Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы

Введение

В 2016 году, когда я начинал работу над этой книгой, исполнилось 220 лет со дня рождения М. Н. Муравьева и 150 лет со дня его смерти. Он прожил долгую и причудливую общественно-политическую жизнь. Начал ее четырнадцатилетним студентом Московского Императорского университета, а закончил за месяц до семидесятилетия генералом от инфантерии, графом и председателем Следственной комиссии, отправившей на эшафот Каракозова – первого злоумышленника, покушавшегося на жизнь Александра II.

В 1863–1865 годах М. Н. Муравьев был едва ли не самым популярным человеком в России. Со всех концов империи ему слали приветственные адреса университеты, дворянские собрания, купеческие общества, крестьянские сходы. За его успехи возносились молитвы в тысячах православных церквей. В то же время в либерально-аристократических кругах его величали «людоедом», а вождь революционно-демократического лагеря А. И. Герцен называл поток приветственных писем к Муравьеву «адресоложством», а его самого честил «вешателем» и «вампиром».

Когда в начале сентября 1866 года император, наследник престола и весь двор на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры провожали Муравьева в последний путь, на печальной церемонии незримо присутствовали два разительно не похожих друг на друга мифа. В одном из них покойный представал самоотверженным героем без страха и упрека, могучим спасителем России, в другом – беспринципным ренегатом, беззастенчивым карьеристом, реакционером и едва ли не патологически жестоким палачом. Сосуществование и конкуренция двух «муравьевских» мифов продолжились и после его смерти. В первое время после кончины графа героический миф слегка поблек. Большинство общественно-политических изданий не сочли даже нужным поместить некролог. Но с середины 1870-х героический миф начинает оживать. При Александре III образ М. Н. Муравьева вновь оказался востребованным как символ русской силы. Принимается решение воздвигнуть ему памятник, и начинается сбор средств. В 1898 году памятник был установлен в центре Вильны, учреждается также посвященный ему музей.

В первые десятилетия двадцатого века по мере усиления в общественном мнении демократических тенденций и критического отношения к официозной историографии в трактовке образа Муравьева усиливаются критические ноты, восходящие к наследию Герцена. В 1915 году статью о М. Н. Муравьеве в энциклопедический словарь Гранат пишет будущий «глава марксистской исторической школы в СССР» М. Н. Покровский[1]. Эта статья, выдержанная в жестко антимуравьевском духе, с середины 1920-х годов становится директивной для всех советских историков и всех отечественных энциклопедий, так или иначе упоминающих о Михаиле Муравьеве. В 1936 году историческая школа М. Н. Покровского подвергается разгрому, в частности за очернительство истории России. Но список конкретных имен, которые подлежат исторической реабилитации, очень короток и определяется непосредственно директивной инстанцией. М. Н. Муравьева в нем, конечно, нет. Нет в нем, правда, и имен десятков других выдающихся деятелей XIX века. Но если другие из истории просто исчезают, то Муравьев остается в качестве антигероя с обязательным атрибутом «вешатель». В особенно трудное положение при этом ставятся исследователи истории декабризма: без упоминания М. Муравьева им обойтись трудно, но они помнят, что по правилам сталинского исторического мифотворчества отрицательные герои не должны упоминаться в компании с героями положительными. (В ряде энциклопедических изданий, например, в соответствующих статьях упоминается о том, что А. Н. и Н. Н. Муравьевы родные братья, но о том, что Михаил Николаевич тоже их родной брат, не сообщается.) В пятидесятые годы простой выход из трудного положения нашла М. В. Нечкина, которая при упоминании М. Муравьева среди членов преддекабристских обществ сообщила, что «до ареста в 1826 году будущий Муравьев-Вешатель, жесточайший усмиритель польского восстания 1863 года, еще не проявлял своих палаческих черт»[2].

Ситуация изменилась только после того, как российская историческая наука была освобождена от идеологических императивов и политических запретов. В начале нулевых М. Д. Долбилов в ряде статей, опираясь на обширный архивный материал, глубоко и непредвзято проанализировал различные периоды деятельности Муравьева[3]. В 2007 году появилось диссертационное исследование С. В. Ананьева, с объективистских позиций освещающее политическую биографию Михаила Николаевича в целом[4]. В 2008 году были переизданы записки Муравьева с приложением выдержек из мемуаров его современников. Составитель сборника и автор предисловия К. В. Петров завершает подготовленную им развернутую биографическую справку призывом отказаться от оценки Муравьева только как «вешателя»[5]. В 2014 году Институт русского мира издал сборник воспоминаний современников о нем, включив в этот сборник в основном записки деятелей, симпатизировавших Муравьеву и его политике[6]. Наконец, в 2015 году Институт российской истории выпустил в свет монографию Э. П. Федосовой «Жизнь на службе империи», посвященную главным образом работе Михаила Николаевича в Северо-Западном крае[7]. (Мне Эльмира Петровна Федосова не родственница, а однофамилица. – П. Ф.)

Задача историка, изучающего тот или иной период прошлого, по простому, но емкому определению классика немецкой историографии Леопольда фон Ранке, состоит в том, чтобы узнать из документов и других письменных источников и описать для других «wie es eigentlich gewesen» («как это собственно было»). То есть как действовали люди, поступки которых в совокупности и составляют историческое событие. М. Н. Муравьеву выпало поучаствовать во многих важнейших событиях и свершениях отечественной истории 20–60-х годов позапрошлого века, причем во многих из них он играл заметную, порой даже определяющую роль. Понять, как, собственно, происходили эти события, без учета роли Муравьева невозможно. Да и сама эта роль, действия и мотивы Муравьева в разных исторических ситуациях, его эволюция как личности и как политика нуждаются в дальнейшем осмыслении. Многие периоды его жизни до сих пор едва затронуты исследованиями. Многие документы, хранящиеся в центральных, ведомственных и региональных архивах, не изучены.

Исторической науке в принципе не дано с исчерпывающей полнотой ответить на сформулированный Ранке простой вопрос. И дело не только в неполноте и неизбежной внутренней противоречивости источниковой базы, но и в многообразии действующих лиц и групп, скрытости и малодоступности для анализа истинных мотивов их действий. В зависимости от интересов и точки зрения наблюдателей и участников их свидетельства об одних и тех же событиях различаются. Порой весьма существенно, а иногда и диаметрально противоположным образом. Что же касается истинных мотивов исторических персонажей, то о них историк может только догадываться с той или иной степенью вероятности. Поэтому даже в тех заключениях, которые делаются на этот счет на основании, казалось бы, неоспоримых фактов, всегда и неизбежно присутствует какая-то доля гипотетичности.

Но если дать вполне удовлетворительный ответ на вопрос «как это было» науке не по силам, то продвигаться к картине все более полной и адекватной исторической реальности вполне возможно. Этим мы и займемся.