Жизнь Ленина

32. НЕТЕРПЕЛИВЫЙ ГРОБОВЩИК

Насильственная революция была богом Ленина, он был ее пророком и святым. И все-таки многие коммунисты считали его правым, а он не раз выступал против левых.

На IX съезде РКП(б), заседавшем в Москве 29 марта — 5 апреля 1920 года, делегаты предложили отметить наступавшее через несколько дней пятидесятилетие Ленина. Ленин отнесся к этому неодобрительно и, когда начались хвалебные речи, встал и ушел, «а потом все время бомбардировал из своего кабинета президиум съезда записками и телефонными звонками, торопя скорее закончить речи»^{730}. Он не терпел никаких проявлений «культа личности».

Через четыре дня после своего пятидесятого дня рождения Ленин окончил брошюру «Детская болезнь «левизны» в коммунизме»^{731}. Он мог бы ее озаглавить «Как производить коммунистическую революцию в условиях демократии». Она вся усеяна блестками характерных тактических мыслей и ошибочных умозаключений Ленина. Эта брошюра отражает ленинскую оценку видов на революцию и проливает свет, между прочим, на польскую неудачу и на более современные этапы советской внешней политики.

Советское вторжение в Польшу было левым уклоном, революционной войной (не без примеси националистических соображений правого толка), которую в дни Брест-Литовска проповедовали Бухарин, Радек и др., а Ленин осуждал. Но левый Радек был противником вторжения в Польшу, задуманного Лениным. До польской войны Ленин был на правом фланге. После вторжения он иногда высказывался в духе правых, а иногда в духе левых, но поступал обыкновенно в духе первых, вызывая внутри страны левую оппозицию. Другие тоже меняли точку зрения: Бухарин сначала был крайним левым, а потом стал крайним правым. Когда идеи левых проваливаются, нередко торжествуют идеи правых, и наоборот. Политика кругла, как глобус: езжай на запад и попадешь на восток, поезжай на восток и попадешь на запад. Политическое направление избирается не в безвоздушном пространстве, оно зависит от обстоятельств, — такова была основная посылка «Детской болезни» Ленина. Это руководство к успеху путем приспособления к меняющимся обстоятельствам. Термины «левый» и «правый» весьма туманны и часто могут ввести в заблуждение.

Брошюра Ленина начиналась с утверждения, что «русский образец показывает всем странам кое-что, и весьма существенное, из их неизбежного и недалекого будущего». К этому утверждению автор возвращается еще не раз. Он верит в него, оно дает ему право наставлять на путь истинный иностранных коммунистов, когда они сбиваются с советского пути к захвату власти. Преследуя эту цель, Ленин ставил абсолютное подчинение выше этики.

Иностранным коммунистам образ мыслей Ленина мог стать понятным из того абзаца брошюры, в котором он советует им не выходить из профсоюзов, не отдавать их в подарок реакционным профсоюзным «вождям», а наоборот — всеми силами проникать в них, несмотря на все трудности: «Надо уметь противостоять всему этому, пойти на все и всякие жертвы, даже — в случае надобности пойти на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытие правды, лишь бы проникнуть в профсоюзы, остаться в них, вести в них во что бы то ни стало коммунистическую работу». Как пример Ленин привел зубатовский эпизод русского профсоюзного движения.

Ленин не был ни имморалистом, ни моралистом, — он был аморален, его не интересовали вопросы добродетели, а только допросы целесообразности. Он ставил простую альтернативу: «Кто кого?» Выбор оружия был свободен, а запрещенных приемов не было.

Выступая 2 октября 1920 года на III Всероссийском съезде РКСМ (ныне «ленинского» Комсомола), Ленин дал определение морали и призвал к воспитанию в современной молодецки «коммунистической морали»^{732}. «Но существует ли коммунистическая мораль? Существует ли коммунистическая нравственность? Конечно, да… В каком смысле отрицаем мы мораль, отрицаем нравственность? В том смысле, в каком проповедовала ее буржуазия, которая выводила эту нравственность из велений бога. Мы на этот счет, конечно, говорим, что в бога не верим, и очень хорошо знаем, что от имени бога говорило духовенство, говорили помещики, говорила буржуазия, чтобы проходить свои эксплуататорские интересы… Всякую такую нравственность, взятую из внечеловеческого, внеклассового понятия, мы отрицаем. Мы говорим, что это обман… Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата… Уничтожить классы мы еще не успели; все еще осталось разделение на рабочих и крестьян. Если крестьянин сидит на отдельном участке земли и присваивает себе лишний хлеб, т. е. хлеб, который не нужен ни ему, ни его скотине, а все остальные остаются без хлеба, то крестьянин превращается уже в эксплуататора. Чем больше оставляет он себе хлеба, тем ему выгоднее, а другие пусть голодают: «чем больше они голодают, тем дороже я продам этот хлеб…» Мы говорим: нравственность это то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества и объединению всех трудящихся вокруг пролетариата, созидающего новое общество коммунистов… мы говорим: для коммуниста нравственность вся в этой сплоченной солидарной дисциплине и сознательной массовой борьбе против эксплуататоров. Мы в вечную нравственность не верим…» Таким образом, Ленин назвал только один вид безнравственности: эксплуатацию, а это в Советской России того времени означало частную торговлю.

Главной заповедью классовой борьбы против эксплуататоров Ленин в своей «Детской болезни «левизны» назвал разрушение капитализма изнутри. Чтобы доказать ее справедливость, он напомнил об истории русского большевизма и о качествах, которые объясняют успех этого движения: «Безусловная централизация и строжайшая дисциплина пролетариата являются одним из основных условий для победы над буржуазией». В России эти качества были. Кроме того, «благодаря вынужденной царизмом эмигрантщине, революционная Россия обладала… таким богатством интернациональных связей, такой превосходной осведомленностью насчет всемирных форм и теорий революционного движения, как ни одна страна в мире». Такой «единственно правильной революционной теорией» был марксизм. Опыт России показывает, что на пути революционного движения есть и победы и поражения. «Революционные партии должны доучиваться. Они учились наступать. Теперь приходится понять, что эту науку необходимо дополнить наукой, как правильнее отступать». Во время отступления «надо обязательно научиться легально работать в самых реакционных парламентах, в самых реакционных профессиональных, кооперативных, страховых и подобных организациях». Западные «левые» не были согласны на отступление такого рода. Они предпочитали бойкотировать парламенты и профсоюзы и резко критиковали умеренных коммунистов, шедших на компромиссы. Ленин выступил в защиту умеренных. Он посоветовал английским коммунистам войти в лейбористскую партию. Суфражистка и левая коммунистка Сильвия Панкхерст в частном разговоре сказала Ленину, что если коммунисты войдут в Рабочую партию, «то эти господа нас исключат». Ленин ответил: «Это было бы совсем не плохо»^{733}. Начинать нужно осторожно, писал Ленин в своей брошюре. Он напомнил (об этом многие забыли), что лозунг «Вся власть Советам» был выдвинут перед октябрьской революцией только тогда, когда в «составе и настроении Советов» произошли соответствующие изменения, благоприятные для партии. Он повторил и давнее свое утверждение, что после свержения Николая «Россия превратилась в буржуазную демократическую республику, более свободную — в обстановке войны, — чем любая страна в мире… Буржуазная республика с учредилкой лучше такой же республики без учредилки, а рабоче-крестьянская, советская республика лучше всякой буржуазно-демократической, парламентарной республики. Без такой осторожной, обстоятельной, осмотрительной, длительной подготовки мы не могли бы ни одержать победы в октябре 1917 года, ни удержать этой победы».

Ленин перечисляет многочисленные компромиссы, на которые шла партия большевиков в период с 1903 по 1917 год, описывая, как она приспособлялась к другим партиям, сотрудничала с ними, заимствовала у них и т. д. Приведенные им примеры многочисленны, но не убедительны, ибо, как известно, Ленин всегда придерживался правила: «Никакого сближения с другими партиями». Он отказывался сотрудничать даже с теми фракциями его собственной партии, которые отвергали его программу и выказывали неповиновение. Ленин стал диктатором задолго до ноября 1917 года. Когда ему не удавалось переубедить своих оппонентов, он шел на раскол, создавая свою отдельную газету или отдельную партию. Он-то не подтачивал противника изнутри, а всегда таранил снаружи. Это не помешало ему назвать «левым ребячеством» взгляды тех германских, голландских и английских коммунистов, которые предпочитали черпать для себя уроки не из высказываний, сделанных им в 1920 году, а из его деятельности до 1917 года. Он обвинял западных левых в том, что они отрицают «партийность и партийную дисциплину», а сам грешил в этом отношении регулярно, за исключением тех случаев, когда навязывал эту дисциплину другим.

Левая постановка вопроса о «диктатуре вождей или диктатуре масс» свидетельствовала, по словам Ленина, «о самой невероятной и безысходной путанице мысли». Он утверждал, что обе диктатуры тождественны: диктатура осуществляется через массовые организации — советы и профсоюзы. «Немецкие «левые» жалуются на плохих «вождей» их партии и впадают в отчаяние, договариваясь до смешного «отрицания» «вождей». Они говорят, что диктатуру должны проводить «массы». Но «выработка хороших вождей» невозможна «без испытания вождей, между прочим, и на парламентской арене». «Критику… следует направлять не против парламентаризма или парламентской деятельности, а против тех вождей, которые не умеют — и еще более тех, кои не хотят — использовать парламентских выборов и парламентской трибуны по-революционному, по-коммунистически. Что значит использовать парламент по-коммунистически, Ленин объяснял 2 августа 1920 года на Втором конгрессе Коминтерна. Было бы хорошо, если бы можно было вооруженным восстанием разрушить парламент во всех странах, сказал он иностранным делегатам, но поскольку это еще невозможно, «мы вынуждены вести борьбу и в парламент для разрушения парламента». Так и произошло в России. «Мы прекрасно знаем, — напомнил Ленин, — что разгон нами учредилки 5.1.1918 был не затруднен, а облегчен тем, что внутри разгоняемой контрреволюционной учредилки была как последовательная, большевистская, так и непоследовательная, лево-эсерская, советская оппозиция». (На самом деле, вооруженные большевики, охранявшие «учредилку», разогнали ее, не обращая никакого внимания на партийную принадлежность депутатов.) Поэтому, заключил Ленин, неправильно бойкотировать буржуазный парламент.

Германских левых Ленин попрекнул еще тем, что они отказываются признать Версальский мирный договор. «Надо понять, — писал он, — что в корне ошибочна тактика, не допускающая обязательности для советской Германии (если бы вскоре возникла советская германская республика) признать на известное время Версальский мир и подчиниться ему… Связывать себе наперед руки, говорить открыто врагу, который сейчас вооружен лучше нас, будем ли мы воевать с ним и когда, есть глупость, а не революционность». Ленин предполагал, что союзники позволят компартии управлять Германией, если та пообещает сотрудничать с авторами Версальского договора. Он недооценивал империалистов.

Покончив с немцами, Ленин перешел к Англии, где, по его словам, «явно нарастают оба условия успешной пролетарской революции». Условия эти таковы: «во-первых, надо, чтобы большинство рабочих (или во всяком случае большинство сознательных, мыслящих, политически активных рабочих) вполне поняло необходимость переворота и готово было идти на смерть ради него»; «во-вторых, чтобы правящие классы переживали правительственный кризис…». Чтобы коммунизм победил в Англии, Ленин советовал «во-первых, помочь Хендерсону или Сноудену побить Ллойд-Джорджа и Черчилля (вернее даже: заставить первых побить вторых, ибо первые боятся своей победы!); во-вторых, помочь большинству рабочего класса убедиться на своем опыте в нашей правоте, т. е. в полной негодности Хендерсонов и Сноуденов, в их мелкобуржуазной и предательской натуре, в неизбежности их банкротства». Для этого британские коммунисты должны предложить лейбористам союз. Если лейбористы его примут, то Рабочую партию можно будет подточить изнутри; если они откажутся сотрудничать, что коммунисты разоблачат «Хендерсонов и Сноуденов».

Все это была чистейшая фантазия. Не различая между развитыми странами и отсталой Россией, забывая о том, что Советская власть была детищем мировой войны, к тому времени уже окончившейся, не придавая значения ресурсам капитализма и консервативных кругов, с одной стороны, и силам лейбористов, с другой, Ленин считал, что народам Запада суждено повторить революционный опыт России.

В последней главе брошюры Ленин делает краткие выводы из этих ошибочных заключений. «Менее чем через два года» после захвата власти в России обнаружилось «историческое призвание Советов быть могильщиком, наследником, преемником буржуазного парламентаризма, буржуазной демократии вообще», — во всем мире! «Мало того. История рабочего движения показывает теперь, что во всех странах предстоит ему (и оно уже начало) пережить борьбу нарождающегося, крепнущего, идущего к победе коммунизма прежде всего и главным образом со своим (для каждой страны) «меньшевизмом», т. е. оппортунизмом и социал-шовинизмом». Этой формуле суждено было раздробить и ослабить силы рабочих партий почти повсюду, а в Германии облегчить национал-социализму путь к власти. Большевики, по словам Ленина, должны были бороться не только с «меньшевиками», т. е. демократическими социалистами, но и с «левыми коммунистами». Так Ленин, стоя между столпов, как слепой Самсон, пытался упереться в них обеими руками и повалить их. Он недооценил не только силы мирового капитализма, но и мировое рабочее движение. Более того, он грубо ошибался, считая, что, хотя рабочий класс стран Запада будет развиваться по-своему, он достигнет победы над буржуазией гораздо быстрее, чем ее достиг русский большевизм. «Пролетарский авангард идейно завоеван. Это главное». Задачей этого авангарда было привлечь на свою сторону широкие массы рабочих.

Ленин любил статистику и цифры приводил точные, хоть и часто пользовался ими, — сознательно или бессознательно, — чтобы ввести слушателей в заблуждение. Но он делал слишком поспешные выводы и широкие обобщения из мелких, разрозненных и часто устарелых данных. Его тонкий ум, сжатый смирительной рубашкой априорных суждений, был изъеден внутренним догматизмом. Это приводило к частым ошибкам, особенно при анализе обстановки в зарубежных странах. Ленин клялся бородой пророка — Карла Маркса, породившего этот догматизм. Фатализм поработил ум Ленина, писавшего в заключении своей брошюры так: «Всякий согласится, что неразумно или даже преступно поведение той армии, которая не готовится овладеть всеми видами оружия, всеми средствами и приемами борьбы, которые есть или могут быть у неприятеля. Но к политике это еще более относится, чем к военному делу… Владея всеми средствами борьбы, мы побеждаем наверняка, раз мы представляем интересы действительно передового, действительно революционного класса». Ленин решал, кто кого представляет. Ленин решал, кто кого победит. Все это было предопределено марксистскими писаниями. Ленин видел себя облаченным в панцирь научного социализма и дробящим тяжелой палицей хрупкие стены капиталистической крепости. Все это было мессианским самообманом. Когда-то Ленин назвал конкретный анализ конкретной ситуации настоящей сутью, настоящей душой марксизма. В апреле 1920 года европейскую ситуацию он такому анализу не подверг.

Ошибочная оценка ситуации за рубежом в ленинской «Детской болезни» частично объясняется тем, что, не будучи националистом в обычном смысле слова, Ленин был «русоцентристом». Он провел многие годы в Швейцарии, но ничто в его письменных или устных высказываниях не выдает понимания сущности этой страны коммун. Он был знаком с швейцарской демократией и с британской демократией, но ненавидел парламентарную систему этих стран, краеугольный камень их свободы, считая ее обманом, который сметут и заменят собою Советы. Поскольку Россия была капиталистической и самодержавной, все остальные формы капиталистического государства, как бы демократичны они ни были, тоже приходились Ленину не по нутру. Он хотел заменить их «демократической» диктатурой по московскому образцу. Он призывал иностранных товарищей приспособиться к местным условиям, подражая русскому образцу. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Вам нечего терять, кроме своего национального своеобразия, приобретете же вы Россию в мировом масштабе. Неудивительно, что Запад не послушал этих призывов. Ленин пришел похоронить Запад, но никто не любит нетерпеливых могильщиков, когда речь идет о собственной могиле.

Чтобы приблизить час похорон буржуазии, Ленин предложил ломиться к своей жертве не только в парадную дверь — Европу, но и с черного хода, через колонии. Он высмеивал буржуазное равенство человеческой личности: достигнуть равенства можно было только уничтожив классовые различия и в развитых и в отсталых странах. Только «сближение пролетариев и трудящихся масс всех наций и стран для совместной революционной борьбы за свержение помещиков и буржуазии… гарантирует победу над капитализмом, без которой невозможно уничтожение национального гнета и неравноправия». Мелкобуржуазный национализм, «объявляющий интернационализмом признание равноправия наций и только, сохраняя… неприкосновенным национальный эгоизм», обречен на поражение в колониях. Между тем «пролетарский интернационализм требует, во-первых, подчинения интересов пролетарской борьбы в одной стране интересам этой борьбы во всемирном масштабе; во-вторых, требует способности и готовности со стороны нации, осуществляющей победу над буржуазией, идти на величайшие национальные жертвы ради свержения международного капитала».

Коммунистические партии отсталых стран, писал Ленин^{734}, должны помогать освободительному движению этих стран бороться с «духовенством и прочими реакционными и средневековыми элементами», «с панисламизмом и подобными течениями, пытающимися соединить освободительное движение против европейского и американского империализма с укреплением позиции ханов, помещиков, мулл и т. п.» Однако, предупредил Ленин, коммунистическим партиям нельзя сливаться с освободительным движением, а надо «безусловно сохранять самостоятельность пролетарского движения даже в самой зачаточной его форме», так как их задачей является не только борьба за независимость колоний, но и «разоблачение… того обмана, который систематически проводят империалистические державы, под видом создания политически независимых государств создающие вполне зависимые от них в экономическом, финансовом, военном отношениях государства». «В современной международной обстановке кроме союза советских республик нет спасения зависимым и слабым нациям»^{735}.

В апреле 1920 года вышла в свет брошюра о «детской болезни», направленная против левых. В июне 1920 — крайне левая программа советизма в отсталых колониях. Но на практике Ленин критически относился к попыткам установить советские республики даже в областях смежных с Советской Россией, например в Персии. Ленин не хотел лишних хлопот^{736}. В 1920 году, преследуя отступающих белых, Красная Армия вторглась в Персию. Ленин считал, что необходимо вывести войска из Персии в соответствии с советско-персидским договором, заключенным в феврале 1921 года. Но к тому времени большевики уже свергли меньшевистское правительство Грузии военной силой. Большевистский вице-король в Тифлисе Серго Орджоникидзе и его московский ментор Сталин наперекор воле Ленина послали подкрепления красным частям в северно-иранской провинции Гилан. Советский посол в Тегеране Ф. Ротштейн обратился к Ленину с протестом. Он доказывал, что отсталая, нищая, лишенная рабочего класса Персия не созрела еще для пролетарской революции, а экспорт революции может привести к обострению отношений с шахом и к возобновлению британской оккупации Южного Ирана. «Мне кажется, что вы правы», — ответил Ротштейну Ленин^{737}.

Ободренный поддержкой Ленина, Ротштейн посоветовал Риза-хану, фактическому правителю Персии, а потом и самому шаху послать в Гилан войска и принудить к повиновению дождей местных племен, в особенности же Кучик-хана, марионетку Сталина. Кучик потерпел поражение и бежал в горы, где и погиб от холода. Риза-хан привез в Тегеран голову Кучика на всеобщее обозрение. «Среди пленных, взятых Риза-ханом были русские крестьяне из тульской губернии, — рассказывал мне Чичерин, ядовито усмехаясь. — Это были солдаты сталинской Гиланской советской республики».

Сталин был в ярости. Он обвинял Ротштейна в провале попытки создать советскую республику в Северном Иране и поставил вопрос перед Политбюро. Чичерин рассказал мне, как проходило это заседание. С жалобой на Ротштейна выступил Сталин.

— Хорошо, — сказал Ленин, поблескивая глазами, и продиктовал стенографисту, — строгий выговор т. Ротштейну за убийство Кучик-хана.

— Нет, — возразил один из членов Политбюро, — ведь это Риза убил Кучик-хана.

— Ладно, — согласился Ленин. — Строгий выговор Риза-хану за убийство Кучик-хана.

— Риза-хану нельзя объявить выговор, — перебил Сталин. — Ведь он не советский подданный.

Тут Ленин захохотал, и вопрос был снят с повестки дня. Приняв правую, контрреволюционную точку зрения, Ленин высмеял Сталина, который, несмотря на то, что, исторически говоря, был правым, в иранской авантюре придерживался левореволюционного курса, не отличимого от национально-империалистического.

Таким образом, Ленин проповедовал умеренность в Европе, но готовил крайне левые мероприятия в Азии и Африке, а как государственный деятель, ответственный за судьбу своей страны, вел себя с осторожностью, характерной для правых. Ленин представлял собою замечательное сочетание непоколебимого догматизма и практической гибкости, помесь гранитной глыбы с удавом.