Жизнь мародера

"<...> Некоторое время спустя после окончания войны в журнале "Знамя" была опубликована статья американского литературного критика. В ней он рассуждал о возможности появления всеохватывающей эпопеи в жанре романа о Второй мировой войне. В своих рассуждениях, сравнивая характер дарования Хемингуэя, Драйзера, Ремарка и Шолохова, он пришел к выводу, что создание такого масштаба произведений можно ожидать только от автора "Тихого Дона".

Сталин пригласил к себе Шолохова. Принимал его в присутствии Г.М. Маленкова. Они дали прочитать Михаилу Александровичу статью, и Сталин сказал, что ждет от него именно такого всеохватывающего романа о войне. Сталин даже добавил, что если в романе прозвучат мотивы пацифизма, это простится.

Михаил Александрович сослался на то, то он еще не окончил повесть "Они сражались за Родину".

— Пусть эта повесть войдет главами в большой роман.

<...> Так родилось обещание Шолохова создать роман-эпопею "Они сражались за Родину" в трех книгах. Правда, он нигде не разъяснял, что главы повести войдут в этот роман, хотя и пытался как-то их привязать к этой грандиозной задаче"[15].

"Опубликованные главы романа — из середины"[16].

"Мне не раз приходилось слышать рассказ Михаила Александровича о том, с чего начинался его военный роман. В июне 1967 года во время вешенской беседы Шолохова с молодыми писателями стран социализма я записал этот рассказ и теперь, дополняя ранее или позднее слышанными деталями, воспроизведу его:

"Когда и как я начал писать роман 'Они сражались за Родину'? На фронте, в сорок втором году. Однажды я задержался в Москве после контузии, и меня пригласил к себе на квартиру в Кремль Сталин. Были там члены Политбюро. Состоялся разговор. Сталин похвалил 'Науку ненависти' <...>

Сталин начал раскуривать трубку и спросил:

— Когда вышел роман Ремарка 'На Западном фронте без перемен'?

— В русском переводе в 1929 году.

— Поздно. Через десять лет после войны. Роман о нынешней войне надо писать сейчас. Ремарк — это буржуазный писатель, а вы — советский писатель, коммунист. К тому же нынешняя война является для нас освободительной, народной, священной — Отечественной войной.

Я заикнулся было, что Лев Толстой взялся за роман 'Война и мир' через пятьдесят лет после разгрома Наполеона в Отечественной войне, но Сталин прореагировал на это так:

— Ремарк, конечно, далеко не Толстой, но откликнулся на события войны быстрее,- пыхнув трубкой, Сталин продолжал: — Положение на фронтах, несмотря на разгром немцев под Москвой, остается тяжелым. В какой-то момент, когда Гитлер бросит ва-банк все свои силы, положение может стать даже критическим. Но мы выдюжим. Я верю в наш народ. Будет и на нашей улице праздник. Так что пишите роман.

— Трудно во фронтовых условиях.

— А вы попробуйте.

Вот я и пробую с сорок второго года... ""[17].

("Товарищи! Враг уже испытал силу ударов под Ростовом, под Москвой, под Тихвином. Недалек тот день, когда враг узнает силу новых ударов Красной Армии. Будет и на нашей улице праздник!")[18].

сопряжение Шолохова с Ремарком и Толстым было подсказано Сталину статьей, опубликованной в "Знамени". Автором её был американский критик Стенли Эдгар Хаймен, а называлась она вполне в духе сталинских амбиций: "Новая "Война и мир""[19].

"Записки так и сыпались. <...> На каждый вопрос Шолохов отвечал коротко и ясно. Вопросы, вопросы, вопросы...

— <...> Вот в этой записке утверждается, что я пишу роман "Они сражались за Родину" по указу Сталина. Это не соответствует действительности. Ничего мне Сталин не говорил и не советовал. Сталин говорил, что надо писать о войне. Говорил он это многим. Сталин действительно вызвал меня в 1951 году и спросил, когда был опубликован роман Ремарка "На Западном фронте без перемен". Я по памяти сказал. Сталин сказал, что писать надо о войне сейчас, а не ждать, как Ремарк, восемь лет"[20].

"Это было летом 1950 года. Однажды, когда Михаил Александрович уехал в отдаленные колхозы района посмотреть, как идет уборка хлебов, его дочь Маша провела меня в кабинет писателя на втором этаже. <...>

С огромным волнением рассматривая стол, за которым работал великий писатель, я заметил у машинки странички и небольшую книжечку "Библиотека красноармейца. Из фронтовой жизни. Михаил Шолохов. Они сражались за Родину. Военное Издательство Народного Комиссариата Обороны. 1943".

В начале каждой из страничек надпись: "М. Шолохов. Они сражались за Родину. Глава I".

Одна страничка написана чернилами, четким шолоховским почерком, две другие отпечатаны на машинке, но все три были густо испещрены поправками автора.

Первая фраза рукописи выглядела так: "Между холмов по широкому суходолу перед рассветом хлынул густой южный ветер".

На первой машинописной странице она читается уже так: "Перед рассветом с юга по широкому суходолу хлынул густой и теплый весенний ветер".

Опять правка, и вот фраза становится такой, какой мы её знаем теперь: "Перед рассветом по широкому суходолу хлынул с юга густой и теплый весенний ветер""[22].

Шолохов Михаил. "Они сражались за Родину". Военное Издательство Народного комиссариата Обороны. 1943. "Библиотека красноармейца. Из фронтовой жизни".

"Перед рассветом по широкому суходолу хлынул с юга густой и теплый весенний ветер"[23].

"<...> с юга со степного гребня, набегом шел теплый и мокрый ветер".

"С хрустом стал оседать в оврагах подмерзший за ночь последний ноздреватый снег"[25].

"<...> с шорохом и гулом стал оседать крупнозернистый снег"...

"Острое бледно-зеленое жальце её пронизало сопревшую ткань кленового листа. <...> Поднялась, выпрямилась травинка <...>, упорно и жадно тянущаяся к вечному источнику жизни, к солнцу"[27].

"<...> острое зеленое жало травяного листика, отталкивая прошлогодний отживший стебелек, стремится к солнцу"[28].

"Видишь рубец у меня на верхней губе? <...> На первое мая я и другие мои товарищи комбайнеры затеялись выпить. Собрались семейно, с женами, гуляем, гармошка нашлась, подпили несколько. <...>

Была на этой вечеринке одна барышня, очень хорошо "цыганочку" танцовала. Смотрю я на нее, любуюсь, и никакой у меня насчет её ни задней мысли, ни передней нет, а жена подходит, щипает за руку и шипит на ухо: "Не смотри!" Вот, думаю, новое дело, что же мне на вечере зажмурки сидеть, что ли? Опять смотрю. Она опять подходит и щипает за ногу, с вывертом, до глубокой боли: "Не смотри!" Отвернулся, думаю, чорт с тобой, не буду смотреть, лишусь такого удовольствия. После танцев садимся за стол. Жена против меня садится, и глаза у нее, как у кошки, круглые и искру мечут. А у меня синяки на руке и на ноге ноют. Забывшись, гляжу я на эту несчастную барышню с неудовольствием и думаю: "Через тебя, чертовка, приходится незаслуженно терпеть! Ты ногами вертела, а мне расплачиваться". И только я это думаю, а жена хватает со стола оловянную тарелку и со всего размаху — в меня. Мишень, конечно, подходящая, морда у меня всегда была толстая. Не поверишь, тарелка согнулась пополам, а у меня из носа и из губы — кровь, как при серьезном ранении.

Барышня, конечно, охает и ужасается, а гармонист упал на диван, ноги задрал выше головы, смеется и орет дурным голосом: "Бей его самоваром, у него вывеска выдержит!" Света я не взвидел! Встаю и пускаю ее, жену то-есть, по матушке. "Что же ты, говорю, зверская женщина, делаешь, так твою и разэтак?!" А она мне спокойным голосом отвечает: "Не пяль глаза на нее, рыжий чорт! Я тебя предупреждала""[30].

"Тут я успокоился несколько, сел и обращаюсь к ней вежливо, на "вы": "Так-то, говорю, вы, Настасья Филипповна, показываете свою культурность? <...>""[31].

"<...> "Что ж, Настасья Филипповна, вешайся, веревка за сундуком лежит""[32].

"Скажу тебе откровенно и по секрету, никак переписку со своей Настасьей Филипповной не налажу"[33].

""Ополоумела ты, Настасья! <...>""[34];

""Возьми, Настасья, прочитай про трактор. <...>""...[35]

"<...> последние два года испортилась она у меня. А испортилась она, прямо скажу, через художественную литературу. Восемь лет <...> работала она прицепщиком на тракторе, ни в обмороки не падала, никаких фокусов не устраивала, а потом повадилась читать разные художественные книжки, с этого и началось"[36].

"В саду пахло вянущей травой, дымом и пригоревшей кашей. Около полевой кухни, широко расставив кривые ноги, стоял <...> бронебойщик Петр Лопахин"[37].

"Лопахин <...> шмыгнул в сад. Но едва лишь вишневые деревья скрыли его от посторонних взоров, как он выпрямился, <...> и, вразвалку ступая кривыми ногами, направился к гостеприимно распахнутой двери здания"[40].

"Остатки роты вел старшина Поприщенко"[41].

"Однажды в ходе веселой беседы Михаил Александрович сказал: "А знаете, почему у старшины фамилия Поприщенко? Да потому, что он и в дни отступления был твердо уверен, что мы попрем еще врага назад, на заход солнца!..""[42].

("<...> вскорости опять пойдем мы хоженой дорогой, назад, на заход солнца"[43]),

"Беру письмо, руки дрожат, распечатал — и так меня жаром и охватило!

Пишет: "Здравствуй, мой любимый котик!", а дальше <...> на четырех тетрадочных страницах про любовь <...>, а в одном месте зовет меня не Иваном, а каким-то Эдуардом. Видно, из книжек списывает про эту проклятую любовь, иначе откуда же она выкопала какого-то Эдуарда, и почему в письмах столько разных запятых? Сроду об этих запятых она и понятия не имела <...>"[44].

"Барон (выхватив у Насти книжку, читает название). "Роковая любовь"... (Хохочет.) <...> Эй, ты, роковая любовь! Очнись!"[45]

"Настя (закрыв глаза и качая головой в такт словам, певуче рассказывает). Вот приходит он ночью в сад, в беседку, как мы уговорились... а уж я его давно жду и дрожу от страха и горя. Он тоже дрожит весь и — белый как мел, а в руках у него леворверт... <...> И говорит он мне страшным голосом: "Драгоценная моя любовь... <...> Ненаглядная, говорит, моя любовь! Родители, говорит, согласия своего не дают, чтобы я венчался с тобой... и грозят меня навеки проклясть за любовь к тебе. Ну и должен, говорит, я от этого лишить себя жизни..." А леворверт у него — агромадный и заряжен десятью пулями... "Прощай, говорит, любезная подруга моего сердца! — решился я бесповоротно... жить без тебя — никак не могу". И отвечала я ему: "Незабвенный друг мой... Рауль"

<...>

Барон (хохочет). Настька! Да ведь... ведь прошлый раз — Гастон был!

Настя (вскакивая). Молчите... несчастные! Ах... бродячие собаки! Разве... разве вы можете понимать... любовь? Настоящую любовь? А у меня — была она... настоящая! <...>"[46].

"Настя. <…> И вот — отвечаю я ему: "Радость жизни моей! Месяц мой ясный! И мне без тебя невозможно жить на свете... потому как люблю я тебя безумно и буду любить тебя, пока сердце бьется в груди моей!"

<...>

Барон (<...> смеется). <...> Это ведь все из книжки "Роковая любовь"... Все это — ерунда!"[47].

"Любовь Андреевна. Продан вишневый сад?

Лопахин. Продан.

Любовь Андреевна. Кто купил?

Лопахин. Я купил. Я купил! Погодите, господа, сделайте милость, у меня в голове помутилось, говорить не могу... <...> Вишневый сад теперь мой! Мой! (Хохочет.) Боже мой, господи, вишневый сад теперь мой! <...> Я купил имение, где дед и отец были рабами, где их не пускали даже в кухню. Я сплю, это только мерещится мне, это только кажется ... Это плод вашего воображения, покрытый мраком неизвестности..."[49].

"Остатки роты вел старшина Поприщенко. Тяжело раненого лейтенанта Голощекова несли на плащ-палатке бойцы, сменяясь по очереди. Позади всех шел мрачный, злой, как чорт, Лопахин <...>

Когда проходили по месту, где утром сиял зеленой листвою <...> сад, а теперь чернели одни обугленные пни,- Лопахин остановился <...> Даже будучи мертвым, сад все еще источал в свою последнюю ночь пленительное и сладостное дыхание жизни..."[50]

"- Ты Лопахин? — окликнул <...> из темноты старшина Поприщенко.

— Я,- нехотя отозвался Лопахин.

Старшина отделился от стоявшей возле плота группы, пошел навстречу <...>. Он подошел к Лопахину в упор, сказал дрогнувшим голосом:

— Не донесли... умер лейтенант.

Лопахин положил на землю ружье, медленным движением снял каску. Они стояли молча"[51].