и, поддерживая его клонившееся вниз тело, слышали, как уста его едва внятно лепетали: «Слава Богу за все». Осенив себя затем крестным знамением, великий угодник Божий простер свои ноги и сказав: «Аминь!» — предал дух свой Богу [31].

Это было 14 сентября 407 года [32]. Ему было 60 лет от роду — век не великий, и из него он в течение шести с половиной лет был архиепископом, а три года и три месяца провел в заточении.

Слава великого святителя была так велика, что весть о его кончине быстро разнеслась по всем окрестностям, и отовсюду собрались во множестве и священники, и девственницы, и отшельники, а за ними и несметные массы народа, и все с благоговением теснились ко гробу почившего владыки, чтобы хоть раз взглянуть в лик угодника Божия и поклониться его праху. Прах его с торжеством погребен был в церкви, рядом с мощами священномученика Василиска, накануне призвавшего его к себе — для пребывания вместе не только под сводами земной церкви, но и в светозарном царстве славы неизреченной. Когда весть о кончине златословесного учителя дошла до Антиохии и Константинополя, то и там она повергла всех в неописанное горе. Народ громко рыдал и проклинал тех, кто погубил великого святителя, и все, близко знавшие его, восторженно рассказывали о великих делах его милосердия, о его святой жизни и о его дивном, златословесном учении. Впоследствии, когда злоба смертельных врагов смолкла пред гробом почившего святителя, а именно при императоре Феодосие, и мощи его были торжественно перенесены в Константинополь (438 г.), и таким образом прах был водворен в той самой церкви св. Апостолов, из которой некогда был с позором изгнан живой носитель его — архиепископ Иоанн.

Вот в кратких чертах жизнь того великого и вселенского учителя церкви св. Иоанна Златоуста, творения которого в полном их собрании предлагаются благочестивому русскому православному народу. Дивна и необычайна была его жизнь, исполненная подвигов и страданий. В этом отношении он навсегда сделался блистательным образцом христианского самоотвержения, терпения и покорности воле Божией. Тяжел и скорбен был его жизненный путь, но он в то же время озарен был и лучами той радости неизреченной, которая даже во мраке земных невзгод и страданий уже предвкушает сладость небесного блаженства.

Таким же тяжелым и скорбным бывает жизненный путь и всех истинных христиан, которым Сам их Божественный Учитель сказал: «В мире будете иметь скорбь» [33]. Но всем им открыт также и доступ к источнику той радости неизреченной, которую испытывал св. Иоанн среди своих ужасных страданий. И тайну этого духовного счастья он раскрыл в своих дивных творениях, с благоговейным вниманием читая которые всякий христианин постигнет истинный смысл жизни и вместе с ним будет от полноты сердца повторять:

Слава Богу за все. Аминь.